Демон Собирателя. 1 глава

Говорят, главное в жизни - угадать с появлением на свет.
Сущая правда.
Потому что не всем счастливится оказаться в этот волнующий момент в единственно нужное время в максимально удобном месте. Взять хотя бы Рулета. Этого нелегкая занесла прямиком в гнездо тварей, питающихся огнем. Их, как правило, так и называют - Жаровни. Оказавшись в раскаленном горне фамильной идилии, он тут же осознал буквальное значение понятия "домашний очаг". И не столько потому, что тело его тут же принялось заживо поджариваться, сколько по семейным обстоятельствам: именно в тот трогательный миг самка разродилась детенышем, которого, внезапно появившись точно в это время и в этом месте, Рулет и раздавил. Благо, зверюги-родители оказались молодыми и несведущими до такой степени, что подмены совершенно не заметили. Приняли орущего от боли человека за своё розовое чадо и с удовольствием окружили его теплом и заботой. Ну, как "теплом"... Почему он вообще остался жив в том пекле, не мог растолковать никто. Зато тому, что он здорово поехал крышей, объяснений было целых два: либо обезумел от боли, либо мозг его, как и большая часть остального тела, поджарился сверх всякой меры.
В любом случае, никто не удивился, когда именно он предложил присвоить груз, поделить меж собой да и разбежаться в разные стороны.   
- Ты, прожарка, совсем умишком зашкворчал?
Репей, хоть и имел вид последнего доходяги, всклокоченного и вонючего, умел заставить себя выслушать. Два кистеня, которые он таскал в рукавах стеганой куртки, выскакивали оттуда резво и с огромной готовностью становились серьезным аргументом в любом споре. Хотя бы потому, что с проломленной головой разводить грызню с их хозяином не получалось еще ни у кого.
Правда, в этот раз  все могло повернуться по-другому.
Две здоровенные Жаровни, каждая из которых размером вряд ли уступала хорошему коню-тяжеловозу, мирно исходили вонючим паром на краю пустыря, скрытые склоном оврага. От чего, впрочем, их присутствие не казалось менее заметным, да и нервировало ничуть не меньше. Зверюги словно специально выбрали такое место, чтобы дохлая сухая травёнка под их раскалившимися за день пути тушами тут же полыхнула бодрым огоньком, а жар от него терпкой вонью растекся по всему стану. Использовал отряд две эти смердящие головни как тягловый скот, впрягая в воз. Почему именно их, а не волов, например, выбрал для этой цели Всадник, знал только он же. Но, дело ясное, объяснять свои решения никому не стал. Выполняйте - и весь сказ. А как тут выполнишь, если к раскаленным зверюгам даже подойти невозможно? Это не говоря уж о том, что своими красными болванками, заменяющими ребра, они мгновенно подпаливали ремни упряжи, что твой хворост. Уговорить их "поостыть" мог только Рулет, которого твари по-прежнему считали своим дитятей. И хотя по части уродливости он, конечно, уступал им ненамного, но это ж какой тупой скотиной нужно быть, чтобы не замечать разницы между собой и этим бараном на вертеле? Вот и вышло, что в поход пришлось взять ненужную, но от того не менее опасную скотину, и двуногий к ней довесок. Что Репея, как старшего в отряде, и так-то не радовало. Но уж выслушивать от зажаренного урода предложения, как лучше сунуть шею в петлю, он уж точно не собирался.
- Больше не говорить... так!  - истошно захрипел Рулет. Из себя он всегда выходил быстро, но говорить громко, а тем более членораздельно, не мог. Всё урывками слов, да обрывками фраз. То ли из-за пережаренной глотки, то ли из-за подгоревших мозгов - поди знай. - Моё слово... и  - ты!...шкворчать...
Словно в подтверждение его реплики одна из жаровен протяжно зевнула. Звук был такой, словно вулкан дохнул. И жаром со стороны лежбища зверюг потянуло в точности таким же. 
Искоса зыркнув на притихшую свою ватагу, Репей дернул желваками. Хуже ситуации, когда тебе угрожают перед твоими же людьми, может быть лишь то, что на эти угрозы ты не можешь должно ответить.
Репей поерзал на камне, который на этом привале использовал вместо лавки. Вообще говоря, каждый из них пристроил свой зад на таком вот булыжнике. Их по округе было накидано – крыша поедет почище, чем у Рулета, если попытаться счесть. И вид-то все имели какой-то неестественный, оплавленный. Будто сам Приводящий превратил стоящую здесь когда-то гору в воду, вымыл в той воде руки, да и стряхнул оставшуюся влагу на серую пустошь. А капли эти, долетев до иссушенной земли, снова затвердели, обернувшись камнем.
Разве что Бабник сидел на собственном седалище. Ну, да кого то волновало? Этому надоедливому проныре, несмотря на солидный возраст и несолидную в связи с этим плешь, только и интереса было в жизни - кому-нибудь по-псиному преданно смотреть в глаза да согласно подгавкивать. Был бы хвост - обязательно отвалился бы от постоянного виляния.
Собственно, может, и был...
