Три мои бабушки

1. Вступление.
Бабушек у меня было три. Я имею в виду тех бабушек, которые одновременно проживали со мной в квартире. Могло бы быть и больше, так как у бабушки по маминой линии было шесть родных сестер, но жить к нам перебралась только одна. Вообще сестер этих жизнь изрядно разбросала по всему миру. Прибывшая к нам бабушкина сестра перед этим жила в Латвии. Еще одна сестричка жила в Буэнос-Айресе. Моя мама с ней переписывалась, и всё время очень боялась, что будет, если к ней придут из КГБ и спросят – а нет ли у вас родственников за границей???! Я вообще не очень представляю, что мог ответить любой советский еврей на такой вопрос. Вариант был один: «Таки есть, чтоб они там все были здоровы…». Ну что поделаешь с этим. Но мама очень волновалась, что случай с бразильской родственницей может оказаться в глазах КГБ «всех злее», и даже запрещала мне отклеивать марки с этих писем и хранить в коллекции. А то, можно подумать, на почте не видели, откуда письма. Судьба (и география) остальных бабушкиных сестер мне не известна.

Бабушка Берта, переехавшая к нам из Риги, была изрядной путешественницей. В разные годы и с разными мужьями она жила почти во всех республиках СССР. Бабушка Берта не была ветреной, просто и сама она, и все её мужья работали в советской торговле, и периодическая убыль мужей на длительную отсидку была как бы плановой, как и всё советское хозяйство. Бабушка Берта не расстраивалась, а просто меняла республику, мужа и место работы. В такой суете завести детей она не успела. Много лет спустя мой кузен Володя переехал жить в Израиль, и женился там на девушке, приехавшей из Узбекистана (понятно, что не узбечке). В разговорах с будущей женой выяснилось, что ее дедушка работал в 60-х годах в Ташкенте директором магазина. Вова спросил: «А не было ли у него когда-то жены Берты?». Оказалось, таки да, была.

Одно время я почти всерьез опасался, что аргентинской бабушке тоже не усидится на месте, и она решит воссоединиться с семьей. Но ничего, обошлось. А то было бы у меня четыре бабушки. А то и все семь.

2. Про имена.
С именами в нашей семье была форменная катастрофа. Хорошо, что гибкий детский ум легко запоминает любые сочетания букв, какими бессмысленными бы они не казались на первый взгляд. Впрочем, возможно, виной всему было отсутствие в советских еврейских семьях привычки читать детям на ночь Тору, или хотя бы Ветхий Завет, потому что большинство имен моих родственников были вполне себе древнееврейскими.

Бабушку по маминой линии звали Суламифь, как персонажа «Песни песен» царя Соломона. С её отчеством история куда запутаннее, так как конкретно эту бабушку по паспорту звали Суламифь Зеликовна, а её родную сестру – Берта Семеновна. Это немного напрягало, но не сильно. Мужа бабушки Суламифь, моего, стало быть, дедушку, звали Нахим Михайлович. Насколько уж он был Михайлович – не знаю, метрики своего прадеда я не видел. Дедушку я помню плохо, он умер, когда мне было 4 годика. Дедушка был очень известный в Омске врач, во время Отечественной войны был награжден Орденом Ленина. Его дядя, кстати, во время русско-японской войны служил военным фельдшером, и его имя я как-то раз нашел в интернете в документе, называвшемся «Неправославные, награжденные Георгиевским крестом». Обращаться к дедушке по имени в раннем детстве мне не пришлось, и в дальнейшем это имя я запомнил только по ассоциации с адмиралом Нахимовым (интересно, он был не из наших?). Маму мою звали просто и красиво – Роза. А вот подружка её была Розалия, всё же креатив.

Вообще, адаптация имен к окружающей среде была очень распространена среди советских евреев. Есть, например, у меня троюродная сестра по имени Дора. Ну, ничего особенного, есть Марина, Люба, Рая, а есть – Дора. Папа её был очень хороший человек, дядя Гриша. Ну, стало быть, Дора Григорьевна. Когда в нашей стране всем выдали медицинские полисы, пришла Дора ко мне обследоваться, и я долго тупо смотрел в её полис, где было написано «Доротея Гиршевна». Прямо как в древней песне «Веверлей и Доротея».

