Я приду снова часть 3

Елена Алергант


                Я приду снова

                Часть третья



                Пролог


Когда речь идёт о возрасте, цифра 65 на самом деле двузначная. С одной стороны – пенсия, свобода от обязанностей, начальства и ранних вставаний, а с другой...   
Для меня эта дата обернулась, к сожалению, другой стороной. Дочери вышли замуж и разъехались по самостоятельным, независимым от меня жизням, и большая, четырёхкомнатная квартира, купленная когда-то для трёх шумных, своевольных женщин, оказалась пустой и бесполезно просторной.
То же самое произошло со временем. Раньше день, опережая секундную стрелку часов, исчезал, не успев начаться, а сегодня  вытягивался в бесконечно вязкую, безвкусную,  массу. 
В один из таких, ничем не заполненных дней, я сварила  очередную чашку кофе, накинула пальто и вышла на балкон. Рыхлое, тяжёлое небо сочилось унылой, мелкой моросью, напоминая о бессмысленно утекающем времени. Передо мной простирался кусок жизни лет в двадцать длиной, который, судя по генетике родителей,  оставалось прожить, а значит чем-то заполнить.
Идея появилась из воздуха, а может её  намыло дождём:  продать опостылевшую квартиру в Германии и купить скромное жилище в Испании,  в Андалузии, только для себя одной.
Почему  именно в Андалузии?  Возможно это было нелепой  прихотью, но каждый раз приезжая туда в отпуск, я ловила себя на чувстве, будто вернулась  домой.
Полгода  ушло на изучение предложений в интернете, первым и  главным критерием  которых, была близость к морю. Я  сравнивала цены, изучала фотографии комнат и видов из окна. Наконец остановилась на трёх, вполне приемлемых  вариантах и четвёртом  -  запасном, который был совсем не приемлемым. Просто разбудил любопытство своей нелепостью.
Смотрины  были назначены на начало осени. В первый же день  маклер показал  все три «приемлемых» объекта.  В первом   комнаты оказались несколько меньше, чем  выглядели на снимках,  в описании второго не было указано наличие шумной многодетной семьи по соседству, а третий ... там фотограф великолепно заретушировал большую трещину на фасаде. И тогда я решалась  посмотреть  запасной.
  Маклер припарковал машину на стоянке почти у самого моря и  повёл прогуляться  вдоль пляжа,  рассказывая об особых прелестях этого уголка. Его плавная речь, слова,  заученные наизусть из рекламного проспекта, заглушались ритмичными ударами волн о берег и не мешали моим прозаическим расчётам -  что хуже: маленькие комнаты или шумные соседи.
 Обогнув большую скалу, похожую на ступенчатую башню, мы вошли в просторную бухту. Четыре ухоженных, современных домика, построенных по типовому проекту, сгруппировались в центре. Пятый, как бы стыдясь своей нелепости, отступил в самый  дальний  угол. Он выглядел так же неприглядно,  как и на фотографии. Человек, построивший этот дом, был большим оригиналом:  использовал в качестве фундамента старые развалины, на которые наспех водрузил современные стены, растянул их на два этажа,  накрыл плоской покатой крышей и выставил  в интернет на продажу.
Маклер обвёл меня  вокруг этого низкорослого двухэтажного бунгало, рассказывая длинную историю о том, как последний владелец лет десять  назад  заново перестроил его, обновил  водопроводные трубы и электрику,  расширил окна, а потом, почему-то потеряв  интерес, собрался и уехал в Канаду. Последние годы здесь никто не жил. С явно наигранным восторгом на лице,  неутомимый рассказчик отомкнул тяжёлую деревянную дверь и, вежливо пропуская меня вперёд,  пригласил к просмотру.
Изнутри домик выглядел гораздо симпатичнее, чем снаружи. На этот раз фотограф не слукавил:  большая светлая гостиная с камином, две маленькие квадратные комнаты в первом этаже, очень симпатично продуманная ванная и просторный чердак с большим окном, выходившим на море.
Маклер не торопился.  Хорошо обученный продавец знал -  клиенту надо дать время рассмотреть и прочувствовать объект, мысленно обставить его своими вещами, выбрать самый уютный уголок для любимого кресла и несколько минут посидеть в нем.
Я неспешно бродила по дому, постепенно привыкая  к его цвету и запаху. Стены успокаивали и притягивали к себе, уговаривали  остаться.
Рассмотрев нижние комнаты, ванную и кухню, нерешительно поднялась на чердак. Он мог бы стать великолепной четвёртой комнатой не будь доверху завален  мусором, оставленным предыдущим владельцем. Осторожно лавируя между останками старой мебели, картонными коробками и бесформенными мешками, добралась  до цели...
  ... Помню, как  стояла у окна и смотрела на море. Мутное, раздраженное, явно уставшее от безнадёжной борьбы с берегом. 
Но почему именно борьба?  Может  просто ритмичная  смена  успехов и поражений?     Или череда надежд и разочарований?
      Три четверти, а может   четыре пятых  жизни  уже позади. В ней могут быть лишь средние радости, сменяющиеся средними  печалями. Я уже не жду  ни изменений, ни штормов!
В этот момент очередная волна, опровергая мой благостный оптимизм, поднялась на дыбы и с неоправданной яростью обрушилась на стекающую в море скалу.
 Постояв ещё пару минут у окна, я спустилась вниз. Маклер пытливо заглянул в глаза. Опытный продавец недвижимости интуитивно почувствовал, что клиента зацепило.
А я задала самый нелепый для покупателя вопрос:
- Что будет с  мусором наверху?
Удовлетворённо улыбнувшись, он заверил, будто посулил золотые горы:
- Владелец берёт все расходы по его вывозу  на себя.
Загипнотизированное морем сознание без боя сдалось на милость победителя:
 « Ну что ж. Пусть это будет самым неразумным из всех, когда-либо принятых мною решений, но я  выбираю тебя,  запасной вариант!», мысленно произнесла я  - и, обернувшись к продавцу,  бросила короткое : « Я покупаю... это чудовище»   

      Все формальности по оформлению  купли- продажи и переезду прошли на удивление быстро и безболезненно. Я живу в своём новом доме уже четыре месяца. Нижний этаж давно стал родным и любимым, и только чердак всё ещё сохраняет свой первозданный вид. Я люблю разбирать старый хлам. Это каждый раз путешествие в мир чужих тайн, когда-то любимых, а потом, ставших ненужными вещей. Из кармана забытой куртки или затёртой сумки  вытаскиваешь давно потерявшуюся вещь, которую кто-то долго и безнадёжно искал, а потом смирился с пропажей и забыл. В старых ящиках и мешках  попадаются иногда чудесные экземпляры – старая испанская керамика,  кухонная утварь, фарфоровые статуэтки. Все свои находки я делю на две кучки: одна, очень большая, называется « на выброс», другая – значительно скромнее – « на реставрацию»
Это стало моей привычной и увлекательной работой, которая, к сожалению, в один прекрасный день подошла к концу.
       Мне осталось разобрать последний ящик с сокровищами, оставленными старыми хозяевами в самом дальнем углу чердака. После короткой передышки опускаюсь на пол, придвигаю к себе  и углубляюсь в изучение скрытых в его глубине тайн.
Первой  появилась на свет дивная широкополая, бордовая  велюровая шляпа. Такие шляпы никогда не входят в моду и не выходят из неё. Они вечны, как сама мода. Нет в этом мире ни одной женщины, которая,  хотя бы раз в жизни, не стояла в такой шляпе перед зеркалом, восхищаясь таинственностью своего лица, полускрытого  широкими полями. Я с радостью натянула бы эту  находку  на голову и побежала к ближайшему  зеркалу: знаю,  и мне  когда-то  шли  широкие поля, но...  к сожалению шляпой уже  полакомилась моль.  Жаль, но придётся отложить её в кучку  «на выброс».
      Вспомнила свою старую фотографию, оставшуюся после какого-то костюмированного праздника: старая кружевная занавеска накинута на плечи, широкополая шляпа,  гордо вскинутый подбородок, голова повёрнута в полупрофиль... Да. Когда-то и  я была красивой  молодой женщиной! Ну да ладно... теперь это только приятные воспоминания.
      Следующими на свет появились великолепные, тёмно-бордовые перчатки, сшитые опытным мастером из  удивительно тонкой и  мягкой кожи. Не в силах сдержать любопытство, натянула одну из перчаток на руку. Похоже, их обладательница, как и я, не отличалась аристократическими ручками... Прекрасно! Тонкокожее чудо  медленно опустилось в кучку  « на реставрацию».
       А вот и явление третье – сумка!  Боже, каких только секретов не хранят  старые женские сумочки!  Расчёски, потерявшие половину зубов в наших густых волосах, полуиспользованная губная помада, клочки бумажек с записанными на них важными, а потом ставшими ненужными, телефонными номерами...  Старые сумки были всегда моей слабостью. Ну же,  хранилище женских тайн, откройся и расскажи  о своей хозяйке! 
     В хранилище всё было на своём месте: и беззубая расчёска, и истёртая помада, и...толстая записная книжка. Сумка! Как  тебе удалось сохранить молодость и свежесть  её кожаного переплёта?  Бумага на боковых срезах была четырёх оттенков: первый слой -  чисто-белый, потом шёл слегка бежеватый, сменявшийся лёгко-голубым. Последний  напоминал нежно-зелёный.
Я открыла первую страницу... Латинский шрифт незнакомого языка... Естественно! Твоя  хозяйка писала по испански. А что расскажет  бежеватая бумага?   О, да ведь это похоже на английский. Замечательно! Значит смогу  с трудом, но перевести ! 
А голубая?...  Тот же чёткий, аккуратный почерк, но в немецком варианте. Вот это везение!   Моё возбуждение нарастало. Что скрывает  нежно-зелёный слой? Ответ  знала  почти наверняка... Русские, родные русские буквы, с ходу обратившиеся ко мне с персональным приветствием:
Елена! Я рада, что ты  вернулась домой!
 Следующие строчки были написаны не так крупно:
« Если твоё имя « Елена», если у тебя серо-голубые глаза и тёмно-каштановые волосы,  вынь из маленького кармашка под обложкой этой книги два  медальона. Это  портреты  двух, почти одинаковых лиц, но принадлежат они  разным женщинам, которых разделяют четыре поколения. Посмотри на них очень внимательно.
Я смотрю на портреты размером в ладонь. Боже! Как знакомо мне это лицо в пол-оборота, обрамлённое широкими полями шляпы. Гордо вскинутый подбородок, кружевная накидка, стекающая с плеч...
- « Что же мне делать дальше?»
Незнакомка из прошлого продолжила свои наставления:
- Если ты узнала себя, значит эта книга написана для тебя -    
Если нет,  сложи, пожалуйста, все эти вещи  обратно в ящик и спрячь в дальнем углу чердака. Пусть останутся там, пока не придёт та, кому они предназначены.
Я положила свою фотографию  рядом с портретами моих предшественниц и долго разглядывала эти три лица.  Надо же, как  они похожи!  И дело  не только в  чертах,  но и в сути. В лицах не было никакой таинственности; было несоответствие.
Несоответствие  гордого поворота головы, вскинутого  подбородка и неуверенной полуулыбки губ, обращенной не к миру, а в глубину себя.
Почему природа, придумав этот облик один раз, с такой настойчивостью повторяет его снова и снова?  Как режиссер, репетирующий спектакль, заставляет артистов  снова и снова повторять одну и ту же сцену до тех пор, пока не увидит то, что задумал. Что задумала природа, что она ожидает от  этого облика?
 Написанная  для меня книга продолжила свои разъяснения : « Этот маленький,  нескладный домик,  достался мне по наследству от  бабушки, и,  разбирая её старые вещи,  я натолкнулась на  два дневника с портретами- медальонами « Елены первой»  и «Елены второй» . Елена вторая, моя бабушка, приложила к своему дневнику письмо для меня. Она рассказала, что по преданию, её облик повторился в нашей семье уже три раза, причём возвращался  каждый раз через четыре поколения, то есть правнучка наследовала его от прабабушки. Последних двоих звали  «Елена», и каждую из них судьба приводила в этот дом. Бабушка была уверена, что и ты, Елена третья, её возможная правнучка по боковой линии,  когда-нибудь приедешь сюда, и просила сохранить для тебя эти дневники и портреты.    
Но откуда, с какой стороны ты появишься?  Какой язык будет твоим родным?   Мой родной – испанский, но, будучи профессиональным переводчиком,  свободно владею ещё тремя: английским, немецким и русским. Я сделала для тебя эти переводы и спрятала так, что бы ты смогла их найти. И последнее сообщение! Бабушка просила    тебя написать историю своей жизни,  вместе с фотографией приложить к двум другим и сохранить для той, которая тоже когда-нибудь придёт сюда. А теперь читай!

        Через неделю, закончив чтение дневников, почувствовала, что в моём мировоззрении что-то сместилось. Вступила в чтение убеждённой атеисткой, не верящей ни в бога, ни в судьбу, ни в предназначения.  Космополиткой, собственноручно кроящей и вышивающей свой жизненный путь. Этаким одиноким деревом без корней и связи с прошлым.
Безусловно в дальнем углу комода хранилась стопка старых фотографий с бабушками, парой двоюродных тётушек и троюродных братьев, но я никогда не искала ни похожести с ними, ни внутренней связи.
И вдруг за одну неделю у  одинокого дерева, выросли могучие, разветвлённые корни.
Из массы новоявленных предков в душу намертво запали четверо. Прежде всего автор первого дневника, Елена первая – графиня де Альварес.
  Она родилась в Испании, в последнем десятилетии восемнадцатого века, в состоятельной  семье еврея – ювелира  Её появлению на свет предшествовала трагедия, постигшая эту семью. Новорожденный ребёнок был результатом еврейского погрома, учинённого юнцами, выходцами из аристократических испанских семей. Ювелир, молодой, сильный мужчина, с руками, прикрученными к толстой деревянной балке и удерживаемый тремя испанцами, вынужден был смотреть на унижение собственной жены, не имея ни малейшего шанса  защитить свою и её честь. 
Девочка с серо-голубыми глазами, унаследованными у  погромщика, стала для ювелира вечным напоминанием пережитого  бессилия и унижения .
    Он дал  ей библейское имя  « Лия »  в честь первой, нежеланной и нелюбимой жены Иакова, навязанной ему против  воли, а пару лет спустя  определил своё отношение к ребёнку следующими словами:
  -  Бог наказал меня за гордыню тяжёлым испытанием, но я обязан вынести его с честью. Я  сделаю из неё человека!»
Но, либо Всевышний замышлял что-то иное, либо человеческая натура очередной раз сыграла с судьбой в покер, во всяком случае со временем  чужой ребёнок стал для ювелира ближе и интересней  родных детей.
Второе место в ряду новоявленных предков я отдала погромщику Мигелю Эстебану де Гардо.
Провидение, продолжая выплетать задуманный им узор, женило Мигеля на женщине, не способной к деторождению. Через десять лет после погрома он явился к ювелиру просителем, вернее покупателем.  Суммы, выплаченной сеньором де Гардо за дочь хватило на эмиграцию еврейской семьи в Америку. Девочка Лия бесследно исчезла, возродившись в Елене, наследнице титула  и состояния семьи де Гардо.
Я нырнула в чтение жизни Елены, изнемогая от отвращения к высокомерном испанцу, а три дня спустя вместе с его дочерью выплыла на поверхность, влюблённой в лучшего в мире отца.
Третьего загадочного предка звали Филиппом де Альваресом. Юноша, за которого Елена вышла замуж по взаимной любви. Филипп был продолжателем знатного рода графов де Альварес, почти два столетия верой и правдой прослужившего испанскому трону.
Этот предок, тонкий дипломат и мудрый политик, основатель музея Прадо, балансируя на острие ножа в периоды революций и гражданских войн, двадцать лет удерживался в кресле министра культуры и просвещения при короле Фердинанде V11.
Честолюбец поневоле с подраненной с детства душой, оказался отъявленным антисемитом. Под конец жизни, узнав правду о происхождении жены, он выгнал её из дома, обвинив во лжи длинною в жизнь.  Короче, тип малоприятный, но впечатляющий. Ну и бог с ним. Лучше скажу пару слов о Елене второй, правнучке моей героини по прямой линии, актрисе,  якобы блиставшей на парижской  сцене.
По своей внутренней сути она показалась мне ближе всех остальных. Актриса – новатор, всю жизнь сомневавшаяся в своём призвании, журналист, кинооператор, а под конец медсестра, вытаскивавшая с поля боя раненых во время первой мировой войны.
. В одну из поездок её выбросило взрывной волной из поезда, подорвавшегося на мине. После ранения на правой стороне лица остался крестообразный шрам, который она назвала Георгиевским крестом. Свой дневник она закончила обращением к прабабушке:

«Графиня, оказывается  Вы, как и я, были актрисой. Сорок лет простояли на сцене,  убедительно и талантливо исполняя роль испанской аристократки. И всё же истории наши не  идентичны. Вы оказались в театре не по своему выбору, а я... Сидя когда-то  на берегу Сены, добровольно предпочла реальной жизни бесплотные фантазии: тридцать чужих судеб, чужих грехов, чужих страстей и смертей, не оставляющих на моих белых одеждах грязных пятен.
 По-видимому, именно  за эту тридцатилетнюю ложь и получила  свою награду... или расплату — Георгиевский Крест, торжественно украшающий  правую половину лица.»

Неделю спустя я отложила дневники, выученные почти наизусть, и включила Интернет, надеясь узнать новые подробности из жизни родственников. Прежде всего набрала графа Филиппа де Альвареса. К моему удивлению, компьютер удивлённо пожал плечами и сообщил, что ничего  о нём не слышал. Вечер за вечером я меняла форму вопросов, изучила все статьи по истории Испании с семнадцатого по двадцатый век, но не нашла ни одного семейства, двести лет занимавшего ключевые позиции при королях.
Оставив в покое историю Испанию, решила связаться  с бывшим владельцем дома. Ведь именно он оставил на чердаке ящик с сокровищами.
Заранее договорившись с маклером о времени, заявилась к нему в контору и промямлила весьма смутное объяснение:
  - Предыдущий владелец  позабыл на чердаке важные бумаги.  Я бы хотела их вернуть. Вы не могли бы дать мне его телефон или адрес?
От прежней любезности на лице маклера не осталось и следа. Равнодушно измерив меня рыбьими глазами, мерзавец соизволил выдавить  лишь две фразы:
  - Исключено. На то и продают недвижимость через посредников, чтобы не вступать в контакт с покупателем. Простите, у меня очень много дел.
По дороге домой вспомнила об ещё одном направлении поисков – истории французского театра.
Еще две недели провела у компьютера, изучая культурную жизнь Франции второй половины девятнадцатого века.
К сожалению и эти поиски не дали желанного результата. Ни актрисы, ни журналистки,  ни сына её,  известного лётчика по имени Марсель Лекок обнаружить не удалось.
Оставался последний шанс – Марьяна, подруга юности, много лет живущая в Париже. Её муж Жак – журналист, обладает громадными связями. Это тебе не Интернет с популярной информацией.
Я спешно сняла копии с дневников и переправила Марьяне. Несколько месяцев надежд, сменяющихся разочарованием и окончательный вердикт:
«Следы персон под такими именами не обнаружились».

Через полгода бесплодных усилий, я решила прекратить погоню  за ведьмами.
Либо переводчица умышленно изменила все имена, либо авторы дневников основательно преукрасили свои заслуги, либо это вовсе не дневники, а романы, написанные каким-то малоизвестным автором. Только зачем  нелепая шутка со шляпой, перчатками, портретами и обращением к Елене третьей?
С раздражением забросила старьё в ящик, задвинула его в дальний угол и задумалась о настоящем. Если собралась провести здесь остаток жизни, пора заняться изучением языка. Полугодовые курсы, освоенные перед отъездом, помогают закупаться в магазинах, найти нужную улицу или достопримечательность, но полностью исключают общение с соседями и, не приведи господи, с местными врачами.
С поиском курсов для начинающих повезло больше, чем с псевдородственниками. Они обнаружились в моём же городке, в помещении музыкальной школы на главной площади. И, что самое замечательное, в группе, стартующей через неделю, оставалось несколько свободных мест.



                Глава 1


      Моё появление в группе прошло почти незаметно. Я скромно присела на краешек стула и смутилась, почувствовав себя среди энергично щебечущей молодёжи потёртым, давно вышедшим из моды комодом. Как моей, побитой молью времени памяти, поспеть за этой пёстрой, обильно татуированной стаей? Может плюнуть на внесённые за обучение деньги и потихоньку сбежать? Но додумать мысль до конца не успела. Дверь распахнулась, и в аудиторию влетела преподавательница. Её тоже можно было бы отнести к разряду антикварной мебели, правда не в моём стиле скромного классицизма, а нечто между ампиром и рококо. Обилие волос, декольте, пунцово накрашенных губ и ногтей. Так могла бы выглядеть в старости Кармен, доведись ей дожить до нашего почтенного возраста.
Преподавательница цепко оглядела присутствующих, на секунду задержав взгляд на моей растерянной физиономии и, продемонстрировав крупные, белые зубы, начала представление.
   - Меня зовут Ульрике, но я  предпочитаю более короткий вариант –  Рики. И желательно на «ты».
Оказалось,  мы с ней действительно ровесницы, хотя она ещё не спешит удаляться на пенсию. А зачем?  Работает внештатным корреспондентом раздела культуры и искусства в двух региональных журналах и время от времени перенимает группы иностранцев, желающих овладеть испанским языком.
Рики, как и принято, прошлась по кругу, расспросив каждого участника об основных вехах биографии и  целях изучения языка. Слава богу, я заранее подготовила односложные ответы и короткие объяснения.
Занятие закончилось быстрее, чем ожидала. Рики догнала меня у выхода и, пристроившись рядом, огорошила вопросом:
  - Так ты и есть  та самая оригиналка из Германии, купившая экзотический домик? Можно спросить, чем он тебя привлёк?
Я попыталась, используя свой скудный словарный запас, объяснить очарование покупки, но, судя по выражению лица собеседницы, попытка   не удалась.
Рики взирая с сочувствием на мои мучения, резко сменила тему:
  - Знаешь, что я подумала? Тебе не угнаться за молодёжью. Даже, если будешь двадцать четыре часа в сутки сидеть за учебниками. Я готова заниматься с тобой индивидуально.
По-видимому на моём лице так отчётливо нарисовался  испуг, что Рики тут же поспешила пояснить  намерения:
  - Естественно не за деньги, а из солидарности. Пусть не думают, что мы, пожилые женщины, уже ни на что не годимся. Согласна?
Естественно, я была не только согласна, но и растрогана почти  до слёз.
Оказалось, Рики тоже живёт одна. Просторный дом с очаровательным садом всего в двадцати минутах езды на машине от меня. Её экстравагантное оперение, смутившее в первый момент знакомства, оказалось эффектным камуфляжем, скрывающим чувствительную, под час не уверенную в себе натуру. Наши судьбы имели много общего. Рики много лет назад разошлась с мужем, самостоятельно подняла на ноги дочерей, обеспечила им хорошее образование и финансовую поддержку. В итоге дочери разъехались, устроились на престижные работы, вышли замуж и трижды произвели Рики в статус бабушки. Она бодрилась, выставляя на показ  камуфляж, но в тайне, как и я, страдала от одиночества.
Для индивидуальных занятий она выбрала форму свободного, бытового общения.  Мы по очереди встречались то у меня, то у неё дома, готовили ужин, изучая тему кулинарии, названия продуктов, кухонной утвари и соответствующих действий. Через неделю я уже понимала разницу в понятиях жарить, тушить, запекать в духовке, перчить, солить и обваливать в сухарях.
Со временем к  теме « кулинария»  добавилась  тема « семья».  Мужья, дети, братья и сёстры, причины развода и отношения с друзьями.
О бывшем муже Рики говорила  неохотно. Только однажды, оттолкнув руками невидимый груз, пояснила:
  - Я выбросила его из жизни вместе со всеми подругами юности. Ненавижу предателей.  Лучше сидеть одной.
Наше сближение на ниве испанского языка очень быстро переросло в своеобразную дружбу. Учительница не менее ученицы стремилась к активному продвижению, дававшему возможность полноценного общения. И к этому были все условия: Рики хорошо знала английский, но я его абсолютно забыла. Немецкий и русский были ей не знакомы. Оставались лишь две возможности взаимопонимания – испанский язык и язык жестов. Её жестикуляция оказалось уникальным инструментом: движения смуглых, жилистых рук с длинными ярко накрашенными ногтями служили блестящим аккомпанементом к мелодии, выводимой низким, гортанным голосом.
Со временем занятия, покинув уютные кухни, вышли на простор   маленьких городков, не изуродованных массовым туризмом. Рики дарила мне свою истинную, доисторическую родину.
В один из дней дорога привела нас  в забытый временем городок с горбатыми улочками, скромной церквушкой и колченогими столиками посередине тротуара. Соблазнившись отсутствием посетителей,  мы собрались выпить по чашке кофе, но неожиданно налетевшая буря загнала нас в открытые двери местного краеведческого музея.
Пережидая рвущиеся с небес потоки,  мы лениво прохаживались по пустым залам, рассматривая осколки древнеримских ваз, потускневшие украшения и орудия домашнего производства. И вдруг... Со стены  одного из последних залов на меня глянули две женщины в тёмно-бордовых шляпах и белых накидках!
Лица в пол оборота, как на маленьких медальонах, покоящихся на дне таинственного сундучка. Я замерла у картин, позабыв о дожде и времени. Рики, раздосадованная задержкой, дёрнула меня за рукав, указав на окно:
  - Неужели нашла в этом захолустье что-то, заслуживающее внимания? Пошли. Дождь уже...
Не закончив фразы, она возопила от изумления:
  - Их что, с тебя рисовали? А говорила, никогда не была в Испании! Ну ка, повернись боком. Да не этой стороной. Встань, как они.
Почему-то отчаянно запаниковав, Рики вертела меня из стороны в сторону. Заставила достать из косметички зеркальце, приспособив второе углом, что бы я могла сравнить свой профиль с дамами в шляпах, и, отчаянно жестикулируя, требовала немедленного объяснения. Наши крики всполошили старушку – охранницу, мирно дремавшую на стуле в соседнем зале. Громко шаркая тяжёлыми, распухшими ногами, воткнутыми в стоптанные домашние щлёпанцы, перепуганная бабулька метнулась к сошедшим с ума посетительницам. Рики, призвав перепуганную спросонья старушку в свидетельницы, учинила ей подлинный допрос: что за картины, кто художник, как они сюда попали.
Служительница поспешно сообщила всё, что знала. Картины висят здесь с незапамятных времён. В перечне экспонатов числятся под номерами 25 и 26. Называются « Дама в шляпе». Там же написано, что одна из них, та, что потемнее – оригинал. Датируется приблизительно второй половиной восемнадцатого века. Вторая, скорее всего копия, сделана значительно позже и  относится к первой половине девятнадцатого. Авторы обоих картин  неизвестны. Ещё раз с любопытством взглянув на меня, добавила:
  - А Вы действительно на них похожи. Только значительно старше. И шляпы не хватает.
Я не стала разубеждать старушку насчёт оригинала и копии. Не её это дело. Важно, что совпадает время отсчёта. Судя по записи в дневниках, первая картина, портрет прабабушки графини де Альварес, могла быть написана именно в этот отрезок времени. Так называемая копия, то есть изображение самой графини, и в самом деле писалось в тридцатых годах девятнадцатого. Похоже, история, на которой успела поставить жирную точку, подобно затонувшему пиратскому судну   самопроизвольно всплывает на поверхность. Зачем?
На обратном пути я никак не могла успокоиться. Новая находка перевернула всё с головы на ноги. Я давно успокоилась, приписав рукописи перу неизвестного автора, не решившегося их опубликовать, а тут... Неужели это всё же подлинные истории, связанные с моим прошлым? Уже подъезжая к дому,  решила посвятить подругу в тайну найденных на чердаке сокровищ.
Суеверная Рики безоговорочно поверила в их подлинность. Высмеяла мои дилетантские поиски по Интернету и подошла к вопросу с другой стороны:
     - Помнишь судьбу портретов клана Альваресов? Одного из них рисовал Веласкес. А потом граф Филипп передарил всю коллекцию музею Прадо. Вот с этого и  начнём.
Наметив направление поисков, она, подключив профессиональные связи, списалась с профессором искуствоведом, знающим наизусть этот музей, и помчалась на встречу открытию.
Профессор вывел нас на графа Оливареса. В первой половине семнадцатого века он был правой рукой короля Филиппа 1V. Несколько его портретов действительно принадлежат кисти Веласкеса. Один из них, парадный, верхом на коне, хранится в музее Прадо, другой, погрудный –  в Эрмитаже. Граф Оливарес ещё при жизни был лишён всех привилегий, так что о потомственной славе не могло быть и речи. Не смотря на созвучность фамилий, героем этих историй он быть не мог.
    Сейчас, по прошествии почти трёх лет, мне не хочется описывать всё  всплески надежды и следовавшие за ними разочарования.  К сожалению, имена, названные в рукописях, не всплыли ни  в официальных архивных документах, ни в частных мемуарах тех лет. Скорее всего мужчины из рода, условно названного  графами де Альварес, верой и правдой служили испанскому престолу, но никогда не занимали ключевых позиций. Так же, как и актриса-новаторша Елена Альварес, промелькнув на парижской сцене, не оставила по себе никаких серьёзных следов.
Да и бог с ними, с именами и славой. В них ли дело. Меня занимало совсем другое. В чём смысл этой повторяемости? Действия природы напоминали поиски алхимика. Она берёт некую человеческую внешность и внутреннюю суть, меняет состав талантов и условий рождения, помещает  в разные времена и страны, наблюдает за проживаемой жизнью и повторяет эксперимент заново. Чем она недовольна? Что  хочет получить на выходе?  Судя по ненайденным следам, ни одна из нас ни чем не прославилась, ни чем не повлияла на ход истории и ничего нового не дала человечеству. Так в чём же суть?
В один из вечеров  состоялся забавный разговор с Рики. В приближении какого-то  праздника, она, убеждённая католичка внезапно спросила, верю ли я в бога и почему не посещаю церковную службу. А потом, немного смутившись, добавила: « Как можно  жить, не  веруя в бога?»
Вопрос затронул  болевую точку моих  отношений с религией. Вспомнился похожий разговор с Ириной, давно вычеркнутой из памяти знакомой конца восьмидесятых годов.
Как-то она очередной раз стала агитировать меня вместе принять христианство. Лет пятнадцать назад, позабыв о моей национальности, Ирина так же убеждённо тянула  за собой в партию.
 Влажные от умиления перед собственным озарением глаза, уверенный в  исключительной правоте голос и аргументы, вызывающие бурное чувство протеста:
  - Неверующий  не умеет жить по чести и совести! Религия учит человека  нравственности.

У меня не было ни малейшей охоты рассуждать с Ириной о нравственности и  религиозном воспитании. Её остроносое личико, увенчанное  химически завитой короной, напоминало   серебристого пуделя, а заученные, по команде произносимые фразы, наводили на мысли о цирке. На круглом помосте кружится наряженная в пышную юбочку  собачка,  добросовестно выполняя команды дрессировщика. Она танцует на задних лапках и тявкает под музыку за кусочек сахара. Вслед за ней на  арену выгоняют тигра... Удар хлыста, и он прыгает в пылающий обруч. Сколько понадобилось таких, рвущих кожу ударов, чтобы заставить его нырять в огонь, предпочитая ожоги унизительному избиению?
Извечные законы воспитания: кнут и пряник. Живёшь по заповедям – попадёшь в рай,  начнёшь своевольничать -  настигнет тебя  на том или  этом свете заслуженная божья кара.
Получается,  по совести можно жить только из страха, или  корысти, и  без дрессировщика не обойтись?
В те годы массовое паломничество в церковь вызывало откровенную аллергию.  Коммунисты отменили запрет на религию. На телевизионном экране почти ежедневно мелькало лицо православного патриарха в окружении правительственных  голов, смиренно склонившихся перед алтарем. Коммунистическое правительство распахнуло дверь в церковь, и потянулись туда шеренги ещё недавно убеждённых, а под час и воинствующих  атеистов.
Толпа потянулась к иконам, свечкам и ритуалам, но какое отношение это имело к  вере в бога?
   Я не спорила с Ириной, но искренне пыталась разобраться в себе. Как-то смотрела с дочерьми исторически-романтический фильм о крестовых походах Ричарда «Львиное Сердце» против мусульман. На поле боя  выстроились готовые к побоищу армии, а каждый из предводителей всё ещё беседовал со своим богом. Оба просили о поддержке и защите в борьбе  за правое дело.
Старшая дочь, Верочка, с категоричностью двенадцатилетнего ребёнка заявила:
   - Будь я Богом, снесла бы головы  обоим. А армии распустила. Успели бы ещё засадить поля и накормить семьи.
Девятилетняя Соня, всегда несогласная с мнением сестры, решительно воспротивилась её тотальной  кровожадности:
  - Снести голову нужно только мусульманину. Ричард — герой. Он бьётся за правильного бога. 
Вера презрительно пожала плечами, подумала, а потом обратилась ко мне:
А какой из богов на самом деле правильный? Ты бы кого из них выбрала?
Вопрос, заданный с такой однозначностью, заставил задуматься. А действительно, какую из религий я предпочла бы другим? Иудейство, христианство, а может ислам? Не найдя подходящего ответа,  попыталась отделаться шуткой:
; Скорее всего предпочла бы язычество. В трёх, ныне господствующих, Бог — абсолютный монарх. Но современное общество давно предпочло демократию, то есть парламентарное правление при наличии президента. В этом смысле язычество гораздо современнее. Идеальная модель многопартийной системы и парламентских дебатов, вернее склок.
Девочки, недоумённо пожали плечами и углубились в созерцание битвы. Обе болели за Ричарда. Он был молод и привлекателен. А я, заскучав, отправилась на кухню готоить ужин, так и не поняв  нужна ли мне, прожившей сорок лет атеисткой,  религия как таковая.  А если нужна, то какая:  по национальности, или по культуре и традициям страны в которой живу?
Тогда, так и не решив эту проблему, я переехала в Германию, где пришлось приспосабливаться к новой культуре и новым традициям.

С тех пор прошло много лет, и сегодня  Рики, моя  испанская приятельница, задаёт  тот же самый вопрос: « Как можно  жить, не  веруя в бога?»
Тогда с Ириной я не хотела дискутировать, а с Рики не могла. Мой бедный словарный запас был рассчитан лишь на бытовые и туристские темы. Смогла лишь задать встречный вопрос:
; А чем тебе помогает  вера в бога?
Рики опустила тяжёлые веки, поиграла сцепленными в замок пальцами и тихо произнесла:
; Ведь у меня никого нет. Родители давно умерли, муж сбежал... Очень страшно жить одинокой и беззащитной.. Сознание, что есть кто-то, кто  за тебя отвечает, не желает тебе зла, не оставит в беде, выслушает и утешит... Понимаешь? Вера спасает меня, когда прихожу в отчаяние, или ощущаю себя беспомощной.
Как не похожа была её вера на то, что пропагандировала Ирина. В представлении Рики Бог не был бездушным дрессировщиком, блюстителем созданного им порядка. Скорее разумным, любящим отцом, требующим послушания, потому как заранее знает, куда хочет  привести.
Не дождавшись с моей стороны никаких возражений, Рики ещё раз уточнила:
; Неужели ты вообще не признаешь существование Бога? Его влияния на нашу жизнь?
Что я могла ответить? Бог, который всё видит и всё знает? Неужели, создав миллионы лет назад этот мир, он до сих пор не потерял охоту руководить каждой его крупинкой, выслушивать ежесекундно миллиарды жалоб, прошений и покаяний? Определять миллиарды судеб и предназначений? Собрала  воедино мысли и словарный запас и попыталась озвучить свои ощущения:
; Я верю в природу и предопределённость. Создав живой организм, будь то человек животное или растение, она награждает его всевозможными качествами. Именно они, причудливо сочетаясь друг с другом, отвечают за выживаемость и...  судьбу.
Рики явно не справилась с моим набором слов. Ободряюще потянула вверх открытые ладони, как бы вынимая из глубины моего, всё перепутавшего сознания, крупицы истины:
; Поясни, что ты имеешь ввиду. Я не совсем поняла.
Я сама не совсем поняла, что хотела сказать, но спонтанно пришедшая в голову мысль была как-то связана с дневниками. Попыталась на ней сконцентрироваться:
; Многие человеческие качества — врождённые. Не только внешность, интеллект, способности и таланты, но и особенности личности. Например инстинкт самосохранения. Не только физического, но и морального. Одни готовы рисковать, другие интуитивно оберегают себя от душевных травм. Одни рвутся к  ярким впечатлениям, вплоть до авантюр, другие к покою и безопасности. Есть борцы и честолюбцы, а есть... Короче... То, что мы называем судьбой, предопределяется этим... «цветосочетанием». Как картинка в калейдоскопе строится из случайно упавших на поле осколков цветного стекла.
Рикино лицо перекосилось от напряжения. Она пыталась разобраться в мешанине сваленных в кучу слов, но это оказалось не по силам даже ей, столько лет проработавшей с изучающими испанский язык иностранцами. 
Она разгладила ладонями и без того гладкую скатерть, задержала взгляд на огромном, сочном, оправленном в тонкую полоску серебра  сердолике на среднем пальце и неожиданно произнесла:
; Слово « цветосочетание» здесь неуместно. Остальное я поняла. Но то, что ты перечислила — только следствие. Ведь кто-то должен был создать цветные осколки, калейдоскоп, и встряхивать их регулярно, что бы складывались картинки. Может это и есть та сила, которую мы называем Богом?
Ещё пол года назад я вспомнила бы о генетике, теории вероятности и прочих премудростях, но сейчас, после чтения дневников... Эта повторяемость противоречит теории вероятности. Тут явно присутствует какой-то умысел. Но чей?
В тот день я впервые протоптала свою тропинку к богу. Не какому-то конкретному, нуждающемуся в ритуалах, мессах и жертвоприношениях, а к верховной силе, целенаправленно руководящей миром, спасая его от распада и хаоса.
Пару дней спустя Рики, разложив по тарелкам печёные баклажаны, благоухающие кинзой и чесноком, предложила угомониться и не гоняться больше за ведьмами, имея ввиду призраков из прошлого:
  - Что нам до них! Мы  ещё достаточно молоды, что бы  наслаждаться настоящим.
Я была абсолютно согласна с таким предложением. Интерес к смутной истории без продолжения давно увял, а бурное, загадочное «настоящее» на фоне однообразной, повседневной жизни манило призрачными приключениями и переменами.
Рики взялась за обеспечение культурной программы. Её журналистские корочки обеспечивали беспрепятственный доступ на все выставки, музыкальные концерты и театральные представления. В мои обязанности входил поиск экзотических достопримечательностей и составление «нетуристских» маршрутов.
В один из дней вездесущая Рики предложила посетить выставку некоего художника Ансельмо Альмиреса, выдав о нём весьма скупую информацию:
  -  Одно время он был весьма популярен в среде коллекционеров-эстетов, но в последние годы куда-то исчез.  А тут надо же, опять решил выставиться. Вряд ли что-то интересное. Скорее всего мы будем единственными посетителями.

Так началась эта история, накрывшая меня с головой «девятым валом».



                Глава 2

               
Зал, как Рики и предсказывала, пустовал. Лишь несколько любознательных пенсионеров не спеша переходили от картины к картине, тихонечко перешёптывались и кивали головами.
   Я пыталась сосредоточиться на картинах, на устремившихся ко мне цветовых сгустках, но... То ли голова была забита посторонними мыслями, то ли  натирал ногу новый туфель... Во всяком случае  осознано вникнуть в развешанную на стенах живопись не удавалось. Свободолюбивые мысли всё время ускользали куда-то в сторону.
   Работы в стиле классического экспрессионизма, то яркие и напряжённые, то блекло - унылые не вызывали  ни малейшего резонанса.
    Пока... совершенно внезапно одна из картин не зацепилась за  моё сознание.
... Оранжево-жёлтое сияние прорывалось сквозь прозрачное,  зелёное марево. И на фоне этих пылающих напряжением красок – тёмный, одинокой линией прочерченный силуэт  взлетевшего в небо всадника.
Внутри всё напряглось и устремилось вдогонку. Но  что-то в правом нижнем углу, не давая взлететь, упорно тянуло  к земле. Что это? Восхищённо распахнутые, круглые, серо-голубые глаза ребёнка. Девочки с растрепавшимися на ветру волосами. Лицо с моих детских фотографий. В груди что- то оборвалось и  покатилось вниз.
  Мир, оживший на картине,  затягивал в себя, но я, уцепившись за спасительную реальность, из последних сил сопротивлялась  этому погружению. Хватит гоняться за ведьмами. Это просто фантазия художника, случайно совпавшая со сценой из дневника.
     Табличка на стене поведала  название картины: 
           Серия  «Грёзы». Полотно 3. Полёт».
Судя по дате, она была написана четверть века  назад.
      Две-три работы спустя новый сюрприз. Тот же ребёнок, перегнувшись через балюстраду горбатого мостика, смотрит на своё отражение в воде. Видно только отражение – расплывчатые контуры лица, волосы, повисшие вдоль щёк, и переполненные печалью глаза. Чем дальше, тем интереснее.
  В соседнем зале ещё две картины из той же  серии:
                « Танец»
Девушка, откинувшись на руку партнёра, кружится в вальсе. Почему вальс? Легкая юбка, обвивающая колени, выбившаяся из причёски прядь волос, мазки, закрутившиеся в спирали... Ощущение скорости и головокружения.  Лицо девушки вскинуто к партнёру, и огромные, сияющие глаза.
  На что похож этот танец? На сцену из современных балетов? Бледно-розовый туман, текущий от пола, сгущается вокруг  юбки в пунцово-красный.  Пламя, лизнув подол, поднимается оранжево-жёлтыми язычками к серебристо-голубому корсажу. Оно уже разбросало разноцветные блики по белой юбке, по обнажённым рукам и плечам. Но девушка, зачарованная музыкой и партнёром, продолжает  беззаботно кружиться, едва касаясь лёгкими ногами горящего пола.
    Мне хотелось рассмотреть лицо молодого человека, но художник поставил его спиной. Видна только высокая, элегантно изогнутая  фигура и бледно-голубой, парадный костюм, на который не упала ни одна из искр, прожигавших его партнершу насквозь. Как  похоже на сон Елены о  безответной любви!
Следующая картина могла бы стать иллюстрацией к сцене у зеркала перед свадьбой: зыбкое отражение пожилого мужчины и девушки в подвенечном платье. Эта картина излучала тоску. Причём тосковала не женщина, а мужчина.

И ещё две работы в последнем зале. Мужчина, рвущийся сквозь кипящую лаву, переливающуюся всеми цветами радуги. Голова закинута вверх, рот разорван в крике. Фиолетовый, синий, зелёный остались уже позади. Впереди последнее испытание – пунцово-красный, и... смерть.
И опять в углу женские глаза. На этот раз тёмно-вишнёвые и удивлённые. Не знаю, через какие семь кругов ада прорывался художник, но мне на память пришла  исповедь отца  из первого дневника: « Это могло быть так... Путешествие в радугу. Я влетел в мрачный, злобно-фиолетовый, плавно проскользнул через синий, голубой и зелёный и вынырнул в оранжево-жёлтом. Красный... да, пунцово-красный был потом, когда возвращался домой. Моя, сгоравшая от стыда, физиономия»
 Почти у выхода ожидал последний сюрприз. Портрет молодой женщины. Тоже из серии «Грёзы». Клубы цвета струятся из углов к центру.  Так облака медленно затягивают последний клочок голубого неба, где ещё недавно сияло солнце.  Его контуры ещё проступают сквозь полупрозрачную пену, но... ещё секунда, и оно растворится в ней навсегда. На картине из пены расцвеченных солнцем облаков проступал размытый силуэт женского лица. Лица  незнакомки из краеведческого музея. В пол-оборота и в широкополой шляпе неопределённого, тёмного цвета.
Настроение не было трагичным. Скорее печальным. Незнакомка медленно уходила из  жизни художника, стиралась из его памяти. Я не стала читать название картины. Сама назвала её «Прощание».   За спиной раздался щелчок фотокамеры и голос Рики:
  - Ну что, всё посмотрела? Можем уходить?
  - А ты всё сфотографировала?

  Рики азартно крутит рулём, вписывая машину в серпантин. Она мастерски управляет своей букашкой на горных дорогах. Даже щёки порозовели. Эти дороги вызывают у меня восхищение  вперемешку со страхом. Выскакиваешь на поворот, а в ветровое стекло мчится встречный автомобиль. Я ойкаю,  а она, разразившись победным кличем, проскакивает почти вплотную к отвесной стене и летит дальше.
 Искоса посматриваю на её довольное лицо. Неужели она ничего не заметила в картинах художника? Или, в соответствии с договором, не гоняется больше за ведьмами?
 Высаживая меня из машины, Рики всё же спросила:
  - Ну что, переслать тебе фотографии с выставки? Завтра после обеда жди почту.

Перед сном  долго рассматривала старые снимки, сравнивая  их с  женским лицом из серии « Грёзы». Неужели я опять против воли втягиваюсь в это расследование?
Днём раз пять включала компьютер в ожидании письма от Рики. Наконец появилось её послание, а, через час и она сама.
Бегло взглянув на разложенные на столе фотокарточки, поинтересовалась:
  - Пасьянс раскладывала? Ну и как? Сложилось?
  - Трудно сказать. Может и смухлевала.
Рики, надев очки, рассматривала мои изображения.
  -  Надо признаться, в молодости  ты была очень красивой женщиной.
Меня всегда раздражала подобная форма. Почему «была»? Я ещё жива, а оценка красоты зависит от точки отсчёта:
  - Не была, а есть. Все зависит от второго прилагательного перед словом «женщина». Красивая молодая женщина, красивая зрелая женщина, красивая пожилая женщина и так далее.
Рики, по достоинству оценив мой оптимизм, продолжила шутку:
  - Какое счастье, что в нашем языке столько прилагательных. На две жизни красоты хватит. Лет через десять назовём себя  «красивыми, окончательно перезревшими  женщинами». Ладно. Шутки в сторону. Давай смотреть. Честно говоря, очень волнуюсь. А ты?
Волновалась ли я? Наверно. Иначе не дрожали бы руки.
               
 Сходство  героини «Грёз» с незнакомкой из музея было поразительным. Со мной... вероятным.
Рики, сидя у компьютера, перелистывала картины с выставки.
  - Смотри. Эта поразила меня с самого начала.
На экране высветился  «Полёт».
    - Невероятно. Совсем, как в том дневнике. Помнишь: «Мой тренер слился со своим жеребцом в единое целое – оба длинноногие, сильные, стремительные. Две каштановые гривы, взметнувшись вверх, на мгновение повисли натянутой струной в воздухе и мягко опустились на траву. Мы с пони охнули от восторга и переглянулись» .

  Я ужаснулась, услышав эту цитату. Одна я  ещё удержалась бы на поверхности, но вдвоём..., похоже, мы обе сходим с ума. Хотя... досада моя не была однозначной. Это была досада с примесью страха и радости. Значит это не  призраки, порождённые моим  воображением. Не галлюцинации. Рики тоже увидела эти образы из прошлого.
     Продолжая искать что-то в интернете, она задумчиво спросила:
  - У тебя есть этому объяснение?
Объяснение было. Оно пришло  в голову вчера вечером.
  -  Это не тайный дневник, а книга. Она была опубликована  лет двадцать пять назад.  Возможно наш художник читал её, а может даже делал к ней иллюстрации. Заметила, именно так датирована  серия « Грёзы».
  - А откуда твоё лицо?
  - Оно не моё, вернее не обязательно моё. Художник мог когда-то, как и мы, набрести на старинные портреты и одолжить понравившееся ему лицо для своих иллюстрациёй.
Рики, развернувшись на крутящемся стуле, подъехала к столу, взяла одну из приготовленных фотографий и помахала ею в воздухе.
  - Ну а другая версия?
  - Это могла быть его дочь или жена. Молодая женщина – скорее жена. То ли они разошлись, то ли она умерла, но последняя картина  - однозначно прощание.
 Продолжая крутить в руке  фотографию, Рики загоняла меня в угол.
  - Но почему они обе похожи на тебя?
Подсознательно радуясь её упорству, я продолжала отстаивать свою версию. Не из упрямства. Из осторожности. Её воображение опять заволакивалось мистикой. Должна же хотя бы одна из нас сохранять здравомыслие.
  - Послушай. Половина детей похожи друг на друга. Пухлощёки и любознательны. А взрослые портреты... стандартный тип женщины южного происхождения. Будь то еврейка, испанка или итальянка. Порода такая. Вот и вся похожесть.
Рики пожала плечами, отвернулась к компьютеру и продолжила прогулки по интернету.
  - Смотри, что я нашла. Информация о нашем художнике. Первая выставка за последние десять лет. Столько лет вообще не выставлялся! А вот ещё одна подробность. Серия « Грезы» была изначально представлена двенадцатью работами. Сейчас осталось только пять. Остальные хранятся в частных коллекциях.
Эта информация меня огорчила. Возможно, если бы посмотрела все двенадцать, в мыслях и чувствах не возникло бы такой неразберихи.
Рики продолжала свои исследования:
  - Хочешь посмотреть на его портрет. Жаль, похоже здорово устарел. Он выглядел так лет пятнадцать назад. Но красавец! Смотри.
Восхищённо  разглядывая лицо мужчины, Рики задумчиво протянула:
  - Знаешь, на кого он похож? На Аль Пачино. Помнишь фильм « Аромат женщины»?  Только без мешков под глазами.
Мужчина и в самом деле был хорош. Типичный южанин с густой, тёмной, волнистой шевелюрой, удлинённым лицом и тонким, породистым носом. Мне вспомнилось лицо мужчины в сцене « У зеркала».
  - Ну ка взгляни. А не себя ли он нарисовал рядом я невестой? Женится на молодой красотке с такой постной физиономией! Привереда.
Мы прошлись весьма ядовито по теме « Неравный брак и его последствия», и опять углубились в интернет.
               
Самая ценная информация, как всегда, пришлась на закуску. На следующей неделе художник будет самолично присутствовать на закрытии выставки. Он готов дать интервью прессе и своим почитателям.
Рики торжественно выключила компьютер.
  - Вот поедем туда, и задашь все, волнующие тебя вопросы.
  - А тебя они больше не волнуют?
  - Ладно. Не придирайся к словам. Всё же ты – главная героиня расследования.
 Целую неделю, изучая выставленное в интернете лицо художника, я продумывала вопросы, подбирала по словарю нужные слова и работала над грамматикой. Больше всего боялась, что начну заикаться.  Так было, когда учила немецкий. Гортань спазматически сжималась, и слова, так и не найдя выхода, застревали где-то в районе миндалин.
Интересно, как он выглядит сейчас. Десять лет творческой паузы не возникают из ничего и не проходят бесследно. Наверняка переживал творческий кризис, подстёгивал или утешал себя потоками алкоголя или наркотиками, обрюзг, отрастил мешки под глазами и мягкий, отвислый живот. Жаль столь изысканного лица, талантливо созданного изобретательной  природой.
 
   Выставочный зал был переполнен. Рики, решительно предъявляя корреспондентское удостоверение, протолкалась вперёд и, потянув меня за собой, рухнула на последние два свободных места в первом ряду. Художник расположился в центре полукруга в удобном кресле, вытянув в проход длинные ноги в элегантных чёрных ботинках.
Со всех сторон на него посыпались вопросы. Художник отвечал без особого энтузиазма. Нейтрально и деловито.  Я с трудом понимала смысл вопросов и ответов, зато могла, не стесняясь, изучать его внешность и манеру говорить.
    За пятнадцать лет, отделявшие нынешнего сеньора Ансельмо Альмиреса от фотографии, он заметно постарел, но не стал менее привлекательным. Волосы поседели, но остались густыми и волнистыми. Правда постриг их значительно короче, чем раньше. Гладкое, оливкового цвета лицо, тонкий с горбинкой нос и глаза... надо же...  была уверена,  на таком, типично южном лице, должны красоваться карие глаза, а у него – серо-голубые, как у немцев, или славян.
   Настораживала манера держать себя и говорить. Во время интервью он поменял позу; гибко закинул правую ногу на левое колено и сверху уложил отдыхать левую руку.
Казалось, интерес к собственной  персоне скорее досаждает ему, чем льстит. Сидящего в центре полукруга мужчину можно было бы обвинить в высокомерии,  но общее излучение не несло отрицательного заряда. Скорее, это было равнодушием к славе. Таких людей называют самодостаточными. Он давно знает себе цену, и суждения окружающих ничего не добавят и не разрушат. Хотя во всей позе чувствовался какой-то диссонанс. И виновата в этом была напряжённо сжатая в кулак кисть правой руки.   
    Постепенно привыкнув к произношению художника, начала понимать суть ответов. Часть публики интересовалась причиной затянувшейся творческой паузы. Он отделывался общими словами о творческом процессе, о естественных промежутках накопления энергии и переработки опыта. Кого-то интересовал общий стиль его живописи – экспрессионизм в чистом виде. 
Художник в том же равнодушно-деловом стиле объяснил:
  - Я не литератор. Меня не интересуют конкретные сюжеты.  Важны чувства, которые они вызывают. Именно их я и стремился выразить в своих картинах. Не внешний мир, а внутренний. Свой личный.

Рики ткнула меня локтём в бок.
  - До конца встречи осталось пять минут.  Последний шанс задать свой вопрос.
Справившись с внезапным смущением, я откашлялась и, как школьница, вскинула вверх руку. Художник вежливо кивнул в мою сторону. Мой голос, вырвавшийся из сведённой спазмом гортани, получился сиплым и придушенным.
  - Сеньор Альмирес, на меня  сильное впечатление произвела серия « Грёзы».  Связана ли эта серия с чем-то конкретным... я имею ввиду реальные события, или литературное произведение, или...
Художник, досадливо оборвал меня на полуслове:
  - Простите, но на этот вопрос я уже ответил. Беллетристика не имеет для меня никакого значения, -  безразлично отвернулся и выразительно взглянул на часы.

Мы вышли из прохладного зала на раскалённый тротуар. Я ощущала себя побитой дворняжкой. Вылезла с бездарным вопросом и получила по заслугам. Слава богу, ещё пара шагов и мы у припаркованной в тени машины. Главное, как можно скорее  выбросить из головы этот унизительный инцидент.
За спиной хлопнула входная дверь. Нам вдогонку летел  хрипловатый мужской голос:
  - Извините за беспокойство. Можно вас на минуточку.
Прыгая через две ступеньки, нас нагонял... сеньор Альмирес. От самоуверенности не осталось и следа. Он буквально перегородил нам дорогу и упёрся в меня светлыми, вопросительными глазами.
  - Простите, но... Ваше лицо кажется мне знакомым. Мы когда-нибудь встречались? Память совсем никудышной стала.
Сославшись на память, он забавно взмахнул рукой в направлении седой шевелюры. До боли знакомый жест. Так указывали на свой возраст  мои пациенты в доме для престарелых.
Я демонстративно пристально посмотрела ему в глаза и, как в холодную воду, нырнула  в многословный ответ.. Плевать на грамматику и безобразный акцент. Это последний шанс.
  - Не думаю, что мы когда-то встречались. Я переехала в Испанию всего год назад. Но это лицо несколько раз повторялось в Вашей серии « Грёзы». Возможно, Вы видели когда-то два старинных портрета очень похожей женщины. Картины висят в краеведческом музее не далеко от города, где я живу.
Альмирес опустил глаза, мучительно пытаясь что-то вспомнить, но, так и не вспомнив, отрицательно покачал головой.
  - Нет. Я не знаю этих портретов. А можете написать адрес  городка?
Рики  уже протягивала визитную карточку музея, когда я, в последний момент вырвав из её рук бумажку, крупно и размашисто написала свой телефон.
  -  Если  у Вас возникнут вопросы – позвоните . Меня тоже тревожит эта похожесть.

В последующие дни мы постоянно кружились вокруг этой темы.. Позвонит или не позвонит. Я боялась звонка, боялась связи с чужим прошлым, боялась предопределённости и повторяемости.  И в то же время испытывала магическое притяжение этой  связи, пустившей корни несколько веков назад. Завораживало переплетение и круговращение судеб.
Рики пыталась убедить меня в том, что я внушала ей пол года назад, уговаривая приостановить расследование.
  - Авторы дневников, приехали в этот дом, потерпев, как они считали, полное и окончательное крушение. Как мы поняли, это не было крушением. Просто резкий перелом. Они залечили здесь свои души  и уехали жить дальше. Проклятье!
     Препарируя баклажан, она полоснула ножом по отполированному, ярко накрашенному ногтю – главному украшению её жилистых, пересушенных солнцем рук.
  - У тебя, сама говорила, этот поворот остался позади. Лет пятнадцать  назад. Так чего же ты трусишь?
Я любовалась баклажанными лодочками, доверху нагруженными мясным фаршем, нашпигованным перцем, чесноком и ароматными травами. Одно из кулинарных чудес моей соратницы и утешительницы.
  - Дурное предчувствие. У меня был всего лишь поворот, а у них перелом.  Если так, то попадать сюда... не к добру. Значит настоящая беда  у меня ещё впереди. А разница в возрасте... нормальное явление. Продолжительность жизни в двадцать первом веке, лет на пятнадцать отличается  от девятнадцатого. Значит я попала сюда в том же возрасте, что и они. Вот почему меня так беспокоит  эта история. Зря дала Художнику телефон.
    Рики уже успела засунуть тяжело нагруженную флотилию в духовку. Кухня заполнилась баснословными ароматами. Моя руки, она попыталась вернуть меня из мистики в реальность.
   - А он и не позвонит. Ему важна не ты, а происхождение лица. Предыстория и родственные связи  жены, потому что на портрете скорее всего его жена. Может он, как и ты, составляет своё генеалогическое дерево. Потому и разволновался.
    Забавно. Человека, заблудившегося в собственных чувствах,  раздражают любые доводы в пользу той, или иной точки зрения. Обесценив  мою значимость, Рики спровоцировала  шквал протеста. Вынудила  с жаром доказывать, что, именно я являюсь  центральной фигурой в этом спектакле. 
  И вдруг... в самый разгар спора... зазвонил телефон. В ухо ворвался взволнованный голос Альмиреса:
  - Я звоню из музея. Можете срочно приехать? Тут такое...

 Рики гнала автомобиль, будто ещё надеялась  предотвратить беду.  Мы выскочили из машины и помчались к музею. Подруга споткнулась и потеряла тапок. Оказывается, впопыхах забыла переодеть туфли. Так и прыгнула в машину в домашних шлёпанцах.
Подхватив на бегу соскользнувший с ноги тапок, бедолага мчалась вприпрыжку босой ногой по раскалённому асфальту.
  Вид Альмиреса, как ушат холодной воды, охладил наши воспалённые головы. Он спокойно сидел на ступеньках перед входом в музей, уперев голову в сцеплённые под подбородком пальцы.
Поднял глаза и озадаченно уставился на  возбуждённые лица двух экзальтированных, пожилых дам. Откуда знать ему, самоуверенному и самодостаточному, что эти дамы уже год, потеряв разум, гоняются за разгадкой случайно попавшей в их руки тайны.
Художник кивнул, бодро поднялся на ноги и указал  глазами на тапок,  трусливо съёжившийся в рикиной ладони.
  - Лучше наденьте на ногу. Там внизу пол холодный, - и повёл нас почему-то не на первый этаж, где висели картины, а вниз, в подвал.
Ощущение было довольно странным.  Будто мы приехали не по  вызову, а случайно столкнулись на пороге музея. Погружённый в свои мысли,  он молча распахивал перед нами двери,  пропускал вперёд, ни о чём не спрашивал и ни чего не объяснял.

В подвале и в самом деле было прохладно. В дальнем углу у окна спиной к нам стоял какой-то мужчина  перед двумя мольбертами. А на них... две « Дамы в шляпах».
Сеньор Альмирес впервые разлепил губы:
  - Вот смотрите.
Там, где ещё недавно находилась левая щека женщины, свисали вспоротые крест на крест лоскутья холста. Я онемела от страха. Опять возвращаются в жизнь фрагменты из  дневников.
  - Как это произошло?
Мужчина, назвавшийся реставратором, кратко описал ситуацию:
  -  Это случилось три дня назад. Толком  никто ничего не успел понять.  Пожилая привратница утверждает, в тот день в зале был всего один посетитель. Он спокойно переходил от витрины к витрине, рассматривал экспонаты, Потом остановился у этих картин. Старушка потеряла к нему интерес и отвернулась. Вдруг услышала крик. Посетитель выхватил из кармана нож и набросился на картину.  « Это тебе за тридцать лет лжи!», - и нанёс первый удар. « А это – за предательство» -   вспорол холст вторым ударом и стремительно бросился к двери. Полиция, как всегда, приехала слишком поздно. Этот ненормальный бесследно исчез.
В памяти всплыли последние слова Филиппа де Альвареса: « Никогда не прощу. Предательство длинною в жизнь»
  - Как выглядел этот тип? Высокий и худощавый ?
Реставратор удивлённо развернулся. 
  - Привратница описала его иначе. Пожилой, коренастый, ни чем не примечательный господин. Вы кого-то подозреваете?
Публично выкладывать историю с дневниками показалось неуместным. Примут за старую сумасшедшую или подельницу.  Вместо этого задала нейтральный вопрос:
  - А что будет теперь с картиной?
  - Попытаюсь отреставрировать по оригиналу. Потому и поставил рядом.
Альмирес, до этого не произнёсший ни слова, не поворачивая к коллеге головы, резко возразил:
  - Это  не копия. Это – абсолютно самостоятельная работа.
Коллега, уличённый в некомпетентности, ринулся отстаивать свою версию:
  - В каталоге, составленном профессионалами, чёрным по белому написано: « Копия».
Альмирес нетерпеливо взмахнул рукой,  отметая в сторону  мнение профессионалов:
  - Коллега, Вы ведь тоже получили художественное образование. Как нас учили копировать? Прежде всего понять и прочувствовать технику старого мастера. Неужели не видите, что техника письма во второй картине совершенно иная. В то же время чувствуется рука грамотного художника. Значит он и не собирался копировать. И потом...
Альмирес подошёл почти вплотную к холсту, постоял несколько минут, потом прикрыл глаза и отступил  в сторону, будто прислушиваясь, или принюхиваясь к чему-то. Затем снова открыл глаза и углубился в созерцание, проверяя пойманное ощущение. Наконец, приняв, по-видимому, окончательное решение, закончил фразу:
  - Модели на этих картинах тоже разные. Это не одна и та же женщина. Их двое, и они отличаются... по своей внутренней сути, хотя внешне похожи друг на друга.
Гордость реставратора взбунтовалась:
  - Чушь. Откуда Вы это взяли? Вы что, экстрасенс?
Сеньор Альмирес, не реагирую на хамство коллеги, развернулся к нам:
  - Я действительно что-то вроде экстрасенса. Последние десять лет  состоял в экспертной  комиссии по выявлению подделок. На моём счету две сотни фальшивых шедевров, выброшенных на рынок за прошедшие пятьдесят лет. Некоторые из них действительно гениальны. Когда приборы заходят в тупик, подключается человеческая интуиция. Это трудно объяснимый процесс. Но когда долго общаешься с работами художника, начинаешь чувствовать излучение присущее ему одному. Так собака чувствует запах хозяина и никогда не спутает  с чужаком.
Я безоговорочно поверила в  интуицию Альмиреса.  Он разгадал  ребус. Но как?
  - Понимаю, можно почувствовать « запах»  художника, но как сохраняется « запах» модели в написанном с неё портрете?
Художник опять, как после интервью, пристально вглядывался в моё лицо. Неужели он чувствовал внутреннее сходство между мной и одной из этих женщин? Страх и неловкость заставили отвести глаза. Не приятно, когда экстрасенс пытается  прочесть тебя изнутри. Мужчина, то ли угадав моё смущение, то ли... сравнивая увиденное с портретом, получил искомый ответ ... закончил исследование и ответил на заданный  вопрос.
  - Всё очень просто. Портретист часами общается с моделью, проникаясь её энергетикой, впитывает её индивидуальность и подсознательно переносит свои ощущения на холст. В этом суть настоящих работ. А эти картины сделаны талантливыми мастерами. Обе.
Его рассуждения были прерваны придушенным возгласом Рики:
  - Но ведь это не та щека! У неё был георгиевский крест на правой, а у этой поранена левая!
 Альмирес резко повернулся на голос.
  - О чём Вы? Какой георгиевский крест?
Рики, не обращая внимания на мужчин, продолжала шептать мне в ухо:
  - И вообще, это не та женщина. Ранена была актриса.
Реставратор, хранивший последние четверть часа гробовое молчание, схватился руками за голову и возопил:
   - Сумасшедший дом! Похоже, у вас в запасе целая колода бубновых дам в красных шляпах? И все они...  крапленые?
Альмирес, схватил Рики за плечи и слегка потряс.
  - Какая актриса? Что Вы имеете ввиду ?
Подруга, загипнотизированная информационным потоком и тряской, беспомощно крутила головой, пытаясь высвободиться из рук экстрасенса. Осторожно  прикоснувшись к  рукаву, я поспешила привести его в чувство:
   - Здесь жарко и душно. Нам необходимо на свежий воздух. Сеньор Альмирес, если Вы  всё  изучили, проводите нас, пожалуйста, к машине.

  Теперь я понимала его картины. Страсти, надрыв, семь кругов бордово - фиолетового  ада, прикрытые маской элегантного спокойствия. И вышедшая из под контроля рука,  напряженно сжавшаяся в кулак.

 Сеньор Альмирес, нерешительно топтался у нашей машины. Наконец решился задать мучивший его вопрос:
   - А что это за дама в шляпе со шрамом на щеке?
Мы  с Рики нерешительно переглянулись. Может стоит рассказать  о дневниках?
Секунду подумав, подруга утвердительно кивнула головой, а я озвучила ответ:
  - В доме, который купила  год назад, лежали два дневника и два маленьких портрета. Лица женщин очень похожи на те, что в музее... и на меня тоже. Ваши   «Грёзы» показались нам иллюстрациями к некоторым сценам, описанным в первом дневнике. Потому - то на интервью я и спросила  об этом. Думала, Вы их тоже читали.
А героиня второго дневника в середине жизни была покалечена. Крестообразная рана на левой щеке.
Сеньор Альмирес, уткнувшись глазами в моё лицо, отрицательно покачал головой:
  - Никогда не слышал о них. А можно их почитать?
В принципе, я ничего не имела против. Даже наоборот. Может, наконец удастся найти связь между его картинами и текстами. Но отдавать находку в чужие руки не хотелось. Выходов, как всегда, было два. Один, самый простой, снять копии и переслать их по почте. Но тогда Альмирес исчезнет, и мы никогда не узнаем о происхождении «Грёз»  Поэтому, умолчав о первом, сразу указала на второй выход:
  - Вы можете их почитать, но не вынося из моего дома. Придётся провести два дня в гостевой комнате. И ещё одно условие: расскажете о своих « Грёзах».
Художник рассмеялся, обнажив натуральные белые зубы:
  - Торг, как на восточном рынке. Тайна за тайну.
В ответ я продемонстрировала ему свои:
  - Как и полагается восточным женщинам.
Альмирес пересел в свою машину, включил мотор и двинулся за нами.

