надо верить в Рождество

Нужно верить в Рождество.

В железной двери сухо заскрежетали ключи и вот она противно заскрипела отворяясь и пропуская в темную сырую камеру немного свежего воздуха и тонкий лучик света.
- Давай на прогулку – обратился к заключенному охранник до того маленький, что назвать его карликом, значило существенно приукрасить действительность.
На откинутой от стены кровати в куче тряпья началось шевеление. Послышалось старческое кряхтение и тяжелые протяжные вздохи.
- Давай, давай, -  нетерпеливо подгонял коротышка.
- Сейчас, сейчас, - устало захрипел арестант.
Откинув в сторону грязные лохмотья, заменявшие в хороших местах половые тряпки, а здесь и одеяло, и подушку, и матрас, на край тюремной кровати сел высокий и страшно худой старик. Устало протерев сонные глаза расправил плечи и принялся расчесывать пятерней большую скомканную бороду, всю скрутившуюся и слипшуюся от грязи.
- На парашу, хоть можно сходить, - с надеждой спросил старик?
- Не –а,- злорадно протянул охранник из-за спины которого послышались еще несколько голосов:
 – Давай на выход!
- А то никуда не пойдешь!
- Без обеда оставим!
Старик быстро встал, одел большие порванные сапоги, подошел к двери и протянул мелко дрожащие костлявые руки, на которых тут же защелкнулись тяжелые наручники. Отошел на шаг и с надеждой спросил:
- А можно на ногах сегодня не затягивать так сильно? А то натер мозоли, больно ходить.
Вместо ответа дверь широко распахнулась и в камеру забежали четыре маленьких человечка в грязной военной форме и со смешными колпаками на голове. Два из них ловко подсекли ноги старика, который тут же тяжело упал на пол, больно ударившись головой. Два других привычными движениями защелкнули кандалы на ногах и еще попрыгали на них, чтобы зажать их на столько, сколько позволят худые ноги. Те, что держали старика за ноги выхватили из-за пояса короткие дубинки, чей небольшой размер компенсировался твердостью дерева, из которого те были изготовлены и принялись охаживать смевшего попросить о снисхождении арестанта.
- Ой, ай. Не надо. Прекратите. Оставьте меня в покое! , - за извивался старик качаясь по полу, пытаясь прикрывать руками голову, в которую метили попасть охранники.
А те только входили в раж. К начавшим избиение присоединились остальные. При их маленьком росте они не могли причинить существенного вреда своему пленнику, которые был выше даже самого высокого из них раза в два, но старались бить либо в голову, либо по кистям рук.
- А давайте все дружно обосцым его, -предложил один из палачей.
- Давай, давай, - дружно поддержали идею остальные, принявшись дергающимися руками растягивать ширинки.
- Ироды. Козлы. Варвары. Отойдите от меня, - заскулили старик срывающимся голосом. Но его просьбы и мольбы только раззадоривали карликов.
Те достали маленькие письки и в самый ответственный момент их прервал гневный окрик из коридора:
- Вы, что там, опять решили его обосцать? Ну ка прочь! Ему после обеда идти к Гельмуту. – В дверях показался еще один охранник, - а Гельмут не любит, когда от деде пахнет говном или сцаками.
Мучители с недовольством спрятали хозяйство по местам, зная, что можно нарваться на хорошие неприятности от Гельмута, милого на вид начальника тюрьмы, любившего чистоту и порядок. Те времена, когда можно было объяснить эти запахи недержанием мочи у самого арестанта прошли, а откуда взялось говно на бороде вовсе было не объяснимым.
- Вставай, - толкнул старка охранник, - пошли скорее.