- Да вы знаете, что в случае чего с нами Всадник сделает? - тут же принялся истово выдыхать слова Бабник. Обвел взглядом всех, но подмигнул только Ржавому и Лопате. Первый его тут же передразнил, скривив рожу, второй просто харкнул в костер. Старик тут же сник, подавился словами и обиженно умолк. Все знали, что подмигивает людям он не специально. С нервами какая-то дрянь приключилась, вот левый глаз постоянно и дергается.
Собственно, именно из-за этих подмигиваний его Бабником-то и назвали.
- И что ж он сделает?
Специально он выбирал такие моменты, когда повисала тягучая тишина, или просто голос его звучал настолько густо, но всякий раз, раскрывая рот, заставлял всех вздрогнуть.
Бу.
Здоровяк, никогда не вылезающий из своего посеченного да изогнутого доспеха, с черной бородой, по сути заменяющей ему лицо. В отличие от остальных, ему имя дал сам Всадник, а не меткая на такие дела людская молва. В ту самую ночь, когда громила впервые заступил в ночную стражу. Разговоры, которые он то и дело пытался завести с другими караульными, тогда так и не дали заснуть хозяину замка. В конце концов прибежал взмыленный смотритель и нахлобучил начальника стражи за это, как он выразился, всенощное "бу-бу-бу".
После этого Бу с неделю мыл сортиры да чистил котлы. Причем, зная его угрюмый мстительный нрав, можно было не сомневаться, что именно в такой последовательности.
- Ну, вот что он сделает? - еще раз пророкотала глотка Бу.
Ржавый снова промолчал, лишь поежился. Будто в удушливой печи этой пустоши, истыканной уродливыми перелесками да исковерканной ломаными линиями оврагов, вообще могло знобить. Кучерявая его рыжая шевелюра, пышная, что одуванчик, при этом заметно колыхнулась. Если б, как у того же одуванчика, ее при этом сдуло, вряд ли кто-нибудь такому удивился бы.
Лопата все так же плюнул в огонь. Не иначе, надеялся таким макаром к утру полностью его потушить.
- Что может нам сделать... Всадник?
Репей обвел высокое собрание тяжелым взглядом, едва ли не по-настоящему колющим из-под свисающих над глазами неряшливых лохм. Остановил глаза на чернобородом витязе помятого образа.
- Ты из любопытства брякнул, или тебе впрямь интересно узнать это на своей шкуре?
Из степи дунул жаркий суховей, от которого огонь в костре сначала дернулся вниз, будто придавленный могучим сапогом, а потом полыхнул так, что Лопата охнул и свалился с камня, на котором сидел. Едва не своротив при этом ногой треногу с булькающим варевом на ужин.
Получилось под стать словам - довольно зловеще.
Непроглядная темень вдруг накрыла стойбище непроницаемым куколем. В нём, казалось, растворялся не только мельчайший проблеск света - будь то костер или время от времени мелькающая за склоном оврага рдяная головня спины жаровни - но и любая мало-мальски смелая мысль.
- Лопата! - тут же гаркнул на плосколицего соратника Репей. - Чем жратве своим пуканом грозить, иди костры по периметру зажги. Не нравится мне эта треклятая темень. Давненько такой не видывал. Не к добру…
Что-что, а такие вещи старший всегда чувствовал тонко.
- Что ж ты обмочился? - не унимался Бу, который, как все уже поняли, сегодня вряд ли отделается обычной чисткой казана, как мерой воспитательного воздействия. Даже Лопата, поначалу хотевший было проворчать что-то не сильно лестное и уважительное по поводу приказа, лишь прочистил горло с застрявшими в нем словами и вышел из круга света. Только и слышно было, как плюнул где-то в темноте.
- За тобой же Всадник стоит! - настырно рыл себе яму чернявый. - Он же все видит и все может. Думаешь, он сможет смекнуть, что обоз его исчез вовсе не потому, что на него напали, а потому, что сторожа разделила добро и растеклась по свету с полными кошелями? Неизвестно куда, кстати, растеклась.
- Где ж ты свет-то нашел в этом мире, - проворчал себе под нос Репей так тихо, чтобы невеселые его мысли, высказанные вслух, не достигли ни одного уха. Про себя же он отметил то, чем никогда не поделился бы с подчиненными: что-то явственно вокруг них изменилось. Да так, что сами собой от непонятно откуда взявшегося предчувствия ужаса зашевелились волосы на затылке. Хотя, почему - не понятно? От застывшей над ними зловещим монолитом темени, которая, так ее растак, почему-то казалась… живой.
Благо, мысли Репья прочесть не мог никто, а заминки его не заметили, потому как ответчик на дерзость чернобородого сыскался мигом.
- С полными кошелями чего? - взвизгнул Бабник, как-то бочком-бочком подобравшийся к голове отряда и, видать, теперь полагавший, что гавкает от его имени. - Мы ж не знаем, что там лежит, в том ларе.
- В ларе! - вдруг всхрипнул Рулет, со значением воздев свою обугленную штуку, похожую на что угодно, только не на указательный палец. - Что ж еще?.. В ларе!