Он провёл в гостевой комнате на чердаке два дня, спускаясь только к завтраку, обеду и ужину. Рики, не решившись оставить беззащитную пожилую женщину наедине с не внушавшим доверия мужчиной, запаковала вещи первой необходимости и переехала ко мне. Так  скромный домик у моря превратился  в пансион для случайных туристов.
  В конце второго дня Альмирес окончательно спустился с чердака, съездил в магазин, накупил кучу деликатесов и пригласил нас на ужин.
 Выставив дам из кухни, он плотно прикрыл за собой дверь. Два часа там что- то скворчало и гремело. Наконец  дверь гостеприимно распахнулась,  и...  вот это да!
Стол, накрытый по всем правилам хорошего тона, и запахи, вызывающие лёгкое головокружение.
После ужина Альмирес исполнил свое обещание: посвятил в тайну картин, вызвавших  столько беспокойства. Вот его рассказ.

Это случилось двадцать пять лет назад. Я катался  в Альпах на слаломных лыжах. Упал. Очень неудачно.  Перелом ноги  и сотрясение мозга. Ногу чинили в местной больнице под общим наркозом. Операция прошла удачно. Нога оказалась полностью дееспособной, а вот голова... По-видимому наркоз плохо подействовал на мой сотрясенный мозг. В первую же ночь начались галлюцинации.
   Под утро, мне приснилось пронизанное солнцем пространство и прыжок в высоту на лошади. Понимаете, я ни когда не занимался конным спортом, даже верхом  не ездил. Не моё это. А тут... Удивительное чувство лёгкости и захватывающего душу счастья. И какой-то ребёнок, восхищённо следящий за моим полётом.
  Обычные сны мы забываем очень быстро, но этот... Чувство было настолько интенсивным, настолько необычным. Оно, это чувство, преследовало меня несколько дней. А потом новый сон. И опять этот странный, постоянно наблюдающий за мной ребёнок, только на этот раз очень грустный. Не могу сказать, что  чётко видел  черты девочки. Скорее расплывчатые контуры. Так чаще всего бывает во сне. Мы не видим людей, местности или предметов, но испытываем страх, чувствуем опасность или возбуждение. По отношении к девочке очень сильно было ощущение вины перед ней, потребность защитить, приручить, а ещё... болезненная нежность. Короче, с этого момента моя жизнь изменилась, вернее раздвоилась. Во мне параллельно существовали два мира – реальный и иллюзорный. Первый – прозаичный и злободневный, а второй...  красочный, чувственный, невероятно эмоциональный. Я, с одной стороны, наслаждался им, как редким лакомством, или коллекционным вином, а с другой боялся. Чувствовал, что становлюсь шизофреником. Типичное раздвоение сознания.
В течение года добровольно подставлял голову под все, существующие в медицине приборы. Думал, ушиб головы оказался серьёзнее простого сотрясения. Гематома, давящая на мозг, или посттравматическая опухоль. Приборы на подтвердили ни одного из этих диагнозов, а галлюцинации становились всё назойливей. Видения подсовывали уже не детское лицо, а лицо молодой женщины.
Прошёл курс лечения у психотерапевта. Он долго ковырялся в моём прошлом, пытаясь найти вытесненные в подсознание эпизоды, связанные с этим ребёнком. Явно подозревал  в насилии над несовершеннолетней.
Я, по секрету от него, составил свой, довольно объёмистый, донжуанский список. Тщательно восстанавливая в памяти облик каждой женщины, с которой когда- либо переспал. Последствия даже одноразовой встречи оказываются часто непредсказуемыми. Вернее они не только предсказуемы, но и банально вероятны. Женщина рожает себе ребёнка, не ставя об этом в известность  так называемого отца. Может  и у меня где-то растёт дочь, о которой я ничего не знаю? Может она осиротела, может  ищет отца, и её переживания передаются мне на расстоянии. Многие из нас верят в телепатию. До этого я весьма иронично относился ко всем «потусторонним» явлениям, но тогда был готов поверить во всё. В своём,  довольно обширном списке  внебрачных связей, я не обнаружил ни одного лица, напоминающего молодую женщину из навязчивых грёз.
 Короче, выудить что-то разумное из подсознания не удалось ни мне, ни психотерапевту.
   В то же время грёзы оказали огромное влияние на моё творчество. Картины, написанные в те годы, буквально взрывались эмоциональным напряжением. Короче, я утешил себя банальной истиной – каждая творческая личность по-своему ненормальна, и окунулся в работу.
  Этот взрыв продолжался почти пятнадцать лет, а потом видения начали блекнуть. Они появлялись всё реже и реже, пока окончательно не растворились. Последняя работа,  для себя я назвал её  « Прощание», хотя официально она называется иначе, была действительно прощанием с иллюзиями.. Картинки выцвели, потеряли эмоциональный заряд и исчезли.
  Я выздоровел, но работать уже не смог. Полная внутренняя пустота. На холсте рождалась лишь блеклая, скучная мазня. Последние годы  вообще перестал писать.
Единственно, что осталось во мне после  «затмения» - это обострённая чувствительность к энергетическим полям. То, что у нас принято называть экстрасенсорикой. Эта особенность, совершенно неожиданно, пригодилась при выявлении подделок. Как-то меня  пригласили заменить заболевшего эксперта. Оказалось, я редкий экземпляр, представляющий невероятную ценность для  клуба  коллекционеров супер дорогих работ, не желающих вкладывать деньги в фальшивки.
Так я прожил последние десять, очень спокойных и абсолютно бесплодных лет.
Сложности начались пол года назад. Сперва какой-то внутренний зуд. Подобно чесотке, но не на коже, а где-то внутри. Потом бессонница, и наконец первая грёза из несуществующего прошлого. Только на этот раз мне мерещилась зрелая женщина, напоминающая Вас. Потому так и разволновался на интервью. Вы сидели в первом ряду и пожирали меня глазами, а я мучительно  вспоминал, откуда Вас знаю.
Вот собственно и вся история.
А теперь, прочтя дневники, задаю себе вопрос: кто я?  В реинкарнацию  не верю.  Для этого  слишком реалистичен. В моём понимании, теория о реинкарнациях –  один из способов человечества преодолеть страх смерти. Представить смерть не окончательным уходом, а временной передышкой перед новым забегом.
  - Но ведь у Вас есть какое-то объяснение этой связи с прошлым?
  - Да. Я бы назвал это генетической памятью.
   - Но это столь же  мало вероятно, как и реинкарнация!
  - Как раз это и представляется мне наиболее вероятным. Зря Вы отказываете людям в таком замечательном качестве. Им не брезгуют даже перелётные птицы.
Рики опустила вязание на колени, возбуждённо вскинула на лоб очки и пустилась в пространное объяснение:
  - Как раз на прошлой неделе показывали  по телевизору репортаж на эту тему. Птицам приделывали на ногу какие-то датчики и наблюдали за ними по сателлиту. Даже молодые особи, впервые совершавшие перелёт, отбившись от стаи, находили дорогу. Учёные это так и называли – генетической памятью.  Почему ты думаешь, её не может быть у людей?
Мне тоже безумно хотелось поверить в чудо. Тогда вся история приобретала особый смысл. Сотрясение  разбудило в мозгу Ансельмо генетическую память, и он вспомнил то, что происходило не с ним. Рики едва успела приоткрыть рот:
  - Так Вы думаете...
Альмирес поднял руку ладонью вверх, призывая обоих дам к молчанию. Похоже, ему было очень важно преодолеть внутренний барьер и озвучить эту мысль самому. Преодолеть страх, смущение и собственное неверие. Мы покорно замолчали.
Рики, изучавшая психологию  лишь по женским журналам, обладала очень тонкой интуицией. Она окончательно отложила вязание, сняла очки и уютно сложила руки на столе. Вся поза говорила о готовности слушать и верить.
  А что же Ансельмо? Почему замолчал? Искусственно создаёт напряжение перед тем, как взорвать бомбу? Нет. В его позе, руках, сжимающих ножку бокала, не было театральности. Скорее смущение, а может и страх. Выставить себя напоказ наивным мечтателем и самолично поставить себе диагноз, не поддающийся излечению?
 Вопреки моим опасениям, он не спеша допил остатки вина и деловито закончил начатую Рикой фразу:
  - Думаю, я являюсь прямым потомком отца женщины, написавшей первый дневник.

Слово, которого все страшились, вылетело на свободу. Ещё минуту назад  мы ощущали себя просвещёнными реалистами, иронично поглядывавшими на собеседников, рассказывающих  о колдовстве, телепатии и диагностике  по фотографиям. А тут, когда дело коснулось  себя –  полная сдача позиций. Не найдя разумного объяснения, дружно поверили и в бога, и в чёрта, и в генетическую память.
Да, поверили, вернее дали себе право поверить. И от этого сразу стало легче. Долгожданное признание невидимой нитью связало нас воедино, как связывает людей  общая тайна, или общий грех.
Ансельмо, разливая по бокалам вино, многозначительно посмотрел на мою левую руку:
  - А ведь у Вас между большим и указательным пальцем тоже родимое пятно. Помните, как писала о нём Ваша предшественница?
Рики начала судорожно листать рукопись, отыскивая нужный абзац. Прямой потомок, аппетитно потягивая вино, продолжал удивлять нас новыми откровениями.
  - Помните, как звали её отца? Его имя она упомянула всего несколько раз. А звали его Мигель – Эстебан.
  - А почему это важно,  –  хором откликнулись мы с Рики.
   - А потому, что моё второе имя тоже Эстебан. Ансельмо – Эстебан. Могу показать паспорт.
Рики опять лихорадочно перелистывала дневник.
  -  Вот.  Нашла. «В нашу семью пришёл первый «меченный» мальчик. Он не был похож на Мигеля в детстве, скорее – на моего отца: удлиненный, смугловатый с тёмной, пушистой головкой. Мария назвала  сына в честь своего деда, но не первым его именем, а вторым –  Эстебан.  Его первое  имя – Мигель – безраздельно принадлежало  брату»

Этот новый осколок в мозаике совпадений оказался ещё важнее родимого пятна на руке. С годами моя кожа расцвела множеством подобных пятен, и к сожалению не только на руках. Но имя... Неужели оно с тех пор передается из поколения в поколение?
 Ансельмо не мог вспомнить ни одного родственника с подобным именем. Рассказал, что его мама, страдавшая не только католицизмом, но и суеверием, большое значение придавала именам. Считала, они определяют судьбу. Неправильно назовёшь ребёнка – вся жизнь его пойдет наперекосяк. Потому и выбрала для сына охранные имена.
Ансельмо  - это защита бога, а Эстебан – корона. Всё вместе – под особой защитой у бога. Вроде как его крестник.
  - А фамилия Альмирес тоже имеет особое значение?
  - Обязательно. Альмирес – это смелый, выносливый. Но к фамилии моя матушка руку не приложила. Мужа с такой фамилией ей  подобрала семья.
Рику не интересовала трактовка испанских имён. Она разбиралась в них не хуже Ансельмо. Моя подруга жаждала новых открытий.
  - Послушай, Елена, но ведь ты тоже была там. Неужели совсем ничегошеньки не помнишь?

Меня до сих пор не оставляло чувство, будто присутствую на каком-то спектакле.  Непобедимый реализм мешал искренне втянуться в игру. Наигранно печально помотав головой, ухватилась за привычную иронию:
  - Понимаешь, мне, к сожалению, пока не довелось хорошенько приложиться головой, а по-сему генетическая память ещё не проснулась.
Рики, подхватив подачу, начала сосредоточено вращать головой, высматривая что-то из кухонной утвари. Эстебан ( почему-то второе имя нравилось мне больше, чем первое), еще не привыкший к нашему юмору, почувствовал себя ущемлённым:
  - Вы что-то потеряли?
Рики, сокрушённо разведя руками, созналась в преступном намерении:
  - Не потеряла, но ищу. Что-нибудь потяжелее. Если хорошенько потрясти её голову, а потом приправить изрядной порцией наркоза, может наконец перестанет нас мучить и во всём сознается.

Пару секунд Эстебан ошарашенно мигал глазами, а потом, откинувшись на спинку стула, разразился громовым хохотом. Боже, до чего  он хорошо смеялся! Не выжимал смех, не давился смущённым хихиканьем  и не прикрывался ладонью.  Широко распахнув рот, выпускал громовые раскаты роскошного звука. Очищающего, обновляющего и соединяющего воедино тех, кто смеялся вместе. И мы смеялись.
Отгрохотав, мой прародитель гибко перегнулся через стол, прихватил за горлышко бутылку вина и, вопросительно взглянув на Рики, предложил:
  - Может всё же сперва опробовать наркоз, а если не поможет, тогда уж...
На этот раз первыми взорвались мы с подругой. Всё понятно. Его юмор не отличается от нашего. Значит стерильных перчаток в общении не понадобится.

Разливая остатки вина, собрат по своеобразному юмору строго взглянул на  Рики, решительно отодвинувшую свой бокал :
  -  Вам тоже не следует пренебрегать наркозом.  Или думаете,  случайно оказались в нужное время  в нужном месте? Наверняка  имеете отношение к этой истории.

  Моя напарница даже порозовела от удовольствия. Ей предложили роль полноправной участницы общей тайны. Откинув свалившиеся на лоб волосы, она принялась вдохновенно озвучивать новую роль, подкрепляя речь великолепной жестикуляцией. Свела в жменьку ярко накрашенные ногти и пустила ладони в полёт по траектории « от нашего сердца к вашему»
  - Вы правы. Всё это было не случайно. Я вообще очень осторожна с новыми знакомствами. Давно новых приятельниц не заводила. А тут... Когда Елена на первое занятие в группу пришла... Сама не знаю... Но как-то к ней сразу потянуло.
На этот раз пальцы ухватились за невидимые нити и потянули их на себя.  Эстебан не без удовольствия следил за движением рикиных рук. Поймав его взгляд, Рики преисполнилась новой надеждой:
  - Вам мои руки о чём-то напоминают?
Эстебан откинулся на спинку стула, и закурил сигарету.
  - Да. Жестикуляцию моей мамы. Реальной. Не иллюзорной. Она так же выразительно говорила руками.
Я облегчённо вздохнула. Он вернул мою экзальтированную подругу в реальность. Рики опомнилась и рассмеялась:
  - Вы правы. Каждая вторая испанка разговаривает руками.
Я умышленно перевела разговор в иное русло:
  - Простите, Эстебан, мне не хотелось бы показаться назойливой, но можно задать личный вопрос? Вам было очень тяжело, когда перестали писать?
Рука моего собеседника вздрогнула. Горка пепла,  миновав  пепельницу, печальным холмиком разлеглась на светло-голубой скатерти. Что взволновало его? Непривычное имя Эстебан, или недопустимая интимность вопроса?
 Устранив чайной ложкой следы случайной оплошности, наш собеседник вновь скользнул в оболочку самодостаточного художника, дающего интервью.
  - Мне не было тяжело. Поймите одну простую вещь. Творческий механизм – это набор мотиваций. Прежде всего – потребность выразить переполняющие тебя чувства. На втором месте –  потребность в признании и славе... и наконец...  деньги, во все времена являющиеся материальным эквивалентом славы.
В деньгах я не нуждался. К тому времени достаточно заработал на своих картинах. Слава?  В молодости безусловно мечтал о мировой известности, но с годами понял: слава –  ни что иное, как мода. Кому-то  становится выгодно ввести тебя в моду. Ведь на модном художнике можно  хорошо заработать. Если вошёл в моду при жизни – и тебе кое что перепадёт, если  посмертно...  повезёт твоим наследникам. А я...  я просто один из многих, кто интересен изысканной, но весьма ограниченной аудитории.
Из всего названного набора мотиваций у меня к середине жизни осталась только потребность в самовыражении, но после «благополучного излечения»  и она исчезла. Внутренне иссяк, исчерпался. Рассказывать было не о чем.  Вот и замолчал.

Так мы провели последующие два дня. Альмирес давно по нескольку раз прочёл оба дневника. Казалось, всё разъяснилось и искать больше нечего, но он каждое утро находил причину, почему нужно задержаться до обеда, после обеда постоянно появлялась уважительная причина задержаться до ужина, а потом... изумительная рикина кулинария, приправленная изрядной дозой местного красного вина, полностью исключала езду на машине по горным дорогам. Мой домик у моря из пансиона для случайных туристов превратился в убежище заговорщиков.
    Эстебан, разглядывая старые фотографии, пришёл к заключению, что я – прямое продолжение линии Елены первой. Мы втроём совершали прогулки по ближним и дальним окрестностям, отыскивая уголки, которые могли бы разбудить мою генетическую память, но она упрямо молчала.
  - Мне кажется, Вы подсознательно заблокировали эти воспоминания. Почему?
 Попыталась объяснить свои ощущения, но... проклятая немота... опять, путаясь в испанских словах, перешла на немецкий.
    Эстебан, учившийся живописи в Берлине, прекрасно говорил на этом языке.
Видя мои муки, он предложил не стесняться и использовать, при необходимости, немецкие слова. Что- то вроде костылей. Рики возмутилась:
  - Так она никогда не выучит испанский. Так и будет говорить на немыслимой мешанине из всех известных ей языков.
Эстебан выступил на мою защиту:
  - Но ведь нам, кроме всего прочего, важно содержание того, что она пытается объяснить. Через год эти костыли уже не понадобятся.
Они говорили в моём присутствии с третьем лице. « Она». Так родители спорят в присутствии ребёнка о методах его воспитания.
    Обозлившись, Рики встала из-за стола и пошла к плите варить кофе.
Проследив за ней взглядом, Эстебан попытался сгладить конфликт:
  - Пожалуйста, не злись. Я дословно переведу тебе всё, что пойму, – и, наклонившись ко мне всем корпусом, заговорил мягким, отцовским голосом:
  - А ты не трусь и не спеши. Пытайся аккуратно подбирать нужные слова.
Рики, не поворачивая головы, пробубнила себе под нос:
  - Зря стараешься. Теперь она будет умышленно разыгрывать неумёху.
Так мы, не договариваясь и не выпивая на брудершафт, перешли на «Ты».
Удивление проскользнуло по краю сознания и исчезло. Мягкий, уверенный в своей правоте голос, загипнотизировал спазмы, успевшие сдавить гортань. Они исчезли, и я смогла достаточно чётко оформить в слова мысли, будоражившие меня последние дни.
  - Я не могу ничего помнить, потому что, если и нахожусь в родстве с этими женщинами, то только по боковой линии. В моей семье существует легенда, что наши предки – выходцы из Испании, но они переселились в Россию пару столетий назад. В лучшем случае я могу быть потомком  женщины с первого портрета. Помните, один из её сыновей женился на еврейке, дочери банкира, и уехал с её братьями сперва в Пруссию, а потом в Россию.
Эстебан, уперев подбородок в сложенные домиком изящные пальцы, ободряюще кивнул головой:
  - Ну и что из этого следует?
  - А то, что моих прародителей никогда здесь на было. Они не видели ни этого дома,  ни тебя, ни Филиппа де Альвареса, если таковой вообще когда-то существовал. Понимаешь теперь, что напрасно пытаешься вытащить из моего подсознания какую-то информацию. Её там нет.
Рики резко развернулась ко мне. Её глаза истекали разочарованием.
  - Этого не может быть. Вернее могло быть так, но могло быть и по-другому. Кто знает, как сложилась жизнь сына Елены первой, уехавшего в Америку. Может он тоже по торговым делам бывал в России. А многочисленные дети младшей дочери, Марии? Об их судьбах мы тоже ничего не знаем. И вообще, что мы знаем о жизни последующих поколений? Каждый из них мог побывать в России и оставить там  след.
Изложив свои аргументы, Рики вопросительно уткнулась в Эстебана глазами. Как ни ему, экстрасенсу, обладателю таинственной генетической памяти быть главным арбитром в таинствах моего рождения?
Вопреки ожиданиям, арбитр совсем не таинственно потягивал вино и дымил сигаретой.
  - Ну что ты молчишь? Или я не права?
Эстебан затушил догоревшую до фильтра сигарету и, закрывая тему, легонько пристукнул ладонями по столу:
  - Меня в данный момент волнует совсем другое. Кто этот сумасшедший, изрезавший портрет? За кем он гоняется и насколько опасен? Что, если он выследил этот адрес и попытается напасть на Елену?
 Мне стало не по себе. Предположение и в самом деле было не из приятных.
Рики, пытаясь успокоить не только меня, но и себя, высказала первое, пришедшее в голову, объяснение:
  - Я часто читала, что бывают психи, ненавидящие искусство. Может он – один из таких?
Эстебан взвесил на открытых ладонях тяжесть возможных  «за» и «против».
  - Может и так. Но с другой стороны... Кому он мстил? Картине или женщине? А если женщине, то какой из двух? Филипп сказал: «Никогда не прощу! Ложь длинною в жизнь». Елена вторая, актриса, назвала крест на щеке расплатой за тридцатилетнюю ложь. Почему этот тип вырезал на картине именно крест? Почему он сказал: « Это тебе за тридцать лет лжи»? Кто он?
Вопрос повис в воздухе, и было уже слишком поздно снова углубляться в догадки.
Стало ясно только одно  -  ближайшие дни нам предстоит всем вместе провести в этом доме.
 Дни эти стали  незабываемыми. И не только для меня. Утром я, как обычно, уселась с чашкой кофе и сигаретой в нише  окна. Первый же глоток был отравлен возмущённым окриком Рики:
  - Как можно курить натощак! Я уже не говорю про цвет лица, но ни один желудок не выдержит такого издевательства! Затуши сигарету!
Я онемела от удивления... и послушно затушила сигарету.
Последующие дни опёка надо мной начала стремительно набирать обороты. Эстебан возражал против утренних купаний и овощных диет. Рики – против лежания на солнце с непокрытой головой и использования в речи немецких слов. Короче, эти двое  узурпаторов, не спросив разрешения   ни у мэрии, ни у меня, удочерили «бесхозного, брошенного на произвол судьбы ребёнка». При этом Эстебан и Рики не разыгрывали супружескую пару. Он был полноправным отцом. а она... скорее близкой родственницей, помогающей вдовцу воспитывать избалованную, своевольную барышню.
Как чувствовала себя в этой семье своевольная барышня? Изумительно! Я всегда мечтала о таком отце. Авторитетном, строгом, любящем и удивительно привлекательном. Как чувствовала себя Рики? Кажется, так же комфортно, как и я. Воспитавшая в одиночестве троих детей, она впервые отведала настоящей семейной жизни. Упрямо отстаивать свои принципы, сердиться,  обижаться, но... окончательное  решение предоставлять умному, уверенному в себе спутнику жизни. Наконец кто-то другой с радостью перенимал ответственность  на себя.
Зачем эта игра нужна была Эстебану? Думаю, он наяву переживал то, о чём  грезил последние четверть века. Перенёс на меня чувства, которые испытывал его предок к своей дочери.
Через несколько дней я поймала себя на том, что трусливо прячусь за угол дома, закуривая очередную сигарету. Вытирая чашки, выстраиваю их на полке, как солдат на параде: по линейке и  ручками в одну сторону. Рики, фанатичная поклонница порядка, постоянно ругала меня за хозяйственную безалаберность.
 В промежутках между воспитательными манёврами мы  продолжали разгадывать  шараду.
Полнейшей загадкой по-прежнему оставался Филипп. Кем он был на самом деле?
  - Эстебан, а ты помнишь его лицо или голос?
 Экстрасенс опять раздражённо пожал плечами.
  - Сколько можно повторять. Я не смотрел это кино. Это – как сон, когда чувствуешь присутствие каких-то людей, знаешь, кто они, общаешься с ними, испытываешь радость, страх или беспокойство, но не видишь их.
  -  Хорошо, попробуй описать чувства, которые испытывал к Филиппу.
Эстебан, как в тот день в музее, стоя перед картиной, прикрыл глаза и внутренне отстранился от « здесь и сейчас».
  - Боюсь, мои ощущения  не совсем объективны. Слишком сильно влияние дневника. Но... Мне кажется, я его не любил. Более того, он вызывал у меня раздражение.
  - Раздражение? Но ведь Елена писала, вы были почти  братьями?
  - Если не ошибаюсь, ты – психолог. Разве братья всегда относятся друг к другу с симпатией? Знаю одно; поначалу он был мне просто не симпатичен. А потом... неприятен. Легкомысленный пустозвон, показушник. Врывался, подобно смерчу, в наш дом, очаровывал всех подряд, демонстрировал свои таланты и улетал. Нечто вроде куртизанки. Появится, пококетничает, очарует и исчезнет, оставив в воздухе шлейф пряных, назойливо пахнущих духов.
 Меня поразила страстная энергия, заполнившая довольно стандартное суждение одного мужчины о другом. И потом... это « мне». Кому был несимпатичен Филипп? Мигелю-Эстебану, или Ансельмо- Эстебану? Хотя возразила совсем нейтрально:
  - Но он был действительно очень обаятельным юношей.
На этот раз Ансельмо взорвался не на шутку:
  - Да, для тебя. Ты вцепилась в него, как утопающий за соломинку! Думаешь, я не видел, как одинока и несчастна ты была в нашей семье? Мы были для тебя  чужими, чопорными аристократами. Почти врагами. Разве не так?
  - А чего ты ждал, увозя меня из дома?

Упрёк вырвался сам по себе. В следующий момент мне стало нехорошо. Господи, кто мы сейчас? Опять эта проклятая путаница прошлого с настоящим.
Подняв ладони вверх, я объявила паузу.
  - Не хватало  только переругаться из-за наших предков. Мы опять погрузились в их роли. Но ведь мы – не они, и делить нам нечего. Пора расходиться.

Но через час  опять сидели все вместе и говорили о прошлом.
  - Я подумал, почему именно «Полёт» стал моей первой грёзой. Наверное, это было самым сильным потрясением, запечатлевшимся в генетической памяти. В тот день дочь впервые признала меня, впервые увидела во мне не только врага. Взлетев в небо, я вернул себе своего ребёнка. Это было днём рождения моего отцовства. Понимаете, что я имею ввиду?
Рики охнула.
  - Боже, какое совпадение!
Она опять торопливо листала дневник, с которым, похоже, не расставалась даже ночью.
  - Смотрите, что писала об этом Елена: « Этот день мне запомнился на всю жизнь. Я впервые почувствовала, что у меня есть отец»
Эстебан потёр пальцами виски.
  - А ещё я думал о Филиппе. Помните « грёзу» перед свадьбой? Я был очень несчастен. Не хотел этого брака. Ведь он ни когда не любил мою дочь, и был для неё по-настоящему опасен. Вечно лез в политику. И не просто лез. Ему всегда нужно было быть на виду.
  - Тогда почему принял предложение? Ведь можно было отказать?
  - Я мог отказать ему, но не тебе. Не имел права. ... сколько можно ломать жизнь своему ребёнку?   Господи, это вечное чувство вины перед тобой и перед ней!
  - Ты имеешь ввиду мою мать?

Проклятье! Я опять озвучиваю роль Елены!
  Украдкой взглянула на Эстебана. Крутя в руках кофейную чашку, он, будто гадая на кофейной гуще,  разглядывал узоры, расплывающиеся по полупрозрачной фарфоровой поверхности..
  До чего красиво его лицо в профиль! В этом ракурсе я всегда лучше постигаю внутреннюю суть людей. Как часто красивые лица, повернувшись в профиль, становятся безобразным. Особенно те, что по своему строению напоминают треугольник, вершиной которого является нос. А профили с короткими, вздёрнутыми вверх поросячьими пяточками? А толстые носы, нависающие над тонкими, невыразительными губами, или венчающие их бесформенной, вытянутой в горизонтальной плоскости, башенкой? Это может показаться смешным, но почему-то именно носы раскрывают мне суть человеческого характера, будто они, как антенна, принимающая сигналы внешнего мира, несут ответственность за прожимаемую человеком жизнь. Когда видишь лицо в анфас, выражение глаз и рта отвлекает внимание от этих диспропорций.
    Профиль Эстебана был великолепен. Потрясающая гармония изящного, слегка изогнутого носа, ровной линии лба и подбородка, уравновешенные выпуклым затылком, прикрытым густой, волнистой, седой шевелюрой.
Он удочерял меня с сатанинским упорством, а я... я, любуясь его профилем и руками, испытывала далеко не дочерние чувства.
   Едва осознав их,  рванулась в атаку. Достала из кармана сигареты и, налив себе чашку кофе, демонстративно закурила. Рики издала возмущённый возглас:
  - Сколько можно говорить...
Я, предостерегающе посмотрев ей в глаза, подняла вверх открытую ладонь, призывая  к молчанию:
  - Вам не кажется, что мы заигрались?  Скажу честно, меня в данный момент значительно больше волнует настоящее. Придурок, порезавший картину. Может позвонить в полицию и узнать, удалось ли найти этого сумасшедшего?
Резкий переход к реализму мгновенно отрезвил моих собеседников. Игра закончилась.
Ещё час или полтора мы обсуждали организационные вопросы, а потом... потом мои гости, смущённо распрощавшись, разъехались по домам.
Уже садясь в машину, Эстебан, вежливо пожимая мне руку, посоветовал навестить парижскую подругу.
  - Так спокойнее. Зачем без нужды рисковать? Тем более, она давно засыпает тебя приглашениями.
Дом опустел. Наступило облегчение. Неделя в пограничном состоянии между реальностью и бредом оказалась почти непосильной нагрузкой для моей нервной системы.
Слегка отдохнув, я улетела в Париж к Марьяне и Жаку.




                Глава 3


Марьяна и Жак – особая страница моей жизни. С Марьяной мы познакомились на факультете радиофизики. Единственные девушки в сугубо мужской, ориентированной на карьеру компании. Внешность соученицы потрясла меня с первого взгляда.
  В ней всего было много, даже слишком. Длинные, густые светлые волосы,  голубые глаза куклы Барби, великолепные женские округлости, размещённые на длинных, чуть полноватых ногах. Девушка была великолепна... когда стояла и не двигалась.
Стоило ей тронуться с места,  тут же начинались катастрофы. Зимой каждая замёрзшая на тротуаре лужа, осенью – каждый мокрый лист, летом... да что и говорить. Даже у идеально круглого стола она находила острый угол, оставлявший синяк на розовой, бархатной коже. Сегодня, сидя в аэропорту в ожидании самолёта на Париж, я вспоминала её самую судьбоносную  катастрофу.
        Однажды, проходя мимо Пассажа, мы наткнулись на очередь. Начавшись у входа с Невского проспекта, она медленно, как сквозь мясорубку продвигалась к противоположному выходу, где с небольшого прилавка продавали великолепные импортные туфли. Часов через пять, перемолотые до неузнаваемости, мы были выплюнуты перед входом в театр Комиссаржевской, трепетно  прижимая к себе вожделенные коробки.
  День спустя, облачённые в новые туфли, втиснулись в трамвай, бодро мчавшийся по Адмиралтейскому проспекту. Он уже подъезжал  к остановке. Двери зашипели и раскинули складчатые створки. Вдруг... вагон лязгнул металлическими частями, подался вперёд и спрессовал толпу в тугой, визжащий комок. Марьяна проталкивалась к выходу, волоча меня за собой. Она уже опустила ногу в модной туфле на ступеньку... но  трамвай дёрнулся почему-то назад, а потом снова вперёд. Кто-то, не справившись с ускорением, ткнулся в меня, а я по инерции передала толчок дальше,   впечатавшись в тёплую, рыхлую спину Марьяны.
  В воздух взмыли потерявшие управление руки, а сумка с остатком стипендии совершила вынужденную посадку на тротуар. Ужасающий треск то ли обломившегося каблука, то ли лопнувшей по швам юбки. Нет,  всё же  юбки... пухлая, перетянутая тонким, капроновым чулком нога взметнулась вверх. Марьяна с размаху рухнула на  стоявшего на остановке мужчину...  и распласталась на нём как подушка, вывешенная  на забор для просушки. 
  Мужчина пошатнулся, сделал попытку упасть, но, пробалансировав несколько секунд, удержался в вертикальном положении.
Едва опомнившись, бережно снял  свалившийся на плечи груз и поставил на землю. Тёмные, обрамлённые короткими ресницами, глаза постепенно наполнялись восторгом: 
  - «Пресвятая дева! Вот это подарок!» –  возвестил приятный, низкий голос с явно выраженным иностранным акцентом. 

  Рядом с роскошной Марьяной иностранец казался хрупким и беззащитным, но... Он не собирался ни с кем делиться подарком  Пресвятой Девы.
Мужчина оказался французским журналистом. Крупное парижское издательство отправило его на двухгодичную стажировку в Ленинград, где он изучал русский язык, литературу, нравы и политическую обстановку.
Оставшийся год он потратил на завоевание Марьяны, утверждая, что непосредственный контакт с местным населением значительно ускоряет процесс обучения. Процесс ускорился настолько, что к окончанию курса Марьяна была уже беременна.
Перессорившись со всеми родственниками, она согласилась на брак с Жаком Кольбером.
Это был мужественный поступок. В те времена брак одного из членов семьи с иностранцем   оборачивался для остальных полной катастрофой. А тут... если бы ещё Польша или Чехословакия, на худой конец ГДР, но капиталистическая Франция...
Регистрация проходила во Дворце  Бракосочетания на улице Петра Лаврова. Я была свидетелем невесты.
Марьяна с Жаком называли меня то свахой, то крёстной матерью, то Пресвятой Девой,  одним пинком подсадившей невесту на плечо жениху. 
Родители выгнали Марьяну из дома, вышестоящие организации – из института и  комсомола.
На деньги, оставленные Жаком перед отъездом, мы сняли крошечную однокомнатную квартиру,  в которой моя подруга появлялась только вечером. Днём она носилась по инстанциям, добиваясь разрешения на выезд во Францию. Все попытки заканчивались отказом.

Жак выхлопотал командировку в Ленинград перед самыми родами. Восторженно прыгал на одной ножке под больничными окнами, узнав о рождении сына  - Пьера Кольбера. Но возвращаться домой пришлось одному. Марьяне и Пьеру разрешения на выёзд так и не дали.
Тем, кто провёл полжизни в Советском Союзе, хорошо знакомо слово «отказник». Это тот, кому ни жить не давали, ни уехать.
    Родители пытались воздействовать на мой разум:
  - Мало того, что еврейка, так ещё и в чёрные списки кэгебистов лезешь! Да тебя из-за этой дружбы и дворником на работу не примут. Пусть Марьяна сама со своим французом разбирается. Но разве могут быть родители авторитетом?

Игнорируя их вопли, почти год прожила с подругой  в однокомнатной квартире. На нервной почве она растеряла все женские округлости, молоко пропало, Пьер орал, а инстанции  молчали.
Уж не знаю как Жаку удалось настропалить своего шефа, главного редактора одной из крупнейших парижских газет, но в итоге КГБ в одночасье вышвырнуло предательницу  за пределы коммунистического рая, решив, что легкомысленная девица не стоит международного скандала.
Жак убедил меня не светиться в Аэропорту. Мы попрощались дома, как думали, навсегда. 
Прогнозы родителей не оправдались. На работу по специальности меня взяли... к сожалению. За три года  облучилась настолько, что последующие двенадцать лечилась от бесплодия.
Но всё в жизни меняется. Началась перестройка, и из Парижа пришло первое письмо.
К тому времени я успела родить двух дочерей, переучиться с радиофизика на психолога, поработать экскурсоводом, напечатать в серьёзных журналах несколько рассказов и накопить, как полагается, целый ворох не только успехов, но и разочарований.
Мы не слышали друг о друге почти двадцать лет. И вот, умирая от волнения, я встречаю их в Аэропорту. Всех четверых. К сыну Пьеру они добавили дочку Элен, названную  в мою честь.
Эту изумительную пару, несмотря на временные изменения, я узнала сразу. Жак выглядел крепче и значительнее, Марьяна, моя изумительная Марьяна, сменила юношескую пышность на зрелую статность. Дети были под стать родителям: светловолосый, голубоглазый,  Пьер и изящная, темноглазая Элен.
Их жизнь была великолепно налажена. Марьяна, надо же, какое совпадение, переучилась на психолога в Париже, защитила диссертацию и владела уже десять лет собственным психотерапевтическим праксисом.
Жак занимал пост заместителя главного редактора в той самой газете, где когда-то начинал  карьеру, совмещая журналистскую деятельность с изданием  журнала на русском языке.
До моего отъезда в Германию они побывали у меня в гостях два раза, а я выбралась в Париж только из Ганновера.
С тех пор мы регулярно обменивались визитами. Последний раз они посетили меня  год назад, когда я замыслила переезд в Андалузию.
Друзей это решение возмутило:
  - Совсем разум потеряла! Уж если уезжать из Германии, то поближе к нам. Что ты потеряла в этой глухомани? Ни культуры, ни близких людей!
Я молча выслушивала разумные аргументы, не находя подходящего объяснения. Чем-то притягивала меня эта глухомань. Но чем? Тогда не имела ни малейшего представления. Не знала, что зовут к себе дневники.
Вообще та встреча с друзьями стала для меня судьбоносной. В один из вечеров Марьяна разразилась критикой в адрес моей профессии:
  - Не понимаю, как ты, с двумя высшими образованиями, могла так низко пасть! Пятнадцать лет подтирать задницы немецким старикам! Это же немыслимо!
  Мне стало обидно за уникальный жизненный опыт, за пережитые дружбы, за самый эмоционально насыщенный период жизни. И эта обида прорвалась во фразе, ставшей потом эпиграфом к   «Запискам из дома для престарелых»:
  - Ты думаешь,  это – конец жизни? Ничего подобного. Это всего лишь новая сцена, на которой жизнь продолжается.
Один раз открыв рот, уже не могла остановиться. Из меня, как из завалившейся на бок корзины, сыпались истории о людях, подаривших на прощание особое восприятие вкуса слова « Последний».
Остановилась не потому, что иссякла. Случайно наткнулась на удивлённый взгляд Жака:
  - Слушай, ведь это – потрясающе! Никогда не думал о старости в таком ключе. Даже дух захватило. Ты должна написать то, о чём рассказала. Серию рассказов о «Закате». Эта тема...  совершенно уникальна. Ведь когда-то ты очень неплохо писала.
   Я ещё не отошла от воспоминаний, и неожиданный поворот слегка обескуражил:
  - Ну и что? Предположим напишу. А что дальше? Кто будет это читать?
Жак уже вернулся к своему бизнесу:
  - Как кто? Я опубликую эту серию в своём журнале сперва на русском, а потом переведу на французский. Мне катастрофически не хватает хороших материалов. Современные писатели закидывают либо крутой эротикой, либо жестоким криминалом. А тут... Короче. Я жду твоих рассказов, нравится тебе это или нет.
       Так, одним взмахом руки, новоявленный крёстный отец определил палитру моего «Заката».
Тогда я еще не встретилась с дневниками и не знала, что рассказы всего лишь один из оттенков в предстоящей фантасмагории красок.

               

Как всегда, Марьяна и Жак подготовили полновесную культурную программу, заполнив дни до отказа. Концерты, выставки, замки Луары, уютные ресторанчики и магазины. Марьяна требовала от меня полного обновления гардероба:
 - Эту юбку я вижу на тебе уже пятый год. Не знаю, как тебе, но мне она до оскомины надоела.
Я пыталась отстаивать право любимой юбки на дальнейшее существование:
  - По-моему, она всё ещё хороша.
  - Хороша... что бы протереть машину после мытья. А блузка! Такие у нас не носят даже безработные бабушки.
  - Неужели у вас есть бабушки, которые ещё работают?
Марьяна  подбоченилась и горделиво выпятила грудь:
  - Экземпляр первый. Выставочный Уже трижды бабушка, а если так пойдёт дальше,           то Надин скоро превратит меня в прабабушку. При этом всё ещё работаю. А посему сегодня в первую половину дня идём по магазинам, а во вторую... на приём к психотерапевту.
 Едва обретя дар речи, трусливо поинтересовалась:
  - А кого лечить будем? Продавцов или покупателей?
Марьяна загадочно промолчала и подтолкнула меня к двери.
После утомительного, но плодотворного шоппинга, за чашкой горячего, вязкого шоколада, подруга рассказала, наконец, о цели предстоящего визита.
Психотерапевт много лет проработал с деятелями культуры. Помогал талантливым личностям справляться с творческими кризисами. На его счету две диссертации и бесчисленное количество печатных работ о психологических особенностях  одарённых людей, посвятивших свою жизнь искусству. Когда-то Марьяна дала ему почитать оба дневника. Узнав, что я в Париже, психотерапевт высказал желание поговорить со мной об этих рукописях.
Знаток человеческих душ, полноватый, моложавый, или молодящийся мужчина, уютно расположился в рабочем кресле. На столе, как и принято у деловых людей, неровными стопками громоздились листы бумаги. Мы заняли места по другую сторону стола. Я в качестве пациента, Марьяна как переводчик.


Я хотел поговорить о втором дневнике. Мне очень понравился его литературный стиль. Автор прекрасно описала не только культурную и политическую атмосферу своего времени, но и, так называемый, технический прогресс. Я имею ввиду историю зарождения фотографии и самолётостроения. Одним словом, создала великолепный интерьер своего времени, но...
Я насторожилась. Но что?
  - А то, что её самой никогда не было в этом интерьере.
  - Как? Она не жила в то время? 
  - Жить то жила. Не в этом дело. Дело в том, что она  ни когда не была актрисой.
Я онемела.  Откуда Вы это знаете?
  - Милые дамы, почти тридцать лет я провёл в этом кабинете с  одержимыми людьми. Человек, посвятивший жизнь своему призванию – это совершенно особый склад личности. Их  называют тонкокожими. Они воспринимают окружающий мир гораздо острее, чем мы, а потому очень ранимы.  Одержимые... простите, что употребляю понятие, которое их наверняка оскорбило бы, но именно в этом  суть подобных людей. Они реагируют на внешний мир экстремально болезненно. Им невероятно трудно справляться с потоком раздражителей, которые заставляют их постоянно страдать. Собственно это страдание с одной стороны является движущей силой  самовыражения через искусство, а с другой... Это ниша, в которой они ищут спасения от постоянной режущей боли. Понимаете, что я хочу сказать?
  - Приблизительно. Энергия,  бурлящая внутри, требует  выхода.
  - Именно так. Но это ещё не всё. Эти люди ощущают себя избранными, пришедшими в    мир, что бы исполнить свою миссию, и не дают себе  права исчезнуть бесследно. Признание, слава – их удел и их боль. Не даром среди одержимых столько алкоголиков, наркоманов и самоубийц.
Всё, что говорил психотерапевт, было давно знакомо. Написав две диссертации, он не открыл ничего нового. Я приготовилась к  новому вопросу, но он уже поднял вверх пухленький указательный палец, собираясь выдать новую сентенцию:
  - Вы хотели спросить, какое отношение это имеет к автору дневника. Уверяю, самое прямое. Миссионеры излучают особую энергию, которую я ощущаю уже в тот момент, когда они входят  в кабинет, а через пять минут разговора знаю наверняка, кто он.
Текст, написанный Вашей дамой, прочёл раза три. Можно сказать, выучил  наизусть. В ней нет куража, заставляющего человека выходить на сцену.  В ней этого нет.
Мне стало обидно за свою предшественницу. Как будто мне самой бросили в лицо: « В тебе нет ничего интересного. Ты – пустой орех.  Гремишь, не имея внутри никакого содержания.» Захотелось защитить честь отбракованной психотерапевтом женщины.
  - Но как же описанные ею с такой достоверностью игровые техники, или работа над ролями?
Правая ладошка огладила чисто выбритый подбородок и, присоединившись к левой, выстроила  на уровне груди уютный, округлый домик.
  - Она действительно училась в театральной школе, сыграла в выпускном спектакле, получила предложение руки и сердца от учителя, но...
Наш мучитель выдержал многозначительную паузу, поиграл руками, разглядывая розовые, отполированные ногти, и, наконец, продолжил свою версию:
  - Помните сцену на берегу Сены? Девочка мучительно решала вопрос « Быть или не быть». В своем дневнике она записала приблизительно так: «...тогда, в окружении плакучих ив, я выбрала театр».
Отполированный указательный палец, разрушив округлую гармонию, поднялся вверх и пробуравил отверстие в сгустившемся, упругом воздухе.
  - На самом деле, и я в этом абсолютно уверен, она решила « Не быть». Ни театра, ни мужа -  учителя, ни разочарованных родственников. Она выбрала нормальную, уравновешенную жизнь. Вот так то.
Меня раздражала его жестикуляция. Можно подумать, эти руки управляют миром. Одним взмахом пухлой ладошки уничтожил жизнь человека и сидит, довольно развалившись в крутящемся кресле.
  - Как можно судить так... огульно о человеке, которого никогда не видели?
  - А мне не обязательно видеть пациента. В написанных им строчках, я чувствую его восприятие,  его энергетику.
Подобный ответ я совсем недавно слышала от Эстебана. Неужели ещё один экстрасенс?
 Прочтя мои мысли, психотерапевт подтвердил их правоту:
  - Да. Тридцать лет работы с людьми обострили мою интуицию. В данном случае я на сто процентов уверен в поставленном мною диагнозе.
 Вспомнила об Эстебане и поверила. Один экстрасенс почувствовал подлинник, другой уличил фальшивку.
  - Считаете, всё, написанное в этом дневнике – фальшивка?
  - Не будьте так строги к этой даме. Естественно, она кое-что приукрасила. К примеру, знаменитость родственников. Отец – великий артист оперетты, мать – законодатель моды, сын – величайший пилот-испытатель. Но всё остальное, я имею ввиду семейные отношения, борьба за спасение сына, работа в госпитале, жуткое ранение... всё это безусловно правда.
  - А что было с мужем?
  - Думаю, она вышла замуж за хорошего журналиста. Но он быстро наскучил ей своей болтовнёй и поучениями. Истории с изменами наверняка правда.
  - А репортажи и документальные фильмы?
  - Ваша предшественница хорошо владела языком. Возможно со временем она стала неплохой журналисткой. Возможно, даже научилась снимать фильмы. Почему нет?

Великодушие и щедрость психотерапевта в отношении пациентки были просто великолепны.
  - Но что тогда означает конец? За какие тридцать лет лжи получила она свою расплату?
Мой собеседник откинулся на спинку стула, сложил руки на животе и ехидно вернул вопрос:
  - Но ведь мы – коллеги. Вы тоже психолог. Вот и скажите, о чём шла речь?

Я задумалась. Каждый из нас, при желании, найдёт множество причин для самобичевания. Тем более такие, явно интровертированные личности, как мы. Невольно поймала себя на этом « мы». Похоже, хочу  того, или нет, но внутренне уже сроднилась с обеими дамами.
  - Могу предположить, несостоявшаяся актриса всю жизнь лгала самой себе. Убеждала себя, что вполне счастлива. Хотя, нет. Скорее это было по-другому. Она тридцать лет корила себя за принятое решение. Ощущала себя  человеком,  сломавшим жизнь собственными руками.
     Оппонент с любопытством разглядывал мою правую руку, непроизвольно сжавшуюся в кулак.
  - Похоже, Вы не плохо разбираетесь в чувстве вины. Ну и за что же она была наказана?
  - Думаю,  потому и написала такой дневник. Реконструировала непрожитую жизнь, а, дописав до конца,  поняла, что на самом деле этот путь ей никогда  не был нужен.
За то и наказана , что  пустыми сожалениями отравила  себе тридцать лет жизни.

Самодовольный специалист по человеческим душам снисходительно кивнул головой.
  - Не исключаю, что эта версия имеет право на жизнь. У Вас есть ещё какие-либо вопросы?
  - Да. Самый последний. Я рассказывала о нападении на картину. По-Вашему, кто это мог быть?
  Психотерапевт брезгливо поморщился.
  - Вообще-то вандализм –  не моя епархия, но... Лет сто назад я указал бы пальцем на дядюшку нашей героини. На Антуана. Помните, она назвала его главным семейным антисемитом. То, как она его описывала... такой мог бы. Но сейчас... лучше всего обратитесь в полицию. Такие дела по её части.

 Три дня спустя, нежно распрощавшись с Марьяной и Жаком, я покинула Париж. Самолет плавно поднялся в воздух и взял курс на Альмерию. Я возвращалась домой. Прикрыла глаза и погрузилась в размышления. Изменилось ли моё отношение к прабабушке от того, что она струсила и не пошла в актрисы? Пожалуй, нет. Наоборот. Стала ещё ближе и понятней. Вспомнились собственные страхи перед публичными выступлениями, хотя то, что пережила я,  не шло ни в какое сравнение с выходом на театральную сцену.
 
Это случилось через три года после окончания Политехнического института. Организация, куда  попала по распределению, функционировала по принципу полупроводника. В 8 часов пропускала людей только « на вход», а в 17.00 только «на выход». В промежутке накопительная система пребывала в отключённом состоянии. Трёх лет строго режима хватило на всю оставшуюся жизнь. В один прекрасный день сбежала в открытую контору и... подала заявление на девятимесячные курсы экскурсоводов.
    Брать меня туда естественно не спешили; сугубо техническое образование, мышление, не привыкшее к свободному творчеству, и в придачу —  национальность, не согласующаяся с русской литературой. Но, по счастливой случайности,  в группе « Пушкин в Петербурге» оставалось свободное место, на которое не было других  претендентов. Слушатели платили за обучение сами, а поскольку деньги на улице не валяются,  директор согласился сплавить невостребованный товар безнадёжной дилетантке.
    Речь шла об автобусной экскурсии, длящейся три с половиной часа. Шестнадцать остановок средней продолжительностью 5 — 10 минут, общая структура которых задавалась методичной, но текст каждый писал для себя сам.
     Девять месяцев мы, как школьники, слушали лекции о Пушкине, составляли собственные версии остановок, сдавали их на проверку преподавателям и выслушивали строжайшую критику.
     Мучительное вынашивание заканчивалось не менее мучительными родами. Каждому  выпускнику назначался куратор, принимавший практический экзамен на живом объекте, в автобусе, заполненном реальными туристами.
У меня позади многолетний опыт сдачи экзаменов. Экзаменов, но не публичных выступлений. В школе, в институте они проходили  один на один с преподавателем, а тут...  пожилой куратор с бледным, изрядно помятым лицом, и автобус с пятьюдесятью  недовольными зрителями.
     Лишь сжав в руке микрофон, я поняла, что натворила! Пятьдесят пар недоброжелательных глаз, пятьдесят пар настороженных ушей, микрофон, бьющийся пленённой птицей в  потной от страха ладони, и сведённые судорогой голосовые связки. 
     Остановки сменяли друг друга медленно и уныло. Сухой, перегруженный текст застревал в горле. Но самое страшное — устремлённые на меня глаза. Зачем их так много! Презрительные, колючие, изредка сочувствующие, но в большинстве своём сонные. Я безнадёжно тонула в этих глазах, не находя под руками ни единой соломинки.
     В середине маршрута куратор потерял терпение и отобрал у меня микрофон. Я не могла на ходу покинуть место позора. Пришлось, пристыженно сжавшись в углу, досидеть до конца.
       Поездка традиционно заканчивалась на площади Искусств у памятника Пушкину. Распрощавшись с туристами, куратор присел на скамейку. На его лице проступила кислая гримаса. Он слегка поморщился, достал какую-то таблетку и устало засунул в рот. Пару минут посидел молча, пережидая пока  начнёт действовать,  собрался с мыслями и устало спросил:
          -  Вы уверены, что  всё ещё хотите водить экскурсии?
      Осталось  ли  у меня желание водить экскурсии? Естественно нет. Ещё раз стоять прислоненной к стене под прицелом  пятидесяти пар расстреливающих  презрением глаз? С этим страхом мне никогда не справиться.  Растерянно пожала плечами, приоткрыла рот, что бы выдавить  смущённое « нет», но вышедший из под контроля язык почему-то промямлил « да».
  Куратор продолжал морщиться, но, судя по порозовевшему лицу, боль начала отступать. Перехватив мой взгляд, сухо сознался:
        - Уже неделю мучаюсь с зубом. Завтра наберусь мужества и пойду сдаваться  врачу. Ладно. Если Вы так упрямы, поговорим об экскурсии. Наша тема, « Пушкин в Петербурге», значительно сложнее, чем кажется, потому что заезжена до оскомины школьными учителями.
     Слегка задумался, проверил произведённое впечатление, и продолжил:
       - Представьте себя на месте туриста. Восемь -  десять лет, учителя, экзальтированно закатывая глазки, долдонили о гордости русской литературы, о сверхчеловеке Пушкине. Люди приехали отдохнуть, посмотреть  вторую столицу, побегать по магазинам, а вместо этого опять оказались на школьной скамье. Думаете, им это нужно?
Куратор не ожидал от меня ответа. Знал, что картину нарисовал вполне убедительно.  Просто рассуждал дальше.
  - А вот познакомиться не столько с Пушкиным-поэтом, сколько с Пушкиным-человеком может оказаться не безынтересным. Вот и расскажите о нём, что знаете.
Последняя фраза вызывала сомнение. Что я могу знать о нём, как о человеке? Только то, что вычитала в тех же учебниках?
Куратор правильно отгадал мои мысли. А может не отгадал, а умышленно спровоцировал. Таблетка явно подействовала. Лицо ожило, брюзгливые складки разгладились, а в глазах заплясали чёртики. Украдкой взглянул на стоящий в трёх шагах памятник, удостоверился, что тот ничего не имеет против, и рискнул  на новое утверждение:
  - На самом деле экскурсия – это театр одного актёра. Он проводит три с половиной часа один на один с публикой, предлагая  свою трактовку. И у каждого из нас, я имею ввиду опытных экскурсоводов, эта трактовка сугубо индивидуальна.
Заметив удивление, нарисовавшееся на моём лице, он понимающе улыбнулся.
  - Не пугайтесь. Мы строго придерживаемся достоверных, проверенных литературоведами фактов, но их взаимосвязь видим по-разному. Повторяю, это – как в театре... или в кино. К примеру, сколько существует постановок Чехова, или экранизаций «Войны и Мира»? А исполнений Баха или Чайковского. Все пианисты мира пользуются одними и теми же нотами и тем не менее каждый вкладывает в исполнение частичку себя. Задумайтесь над этим и попытайтесь подойти к делу творчески. Создайте свой спектакль и сыграйте его. Будьте не только режиссером но и актрисой. Найдите правильные жесты, интонации и на забудьте про  паузы. Их воздействие  под час  сильнее слов. Уж не говоря уж о бестолковом многословии. Хотите попробовать?
     Я молча кивнула головой.
   Куратор  взглянул на Пушкина, а потом с сомнением на меня, как бы соизмеряя нашу несоизмеримость. Судя по всему, он не очень верил в мои творческие способности. Тем не менее, недовольно пожав плечами, милостиво предложил:
  - Не спешите. Поработайте месяц, или два... Сколько хотите. Позвоните, когда почувствуете, что готовы.
    В голосе явно прозвучала досада на упрямую барышню. Или на себя.  Не смог как следуют отпугнуть.
   Куратор ушёл, а я осталась сидеть с памятником. Всматриваясь в лицо, пыталась представить его в жизни.
Забавно. Сколько встречается  на пути критиков, уверенных в своей исключительной правоте! И как они умудряются сбивать с толку. Пару месяцев назад я прочла на занятиях свой первый, самостоятельно написанный текст. Начало экскурсии. Остановка у  квартиры Пушкина, где он жил после выхода из Лицея. Каким мог быть семнадцатилетний мальчик, наслаждавшийся первыми глотками свободы?
Тогда на занятии, как и сегодня, преподавательница, мучительно морщась, оборвала меня на середине и отчитала за  неуважение к гордости русской литературы. Я попыталась оправдаться: тогда он ещё не был ни классиком, ни гордостью, и никто не предполагал, что  таковым станет. Это возражение чуть не стоило  права посещения курсов. Преподавательница, подняв к потолку указательный палец, торжественно заявила:
  - Пушкин был классиком с момента рождения! И  тем, кто с этим не согласен, делать в нашей аудитории  нечего!
А сегодня критик с больным зубом столь же резко отчитал за неоправданную патетику и прославление ещё не состоявшегося героя.
Униженно склонив голову, брела по набережной канала Грибоедова и решала вопрос «быть или не быть». Как справиться с критическим многоголосьем и  собственным страхом перед провалом и позором?
Несколько месяцев очищала текст от патетической шелухи. Вчитываясь в  письма поэта, пыталась представить его живым человеком. Вечерами, сидя у телевизора, подсматривала за артистами, обучаясь их мимике, модуляциям голоса и тайнам выразительных пауз. Сложнее всего оказалось держать в узде собственную фантазию – оттолкнувшись от патетики, не впасть в фривольность.
К середине лета, сочтя себя подготовленной ко второй попытке, позвонила куратору. Судя по голосу, мой звонок его удивил; думал, избавился от бездарной барышни на всегда. На этот раз он не рискнул запускать меня в автобус. Пригласил к себе, попросив привезти  две  остановки. На свой выбор.
  Я привезла первую  и предпоследнюю. Пушкин в семнадцать. Жизнерадостный, бурлящий надеждами юноша. И двадцать лет спустя, в тридцать семь: раздражительный, подчас желчный, утомлённый жизнью зрелый мужчина.
 На этот раз куратор не морщился и не перебивал. Терпеливо дослушал до конца, кивнул и удовлетворённо сознался:
  - Чувствуется,  Вы серьёзно отнеслись к моим советам. Даже поработали над речью.
Похвала обрадовала и испугала одновременно. Раз не выгнал, значит предстоит новый расстрел.
  Но на этот раз мне крупно повезло: у куратора не болел зуб, а автобус оказался полупустой. Любители магазинов успели вовремя улизнуть, а те, кто предпочёл поездку по городу, были настроены благодушно. После трёх-четырёх остановок микрофон в руке успокоился, а голосовые связки поддались отрепетированным модуляциям. У памятника Пушкину расстрел завершился помилованием.
Попрощавшись с группой, куратор, как и в прошлый раз, присел на скамейку. По-видимому это было его ритуалом.  Надев очки,  заполнил наряд, расписался и протянул мне:
  - Ну что. Вполне приемлемо. Этот протокол отвезёте в канцелярию и получите свои корочки. Только не расслабляйтесь. Ещё многому придётся учиться. Одно утешает, Вы, похоже, обучаемая.
Я с благодарностью приняла протянутый листок и собралась уходить, но куратор, указав рукой на скамейку, велел задержаться.
  - Я ещё не закончил. Разве Вас не интересуют подробности? Например, зачем так судорожно цепляться за собственный текст? Ведь сами заметили, что, четвёртую и пятую остановку явно перетянули? Но вместо того, что бы закруглиться и ехать дальше, начали тараторить, втискиваясь во время. Это на школьном экзамене нужно выложить всё, что знаешь, а тут важен контакт с группой. Заметили,  интерес ускользает, жмите на тормоза и съезжайте на запасные рельсы. Хорошая шутка, забавная мелочь... всё, что угодно. Людям нужен отдых от информации. Понимаете? Ведь они приехали в отпуск.
  Такой подход несколько разочаровал. За последний год, выискивая и перерабатывая немыслимые пласты материала, я погрузилась в абсолютно новый для меня мир. В атмосферу  девятнадцатого века. Почувствовала себя в нём дома, и он нравился мне гораздо больше двадцатого. Я мечтала поделиться новыми знаниями и привязанностями с экскурсантами, а куратор утверждает, им это совсем не нужно. Разочарование, огорчив  душу, вырвалось наружу в виде привычной иронии:
  - Не понимаю, зачем тогда туристы заказывают эту экскурсию? Заказали бы лучше билеты в Цирк.
Оппонент не обиделся. Ответил вполне серьёзно:
  - А большинство её и не заказывает. Приезжают по профсоюзным путёвкам с обязательной программой. Но в наших силах сделать обязалову незабываемой. Втянуть группу в диалог, увлечь... Первый момент – залог успеха. Вошли в автобус, присмотрелись к лицам, настроились на их волну... Я, к примеру, заранее в наряд заглядываю. Что за группа, откуда, какого уровня.  Главное, не навязывать своё восприятие. Пусть сами выберут то, что им созвучно.
Куратор встрепенулся, посмотрел на часы, резво вскочил и бросил уже на ходу:
  - Пора. Через час новая группа. На этот раз Тютчев. Надо ещё успеть перекусить.
Подал  руку и через секунду скрылся в пёстрой толпе, заполонившей улицу Бродского. А я, переняв его ритуал, обратилась  к памятнику:
  - Похоже, предстоят серьёзные строительные работы – прокладка запасных рельсов.
Свободно откинутая в сторону правая рука поэта подтвердила мои опасения:  запасные рельсы  требуют осторожности. Нередко заводят в тупик.

  В ближайшие годы советы куратора стали моим золотым запасом, хотя не ошибся и памятник. Нередко заезжала туда, где и не предполагала оказаться. Как тогда, с группой дальнобойщиков.

 ... Водитель автобуса отвёл меня в сторону и, смущённо глядя под ноги, тягуче предупредил:
  - Тут такое дело... Сегодня везём дальнобойщиков, героев труда. Путёвки в Питер  ребята выиграли в соревновании. Короче... мужики вчера слегка попраздновали, засиделись допоздна... ну... выпивали значит. Так что, если можно, говорите потише. Пусть ребята подремлют..
Он уже почти скрылся в кабине, но передумал и опять спустился на землю:
  - Хотя так уж сильно не халтурьте. Ориентируйтесь на Егорыча, на бригадира. Он у нас порядок любит, – и, указав глазами на громилу, развалившегося на первом сидении, добавил, –  вот этот. С усами.
Усатый, пересчитал своё мирно дремлющее хозяйство и  кивнул головой. Автобус стартовал.
Вооружившись микрофоном,  я, как предписано инструкцией, представилась, назвала тему экскурсии и продолжительность поездки. Егорыч, вызывающе скрестив на груди руки,  спросил:
  -  Что,  три часа будете рассказывать о  классике русской литературы?
Подхватив налету брошенную  перчатку, аккуратно вернула её обратно:
  - Пушкин был не только поэтом, но и человеком, причём не очень счастливым. А в классики его   произвели   пол века спустя.  Посмертно.
С последнего ряда раздался хриплый голос:
  - Надо же, ребята! Нам, похоже, больше повезло. Героями при жизни объявили.
Вспышка смеха разбудила прикорнувшую группу. К первой квартире Пушкина они подъехали в полном составе и почти протрезвевшие.
По мере продвижения по маршруту, классик постепенно завоёвывал симпатии дальнобойщиков: и в Лицее  был далеко не лучшим,  и перед  авторитетами спины не гнул,  был любим женщинами, но  не обласкан ни властью, ни судьбой.
Внезапно подал голос пожилой мужчина, до сих пор не участвовавший в беседе. Он как раз получил пачку пущенных по кругу портретов Пушкина:
  - Надо же! Красавцем не назовёшь, а бабы липли, будто к банке с мёдом. Совсем как наш Колька. Чем вы только бабёшек приманиваете?
Все обернулись к цыганского вида парню с клочковатой головой и озорными глазами. Тот,  тряхнув  нечесаными кудрями, плавно повёл плечом и важно протянул:
  -  Бабам не красота нужна, а обхождение.
Маршрут подходил к концу. Последние годы жизни. Квартира на Мойке. Конфликты с властью, с друзьями, четверо детей, две засидевшиеся в девицах свояченицы, постоянная нехватка денег и полные нежности письма к жене, которые я читала наизусть.
 На пути к Чёрной речке, к месту  дуэли с Дантесом, Егорыч загрустил. Чуть позже, развернувшись лицом к притихшим героям, строго спросил:
  - А знаете, что будем делать сегодня вечером, когда вернёмся на базу?
Ответ не заставил себя ждать:
  - Понятное дело. Выпьем за Пушкина. Хороший мужик был.
Бригадир поскрёб пятернёй голову и уточнил:
  - Это обязательно. Помянуть его – дело святое. Но сперва сядем письма бабам своим писать.
Мужики недоверчиво воззрились на начальника. Не спятил ли? Но начальник не спятил. Он, правильный мужик,  знал, чего хочет:
  - Сами подумайте, балбесы. У Александра Сергеевича жизнь тоже не сахарной была. Может потяжелее нашей, а жёнку свою как баловал! Какие письма ей писал! Ясное дело, Наталья красавицей была, но наши то... может ещё получше будут. Неужели доброго слова  не заслужили?
Мужики загудели, выражая полное согласие с бригадиром. Оставшийся путь был посвящён жёнам.
Слава богу, на месте дуэли мы оказались одни, потому как язык, на котором «подлецу Дантесу» желали десять раз перевернуться в гробу, состоял сплошь из не литературных междометий.
Я прощалась с группой на Площади Искусств. Дальнобойщики десять раз поблагодарив за поездку, расселись по местам, а Егорыч всё ещё топтался снаружи, вопросительно посматривая на памятник. Наконец, отбросив последние сомнения, вытащил из кармана пригоршню мятых бумажек и протянул мне:
  - Ты уж не обижайся, сестричка, но мужики тут по рублю скинулись. Для тебя. У нас так положено.
И, склонив голову перед поэтом, окончательно постановил:
  - Настоящий мужик был. Наш человек.


     Самолёт пошёл на посадку, я очнулась от воспоминаний и вернулась в реальность. Надо же, куда занесло! Почему, начав с решения Елены второй « не быть»,  вспомнила об экскурсиях? Ах, да. Речь шла о страхах, публике и критиках.  Хотя нелепо сравнивать выход на сцену парижского театра с поездкой в автобусе. Мои учителя и критики не писали статей в газетах, продававшихся на каждом углу. Они не воздействовали на туристов. Мои зрители всегда имели право выбора: либо слушать экскурсовода, либо, отвернувшись к окну, любоваться проплывающим мимо городом. В любом случае они не оставались внакладе. Безусловно находились желающие оставить запись в «Книге жалоб и предложений», но и это обсуждалось, как правило, в кабинете начальства в личной беседе с провинившимся.
Но, пережив заново свои страхи, я полностью поняла и оправдала  прабабушку. Стоит ли просвещать толпу? Сегодня она осыплет кумира цветами, а завтра, по команде продажного критика, вываляет в грязи. Извечный вопрос творческих личностей: стоит ли слава таких жертв?
      Машина, дважды подпрыгнув, мягко покатилась по посадочной полосе. Еще десять минут и  сияющая Рики, раскинув руки, загребёт меня в свои объятия. 

