Книга Вторая. Адмиралтейство. Глава 13

– ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ –
Осколок каменного неба

– Спасибо тебе, Джон, что принял его.
– Не стоит, Эсбен, – Честертон тепло похлопал друга по плечу, – идем, подождем там, – он махнул рукой в сторону гостиной.
– И что ты обо всем этом думаешь? – Крауд испытующе смотрел на Честертона.
Они стояли у окна, глядя на вечерний город. Золотой шпиль Петропавловского собора проглядывал из-за высоких деревьев. Огненное колесо солнца уже завершало свой дневной путь над городом, и теперь уходило в белое призрачное забытье летней северной ночи. Предгрозовой, фиолетово-черный запах свежести его полусонных улиц закрывал глаза старикам и будоражил молодых, маленькими стайками передвигавшихся в парки и на набережные. Где-то вдалеке звенели трамваи, гудели автомобили, вдавливаясь шинами в теплый асфальт. Казалось, время проходило мимо, и одновременно сквозь этот Город, который погружался в дрему, убаюкиваемый плеском волн о древний гранит. И в этой дремоте он снова и снова видел сны, так искусно вплетавшиеся в реальность… Город, выстроенный, поднявшийся из глины и зеркал, казался сейчас таким непривычно домашним и тоскливо-уютным…
– Думаю, что всё это означает больше, чем кажется на первый взгляд, – Честертон оторвался от своих мыслей.
– Он жив?
– Да, скорее всего да.
– Он на нашей стороне?
– Похоже на то. Но ты же знаешь, у таких как он пути и цели лишь временно пересекаются с нашими путями и целями, не говоря уже о судьбах простых людей.
– Или наоборот, с судьбами простых людей у таких как он, гораздо больше общего, а мы – лишь инструменты, которыми он пользуется.
– Тоже верно, – Честертон помолчал, – однако кольцо Рудольфа он все-таки переделал.
– Он – мастер, – улыбнулся Крауд, – во всех смыслах этого слова.
– Думаешь, скрипка что–то значит?
– Вряд ли, – неопределенно ответил Крауд, – но именно через нее он смог найти и привлечь мальчика. Наследника.
– Который не хочет им быть, – голос Честертона был полон невероятной печали и сострадания.
– Неудивительно, с таким-то отцом.
– Да бросьте, друг мой! Вы же понимаете, что в данном случае сын за отца не в ответе.
– Однако ему придется сделать выбор, такой же выбор!
– Что правда – то правда, – вздохнул Честертон, – нелегкий выбор. Но он сильный, он справится, – его лицо просветлело.
Однако Крауд с сомнением покачал головой, – остается надеяться, что он не совершит ошибку Вильгельма.
– Да, это было бы нежелательно.
– И ты так спокойно об этом говоришь?
– А что мне остается? – развел руками Честертон, – такие ситуации учат терпению.
В дверях появился Марк.
– Всё готово, прошу, – сказал он и широким жестом распахнул дверь.
– Что ж, друг мой, скоро мы всё узнаем, – Честертон подхватил трость и, пропустив вперед Крауда, прошел вслед за ним в соседнюю комнату.
Это помещение – одинокое и пустовавшее почти все время, сколько бы людей не приходило в квартиру на Воскова, теперь неуловимо изменилось – странным, неподдающимся определению, образом. То ли воздух стал прозрачнее, то ли пылинки парили еще невесомее. Казалось, будто призрачные хрустально–жемчужные нити свисали с потолка, затягивая в свою мерцающую сеть все пространство комнаты. Было темно, окна плотно прикрывали черные непроницаемые для солнечных лучей, гардины. Пустое пространство ощущалось сотканным из незримой чистоты и невидимого, но осязаемого сознанием, светового поля. Честертон в восхищении обернулся.
– Отличная работа! Я бы даже сказал, совершенная! Благодарю Вас, Марк. И простите мою прямоту… Вы не оставите нас ненадолго?
– Мы тебе все потом расскажем, – Крауд весело подмигнул ему.
– Да уж, конечно, – понимающе улыбнулся Марк, передавая ему небольшой тканевый сверток, – вы тут…хм…общайтесь, а я до магазина прогуляюсь. А то весь кофе выпили. Да и в холодильнике пусто.
– Да, и еще раз спасибо, друг, – Честертон пожал руку Марку, и прошел вглубь комнаты.
– Возьми сколько нужно, – шепнул Крауд, прощаясь с племянником и протягивая ему кошелек.
