ДМБ-85 или Неоконченное Высшее

Нельзя сказать, что я заканчивал десять классов и поступал в институт исключительно, чтоб в армию не идти. С самого "младшего школьного возраста" родительские (мамины, в основном) речи о том, что "после школы - в институт, никаких восьмилеток, пту и техникумов" звучали наравне с обычными воспитательными приговорками "вымой руки - делай уроки - обед остывает" и прочими "встань в угол".

Рассказывать о том, как я заканчивал школу, поступал в институт и как через полтора года меня из него вопиюще несправедливым образом пнули, можно долго и нужно отдельно. В смысле, рассказывать.

"Сейчас не об этом".

Разумеется, через полтора года я восстановился в другой институт, и военная кафедра началась, но отсрочки-то уже не было!
В советскую армию идти не хотелось... ни в какую другую тоже не хотелось... ну, вот просто совсем не хотелось. Было, чем в жизни заняться. Ещё как было: и успевал на стипендию, и жениться успел...
Что делать? - "Косить", а что ж ещё...


ХИТРАЯ Ж

"Косил" я, должно быть, небесталанно. Об общем количестве успешно пропущенных призывов скромно умолчу, скажу лишь, что для достижения желаемого результата всякий раз приходилось усиливать замысловатость приёмов и способов.
Например, если первый "подлежащий" призыв был попросту пропущен, как неинтересная лекция, то следующую повестку всучили уже в зубы, с доставкой на дом и подписью. Надо идти.
Пришёл на призывной пункт, где медкомиссия. С огромным подрамником и тубусом.
Легенда: я студент (это правда), отпросился с занятий (типа, сознательный) на медкомиссию, хочу быстренько пройти всех врачей первым (хочу, да) и, пока их проходят прочие товарищи по несчастью, быстренько смотаться в институт - "подать курсовой проект", чтобы к началу, собственно, комиссии, вернуться обратно (а вот это - шиш с маслом). Военкоматский майор всю эту мою песню "схавал" и входную дверь отпер.
"До свиданья... не раньше осени", - подумал я, мысленно потирая руки.
Вообще-то я плохо представляю процесс мысленного потирания рук... так, красное словцо.

В более поздние разы легенды становились всё интенсивнее. Например, в одну из вёсен пришлось в больничку ложиться. А что - почитал "справочник фельдшера", пришёл в поликлинику, и ну корчиться, держась за правый бок, дескать, ай, болит...
Пожилая (практически бабуля) хирург (не склоняется ведь, правильно?) повалила меня на кушетку, помяла под мои стоны мой же живот и "вызвала транспорт": аПППендицит оССтрый. Ну, да, ну, да, - заострённый такой хитровыдуманный аппендицитик...
Привезли в больницу им. Коняшина, приёмпокой, переодели в пижаму, градусник, давление, в баночку, из пальца, дышите-не дышите, "в палату № ..." - все дела.
Довольно скоро я был удостоен консилиума - аж о трёх докторах: один взрослый и двое помоложе. Помяли, постучали, повертели меня с боку на бок: "А так? ... А так?"
Помычал им в ответ что-то неопределённое, задумавшись несколько обеспокоенно об их неуместной активности.
Доктора ушли и я осмотрелся.
В палате ещё три мужика, такие тихие и плавные, разговаривают шёпотом и стараются не кашлять - свежепрооперированные.

После докторов прошло ещё пару часов. Вроде бы пока всё спокойно: лежу у окошка, май месяц, хорошо, солнышко светит, листочки свеженькие - все дела.
И тут приходит медсестра - молодая, экстерьерная - сил нет.
"Ну, давай", - говорит. И смотрит развратно-ласковыми глазами выжидающе.
... Искренне залюбовавшись её экстерьером, я не сразу заметил у ней в руке бритвенные принадлежности. Машинально тронул себя за подбородок... "Ох, ё-о-о...... Это что ж, уже?!" - хорошо не вслух. А вслух: "Может, подождём немного, а? - Вроде бы и отпустило..."
А она, эта медицинская прелесть, с неподражаемой предвкушательной безжалостностью: "Доктор сказал - готовить к операции. Штаны снимай..." И все дела.
А у меня в голове: "Эх, душечка, если не эти малоподвижные мужички в палате, я б тебе снял... так снял бы..." Но тут же включился здравый смысл, дескать, охолони, дружок, - ты пришёл сюда не за этим...   
В общем, с этой гаммой эмоций на лице я выпалил: "Не-не... зови доктора, пусть ещё раз посмотрит..."

Клоунада моя продолжалась довольно долго: я балансировал на "болит-не болит" не менее виртуозно, чем Олег Попов на свободной проволоке. Выписали меня в итоге с какой-то, ха-ха-ха, "кишечной коликой".
Пришёл в военкомат сам, серьёзный такой, ответственный, так, мол, и так, - лежал в больнице по поводу аппендицита... А справка больничная - солидняк: угловой штамп, подписи, печати, почерк - классический докторский, - ни черта не разобрать...
Майор попялился уважительно в справку и ... попрощался со мной до осени: "Пускай рубец заживает".


СОВЕТСКАЯ РУЛЕТКА

Смех и веселье закончились внезапно самым вульгарным образом в конце четвёртого курса. Оставался последний призыв - с пятого курса уже не брали.
Накануне я допоздна мастерил курсовик по деревянным конструкциям.
... Шесть утра, звонок в дверь, трое военных и участковый: "Здравствуйте".

У сборного пункта возле ДК им. И. И. Газа царил оживлённо-тягостный хаос: мамки, подруги, авоськи с едой "в дорогу", растерянные глаза изо всех сил бодрившихся пацанов...
Меня никто не провожал: во-первых, супруга моя была на исходе девятого месяца, а во-вторых, трудно провожать человека, которого до последнего момента держали в специально устроенной под лестницей клетке. Для надёжности, чтоб не удрал...
Наготове стояло два львовских автобуса, в которые озабоченный военкоматский люд распихивал произвольным образом уже лысых призывников. Меня вывели и затолкали в ближайший автобус, который поехал на Витебский вокзал. Второй автобус направился в Пулково, рейс Ленинград - Душанбе. И далее... в одно соседнее государство.
Вот такая лотерея.

***

Из Киева толпу уже присмиревших "военных" перевезли в Белую Церковь. Переночевали на каком-то диком тряпье, разбросанном по полу. Наутро приехали "покупатели" и меня и ещё одного бедолагу забрал какой-то борзый старлей. Сразу в часть - никаких учебок.

***

Странным образом я до сих пор довольно хорошо помню все те два года жизни. Два года, потраченные впустую, практически вычеркнутые, украденные у моей жизни.
Но не стоит ожидать занудной обличающей патетики об уродствах армейских реалий и подробных перечислений этих реалий.
Даже тогда мне хватило разума воспринимать всё как пусть и вынужденное, и затяжное, но всё-таки приключение.
А приключаются обычно вещи самые разнообразные: и "оборжаться", и "какой кошмар".
Так и тут. Все события, имена-кликухи - подлинные. Специально так выдумать - никакой фантазии не хватит.
Итак, пошагали-поскакали. Строевым галопчиком.


ДИС_ПОЗИЦИЯ

Отдельный батальон "очень такой крутой" связи.
Это я секретность не разглашаю.
Кстати, пусть никого не коробит стиль предстоящего повествования. Это ж про советскую армию, там именно так и говорили. Нет, откровенного мата и похабщины я постараюсь избегать, но колорит "армейского русского" постараюсь передать максимально.
Всего личного состава - 120 рыл вместе с офицерами и кусками. Кусками называли прапорщиков.
Штат - сокращённый, поэтому и численность такая.
Наш призыв, в основном - хохлы (само собой), молдаване, чемэо (московская область), пять прибалтов, три грузина, пара ленинградцев, один парень (русский) из Грозного, азербайджанец...
Всего 44 салабона. Как вскоре выяснилось, это была критическая масса...