Едва влетев в дом, Рики помчалась на кухню варить кофе и разогревать заранее приготовленный обед. А я разложила на столе подарки. Сперва протянула картонную коробочку перетянутую цветной лентой. В её успехе была абсолютно уверена. Две  китайские, тончайшего костяного фарфора кофейные чашечки, случайно обнаруженные в  антикварном магазине. Схватила, не сомневаясь. Знала,  для Рики кофе –  не напиток, а ритуал, и наслаждалась она  им только из соответствующей посуды. 
   Подруга, прихватив двумя пальцами тончайшую, изящно вылепленную ручку, подняла чашечку против солнца, любуясь  проступающим в донышке пейзажем. Наигравшись с чашками, вопросительно взглянула на пакет, который я всё ещё сжимала в руке.
Именно этот, купленный по инициативе Марьяны подарок, вызывал опасения. Я бормотала какие-то извинения, а Рики уже натягивала выскользнувшую из пакета  блузку тончайшего натурального шёлка. Цветастое чудо обтекло пластичными складками  рикины округлости, фривольно выставив на всеобщее обозрение роскошное декольте. 
   Изучая своё отражение в зеркале, строго спросила:
  - Себе, надеюсь, тоже такую прихватила?
Я опять  занудила, пеняя на Марьянин вкус:
  - Мне тоже нечто подобное навязала. Правда другой окраски и меньшего размера.
Налюбовавшись представленной зеркалом картиной, Рики усмехнулась и заметила:
  - А подруга твоя – молодец. В отличие от нас клуш,  настоящая женщина.   А от мужей – коллекционеров есть определённая польза. Держат жён в тонусе до конца жизни. Слегка помолчала и грустно добавила:
  - Если, конечно, жёнам  Бог к красоте ещё и ума немного отвалил.
Наверняка в этот момент вспомнила о своём козле - муже, сбежавшем от бесконечных сцен ревности, закатываемых не примирившейся с изменами женой.
Посмеявшись, мы спрятали блузки обратно  в пакеты, решив в ближайшее время опробовать их воздействие на живых объектах.


                Глава 4


Первым объектом оказался Эстебан. Я  позвонила ему на следующий же день.. Трубка выплеснула радостное приветствие:
  - Наконец то! А я уже собрался вызывать спасательную команду. Думал, заблудились в парижских магазинах.
Упоминание о магазинах вызвало некоторое смущение. Подавив некоторую неловкость, пошла в несознанку:
  - Команда потеряла бы время напрасно. Искать следовало в замках Луары. В одном из них попала в лапы Синей Бороды.  Едва вырвалась.
Трубка нерешительно попыхтела, и всё же рискнула выступить с конкретным предложением:
  - Ну, если у « Синей Бороды» ничего не вышло, может мне повезёт больше. Мог бы показать прелестный  городок со старой керамической фабрикой. Очень живописное место.
Если, конечно, у Вас  нет других планов.
Было бы несусветной глупостью отклонять подобное приглашение. Ведь в шкафу разместился целый ряд парижских обновок, требующих немедленной демонстрации.

 Припарковала машину на въезде в город и двинулась навстречу  поджидавшему меня Эстебану.. Похоже он, как и я, провёл перед зеркалом не менее получаса. В итоге мы оделись, как близнецы. На мне – серебристо-голубая блузка, подобно греческому хитону стекающая с плеч мягкими складками, белая, плещущаяся вокруг ног юбка и плетёные, римско-греческие сандали на небольшом каблучке.
   Эстебан ( какое совпадение!)  выбрал рубашку того же цвета, великолепно оттеняющую его смуглую кожу и яркие, серо-голубые глаза. Светлые джинсы очень ловко подчёркивали длинные ноги и отсутствие свойственного нашему возрасту отвислого живота.
Мы осмотрели друг друга и смутились. Застыдились своего кокетства. Хотя... чего тут стыдиться? Нам обоим хотелось понравиться, и мы знали, что издали всё ещё похожи на молодых.
  Городок действительно оказался прелестным. Горбатые, выстеленные брусчаткой, узкие улочки. Дикие бегонии и мальвы на тонких, кривых стеблях,  рвущиеся из мрака нижних этажей к солнцу.
Город был бы ещё романтичнее, не захлебнись в местной керамике. Фабрика буквально утопила его в своих поделках. Ярко раскрашенные плошки, вазочки и  фигурки, переполнив местные лавки, выплёскивались на улицы, вздыбливаясь бесконечными прилавками и развалами. Казалось, даже мрачной, дождливой зимой из-за этого цветопредставления жители на заметят отсутствия  солнца.
 Пресытившись  цветовым злодейством, мы устремились к церкви, старой, полутёмной и прохладной.
Служба велась для горстки прихожан и десятка туристов. Солнце едва пробивалось сквозь сине-лиловые витражи, а орган обволакивал тяжёлыми волнами медленно перекатывавшихся звуков.
 Странное ощущение, будто это уже один раз было.  Да, было, но не со мной. Вспомнилась свадьба графини Елены де Альварес:

  « Из всей процедуры венчания моя память сохранила только три картинки: светящиеся на солнце сине-лиловые витражи церковных окон, растерянное лицо Филиппа и тяжёлые волны органной музыки, мягко уносившие нас под самый купол, а потом, так же бережно, опускавшие вниз.»

Я скосила глаза на Эстебана. Отсутствующий, нездешний взгляд, напряжённо сжатые  губы... Это не было религиозным экстазом. Скорее – медитацией в прошлом.

Тряхнув головой, он проснулся и взял меня за руку:
  - Пойдёмте на воздух. Очень душно. И вообще... Пора перекусить и выпить кофе.
Вблизи  церкви обнаружилось маленькое, одинокое кафе, скорее для местных жителей, чем для туристов. Просто, незамысловато, и главное, без местной керамики.
Вскоре на столе появился густой, рыбный суп. С натуральными креветками и безумным количеством перца, от которого у меня на лбу выступила испарина, а моего спутника окончательно протрезвила и вернула в настоящее. 
  За обедом он расспрашивал о Париже, об отзыве Жака на мои « Записки», а я поведала о диагнозе психотерапевта, который не вызвал у Эстебана особого интереса.
Покончив с едой, мы отправились на прогулку. Ноги сами выбрали какую-то  дорогу, ведущую то ли в лес, то ли в заброшенный парк. Меня интересовала реальная жизнь художника Альмиреса.   Всё, кроме успевших надоесть « Грёз». Как ни странно, он охотно отвечал на вопросы:
     - Моя реальная жизнь не так уж  романтична. Я закончил художественную школу в Барселоне, а потом, по совету любимого учителя уехал учиться в Академию Художеств в Берлин. Он считал, там лучше преподают классические навыки рисования и композиции. Хотя, как я понял впоследствии, старый идеалист здорово заблуждался.
Там я познакомился со своей будущей женой. Её отец имел собственную галерею в Альмерии. Из Берлина мы вернулись уже женатыми.  Тесть счёл меня очень перспективным художником и начал интенсивно раскручивать. Лет через пять мои картины охотно покупались изысканной, экстравагантной публикой.
 Годам к сорока я стал очень состоятельным, модным художником, обладателем умной, красивой жены и двух благополучных, одарённых сыновей. Чего ещё желать? Падение с лыж перевернуло всю мою жизнь. Дело не только в видениях. Я, как правильно выразился Ваш психотерапевт, стал одержимым, вернее – невменяемым.
Реальная жизнь потеряла смысл, жена отчаянно действовала на нервы. Стало казаться, эта банальная, практичная, крупная женщина заняла в моей жизни место, предназначенное не для неё. В мечтах витала прекрасная незнакомка, но мне ни как не удавалось её поймать.
  - Ну а что Ваша жена? Она ведь тоже была художницей?
  - Нет. Она училась на искусствоведческом. Готовилась перенять галерею отца. Единственная наследница.
Я  пыталась приноровиться к темпу ходьбы Эстебана.  Мои  ноги явно не поспевали за его нервными, размашистыми шагами. Куда он так спешит? Всё ещё надеется догнать  прекрасную незнакомку?
А жену его действительно жаль. Печален удел женщины, не попавшей в резонанс с фантазиями одержимого мужа. Чаще женщины до седых волос мечтают о сказочных принцах, поджидающих их за ближайшим поворотом, а тут мечтателем оказался мужчина... Обидно прожить нелюбимой, банальной реальностью только потому,  что партнёр гоняется за призрачной химерой.
  - А как она справлялась с Вашей одержимостью?
Эстебан наклонился и поднял с земли продолговатый  зелёный камушек.
  - Смотрите. У кого-то из кольца выпал. Похоже на малахит.
  - А может пластмассовая подделка?
Он покачал головой и ехидно усмехнулся.
  - Что-что, а подделки  от оригиналов  отличать умею. Возьмите в руку. Неужели ничего не чувствуете?
Камушек был на самом деле красив. Монотонность сочного, интенсивно-зелёного цвета, нарушалась паутинкой беспорядочно разбегающихся прожилок. Я потрогала камушек пальцами, покатала на ладони и вернула обратно.
   - Возьмите. Это Ваша находка.
Мой спутник, не поспорив даже для приличия, с довольным лицом засунул его в нагрудный карман рубашки.
  - Так что случилось с Вашей женой дальше?
  - С ней всё было хорошо. Она не страдала комплексами неполноценности. Собрала вещи и подала на развод.
  В том, как это было сказано,  не почувствовалось и толики сожаления.
  - И Вы даже не попытались её удержать?
Лицо Эстебана, за секунду до этого весёлое и расслабленное, вмиг зачерствев, приняло брюзгливое выражение.
  - Как Вы не понимаете? Я считал себя душевно больным в прогрессирующей стадии. Думал, ещё год –  два, и превращусь в полного идиота. Как можно навязывать такое  собственной семье? Её решение было наилучшим выходом для всех.
 Вспомнила о несчастных жёнах своих пациентов, годами ухаживавших за потерявшими разум мужьями, наблюдавшими распад и унизительную беспомощность тех, кем когда-то восхищались, с кем ложились в постель, от кого рожали детей. Эстебан  прав.  Лучше вовремя расстаться.
  -  Мы расстались очень цивилизованно. Без сор, без склок и делёжки имущества. Брачный контракт оказался на редкость удачным. Каждый получил, что ему причиталось.

Забавно, но меня это почему-то обрадовало. Не хотелось выслушивать историю о мародёрке жене, не только бросившей мужа в беде, но и обобравшей  до последней нитки.
  - А позже, когда произошло излечение? Вы не съехались с женой снова?
  - Не съехались. Она к тому времени снова была  замужем. И очень удачно. Её муж занимал хороший пост – председатель экспертной комиссии по оценке произведений искусства. Он то меня туда и сосватал.
Преодолев неловкость, я дала ход чисто женскому любопытству.
  - Ну а сейчас... Вы опять женаты? 
Эстебан рассмеялся и ответил тоном, каким  вразумляют упрямых детей:
  - Как можно? Ведь я до сих пор не нашёл свою прекрасную незнакомку. Кстати, почему Вы хромаете?
Последние четверть часа я действительно мучительно сдерживала желание скинуть проклятый туфель, отчаянно натиравший ногу.
  - Этот дурацкий туфель. Марьяна заставила купить последний писк парижской моды. Вот эта мода на мне и пищит. Вернее, пищит моя нога, требуя  избавления от парижской моды.
Оглянувшись по сторонам, мой спутник указал на стоявшую неподалёку скамейку.
  - До избавления не более ста шагов. Осилите?
Я скинула туфли и бодро зашагала босиком.
Нога оказалась стёртой до крови. Но... жизнь научила, надевая новую обувь, засовывать в косметичку кусочек пластыря.
Эстебан озабоченно созерцал забившуюся в рану пыль.
  - Положите ногу на скамейку и ждите. Попробую раздобыть на ближайшей заправке минеральной воды.
Он выпрямился, и мы услышали лёгкое звяканье. Осколок малахита, выскользнув из нагрудного кармана, скрылся в траве, а взрослый мужчина, подобно маленькому ребёнку, влюбившемуся в находку, исчез под скамейкой.
  - Пожалуйста, оставьте свободолюбивый камень в покое. Он не хочет никому принадлежать. Из кольца сбежал, из Вашего кармана сажал... Это не просто малахит, это Колобок.
Эстебан удивлённо повторил незнакомое слово.

  - Колобок? Кто такой?
Я уже пожалела о выскользнувшей шутке. Как объяснить иностранцу русскую, детскую сказку?
  - У нас есть такая  сказка. Колобок – круглый пирог из теста. Он катился по дороге и  от всех, кто хотел его съесть, убегал.
  - Так никто им и не полакомился?
  - Полакомилась. Лисица. Она его перехитрила и съела.
Придушенный голос из под скамейки гордо провозгласил:
  - Значит я – Лисица, вернее Лис.
Минуту спустя оттуда, где только что  торчали ноги, вылезла растрёпанная голова. Ни слова не говоря, она  поползла дальше, раздвигая траву и ощупывая землю.
  - А знаете, что я нашёл?
  - Колобка?
  - Его тоже. А ещё нашёл под травой стёртые каменные плиты. И, что совершенно удивительно, они мокрые.
  - И что с того?
  - А то, что где-то поблизости есть вода. Небольшой ручеёк. Если повезёт - не понадобится бежать на заправку.
Вскоре победный клич известил о новой находке.
Эстебан вырос передо мной, сжимая в одной руке Колобка, в другой –  мокрый бумажный платочек. Я потянулась к платку. 
     -  Прочь грязные руки. Свои я вымыл под проточной водой,  – грозно прорычал блюститель гигиены, опустился на скамейку и по-хозяйски положил мою ногу к себе на колени.  Он трудился над ранкой,  а  в моей голове кружились осколки нелепых мыслей: « Хорошо, что Марьяна перед отъездом отправила меня к педикюрше... Удивительно...  в моём, почти библейском возрасте...  всё ещё может волновать прикосновение к мужскому колену».

Пальцы  двигались умело и быстро. Через минуту он уже натягивал   босоножек на заклеенную полоской пластыря ногу. Покрутив в руках остатки перевязочного материала, сдвинул в сторону натиравшие ремешки и скрепил так, что бы они не касались раны.
  - Попробуйте походить. Не трёт?
Я сделала несколько шагов. Туфель вёл себя безукоризненно. Вышагивая взад-вперёд по дорожке, я  втайне сожалела об излишней торопливости медбрата. Мог бы повозиться немного подольше. Уж больно приятно чувствовала себя моя нога, опираясь на  его упругие,  тренированные мышцы.
 А он... он так и остался сидеть на каменной скамейке,  о чём-то вспоминая, или  что-то ища.
И  я  догадывалась, где витают в данный момент его мысли. И была уверенна на сто процентов, что он мысленно возводит вокруг скамейки беседку из роз. Беседку, где помудревшая с годами Франческа подарила внучке имя предавшей её матери.

Вечером подверглась допросу Рики. Ей важна была каждая мелочь. Как Эстебан воспринял  новое открытие о Елене второй?
Что я могла сказать? Похоже, вторая женщина его совершенно не интересовала. Он фанатично искал  следы первой. Церковь с органом, скамейка с камнями, утонувшими в траве,  полувысохший ручеёк...  моё волнение,  и его заискрившиеся глаза, секунду спустя  опять ставшие  «вчерашними».
Два дня относительного покоя, и опять звонок телефона. Взволнованный голос Эстебана взрывает трубку:
  - Тут такое произошло! Можно к Вам подъехать?

  Он сидит  за столом и курит бесконечные сигареты. Рики давно распахнула настежь все окна и двери, но тяжёлый, пропитанный  напряжением воздух, практически достиг взрывоопасной массы. С трудом пробиваясь сквозь наши вопросы, Эстебан рассказал следующую историю.
   Позавчера ему позвонил какой-то мужчина. Сказал, получил телефон  от реставратора краеведческого музея. Речь опять шла о двух портретах. Эстебан назначил встречу у себя в бюро. Мужчина пришёл вовремя, не опоздав ни на минуту. Он  выглядел лет на тридцать. Внешность? Довольно приятная, но не выразительная. Ощущение от него?  Смутное. Ни симпатии, ни антипатии. Какой-то расплывчатый.
  Мужчина объяснял свой интерес к картинам долго и многословно. Он прожил всю жизнь с отцом. Мать умерла вскоре после его рождения.  С отцом они не очень  ладили. Вернее, отец не ладил с сыном. И был прав. Радости от такого сына и вправду было не много. Школу толком закончить не смог. И не потому, что совсем тупой, а просто учиться не хотелось. Нормальной профессии тоже не получил. Начинал несколько раз то одно, то другое, но так ничего до конца и не довёл.  Жил на заработки отца, и постоянно влезал в долги. Иногда по мелочам, иногда покрупнее. Отец ругался, но платил. Боялся неприятностей.
Позже парень, не желая выслушивать отцовские поучения, начал слегка подворовывать. Иногда тащил деньги из отцовского кошелька, иногда, если удавалось, у прохожих на улице.
Почему он рос таким непутёвым? Часто казалось, будь рядом  мама, всё сложилось бы по-другому. Без неё он чувствовал себя одноногим инвалидом, шатающемся на ветру.
Подует ветер чуть посильнее, и падает инвалид лицом вниз в близлежащую канаву.
А на отца был зол. Почему в доме не осталось ни одной маминой фотографии?
Папаша всегда и на всё имел подходящее объяснение. Говорил, при очередном переезде коробка с фотографиями бесследно исчезла. А однажды, когда сын достал его до печёнок расспросами, привёз в краеведческий музей и показал на старинную картину, сказав, что мать была очень похожа на эту женщину. Они даже сфотографировали картину. Он вставил фотографию в рамочку и поставил у своей кровати. На какое-то время стало легче, но потом опять понесло по наклонной плоскости..
Полгода назад проиграл в карты большую сумму. Заплатить долг было нечем. Парни его сперва припугнули, а потом избили... чуть ни до смерти.
В больнице  потребовалась кровь для переливания. Отец предложил свою. Тут всё и открылось. Врачи сказали,  на девяносто девять процентов он не может быть отцом  пациента. Вот такая история. Кстати, на лице парня действительно красовались свежие рубцы.
После такого папаша совсем с ума свихнулся. Орал, что тридцать лет возился с чужим ублюдком, что ненавидит мерзавку, подбросившую ему своего бастарда и скрывшуюся в неизвестном направлении. Из этих воплей парень понял только одно; мать не умерла, а сбежала. Значит нужно её найти.
Почему он обратился к художнику?  Выписавшись из больницы, он поехал в музей. Там ему рассказали, что какой-то мужчина порезал картину, а потом... приезжал известный художник с двумя женщинами, и одна из них была похожа на даму, изображённую на картине. Вот он и подумал: а вдруг это и была его мать?
Эстебан, естественно не дал типу моего адреса. Чёрт знает, кто он на самом деле и что замышляет. Такую историю может придумать каждый дурак. Хотя свою фамилию . адрес и телефон парень художнику оставил.
От истории действительно на расстоянии несло банальным враньём, но...
Оказывается Эстебан, прежде чем мчаться ко мне, связался по своим каналом с полицией и больницей. Оказалось,  парень с детства состоял на полицейском учёте за мелкие хулиганства. Правда в серьёзных преступлениях замешан не был. Пол года назад местный полицейский нашёл своего подопечного избитым на улице и доставил  в больницу.
  Я твёрдо знала только одно; ко мне эта история на имеет ни малейшего отношения. Тридцать лет назад я знала Испанию лишь по картинам старых мастеров и художественной литературе. В это время я благополучно родила младшую дочь, опубликовала первый рассказ в журнале «Нева», работала психологом в одном из центральных районов Санкт- Петербурга, и не имела ни малейшего понятия о существовании этих проклятых дневников. А что делал в те годы Эстебан? На краю сознания забрезжило неприятное подозрение.
  - Если верить этой истории, где-то неподалёку разгуливает ещё одна « Дама в шляпе». Как выразился наш реставратор,  набирается целая колода краплёных пиковых дам. Может когда-то в молодости Вы видели именно ту?
  - Вы уже несколько раз задавали этот вопрос. Повторяю, я никогда не встречал эту женщину.
  - Что случилось с Вами перед падением с лыж? Что-то отвлекло Ваше внимание, или с кем-то столкнулись? А может кто-то толкнул Вас умышленно?
Эстебан с откровенным удивлением посмотрел мне в глаза. Не отвёл их в сторону, не смутился, разве что слегка растерялся.
  - К чему Вы клоните?
Стараясь не поранить его самолюбие,  аккуратно сформулировала каверзный вопрос:
  - Может Вы всё же когда-то знали ту женщину? Может речь идёт не о генетической памяти, а о хорошо изученной медиками амнезии? После травмы головного мозга, в нём стёрлась какая-то часть информации? Может это не видения, а реальность?

Мой собеседник не рассердился, не затопал ногами, не кинулся отрицать мои предположения. Просто прикрыл глаза и погрузился  в себя. Минуту спустя  пожал плечами и спокойно ответил:
  - Я понимаю ход Ваших мыслей. Думаете, когда-то я совратил невинную девушку. Она забеременела, а я, мерзавец этакий, её бросил. Бросил, потому что был выгодно женат. Тесть сделал из меня модного художника, картины которого к тому времени продавались, как блины, прямо со сковородки. Разве в такой ситуации можно сознаться в супружеской неверности? Обиженная девушка скоропалительно вышла замуж за первого встречного, подкинула ему моего ребёнка и сбежала. Отсюда и чувство вины, о котором я говорил.. Хотите сказать, я, любя эту девушку,  предпочёл остаться с выгодной женой. Так?
Мне стало неловко. Сложно иметь дело с людьми, которые на ходу считывают твои мысли.
  - Сознайтесь, я правильно оформил в слова Ваши догадки?
Ну что ж. Меняю откровенность на откровенность.
  - Да. Правильно.
 Эстебан  смущённо усмехнулся. В этот момент на его лице промелькнуло что-то, похожее на детскую хитрость.
  - А я не считывал Ваших мыслей. Наоборот. Сравнивал их со своими. Рассказ молодого человека навёл меня на те же самые подозрения. Выяснив дату его рождения, я целый вечер изучал записи, сделанные когда-то для работавшего со мной психотерапевта. Выяснилось, что тот год мы с женой провели в Америке. Так называемая рекламная поездка. Её первый, невероятно перегруженный, самостоятельный контракт. Судя по каталогам, мы провели в общей сложности  пятнадцать выставок.
  - Может Вы познакомились с этой девушкой в Америке? Короткий, но бурный роман?
Художник отрицательно покачал головой.
  - Представляете, что такое организация, открытие, закрытие выставки, упаковка и переезд в новый город. И так пятнадцать раз... в течение года. А в промежутках бесконечные интервью, торговля  с покупателями и светские приёмы. И всё с одной единственной целью – популярность и полезные связи. При таком напряжении не до супружеских измен. День продержаться и свалиться в постель до следующего утра. Нет, к этому парню я, как и Вы, не имею ни малейшего отношения.
   В этот момент в разговор вмешалась Рики. Как ни странно, но за последние пол часа она не произнесла ни единого слова.
  - Послушайте, а кто сказал, что мать этого парня похожа на «Даму в шляпе»? Отец привёз его когда-то в музей и указал на первый попавшийся женский портрет. Ребёнок поверил, и поставил фотографию чужой женщины на свою прикроватную тумбочку. Кто знает, кем была его мать на самом деле? Может обычной проституткой, родившей ребёнка от случайного клиента? Судя по наследственности, на это очень похоже.
  Рики! Милая! До чего же ты умница! Мы, два дурака, плутаем в дебрях подсознания и чувства вины, а ты трезво и чётко обрисовала границы реальности.
Эстебан, с сомнением покачав головой, разрушил наступившую гармонию:
  - Но почему  отец набросился на картину? Почему обвинил её в тридцатилетней лжи?
И опять мы  остались сидеть у разбитого корыта.
Рики, посопев носом, снова взяла инициативу на себя:
  - А я вот что думаю. Пока Елена сидела в Петербурге и в Ганновере, всё было тихо и спокойно. Приехала сюда и... будто муравейник разворошила... или джина из бутылки выпустила.
Эстебан оживился:
  - Предлагаешь отправить её обратно в Ганновер, или затолкать в бутылку вместе с джином и выкинуть в море?
Рики измерила меня взглядом и отрицательно покачала головой.
  - Не получится. Она хоть и маленькая, но в бутылку не полезет. Да и, честно говоря, жалко. Скучно без неё станет.
  - Так что будем со злоумышленницей делать?
 - Да не с ней. С джином пора поканчивать. На свободу  гнать. Опубликовать чёртовы дневники, как художественную литературу, и всё. Пусть другие разбираются. Если кто в них себя узнает, пусть пишут письма в редакцию, а наше дело – сторона.
Второй раз за последние два часа я пропела гимн рикиной мудрости. Это была самая лучшая идея, посетившая  домик у моря с момента моего приезда.
Доставая «джина» из коробки, Рики засмотрелась на медальоны. Глядя на её сошедшиеся у переносицы брови, поняла; в умной голове опять забурлили  идеи.
Рики протянула Эстебану наши сокровища:
  - Возьмите на экспертизу. Надо проверить, действительно ли первый медальон написан тем же автором, что и картина. И ещё... пусть реставратор опишет внешность человека, которому он назвал Ваше имя. Интересно, тот ли самый мужчина приходил к Вам, или другой.
Эстебан не сводил с Рики восхищенных глаз.
  - Послушайте, как Вас зовут на самом деле? Случайно не Шерлок Холмс?
Рики, кокетливо заправив за ухо упрямую прядку, ни секунды не медля, ответила:
  - Нет. И даже не мисс Марпл.  И знаете почему? Потому, что  давно забыла, когда была «мисс».
      Эстебан уехал, загрузив в машину мои реликвии. Наступила желанное облегчение и, как ни странно, чувство свободы. Неизвестное, чуждое мне прошлое, перестало бесцеремонно вмешиваться в  настоящую жизнь.
 Наступила пора Марьяниных блузок.

      Мы сидим на открытой трассе. Нарядные, раскрепощённые, почти красивые. Ветерок приводит в беспорядок  причёски... но это и к лучшему. Так мы смотримся ещё моложе и естественнее.
Рики, бурно жестикулируя, что-то рассказывает, а я любуюсь её смуглым, округлым плечом, выставленным на показ соскользнувшей чуть ниже положенного блузкой.
 Наше внимание привлёк пожилой, элегантный мужчина за соседним столиком. Он чертил что-то в блокноте, изредка поглядывая на Рики. Неужели исподтишка рисует её портрет?
Рики решительно встала из-за стола и двинула свои убедительные, почти вызывающие формы в наступление.
  - Я не помню, что бы давала разрешение использовать меня в качестве натуры!
Мужчина поднял глаза, улыбнулся и протянул блокнот. На страничке красовались столбики цифр.
  - А я и не использовал. Считал свои деньги. Видите: справа – доходы, слева – расходы.
Рики мельком взглянула на листок:
  - Не густо. Левый столбик гораздо длиннее правого. Желаю удачи.
Без тени смущения на лице подруга вернулась на своё место, а я ехидно прошипела:
  - Всё врет. Пока ты шла, он перевернул страницу.
Рики, наклонившись к моему уху, прочирикала:
   -  Я это тоже заметила. Не спеши. Мы сыграем дальше.
Уходя из кафе, она достала из сумочку визитку, черкнула что-то на обратной стороне, и снова подошла к элегантному господину:
   - Когда закончите... финансовые расчеты... можете прислать мне на проверку. Это – мой служебный электронный адрес.
Мужчина довольно хмыкнул и спрятал визитку в карман.

Признаюсь честно: я не поняла рикиной выходки.
  - Зачем тебе это надо?
Рики, натягивая на плечо съехавший рукав, загадочно улыбнулась.
Дома, сменив фривольное сокровище на уютную домашнюю одежду, подруга созналась:
  - Всё очень просто. Если бы я этого не сделала, от нашей вылазки не осталось бы ни каких воспоминаний. А так... на пару недель  обеспечила себе надежду.
Я уже давно обо всё догадалась, но... Рике хотелось высказаться. Мешать человеку поговорить, когда ему этого хочется... жестоко и эгоистично. Я сделала удивлённые глаза:
  - Надежду на что?
Подруга мечтательно взглянула на потолок, будто надеялась прочесть там ответ на мой вопрос
  - Не прикидывайся дурочкой. Сама знаешь, что я имею ввиду... Надежды, ожидания...  они гораздо вкуснее самого события. Посмотрела бы ты сейчас на свою физиономию! Ожидание пирожков с сыром, которые я  поставила в духовку! У тебя заранее текут слюнки. Ну а что будет потом? Съешь один, от силы два... начнёшь жалобно стенать и корить себя за обжорство. Поняла?
Её пример меня изрядно смутил. Надо же. Заметила, как я, глотая слюни,  нетерпеливо поглядываю на очередное чудо её кулинарного искусства.
  - Всё верно. Остановиться на пороге, положив ладонь на ручку двери. Захватывающее чувство ожидания.
Рики приоткрыла духовку и проверила пирожки. Они всё ещё огорчали своей невзрачной незрелостью. Воспользовавшись вынужденной паузой, хозяйка собрала в бутоны  накрашенные ногти  и закончила фразу:
  - Я это называю – постоять на пороге надежды. Чарующий миг ожидания, потому что исполнение, как правило, ничего не меняет в жизни.
Золотые слова. Я вспомнила, как недавно летела в Париж, переслав Жаку за неделю до этого свои рассказы. Он хотел их почитать. Летела и представляла  его реакцию.  Профессионал, мнение которого – моя судьба.  Я стояла на пороге, боясь приоткрыть дверь. Напряжённые нервы звенели в такт рокота мотора. Захватывающее чувство полёта в новую жизнь.
Это не было моей первой публикацией, но... в таком издательстве, да ещё на двух языках!
   Жак высказался спокойно, по- деловому:
  - Очень симпатично написано. Некоторые обороты нужно будет конечно подработать, но в целом...  Прекрасно дозированы серьёзность и юмор, доброта и сарказм. А тема... оптимизм до глубокой старости...  для стареющей Европы – просто не пропаханная целина...  Уверен, у нас получится интересная серия. Твою прозу будет приятно переводить на французский. Пиши дальше.
  Обжигающей молнией вспыхнула радость и... и всё. Через пару часов, успокоившись,   поняла, что эта публикация ничего не изменит в моей жизни.
Дорога домой оказалась унылой и прозаичной. Ни ожидания, ни страха, ни звенящих напряжённой струной нервов. Спокойная, безнадёжно  стабильная реальность и только.
   

Последующие дни мы встречались с Рики реже обычного. Она прилипла к компьютеру, каждые два часа просматривая почту, а я... Я, откровенно тоскуя, выжимала из себя оптимистические рассказы о чужих стариках. Контракт с Жаком  подписан, а значит к концу срока нужно  выдать надлежащую продукцию.
  В доме стало уныло и пусто. Вместе с изгнанными реликвиями из него ушла та особая аура, которая когда-то придавала  этим старым стенам особый аромат. Странно, но похоже ящичек со старыми рукописями и портреты- медальоны обладали особой энергией, без которой дом превратился в старый, холодный хлам.
   За прошедшие месяцы Эстебан написал нам только четыре коротких, холодных письма. Именно не мне, а нам. Сперва сообщил, что первый медальон написан тем же автором и теми же красками, что и второй портрет. Чуть позже отчитался в выполнении задания по установлению личности странного посетителя. Описание внешности, данное реставратором, совпадало с  внешностью молодого человека, приходившего к Эстебану. Третье – вежливый, отстранённый вопрос:
  - Согласны ли Вы опубликовать эти тексты под именем Елены Альварес?
Я ответила столь же вежливым и отстранённым согласием.
  Короткое предисловие Альмирес написал от своего имени. Кратко проинформировал публику, о двух дневниках, найденных на чердаке старого дома, портретах в краеведческом музее и идентичных изображениях на медальонах. Ни слова ни обо мне, ни о моей причастности к этой истории. Его находка, его иллюстрации, его популярность и конечно же... его гонорар.
В последнем, совсем коротком письме, пришедшем на прошлой неделе, информировал  о появления книг на прилавках книжных магазинов. Никаких попыток встретиться  экстрасенс более не предпринимал.
  Видать, получив реликвии в единоличное пользование, успокоился и потерял ко мне интерес.
В самом деле, зачем ему я? Его популярность, продремавшая почти десять лет, совершала новый, мощный виток.  Последняя выставка, шумиха вокруг загадочных дневников, в сопровождении не только великолепных новых иллюстраций, но и таинственной серией « Грёзы», много лет привлекавшей внимание коллекционеров...
  Разумом я понимала, что так лучше. Экзальтация, балансирование между прошлым и настоящим переутомили мою трусливую душу, стремящуюся к стабильному равновесию. Правда сейчас это равновесие, как ежедневная геркулесовая каша без перца и соли,  отвратительным комом стояло поперёк горла.
 И потом... На ум пришёл опыт по физике. Два электрода... плюс и минус... притяжение и отталкивание...  Придвигаем чуть ближе – вспышка, треск, свечение лампочки и острый запах насыщенного кислородом воздуха. Раздвигаем –  лампочка гаснет и наступают покой... и пустота. Что поделаешь, если  мы с Эстебаном –  два электрода. Плюс и минус. Притяжение и отталкивание. Связь оборвалась, но место обрыва до сих пор кровоточит и болит.
  В отличие от меня, Рики порхала, как бабочка, унесённая ветром нового приключения.
Элегантный мужчина, недельку помучив добровольного финансового инспектора, прислал, наконец, свой отчёт –  забавный портрет растрёпанной, невероятно обольстительной  Рики с элегантно отведённой рукой и остроугольными пальцами, сведёнными в жменьку.
Мы тут же отпечатали этот портрет и прикололи над её рабочим столом.
Мужчина, он назвался Фернандо, оказался разведённым архитектором, председателем общества охраны архитектурных памятников.
  В данный момент «молодая пара» налаживала интенсивное деловое сотрудничество. Фернандо жаловался на скудные средства фонда, не позволяющие ни реставрировать  памятники, ни  спасать их от неминуемого разрушения временем. Он мечтал о спонсорах, готовых вкладываться в культуру, но... Кто в наше время будет вкладывать средства в предприятие, не обещающее двух сотен процентов прибыли.
  Рики свела Фернандо со своим шефом. Теперь в еженедельнике стали регулярно появляться  интересные истории о памятниках культуры.
Преисполненный оптимизмом Фернандо надеялся разбудить таким образом интерес общественности,  а я...
Я разбудила его интерес к только что вышедшим дневникам. Он уже грезил новой сенсацией:
  - Представляете, если нам удастся отыскать замок Альваресов! Именно сейчас, когда эта история у всех на устах! Может хотя бы этот замок удастся спасти. Или какой-то другой, не менее ценный.
   Мы сидим у компьютера и сравниваем полтора десятка фотографий руин старых особняков в мавританском стиле, построенных приблизительно в одно время, где-то  между 16 и 17 веком.
История этих замков описана очень скупо. Безусловно они не раз меняли своих владельцев, но всюду указывались лишь имена, датированные последним столетием. Понятно, это не королевские резиденции, а просто усадьбы подданных, которым дарили подарки, а потом отбирали обратно.
Я беспомощно цепляюсь за текст:
  - Автор, описывая поездки, не упомянула ни одного серпантина. Учитывая её склонность связывать ландшафты со своими душевными состояниями, она не могла не отреагировать на величественную панораму, открывающуюся с горной дороги.  Предполагаю, путь между её домом и замком был относительно пологим.
Фернандо отвечал с позиции архитектора:
  - Откуда нам знать сейчас, как пролегали дороги двести лет назад. С тех пор топография могла измениться. Нужно тщательно осмотреть все намеченные объекты.
Рики, как всегда, предложила Соломоново решение:
 - Думаю, торопиться нам некуда. Каждое из этих маленьких путешествий – событие и... удовольствие. Тем более, по описанию, эта округа насыщена виноградниками. Представляете...  бесчисленные погребки с местным вином!
Этот аргумент решил дело. Почему нет?  Небольшая экскурсия и  роскошное вознаграждение.

   Перед первой встречей с прошлым я была взволнована, как перед первым свиданием. Тайный голос, скорее всего принадлежавший Эстебану, настойчиво гипнотизировал :
  - Забудь обо всём. Сосредоточься на своих ощущениях. Знаешь, как медвежатники открывают сейф? Они вслушиваются в едва уловимые щелчки, почти шорохи, издаваемые замком, когда диск приближается к очередной правильной цифре.
    Так и ты. Лови едва заметные шорохи и щелчки в душе или, если тебе так проще, в подсознании.  Только тогда мы узнаем что-то новое.
Сегодня мы посещали пятую по счёту развалину, мало чем отличавшуюся от четырёх предыдущих.
    Пока Фернандо во всех подробностях пояснял особенности архитектурного стиля, возможную дату постройки, и происхождение строительного материала, я  напрягала все силы, пытаясь почувствовать хоть какой-нибудь душевный шорох, но... испытывала лишь сентиментальную расслабленность обычного, среднестатистического туриста. 
    Документы, раздобытые Фернандо по  официальным каналам, сообщали, что последние двадцать лет перед войной в здании располагался институт благородных девиц, дающий девушкам из обеспеченных семей строгое католическое воспитание. В начале войны воспитанницы были в срочном порядке эвакуированы, а в здании разместился лазарет для раненых. Благодаря развевавшемуся на крыше  красному кресту, оно почти не обстреливалось с воздуха. После войны, в здании расположился  очередной краеведческий музей. В него со всей округи свезли мебель и прочие экспонаты, имитируя образ жизни испанских грандов.
Десять лет назад очередная комиссия признала состояние здания аварийным. Музей был срочно эвакуирован, а  судьба замка  предоставлена течению времени. А оно, как мы знаем, беспощадно.
    И всё же... гармоничные пропорции, останки лёгких, стройных колон, полупрозрачных портиков и некоторые, случайно сохранившиеся фрагменты  резьбы по камню... всё выдавало былую элегантность и красоту безымянной руины, ни одной буквой, ни одним знаком не выдававшей имени своих былых владельцев. 
     Уставшие ноги требовали отдыха. Мы медленно брели по пустырю, окружавшему заброшенную усадьбу...
И вдруг!  Ещё одна руина, значительно меньше предыдущей. Это строение сохранилось хуже самого замка.
Фернандо долго кружил вокруг маленького чуда архитектуры, ощупывал камни колонн, что –то  прикидывал в уме и наконец поставил диагноз:
  - Это была, скорее всего, капелла. Потому частично спаслась от  разграбления. Католики суеверны. Не рискнули полностью уничтожать божий храм. Пусть даже такой маленький.
Я вспомнила похороны Франчески, описанные Еленой второй, в семейной усыпальнице Альваресов:
  - А может это был мавзолей, принадлежавший хозяевам замка?
Фернандо бросил мне понимающий взгляд и, открыв ладони в приглашающем жесте, согласился на компромисс:
  - Очень возможно. Только не забывайте: в любой усыпальнице была своя маленькая капелла. Иначе и быть не могло.
Кажется, Фернандо переоценил католическое суеверие своих соотечественников: в усыпальнице не осталось ни одного памятника, ни одной надгробной плиты с именем, ни одной надписи, по которой можно было  идентифицировать владельца.
Полная безымянность.
Рики, вытряхивая камушек, застрявший в туфле, злобно ворчала:
  - Тоже мне, католики! Воры, как и все прочие. Это безбожно... могилы разворовывать.
Даже на братских могилах доски с именами устанавливают. А тут... людей, как собак... обезличили.
Я, несмотря на досаду, попыталась спасти положение:
  - А может местных стариков поспрашивать? Вдруг кто-нибудь имена  вспомнит?
Рики, захлёбываясь справедливым гневом, указала ярко накрашенным ногтем в направлении усадьбы:
  - Ты, видать, там воспитывалась! Наивная благородная девица! Да кто сознается, что могильный камень для своего любимого дедушки спёр?
Фернандо, впервые оказавшись в эпицентре  рикиного гнева, попытался обратить спор в шутку:
  - Сам может и не сознается, а на соседа донесёт.
Не знал, бедолага, что в гневе Рики окончательно теряет чувство юмора. Моя подруга – типичный холерик. Достаточно  переждать минут двадцать, и тучи рассеются сами по себе.
  Через полчаса мы уже сидели в машине и искали в путеводителе адрес очередного   источника  вина.
Ближайшая точка оказалась в пяти километрах от усадьбы. Машина плавно скользила по серпантину, вьющемуся между горами, а к ней с обеих сторон стекали обильные виноградники. Казалось, в этой местности плодоносил каждый квадратный сантиметр земли, многолетним  крестьянским трудом отвоёванной у камня.

Мы сидели за столиком в тени развесистого каштана и с наслаждением потягивали дивный напиток. То ли от усталости, то ли от очередного разочарования, но сегодня вино казалось особо насыщенным и  ароматным.
Фернандо обсуждал с хозяином тонкости виноделия, Рики подпиливала обломившийся ноготь, а я размышляла о дневниках.
 Почему о мавзолее написала только Елена вторая? Почему первая, такая впечатлительная и эмоциональная, ни словом не обмолвилась о возможном последнем пристанище?  Не поссорься она с мужем, наверняка была бы похоронена в фамильном склепе, в окружении  заносчивых Альваресов. Хочешь, не хочешь, а член семьи. Или предчувствовала, что там места для неё не найдётся?
Резкий толчок в бок прервал плавный поток унылых мыслей. Рики схватила меня за рукав:
  - Смотри! Грот, а в нём водопад!
В нескольких метрах от нашего столика тоненькая струйка воды, змейкой  скользя  по щербатому утёсу, падала в  округлую каменную чашу, почти скрывшуюся в траве.
Память услужливо выплеснула цитату из первого дневника:
« Мы остановились на поляне, слезли с лошадей и подошли к небольшому гроту. Сверху стекала тоненькая струйка воды, оставаясь стоять в причудливой каменной чаше, которую продолбила себе, неутомимо шлифуя и украшая много десятилетий.»

     В  жизни семьи Альваресов этот водопад играл особую роль:. для Филиппа – символ нежности к матери, для Елены – нежность к Филиппу. А что, если это именно тот самый!
Позабыв о вежливости, обратилась к хозяину, построив довольно корявую испанскую фразу:
    - Простите, как давно существует этот водопадик?
Словоохотливый хозяин, привыкший к туристам, не  выразил ни малейшего неудовольствия. Только хитренько улыбнулся:
  - «Когда-то тут действительно был небольшой водопадик», –  он очень забавно повторил перековерканное мною слово, –   « Но вода в нем давно иссякла. Все резервы ушли на орошение виноградников. Пару лет назад я проложил по верху тоненькую трубу. Она расходует не так много воды. Ну и... время от времени открываю кран. Туристам нравится»
Я мысленно чертыхнулась:
  - Зараза! Мог бы и промолчать! До чего же фальшив современный мир. Всё на продажу, все для денег. Насколько естественнее жили наши предки. Хотя бы гроты и водопады были у них натуральными. И всё же... он тут был. И каменная чаша тоже.

Вечером  написала Эстебану коротенькое письмо:
  « Случайно нашли уголок, где сошлись три основных признака: развалины замка в мавританском стиле, мавзолей и водопад. Если всё ещё интересуетесь, могу дать адрес.»
Я долго подбирала слова, прежде чем получилась этот холодный, безликий текст. Почему? Очень просто. Не хотелось навязываться. Художник Альмирес, прихватив полюбившиеся сувениры, гордо удалился в новую  жизнь. В данный момент он  купался в  славе.
Что ему за дело до двух престарелых дам, если впереди ждёт прекрасная незнакомка?
Парижский психотерапевт убедительно описал капризы творческих натур. Они фанатично увлечены только тем, что  касается их  драгоценной  персоны. 
Обладатель генетической памяти, Ансельмо Альмирес окончательно уверовал в свою исключительность. Теперь он не просто художник, он – сверхчеловек. Случайная женщина, приоткрывшая дверь в эту тайну, вызвала минутный интерес.  Бурный и экзальтированный. Но сейчас она, как и все прочие женщины, прошедшие через его жизнь, принадлежит туманному прошлому.
Ответ на холодное письмо пришёл через два часа: « Давайте съездим туда вместе... Если, конечно, хотите».
Не веря своим глазам, перечитывала строчки раз десять. Из них сочилась та же неуверенность в себе, что мучила меня последние месяцы. « Если хотите...»
Конечно хочу!  Ещё как хочу!

   И опять этот замок в мавританском стиле. Тот  же, что неделю назад, и совсем новый.
 Солнце освещает руину откуда-то сбоку, удлиняя колоны, истончая каменное кружево портиков, покрывая мерцающими бликами серые, разъеденные временем ступени.
В чём дело?  Кто меняет, кто обостряет моё восприятие?  Ранняя осень, или Эстебан?
Неделю назад я, скучающей туристкой, стояла перед этим великолепием. Сегодня, присев на ступени, ускользала мыслями в глубину полуразрушенной балюстрады, грустя о прошедшей молодости, о таинственной,  чужой жизни, оставившей невидимые следы на заросших травой, выбеленных солнцем старых камнях.
 Голос Эстабана вернул меня в настоящее:
   - Вам здесь хорошо? Не хочется уходить?
Он почти угадал. Мне было хорошо, но тревожно. Как в криминальном фильме. Мирный пейзаж, чистое небо, но звучащая за кадром музыка предвещает опасность.
  Я неохотно поднялась на ноги:
    - Тут действительно хорошо... и красиво. Но пора идти дальше. Мы ведь хотели посетить мавзолей?

В отличие от дома, мавзолей за прошедшую неделю не изменил своего облика. Он по-прежнему оставил меня равнодушной.
Усевшись на ствол упавшего дерева, я наблюдала за Эстебаном, ощупывавшим заросшие мхом стены. Забавно! Ведь он, как и я, уже перешагнул за шестьдесят. Но...  пружинистая лёгкость движений, поворот головы, рука, отбрасывающая упавшую на лоб прядку седых волос... Неужели природа, создав этот, почти совершенный экземпляр, откуда-то сверху оберегает его от распада?
Эстебан, будто почувствовав мои мысли, резко оглянулся:
  - Подойдите сюда. Кажется, я кое-что нашёл!
Осторожно пробираясь через осколки камней и полусгнившие ветки, прошла в дальний угол, где нетерпеливо переступал с ноги на ногу неугомонный исследователь. Бурно жестикулируя, он уже демонстрировал  свою находку.
  - Видите, вот это – остаток фундамента. На нём должен был стоять постамент. Вернее, небольшое возвышение, куда помещался мраморный или гранитный саркофаг. Гроб опускался в саркофаг и накрывался мраморной плитой.
Я хорошо представляла конструкцию, много раз виденную в старинных католических соборах.
Эстебан присел на корточки:
  - Вот тут должна была лежать голова усопшего, а вот здесь, – он отодвинул  несколько слоёв разросшегося по стене мха, –  видите, два уцелевших бронзовых гвоздя... на них крепилась какая-то плита, – обозначил руками размеры. Понимаете, справа от изголовья.
У меня защемило  внизу живота. Будто припомнилась старая боль.
  - Думаете, памятная табличка Шанталь де Пьерак? Или как её там по-настоящему звали?
 К горлу подступил комок отвращения.
То ли в этот момент мне изменил голос, то ли Эстебан что-то почувствовал, но... он потянул меня за руку и аккуратно вывел из мавзолея. 


До винодельни мы ехали молча. Буря, взорвавшая  душу, промчалась мимо, оставив едва заметный след – удивление чувствам, возникшим непонятно откуда. Чувствам, напоминавшим застаревшую, мучительную ревность.
Поднимаясь по горной тропинке к таверне, я не выдержала и заговорила первой:
  - Такое ощущение, будто это место пропитано болью. Неужели она приезжала на его могилу?  Неужели ни одна из дочерей не знала о её возвращении?  Или знали, но промолчали? 
Искоса взглянула на шагавшего рядом мужчину и изумилась. Черты лица стали острее и жёстче, шея слегка изогнулась вперёд, подчёркивая сутуловатость плеч, и шаги...  злые и напряжённые.
Ансельмо - Эстебан вернулся в прошлое. Сейчас рядом со мной шагал Мигель. Кажется, я  привыкаю различать этих двух мужчин.
  - Прости, ты что-то сказала?
Всё правильно. Он обращается ко мне на « ты». Значит  Мигель.
Не желая  нарушать  медитацию,  тактично промолчала.


Мы сидим за столиком, потягиваем вино и молчим. Постепенно черты лица моего спутника смягчились, голос приобрёл привычное звучание, и он снова перешёл на «Вы» :
  - Мне показалось, Вы в мавзолее очень разнервничались?
Мне не хотелось сознаваться в нахлынувших чувствах. Зачем? Опять заподозрит в «генетической памяти»
  - Да. На минутку представила себя на её месте. Возвращаюсь через много лет на могилу любимого мужа, а у его изголовья... такое предательство. Очень за неё обидно стало.
Эстебан с любопытством уставился на мою, сжавшуюся в кулак руку.
  - Ну и что бы Вы сделали на её месте? Запустили  бы в доску тяжёлым предметом?
Я рассмеялась:
  - Думаете, она, зная его распутство, заранее приготовила в сумочке молоток?
Эстебан, сделав совершенно серьёзное лицо, подтвердил моё подозрение:
 - Когда вижу Вашу руку, сжавшуюся в кулак... не исключаю подобного исхода.
Потом помолчал немного и добавил:
  - А если серьёзно. Вы бы стали после этого встречаться с дочерьми? Ведь они дали согласие на установку плиты.
Я опять попыталась озвучить свои ощущения. Две дочери и такие разные. Франческа всегда была папиной дочкой, но Мария... она же всё знала.
  - С Марией бы стала.  Тем более...  последняя воля усопшего –  закон. 
Эстебан, потягивая вино, продолжил  экзамен:
  - А с Франческой?
Я представила лица своих дочерей. Через столько лет разлуки постоять совсем рядом... и уехать не повидавшись? При чём тут они? Это мои разборки с мужем, и ещё не известно, кто из нас был больше не прав.
  - Я бы встретилась с обеими. Провела бы с ними много часов. Так, что бы на годы хватило.  Насмотрелась, наговорилась, возможно, наплакалась... Нет. Плакать бы не стала. Скорей насмеялись бы вместе, как в детстве.
И...вдохновлённая  светящимися  напротив глазами, смело продолжила:
  - Обязательно перезнакомилась бы со всеми внуками...
А потом, помолчав немного, добавила:
  - Но это я о себе...  такой, какой стала сейчас.
Эстебан опять смотрел на меня глазами Мигеля:
  - Тогда ты была другой. Хотя... может мои поучения и помогли. Научилась с годами видеть две стороны медали. Я почти уверен, что ты видела эту плиту.  Думаю, встречалась с Марией. Но та ни словом не обмолвилась об этом  Франческе.  Меня поразил его уверенный тон. Мигель не мог этого знать. Его давно не было в живых.
  - Что ты знаешь об этом? Ведь тебя уже не было?
 Мой собеседник, кем бы он ни был сейчас,  махнул рукой.
  - Я этого на знаю, просто... чувствую.

Хозяин таверны, заметив наши опустевшие бокалы, услужливо возник рядом.
  - У меня есть ещё один сорт... для особых гостей, для понимающих толк в вине.
Эстебан моментально попался на удочку. Похоже, он был готов часами обсуждать секреты виноделия. Особенности почвы, воды и прочих атрибутов, влияющих на качество конечного продукта.
Заглотив наживку, он, подобно вороне в басне Крылова, « раскаркался во всё воронье горло»:
  - У Вас действительно отменное вино. Думаю, лучшее во всей округе. 
Неугомонный хозяин, извиваясь всем телом, вторил ему соловьём:
  - Я сразу заметил, что Вы – знаток. Наши вина уже много лет числятся в каталогах, как коллекционные.
Эстебан, одобрительно кивая, подначивал соловья распевать дальше. Охватив руками воображаемые пространства, доверительно поинтересовался:
  - Как давно Вы владеете этим сокровищем?
Хозяин аж покраснел от удовольствия:
  - Думаю,  без малого двести лет. Все мои предки были виноделами. Знаете почему наше вино лучше, чем у других? Потому что на этих склонах почва особенная. Да и вода тоже. Наши бабушки называли её живой. Утверждали, если регулярно обмывать ею лицо, никогда не состаришься.
Он указал рукой на «водопадик», текущий из спрятанной в траве трубы:
  - Пойдите. Попробуйте. Не пожалеете.
Эстебан заказал старому хитрюге две бутылки вина, взял меня за плечо и повёл к гроту, ехидно ворча:
  - Прохиндей. Потомок сеньора Гомеса.
Вспомнив  забавный рассказ о том, как Граф Филипп де Альварес отвоёвывал имущество у лжеца управляющего, я добавила в тон:
   - Интересно, а коврики на базар он тоже производит?
Эстебан, успевший укрепиться на позиции «ты», забавно пожал плечами:
  - А ты не тушуйся. Пойди и спроси. Если повезёт, может ещё и коврик «коллекционный»  с собой прихватим.
 Против «ты» я не возражала, но тащить домой «коллекционный» коврик не хотелось :
  - Сходим сперва на базар. Посмотрим, почём там такие дают. Этот Гомес наверняка двойную цену сдерёт.


Вода, вытекавшая из проржавевшей трубы, до краёв заполнила  чашечкой сложенную ладонь.
Эстебан с любопытством наблюдал за моими манипуляциями:
  - Почему медлите? Омойте лицо живой водой. Сразу помолодеете.
Я действительно медлила. Вода, попахивавшая ржавчиной, не вызывала доверия.
  - Уже поздно. Лет бы тридцать назад...
Забавно, как временами  мой спутник бывает настойчив.
  - Никогда не бывает поздно. Омоете лицо и будете лет через тридцать выглядеть, как сейчас... на пятьдесят.
Я хмыкнула и посмотрела лжецу в глаза:
  - Искажать реальность от сеньора Гомеса научились? И это после одного бокала. Что будет, когда вечером первую из заказанных бутылок опустошите?
Эстебан задумался на секунду, развёл в стороны ладони  и смущённо сознался:
  - Ну... после такого количества... в глазах обязательно начнёт двоится... Позвоню Вам посреди ночи и скажу: « Простите... будете выглядеть как сейчас, на сто.».

Юмор с двойным, а то и с тройным дном. И сколько свободы  остаётся собеседнику для ответа.
Я тут же воспользовалась этой свободой:
  - Ну если скажете, «как сейчас, на все сто»... то будите.  Спросонья я очень  падка на комплименты.
И, преодолев последние сомнения,  размазала живую воду по щекам.


                Глава 5


Уже второй час я кручусь в постели и не могу уснуть. В голове проносятся кадры из чужой жизни.
Сцена у водопада, тогда ещё не фальшивого:
«Глаза Филиппа погрустнели. Он опустил свои густые ресницы и подставил руку под струю:
  - Моя мама называла эту воду живой. Говорила, если ежедневно обмывать ею лицо, оно никогда не постареет...»

Следующий кадр.  Мавзолей, ещё не разграбленный и не разрушенный временем:

« Мы остановились перед  помпезным  надгробьем из чёрного мрамора. Витиеватые золотые буквы торжественно и печально сообщали имя владельца:
 « Здесь покоится Граф Филипп Максимилиан Лоренцо  де Альварес ХVI ».
Бабушка долго гладила мрамор тонкими смуглыми ладонями, что-то поправляла, что-то нашёптывала побледневшими губами, а потом, опустив вуаль, неподвижно замерла. Её душа, оставив высохшее, постаревшее тело у мраморного обелиска, улетела в далёкое прошлое. Туда, где, совершенно не знакомый мне граф Филипп Максимилиан Лоренцо был для неё самым красивым, самым добрым, самым лучшим в мире отцом.
   Не желая мешать, я тихонько отошла в сторону, рассматривая высеченную из такого же чёрного мрамора маленькую, квадратную доску с закруглёнными краями. Прикреплённая к изголовью постамента, она  привлекла  внимание букетом свежих цветов, непонятно как оказавшихся на старой могиле. Маленькие золотые буквы сообщали имя  владелицы:
« В память о маркизе Шанталь де Пьерак»

И опять Франческа...  её плач по матери.

«- Я вчера долго не могла заснуть... вернее, вообще не спала. Опять воспоминания замучили...
...Что бы у них там ни было, но почему она сбежала, со мной не попрощавшись? Уехала к Мигелю, повидалась с Марией, а я... как будто меня вообще  для неё больше не существовало... что я ей плохого сделала?
 В этот момент бабушка походила на маленького, сморщенного ребёнка. Она обиженно шмыгнула носом, крутя в руках бесполезную чайную ложку.  Я вскочила со стула и притянула её к себе. Щемящая жалость и нежность к этой гордой, утончённой, недоступной графине, тоскующей по предавшей её  матери...
 Франческа, уткнувшись в меня мокрым от слёз лицом, всхлипывала и бормотала что-то на плохопонятном испанском языке.
  Слегка успокоившись, бабушка отстранилась, внимательно взглянула мне в лицо и уже на четком французском грустно произнесла:
 - Детка, когда ты вот так... мне кажется,  она вернулась ко мне снова».

Я перевернулась на спину. Вновь вернулись боль и злость, нахлынувшие  в мавзолее.  Это я стояла тогда у могилы  мужа. Это я была  всю жизнь безнадёжно и безответно в него влюблена... Это перед моими глазами маячило имя женщины, занявшей  предназначенное для меня место...
 Имя, которым ты, Франческа, назвала свою единственную дочь. Так кто же из нас кого предал?

Отбросив ногами одеяло, резко выскочила из постели и помчалась на кухню, ругаясь по дороге сама с собой:
  -  Совсем с ума свихнулась с этими предками и дневниками! Своих забот не хватает?
Пусть Эстебан, экстрасенс чёртов, живёт в двух измерениях, если ему это надо, но я... Да, именно Эстебан. Он во всём виноват. Каждый раз заражает меня своим безумием.
Выпила стакан воды, поднялась наверх и остановилась у окна.  Море умиротворённо укачивало лунную дорожку.
  - Видишь, милая, что значит быть человеком! Они грешат, не сознавая своих грехов, а потом обвиняют друг друга в жестокости. А нам с тобой легко и спокойно.
Я усмехнулась, и задвинула штору:
  - То же мне, лицемерный дракон! Убаюкаешь её, доверчивую, а потом взметнёшься гремучим змием и съешь.
       
     Когда-то, много лет назад, три случайности определили судьбу Марьяны: дефицит на модные туфли, плохие трамваи и чёрная кошка, испугавшая суеверного вагоновожатого.
Годы спустя Марьяна изменила судьбу Рики, добавив три новые случайности: неудачно пошитую, сползавшую с плеча блузку, указание, оставить в покое прошлое и озаботиться будущим, и ветер, фривольно разметавший  причёску.
  Фернандо уже перенёс к Рике свой компьютер, полный чемодан дорогой одежды  и воспоминания о кулинарных подвигах  бабушки.
Теперь  влюблённая пара по очереди демонстрировала искусство своих предков.  Рикина кухня превратилась в боксёрский ринг, а я – во внештатного,  независимого арбитра.
     Сегодня  на ринге мужчина. Воздух пропитан благоуханием чеснока и прочих экзотических пряностей.
Фернандо  устремляет на меня слезящиеся от лука глаза:
  - Почему вы обе называете его Эстебаном? Ведь он известен как Ансельмо Альмирес?

  История с генетической памятью – дело сугубо личное, но двойные имена в Испании имели многие. Мы отделались полуправдой:
  - По паспорту он –  Ансельмо Эстебан Альмирес. Вот и предложил нам пользоваться вторым именем. Своего рода – знак отличия.
Фернандо вполне удовлетворился  ответом.
   - Ну а как поездка? Как замок с водопадом? Они вызвали у него интерес?
Что я могла ответить? Сказать, что это место взволновало прежде всего меня?
   Попыталась отделаться общими фразами:
  - Конечно. Он ощупал каждый камушек. Заглянул под каждую обвалившуюся балку.
 Фернандо,  строгая морковку и лук, произнёс совершенно нейтральным голосом:
  - А  ты, когда так  сидишь,  действительно похожа на дам в шляпах.
Мне не хотелось обсуждать эту тему. Хватит вчерашнего ночного кошмара. Посмотрев на его залитый луковыми слезами профиль, не без ехидства заметила:
  - А ты, когда так стоишь, ...  похож на лорда Байрона.
И, изогнув спину и слегка наклонившись в бок, добавила:
  - А так, в анфас – на моего дедушку по материнской линии. Только очков не хватает.

Чуткая Рики, на лету поймав настроение, изящно приподнялась со стула и,  сбросив в миску с салатом мелко накрошенные помидоры, предъявила восхищенному взору Фернандо своё роскошное декольте. Он тут же попался в расставленные силки.   Хитроумная охотница, указав острым ногтем на аппетитную ложбинку, бодро выпалила:
  - А  когда так пялишься...  вылитый  мартовский кот.

Накормив нас прекрасным ужином, упрямый архитектор вернулся к не дававшей ему покоя теме:
  - Мне всё же очень хочется  спасти этот замок. Думаю, сейчас у нас есть реальные шансы. Публикация дневников с великолепными иллюстрациями Альмиреса, интерес публики... А тут ещё и замок, в котором происходили  эти события. Может удастся привлечь инвесторов? Как вы считаете?
Рики, всегда с энтузиазмом откликавшаяся на новые идеи, сходу выступила с деловым предложением:
  - Ты опубликуешь в нашей газете эссе о замке, мавзолее и гроте с живой водой. Можно процитировать соответствующие фрагменты из дневников. А я вступлю с тобой в дискуссию. Уверена, через два-три выпуска к нам присоединится целая толпа читателей. Главное, поднять волну. А там будет видно.
Мне стало не по себе. Будто лично меня, мою тайную, интимную жизнь собираются выставить на показ.
   С прошлой ночи что-то во мне изменилось. В полуразрушенном мавзолее, у могилы Филиппа, я  внезапно  ощутила свою причастность к той истории.

  Фернандо, будто почувствовав излучаемый мною протест, неожиданно обратился с вопросом:
  - Тебе что-то не нравится? Вид у тебя весьма странный.
Попыталась сформулировать корректный ответ, не открывающий истинных чувств:
  - На реставрацию этой махины нужны миллионы. Нашей маленькой бурей в стакане их не собрать. А вот сеньор Гомес тут же обнесёт территорию колченогим забором и поставит кассу. А живую воду из ржавой трубы разольёт по бутылочкам и будет продавать за бешеные деньги любительницам вечной молодости.

Фернандо растерялся и заёрзал на стуле. Взывая о помощи, взглянул на Рики, помолчал... и, не найдя поддержки, просто спросил:
  - А чего ты хотела бы?
Не медля ни секунды, я выплеснула святую правду:
  - Получить разрешение зайти во внутрь. Пусть всего лишь на полчасика.
Рики, не произнося ни слова, смотрела на меня, как на больную гриппом. В глазах светился вопрос:
  - Неужели от Эстебана генетической памятью заразилась?
Я молча пожала плечами и развела в стороны руки. Жест, означающий: « Всё может быть. Мы ведь обе не верили, что это заразно».
Фернандо, будто поняв язык жестов, послушно кивнул:
  - Ладно. Попробую что-нибудь придумать.

Домой возвращалась уже в темноте. У самой двери нетерпеливо зазвонил  мобильник. Забавно, почему телефоны  так требовательны и нетерпеливы? Или сидящий на другом конце  приравнивает свой звонок к зову судьбы?
 Одна рука для ключа, другая для  трубки. Шею слегка перекосило на бок.
  - Слушаю...
На другом конце загремел Эстебан:
  - Где Вы болтаетесь целый вечер? И почему не берёте мобильник.
По давно укоренившейся привычке, тут же стала оправдываться:
  - У Рики сидела. А мобильник в сумке...
Новый упрёк не заставил себя ждать:
  - А сумка, как всегда, в коридоре.
Оказывается, он успел изучить мои привычки:
  - А где ещё? Вся кухня чесноком пропахла.
На другом конце раздалось ироничное хмыканье:
  - Не советую злоупотреблять их гостеприимством, а то скоро отрастите живот, как у Фернандо.
Про себя подумала: « Ах ты завистник! Надоело питаться сухими кузнечиками!», но вслух лишь продолжила шутку:
  - И декольте, как у Рики. А ещё ногти накрашу.
Попыталась представить, что услышу в ответ, но последовало совершенно иное:
  - Мне удалось через экспертную комиссию достать разрешение на посещение замка. Пришлось прослушать лекцию по технике безопасности и расписаться... за себя и за Вас. Заеду завтра около часу.
 Короткая пауза, и следующее указание:
  - Наденьте туфли без каблуков... иначе декольте растрясёте.
Я ещё не придумала ответа, а  трубка уже заскулила короткими гудками


Парадный вход был заколочен. Ключ, выданный Эстебану, подходил к маленькой, обитой железом двери в боковой стене. Двери для прислуги или доставки продуктов.
Я знала, что не застану там ни пахнущих старым деревом комодов, ни портретов надменных родственников, но такое!
Грязные полы, засыпанные обвалившейся со стен штукатуркой, забитые досками  окна нижнего этажа, обломки мебели, останки выставочных  стендов с клочками оборванных в спешке рисунков и фотографий. Похоже, эвакуация проходила в большой спешке, и грузчики больше тревожились о своих драгоценных жизнях, чем о сохранности экспонатов.  Неужели еще десять лет назад здесь находился краеведческий музей?
Эстебан недовольно крутил носом:
  - Сразу видно, сколько часов было дано на эвакуацию. Что не вынесли, то сломали. На уборку времени уже не осталось.
Я тоже крутила носом. Пыталась, подобно собаке, унюхать следы старых запахов. Но даже опытная ищейка не смогла бы в этой затоптанности выйти на указанный след. Куда уж мне,  даже не знавшей, что ищу.
    Постепенно накатывало чувство бессмысленности и  безнадёжности. Зачем вся эта погоня за прошлым?
Неожиданно почувствовала руку Эстебана, обручем стянувшую мои плечи. Обручем не ломающим, не вминающим в заданную форму, а опоясывающим. Так бронзовый ободок с гравировкой и надписями опоясывает старинный хрустальный кубок, оттеняя его естественную, матовую выпуклость. Чья это рука, отцовская или мужская?
Искра, родившаяся под ободком, обжигающим импульсом промчалась от плеча к кончикам пальцев.  Значит всё же мужская. Прикосновение отцовской руки не искрит.
Искоса взглянула на Эстебана. Он не смотрел  на меня  сверху вниз, как  соблазнители с обложек женских романов традиционно взирают на своих жертв. Он вообще не смотрел на меня. Его взгляд был обращён к затоптанной, замусоренной лестнице,  ведущей на второй этаж. :

  - Пойдем наверх. Здесь всё абсолютно безлико.

Меня удивило несоответствие тепла обвившей меня руки и холодности деловитого тембра голоса. Как всегда спрятала смущение чувств за наигранной разумностью:

  - Туда нельзя. Сам подписывал документы по технике безопасности.

Эстебан усмехнулся и убрал руку:
  - Забыла, что я экстрасенс? Почувствую, если будет опасно.
Что он имел ввиду? Треск ломающихся балок или сближение наших «плюс» и
 «минус» ?