Для убедительности он потер большим пальцем об указательный. Видимо, намекая на деньги. Но тонкая корка, что у него в этих местах заменяла кожу, тут же лопнула, и по ладони потекла какая-то резко пахнущая жижа. Скорее всего, гной. Вскрой он себе брюхо и начни совать потроха в котел с ужином, не исключено, что даже это выглядело бы поаппетитнее. Ржавый снова скорчил рожу, на сей раз вполне искренне и натурально, и поспешил отодвинуться подальше.
- Ты, значит, тоже считаешь, что сундук набит тем, что можно кому-то втюхать и зажить кабаном в кротовой норке? – оборотил Репей недобрый оскал в сторону чернобородого. Страх страхом, но если выкажешь хоть намек на испуг перед своим отрядом – твои же люди в конце концов тебя и порешат.
Тот рта не раскрыл, но руки развел так, будто не понимал, как можно думать иначе.
- Такого хитрого кабана всегда жопа выдаст.
- Чего? Ка… Какая еще жопа?!
- Которая из норы торчит. И тепло кверху пускает. Кстати, раз уж мы тут о тепле треп завели… Как-то хозяин, Всадник, решил себе зверюху домашнюю завести. Хрен его знает, зачем. Ворота хлипкими показались. Или, может, захотелось, чтоб мурчал кто-нибудь каждый вечер на коленях. Не помню уже. Вот и привезли, значит, мы ему такую хрень с ушами. В таком же ящичке. И правда нежная тварь оказалась. Пушистая. Ласковая. Правда, ночью выяснилось, что ластится она не просто так, а помечает тех, кого решила сожрать. Самое смешное, что желудочек у нее оказался нежным, не хуже шерстки на жопке. Потому хавать могла только костный мозг. До которого поди, доберись. Но она ничего, добиралась. Это мы уже по ходу той ночной битвы выяснили. Опытным, так сказать, путём. А что с людишками теми было, чьи мозги ей приглянулись, сам понимаешь. Жуть, кровища, скотобойня. И, главное, никакое оружие ее не берет. Только сам Всадник и сумел ее… отвадить… гадить по замку. Да и то потому, что за ним пришла. Башку раздавил и сжег нахрен.
- Тепло-то тут при чем?
- Тепло-то? Да на меня пару раз кишками брызнуло – так знаешь, какие они, оказывается, теплые? И представь себе - какой температуры моя требуха, мне узнавать не интересно.
 Ржавый поежился снова. Оборотился, посмотрел, как Лопата раскладывает в пяти шагах за их спинами горку сушняка для костра. Глянул в сторону воза с намертво прикрученным к нему цепями ларем. И не смог понять: что-то не то с его глазами, или с окружившей их мглой? Потому что она будто бы… растворяла в себе окутанные ею предметы. Как живая. Он поёжился ещё раз, прерывисто выдохнул и только после этого раскрыл рот:
- А я слышал, что груз этот наш хозяин у кого-то другого увёл.
- Это где ж ты такое слышал, интересно? - скорчил ехидную рожу Бабник. И три раза быстро-быстро дернул глазом.
- От тех, кто нам телегу передал.
- С мертвяками говорить выучился?
- С мертвяками - нет. Один из них живой еще был... Успел кое-чего шепнуть.
Над стойбищем снова нависла давящая, что сапог землю, тишина. Только Жаровни дышали, что мехи в кузне, да где-то за пределом круга света чертыхался Лопата. В сгустившемся мраке уже и не различимый.
- Ну, так что шепнул-то? - первым, как обычно, не выдержал Бабник.
- Это нашего Всадника наймиты были.
- Что?
- Чего-чего?...
- И ты никому не сказал?!
- Сказал, - он искоса глянул на старшого. Тот смотрел исподлобья и очень недобро. - Репею и сказал. А тот велел держать язык за зубами.
Обычно находиться на перекрёстье взглядов не очень удобно. Особенно в том случае, если взгляды эти исполнены то ли злобы, то ли недоброго обещания, то ли того и другого вместе. Но, видимо, в Репье умер хороший глашатай, раз уж он, оказавшись объектом всеобщего интереса, он и бровью не повел.
- А какая разница? - безразлично пожал он плечами. – Наше дело исполнять то, что велят. Сказано было забрать груз там-то и доставить туда-то. Взяли – и доставили. А что с ним было до нас, и что случится после, нам какая разница?
- Большая! – взъярился Бу. – Что, если тот, кто порешил прошлый караван, то же самое сделает и с нами? Может даже прямо сейчас сделает!
Можно подумать, такая мысль не свербела в голове Репья с самого начала этого разговора. Но вслух сказал другое:
- Значит, Всадник не случайно отправил с нами в дорогу вместо волов два этих костра на лапах.
- А если он ошибся? Ему-то что? Пошлет третий отряд. Не ему ж подыхать! Мы ведь даже не знаем ни лешего! Что везем, чьё это было добро, что случилось с теми людьми, что до нас были, и кто на них напал.
- Знаем… - чуть слышно проронил Ржавый.
