Неопределенность предопределенности

Сколько человек погибнет через полтора часа – один, три или пять?
Когда Вы не хотите думать о неизбежном и неприятном, приходится думать о нейтральном. Мозг уже настроен на работу, расхолаживать его бесполезно.
Мне трудно и тошно принять решение.
Поэтому я думаю о старушечьей розовато-бежевой кофте, висящей на дверях спаленки. Эта кофта была куплена на рынке лет пятнадцать назад, во времена беспросветной бедности.
Зарплату нам тогда задерживали месяцев на восемь. Вернее, выдавали мелкими частями. То аванс, то квартальную премию…
Было трудно и почему-то интересно, даже весело. Выживали, как могли, практически все, и от этого невзгоды переносились легче. Везунчиками считались имевшие родителей-пенсионеров – пенсии государство выдавало вовремя.
В качестве выхода народ перестал вносить квартплату и ринулся на дачные участки.
Вспоминаю стандартный обед: тушёные в горшочке без масла овощи – юные, только обретшие очертания и уже безжалостно выдранные кабачки-морковки, картошки-горошки, бульон из супового набора с дефицитным яйцом и зеленью, а на сладкое (на кислое!) – компот из ревеня и печенье из геркулеса.
Рецепт этого печенья поведала мне видавшая виды соседка-баптистка: немножко муки, геркулес, сахар, чуть гашёной соды, всё смешать с водичкой. Если есть яйцо – вообще шик! С яйцом печенье теряет железобетонность, но съедается намного быстрее. Наляпать гущу столовой ложкой на противень, посыпанный манкой, и сунуть в духовку минут на 15-20. Спустя годы, выросшая младшая сестрёнка уверяет, что ничего вкуснее с тех пор не едала.
Именно в те дни с наступлением морозов на мне и появилась розовато-бежевая с люрексом кофта, на два, а то и три размера больше нужного – другой такой дешёвой не нашлось. Кофта даже косила под мохеровую! В холодные сибирские зимы, когда батареи чуть теплились, а от лишнего «ветерка» тут же вылетали пробки, она грела, как печка. К тому же,  псевдомохер не закатывался и не лез – чего ещё надо! 
Давно уже зарабатываю я приличные для женщины деньги. Мой холодильник набит деликатесами, в шкафу теснятся несметные кардиганы и свитера любимых фирм, а розовато-бежевая кофта всё так же болтается на крючке, прибитом к двери спальни. За пятнадцать лет она не вылезла, не выцвела, не протёрлась. Немного растянулась, может, но менее тёплой и уютной не стала.
Я решила проверить. Тем более, из распахнутого окна несло весенней свежестью.
Чайник кипел. Птицы орали. Я нервно ёжилась внутри розовато-бежевого кокона.
Сколько человек умрёт через час?
Меня захватила спасительная мысль – их судьба зависит вовсе не от меня, а от чашки густого, пахучего Эрл Грея!
Если я, к примеру, потороплюсь,быстро глотну пару раз и обожгу язык, то погибнут три человека. Если, не спеша, допью чашку до конца – на тот свет отправится один человек. А если вообще схвачу яблоко – вредно столько много пить чаю! – и поеду на работу, да по пути заскочу в киоск за газетой и разговорюсь с милой пожилой женщиной в сером пальто, покупающей внучатам фарфоровых далматинцев, тогда… тех, кому не повезёт, будет пятеро.
Какая же уютная и тёплая кофта! Сколько раз я запихивала её на антресоли, чтоб летом отвезти на дачу  и не позориться перед случайными гостями. Не тут-то было! Я не могла по утрам обходиться без этого реликта. Всё перепробовала – халаты махровые разной длины, толстый зелёный кардиган «Коламбия», малиновую с капюшоном, очень мягкую флисовую толстовку «Игуана» – бесполезно! Душа и тело требуют вытянутую колючую кофту с огромными пуговицами!