Старик тяжело постанывая встал и шатаясь пошел за охранниками. Низко склонённая голова, покрытая красным порванным колпаком, взгляд уставлен в пол и тяжелые горькие слезы, стекающие по щекам. Он шел автоматически передвигая ноги, за многие годы, которые он провел в этих застенках дорога была изучена наизусть. Он мог бы пройти ее с закрытыми глазами или в полной темноте и нигде, ни разу не оступился бы. Знакомы и подсчитаны все повороты, все выключатели и все запоры, встречающиеся на пути. Не один десяток лет стены камеры стали домом, если можно считать домом тюрьму, в которую бросили без обвинения и объяснения. Но к этому старик привык. Никак не мог смириться с постоянными унижениями – охранники, которые менялись раз в несколько лет всегда старались хоть как-то насолить ему. НЕ было ни одного издевательства, коотрое ему не пришлось бы пережить. А так как мучители переодически появлялись новые, то мучения начинались повторятся.
Он давно вычислил, что фантазии в пытках и избиениях хватает не надолго – месяц другой и новому караулы становится скучно бить его ногами, избивать дубинками по ляшкам обтянутым старой дряблой кожей и тогда начинаются более изощренные издевательства. Вот кто-то предлагает наплевать ему в чай, а потом насцать в суп. Потом воображение двигается дальше и это начинают делать прямо при нем.  Старик по опыту знал, что надо есть -  иначе они разозлятся и на несколько недель оставят без еды и все равно придется съесть. Поэтому надо есть сразу, чтобы за пару дней им надоело и тогда наступает небольшой перерыв, пока кто-нибудь не придумает новый способ унижать и истязать.  А иногда надо и самому напрявлять их. Не зря говорят, что из двух зол лучше выбирать меньшее. Но, к сожалению, в его случае выбирай не выбирай, а пережить придется и меньшее зло и большее и куда еще большее. Если не давать им подсказки, они могут сразу перейти к тяжелым методам, а это чревато переломами и серьезными травмами, которые при отсутствии элементарной медицинской помощи заживают медленно и очень болезненно. А если дать растянуть удовольствие, то караул может смениться раньше, чем банка вазелина и ручка старой швабры находят применение.
- Стоять – останавливает писклявым голосом охранник, - пол часа покурить и оправится.
Старика заталкивают в небольшой бетонный мешок, который в простонародье называют аквариумом. Его отличие от камеры только в том, что у него нет потолка, который заменен металлической сеткой. Он никогда не понимал для чего нужна эта сетка – ведь высота не меньше метров 5-6. Неужели есть те, кто одурев от глотка свежего воздуха пытался взобраться по этим бетонным отвесным стенам. Посмотрел в верх – ночь, как всегда ночь. Зимой такие прогулки доставляли больше неудобства – стены настывали, и ты чувствуешь себя будто в морозильной камере. Но старику нравилось смотреть на небо – этот маленький, едва различимый пяточек неба, так был ему нужен. В старые добрые времена, когда еще был свободен, его работа напрямую была связанна с небом и одного взгляда в безоблачную ночь хватало определить точное время суток, а главное узнать число и дату.
- О, Боги, -прошептал про себя старик увидев край созвездия, -завтра Рождество. А я все еще здесь.
Теперь ему стало понятно, почему охрана так лютует в последние дни. В Рождественские праздники ему всегда достаётся больше проблем и неприятностей. Они ведь знают кто он, а потому не могут удержаться. Голова закрыжилась, невольно облокатился о стену. Хотелось справить нужду, здесь это можно было сделать. Но не писанный тюремный кодекс запрещал это. Ведь этот пятачок единственная возможность дышать свежим, настоящим воздухом, а потому мочись в штаны, мочись в коридоре, получай за это удары в голову и по кистям, но не смей этого делать здесь. Тюремщики знали это и всеми силами старались спровоцировать справить нужду в «аквариуме» - водили туда после подъема или через несколько часов после приема пищи. Но пока ни разу старику не довелось почувствовать запах мочи или говна в этом прогулочном дворике. Значит парни держались.
А были ли эти парни. За много лет ему не довелось ни с кем их них встретится. Камер было много, охраны тоже хватало, еду привозили в большой лохани, полной до краев. Ох эа лохань – она тоже была элементом пытки. Перед лицом вечно голодного заключенного огромный черпак опускался в ее полные края и демонстрировался, а потом из него выливали все обратно, оставляя еды на само донышке. Если бы полупустая тарелка просто подсовывалась под дверь – это было бы не так больно, как зрелище огромного чана полного, пусть и дрянной, но все-таки еды.
