Все любят алые розы

Вместо посвящения

Эта повесть для меня особенная. В ней есть мистическая подоплёка, над которой я стараюсь не задумываться. Зачем объяснять необъяснимое?!

У меня была подруга. Цветущая, счастливая, успешная.
Вступив в бальзаковский возраст, она оставалась редкой красавицей, которую ни один мужчина не мог пропустить взглядом.
Тем не менее, горячо любимый муж, который ещё вчера пичкал её нескончаемыми «любовь моя», вдруг безо всякого предупреждения ушёл к другой.
Эта, вроде бы обычная, история бытового предательства меня, как и любую женщину, ранила до глубины души.
Захотелось написать ироническую детективную повесть о простодушной кокетливой красотке-блондинке, на которую покушаются по различным мотивам сразу трое злодеев (один из них непременно муж), но героиня, благодаря своей доброте, порядочности, бесхитростности, походя, рушит их злодейские планы и находит новое счастье.
Детектив писался легко, файл прирастал страничка за страничкой, но вдруг случилось страшное.
Я тряслась в поезде, возвращаясь с российского юга, плела в ноутбуке новые интриги, когда позвонила наша общая знакомая и пригвоздила к полке печальным известием - подруга погибла при загадочных обстоятельствах.
Моя писанина увиделась совсем с другой стороны. То ли совпадение, то ли предчувствие…
Я продолжила писать, да только детектив превращался постепенно в биографическую повесть. Выходила такая всеобщая биография – любимых мест родного города, близких людей, друзей. Я буквально набивала ими страницы. Чтобы все помнили. Чтобы всех помнили.
 Кто знает, с кем ещё мне предстоит расстаться? Кому предстоит расстаться со мной? Жизнь такая непредсказуемая!

Друзья мои, живите долго, будьте счастливы, берегите друг друга!



Рассказчики:

Известный писатель
Неверный муж
Почти родственник
Просто красавица




I

Ловит солнышко осеннее
Тонкой леской паучок.
Кинул сети в небо синее -
То ли нечет, то ли чёт…
То ли сразу, то ли к полудню,
Но - взлететь, но – воспарить!
Что бы жизнь была наполнена
Светом канувшей зари.
Что бы несло над жёлтой речкою,
И увидеть пескарей,
И как девушка беспечная
Загорает во дворе,
И вовсю цветёт боярышник,
Перепутав времена…
Жить, не думая о завтрашнем.
Соль полёта. Вкус вина.




Известный писатель 1

Куда, скажите, спешат красивые женщины?
Некоторые не считают себя таковыми, но они ошибаются. Все красивы и все спешат. О, время!
Женщине нельзя бежать по улице! Она должна проплывать, едва касаясь трещинок асфальта. Она должна рассеяно встряхивать челкой и задумчиво запускать коготки в чащу ароматной гривы. Она должна медлить, чтоб любой встречный успел разглядеть её изюминку.
А ведь ни одно фото не покажет женскую изюминку! Только глазами в глаза можно выцепить сие дамское чудо!
Бывают тётки – ни рожи, ни кожи, чуть ли не в спортивном костюме, а мужики – ни один её взглядом не пропустит.
Бывает и наоборот. Сама фигуристая, мордочка смазливая, а никто не глянет – потому, как скукотой пропитана.
К таким я всегда был равнодушен. По мне, если нет в женщине изюминки, то и копаться в ней незачем.

Aх, не спешите вы так, милые! Дайте разглядеть получше ваши прелестные… (далее целый набор параметров и частей тела, которые мне просто необходимы для работы).
Который день борожу… э-э бороздю…, короче, гуляю по парку, высматриваю…