Сколько человек умрёт через сорок пять минут?
Это, собственно, не их и не моя судьба.
Они, собственно, тоже могут не допить чай, или заболтаться с соседями, нарушив тем самым хрупкую предопределенность.
Решена свыше и не подлежит отмене только судьба молоденькой девчонки, ошалевшей от незаслуженных подарков. На совершеннолетие свежеиспечённый отчим подарил ей права категории «В», а в довесок уступил здоровенную белую махину с кожаным салоном золотистого оттенка.
«Дочка» просила юркий алый «Свифт» и была очень удивлена при виде этакого крейсера, но «папа» пояснил, что большая машина намного безопаснее – на дороге ведь столько идиотов с купленными правами!
Девочка быстро освоила во дворе коттеджа зажигание и нехитрые педали. А когда через пару дней выехала на дорогу, поняла, что на такой машине знать правила движения вовсе ни к чему. Никто не подъезжает близко, не рискует подрезать и уступает дорогу в любой ряд даже без просьбы поворотником. Уже через неделю пришло упоение скоростью и проходимостью. Ну а в этот почти весенний денёк девочке будет дано познать степень устойчивости массивной полноприводной машины в повороте на скользкой дороге.
Чайник кипит, а я терзаюсь. И мысли о кофте уже не спасают. Полчаса на размышления. Кого мне жальче всего?
Мне совершенно не жаль девчонку, тем более, её судьба свершится при любом раскладе.
Она не погибнет.
Не пристегнутая, она будет метаться по салону кувыркающейся машины, но останется жива. Ближайшие семь лет ее ждёт растительное существование в дорогом инвалидном кресле. Потом она простудится и наконец-то умрёт, задохнувшись от собственной мокроты, так как сиделка положит её на спину и уйдёт на кухню варить какао. 
Мне безумно жаль моложавую женщину с двумя внучками. Сейчас они как раз выходят из дома.
Старшая, Катюша, готовится к поступлению в первый класс. Она хорошо умеет читать и ужасно важничает. Это она попросила бабушку купить фарфоровых далматинцев в газетном киоске. Младшей исполнилось четыре годика. Говорить начала поздно, до трёх лет мычала, зато потом как с цепи сорвалась, по словам старшего брата. Она тарахтит без умолку на нескольких языках. На английском лучше всего – засмотрела у брата все диски с фильмами в оригинале. На родном, русском, чирикает похуже, как обычный ребёнок. А на французском пока песни распевает вместе с Джо Дассеном, Мирей Матьё и молодой бабушкой.
Эта девочка может стать дипломатическим работником. А потом - великим политиком, который объединит распавшуюся державу. НО – все это сбудется в том случае, если я выеду пораньше и разговорюсь с её бабушкой возле газетного киоска.
Мы ещё будем хохотать над неуклюжей русско-английской фразой маленькой Полинки, не знающей, как сказать по-русски «сто один», а тяжёлая задняя часть белого «патрола» полетит по дуге, потеряв сцепление с дорогой. Машина стремительно развернётся на перекрёстке – но пожилая женщина не будет отброшена на бетонный столб, голова Полинки не хлюпнет ужасным звуком под огромной шиной «Нокиан» и Катюша пойдёт в школу первого сентября, а не будет через три дня лежать в маленьком закрытом гробике, собранная по кускам.
Только учиться девочка будет плохо и к третьему классу перейдёт на домашнее обучение. Врачи так и не смогут избавить её от психической травмы. Она повернётся спиной к киоску и единственная из нас четверых увидит, словно в замедленной съёмке, искажённые лица мальчишек в оранжевом «Москвиче», а потом рухнувшую сверху белую тушу «Патрола».
Один, три, пять… Арифметическая прогрессия. Я ещё могу выбрать. Только вот часы тикают и чайник выкипает. Я медленно снимаю любимую кофту и выключаю газ.
Их будет пятеро в старом «Москвиче». Четверым по тринадцать лет, одному восемь.