В постсоветский период история с именами двинулась в обратном направлении. Мой дядя, брат моего папы, по метрикам был Абрам, но позже, в 40-е годы, официально сменил имя на Владимир. А мой двоюродный брат Владимир, уехав в Израиль в начале 90-х, не менее официально сменил имя на Абрахам. Так что в итоге количество Абрамов и Владимиров на планете осталось неизменным.

С именем бабушки по папиной линии особых заминок не было. Я звал её «бабушка Аня», мама моя звала ее Анной Борисовной, и когда выяснилось, что на самом деле она Хана Боруховна, особого шока я не испытал. Это вам не фокус с её старшим сыном дядей Володей, который Абрам. Осторожненько стал выяснять, как звали в нежном детстве моего папу Александра. Оказалось, что Шая. Ну, это почти Шура – с еврейской-то картавостью, а там и до Саши не далеко. Дедушка, кстати, был не Марк, а Маркус. Латинское окончание «ус», что поделаешь – все-таки Иудея одно время была провинцией Рима. Прокуратор Иудеи Понтий Пилат и так далее.

Еще среди моих тетушек была Лия (это вообще просто, как принцесса Лея из «Звездный войн»), Бронислава и папа ее Станислав (привет первой мировой войне, когда среди пленных солдат из армии Австро-Венгрии попадались и польские евреи), сестра Брониславы Зельма (это я уже просто запомнил). Для закрытия темы связей Иудеи и Древнего Рима, моя тетя Зеля всю жизнь преподавала латынь. И собирала у себя в квартире бродячих кошек, для завершения цельного образа старой девы.

Кстати, упомянутая тетя Зеля через всю жизнь пронесла любовь к веселым шуткам. Например, она могла подложить человеку что-то нехорошее на стул, или просто отодвинуть стул, когда тот садился. Особенно запомнился мне один её фокус. Тетя Зеля, которая в то время жила в соседнем с нами подъезде, пришла к нам в гости и принесла связку баранок. Баранки мама переложила в хлебницу, а веревочку опрометчиво оставила на столе. Тетя Зеля кусками этой веревочки аккуратно, но крепко перетянула каждую манжету папиного махрового халата. Придя с работы мой папа, человек физически очень сильный, решительно надел халат – и с треском вырвал с корнем оба рукава. Конечно, если бы он знал, что у нас побывала тетя Зеля, то переодевался бы с большой осторожностью, тщательно встряхивая каждую вещь.

Не знаю, как это соотносится с материалистической теорией, но своеобразное чувство юмора не покинуло тетю Зелю и какое-то время после ее смерти. Последние годы, после череды обмена квартир, она жила со своей родной сестрой Брониславой. Тетя Броня перед этим перенесла инсульт, и была несколько ограничена в передвижении и самообслуживании. Но первой скончалась младшая сестра, тетя Зеля. Похороны были назначены на час дня, но по какой-то таинственной причине работники сферы ритуальных услуг прибыли к 12 часам. Бодрые мужики зашли в квартиру и спросили: «Ну что, выносим?». Покладистая тетя Броня ответила согласием, и тетя Зеля отправилась в последний путь в сопровождении одной случайно оказавшейся на месте племянницы. А тетя Броня потом очень веселилась, встречая прибывающих по изрядному морозу к часу дня многочисленных родственников и их недоумению по поводу отсутствия виновницы события.

3. Про воспитание.
Насколько я понимаю, воспитанием внуков частенько занимаются бабушки. В этом плане моим трем бабушкам не очень повезло, так как на них на всех внук был один, и тот именно я. Впрочем, ребенком я был не особо проблемным, а бабушки работали, так сказать, вахтовым методом.