Ему, похоже, становиться центром внимания было не так привычно, как их десятнику. Едва поняв, что все взгляды направлены на него, он съежился, поник и опустил глаза, уставившись на пляску теней у своих ног.
- Каждое слово из тебя тянуть надо? – паузы не выдержал, конечно, Бабник. По тому, что глаз его перестал дергаться, можно было догадаться, насколько сильно зацепила его эта загадка. Разве что нижнее веко чуть подрагивало, ну, да это можно было принять и за игру света и тени, устроенную отблесками костра.
Ржавый боязливо покосился на старшего. Тот лишь насмешливо хмыкнул и чуть заметно кивнул.
- Ну? – от нетерпения у Бабника вот-вот должен был задергаться и второй глаз.
- Фумус.
Костерок бодро стрельнул искрами. Издалека долетел непонятный звук – то ли треск падающего дерева, то ли надломленный голос непонятного зверя. Резкое дуновение суховея бросило на ноги Бу пригоршню песка. Недовольно глянув на сапоги, чернобородый обвел все собрание взором, в котором легко читалось, насколько ему ни о чем не говорит произнесенное сейчас слово. Последним, с кем он встретился глазами, был Репей. Который приклеил к лицу издевательски довольную ухмылку.
- Тебя Приводящий разбудил совсем недавно, - тон его голоса полностью соответствовал улыбке. – О многом ты еще не знаешь. Не слышал. Или пока не задумывался. Но, наверное, все равно задавался вопросом, всегда ли этот мир был таким, как сейчас. Ведь населяют его люди, появляющиеся здесь непонятно откуда и неизвестно как. Единственное, что нам ведомо – происходит это вовсе не где и когда угодно, а всегда одинаково вдали от остальных людских глаз. Рулет, вон, подтвердит. Я думаю, есть в этом процессе какая-то закономерность. А если есть закономерность, должен быть и разум, который ею заправляет.
- Фумус? – тут же откликнулся Бу. - Но если он и так всем заправляет, на кой черт ему сдался наш караван?
- Я, кажись, начал понимать, откуда у тебя родилась мысль умыкнуть этот ларь. Ты из тех, кто, увидев в гнезде змей кошель, тут же кинется его поднимать. Нет. Разум этот зовется Сеятель, и он почитается всеми за бога. Кто-то даже считает Приводящего одной из его сущностей. Но уж о нем-то ты, наверное, и так слышал. А слышал ли ты о другом идоле, почитаемом не столь повсеместно и даже в некоторых землях запрещенном?
- О Фумусе…
- О кистене меж глаз, с которым ты познакомишься, если еще раз перебьешь меня своей потугой на мысль! Снова не угадал. Этого бога зовут Собиратель. Считается, что именно он очистил этот мир от населения, обитающего здесь до нашего, людей, появления. Очистил, разумеется, против воли рекомого населения. Мы выстроили свой мир поверх развалин их мира. Но мне много раз доводилось слышать, что ушли прежние хозяева не окончательно и… не все. И те, что остались, особой любви к новым поселенцам их мира, понятно, не питают. Если и известны наиболее изуверские и изощренные способы умерщвления людей – придуманы они именно Прежними. Так вот. Фумус – это существо, числящееся в услужении Собирателя. Демон, который рыщет по этому миру в поисках оставшихся Прежних и доделывает работу, не завершенную своим господином.
- Но… но ведь ты сам сказал, что это всего лишь «считается», будто Собиратель вычистил для людей этот мир. То есть, это – миф, легенда… религия, мать ее.
- Именно так, - насмешливо хмыкнул Репей. – А потому не вижу смысла сказочному демону на службе сказочного бога нападать на вполне реальный караван. А, Ржавый? Покойничек твой тебе эту нестыковочку, случаем, не объяснил?
Рыжий еще больше нахохлился, сжав губы в тонкую щелку. Зато вдруг удивил старый хорёк. На него редко когда обращали внимания. И даже когда он насильно лез со своим подтявкиванием в любой разговор, прислушивались не больше, чем к назойливой мухе.
Но сейчас он вдруг завладел всем вниманием.
- Так! Говорить! Нельзя! - пролаял он, брызжа слюной от нежданного приступа бешенства. Даже Репей, привыкший исключительно к размахиванию хвостом и поджатым лапкам Бабника, онемел от изумления. – Собиратель – самое светлое божество, очистившее для нас этот мир от скверны и взявшее на себя полностью тот грех, в котором неминуемо пришлось бы вымазать руки всем людям!
- У нас… проповедник… есть? Тут?! – оказалось, что Бабнику удалось удивить даже поджаренное сознание Рулета.
- А Фумус – он не Палач! Он – сборщик Собирателя! – не унимался разошедшийся старик, вскочив с места и больным сполохом метнувшийся в круг огня, едва не раскидав при этом костер. – Никто не может покушаться на то, что принадлежит ему! Мы должны вернуть этот ларь его хозяину!
Ошалевший Бу, еще пару минут назад уверенный, что имеет полное право наложить лапу на их поклажу, теперь вовсе не был похож на человека, готового идти до конца и на всё ради своих убеждений. Вид он имел растерянный и даже напуганный.