Наш город богат парками.
Полтораста лет назад некий арестант-петрашевец Д. жаловался в письме брату, что де «Омск – гадкий городишка. Деревьев почти нет… природы не замечал…».
Чего врать-то, коли за решеткой сидел!
А Загородная роща (которая сейчас называется Старозагородной и обретается в центре города), она ведь слыла излюбленным местом прогулок и танцев в середине 19 века! Некоторые богатеи там дачи себе строили (ох, всё в этом мире повторяется, на круги своя возвращается!).
Была в то время и Городская роща в районе нынешнего кинотеатра «Маяковский», кое-кто ещё помнит её, как Куйбышевскую.
А знаменитая Любина роща чем не угодила будущему известному писателю? Ещё до принудительного визита петрашевцев она была активно освоена горожанами.
Да и ныне неплохо. Лет сорок назад Омск вообще городом-садом считался.
Я изучил все зелёные места, но более всего полюбил это, название которого до сих пор посвящено годовщине комсомола. Уж больно много закоулков нетронутых!
В нашем городе из парков это самое обширное и нетронутое цивилизацией место. Нет-нет, аттракционов и кафешек полно, но стоит в будний день шагнуть с центральной аллеи в сторону, как очутишься в совершенно диких безлюдных местах. Однажды зимой во время лыжной прогулки мы с Леночкой даже заблудились.
Особенно я люблю старые мостики с облезлыми железными шарами на перилах. Стоишь на них и теряешь связь со временем. Сколько им лет, интересно? Сам-то парк еще до Революции был облюбован горожанами для гуляний…
Тогда он был берёзовой рощей, а в центре зазывно маячило круглое озеро. Года за два до войны рощу переименовали в парк.
На главных аллеях еще можно заметить совкультовые скульптуры парней и девушек с различными причиндалами: луком, веслом, диском,  мячом, книгой…
И ещё был деревянный кинотеатр «Темп» прямо у озерка...
И парашютная вышка…
И погода была всегда прекрасная!
Ха-ха! Кажется, я уподобляюсь занудным стариканам, бухтящим, что в их-то времена всё было намного лучше.
Ах, и нынче замечательные стоят дни! Просто подарок после пасмурного, сырого лета. Последнюю неделю в тонком плаще провёл.
Листва точно радугу вобрала! Особенно осины хороши, когда под лёгким ветерком начинают дрожать и переливаться оттенками золота всех проб – от лимонного до почти багряного. И  серебряные нити пронизывают сие благолепие, соединяя грешную землю с небушком – бабье лето! 
Очень удобно бродить по парку с небольшим мольбертом в качестве прикрытия. Мало ли на что уставился – натуру выбираю! Рекомендую всем заинтересованным.
Шикарные девицы непременно рядом с каким-нибудь ярким кустиком трутся, или на фоне живописной опушки. Ни один Анискин не придерётся.
Я, конечно, ни в коей мере не художник (разве только слова!), но примитивизм ещё никто не отменял.
Палка, палка, огуречик.
Осенние листья похожи у меня на спелые яблоки. Юные девы – на розоватые облака, втиснутые в кособокие разноцветные трапеции. Полянка с играющими малышами смахивает на овощную грядку:  где –редиска в зелёной шапочке, а где – свеколка в жёлтом платочке.
Как-нибудь организую выставку моих пленэрных шедевров,  наверняка найдутся любители!
Да где же она, моя долгожданная?..
Ух, ты, какая фемина идёт по дальней аллейке! С той самой гривой – красно-рыжей, наверняка, ароматной! А глазищи, ей Богу, зелёные! Фея Стелла из волшебной страны! Аппетитная попка туго обтянута вельветовыми брюками, заправленными в лаковые сапоги – очень даже ничего. И ноги, пусть не от ушей растут, но от талии точно. Таких в моей коллекции не попадалось ещё.