Двое мальчиков, отказывая себе в лишней дозе, накопили денег и купили за три тысячи аварийную развалюху. Целый год ребята обитали больше в гараже, чем дома, а их верные подружки шили чехлы для прохудившихся сидений и полировали ручки. Зимой они разводили костёр, грели банки с консервами, курили травку и по очереди неуклюже возились на новых чехлах. А ещё мечтали, как поедут вскоре через весь город, закатят прямо на школьный двор и погудят под окном учительской.
И всё сбылось! Одноклассники прилипли к разукрашенным снежинками стёклам. Завучка распахнула пластиковое окно и орала, как резаная. Дворник и физкультурник выскочили без курток, стучали по машине палками, а они кое-как завелись и поехали в лучах славы домой, подобрав по дороге младшего брата одной из девочек.
Эта команда совсем не вызывала у меня симпатии, я даже не хотела знать их имена. Их будущее – типовое будущее неблагополучных подростков.
Прыщавые мальчики с жёлтыми пальцами и так недолго будут обременять  окружающий мир. Повинуясь непреложным законам бытия, они сменили собой когорту ушедших в муках и наркотическом забытьи, чтоб через несколько лет также передать эстафету ослабевшими руками. Не знавшие с детства даже мимолетной ласки, они будут жаждать вечной любви, но познают лишь ревность и горечь. Их девочки, не приученные подмываться, станут приманивать дурным запахом старших парней и отдаваться за пластиковую побрякушку.
 Через девять лет одна из этих девочек выйдет, озираясь, за ворота колонии с большой спортивной сумкой в руках, дойдёт до автобусной остановки и в растерянности закурит. Она пропустит несколько автобусов и поедет, в конце концов, на кладбище. Там долго будет лазить в разросшихся кустах и всё же найдёт упавший крест с простой серой табличкой, на которой стёрлись до неузнаваемости два мужских имени. Они кололись счастливо и умерли в один день.
 А могилы подруги вовсе не найти. Она сгнила где-то в канаве на окраине заброшенного полигона, под слоем мусора и сухих веток. Мальчики придушили её за наглость, а потом опомнились и сильно переживали. Какое-то время носили цветы и пьяно плакали. Всё же детская дружба…
Этих четверых я не пожалела бы. Вот только пятый – смешной ярко-рыжий первоклашка. Он каждое утро перешагивает через сопящую на голом полу пьяную мать и тихонько ставит на кухне чайник. Он долго чистит зубы и моет уши, словно хочет поставить преграду между собой и тоскливым миром этой грязной разбитой квартиры. Его тетрадки всегда сложены ровной стопкой, разнокалиберные карандаши остро заточены, а старенький портфель вычищен и аккуратно подкрашен в ободранных местах фломастером. Ну, зачем он попался на глаза четверым оболтусам в оранжевом «Москвиче»?!

 Есть ещё вариант – медленно, смакуя, допить чай.
 Погибнет всего один человек. Целый один человек.

 Женщина среднего возраста и среднего роста. У неё зелёные глаза со смешинками в уголках и обветренные пухлые губы.
Она любит крепкий ароматный кофе по утрам. Только не в постель! Нужно помолоть на ручной немецкой кофемолке блестящие зёрна, сыпануть от души в большую чашку, залить кипятком и прикрыть блюдечком.
Она любит уйти от шумной компании, жующей шашлык возле брошенных удочек, уплыть на середину реки и громко закричать оттуда: «Э-ге-гей!!!».
Она любит покупать и носить джинсы – короткие, узкие, клёши, красные, жёлтые…Их уже штук двадцать разных на полке, а она всё не остановится!
Она любит схватить кота в охапку и щекотать носом пушистое брюшко, а потом повесить на шею, как манто, и хохотать перед зеркалом.
Эта женщина любит старые, уютные вещи, особенно розовато-бежевую кофту с люрексом, купленную в трудные девяностые годы.
