ВКП б

   Уборка подходила к концу. Стоял сентябрь 1931года. Теплая, солнечная погода осеннего юга Западной Сибири, как нельзя кстати, помогала коммунарам в уборке хлеба. Урожай выдался знатным. Землица сторицей оплачивала труды селян на общественных делянах.

   Председатель коммуны Ефим Наречный с раннего утра объезжал пахотные и сенокосные угодья, лишь на толику времени давая роздых своему Воронку.

   На главной усадьбе коммуны бригада женщин и ребятишек заканчивала обмолот под руководством Артёма Никифоровича - отца председателя.

   Паровая молотилка тарахтела с раннего утра до позднего вечера и замолкала, когда лучи осеннего солнышка ныряли за ближайший холм.

   Подводы с зерном уже две недели отправлялись каждое утро в волость, выполняя план по хлебозаготовкам. Обратно подводы возвращались гружённые инвентарём и стройматериалами, которые коммуна получала в обмен на поставки зерна.

   Ефима полгода назад приняли в  партию.

   Подходило к концу строительство фермы и амбаров для хранения зерна. На покров должны были закончить детсад и конюшню.

   Зерно надо было вывезти до того, как дожди расквасят дороги до райцентра.
После хлеба коммунарам ещё предстояло убрать картошку и по первым заморозкам подтянуть к ферме стога сена, заготовленные впрок по июльскому сенокосу.

   Село оправлялось потихоньку, вспоминая всё реже и реже ужасы нашествия колчаковцев и белочехов. От банды кулаков селяне фронтовики  избавились сами,  ночным налетом уничтожив главаря и его прихвостней.

   Лозунг: «Кто не работает, тот не ест!» - был принят крестьянами в буквальном и долговременном смысле без помощи каких-либо комиссаров или агитаторов.

   На народном сходе в совет коммуны был единодушно выбран участник войны четырнадцатого года полный Георгиевский кавалер Наречный Артём Никифорович, сельский силач и кузнец, известный деревне своей присказкой: «Ещё трохи!» И вот почему.

   Садясь за обеденный стол, Артём Никифорович, каждый раз выговаривал своей жинке, устрашающе потряхивая деревянной ложкой: «Дывись! Марья, ты чи подурела, чи шо? З верхом набухала. Я ж ни зьим!». Умяв здоровенную миску борща и искоса поглядывая на Марью, как бы невзначай спрашивал: «Мать, там у тебя нет ещё трохи? Дюже наваристый борщ!». Марья наполняла его миску ещё раз до краёв, получая очередную порцию упреков: «Мать, ты куда наскирдовала? Я ж тебе просил трохи!». Так продолжалось раза три, а то и четыре за обед, после чего Артём Никифорович аккуратно собирал в свою руку крошки со стола и, отправляя их в рот, говорил: «Благодарствую! Уважила!». После чего вставал, почти доставая до притолоки, крестился на образа и выходил посидеть на завалинке.

   Авторитет Артём Никифоровича у селян был непререкаемым.
Он и попросил общество, низко поклонившись в знак благодарности собравшимся на сходе, выбрать председателем коммуны не его, а его  двадцатипятилетнего сына Ефима, мотивируя свою просьбу тем, что он уже стар, а Ефим молод, полон сил, постоит за себя и за общество. Грамоту и счёт одолел весьма успешно.
 
   Вечером, отряхнув с себя пыль и умывшись по пояс холодной колодезной водой, Ефим присел рядом с отцом на завалинку.
Обсудив дневные заботы, Ефим спросил у Артёма Никифоровича, не пора ли собирать сход и решать, как по трудодням выдавать хлеб коммунарам. На Мокрой балке две пароконные лобогрейки коммунаров заканчивали жатву хлеба самого дальнего надела.
«План по хлебозаготовкам выполнили. Ещё подвод двадцать отправим в район сверху. Ссыпать хлеб некуда, нет ещё амбаров. Дожди пойдут – беда будет. Пропадет. Надо раздавать по трудодням».

   «Ты, Ефимушка, не торопись! Собери стариков, да совет коммуны. Обмозгуйте! Давеча продагент из волости притаранивал. Вынюхивал. Сколько хлеба. И сколько ещё будет. Бумагу какую-то строчил. Они там, в Новониколаевске понабрали в продотдел агентами всяких бывших», - как бы рассуждая сам с собой, продолжал Артём Никифорович, – «в соседнюю деревню заявился такой. Так бабы его опознали – попом служил в волости».

   «Слышал я это, Батя! У них там в уезде бывший белый генерал, да коммерсант, да певичка в продагентах числятся. Повылазили уже, суки. Не мытьём, так катаньем».
«Ты в районе будешь, спроси. Может, брешут», - напутствовал Артём Никифорович, – «а сход собери только после совета. На горло не лезь! Людей уважать надо. Они тогда тебе горы свернут. Да поклонись и поблагодари за работу. Не забудь вдовам долю нарезать, да солдаткам, чьи хлопцы в Красной Армии служат».

   Дней через десять, уже после схода, семьям коммунаров, вдовам и солдаткам начали выдавать хлеб.

   Председатель сам помогал насыпать мешки и укладывать их на подводы, строго наказав гуртовщику, чтобы тот отпускал многодетным сверху пудов по шесть-семь.
Ближе к вечеру в деревне появился продагент. Сверил записи по отправке зерна. Обмолвился, что мол Москва требует увеличить поставки хлеба. Первый секретарь волостного комитета готовит депеши.