– Хорошо. Иди. Я закрою вас.
Крауд помедлил, но Марк уже плотно прикрыл дверь. Через несколько секунд она уже подсветилась ровным свечением со стороны коридора. Марк закрыл их.
Крауд повернулся и, расстегнув наручные часы, бодро проговорил, – ну что, начнем?
– Да, – кивнул Честертон, – нам нужно определиться. Ты с какой стороны будешь?
– Да все равно, если честно, – Крауд вешал пиджак на дверную ручку, освобождая ворот рубашки, – давай слева.
– Хм, а мне на мгновение показалось, что опять монетку придется бросать, – усмехнулся Честертон.
– Не мелочитесь, коллега, – иронично ответил Крауд и прошел к левой стене комнаты. И у нее, и у стены напротив, на полу лежала пара тонких шерстяных одеял, приготовленных Марком. Выправив рубашку наружу и вытянув ремень из пояса, Честертон опустился на одеяло.
– Тебе достаточно темно? – спросил он, разминая плечи и руки.
– Да, – кивнул Крауд, – Марк сделал дополнительное затемнение, – внешний свет мешать не будет, – он подошел к окну и поправил черное полотно гардин, – но кое-что зажечь надо, – и он развернул сверток, который дал ему Марк.
– Что там? – поинтересовался Честертон.
– Благовония. Но… ты не поверишь! Да и я, признаться, едва верю. Это джинко!
– Да ладно? Аквилария? – удивленно воскликнул Честертон.
– Да, причем, похоже, кьяра джинко, высшего качества. Где он взял это?!
– Спросишь, когда вернемся.
Крауд взял палочки благовоний, зажег их – так, как умел только он – легко и без спичек, одним мановением руки, и воткнул несколько в щели рассохшегося паркета по периметру комнаты, –что ж, пора.
Сидя на одеялах напротив друг друга и поджав босые ноги, они напоминали бы двух медитирующих монахов, если бы не представительский стиль их одежды, расстегнутые белые рубашки и снятые наручные часы. Трость Честертона с розовым кварцевым навершием лежала на полу справа от него. Волшебник держал свою палочку на коленях. Они сидели ровно и тихо, прикрыв глаза. Благовония, разгораясь, начинали источать свой неповторимый сладковато-пряный с теплыми бальзамическими нотками, запах. Этот густой, обволакивающий аромат прелой земли и поднявшихся к солнцу трав содержал удивительные вещества, за которые люди по всему миру столетиями отдавали больше золота, чем стоило само золото. И именно этот аромат вдыхали сейчас Крауд и Честертон. Вдыхали ритмично, с определенными интервалами, считая вдохи и выдохи, с которыми он проникал в легкие, заполнял собой сознание, вытеснял все внешнее, неважное, оставляя лишь абсолютное и истинное понимание сути вещей и явлений…
…Проносились видения, звуки… Их общие видения…Где-то в стенах дома и за его пределами сердцами и моторами билась жизнь, ворковали под крышей голуби, катилось закатное солнце, а в запредельных, иссиня-черных глубинах космоса колоколом гудело заветное слово на языке, понять который не смогли бы даже тысячелетние мудрецы востока. Так величественно вращалась великая планета – учитель богов – и пела свою песнь просветленной гордости. Казалось, только мгновения назад дрогнули каменные небеса, и выбившиеся из расщелины осколки с ожесточением направились к такой хрупкой и невероятно сложно слаженной системе, вращающейся вокруг своего солнца где-то на самом краю галактики. Все, что он мог – это вытянуть свою руку, прикрыв гравитационным щитом Землю – ту, которую всегда был призван оберегать. Он действительно любил ее. Так, как отец любит дочь, как свет любит воду, как ночь любит тьму… И вот уже первый осколок древнего свода рухнул на поверхность могучего гиганта. Будто вторя ему, в старой горной часовне, в ущелье Хеви, задрожал колокол. Один из электронных циферблатов на часах Людика тоже вздрогнул, и цифры на нем застыли на времени 20:16.