Считалось, что дедовщины в части не было, поскольку репутация у неё была - "маленький дисбат". Передвижение солдат по расположению - строевым или бегом. Просто ходьба запрещена. На приём пищи - строем через плац под барабан, с приёма пищи - опять через плац с песней.
Увольнительных нет в принципе: "А вам некуда ходить". Действительно, более-менее недалеко - лишь две деревни, а до ближайшего пгт - 10 километров.
Всего две роты (плюс хозвзвод, ремвзвод и взвод связи) поэтому в наряд/караул - через день: четыре поста караула, кпп, автопарк, штаб, столовая, роты.

Первый "прокол", он же "залёт" случился у меня ещё в карантине во время политзанятий, проводившихся для молодых лично замполитом.
Майор довольно долго гундосил что-то маловменяемое о современной политической обстановке, после чего приступил к вопросам "аудитории", очевидно, чтоб проверить "усвояемость".
Один из вопросов, естественно, был: "Почему капиталистические страны стремятся напасть на СССР?"
И что меня дёрнуло руку поднять... Наверно, свежий ещё в памяти недавний доклад на семинаре по научному коммунизму. В общем, я встал и давай вещать об общем кризисе капитализма, о нарастающих антагонистических противоречиях между производительными силами и производственными отношениями...
От моих речей салабонская аудитория даже пробудилась от дрёмы и юмористически переглядывалась, типа, с кем это он сейчас разговаривает...
Майор медленно багровел и, наконец, матерно взорвался, - мол, немедленно прекратить, что ты себе позволяешь, - я тоже могу "по философии" выражаться.
Вот так. Шибко грамотным я оказался.

Потом была присяга, однообразные изнурительные будни строевой подготовки, идиотского спортгородка и наведения порядка "в расположении и на территории".
Изощрённый маразм "наведения порядка в расположении" даже и описывать не буду - каждый служивший прекрасно представляет, о чём речь, а расстраивать и удручать неслуживших мне вовсе не хочется.
Порядок на территории заключался в "заметании", белении всего и вся, а также в войне с травой. Окурки на земле видны, а в траве нет, поэтому трава запрещалась. А что, логично...
Жрать хотелось постоянно. Чай - как в поезде, с содой, несладкий компот, непонятные супы, неизменная перловка "дробь шестнадцать", макароны с диким количеством трудноотмываемого жира и иногда попадающимися кусочками парнокопытных животных. Эти кусочки назывались "бациллами" и за ненадлежащее их распределение по алюминиевым мискам раздатчик пищи получал пи... по шее.
Масло я не ел (не люблю), поэтому моя утренняя масляная пайка расходилась между старшими призывами, в драку стремившимися на завтрак сесть со мной за один стол. Впрочем, это не мешало им презрительно цедить в адрес "молодых": "Чё, не наедаешься?"
Сезонно чувство голода подавлялось благодаря наличию черешневых деревьев, строем росших прямо перед казармами.
Но самое невыносимое - это, выражаясь по-умному, депривация сна (sleep deprivation). Проще говоря, спать не давали.
В наряде-то, как известно, и так особо не поспишь, а к ночи свободного от наряда дня (не забыли: "через день - на ремень") непременно придумывались нарушения, которые следовало устранять вместо сна. Можно было сочинить массу придирок к одному лишь внешнему виду...
Недосып накапливался, солдат приобретал такой... docile вид, в общем, доводился до состояния, чтоб - чисто по Райкину - на остальные художества у него просто сил не оставалось.
Причём всё было предусмотрено. В караул (через день) назначались практически одни и те же. И как раз им спать давали побольше - всё-таки с оружием, три магазина боевых... мало ли что...

Укрыться от всех, чтоб хоть немного передохнуть, было невозможно: если военнослужащего нигде не было видно максимум минут пятнадцать, то объявлялась тревога и все цепью шли на поиски - территория была не очень большая. Чаще всего беглец обнаруживался спящим в укромном, как ему казалось, месте. Пинок в рёбра, всеобщий гогот, насмешки и считавшийся позорным наряд на кухню.

Частенько к нам в часть на пару-тройку месяцев привозили военных с близлежащих в/ч. На перевоспитание. Ну, точно - дисбат.


ПОБЕЖАЛИ

В общем, от такой специфики исполнения гражданского долга молодые стали бегать. Молдаване бегали по-глупому и поэтому легко и быстро излавливались в близлежащей деревне.
Но случались побеги умные, "по расчёту".
Первым умным побегом отличился мой "зёма", с которым, помните, нас привез тот борзый старлей. Парторгом оказался.
Так вот, зёма мой являл из себя довольно замкнутого молодого человека тщедушного телосложения - таких называют сухобздеями, со странной фамилией Пузик.
Довольно быстро он попал в немилость к здоровенному ефрейтору Скрыпнику, призванному годом ранее, что в армии существенно.
Перечислять притеснения я не буду - фантазия у ефрейтора была примитивная, но её хватило, чтоб навлечь довольно изобретательную месть.
Пузик ушёл из части с таким расчётом, чтобы к исходу третьих суток самоволки (свыше трех суток - побег и статья) отважный ефрейтор Скрыпник был в карауле. Наш сухобздей так и не признался, как ему удалось незаметно для часового ефрейтора пробраться под вышку и тихонько сидеть там до смены караула...
Ничего не подозревавший Скрыпник бодро встретил явившийся из темноты развод привычно заученным: "Стой, кто идёт? Начальник караула ко мне, остальные на месте..." Команда "продолжать движение..." потонула в истошном мате начкара: "Скрыпник, б..... !! Пузик, мать....... !!!"

Наутро личный состав, прибежавший перед зарядкой в "гарнизонный" сортир, был встречен новым вычерпывающим. Уже без лычки - практически ходячее выражение "г..но на лычке". Так Скрыпника и звали до самого дембеля.

А Пузика, который на расспросы ротного нёс невероятную околесицу, распоряжением комбата отвезли в Киев: "В "десятку" его".
Под "десяткой" понималось десятое отделение киевского окружного военного госпиталя, в просторечии - "дурка". В то время в "десятке" уже находился "на излечении" один из наших "глупых" молдаван. Поумнел он довольно быстро, поскольку его привезли в часть обратным ходом: едва завидев знакомую "буханку", молдаванин сам бросился к начмеду, сопровождавшему Пузика, и попросился в часть, клятвенно обещая в кратчайшие сроки "понять службу" и стать "чётким воином".
Причину просветления в молдаванском мозгу простодушно поведал сам его хозяин: "Кололи сульфу".
А умный начмед нравоучительно пояснил, что это, дескать, такие специальные инъекции, фиксирующие. Подлинный псих, мол, сульфу переносит спокойно, а притворному дураку - "шлангу" - сульфа причиняет сильнейшие мышечные боли. И заодно эффективно избавляет от  желания придуриваться.