Первой приняла на себя нагрузку бабушка Суламифь, так как жили мы именно с родителями моей мамы, и отвертеться от воспитания внука бабушка не могла. Бабушка Суламифь была среднего роста грузной женщиной 1900 года рождения, которая рано перенесла инсульт (я как раз пошел в 1 класс). Ходила она, как и положено после такого заболевания, плохо, но, когда я сидел дома – особых проблем не было. Но иногда я выходил гулять во двор.

Двор этот, похоже, требует особого описания. Наш дом был построен в 1936 году (чуть позже были достроены еще 2 подъезда), имел вид буквы «П» с практически закрытым двором, и заселен исключительно профессорами омских институтов, с преобладанием врачей. Назывался он «Дом специалистов», и еще в 60-е годы городские таксисты знали его под этим прозвищем. Квартиры в нем были преимущественно 3-4 комнатные, плюс в каждой квартире была комнатка для прислуги. Профессора, как на подбор, были соответствующей национальности, и одевались согласно занимаемому положению в обществе. (Много лет спустя, мой друг Игорь отмечал 50-летний юбилей. По случаю жаркого времени года, я отправился в ресторан в джинсах и легкой рубашке. К моему удивлению, подавляющее большинство гостей-мужчин пришло в строгих костюмах. Это сразу мне напомнило картину, как выглядели в моем далеком детстве жильцы Дома специалистов, вышедшие на субботник.)

Учился я почему-то преимущественно во вторую смену, и перед бабушкой Суламифь стояла задача до школы загнать меня домой, покормить и отправить на занятия. Школа №19 была тогда частью нашего двора, замыкая его с четвертой стороны, и промахнуться мимо неё я не мог по определению. А вот загнать и накормить… Выйти из подъезда бабушка не могла, поэтому она высовывалась в форточку и пронзительно кричала: «Марииииииииииик!! Домооооой!». Это было ужасно. Хуже моей бабушки была только бабушка моего соседа Гриши Стырта. Его бабушка Рахиль могла не только ходить, но и бегать, поэтому с криками: «Гришааааааа!! Домооооой!!» она носилась за ним по всему двору. А вокруг бегала Гришкина старшая сестра Лена и давала всем участникам шоу обидные прозвища.

С «накормить ребенка» тоже бывали заминки. Иногда я не хотел есть то, что было выставлено на стол, и тогда начиналась вторая часть воспитательных работ. В книге Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом» я с ностальгической нежностью прочитал эпизод, как его бабушка гоняла внука вокруг стола. Но если маленького Павлика бабушка могла изловить, придавив его столом к стене, то с нашим огромным дубовым столом такой фокус не проходил. Я носился вокруг стола, выдвигая за собой стулья, чтобы усложнить бабушке Суламифь прохождение дистанции. Устав от барьерного бега, бабушка брала в руки длинный шест, которым в нашей полнометражной квартире задергивали шторы – и тут мне приходилось сдаваться. К сожалению, через 5 лет у бабушки Суламифь случился второй инсульт, и она совсем слегла – на долгие 14 лет. Бедная моя мама - с ежедневными стирками и уходом за лежачей бабушкой… Ни памперсов, ни стиральных машин-автоматов тогда, разумеется, не было.

Папина мама, моя бабушка Аня, была сухонькой старушкой 1895 года рождения. Жила она в частном доме на улице Учебной, навещали мы с родителями её по выходным, и в нашу квартиру она переехала только в конце 60-х, когда из-за проблем со здоровьем она уже не могла жить одна в неблагоустроенном доме. Воспитанием моим бабушка Аня не занималась, считая это пустой тратой времени. В её глазах я был конченым уголовником, по которому плакала тюрьма.

Дело в том, что с раннего детства я собирал почтовые марки. Узнав об этом, бабушка Аня раз и навсегда решила для себя проблему подарков для внука. Она покупала на почте марки подешевле, и по субботам дарила мне по одной марке, не интересуясь тем, нужна мне данная марочка или нет. Больше ни для чего почтовые марки бабушке Ане не были нужны: писем она не писала, так как была почти неграмотной. (Бабушка Аня прожила долгую жизнь, ни дня не проработав, и грамота ей была, в общем-то, ни к чему. Пенсию она получала в размере 18 рублей, в связи с отсутствием трудового стажа).