– Что за ерунда? – Людик притормозил у светофора, встряхнул их и приложил к уху, – батарейка, что ли, села? Эй, подождите меня! –крикнул он друзьям. Едва дождавшись, когда загорится зеленый, он добежал до угла, за которым несколько секунд назад скрылись ребята, и неожиданно врезался в спину Рудика…

* * *
…Они были. Не стояли, не парили, просто пребывали возле, а может даже внутри белого ствола гигантского дерева, лицезрея его красоту и величие, не вмещаемые умом, но заполняющие сердце, пронизывающие все миры, расстилавшиеся вокруг них. Это дерево, чей свет был белее самого белого цвета, раскинуло ветви над их головами, и все миры были его цветами, и все цветы миров были его…
Они осознавали себя в комнате, и при этом поднимались вверх по сияющему стволу, который они воспринимали как свет внутри и вне себя. Они сами были этим светом… В центре комнаты сквозь призрачное полотно светоносной материи, развернувшееся из ткани их видений, стали проявляться смутно-знакомые очертания, и через какое–то время перед ними наконец, проявился образ. Светло-русые, уже тронутые сединой волосы, внимательные серые глаза, расшитый воротник–стоечка обрамляли отвороты легкого летнего кардигана. Честертон, не вставая и не теряя сосредоточения, слегка склонил голову и, негромко произнес:
– Здравствуйте, Магистр.
Магвелл приветственно поднял руку, – добрый вечер, джентльмены. Рад вас видеть. Рассказывайте, что у вас происходит.
Пока Честертон коротко пересказывал события дней, прошедших со времени отъезда Магистра из Санкт-Петербурга, тот задумчиво смотрел куда–то сквозь золотистый туман, соединивший их через пространство. Изредка он прерывал Честертона уточняющими вопросами.
– Значит, Вы полагаете, это был Сен-Жермен… –  задумчиво и словно что–то вспоминая, произнес он, когда Честертон закончил повествование о печати, наложенной на Кольцо Наследника, – Джон, Эсбен, помните, несколько лет назад, когда мы только открывали Форествальд, наши принцы и Янна нашли манускрипт Войнича, и тем самым спасли  жизнь моего брата?
Честертон и Крауд кивнули.
– Но тогда мы так и не узнали, кто им подсказал найти книгу.
– Вы полагаете, Магистр, это был Сен–Жермен?
– Теперь мне эта мысль не кажется такой уж невероятной.
– Вы предполагали это уже тогда? – поразился Крауд.
– Признаться, я подозревал несколько персон. Но да, имя графа стояло в начале списка. Хотя даже сейчас мы не можем ничего утверждать наверняка. Однако учитывая интерес, который граф проявил к мальчику..., – он не договорил.
Честертон и Крауд тоже молчали, обдумывая все сказанное.
– И что вы собираетесь делать? – наконец спросил их Магистр.
– Пока не знаю. Мы же не можем насильно заставить Рудольфа принять то или иное решение, – честно признался Честертон.
– Но они могут, – добавил Крауд, – и они хотят. Очень хотят, магистр.
– Да, я знаю. Слишком много для них поставлено на карту. Но мы – не они, Вы же понимаете, Эсбен. В этом-то и дело. Они считают, что они управляют принятием решения. А мы…
– Вы принимаете любые принятые решения и работаете с ними, – понимающе кивнул Крауд.
– И можем только влиять на становление людей, на их ценности, чтобы они вырастали и принимали правильные решения.
– Аврелиус, а если он откажется? – несколько растеряно спросил Честертон, – вообще. Откажется что-либо решать. Вы рассматриваете эту вероятность?
– Что ж, возможно, на какое–то время это станет лучшим разрешением ситуации. Но кто знает. Посмотрим. Однако, – продолжил он, – вы должны направить его, разъяснить.
– Да, Магистр, конечно, мы понимаем, – кивнул Крауд.
– Только, Эсбен, я Вас очень прошу, не переусердствуйте, – с легкой усмешкой попросил Магвелл.
– Помилуйте, Магистр, как можно?! – с притворным возмущением воскликнул Крауд.
– И все же, Эсбен, поаккуратнее там с мальчиком. Потому что, если Рудольф сорвется, мы не только потеряем возможность управлять ситуацией, мы можем потерять его самого. Он – не его отец. У него другой характер, другие интересы. Другая сила, если хотите. Он нужен нам. И он нужен им. Не упустите его, друзья, прошу вас. Кстати, Джон, как Ваша племянница?
– Вполне…
– Сны?
– Да…
В глазах Магвелла заиграли теплые искорки.
– А как дела у Марка? – обратился он к Крауду, – он – чудный молодой человек.
– Да, спасибо. У него все хорошо. Не перестает нас удивлять. Мы здесь буквально под его защитой.
– Это он закрыл вас?
– Да.
Магистр одобрительно покачал головой.