Следующий, седьмой по счёту и последний, побег - это настоящая драма. Безо всяких шуток.
Тот парень из Грозного, Саша Петрочук, выгодно отличался от многих сослуживцев нашего призыва ясным умом и независимой доброжелательностью.
Теперь уже не выяснить, в чем причина, и была ли она вообще, но Саню люто "полюбил" один старлей, из новоприбывших технарей.
Старлея с женой "временно" поселили в пустующей казарме третьей роты, где у нас был карантин и куда периодически размещали партизан. 
Довольно быстро проявился дрянной нрав старлея и вскоре стала известна природа его говнистости.
Как-то на учениях, само собой, по пьяни старлей заснул в аппаратной при открытых дверях в спецотсек, где допустимое инструкцией нахождение исчислялось секундами (открыть защищенную дверь, повернуть пару рукояток, тумблер и тут же дверь захлопнуть) ввиду сильного СВЧ-излучения. В общем, этот пьяный гусь за полночи сна практически в большой микроволновке проспал себе всю... мужественность. Напрочь. Как говорится, хоть ложку подвязывай...
И озлобился на весь белый свет. В том числе и на Саню. Доставал его неистово, увлечённо и изобретательно. И доизобретался.

Саню обычно ставили дежурным по штабу - "подай-принеси-пшёл вон" для дежурного по части и его помощника. Дежурным в тот день был, разумеется, наш старлей, помощником - прапорщик Марченко, знаменитый избыточной даже для прапорщиков дуростью: однажды он попытался разгрызть случайно попавший к нему в руки кубик Рубика.
Начкаром был сержант Прокопенко (вот же гады - всех помню!), чудовищный негодяй с явно садистскими наклонностями.
Дальнейшее - телеграфным стилем.
Два часа ночи. Помдеж Марченко спит (отдыхающая смена), дежурный старлей спит в дежурке, уронив сальную фуражку на пол и распустив по пульту слюни. Саня отстёгивает у него ключи от железного шкафа с пистолетами офицеров и прапорщиков, спокойно открывает шкаф, зная, что на сработавшую в караулке сигнализацию никто не отреагирует - там повальная "масса". Спокойно выбирает "Макарова" почище, успевая отметить свинское состояние табельного оружия командиров, и выковыривает из колобашки 64 патрона. 
Тут же в дежурке разбирает пистолет на части (мало ли что), распихивает патроны по карманам, выходит в ночь и покидает расположение части через КПП. Там тоже все спят.
Особо не таясь, в хэбэ (в форме) Саня благополучно добирается домой, в Грозный, на обеденном столе аккуратно раскладывает пистолетные части и патроны и отправляется в городскую комендатуру. Сдаваться.

Выездная сессия присудила Сане два года дисциплинарного батальона - минимально возможное наказание, причём дама-военный прокурор прямо отметила, что если бы не пистолет, то срока не было бы вообще.
Она же "приватно" поведала, что условия в месте отбытия наказания будут практически такими же, "как тут у вас"...
Санино самопожертвование оказалось куда как результативным.
Начальника штаба - отвратительного лживого подлеца - убрали сразу же, комбат-сволочь протянул, правда, аж до нового года (долго подмену искали), ротному открутили одну звёздочку, этого хрена... с ложкой... наградили званием "вечный старлей".
Ну, и, само собой, на "гарнизонном сортире" появилась новая бригада "вычерпывающих людей".
А - да: сержант-людоед ушел на дембель под торжественный бой новогодних курантов.


КОМБАТ БЕЛИБЕРДИНОВ и ЗЕМЛЯК "+7"

Сменим тему. Тем более, что, как известно, трагедия от комедии - на расстоянии вытянутой руки.
Кстати, о расстоянии вытянутой руки.
В соседней роте был ещё один мой земляк, призванный полугодом позже. На земляков мне "везло": этот оказался несуразным узкоплечим оттопырком с непомерным самомнением и близорукостью +7.
Очень скоро добрые сослуживцы самомнение с него сбили, заодно расквасив и очки с неестественно толстыми линзами. И как такого призвали...
В общем, поставили это чудо без очков "дневальным по тумбочке", велев козырять всем входящим в расположение.
Отчего ж не покозырять, - должно быть, подумало чудо, - покозыряю...
И стояло наше чудо возле тумбочки, и козыряло всем мутным теням, входящим в казарму. Без очков-то они все как один - мутные тени.

Одной из мутных теней, вошедшей в расположение первой роты, оказался комбат. Он наравне с прочими получил честь, отдаваемую чудом всяк-туда-входящему. Молча.
Вообще-то по уставу внутренней службы при явлении командира части первый же встречный должен издать приветственное "Смирно! Дежурный по роте - на выход!". Только как же различишь, без очков-то, командир это или, наоборот, каптёрщик. Орать или не орать. Тем более, что далеко не каждый входящий - командир части. Совсем даже и невелика вероятность... Чего ж орать попусту.
А в казарме тем временем царило послеобеденное бесчинство, учиняемое старослужащими: в сапожищах - на койку, невесть откуда взявшиеся карты (строжайше запрещено!) и даже - о ужас! - курение в расположении.
И тут - комбат, огромный такой верзила, подполковник Бадретдинов, впоследствии перелицованный новым начальником штаба в Белибердинова, так вот, подходит комбат Белибердинов потихоньку со спины и ласково спрашивает картёжников, какие, мол, теперь козыри...
Фурор был преизрядный, причём комбат иезуитски пригрозил тем, кто задумает отыграться на незадачливом "дневальном тумбочки"...
Старшина той роты старший прапорщик Миц на какое-то время стал просто прапорщиком - с запретом перешивать погоны, - чтоб дырку было видно.
Ну, и, само собой, - новая вахтовая бригада на гарнизонном сортире.


ОТПУСК НА ГАУПТИЧЕСКОЙ ВАХТЕ

Уже на самом излёте своей "карьеры" командира нашей части Белибердинов зацепил и меня.
Я был в наряде по роте. Дневальные обычно бегают на завтрак самостоятельно, вне строя, как только выпадет свободная минутка. В то утро я мёл подмёрзшую землю, кроша сапогами земляной наст и выдирая метлой редкие травинки, как вдруг наш старшина, прапорщик Шура-шмон (по паспорту Никитюк), строивший роту на завтрак, проорал мне, типа, живо в строй, на завтрак вместе со всеми.
Что делать - построился и пошагал как был, в несвежей подшивке, со штык-ножом и сапогами в земле.
Дошли под барабан до штаба, а тут как раз офицеров-прапорщиков привезли - они жили в десяти километрах от части, в Маньковке.
И Белибердинов, миляга, - тут как тут: "Рота, стой! Нале-во!"
И уже персонально мне: "Ты что это, сынок, в таком виде посмел в строй встать?" - на сапоги мои неблестящие указывая.
Шура-шмон, миляга неменьший, стоял тут же и ухмылялся, мол, ну, давай, попробуй настучи на меня комбату...
А комбат распалился уже и поехал жечь среднематерным глаголом по питерским моим болотам, по шибкой умности, по неоконченному высшему образованию...
Закончил он свою воспитательную, как ему казалось, тираду фразой поистине эпохальной:
"Да, товарищ солдат, вам давно уже следует повернуться к службе на 360 градусов".
Ну, что поделать, - смешливый я, тем более на такие вещи: успев за полгода стать завзятым строевиком, представил себе строевой поворот на указанный угол...
И ведь пострадал уже в подобной ситуации, когда однажды военрук ещё в школе на уроке нвп велел "всем нарисовать квадратик три на четыре"...
В итоге вывел меня комбат перед строем и объявил пять суток ареста за неопрятный внешний вид.
Спасибо, "отец родной".

***

Детей офицеров-прапорщиков каждое утро возили в Умань, поскольку русских школ в Маньковке не было. Равно как и гауптвахты. В Умани же имелось и то, и другое.
Так что наутро я уже дремал, постукивая лбом в окошко нашего школьного автобуса.