Да, это я.
В моих силах сберечь рыжего мальчишку, мечтающего стать археологом. Болтливая Полинка вырастет и станет известным политиком, а Катя не будет заикаться.
Только я этого не увижу, если допью чай и сяду в машину на две минуты позже.
Я включу зажигание, постою, пока не проиграет полностью песня в магнитоле, и потихоньку поеду. Сегодня не так уж и холодно, печку я поставлю на единицу. После поворота направо мотор, догревшись, заурчит посвободнее, и я прибавлю газ.
Я буду ехать осторожно – впереди интенсивный пешеходник возле детского садика  и пересечение с трамвайной линией.
У самого большого в городе перекрёстка я попаду на мигающий. И тут будет последний момент для выбора.
Я могу прибавить газ, чтоб проскочить. Женщина с зелёными глазами останется жива. Но у неё не хватит времени остановиться у газетного киоска и поболтать с маленькими девочками. Она купит газету завтра и будет беззвучно плакать над ретушированной чёрно-белой фотографией с места аварии.
Я могу благоразумно притормозить и встать первой под знаком «Стоп». Дождусь, когда загорится жёлтый, и отпущу тормоз. Машина покатится вперёд, а справа вылетит виляющий задом белый монстр...

И вот я сажусь в машину и включаю зажигание. Обед у меня долгий, так что двигатель поостыл на зимнем ветерке. Подожду одну песенку. Хотя… могу подождать и две песенки, и три.
Загорается синий огонек магнитолы, и глуховатый голос Караченцова выводит: «Где-то за окном, словно за бортом, вдаль плывёт моё детство…». Малинин тоже исполняет эту песню, но Караченцов нравится мне больше. Я слушаю, закрыв глаза, и совсем ни о чём не думаю.
Потом я перевожу рычаг на «D» и отпускаю педаль тормоза. Вот и начало пути. У меня есть разные варианты, но ни один не нравится.
На Т-образном перекрёстке меня, помеху справа, нагло не пропускают. Обычная история. Дорога не чистится, и проезжающие водители делают вид, что принимают её за неасфальтированную, а, значит, второстепенную. Я начинаю нервничать – время. Зато на пешеходнике возле детского сада ни души, чего ещё никогда не случалось. Всё в этом мире распланировано до мелочей!
Стайка воробьёв галдит на обочине, препираясь из-за железо-бетонной четвертинки серого. Я чуть притормаживаю, бросая взгляд на задорные пушистые мячики. Из птичьего царства всегда ассоциировала себя с воробьём.
Предостерегающе звенит трамвай.
Линия пересекает дорогу под углом, и в темноте встречный трамвай легко спутать с машиной, а попутный вообще малозаметен. Хорошо, что вагоновожатые об этом знают. Но сейчас светло.
Ну, вот он, мигающий зелёный на самом большом перекрёстке в городе.
Нога благоразумно придавила тормоз, хотя в висках колотилось – давай, поднажми, не будь идиоткой!
Время вдруг потянулось тягучей медовой струйкой.
Я вспомнила всё, что мне дорого, всех, кто мне дорог.
Я вспомнила маму, милую мою маму с неизменными очками на неизменно перепачканных мукой волосах. Если мама не испекает за день хотя бы пиццу, она бурно переживает – а вдруг семья перемрёт с голоду. Обычно же, как ни приедешь, на столе стынут два-три пирога и блюдо с пирожками. Мама всегда в делах, скучать ей некогда. Когда очередной пирог водружается в духовку, продвинутая моя маменька рысью бежит к компьютеру и читает свежие новости, а потом обзванивает подружек, по старинке ждущих программу «Время»: «Слышала, Света, у Багдасарянов всех тигров отравили? Кто-кто – дрессировщики это знаменитые! Тундра ты, Светочка!  Ах, кто перетравил? Этого пока не выяснили. Вот и я говорю: если ты не любишь Багдасарянов, ну их и отрави, тигры-то причем!»