В пальцах слегка зазудело. Я весь подобрался, нанёс мелком несколько штрихов, не глядя на мольберт.
Рыжая приблизилась манекенной походкой, и уже совсем рядом со мной хрипло выкрикнула что-то вроде «джап» или «джеп».
Фу, какой неприятный голос, словно каркнула! Прямо Бастинда какая-то.
Нет, явно не та.
Тем более, из-за кустов вынырнул «Джип» или «Джуп» - ноги не хуже хозяйкиных и челюсти вроде портновских ножниц. У меня до сих пор хранятся такие, почерневшие от времени, с клеймом артели №14. Я ими птицу, как масло, разрезаю.
«Все секреты по карманам, я гуляю с доберманом, оу-уу!»
Кажется, я спел это вслух, потому что рыжая прищурила на меня свои зелёные окуляры и усмехнулась.
Хорошо, что Леночка не слышит, какие песни я напеваю в её отсутствие – уж и досталось бы мне злорадных замечаний: «Неужели это наш утонченный любитель Баха и ненавистник всяческой попсы?»
Идите с миром, рыжая дамочка. Не вы моя героиня, не будет вам изысканных цветов в конце романа. А я постреляю ещё немного глазами, полюбуюсь на природу да пойду восвояси по дорожкам Новой Загородной рощи – старое, милое сердцу название!
Вон, подошла к ажурной лавочке в конце аллеи, не она ли?
Я достал из нагрудного кармана другие очки, пригляделся: хрупкая, в белой кожаной куртке, точёный нос и тонкие породистые пальцы девятнадцатого века, не загубленные поколениями рабочих и крестьян.
 С изюминкой девуля, но очень странной такой – и притягивает, и отпугивает.
Внешне из разряда вечных девочек – от тридцати до шестидесяти одинаково выглядят. Губки бантиком, «хвостик» бубликом, глазки распахнуты на пол лица – приголубить хочется, разделать… э-э-э… раздеть.
А вот искоса глянула, как серпом полоснула по причинному месту. Нехороший взгляд, революцьонно-беспощадный. С такой бы я на дело пошёл, а на тело – увольте.
Ждёт кого-то – глаз от тропинки не отводит.
А я и не претендую, мадам комиссарша! У меня на ужин все места расписаны, Леночка черёмуховый торт обещала. Поди, в универмаге купит, коварная! Да и ладно, я не привередлив. Из рук любимой сухарь пирожного слаще.
Девушка с серпом привлекала внимание не долго. Она закурила (ещё и курит, тьфу!) тонкую дамскую сигарету, села на ажурную скамейку, даже не обмахнув платочком, и я в ту же секунду почти забыл о ней. День завершался безрезультатно. Может, сменить место охоты?
Я уже начал было паковаться, но, чу! – сладостно затрепетало сердце!
Из-за толстенного тополя выплыла в мареве французского аромата Женщина.
Она, моя долгожданная героиня, шла по усыпанной листьями тропинке, почти не касаясь оных.
 Прочь сомнения!
 Выбеленные пряди кольцами обрамляют розовые щёчки. Пухлые губки словно произносят неустанное «kiss me». Небесно-голубые глаза излучают овечью безмятежность и телячью невинность.
А как она одета! Белый жакет с песцовым воротником густо расшит малиновыми розами. Юбка – о, дамы, перебирайтесь же вы, наконец, в юбки! – вся в чёрных кружевах, трепещущих над круглыми коленками. Алая сумочка размером с кошелёк (меня не обманешь – в ней добра на рюкзак!) украшена розой чуть ли не больше самой сумки. А сапоги-то – с огромными стразами на голенищах, качаются на тоненькой шпильке!
Как в таких шпильках по тропинкам передвигаться, на воздушной подушке что ли?
Ан, нет! На цыпочках подошла она к белой куртке с серпом, щебеча по-птичьи какие-то дамские приветствия, а я развернул к ним свой верный мольберт и вдохновенно махнул угольком. В душе моей всё распускалось и пело.
Она идеальна!
Она будет моей!
Я закопаю под розами то, что от неё останется!