Отбывание гауптической вахты я по сей день вспоминаю с теплотой.
Первым делом я сдружился с начгубом - капитаном-лётчиком. Попав в мощный замес свежеарестованных, я на первом же построении не стал скрывать свои "художественные" способности, завсегда в армии ценившиеся.
Всех отправили на работы, а меня начгуб посадил к себе в хорошо протопленный кабинет и в качестве теста велел - нет, не сеятеля рисовать, - всего лишь написать: "Камера № 8" на куске фанеры. Тушь, гуашь, перья, кисточки, - и сам рядом сел выжидающе.
Табличку я исполнил на "за...стрелись, пойдёт" и на работы с этого момента не отправлялся.
Вечером, конечно, по возвращении в камеру я столкнулся с непривычным мне "мракобесием": караульные принесли старослужащим арестованным водки, потом ещё...
Трезвые и молодые арестованные, вроде меня, в это время набирали на ночь угля.
Дело в том, что отапливалась единственная камера с деревянным полом - как раз № 8 и сердобольный начгуб согнал в её 8 кв. метров всех арестованных. 23 лица.
Уголь всю ночь исправно подбрасывали караульные - чтоб самим не околеть. Ночи были в том декабре совсем не жаркие...
Так что две первых ночи были такими... тесноватыми.
Потом больше половины народу "выписали", но ещё пару дней мы получали еду в соседнем полку на 23 человека. Я хоть отъелся на губе немного.
И отоспался: начгуб не практиковал ни ночных "воспитательных" подъёмов, ни утренних зарядок, - сон до восьми утра на теплом полу казался верхом блаженства.
Умело "растягивая удовольствие", я уже сделал таблички на все камеры, подновил пару старых плакатов и соорудил один новый. Пять суток уже давно истекли, а меня с губы никто не забирал. Я отнюдь не страдал - наоборот, - просто было интересно...
Утром десятых суток начгуб, наконец, сообщил, что - завтра. Точно. Заберут. И вместе с тремя сокамерниками отправил меня на работы в город.
Я хорошо сделал, что не обиделся. Работа оказалась не хуже, чем в знаменитой гайдаевской киноновелле "Напарник" - грузить развозные магазинные газики на городском продуктовом складе.
Весь день с перерывом на обед (включая компот - немытыми руками), таская ящики и коробки, мы с коллегами прикидывали, где что повкуснее лежит и как бы это повкуснее половчее спереть.
К исходу трудового дня нас подозвал дедок-кладовщик и повёл вглубь склада, приговаривая: "Вот тут, сынки, печенье, там - варенье, конфеты - на тех полках. Берите с собой - много вас там?"
Нам было одновременно дико стыдно и необычайно приятно.

К моему предновогоднему возвращению после 11 суток курортной губы в части был уже другой комбат.
Первые полгода пережиты. Оставалось ещё полтора.


ЖИЗНЬ НАЛАЖИВАЕТСЯ

Сменилось командование и "гниение" прекратилось.
Новый комбат - белорусский майор по фамилии Боярский, как я теперь понимаю, по замашкам был похож на нынешнего ихнего батьку, но с ограничительной поправкой на майорское звание: взбалмошный, немного бестолковый, но не злобный. Характерный выговор: трапка, пражка, шшас, аслячья тропка...
А вот новый начальник штаба оказался Мужиком: выше среднего роста, совершенно квадратный в плечах и внешне похожий на младшего Николая Еременко, капитан Алмазов энергично принялся за дело.
А делом являлось предстоящее летом развертывание на базе нашего батальона бригады связи в 1500 голов окрестных партизан.
И понеслось.
Первым делом меня выдрали из роты и прикрепили к Аркаше Троепольскому - старшему лейтенанту и помощнику начальника штаба по мобработе. Аркаша явил нрав компанейского парня в неофициальном общении и свирепого зверя в качестве дежурного по части.
В мою задачу входило составление мобилизационных списков: офицеры - красной тушью, сержанты - зелёные, рядовой состав - чёрные.
Почерк у меня, слава Богу, чёткий, ровный и уверенный, так что сидел я в Аркашином кабинетике в штабе и неспешно заполнял огромные моб. журналы подразделений бригады.
Списки постоянно корректировались, "партизанские" войска постоянно тасовались между подразделениями, поэтому работы у меня не убывало.
Потом открылась ещё какая-то писанина... Шура-шмон от негодования по поводу моей недосягаемости шипел, как напоровшийся на гвоздь скат, и пытался хоть как-то отыграться во время моих возвращений в роту на ночлег.
На следующее же утро я между болтовней с Аркашей вскользь упоминал о наездах и претензиях старшины, Шура выгребал от Аркаши некоторое количество (матерно) кренделей... Так и жили.

***

В один воистину прекрасный день к Аркаше в кабинетик завалился квадратный начштаба: "Сиди-сиди, не подпрыгивай" - это мне, скрипевшему над моб. писаниной, и давай озабоченно рассказывать Аркаше о проблеме. Серьёзной проблеме.
Выяснилось, что развёртывание бригады предполагает мощный марш-выдвижение на просторы Украины верхом на всей технике, хранившейся до поры в законсервированном виде в автопарке.
Поэтому нужно клеить карту и наносить на неё маршрут, исходные данные, легенду и прочие военные штуки.
Проблема же заключалась в том, что никто из офицеров, как оказалось, толком не помнил, как делается карта: в училище, конечно, клеили, но когда ж это было...
Листы карт - вон они, в секретке лежат, но прапорщик-секретчик может их только выдать. Пачечкой. Не более.
Алмазов с Аркашей сидели на столах и чесали репы - каждый свою: "Чё делать-то будем? Ты что, совсем не помнишь, как эти клёваные карты клеятся?"
А у меня аж мурашки по копчику:
"Подумаешь", - проговорил я непозволительно развязным тоном, - "проблема. Чего там эту карту клеить-то? - Ерунда."
Сначала они меня послали. Хором и в грубой форме, дескать, тут конкретная жопа намечается, а ты, ... солдат, со своими идиотскими шуточками. Оборзел совсем, да?
Нет, говорю, не оборзел. Я, в отличие от вас, карты последний раз клеил год назад и прекрасно знаю, как это делается.
Тут они совсем взбеленились:
"Что ты, .... ....., несёшь, ..... ......?? ГДЕ, ... .....  .. ..., ты их клеил?"
"Где-где... на войне. На военной, то есть, кафедре. Четыре на шесть. В учебных целях. А вам какую надо?" - "Восемь на четырнадцать", - отвечают оторопело. - "И маршрут поднять. И легенду... Что, правда, сможешь?!"
"Да чего там - сделаю, конечно".
Начальник штаба набросил фуражку на затылок, снова сел на стол, слез с него, подошёл к раскрытому в позднюю весну окну, постоял немного и, резко повернувшись, выложил:
"Значит, так. Сейчас идём к секретчику, получаем листы. Работать будешь у меня в кабинете. Спать - тоже здесь. А как хочешь - можешь и не спать. Выходить из кабинета только на приём пищи и в сортир. Склеиваешь карту - показываешь. Наносишь маршрут - показываешь. Рисуешь легенду, "Утверждаю-Согласовано" и остальную фигню. Все данные - что писать, где рисовать, - получишь.
Сделаешь - поедешь в отпуск. Десять суток, не считая дороги".
"Но если наврал - гляди!.."

Уже на следующий день подобранные по номерам и обрезанные, где нужно, листы карт были аккуратно склеены и огромной "портянкой" лежали на полу, загибаясь краями на стулья и стену.
Начальник штаба недоверчиво, встав на карачки, водил пальцем по склейкам, проверяя правильность подбора листов - чтоб речки-дорожки совмещались ровненько и продолжались, куда нужно.
"Елозь-елозь", - думаю про себя, - "там всё чётко".
И вслух: "Курвиметр принесли, товарищ капитан?"
Смотрю - поднялся и улыбается одобрительно: "Держи свой курвиметр".