Марки бабушка Аня хранила под салфеткой, закрывавшей телевизор, о чем я, разумеется, знал. И вот однажды я, получив в подарок ненужную мне марку, тайком залез под салфетку и прихватил еще одну марку – которую, рассуждая логически, именно я всё равно рано или поздно должен был получить. Откуда мне, наивному ребенку, было знать, что у моей еврейской бабушки все марки были пересчитаны. Был средних размеров скандал, бабушка сыпала идиоматическими выражениями на идиш, и  после этого моя репутация в глазах бабушки Ани так и не очистилась.

Переехала к нам бабушка Аня со всем своим имуществом – комодом, шкафом, большим сундуком и пружинным матрасом, набитым соломой. В голове бабушки Ани был явный непорядок – она слышала посторонние голоса, периодически сообщала, что её кто-то ударил ножом (даже мазала здоровые пальцы йодом) и т.д. Отдельной темой было систематической воровство в «этом доме» бабушкиной пенсии. Под бабушкиным подозрением находился известно кто. Правда, иногда вина возлагалась на мою маму. Когда бабушка Аня умерла, её старая мебель отправилась на дачу, а страшный матрас – на помойку. При переноске матрас развалился, и из всех прорех в ткани посыпались денежные купюры. Бабушка Аня прятала пенсию в соломенный матрас и забывала об этом…

В отличие от бабушки Ани, бабушка Берта считала меня удачным внуком. Бабушка Берта была 1902 года рождения; высокая, крупная женщина, большая любительница эффектных золотых украшений. Переехала она к нам в 70-х годах, когда я уже был студентом. По профессиональной привычке, бабушка Берта быстро перезнакомилась со всеми продавщицами и кассиршами окрестных магазинов, и качество питания в нашей семье заметно улучшилось. Единственно, мне добавилось хлопот – бабушка Берта посылала за продуктами меня. Она говорила: «Иди в магазин, спросишь там Таню, и она даст тебе сверток с колбасой». На мои робкие попытки отвертеться от похода в магазин бабушка Берта говорила: «Я обещала Тане, что к ней придет симпатичный молодой человек – так к ней и должен подойти молодой человек, а не неизвестно кто». Бабушка Берта была очень хорошей бабушкой.

4. Про еду.
Повседневная еда тех времен не требует отдельного описания. Говорить надо о еде, так сказать, праздничной – вот тут были свои нюансы, и в каждом доме были свои «коронные» блюда.

Какие такие праздники отмечала бабушка Аня, я точно не знаю. Вообще бабушка эта была довольно религиозной, ела только кошерную пищу, и тщательно следила, чтоб ей не подсунули колбасы.

Помню, однажды всей семьей мы гуляли в парке, и папа купил мне «сладкую вату». Бабушка заинтересовалась – что это за еду употребляют, и мой папа дал ей кусок лакомства. Бабушка засунула его в рот, и тут ее осенило, что она не спросила, является ли «сладкая вата» кошерной – и попыталась её выплюнуть. Но «вата» мгновенно растаяла во рту, и бабушка на всякий случай долго протирала язык салфеткой.