- Единственный, кому мы что-то в этом мире должны – наш Всадник, - в отличие от черногривого, Репей умел держать себя в руках. Тон, с которым падали с его губ слова, мог яснее ясного убедить в том, что ни жадность и глупость соратников, ни, как теперь выяснилось, наличие преисполненных чрезмерной набожности людей в их отряде, его не остановит. И следующим аргументом, который он предъявит в этом споре, точно станет холодное оружие, торчащее из чьей-то башки. – Потому мы вернем ему то, что принадлежит ему. Не разделим меж собой. Не нагрузим на алтарь мифической чертовщины. А сделаем то, ради чего и отправились в этот расчудесный путь. Попробует еще кто-нибудь открыть свой поганый рот и высказать своё идиотское несогласие – убью сразу. Я даже не представляю, что должно случиться в этой драной пустыне, чтобы это меня остановило…
Округлый предмет, прочертив светящуюся дугу в ночном воздухе, глухо плюхнулся в песок неподалеку от костра. У самых ног Бабника. Мигом очнувшийся от набожного безумия старик уставился застывшими от страха глазами на внезапную посылку.  Наклонился, чуть ли не силой переломив ставшуюся вдруг негнущейся спину. И поднял прилетевший предмет вверх.
Плоская рожа, навеки изломанная маской ужаса.
Лопата.
Голова, срубленная только что и, судя по тускло горящим волосам и обожженному срезу, оттяпанная чем-то раскаленным.
Бабник, не в силах расцепить пальцы и выпустить из них зловещий подарок ночи, истошно завопил, обводя своих соратников безумным взглядом:
- Нет! Нет! Что я говорил?! Это он! Он! Фумус…
Последнее слово старик прохрипел сдавленным горлом, уставившись куда-то поверх голов попутчиков. Этот исполненный непередаваемого ужаса шепот напугал куда сильнее, чем сумел бы любой истошный крик. 
Все, включая безмозглого Рулета, подхватились со своих мест и рванули в сторону, противоположную той, куда уставился старик. Особенно широко скакнул Ржавый, отчаянно не желавший оставлять это «нечто» непосредственно за своей спиной.
- Это что еще за хрень? – изо всех сил стараясь выглядеть воинственно, как было надо, а не напугано, как было на самом деле, прорычал Репей.
То, что надвигалось на них сквозь колышущуюся, словно живую тьму, и было частью этой тьмы. Мгла как будто сгустилась в одном месте и сумела выдавить из своего чрева нечто, вне всякого сомнения, живое. Оно имело глаза, играющие серовато-красным колышущимся свечением, словно остывающие угли. Двухметровая фигура напоминала очертаниями человеческую, но с головы до пят была окутана саваном из переплетённых жгутов жирного черного дыма. Время от времени их завихрения подсвечивали изнутри расплавлено-алые отблески. С опущенного вниз черного меча, переливающегося металлическим блеском, но при этом выкованным словно не из железа, а из самой зловещей ночной тени, на песок падали темные капли. А падая, шипели, будто на раскаленной сковороде.
- Может, этот соплеглот Лопата харкнул не в то место? – в отличие от десятника, Ржавый и не думал маскировать панические нотки в голосе. – Плюнул – и разбудил демона. Теперь демон убил обидчика, успокоится, да и уберется по-хорошему…
- Где это ты видел, чтобы демоны убирались по-хорошему?
- Фумус!
Истошный визг Бабника заставил отпрянуть от него даже Репья, который был уверен, что повидал уже всего, чего только можно, а этим вечером так даже сверх того. Старик бросился вперед и бухнулся под ноги чудовищу, которое к этому времени уже приблизилось к костру. Огонь испуганно притих и прижался почти к самой земле. Окутавшие его приливы тьмы, что пульсирующими волнами исходили из-под ног монстра, тут же растворили в себе хилые языки пламени, будто выпили их, не оставив ни одной крохотной искры. Щупальца мглы окружили коленопреклоненного человека, растеклись вокруг него, явно собираясь впитать в себя и его.
- О, Фумус, слуга Собирателя! – нараспев затянул противным голосом Бабник. – Не ведали мы того, что творим! Не знали, что эта вещь принадлежит тебе! Ибо сказано: никто не смеет покушаться на то, что во власти Фумуса!
Сущность с пылающими глазами нависла над жалким человечком. Отблески пульсирующих в ней сполохов красноватыми кляксами отражались на стариковской лысине. И в тот миг живое это багряное пламя было единственным источником света в окружившей их темени.
И Репья это вообще-то устраивало.
Тьмы он боялся всегда… Той, что медленно, но верно накрывала собой этот мир, безвозвратно меняя его и неся в себе весь кошмар, какой только может скрывать в себе самая темная и наполненная ужасом ночь.