Почти родственник 1

Мать твою! Как гром среди ясного неба! Пять лет не виделись, а тут заявилась без звонка. Типа, мимо бежала, попить водички захотела. Так есть хочется, аж переночевать негде!
Чего надо? Ей Богу, давно уже не выражался, но тут не выдержал, правда, шёпотом и на лоджии.
Нинка вроде и рада родне, мечется по кухне, а и боится. Вопросов боится.
Поначалу всё нормально было. Я в прихожей занятие нашел – распаковал новые бра, уши развесил.
То да сё, Игорь разошёлся, Ксюха в сорок лет рожать надумала,  Илонка за итальянца выскочила. Теперь в Милане прозябает, на террасе собственного особняка макароны трескает, кьянтями запивает…
Потом пошёл обмен садово-огородными хитростями.
Как же, богатенькой заделалась! Домик в Морозовском отгрохала с участком на два гектара. Берёзки в основном разводит, как я понял. И то дело! Я бы сильно удивился, кабы увидел Лёку с тяпкой в зарослях репки. Один маникюр у неё дороже центнера любых корнеплодов стоит.
Мы не хуже устроились, только помалкиваем. 
Я было расслабился. И Нинка успокоилась, чаем захлюпала, хихикает. Давай про виноград «изабелла», на нашем участке произрастающий, вещать да огурцы «китайский змей» размером с турецкую саблю демонстрировать.
И очень хочется ей, бедняжке, похвастать, что не дача это, а дом наш новый в Чугуновке – бывшей деревеньке на левом берегу, несколько лет назад ставшей предметом вожделения людей со средствами. Особенно, после того, как губернатор, стремящийся всеми средствами впереться в историю, наконец-то перекинул через Иртыш огромный несуразный мост. Теперь в центре города вечные пробки, потому что левый берег тоже стал центром города, а развязки у моста плохо продуманы.
Я про земли в Чугуновке сразу просёк, как мне о проекте моста донесли. Купил по смешной цене шесть участков по десять соток, два себе оставил, а остальные через три года продал чуть дешевле, чем на Рублёвке.
 Потом четыре последних года строились потихоньку, добротно – три этажа, отдельно баня, мастерская, гараж на четыре машины. Осталась внутренняя чистовая отделка, да двор в порядок привести – бордюры-фонтаны. К весне окончательно переедем.
Я как-то  подзабыл о неприятной гостье, размечтался, но тут эта дура крашеная и выстрелила прямо в лоб: «Как Санька-то? Учится  или работает? Моя Вика на юридический готовится».
Я тут и шагнул к ним с отвёрткой в зубах. Нинка пятнами пошла, глаза спрятала.
Неправильный вопрос был и не по времени. Да и я хорош – не подготовился с Нинкой в лад песни петь.
Расслабились мы, Нинуся. Забыли про то, что никто не знает. А ведь и ты, дорогая, не хочешь знать, боишься.
Санька пять лет назад не вернулся домой.
Он часто не возвращался. После моих воспитательных мер неделями ночевал по родственникам, в том числе и у неё, двоюродной Нинкиной сестрички. А тогда не вернулся окончательно.
Самое поганое в этой истории – что мы не подавали заявление об уходе.
Сначала Нинка ждала: вот-вот заявится блудный сын, а потом не хотелось отвечать на неудобные вопросы в милиции.
Я распустил слухи, что Санька прислал нам письмо с московским штемпелем и прощальными навек словами. Со временем вопросы со стороны немногочисленных  знакомых и родственников прекратились. Тем более что мы купили новую квартиру, переехали, а старую начали сдавать. 
Долбаная Леокадия дёргалась дольше всех. Таскалась месяц за месяцем чуть ли не через день, пока я не приложил её в грубой словесной форме.
Нинка, как хорошая жена, меня поддержала. Орала на сестричку, что и так, мол, тяжело, а та нервы треплет.
Нинка уже тогда заподозрила неладное, но вопросов никогда не задавала.
 Леокадия обиделась, отстала. Потом вообще пропала – дела у мужа в гору пошли. Работала, бедняжка, на строительстве, не покладая наманикюренных ручек.
А мы с Нинкой все остальные контакты потихоньку свернули, Саньку выписали с убытием в город-герой Москва и задышали было поспокойнее.
Я тайный бизнес развернул – купил через подставное лицо шибко доходную должность. Нинку фиктивно подладил поблизости – пусть на пенсию стаж набирает, и зажили не хуже людей.
Парень я на внешность незаметный, одеваюсь просто, машина скромная – по каждому времени своя. Никто и не догадывался, что за этим кроется.
Вот и Леокадии враз не прозреть, а на второй уже не придет. Отошью – будь здоров.