Так вот, по праздникам у бабушки Ани готовилась курица. Но это была совсем не та курица, к которой мы привыкли. Точнее говоря, блюдо это называлось «куриная шейка». С большей части курицы снималась кожа, шкурка эта набивалась некоей массой, конструкция зашивалась суровыми нитками и варилась. Судьба куриного мяса оставалась мне неизвестной, на столе я его не видел. В результате варки, масса внутри курицы становилась по плотности отчасти похожей на застывающий бетон желтоватого цвета. Вкусовые характеристики блюда напоминали толстый мокрый картон (картон я, конечно, не пробовал, но полагаю, что на вкус он именно таков). Есть эту, с позволения сказать, курицу я не мог. Самой вкусной частью блюда, на мой взгляд, являлась вареная куриная кожа. На втором месте были суровые нитки. Есть их мне не разрешали, но нитки было интересно вытаскивать из застывшей массы. В результате сейчас, когда моя капризная жена перекладывает мне на тарелку ароматную, пахнущую чесноком кожицу вкуснейшей жареной курицы, и говорит: «Отдай это собачке», то я быстренько съедаю лакомство сам. Я-то с раннего детства помню, что именно самое вкусное в курице.

На днях я все же залез в интернет, чтобы узнать, из чего готовится чертова куриная шейка по-еврейски. Оказывается, это смесь куриного жира (откуда у советской курицы было столько жира??), муки и манной крупы. Это даже звучит ужасно…

Праздники в семье у бабушки Суламифь были совсем другими. К нам приходили гости. Праздники были разные – дни рождения, 1 мая, 7 ноября и так далее. Особняком стоял новый год. Бабушка Суламифь мало того, что родилась в 1900 году, так еще именно 31 декабря, и вся родня собиралась всегда у нас. Приходили не только родственники, которые всегда бывали в нашем доме (огромное количество двоюродных и троюродных сестер с мужьями и детьми), но и бабушкины подруги по бывшей работе – тетя Фаня и тетя Маша. Тетя Фаня была маленькой седой старушкой, страдавшей каким-то странным заболеванием. Сидя за столом, она всё время шумно откашливалась, результат своих усилий она складывала в клочки газеты, которые раскидывала вокруг. Уж чем ей не подходил носовой платок – не знаю. Право же, без тёти Фани было бы лучше.

Тётя Маша была высокой полной женщиной. В те долгие годы, когда бабушка Суламифь была прикована к постели, она периодически приходила навестить подругу. На пороге тётя Маша громко спрашивала нас: «Она там жива еще?», после чего проходила в бабушкину комнату – общаться. Через несколько лет тётя Маша приходить перестала – умерла. Бабушка Суламифь очень смеялась: «Ну надо же, сколько лет спрашивала, не умерла ли я, и на тебе – сама померла». Бабушкиного веселья мы не разделяли.

В гости к нам приходили только мамины родственники. У папы в Омске родни не было; те, с кем связь не потерялась в военные годы, жили в Москве, Харькове и Измаиле. Впрочем, был персонаж, который в семье назывался «малахольный Лёнька». Это был какой-то папин очень дальний родственник, средних лет худенький неопрятный мужичок, по-видимому, с легкой степенью дебильности. Приходил он редко, раз в несколько лет, и не известно зачем, так как дальше порога не проходил. Возможно, он пугался скопления людей в нашей квартире – одно время в ней проживало 7 человек. Я – в комнатке для прислуги, бабушка Суламифь и бабушка Берта – в спальне, мои папа и мама – в гостиной, и во второй спальне – бабушка Аня и моя кузина Лариска из Измаила на бабушкином сундуке (она училась в Омске на фармацевта). Мама давала Лёньке сверток с едой, и он опять надолго исчезал.

Так вот, о праздничной еде на Новый год в нашем доме (главный исполнитель – моя мама, мастер-школа бабушки Суламифь). Не буду останавливаться на стандартных вещах, типа зимнего салата и безе – это было во всех домах, и мое личное детское отношение к этим блюдам не помню. А начну со сладостей – о них у любого ребенка воспоминания позитивные.

Торт «Мишка». Огромный прямоугольный торт из нескольких слоев – светлых и коричневых (подкрашенных какао). Сверху торт залит толстым слоем шоколадной глазури. Заслуживал высшей оценки, так как, во-первых, моего участия в его изготовлении не требовалось, а во-вторых, его было много, и он оставался еще на следующий день.