Но эта сущность, похоже, была вполне живой. И раз уж  светилась изнутри, что бордель ночью, то, видать, без света и она не могла обойтись. А если во мраке нашлась искра огня, то есть ли смысл дрожать перед ним? Это уже не говоря о том, как их гость разделал Лопату. Коли уж ты нормальное порождение зла, то и убивать изволь соответственно – рвать, ломать, кромсать или что там еще? Но уж точно не аккуратно срезать башку. Пусть даже и раскаленным мечом.
Словом, способ оправить эту дымящуюся гадость туда, откуда она приперлась к их стоянке, существовал. Должен был быть. Правда, пойди найди его раньше, чем она поотрубает и их бошки тоже…
- Не погуби! – продолжал верещать Бабник. Честное слово, будь Репей на месте этого Фумуса, или как там его, то сделал бы как раз наоборот, лишь бы шавка эта перестала визжать.
- Рулет, - вполголоса прошелестел Репей. – Рулет, провались ты в сортир, сюда слушай! Пока мы тут ведем переговоры с этой дымовой завесой, быстро шуруй к своим псам-переросткам. Видать, Всадник и впрямь был прав, отправив с нами в путь этих тлеющих бегемотов. Живо!
Смотреть вслед поджаренному приемышу рекомых бегемотов он не стал, но по часто захрустевшим по песку шагам определил, что понял тот своими запеченными извилинами все верно и ломанулся к родственникам достаточно резво.
- А нам чего делать? – голос Бу заметно подрагивал, и Репей не поручился бы, что гордый заговорщик сейчас не припустил в штаны.
- С каких это пор тебе стало интересно моё мнение? Ты ж вроде как собирался храбро вскрыть ларь и доблестно пересыпать его нутро в свой кошель. Давай, иди. Заодно и узнаем, точно ли эта головня припёрлась за тем, что мы везем, или все-таки Лопата впрямь плюнул не туда.
Словно подслушав эти слова, старик вдруг принялся тыкать пальцами в сторону воза, не отрывая при этом взгляда от шаящих головней, что заменяли глаза в черной башке чудища:
- Твое добро вон там схоронено. Мы не трогали! Забирай!
И плюхнулся носом в песок. Видимо, изображая крайнюю степень почитания и преклонения.
Темный не впечатлился.
Короткий взмах мечом, удар сверху вниз – и Бабник натужно захрипел, насаженный на переливающийся мраком клинок. Тело старика жалко забилось в судорогах, когда почитаемое им чудище вынуло из его спины черное остриё меча, резко зашипевшее от оставшейся на нем крови. Особенно крупные капли, пузырясь и стекая по лезвию, падали на землю. Где продолжали шипеть и исходить отвратным смрадом.
Воплощение мрака подняло горящие угли глаз на стоящую в отдалении троицу. Репей мог поклясться, что почувствовал, как сердце его при этом вдруг остановилось, а кровь будто вмерзла в жилы. Он попытался выдохнуть – но смог лишь выдавить из горла чахлый кашель… вместе с черным дымом. Из ног словно одним махом вынули все до единой кости, и десятник с вернувшимся во чрево морозцем жуткого страха осознал, что валится мордой прямо в песок. Даже не так. Песка уже не было видно под окружившими их змеящимися клубами то ли смога, то ли первозданной тьмы.
Приблизился он совершенно бесшумно. Только что колыхался в своем непроглядном мареве в пяти шагах – а спустя миг возвышался сверху неотвратимым роком, поднявшимся из непроглядно черного марева.
Первым поджарить кишки своим пригорелым вертелом он решил Ржавому. Может, потому, что тот выл и поскуливал громче остальных. Вернее, Репей-то, сжав зубы, лишь натужно сопел, пытаясь пошевелить хоть какой-то из своих совершенно омертвевших конечностей. А Бу, совершенно некстати запамятовав об обстоятельствах, подаривших ему это имя, никак не хотел являть врагу свой гулкий бас, тише мыши бормоча под нос какую-то напуганную дребедень. В отличие от Репея, он рухнул почему-то не всем телом, а лишь бухнулся на колени.
Заставил замолкнуть его лишь взгляд Ржавого. Холодный, мрачный, твердый в своей неподвижности и… совершенно безжизненный.
Видать, тварь обладала каким-то извращенным чувством юмора. Или как можно назвать чувство, побуждающее отрубить голову одному человеку, забрать у другого клинок, воткнуть его в песок – и насадить рекомую голову на его рукоять. По самую крестовину.
Так, что теперь она, покачиваясь на этом рукотворном стебельке, окончательно стала похожа на одуванчик. Только рыжий и отвратный настолько, насколько вообще можно себе представить.
Вороной клинок, аккуратно опустившись на спину Бу, проскрежетал по ней снизу доверху. На стальных латах осталась неровная рытвина с оплавленными докрасна краями. Задел кончик этого бесовского меча живую плоть чернобородого, или просто исходивший от него жар был настолько силен, но завопил Бу так очумело, что у Репея уши заложило. И челюсти свело.
Заодно он понял, что нападать на Темного с обычным оружием смысла нет никакого. Если он, аккуратно царапнув по латам, вскрыл их одним легким движением, то уж его, Репея, кистени оттяпает без особого замаха, вместе с руками.