Верхний этаж выглядел не лучше нижнего. Тот же мусор и сваленные в кучу обломки. Правда окна не были заколочены. Тусклый  свет, преломлённый десятилетней грязью, разбросал на полу причудливые узоры.
Я украдкой наблюдала за Эстебаном. Кто он сейчас? Ансельмо или Мигель? Если Мигель,  значит  приезжал сюда в другой жизни.
 Прямая спина, равнодушный взгляд и обращение на «Вы» сообщили, что рядом со мной Ансельмо:
  - Ну как, Вы нашли  что-нибудь интересное?
В это момент в поле  зрения попала сваленная в углу куча мусора: ещё одна, не пережившая переезд,  выставочная витрина.  Почему-то потянуло к ней, как к стогу сена, в котором обязательно спрятана иголка.
Присела на пол и принялась осторожно выбирать обрывки бумаг, запутавшихся в осколках стекла.
Три старые, покрывшиеся десятилетней грязью литографии: два пейзажа и фасад этого дома со стороны главной аллеи. 
  И тут... на поверхность выплыл ещё один помятый листок с оборванным правым углом. Три улыбающихся женских лица... и то, которое посередине, однозначно – моё.
      Графиня, мы действительно чертовски похожи, и не только в пол оборота, но и в анфас. Судя по возрасту дочерей, Вам было тогда чуть за сорок. В этом возрасте мои щёки тоже утратили излишнюю округлость, а морщины ещё не появились.  Черты  лица стали чёткими и выразительными. Это был период моего Ренессанса. 
Именно так выглядела та, что сидела посередине.
 Я вглядывалась в лица молодых женщин, сидящих по бокам. Типично испанские,  очень похожие друг на друга, и тем не менее  разные.
 Неужели это – Франческа и Мария?  Лицо той, что сидела справа от матери, было тоньше и мягче.  В нём ощущалась радость и внутренняя гармония. Скорее всего, Мария.
Лицо второй было плотнее и жёстче. Рот улыбался, но в глазах чувствовался разлад. С кем? С собой, с матерью, с сиюминутной ситуацией?
Спиной почувствовала  Эстебана. Неслышно подойдя сзади, он поверх моего плеча разглядывал рисунок. Не поворачивая головы, спросила:
  -  Думаете, это они?
Он схватил листок за другой край и осторожно потянул к себе:
 - Действительно. Простой набросок, а так точно просматриваются характеры.

Приподнявшись с колен, я забрала рисунок обратно:
  - Как думаете, кто рисовал? Может тот же художник, что делал портрет, а потом шаблоны для гобеленов?
Голос, прозвучавший сзади, выдал возвращение Мигеля:
  - Нет. Не он. Это рисовала Элеонор.
Короткая пауза. Мой спутник окинул взглядом комнату и отошёл к окну:
  - Когда я зашёл, вы втроём сидели на диване, а Элеонор на стуле, спиной к свету. Все были очень оживлены. Я шутя спросил:  «Что, очередной заговор?»
Элеонор повернула ко мне голову. Совершенно изумительный изгиб шеи и выбившийся из причёски локон...
Мигель вскинул руку и  прикоснулся к шее чуть пониже уха:
  - Вот тут. Зажжённая солнцем медная спиралька. Она замялась и протянула мне листок бумаги:
  - Мы только что заключили договор, и  все четверо расписались.

Опять бесконечная пауза. Неужели Мигель уйдёт, больше ничего  не сказав? Набралась смелости и едва слышно спросила:
  - Она протянула тебе именно этот рисунок?
Он  по-прежнему, отвернув от меня лицо,  стоял у окна:
  - Не знаю.
 Молча молилась не знаю какому богу:  « Оставь его здесь ещё на пару минут!  Он вот-вот вспомнит самое важное»:
    - Ты помнишь  лицо Элеонор?
И опять тот же однозначный ответ:
  - Нет. Только изгиб шеи и медную спиральку. Больше ничего. Нет, было ещё что-то. Ах да... Грусть. Почувствовал себя лишним.

Эстебан замолчал, а я сосредоточилась на Франческе. По словам матери, она была изумительно выполненной копией отца.  Вот значит как выглядел Филипп. Капризно изогнутые губы, широковатый подбородок и злые глаза? Неужели Елена не чувствовала, что он – типичный Нарцисс, фанатично влюблённый в самого себя? Сколько ей понадобилось лет, что бы понять его истинную суть?
Рядом раздался насмешливый голос Ансельмо:
  - Ну и как? Могли бы в такого влюбиться?
Я опять поразилась его чутью:
  - Хватит считывать мои мысли. В Вашем присутствии на них не остаётся даже... фигового листочка.
Ляпнув эту двусмысленность, тут же смутилась. Естественно, мой спутник не прошёл мимо:
  - А он Вам и не нужен... пока. А вот если начнёте злоупотреблять кулинарией Фернандо,  то и фиговый листочек не поможет. Придётся заказывать индийское сари.

Эстебан протянул руки и помог подняться с пола, а я, с вызовам посмотрев в улыбающееся лицо, засунула рисунок в сумку.
  - Разве в библии не написано, что воровство – грех?
  - А я не ворую. Беру то, что принадлежит мне.

Машина грациозно крутилась по горному серпантину, по очереди подставляя бока заходящему солнцу. Лазурное небо, разукрасило себя перьями апельсиново-розовых облаков. Как в детском калейдоскопе: виток серпантина... и  ветровое стекло взрывается новым узором. Глаза зачарованно предвосхищают смену кадров, но... Машина спустилась в долину, свет погас, и по стеклу расползся бледно-лиловый туман.
В голове медленно ворочались невесёлые мысли.
Судьба, извиваясь, как эта дорога, тащит меня за собой, упорно подсовывая под нос тайные знаки, символы и голоса из прошлого, а я...  упрямый осёл, уткнувшись носом в придорожную колючку, продолжаю трубно вопить: « Не верю!»
Почему? Чем меня не устраивает этот родство? Или  не устраивает похожесть? Хочется быть уникальной, первозданной, а не  очередным тиражом давно зачитанной книги?

 И опять полный сомнений вечер и бессонная ночь.
Что за договор скрепили они в тот день? Почему  у Франчески такие злые глаза? Когда это могло быть?
Пол ночи терпеливо перелистывала первый дневник, пока не  набрела на эпизод семейного сбора трёх поколений в замке Альваресов.
« ... Мария первая откликнулась на призыв Элеонор:
  - Ладно, в следующем году подарю тебе девочку.
  - Ишь ты, какая быстрая. А что, твоя девочка уже в пути?
  - Пока нет, но обязательно будет... по твоему заказу, и назову её в честь тебя – Элеонор.
Франческа, загадочно улыбнувшись, обняла меня за плечо и притянула  к себе:
  - А я назову свою дочку в честь мамы – Еленой. И будет она почти во в сём, мамочка. похожа на тебя.
  - А чем твоя дочка будет от меня отличаться?
  - Только одним, мамочка. Музыкальностью. У неё голосок будет чуть приятнее твоего.»
  В десятый раз перечитываю эти строки, и каждый раз хочется хлестануть негодяйку по лицу. Злая, двуликая змея!
 Неужели Элеонор разгадала её коварство? Судя по выражению глаз на портрете,  догадалась, что ни одна из дочерей Франчески никогда  не будет носить это имя?

Откуда у девочки такая враждебность к матери? Враждебность, не возникшая вдруг, на ровном месте. Впервые Елена ощутила её, когда дочери едва исполнилось двенадцать. Отец влюбился в Шанталь де Пьерак, мать изнывала от ревности,  а дочь исподтишка злорадствовала.
   Пару лет спустя, в беседке из роз, Франческа пела гимн совершенствам отца:

« В папу невозможно не влюбиться. Он особенный. Таких больше не бывает. В нём есть всё, он... совершенство.  ... Знаешь, я тебе очень завидую. Мне такого никогда не найти».

Любой психолог выпалит не задумываясь: «Эдипов комплекс»! Да. Возможно. Но только ли в нём дело?

Опять перелистываю страницы чужой жизни. Вот он, очень важный фрагмент,  царапнувший  память ещё при  первом прочтении.
 Жалобы взрослой Франчески:
  « ...Какое-то постоянное раздражение и мрак на душе. Вначале радовалась второй беременности, а потом... Какое-то ужасное ощущение. Будто во мне живёт кто-то чужой, враждебный. кто сам будет несчастным и мне принесёт много горя. Дурацкое ощущение.»
Тогда у неё родился сын, похожий на мать Елены, на еврейскую женщину, изнасилованную при погроме. 
 Что это? Бунт организма против ребёнка еврейской крови? Психологическая аллергия или генетический антисемитизм?
Неужели такое бывает?
Из  троих детей Франческа была самой  противоречивой, надломленной. В постоянном конфликте с самой собой. Будто одна половина её сути отторгала другую.
Похоже, в ней сошлась критическая масса двух враждебных начал. Иудаизм и католичество.
Неприятие матери, неприятие себя.  Потоки бешенства против евреев в связи с делом Дрейфуса и взрыв, положивший конец её жизни. Можно сказать, она подорвалась на собственном антисемитизме.
Господи! Куда меня занесло?  Далеко за полночь, а я всё ещё листаю проклятые дневники!

Утром чувствовала себя совершенно разбитой. Медленно ползала по кухне, боролась с собственной ленью и наконец её победила. Натянула купальник, спустилась к морю и нырнула в воду.
Первый ожог холодом. Первые десять резких движений, а потом...  Из смирившейся с холодом кожи заструился в воду поток тепла, перемешанного с ночным безумием. Ещё мгновение, и тело острой, невесомой стрелой рассекает упругую воду. Момент утреннего обновления,   омовения,  очищения от ереси предыдущей ночи.
 
   Первый глоток кофе, и квартира взрывается  истеричным  звонком.
 Рики влетает в кухню, с размаху плюхается на стул, протягивает свежую газету и тычет пальцем  в статью на первой странице:
  - На, почитай! Ужас какой!
Крупными буквами написанный заголовок задавал читателю однозначный вопрос:
   
   « Возвращение художника или туристский аттракцион?»

Рики сцепила пальцы в замок и уставилась на меня возмущёнными глазами.
  - Давай читай. Вслух не обязательно.
Статья была написана лихо и агрессивно:

Когда-то в молодости я восхищался художником Ансельмо Альмиресом. К моему огромному сожалению к середине жизни он исписался и замолчал. Какова же была наша радость, когда он, десять лет спустя, вновь пригласил  на свою выставку.
Радость, отравленная разочарованием. Проснувшийся после затянувшейся спячки художник, выставил серию блеклых, стандартных работ, разбавленную десятком старых, когда-то особо удавшихся.
Похоже, разочарование постигло не только публику, но и художника. Выставка не вызвала ни особых похвал, ни взрыва аплодисментов.
Что делает дальше наш новоявленный предприниматель? Публикует литографии со своих работ в виде подарочного альбома, добавляя к ним милые, сентиментальные тексты из якобы найденных в куче мусора дневников.
Не плохой коммерческий шаг! Но, к сожалению, и он не принёс желаемого успеха.
Тогда господин Альмирес организует новую компанию. Находит замок с мавзолеем и водопадом, где, по его мнению, происходили описанные в дневниках события.
Что касается водопада... Я побывал в этом месте. Поднялся на холм и, к своему величайшему сожалению, обнаружил в траве ржавую трубу, имитирующую водопад.
Вот вам и историческая фальсификация.
В связи с этими событиями у меня возник вопрос: что задумал угасший художник Ансельмо Альмирес? Возрождение былой славы, или новый туристский аттракцион, где обманутая публика  не только заплатит деньги за право взглянуть на фальшивые руины, но и купит втридорога разложенные на столиках подарочные экземпляры с картинками?

Раздел « Письма читателей». Альфонсо Гонзалес.


Я беспомощно взглянула на Рики:
  - Что это значит? Неужели у него столько врагов?
Подруга, облокотившись локтями на стол, исправила грамматическую форму, заменив множественное число на единственное:
  - Пока я вижу только одного врага. Правда очень злого.
 Представила себе реакцию Эстебана. Как справится с этой порцией яда его тонкокожая, творческая натура?
 Выпуклые маслянисто-чёрные глаза Рики  воинственно полыхнули :
  - Я уничтожу этого мерзавца! Я напишу такой разгромный ответ...
Моя рука машинально поднялась в протестующем  жесте:
  - Не кипятись. Прежде нужно узнать кто он, этот Гонзалес, и чего добивается. Если всего лишь скучающий психопат, так и бог с ним. А может завистник или ревнивый конкурент? А может... эту статью написала сама жертва? Вспомни журналистские манипуляции Елены второй. Как она разжигала страсти, привлекая внимание публики к интересующей её теме?

     Жертва не заставила себя долго ждать. Телефон взорвался нетерпеливо и  возмущённо. В отличие от звонка, голос Эстебана звучал абсолютно спокойно:
  - Ну как? Уже получили удовольствие от статьи?
Форма вопроса подтвердила мои подозрения:
  - Большого удовольствия не получили. А Вы?   Надеюсь, не очень расстроились?
Голос  в трубке выразил удивление:
  - Расстроился? Скорее насторожился. Интонации нехорошие. Пытаюсь выяснить кто он и что ему надо. Будете во второй половине дня дома? Имею ввиду всех троих. Важно, что бы Фернандо тоже присутствовал на совещании.
До вечера.
 Трубка запищала короткими, противными позывными.

Совещание состоялось у меня на кухне. Забавно, но старые российские традиции полюбились моим испанским друзьям. Не нужно постоянно вскакивать и бежать варить кофе, менять упавшую на пол ложку, или следить за подгорающими в духовке пирожками. Беседа текла непрерывным потоком, в полной гармонии с гостеприимством.
Эстебан, мельком взглянув в наши лица,  просто спросил:
  - Может кто -то из вас, желая разжечь дискуссию, написал эту статью?
Мы отрицательно замотали головами. А прямолинейная Рики тут же выдала наши подозрения:
  - А мы надеялись,  это Ваша работа.
Эстебан рассмеялся:
  - А я надеялся, что ваша. Жаль. Значит дело сложнее, чем показалось вначале.
Далее, разъясняя ход своих мыслей, он обращался преимущественно к Фернандо,:
  - Понимаете, у меня такое ощущение, что мы работаем параллельно с какой-то другой поисковой группой. Только не понятно, что они ищут.
Фернандо, поправив и без того идеально сидевшие на носу очки, недоумённо спросил:
  - А что ищем мы?
Эстебан на секунду задумался, смущённо улыбнулся и перевёл глаза на меня:
  - А действительно, что ищем мы? Выражаясь высокопарным языком, мы ищем своё прошлое. Составляем генеалогическое дерево. Вот и всё. Но при этом кому-то мешаем.
Фернандо опять перехватил инициативу:
  - Вы говорите во множественном числе. Почему « они»?
Рики попыталась вмешаться, но Эстебан предупреждающе поднял руку. Моя энергичная подруга смутилась и замолчала. А главный оратор продолжил обзор событий в их запутанной взаимосвязи:
  -  Эта история десятилетиями хранилась у Елены на чердаке, не вызывая ни малейшего интереса. Ни у кого. Но вот наши дамы случайно натыкаются на портреты, крутятся около них, возбуждённо кричат о похожести, привлекая внимание окружающих...
В этот момент Рики, не взирая на протесты мужчин, ринулась в бой:
  - Мы не крутились и не кричали. Ну что ты молчишь? Помнишь, мы говорили почти шепотом...
Фернандо по-хозяйски усадил разбушевавшуюся Рики на стул и, наклонившись к  изящному, розовому уху, заворковал  :
  - Милая, разве не знаешь, что в старые времена женский шёпот заменял телеграф? Пошептались две кумушки у забора, а через полчаса уже весь мир обсуждает скандальные новости.
  Рики сердито надулась и сбросила ехидную руку с  плеча. А Эстебан, подмигнув сидящей напротив сладкой парочке, продолжил свои размышления:
  - Итак. Дамы привлекают чьё-то внимание. На сцену выходит  мститель и режет картину. Причём не просто где-нибудь по середине, что было бы логично для психопата. Воткнуть нож в тело жертвы и сбежать.  Он метит крестом доступную для обозрения щёку женщины.
   Фернандо, вытянув  указательный палец, поставил в воздухе жирную точку:
  - Именно этот момент представляется мне особенно важным. Он знал о ранении Елены второй.
Эстебан утвердительно кивнул головой:
  - Очень похоже. Но смотрите, что происходит дальше. А дальше не происходит ничего. До тех пор, пока дамы не привозят меня в музей. Вскоре после совместного посещения и беседы с реставратором, у меня дома появляется сын психопата. Или « якобы сын». Он рассказывает трогательную историю и ни о чём не просит. Разве что аккуратно расспрашивает о женщине, похожей на его мать. Мы думали, он начнёт преследовать Елену, но... Это почему-то не входило в его планы. Он вообще больше не появляется.
Рики всё же не справилась с вынужденным молчаньем:
  - Откуда мы знаем, что он исчез? Может наблюдает за нами тайно? Или нанял кого-то, кого мы не знаем в лицо.
Мне вспомнились многочисленные детективы, где две группы на перегонки гоняются за кладом, или  священными реликвиями. Приоткрыла рот, что бы об этом напомнить, но потом передумала и промолчала.
Эстебан вопросительно посмотрел  на Рики:
  - А ты видела кого-нибудь вблизи дома? Или вообще что-то подозрительное?
Рики ткнула острым ногтём в Фернандо:
  - Видела. Его. Он наблюдал за нами в кафе... и рисовал мой портрет.
Фернандо вытянул раскрытые ладони:
  - Ну и что в этом подозрительного?
Рикины глаза искрились  удовольствием:
  - А то, что нормальные мужчины гоняются за молодыми, а ты...
Перехватив налету рикину руку, Фернандо закончил фразу:
  - А я за опытными. С ними интересней.
Эстебан посмотрел на меня, одобрительно кивнул головой и  продолжил расследование:
  - Итак. Несколько месяцев каждый занят своими делами и не совершает новых движений. Даже публикация дневников не вызвала ответного удара. Но тут мы начинаем крутится вокруг замка... Похоже, именно этот ход вызвал у противника беспокойство. Статья насквозь пропитана угрозой. Она не в словах. Она в излучении. И мне это не нравится.
Прагматичный Фернандо подвёл итоги:
  - Значит они осведомлены лучше, чем мы. Может кто-то из Альваресов спрятал там клад, о котором не знала ни одна из писавших дневники дам?
Рики опять перехватила инициативу:
  - Уж тогда не в доме, а в мавзолее. Не даром там всё вверх дном перевернули. Камня на камне не оставили.
 Расследование постепенно нагоняло на меня страх. Это в кино всегда побеждают правые, а в жизни... чаще всего левые. Зачем мне на старость лет криминальные приключения?
  - Послушайте, а может и в самом деле угомониться? Мы нашли всё, что искали. И даже больше. Пусть они развлекаются дальше без нас.
Рики, встретившись глазами с каждым по-очереди, разочарованно протянула:
  - А вдруг там и в самом деле спрятаны ценности? Может на несколько миллионов? Неужели ты готова от них добровольно отказаться?
Что я могла ответить? С моей ленью и непрактичностью они превратились бы для меня в непосильную ношу. И потом... кто знает, кому это принадлежит?
  - Почему ты обращаешься ко мне? Все потомки имеют равные права на наследство. А потомков этих немерено. По-видимому, кто-то из них и ищет.
Эстебан, молча наблюдавший за нашим спором, выступил с компромиссным предложением:
  - Думаю, нам надо на время затихнуть и посмотреть, что произойдёт дальше.  В картах это называется « пропустить ход». Противник думает, что оскорбил меня и ждёт  ответной реакции. Не дождётся.  Пусть  сперва выложит очередную карту. Тогда и посмотрим. что у него в прикупе. Согласны?
Все устали и потому были  абсолютно согласны.
Прощаясь в коридоре, я  прикоснулась к локтю Эстебана:
  - Пожалуйста, не исчезайте надолго. Без Вас как-то...  не уютно.
«Гость на пороге» очень ласково посмотрел на меня сверху вниз, взял руками за плечи и успокоил:
  - Не тревожтесь. Я позвоню завтра днём.
Всю следующую неделю он звонил ежедневно. Узнавал, не тревожат ли нас незваные гости, или анонимные корреспонденты. Но, как мы и предполагали, противник затаился в ожидании  ответного хода.
 Жак наконец выполнил своё обещание и прислал  гранки подготовленной публикации. Очень деликатно попросил почитать текст и обдумать некоторые, внесённые им исправления.
Сам текст выглядел превосходно: красивый шрифт, искусное размещение на листе, аккуратные рамочки и виньетки в начале и конце каждого рассказа.
Во всех этих мелочах я узнавала Жака – эстета, знавшего толк в культуре печати. Что касается исправлений... их было не много, но, как правило, по делу: излишние  местоимения « я», « мне» и « меня»  нарушали ритм фразы и не несли при этом самостоятельной смысловой нагрузки.
   Работа оказалась лёгкой и увлекательной, а главное – отвлекала от самокопания и раскопок  чужого прошлого. До безумия надоевшие предшественницы поблекли и отступили на задний план. Я опять вернулась к себе.
Но, как всегда, появился Эстебан и нарушил благостное равновесие.


                Глава 6


 Своё приглашение он пояснил за чашкой кофе, правда весьма расплывчато:
   - У меня есть один приятель...  скорее, хороший знакомый. Режиссёр. Бенито Сьерра.
Когда-то в молодости он поставил несколько настоящих, серьёзных фильмов. Был даже отмечен премией. Если не ошибаюсь, в Каннах. Потом осел в Голливуде и резко замолчал. Последние лет пятнадцать я о нём вообще ничего не слышал. А тут вдруг позвонил. Оказывается, он опять  в Испании. Бубнил что-то невнятное о публикации дневников. Предложил сегодня встретиться и вместе пообедать.
  Затаившееся на время любопытство, настороженно подняло голову. Похоже, судьба нанизывала на спицу очередную петельку, выплетая заранее задуманный узор.
  - Думаешь, он знает что-то об этой истории?
Эстебан затушил сигарету и убрал зажигалку в карман:
  - Не имею понятия. Но думаю, тебе будет интересно поприсутствовать на обеде. Пора выезжать.

Мы уже более получаса изнываем от голода на террасе ресторана. Бенито Сьерра, как и положено творческим личностям, вплыл с большим опозданием. Именно не вошёл, а вплыл, неся на коротких ногах внушительную, грушеобразную, подчёркнуто элегантно одетую фигуру.
Манеры режиссёра вполне соответствовали его гардеробу: сперва чопорно поклонился даме, и только после этого поприветствовал мужчину.
Эстебан представил меня по имени:
  - Елена, хозяйка заинтересовавших тебя дневников.
Бенито опустился на стул, пристально разглядывая  обладательницу сокровищ, а она в свою очередь изумлялась очередному капризу природы, увенчавшей нелепо вылепленное тело изысканно выточенным лицом.
Иногда природа развлекает себя подобными шалостями.  Изваяет будущую « Мисс Европа» и прилепит ей в последний момент громадные, костлявые руки бабы Яги. Или  оснастит красавца, почти Аполлона, едва заметным мужским достоинством. Доказывай де свою мужественность как сумеешь.
Наверное шутница природа создавала Бенито в большой спешке. Вылепила прекрасный лик, а на тело пылу уже не хватило. Пришлёпнула остатки материала на задницу, а ноги... бог с ними, с ногами. Пусть перекатывается, как получится.

Господин Сьерра, ухмылка природы, более получаса изводил нас жалобами на кинопродукцию:
  -  Настоящий, серьёзный зритель вымер. Нынешняя публика –  зазомбированные идиоты. Единственно, что им нужно –  тупые  сериалы под текилу и пиво.  Ни зрителя не стало, ни хороших сценариев».
  Эстебан терпеливо ковырял вилкой в бараньем рагу, пытаясь выудить ошмётки мяса из вязкой лужи чесночно-лукового соуса. Я, оставив надежду прожевать пересушенную  форель, молча грызла салатные листья. А Бенито, даже не притронувшись к остывающей паейе, продолжал, как зависший компьютер, бубнить и закате кинематографии:
  - Уж не знаю, кто кого загубил...  кинематограф зрителя, или наоборот, но мы все увязли в трясине бездарности.
Эстебан, устало опустил бесполезную вилку в остро пахнущую похлёбку:
  - Бенито, милый, твоя еда давно остыла. Может сначала поешь?
Бенито растерянно взглянул на свою тарелку, потом на нас и очаровательно, по-девичьи покраснел.
  - Посмотрев, как вы мучаетесь,  даже пробовать не рискнул. Давайте закажем кофе. Может они хоть это умеют делать. А с моей болтовнёй... Я практически подошёл к тому, зачем вас пригласил. Просто хотел объяснить, почему столько лет ничего не снимал. Режиссёры снимают то, что студии финансируют. А финансируют они то, что приносит прибыль.
По тому, как Эстебан заёрзал на стуле, было ясно, что он начинает злиться:
  - Бенито...
Но Бенито не дал ему договорить:
  - Понимаешь, сейчас в моей жизни многое изменилось. Я в состоянии сам финансировать фильм. Пять лет назад  тётушка завещала мне очень приличную сумму. Правда, с одним условием...
В глазах Эстебана заплясали чёртики:
  - Представляю, что за условие. Ты должен жениться и произвести потомство.
Бенито протестующе замахал руками:
  - Не обижай тётю. Она была очень толерантной женщиной, хоть и католичкой. Первая заметила мою  ориентацию. И представляешь, никогда не пыталась  конвертировать. В отличие от родителей.
  - И о существовании Педро тоже знала?
  Бенито украдкой взглянул на меня, желая удостовериться, что я не враг гомосексуализму, а потом гордо продолжил:
  - Не только знала. Она часто принимала нас у себя. Естественно, по секрету от родителей. Считала,  Педро на меня очень благотворно влияет.
Ориентация Бенито мало волновала Эстебана. Его раздутые ноздри уже чуяли  добычу, и он, подобно охотничьей собаке, встал в стойку, вернее выпрямился на стуле.
  - И какое условие поставила твоя тётушка?
Бенито, чёртов садист, явно затягивал паузу. Дважды передвинул чашку, разгладил скатерть и подлил в кофе молока:
  - Я могу эти деньги потратить только на постановку фильма. Не для славы и не для прибыли. Для души.
Эстебан запустил руку в карман брюк:
  - Не возражаешь, если я закурю.
Я жадно потянулась к своей пачке.
Бенито, закатив глаза к небу, взмолился:
  - Только не оба сразу. Одного я ещё выдержу. Но двоих...
 Брошенный  через стол взгляд Эстебана, требовал  особых привилегий.  Что тут скажешь? Пусть травится первым. Хотя где тут встречная толерантность? Быть гомосексуалистом можно, а курить двоим одновременно нельзя?
Лишённый толерантности гей брезгливо повёл носом и слегка отодвинулся.
  - Короче. Уже пять лет я сижу на этом капитале. Перечитал пару сотен сценариев. Сплошное современное дерьмо. И тут... твои дневники с потрясающими иллюстрациями. Знаешь, они, в сочетании с текстом... вибрируют и дышат. Как-то особенно светятся изнутри.
Я чуть не задохнулась от возмущения. Почему его дневники? Опубликовав мою находку, он присвоил себе абсолютные авторские права?
Проклятый экстрасенс, прикрыв левой рукой мои пальцы, протестующе поднял вверх правую:
  - Это не мои дневники. Их обнаружила Елена. На чердаке своего дома.
Наконец Бенито сбросил маску наивного непонимания:
  - Хочешь сказать, Елена третья?
И, выстроив брови домиком, впервые обратился лично ко мне:
  - Ведь Вы и есть та, что должна была появиться через четыре поколения? Не отрекайтесь.
Я не спешила ни отрекаться, ни высвобождать  пальцы из под руки Эстебана. Они чувствовали себя там вполне уютно.
  - Да, я действительно случайно обнаружила эти тетради. Они были аккуратно запакованы вместе с портретами.
Бенито пристально вглядывался в мое лицо:
  - Теперь я знаю, как будет выглядеть героиня будущего фильма. Дело в том, что прочтя эти дневники, я понял, во что вложу тётины деньги. Пусть это старомодно, сентиментально, но это –  история, жизнь, искренность. Там люди дышат, чувствуют, а не носятся по заброшенным фабрикам и не пуляют друг в друга из незаряженных пистолетов. Считайте,  хочу сделать фильм для себя самого.
Пожалуйста, не отказывайте. Я готов заплатить за сценарий любые деньги.

Рука, накрывавшая мои пальцы, вздрогнула и напряглась. Я тоже была ошарашена предложением. Мы ожидали совсем другого. Новых следов, новой информации, но фильм... Ожившее прошлое? В движении, в улыбках, в объёме пространства и времени?   
Бенито, заметив наши растерянные лица, запаниковал:
  - Я прошу слишком многого? Думаете, я – бездарен? Создам никчемную, банальную ленту? Залапаю вашу жизнь грязными руками?
По лицу Сьерры потекли свекольные пятна, залили шею и выплеснулись на  оттопыренные уши, уподобившиеся в лучах заходящего солнца алым, вздувшимся парусам.
До чего интровертированы и обидчивы творческие личности! Я, я и только я. Существует только их мир, и только их особая, неприкосновенная ценность. Хотя... У него вырвалось «вы», « вашу жизнь».   Неужели, читая дневники, он разгадал тайну серии « Грёзы»?
Бенито, наклонившись над столом, придвинул лицо к Эстебану:
  - Ансельмо, я не мог оторваться от твоих рисунков, хотя некоторые из них видел и раньше. Имею ввиду серию « Грёзы», наделавшую в своё время столько шума в рядах коллекционеров. Сперва растерялся, а потом понял. Ты прочёл эти дневники задолго до того, как Елена обнаружила их  на чердаке. Значит существует несколько экземпляров?  Или...
Пальцы, всё ещё державшие в плену мою руку,  разжались и поползли к зажигалке.
Ох уж это курение! Загрязнение организма и окружающей среды! И тем не менее нет лучшего способа взять тайм аут, затянуть паузу, собраться с мыслями и решиться на ответ.
И Эстебан решился:
  - Второго экземпляра не было. Это действительно мои грёзы. Похоже, не только Елена, но мы оба...  вернулись  снова.
Сьерра понимающе шмыгнул носом, картинно уронил голову и  подвёл итог:
  - И вы не хотите никого к себе подпускать.
Выдержав многозначительную паузу,  маэстро  встрепенулся, забросил левую руку на стол, а правой схватил себя за запястье:
  - Клянусь, я чувствую пульс этого прошлого и он влечёт меня за собой ... Обещаю ничего не придумывать и ничего не портить.
Эстебан первым пришёл в себя. Слегка отодвинулся от умоляющих глаз  Бенито и... не спрашивая меня,  согласился:
  -  Уверен, ты сделаешь прекрасный фильм. Твои первые работы были просто изумительны. Но знаешь... у меня, вернее у нас, есть одно условие. Мы хотели бы некоторым образом участвовать в создании этой ленты.
Бенито разочарованно уставился на Эстебана. Секунду спустя, тяжело вздохнул и откинулся на спинку стула:
  - Вы хотели бы участвовать в прибыли. Если она будет... само собой разумеется. А если её  не будет?
Не выдержав напряжения, я впервые активно вмешалась в разговор:
  - Бенито, Вы нас не правильно поняли. Речь не о деньгах. Мы хотели бы иметь право голоса при подборе артистов. Может быть, если понадобится, при интерпретации отдельных моментов. Как ни как, особые нюансы и оттенки нам  понятнее и ближе, чем исполнителям... а быть может и Вам.
Эстебан одобрительно кивнул головой:
  - За то и люблю женщин. Они тонко чувствуют, когда пора разъяснить разногласия и расставить всё по местам.
Бенито кокетливо улыбнулся и поднял вверх указательный палец.
  - А я за то же самое люблю мужчин. Естественно не всех. Только тех, кто  разбирается в нюансах получше женщин.
Вспыхнул и  трогательно смутился:
  - Я  счастлив. Уверен, это будет самый насыщенный период  моей жизней.  И  вашей, надеюсь, тоже. Не даром судьба столько лет и  с таким упорством заваривала эту кашу.  Вы пьёте коньяк? Или лучше шампанское? Мы должны... нет... просто обязаны отпраздновать!

Коньяк, вязкой струйкой стекая в низкопосаженные, пузатые бокалы, вспыхивал янтарём в лучах  оседающего, осеннего солнца.
Бенито, согревая в пухлых, холёных пальцах потемневшую на дне бокала смолу, засыпал меня вопросами:
  -  Вот так приехали и  купили этот дом? Почему именно его?

 Память медленно раскручивала процедуру покупки. Как неделями изучала предложения в интернете по заранее намеченным критериям: близость к морю и приемлемая цена. Первое впечатление от этого дома: боже, кто соорудил такую нелепость? Водрузил покрытые штукатуркой стены на останки старой руины. И подспудное любопытство: маленький старый замок с привидениями и тайнами.
Я не собиралась его покупать. Хотела только посмотреть изнутри. Бесплатная экскурсия перед отлётом домой.
Помню, как по совету маклера поднялась на второй этаж и,  с отвращением огибая кучи мусора подошла к окну.
Я стояла у окна и смотрела на море, а в двух шагах от меня тихо скулили задыхающиеся в ящике дневники. Они ждали моего возвращения столько лет. Я тут, но не чувствую их и не  хочу оставаться. И тогда они взяли меня  в плен.

Ответ на вопрос Бенито выскочил сам по себе:
  - Я не покупала этот дом.  Он купил меня.
Сьерра  рассмеялся, схватил в ладони полные пригоршни воздуха и потянул на себя:

  - Вот так схватил и пленил навечно?
Я повторила его движение:
  - Именно так и было.
   - Какое счастье, что продавец не вывез  вовремя мусор. А может специально оставил? Что-то знал или чувствовал?
Режиссёр умышленно вовлекал меня в эту игру. Изучал лицо, мимику, жесты. Он разбирал меня по кусочкам, что бы потом, когда начнёт снимать, составить из этой мозаики полноценный образ. Я была для него канвой, на которую впоследствии расцветут ирисы и лилии.
 Мы  давно допили коньяк, а Бенито всё не мог успокоиться:
  - Елена, напишите пролог к нашему фильму. Как вы нашли этот дом, как с ним  поладили, как обнаружили дневники. Понимаете, без этого всё остальное не имеет смысла. Потому что главное волшебство любой сказки – круговращение повторяемости.

На обратном пути, сидя в машине, чувствовала предательские спазмы в желудке, бунтовавшем против листов салата, утопленных в кофе и в коньяке. Сожалела, что вчера поленилась закупиться.
В холодильнике скучали три помидора и кусок сыра, а на плите – остатки вчерашнего борща.
 Эстебан, шевельнув изящно вырезанными ноздрями,  лениво проворчал:
 - Незапланированная голодовка. А что у Вас сегодня на обед?
Казалось, мне уже давно пора привыкнуть к мыслям « в унисон», и тем не менее  очередной раз вздрогнула от неожиданности.
Когда-то  читала фантастический рассказ о мыслях, источающих запах.  Добрые, умные мысли пахли цветами, а злые и бесполезные – гнильём. Герой рассказа, сидя в метро,  изо всех сил старался заменить разбухавший в голове диалог с шефом, на воспоминания о лесной прогулке, пока не заметил, что остался в вагоне один. Пассажиры, не выдержав вони, пересели в другой поезд.
Неужели  экстрасенс, подобно охотничьей собаке, учуял аромат чеснока у меня на кухне?
  - Это пахнет вчерашний борщ.
Эстебан опять повёл носом:
  - А что такое борщ?
  Как объяснить иностранцу разгадку и прелесть этого блюда?  Бульон, цвета спелого граната, крупные, сочные куски мяса, свёкла, нарезанная соломкой, помидоры протушенные с луком и чесноком, куча всевозможных овощей, соль, перец, укроп и обязательный лавровый лист.
  - Борщ  - это овощной суп со свёклой. Сытная  еда  бедняков. Как пицца у итальянцев, или пайея у вас в Испании.
Желудок моего соседа  подал голос. Жалобное урчанье молило о пощаде.
Обладатель разговорчивого желудка  не совсем деликатно поинтересовался :
  - А мясо там тоже плавает, или только свёкла?
Похоже, они оба напрашиваются на обед. Страшновато, хотя... В таком состоянии им не придет в голову сравнивать мои скромные кулинарные потуги с высоким искусством Фернандо и Рики.
  - Мясо тоже плавает. Во всяком случае чуть больше, чем в Вашем сегодняшнем рагу.
Готовы рискнуть?

  Эстебан выхлебал целую плошку борща и, совершенно по-деревенски, обтёр её хлебом. Подцепил на палец повисшую на бортике последнюю полоску свёклы и отправил  в рот. Эти домашние, естественные движения, совершенно не вяжущиеся с  изысканными манерами светского льва, умилили и растрогали. Впервые из-под маски самоуверенной значительности выглянуло тёплое, человеческое, почти детское лицо.
Исчерпав гастрономическую тему, мы вернулись  к Бенито и его фильму. Меня всё ещё мучили сомнения:
  - А Вам не страшно увидеть их наяву? Окончательно выпустить джина из бутылки?
Эстебан, убирал тарелки в посудомойку, педантично расставляя по росту. Ответил, даже не повернув головы:
  - Меня больше тревожит другое. Они могут оказаться совсем иными. Окажутся банальными и лживыми. Я имею ввиду артистов и исполнение. Понимаете, что я имею в виду?
   Понимала. Ещё как понимала! Разве можно скопировать Эстебана? Не важно какого: Мигеля или Ансельмо. Каким окажется на экране Филипп? А второй дневник? Франческа и Мария в старости... Загадочный Шарль Лекок... Хотя героев второй книги я не чувствовала так, как первых. Во всяком случае сейчас.
 Когда читала  год назад, именно Елена вторая была мне понятней и ближе. Её активное, эмансипированное честолюбие, психологическое восприятие людей  не в плоскости, а в объёме. Умение постичь человеческие пороки, и признать их существование наряду с добродетелями. Готовность кардинально изменить жизнь – из артисток в медсёстры...  И с горькой иронией говорить о своём калечестве. Подниматься  на ноги после каждого крушения, отряхиваться и  жить дальше.
   Если я и похожа, хотя бы частично, на одну из них, то конечно же на вторую.
Расставив посуду, Эстебан захлопнул крышку и нажал на «пуск».  Посудомойка дёрнулась и завыла. Присев к столу, он продолжил «считанную» у меня мысль. Равнодушно и по-деловому:
  - Надо бы рассказать Бенито о Елене второй. О диагнозе психотерапевта. Это очень важно для операторской работы. Куски реальной и придуманной жизни должны идти в различной цветовой гамме. Не так очевидно, как у Феллини или у вашего Тарковского, но слегка. Полунамёком.
Меня, уже в который раз, огорчило его равнодушие ко второй женщине. Ведь она была его праправнучкой по прямой линии. Чёрт, опять всё перепуталось в голове! Праправнучка Мигелю, но не Ансельмо.
  - Скажите, а в ваших «Грёзах» никогда не мелькали Медея, мопассановская Пышка или полёт из пышущего огнём вагона?
Эстебан отрицательно помотал головой.
  - Не берите в голову. Моё восприятие – не закон. Вы определяете своё родство сами. Полная демократия.
 С минуту помолчав, гость принялся шарить в карманах. Придвинула ему пепельницу. Но, вместо зажигалки, он достал крошечный мешочек, перетянутый цветной тесёмкой,  положил  на стол и прикрыл ладонью:
  - Это Вам. Не бойтесь. Не взорвётся.
И, после короткой паузы, добавил:
  - Мне пора. Уже поздно. Откроете после моего ухода.

Гость  стоял в дверях, но почему-то медлил. Будто ещё не всё сказал. В глазах сомнение... или вопрос. Наконец, приняв решение, галантно поклонился:
 –  Благодарю за борщ.  Классная похлёбка. Оказываются русские тоже умеют баловать себя вкусной едой.
 Заурчал мотор,  прощально подмигнули фары и машина скрылась.

Я вернулась к столу и взяла в руки мешочек. На пузатой поверхности, как ценник, красовалась наклейка с надписью: « Колобок».  Аккуратно развязала тесёмку и, подставив ладонь, перевернула мешочек вверх дном.
На ладони действительно лежал Колобок. На очищенной от дорожной пыли,  отполированной  поверхности проступили прожилки – разбегающиеся от центра кровеносные сосуды, снабжающие камушек потоками цвета. Тонкая золотая змейка гибко обвила его хвостом, положив изящную головку на краешек малахита.
 Примерила кольцо на безымянный палец. Надо же!  Так точно угадан размер!
Эстебан подарил мне кольцо, повторив оправу бабушкиной брошки. Как описывала её  графиня Елена Альварес ?  Перелистав её дневник, нашла соответствующую страницу.

« Что-то нетерпеливо зашевелилось в памяти. Поплыли размытые тени, постепенно складываясь в чёткую картинку: отец, я имею в виду ювелира, сидит за столом в мастерской и делает бесконечные рисунки малахитовой брошки. Он снова и снова разглядывает камень, изучая разбегающиеся прожилки, полирует, усиливая цвет в одном месте и приглушая в другом. На столе скопилась целая стопка рисунков: змейка приподнимала головку над камнем, поворачивая её то в одну, то в другую сторону, обвивала себя хвостом, но так и не находила нужного положения. Наконец он раздражённо отложил карандаш, подпёр щёку рукой и задумался:
  - А знаешь, эта дама... Она только с виду такая высокомерная и уверенная в себе. На самом деле она не очень-то счастлива. Глаза... какие-то уставшие и грустные.
Схватив карандаш, он одним росчерком уложил змеиную головку на камень:
  - Вот так. Пусть немного передохнёт.»


Перед отъездом в Америку графиня спрятала в свой тайник дневники, портрет и две бабушкины брошки. Но не нашла их ни Елена вторая, ни я. Что с ними стало? Украл пастор или его жена, ухаживавшие за домом после смерти Марии, или... Или графиня действительно вернулась сюда ещё раз. Постояла на могиле мужа, встретилась с младшей дочерью, провела вечер в доме у моря и забрала с собой брошки, единственное, что ей осталось на память о еврейской семье и отце - ювелире.
А сегодня Эстебан вернул мне  сокровище снова. Пусть не брошку, но  Колобка.

Какой длинный сегодня день, а впереди опять бессонная ночь. Поднялась наверх, распахнула окно и придвинула  кресло. Море, занятое своими делами, монотонно и недовольно бурчало. Сегодня ему явно было не до меня.  Раскачиваясь в такт с перекатывающимися тяжёлыми глыбами, вспоминала слова Бенито: « Главное волшебство любой сказки – круговращение повторяемости.» Забавная фраза. Похоже,  последнее время я только и делаю, что круговращаюсь.
  Внезапно у скалы,  что-то шевельнулось. Поднялась с кресла и подошла вплотную к окну.  Тень,  заметив меня в проеме, быстро задвигала ногами и скрылась за острым выступом.
Ну и ну! Мы едва запланировали очередной ход, а противник уже установил слежку! Кто он, и что ему нужно? Почему не выходит на связь и не объясняет своих интересов? Ведь всегда можно договориться. Или почти всегда.
Страшно однако жить одной. Замуровала окна тяжёлыми, неподъёмными жалюзями, включила сигнализацию и ушла спать. 

   Рики поспела как раз вовремя. Кофейный аромат растекался по кухне, а в духовке румянились аппетитные булочки. Подруга ворчливо повела носом, присела к столу и пустилась галопом с места в карьер:
  - Теперь поняла, почему Фернандо на старость лет остался один!
Выкладывая булочки в плетёную хлебницу, задала, как и полагается, наводящий вопрос:
  - Ну и почему?
Рики, прихватив в ладонь золотистый шарик, затараторила:
  - Первая жена ни к чёрту не годилась, вторая – и того хуже,  о промежуточных вариантах и говорить на приходится, а сам то...
Намазывая булочку маслом, проявила должное любопытство:
  - Да чем же он так плох?
Рики, вскинув в воздух крашенную жменьку, возопила:
  - Узурпатор! Собственник! Контролирует каждый шаг, – и, копируя интонации Фернандо, занудила, –  « Почему задержалась? Кто звонил? Нечего постоянно у дочерей околачиваться. Пора их к самостоятельности приучать!»

Ах, как это знакомо. От подобной жёсткой хватки последнего спутника жизни я сбежала в Испанию, а теперь... Одинокие вечера, одинокие прогулки, одинокие, скучные обеды с самой собой. С ума бы сошла от одиночества, не случись Эстебана с  грёзами.
Не дождавшись ответа, Рики пополнила список страданий новыми подробностями:
  - Можно подумать, он уже переделал все дела, возложенные на него  Господом Богом. Теперь осталось лишь расслабляться. Целыми вечерами тупо сидеть двумя голубками у телевизора и ворковать о любви. От этой позиции у меня уже мозоль на заднице.
Представила описанную картинку в ином ракурсе и, сохраняя серьёзное выражение, дала полезный совет:
  - А ты поищи другую позицию.
Рикин рот вытянулся в бордовый овал:
  - Это где?
Я заботливо назвала адрес:
  - Можешь на блюде Челлини. Он там более ста различных позиций предлагает.
Округлившиеся изумлением глаза Рики задумчиво вглядывались в пространство. Секунду спустя она откинулась на спинку стула, распахнула рот и захлебнулась смехом, в промежутках всё же выдавив из себя ответ:
  - А ещё психологом называешься. Похабница, да и только. Похоже, тебе самой пора подумать о подходящей позиции. С твоим Эстебаном.
Ответный выстрел, попав в цель, зацепил болевую точку:
  - С ним не получится. Он болен... любовью не ко мне.
Выпалила и  смутилась. Красивые слова, только ворованные. У кого? Ах да, у Марины Цветаевой.


                Мне нравится, что Вы больны не мной,
                Мне нравится, что я больна не Вами,
                Что никогда тяжёлый шар земной
                Не уплывёт под нашими ногами


Рикин голос взорвал поэтическое настроение:
  - Думаешь, он всё же больной  на голову? Шизофреник?
Господи, неужели я опять так исковеркала испанский язык,  что бедная подруга поняла  прямо до наоборот.
  - Да не шизофренией, а любовью...  к своей Грёзе. И потом... мне сегодня не до него. Вчера мы с Эстебаном встречались с его знакомым режиссёром. Тот хочет поставить фильм по дневникам. А вечером за мной уже была установлена слежка.
Улыбка мигом исчезла с рикиного лица:
  - Как это было?
  - Вечером я случайно выглянула в окно, а там, у скалы, пряталась какая-то фигура. Увидела меня и юркнула за выступ. Может позвонить в полицию?
Лицо Рики изобразило гримасу сочувствия:
  - Боюсь, вы с Эстебаном вполне подходящая пара. Оба больны на голову: он  - любовью к Грёзе,  ты – манией преследования.
На этот раз я даже слегка обиделась.
  - А чем ещё это можно объяснить?
Рики,  всегда уверенная в своей правоте, пояснила голосом школьной учительницы:
  - Вышел вечером молодой романтик подышать воздухом, полюбоваться морем, обратил взор к луне, мечтая о своей Беатриче, а тут... в проёме окна... старая ведьма... на стрёме стоит.  Ну как тут от страха не сбежать?
На этот раз  отвалилась на спинку стула я. Но, прежде чем позволить себе рассмеяться, схватила из хлебницы последнюю булочку и запустила в Рики.
Подруга подхватила её на лету, как раскидай. Положила на стол и аккуратно разрезала пополам. Одну половинку смачно смазала горчицей, другую обильно посыпала перцем. Протянула  угощение и философски предложила:
  - Выбирай любую. По принципу – наименьшее из зол.
Я отрицательно помотала  головой:
  -  Спасибо за свободу выбора.
После её ухода достала с полки томик Цветаевой о дочитала последние строфы:

                Спасибо Вам и сердцем и рукой
                За то, что Вы меня – не зная сами,
                Так любите: за мой ночной покой,
                За редкость встреч закатными часами,
                За наши не-гулянья под луной,
                За солнце, не у нас над головами,
                За то, что Вы больны, увы, не мной,
                За то, что я больна, увы, не Вами.

Захлопнула книгу и задумалась об этом « Увы».

Месяц прошёл в ожидании. Бенито молчал. Молчали и наши противники. Если они действительно вели наблюдение, значит этот ход их не насторожил. Или они совершили нападение на Бенито? Пригрозили, и тот струсил и замолчал? Тогда почему не позвонит и не скажет, что раздумал?
Может всё же не одинокий романтик ошивался под моим окном в тот день, когда мы встречались с режиссёром?
  Дискуссия, затеянная Фернандо, приняла вялотекущий характер. Поначалу читали, загоревшись темой, присылали различные фотографии и даже копии старинных гравюр с изображениями домов, построенных в мавританском стиле. Многие утверждали, что в окрестности этих домов тоже находятся останки капелл или мавзолеев. Кто-то даже обнаруживал водопады и гроты. Но... никто не нашёл, там портрета наших героев.   Хотя, кто знает, как он туда попал. Ведь экспонаты собирали со всей округи.
  Фернандо, потеряв терпение, бросил пробный камень. Предложил собрать средства и восстановить одну из развалин.  Ведь во всех цивилизованных странах реставрируют памятники искусства, что бы порадовать ими  потомков.
 На этот раз «представители общественности» снова подняли голос. Некая дама возмутилась подобным транжирством. Утверждала, что не только потомки, но и современники очень порадуются, если на собранные средства будут построено несколько детских садов, школ или общежитий для малообеспеченных студентов.
  После этого обращения полемика плавно перетекла в экономическое русло, и наш замок был благополучно забыт.  Никаких новых ходов противника мы не заметили.

Эстебан торопил меня с «Предисловием». На русском оно было практически готово. В первые месяцы после приезда в новый дом, скучая  в одиночестве, я, выполняя просьбу прабабушки начала писать свой дневник.
Описала поиски дома, наше с ним первое знакомство и то, как он уговорил меня  остаться. Даже успела написать первую главу, озаглавив её, как и Елена первая, « Нежеланный ребёнок».  А потом заскучала. Поняла, что описывать свою жизнь день за днём, год за годом абсолютно не хочется. Я давно ответила себе на все вопросы и рассчиталась со всеми сомнениями. Давно поняла, что прожила свою жизнь так, какой создал меня господь бог, и менять в ней что-то, даже в своих фантазиях, не имеет смысла.
Не поставив последней точки, запрятала написанные фрагменты в дальний угол, сказав  в утешение: «Не грустите. Возможно когда-нибудь пригодитесь для чего-то другого».
  Теперь они действительно пригодились. Беда лишь в том, что написаны они на русском, а Бенито нужен  испанский.
  Эстебан, как всегда, предложил помощь:
  - Переведи готовый текст на испанский, как сможешь. Мне важно понять содержание. А литературную форму придадим ему вместе.
Несколько дней кряду, вооружившись словарём и испанской грамматикой, я пыхтела над подстрочным переводом – труд почти непосильный. Окончательный текст выглядел нелепым огрызком без мелодии и ритма. Что-то типа прошения в официальную инстанцию.
Сегодня, изрядно смущаясь, предъявила испанскую версию « Предисловия» на рецензию. Рецензент прочел её с серьёзным лицом несколько раз и подвёл итог:
  - Вижу, что ты проявила завидное усердие. Некоторые фразы можно даже оставить, как есть, а вот над ключевым фрагментом придётся серьёзно потрудиться. Знаешь, что я имею ввиду?
Естественно я понимала не хуже Эстебана, какой фрагмент в этом тексте является ключевым. Не дожидаясь ответа, он продолжил  поучение:
  - Это –  сцена у окна. Разговор с морем. Она, как рефрен, повторяется несколько раз в обоих дневниках. Для женщин твоего ряда это – обряд принятия жизненно важных решений. Помнишь, что сказала об этом месте первая в вашем ряду. Та, что построила  дом?
  «В жизни каждой женщины бывают моменты, когда необходимо побыть в одиночестве. Здесь хорошо думается; море хороший советчик».

Перечитав ещё раз ключевой эпизод, Эстебан продолжил размышления вслух:

    - Ты тоже стояла у этого окна, и море настроило тебя на приём сигналов, излучаемых дневниками. Ты приняла решение остаться, сама не ведая почему. Так ведь?
  - Да. Именно так.
  - Тогда прочти первую фразу по-русски. Так, как она звучит у тебя в голове.
Сосредоточившись на звучании, я прочла начальную строчку:
  - Я стою у окна... и смотрю на море...
На слове « стою» голос автоматически пополз наверх, а на « у окна» опустился вниз. Тоже самое получилось со второй половиной.
Эстебан вслушивался, прикрыв глаза и слегка дирижируя. Рука совершила два волнообразных движения:
  -  Видишь, как ты чувствовала эту сцену. Ты уже вступила в общение с морем. Оно повело тебя за собой. И этот ритм мы должны сохранить.
Он еще несколько раз повторил мелодию, подбирая подходящие слова. Наконец фраза зазвучала на его языке почти так же, как на моём. Даже немного лучше, потому что его язык музыкальнее.
Над небольшим кусочком из трёх десятков фраз мы работали почти два часа. К концу я устала и практически перестала соображать. Неужели Жак тоже тратит на переводы столько времени? Эстебан, как всегда, поймал мысль на лету:
  - Безусловно профессиональный переводчик справился бы с этой работой за десять минут. Ну ладно,  за пятнадцать. Но я переводил не как литератор, а как художник. Мне понравилось звучание твоей прозы и захотелось его повторить. Скопировать, как картину.
Замолчал и уставился на Колобка, уютно примостившегося на моём безымянном пальце.
  - Ну что, я правильно угадал размер?
  - Абсолютно. Сел на мою руку, как туфелька на Золушкину ногу, – взглянула на свою жилистую, широковатую ладонь и смутилась. – Хотя, если у Золушки были такие  же ножки, как у меня ручки, то принцу не очень- то повезло.
Эстебан оценивающе взглянул на мои руки и подвёл итог:
  - Предполагаю,  у сестёр ноги были ещё больше. Размер этак сорок четвёртый. Просто принц выбрал наименьшее из зол.
Я рассматривала прожилки, водоворотом раскручивавшиеся от середины к краям камня, и думала о прабабушкиной брошке:
  - А Колобок то резвым оказался. И от бабушки ушёл, и от дедушки ушёл, даже от тебя Лис сбежал и к правнучке вернулся.
Эстебан, казалось, тоже изучал камень, но ответ прозвучал совсем невпопад:
; Мы всё время шарахаемся между «ты» и «Вы». Может пора на чём-то остановиться?

Эти местоимения давно стали для меня ориентиром.  Мигель или  Ансельмо. Как же обходиться без этой путаницы? Попыталась объяснить свои сомнения:
  - Мне казалось, Вы используете « Вы» когда находитесь в настоящем. Ускользая в прошлое, переходите на « ты»?
Эстебан ошарашенно заморгал глазами:
  - Вы явно перемудрили. При чем тут прошлое и настоящее?  В первую неделю, когда я жил у Вас в доме, мы общались на «ты», а потом, ни с того, ни с сего  Вы перешли на множественное число.  С тех пор я и путаюсь в местоимениях. Вы, по-моему, тоже. Может  вернёмся к единственному числу?
  Мне стало неловко. Придумала экзотическую игру  и развлекаюсь ею уже полгода. Облегчённо вздохнула и протянула Эстебану руку:
  - К чёрту всю эту путаницу. Возвращаемся к единственному числу.


                Глава 7

  Бенито позвонил лишь месяц спустя. Радостно объявил, что подобрал главных исполнителей, сделал необходимые пробы и готов предоставить нам несколько вариантов на выбор.
Пару часов спустя мы уже стояли у него в бюро.

Сьерра разложил на столе покер из фотографий.
  - Вот тут три основных варианта Мигеля ( он перенял нашу манеру называть действующих лиц по именам),  и один запасной. Эти трое, – он по очереди ткнул пальцем в  благородные, типично испанские лица, –  ребята очень способные, но, как вы и хотели, широкой публике не известны. Для пробы я выбрал три эпизода, которые мне показались важными.  Потом просмотрите.
Режиссёр положил на каждую фотографию соответствующий диск с отснятыми пробами. Чуть правее от остальных поместил четвёртую фотографию.
  - А вот этот – запасной. Его внешность не очень соответствует нашему герою. Фигура ещё ничего, хотя тоже несколько тяжеловата, а вот лицо...  скорее крестьянское, чем аристократическое. Зато игра меня заинтересовала. Будет охота, взгляните.
 Чуть поодаль он разместил четырёх Елен. По такому же принципу: три основных и четвёртая – запасная.
Под конец выложил Филиппов. Их оказалось всего три. Предлагая Филиппов, Бенито пояснил:
  - Я так и не смог представить его лица. Героиня описывает своё восприятие, но не его внешность. Пришлось ориентировался на Франческу. Главное, что бы сыграл правдоподобно. Сложная натура. Ладно. Вы смотрите, а я пошёл.  Скажете, когда будете готовы.
Бенито уплыл по своим делам, а мы продолжали сортировать диски и фотографии, не решаясь  начать. Наконец Эстебан предложил:
  - Давай разделимся. Ты выбираешь Мигеля, а я Елену. Филиппом займёмся под конец. Вместе.
Забрал свои пробы и скрылся в соседнем помещении.

Я  включила  диск и нажала на «Пуск»
На мониторе  появился первый Мигель  в сцене « Полёт».  Ключевая сцена в его отношениях с дочерью. В своем дневнике она записала:
« Этот день мне запомнился навсегда. Я впервые почувствовала, что у меня есть отец.»
Мигель, сидел, прислонившись спиной к стволу, покусывал травинку и постукивал пальцами по голенищу сапога. Высокомерное, красивое лицо. Звучный, низкий, слегка металлический голос:
  - Я давно хотел спросить... что за человек  - твоя мама? Какая она?
Женский голос за кадром поддержал диалог:
  -  Почему тебе это важно?
Лицо Мигеля оставалось непроницаемо холодным:
  - Но ведь одна половина тебя принадлежит ей. Она такая же сильная, как ты?
 Продолжая грызть травинку и выбивать пальцами дробь на сапоге, он исподлобья  рассматривал воображаемое лицо девочки, рассказывающей о матери. Едва дождавшись, пока она выговорится, перешёл к тому, что его интересовало на самом деле: 
  - Скажи, а как ты думаешь, муж любил её?
  - Думаю, нет... Как и ты... ты ведь тоже не любишь Элеонор?
   - Откуда ты взяла?
  - Это заметно. Ты смотришь на неё с таким раздражением... хотя она очень красивая... всегда элегантно одета и поёт замечательно.
Лицо Мигеля подёрнулось раздражением:
  - В семейной жизни есть вещи поважнее, чем красивые платья. И вообще... тебе не кажется, что задаешь слишком много вопросов?
Я нажала на « Стоп». Смотреть дальше  это исполнение не хотелось.  Отложив первый набор в сторону, занялась вторым кандидатом.
 Снова блестящий наездник, великолепная лошадь,  высокомерное, красивое лицо, которое сразу переключила на  вторую сцену.
Вечер после сватовства Филиппа. Мигель отчитывал дочь, легкомысленно принявшую предложение.

  - Ты имела право выйти за любого мужчину, только не за Филиппа!.
Голос за кадром:
  - Почему?
  - Его предки состояли в родстве с королевской фамилией. Они сохраняют чистоту крови уже несколько столетий. Браки совершаются по строжайшему отбору. А тут ты со своим полуеврейством!
Голос за кадром прошептал:
  - Но ведь обо мне не знает никто, кроме тебя и бабушки.
Лицо актёра приняло холодное,  неприятное выражение:
  - Пока. Этого ни кто не знает до тех пор, пока это никого не интересует.
Опять зазвучал испуганный девичий голос:
  - Кого это может заинтересовать... кроме Филиппа?
Мигель нетерпеливо передёрнул плечами:
  - Политика – дело серьёзное. В любую минуту может возникнуть ситуация, когда человека нужно убрать с дороги. И тогда о нём узнают всё, что может его погубить.
Актриса, читавшая роль Елены, изобразила испуг:
  - Что же тогда с нами будет?
Отец безжалостно и резко вынес окончательный приговор:
  - Ты окажешься в монастыре... если конечно тебя оставят в живых. А мы, нищие и обесчещенные, отправимся в изгнание.
  -  Но ведь ещё не поздно. Я могу ему завтра отказать?
  - Чтобы взять назад слово, данное графу де Альваресу, нужны очень веские аргументы. У меня их нет.
  - Что же теперь делать?
  - Готовиться к свадьбе.
 Резкий, почти визгливый голос вызывал злость. К чёрту такого Мигеля! В изгнании ему самое место.
В дневнике, в  воспоминаниях семнадцатилетней девушки, тоже чувствовалась обида на отца, но во мне, пожилой женщине, эта сцена  разбудила совершенно иные чувства. Мигель злился не на дочь, а на себя грешного. И «готовиться к свадьбе» не приговор. Это...  как головой в омут. Будь, что будет. А пока... пока пусть девочка, хоть чуть-чуть, побудет счастливой.

Третий кандидат был тоже не идеален, но значительно лучше предыдущих. Внешность великолепна – почти копия Эстебана. Первые две сцены звучали у него не столь агрессивно. Он пытался лавировать между жёсткой  иронией и чувствительностью. Если ему удастся  третий фрагмент – « Путешествие  в радугу»,  значит порекомендую его.
Устроилась поудобнее в кресле и приступила к просмотру.

Снова зазвучал женский голос за кадром:
  - Можешь мне объяснить, как можно тридцать лет вспоминать о женщине, которую видел всего несколько минут? Ты не знал ни её имени, ни характера, даже лица не запомнил, а ревнуешь  к мужу, будто вас связывало что-то серьёзное?
Мигель недовольно поморщился и процедил:
  - Этот вопрос ты мне уже задавала лет пятнадцать назад, и я, если не ошибаюсь, на него честно ответил.
  - Да. Помню, но ты мог бы описать это чувство? Что такое особое тогда испытал, что запомнил на всю жизнь?
Лицо Мигеля обмякло:
  - Описать чувство? Разве это возможно? Мне и слов- то таких не подобрать.
  - А ты попробуй не словами. а красками... цветами.
Актёр, совершенно неожиданно, включил напыщенно–сентиментальные интонации:
  - Ну ты и фантазёрка! Хотя... Ладно. Это могло быть так. Путешествие в радугу. Я влетел в мрачный, злобно-фиолетовый, плавно проскользнул через синий, голубой и зелёный и вынырнул в оранжево-жёлтом. Красный... да, пунцово-красный был потом, когда возвращался домой. Моя, сгоравшая от стыда, физиономия.
 

К сожалению, фрагмент оказался безнадёжно испорчен. «Путешествие» прозвучало  экзальтированно и фальшиво.
 Мне стало грустно. Почему все трое исполняют Мигеля либо приторно- сентиментальным, либо агрессивно- высокомерным?  Почему не разглядели его многогранности?.
     Не заметили, что под маской ироничного аристократа, скрывался неизлечимый романтик. Всю жизнь, каясь в своём грехе, благодарил бога, благословившего его на   грехопадение.  Опозоренная им женщина...  даже не запомнил  лица... стала  пожизненной Грёзой. А ребёнок, зачатый в минутном взрыве  взаимной страсти...
  Да что говорить! Мигель... После «Полета» сожалела, что он родился в прошлом. После «Сватовства»... молилась, что бы  остался в живых, а в « Путешествии »...
Господи, прости меня  грешную!  Мечтала, что  не дочь свою, а меня, захмелевшую и молодую,  ведёт  по уплывающим из под ног ступеням.


  Жаль, что актёры, которых Бенито назвал лучшими, ничего в своём герое не поняли.
Интересно, что изобразил « запасной», облик которого столь далек от  Мигеля?
Я опять нажала на  « Пуск».
На экране, в который раз, взмыл в небо вороной жеребец, вновь показались восхищённая девочка и пристыженный пони. Всадник на секунду повернулся лицом. На этот раз натянутой струной распластался в воздухе не каскадёр, а артист.
  Медленно потекла сцена на траве, за ней – сватовство, и наконец – последняя, завершающая. Вот она, ирония над собой, затаившаяся в уголках губ, и  глаза...
 Нажала на кнопку « Стоп», вывела на бумаге крупную цифру 4 и помчалась в соседнюю комнату...  на встречу с Мигелем.
Он сидел перед выключенным экраном.  Опавшие плечи, руки, устало брошенные на колени, неловкий поворот головы и изумлённый взгляд.
Я, как вкопанная, остановилась на пороге.
  Это не он. Это всего лишь Ансельмо Альмирес, которого я по ошибке назвала  Эстебаном.
В голове опять пронеслись строчки Цветаевой:
                Мне нравится, что Вы больны не мной,
                Мне нравится, что я больна не Вами...

Двое сумасшедших. Мы пришли снова, но по-прежнему витаем в потустороннем мире. Ищем друг в друге тех, кого  давно  нет в живых.


    - Ну как, нашла, что искала? – голос Эстебана отдавал хрипотцой, –  трудно дался выбор?
Я судорожно сглотнула и сбросила наваждение. Еще раз представила последнюю сцену и протянула  листок:
  - Просто. Совсем как покупка дома. Четвёртый. Запасной. А ты? Уверен или мучат сомнения?
Эстебан указал  на лежащий перед ним бумажный лоскут с обведённой жирными кругами двойкой.
  - Видишь, сколько кругов? Разве так сомневаются?
Я присела рядом и тяжело вздохнула:
  - Ну что, теперь очередь за Филиппом? Опять три основных и один... на всякий случай?
Эстебан взглянул на приписку на третьем СД:
  - На этот раз без запасных. Слушай, а может познакомимся с прощелыгой завтра?
В который раз меня позабавила антипатия, унаследованная от предка. Что за дело ему, Ансельмо Альмиресу, до давно покинувшего  этот мир честолюбца?
  - Мигелю это простительно, но ты... Неужели тоже ничего не понял в этом юноше?
 Оппонент нетерпеливо дёрнул рукой.
  - А в нём и понимать нечего.  Виртуоз показательных выступлений.

Всё же, ещё чуть-чуть поломавшись для вида, он  нажал на « Пуск».
Трое кандидатов мало чем отличались друг от друга. Красивы, элегантны, сексапильны. Хотя нет. В первом несколько раз что-то промелькнуло.
Эстебан не без удовольствия закончил просмотр
  - Три красавца, как на подбор. Выбирай любого.
Я ещё раз испробовала на вкус промелькнувшее ощущение, и предложила первого. Моего коллегу выбор слегка озадачил:
  - Не понимаю тебя, женщина. По-моему, в нём плещется значительно меньше эротики, чем в остальных. Просвети меня, примитивного.
Честно говоря, не поверила, что Эстебан не почувствовал разницы. Подозреваю, хотел вытолкнуть на экран самого противного. Чёртов ревнивец! Но, если хочет получить разъяснение, пусть получит.
  - Филипп  сперва стал подранком, а только потом виртуозом показательных выступлений. Кроме того, мальчик страдал комплексом недолюбленности. Помнишь, что бабушка рассказывала о смерти его матери:

О Филиппе мы в тот момент просто забыли и не заметили, что мальчик, забившись в дальний угол, всё это время просидел в комнате. Только после её смерти я обратила внимание на тихие попискивания и всхлипы. Ребёнок лежал в углу, свернувшись калачиком, и скулил, как маленькая, всеми забытая собачонка.

А через год он остался  полным сиротой. Для дядюшки, взявшего его на воспитание, мальчик был лишь продолжателем честолюбивых амбиций. Вот и подумай. Приезжая на неделю в семью Мигеля, он, как редкое лакомство, двумя руками запихивал в себя любовь близких. И не мог насытиться.
Эстебан опять запустил кадры с Филиппом. Просмотрел несколько сцен и выключил.
  - Да, он действительно ненасытен. Только не так, как ты  описала. Он ненасытен любовью к себе. Хотя... Не всё ли мне равно. Пусть зритель получит то, что ты выбрала. Пора идти к  Бенито.