– Эсбен, когда все закончится, постарайтесь сразу вернуться в школу. Я видел… вижу, что Марк дорог Вам, и, если он согласится, мы конечно же поможем ему устроиться в Европе. Если нет – это его выбор. Но Вы, прошу Вас, не затягивайте с возвращением.
– Магистр, я могу вернуться уже сейчас, если нужен Вам в школе, – начал было Крауд. Но Магвелл его прервал.
– Нет–нет, Эсбен, останьтесь. Сейчас Вы нужны в Петербурге. И держите меня в курсе. Если письма, то лучше через Фрактуса. Чем он, кстати, занимается?
Честертон переглянувшись с Краудом и видя, что тот отрицательно покачал головой, нерешительно сказал, – если честно, Магистр, мы не видели его уже пару дней.
– Ну, может, вернется скоро. Он хоть и со странностями, но все же кот. Значит, вернется, – и Магвелл неопределенно махнул рукой.
– Всё, друзья мои, жду от вас новостей.
Они простились. Крауд поднял палочку, сконцентрировался, и золотистое облако, висевшее перед ними в центре комнаты, погасло. Комната погрузилась в темноту. Они начинали фазу обратного построения. Вновь проявилось белое дерево, чья вершина и корни не имеют ни начала, ни конца. Вновь они видели золотые, бордово–рубиновые, огненно-синие, изумрудные цветы миров, гроздьями свисающие со светоносных ветвей. Вновь они переживали то чувство парения и движения по сияющему тоннелю, которое испытывают все, переходящие черту между жизнью и смертью. Зачем они использовали такой сложный способ? Это был редкий случай, когда они могли открыться в абсолютно закрытом пространстве и так легко переместиться в любую точку вселенной. Ну и что, что эта точка была на их же планете, буквально в какой-то паре тысяч километров к западу от города, где они сейчас находились. Избранный ими способ перемещения был самый редкий по исполнению, самый безопасный по закрытости и требовавший самого высочайшего мастерства. Этому мастерству без практики было не научиться. И Аврелиус Магвелл, Магистр-Хранитель Всех Тайн знал и понимал своих людей как никто другой. Именно поэтому несколько недель назад перед своим отъездом из Петербурга, он оставил Марку тот сверток с драгоценными благовониями кьяра джинко. Только они могли так точно настроить ум и обеспечить легкий и быстрый взлет сознания за пределы физической реальности и вернуть их домой…

* * *
…Возвращение обратно – путь, требующий осторожности, подобный тому, как поднимаются из водных глубин аквалангисты. Все аккуратно, неспешно. Их дыхание редко и едва различимо, тонкий, еле уловимый пульс тонким ручейком струится по венам. Сознание медленно входит в тело, но чувствительности пока нет. Лишь сполохи, подобные огням северного сияния. Времени тоже нет. Как нет и привычной реальности. Она проявляется постепенно…
… Гораздо позже они узнают, как Людвиг за секунды взлетел на пятый этаж, ворвался в квартиру и отчаянно молотил кулаками по стене там, где должна была быть дверь, но он не мог ее обнаружить. Как Марк оттаскивал его, и отшвырнув в сторону, кричал «Не смотри!», и Людик закрыл лицо руками, едва не ослепнув от внезапной сверкающей вспышки, в одно мгновение распечатавшей дверь...
…Восприятие настоящего возвращается к ним не сразу. Когда в этом настоящем мир немного проясняется, они могут уже немного осознать себя – лежащих на полу без движения. Крауд пытается открыть глаза. Кажется, вкус крови лишил его речи. Тело не слушается воли. Затуманенным зрением он видит перепуганного, трясущегося и что–то громко шепчущего им Людвига, пытающегося привести в чувство Честертона, и бледного, встревоженного Марка, приподнявшего его – Крауда с пола, на котором тот лежит. Из-под потолка льется слабый электрический свет и вода. Откуда вода в квартире? Марк растирает ему виски ладонями, и Крауд видит в глазах своего племянника уже не сдерживаемые слезы. «Прости меня, Эсбен, прости!» – торопливо шепчет тот и закрывает свое лицо его волосами, влажными от воды, – нельзя было так!.. Но вы просили!.. Она пропала, Эсбен! ОНА ПРОПАЛА!» И когда страшный, поначалу неподдающийся понимаю смысл этих слов, доходит до волшебника, его глаза закрываются, потому что больше нет сил, потому что только так его собственное тело и сознание спасают друг друга от еще большего потрясения. В последнем отблеске памяти, словно в зеркале, он видит, как каменный осколок огненным колесом стремительно падает на поверхность гигантской планеты.