И в тот самый миг, когда в голове десятника проносились бесполезные табуны лихорадочных мыслей о возможных вариантах спасения (точнее, невозможных в сложившихся обстоятельствах), а скулеж храбреца Бу достиг пика грусти и обреченности, подоспела подмога.
Кто-нибудь когда-нибудь пробовал представить себе, глядя на бушующий и ревущий костер, чтобы эта неистовая стихия еще и рычала хриплым ревом исполинского хищника?
Глотки Жаровен издавали именно такой звук. Но если до сих пор Репей испытывал по этому поводу крайнее раздражение, сопровождаемое зубовным скрежетом, то теперь понял, что музыки изысканнее и мелодичнее просто придумать невозможно.
И как раньше этого не замечал?
Одна тварь набросилась на Фумуса сзади, с остервенением вгрызаясь демону в плечо. Сопровождалось все это таким звуком, будто рычащая печь принялась рвать каменными зубами тонкое сухое дерево. Вторая животина, та, что поменьше, кинулась в ноги. Вернее, в то место, где у этого угольно-черного тумана должны находиться ноги. А были вместо них скрученные жгуты и спирали жирного дыма.
Оказалось, не такого уж и бесплотного дыма.
Его щупальца облекли искрящееся огненными вихрями тело Жаровни, обвили его и отшвырнули в сторону. Взвизгнув, как самая обычная дворняга, разве что размером с корову, зверюга улетела куда-то в ночь.
Не каждый день увидишь такую воющую и хрипящую от бешенства комету, подумал Репей. А вместе с этой мыслью пришло осознание, что тело обрело былую подвижность. Тут же подорвавшись на ноги, десятник выпустил из рукавов оба кистеня, размахнулся – и швырнул один из них прямо в глаз Черному. Благо, на фоне окружившей их темени эти светящиеся угли получились волшебной мишенью. Искры, кстати, полетели точь-в-точь такие же, как из разворошенного костра. И сопровождалось попадание точно таким же сухим шипением. Второй кистень Репей тут же перебросил из левой руки в правую, готовый применить его каким угодно способом.
Способы пока не спешили явить свое многообразие.
Вторая Жаровня, утробно рыча и круша бесплотный вроде бы остов дымного демона клыками и когтистыми лапищами, сделала невозможное - заставила Фумуса потерять равновесие. Упасть он, конечно, не упал, но вынужден был закружиться по разгромленной стоянке дымным вихрем в огненном танце. Когда крутишь в темноте горящей веткой, узоры она рисует самые причудливые. Сейчас картина получилась в чем-то похожей. Разве что размер не шел ни в какое сравнение.
Бу перестал выть и причитать, но тоже не в силах был оторвать взор от завораживающего до одури зрелища.
- Что застыл, кошель с ногами?! – зарычал на него Репей. – Хватай топор, бей эту хрень в те места, которые горят!
Бородач перевел на старшого очумелый взгляд, по которому ни за что нельзя было определить точно: либо Бу ничего не понял, либо все прекрасно осознал, но выполнять ни за что не собирался.
Не дожидаясь, пока он отомрет и отстирает портки, Репей хищно пригнулся и, стелясь над землей тенью хищника, устремился к месту битвы. Просто так бросаться в шипящую и ревущую жаром кучу-малу он, понятное дело, и сам бы не стал. Но в нужный момент всадить врагу что-нибудь острое в спину – это еще ни в одной доброй поножовщине не было воспрещено. Вообще, если подумать, то настоящие герои – они кто? Люди, выжившие в той или иной резне. Выжившие и не тронувшиеся рассудком настолько, что после нее смогли рассказать об этой резне тем, кто в ней участия не принимал. И кто докажет, что победитель на самом деле не подлый трус, исподтишка воткнувший кому-нибудь в спину никуда не годный ржавый нож? Историю напишут с его слов. А он вряд ли станет упоминать о ржавом ноже. И о спине.
По пути Репей едва не споткнулся о тело Бабника, и после смерти оставшегося валяться на коленях. Чертыхнувшись, десятник дернул свободной рукой из ножен старика кривую саблю. Пользоваться он такими коромыслами никогда не умел, но выбора особого все равно не было. И в тот момент, когда он выждал подходящий момент, примерился и уже подобрался для атаки, снова удивил Рулет.
Опять-таки - было ли это следствием пережаренности мозга, или в нем вдруг вспыхнули благородные сыновние чувства, но на помощь одному из своих «родителей» он кинулся совершенно сломя голову. С истошным воплем и огромной секирой в запрокинутых за голову для молодецкого удара руках.
Куда он в итоге попал, сказать было решительно невозможно – настолько дымный демон и огненный зверь выглядели в тот миг единым существом. Что-то хрястнуло, пыхнуло снопом искр, зарычало и завыло – и в следующий миг тело человека, что бесформенная куча тряпья, отлетело далеко в сторону.
На сей раз – окончательно обугленной головешкой.