***

Когда вся полуторатысячная хевра с дымом и пылью вывалилась-таки за ворота КПП на двухнедельный марш, Аркаше Троепольскому, оставленному бессменным дежурным по части, было велено проверять моё наличие в части на приёмах пищи.
И более не беспокоить.
Ни подъёмами, ни отбоями, ни построениями, ни, тем более, нарядами-работами.
Через неделю после марша я поехал в отпуск. Дочке шёл уже второй годик.

По возвращению из отпуска меня ждало ещё одно известие - новый старшина роты. Шуру-шмона убрали!
А жизнь-то налаживается...


КОЖАНОЕ ПАЛЬТО

Впрочем, прежде, чем отправить Шуру ко всем добросовестно заслуженным хренам, одну историю о нём я всё-таки поведаю. Дело было так.
По весне офицеры в телетайпной штаба (связисты ведь) налаживали, собственно, телетайпную машину. Ковыряли внутренности, крутили огромное колесо, настраивали, курили и деловито матерились. Наконец, решили настучать и передать какой-нибудь произвольный текст. Для пробы.
Пробный текст получился следующим: "САША Я ВСТРЕТИЛА ДРУГОГО ДЕТИ ОСТАЮТСЯ СО МНОЙ ВЕЩИ ЗАБЕРУ ПОЗЖЕ ТАМАРА".
Жена нашего доблестного старшины, необъятного размера чепочница Тамара в это время находилась в отпуске в Саках. На море, с детьми.
Ленту с текстом бравые советские офицеры вручили солдату-почтальону вместе со строгой инструкцией: на почте купить бланк телеграммы, наклеить в него текст и вручить прапорщику Никитюку, как будто это - настоящая телеграмма, - во время раздачи почты остальным офицерам-прапорщикам. И держать язык за зубами - не дай бог...
Почтальон - а куда деваться - сделал всё строго по инструкции:
конверт и бандероль - в канцелярию, пара конвертов - начфину... "Товарищ прапорщик, вам телеграмма".
Офицеры - кто синел, кто кашлял, давясь смехом и поглядывая на одутловатую рожу Шуры-шмона, силящегося постичь смысл правдоподобно кривовато наклеенных строчек. Наконец, выронив телеграмму и глядя в плинтус, Шура отрешённо просипел: "А я ж ещё ей, стерве, кожаное пальто недавно купил..."
В полной прострации обмякший Шура добрёл до роты и, получив в спину доклад дежурного по роте "Тащпрапщк завремвашотсутстмойприсутсв прайшествнеслучилсь", закрылся в канцелярии.
Он сидел там беззвучно уже с полчаса. Офицеры-заговорщики, оживлённо переглядываясь, толпились у дверей снаружи.
Вдруг раздался грохот отброшенного стула и из распахнутой двери, весь багровый и почему-то в одном сапоге, выскочил Шура и заорал, заревел рёвом только что "развязанного" марала: "А бланк-то, б....ь, без печати! Без ё....ой печати бланк-то!! - Ах, вы, го.....ны штопаные!!!"
Заговорщики, заливаясь слезами, задыхаясь от хохота и хватаясь друг за друга, дружно повалились на пол - настолько выразительно выглядел Шура в роли рогоносца-неудачника.
Почтальона два дня прятали.


НОВЫЙ ОБЫЧАЙ

Было очень забавно наблюдать за изменением поведения дедов после выхода приказа на дембель.
До приказа это был обычный, заурядный дед: в меру борзый, не в меру ленивый, с неизменно расстёгнутым крючочком и ремнём на я.... на гениталиях, во "вшитом" хэбэ, застиранном практически добела (чем белее, тем, стало быть, дольше срок службы), с обязательной горизонтальной "дембельской" складкой меж лопаток, в напид....шенных до сверхъестественного блеска сапогах с "надрощенными" (хорош термин, а?) каблуками и запрещёнными победитовыми, звякающими при ходьбе подковами.
Всё свободное и несвободное время дед, практически не таясь, посвящал изготовлению дембельского альбома, чаще всего являвшейся невозможной смесью пошлейших безграмотных стишков, кАлек (сначала написал "калек", но, перечитав, сам не вдруг понял, о каких калеках речь) с одинаковыми запредельно идиотическими рисуночками и блёклых фотографий самих военных в натужно-героических позах. Непременный красный бархат, "чеканка" на углы, уродливый вензель "ДМБ"... Полный, в общем, бред. И безостановочная мантра - "я уже практически гражданский человек".
Но как только выходил ПРИКАЗ, превратившийся в дембеля дед заметно менялся. На то были веские причины.
Во-вторых, новоявленный дембель опасался "залёта", поскольку залёт означал отъезд домой "не в первых рядах". А возможно, и "не во вторых" - в зависимости от тяжести залёта.
А во-первых, с моей лёгкой, вернее, тяжелой руки, в нашей части установился новый обычай проводов дембелей младшими призывами.
Помните, в начале повествования я упомянул о "критической массе" 44-х новобранцев моего призыва? - Так вот уже через год службы наш призыв составлял подавляющее большинство. Я-то на этот фактор обратил внимание сразу, а вот деды-дембеля по многолетней инерции, ничего ещё не подозревая, продолжали борзеть и куражиться.

Начало новому обычаю ухода на дембель положил младший сержант Мудовиченко. Литера "М" к его "девичьей" фамилии добавлена по заслугам - редкостный был ... чудак.
Мне он уделял "повышенное внимание" в том числе и потому, что я не стал участвовать ни в изготовлении его альбома, ни в подготовке "парадки".
"Улучшение" парадной формы было, наряду с дембельским альбомом, ещё одной основополагающей заботой каждого уважающего себя дембеля. Повсеместный "кембрик", кривосплетённые нитяные аксельбанты, "гусарская" бахрома вокруг погон, буквы СА, выпиленные из пряжки ремня (адский, между прочим, труд) и приклеенные на погоны клеем ПВА, "взрезанный" до минимума козырёк фуражки... И, самое главное, - каблуки: идеальным считался высоченный скошенный каблук, как на "казаках".
Уж не знаю, какими были проводы в казарме, но к КПП, где я его уже поджидал, этот расписной попугай вышел с весьма самодовольной рожей.

... за ворота КПП он уже ковылял: правый каблук был отбит, фуражка стала бескозыркой, "совесть" болталась на одной пуговице, погон остался один, как у гестаповца, а юшка из расквашенного "на бочок" носа красила нитяной аксельбант.
Когда наша рота пришла в столовую, там уже стоял гул обсуждения неслыханного доселе события - капэпэшники уже всем всё доложили.
Я, конечно, чувствовал себя довольно напряжённо, но мой расчёт оказался верным: деды-дембеля, прикинув собственные перспективы, сочли за благо не устраивать глобальных разборок, ограничившись ритуальным "Чё, салабон, совсем охренел? Службу понял, да?" с безопасного расстояния.
Наш призыв единой массой молча и сосредоточенно принимал пищу, явно что-то прикидывая в уме...
Через пару недель подобным образом дембельнулся сержант Ч-мищенко. Уже без моего участия.
Новый обычай явно приживался.