Мы выложили список, состоящий из трёх цифр: 4, 2, 1. – номера, выбранных нами исполнителей.
Бенито усмехнулся, порылся в кармане и положил рядом свой листок. На нём стояли те же три цифры: 4, 2 и 1.
; Видите, я выбрал тех же. Значит наше понимание совпадает. Хотя, если честно, немного побаивался. Более всего за Мигеля. Всё же внешность не совсем та, что нужно. Правда, в Белле, исполнительнице Елены, тоже большого сходства с портретами не наблюдается.
Встретились глазами с Эстебаном и рассмеялись:
; И это правильно. Они не должны быть похожи на нас. Зачем себя тиражировать?
Бенито понимающе ухмыльнулся и кивнул головой.
  -  Я так и понял. Ладно, перейдём к следующему этапу. Елена, мне бы хотелось посмотреть на Ваш дом и вообще на окрестности. Когда Вы сможете нас  принять?

Перебрав  в голове планы на ближайшие дни,  назначила удобное время. Бенито, не заглядывая в  календарь, принял  предложение без возражений, добавив к этому вторую просьбу:
; Мне бы так же хотелось посетить «замок Альваресов». Проводите?
Я вопросительно посмотрела на Эстебана. Именно после посещения замка наш противник высунулся из укрытия. Но Эстебан лишь  беззаботно тряхнул головой:
; В любое, удобное для съёмочной группы время.  Хотя дом можно посмотреть только снаружи. Из-за аварийного состояния во внутрь не пускают.
Бенито только махнул рукой:
; А нам и не нужно. Планировка дома меня не интересует. Эти сцены мы всё равно будем снимать в студии. Значительно дешевле. А вот атмосфера местности, фасад в перспективе и вообще... Тут важно ощущение.
Эстебан выбрал удобный для всех день, и мы благополучно распрощались.



Визит ко мне состоялся через неделю. Рики хотела во что бы то ни стало познакомиться со съёмочной группой. Бросив Фернандо на произвол судьбы, она взяла на себя гастрономическое обеспечение гостей.
  Посещение протекало очень спокойно и дружелюбно. Оператор заснял бухту, море, мой нелепый домик, потратив невероятно много времени на выбор ракурса. В кадр не должны были попасть современные коттеджи,  придавившие моего бедолагу в самый дальний угол.
    Комнаты внизу их не интересовали. Ясно, что тогда они выглядели иначе.  А вот чердак, вид из окна... там группа застряла надолго.
В тот день я впервые познакомилась с оператором Педро, многолетним партнёром нашего режиссёра. Тоже забавный каприз природы.  В отличие от Бенито, ничто не выдавало его не стандартную ориентацию. Когда смотрю на подобных мужчин, не могу отделаться от вопроса: « Милый, в чём провинились  перед тобой женщины, что ты предпочёл мужчин?»
Хотя понимаю, что вопрос не имеет смысла.. Видать были у природы причины воспрепятстовать продолжению данной генетики. Вот и завела её в тупик. Хотя...
  Несколько раз поймала восхищённый взгляд Педро, покоившийся на Рикином декольте. Бедный Бенито! Ему такого уже не отрастить.
Съёмки, как таковые, вызвали интерес гуляющей публики. Любопытный народ крутился вокруг группы, назойливо донимал её расспросами и предложениями.  Одни  предлагали увековечить свой садик с  бегониями и олеандрами, утверждая, что такого вида не найти ни в каком другом уголке Испании, другие расспрашивали о цели съёмок, а мне повсюду мерещились соглядатаи, нанятые вражеским лагерем.
  Вечером, не зажигая света, подошла к окну. Снаружи, прижавшись к скале, опять мечтал о таинственной Беатриче неугомонный романтик. Похоже, дело все же не в ней.
Может выйти из дома и поговорить начистоту? Спросить, что ему от меня нужно? А вдруг Рики права? Что, если он и в самом деле приходит любоваться луной и морем? А тут я со своими вопросами. Устыдившись, погасила свет, закрыла окна и отправилась спать.


Неделю спустя мы  поехали на съёмки «Замка». День был пасмурный и прохладный. Бенито натянул длинную, непромокаемую куртку, отчего его ноги казались короче обычного, что не мешало ему перекатываться со скоростью устойчивого трёхколёсного велосипеда. В какой-то момент, поскользнувшись на размытой дождём дорожке, он потерял равновесие. Педро, держа камеру в одной руке, другой бережно подхватил цепляющееся за воздух сокровище, заботливо поправил съехавшую набок куртку и попенял за превышение скорости. Сокровище, капризно оттолкнув спасшую его  руку,  пробурчало какую-то грубость.
Педро смутился и понуро побрёл дальше. Странная расстановка сил. Хотя  смешанные пары тоже подчас удивляют своими акцентами. Красавица жена робеет и  теряется перед кургузым, непривлекательным мужем, или умный, интеллигентный муж смиренно терпит выходки примитивной хабалки жены.
Съёмки, начавшиеся у замка и закончившиеся у водопада, прошли без приключений.
Но... два дня спустя позвонил перепуганный Бенито. Он получил по почте официальное письмо, подписанное какой-то инстанцией. Инстанция предупреждала о грозящих группе опасностях, если она не прекратит крутиться вокруг замка. Смысл угрозы состоял в том, что аварийно опасное здание может в любую минуту рухнуть на головы назойливых посетителей. Бенито пояснил, что Педро, обладающий большой практической смёткой,  сомневается в подлинности этого документа.
Короче, он хотел бы, что бы мы подъехали к нему и сами посмотрели на эту бумагу, выдав под конец   основную приманку:
; В любом случае имеет смысл подъехать. Изабелла, исполнительница главной роли, уже тут. А завтра прилетают Мигель и Филипп. Сможете познакомиться с исполнителями и даже, если захочется, поприсутствовать на репетициях.

  Через пару часов  мы с Эстебаном уже катили на студию. Дорога была отвратительной. Встречные машины заплёвывали ветровое стекло мокрой грязью и слепили фарами. Я старалась не отвлекать водителя досужими разговорами, но упрямые мысли, не спрашивая у нас разрешения, крутились вокруг письма.
; Ты заметила, что противник впадает в панику в те моменты, когда мы приближаемся к замку? Все остальные передвижения его не интересуют.
Я поведала о «романтике», пасущемся под моим окном в те дни, когда мы встречаемся с Бенито.
; Может в следующий раз выйти и поговорить с ним?
Эстебан, миновав очередной крутой поворот, отрицательно покрутил головой:
; Не стоит без толку рисковать. Подождём начала съёмок. Тогда, может, проясниться, что их тревожит; публикация истории, как таковой, или ценности, спрятанные в здании.
Лишь осторожно преодолев следующий поворот, добавил:
; Я с Бенито и Педро обсужу эту ситуацию ... Естественно, предварительно  посвящу их в предысторию с остальными угрозами... а потом, думаю, придётся обратиться в полицию. А ты... ты в это время можешь познакомиться с исполнительницей главной роли.


Узнав кто я, актриса засияла радужной улыбкой. Что касается меня... Её внешность   поначалу озадачила; молодая женщина лет тридцати с небольшим, полностью соответствующая эталону красоты нынешнего поколения: длинноногая, длинноволосая, энергичная и уверенная в себе.
  Разговаривая, она постоянно выворачивала и заламывала тонкие, ухоженные пальцы, а  в манере стоять, проскальзывала продуманная демонстрация длинных, стройных ног и  гибкой талии. Слегка согнув в колене и поставив наискосок левую ногу, она, опираясь на правую, картинно  выгибала округлое правое бедро.  Впрочем, доброжелательная болтливость быстро сгладила первое, не очень приятное впечатление. Постепенно, привыкнув к внешней, артистичной оболочке, я разглядела в ней довольно искреннего, пожалуй даже душевного человека. Прежде всего она обратилась ко мне с просьбой:

   -  Пожалуйста, не называйте меня Изабеллой.. Королева Изабелла, которую мама имела ввиду, придумывая мне имя, была яростной католичкой и антисемиткой Она не вызывает во мне особой симпатии. Для друзей я просто Белла.
Далее она посвятила меня в своё отношение к роли:
; Я так счастлива, что её получила. Хотя... Думаю, Елену вторую, актрису, будет играть ещё интересней, чем первую.
Я  обрадовалась  совпадению восприятий. До сих пор никто не оказывал предпочтения несостоявшейся актрисе. Оживившись, задала наводящий вопрос:
; Вторая женщина представляется Вам более сложной и многогранной?
Белла выразила сомнение, приподняв правое плечо и изогнув наружу, гибкие пальцы обоих рук:
; Дело не только в этом. Понимаете, тут много ролей в одной: Медея, Федра, Пышка... Пьесы, давно вышедшие из моды. Если их сейчас и ставят, то в современной, навороченной манере с упором на секс и потасовки. У старых классиков всё было лаконично, но объёмно. Мне бы хотелось сыграть хотя бы отдельные эпизоды, но по-старому.
  Даже не попытавшись скрыть  разочарования, я пошла в наступление:
; Жаль. А я надеялась, Вы, как коллега, почувствовали раздвоенность второй героини. Тридцать чужих жизней, чужих страстей и смертей, а параллельно —  тридцать первая, своя собственная.
Белла собралась что-то возразить, но, перебив саму себя,  уставилась на моё кольцо:
; Ой! Оно у Вас тоже старинное?
Ощупав плотно сидевшего на пальце Колобка, ответила вопросом на вопрос:
; Почему «тоже»?
 Собеседница протянула ко мне узкую ладонь:
; Можно посмотреть поближе?
Сняла Колобка с пальца и протянула Белле. Она, поднеся его почти вплотную к глазам, разглядывала змейку. Задумчиво провела по ней указательным пальцем, погладила покоившуюся на камне головку и вздохнула:
; У моей мамы до сих пор хранится брошка из того же набора. Малахит, оправленный в золотую змейку. В детстве мне очень нравилось с ней играть. Придумывала сказки о принцессе, заколдованной злым волшебником. Лежит на камне у озера и ждёт своего принца.
На этот раз я не на шутку разволновалась:
; А откуда у Вашей мамы такая брошка?
Белла опять пожала плечами:
; Она досталась  от её мамы.  Вещь очень старая и не модная. Мама её никогда не надевала. Просто хранила в шкатулке, как память.
Сдерживая рвущееся наружу волнение, я подобно бульдогу, вцепилась в ничего не подозревавшую жертву. Где родилась эта загадочная мама? Как она выглядит? Где живёт и чем занимается?
Оказалось, родилась она в Испании, но потом сбежала вместе с подругой в Голливуд. Обе мечтали стать знаменитыми актрисами. Пробиться девушкам не удалось. Подруга вскоре вернулась обратно. А мать Беллы  познакомилась с молодым   каскадёром, вышла замуж и осталась при нём. Каскадёр, отец Беллы, тоже не долго задержался на экране. Один неудачный прыжок поставил точку на едва начавшейся карьере. Родители не растерялись, переселились в Лос - Анджелес  и открыли  испанский ресторан. Так что живут они припеваючи и ни в чём не нуждаются.
Больше ничего выудить из девушки не удалось. Вернувшиеся с совещания мужчины,  перетянули внимание на себя.
Отведя меня в сторону, Эстебан рассказал, что поездку в полицию отложили до завтра. Сегодня пытаются кое-что выяснить по своим каналам. Посему нам придётся задержаться на один день. Гостиницу они уже успели зарезервировать.
С слушала все эти объяснения в пол-уха.   История  с брошкой породила  целый хоровод мыслей.
Вечером, после  ужина улучила момент и поделилась ими с Эстебаном:
; А что, если мать Беллы и есть женщина, подкинувшая психопату чужого ребёнка? Сбежала от него в Голливуд, скрыв первое замужество и существование сына?  Но как к ней попала брошка? Значит Елена первая не увозила её в Америку. Получается, или подарила Марии во время последней встречи, или вещь украл кто-то, кто бывал в доме до приезда Елены второй.
Эстебан задал один единственный вопрос:
- А ты не просила Беллу показать фотографию матери?
- Просила. Но она, к сожалению, не захватила  с собой семейный альбом. Сказала только, что в молодости мать была очень красивой, но, работая в ресторане, расплылась и обрюзгла. Вообще, у меня создалось ощущение, что Белла не очень охотно рассказывает о матери. Что-то между ними не сложилось.
После минутного размышления, Эстебан спросил:
; Интересно, она видела наши публикации с литографиями и портретами, или читала только сценарий?
Идея родилась сама по себе:
; Может устроить ей экскурсию в краеведческий музей? Тогда и семейного альбома на понадобится.
Рассмеявшись, подельник по плетению мелких интриг тут же наметил план:
; Побывать в Испании и не познакомиться с глубинкой — непростительное преступление. В первый же выходной придётся совершить эксклюзивную экскурсию по настоящей, не туристской Испании.
Вечер прошёл в общепринятых сплетнях о кинопродукции и киноартистах. Утром мы разделились на две группы: Педро и Эстебан отправились за  информацией, собранной « особыми каналам», а мы с Бенито — в аэропорт, встречать Гвидона Блэка, исполнителя Мигеля, и Марчелло Беллини, будущего Филиппа. В дороге Бенито лениво рассказывал об актёрах.
Гвидон... вообще-то он предпочитает, что бы его называли Гвидо, как и Белла, родился в Америке. Его родителям, уроженцам Каталонии, удалось каким-то образом зацепиться в Бостоне. Мать Марчелло тоже испанка, а отец — итальянец. Оба исполнителя свободно изъясняются на испанском, хотя диалекты несколько отличаются друг от друга. Гвидо, закончив театральный колледж, отправился на поиски счастья в Голливуд. Большого счастья он там не обрёл, а вот  малым судьба  не обидела. Бенито обратил на него внимание года три назад. Вернее на  его способность к перевоплощению. Для Гвидо не существовало определённого амплуа. Руки умелого режиссёра могли вылепить из него, как из воска, всё что угодно. На подготовку трёх эпизодов, взятых на пробу, Бенито потребовалось не более получаса.
Расхваливая Гвидо, он явно  что-то  не договаривал.  Наконец, собравшись с духом, признался:
; На экране он сыграет любого аристократа и мудреца, а вот в жизни... В первый момент  производит впечатление полного идиота. Нелепые шутки, лошадиный хохот... Короче... не пугайтесь, и не злитесь на его бестактности. По сути... он абсолютно безвредный малый.

Я вспомнила, как теми же  словами описывала Елена вторая своего многолетнего партнёра по сцене Анри — Ипполита.
Бенито, пристально смотрел на дорогу, вцепившись в руль короткими, сильными руками. Не повернув  головы, поинтересовался:
; Можете, как психолог, объяснить этот феномен?
Мои познания техники актёрского мастерства ограничивались информацией, полученной от прабабушки, Елены второй, хотя определённую теорию к данному феномену можно и привязать:
; Возможно, многое зависит от конструкции мозга. Если доминирует правое полушарие, человек исходит из логики, из понимания.  Если доминирует левое — всё происходит на уровне эмоций. Движущей силой является интуиция. Гвидо не нужно понимать  изображаемых им людей.  Он реагирует интуитивно. Хотя, я не уверена, что объяснение  корректно.
Бенито резко повернул руль и выехал на дорогу, ведущую к Аэропорту. Пристроившись в плотный поток машин, мы тут же попали в пробку. Разговор оборвался на полуслове. До Марчелло  Беллини дело так и не дошло.
 В Аэропорт  попали с большим опозданием. Гвидон и Марчелло уютно устроились в крошечном кафе, спрятавшемся от досужей публики в самом дальнем углу зала ожидания.
Гвидо, первым заметив бодро вышагивавшего Бенито, бросился навстречу, панибратски хлопнул  по плечу и угрожающе загремел:
; А мы уж подумали, ты нас кинул. Нашёл кого-то получше и не удосужился предупредить.
Фразу он  закончил нелепым, привлекающем всеобщее внимание хохотом.
Бенито, явно не привыкший к подобной бесцеремонности, недовольно поморщился, но промолчал. Потоптавшись на месте, он подошёл к Марчелло, доверительно протянул  руку и заговорил, демонстративно игнорируя Гвидона:
; Простите, что задержались. На подъезде к Аэропорту попали в отвратительную пробку. Нда... А вы хорошо устроились. Как вам удалось обнаружить этот закуток — единственное место, где подают  приличный кофе?
Марчелло  едва успел приоткрыть рот, как на сцену опять выскочил неугомонный Гвидон:
; Иначе и быть не могло! Я нюхом чувствую то, что мне нужно. В любом незнакомом городе в течение получаса найду самый лучший ресторан и самый приличный отель.
Опять зазвучал громкий, совершенно неуместный гогот. А я подумала о теории, которую развивала в машине. Гвидо подобен дикому зверю, не знакомому с условностями  человеческого общества. Он руководствуется лишь интуицией и инстинктом самосохранения.
Марчелло смущённо улыбнулся и беспомощно развёл руками.
В следующий момент Гвидо переключился на меня. Измерив критическим взглядом, сходу обратился на «ты»:
; А ты, как я понял, и есть загадочная женщина, заварившая эту кашу?
И, осмотрев  ещё раз с головы до ног, подвёл итог:
; Надо сказать, прекрасно выглядишь. За последние двести лет почти не изменилась. В жизни не хуже, чем на обложке. Поздравляю!
И опять тот же неугомонный, навязчивый смех.
В машине, ни с кем не согласовав, плюхнулся на сидение рядом с водителем, предоставив Марчелло и мне места сзади.
Всю дорогу, сидя вполоборота к нам, он умудрился ни на секунду не закрыть рот. Его болтовня не была ни зловредной, ни ядовитой. Наоборот. Непрерывный поток восторга по поводу дождливой погоды, предстоящих съёмок, загадочной истории с дневниками и возможности поработать с одним из выдающихся режиссёров современности. Доводило до белого каления не содержание, а сам голос и беспрерывный смех, от которых в тесной машине не было ни продыху, ни спасения.
Высадив нас у отеля, Бенито молча остановился перед Гвидоном. Рядом они смотрелись  презабавно: Геркулес и коротконогий гном. Молчание длилось бесконечно долго. Наконец гном разлепил губы и издал угрожающий рык:
; Похоже, Вы забыли о регламенте. На сегодня Вы его исчерпали. Теперь Ваш рот будет открываться только для еды и питья. И ни слова больше. Можете удалиться в свою комнату.  Через час встречаемся на студии.
К моему изумлению, Геркулес смутился и обмяк. Он попытался что-то возразить, но, наткнувшись на угрожающий взгляд Бенито, обречённо понурил голову и, подхватив чемодан, поплёлся к лифту.
В машине режиссёр устало проворчал:
; Если верить Вашей теории, то правое полушарие ему  прострелили ещё в раннем детстве.

На студии нас уже ждали Педро и Эстебан. Оказалось, бланк, на котором написана анонимка, принадлежит реально существующей организации, но ни её шеф, ни восемь работающих у него клерков не писали этого письма, да и вообще не имели ни малейшего понятия ни о фильме, ни об интересе съёмочной группы к вышеозначенному объекту.
Мужчины отнесли анонимку в полицию, сняв с неё предварительно копию.
Бенито сердито бубнил, что плевать  хотел на грубый шантаж, да и вообще... здание его по сути более не интересует, так как съёмки он всё равно планировал проводить в павильоне с декорациями. Правда по  лицу было заметно, что внутри он не так спокоен и уверен в себе, как хочет казаться.


Последующие дни мы с любопытством наблюдали за репетициями. До чего всё же забавен и иллюзорен театральный мир! Примитивный, шумный Гвидо на глазах превращался в мудрого дипломата, советовавшего дочери на участвовать в политических дискуссиях:
« Любая гражданская война разрушает не только страну в целом, но и каждого человека в отдельности. А у нас сейчас война. Ты поняла меня? В такие времена лучше прослыть политическим невеждой, чем знатоком. Жизнь дороже мелкого тщеславия»

Скромный, сдержанный Марчелло мастерски справлялся с «показательными выступлениями» Филиппа, а Белла, не заламывая пальцев и не выставляя напоказ соблазнительные бёдра, выплетала Елену, элегантную и тонкую, как   венецианское кружево.

В ближайший выходной мы повезли группу на экскурсию по « настоящей Испании».
Молодёжь, выросшая в Америке, была в полном восторге от экзотики своей исторической родины. Горбатые, узкие улочки, готические, впившиеся в мрачное, осеннее небо остроугольные башенки, островки  средневековой архитектуры и особый флёр, создаваемый покрывшейся вековой пылью старины, привёл группу в расслабленно-романтичное состояние.
   Экскурсия, как мы и намечали, закончилась в краеведческом музее. Молодёжь, утомлённая экзотикой, лениво рассматривала традиционные экспонаты: добытые при раскопках древнеримских поселений осколки ваз, кухонной утвари и потускневших от времени украшений. Наконец мы добрались до зала, где висели портреты. Я пристально наблюдала за реакцией Беллы, но... Устав от многочасового хождения, она, равнодушно скользнув взглядом по  лицам « Дам в шляпах», лениво присела на обитую красным,   потёртым плюшем скамейку, достала косметичку и принялась поправлять макияж.
      Гвидо, вытянув губы в трубочку и засунув руки в карманы брюк, одобрительно разглядывал картины, покачивая головой в такт беззвучно насвистываемой, популярной мелодии. Марчелло... вот это да! Неподвижный, подобно соляному столбу, он уткнулся в портрет, недавно порезанный неопознанным психопатом.
 Меня поразило отсутствующее выражение его лица. Что с ним? Какие новые тайны поведал ему холст двухсотлетней давности? Или он заразился от Эстебана генетической памятью?
Внезапно на весь зал прогремел задиристый голос Гвидо. Он буквально вцепился в Марчелло, стоявшего в данный момент почти вплотную к портрету:
; Ну и как? Уразумел, наконец, что она гораздо привлекательнее твоей Шанталь? Променял, можно сказать, шило на мыло!
 Я вздрогнула от неожиданности.  А Марчелло, резко повернувшись к Гвидону, выпалил, едва сдерживая злобу:
; Да заткнёшься ты наконец! Меня тошнит от одного твоего вида!
Я опешила. До сих пор в отношениях мужчин не ощущалось особого  напряжения. Шутки Гвидо не отличались ни остроумием, ни зловредностью. Скользя по поверхности, он никогда не задевал личности собеседника. Скорее переносил на неё особенности исполняемой им роли. Марчелло в таких случаях вёл себя, как опытный фехтовальщик; остроумно отбивал удары, не переходя в наступление. Эти двое казались вполне гармоничной парой.
И тут такой взрыв! Что увидел Марчелло в женском лице на портрете? Почему замечание Гвидо привело его в такую ярость?
 Я вопросительно посмотрела на Эстебана, а он... он только растерянно пожал плечами.  Неужели в сети, расставленные на Беллу, попался исполнитель Филиппа, не вызывавший до сих пор  ни малейшего подозрения?

На обратном меня догнал Гвидон. Пристроился рядом, пробурчал что-то нечленораздельное, помахал в воздухе руками и, набравшись наконец смелости,  спросил:
; И чего он так вздёрнулся?
Я ответила вопросом на вопрос:
; А зачем Вы к нему прицепились?
Задира, состроив глуповато-детскую гримасу, откровенно сознался:
; Специально. Он тупо уткнулся в портрет и задремал. Хотел разбудить.
Ответ вызвал приступ раздражения. Господи! Ведь взрослый мужик, а ведёт себя как недозрелый первоклассник. Подавив раздражение, копнула чуть глубже:
; И какую реакцию Вы ожидали?
Гвидон растопырил пальцы, почесал нос и, совершенно неожиданно заговорил, как взрослый:
; Если честно, хотел ему помочь. Вернее нам всем. Понимаете, с ним очень тяжело работать. Ведь мы не отдельные инструменты, когда каждый сам по себе. Мы — камерный оркестр, где всё должно быть согласовано, а он...
И опять меня удивила образность речи собеседника, от которого до сих пор не услышала ни одного разумного слова. Не перебивая, одобрительно кивнула головой, а Гвидон, набирая обороты, уже входил в раж:
; Марчелло ни как не может разобраться со своим героем. Его качает, как былину на ветру. Сегодня — один, завтра — другой. Мы с Беллой только настроимся на одного Филиппа, как он тут же подсовывает нам другого. Отснятые сцены приходится  переделывать по три-четыре раза. У Бенито уже руки трясутся. Всё рассыпается, а время идёт.
Забавно, присутствуя на съёмках, я не раз замечала, как кривится лицо Бенито, как раздражённо сопит Педро, но, не имея ни малейшего опыта, думала, что так и должно быть. Слегка поразмыслив, вернулась к интересующей меня теме:
; А почему Вы решили, что портрет может ему помочь?
Продолжая рассматривать носки  ботинок, Гвидон протянул:
; Кроме всего прочего Марчелло не может определиться в отношении к жене. Я имею ввиду его Филиппа. То изображает влюблённого, то заклятого врага, вызывая у Беллы протест, а у меня... то есть  у Мигеля... злобу. Вот мы и крутимся на одном месте.
Я продолжала настаивать:
; И всё же, почему портрет?
Откровенно удивляясь моей тупости, Гвидон пояснил:
; Ну разве не видно по лицу, что это за женщина! Её невозможно не любить!
Ответ свалил меня наповал. Чьё это отношение? Гвидона или Мигеля?. Где он сейчас? В роли или наяву?
Ситуация запутывалась в тугой клубок. Или, одурев от поисковой активности, я  потеряла связь с настоящим?  Совершенно очевидно, Гвидон — нормальный, здоровый реалист, хоть и обладает обострённым актёрским инстинктом. Возможно, не только актёрским, но и человеческим. Но какое отношение это имеет к прошлому?

На обратном пути Марчелло сел в мою машину. Удобно устроившись и застегнув ремень безопасности, виновато произнёс:
; Хочу извиниться за нелепую вспышку... там, в музее. Глупо получилось.
  За последние недели, сама того не заметив, я превратилась в «группу психологической поддержки». Уже не в первый раз ребята приходили ко мне на исповедь. Как правило, речь шла об ощущении своей значимости. Каждый время от времени чувствовал себя обойдённым или ущемлённым. Бенито умудрялся их постоянно стравливать и перетасовывать, как игральные карты. По очереди приподнимал и приближал к себе,   а затем, без всякой видимой причины, лишал  привилегий и отправлял в моральную ссылку.
Меня заинтересовал смысл этой, до боли знакомой, кадровой политики. Режиссёр, надувшись от важности, открыл свой профессиональный секрет:
; Это наилучший способ мотивации. Постояв пару минут на вершине, а потом свалившись в пропасть, человек с утроенным упорством лезет обратно наверх. Таким образом я заставляю их выкладываться. Иначе все расслабятся и начнут халтурить.
Тогда я не стала спорить с Бенито. Не стала обсуждать ни психологию управления, ни  стратегию самодержцев на час, наслаждающихся  минутной властью. Пусть получает своё маленькое удовольствие. Просто ненавязчиво предложила группе психологическую поддержку,  которую они с благодарностью приняли.
   Итак, сегодня на исповеди Марчелло. Судя по напряжённо сжатой руке, ему хотелось не только извиниться, но и выговориться. Слава богу,  дорога сухая и не предвещает крутых поворотов. Можно расслабиться и выслушать его душевные тяготы. Он начал, естественно, с роли:
; Мне до сих пор не удалось разобраться  в Филиппе. После нашего последнего разговора, когда Вы назвали его недолюбленным подранком, я раза три перечитал оба дневника, но так и  не понял, что он за человек. Помните, что сказала о нём младшая дочь?

«Папа часто рассказывал о своём детстве. Воспитание дяди заключалось в постоянных разглагольствованиях о славных деяниях Альваресов и их заслугах перед троном. Дядя даже определил на стене место для папиного будущего портрета и для портрета его сына. Естественно, если они докажут своё право на подобную честь. Бедный ребёнок! Этот старый дурак искорёжил жизнь моему отцу, заморочив голову высокими идеалами и бескомпромиссными целями. Практически лишил права выбора.»
; Помните этот эпизод?
Продолжая пристально следить за дорогой, я утвердительно кивнула головой. Марчелло тяжело вздохнул и продолжил:
; А помните второй дневник? Жалобы Елены второй, начинающей актрисы, на родственников: «Они своими ожиданиями гонят меня, как дрессированную лошадь, по арене цирка!» Помните?
Я опять кивнула в ответ, поощряя Марчелло к дальнейшим рассуждениям.
; Так вот. Иногда мне кажется, что не только дядя, но и жена гнала его по этой арене!
В этот момент я как раз вписывала машину в поворот. Не справившись с моим стилем езды, она вздрогнула и угрожающе накренилась. Не моя вина. Просто руки дёрнулись, а  горло перехватила обида за прабабушку. Она достаточно натерпелась от современников, чтоб ещё и потомки клеймили её позором. Голос прорвался  возмущённым хрипом:
; Этого не может быть! Она с детства  боготворила Филиппа, а он... он взял её в жёны лишь потому, что с ней мог оставаться самим собой.  В её присутствии не нужно было притворяться. Неужели Вы считаете, она тоже требовала от него политических подвигов?
Марчелло, упрямо выпрямившись в кресле, мрачно возразил:
; По-моему, она боготворила не мужа, а отца. Постоянно их сравнивала, и муж, по её оценке, всегда проигрывал состязание. Своего рода Эдипов комплекс. Не удивительно, что он искал утешения у нормальных, не очень требовательных, сексапильных дам.
Я опять чуть не съехала на обочину. Уже приготовилась рвануться в атаку, но, слава богу, вовремя передумала. Всё понятно. Я смотрю с женской стороны, а он — с мужской. Как в любых семейных разборках, пол смотрящего определяет роли. Для Марчелло жена — охотница, а муж — добыча. И спорить тут не о чём.  В конце концов Филиппа  играть ему, а не мне.
 Моё молчание  собеседник воспринял как полную сдачу позиций и, передохнув пару минут,  предпринял новое наступление:
; Сперва отец был  на первом месте, потом этот американский коммерсант... как его там... ах да, мистер Паркер, затем их собственный сын... Я уже не говорю о ней самой. Во второй половине жизни, занявшись предпринимательством, она вообще водрузила себя на пьедестал. Тут муж едва заслуживал элементарной жалости. В этом смысле Елена вторая была и то симпатичней. Она хотя бы с почтением относилась к своему Лекоку.
Марчелло на секунду умолк, собрался с мыслями и подвёл итог:
; Рядом с такой женщиной только и остаётся, что спиться и рухнуть в койку с толстозадой горничной.
Не выдержав  агрессивного напора, я громко расхохоталась.
; Ну и ну! А Вы, похоже, здорово настрадались от эмансипированных дам!
Невинная жертва женской эмансипации, прищурила глаза и метнула в меня ядовитую стрелу:
; Зря смеётесь.  Ведь вы с Еленой первой — близнецы. Красивые, обаятельные, неординарные женщины, но обе под конец жизни остались в одиночестве. И это не случайно. Рядом с такими любой нормальный мужчина чувствует себя полным идиотом.
Я резко нажала на тормоз и въехала в придорожные кусты. Какого чёрта этот молокосос  оттаптывает на мне свой «неуспех» у женщин!  Нормальный, уважающий себя мужчина никогда и ни с кем не чувствует себя полным идиотом. Изнутри поднялась мутная волна  накопившейся за долгие годы злости. Злости к худосочным, закомплексованным  придуркам, обвиняющим окружающий мир в собственной неполноценности. Глубоко вздохнула и досчитала до десяти. В конечном счёте, комплексы Марчелло — не моя забота. Пусть, если ему надо, лечится у  психотерапевта, получающего за это деньги.  Меня интересуют лишь его  взаимоотношения с портретом. А потому, взяв себя в руки, относительно спокойно спросила:
; И что нашептал Вам портрет?
Молодой человек, виновато шмыгнув носом, принёс неуклюжее извинение:
; Простите. Я реально сболтнул глупость. Вы тут абсолютно ни при чём. Тем более, я о Вас мало что знаю.  А вот портрет... Он мне действительно очень помог. Вглядевшись в её лицо,  понял, она не могла быть ни укротителем, ни нагайкой, гоняющей кого-то по цирковой арене. Скорее, сама выглядит  загнанной в тупик жертвой. Я то это усёк, а Филипп, похоже, нет. Потому и злился.
Я перевела дух и выехала из кустов на дорогу. Весь остальной путь мы бережно хранили молчание. Марчелло, предполагаю, размышлял либо о роли, либо о своих трудностях с женщинами, а я... я размышляла о диагнозе, поставленном непрошенным терапевтом. Зараза! До чего же он прав!

                Глава 8

    В последующие дни исполнители главных ролей нашли себя и притёрлись друг к другу. Бенито успокоился, а мы с Эстебаном почувствовали себя лишними. Пора возвращаться домой. Тем более, моя электронная почта лопалась от писем. Жак пересылал отзывы русских и французских читателей на «Записки о престарелых». Он, как всегда, оказался прав. Европа устала от детективов и массовых убийств. Надвигающаяся старость нуждались в оптимизме.
    Авторы писем ждали ответа, а я, неизвестно зачем, настырно увязывала прошлое с настоящим.
После завтрака мы сообщили Бенито об отъезде. Он попытался выторговать ещё пару дней, но наш главный  аргумент свалил его наповал: у Фернандо появились какие-тот новости о писателе анонимок.
На подъезде к дому Эстебан, ни мало не смущаясь, заговорил об обеде:
 - А что, если изобразить твою свекольную похлёбку? Пригласим Рики и Фернандо к тебе. Пусть познакомятся с русской кухней. За обедом всё и обсудим.  Ресторанная еда стоит уже поперёк горла.
Что я могла на это ответить?  Кухонная конкуренция с этой парочкой вряд ли сулила успех, но гордость за русский борщ взяла верх. Ответила согласием при непременном условии:
; Чистить и строгать овощи — привилегия мужчин. Иначе борщ получается не наваристым.
Наши друзья пришли в самый разгар готовки, критически осмотрели фронт работ, гору луковой и морковной шелухи, сползшей под стол, и понимающе вздохнули. Наш борщ провалился, ещё не успев родиться.
Несколько позже любопытные носы привередливых критиков, унюхав ароматы, постепенно заполнившие кухню, начали нетерпеливо подрагиваться и наперегонки заглядывать под крышку кастрюли. Короче, разлитая по тарелкам похлёбка, победив первую неблагоприятную оценку, полностью реабилитировала себя в глазах пристрастной комиссии. 
 Покончив с приятной частью вечера, мы перешли к обязательной программе, к борьбе с анонимщиком.
Фернандо сообщил свежие новости:
; Пока вы болтались на съёмках, я заинтересовался судьбой дома. Причём  после того, как Франческа, судя по записи во втором дневнике, продала его в казну.
Эстебан удивлённо поднял брови и попытался что-то возразить, но Фернандо, отрицательно замотав головой, продолжил свои размышления:
; Да, мы всё это время искали врагов в рядах потомков Альваресов, но ведь особняк, как немой свидетель, продолжал жить дальше. Вот я и подумал: « А что, если познакомиться с его последующими владельцами?» Один из моих знакомых... когда-то мы учились вместе в университете... потом, правда, разошлись. Так вот. Сейчас, как мне случайно удалось обнаружить, он работает в государственном Архиве.
Рики, не выдержав напряжения, громко охнула:
; Неужели ему удалось найти реальное имя первых владельцев? И вообще... почему я об этом впервые слышу?
Фернандо укоризненно погладил её руку и ласково промурлыкал:
; Ну что ты так нервничаешь! Я действительно утаил от тебя эти исследования... что бы не скучно было слушать по второму разу, но, поверь, это всё не смертельно.  Итак... моему знакомому удалось отыскать первые упоминания о доме только начиная с 1874 года. Практически с момента возвращения на трон Альфонсо X11. К сожалению, все остальные акты на собственность сгорели в огне  революции 1868 года.
 Мне стало грустно. Похоже судьба, подобно Бабе-Яге,  разбрасывая на  пути небольшие приманки, каждый раз обрывает след в самую волнующую минуту. Можно подумать, она умышленно завлекает меня в какую-то западню. Ещё секунду назад надеялась на головокружительное открытие — настоящее имя авторов дневников, и вот пожалуйста. Опять пустая карта.
Не обращая внимания на моё расстроенное лицо, Фернандо вдохновенно повествовал дальше:
; История этого здания совершенно особенная. Если проследить за записями, которые передал мне приятель, оно всегда принадлежало министрам, игравшим роль правой руки королей. Ну... почти всегда.
На этот раз встрепенулся Эстебан. Привстав со стула, он потянул к себе  список имён. Фернандо милостиво кивнул головой, выложил на стол стопку копий и раздал всем по отдельному экземпляру.
; Смотрите. 1874 год. Возвращение на трон Бурбонов. Коронация Альфонсо X11. Первый министр — Антонио Кановас дель Кастильо. Он же — новый владелец особняка. Следующая запись: Дель Кастильо дарит особняк некой Елене Арманде Санс.
Рики, вытянув вперёд указательный палец, грозно возопила:
; Она что, тоже была первым министром короля?
Фернандо, ни мало не смутившись, парировал удар, приправив его игривой улыбкой:
; Ещё круче. Официальной метрессой, родившей королю двух сыновей. Эта женщина занимала в государственной структуре особое место. Сперва она прославилась, как оперная певица, и  только после этого была возведена в сан метрессы.
Рики, считавшая себя знатоком родной истории, упершись кулаком в бок, грозно спросила:
; Что-то не слышала никогда о таком количестве сыновей у Альфонсо X11. У него был один единственный престолонаследник, Альфонсо X111, родившийся правда после  смерти короля.
Мы дружно грохнули. Эстебан, давясь смехом, пробубнил:
; Ну этот и в самом деле был самым законным.
Рики, сузив накрашенные ресницы, ехидно поинтересовалась:
; Сознайся, поди на уроках истории в школе рисовал портреты любимых девушек? Да будет тебе известно,  королева уже была беременна. До смерти короля. Но он так и не узнал, что получил законного престолонаследника.
Фернандо, утихомирив азартную Рики нежным прикосновением к ярко накрашенным пальцам, продолжил доклад:
; В Википедии можно найти много подробностей об этих людях. При жизни Альфонсо у него было двое детей, и обе девочки. Поэтому признанные королём сыновья, пусть и незаконные, всегда привлекали внимание борющихся за власть партий. Естественно, появление законного сына свело их шансы к нулю. Кстати, один из них, Фердинанд Санс... заметьте, Альфонсо назвал его именем, принадлежащим династии... выиграл на Олимпиаде 1900 года серебряную медаль по велоспорту.  Короче. Мы имеем уже целую гроздь потомков, выросших в стенах  особняка. Судя по записям,  сеньора Санс была изгнана из него лет через пять после смерти своего покровителя. Здание опять перешло в казну.
Моя голова уже не вмещала эту кучу имён и подробностей. Всё равно, что перечислять временных владельцев правительственных дач во времена сталинских репрессий и последующей смены генеральных секретарей. Особняк, проданный в казну, превратился в переходящую из рук в руки привилегию. Что за дело ныне живущим потомкам до этой руины? Но «профессор» Фернандо, угнездившись на кафедре, вдохновенно наслаждался звуками своего голоса и познаниями, подчерпнутыми из  Интернета:
; Далее в реестре « Владелец» значится имя лидера консервативной партии, некоего Антонио Муаро. Приблизительно до 1922 года. И, наконец, последний владелец, лидер победившей на выборах либеральной партии, Мигель Примо де Ривера. Он пользовался этой летней резиденцией с 1923 года до 1930. Уйдя в вынужденную отставку, как, кстати, когда-то граф Филипп де Альварес, он лишается богатого королевского подарка. Пару лет спустя в « замок» переезжает Институт  благородных девиц. Вот такая история.
Мы сидели за столом с осоловевшими глазами. Поток информации, уносивший в никуда. Фернандо, растеряно улыбнулся и снял очки. Бедолага ждал восторгов и аплодисментов, а нарвался на гробовое молчание. Мне стало его искренне жаль. Столько часов у компьютера, столько энтузиазма...  и всё впустую. Попыталась его утешить, но получилось ещё хуже:
; А что нам делать с этим списком дальше? Отыскивать всех потомков и допрашивать по одиночке?
Эстебан посмотрел на меня с удивлением, а Рики — с упрёком. Мне стало совсем тошно. Может Марчелло действительно попал в точку?  Рядом с такой злоязычной бабой мужчине остаётся либо спиться, либо рухнуть в койку с толстозадой горничной.
Мысли, выйдя из под контроля, ускользнули в позавчерашний разговор. А что, если Марчелло — один из потомков тех, кто вырос в отравленной атмосфере замка? Атмосфере, пропитанной отвращением Филиппа к обогнавшей его жене? Наивной, растерянной девочке, превратившейся к середине жизни в сильную, самостоятельную женщину?
  Рики, по-матерински накрыв левой ладонью руку Фернандо, правой перелистывала страницы Интернета. При всей внешней энергичной самостоятельности она была  истиной женщиной, с одной стороны подпихивающей мужчину к полному совершенству, с другой — преданно защищающей от ударов внешнего мира. Женщина — мать, воспитывающая и берегущая. Кто я рядом с ней? Отбойный молоток в юбке, не щадящий ни мужского самолюбия, ни мужских слабостей? Поганец Марчелло! Откуда в тебе столько наблюдательности и интуиции?
   Эстебан, как и Рики, обойдя стороной мою бестактность, откликнулся на идею с энтузиазмом. Его вдохновил новый подход, новое направление поисков, пусть даже опять тупиковое. Лучше двигаться в лабиринте, чем топтаться на месте. Всё же есть шанс, пусть минимальный, случайно натолкнуться на выход. Швырнув в меня укоризненным взглядом, оптимист отправил фантазию в свободный полёт:
; А это действительно очень интересно! К примеру — незаконные сыновья. Представьте себе психологию мальчиков, урождённых Бурбонов, воспитанных принцами с далеко не нулевыми шанами. И вдруг, в одночасье...  они оказываются на улице, как простые дворовые мальчишки.
Рики, найдя что-то в Интернете, перехватила инициативу:
; Точно! До совершеннолетия Альфонсо X111  страной управляла его мать, Мария Кристина Австрийская. Смотрите на фотографию. Удивительно некрасивая женщина. Могу себе представить, как она настрадалась от метресс своего свободолюбивого мужа! Не удивительно, что при первой возможности она сплавила главную конкурентку с приплодом, оставив, по-возможности, без средств к существованию. У пролетевших мимо власти сыновей были все основания для ненависти. Могу себе представить, что один из их потомков вознамерился вернуть особняк, в котором вырос его прадед.
Фернандо, почувствовав себя опять на коне, поцеловал лежавшую у него на локте утешительную руку и предложил следующую кандидатуру:
; А мне нравится последний владелец, Мигель де Ривера. Только посмотрите на него! Уж он точно, простояв семь лет на вершине власти, падая, здорово размозжил свою честолюбивую физиономию. Его дети могли быть сверстниками  наших родителей, а внуки — нашими. Кому, как не им бороться за реквизированное властями имущество?
Эстебан, копируя Рики, прикоснулся ладонью к моему запястью. Пожалел, видать,  ссыльную злоязычницу. Рассматривая позу  поверженного титана, невзначай спросил:
; А как было у вас, после Перестройки? Попытались потомки сбежавших от революции дворян вернуть конфискованные особняки родителей?
Мне пришлось серьёзно поднапрячь память. Что писали тогда в газетах? Вроде упоминали об отдельных запросах, но правительство быстро прикрыло тему. Хотя... речь шла о дворцах и особняках в городах, а вот пригородные, пришедшие в негодность усадьбы... Ответ получился мало информативным: я не отрицала возможности таких покупок. Тем более, что провинции нуждались в любых инвестициях. Важно другое: поступали ли в местную Мэрию официальные запросы на покупку или реставрацию бывшей летней резиденции.
Фернандо, утешенный и обласканный преданной подругой, одобрительно покачал головой и выразил готовность навести необходимые справки. Вскоре гости засобирались домой, а Эстебан, пользуясь давно отвоёванной привилегией, слегка задержался.
Разговор по-прежнему крутился вокруг анонимного правдоискателя, хотя вышел на новую траекторию. Эстебан предложил составить психологический портрет возможного кандидата. Предложение показалось забавным: а в самом деле, какова внутренняя структура человека, борющегося за реабилитацию  достояния и достоинства предков. Страдания, связанные с утратой социальной роли, будь то отставка, эмиграция или развод, сродни ломке заядлого курильщика, насильно отлучённого от вожделенной пачки.
Почему именно это сравнение возникло у меня в голове? Месяц назад я добровольно сократила количество потребляемых сигарет до пяти в день. И сейчас мысленно хватала себя за руки, оттаскивая их от последней, пятой. Её нельзя поглощать второпях.  Это — завершающий ритуал. Вечером у окна, глядя на море, подвести итоги прошедшего дня, увенчав его последней капелькой радости.
Эстебан, пытаясь помочь, задал наводящий вопрос:
; Почему, к примеру, твои предшественницы, лишившись главного смысла   жизни, помучались, пострадали, а потом отряхнулись и пошли дальше, не помышляя ни о мести, ни о реабилитации? Чем они отличались от фанатиков, веками мстящих за фиаско предков?
 Вопрос, поставленный столь абстрактно, заслуживал столь же абстрактного ответа:
; Возможно, первые уважают себя не за статус, а за  внутренние ценности. Для вторых... Прости, но мне  с твоим заданием не справиться. Думаю, составить фоторобот массового убийцы значительно проще. Понимаешь, это уравнение с бесконечными неизвестными. Влюбиться в дом и его окрестности могла любая из благородных девиц, пережившая в нем первую любовь, или первое грехопадение. Или пациент  лазарета, постигший там тайну второго рождения. В стенах этого замка плещется столько жизней, судеб, страстей... Пусть он рухнет и погребёт под обломками все разом. Зачем они нам?
Я выпустила пары, а Эстебан загрустил. Ну и пусть. Тридцать лет он мчится во след    прекрасной незнакомке, как Одиссей к своей Пенелопе. Неужели не понимает, что таинственная дама давно состарилась и превратилась в беззубую ведьму. То же мне, седовласый романтик-идеалист.
  Эстебан смутился и беспомощно повёл плечами, будто опять прочёл мои мысли, но отреагировал не на них, а на прозвучавшие слова:
; По мне  этот дом может обрушиться хоть послезавтра. Но не завтра, потому что мне необходимо побывать там ещё раз. Это очень трудно объяснить реалистке, не верящей в шестое чувство, но... У меня, как ком в горле, не дающий дышать... ощущение, что там произошло что- то очень важное, чего не было в дневнике. Не было, потому что  дочь об этом не знала. Что-то очень мучительное. После чего Мигелю расхотелось жить.
  А мне расхотелось шутить и злиться, но рука опять потянулась к вожделенной сигарете. Это насилие над собой, навязанное борющимся за здоровый образ жизни обществом! К чёрту общество, к чёрту насилие! Сегодня будет шестая и седьмая. Иначе мне не справиться с новыми откровениями.
Эстебан задумчиво вырисовывал на столе какой-то узор.
; Впервые это ощущение забрезжило в музее. Тяжёлое, мучительное... После перепалки Марчелло и Гвидо. Последние три дня оно несколько раз почти приобретало форму и выходило наружу, — указательный палец прижался к гортани, —  вот сюда. Ещё секунда, и легло бы мне на ладонь, — пальцы слегка округлились, готовясь принять нарождающееся чувство, — а потом опять ускользало, будто ничего  не было.
Рука, свернувшись в безвольный кулак, бессильно упала на колени. Я молча ждала продолжения. Может именно эта  тайна придавила его двадцать пять лет назад к земле, мешая двигаться дальше?
    Минуту спустя, выйдя из самогипноза, Эстебан суетливо рассовал по карманам сигареты и зажигалку, залпом допил остатки вина и встал:
; Прости, что опять нагрузил тебя своими проблемами. Выбрось все эти глупости из головы и ложись спать. Не то опять пригрезится распластавшийся на скале Ромео.
На этот раз, не выглядывая наружу, замуровала  окна и двери, улеглась в постель и открыла дневник. Хотелось перечитать отдельные эпизоды из  последнего приезда Мигеля в замок, но перед глазами маячили, переругиваясь друг с другом, Марчелло и Гвидо... и Белла, равнодушно поправлявшая макияж в другом углу зала. 
      Наутро, после обременительной гимнастики, поддерживающей увядающие мышцы и пластику в приемлемой форме, контрастного душа и непритязательного завтрака, заставила себя ленивую приняться за очередную порцию читательских отзывов.
Даже не представляла, что пожилые люди, едва освоив компьютер, с такой страстью ринутся рассылать электронные письма.
Сегодня открыла подборку отзывов на рассказ « Подруги». О пожилых дамах,  оказавшихся в доме для престарелых, в комнате на двоих. Одна — незамужняя, бездетная, успешная, постоянно крутила романы с женатыми мужчинами, каждый раз надеясь, что   очередной Ромео предпочтёт её красоту, сексуальность и живой интеллект  унылости  домохозяйки - жены. Другая — мать четверых детей, страстная домохозяйка, всю жизнь страдала от романов мужа с такими вот хищницами.  Сперва дамы искупали друг друга в литрах помоев, затем... общаться же надо... рассказали  истории своих бед и печалей, а потом...  Досмотрев до конца сериал чужой жизни, пожалели друг друга и превратились в закадычных подруг, страдалиц и жертв заслуживших  вечное проклятье мужчин. Трагикомичная  история о смещении ценностей в старости, задевшая за живое  множество пожилых дам.
Одно из писем — агрессивный крик души « убеждённой домохозяйки», показалось особенно интересным.
« Ваш рассказ нереален, безвкусен и, я бы сказала, бесчеловечен. Я — одна из тех, кого обобрали, унизили и обездолили Ваши хищницы. Домохозяйка, родившая и воспитавшая троих детей, а теперь ещё и четырёх внуков.  О какой дружбе, о каком примирении и взаимопонимании Вы говорите? Мерзавки присвоили себе всё лучшее:  радость, романтику, сексуальный запал моего мужа, оставив мне его грязные носки, скаредность и отвратительный запах болезни в последний год жизни. Ни одна их них не пришла его навестить на пороге смерти. Ненависть, ненависть и ещё раз ненависть — так называются чувства, которые можно испытывать к подобным тварям!»
Я перечитала истекавшее ненавистью письмо раз десять, пропитавшись насквозь его безысходным отчаянием. Чем можно помочь человеку, захлебнувшемуся в собственной злости?  Может просто отмолчаться? Отложить в сторону и забыть?
Услужливая память выплеснула вчерашние страдания Эстебана: непримирённость с самим собой, выбившая из седла Мигеля, переселилась в генетическую память ни в чём не провинившегося потомка.
Но как донести пожилому человеку его ответственность перед теми, кто наследует  не только наше имущество, таланты и пороки,  но и застоявшуюся в клетках негативную энергию. 
А может так и написать? Поймёт — хорошо, а нет... на нет и суда нет. Набрала на компьютере чистый лист и замарала его следующими строчками:
 « Уважаемая читательница! По-женски и по-человечески я Вас очень  понимаю и от всего сердца сочувствую. Сочувствую не только  боли и унижению, пережитыми в прошлом, но и аду, терзающему Вашу душу сегодня. Терзания, изматывающие не только душу, но и тело. Хищницы, использовавшие Вашего мужа, состарились одинокими, никому не нужными пустоцветами. А Вы... дети, внуки, друзья... Ну их к чёрту, этих пустопорожних стрекоз. Наслаждайтесь тем, что Вам удалось создать и выпестовать.
С уважением....»
 Перечитав эту банально-трескучую белиберду, я тяжело вздохнула и нажала на клавишу « Пересылка». 
Охота разбирать почту окончательно пропала, а холодильник, изрядно  потрёпанный вчерашними  гостями, взывал к гастрономическому милосердию. С тоской взглянув на кисею унылых подтёков, затянувших окно, тепло оделась и поплелась в магазин.
На чужих балконах доживали красно-сине-розовые петунии, взрывая цветными мазками монотонный, грязно-серый осенний пейзаж. Дождь стучался в крышу моего зонта, желая укрыться от самого себя. Глупый! Неужели так и не понял, что от себя никуда не денешься. Мы обречены на себя  фактом рождения.
Ноги механически обходили лужи, а в мыслях крутились обрывки бездарно написанного письма. Вспомнился эпизод  из второго приезда  в Париж.
Марьяна и Жак, нарядные и возбуждённые, отправились на крутой банкет, посвящённый двум выдающимся событиям: назначение Жака на пост заместителя главного редактора и подписание договора с какой-то крупной фирмой о долгосрочных  инвестициях. Обширная программа праздника предполагала веселье до рассвета. Я расположилась на мягком диване, сняла с полки первую попавшуюся книгу и приготовилась к длинному, уютному вечеру в одиночестве.
Книга попала в руки удачно. Андре Моруа « Письма к незнакомке». Я едва дошла до главы « Другая женщина», как в гостиную влетели Марьяна и Жак. Далее последовала сцена из дурного романа:
; Что случилось? Почему так рано?
Жак, развязывая на ходу галстук, ткнул пальцем в сторону Марьяны:
; А она у нас, как Золушка. Покидает бал до полуночи. Боится,  чары развеются, платьице растворится, и останется она, горемычная, посреди зала в чём мать родила.
Марьяна с сомнением оглядела свой струящийся, щёдро декольтированный, разрезанный с одной стороны почти до середины бедра наряд и усмехнулась. Не издав ни звука, подошла к бару,  плеснула в стакан виски, не спеша приправила льдом и тоником и размашисто плюхнулась в кресло, закину ногу на ногу. Серебристый шёлк скользнув в сторону, предоставил взорам восхищённой публики затянутые в колготки телесного цвета, роскошные колени. Лишь отпив пару глотков адской смеси, Марьяна удостоила Жака ответом:
; На этом балу и без меня суетилось достаточно стриптизёрш. И, что удивительно, — в этот момент она почему-то обратилась персонально ко мне,  — все они висли исключительно на Жаке. Может спутали его с гардеробом?
Жак, успевший озаботиться аналогичной дозой спиртного, разместился в кресле напротив Марьяны и забросил ногу на ногу в вызывающей асимметрии. Я оказалась по середине, под двойным прицельным огнём. Наконец разгневанный муж, отпив изрядный глоток огнедышащего пойла, нанёс ответный удар:
; Уж кто бы говорил! Не успел я на пять минут отлучиться... поговорить с шефом..., как она уже в углу щебечет с инвестором.
 С каждым новым глотком его смелость и кураж наливались соком и красками. Наклонившись ко мне всем корпусом, Жак добавил новый мазок к почти готовой картине:
; Если бы ты только его видела! Плешивый гном с белоснежной вставной челюстью, а росту в нём... —  живописец огляделся по сторонам, надеясь найти подходящий малорослый предмет, махнул рукой и продолжил, — ну разве что тебе едва до уха достанет.
Перепалка продолжалась минут тридцать. Я, вынужденная выслушивать обе стороны, вертела головой со скоростью ветряной мельницы. Под конец, опустошив бокалы и словарный запас, супруги разошлись по разным комнатам, не пожелав друг другу спокойной ночи. А я, прихватив Андре Моруа, ускользнула к себе. Минут через двадцать появилась Марьяна. В домашнем халате, с лицом, свободным от макияжа, она выглядела по-домашнему уютной, печальной и беззащитной. Марьяной из нашей прошлой жизни. Пристроившись в ногах кровати, она грустно вздохнула и задала извечный вопрос обманутых жён. :
; Устала от его бесконечных похождений. Ну чего ему во мне не хватает?
Отложив в сторону Моруа, я ответила на вопрос вопросом:
; А почему в тебе? Может ему в себе чего-то не хватает?
Марьяна, придавив  меня возмущённым взглядом, мрачно подвела черту:
   - В себе ему всего хватает. Даже с избытком. Скажи лучше, что  со всем этим делать?
 В университетах мы обе учили правила коммуникации: не давай готовых советов, предоставь  пациенту возможность самому принять решение, пусть даже с твоей точки зрения ошибочное, не втягивайся в игру « конечно да, но...», и тем не менее, оказавшись в роли пациентки, подруга, как любая другая баба, жаждала получить готовый рецепт...  Самой надёжный рецепт укрощения блудливого мужа, а заодно и диеты для похудения.  Я, как бы невзначай, взялась за книгу Моруа, самопроизвольно открывшуюся на главе « Другая женщина».
; Вот тебе три готовых рецепта по борьбе с любовницей мужа.
Марьяна небрежно покрутила в руке книгу и презрительно отложила  в сторону:
; Эти рецепты давно наизусть выучила. Самый дурацкий из них - « Подружись с соперницей, притаскивай её ежедневно домой, пока муж  от неё не осатанеет. По принципу: « Самая невыносимая женщина в мире — закадычная подруга родной жены».
Меня позабавил творческий подход к очередной «диете», потерпевшей вполне предсказуемое поражение. И тем не менее интересовали подробности:
; Ну и чем эта история закончилась?
Марьяна натянула на колени распахнувшийся халат. Похоже, вся её одежда была приучена к выполнению жизненно важной миссии —  демонстрации красоты хозяйки. Даже повидавший виды домашний, уютный халатик жил своей особой жизнью: то, случайно соскользнув с плеча, выставлял напоказ изящный изгиб шеи и тонко очерченную ключицу, то, слегка расступившись, приоткрывал тенистую ложбинку у основания груди, то, как сейчас, бил козырным тузом — выточенными резцом искусного камнереза мраморно гладкими, безукоризненными ногами. Комично ткнув пальцем в злосчастную книгу, подруга печально созналась:
; Надо сказать, эта парочка чувствовала себя вполне уютно под моим крылом. Приблизительно полгода. Пока он не пресытился и не сбежал к следующей. А мне пришлось ещё много месяцев выслушивать скулёжку этой дуры о предательстве и непостоянстве мужчин.
Мы дружно расхохотались. Вот тебе и Моруа, великий философ, знаток жизни, хотя написал  и в самом деле  весьма убедительно.
Я пролистнула ещё раз не подтверждённую экспериментом теорию и задала естественный для исследователя вопрос:
; А может у Жака совсем другая болезнь? Может нужно искать  в другом разделе? К примеру « Другие женщины».  Или ещё чуть дальше — « Коллекционеры»
На лице Марьяны промелькнули интерес и надежда:
; И что там написано?
Изобразив всезнающего профессора, я, вытянув вверх указательный палец и важно понизив голос, авторитетно произнесла:
; В главе « Коллекционеры», уважаемая студентка, написано о страстных собирателях почтовых марок, старинных монет, спичечных этикеток, яиц Фаберже  и женщин на короткую дистанцию. Это страсть менее опасна, чем алкоголизм или наркомания, хотя требует, подчас, гораздо более серьёзных финансовых вложений. Но главное — эта болезнь абсолютно неизлечима.
Марьяна,  очередной раз усмирив азарт халатика-миссионера, фривольно хмыкнула:
; Яйца Фаберже! Я бы этому...  коллекционеру... его собственные оторвала!
Продолжая разыгрывать роль профессора, я пробасила в унисон:
; А вот этого, милочка, делать не стоит. Они Вам, при случае, ещё  вполне пригодятся. А коллекция и есть всего лишь коллекция. Выследить добычу, догнать, перехватить у конкурента, поставить на полку и... оставить  пылиться в полном забвении. Не более чем азарт,  престиж и самоутверждение.
 Глаза Марьяны уже не грустили и не злились.  Откинув назад волосы, она гордо выпрямилась и... сменила жалобный тон на деловой:
; А ты — молодец! Блестяще справилась с трюком по перестановке акцентов. Если не возражаешь, я его украду  для следующей консультации. Для домохозяек он не сработает, а вот для таких, как мы... вполне пригоден. Согласна?
Мне стало немного грустно. Эта импровизация напомнила об утраченной в эмиграции профессии. Кому нужен  мой, накопленный годами опыт, в доме для престарелых? Или?
Думаю,  именно это « Или» впервые навеяло мысль о « Записках». Но в тот момент, не зная своего  будущего, я лишь грустно развела руками:
; Дарю, дорогая. Мне эти трюки уже не понадобятся.