Медовая горка. Сейчас это блюдо известно как чисто восточное, и называется чак-чак. Но, насколько я знаю, в советские годы медовая горка готовилась почти в каждой еврейской семье. Плотное тесто раскатывалось в длинные узкие «колбаски», а я и другие свободные члены семьи сидели за столом и резали эти «колбаски» на маленькие кусочки. Мама варила кусочки в масле, выкладывала их горкой, потом всё заливалось медом. Ценность этого блюда в моем понимании была невелика, так как самостоятельно отковырять от горки я мог только отдельные маленькие кусочки – железобетонная конструкция не поддавалась моим усилиям.

Яблочный пирог. Ну, тут уже детский труд использовался вовсю. Готовился пирог из рубленого теста, а тесто должен был рубить именно я – в деревянном корытце большой металлической секирой. Корыто и секира до сих пор у меня сохранились, приходите – покажу.

А теперь контрольный выстрел в голову – цимес! Ну, или как называли его у нас дома, – морковник. Тут я уже буду цитировать энциклопедию. «Цимес в ашкеназской (германской еврейской) традиции является обязательным блюдом на Новый год (правда, на еврейский Новый год, который осенью, и называется Рош Ха-Шана, но это неважно). Несмотря на простоту, является большим деликатесом и лакомством, именно поэтому в переносном значении служит синонимом понятий «самое лучшее», «то, что надо» - например, «самый цимес». Цимес даже вошел в песни:
Сладкий цимес – это ж прелесть,
Но сегодня он горчит:
В нем искусственная челюсть
Деда Пульмана торчит.

У нас дома цимес готовился из тушеной крупно порезанной моркови с сахаром и черносливом. Блюдо, мягко говоря, на любителя.

Следующая группа блюд – рыбные.
Форшмак – холодная рыбная закуска. Филе селедки вперемешку со сливочным маслом, а иногда еще с вареными яйцами, пропускается через мясорубку. Причем лучше прокрутить дважды – для пущей мягкости. Мясорубку крепил на столе мой папа, а ручку крутил я. В семье считалось, что я люблю это делать. Мнение ошибочное, но меня никто не спросил. Кстати, пишут, что в Швеции форшмак подают горячим. Бедные шведские дети.

Рыба под острым маринадом. Видимо, тоже обязательное блюдо ашкеназской традиции, так как бабушка Суламифь очень обижалась, если вдруг такая рыба не готовилась. В качестве рыбы всегда использовался морской окунь – ну, такой красный, колючий и пучеглазый. В остальное время года я такого окуня не встречал, видимо, у него тоже свои традиции. Маринад готовился из томатной пасты, моркови и еще чего-то огненно-острого. Так как в течение всего остального года острая пища у нас дома отсутствовала, то с непривычки я даже в рот взять не мог эту рыбу, не говоря уже о том, чтоб наслаждаться ею. Так что я перебивался некошерной колбасой.

5. Про бабушек вообще.
В общем, в детстве и юности у меня сложился некий стереотип. Бабушка, в моем понимании, это такая почтенная женщина, которая уже не работает, сидит дома и следит за внуками. Ну, по крайней мере, у меня был достаточный статистический материал для обработки – аж три бабушки. И в соседних подъездах было полно приличных бабушек, которые отлично подходили под это определение.

А сейчас у меня когнитивный диссонанс. Подходит такая дамочка в юбке со смелым разрезом, и говорит – «Поздравь меня, я бабушка». У нее, видите ли, внук родился. Причем хорошо, если этот внук появился на свет где-то в России, а то всё чаще – в Америке, и бабушка видит его по скайпу, чем очень довольна. Сама она работает на двух-трех работах, и ей не до внуков. Таких, с позволения сказать, бабушек полно у меня на работе, и среди друзей, а на встречах бывших однокурсников – вообще катастрофа и полный крах гордого некогда звания «Бабушка». Там накрашенные и расфуфыренные дамы хлещут фужерами крепкие напитки, отплясывают лихие танцы и делают непристойные намеки.

Ну, и кто после этого напишет про них эссе «Моя бабушка??».

Декабрь 2016.