ПРАВИЛЬНОЕ ПРАЗДНОВАНИЕ НОВОГО ГОДА

Подготовка к празднованию нового, дембельского, года началась с залёта.
По правилам каждая солдатская посылка вскрывалась в дежурке в присутствии получателя и дежурного офицера.
Так было и с посылкой рядовому Балтыньшу: штык-ножом крышку долой, конфеты, сигареты... "Балтыньш, это что ещё за х...ня?!"
Х....ней оказались три характерной формы глиняных бутылки рижского бальзама, с прибалтийской прямодушностью отправленные мамой Яниса "сыночку и его товарищам к новому году", как было написано в лежавшем тут же письме.
Дежурным был лейтенант-двухгодичник с нашей роты. После Бонча - ленинградец. В отличие от рядовых балбесов-земляков, Игорь (так звали лейтенанта, он был на год младше меня) всё сообразил моментально.
Неторопливо мысливший Балтыньш топал в роту, таща облегчённый на три бутылки ящик и радуясь, что отделался от взыскания лишь ценой пачки сигарет "Riga".
А в канцелярии Игорь уже собрал офицеров и прапорщиков роты. На экстренное совещание. Чуть позже подтянулся и ротный.
Если вы решили, что они намерились вульгарно выжрать халявное бухло, то, как говорится, подумайте ещё раз.
Командование роты, избавившись от Шуры-шмона, обрело все черты благородного офицерства. Ну, и прапорщики тоже не подкачали.

Короче говоря, решили, что раз уж предотвратить новогоднее пьянство личного состава, скорее всего, не удастся (ну, не было ни у кого положительного опыта на этот счёт), то следует это пьянство возглавить и упорядочить.
Тем более, что в первой роте уже начались предновогодние залёты: войска беспощадно жопились командованием при попытках протащить алкоголь на территорию части: в ящике с ветошью, в кузове с углём, в почтальонской сумке - всё везде шмоналось и выявлялось.
По совокупности залётов приказом комбата первая рота назначалась 31 декабря в суточный наряд. Уже успех.

Ответственным за новогоднее мероприятие во второй, нашей роте назначили прапорщика Мишу Гончара, добродушного громилу, легко удерживавшего свой центнер с лишним живого веса параллельно полу, держась вытянутыми руками за стойку турника. При этом прапорщик слыл отличным специалистом-связистом.
Миша собрал с "дедов" по трёшке и заказал в близлежащей деревне у проверенной бабки девять литров высококачественного пшеничного самогона. Решено было отказаться от дешёвой "бурячихи" ввиду пониженной предсказуемости последствий наступавшего от неё хмеля.
Миновав все кордоны и не вызвав никаких подозрений, три трёхлитровых банки "продукта" в необъятном портфеле Миши прибыли в роту и были надёжно укрыты в канцелярии.

Разработанная схема потребления "продукта" отличалась простотой и изяществом. Праздничное мероприятие - ёлка и все сопутствующие шалабушки - устраивалось в чепке (солдатской чайной), вход в которую находился как раз напротив входа в нашу роту.
Предварительно закусив чепочным угощением, дедушки организованными парами по очереди переходили из чепка в роту, где в канцелярии виночерпий Гончар наливал каждому по полстакана пшеничной самогонки, смешанной с тем самым рижским бальзамом! Харч богов практически.
Пары чокались, желали друг другу неминуемого дембеля, хлопали божественный нектар, ошеломлённо ухали и уступали место очередным страждущим.
Поскольку виночерпий строго следил за безусловным соблюдением очерёдности, каждому досталось (в несколько заходов) по два с половиной стакана харча богов.
Для хоть и молодых, но растренированных службой (в армии же не отпускают!) организмов такой дозы хватило вполне.
... Мы ещё нашли в себе силы, пошатываясь, выйти на свежий воздух и до принятия горизонтального положения немного позадирать с почтительного расстояния "тащившего службу" часового из первой роты, одним только своим безнаказанно-счастливым нетрезвым видом вызвав у него бурю эмоций: от лютой ненависти до искренней зависти.
В общем, к третьему часу нового года личный состав нашей роты являл собой редкостное зрелище: в чепке, наслаждаясь непонятным, но таким классным отсутствием старослужащих, продолжали дрызгаться лимонадом и крошить бисквиты молодые, а старослужащие все как один находились в расположении, в своих кроватках и отдыхали лёжа (спали), раздевшись. Просто воплощённый устав внутренней службы!
Приехавший "внезапно" комбат, зайдя в роту, с трудом верил своим слегка залитым глазам - настолько противоестественно - в новогоднюю-то ночь! - смотрелись посапывающие в койках дедушки, надёжно отрубившиеся от харча богов. Заботливо приглушив голос, прапорщик Гончар обстоятельно докладывал обалдевшему от неожиданно идеального порядка комбату о строго уставном характере проведения новогоднего праздника и полном отсутствии происшествий.
В хорошо проветренной казарме было прохладно, поэтому самогонно-бальзамные пары ощущались вполне умеренно. Да и сам комбат, как я уже сказал, был "дунувши", - новый год же, так что спокойствие Миша сохранял совершенно заслуженное.


ОБ ОСОБЕННОСТЯХ НЕСЕНИЯ КАРАУЛЬНОЙ СЛУЖБЫ

Расскажу немного об особенностях несения караульной службы на поздних сроках ... нет, не беременности, - самой армейской службы.
Необходимые навыки постепенно обретались как-то сами по себе. Например, навык вертикального сна на караульной вышке. Днём. Скажете - невозможная вещь? - Отнюдь.
В армии ведь что главное? - Чтоб не "залететь". Для этого нужно понять специфику и проанализировать способы "преодоления", чтобы выбрать самые эффективные.

Итак, дано: светлый день, вышка третьего поста в автопарке, вот именно та, что на заглавной картинке, расположена в торце, на дальнем краю автопарка: так с неё все просматривается, а сама вышка ничему не мешает. На вышке часовой - с автоматом и, что существенно, с примкнутым штык-ножом.

Требуется: чтобы любому проверяющему в любой момент времени был виден вертикальный подвижный, а, значит, бдящий, часовой.

Решение. Поскольку проверяющий будет проверять визуально с расстояния более ста метров, нужно создать видимость бодрствующего вертикального часового.
Для этого примкнутый к автомату штык-нож втыкается под деревянную крышу вышки с таким расчётом, чтобы приклад плотно, надёжно, в распор, расклинивался в ограждение ("заборчик") вышки.
Теперь необходимо принять правильную стойку: пятками следует встать вплотную к тому же заборчику и полностью, полностью! выпрямить ноги - до ощущения "зашёлкивания" коленок назад.
Ремень автомата регулируется так, чтобы повиснуть на нём, слегка покачиваясь. "Защёлкнутые" колени не позволяют ногам подкоситься, ремень не даёт упасть вперед - и издалека создаётся полная видимость топчущегося на вышке часового. Всё - можно баюшки. Можно-можно!

Главное, чтобы бодрствующая смена не забыла позвонить мне на вышку, что идёт смена или начкар с проверяющим двинулись по постам с проверкой.
Совесть при этом совершенно не беспокоила: днём в автопарке полно военных, обслуживающих технику, точнее, валяющих дурака в ожидании обеда. Никто на "охраняемый объект" не нападёт.
Впрочем, и ночью никто не нападёт. Я прошёл полный курс высшей математики, включая теорию вероятности: чтобы посреди Украины, в бескрайних её степях откуда ни возьмись появились сколько-нибудь боеспособные злоумышленники... "Это - вряд ли..."

Поэтому переходим к, собственно, позднему, четвёртому сроку службы (не знаю, почему, но полугодия именовались именно сроками службы) и моему собственному способу несения караульной службы в ночное время. Причём зимнее.