Лишь после этого зверюга, взвыв, будто это ее только что лишили жизни, отцепилась от Темного. Продолжая скалить на демона исходящую жаром пасть в частоколе зубов, она приблизилась к своему «детенышу». Обнюхала его отнюдь не хладный труп. И – горестно завыла. Репей, конечно, не был знаком со всем богатством разнообразия рыков Жаровен, но в том, что этот – именно горестный, он отчего-то не сомневался.
Ответом ему был точно такой же вой, раздавшийся в отдалении. Вроде бы, с той стороны, куда полыхнувшей в ночи кометой улетела первая Жаровня.
Темный демон, пульсируя огненными завихрениями внутри клубов дыма, словно бы стал еще выше. А может, просто встал с коленей, куда его до того швырнула схватка с хищной тварью. Репей с обреченностью покосился на торчащее в обоих кулаках оружие. Потом еще раз глянул на то, что осталось от Рулета. И постарался, чтобы вздох его не получился очень уж жалким от наполнившей его по самое горло безнадеги.
Дальнейшие события поместились в пару мгновений.
Осатаневший от злости за убитое «дитя» зверь кинулся на его убийцу. И, конечно, был встречен прямым и не располагающим особыми вариантами ударом угольно-черного меча. С шипеньем и звучным хряском клинок вошел в пасть зверю, разрубив его башку вдоль на две части. Но не успел Фумус вынуть свой инструмент палача из внутренностей очередной жертвы, как его голова - вместе с тлеющими головнями глаз - вдруг исчезла. Как оказалось вздохом позже – в пасти второй Жаровни, что сумела довольно быстро преодолеть расстояние, отделявшие ее от места теперяшней сечи. И напала на дымной призрак сзади. Никакого звука он не издал. Может, потому, что с черепом в чужом рту не очень-то и потреплешься.
Полыхающий зверь, взяв на излом шею дымящегося призрака, утробно зарычал и швырнул его наземь. Не прекращая изрыгать из себя снопы пламени и яростный рев, он рвал, метал, грыз и раздирал существо, ставшее ему сегодня смертельно ненавистным.
Будь это обычный человек… да и не человек даже, а любое существо из плоти и крови, его изорванная требуха разлетелась бы на милю вокруг. Но они имели дело с демоном. Или чем-то вроде того. Хотя даже в этом случае Репей не сомневался – их враг после такого должен быть мертвее мертвого.
Похоже, понял это и адский пес. Отцепившись, наконец, от Фумуса, он, жалобно скуля, подошел сначала к распластанному телу второй зверюги. Обнюхал. Совсем по-человечески вздохнул и только потом пружинящей походкой подобрался к бесформенной черной головне, в которую обратился Рулет. Убедившись, что он мертв тоже, Жаровня задрала кверху морду и протяжно завыла. Если бы не исходящие багрянцем бока и вырывающийся из пасти опаляющий жар, она бы, пожалуй, смогла сойти и за нормального волка. Разве что очень большого.
Обнюхав еще раз Рулета, тварь сгребла его тело своими челюстями, подняла – и потрусила куда-то в ночь. Видать, хоронить по своим звериным обычаям. Даже пытаться ее окликнуть, а не то, что остановить, Репей не рискнул.
- Ну, и что нам теперь прикажешь делать? - облегченно выдохнул он, поворачиваясь к единственному оставшемуся в живых товарищу. – Самим что ли впрягаться в этот чертов воз?..
Ни договорить, ни полностью развернуться он не успел.
Длиннющий нож, схороненный до этого мига в сапоге, Бу вогнал ему по самую рукоять - в горло. Снизу вверх.
- Зачем в него впрягаться, если все можно ссыпать в кошель? – спросил бородач, с нескрываемой ненавистью буравя хрипящего и захлёбывающегося кровью десятника безумным взглядом. – Тем более, что рассказать Всаднику, куда делся его бесценный груз, все равно будет некому.
Дождавшись, когда тело Репья грузно осядет на землю, пусть и продолжая судорожно сучить ногами и загребать пальцами песок, чернобородый двинулся к повозке.
Цепь, стягивающую ларь, в несколько размашистых ударов он разрубил двуручной секирой, лежавшей здесь же. Дрожа от нетерпения, откинул тяжеленную крышку.
И понял, что совсем не то ожидал увидеть внутри. А потому раздосадовано воскликнул:
- Какого ...?!
Удивиться как следует он не успел. С другой стороны огромного сундука вдруг возник силуэт. Обычный. Человеческий.
«Здесь? Сейчас? Человек?!» - успела промелькнуть мысль в голове Бу. Вслух же он прорычал:
- А ты еще кто?
- Я? – последовал насмешливый ответ. - Пепел.
- Что еще за…
Эту фразу чернобородый договорить не успел.
Молниеносное движение – и темнота застлала его взор.
Человек, назвавшийся Пеплом, вытер короткий клинок о рукав, сунул его в ножны на поясе, еще раз глянул на неподвижно распластавшееся на песке тело с разрезанным и оплавленным панцирем на спине – и лишь после этого сам с нескрываемым интересом нагнулся над раскрытым ларем.
Но ничего нового не сказал:
- Какого ...?
В сундуке, скрюченный, без чувств лежал ребенок. Девочка.