Плавное течение воспоминаний зацепилось за слово « пенсионерки» и, раскрутившись назад, вернулось к бездарному письму. А что, собственно, я могла ещё сказать? Если из текста рассказа, из парадоксального юмора и сочных импровизаций читательница ничего не поняла,  пусть злится дальше.
  Три последующих дня удалось посвятить переписке с читателями. Четвёртый был оборван  на  середине звонком Эстебана. Оказалось, перед съёмками кульминационных эпизодов группа настояла на посещении замка. Бенито долго сопротивлялся, но Педро, на правах директора картины, решил удовлетворить пожелание артистов. Эстебан, немного поколебавшись, сознался в небольшом прегрешении: перед тем, как вернуть одолженный на день ключ от аварийного здания, заказал дубликат. Получалось,  реликвия по-прежнему доступна для незаконных посещений. В конце разговора он  попросил меня присоединиться к группе на случай, если опять потребуется психологическая поддержка.
   Мрачные, грязно-серые  тучи, сбросив часть дождевого балласта  на беззащитную землю, умчались на север. Выпущенное из краткосрочного заключения солнце,  вернулось к привычной работе: усердно согрело промокшее небо, высушило лужи и покрывшиеся бурыми подтёками крыши домов. Фасад замка, намытый до блеска, сиял замысловатыми  каменными кружевами, лёгкими, грациозными колоннами, точёными башенками, уносящими почти невесомое чудо в победоносную голубизну. 
Выгрузившись из машин, актёры, разбившись на группки, возбуждённо рассматривали необычное здание в мавританском стиле. Белла присоединилась к двум привлекательным молодым женщинам, приехавшим дня три назад. Они уже во всю  репетировали роли Франчески и Марии. Вооружившись фотоаппаратами, молодые женщины выискивали особые ракурсы, что-то бурно обсуждали, перебивали друг друга и громко смеялись. Гвидон, отчаянно жестикулируя, развлекал коренастого,  голубоглазого исполнителя роли молодого Альвареса. Судя по взрывам хохота, мужчины обменивались неприличными анекдотами. Будущий мистер Паркер, однозначно строил глазки хорошенькой Элеонор. На поляне, бывшей когда-то приусадебным парком, не хватало только Марчелло. Скользнув равнодушным взглядом по каменным завиткам и плывущим в воздухе портикам, он умчался к мавзолею. Что  за смысл смотреть на временное пристанище, когда за углом изумительные развалины обители  «вечного покоя». Почему у него всё не  как у других? Одинокий бегун, выставляющий напоказ своё одиночество. 
Эстебан шептался в углу с Бенито и Педро, а я, присев на ступеньку, наблюдала за передвижениями группы, радуясь оживлению, не предвещавшему ни взрывов, ни взаимных обид.
Вскоре,  разработав план действий, Бенито собрал всех у запасной двери. Эстебан вставил  подготовленный дубликат в замок. Тяжеловесная конструкция лязгнула железными клапанами и покорилась. Мы, воровато оглядываясь, гуськом просочились в запретную зону и прикрыли за собой дверь.
    В основных залах с тех пор, как я побывала там в первый раз, ничего не изменилось. Та же заброшенность, грязь и запах тлена. Группа опять разбилась на кучки, передвигавшиеся в броуновском движении. Хотя в этом, на первый взгляд хаотичном движении, наблюдалась устойчивая закономерность — подальше от лестницы, ведущей на второй этаж, и прогнивших, аварийно опасных балок.
Я поднялась наверх, бесцельно побродила по комнатам и остановилась в проёме окна, рассматривая плывущие в дымке десятилетней оконной грязи крыши домов и резные  контуры миниатюрной деревенской церкви.
 В комнату осторожно проскользнул Марчелло. Понуро послонявшись из угла в угол, он остановился рядом, скрестил руки за спиной и  задал совершенно бессмысленный вопрос :
; Интересно, как выглядел этот пейзаж двести лет  назад, когда здесь стояла Ваша предшественница? Ведь это, если не ошибаюсь, ваше второе общее окно? Первое, в Вашем доме, выходит на море?
После его злобной вспышки в машине, несмотря на принесённое извинение, я  испытывала неловкость в его присутствии. Принёс жертву хорошим манерам, в душе оставаясь верен своим убеждениям. Бурлившая в нём агрессия к самостоятельным, уверенным в себе женщинам в сочетании с красивой, мужественной внешностью, невольно наводила на мысли о  сексуальных извращениях. Скорее всего, это было полнейшей чушью, но в его присутствии мне постоянно становилось неловко.  Как всегда, прикрылась нейтральной шуткой:
; Думаю, тогда контуры прорисовывались значительно чётче. В богатых домах окна мыли чаще, чем раз в десять лет. Хотя... кто их знает.
Марчелло недовольно поморщился. Возможно, жаждал романтических откровений, совместного общения с призраками, скрывающимися в полуразрушенных  дымоходах, а вместо этого нарвался на рассуждения о правилах гигиены первой половины девятнадцатого века.
Назревающую дисгармонию прервал шумно ввалившийся в комнату Гвидон. Как всегда, его появление  вызвало гримасу досады на красивом лице Марчелло. Гвидон,   позабыв о технике безопасности, протопал к окну, глянул через моё плечо на поблёскивающую в рассеянных лучах солнца башенку и беззаботно протянул:
; И в самом деле красиво. Умеют же испанцы радовать глаз. Не то что наши безликие небоскрёбы.
Чуть посторонившись, я уступила ему место, но Гвидон уже потерял интерес к пейзажу. Зачем-то пошёл вдоль стены, потом пересёк комнату по диагонали, поочерёдно  приседая на одной ноге, притопывая каблуками и раскачиваясь на месте. Его движения походили на ритуальный танец. Лицо Марчелло перекосилось от бешенства:
; Совсем разум потерял! Хочешь нас всех погрести под обломками этой проклятой руины?
Не обращая внимания на истерические крики, Гвидон продолжал выделывать ногами немыслимые кренделя. Под конец, будто испытывая судьбу, заменил приседания тяжеловесными прыжками. Я, подобно загипнотизированному удавом кролику, вжалась в угол, а Марчелло, едва касаясь подошвами пола, полетел к островку безопасности, галерее, опиравшейся на ритмично расставленные, ажурные колонны.  Приземлившись в дверном проёме, он обернул к Гвидону полное ненависти и страдания лицо и прохрипел, едва сдерживая слёзы:
; Будь ты проклят, самоубийца! Игрок, испытывающий судьбу!
Едва сдерживая дрожь в коленках, я медленно сползла на пол. Гвидон, удивлённо взглянув на захлопнувшуюся дверь, пожал плечами:
; И чего он распсиховался?
Ещё раз топнул ногой и деловито спросил:
; А кто сказал, что дом аварийный? Балки не гнилые, пол не качается, ни малейшего перекоса или наплыва. Лет двести простоит, не шелохнётся. Наши предки умели строить.
Только тут до меня дошёл смысл его ритуальной пляски. Но как он, артист, может оценить прочность дома? Отвечая на мои мысли, Гвидон пояснил:
; Мой дед и... отец тоже... владеют крупной строительной фирмой. Я вырос на стройке. Изучил эту науку вдоль и поперёк. Как старший сын, должен был унаследовать руководство фирмой, да вот... распорядился своей судьбой иначе. В артисты подался. Хотя до сих пор, когда нет договоров, помогаю в семейном деле. Так что можете мне поверить.
Вытянув вперёд крепкие, широкие ладони, поднял меня с пола и поддерживая под руку, вывел из комнаты. 
Вскоре вся группа, громогласно обмениваясь впечатлениями,  расселась по машинам и покатила обедать на студию. Эстебан,  даже не попрощавшись, уехал вместе с Бенито.
    Вечер, как всегда, прошёл в размышлениях. На этот раз не дневники, не герои прошлого, а реальная  проблема требовала осмысления. Гвидон утверждает, что дом абсолютно здоров. Значит документы, подписанные десять лет назад — фальшивка. Кто-то, кто следит за нашими передвижениями и запугивает анонимками, уже тогда начал расчищать себе путь. Его нужно выманить. Но как?
 Осторожно выглянула в окно. Мой безмолвный Ромео, опять подпирал скалу. Милая Рики, всегда убеждённая в своей правоте! На этот раз ты всё же ошиблась. Неукротимая потребность помечтать при луне возникает у молодого романтика после каждой нашей  вылазки на запретную территорию. Не странно ли это?
Ну и чёрт с ним. Пусть мёрзнет, если у него такая работа. Сейчас меня интересуют   Марчелло и Гвидон. Первый, уставясь на пейзаж за окном, исходил страхом. Стоя рядом, я ощутила  кожей его пульсирующую панику. Зачем он поднялся наверх? Игра в фаталиста, позёрство или потребность преодолеть себя?  Или просто страх высоты? В первые недели съёмок он был совершенно иным:  искрился жизнерадостным остроумием и изяществом, а сейчас? Желчный, капризный и... какой-то... угловатый. Что с ним?  Внезапно нахлынувшая депрессия, разлад с ролью, или...  нехватка наркотиков?
 А кто такой на самом деле Гвидон? Строитель и артист в одном флаконе? Он поднялся наверх без малейших признаков страха. Инстинктивно чувствовал безопасность? Или знал, что экспертиза —  фальшивка? Кто приоткрыл ему карты? А может просто играл в значительность, что бы позлить Марчелло? Кто они, эти выбранные нами люди? Ожившие герои, ведущие свою собственную, не зависящую от сценария жизнь?
К утру мне стало ясно одно: всё зависит от подлинности экспертизы, и на этот вопрос может ответить только Фернандо.
     Сладкая парочка тут же усадила меня за стол. Кофе, булочки с корицей и курагой,  сухарики с изюмом, варенье из персиков и ещё что-то, не поддающееся описанию.   Господи, подари мне хотя бы частичку их умения наслаждаться едой и жизнью!       Выслушав мою историю, Рики тут же поставила диагноз:
; Кажется, этот негодяй попался. Наверняка один из членов комиссии, проводившей экспертизу.
 Спектакль разыгрывался по давно откатанному сценарию. Рики, провоцируя партнёра к активной мозговой деятельности, выплёскивала первый попавшийся под руку аргумент, давая ему возможность продемонстрировать свой глобальный интеллект в полном блеске. Фернандо, успевший постичь маленькие хитрости партнёрши, тем не менее каждый раз попадался на эту удочку. Нежно погладив подставленную для поцелуя руку, он приступил к всестороннему анализу ситуации:
; Поймите, девочки. Гвидон опробовал только пол. Причём лишь в одном крыле. А каждое здание, смею заметить, состоит не только из пола. У него имеются крыша, стены и фундамент, которые с годами тоже могут прийти в негодность. Эти сведения можно вычитать из актов проверки. Но мне их не достать. Подобные документы выдаются только по официальному запросу.
Мы с Рики разочарованно переглянулись. Решение, выплывшее почти на поверхность, опять захлебнулось в вязкой, пузырящейся болотной тине.  Фернандо, усугубив наше разочарование,  вынес окончательный вердикт:
  - Этот Гвидон мерзавец и авантюрист! Испытывать пол на прочность! А если бы он угробил вас всех под обломками?  В русскую рулетку надумал сыграть, идиот ненормальный! Одно могу посоветовать: держитесь от него подальше.
 Я благодарно кивнула головой, догрызла сухарик и побрела домой. О вчерашнем ночном дозоре решила на это раз  не распространяться.
В голове крутилась «Русская рулетка».  Это случилось незадолго до нашего отъезда в Германию. Мы спешно продавали дачи, вернее два старых домика  в глухой деревне   новгородской области. Место сказочной красоты, но доступное лишь летом, да и то шесть часов езды на машине. А тут зима... и два покупателя с серьёзными намерениями. Отправились на показ товара вчетвером: солидные мужчины нашего возраста, Олег и Игорь, мой муж и я. Покупатели благородно предоставили для передвижения свои Жигули.
Дорога туда по заснеженному, подсвеченному  солнцем шоссе пролетела в приятной, незамысловатой беседе. Изумительная прогулка по зимнему лесу, графически чёткий узор веток, перепутавшихся в серебристо-голубом небе, и их теневое повторение на розовато-лиловом снегу. 
К вечеру повалил снег. Наш Жигулёнок скользил и утопал на просторах нечищенных Российских дорог. Каждый оставленный позади километр казался чудом, каждый новый поворот — неизбежным концом. Олег сосредоточенно боролся с пространством, а Игорь мечтал о... супчике:
; Вот приеду домой, а на плите супчик дымится. Жена наверняка по такому случаю расстаралась. Лена, а Вы мужу супчики варите?
Едва пережив очередное скольжение в пустоту, я прохрипела в ответ:
; Варю. Целый котёл. Что бы на четверых на три дня хватило.
Игорь, не успев оправиться от следующей катастрофы, продолжил суповую ораторию:
; Так нельзя. Суп не просто еда — это поэма женской любви. Я женат уже четвёртый раз. Первая была красавицей, вторая — умницей, третья — отменной куртизанкой в постели, но все они подавали на стол жидкие помои. А вот четвёртая... она конечно попроще, но зато умеет любить! Каждый день на плите новая серенада благоухает! Ах, приеду домой...
В этот момент машина пошла юзом, развернулась на сто восемьдесят градусов и уткнулась носом в спасительный придорожный сугроб.
Минут через тридцать, окоченевшие и промокшие, мы опять двинулись в путь, а Игорь, как заезженная пластинка, вернулся к полюбившейся теме: женская любовь в суповом измерении.
Наконец, около десяти вечера мы въехали в город. Дом Игоря оказался на пути первым.  Машина остановилась, но он всё не решался выйти. Пыхтел, перекладывал в кармане ключи и перчатки, что-то искал в бардачке. Потом, тяжело вздохнул и развернулся к нам:
; Ребята, я вам очень благодарен за эту поездку. Пару лет назад  мне цыганка  нагадала, что умру ровно  в сорок пять лет. Но если сумею обмануть судьбу, доживу до девяносто.
Игорь посмотрел на часы и самодовольно улыбнулся:
; Как раз  сегодня у меня день рожденья. Всего двадцать минут осталось. Вот  и решил провести роковой день в компании « не обречённых». Вы, можно сказать, меня  от судьбы заслонили. Спасибо.
Я чуть не поперхнулась от злости. Вытащить чужих людей в такую погоду на заледеневшее шоссе, рисковать чужими жизнями, что бы поиграть со своей судьбой в прятки... мерзавец! Подонок!
Игорь, довольный произведённым эффектом, протянул  на прощанье руку, а я ядовито прохрипела:
; Не ешь, дорогой, супчика. У судьбы ещё четверть часа в запасе. Может не в пути тебе было суждено умереть, а от пищевого отравления.
Мой муж, внезапно проявивший повышенное человеколюбие, обратился к Олегу:
; Может проводишь его до квартиры. Чёрт знает, что поджидает на лестнице.
Уравновешенный Олег, промолчавший всю дорогу, вдруг возопил разъярённым носорогом:
; Провожать этого идиота! Пусть сам докручивает «Русскую рулетку»! Нечего других в свои игры втягивать!»
С рёвом нажал на педаль газа и рванул подальше от цыганских проклятий.
Два дня спустя позвонил Игорь:
; Ну что, ребята, всё ещё сердитесь? А я хотел подписать договор о купле-продаже. Мы с Олежкой покупаем ваши дома. Кстати, твоего совета послушался. Лёг спать голодным. Зато на утро... ох как оттянулся.
Избегали ли мы дальнейших контактов с авантюристом? Наоборот! Во всех прочих делах Игорь оказался абсолютно надёжным партнёром.
Может так и с Гвидоном? Может и он вполне надёжный авантюрист?

                Глава 9

   Пару недель спустя Бенито  пригласил нас на просмотр очередных эпизодов. Эпизодов, которые графиня Елена назвала жизненной кульминацией семьи, последней яркой вспышкой,  последней встречей  под крышей замка Альваресов.
Жизнь на экране, подчиняясь искусно написанному сценарию, бурлила событиями и радостными встречами. Артисты выступали то в ансамбле, то с сольными номерами. Бенито, великолепный дирижёр, блестяще справился со своим разношёрстным оркестром.    
     Взмах палочки, и Элеонор стоит по середине красильни, прижимая к животу тетрадку с рецептами:
; Всё это я придумывала для окраски шёлка, а у тебя — шерсть. Боюсь, на шерсти они не сработают...
Рука взлетает вверх... и на сцену вплывает Франческа. Нарядная, ослепительно самоуверенная, а в глазах... настороженное ожидание:
    -   А это —  наш Норберт. Он...
Белла приседает перед малышом на колени. Глаза, переполненные радостью и тоской, учащённое дыхание, прядь волос, выбившаяся из причёски... Боже, она вся светится узнаванием. Гвидон, медленно подойдя сзади,   опускается на корточки рядом  с ней.
  Малыш, играющий Норберта, доверчиво приближается к Белле,  обнимает за шею и радостно тянет:
; Бабушка...
И её уносит волна нежности. Эти глаза, этот взгляд... Ещё секунда, и с губ сорвутся недозволенный слова: «Мама, мамочка! Неужели...?»
 Гвидон едва заметно тянет её за рукав,  и она, едва заметно, кивает в ответ.
 И опять в центре кадра Франческа. Расправив замявшиеся на груди кружева, она поясняет неестественно бодрым голосом:
; Мы долго не могли понять на кого похож наш младший сын, а потом нашли точно такое лицо с мелкими чертами, аккуратненьким носиком и любопытными карими глазками у двоюродного дяди моего мужа. В его честь  и  выбрали имя Норберт.
Её замечание тонет в общем гомоне и веселье. И вдруг — смена декораций и новый кадр. Комната, где две недели назад Гвидон выделывал пируэты, проверяя руину на прочность. Старинная мебель, вазы с цветами и портреты — две «женщины в бордовых шляпах».
Камера выхватывает крупным планом Филиппа. Сцепив за спиной руки, он ритмично покачивается в двух шагах от картин. В кадре появляется Мигель. Беззаботно подойдя сзади, он одобрительно рассматривает нарисованные в пол оборота лица.  Его голос звучит  вполне дружелюбно:
; Что, подойдет для твоих гобеленов? Парень уже  тогда  прекрасно работал, а с годами стал ещё лучше.
Филипп, продолжая раскачиваться, ехидно цедит сквозь зубы:
; Да, прекрасно сработано. Я вот всё думал, вроде их лица очень похожи и тем не менее совершенно разные. Первая, так называемая прабабушка, какая-то...  хищная, а эта... твоя... тоже... особая птица. Только другая. На взлёте.  Все не мог понять почему. Что за живописный эффект?
Мигель, почувствовав недобрые интонации, выпрямляет плечи и вскидывает голову. Благодушие, плескавшаяся в нём минуту назад, стремительным водоворотом уходит под землю, уступая место недоверчивой настороженности:
; Ну и в чем заключается этот живописный эффект?
Филипп, не поворачиваясь к собеседнику, кивает подбородком в портреты:
; В бровях. У первой они прямее и короче, а глаза посажены чуть ближе друг к другу. Отсюда и взгляд хищной птицы. А у второй брови подлиннее и изогнуты. И глаза расставлены  подальше. Это, пожалуй, и создаёт эффект полёта.
Мигель  ощутив агрессивный запал собеседника, слегка ёжится. Тем не менее берёт себя в руки, прикрываясь безобидной  иронией:
; Почти двадцать лет висят  картины у тебя под носом, а заметил  трюк только сегодня?
Филипп продолжает упруго раскачиваться, перекатываясь с носка на пятку. Из  глаз  тонкой струйкой сочится угроза. И вдруг, резко развернувшись на каблуках, он оказывается лицом к лицу с  Мигелем:
; Есть разница. Тебе эти брови давно знакомы. Жаль, что не видел своей осовевшей физиономии, когда разглядывал нашего внука Норберта!
Прости, тебе он уже правнук.
 Мужчины, пристально глядя друг другу в глаза, приняли боевую стойку. Как два гладиатора на арене цирка, покинутого зрителями. Похожие друг на друга и совершенно разные. Филипп задирался и провоцировал, Мигель, отступив на пол шага, всё ещё надеялся избежать стычки. Противник, качнувшись вперёд, опять сократил дистанцию. Со стороны это напоминало Фламенко. Испанский танец страсти. Череда атак и отступлений. Не дождавшись ответного нападения, Филипп прищурил глаза и  нанёс сокрушительный удар:
; Думал, я не заметил восторг и кивок твоей дочери.  Эти брови не из вашей семьи. Их оставила Альваресам в наследство твоя шлюха, её мать.

Я вжалась в кресло. Что это за фрагмент? Его не было в мемуарах графини. Импровизация Бенито, или... Глаза панически метнулись к Эстебану.
  Брови, сошедшиеся на переносице, плотно сжатые губы, напряжённый взгляд, направленный на Филиппа...  в точности повторяли лицо Мигеля на экране.
Филипп, заложив руки в карманы, продолжал буйствовать:
; Ну и кто же она, эта тварь? Может представишь её, наконец, официально. Тёщу хотелось бы знать не только в лицо, но и по имени.
Новая провокация натолкнулась на новое сопротивление. Мигель, развернувшись к портрету дочери, вызывающе пожал плечами и  отчеканил:
 - Во всяком случае она привлекательней и умнее твоей парижской шлюхи... как её там... ах да... маркиза Шанталь де Пьерак. Всё ещё регулярно мотаешься в Париж, или сменил её на новую, что поближе?

    Я вздрогнула от неожиданности.  А Филипп, резко повернувшись к Мигелю, выпалил,  уже не сдерживая бушевавшую в в нём злобу:
; Да заткнёшься ты наконец! Меня тошнит от одного твоего вида!
 Сама не ведая, что творю, вцепилась в рукав Эстебана. Именно эту фразу, стоя перед портретом графини, Марчелло  выплюнул в лицо Гвидону. Эстебан смотрел на экран с искажённым от ненависти лицом. И вдруг, слегка застонав, схватился за сердце.
       Филипп  сдался первым —  отвёл глаза в сторону и, пригнув плечи, рванулся к выходу. Распахнув дверь ногой, он  внезапно обернулся... Боже! Сколько отчаяния и боли может вместить человеческое лицо! Ребёнок, подранок с замороченной головой, так никогда и не ставший взрослым! Ослабил шейный платок, судорогой перетянувший  гортань, и прохрипел, едва шевеля губами:
; Мне жаль твою жену. Пожизненную вдову при живом муже. Для вас с дочерью... вы единственные, кто заслуживает сочувствия и любви. Ты её так никогда от себя и не отпустил. А ведь всё могло быть... Будь ты проклят со своей отцовской любовью!
Филипп выскочил из комнаты, с грохотом шарахнув за собой дверь. А Мигель... сделав пару неверных шагов, рухнул в кресло, держась за сердце.

   Экран погас, а мы всё ещё сидели в креслах, не в силах пошевельнуться. Мне вспомнилась недавняя вспышка Марчелло. Откуда у него такая злоба к графине? Как он выразился? «По-моему, она боготворила не мужа, а отца. Постоянно их сравнивала, и отец всегда оказывался лучше. Своего рода Эдипов комплекс». Кто писал эти диалоги? Бенито или вышедшая из под контроля группа?
  Наконец Эстебан, оправившись от шока, виновато улыбнулся и потянулся за сигаретами:
; Пойдём на улицу. Душа требует никотина, а лёгкие  - свежего воздуха.
 Мы сидим на скамейке.  Рядом со мной —   безвольно обвисшее, уставшее тело мужчины, страдающего генетической памятью. Какого чёрта  его понесло тогда в горы?  Жил бы спокойно, писал  картины, ездил с женой по выставкам, воспитывал сыновей, а тут...
     Вспомнились строчки из второго дневника. Начинающая актриса на берегу Сены:

     «Тогда, сидя на влажном песке, я не смогла бы облечь всю эту мешанину в слова, но сегодня... с расстояния в тридцать лет, во всеоружии иронии взрослого, опытного человека, могла бы назвать своё тогдашнее представление о театре единственным компромиссом: не рискуя собой, прожить тридцать насыщенных страстями, чужих жизней, переложив ответственность на вымышленных героев. Тридцать раз, героически подставив голову под дуло пистолета, знать, что выстрелят не в тебя.»
Робея перед реальной жизнью, девочка заменила её искусственной.  И что из этого получилось?  Что написала тридцать лет спустя?
  «По-видимому, именно за эту тридцатилетнюю ложь и получила  свою награду... или расплату — Георгиевский Крест, торжественно украшающий правую половину лица..»
  Эстебан, отрицая Елену вторую, повторяет, по сути, её жизнь. Тридцать лет грёз, тридцать лет чужих страстей и смертей, тридцать лет непрожитой собственной жизни. Какая кара ожидает его в конце пути? Ведь он тоже приближается к семидесяти. Ещё шесть лет, и черта, за которой остановилось сердце Мигеля, подведёт итог и  его жизни. Зачем ему это?
     Наконец Эстебан заговорил. В голосе звенели нотки досады:
; Ну и что ты молчишь? Неужели не интересно?
Я вымучено усмехнулась. Похоже, задумалась и перетянула паузу. Набравшись смелости, задала  крутившийся на языке вопрос:
; Кто писал этот сценарий? Ты действительно увидел нечто подобное, когда скрылся в боковой комнате?
Слово « увидел» вылетело на автопилоте. Захлопнула рот и спохватилась. Сейчас последует привычное нравоучение: « Я не вижу конкретных картин, лишь ощущаю его тогдашнее состояние». Но ответ прозвучал вполне миролюбиво:
; Похоже этот дом обостряет восприятие. Или по нему всё ещё бродят не угомонившиеся тени. Во всяком случае, как и в первый раз... тогда с медным завитком Элеонор... я почти видел покрасневшее от злости лицо Филиппа. Не черты лица, а излучаемые им бешенство и обиду. Я злился в ответ, и в то же время стыдился. Чувствовал, что во многом он прав. Там было ещё что-то... не знаю что... не уловил, но очень мучительное.
Скорее следуя своим мыслям, не  его словам, устало проворчала:
  - Ну и зачем это надо? Что тебе за дело до чужих склок? Ведь ты не Мигель,  а  Ансельмо, и у тебя своя жизнь.
Бедняга,  утомлённый своим бессмысленным грузом, вяло пожал плечами и покорно сознался:
  - Всё правильно. Мне это действительно не нужно, но... в том-то и беда, что между Мигелем и Ансельмо перекинут мостик. И зовут его — Эстебан. Суеверная мамочка удружила. Думала, надела на сына корону и отдала под особую защиту богу. Ну тот и защитил. Затащил на гору, шмякнул головой об лёд и придавил генетической памятью. Разбирайся мол сам со своим предком.
Картинка получилась и в самом деле забавной. Бог уподобился современному руководителю. Сидит за столом, выслушивает жалобы  и делегирует исполнение самим же жалобщикам.
Неугомонный экстрасенс, как всегда, украл мою мысль. Усмехнулся и продолжил в своём ключе:
; Именно так. Засунул мне в подсознание болячку Мигеля, приглушив предварительно изрядной дозой наркоза, и повелел разобраться с жалобой. И сидит она там, как заноза. Царапается, воспаляется и разбухает. И удалить её можно только оперативным путём. В последней сцене что-то забрезжило, но  так и не высветилось. Придётся лечится дальше.
Меня поразили его интонации. До сих пор он говорил о связи с прошлым прочувствованно и вдохновенно, как о святыне. Сегодня в его речи впервые прозвучала здоровая ирония. Может действительно идёт на поправку? Дай-то Бог. После минутного колебания решилась  озвучить возникшее предположение :
 - Подозреваю,  сценарий писал Марчелло. После вспышки в музее он говорил о своём восприятии этого трио: отец, дочь и муж, недотягивающий до идеала. При этом явно сочувствовал мужу..
Эстебан, закурив вторую сигарету, с сомнением пожал плечами:
; Не знаю. На обратном пути я рассказал о своих  видениях Бенито. Он собирался поговорить с группой. Не исключаю группового творчества. Их симпатии и антипатии перемещаются в броуновском движении. В данный момент Белла и Гвидо походят на супружескую пару, а Марчелло —  на третьего лишнего.  Чёрт знает, что они вложили в эту сцену, но прозвучала она весьма убедительно.
Чуть позже Эстебан отвёз меня домой, не напрашиваясь ни на ужин, ни на кофе.  А я и не приглашала. Нам обоим хотелось как можно скорее остаться наедине с собой.

В гостиной пахло сыростью и неуютом. Похоже дождь, отмывший до блеска небо и крыши, просочился сквозь стену и пристроился ко мне на ночлег. Что же делать с тобой,  с бедолагой? Может растопим камин и отогреемся вместе?
Я смотрела на оранжево-голубые, шипящие язычки, рвущиеся в дымоход, как на  свободу. Всполох огня, и в памяти всплывает самодостаточный, равнодушный к славе художник Ансельмо Альмирес, элегантно дающий интервью любопытной публике. Потрясающая гармония изящного, слегка изогнутого носа, ровной линии лба и подбородка, уравновешенного выпуклым затылком...
Голубой язычок, будто прощаясь, лизнул шершавую корочку обуглившегося полена. Оно испуганно зашипело, вздрогнуло и откликнулось седоватым дымком...   Волнистая, седая шевелюра, скрывшаяся под скамейкой в поисках Колобка и  торжествующий, мальчишеский возглас, празднующий находку.
 А первая прогулка вдвоём в захлебнувшемся керамикой городе? Эстебан ( какое совпадение!)  выбрал голубую рубашку, великолепно оттеняющую его смуглую кожу и яркие, серо-голубые глаза. Светлые джинсы, ловко подчёркивавшие длинные ноги и отсутствие свойственного нашему возрасту  живота.
В тот день мы оба застыдились своего кокетства.  Обоим хотелось понравиться, и мы знали, что издали всё ещё похожи на молодых.
А сегодня...  Господи, во что превратили тебя « Грёзы»! Безвольно обвисшее тело, тёмные круги под глазами и руки, постоянно мнущие сигареты. Ты сказал: « Я не Мигель, я — Ансельмо, но между нами перекинут мостик, имя которому — Эстебан».
Ах, Мигель, Мигель! Что ты ещё натворил, старый греховодник? Почему до сих пор мечешься по ту сторону моста, не давая покоя ни себе, ни другим? Как оборвать это назойливо-обременительное заклятие? Может просто подпалить мост, как незадачливый Иванушка — дурачок подпалил  шкурку Царевны- Лягушки? Но ведь ему это тоже не помогло: шкурка сгорела, а заклятие удвоило свою проклятую силу.
Бедный Ансельмо! Я ничего не знаю об этой истории и ничем не могу тебе помочь. Разве что пожалеть.
В камине мерцают  рубиновые угольки, иногда оживая прощальными всполохами, а я, как деревенская баба, мысленно укачиваю и оглаживаю страдальца, плавясь от жалости и нежности к нему. Господи, до чего коварна  наша обоюдоострая бабья жалость.


Последующие дни, пытаясь отделаться от мыслей об Эстебане, я старательно занялась уборкой. Мыла окна, оттирала сальную плёнку, налипшую на крышах кухонных шкафов, боролась с паутиной за батареями и трудно сдвигаемой с места мебелью. Ещё немного усилий, и  моя гостиная превратилась бы в стерильный операционный зал, но... Звонок Бенито нарушил «чистолюбивые» планы. 
Его голос, и без того витающий в верхних регистрах,  срывался на рвущий уши фальцет. В потоке причитаний и ругани разобрала лишь самое главное. Вчера днём их посетила полиция и предъявила обвинение в двух тяжелейших преступлениях: варварский взлом государственной собственности с целью незаконного проникновения на запретную территорию и преступная безответственность по отношению к  безопасности нанятых на работу сотрудников. Бенито бился в истерике, оплакивал несостоявшийся фильм, который мог стать настоящим шедевром, грозился обратиться в парламент и в организацию по защите прав человека.
После третьей угрозы повесить трубку, Бенито угомонился и произнёс пару членораздельных слов:
; Педро и Ансельмо сейчас в полиции. Поехали разбираться. Артисты полностью деморализованы. Болтаются из угла в угол и дискутируют, а я должен за это платить.  Целый съёмочный день коту под хвост. Что будем делать?
Перепуганная до смерти, я изобразила авторитетный голос:
; Бенито, нужно набраться терпения и дождаться возвращения Ансельмо и Педро. Несогласованными действиями мы только осложним ситуацию.
 Трубка  захлюпала,  застонала и разразилась протяжными гудками, а я вернулась к своей паутине. Лишь через пару часов, когда шкафы засияли первозданной чистотой, пронзительно  и неотвратимо взвыл телефон. Так звонить мог только Эстебан. Голос, звучавший  неожиданно спокойно и по-деловому, повелел оставаться дома и  готовить что-нибудь съедобное.
Я едва успела избавить кухню от не свойственной ей чистоты, как гость уже затоптался на пороге. После привычного ритуала поедания и расхваливания домашней пищи, он приступил к новостям из полиции.   
Боковая дверь особняка Альваресов оказалась варварски взломанной.  Двое  свидетелей показали, что незадолго до этого видели там группу актёров во главе с режиссёром и директором картины. Киношники некоторое время крутились вокруг здания, а потом взломали дверь и проникли во внутрь. По наблюдению  свидетелей, преступники провели там около часа, а затем расселись по машинам и  исчезли. Информанты записали номера машин, что и помогло оперативно идентифицировать преступную группировку. Прокуратура угрожает студии крупным денежным штрафом, значительно превышающим возможные доходы от проката фильма. Вот такая закрутка!
Но это ещё не всё. Самое главное впереди. В тот же день Альмирес поехал в полицию,  предъявил дубликат, которым открывал дверь и сознался в преступном посещении здания за несколько недель до появления съёмочной группы. Его признание только усугубило ситуацию: получалось,  после отъезда киношников, кто-то вернулся к руине, взломал дверь и с непонятными целями проник туда ещё раз. Эстебан смотрел на меня с тревогой и сочувствием:
; Беда в том, что остаток дня мы все провели на студии, то есть у всех есть алиби. Ты — единственная, кто вернулся домой. Следователь особо заинтересовался твоей персоной. Чем ты занималась в тот вечер? Может провела с Рики и Фернандо?
Я чуть не задохнулась от возмущения. Неужели он думает, при моей несусветной трусости я могла  в темноте переть на машине по серпантину и взламывать кухонным ножом тяжеленную, ржавую дверь? Немного придя в себя,  злобно проворчала:
; Ты в своём уме, или просто издеваешься?
Эстебан погладил мою, потерявшую контроль руку и сочувственно пояснил:
; Этот вопрос собирается задать тебе следователь. Важно, быть заранее подготовленной. Кто может засвидетельствовать, что ты не выезжала из дома?
Я старательно вспоминала тот вечер. Размышления о Гвидоне, об авторе анонимок и фальшивой экспертизе... а у скалы, как всегда, дежурил Ромео. Вот оно, моё алиби. Смущённо вздохнув, я созналась в тайном поклоннике:
; Я несколько раз упоминала, что каждый раз, когда мы приближались к замку, или вообще что- то предпринимали, вечером напротив моего дома появлялся наблюдатель.  Я несколько раз жаловалась Рики. Хотела даже позвонить в полицию, но она обвинила меня в мании преследования.  В тот вечер этот тип опять прятался у скалы. Я подошла к окну, и он, как всегда, мгновенно исчез. Во всяком случае, у меня тоже есть алиби.
 В голосе Эстебана зазвучали ядовитые нотки:
; Что-то не припомню твоего поклонника. Ну да бог с ним. Ты — женщина свободная. Но сможешь хотя бы описать этого Ромео?
Надежда, вспыхнувшая пылающим факелом, рассыпалась кучей сухого песка.  Ведь я видела только силуэт у скалы. И почему именно мужской? Может это вообще  была женщина? Эстебан, взглянув на меня  как на маленького, неразумного ребёнка, разъяснил причину своих тревог. Оказывается Педро, холодный, расчётливый коммерсант, решил половину вины, а значит и штрафа, спихнуть на меня. Именно он вспомнил о моём отсутствии в тот вечер на студии. Придумал даже мотив: изначально повышенный интерес к наследию предков. Противнее всего, что съёмочный коллектив его поддержал. Эстебан рассуждал спокойно, почти деловито:
; Понимаешь, если студия объявит себя банкротом, плакали их гонорары. А они всего лишь — артисты второго сорта, а значит не богатые, поэтому дружно спасают капитал режиссёра. Но с другой стороны, особо тревожиться рано. У тебя нет алиби, а у полиции — улик. Не морщь лоб и успокойся.
Я собственно и не беспокоилась, потому что замков не взламывала  и киношников в руину не тащила. Злило другое. Я сама выбрала главных исполнителей, все эти месяцы чувствовала себя неотъемлемой частью группы, разводила дрязги,  сопереживала неудачам, радовалась успехам и выслушивала бесконечные комплименты: « Как хорошо, что Вы рядом! Без Вас  нам было бы значительно труднее.». А теперь, спасая свои гонорары и шанс на успех, они подставляют меня, как мопассановскую Пышку. Или Ворону из басни Крылова.
   В самом деле, нет оружия мощнее комплиментов,  извечного метода кнута и пряника, безотказно действующего не только на  дилетантов. Каждый из нас, в зависимости от ситуации, становится то вороной, то лисицей. А иногда и сыром, который делят между собой оголодавшие стороны. Знаю,  в молодости я была относительно лёгкой добычей, но сейчас...Что заставило снова ввязаться в игру, сулящую лишь проигрыш и горькое  послевкусье?  Комплекс невостребованности или  страх пожилых людей затеряться на обочине?
Эстебан, терпеливо переждав разыгравшуюся на моём лице бурю, хладнокровно продолжил  поучения. Посоветовал на беседу со следователем пригласить Рики в качестве переводчика. Мало ли как интерпретирует грамматические ошибки привередливая юстиция. Говоря по правде, мне не хотелось брать Рики с собой. Её экстравагантная внешность в сочетании с безудержной болтливостью может ещё больше запутать и без того неприятную ситуацию, но, при моём варварским обращением с испанской грамматикой, без переводчика с законодательными органами лучше не контактировать. Почему в этой роли не хочет выступить Эстебан? Зачем подсовывает вместо себя Рики?
Ответ на  вопрос последовал незамедлительно. Оказывается, в списке подозреваемых он стоит на втором месте. Хотя мотив не понятен. Зачем, обладая ключом, ему понадобилось взламывать двери? Всё это походило на бред, но, просмотрев бесчисленное количество детективов, можно поверить в обвинение невиновных.
Несмотря на тщательную подготовку, чувствовала себя перед допросом, как перед сложным экзаменом. Следователь, заполнивший до отказа бурое, протёртое кресло, напоминал утомлённого охотой, сытого бегемота. Одутловатое, неопределённого возраста лицо, глазки, утонувшие в припухших, складчатых веках, и сальные, неухоженные волосы. Он, подобно  профессору  физиологии,  за пару десятков лет пресытившемуся измышлениями  студентов о функциях пищеварительных органов, был переполнен скукой и отвращением к  заиканию и вранью  очередного подозреваемого.
 Появление  Рики в кабинете даже его на секунду заинтересовало. Глазки выскользнули  из влажных, уютных складок, два раза моргнули и опять ушли на покой. На этот раз подруга превзошла самоё себя: чёрный, деловой костюм, белая, застёгнутая на все пуговицы блузка и туфли-лодочки на толстом, низком каблуке.  Ни тебе экстравагантного декольте, ни подведённых глаз, ни привычных, пунцово-красных ногтей. Пожилая, деловая дама на страже справедливости и правопорядка.
Я  по пунктам, как хорошо заученный урок, доложила ход событий начиная с покупки дома вплоть до последнего посещения замка. Выложила на стол оба козырных туза: регулярные дежурства неизвестного наблюдателя и предположение Гвидона о фальшивой экспертизе, но... судя по брюзгливому выражению лица профессора, экзамен тем не менее провалила.  Он лениво кивал головой, делал пометки в протоколе и откровенно скучал.
Через час мы обессиленно плюхнулись в машину. Деловая дама-переводчица лихим движением расстегнула три верхних пуговицы на блузке, набрала полные лёгкие воздуха, чертыхнулась и изо всех сил нажала на педаль газа. Едва завернув за угол, Рики вернулась в привычное состояние и принялась поносить сонного бегемота:
; Мерзавец, подонок! Сразу видно,  продался нашему шантажисту с потрохами! Но ничего, рано радуются. Они ещё попляшут. Мы такого адвоката приведём... обоим не поздоровится!
Я не поддерживала угрозы и не перечила, поглощённая совсем другим ощущением. Толстяк не был продажной тварью. Ему поручили занудливую работу — собрать показания с десятка свидетелей. И он собирал, изрядно при этом скучая.  Никто и не собирался заводить дело. Цель мероприятия — очередной раз распугать назойливых мух.  Даже ребёнку ясно, что ржавый замок не стоит целого состояния. Блеф, да и только.
Рики, преисполненная энтузиазмом, строила особую систему защиты и нападения, а я, откинувшись на спинку кресла, очередной раз любовалась её выразительной жестикуляцией. Мы, северные женщины, так не умеем.
Дорога назад оказалась вдвое короче. В плане наметились лишь нечёткие контуры, а мы уже парковались у моего дома. Я не стала приглашать подругу на кофе: без того за последние два дня задохнулась в потоках её мятежной  энергии. Прощаясь, Рики лишь невинно поинтересовалась, собираюсь ли я на студию.
На студию я не поехала ни в  тот день, ни в последующие. Вообще больше не поехала. Разумом понимала, обижаться на киношников не за что. Уж такие они люди. Не даром прослушала лекцию  французского психотерапевта о непредсказуемости и ранимости творческих личностей. Но чувства  редко подвластны разуму. Они живут своей особой жизнью, не взирая ни на что.
В последующие дни я внезапно провалилась во временную яму. Такое состояние накатывало не впервые. Ещё вчера время убегало сквозь пальцы подвижной ртутью, а сегодня я бессмысленно тонула в нём, как в  вязком болоте, изнывая от скуки и пустоты. В такие дни бессмысленно за что-то браться; всё вывалится из рук, сломается и разлетится в осколки,  не предвещающие счастья. Раньше в такие дни казалось, ещё секунда и  спасительный телефонный звонок принесёт новый всплеск жизни, но... в такие дни звонки приносили лишь ненужные хлопоты. Всё хорошо, только зачем плачут окна? Моросящий дождь стекает редкими, унылыми слезинками по стеклу, а я, провожая глазами эти слезинки, печалюсь о бессмысленно истекающей жизни. Сколько ещё осталось, и почему всё лучшее уже позади?
В такие дни лучше всего погрузиться в безделье или увязнуть в бесконечном турецком сериале. Люди мечутся, лгут друг другу, страдают и мстят, что бы через сорок серий узнать запретную правду, простить и стать окончательно счастливыми.
Мысли зацепились за слово « ложь». … Мне было  лет двенадцать. Бабушка, пытаясь заштопать чулок, отчитывала за какое-то мелкое враньё . Я не ошиблась, назвав её старанье попытками. Эта интеллигентная дама, кандидат медицинских наук, была очередным капризом природы, наградившей её золотой головой и двумя левыми руками. Причём обе они росли из... Да, судя по тому, как она держала сейчас иголку, именно от туда они и происходили. Оторвав изумлённый взгляд от разраставшейся дырки, бабушка безапелляционно заявила: «Ложь допустима только в двух случаях: спасающая и заупокойная».
Что такое « спасающая» я понимала прекрасно. Именно за неё меня сейчас и ругали, но « заупокойная»? Окончательно изорвав чулок, бабушка пояснила:  «Заупокойную обычно используют на похоронах, или поминках. Сама знаешь, про покойного можно говорить либо хорошо, либо никак».
Мои знания ограничивались единственными поминками, на которых удалось побывать. Тогда, к несказанной радости всего дома, скончалась кляузница соседка, отравлявшая жильцам жизнь последние десять лет. Тётка не была ни старой, ни бедной, ни одинокой. Просто радела за порядок, то есть писала доносы на всех подряд. Участковый стал в наших квартирах постоянным гостем. Не то что бы верил кляузам, но начальство требовало отчётности. Если он не реагировал сразу, жалоба незамедлительно  поступала этажом выше, что тут же сказывалось на его квартальной премии. И вдруг, совершенно неожиданно пришло избавление; тётка в одночасье переселилась в мир иной. Жилконтора устроила пышные поминки, которые прошли... в полном молчании. Ни кто не решился публично солгать про покойную что-либо хорошее.
Мысли, едва вернувшись с поминок, ускользнули в ещё более далёкое прошлое. На этот раз к Мигелю. Сама не ведая, что творю, обратилась к нему, как к живому:  «Расскажи, что ещё  натворил  под конец жизни? Что и кому солгал спасительной ложью?   Загляни ко мне на часок, покайся и оставь, наконец, Ансельмо в покое.  Твоя дочь тебе всё давно простила... и я тоже». Но Мигель не пришёл каяться. Вместо него на посту опять дежурил постылый Ромео.   Господи, зачем я всё время ныряю в прошлое, забывая о быстротечности настоящего?
    Недели две спустя в мою, ставшую уютной апатию, ворвался возбуждённый призыв Рики. Было велено срочно бежать к ним. Эстебан уже в пути. В доме царил хаос. Рики носилась по кухне с разметавшимися волосами и, вздымая персты к небу, возбуждённо вопила:
- Представляешь, какие мы дуры! Две старые, безмозглые дуры, ни черта не разбирающиеся в людях!  Он никакой не сонный бегемот! Он — волчара, английский бульдог!
Флегматичный Фернандо, давно привыкший к экзальтированным выхлопам подруги, нежно обнял её роскошные плечи, усадил на стул и прикрыл рукой рот,  всё еще извергающий беспорядочные волны звука. Переждав последнюю вспышку, коротко и деловито разъяснил ситуацию:
  -  Инспектор, показавшийся вам лицом не заинтересованным, оказался опытным и активным дознавателем. Хоть он и не подал виду, но заинтересовался версией фальшивой экспертизы. Надеется выйти через неё на писателя угроз и анонимок.  По официальным каналам затребовал акты десятилетней давности и занялся их расшифровкой. Два дня назад он переслал мне по электронной почте копию этих бумаг для ознакомления. Оказалась преинтереснейшая штука.
  Новость меня потрясла. Перед глазами предстало одутловатое лицо и полное отсутствие интереса в глазах ко всему, что я говорила. Тоже мне, артист. Получше киношников. А почему он обратился за консультацией к Фернандо? И почему  по электронной почте?
Докладчик, не дожидаясь вопроса,  тут же выложил ответ. Английский бульдог, учитывая слежку за нашей компанией, решил до поры до времени держать  свои поиски в тайне. Потому, из всех консультантов - архитекторов предпочёл Фернандо, принадлежащего к нашей группировке.
 Объяснение вызвало ещё большее уважение к мудрости следователя. Насладившись произведённым эффектом, гордый избранник продолжил посвящение зачарованной публики в таинства следствия:
 - Акты оказались очень грамотно составлены, с большим количеством профессиональных терминов, но... ни единого конкретного расчёта, ни данных проведённых анализов и измерений. Короче — заказная туфта, выполненная за хорошие деньги. Вот так-то.
Меня эта новость не удивила. Почему-то с самого начала интуитивно поверила Гвидону, а вот брови Эстебана неудержимо поползли вверх:
  - Похоже, я в чём-то отстал. Поясните ещё раз  для отстающих.   
Пришлось во всех подробностях описать дуэт Марчелло с Гвидоном в боковой комнате.  Эта сцена застряла  тогда памяти, как заноза. Правда на следующий день Фернандо охладил первоначальный пыл. И всё же, не взирая на его разумные доводы, я выложила эту занозу на стол инспектору. Правда не думала, что он за неё всерьёз зацепится.
   Дальнейшее повествование слегка разочаровало. Председатель комиссии, подписавшийся под экспертизой, умер два года назад, а двое  подельников  давно уволились и скрылись в неизвестном направлении. Инспектор занимается в данный момент поисками соучастников, но вряд ли они что- то знают о заказчике. В данной партии они были лишь пешками.
Короче, шанс избавится от шантажиста опять откладывался на неопределённое время. Но, как оказалось, меня ждал ещё один сюрприз. Фернандо протянул визитную карточку с телефоном и повелел тут же позвонить инспектору.
Недовольно-сонный голос пробурчал короткий вопрос:
   - Вы когда видели своего ухажёра последний раз?
Бросив изумлённый взгляд в сторону Эстебана, я чуть не ляпнула: « Да  как раз сейчас на него и смотрю». Слава богу вовремя сообразила, что речь идёт о Ромео. Мучительно выгребла из памяти интересующую инспектора дату:
; В последний раз он стоял на вахте вечером, после допроса в полиции.
Трубка посопела, покашляла и уточнила:
; И с тех пор больше не появлялся? Ладно. Если появится, сразу же звоните мне. Главное, не потеряйте визитку с номером. У вас в сумке — чёрт ногу сломит.
Всё ещё сжимая в ладони телефонную трубку, подозрительно взглянула на лежавшую на стуле сумку. Откуда он знает, что творится внутри? Ах да, я на секунду приоткрыла её, когда искала очки. Вот тебе и спящий бегемот!

Как и в прежние времена, эмоциональная встряска протолкнула апатию, как затор в водопроводной трубе. Голова забурлила криминалом. Вспомнилась история краж в доме для престарелых, когда похитительницей оказалась одна из  пострадавших.
К вечеру  обещанный Жаку новый рассказ, был в общих чертах готов. Два дня ушло на шлифовку и подчистку. Осталось придумать лишь название. Не мудрствуя лукаво, крупным шрифтом напечатала в начале листа « Криминальное расследование» и   отправила по электронной почте в Париж.
Как на смену затяжной непогоде приходит праздничное солнцестояние, так на смену моей апатии пришла бурная жизнедеятельность, начавшаяся со звонка Бенито. Он торжественно объявил о благополучном завершении съёмок первого дневника. Сказал, что завтра основной состав разъезжается по домам. Через пару месяцев вернётся только Белла, исполняющая Елену вторую. Для остальных работа над фильмом закончена. Сегодня состоится прощальный банкет. Группа официально, и неофициально тоже... приглашает нас с Ансельмо на торжество. Моя досада на съёмочную бригаду почти улеглась. Именно почти, потому что царапина, не подвластная логике, всё же осталась. Кроме того, я редко чувствую себя комфортно в большой, шумной компании. Как правило, подобные сборища это...  свистопляска самоутверждений.  Одни громко рассказывает о себе, другие надсадно смеются. Смеются не от того, что  смешно, но что бы подать голос и заявить о своей причастности. Любители психологии тут же поставили бы мне диагноз — комплекс неполноценности. Но любитель ещё не профессионал.
Не буду отрекаться, годков этак до тридцати мне,  интровертированной личности, этот грех не был чужим. Жизнь проходила в зоне хронических землетрясений. Я выстраивала по камушкам своё самосознание. Оно уже вздымалось  причудливой остроугольной башней к самому небу и вдруг...  толчок, завывание ветра, угрожающий рокот под ногами...  и я, с перемазанным сажей лицом, опять утопаю в обломках  почти доведённого до совершенства творения. Но со временем, либо прекратились землетрясения, либо удалось подобрать оптимальную высоту, чуть выше среднестатистической... Но комплекс неполноценности бесследно исчез, уступив место  комплексу « постороннего». Мне душно и тесно в толпе. Предпочитаю смотреть на неё со стороны.
Мы застали празднество в полном разгаре. Через десять минут шумных приветствий, звона бокалов и взрывов хохота Эстебан, в прошлом азартный тусовщик, растворился в сигаретном дыму, а я —  в глубоком уютном кресле, перед котором праздничный зал выстилался, как на ладони. Моё одиночество нарушил Гвидон. Беспардонно присев на  широкий кожаный подлокотник и лениво потягивая вино, он пустился в очередную провокацию:
; Поди скучно без нас будет? Мы хоть и взбалмошные,  но очень даже весёлые.
Любезно улыбнувшись, я подтвердила  версию. Не говорить же на прощанье, что пресытилась их дрязгами, разборками и комплексами непревзойдённости. Будто почувствовав моё настроение, Гвидон глубоко вздохнул, отхлебнул изрядный глоток вина и  сменил тему:
; А я на всю жизнь запомню эти съёмки. Таких у меня ещё не было.  Ваш Мигель вытянул из меня все жилы. Сложный мужик, и знаете, — он взбодрил себя новым глотком, — по-своему весьма пакостный.  Дочка, конечно, папашу идеализировала, но наверное понимала значительно больше, чем написала в  дневнике. Или не успела написать, потому как  поняла  уже в Америке.
Я опешила от подобной трактовки, но вовремя вспомнив об  интуиции собеседника, прикусила язык и приготовилась к новым откровениям. Жаль только, что у Гвидона  пропала охота откровенничать дальше. Помахав издали Белле рукой, он спрыгнул с подлокотника и скрылся в толпе.
Я едва успела переварить полученную информацию, как на нагретое Гвидоном место, запрыгнул Марчелло. Я видела его последний раз в замке, когда он, истерически ругаясь, спасался из  аварийно опасной зоны. С тех пор он здорово изменился. Нервозность и угловатость уступили место прежней элегантной грации. Он вернулся к облику  Марчелло, приехавшего на съёмки. Его обращение прозвучало подчёркнуто доверительно:
; Я рад видеть Вас здесь. Честно говоря, опасался, что обиделись на нас . Но ведь мы...
Вместо того, что бы выслушивать светское оправдание, решила сыграть ва-банк. Пусть, выгораживая себя, назовёт подлинное имя инициатора экскурсии в замок:
; Марчелло, лучше скажите, почему Вам так важно было посетить эту руину?
Ответ прозвучал совершенно неожиданно. Не называя других имён, он искренне сознался:
; Чистейшее любопытство. Хотя история довольно забавная. Мои предки — выходцы из Испании. По семейной легенде, кто-то из них занимался то ли политикой, то ли коммерцией. Во всяком случае владели каким-то уникальным особняком. Затем возникли осложнения с правительством... а может и с законом... Во всяком случае они сбежали за границу, в спешке побросав всё имущество. Об этом испанском сокровище уже четвёртое поколение говорит с восторгом и сожалением. Я видел множество подобных строений снаружи, а вот изнутри... Очень хотелось хоть разок взглянуть, как жили наши предки. Ведь в Америке такого не встретишь. Вот и подбил Бенито на посещение.
Во мне опять проснулась ищейка. Сейчас главное разнюхать. Но не спугнуть. После короткого размышления решилась на наводящий вопрос:
    - Хотите сказать, судьба ваших предков была сродни судьбе Филиппа де Альвареса?
Марчелло кривовато усмехнулся и отрицательно замотал головой:
     - Не думаю. Естественно, каждое новое поколение пристраивает очередную ступеньку к карьерной лестнице своих предшественников, но... сомневаюсь, что они играли в политике серьёзную роль. Так... где-то по серединке. Не берите в голову.
  Поболтав ещё пару минут о всякой ерунде, Марчелло вспорхнул с подлокотника и исчез в толпе молодёжи, оставив меня наедине с очередными сомнениями и вопросами.
Последней в кадре появилась Белла. Прощаясь, заверила что обязательно выпросит у мамы малахитовую брошку с золотой змейкой и привезёт показать. Заговорчески посмотрев мне в глаза, хитрюга промурлыкала:
   - Представляете, а если она —  та самая!
На сегодня это был уже перебор. Тут могло быть только одно из двух: или, как в моём рассказе, шантажист затесался в компанию пострадавших, или они сговорились и  умышленно дурят мне голову. Я действительно не мисс Марпл. На это есть  английский бульдог. Это его работа, пусть ею и занимается. Хотя в ближайшие недели новостей не поступит. До Рождества осталось всего чуть-чуть, а значит грядут рождественские каникулы и всеобщий застой. 

Рождество принято праздновать в семейном кругу. Рики и Фернандо заранее готовилась к приёму многочисленных гостей: дочери, зятья и внуки с обоих сторон. Пытались даже меня затащить в разветвлённый семейный круг, но, сославшись на подступающую простуду, я предпочла одиночество.   
От фальшивой инфекции спас звонок Эстебана. Голос в трубке звучал наигранно оживлённо:
; Знаешь, я подумал... Рождество празднуют с семьёй... а мы вроде как родственники.  И вообще... грустновато сидеть одному под наряженной ёлкой. Ты как?
А как я, если даже ёлкой  не удосужилась запастись. Смущённый голос в трубке оборвал затянувшуюся паузу:
; Прости,  на минуту забыл... твоя религия не признаёт Рождества. Снимаю неуместное предложение.
В последний момент успела прокричать:
; Религия тут ни при чём. У меня ёлки нет. И подарок купить уже не  успею.
Трубка развеселилась и предложила компромисс: хозяйка обеспечивает национальную кухню, гость —  вино и ёлку, а подарок будет один на двоих.
К приезду новоявленного родственника наготовила кучу российской специфики: пирог с капустой, селёдку под шубой и салат с крабами.  Изысканный список угощений завершила  фаршированной радужной форелью. Носясь по кухне, пыталась вспомнить, когда в последний раз готовила с такой интенсивностью и таким вдохновением.
   Эстебан появился на пороге, как Дед Мороз: За плечами мешок с ёлкой, в сумке — бутылки, а в  отдельной корзинке — ёлочные украшения, гирлянды и свечи.
В этот вечер у нас всё горело в руках, будто уже сотни раз собирали вместе праздничный стол. Через час ёлка сияла нарядным убором, в камине трещали и шипели дрова, а на столе среди мисочек, источавших немыслимый аромат, гордо громоздился  общий подарок: коллекционное вино из запасов сеньора Гомеса.   
   В тот вечер всё сложилось бы иначе, не останься мы без зажигалок и спичек. Но... видать злодейка судьба, припрятав огонь, замыслила  особый, рождественский сюрприз.   
  Вспомнив былые времена, принесла  лист бумаги, оторвала тонкую полоску и поднесла к свече. Полоска вздрогнула, секунду поколебалась и вспыхнула весёло пританцовывающим огоньком. Раскурив сигарету, я помахала догоравшей бумажкой в воздухе и выбросила  в камин. Эстебан оторвал вторую полоску и тоже поднёс  к огню...
Что с ним? Почему уставился на свечу остановившимися глазами? Пламя, пробежав по бумажке, уже подбиралось к пальцам, а он... будто потерял чувствительность. Подняв на меня изумлённые глаза,  растерянно моргнул и произнёс что-то, не имеющее смысла:
; Этого не могло быть!
Похоже, оставив меня в одиночестве, он опять ускользнул в Грёзу. Так и не дождавшись объяснений, прихватила бокал с остатком вина  и отправилась на кухню, пробурчав, что иду варить кофе. Похоже, Мигель очередной раз испортил нам вечер.

   Пламя свечи на кухонном столе вздрогнуло и трусливо отпрыгнуло в сторону. Живя  одна, я давно научилась беседовать с окружающими вещами, и это  общение  стало со временем обоюдоприятным. Веши не перебивали, не давали советов и не навязывали своего мнения. Доброжелательные, со всем  согласные,  они добровольно принимали форму и окраску моего настроения. Но сегодня беседовать не хотелось; просто  расслабиться, ни о чём не думать, ни о чём не жалеть,  ни о чём не мечтать. 
      Я случайно качнула бокал, и густая гранатовая жидкость лизнула искрящийся в неровном свете свечи хрусталь. Наклонила  в другую сторону, и тяжёлый, гранатовый язычок, смачно облизнул противоположную грань.  Забыв обо всём, я раскачивала бокал, любуясь  кровавыми капельками, повисающими на стекле. Вино, как и я, бессменный пассажир  эмоциональных качелей; оттолкнулась от воздуха и взмываю к надежде, секунда, другая —  и лечу в   пустоту.

   Вернувшись в гостиную минут через тридцать, застала гостя в прекрасном настроении. Он курил сигарету и лакомился вином от Гомеса.
; Ну что, насладилась одиночеством? А я приготовил тебе забавную историю. Хочешь послушать?
Я кивнула головой и молча присела к столу.
Сказочник снял нагар со свечи и приступил к повествованию:
    - Это было письмо... вернее два письма, которые мне... вернее Мигелю, передал американский коммерсант, мистер Паркер. Оба были от ювелира. Первое  обращено ко мне:
   « Уважаемый сеньор де Гардо. Это письмо отправляю через своего зятя, мистера  Паркера. Когда-то, обменяв навязанную судьбой дочь на деньги, я поклялся никогда не напоминать  о себе. Клятву свою сдержал. Вы свою тоже: девочка, превратилась в умную, красивую, добродетельную женщину. Живёт полноценной, безопасной жизнью. Спасибо.
 Я тяжело болен. Доживаю последние недели. Под конец почувствовал необходимость впервые сказать Лие, простите, теперь она зовётся Еленой, о своих чувствах к ней.
Решение передать ей моё письмо, или нет оставляю за Вами.
С уважением...»

На лице Эстебана отражались вспышки вздрагивающего в камине огня. Сумеречное освещение поглотило морщины. В этот момент он казался удивительно молодым. И  очень спокойным. Я затаила дыхание, боясь спугнуть зыбкие картинки, но он  не грезил. Рассказывал, будто видел всё наяву:
    - Второе письмо, вложенное в тот же конверт, было обращено к дочери:
  « Здравствуй, девочка! Хотя ты уже давно выросла, но в памяти сохранилась такой, какой видел тебя в последний раз. Перепуганной и несчастной.
Хочу перед смертью сказать о своих чувствах.  Бог подарил мне троих детей, но... насмешка судьбы... ты, замышлявшаяся как божья кара, оказалась самой родной и близкой. Единственной, кого я любил и кому  был нужен. Все эти годы у меня по тебе болело сердце. И у твоей мамы тоже.
Раскаивался ли я в своём решении? Сеньор де Гардо обещал  тебе  полноценную жизнь, а что мог предложить я?  Унижение и страх? Надеюсь со временем ты всё поняла и простила. Был счастлив узнать, что ты выросла умной, красивой и очень мужественной женщиной. Хотя я в этом никогда не сомневался. Пусть в твоих жилах течёт не моя кровь, но по сути  ты плоть от плоти моей. Будь счастлива, дочка.
Твой первый, нежно любящий отец.»

Почти равнодушное спокойствие рассказчика навело на мысли о рождественской сказке. Зачем ему эти фантазии? Но, приняв игру, с совершенно серьёзным лицом  осведомилась о судьбе этих писем.  Сказочник, доверительно перегнувшись  через стол, прошептал:
; Он сжёг их. Вначале поджёг на свече, а потом бросил догорать в камин. Как ты незадолго до этого подожгла бумажку.
С каждой минутой игра становилась всё нереальней, но я продолжала задавать вопросы:
; А как ты узнал, что в них  написано?
Эстебан взял последний, оставшийся на столе клочок бумаги и поднёс к догоравшей свече, но не уголком, как  показывают в старинных фильмах, а всей плоскостью, по середине.  Листок  вздрогнул и на мгновение полыхнул ярко-оранжевым светом. Почти сразу запахло горелым, и по белому полю поползло отвратительное, грязно-коричневое пятно. Короткое, ловкое движение, и обугленный катышек исчезает в камине. 
; Вот так это было. В момент вспышки буквы проступили настолько ярко, что врезались в память. Текст прочёл уже потом. Пока ты заваривала кофе.
После откровений киношников на прощальном балу меня уже ни что не могло удивить. А что если и в самом деле это его последняя грёза? Может в каминном огне сгорели не только письма, но и мостик по имени Эстебан? Выдержав паузу, требующуюся от потрясённого зрителя, осмелилась проявить любопытство:
; И зачем  сжёг? Из страха?
Эстебан откинулся на спинку кресла, скривил губы и зло процедил:
; Нет. Не из страха, моя дорогая. Из ревности. Помнишь эпизод перед « Путешествием в радугу»? Они говорили о ювелире и дочь поразилась злобным нотам в голосе Мигеля. Что он тогда ответил?
  «Да, я злюсь на него. Злюсь, потому что ревную. Всю жизнь ревную тебя к нему. Ты всегда будешь сравнивать меня с ним, и он всегда будет для тебя прав, потому что он – жертва, а я ...»
    Понимаешь, этим он всё сказал.  Сжёг письма до стычки с Филиппом. Думал, из осторожности. На благо и защиту дочери. Хотя ювелир написал очень корректно. Там ничего не говорилась о происхождении графини Елены. Только о его отношении к ней. А потом Филипп выкрикнул решающую фразу: «  Будь ты проклят со своей отцовской любовью!».   
Эстебан разлил по бокалам остатки вина из коллекции сеньора Гомеса, привычным движением полюбовался им на просвет, поднёс к губам, но потом почему-то резко вернул на стол. Казалось, он откровенно злился на измучившего его предка. Потянулся за сигаретой, но и её не пожелала мечущаяся в потёмках душа. Метнул в меня сердитым взглядом и скрипуче продолжил:
   - Судя по нам с тобой, Мигель тоже был изрядным самоедом.  Думаю, прийдя в себя, понял, что сотворил. Ведь знал гад, что  рана в  душе дочери всю жизнь кровоточила. Жизнь, разорванная на две части. Нежеланный, нелюбимый ребёнок. Ноша, которую при первой возможности сбросили с плеч.

Ожидания сказочника не оправдались. Избалованная зрелищами публика не швырнула в ревнивого греховодника ни одного камня. Мало ли подлостей и убийств пало на алтарь человеческой ревности, а тут какие-то письма, признания, опоздавшие на сорок лет. Да чего стоят слова, произнесённые на пороге смерти? Очиститься от грехов перед встречей с богом?
В этот момент моё внимание привлекли поза и лицо Эстебана... Передо мной, как когда-то на закрытии выставки, сидел самодостаточный, безразличный к успеху, чужой  мужчина.  Не сдержав удивления, выпалила скороговоркой:
; Неужели заноза тридцатилетней давности  вышла наружу? Или просто радуешься полёту фантазии?
Мужчина, вальяжно развалившийся у меня за столом, удивлённо вскинул брови:
; Какая разница, было это или не было. Главное — мне полегчало. Ощущаю себя абсолютно свободным.
Умышленно скопировав его мимику, ядовито заметила:
   -   Столько страданий из-за такой ерунды. То же мне, смертный грех, из-за которого нужно двести лет метаться по ту сторону вечности. Вспышка ревности, свойственная всему живому.
  Очевидно ирония занесена в божественный список грехов, подлежащих немедленному возмездию.  Мутная волна знакомого чувства, имя которому « Посторонний», накрыла   грешницу с головой. Ещё час назад потерявший себя Эстебан нуждался в моей поддержке и утешении, а сейчас... Сейчас за столом, горделиво переплетя длинные, тренированные ноги, восседал чуждый сентиментальности художник  Ансельмо Альмирес, не нуждавшийся ни в моей жалости, ни в одобрении.

    На этот раз, не считав моих мыслей, он выпалил абсолютно невпопад:
; Кстати, что делает твой Ромео? Обидно рождественскую ночь проводить в дозоре. Если он опять на посту, может позовём сюда? Еды и питья на всех хватит. Пора познакомиться.
Мы поднялись наверх и выглянули в окно. Скала, много недель согреваемая спиной таинственного дозорного, мёрзла в одиночестве. 
   Надрывная трель телефона нарушила созерцание замерзающей скалы. Из раскалившейся трубки рванулись возбуждённые раскаты рикиного голоса:
; Вы всё ещё празднуете? Можно к вам? Фернандо одурел от семейства. Пора спасать. Прихватим с собой кучу еды. Примете?
Я с ужасом уставилась на тесно заставленный мисками стол. Господи, свою бы куда-нибудь сплавить! Строго пригрозив трубке перемазанным воском пальцем,  поставила непременное условие:
; Без еды примем. С едой — выставим за порог. Лучше подложите свою калорийную бомбу  разнуздавшемуся семейству.  Давайте. Ждём.
Я давно так не радовалась гостям. Последние полчаса  испытывала жуткую неловкость. За прошедшие месяцы Эстебан стал родным и знакомым, а теперь предстояло привыкать к совершенно чужому человеку, к Ансельмо Альмиресу.


Неделю спустя после Нового года, на сцену вновь вышел английский бульдог, и, рыча в телефон, пригласил на беседу. В кабинете спиной ко мне сидел ещё один посетитель. Следователь, развалившись в кресле, указал на пустующий стул и вяло буркнул:
; Рад представить Вам сеньора Гонсалеса,  Вашего таинственного поклонника.   Прошу любить и жаловать.


Посетитель, воровато зыркнул глазами и отвернулся. Успела заметить лишь блеклое,  «никакое» лицо и тесно прижатые к черепу уши.  По фотороботу, составленному с такой внешности, можно  было бы смело арестовывать на улице каждого второго прохожего. Следователь, брезгливо поджав губы, кивнул на « никакое » лицо:
; Этот молодой человек побывал однажды у сеньора Альмиреса. Тогда он выдал себя за сына психопата, порезавшего картину, — и, повернувшись всем корпусом к « блудному сыну», лениво поинтересовался, — « Сами доложите свою историю, или мне за Вас трудиться?» Кстати, мы сняли его с очередного дежурства у скалы на следующий  день после нашего с Вами разговора.
Молодой человек, посопев носом, коротко доложил свою историю. Оказывается в разговоре с Эстебаном он по возможности  придерживался реальных фактов. Действительно попадался на воровстве, имел много приводов в полицию, и,  не задолго до этого попал в больницу. Подельники круто избили за долги. В больнице отлёживался сколько мог. Знал, что платить нечем, а значит, как только выйдет — добьют до конца. Однажды его посетил некий тип и предложил  не только расплатиться с его долгами, но и дать кое-что заработать. Предвосхищая мой вопрос, юноша пояснил, что мужчина  выглядел совсем не так, как служительница музея описала психопата.
   Работодатель поставил условие: не задавать никаких вопросов и чётко выполнять конкретные задания, которые будут  сбрасываться по СМС. Первым заданием было посещение музея, а вторым  - сеньора Альмиреса. Историю о бросившей  матери пришлось бедолаге с повреждённой головой заучивать наизусть. Далее задания поступали не часто. Вернее всегда одно и то же: вечером появляться под моими окнами и стоять там до тех пор, пока  не будет замечен. После чего сразу покидать пост. И более ничего. Ах да. Ему было запрещено вступать со мной в какие-либо переговоры.
    Следователь утвердительно кивнул головой:
; Всё так и было. Как видите, на самом деле нет пока никакой второй женщины, похожей на  «Дам в шляпах». Вы остаётесь единственным экземпляром.
Задав  ещё пару незначительных вопросов, дознаватель разрешил парню удалиться, что тот быстренько и сделал, бросив мне на прощанье ехидный взгляд.
  На этот раз английский бульдог оказался весьма разговорчивым. Даже соизволил посвятить в некоторые свои рассуждения. Суть их состояла в следующем. Заказчик нанял нескольких исполнителей. Один из них появился в больнице, второй  порезал картину, а третий навёл нас на ложный след и запутал слежкой. Истинная цель  пока остаётся непонятной. Вернее понятно, что шантажист охраняет от нас особняк, но зачем?   Очевидно  моё появление нарушило его планы. Впервые кто-то заметил меня в музее, когда мы с Рики кудахтали возле портретов. Затем на выставке или на интервью. Во всяком случае мимо его внимание не прошло наше знакомство с Эстебаном. Где-то в этот промежуток времени он послал одного из своих подельников резать картину. Лже -сын вышел на сцену после того. Затем была установлена слежка за нашими передвижениями. Чего он боится?
Следователь досконально  изложив последовательность событий, начиная с первого посещения замка, статей в местной газете и соответствующих комментарий неизвестного, вплоть до публикаций дневников и съёмки фильма, сложил руки домиком и задумчиво произнёс:
; Совершенно очевидно, этот тип знал содержание дневников до того, как они были опубликованы. Я перечёл их несколько раз. Картина не случайно  порезана крест на крест, да и фраза: « Это тебе за тридцатилетнюю ложь» подходит к обоим дамам. Важно другое: готовился ли он к  Вашему появлению или обнаружил его случайно?
Внезапно вынырнувшие из складчатых век  глаза, оказались весьма колючими. Наклонившись над столом, дознаватель как бы невзначай спросил:
 - Представьте себе, Вам удалось бы доказать принадлежность к историческому семейству. Что бы Вы предприняли. Только не торопитесь с ответом.
Вопрос показался не только не приятным, но и с двойным дном.  Неужели вся его прозорливость — липа? Неужели до сих пор держит меня в списке подозреваемых на первом месте? Как всегда, испытывая раздражение, включила защитную иронию. Мечтательно закатив глаза к потолку, задумчиво промурлыкала:
   -  Прежде всего вернула бы себе графский титул. А вот касательно имущества... Конечно очень соблазнительно  прожить последние пятнадцать, от силы двадцать лет в родовом поместье, и быть захороненной в фамильном склепке рядом с высокопоставленными родственниками, но....
 Бульдог, придвинул своё лицо почти вплотную к моему, даже уловила запах чеснока, съеденного им накануне, и развёл ладони в жесте, приглашающем к дальнейшим откровениям:
      -  И какое у Вас «но»?
Откинулась на спинку стула и, сняв глаза с потолка,  взглянула в направленные на меня колючки:
   - А «но» очень простое. Моей скромной пенсии возможно и хватит на восстановление самой махины, но на мавзолей уже ничего  не останется, то есть хоронить всё равно негде.  А значит затея изначально не имеет смысла.
  Собеседник, соблюдая симметрию, тоже откинулся назад и, совершенно неожиданно рассмеялся:
   - Значит мотива у Вас нет. А у противника есть. Его мне и предстоит выяснить.
Внезапно почувствовала скуку. Зачем вся эта мышиная возня?  Киношники уехали, дело о взломе закрыли, так чего он  суетится? Угадав мои мысли, следователь пояснил:
  - Эта история дурно пахнет. Не хочется, что бы у Вас возникли серьёзные неприятности. Плохо, когда «некто» с неизвестными намерениями постоянно маячит за спиной. Маячит с самого Вашего приезда в Испанию. Вот так то.
На прощание следователь пожал мне руку и посоветовал соблюдать осторожность.