И папу вспомнила, как он приезжает с дачи, прокопчёный солнышком, и бурно радуется найденной возле помойки ладненькой досточке – хорошо на калитку встанет! Пенсия у папы военная, больше моей зарплаты в полтора раза. Можно каждый месяц без ущерба для семейного бюджета покупать штабель свежих досок. Но советский человек глубоко сидит в каждом советском человеке! И найденная доска куда милее купленной.
Потом я вспомнила сына – высоченного, застенчивого парня с кудрями до плеч и милой, чуть ироничной улыбкой. Когда в доме появился угольно-чёрный котёнок с манерами хулиганистой обезьянки, я придумала ему отличное имя – Тринадцатый. Чертёнок номер тринадцать. А сын восстал. Ему хотелось, чтоб чертёнок звался сетевым имечком «Капш». Чертёнок весь день с удовольствием откликался на оба имени и клянчил в награду вкусненького. К вечеру сын констатировал: «По-моему, у него уже раздвоение личности!».
И снова я улыбалась воспоминаниям, а красный горел и горел…
Вся жизнь прошла заново передо мной. И так приятно было, она такая хорошая, оказывается! В ней нет ничегошеньки грустного. Или просто всё грустное позабылось? Вот и ладно!
Загорелся жёлтый. Я тихонечко отпустила педаль тормоза и бросила взгляд на противоположную сторону. Время потекло ещё медленнее, обострившийся до предела взгляд вобрал одновременно милую женщину, кинувшуюся с двумя девочками от киоска к переходу, и рыжего мальчика на заднем сиденье тронувшегося мне навстречу «Москвича».
Край правого глаза зафиксировал приближающееся белое пятно. Оно не летело, а медленно наплывало. Так медленно, что рыжий мальчик успел открыть дверцу и выскочить навстречу будущей первокласснице Кате. Он бежал, еле передвигая ноги, и тягуче кричал: «Катюха, привет! Что я тебе щас скажу!». Моложавая бабушка остановилась, не дойдя до края дороги – пусть дети пообщаются!
 «Москвич» с замедленной  резкостью вильнул на обочину, и поцарапанная  рука с побитыми костяшками пальцев вышвырнула старенький чистый портфельчик, подкрашенный фломастером в самых потёртых местах. Портфельчик летел ровно столько, чтоб я успела пропеть песню про «Леди Гамильтон, Леди Гамильтон, я твой адмирал Нельсон» и на последнем куплете резко вывернуть влево руль.

Бетонный столб медленно опускался на безлюдную обочину.
Трёхтонная белая машина, уже не похожая ни на одну из виденных мною на веку моделей, плавно кувыркалась по пустому перёкрестку (самому большому в городе) в сторону полуразрушенного деревянного строения с табличкой «Охраняется государством».   
Метнувшись влево, я тут же выкрутила руль в обратную сторону и проскочила перекрёсток наискосок, угодив на обочину рядом с оранжевым «Москвичом».
«Во, тёхана прожгла!» – невнятно зашевелились за лобовым стеклом губы малолетнего водителя, и тут время пошло с обычной скоростью.
На дорогу просыпались охраняемые государством доски, выкатилось и сиротливо застыло огромное колесо. 
Побежали со всех сторон люди.
Нечищеные подростки полезли из «Москвича» с восторженными воплями.
Из каждой машины неслось истошное «Ты снимал ЭТО?!!»
Уже не думая о работе, я оставила свою «ласточку» на обочине и пошла следом за женщиной в узком сером пальто, уводившей троих ребятишек подальше от несбывшегося ужаса.

Сначала никаких мыслей не было – только покой и уютная пустота в голове.
Как же так вышло-то? – робко зашебуршился вопрос.
Это была ОБРАТНАЯ арифметическая прогрессия – вдруг поняла я и улыбнулась почти весеннему солнцу на ярко-синем небе.