Без права на выбор. Глава 1

«Не обстоятельства во власти наших судеб,

а мы подвластны обстоятельствам».



 1999 год. Санкт- Петербург. Россия.

Северо-западный федеральный  исследовательский медицинский центр имени Алмазова.



- Феликс Семенович, ну как же так? Мы год ждем...целый год. Вы же видите, не дождется она, не доживет.

- Я все понимаю, Любочка, но ничего не могу сделать. Не знаю, что для нее сейчас лучше. Как врач я вам посоветую ждать донорскую печень, а как обычный  человек я скажу: лучше оставить девочку в покое и дать ей возможность прожить спокойно столько, сколько Бог даст, чем еще раз подвергать ослабленный ВИЧ-инфекцией организм тяжелой операции. Тем более, нет никаких гарантий, на положительный исход, вы же сами все прекрасно понимаете, моя хорошая, - он виновато опустил глаза вниз и вытер медицинской салфеткой пот со лба, выступивший от неприятной и волнительной для обоих беседы. – Извините, Любочка, мне пора. Я позвоню вам на неделе, сразу как трансплантанты будут в Москве. 

  Люба вышла на улицу и присела на скамейку у цветущей сирени, благоухающей весенней свежестью и яркими воспоминании счастливого детства. Грустными поникшими глазами цвета летнего ясного неба, она оглядела пышный распустившийся куст с маленькими фиолетовыми цветочками и, протянув к нему руку, сорвала сиреневую веточку, которую медленно поднесла к лицу, закрыла глаза и вдохнула ее пленительный аромат. Сразу вспомнила бабушку, такую родную и теплую. Ее огромный деревенский сад, с цветущими  по весне яблонями и черемухой во главе с королевой весны и свежести - сиренью. 

  Промелькнули как вихрь воспоминания, как каждую весну мачеха Настасья уезжала на заработки и оставляла свою непутевую падчерицу свекрови.

- Ох, бедовая девка, непутевая, вся в отца покойного, на кой черт он мне ее оставил, на мученья мои, - твердила она каждый раз, оставляя девчонку пышной круглолицей бабке Лукерье, которая похоронила своего единственного сына, едва Любе год исполнился.

- Ладно, буде тебе, хорошая она девка, справная, вырастим, - возражала по-доброму мачехе Лукерья. А потом они обнимались и ревели в голос вдвоем, утирали слезы, обнимали по очереди Любу и снова ревели.  Мачеха шла на автобус, а Люба и бабка Лукерья долго стояли у калитки и смотрели ей вслед, провожая взглядом.  И тогда реветь начинала Люба. Она скучала и ждала мачеху, хоть Настасья и строгая была, и ворчала на Любу, но любила бедовую девчонку. Люба это чувствовала и тянулась к ней. Мать-то она кровную свою отроду не знала. Померла она при родах. Любе жизнь дала и ушла спокойно на тот свет. Отец почти сразу подженился на Настасье, едва сорок дней покойной справили, так и растила с тех пор ее мачеха.  

- Мамочка, мама, - услышала Люба родной детский голос и, вернувшись из детства в реальность, обернулась и опустила ветку сирени на колени.

  В инвалидной коляске санитар подвез к ней худенькую бледную девочку с такими же выразительными глазами цвета летнего неба, как у Любы. Глаза девочки обрамляли серые впалые круги, которые выделялись на желтом болезненном лице, подчеркивая ее страшный диагноз. Люба встала со скамьи и быстро перебирая ногами по молодой весенней траве, подскачила к инвалидной коляске.

- Здравствуй Викуся, здравствуй моя хорошая, - поприветствовала Люба худенькую девочку и обхватила руками ее холодные костлявые пальчики.

- Мама, я домой хочу, ты заберешь меня сегодня? - с надеждой в дрожащем от волнения голосе спросила Вика.

- Заберу, доченька. Обязательно заберу. Но немножко позже, я теперь здесь, в Питере, рядом с тобой. Каждый день приходить к тебе буду, сладости тебе носить. Что ты хочешь, может шарлотку? Сейчас подожди, - засуетилась Люба и ринулась к скамейке, на которой оставила пакет с выпечкой. – Вот, свежая, я сама пекла, - улыбнулась Люба и протянула дочери маленький кусочек пирога, который так любила Вика.

- Спасибо, мамочка, я позже съем, - грустно произнесла Вика и опустила вниз свои небесно синие глаза, - мне нельзя пока, клизма и капельница.

- Подольская на процедуры, - раздался из окна голос грузной полной тетки в белом халате.

- Нам нужно возвращаться, - сказал санитар и развернул коляску с Викой.

 Люба прильнула к дочери, поцеловала ее впалые желтые щеки и провела рукой по редким волнистым волосам. В глазах застыли предательские слезы...слезы от беспомощности и безысходства, и большой ком горести и обиды подкатил к горлу…обиды на судьбу, на сложившиеся обстоятельства. Люба понимала,что время потеряно и она перед ним бессильна.

- Я приду завтра, обязательно приду, мороженого тебе принесу. Хочешь мороженое? – крикнула Люба вслед отъезжающей коляске, вытирая рукавами слезы.