По пути домой я снова и снова прокручивала в голове эту историю. Кто все эти месяцы постоянно находился рядом? Рики, предложившая свою дружбу спонтанно и энергично? Именно она привезла меня в музей с портретами, якобы случайно нашла объявление о выставке Альмиреса и, неделю спустя, о его  интервью.
Откуда появился Фернандо, вспыхнувший к ней последней, страстной любовью? А может симулирующий генетическую память Альмирес? Почему, промолчав десять лет, вскоре после моего приезда  организует новую выставку? К горлу подступила тошнота. Я опять попалась, как безмозглая ворона. Все меня любят, я всем нужна, только зачем? И  что они будут делать, если я опять исчезну?


                Глава 10


Последние месяцы, погрузившись в иллюзорную жизнь, я совершенно потеряла из виду самое ценное, что мне подарила настоящая— двух замечательных взрослых дочерей.   Мои девочки, как и дочери графини Елены, были совершенно разными и обе не походили на меня. Мои девочки, мои Вера и Софья!
  Когда-то знакомые шутили над этими именами:
; Вы всегда выбираете крайности. Вера — Надежда — Любовь и их мать София. У вас есть Вера и София. Обязаны заполнить серединку. Произвести Надежду и Любовь.
Но нам с мужем не хотелось «заполнять серединку». Решили предоставить это дочерям. Пусть эти имена носят наши внучки.
Старшая, Вера, оказалась на удивление лёгким ребёнком. Её не нужно было воспитывать; только радоваться, любоваться и любить. Она всегда выбирала правильный путь, а если подчас с него и сбивалась, то умудрялась так тщательно замести следы, что я узнавала об этом годы спустя, да и то в виде  юмористического рассказа.
  Она энергично прошествовала через университет и две крутые заграничные практики, в Швейцарии и в Англии, обогатившись бесценным европейским опытом  банковского менеджмента.   
Единственно, с чем не везло моей замечательной девочке — это с  мужчинами. Она влюблялась преданно и романтично, но... после коротких, сперва восторженных, а потом напряжённых отношений, молодые люди сбегали к менее требовательным партнёршам. 
   Сколько следов девичьих печалей и вздохов отпечаталось на моём плече! В те годы Верочка ещё признавала мой психологический авторитет. Соглашалась, что жизнь рядом с самостоятельно думающей женщиной подобна пожизненному марафону.  Её взгляд,  как нагайка, гонит мужика к совершенству. А ему это нужно?  Может стоит пересмотреть  стратегию и   попридержать собственных лошадей?
 Дочка кивала головой и печально вздыхала:
; Выражаясь человеческим языком, без литературных прибамбахов, постоянно прикидываться наивной дурочкой, выслушивать банальности и приходить от них в полный восторг. А мне это   нужно?
Сегодня в памяти всплыл недавний выкрик Марчелло: «Рядом с такой женщиной только и остаётся, что спиться и рухнуть в койку с толстозадой горничной». Тогда, настроенная на миролюбивый лад, я выразилась чуть мягче: « Рядом с такой женщиной мужчина чувствуют себя полным идиотом. Нужно быть мазохистом, что бы терпеть это годами.»
Верочка, гордо задрав подбородок, подвела черту: « Если он себя так ощущает, значит таковым и является. Вот пусть и тащится к очередной Пенелопе».
Где это было? Ах да. В дневнике Елены второй. Признание её друга Жака:
  « Я никогда не женюсь на талантливой, самостоятельной женщине. Такие женщины хороши для любви и дружбы, а жена... Неет... Я ищу свою Пенелопу... нежную, преданную и терпеливую». Забавно, что со временем символ женской преданности и добродетели превратился в символ унылой туповатости.
Что в те годы происходило с Соней? Что бы избавить меня от иллюзий, будто  воспитывать детей легко и приятно, она уравновесила Веру на отрицательном полюсе. Петляла кривыми, едва проходимыми тропинками и утопала в  смрадном болоте «спасительного» вранья. Выкарабкавшись из очередной ямы, покорно выслушивала нравоучения о целях и нормах человеческой жизни и, слегка передохнув, отправлялась на поиски новых приключений.
  Едва достигнув половой зрелости и проникнув в тайны верочкиных страданий, Соня, как бы в отместку, стала заводить постоянно сменявших друг друга кавалеров. Все, как на подбор: лохматые, немытые и  экстравагантные. Она не была, пользуясь терминологией моих девиц, добродетельной Пенелопой. Наоборот.  Постоянно раскачивала очередного поклонника на эмоциональных качелях, прикидываясь то розовой и пушистой, то сатаной в юбке. Навеселившись вдоволь, сбрасывала одуревшего поклонника с аттракциона и приглашала на освободившееся место следующего.  Прикол состоял в том, что ни один  из пострадавших не покидал « Луна-парк» добровольно. Все, как безбилетники, изгонялись неожиданно и с позором.
  К сожалению, сонины  провокации постоянно попадали в намеченную цель. Вера старалась не подавать виду, но презрительно искривлённые губы не могли скрыть её истинных чувств: она страдала и злилась, а Сонька, вдохновлённая лёгким успехом, изобретала всё новые способы достать до печёнок идеально правильную сестру.
   Ситуация резко изменилась с отъездом старшей сестры в Англию. Младшая, утратив объект « курощения», заскучала: ни моих занудных нравоучений, ни страдающих вериных глаз. Вскоре Соню постиг окончательный и  бесповоротный удар. Некий Антон, проходивший стажировку вместе с Верой. Молодой, по-своему уникальный человек.
Предполагаю, его самоуважение, как брат-близнец, родилось с ним одновременно. Правда затрудняюсь сказать, кто был первым, а кто вторым. Во всяком случае росли и вызревали они вместе, превратившись с годами в нерушимое, самодостаточное целое. Вериным критически настроенным глазкам, не удалось напугать ни того, ни другого. Они рассмотрели в молодой практикантке не только самостоятельно мыслящую, целеустремлённую особу женского пола, но и очаровательную, весёлую, а подчас и беззащитную девушку.  В итоге  Антон   предложил ей руку, сердце и совместную работу в одном из  банков Петербурга, направившем его на стажировку. В итоге Верочка вернулась на историческую родину, оставив меня наедине с неугомонным отрицательным полюсом.
Первые полгода Соня наслаждалась свободой, терпеливо поджидая сообщения  о появлении в жизни Антона очередной Пенелопы, но время шло, дама не появлялась и негативный полюс заскучал. Какой смысл в «Луна-парке» не приносящем дивидентов? Бедолага разогнала своих безбилетников, неделями без дела слонялась по квартире, пытаясь доказать  полезность в хозяйстве, и наконец задумалась о бесцельно проживаемых годах. На её горизонте уже  маячила  катастрофальная цифра  30. Я повелела себе прикусить язык и не лезть с советами. Она с раннего детства боролась за независимость. Навязанные  сверху решения умышленно и грандиозно проваливались. Пусть очередной раз выкарабкивается на свой вкус. 
 Перебрав в голове всевозможные варианты, Сонечка остановилась на профессии зубного техника. Сменила экстравагантный гардероб на модную, подобающую возрасту одежду и окунулась в учёбу, презрительно отзываясь о « не мотивированном молодняке».
Умная голова и умелые руки сделали своё дело. Через три года  обладательница вполне приемлемого сертификата получила место в праксисе, работающем по новейшим методикам имплантации и зубного протезирования. Сонечка взахлёб доказывала преимущества искусственных зубов и рекомендовала нам всем своего моложавого, предприимчивого шефа.  При этом почему-то смущалась и краснела.  Вскоре, в свободное от работы время, занялась расчисткой его запущенного холостяцкого бунгало, и, наведя уют, переехала к нему со всеми своими вещами. Буквально на глазах моя неугомонная, независимая бунтарка превратилась... кто б мог поверить... в преданную,  заботливую подругу жизни, в настоящую Пенелопу.
А я осталась в полном одиночестве в ставшей никому не нужной, четырёхкомнатной квартире. Тогда-то и зародилась идея о побеге в Андалузию.
Девочки решили, что мама окончательно потеряла разум. Теперь они по очереди читали мне  лекции о старости, к которой надо готовиться разумно и осторожно.  Некоторое время, как когда-то Соня, я покорно выслушивала их поучения, пока однажды не взбунтовалась и не определила в трёх фразах своё жизненное кредо, украденное, честно говоря, у одной из пациенток дома  престарелых:
;   Всю жизнь, как под дамокловым мечом, я жила под прицелом слова  « надо». А теперь  вычеркнула его из своего лексикона и заменила самым изумительным глаголом на свете:  « хочу». Именно с ним и собираюсь прожить оставшийся кусок жизни.
Девочки печально вздохнули, пожали плечами и оставили меня в покое, поставив одно непреложное условие: все документы по продаже и покупке квартиры будут отдаваться им на проверку. Видать забыли, что ганноверскую квартиру я покупала самостоятельно, вернее под руководством выдавшего кредит банка. Но теперь Верочка, опытный банкир, доверяла только себе, а Соня — искушённому в немецком правопорядке мужу.
  Прощание с бывшим общим жилищем проходило в печали и грусти. Разбирая оставшееся в келлере барахло, девочки вернулись в квартиру с влажными глазами и двумя полными сумками, набитыми дорогими сердцу реликвиями. Целый вечер, удобно рассевшись на полу, они поочерёдно вынимали из сумок отобранные вещи, вспоминали когда, где и как они были куплены, спорили о мелочах, а я молча сидела рядом и грустила по их улетающему в прошлое детству.


   Приглашение Верочки пришлось как нельзя кстати. Она позвонила по скайпу и сообщила, что Антон уехал на пару недель по делам, а она, переутомившись, взяла внеочередной отпуск и ждёт меня к себе. Мой банковский работник уже всё продумал и организовал: мы проведём первую неделю в их загородном доме, нагуляемся и накатаемся на лыжах. На вторую —  переедем в Петербург. Программу она уже составила. Есть что посмотреть в театрах, недавно открылось несколько интересных выставок, а потом... Потом мы вдвоём спразднуем мой день рожденья. Как? Это пока секрет, но подарок  уже приготовлен. Уверена,  он мне придётся по вкусу. После небольшой паузы, Вера, сделав строгое, непроницаемое лицо, решительно заявила, что на этот раз ни какие отговорки не принимаются.
А я их и не искала. Наоборот. Заказав билет на ближайший рейс, погрузила в чемодан парижские туалеты и заказала такси.

Дочка встречала меня в аэропорту. В жизни она выглядела совсем иначе, чем на экране компьютера. Усталое личико, круги под глазами, небрежно зачёсанные волосы и два ярко-голубых прожектора, радостно вспыхнувшие мне навстречу. Я обхватила дочку руками, вдыхая родной аромат, пробивавшийся сквозь облачко дорогих, французских духов.



Я сама никогда об этом не спрашивала. Знала,  современные, взрослые люди не полагаются на случай, а  планируют появление детей в удобное для них время.
Но сегодня Верочка сама заговорила об этой проблеме. Она сидела на диване, сложив ноги в позе лотоса. Длинные, тонкие пальцы нервно перебирали бахрому пушистой тёмно-бордовой шали, а глаза смотрели почему-то  на дверь:
; Мы узнали об этом  год назад. После многомесячных безрезультатных попыток пошли  провериться. У меня оказалось всё в порядке, а вот у Антона... Они в тот год... ну когда в Чернобыле катастрофа произошла,  отдыхали на Украине. Ему было всего четыре года, и он, по-видимому, облучился. Так что детей у него быть не может. Ни натуральных, ни искусственных.
 О чём-то размышляя, Верочка опустила голову, а я не торопила её ни вопросами, ни   советами. Приняв какое-то решение, она продолжила свои мысли вслух :
  - Понимаешь, нам предложили воспользоваться анонимным донорским материалом. Но... можешь себе представить мужика, зарабатывающего на жизнь таким способом? Нормальным он быть не может. И какую наследственность можно ожидать от ребёнка?
 На этот раз я решилась задать вопрос:
  - Ну а если воспользоваться помощью не анонимного? Выбрать привлекательную, здоровую «наследственность» и родить от него ребёнка?
Как когда-то в детстве, Верочка усмехнулась и произнесла давно знакомую фразу:
  - Думаешь, ты самая умная? Я тоже об этом размышляла. Но тут две большие разницы. Анонимный никогда не будет искать рассеянных по миру детей, а знакомый... может в любой момент нагрянуть, смешать все карты и, что самое противное, предъявить права. Пусть это даже никогда не случится, но жить под дамокловым мечом... Не знаю... Мы с Антоном постоянно об этом рассуждаем, но до сих пор ничего не можем решить. И, что самое ужасное, он чувствует себя виноватым и готов согласиться с любым моим решением.
     В этот момент я искренне посочувствовала дочке. Как это знакомо! Типично мужская позиция: « Ты реши, а потом посмотрим, что из этого получится».
   Моя дочь заговорила о наследственности. Раньше я отреагировала  бы иначе, но сейчас, после событий в Андалузии... Природа удивляет не только генетической повторяемостью, но и генетической памятью, а тут какой-то анонимный донор! Хотя наши, не сведущие в науке предки, успели намешать такой гремучий коктейль, что шанс что-то ухудшить или улучшить  равен нулю. Да и нужно ли?
   Вопрос совсем в другом. Зачем мы вообще рожаем детей? Что значили девочки в моей жизни? В младенчестве —  ни с чем не сравнимые потоки нежности, удивления и восхищения.  Нежность настолько всепоглощающая, что остальное надолго потеряло  вкус и значение. А потом... Потом было невероятно сложное общение с двумя, абсолютно не похожими друг на друга личностями. Неравносторонний треугольник, находящийся в постоянном движении.
   С Верочкой воспитательские потуги остались  не востребованными.  Мы попали в эмоциональный резонанс. В детстве и в юности она была  моим другом, моим талисманом.  Жаль только,  слишком быстро повзрослела и зажила своей, отстранённой  жизнью. Я до сих пор тоскую по ней прежней.  Сонечка... особая страница моей жизни...  Диссонанс, замешанный на самобичевании и ненависти к себе, сменяющийся горчайшей жалостью к её  непутёвой, перекрашенной во все цвета радуги головке. Подчас этот груз становился невыносимым, но... Кто сказал, что без него было бы лучше?
Непослушные мысли опять ускользнули в Андалузию. К факту рождения графини Елены. Мигель де Гардо выступил в роли  вовсе не анонимного донора, но что испытывал к этому ребёнку  несостоявшийся отец-ювелир?

«Хочу перед смертью сказать о своих чувствах. Бог подарил мне троих детей, но... насмешка судьбы... ты, замышлявшаяся как божья кара, оказалась самой родной и близкой. Единственной, кого я любил и кому был нужен. Все эти годы у меня по тебе болело сердце. И у твоей мамы тоже.»
Думаю, этим сказано всё. Подчас дело не в том, чья кровь течёт в жилах наших детей, а   в эмоциональном резонансе с ними. И самое большое счастье, если он возникает. 
 Сегодня я решила не выплёскивать на Веру  поток противоречивых мыслей. Предпочла отделаться шуткой:
  - Тебя страшит неизвестная генетика? А чем известная лучше? Посмотри на свою свекровь и представь, твоя дочь будет точной её копией.
Это представление вряд ли могло вызвать у кого бы то ни было взрыв энтузиазма. Мать Антона — крашенная рыжеволосая самоуверенная дама, признавала для себя только одно  место в любом, даже самом маленьком обществе: центр всеобщего внимания. Крикливая, самоуверенная, во всём и всегда абсолютно правая... Из сферы её досягаемости хотелось  без оглядки бежать уже через десять минут общения.
Судя по гримаске, нарисовавшейся на Верочкином лице, подобная перспектива её тоже не вдохновляла.
Мы ещё с полчасика посплетничали о желательных и не желательных родственниках, допили остатки намешанных Верой коктейлей и разошлись по своим комнатам. Завтра  предстояла не простая программа.
  Я крутилась в кровати с боку на бок. В голове  чёрно-белой лентой разматывались параллельно три фильма — три  жизни, слившиеся в одну мою. Судьбы  Марселя Лекока, сына Елены второй, и моей дочери Сони начались очень похоже. Оба ребёнка родились недоношенными и ослабленными. Марселя заставляли плавать в тунезийской солёной воде, Соню — в хлорированной невской. Два года массажей, укрепляющих процедур и страха перед физической и интеллектуальной инвалидностью. Завязка сюжетов одинакова, но сценарии разные. Просматривая фрагменты из второй жизни, я  преклоняю колени перед мудростью Шарля Лекока. Как это было у них?
 « Всё могло быть так хорошо, не оступись я в тот проклятый вечер, выходя из экипажа. Просто не попала ногой на ступеньку... Врачи назвали это преждевременными травматическими родами, хотя правильнее было бы назвать поздним выкидышем.
 Другой муж исполосовал бы меня упрёками, пожизненно казня за грехи. « А ведь я говорил... просил тебя, умолял не носиться в таком состоянии сломя голову..., а ты, безответственная эгоистка... Вот теперь и расхлёбывай эту кашу. Сына загубила и мне жизнь изломала.» Не лишённая женской изобретательности, я нашла бы сотню причин, почему в случившемся виновата не я, а он. И мы, вместо того, чтобы действовать сообща во спасение сына, ругались бы до конца жизни, перегрызая друг другу глотки.
 С Шарлем всё получилось иначе. Это я бичевала себя за легкомыслие. Бессонно ворочаясь по ночам в постели, захлёбывалась чувством вины и ненависти к себе. В одну из таких ночей, потеряв голову от отчаяния, выплеснула его на голову мужу.
Он выслушал, не перебивая, и закрыл тему двумя фразами. Закрыл её навсегда:
; Нене, не надо изводить себя бессмысленными упрёками. Какая разница, почему это произошло. Важно, что  делать дальше. Вместе и дружно. Если начнём ругаться, точно не справимся. А теперь закрой глаза и постарайся заснуть.»
А что вытворяли мы? В отличие от Лекоков, нас с мужем, неразумную супружескую пару, интересовало прежде всего « кто виноват» и « кому был нужен  второй ребёнок».  Наша девочка захлёбывалась не только в невской хлорке, но и в ядовитой энергии  родительских  скандалов и взаимных обид.
Марсель и Соня  оказались каждый по- своему  нестандартными. Он в раннем детстве казался аутичным, она — гиперактивной.  Объединяло их только одно — титаническое сопротивление диктату и насилию. Лекоки, присмотревшись к особенностям сына, нашли оптимальный способ общения. Признали его равноправие в принятии злободневных решений, пусть даже, на их взгляд, не всегда разумных.
А мы... мы, лишив дочь права голоса, гнули её в бараний рог, втискивая в нормы принятого обществом стандартного поведения. В дополнение к этому, постоянно сравнивая с образцовой старшей сестрой, спровоцировали в ребёнке  комплекс неполноценности.
Прошли годы, и она сторицей отплатила мне, оставшейся к тому времени единственной жертвой,  за это насилие. В подростковом возрасте Соня превратилась в беспринципную бунтарку. И самое противное, овладела навыками  искусного кукловода, предоставив мне роль марионетки. Дёргала за ниточку « загубленное, недолюбленное детство», и я тут же откликалась угрызениями совести и жалостью. На пару недель становилась разумной и всё осознавшей, и я, преисполненная надежды, растекалась нежностью и похвалами. Слегка передохнув и насладившись покоем, Соня учиняла очередное безобразие, доводя меня вновь до пика отчаяния.
    Вспомнился один из многочисленных эпизодов, когда я готова была проклясть своё материнство.
 Дочь оказалась замешана в очередном нарушении уличного порядка. Не успев передохнуть после первой смены,  я срочно покатилась в отделение местной полиции. Там меня ожидала впечатляющая картина: за решёткой, в так называемом обезьяннике, наглая Сонькина физиономия в окружении её бессменных телохранителей.
Покончив с докладом о безобразиях, учинённых этой шальной компанией, полицейский поставил меня перед выбором: либо я, в соответствии с каким-то параграфом,  плачу две сотни штрафа за свою несовершеннолетнюю хулиганку, либо дело будет передано в суд, что обойдётся ещё дороже, учитывая судебные расходы.
Я предпочла штраф. Дома, отсидевшись пару часов в комнате, Соня проголодалась и заявилась на кухню, рассчитывая на привычный сценарий: изрядная порция упрёков и поучений с моей стороны, «чистосердечное» раскаяние вперемешку с жалобами на « загубленное детство»  с её стороны, и в завершение представления —  полагающийся  обед. Она покорно уселась на стул, поджав под себя правую ногу, и опустила голову. Я, не обращая  внимания, продолжала бороться с упрямой кляксой жира,  присохшей к церановой плите. В горле застрял ком обиды. Эти две сотни —  надбавка  за внеочередное дежурство в новогоднюю ночь. В отличие от меня,   вздыхающая в ожидании нотации и обеда поганка, повеселилась тогда на славу со своими друзьями, а потом отсыпалась до позднего вечера в тёплой постели. Напоминать об этом не имело смысла. Она понимала всё не хуже меня. К глазам унизительными слезами подступала безнадёжность.
Сзади раздался нетерпеливый голос Сони:
  - Ну что ты молчишь? Выскажи, наконец, всё, что обо мне думаешь.
Продолжая усердно оттирать плиту, как могла спокойней процедила:
  - Что я думаю? Думаю, ты прекрасно смотрелась в обезьяннике. За такой аттракцион и двух сотен не жалко. Хотя, если отправить вашу компанию в зоопарк, то за это удовольствие  охотно заплатят и другие. Правда тебе и твоим друзьям придётся потренироваться  ловить блох и демонстрировать голые задницы.
Грубая ирония вызвала совершенно неожиданную реакцию. За спиной сперва воцарилось молчание, а затем послышались всхлипы. Через минуту моя дочь рыдала уже в голос. Впервые в жизни эта железная леди голосила, как простая деревенская баба.
 Как всегда, окатило волной жалости. Эта вечная биполярность моего отношения к ней, эти вечные эмоциональные качели между виной и протестом.  Девчонка опять била на жалость, разыгрывая новое представление.
 Протерев начисто плиту, я развернулась и ушла к себе в комнату. Этой ночью я впервые грешила совсем иными мыслями: на сколько легче могла сложиться моя судьба, не роди я, вопреки нежеланию мужа, эту девчонку. Сама не умеет радоваться бытию, и меня тянет вслед за собой в смрадное, пузырящееся гнилью болото.
  Как долго она собирается крутить этот  сценарий? И почему  мне первой не выйти из надоевшей игры? Я мысленно взяла в руки ножницы и одну за другой перерезала кукловоду нити.
 Две недели подряд растерявшаяся Соня пыталась подвесить марионетку на новые постромки, но та оставалась неподвижной и равнодушной. Проиграв первый раунд, моя девочка затаилась. Две недели исчезала рано утром и  поздно вечером возвращалась домой. Раньше я встречала её у дверей и учиняла допросы, но по новому сценарию кукле полагалось беззаботно спать. Пересилив тревоги, я отсиживалась у себя в комнате, делая вид что совершенно не волнуюсь.
Если бы не поддержка Веры, наверняка рано или поздно  сдалась бы на милость торжествующей победительницы. Но, поделившись своими психологическими соображениями, я поклялась, выдержать марафон. Менять многолетний эмоциональный стереотип оказалась гораздо мучительней, чем бросать курить.
На исходе второй недели Соня вернулась домой раньше обычного, с торжествующим лицом заявилась на кухню и протянула четыре пятидесятиевровые бумажки не первой свежести. Я совершенно автоматически отступила  назад. Соня, сократив дистанцию, радостно объявила:
; Это долг. Ну за то, что ты отдала в полиции.  Бери.
Мои руки брезгливо скользнули за спину. Где она взяла столько денег? Украла, или... заработала на панели?
  Густая волна краски смыла радость с Сониной мордашки, заменив изумлением и наконец обидой. Она решительно положила деньги на стол, прикрыла ладонью, и, гордо вскинув голову, чётко продекламировала:
  - Можешь не брезговать. Это чистые деньги... ну почти чистые. Я их заработала. Днём сидела в супермаркете на кассе, а по вечерам оттирала полы и унитазы в подсобках.
Развернулась на каблуках и ушла к себе. Вера, проводив её изумлёнными глазами, задумчиво протянула:
  -  Неужели в моей сестричке проснулась совесть? Или твоя метода начинает действовать?
 
Моя метода действительно начинала подействовать. Но не на Соню, а на меня. Перерезая   нити, управлявшие марионеткой, я перерезала заодно и соединявшую нас пуповину. Перестала психовать по поводу её бесконечных провалов, вранья и нелепых, придурковатых ухажёров. Каждый вправе выбирать себе стиль жизни. Одним важны карьера, деньги и слава, другим — анархия и вечный бой.
Сонечкины эскапады прекратились после  отъезда Веры. Треугольник распался. Осталась прямая линия, соединившая меня один на один с младшей дочерью, решительно занявшей  место за столом, принадлежавшее раньше старшей сестре. Теперь с ней, а не с Верой я часами сидела на кухне, постигая извилистые пути её многолетних переживаний. В одном из разговоров Соня созналась, что моя реакция в эпизоде с деньгами здорово ударила ей по мозгам. А потом, печально усмехнувшись, заметила:
  - Упаси меня господи от такой дочери. Нет у меня твоего долготерпения. Убила бы после первой эскапады. Может лучше детей вообще не иметь?
  Мысли, совершив путешествие в прошлое, вернулись  к Вере. Она продуманно рассуждает о наследственности и выборе донора, но в этом ли дело? Может она, как и Соня, просто страшится материнства? Пусть они с Антоном разберутся сперва в этой проблеме, а уж потом думают обо всё остальном.


На утро мы приступили к намеченной  программе: спуску с местной горы на слаломных лыжах. Честно говоря, я изрядно трусила. Последний раз решилась на такой подвиг года три назад. Вряд ли тело вспомнит эти сложные, с таким трудом усвоенные движения. Заметив трусливое сомнение,  проступившее на  моём лице, Вера улыбнулась и, исчезнув почему-то в шкафу, решительно заявила:
  - Мы не в Альпах. Наши горки простенькие и дружелюбные. Посмотри лучше, что за прелесть я  тебе приготовила!
И, развернувшись на пятках, протянула пакет, из которого выскользнул серебристый, лыжный комбинезон. Нетерпеливо переступая с ноги на ногу, дочка наблюдала за моей реакцией. Протиснувшись в эластичное, пушистое чудо, я затянула молнию и уставилась в зеркало. Оно наверняка лжёт. Трудно поверить, что эта изящная, затянутая в серебристую чешую  рыбка, успела основательно перешагнуть за шестьдесят. И как дочке удалось так точно подгадать размер?
Вера скорчила умильную мордашку и сочувственно протянула:
  - Фигурку то ты  сохранила, а вот в памяти, похоже, провалы намечаются. Забыла, как  мы лет пять назад по каталогам шмотки заказывали? Две штуки  одного размера. Мой- то за это время успел  слегка подрасти, а ты... просто молодец. Хотя... вроде всё же слегка утопталась. Штанины по полу полощутся.
Опустилась на пол, попыталась их слегка подогнуть. Потом махнула рукой, заявила, что в  высоких лыжных ботинках все равно не заметно и принялась натягивать на себя золотистую чешую. Смеясь и подначивая друг друга, мы погрузили  лыжную амуницию в багажник и покатили к местной достопримечательности.
Вблизи гора оказалась не такой уж маленькой.  Подъёмник —  одноместная, колеблющаяся на ветру корзинка, тянулась к вершине минут десять.
Аккуратно подтолкнув меня к выходу, корзинка  плавно развернулась и поплыла вниз.  Я выехала на склон. Слава Богу, это действительно не Альпы. Там на меня щерились крутые, вздыбленные сугробами и кочками склоны, а тут... Гладкая, искрящаяся  дорога,  обрамлённая  коренастыми, распушившимися елями. Низкое солнце, пробившись сквозь растопыренные лапы,  прочертило медовыми полосами мерцающую голубизну.
  Верочка восхищённо охнула, вильнула хвостиком и золотой рыбкой скользнула вниз. Через секунду прекрасное виденье скрылось за поворотом.
  Я прикрыла глаза, мысленно представляя набор движений. Слегка присесть, ощутить ногой жёсткий панцирь ботинка, « вильнуть хвостиком»,  потянуться вверх и взлететь. Именно так.   Полёт по дуге в ритме вальса. Главное не трусить. Приоткрыла глаза, ещё раз удостоверилась в дружелюбии склона и осторожно двинулась в путь.
Раз, два, три... раз, два, три... Первые пируэты трудно было назвать полётом. Скорее  напряжённым вихляньем по остроугольной, проржавевшей пиле! Минут через пять тело  всё же вошло в ритм. Зубчики сгладились и закруглились, дорога послушно легла под ноги, и плавно понесла  вниз. Жаль только,  спуск оказался слишком коротким. В Альпах он был значительно длиннее.
Верочка терпеливо поджидала у подножья. Лихо описав полукруг, я притормозила рядом,, споткнулась о какой-то сучок и, поддавшись земному притяжению, совершила плавную посадку. Уютно погрузилась в пушистый снег и уткнулась глазами в развернувшееся надо мной небо. Надо же, столько пространства, а суета, как на земле. Облака, спеша неизвестно куда, толпятся и наезжают друг на друга. А солнце...
Мои размышления прервал перепуганный Верочкин голос:
  - Мам, что случилось? Ты ударилась?
Лениво указав пальцем наверх, восхищённо пробормотала:
  - Всё замечательно. Посмотри, красота-то какая!
Голос дочери зазвенел привычной иронией:
  -  Тоже мне, князь Андрей под Аустерлицем! Ну ка вставай. Спину застудишь. Главное ещё впереди.
Мы провели на склоне часа два, а потом осели в  придорожной шашлычной. Всё же умеют баловать себя новые русские! В Австрии непритязательным лыжникам скармливают пересушенные на гриле сосиски и плавающие с жире помфриты,  а тут...   сочный, без единой прожилки шашлык  и настоящее, не разбавленное Кизмариули, благодатью растекавшееся по уставшему телу.
  На обратном пути Верочка всё же задала мучивший её вопрос:
  - Зная тебя, уверена, вчера пол ночи размышляла над моей проблемой и к утру нашла подходящее решение. Может поделишься?
Постановка вопроса слегка удивила.  Неужели Верочка успела забыть, что они  с Соней давно отучили меня выступать с готовыми решениями. С секунду подумав, ответила вопросом на вопрос:
  - А чья наследственность страшит тебя на самом деле, чужая или твоя собственная. Имею ввиду наши мучения с Соней?
 Моя умная дочка ответила знакомым смешком:
  -  Нда...  Не приведи господи  ещё одно такое сокровище на свет произвести. Уж лучше бездетной остаться. Хотя это не самое главное. От Антона я знаю, что ожидать, а от анонимов...
В этот момент я решила всё же рассказать  о следах, оставленных предками. О том, что мы вовсе не знаем кто и когда повторится в наших детях  на самом деле. Единственно, о чём ей не нужно знать, это о шантажисте и моей путанице с Ансельмо  -  Эстебаном.

Последующие дни мы днём катались на лыжах, а вечером, вооружившись бутылкой Кизмариули, говорили  о дневниках, бабушках, дедушках, дядях и тётях, пытаясь найти аналогии с теми, кто приходил до нас. После одного из таких исследований Верочка пришла к заключению:
  - Если мы повторяемся через четыре поколения, а Марсель Лекок повторился в нашей Соне, значит тревожиться нужно не нам с ней, а  нашим внукам. У нас будут послушные дети.

 Теперь я была почти уверена, что не останусь без внуков.
Верин отпуск закончился, едва начавшись. Мы замечательно справили мой День рожденья и вернулись Петербург. Там я, наконец, обрела свободу: прогулки по городу,  встречи с друзьями вперемешку с культурной программой.  Один из последних дней решила посвятить Лоре.   




  С Лорой мы познакомились в группе по аэробике, тогда только начинавшей входить в моду. Потрясающим воздействием этого вида спорта увлеклись дамы, ценившие не только модную одежду, но и то, что находилось под ней.
   Мы входили в раздевалку, и начиналось волшебство: скамейки вспенивались кружевами нижнего белья, воздух тяжелел экзотическими ароматами дорогих духов и радостным многоголосьем, объявляющим сумму потерянных за последние три дня миллиграммах и миллиметрах.
  Через десять минут вид раздевалки кардинально менялся. Как в ванной после мытья ароматная пена булькающим водоворотом  исчезает в сточной трубе, так исчезали в шкафах шёлковые кружева и тончайшие колготки, уступая место застиранным трикотажным трусикам и хлопчатобумажным тренировочным штанам с пузырящимися коленями. Но высшим пилотажем  преображения были бесформенные шаровары, сшитые из кусков полиэтилена. Это чудовищное изобретение, надеваемое под тренировочный костюм, несло ключевую нагрузку на пути к избавлению от обременительных  целлюлитов. Мы свято верили, что уродливые накопления расплавляются под пластикатом подобно маслу, брошенному на раскалённую сковородку. 
  Тренировка начиналась двадцатиминутной пробежкой вокруг стадиона. Пыхтя и стеная,  старательницы преодолевали бесконечные метры, а по утомлённым ногам, подобно злым духам, стекали тонкими струйками  изгоняемые из тела бугристые наросты.
 Далее, вдохновлённые ритмичной, танцевальной музыкой, мы в течение часа  тщательно обрабатывали мышцы, приводящие тела в движение. До последнего вздоха и полуобморочной усталости. Из пограничного состояния нас вытаскивал голос тренерши,  звеневший серебристым колокольчиком: « Девочки, девочки, на носу пляжный сезон! Представьте, вы выходите на пляж в открытых купальничках и ваши упругие ножки, животики и попки вызывают зависть даже у восемнадцатилетних, самоуверенных девиц. Неужели вы не присядете ещё пятнадцать раз?»
  Картина опьяняла воображение и, собрав в комок остаток сил, мы совершали последние, самые мучительные приседания. 
  На Лору я впервые обратила внимание под душем. Прозрачные, стремительные капли стекали по телу индийской, ритуальной статуэтки, выточенной из смуглого, гладко отполированного эбонита. Изящная шея на узких, покатых плечах, тонюсенькая талия, плавным изгибом переходящая в массивный купол, разместившийся на хороших, крепких ногах. 
Статуэтка, критически осмотрев моё мокрое тело, удивлённо спросила:
 А ты что в этом пытарии забыла? Тебя хоть сейчас можно в купальнике на пляж выпускать.
Ни в голосе, ни в смеющихся глазах не таилось ни капли зависти. Лишь доброжелательное любопытство, ожидавшее искреннего ответа. Улыбнувшись, я честно созналась:
  - Посмотрела на родню до третьего поколения и приписала себе своевременную профилактику. Пока не поздно.
Поймав мой взгляд, прилипший к изумительно выточенным округлостям, Лора   огорчённо заметила:
  -  Не вздумай повторять сказки об идеалах восточной красоты. Жила бы в джунглях, где все голыми ходят, с гордостью носила бы это произведение искусства, — улыбнулась, и обрисовала в воздухе границы роскошного купола, —  но, к сожалению, у нас слишком холодно. Приходится натягивать одежду, превращающую восточную красавицу в неуклюжего, языческого истукана.
Со временем знакомство, начавшееся с шутливого разговора, переросло во взаимную симпатию, а потом и в своеобразную дружбу. Своеобразие  заключалось в том, что принадлежали мы к разным слоям общества. Я училась в Политехническом институте, то есть олицетворяла собой банальную инженерскую интеллигенцию. Лора, студентка театрального института, принадлежала к загадочной, недоступной простым смертным богеме. Совершенно не важно, что училась она не исполнительскому искусству, а театроведческому. Всё равно ощущала себя частичкой особого, духовно богатого, избранного мира.
   В те годы общество, изнывающее от дефицита на всё, кроме коммунистической пропаганды, делилось на несколько привилегированных каст в зависимости от приближённости к этому дефициту. О правящей партии и правительстве и говорить не интересно. Этот разветвлённый слой был вне конкуренции. Но вторыми по значимости я осмелюсь назвать работников торговли. Отношения в этой, закрытой для посторонних секте, строились на натуральном товарообмене. Всё, начиная от продуктов и тряпок и заканчивая машинами, дачами и заграничными поездками, обменивалось по твёрдому курсу и на соответствующие эквиваленты. Серьёзным конкурентом  этому клану стали со временем деятели искусства, монополизировавшие духовную сферу. Все прочие лишь изредка и  в порядке исключения привлекали внимание вышеназванных кланов. Директора привилегированных школ, особо талантливые врачи, крайне редко — учителя, если сына  или дочь угораздило стать окончательным оболтусом. Единственной прослойкой, ни для кого и ни когда не представлявшей интереса, оставалась техническая интеллигенция с нулевым запасом обменного фонда. В те годы я относилась именно к ней.
Но юность не признавала подобных барьеров. Они возникали скорее в зрелости. А тогда окружающие делились на своих и чужих скорее по восприятию жизни, целям и интересам. Между Лорой и мной проскочила искра, перешедшая со временем во что-то, похожее на дружбу, хотя весьма кособокую. Её  интересовал не технический мир, а моё умение слушать. При встрече она всегда выражала надежду, что у меня всё в порядке и тут же переходила к изложению бурных событий собственной жизни. А я ничего не имела против. Её мир вызывал у меня искренний интерес, а поговорить о себе  могла и с другими, более близкими подругами.
Первое серьёзное разногласие возникло у нас из-за Марьяны. В тот год, я переехала с ней и с новорожденным Пьером в съёмную квартиру на чердаке. Лора не могла понять моего легкомыслия. Долго и искренне пыталась пробудить  « остатки разума»:
  - Неужели не понимаешь, что губишь собственную жизнь! Мало тебе  еврейства, так лезешь ещё и в чёрные списки КГБ. Твоя Марьяна помучается немного, а потом благополучно отчалит во Францию, а ты останешься вечным изгоем.
Разумом я понимала, что Лора абсолютно права, но чувства... безумные от горя глаза Марьяны, орущий, оголодавший малыш... Короче, пренебрегая советами, я упрямо гнездилась на чердаке, а моя разумная, осторожная подруга, ругая нас с Марьяной последними словами, регулярно карабкалась  в поражённую опасностью зону, волоча в обоих руках полные сетки продуктов.
Можно назвать юность безумной, можно преданной. Это дело вкуса. Знаю одно; так хорошо уже никогда не будет.
Моя ритуальная, индийская статуэтка оказалась не только преданной подругой, но и одарённым человеком. Ещё в студенчестве начала писать умные рецензии на новые постановки, подрабатывала в театральном музее, совмещая лаборантскую деятельность с поисковой. После окончания института осталось в привычном с юности музее, но уже младшим научным сотрудником. Единственно, чего ей не хватало в жизни, это веры в свою исключительную красоту. Но...
Постепенно в моду стало входить восточное искусство. В магазинах появись книги о буддизме, буддийской философии и кама-сутре. В Манеже прошла великолепная выставка индийской скульптуры. Вместе с индийской культурой вошла в моду и Лорина фигура. За ней устремился шлейф поклонников, только и ждавших команды сверху. Моя красавица-подруга дважды побывала замужем, родила двух изумительных детей, защитила сперва кандидатскую, а потом и докторскую диссертацию, сохраняя при этом свой остро отточенный юмор. Однажды, сверкая вишнёвыми глазами, она рассказала следующую историю:
  -  Представляешь, прихожу к высокопоставленному лицу на приём. Пытаюсь выклянчить доступ к некоторым секретным архивам. Мы тогда как раз исследовали эту тему. А он  мне и  говорит: «  Вы, уважаемая, напишите сперва восторженную рецензию на новую пьесу. Сами понимаете, как важно привлекать внимание публики к политически острым, современным идеям. Напишите, тогда и проходите просить»
Во мне, как всегда, взыграло любопытство. Последнее время сама частенько попадала в подобные переделки. А Лора, поправив очки пухленькими, заострёнными к кончикам пальчиками, весело продолжила повествование:
Пришла на кафедру, отловила одного умненького, задорного аспиранта и говорю:
  -  Нужно, милый, восторженную рецензию на новую постановку написать. Займись ка этим.
Он хлопает удивлённо глазами и спрашивает, наглец этакий:
  -  А Вы сами-то уже нашли, чем там восторгаться?
Делаю строгое лицо и авторитетно заявляю:
  -  Клад на поверхности не прячут. До него докопаться надобно.
А он опять за своё:
  - А копать -то где?
Представляешь, зануда какая! Ну тут уж я разошлась:
  - Где копать — не знаю, зато знаю как. Всё дело в ракурсе. Как у фотографа. Нашёл правильный ракурс, любая кикимора красавицей покажется. Так что бери лопату и иди работать.
Я представила себе диалог в лицах. Обалдевший аспирант и обнаглевшая от безвыходухи профессорша. 
  -  Ну и чем закончилось ваше кладоискательство?
Лора хвастливо хихикнула и подвела итог:
  - Парень отлично справился с заданием. В архив меня допустили. А найденные уникальные материалы я ему для кандидатской подарила. Лакомая получилась штучка.

Я ехала на такси, застревая на каждом светофоре, и вспоминала эпизоды наших пересечений. Не частых и не регулярных. Но при каждом новом пресечении промежуток небытия друг для друга, мгновенно сокращался до миллиметра. Мы общались так, будто  расстались только вчера.
Машина рухнула в очередную  ямку, а потом по инерции прыгнула вверх. Как долго мы не виделись на этот раз? Года три? Забавно, чем удивит меня Лора на этот раз?
На этот раз подруга восхитила  прежде всего своим видом. Наконец она обрела стиль, который не только не портил, но выигрышно оттенял данную природой, особую красоту. Шерстяная юбка цвета мокрого асфальта, мягко обтекая широкие бёдра, струилась свободными  фалдами к щиколоткам крепких ног, обутых в изящные, открытые лодочки на небольшом каблучке. По-прежнему тонкую талию обхватывал кожаный ремешок. Именно не перетягивал, а обхватывал, как орнамент обхватывает узкое горлышко античной вазы. Наряд довершала длинная, лёгкая туника. Прикрывая задний фасад, она оставляла на всеобщее обозрение причудливую архитектуру переднего. Всё это великолепие завершалось неизменными, крупными, натуральными камнями.
Любуясь Лорой, я размышляла о нашей несправедливости к возрасту. Обижаемся на него за  прочерченные на щеках морщины и складки. Разглядывая старые фотографии,  завидуем себе молодым. А зря. Природа мудра. Она знает, что творит, шлифуя из юношеской безликости  зрелую, неповторимую личность.
Встреча проходила по давно установившемуся ритуалу: объятия, поцелуи, взаимные похвалы, и давно вошедшее в привычку: « Ты молодец. Как всегда справляешься. А у меня опять такое!»
На этот раз речь шла о ремонте в её родном, театральном музее. Три года назад, спасая его от окончательного распада, Лора взвалила эту махину на свои плечи.  Стала её пятым по счёту директором. Волнуясь и постоянно поправляя очки, подруга поведала следующую историю.
Месяц назад они выиграли крутой приз в каком-то проекте, заработав огромную сумму денег. После долгой дискуссии решили потратить её на капитальный ремонт. Как и положено, ремонту предшествовала  уборка. К концу второй недели сотрудники добрались до кладовок, заполненных хламом чуть ли не сорокалетней давности. В одном из хранилищ мусора, в коробке из под обуви, притулившейся за протекающей водопроводной трубой, обнаружилась стопочка рукописей, вернее остатков таковых, перетянутых обычной резинкой для продёжки. Глаза Лоры расширились, а голос понизился до шёпота:
  - Представляешь, в этой стопочке, среди прочей чепухи оказалось несколько  черновиков Константина Станиславского.
От непонятного предчувствия у меня заныло под ложечкой.  Как недавно в руине Альваресов, когда из под груды мусора показался рисунок с изображением графини и её дочерей. Я уже знала, о чём шла речь в этих черновиках.

Лора пересказала сохранившийся кусок текста почти наизусть: «Это первая и совершенно уникальная французская актриса, не играющая на сцене, а живущая на ней... Играя доброго, она ищет, где же он злой, а в злом — где же он добрый. Исходит не только из сценарного действия, но и из сути персонажа, его уникальной психологической ценности.»
   Эти строки полностью совпадали с рецензией Станиславского, приведённой в дневнике Елены Альварес. Именно так он прокомментировал её краткосрочные гастроли в Москве.  Я мысленно продолжила эту фразу следующей цитатой из дневника актрисы:
 «За все годы, проведённые на сцене, я не читала о себе ничего лучше. Эти простые, добрые строчки были в тысячу раз ценнее оваций беснующейся толпы. Это была не слава, и даже не признание, а полное понимание того, чему я посвятила двадцать сценических лет жизни».
Лора, не замечая моего волнения, продолжала рассказывать о находке:
   -  Как я понимаю, мы нашли черновик какой-то рецензии. Только о какой актрисе шла речь? Уверенна только в одном; не о Саре Бернар, хотя она несколько раз гастролировала в Петербурге и Москве. Её он не слишком жаловал. А на полях совсем другими чернилами  сделана приписка: « Эта удивительная женщина поторопилась родиться. Ей нужно было прийти лет на двадцать позже. Тогда...». А дальше всё оборвано. Вместе с черновиком лежал обрывок программки с портретом актрисы  в роли Медеи, но имя тоже не сохранилось. Сейчас я тебе её покажу.
Лора порылась в ящике письменного стола, достала обычную пластикатовую папочку,  аккуратно вытащила потемневший от времени клочок бумаги и протянула мне. На останке старой программки красовалось до боли знакомое лицо. Я держала в руках  портрет Елены второй в костюме Медеи, когда сбоку прозвучал удивлённый лорин возглас:
  -  А я всё гадала, кого она мне напоминает!  Оказывается, тебя... в молодости.
Лора продолжала что-то чирикать, а я углубилась в свои размышления.  Нас, рассеянных по разным странам и временам, трое. К этому я уже привыкла. Привыкла к тому, что последнее время постоянно наталкиваюсь на следы своих двойников. Но найти следы загадочной актрисы в Петербурге! Городе, где родилась и прожила большую половину жизни... Она прождала  более полувека, спрятавшись в двух шагах от меня за водопроводной трубой, а я летела на встречу с ней в Испанию, купив там самый нелепый в мире дом... Всё это на грани фантастики. Я давно свыклась с мыслью, что  дневник второй Елены — импровизация на тему « что было бы если...» , а оказывается это была её реальная жизнь.  Энергичный голос Лоры постепенно проник в сознание:
  -  Знаешь, что я подумала... ты ведь общаешься с Марьяной? Может она побегала бы по парижским архивам? Там наверняка найдутся сведения об этой актрисе.
Неохотно возвращая  подруге её сокровище,  мрачно сообщила:
  -  Она уже все ноги себе оттоптала, бегая по архивам. И Жак тоже.  Никаких следов обнаружить не удалось.
Это замечание повергло Лору в полную панику:
  - Ты о ней что-то слышала, или читала? Где, у кого?  Как её зовут?
 Пришлось откровенно сознаться, что знаю историю жизни этой женщины во всех подробностях.  Читала о её встрече с Константином Станиславским и об этой рецензии. Могу даже переслать полный её текст и их последующую беседу, но, к сожалению, ни настоящее, ни сценическое  имя  актрисы мне не известно.
В течение часа, приоткрыв от удивления рот и не перебивая, подруга погружалась в историю моей находки и поисков. Больше всего её возмутил диагноз психотерапевта:
  -  Я бы таким исследователям уши поотрывала! По типу: у меня во дворе бегают тринадцать серых кошек, значит все кошки серые. Ко мне на приём приходило пару десятков творческих личностей, страдающих неврозом, значит все творческие личности — невротики. Был у меня аспирант, склонный к такого рода умозаключениям, так его быстро  пропёрла.
Мой азартный театровед, раскрасневшись от возбуждения,  любовно уточнял нюансы, докапывался до мельчайших подробностей, сохранившихся в моей памяти. В отличие от Рики и Эстебана, безраздельно влюблённых в графиню Альварес, Лора всё своё предпочтение подарила Альварес актрисе. Это был не только профессиональный интерес, но и понимание моего с ней внутреннего сходства.
  Вникая в нюансы, она постоянно комментировала:
  - Всё ясно. Точно такая, как ты.
А вот мне было совершенно не ясно, откуда она, после многолетнего « Ты молодец. У тебя, как всегда, всё в порядке, а вот у меня...»,  могла знать, что происходит со мной на самом деле?
Объяснение Лоры меня поразило.
  - Неужели не понятно? Мне, привыкшей воспринимать людей не ушами, а глазами, как на сцене, не нужны слова. Я читаю по жестам, по мимике, по выражению глаз. Да что я тебе говорю? Сама психолог. Помню, даже семинары вела на эту тему. Подвластный нам язык наврёт что угодно, а тело, пущенное на самотёк, выболтает все секреты. Даже профессиональные политики допускают подобные проколы, не говоря уж  о простых смертных.
   Через пару часов тема была исчерпана, а на другую переходить не хотелось. Мы просто сидели молча. Неожиданно Лора, видно приняв какое-то решение, накинулась на меня с новой энергией. Её интересовало, что я собираюсь делать со всем этим дальше. Не дождавшись вразумительного ответа, она, перепутав меня на минутку со своим аспирантом, авторитетно постановила:
  -  В завещании стояло, ты должна написать историю своей жизни. Вот и займись этим. Отложи на время « Записки  из дома для престарелых». О старости ещё намечтаешься. Пиши, пока не поздно, о себе. Я уже всё спланировала. Мы издадим эти дневники у нас, в Петербурге. Бог с ней с Испанией. Твой режиссёр, как ты его назвала... Бенито... прав. Хватит пичкать публику бездарными детективами. Пусть почитают в кои веки что-нибудь человеческое. А рекламу  вам, трём Еленам, я сделаю. Обещаешь?
 А что мне оставалось делать? Мы поболтали ещё с полчасика о всяких мелочах, нежно распрощались до следующего раза и разошлись по своим заботам. Я села в такси и покатила домой. Нам с Верой оставалось всего два вечера до моего возвращения в Андалузию.


                Глава  11





Рики встретила меня в Аэропорту. За две недели она сильно  изменилась. Больше не напоминала лихую пожирательницу мужских сердец, скорее  пожилую даму, покорно несущую на спине груз своего возраста.  Поджав ненакрашенные губы, сухо спросила:
  - Тебе следователь тоже сообщил, что кто-то наблюдал за тобой с момента приезда? Так вот... я знаю, кто это был. Фернандо. Мерзавец! Подонок! Столько месяцев разыгрывал страстную любовь, а сам...
Мне стало безумно жаль обманутую подругу. Но почему Фернандо? Как она узнала?
Сложив на столе руки с коротко подстриженными, неухоженными ногтями, Рики сердито заметила:
  - А ты разве этого не поняла? Он следил за нами, припёрся в кафе и нашёл способ познакомиться.  Почему со мной, а не с тобой? А потому, что вокруг тебя уже крутился Эстебан. Он и это выследил. А я была свободна.
Рики горестно сцепила пальцы в замок. Полные губы страдальчески искривились:
  - Гадина! Расположился в моём доме  со своим барахлом, что бы быть в курсе событий и направлять их в нужное ему русло. Понимаешь, как это больно? А ведь я и в самом деле поверила, что в меня ещё нормальный мужчина влюбиться может.
Я кожей ощущала её горе, её обиду, но в голове билась и просилась наружу какая-то мысль. Что-то не так. Это было по-другому. Да, совершенно верно... Сцена в кафе протекала совсем иначе. Я накрыла ладонью дрожащую рикину руку и попыталась восстановить ход событий: 
  - Фернандо не ехал за нами. Когда мы пришли в кафе, он уже сидел за столиком.
Рики с досадой выдернула руку и возмущённо набросилась на меня:
  - Нечего меня успокаивать, как подростка. Откуда ты можешь это помнить?
Я прикрыла глаза и ещё раз прокрутила в памяти ощущения того дня:
  -  Мы поднялись на открытую терассу. Она буквально нависала над морем...  Я стала искать глазами  столик у балюстрады. Так, что бы не на толпу смотреть, а на воду. Самый лучший был занят. Расположившийся там мужчина, а это и был Фернандо, сидел  спиной к воде и что-то чертил в блокноте. Помню, даже разозлилась. Работать можно и в углу зала. Даже спокойнее. А потом он начал бросать восхищённые взгляды на тебя. Так что он пришёл первым.
Рики слегка оживилась. В глазах недоверие сменялось надеждой. Но теперь ей нужны были подробности:
  - А может он всё же следил, а потом, поняв, куда мы едем, обогнал и приехал первым?
Решившись защищать честь Фернандо, я выискивала новые доказательства:
  - По теории вероятности невозможно. Там эти забегаловки тянутся вдоль всего берега. Штук двадцать на одном километре. А у него, между прочим, на столе уже стоял заказ.
Рики включилась в дискуссию со свойственным ей азартом:
  - Ну это уже фантазии. Таких подробностей ты не могла запомнить.
Я, представляя картину в деталях, дала очередное объяснение:
  - Могла. Метила на этот столик, потому что он стоял напротив скалы. Волны разбивались о неё и в брызгах светились маленькие радуги. Сразу обратила внимание на  полупустую чашку и остатки торта на тарелке мужчины. Значит,  пришёл в кафе задолго до нас. Вознадеялась, вот-вот расплатится и отвалит. А он увидел тебя и... намертво присох к стулу.
Рикино лицо стало пунцовым. Похоже, мы никогда не повзрослеем. Потеребив чашку с кофе, она с надеждой спросила:
  - Получается, он вовсе не замешан в этой истории?
Продолжая отстаивать невиновность Фернандо, привела новое соображение:
  - Поиск замка Альваресов – его инициатива. А это, как выяснилось, стало основной причиной активизации шантажиста. Его явно не устраивало, что мы обнаружили  дом. Нет. Вряд ли следователь имел ввиду твоего друга. А кстати где он?
Рики, смутившись окончательно, созналась, что выставила любимого за порог вместе с его обильным багажом.
   Представила себе элегантного, ухоженного Фернандо ночующим  на вокзале, или притулившимся под мостом.
  - Ну и куда он отправился?   Делить ночлежку с бомжами?
На этот раз лицо подруги перекосила обида:
  - Ты что болтаешь! Думаешь, он на мой дом позарился? Да его дом в два раза роскошнее моего. Он с самого начала хотел, что бы я к нему переехала, а я тогда вцепилась в свои стены. Он оказался сговорчивее, вот и переехал ко мне.
Чёрт бы побрал этого сонного носорога! Взявшись расследовать ни кому не нужное дело, он достиг только одного –  перессорил нас друг с другом. Разрушил отношения, приносившие столько радости. Я ведь тоже сбежала в Петербург, заподозрив Рики и Эстебана в предательстве.
  Рики, перехватив мою мысль, строго спросила:
  - Ну а что с Эстебаном? Ты его уже видела?
На этот раз настала моя очередь краснеть. Подавив смущение, честно созналась:
  - Думаю, мы увидим его не скоро. Да и вообще... Эстебан, излечившись в Рождественскую ночь от своего наваждения,  растворился в воздухе. Теперь существует только известный художник Ансельмо Альмирес. И пребывает он в настоящий момент в Америке. Пустился вдогонку за утерянным временем. Предполагаю, бывшая жена восстановила старые связи и организовала ему новую персональную выставку. Так что мы с тобой ему больше не интересны.
  Рики, изогнув брови домиком, сердито спросила:
  - Как думаешь, подруга, кто нас обоих в детстве так покалечил? Почему до сих пор не можем поверить, что нас можно искренне любить?
 И, не дождавшись ответа, продолжила рассуждения о нашем отношении к мужчинам:
  - Мы с тобой — полная катастрофа. Я, даже не удосужившись разобраться, выставила Фернандо из дома, а ты... Если бы ты видела собственную физиономию в Рождественскую ночь! Будто чёрт в тебя вселился. Постоянно ехидничала и шпыняла Эстебана. Лишь заподозрив, будто  больше ему не нужна. Он уезжал такой потерянный.
Я хорошо помнила конец этого праздника. Внезапное отчуждение и осознание собственной ненужности.  Я разыгрывала независимость, а в душе скреблась дюжина кошек. Мой вопрос прозвучал по-детски беспомощно:
  - Ну и что теперь делать?
Рики решительно поднялась со стула, одёрнула юбку и бодро сообщила:
  - Не знаю, как ты, а я отправляюсь домой... отращивать ногти. А потом поеду на поклон к Фернандо. Кстати... пора сообщить Бенито о Елене второй. Пока он не начал съёмки второй серии в двух цветовых измерениях.
Подруга, пылая очами, помчалась приводить себя в товарный вид, а я задумалась над её вопросом. Не знаю, кто покалечил Рики, но надо мной постаралась когда-то любимая бабушка.
Вспомнился эпизод из прошлого. Пятнадцать лет. В голове бурлят математические формулы вперемежку с ожиданием большой любви. Внезапно симпатичный соученик не только проявил ко мне интерес, но и продемонстрировал серьёзные намерения: дважды пригласил на прогулку, один раз  в мороженицу, а под конец и в театр. Купил два билета на  балет за месяц вперёд.  После такой серьёзной атаки изрядно устал и сделал  недельный перерыв.
Бабушка, пристально наблюдавшая за личной жизнью подрастающих внучек, насторожилась:
   -  А чего тебе твой ухажёр звонить перестал?
И, не дождавшись ответа, поставила неизлечимый диагноз:
  -  Думаю, больше не позвонит. Ты умеешь быстро очаровывать молодых людей, но, узнав твою истинную натуру, они так же быстро разочаровываются.
Я опешила:
  -  Почему? Что во мне не так?
Бабушка явно не имела намерения углублять эту тему. Лишь бросила на ходу:
  -  Будто сама не знаешь, — и исчезла в другой комнате.
Честно говоря, я действительно не знала, чем так неизлечимо больна. Целую неделю, терпеливо ожидая звонка, размышляла над непонятным диагнозом. Но предсказание сбылось. Молодой человек бесследно исчез, и впечатлительный детский ум  объявил это бабушкиным проклятием. Ведь все считали её провидящей. По вине этого проклятия, в отношениях с мужчинами многие годы ощущала себя самозванкой, ожидающей неминуемого, позорного разоблачения. Так и не постигнув тайны своих недостатков, при каждом новом знакомстве спешила заявить о массе компенсирующих их достоинств. В каждые отношения вступала как в короткий тоннель: всего пару шагов, и очередной разрыв.
Жаль, что  бабушка, загадав загадку, скрылась в другой комнате. На разгадку  ушёл не один десяток лет. Нет во мне скрытых дефектов. Есть  только  совершенно очевидные. И лежат они на самой поверхности.
Забавно, что когда-то  авторитетно поучала Веру: « Высокомерный взгляд самостоятельно думающей женщины хуже отбойного молотка, беспощадно разрушающего мужское достоинство. Нужно быть мазохистом, что бы терпеть это годами. Может стоит пересмотреть  стратегию и   попридержать собственных лошадей?»
Верочка послушалась совета и сейчас чувствует себя вполне комфортно со своим Антоном, а я? Я, старая поучалка, до сих пор прикрываюсь бронёй защитной агрессии, едва заподозрив возможное нападение.

  Рики права.  В данном случае обидела Эстебана я.
Вняв разуму, села писать письма. Сперва сообщила Бенито о петербургской находке, подробно описав состояние и содержание случайно обнаруженных документов.  Это задание не вызвало ни малейших затруднений. А вот  письмо Эстебану... Даже компьютер не выдержал исходящего от меня напряжения. Завис на первой же строчке.
Что-то здесь всё же не так. Мы знаем друг друга чуть более полугода. Точно помню. Интервью с художником – 5 июля, а сегодня на дворе февраль. С первых дней знакомства  мы «считывали мысли друг друга» без многословных объяснений. Два близких человека, почему-то потерявшие друг друга из вида, случайно встретились снова. Что изменилось теперь? Почему за моим показным сарказмом  он не уловил запаха страха? Страха его потерять.  Неужели Рождественской ночью  связь между нами оборвалась?
Передохнув, компьютер заработал снова и я дописала незаконченное письмо. Сообщила, что вернулась из Петербурга с сюрпризом. Даже там меня догнала история предков. Подробности обещала рассказать при личной встрече.
Ответ от Бенито пришёл через пару часов. С присущей ему импульсивностью, бедолага разразился сотней проклятий. За каким чёртом меня понесло в Петербург. Да и подруга моя тоже хороша. Капитальный ремонт понадобился! Пролежали бумаги пол века за водопроводной трубой, значит там им и место.  По мнению Бенито,  сценарий, созданный им и Педро в двух  в цветовых измерених, получился совершенно гениальным, а теперь, по моей вине,  всё это придётся выбрасывать на помойку. Дальше шла истерика подобная той, что он закатил после вызова в полицию.
Едва не захлебнувшись в шквале его эмоций, я обозлилась и ответила в той же тональности:
« Какого чёрта психовать без причины! Различные цветовые измерения могут разделять что угодно. Либо  реальность  от фантазии, либо  тридцать сценических жизней  от тридцать первой, собственной.  В чём проблема?»
Ответ прилетел через десять минут:
«Благодарю за «спасательный круг». Вы – гений.
Ваш Бенито Сьерра»
Ответ Эстебана пришёл лишь три дня спустя. Он поздравлял с поисковым успехом и сообщал, что почти закончил дела в Америке и через неделю рассчитывает быть дома. Тоже не с пустыми руками. Натолкнулся на кое-какие следы.

На этот раз Эстебан не напрашивался в гости. Предложил встретиться  на середине пути и посидеть в кафе.
Пол года назад в захлебнувшемся солнцем и керамикой городе, мы облачились в пронзительно голубое, а сегодня, сидя под промозглым февральским дождём, кутались в непромокаемо-серое. Эстебан выглядел то ли усталым, то ли больным. Отвечая на немой вопрос, пояснил:
  - Похоже, подцепил какую-то инфекцию в самолёте. Или просто простудился. Не важно. Расскажи, как съездила.
Я немного рассказала о Вере, о катанье на лыжах, и только под конец,  на закуску, о Лоре и её находке. На этот раз Эстебан не остался равнодушным к судьбе актрисы. Почти  Лориными словами обругал самодовольного психотерапевта и, многозначительно улыбнувшись, добавил:
  - Потому и не доверяю этим прохиндеям. Они произвольно ставят диагнозы и лечат неизвестно от чего. Причём совершенно безнаказно. Их диагноз не возможно ни опровергнуть, ни доказать. Врачебную ошибку обнаруживают хотя бы на вскрытии, – и  промокнув нос платком, поинтересовался, – это открытие как-то изменило твоё отношение к актрисе?
Ещё раз проверив на вкус своё ощущение, призналась совершенно честно:
  - Нет.  Наоборот. Она не была человеком – профессией.
Брови Эстебана изумлённо изогнулась. На этот раз он меня явно не понял. Собрав в кучу весь словарный запас, сделала вторую попытку:
  - Для одних профессия – синоним их человеческой сути или социальной значимости. При знакомстве они, можно сказать, представляются по профессии: я –  врач, я – художник, я – директор... а она... она в течение жизни поменяла её четыре раза, но при этом всегда оставалась самой собой. Мне по-прежнему близка и понятна её человеческая суть вне зависимости от того, чем она занималась.
Эстебан, засунув руки в карманы куртки, вызывающе спросил:
  - А я для тебя кто, художник или человек?
Этот вопрос мучил меня уже целый месяц. Кем он стал после излечения? Но, повторив его позу в зеркальном отражении,  отделалась шуткой:
  - Естественно, человек... из которого тайны и обещанные сюрпризы приходится вытягивать силой.
Если бы я тогда знала, что творю! Лицо сидящего против меня мужчины слегка дёрнулось, а на лбу выступила испарина. С минуту посидев молча, будто преодолевая вспышку боли, он промокнул лоб платком, собрался с мыслями и приступил к своим тайнам.
Летал в Америку оказывается не на выставку, а на экспертизу. После смерти некой престарелой дамы семья обнаружила у неё в подвале объёмистую коллекцию аккуратно упакованных картин. Они отдали их на проверку местным специалистам, а те, разойдясь в оценках, обратились за помощью к  независимым консультантам. Эстебан полетел туда вместе со своим постоянным партнёром.
   Среди массы средних работ они и в самом деле обнаружили несколько серьёзных полотен. Под конец семейство, довольное результатом экспертизы, вывалило на стол  содержимое бабушкиной шкатулки, до верху наполненной старомодными, частично поломанными украшениями. По-видимому, рассчитывали и там обнаружить случайный антиквариат. Но на это раз повезло не им, а Эстебану. Один, совершенно уникальный предмет, он действительно обнаружил.
  - Представляешь, в этой куче ювелирного лома валялась малахитовая брошь, оправленная в золотую змейку.
Я подскочила на месте. Неужели графиня действительно возвращалась в наш дом ещё раз?
Эстебан, перехватив на лету мои взметнувшиеся вверх руки, спокойно сказал:
  - Не дёргайся. Это на та брошка. На обратной стороне я нашёл монограмму. Она выглядела так,  – и начертил на салфетке ажурно переплетённые латинские А и Р, –  понимаешь, что это могло означать?
В этот момент я соображала невероятно медленно. Неужели  ювелир расписался на обратной стороне брошки? Почему об этом ничего не сказано в дневнике?
Эксперт, переждав новый всплеск моей паники, терпеливо пояснил:
  - Это не подпись на единичном изделии. Это клеймо. Позднее я основательно перевернул архивы и обнаружил, что с начала двадцатых годов девятнадцатого века действительно существовала ювелирная фирма с таким клеймом. Её украшения пользовались большим спросом в течение почти тридцати лет. Потом она исчезла. Либо разорилась, либо растворилась в каком-то большом концерне. Так что похожая брошка, хранящаяся у Беллы, скорее всего из той же серии.  Но не в этом дело. Что думаешь по поводу  этих букв?
А что можно было думать? Латинская Р  означает «Паркер». Разве не мог Мистер Паркер, в последних видениях Эстебана – зять ювелира,  вложить деньги в предприятие тестя? Но А? Неужели  Альварес?
Угадав мои мысли, Эстебан опять отрицательно затряс головой:
    - Этого не могло быть. Сын графа де Альвареса не стал бы использовать в бизнесе старинное, дворянское имя. Кстати... помнишь, во втором дневнике его племянник Норберт,  тоже сменил  имя и титул отца – « Граф де Бельвиль» на еврейскую фамилию  тестя «Блюменталь».  Значит А...
Я понимающе кивнула головой, и Эстебан продолжил размышления вслух:
  -   Но на «А» могла начинаться фамилия ювелира.  Например, как твоя. Алергант.
Мои руки опять взметнулись над столом. Не хватало только холёных, красных ногтей. В остальном сегодня по темпераменту я не уступала Рики.
Мучитель рассмеялся и опять перехватил  неугомонные руки:
  - Успокойся. Это – шутка. Конвертированные евреи при крещении получали испанские имена и фамилии. Так что он  скорее мог быть каким-нибудь Альфонсо.
Мне стало грустно. Слегка успокоившись, всё же попеняла, что эксперт не  сфотографировал уникат. Он почему-то полез в карман за новым платком, хотя едва начатая пачка лежала перед ним на столе. Но из кармана появились не платки, а коробочка.
  - Ну что, любопытно? Открой. Не взорвётся.
Я опасливо приоткрыла крышку, а там... На матовом, чёрном бархате положив уставшую головку  на зелёный камень, покоилась золотая змейка. Потерявший управление язык, сболтнул первое, что  пришло на ум:
  - Ты что, украл у старушки сокровище?
Эстебан, покаянно опустив голову, пробурчал под нос:
  - Сперва пристукнул старуху топором по голове, а потом украл. Как Раскольников.
 Лицо лже-убийцы на минуту просветлев от смеха, опять посерело и покрылось потом. Эстебан попросил счёт и засобирался домой.
   - Прости. Вирус совсем замучал. Поеду лечиться. Как спадёт температура, позвоню.
Последующие недели я ежедневно справлялась о его здоровье, но голос в трубке по-прежнему звучал надтреснуто больным. Видать вирус оказался особо зловредным.