Мысли старика были заняты Рождеством. Он думал об этом неустанно, повторяя в голове – Рождество, Рождество, Рождество. Ему всегда хотелось верить в сказку. Хотелось верить в то, что в этот день могут исполняться мечты и желания. Нет, он не просто верил, он знал. Кто-кто, а он то знал, что в этот день, в эту ночь можно получить все что пожелаешь – надо просто очень-очень чего-то сильно захотеть. Но надо верить в Санта-Клауса. Иначе ничего не будет. А разве можно верить в Санта-Клауса, когда уже столько лет живешь в грязной, вонючей камере, переполненной плесенью и крысами, с которыми приходится вести борьбу не на жизнь, а на смерть. Когда столько раз загадываешь желание и веришь в него, потому что нельзя все это пережить не веря, а в ответ ничего не получаешь. Ничего. Вообще.
Первое время хотел, чтобы все вернулось на свои места, потом хотелось просто свободы, потом молил прекратить издевательства и пытки с избиениями. А последние годы просил  одного подарка – смерти. А она не шла и не шла. Уж кто-то сильно не хотел такого счастья для него. А может просто теперешний Санта-Клаус не слышал его. Не хотел слышать его.
Кулаки старика сжались, взгляд устремился в небо и он заорал:
- Тогда я желаю на Рождество, чтобы умер Санта-Клаус. Умер. Слышите Вы все – умер!
Распахнулась дверь и его окликнули:
- Ты чего разорался?
- Ничего, - бессильно опустились руки старика. – Ничего!
- Давай поживее,  -толкнули его в поясницу,  -тебе надо пожрать и успеть привести себя в порядок. И еще старик?
- Что, - поднял он глаза на спросившего.
- Ты бы поосторожнее там с желаниями, а? А то вдруг сбудется? Что нам тогда всем делать?
В камере он успел только помочиться в ведро, заменявшее туалет. Дверь широко распахнулась и в камеру ворвался Гельмут, - высокий, статный мужчина с красивой, коротко стриженной головой. И сразу набросился на старика:
-Ты что дурак старый пожелал на Рождество? Что, я тебя спрашиваю?
Гельмут набросился было на старика с кулаками но вдруг осекся и отступил. Его глаза наполнились страхом.
- Ты пожелал смерти? Не себе, а ему?
- Да, и что?, - растерялся старик.
- Как что? Он умер.
Повисла тяжелая тишина.
- Умер?,  - неуверенно и робко спросил старик.
- Да. Умер. – подтвердил Гельмут и плюхнулся на край кровати.
- Так если он умер, значит я …
- Боюсь что так.
Старик расправил плечи, закрыл глаза, стиснул зыбы и грозно прорычал:
- Значит теперь я снова Санта Клаус, единственный и неповторимый?
- Да, да., - запричитал Гельмут и упал на колени – не убивай. Не убивай. Ты же знаешь я просто выполнял команду Санта Клауса. Ты же знаешь - гномы связаны священной клятвой и не могут ослушаться. Он твой брат-близнец. Ведь никто и не знал даже, что он есть, и его сила над нами такая же как у тебя. Ты же знаешь - я не мог не выполнять его команды.
Тело старика внезапно исчезло за вспышкой яркого света и клубами дыма и перед растерянным Гельмутом предстал высокий статный Санта-Клаус – в красивом ярко красном камзоле с белой бахромой на рукавах и подоле, красных штанах, длинным посохом, огромной мягкой снежной бородой и  огоньками дикой ярости в глазах.
- Подойди ко мне, -поманил пальцем Гельмута.
Тот на коленях подполз к старику, принявшись целовать сапоги. Рука Санта Клауса легла ему на голову - рывок и тело Гельмута падет на пол с головой, смотрящей себе за спину.
- Ты, плохо себя вел!
Старик выходит в коридор из которого тут же донеслись крики ужаса и удивления. Загремел мощный бас, который казалось, заполнил собой все:
- ВЫ ВСЕ СЕБЯ ПЛОХО ВЕЛИ!!!