Надо сказать, что обе зимы выдались, как нарочно, холодные и снежныe.
Караульный на смену выходил в шинели и валенках, а при смене поста принимал от сменяемого товарища ещё и длинный овчинный тулуп: тот вынимал одну руку и ты в этот же рукав мигом - вжик. И точно так же моментально со вторым рукавом. Чтоб тепло не терять.
И - потопал неторопливыми кругами по посту номер два: склад, ещё склад, чепок/магазин, квашпункт, столовая, склад, кочегарка...
Уныло, однообразно и зябко. Да что зябко - просто холодно.

Особо борзые часовые пробовали завалиться прямо в казарму, в сушилку... где и были неотвратимо вжоплены дежурными по части. Спрятаться-то негде. Так же, как и уйти через другую дверь. Поскольку нету её, другой двери. 
Но это особо борзые, точнее, особо глупые.
Мне же, как и молодому Володе Ульянову, было очевидно: "не таким путём надо идти".

В кармане у меня был ключ.
Обыкновенный ключ, двухбородочный, от "мастерской художника" в клубе, где я провёл немало времени в качестве - вот именно - художника. Но щщас не об этом.

Итак, топчу, вытаптываю в снегу огромную кривую петлю тропинки вокруг поста. Холодно. Куда деться? В казарму нельзя, склады заперты-опечатаны, да и холодно там, кочегарка - в стороне, подходить к ней близко не велено - только со стороны смотреть, к тому же кочегары там местные - бывшие наши же прапорщики. Застучать могут. Н-да...
Дальше, то есть, уже ближе - столовка. Повара дрыхнут с другой стороны столовой, возле дальнего, "служебного" входа. А я - у главного. Дверь, само собой, заперта... Отчего не попробовать? Ключик-то...
Не - не проворачивается... Попробуем на 180... "к службе повернуться" - вспомнился Белибердинов.
Щёлк - да какой тут, нахрен, Белибердинов, - ключ поворачивается! Причём результативно - я в столовском предбаннике!
Вторая дверь, в зал, оказалась не запертой. Захожу в полумрак, осматриваюсь. Хлеборезка на замке, дверь в варочный зал полуоткрыта, заглянул туда, потрогал котлы - тёплые.
В целом всё нормально: можно посидеть, отогреться. Ну, присел, стал отогреваться... и тут же потянуло в сон!
Чёрт - как тут уснёшь? В смысле, уснуть-то - запросто, а как проснуться вовремя? Мобильники с будильником ещё не придумали...
Посидел, встал, пошёл в варочный разложил тулуп на тёплом котле... Тихо... Повара дрыхнут за двумя дверями дальнего конца варочного, в своём чуланчике... Не должны ничего услышать...
Вернулся в зал, часть которого выгорожена застеклённой перегородкой под так называемый "учебный класс". В нём никого ничему никогда не учили - там обедал комбат. Дверь класса, замок, мой ключ - вуаля - открыто!
"Жулик", - ирония судьбы...
Захожу в класс: длинный стол, стулья, в углу больничного вида стойка-вешалка, а на подоконнике - телефон. ТЕЛЕФОН! Причём отдельная линия, к поварам - своя, другая. Вот оно, решение! Преизящное.

Батальонный коммутатор, он же комната телефонистов - в штабе. Телефонистов двое, дежурят по очереди.
Один - просто нормальный хлопец из Кировоградской области, а второй - тот самый мой нелепый подслеповатый зёма, который +7. Командование решило, что на коммутаторе ему самое место: ну, не должен он штекером промахнуться мимо нужного гнезда даже с таким зрением.
На следующий же день строго проинструктировал обоих: ночью не спать (прибью!), а "пасти" дежурного по части и звонок громогласной сигнализации в дежурке, срабатывающей на открывание дверей караульного помещения.
"Как только услышите звонок сигнализации или как дежурный выходит из своей дежурки, мигом звонить в "учебный класс", понятно?" - ??? - "Я вот щщас дам - нафига! - Без разговоров - звонить и дождаться ответа".

В следующий же караул система была успешно испытана: сначала в тестовом режиме, а потом и в "боевом": дежурный по части решил проверить посты, на хлопок подпружиненной двери штаба последовал звонок бдительного коммутаторщика в "учебный класс", где я дремал, удобно развалившись возле окна на командирском стуле.
Неторопливо потянувшись, я сходил в варочный за тёплым сухим тулупом, оделся, глядя в окно, дождался, пока дежурный с начкаром и бодрствовавшим караульным гуськом не протопали мимо столовки в сторону складов, и неспешно вышел им навстречу: "Стой, кто идёт? Начальник караула ко мне, остальные на месте..." ... "Продолжать движение..."  вся фигня...

К хорошему быстро привыкаешь. Шли, нет, тянулись тягуче-длинные зимние недели. Подходящую караульно-постовую смену я себе выбрал без труда: никто, кроме меня, не горел желанием выходить на мороз ровно посреди ночи... Главное тут было - не проболтаться, не захвастаться: обязательно ведь найдётся "хороший" человек... 
... Хороший человек, в конце концов, всё-таки нашёлся, и им оказался ни кто иной, как наш славный +7. Он прохлопал-таки выход дежурного из штаба. Дежурным, естественно, оказался старший лейтенант Аркаша Троепольский.
Должно быть, нечто свыше торкнуло меня, тихо и мирно дремавшего "на посту" в тепле учебного класса: мимо окна, пригнувшись против нешуточного снегопада, прошагал Аркаша, за ним просеменили бойцы-караульные.
Пулей, на ходу одевая тулуп и путаясь в автомате, вылетаю на улицу, не забыв, впрочем, запереть столовскую дверь, и - "грозе навстречу":
"Стой, кто идёт?"
"Я вот тебе, б...., щщас покажу, "кто идёт!" - это Аркаша. - "Ты, (трум-туру-рум) где был?!"
"Да вот, здесь, на посту, где ж ещё?"
"Не ... не бреши, не было тебя!"
"Да как же, товарищ лейтенант, здесь я и есть. Вот и следы. Видите?"
"Это НАШИ следы! Мы уже третий круг нарезаем!!" - Аркаша аж захлебнулся от моего самоуверенного нахальства. Зрелище, похоже, было и впрямь не вполне убедительным: они все были с мокро-красными рожами от облепившего снега, а я стоял перед ними такой незаснеженный, сухой и тёплый... Но и не вжопленный: встретились-то мы не в казарме, не в столовке, не где-то ещё, а на маршруте поста, так что, товарищ старший лейтенант, ты хоть оборись тут, а в рапорте, если-таки надумаешь, писать-то особо нечего.
Рапорт на меня Аркаша писать не стал. И как впоследствии он ни пытался "расколоть" меня, мол, дело прошлое - давай, рассказывай, где прятался, я лишь загадочно улыбался и лениво отнекивался.
Ключик я завещал одному молодому - толковый паренёк, не говнюк, не шланг... Я к молодым, вообще, снисходительно относился. Разница в возрасте сказывалась.


ФИНИШ

Дембельский аккорд, как и у всех дембелей, у меня тоже был. Впрочем, совершенно неэкзотический: требовалось переделать длиннющий уличный транспарант, накрасив на нём свежее "да здравствует" воззвание-цитату из очередного генерального секретаря. Они тогда, помните, мёрли один за другим.

Я прилежно старался приблизить долгожданный день освобождения, выводя громадные буквы по возможности ровно и вертикально, а дома в это время супруга выправляла в ректорате бумагу-прошение о скорейшей моей демобилизации по причине надвигающейся весенней сессии, на которую злые военные не позволили мне выйти два года назад.

Моё старание и впечатляющего вида письмо из института сработали синхронно и чётко: 23 апреля я вышел за ворота КПП - первым уволенным из своего призыва, ритуально-демонстративно растоптав на проходной полпачки "Експреса" и обнявшись с дежурным по КПП из первой роты.
Ровно до двух лет я недобрал 11 суток. "Закосил".