   Ночью Ефима, загромыхав по ставням, разбудил посыльный из волости. Передал, чтобы завтра к обеду председатель был на волостном комитете. Вопрос один – хлебозаготовка.

   Утром, спозаранку, стараясь не разбудить детишек, Ефим позавтракал уваристой овсянкой, выпил крынку парного молока, которую, уже подоив корову, ему подсунула женушка Варюшка. Поправил сползшее одеяло у пятилетнего первенца Сашеньки, подоткнул подушку посапывающему Петру, взглянул на спящего годовалого Володьку и вышел в сени, тихо прикрыв дверь.

   Солнце только-только выкатилось из-за склона земляничных холмов, а председатель был уже в седле. Пришпорив Воронка, он направился за околицу в сторону тракта на волость.

   В Карасуке Ефим заскочил к старшему брату Дмитрию на квартиру. Оставил гостинцы. Выяснил, что Дмитрия переводят на работу в областное управление ОГПУ.
В полдень председатель уже был в кабинете первого секретаря волостного комитета ВКП (б).

   Когда очередь дошла до Ефима, он доложил, что план по хлебозаготовкам коммуна выполнила. Весь хлеб вывезен в район. Дополнительно, сверх плана, отправлено больше четырехсот пудов хлеба. Заканчивается строительство фермы, детсада, амбаров и конюшни. Есть просьба к комитету в части оказания помощи в дополнительном выделении стройматериалов, особенно гвоздей.

   «Подожди, подожди с просьбами», - перебил его первый секретарь, постучав по стоящему перед ним графину карандашом.
«Мне тут доложили, что ты уже раздал хлеб коммунарам. Это так?»

   «Так!»
«Кто тебе разрешил это сделать?»

   «Хлеб коммунарам, как натуроплата за их труд, распределён на основании решения совета коммуны и утверждён общим собранием коммунаров. Подчёркиваю, всё это сделано только после выполнения и перевыполнения утверждённого плана хлебозаготовок. Кроме того, если бы мы не раздали хлеб, то гурты на Мокрой Балке после прошедших на этой неделе дождей просто бы начали преть».

   «А кто тебе позволил раздавать хлеб нетрудовому элементу, который не принимал участие в работе?» - продолжать гнуть свою линию партийный секретарь.
«Хлеб вдовам, а также солдаткам, у которых сыновья находятся на службе в рядах Красной Армии, выдан из общего объёма натуроплаты коммунаров. Таково решение общего собрания членов коммуны. Вот протокол», - председатель положил на зелёное сукно стола два листа, вырванных из амбарной книги.

   «Запиши в решение комитета», - обратился первый секретарь к своему помощнику, – «коммуне Ефима Кортышко до 15 октября дополнительно вывезти хлеб в объеме 750, нет 850 пудов», - и добавил, – «переходим к следующему хозяйству».

   «Ничего наша коммуна дополнительно вывозить не будет!» - громко заявил Ефим, - «Прошу это записать в протокол. И ещё прошу записать то, что план в сторону увеличения менялся нам уже три раза. Мы выполнили последний план, который нам спустили перед самой уборкой. Надо разобраться, кто сверху спускает нам постоянно растущие задания. Сегодня в продотделе я твёрдо убедился в том, что в областном продкомитете на работу в большинстве принят белый, контрреволюционный элемент. Какие-то бывшие белогвардейские офицеры, бывшие попы, коммерсанты, адвокаты окопались на должностях продагентов, действуя от лица Советской власти. Похоже на то, что они делают всё, чтобы народ схватился за вилы. Предлагаю обратиться в область за разъяснениями по этому вопросу».

   Первый, вскочив на ноги, заорал, брызгая слюной: «Ты кто такой здесь выискался. Сдашь, как миленький. И не до 15-го, а до 5 октября».

   Ефим, грохнув по столу кулаком, прервал монолог начавшего впадать в истерику первого секретаря: «Это ты кто таков? Что за птица прилетела в наши края? Кто тебя выбирал? Тебя назначил неизвестно кто! Я, как и все присутствующие здесь члены партии, тебя не выбирали. А ты ещё пузыришься».

   «Да за такие слова вылетишь из партии в два счета. И партбилет положишь».
«Если таких, как ты, долбозвонов в партии всё больше и больше, тут ты прав, там мне больше делать нечего», - с этими словами Ефим достал из нагрудного кармана гимнастерки партбилет и, кинув его в морду партийного урода, вышел из кабинета, жвакнув о косяк дверью.

   Через два дня, поздно ночью, брат Дмитрий прискакал к Ефиму домой на взмыленной лошади.

   После того, как обнялись, коротко бросил: «Собирайтесь. Никому ни слова о том, куда едете. С собой возьмите только самое необходимое. Всё оставьте». И добавил, после раздумья: «Нигде больше полугода не задерживайтесь. Постановление на твой арест подписано сегодня. У тебя сутки».

   Сонных ребятишек Варюшка, не зажигая огня, погрузила на бричку. Покидали кое-какой скарб. Ефим прикрыл ворота. Обнял брата. Взял под уздцы Воронка и двинулся к краю деревни...
Совету о постоянной смене места жительства Ефим Артемьевич следовал довольно долго. Оберегая покой своей семьи,  менял места жительства даже после возвращения с войны, вплоть до 1956 года.  Детишек тогда уже было семеро.