Я чувствовала себя на редкость одиноко. Рики, помирившись с Фернандо, проводила большую часть времени у него. Наши уютные кофепития, давно вошедшие в привычку, пришлось отложить на потом. Женская дружба терпелива и понятлива. Мы можем ревновать к другим подругам, но, если на сцене мужчина, хочешь  не хочешь,  убираемся в зрительный зал.
Несколько раз вспоминала об обещании, данном Лоре, но, написав две-три фразы, тут же откладывала работу в сторону. Не потому, что не хватало слов. Просто становилось скучно. Детство, юность, зрелые годы... всё это уже сотни раз прожито заново. Все « что было бы если...», описав дугу,  приводили на ту же дорогу, потому как суть моя такова, что не могла жить иначе.
Сперва надеялась понять, зачем Природа повторила меня снова, но  ответ на это вопрос явно не лежал в прошлом. В итоге, решила вернуться к мемуарам когда-нибудь позже. Возможно, желание ещё придёт.
Уютное одиночество прервал звонок следователя, о котором все успели забыть. Радостно сопя в телефон, толстяк сообщил потрясающую новость: шантажист пойман и готов поведать свою историю. Завтра в полдень. В кабинете 15.

Я вошла в холодную, полупустую комнату. Ни привычных полок, уставленных папками, ни портретов членов правительства, ни графина с водой и двумя стаканами на подносе. За столом расположился пожилой, тучный мужчина. Увидев меня, он даже не удосужился встать. Представился сидя, не подав руки:
  - Алонсо. Я доставил Вам некоторые неприятности. Сегодня готов объясниться. Извинений приносить не намерен. Не хотите присесть? Разговор будет не очень коротким.
  Восточное лицо шантажиста  поразило некоторым несоответствием. Широкий, слегка приплюснутый нос, двухдневная щетина, окаймлявшая крепкие, полные губы и выпуклые глаза. Такому лицу подошли бы тёмные, но они почему-то  оказались светлыми.
Покаяние он начал  с  вопроса, в данной ситуации  абсолютно бессмысленного:.
   —   Как Вы относитесь к женщинам, продающимся за деньги?
  Как я должна относиться к продажным женщинам? А почему я вообще должна к ним как-то относиться? Жизнь построена на товарно-денежных отношениях. Каждый продаёт то, что имеет и то, что находит спрос. В чём проблема? Но похоже, для моего собеседника эта проблема существовала. Он вызвал меня на разговор, обещая сообщить что-то важное. Можно сказать, был обладателем товара, поставив меня в положение покупателя. Законы восточного ранка:  сперва побеседуй со мной, а потом займёмся делами. Ничего не поделаешь. Придётся беседовать. Не знаю, что он хотел  услышать, но я предпочла ответу встречный вопрос:
  — А как Вы относитесь к молодым, плохо обеспеченным женщинам, выходящим замуж за богатых, старых мужчин?
Плотные, мясистые губы собеседника скривились в презрительную скобу. Ответ не заставил себя  ждать:
 — Чувствуется воспитание, не признающее веры в Бога. Брак есть брак, а проституция есть проституция! Или Вы не видите разницы?
Меня обозлила эта извечная апелляция к ни в чём не повинному Богу. Каждый считает, что несчастный старик разделяет именно его мнение. Рискуя не получить обещанный товар, ехидно возразила:
  — Безусловно разница велика. В первом случае речь идёт о долгосрочном договоре обмена тела на деньги, а во втором — об одноразовой услуге.
Закончив фразу, вызывающе уткнулась в выпуклые  голубые бляшки, готовясь отразить очередное хамство. Но они почему-то загрустили и метнулись в сторону. Похоже, мой ответ попал в резонанс с сомнениями, терзавшими этого пожилого, некрасивого мужчину бесконечными, чёрными ночами.
   Пытаясь унять дрожание пальцев, он сплёл из в замок. Я разглядывала  искривлённые артритом верхние фаланги, нервно сомкнувшиеся в решётку, напоминавшую  старый, покосившийся забор. Собравшись с мыслями, он решился на новый вопрос:
  — А что вы думаете о мужчинах, покупающих эти услуги? Кто из двоих более безнравственен; покупающий или продающий?
Господи, зачем он морочит мне голову этими  вопросами! Откуда мне знать.
  —  О какой нравственности Вы говорите? Сделка заключается обоими сторонами добровольно. Вспомните Фауста. Кто был более безнравственен — доктор Фауст или Мефистофель?

Собеседник метнул в меня голубым всполохом и снова спрятался за опухшими веками:
     –    Сеньора, Вы рациональны до грубости.  Брак по расчёту — это не сделка. Это...
Он осёкся, расцепил пальцы и принялся теребить покрытый прожилками нос. Я, спеша прекратить бесполезный спор, снова пошла в атаку:
    — А по-моему,  обычная сделка. Каждая сторона, получая желаемое, обязуется  выполнять  определённые условия. Муж обеспечивает жене финансовый комфорт, жена — уважение и супружеские обязанности. Всё честно.
Сеньор Алонсо растеряно моргнул выцветшими, короткими ресницами, почесал неухоженную щетину и, вытянув шею, приблизился ко мне.  В нос ударила смесь перегара и дорогой туалетной воды. Голос зазвучал хрипло и раздражённо:
   —  Вы или ничего не поняли, или просто издеваетесь надо мной. Мужчина предлагает не только деньги. Он отдаёт женщине свою душу, свою любовь. Неужели это так трудно понять?
Запах вызвал приступ тошноты. Когда-то мой нос, вымуштрованный многолетней работой в доме для престарелых, очерствел и потерял чувствительность. За последний год, отдохнув от перегрузок, он опять научился реагировать на запахи. Как новорожденный, жадно впитывал нюансы окружающего мира, проявляя при этом невероятную капризность. Я увеличила дистанцию, откинувшись на спинку стула, но побороть раздражение не смогла. Мой ответ прозвучал ещё более провокационно:
   —    А что, если жена ни души, ни любви не заказывала? Может ей нужны  только деньги? На рынке Вы тоже покупаете, что хотите, а не то, что пытается всучить продавец. Поймите, безнравственен не договор, а его нарушение. К примеру жена, не прожив с мужем и года, подаёт на развод и отсуживает половину  имущества. Или муж, сказав, что нуждается лишь в уважении, ежедневно терроризирует  жену за нелюбовь. Вплоть до рукоприкладства.

При этих словах артритные руки предательски скользнули под стол. Похоже, я попала в точку,  и это раздосадовало  ещё больше.  Он пригласил меня на беседу, обещав объяснить причину слежки и шантажа. Заманил, помахав котом в мешке. Судя по всему, в этом мешке вместе с котом прячется ещё и женщина. Но меня не интересует женщина. Я пришла за  котом.
Но сеньор шантажист не собирался сдаваться. Ему во что бы то ни стало хотелось отвоевать роль жертвы. Не столько передо мной, сколько перед самим собой. А мне не хотелось его оправдывать. Уж больно достал   своими погаными выходками. 
Сложив руки на груди в позе Наполеона, я приготовилась к новому выпаду. Но в отличие от меня бедолага искал не сражений, а жалости. Просительно посмотрев мне в глаза, грустно протянул:
  —   Мужчина решается на этот шаг, потому что у него остаётся надежда: жена привыкнет к нему и полюбит. Но у неё тоже есть  надежда...  он вовремя помрёт, оставив её молодой, богатой вдовой.  В этом вся моральная разница. И больше ни в чём.   
  Сеньор Алонсо  замолчал и тоже отошёл на дистанцию — откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. После короткой паузы его голос прозвучал неожиданно  сухо и по-деловому:            
   — Ладно, я обещал  чистосердечное признание. Постараюсь уложиться в пятнадцать минут. Если не будете перебивать. Короче, история была такова:
   —  Я являюсь владельцем серьёзной строительной фирмы. Лет двенадцать назад ко мне поступила на работу молодая практикантка. Совершенно уникальная девушка. Красавица, умница, ответственная и при этом... огонь в глазах и грация молодой лани. Естественно я, пожилой, убеждённый холостяк, умудрился тут же влюбиться. Начал засыпать дорогими подарками, приглашениями в изысканные рестораны и всё такое прочее. Барышня принимала  золотой дождь весьма благосклонно. И я решился сделать ей предложение. Оно её, надо заметить, не удивило.  Ответила почти согласием, но с одним условием: в качестве свадебного подарка хочет получить от меня дом. И не просто дом. А вполне конкретный. В ближайший выходной мы поехали на смотрины. Вы, наверное, уже догадались, что она хотела в подарок.  Совершенно верно.  Замок Альваресов. Тогда его ещё занимал краеведческий музей. Франческа, так звали мою невесту, водила меня по залам, восхищённо выглядывала в окна, гладила руками колоны. Короче, была совершенно очевидно влюблена в каждый камушек.
   В одном из залов подвела к застеклённой витрине и показала четыре карандашных рисунка: красивая, ещё молодая женщина, похожая на Вас, и две очаровательные девушки в разных позах.  Одна из них удивительно напоминала мою Франческу. А ещё, но уже в другом зале, моя восхитительная невеста, слегка покраснев, указала на портрет молодого, изысканно одетого мужчины. Он был довольно хорош собой, но какой-то, я бы сказал... то ли капризный, то ли надломленный. Это и был Ваш знаменитый Филипп де Альварес. Правда имени там не стояло. Картина называлась « Портрет молодого мужчины».
  На обратном пути Франческа рассказала историю этого семейства.  Оказывается её бабушка занималась переводом дневников, и девочка с детства вбила себе в голову, что когда-нибудь обязательно вернёт  фамильное достояние. Чуть позже она познакомила меня с «Дамами в шляпах».  Единственно, чего моя невеста панически боялась — это Вашего приезда,  обещанного в дневниках.  Считала, Вы тут же кинетесь отбивать у неё замок.
   План приобретения собственности созрел очень быстро. Я подкупил экспертную комиссию, которая признала здание аварийно опасным. Музей был спешно закрыт и эвакуирован. Естественно, ни кто из этих людей не видел меня в лицо и не знал по фамилии. Всё делалось через подставных лиц.
Следующий шаг был тоже очень прост. Моя фирма выкупает по дешёвке руину и производит ремонт. Здание становится имуществом фирмы. После чего я  передариваю его жене.
  Всё было уже намази, но в тот год, как вы помните, разразился финансовый кризис. Я практически  разорился. Покупка здания оказалась не по силам. Пришлось отложить вторую половину плана до лучших времён.
   Пользуясь Вашей терминологией, я первым нарушил договор. Франческа незамедлительно последовала моему примеру, отложив «на потом» рождение детей и супружескую верность. Последующие годы прошли как в тумане. Работа по восстановлению фирмы... по двадцать часов в сутки вперемешку с бесконечными семейными скандалами.
Пол года назад я вернул свой имидж и почти собрал необходимые средства. Осталось лишь завершить два текущих договора. И тут появляетесь Вы.
  Не сдержав обещание, я разразилась вопросом:
   —  Но откуда вы узнали о моём приезде?
Сеньор Алонсо взглянул на меня, как на полную идиотку.
  — Глупый вопрос. Мы оба боялись Вашего приезда и следили за этой нелепой голубятней. Простите. Не хотел обижать Ваш домик у моря. По-своему, очень уютное местечко. Короче. Маклер находился у меня под контролем. Он тут же сообщил о клиентке, купившей дом. Даже показал Вашу фотографию.
Собеседник предупреждающе поднял руку, предвосхищая очередной вопрос.
  — Сами попросили  сфотографировать Вас рядом с покупкой. Он и сфотографировал. Один раз для Вас, а другой — для меня.
Я вспомнила, что действительно хотела сделать несколько фотографий для своих девочек, но у моего мобильника сел аккумулятор. Маклер любезно предложил свои услуги, а потом переслал  снимки по электронной почте.
Самодовольно улыбнувшись, шантажист продолжил рассказ:
  —  Поначалу  Вы вели себя тихо и нашим планам не мешали, но затем нелёгкая понесла Вас зачем-то в музей. Служительница рассказывала, вы с подругой раскудахтались у портретов как курицы, снёсшие одно золотое яйцо на двоих. Это было смешно, но не опасно. Время работало на меня. Неприятности начались с момента, когда Вы познакомились с художником. Франческа знала его серию « Грёзы» и считала, он тоже как-то причастен к этой истории. Тогда она и предложила вашу группу пугнуть.
Лицо рассказчика потеплело и размякло, а хрипловатый голос окрасился сентиментальностью:
  —  Вообще эти месяцы были лучшими в нашей семейной жизни. Мы превратились в единое  целое: обсуждали, планировали, радовались успехам. Жена оказалась на редкость энергичной и изобретательной. Она решила общаться с вами на языке дневников.
 Алонсо замолчал, мысленно проживая уже в который раз лучшие дни своей жизни. Минуту спустя солнечные лучи, осветившие его размягчённое  лицо,  вытеснились чёрно-лиловой, грозовой тучей. Судорожно сглотнув остатки благости, предприниматель вернулся в привычное, раздражённое состояние:
 —  Дальнейшее известно. Я нанял человека, порезавшего картину крестом на щеке. С удовольствием наблюдал,  как вы взбаламутились и втроём затаились в голубятне, гадая, что бы это могло значить и где подстерегает опасность. Даже свои сигареты Вы поглощали тайком, спрятавшись за углом дома.
Рот мерзавца ощерился, выставив желтоватые, неровные зубы. А я размышляла о несовпадении человеческих миров во времени и пространстве. В ту неделю они, потешаясь над нами,  строили свою семью в настоящем, а мы, ничего не зная о них,  воссоздавали свою семью из прошлого.
Решив, что пристыдил меня не достаточно,  Алонсо  продолжил откровения в том же ключе:
  —  Мы очень веселились в Аэропорту, провожая Вас в Париж. Франческа, сияя глазами, говорила: «Вытравили лисицу из норки. Пусть носится по Парижу в поисках наследства второй любительницы шляп».
 Пока самодовольный придурок демонстрировал частокол неухоженных зубов,  я опять углубилась в размышления о параллельных мирах. Кот Базилио и лиса Алиса радовались сплетённой  интриге, представляя меня шныряющей по Парижу в поисках наследства,  а я радовалась своим литературным успехам и шныряла с Марьяной по магазинам в поисках экстравагантных тряпок.
Сеньор Алонсо думал, что играет со мной, как кот с незадачливым мышонком, но я терпеливо ждала конца истории. Ведь в итоге именно он потерпел  поражение. Иначе  не сидел бы сейчас со мной, куражась и набивая  цену:
 —  Не буду перечислять каждый шаг в отдельности, ведь эту партию мы разыгрывали вместе. Вскоре после Вашего возвращения из Парижа, мы отправили к Альмиресу  так называемого сына психопата. Его задача была очень простой — убедить что существует ещё одна наследница, ещё одна « Дама в шляпе», то есть пустить конкурирующую группу по ложному следу.  Всё было бы замечательно, мы вполне укладывались в сроки, но тут, чёрт бы его побрал, появился на сцене архитектор, неугомонный Фернандо, и всё покатилось по наклонной плоскости. Он вышел на замок Альваресов и открыл кампанию по сбору средств на его восстановление. Было ясно, ни кто из вас не собирался выкупать  руину, но, не зная, что творите, вы набивали ей цену.  Моя конструкция рушилась, как Вавилонская башня. Дальше вы вредили мне всё активнее. Опубликовали дневники, притащили откуда-то педераста режиссёра и создали шумиху в прессе. Франческа ещё не теряла надежды, но я понимал, что даже, если  и получу подряд на ремонт здания, выкупить его в свою собственность уже не удастся. Оно становилось достоянием истории.
Но жена уже не могла остановиться. Она решила шпионить за ходом событий изнутри. Устроилась на студию какой-то там ассистенткой, информируя меня о ходе съёмок. Возможно, надеялась,  всё развалится ещё до того, как фильм выйдет на экран. Вы её естественно не приметили. Общались исключительно с верхним эшелоном. В один, далеко не прекрасный день, Франческа   рассказала, как Гвидон опроверг мою экспертизу.
 Я вторично нарушила обет молчания. Откуда она могла  знать, если во время этой сцены кроме нас троих в помещении  ни кого на было?
Сеньор Алонсо замолчал. Буквально на глазах его лицо, за секунду до этого самодовольное и крепкощёкое, оседало, старело и покрывалось свинцовым налётом, а голос, ответивший на вопрос, принадлежал тяжелобольному, доживающему последние часы старику:
  — Ей рассказал об этом Марчелло. По-видимому с этого у них всё и началось. Короче, после        окончания съёмок она уехала вместе с артистом. Бросила меня, как ненужную, старую тряпку.
 Опустив голову, что бы скрыть выступившие на глазах слёзы, старик, мужественно довёл рассказ до конца:
   – Я понял только потом...  девочка, начитавшись сентиментальных романов, влюбилась в главного героя этой истории, в графа Филиппа де Альвареса. Так же, как и её прародительница Франческа. Но для первой он был недоступен, так как был «лучшим в мире отцом», а для второй...  потому, что давно умер. Этот замок стал для моей жены символом. Поселиться в стенах, хранящих  запах любимого, стоять у окна, у которого когда-то стоял он, прикоснуться руками к слабым следам его жизни. А потом появился артист, воплотивший в жизнь её героя.  Он стал для неё живым, реальным Филиппом. И это оказалось в тысячу раз важнее каменного истукана. Вот такая история.
 Я больше не злились на несчастного шантажиста. Вздрагивающие, серые щёки, искривлённые артритом пальцы и тусклые глаза с покрасневшими веками вызывали жалость. Вспомнилось начало разговора: кто более безнравственен — покупающий или продающий? Кто жертва? Может  тот, кто остался ни с чем?
Переждав несколько минут, я задала мучивший меня вопрос:
   — Но как удалось следователю раскопать эту историю?
Забавно, но несмотря на искреннюю печаль, обманутый муж вновь засветился гордостью:
   — Глупости. Он никогда бы не докопался. Всё было мастерски скроено и сшито. Я сам пришёл к нему после того, как перевёл накопленные деньги в фонд охраны памятников искусства. Ваш Фернандо хотел восстановить замок, пусть этим и занимается. Мне он больше не интересен. Если вашему педерасту удастся создать бестселлер, получится отменный туристский аттракцион.  Как говорится, Бог в помощь.
Сеньор Алонсо тяжело поднялся со стула и, не попрощавшись, покинул помещение, практически столкнувшись  со следователем. Похоже, тот подслушивал под дверьми.
Ни мало не смутившись, бегемот плюхнулся на освободившийся стул. Его интересовало только одно: буду ли я настаивать на судебном разбирательстве.
От суда я отказалась. Поблагодарила толстяка за успешно завершённое расследование и распрощалась. В надежде, что  на всегда.

Вечером собрала у себя «совещание четырёх». Новость того заслуживала. Рики и Фернандо, влюблённые друг в друга пуще прежнего,  водрузили на стол целую корзину деликатесов. Эстебан, выгружая из сумки   коллекцию вина от сеньора Гомеса, пошутил:
  - Чувствую, цена на него скоро резко поднимется. Надо запасаться, пока не поздно.
Внешне всё было, как всегда, только Эстебан выглядел иначе. За две недели, прошедшие с нашей встречи в кафе, он побледнел и осунулся. Но дело не в этом. Вирусный грипп никого не красит. Но  почему глаза стали такими тусклыми? Неужели, едва избавившись от неугомонного предка, он нагрузил на себя новую ношу?
Историю шантажиста публика выслушала в полном молчании. Похоже,  обманутый муж пробудил жалость не только во мне  Первым опомнился Фернандо. Протерев очки, задумчиво произнёс:
  - Что ж, эта барышня пришла снова не напрасно . Настигла свою мечту.
Щека Эстабана  дёрнулась и съехала чуть-чуть набок. Упрямо склонившись над столом,   бросил в пространство:
  - Стоило ради этого  рождаться заново?
Фернандо, игнорируя всполох иронии, искренне удивился:
  - А для чего ещё? Что бы осчастливить человечество?
Эстебан растерянно взглянул на меня. Будто искал защиты. Провёл пальцами по гранёной ножке бокала и, пожав плечами, усмехнулся:
  - Ради этого уж точно не стоило. Всё правильно.

Ещё некоторое время мы с Рикой пытались оживить разговор, но напряжение, повисшее в воздухе, сводило наши усилия на нет. Внезапно Фернандо вспомнил, что перед уходом  не выключил стиральную машину и они заспешили домой. 

Проводив гостей, я вернулась на  место. Эстебан раскачивал полупустой бокал, наблюдая за вспышками света в рубиновой жидкости. Его состояние вызывало  тревогу. Перегнувшись через стол, я  положила ладони на его запястья:
  - Что с тобой?  Что-то не так?
Он оставил в покое бокал, поднял на меня тоскующие, покрасневшие глаза и виновато произнёс:
  - Прости, никак не мог решиться. Всё не так. Вроде сбросил груз, а в душе образовалась полная пустота. Никак не могу начать жить своей жизнью. И потом...
 Наступила мучительно долгая пауза. Постепенно собравшись с мыслями  он откашлялся и продолжил:
  - Занимаясь последней экспертизой, мы с партнёром поняли, что пресытились европейской культурой. Короче, решили совершить путешествие в часть света, которую знаем только по книгам и телевизионным передачам. Не туристскую поездку, а индивидуальную, искусствоведческую. Индия, Непал, Пакистан. Хотим провести пару месяцев в Гималаях. Полечить души. Можешь меня понять?
Могла ли я понять внезапно вспыхнувшую охоту к перемене мест? Не могла. Новые впечатления  на короткое время отвлекут от пустоты, но не заполнят её.  С другой стороны...  кто я ему, что бы возражать?
 После признания  гостю явно полегчало. Лицо ожило и он с любопытством уставился на висевшую у меня на шее малахитовую брошку.
   Сегодня  я специально надела чёрный джемпер, а прабабушкин антиквариат подвесила как кулон, пропустив под замок тонкую золотую цепочку.
 Переводя взгляд с брошки на Колобка, Эстебан восхищённо произнёс:
  - Ювелир был действительно очень талантлив. Потрясающие пропорции. Рядом с его утончённой аристократкой, моя змейка похожа... на раскормленного ужа. Эти две вещи не стоит носить одновременно. Контраст слишком заметен.
Он бесконечно долго болтал что-то о цвете камней, а я с тоской думала о его отъезде. От кого он бежит? От себя или от меня?
На очередном повороте мысли Эстебан споткнулся и замолчал. Виновато взглянул на часы, неловко поднялся и направился к двери,  дав понять, что пора знать и честь.
Я, как загипнотизированный кролик, послушно поплелась следом. Не для того, что бы задержать. Куда там! Что бы отпереть дверь.
Уже вступив за порог Эстебан неожиданно остановился, вернулся на середину комнаты и,  обхватив мои плечи, резко  притянул к себе. А я... умирая от нежности и желания,    впервые прижалась к телу   мужчины, с душой которого давно сроднилась.
В камине треснуло и зашипело отсыревшее полено, а в уши ворвался нелепый упрёк:
  - Господи, где носили тебя черти столько лет ?
Едва ощутимый поцелуй в волосы, короткое: « Я буду  писать... иногда».
Урчание мотора, взвизг шин, прощальное подмигивание фар и...  пустота.

                Глава 12



Время потекло вяло и неохотно. Я пыталась писать дневник, но по-прежнему, заскучав после первых двух строк, откладывала в сторону. Единственным развлечением стали регулярные звонки Бенито. Мы часами разговаривали по скайпу. Как правило, речь шла о психологичесих трактовках отдельных эпизодов. То ли он не вполне доверял своему чутью,  то ли, переругавшись с Педро, нуждался в собеседнике и готов был часами обсасывать мельчайшие нюансы и оттенки  мотивов поведения своих героев..
Письма от Эстебана приходили редко. Он описывал маршрут передвижения по Непалу, особо впечатлившие достопримечательности, присылал фотографии и зарисовки. Вчитываясь в его путевые заметки,  пыталась нащупать между строк истинные чувства автора, но строчки казались покрытыми чувствонепроницаемой плёнкой. Их холодность говорила сама за себя. Большой радости от путешествия Эстабан не получал. А  значит,  скоро пресытится  и вернётся домой.

   В один прекрасный день позвонила Соня и весело сообщила о своём приезде. Её муж Хельмуд укатил в двухнедельный круиз с дочерью, а она, якобы облегчённо вздохнув, тут же приобрела билет в Испанию.
   Мы не виделись с Сонечкой почти год. В Аэропорту я с нетерпением высматривала в толпе красавицу – победительницу, а наткнулась на унылое личико дочери, неохотно переставляющей ноги, обутые в повидавшие виды кроссовки. Очевидно,  отправляясь в путешествие, она натянула первую попавшуюся в руки одежду.
Мы погрузили в машину её скромный багаж и покатили по вьющемуся вдоль горы серпантину. В дороге она немного оживилась. Ещё бы! Весна в Испании! Отдохнувшая за зиму природа,  взорвалась  фейерверком красок. Даже старые деревянные заборы, заразившись всеобщим энтузиазмом, разукрасили себя сочными ветками и ароматными цветами. Постоянно сменяющие друг друга пейзажи и бьющееся в окно море разгладили печальные складочки в уголках дочкиных губ и даже заставили пару раз улыбнуться.
Мой нелепый дом вызвал у неё бурю восторга, а обед, приготовленнй по Рикиному рецепту вернул утраченный блеск тёмно-синим глазам, увенчанным причудливо изогнувшимися бровями.
Чуть позже, прихватив бутылку вина из коллекции сеньора Гомеса, мы уютно расположились в креслах, закурили  по сигарете и занялись проблемами,  омрачившими её душу. Как оказалось,  семейная жизнь зашла в тупик.
    О беде, случившейся с Хельмудом много лет назад, Сонечка рассказывала мне вскоре после их знакомства. Когда-то у него было двое детей. Сын и дочь. Мальчику едва исполнилось шестнадцать, когда он попал в дурную компанию и подсел на наркотики. Как раз в то время отец  организовывал стоматологический праксис, пропадал целыми днями на работе, стремясь достойно обеспечить семью. Мать совмещала ведение образцового домашнего хозяйства со всевозможными развлечениями, принятыми в их кругу: гольф, теннис, кофепития с подругами и всё прочее. Короче, мальчик, едва опробовав ядовитого зелья,  умер от его передозировки.
Хельмуд винил в случившемся жену. Считал, уделяй она детям больше внимания, не просмотрела бы дурных знакомств сына.  Она, естественно, во всём винила мужа, который по её мнению, детьми вообще не занимался. Вскоре после трагической смерти мальчика супруги разошлись.  Десятилетняя дочь, относительно легко справившаяся со смертью брата,  не смогла ни понять, ни простить  ухода отца.
Сейчас девушке почти двадцать. Избалованная, своевольная барышня  научилась с годами профитировать на чувстве вины родителей.  Несчастный Хельмуд понимал, что потворствуя  её капризам, окончательно развращает и без того эгоистичную  дочь, но не находил в себе  мужества ей перечить. Страх потерять второго ребёнка сильнее разума.
На его повторную женитьбу девочка отреагировала шквалом упрёков и ультиматумов: во-первых, не желает слышать о  новой жене, а во-вторых, если он позволит этой мерзавке произвести на свет хотя бы одного  «ублюдка», то о дочери   может  на всегда забыть.
 Сделав Соне предложение, Хельмуд посвятил её в эту историю и поставил единственное условие: детей у них  быть не должно. Три года назад моя дочка, не ведая что творит, согласилась на этот договор, а теперь страдает от бездетности и одиночества.
  - Понимаешь, я вроде и замужем, а на самом деле –  одиночка. Сейчас он уехал с дочерью на две недели в отпуск, хотя мог бы его и поделить между нами. Неделю с ней, неделю со мной. В его бывшей семье постоянно что-то празднуется:  дни рожденья, свадьбы, крестины и юбилеи. Девица без конца требует его внимания. То у неё тенисный турнир, то соревнования по конному спорту, то ещё что-то, на чём он обязан присутствовать. Рождество, Новый год Хельмут проводит с ними. Даже свой день рожденья  справляет сперва с дочерью, а значит и с бывшей женой,  и только пару дней спустя со мной.
Вытерев набежавшие на глаза слёзы, Сонечка продолжила  жалобы:
  - Я с ужасом представляю свою старость. Его дочь выйдет замуж, народит ему внуков, и умилённый дедушка будет проводить большую часть времени там, а я, как преданная Сольвейг, останусь сидеть на краю  его жизни и терпеливо ждать, когда вечно занятый  делами Пер Гюнт изволит уделить мне пару минут своего драгоценного времени.
Я слушала её историю молча, пытаясь понять, как мою своевольную дочь угораздило принять такое предложение.
Сонечка, как в детстве, уткнулась в меня упрямым взглядом и чётко пояснила:
  - Я всю жизнь чувствовала себя генетическим отбросом. Хельмуд – первый человек, научивший меня относиться к себе с уважением. С первого момента знакомства и до сих пор я для него не только умная, красивая и единственно желанная женщина, но и талантливый, надёжный партнёр по работе. А он для меня – лучший в мире муж и ... любовник. Не могу представить рядом с собой другого мужчину.
Эти слова напомнили  о тоскливых годах сониной  юности.  Много лет подряд мой одинокий ребёнок врачевал свою боль, как мог, а у меня, матери и профессионального психолога, не хватало ума понять, что с ней происходит на самом деле.  В душе опять засаднила старая рана – сплав жалости к ней и отвращения к себе. Неужели эта болезнь неизлечима? Или в Соне  сработал условный рефлекс? Рано или поздно, но дёрнуть марионетку за привычную верёвочку? Поборов всплеск эмоций, как можно спокойней спросила:
  - То есть заключая договор, ты не страшилась бездетности?
Соня заёрзала в кресле, одарив меня виноватым взглядом. Поняла бесстыдница, что по привычке пустила в ход запрещённый приём. Собралась с мыслями и продолжила взрослым, чуть хрипловатям голосом:
  - Я не представляла во что это выльется. Не думала, что  девица собралась бороться со мной не на жизнь, а на смерть. Надеялась, через пару лет повзрослеет, влюбится в какого-нибудь парня, заживёт своей жизнью и оставит отца в покое. А ещё надеялась, со временем  он сам захочет иметь полноценную семью. Как видишь, мои надежды не оправдались.
  Вспомнились недавние признания  шантажиста. Заключая с женой договор о « купле- продаже», он тоже надеялся на его невыполнение. А потом мучался вопросом: кто более безнравственен — покупающий или продающий?  Но... Отогнав неуместные воспоминания, просто спросила о дальнейших планах.
  - У меня два выхода. Либо я развожусь, меняю работу, снимаю квартиру, нахожу подходящего мужика и рожаю от него ребёнка, либо... принимаю всё, как есть и готовлю себя к одинокой старости на запасных рельсах.
Да уж, вторая картина выглядела совсем неприглядно. Невольно опять перед глазами возник шантажист. Он спрашивал, кто жертва. Тогда я сказала: « Жертва тот, кто остаётся ни с чем». В данном случае с пустыми руками оставалась моя дочь, и это не справедливо.
Надо же, как похоже сложились судьбы моих девочек. Выходили замуж по любви, но обоих жизнь поставила перед выбором: бездетность или ребёнок от нелюбимого мужчины. Разница лишь в том, что у одной муж не может, а у другой... не хочет.
Что тут можно сказать? Обида и злость – плохие советчики. Нужно переждать, успокоиться, насытиться положительными эмоциями, а потом решать.
Мы наметили план развлечений на две недели,  что бы ни одной свободной минуты не оставалось  для уныния и  тоски.
  Побывали в Кордобе, Гранаде, Альхамбре. Провели целый день в керамическом городе, навестили замок Альваресов и портреты « Дам в шляпах».
К моему удивлению, Сонечка, убеждённая реалистка, активно вступила в общение с предками, выискивая тайные взаимосвязи и мистические повторения. Искренне сожалела, что не смогла познакомиться с Эстебаном. Правда утешилась мыслями, что прилетит  снова, как только художник вернётся из турне.
К своей проблеме дочь вернулась только в последний вечер. На этот раз она не жаловалась и не спрашивала совета. Похоже, нашла решение и успокоилась. Голос звучал вполне жизнерадостно:
  - Я рада, что прилетела сюда. Ты, как всегда, поставила мою замороченную голову на место. Во всяком случае поняла: теперь мы с Верой несём ответственность за цепочку повторяемости. Поэтому... обязательно рожу ребёнка... а лучше двоих. Не важно от кого, потому как в нашем роду за эту традицию отвечают женщины. Мужчины, кто бы они ни были, не имеют значения. Выбор был  всегда абсолютно случайным. Ты согласна?
Естественно, я была согласна.  Хельмуд имеет полное право управлять своей жизнью, а Соня своей. Даже, если три года назад дала слово. Договор, добровольно заключённый между двумя людьми, не является пожизненным приговором, не подлежащим обжалованию.
Сонечка ожила и рассиялась всеми ямочками и зубами:
  - Знаешь, что я решила? У меня будет две дочери – Любовь и Надежда, – и забавно сложив изящные ручки на не существующем животе,  важно добавила, –  а я буду называться « их мать София».
Переход к шутке означал отбой: решение принято и тема закрыта. Её забавная мордашка напомнила о прозвище, которое мы  дали ей в детстве, и я ответила в унисон:
  - Или их мать « Сонька – золотая ручка».

На следующий день я отвезла Соню в Аэропорт. Душа ныла, предвкушая подступающее расставание. Соня прижала меня к себе, обдав с детства знакомым ароматом кожи, перемешанным с дорогими французскими духами, помахала на прощание золотой ручкой и скрылась за стеклянной дверью таможни, а я понуро побрела к машине навстречу одинокому вечеру в пустых стенах.
В голове крутились дурацкие мысли. Все наши сетования на жизнь начинаются с фразы: « Я надеялась, что...». Соня надеялась, что со временем муж захочет иметь полноценную семью. Хельмуд надеялся,  Соне, обделённой в детстве  уважением и похвалами, с лихвой хватит  его восхищения и любви.
Его дочь надеялась, что родители одумаюся и сойдутся снова, а тут не ведомо откуда появилась эта чужая женщина...
Шантажист надеялся, что жена сумеет его полюбить, а она надеялась, что он сообразит вовремя помереть.
Ох уж эти надежды! Мы  ждём от ближних понимания и альтруизма, а они... они ждут того же  от нас. Ну и как с этим быть? Ни на что не надеяться и ни о чём не мечтать?



Прошло пару месяцев. Реставрация замка Альваресов шла полным ходом. Бурная журналистская деятельность Рики с одной стороны и своевременная реклама готовящегося к прокату фильму, снятого режиссёром Бенито Сьеррой, с другой стороны привлекла внимание общественности. Несколько местных предпринимателей инвестировали в проект приличнае суммы, так что денег должно было хватить не только  на замок, но и на мавзолей.
 В один из дней моё одиночество нарушил неожиданный телефонный звонок. После секундного молчания  в трубке раздался мужской голос:
  - Говорит сеньор Алонсо...
Судя по затянувшейся паузе, звонивший понял,  я мучительно соображаю, кто это может быть. Усмехнувшись, он представился точнее:
  - Вы знаете меня под кодовым названием шантажист. Только не вешайте трубку. Мне от Вас ничего не нужно. Наоборот. Хочу кое-что предложить. У меня остались кое-какие экспонаты из разорённого музея. Если хотите,  могу подвезти?
Через пару часов гость уже стоял на пороге с небольшим портфелем и свёртком подмышкой.
 С  последней встречи сеньор Алонсо здорово изменился. Вымытый, элегантно одетый, вполне ухоженный и уверенный в себе.  Галантно поклонившись, он  спросил разрешения пройти в дом и, без лишнего многословия, объяснил причину неожиданного визита:
  - Тут остались некоторые вещи, по моей инициативе « потерявшиеся» при эвакуации музея. Их очень хотела получить... бывшая жена.  Мне они не нужны, а Вас могут заинтересовать.
Гость вытащил из портфеля конверт:
  - Посмотрите потом. Некоторые рисунки. Один из этой серии вы с Альмиресом нашли впоследствии в куче мусора. А это,  – он  протянул завёрнутый в газету рулон,  –  тут предполагаемый портрет графа. Сами понимаете, охоты любоваться этим субъектом у меня нет. 
Небрежно бросил свёрток на край стола и огляделся по сторонам:
  - А у вас тут совсем не плохо. Я бы сказал, простенько, но уютно.
По тому, как сеньор Алонсо тянул время, я заключила, что сюрпризы ещё не исчерпаны. Что ещё у него в прикупе?
   Выдержав обязательную в любой постановке паузу, он перешёл к допросу:
  - Как продвигается реставрация?  Видел, ремонтные работы фасада и крыши уже начались. А что планируется дальше?
У меня не было оснований держать строительные планы в секрете. Ход работ подробно обсуждался  местной прессой, и  помешать шантажист уже не мог. Ответила, равнодушно, как о решённой проблеме:
  - Вы, думаю, читали об основных направлениях. На следующем этапе планируется по возможности достоверно восстановить внутренний интерьер. После многочисленных перестроек трудно представить первоначальное расположение комнат.  Параллельно  ведутся работы по восстановлению мавзолея. Благодаря Вашему взносу, денег хватит и на него.
Сеньор Алонсо нетерпеливо отмахнулся:
  - Что касается мавзолея, для опытного архитектора это не сложно. По описанию, он был маленькой копией основного здания. Фундамент сохранился, значит размеры и расположение известны. Остальное — дело техники. А вот с внутренним интерьером я мог бы помочь.
Предложение  застало меня врасплох.  «Подарками» просто так не разбрасываются. Копируя деловых женщин из современных детективов, высокомерно поинтересовалась:
  - И что хотите  взамен?
Коммерсант усмехнулся и покачал головой:
  - Ничего. Это плата за услугу, которая уже оказана.  Яд, обильно вылитый на меня во время прошлого разговора, оказался сильнодействующим лекарством. Было над чем подумать. Во всяком случае он помог достаточно быстро выйти из запоя и подняться на ноги.  Без него излечение продлилось бы значительно дольше. Итак, принимаете помощь?
Я благосклонно протянула  открытые ладони.
Сеньор Алонсо порылся в портфеле и достал второй конверт:
  - Планируя реставрацию, я столкнулся с той же проблемой. Потом стал рассуждать. Вряд ли люди, получавшие особняк во временное пользование, инвестировали деньги в серьёзную перестройку. Скорее всего меняли мебель, обивку стен и прочие предметы интерьера. Предпоследний владелец, институт благородных девиц —  вообще нищая организация, существовавшая за счёт пожертвований. Единственно, что они могли изменить, это разделить просторные помещения на маленькие дортуары для воспитанниц, возведя тонкие, временные  перегородки. Дальше в здание въезжает лазарет. Сами понимаете, во время войны не до строительства. В лучшем случае переделали некоторые дортуары  в многоместные палаты для раненых. Короче, двенадцать лет назад мне удалось раздобыть план, по которому институт возводил временные стены. Если их убрать, останутся внутренние помещения в первозданном состоянии.
Коммерсант водрузил второй конверт рядом с портретом графа и облизнул пересохшие губы. Он держался с достоинством, но глаза страдали.
Вернувшись с кухни со свежезаваренным  кофе, я решилась на интимный вопрос: слышал ли он что-нибудь о бывшей жене.
  С наслаждением отпив пару глотков, гость равнодушно, будто речь шла о погоде, произнёс:
  - Слышал. От своего адвоката. Хочу как можно скорее покончить с формальностями. Имею в виду развод. Раньше, чем эта пара  успеет разбежаться.
  Я тоже предполагала, что любовь этой пары не долговечна, но хотелось услышать  суждение второго арбитра.
Поставив чашку на стол, сеньор Алонсо пояснил:
  - Вы достаточно насмотрелись на Марчелло, а я — на Франческу. Два капризных, избалованных ребёнка. Каждый слышит только себя. Через пару месяцев, максимум через год любовная эйфория улетучится, и они разбегутся, ненавидя и презирая друг друга. Марчелло — артист, то есть по сути своей — виртуоз показательных выступлений. Таких не хватает на длинные дистанции. Да и Франческа... она тоже актриса в своём роде.
 Надо же! Внешне простоватый мужик, а такая проницательность! « Виртуоз показательных выступлений»  — фраза, сказанная Эстебаном о Филиппе, но к Марчелло она подходит ещё больше. По приезде на студию — элегантный и обаятельный. На съёмках — капризный и желчный, а на прощальном банкете снова безукоризненный супермен.  Всё правильно. Чемпион стометровок. Несмотря на проклюнувшееся уважение к собеседнику, всё же не удержалась от привычной иронии:
  -  Но зачем тогда разводиться, если  знаете, что жена скоро вернётся с повинной?
Сеньор Алонсо, устремив в мою сторону искривлённый артритом указательный палец, досадливо  пробурчал:
  - Вы производите впечатление не глупой женщины, но так ничего и не поняли. Да, я романтик в душе. Да,  ради любимой женщины готов совершать изрядные пакости, но... я живой человек и никому не позволю себя унижать. Предать меня можно только один раз. Даже если она приползёт на четвереньках, босая и уничтоженная, я дам ей денег... много денег и выставлю за порог.
Короткая, раскалённая эмоциями речь, утомила оратора. Он вновь облизнул пересохшие губы и попросил  воды. Опрокинув в себя полный стакан, успокоился и продолжил размышления вслух:
  - Но Франческа не приползёт. Она мой характер знает. А вот подсыпать щепотку яда в бокал с вином... с неё станется. Пока мы женаты, она — законная наследница. А я хочу пить своё вино спокойно. Потому и спешу с разводом.
Слегка передохнув, осторожный муж ухмыльнулся, продемонстрировав частокол кривоватых зубов, и закончил свои откровения:
  - Это, как понимаете, шутка. Возможно не очень удачная. Она девочка хитрая, но не коварная. Лучше послушайте сплетню о Вашем любимом виноделе, что притеплился вблизи замка. Предчувствуя приток туристов, он уже удвоил количество посадочных мест и достраивает второй киоск для сувениров. Вот кто настоящий предприниматель.
 Я представила хитрую физиономию сеньора Гомеса и рассмеялась:
  - Предстоящая радость со слезами на глазах. Теперь ему придётся днём и ночью держать водопад  включённым. Представляете, какие убытки?
 Алонсо рассмеялся и  в расщелине между губами снова мелькнули крупные, неровные зубы. Вдруг, будто о чём-то вспомнив, он взглянул на часы:
  - Кажется, я заболтался. Хотел заскочить на десять минут, а не заметил, как час пролетел. С Вами легко. Вы баба конечно ядовитая, но не злая. Жаль, что уже закрутились с Альмиресом. Он ведь тоже творческая личность, а значит бегун на короткие дистанции. Мы с Вами подошли бы друг другу гораздо лучше.
Возразить  было нечего. Насчёт творческой личности он попал в яблочко.
Уже выйдя за порог сеньор Алонсо на минуту задержался, разглядывая фасад моего дома. Недовольно покрутил носом и авторитетно заявил:
  - Эти дома у моря очень недолговечны. Влажный, солёный ветер разъедает камень. Их нужно регулярно ремонтировать. Я пришлю Вам своих строителей, — и, уловив испуг, промелькнувший на моей физиономии, добавил: « Не волнуйтесь. В качестве гуманитарной помощи». 
   Ещё раз поклонился и, уверенно переставляя массивные, чуть кривоватые ноги, зашагал к машине.
  Я вернулась домой и с облегчением рухнула в кресло. До чего всё же тяжёлый человек! Настоящий энергетический вампир.
Немного передохнув, занялась подарками. Прежде всего развернула рулон с портретом Филиппа.
 Вряд ли  этого холста касалась  кисть профессионального художника. И тем не менее в нём что-то было. Пожалуй, отношение к модели. На первый взгляд лицо молодого человека казалось очень красивым.  Глаза — отполированные каштаны, обрамлённые густыми ресницами, высокий, гладкий лоб и обильные волнистые волосы до плеч. Рот был тоже хорош. Во всяком случае размер и рисунок чётко прорисованных губ обещали обаятельную улыбку и терпкий вкус поцелуев. К сожалению, первое ощущение гармонии разрушалось широкой  нижней челюстью и тяжёлыми щеками, которые во второй половине жизни сдуваются и обвисают дряблыми складками. Но дело не  в этом. Как выразился сеньор Шантажист, «юноша был довольно хорош собой, но какой-то... то ли капризный, то ли надломленный». Я бы подписалась под  тем  и другим.
   Похоже, автор картины хорошо знал его  и не очень любил. Судя по домашней одежде, портрет не был официальным. Скорее всего постарался кто-то из своих. Неужели Элеонор? Но у неё вроде не было причин не любить Филиппа. Тогда кто? Жаль, что Эстебан прохлаждается в Непале. Он бы разгадал эту шараду.
  Отложив в сторону Филиппа,  вытащила из конверта тоненькую стопочку пожелтевшей от времени бумаги. Сверху лежало три наброска подобных тому, что хранился у меня в шкафу. Те же персонажи, только в других ракурсах, с другим выражением лиц, но явно нарисованные в тот же день и в том же настроении. Симпатия художницы к Марии была очевидна: филигранно выточенное, одухотворённое лицо, губы, приготовившиеся к улыбке,  и рука, придерживающая выбившуюся из причёски прядку волос. Франческу она рисовала жёсткими, отрывистыми, изломанными штрихами, вызывавшими ощущение агрессивной неоднозначности. К графине, в отличие от её дочерей, художница относилась нейтрально-равнодушно. Возможно именно в этом наброске было больше всего портретного сходства.
Четвертый  рисунок оказался вдвое больше других. Я аккуратно развернула согнутый пополам  листок и... встретилась с удивлёнными глазами Эстебана... Мигеля Эстебана де Гардо. Это был именно он,  обернувшийся к рисовавшей его Элеонор. 
 Вот мы и встретилась! Ты очень похож на Ансельмо, и всё же иной. Ах Мигель, Мигель! Не раскаявшийся грешник. Где тебя до сих пор носят  черти?
Неугомонная парочка! Один шныряет по Непалу, другой — по преисподней, а я изнываю от тоски в опостылевших четырёх стенах!
К горлу тугим комком подступила досада. Неужели я, как мои прабабушки, обречена на вечное одиночество? Неужели это и есть суть задуманного природой повторения? Зачем?
Засунула рисунки обратно в конверт и пошла на кухню мыть посуду.  Тщательно оттёрла  чашку, к которой прикасались неопрятные губы шантажиста, и успокоилась. Какая глупость. У меня всё хорошо. Просто проклятый вампир прожёг в душе небольшую энергетическую дырку, вот я и затосковала. Пора позвонить Фернандо и Рики и похвастаться подаренными  планами.

Против моего ожидания,  Фернандо не пришёл от них в восторг. Равнодушно пожав плечами, заявил:
  - То же мне, ценность! Мы  и без него отличили бы капитальные стены от временных перегородок. Хотя... кое что полезное можно из этой информации извлечь.
О рисунках, особенно о  портрете Мигеля де Гардо, рассказывать  не хотелось. Внезапно проснувшийся интерес Эстебана к будисткой культуре не нашёл у практически мыслящей парочки особого понимания, а  поспешный отъезд  вызвал серию иронических замечаний.
В этой связи вспомнилcя рассказ Елены  второй о суде над Пер-Гюнтом на занятих театральной школы. Тогда её друг произнёс  забавную речь в защиту обвиняемого. Смесь невероятной белиберды и романтического цинизма.

  « Поэты, мечтатели, творцы – совершенно особые люди. Они не вмещаются в обычные человеческие рамки. Они живут не здесь, не в нашем суетном мире, а парят над ним. Влекомые фантазией, вдохновением и страстью, они витают в своём иллюзорном, непонятном для нас пространстве. И судить их можно лишь по его законам. 
    Почему я сегодня говорю с Вами об этом, уважаемые дамы и господа?  Да потому, что Пер Гюнт, которого мы  судим по  законам  обыденного мира, на самом деле – поэт и романтик. Творец собственной жизни...   
    Жак сделал многозначительную паузу, давая зрителю возможность осознать всю глубину поднятой  проблемы. Доведя напряжение до высшей точки кипения, он  устремил взгляд туда, где, по его мнению, витали поэты, и продолжил низким, охрипшим от волнения голосом:
     - Творить, жить и надеяться, что где-то на  краю земли, в маленькой лесной избушке нас ждёт самая чистая, самая нежная, самая преданная в мире женщина... наша Сольвейг... - это ли ни воплощение мечты  каждого поэта?»

Что ж, мальчик, ты абсолютно прав. Эстебан – творец и мечтатель, а я –   преданная Сольвейг, или, как говорят мои дочери, Пенелопа, сидящая на мерегу моря и терпеливо ждущая его возвращения.  И это хорошо.

   Последние несколько писем моего Пер-Гюнта звучали обнадёживающе. Он всё меньше восторгался достопримечательностями. Скорее чувствовались усталось и пресыщение. Иногда ещё пытался доказывать преимущества буддийской культуры в ставнении с «выродившейся» европейской, но в этих рассуждениях уже не ощущалось былого задора.
Угасающий энтузиазм предвещал скорое возвращение. Как мы встретимся? Что будет в первый вечер, и что потом? Как сказала недавно Рики : « Главная  беда в том, что мы всё  ещё слишком молоды».  Всё верно. Я молода и опять стою в карауле на пороге надежды.

В то утро я готовилась  к возвращению Эстебана: мыла окна, натирала до зеркального блеска кухонные шкафы и расставляла в них посуду по его вкусу: симметрично и строго по росту. Неожиданно в дверь позвонили. Сердце вздрогнуло и стремительно покатилось вниз.
 Какое разочарование! Всего лишь почтальон с заказным письмом. Расписалась и вскрыла конверт. Некая нотариальная контора, название которой ничего не говорило, просила завтра к десяти утра прибыть по вышеуказанному адресу.
Подобные письма всегда вызывали тревогу, но сейчас, после истории с шантажистом... неужели он подготовил очередную пакость? Или это как-то связано с его разводом? Может не ехать? Не получится. Официальные организации не имеют обыкновения забывать свои приглашения.

Непонятное приглашение насторожило не только меня, но и Рики. Подруга, внешне энергичная и непобедимая, робела при любом столкновении с законодательными органами. Суды, полиция, налоговая инспекция и нотариальные конторы наводили мысли о каких-то забытых, неосознанно совершённых прегрешениях. Больше всего её беспокоило моё варварское обращение с испанской грамматикой. Честно говоря, я бы не возражала против её присутствия, но к сожалению именно в этот день у неё была назначена какая-то важная встреча.  Изрядно запугав меня  историями из жизни близких и дальних знакомых, она решительно постановила:
  - Не вздумай ничего подписывать или давать усного согласия. Пусть выдадут официальные бумаги, а дома мы с Фернандо в них разберёмся. И нечего улыбаться. Поклянись... благополучием своих детей. Если влипнешь в какую-нибудь историю, им же придётся тебя из тюрьмы вытаскивать.
Рики не успокоилась, пока не заставила трижды повторить написанную на бумажке клятву.


  В назначенный день, готовая к сопротивлению до последнего вздоха, переступила порог обозначенной в приглашении конторы.   Незнакомый, подвижный мужчина средних лет пригласил меня в кабинет, указав на кресло у журнального столика. Сам вежливо расположился напротив, сложил руки на коленях и печально опустил голову.  Выдержав положенную паузу, поднял глаза и представился:
  - Вебер, многолетний друг и нотариус сеньора Альмиреса. И теперь... он возложил на меня печальную обязанность... исполнить его последнюю волю... Ансельмо скончался три дня назад... после продолжительной, тяжёлой болезни.
Расплавленные жарой мозги едва шевелились. Что за чушь! Какая болезнь? Ведь он путешествует по Непалу?
Нотариус протянул запечатанный конверт:
  - Он просил передать  это письмо. Я отойду к столу, а Вы почитайте.
Из надорванного конверта на колени выскользнула свёрнутая   вдвое бумажка, исписанная кривыми, скачущими в разные стороны буквами:

     «Милая, прости  за ложь. Думал, она – во спасение, а оказалась – заупокойной. Я не был ни в Непале, ни в Гималаях. Всё это время провёл в клинике. В промежутках, когда становилось лучше, писал тебе письма, изобретая подробности не состоявшегося путешествия.
    Диагноз мне поставили ещё в Америке. Ни с того, ни с сего упал в обморок. При обследовании обнаружилась злокачественная опухоль мозга. Одна из тех, что метазтазируют со скоростью сошедшего с рельс локомотива. Вернувшись домой,  консультировался  у целого ряда светил, и каждый подтвердил смертный приговор. Последний, правда, предложил принять участие в эксперименте. Опробовать на себе новый,  до конца не изученный  метод протоновой атаки на  таких монстров. Весьма тяжёлая процедура со статистикой 15 к 85.  То есть 15 шансов на выживание. Разве этого мало?
  К сожалению, я попал в оставшиеся 85. По зрелому размышлению, последним  месяцам унизительного интеллектуального и физического распада   препочёл   быструю и лёгкую смерть.
Сейчас  нахожусь в Бельгии. До начала процедуры 30 минут, которые я посвятил  тебе.  Всё будет хорошо. Введут необходимые препараты, и через несколько минут  я мирно, спокойно усну. Жду этого с радостью и облегчением, потому что знаю, как всё будет. Музыка Вивальди, бесконечно голубое небо за окном... и твоё лицо,  моя Грёза.

 Ансельмо – Эстебан Альмирес.

P.S. Жаль, что ты так и не ответила на мой последний вопрос: где  тебя столько лет носили черти?»

Комната пришла в движение. Стена медленно поплыла, ускоряясь и заваливаясь на поворотах, а невидимый барабанщик   отбивал глухой, монотонный  ритм.
Чья-то рука назойливо прижимала к  губам стакан:
   -  Примите нитроглицирин и выпейте воды. Сейчас всё пройдёт.
Вскоре комната с барабаном угомонились. Я снова смогла дышать. Нотариус присел в кресло  и заговорил  подобающим моменту тоном:
  - Несколько пунктов в завещании сеньора Альмиреса касаются Вас. Я не стану зачитывать официальный юридический документ. В таком состоянии всё равно не поймёте. Перечислю своими словами. Ансельмо завещал Вам последнюю картину из серии « Грёзы». Она известна под названием « Прощание». Её Вы сможете получить прямо сейчас. Он передал её мне во время нашей последней встречи. Три дня назад.
  Нотариус тяжело поднялся с кресла, открыл сейф и достал аккуратно завёрнутый в упаковочную бумагу предмет, а в моей голове билась  одна единственная мысль. Почему Эстебан позвал не меня, а его?
  - Вы виделись с ним перед тем, как...
Господин Вебер тяжело вздохнул и, слегка смутившись, пояснил:
  - Я уже говорил, что был для Ансельмо не только нотариусом, но и близким другом. Естественно, все эти месяцы находился рядом. Он боролся очень мужественно. Хотел во что бы то ни стало выжить. Но... По его просьбе я нашёл эту клинику... или как там она называется... в Бельгии, списался с ними и отвёз Ансельмо туда. У него уже ни на что не было сил.
Стены опять пришли в движение. Я  проглотила  несколько капель воды. Только бы не свалиться в обморок.
  - Зачем  он придумал эту историю с Непалом? Почему не сказал правду? Я ведь тоже могла всё это время быть рядом. Мы даже не успели попрощаться.
Нотариус виновато отвёл глаза:
  - Ансельмо не желал, что бы Вы видели его в таком состоянии.  Он выглядел последние месяцы... очень неважно. Хотел, что бы помнили его таким,  каким встретили в керамическом  городе.  Всё это время он постоянно рассказывал о Вас. Пожалуйста,  не мучте меня вопросами. Мне...
Вебер тяжело поднялся с кресла и отошёл к окну. За стеклом на фоне пронзительно голубого неба ветка каштана мерно раскачивала нежно-розовые, кружевные свечки. Что  видел  за окном Эстебан перед тем как уснуть?
Прийдя в себя,  его друг вернулся к столу и заговорил спокойным, деловым тоном:
     -  Вернёмся к делу. Во втором пункте он завещал Вам авторские права на все последующие переиздания дневников с его иллюстрациями.
Заметив, что я собираюсь что-то возразить, юрист предурпеждающе поднял руки:
  - Я всё знаю. Ни Вы, ни Ансельмо не являетесь авторами этих текстов. Речь идёт только о переиздании книг в том виде, в каком  он  подготовил их к печати. А это, в связи с растущим интересом публики к данной теме... я имею ввиду популярность самого Ансельмо, готовящиеся к прокату фильмы сеньора Сьерра и восстановление фамильного особняка, может принести большие деньги.
Опять стало душно. Зачем Эстебан свалил мне на голову эти подарки? Мне не нужны его деньги. Мне нужен он, живой и здоровый. Я ждала его преданно и вдохновенно, как ни кого и ни когда раньше. Но неугомонный юрист продолжал терзать пунктами из проклятого завещания:
  - Ансельмо просил Вас написать обещанную третью часть. Он уже сделал заявку в издательстве, опубликовавшем первые два дневника. Они свяжутся с Вами и договорятся о сроках. Не затягивайте. Это было для него очень важно.
Наконец он замолчал. Слава богу поток подарков иссяк. В последний момент   сработало что-то в мозгу, и я задала самый естественный в таких случаях вопрос:
  - А где будет похоронен сеньор Альмирес... и когда?
Ответ, оказывается, стоял в четвёртом пункте:
  - Ансельмо пожелал быть кремированным, а вот выбор места захоронения урны препоручил Вам. Сказал,  наверняка отгадаете его желание. Так что думайте.

Не помню, как доехала до дома. Дорога двоилась в глазах. Машины тесно прижавшись друг к другу, парами  вылетали из-за  поворота. На каждом углу спарившиеся светофоры угрожающе выпучивали  красные глаза, преграждая дорогу в никуда. Не всё ли равно. Могу и постоять. Спешить уже незачем.
Ключ почему-то не подходил к замочной скважине, а мебель в гостиной, как на параде, выстроилась по середине комнаты, вынуждая спотыкаться на каждом шагу.
Я с трудом пробилась к убегающему от меня креслу и придавила его к полу. Теперь можно передохнуть.
Чуть позже, избавившись от головокружения, вспомнила про брошенную у дверей картину. Осторожно сползла с кресла,  и пустилась в обратный путь, предварительно заключив перемирие с обезумевшей от ярости мебелью.
Упаковочная бумага упрямо цеплялась за раму, не желая уступать ни сантиметра, но в конце концов сжалилась и неохотно сползла на пол.
Из темноты выплыло последнее в жизни видение Эстебана.
 В пене расцвеченных солнцем облаков медленно растворялся силуэт женского лица. Настроение не было трагичным. Скорее печальным. Незнакомка медленно уходила из  жизни художника. Или он из её.
 Я не стала читать название картины. Знала, что это –  «Прощание». Его прощание со мной.
Эстебан, я не сержусь на тебя, хотя это не честно. Уходить легче, чем  оставаться.  Помахал золотой ручкой и исчез в небытиё, обрекая меня до конца жизни натыкаться кровоточащим сердцем на твои разбросанные по-всюду следы.
Я не сетую. Нам не дано  выбирать, кому уходить, а кому оставаться.  Ты не жертвовал собой, а я не принимала  жертвы. Но зачем так  торопился? Зачем оставил одну на пороге надежды?

Тишина взорвалась истерично – пронзительным звонком. Едва переступив порог, взлохмаченная Рики затараторила со сверхзвуковой скоростью:
  - Что случилось? Звоню тебе не переставая! Почему не отвечаешь? Господи, да на тебе лица нет! В гроб краше кладут! Бумаги привезла? Показывай.
Ни слова не говоря, я протянула ей прощальное письмо Эстебана...
Рики, нелепо сгорбившись, сидит на стуле. Из накрашенных глаз текут густые, чёрные слёзы. Пунцовые, вышедшие из подчинения губы, переругиваются с невидимым богом:
  -  Что же ты вытворяешь! Зачем? Что они тебе сделали? Разве больше других грешили?
Я подошла к обезумевшей подруге, обняла за плечи и притянула к себе. Так мы и сидели, прижавшись друг к другу, пока снаружи совсем не стемнело.
Рики, опомнилась первой. Тяжело вздохнув,  поднялась со стула и направилась в сторону кухни, бросив через плечо:
  - У тебя ведь осталось вино от Гомеса? Нужно выпить за нашего Эстебана. Третий день. Его душа витает ещё где-то рядом.
Мы разлили вино по бокалам, огляделись по сторонам, по привычке повернулись к его любимому месту за этим столом, выпили по глотку и одновременно улыбнулись.
  - Ты о чём?
  - Помнишь нашу первую совместную неделю у тебя в доме? Как быстро он научился понимать наш дурацкий юмор. А как он умел смеяться?
Не сговариваясь, мы потянулись бокалами к осиротевшему стулу.  Я отпила второй глоток и мысленно произнесла заклинание:
  - Милый, этот стул навечно принадлежит тебе. Приходи, когда соскучишься, или просто захочется поговорить. Я всегда буду  рада.

. Рики планировала  остаться со мной до утра, но  я мечтала только об одиночестве. Не хотелось ни разговоров, ни утешений. 
Заперев за ней дверь,  плеснула в бокал остаток вина и поднялась наверх. Неужели  всего три года назад я впервые стояла у этого окна и смотрела на море, пытаясь разгадать смысл его многовекового движения. Размышляла о смысле жизни, о  ритмичной  смене успехов и поражений, радостей и печалей, разочарований и надежд. Предвкушая  приближение старости, желала себе спокойствия и ясной погоды, мысленно заклиная судьбу: «Не хочу никаких штормов!»
Море выслушало, ухмыльнулось,  и... накрыло девятым валом, подарив  три года не реальной жизни в трёх измерениях. Жизни, в которую потянул за собой Эстебан.
Море, ты действительно старый, хитрый мудрец, Рабби, не дающий прямых ответов. Что за смысл в  преходящих удачах или разочарованиях? Главное – просто чувствовать, жить, умирать и воскресать снова. 
Завтра я начну  свой дневник. С момента приезда в Андалузию. Всё остальное уже не имеет смысла. Проживу каждый день  ещё раз, опробую на вкус каждую его секунду и доживу то, что не успела дожить.

                Эпилог

Захоронение урны состоялось полгода спустя. Сразу по окончанию косметического ремонта замка и восстановления мавзолея. Накануне выхода на экраны фильмов Бенито Сьерры. Кажется, я правильно отгадала желание Эстебана –  вернуться в лоно своих предков.
Городские власти устроили настоящий праздник культуры. Почётные гости, ценители искусства, журналисты, искусствоведы и литераторы... Речи, прочувствованные и продуманные... Бесконечные импровизации на тему повторения прошлого в будущем, о двуединстве начала и конца. В этот день зарождалась легенда художника Ансельмо Альмиреса.
Мы с Рики стояли чуть в стороне от почётных гостей, заполонивших площадку перед мавзолеем. Где-то в толпе я рассмотрела статную, пожилую даму с двумя мужчинами лет сорока и двумя колоритными юношами. Наверняка семья Эстебана: жена, сыновья и внуки. Женщина постоянно сморкалась в платочек и вытирала слёзы. Её лицо печалилось искренне и откровенно.
А ведь наши с ней судьбы  похожи. Когда-то он сбежал от неё, как сейчас от меня, не желая обременять  болезнями и распадом. Сыновья, двое взрослых мужчин, совершенно не похожих на отца, откровенно злились, наблюдая за массовой эйфорией.
В другом углу теснилась группка артистов, снимавшихся в первом фильме: Гвидон, Белла, Марчелло, актрисы, исполнявшие бабушку, Элеонор и Шанталь де Пьерак.
Внезапно откуда-то сбоку накатился Бенито с красными глазами и припухшим носом. Вцепился мне в плечи и застонал:
  - Ну что ты стоишь соляным столбом! Как можно терпеть это безобразие! Ансельмо умер, а они празднуют! Идиоты! Мерзавцы! Неужели ты... А я думал...
Двумя руками притянула к себе  его роскошную, взлохмаченную голову и прошептала  в ухо:
  - Всё правильно. Ведь ты – умница и сам разгадал эту шараду. Ансельмо просто не на долго вышел. Он скоро вернётся.
Бенито отстранился от меня, стёр повисшую на кончике носа каплю и растерянно заморгал глазами:
  - Ты что, от горя умом тронулась? Или... Какую шараду?
Я указала глазами на семейную группу:
  - Шараду  четырёх поколений. Видишь, там уже стоят его взрослые внуки.  Значит он очень скоро вернётся снова. 
Бенито отступил на шаг  и в его запланных  глазах  блеснул солнечный лучик:
  - Скорее всего ты – совершенно ненормальная, но  это...  гениально,  –  на секудну задумался и закончил почти спокойным,  деловым тоном,  –   надеюсь, ты дописала обещанный третий дневник? Пришли посмотреть. У меня, кажется, родилась великолепная идея.
В этот момент Рики вцепилась мне в руку и испуганно зашипела:
  - Всё, уходим! Бенито навёл на тебя журналистов. Они уже стартуют. Скорее в машину.
Мы едва успели захлопнуть двери. Ситроен взвизгнул шинами, его выхлопная труба, громко чихнув, окутала журналистов дымовой завесой, но они по инерции продолжали фотографировать хвост машины.
Ситроен медленно плыл в сетке дождя, а дворники ритмично размазывали по ветровому стеклу мутные, непрошенные  слёзы.
Горло стянуло тугим узлом. Ни капли снисхождения! Я даже не успела с ним попрощаться. Ни тогда, ни сейчас.
Сухая, жилистая рука с пунцово-красными ногтями легла мне на колено, а низкий, по- матерински ласковый голос густым потоком потёк в уши:
  - Не плачь, детка. Мы приедем сюда через неделю, когда уляжется ажиотаж. Они провожали сегодня художника Ансельмо Альмиреса, а мы попрощаемся с нашим Эстебаном. Так ведь?
Сняла руку с моего колена и протянула носовой платок. Похоже, непрошенный дождь, промочив насквозь ветровое стекло, стекал уже  по моим щекам.

Дома,  бросив в кресло бесполезную сумку, откупорила последнюю бутылку вина и наполнила два бокала. Один для себя, а другой для Эстебана, и села за стол напротив него. 
  - Милый, зачем нам прощаться у мавзолея? Тебя там всё равно нет. И вообще зачем прощаться. Через одно поколение мы оба придём снова. И на этот раз... обещаю... на зло всем чертям... я приду вовремя.
Впервые за эти дни на меня снизошёл покой.