До трассы "Одесса - Киев" меня подвёз водитель-армянин на огромном КрАЗе-самосвале - ну, чистое "Мимино"! Только самосвал оказался грязно-зелёным, а водитель - телосложения некрупного.
На трассе остановилась первая же машина - отчего не взять долговязого солдатика? Причём - ещё одно совпадение: как и по дороге в отпуск, меня снова подобрала Колхида-шаланда. Водитель, конечно, другой.
Из прогулки по Киеву (несколько часов до вечернего ленинградского поезда) понятным образом запомнились только показавшиеся неимоверно, невозможно вкусными пельмени в обычной пельменной. И кусок хлеба, мякиш которого не вываливался из корочки от потряхивания.

Я бродил по Киеву, стараясь не слишком далеко удаляться от вокзала.
Мысли в голове радостно путались, но одно я понимал ясно.
Всё. Отвоевался.


ДОПОЛНИТЕЛЬНОЕ ВРЕМЯ

Не отвоевался: ровно через 45 суток я снова попал "в сапоги". На 45 суток. Добровольно.
Пока я отдавал несуществующий действительный долг, порядки в вузовском военном образовании изменились. Теперь военные сборы студентов устраивались после четвёртого курса, а не после пятого, как раньше.
Преподы с военной кафедры прекрасно понимали моё пониженное хотение ехать на эти сборы, но - спасибо им большое - убедили.
Дело, конечно, твоё, - говорили они, - но посуди сам - есть разница: получить вузовский диплом и военный билет зелёного цвета (офицерский) или остаться с солдатским красным. СтОило тогда три с половиной года на "войну" ходить...

Всю сессию мне деканат без разговоров перенес на осень, даже стипендию назначили. Кроме того, мне, как знатному студенту-военному, полагалась, оказывается, некая денежная компенсация, причем довольно чувствительная. За компенсацию пришлось, правда, немного повоевать с зам. декана (новый какой-то оказался), но я и не с такими чижиками справлялся.
Компенсацию выковырял и с чувством выполненного перед семьёй долга отправился на полтора месяца в знаменитый посёлок Котлы.

Вот уж где я отыгрался и оттянулся!
Меня назначили командиром взвода тридцати несуразно толстожопых ботанов-очкариков с соседнего факультета. Я из них никого не знал, и они меня тоже.

Через месяц - на присяге - мой взвод заметно постройневших курсантов прошёл торжественным маршем колонной по четыре настолько чётко, что местное полковое офицерьё с восхищённым недоумением интересовалось у наших, кафедральных подполковников, отчего это у вас среди поголовных хромых инвалидов вдруг образовалась РПК (рота почётного караула).

На стрельбах оконфузились уже как полковые, так и наши офицеры.
Я довольно долго наблюдал, как переругиваясь и отпихивая друг друга, они пытались обучить утомлённых курсантов выполнению команды "К бою вперёд".
Мне было откровенно смешно смотреть, как например, полковой капитан, типа, крутой служака, неловко с разбегу плюхался не на то колено и, краснея, начинать судорожно биться тюленем на расстеленной плащ-палатке, нелепо раскинув ноги и силясь принять правильное, по его мнению, положение для стрельбы лёжа.
У меня-то вся эта наука ещё из печени не выветрилась...
В общем, я терпеливо дождался, пока под всеобщие уже ухмылки плащ-палатку сбил в ком своими судорогами последний желающий "показать, как надо".
Со словами "А теперь - внимание - правильный ответ!" я вышел "на исходную" и показал, как следует, всю науку: с какого количества шагов, правильную последовательность укладывания "колено-локоть-живот", правильное положение ног (одна - продолжение туловища, другая - в сторону), необходимые возгласы ("Курсант Зирнбирнштейн к стрельбе готов!") и прочее.
Наши преподы, глядя на эту красоту, вполголоса смущённо-понимающе обменивались уважительными репликами.

Ещё веселее протекало учебное несение нашими курсантами караульной службы.
Караул в полку был большой, постов много. Я был поставлен помощником начкара.
Веселуха началась с приёма караульного помещения и прилегающей территории у полкового наряда срочников.
Доблестные войска, как я понял, решили не ломаться зря в наведении порядка. Раз на смену придут студенты-курсанты, да в первый раз, рассуждали они, то заведённых в полку правил они знать не должны, что порядок, а что - беспорядок, им неведомо... А вот назавтра принимающие у них наряд полковые как раз и научат студентов, как порядок наводить. "Умирать" студенты завтра будут.
Ну, да.
Умирать пришлось самим полковым, поскольку именно я принимал у них порядок. Причём не по местным, полковым понятиям о порядке, а по своим, пОтом и кровью вдолбленным. В ту самую печень.
... Уже полковой старлей-начкар на меня крысился, уже с полка прибегали, дескать, куда караул запропастился, на ужин опаздывают...
А мне-то - по... пустому месту вся эта возня: давайте, военные, шуршите - ишь, развели, понимаешь, в караульном помещении "триппер": вот там - хабарики, вот тут, тут, тут - пыль застарелая, паутина кругом - повеситесь вы у меня на этой паутине.
Посуда вся жирная - перемыть.
Полы затоптанные - отмыть. Двери захватанные - отмыть. Не ... волнует, что нечем - должно быть чисто... Вот, молодец, - догадался к каптёрщику сбегать... Давай ещё раз беги: пара лампочек перегорела и табуретки шатаются - укрепить надо.
А будете много пи.... пререкаться - щщас ещё и красить заставлю: вон краска везде облупилась - порнография полная...
Потом вышли из караулки на улицу... И еще часа на два: окурки, бумажки, урны, подметание...
Распрощались уже к отбою. Полковые - злые как черти: "Ну, гляди, чёткий воин, - завтра у тебя так же наряд принимать будут. Отольётся тебе..."
Да щщас.
Я своих караульных проинструктировал самым простым и доходчивым образом: я, дескать, постарался - вот вам порядок навели. Идеальный, тут такого и не видели никогда. Ваша задача - сохранить эту чистоту в течение суток. Нагадите - самим чистить придётся: завтра полковые тут жалами водить будут... Сами ж видели, какими нажжёнными они ушли.
Всё, командир, понятно, - отвечают мои бывшие толстозадые, - мы ж себе не враги.
Назавтра полковые только зубами поскрипывали от бессильной злобы: придраться было решительно не к чему. Караулка и вокруг неё - всё сияло вчерашней нетронутой чистотой.

Полтора месяца военных сборов заканчивались комплексным полевым экзаменом. Ввиду особых заслуг я этот экзамен не сдавал, получив автоматический "отл."
Пригодилась, значит, служба-то. Хоть немного.

Последний раз с военными пришлось столкнуться года через два после распределения: краткосрочные двухдневные сборы, устраивавшиеся через нашу же военную кафедру. Преподы встретили максимально радушно и заверили, что эти сборы - последние, большё дёргать не будут.
И не соврали.

***

Примечание и послесловие.

К сожалению, на "Прозе" нет возможности разместить иллюстрации по ходу повествования.

Пару слов об иллюстрациях.
Наткнулся я на фотографии совершенно случайно, блуждая по Google Earth.
Все фотографии ©Bushmaster сделаны именно в моей части. Уже в наше время, что понятно по кромешному запустению.
Первоначальное потрясение моё было, признаться, довольно сильным. В памяти как будто какая-то крышечка, дверца открылась в ТО ВРЕМЯ, столько всего вспомнилось...
Кое-что записал.
Читайте.
Себя в сапогах вспоминайте. Или в ботинках.

Февраль 2014.