Зачем она припёрлась, повидаться или вопрос задать? Надо же – столько лет спала и проснулась, вспомнила о бедном племянничке.
        Не верю я в случай, всему своя причина есть. И не та, что  херово ей заделалось в жизни, мёд в бочке загорчил, вот и потянуло к родне.
Кабы ничего не подозревала, что спросить могла?
Например: «Так давно не виделись, есть ли вести от Санька какие с Москвы?»
Да и сразу бы спросила, с начала разговора.
Видать, откуда-то догадка к ней пришла.
Я давно уже не думал о пасынке, даже и поверил сам, что тот в Москве шлындрает. А теперь вот он вылез  из темноты и пялит зенки. И не двинешь ведь покрепче, чтоб исчез!
Меня совесть не мучает. Её нет у нормальных людей, так же, как и других надуманных чувств.
Благодарность, например – что за хрень?
Бесплатного не бывает в этом мире. Ежели кто-то тебе оказал помощь не за деньги, значит, потом сам помощи бесплатной  потребует. Именно потребует, а не попросит! Должок!
С самого детства я знал: за всё хорошее и доброе потом платишь, и нет смысла испытывать благодарность, не нужна она никому.
А любовь? Кто кого любил, покажите мне? Нинка, что ли, любила меня? Или я разве любил её пятнадцать лет назад?
Она видная девка была, опрятная, с квартирой двухкомнатной. Сынок, правда – пригулок, но это не беда. Даже и лучше, что без батьки законного, спокойней.
Сошлись, а она и радёшенька – мужик в доме.
Пока свой не родился, я Саньку терпел.
Мальцом он глаз не мозолил – чуть заслышит меня и бегом прятаться в кладовку. А как пушок над губой полез, начал голос подавать. Я ловил его на любой провинности и с удовольствием  наказывал. В доме только один мужик может быть. Второй или ломается или уходит.
Сучонок никогда не плакал, не просил прощения. Почему-то не жаловался матери. Или она боялась мне сказать?
Помню раз, елозит по блевотине своей, от ботинка уползает, а я медленно иду следом и бью в печень. Остановился, когда ребра захрустели под каблуком, а он и не пикнул. Выхожу с кухни, а туда Нинка прёт. Я ей  дело какое-то удумал, довёл до соседки, бегом назад, а тот уже пол домывает, пыхтит под нос злобное что-то. Слышу, дверь за Нинкой хлопнула, и ласково так: «Молодец, Санёк, о мамке заботишься, стараешься – хвалю!»
Санёк мне отборным матом дорогу подсказал, а Нинка влетела в кухню и ну его по губам метелить. В кровь раздолбасила за муженька родного…
Скажете, любовь?
Страх это! Страх, он крепче других чувств семью держит.
Чего это мне вспоминается дерьмо всякое?
Мог же, гадёныш, в бега удариться, я к этому вёл. Нет, к Леокадии удирал, отлёживался пару деньков и приползал обратно. Поди, плёл ей жалостные басни.
А потом повадился следы мои вынюхивать.
Вот это никому не дозволено, это уже абзац.
Попортил мне тогда нервишки, сознаюсь. Чуть карьеру мою тайную, хлеб мой насущный не похерил.
И теперь вот нате вам – тётушка Санькина той же дорогой потянулась. Знать бы ещё, куда ей тяму хватило сунуться?
С дураками хуже всего дела решать, они берегов не видят, когда надо тормознуть, не чуют.
Не живется тебе, родственница, спокойно, что ж, сама виновата!
Я выдернул из-под длинного носа незваной гостьи варенье – ишь, нажралась сначала, а потом настроение начала хозяевам портить! Развернул Леокадию лицом к двери, обложил «сукой бессердечной» и коленкой подпихнул.
Пошла сердитой павой, да спотыкнулась на последней ступеньке, спесь слетела. Поковыляла, опустив голову и потирая коленку, а тень её вонючая осталась во всех уголках души.
        Нинка тихонечко сопела, а в открытую форточку тянулись паутинки и повисали на новой люстре. Что за нафиг?
Ах да, бабье лето!
Тогда, пять лет назад, тоже было бабье лето…

    Неверный муж 1

Я глубоко вдохнул тёплый сквозняк этого неуютного помещения и вымучено забубнил.
– Моя жена пропала. Не вернулась домой вчера! Пришёл вот подать заявление. С ума сходим, переживаем.
В соответствии с полученной инструкцией я старался выглядеть в меру взволнованным, но далёким от паники.
За толстым стеклом сидел то ли подполковник, то ли лейтенант. Размер звёздочек на широченных плечах дежурного не определялся.
Я сощурился, пытаясь увидеть количество красных просветов. Что-то мешало на ресницах, вроде невидимой плёнки. Да ничего нет,  может, я ещё и дальтоник в придачу к близорукости?
А вот себя на нечистом стекле я разглядел отлично.
Хотя, чего уж тут отличного – нос картошкой, невысокий лоб, покрытый каплями нервного пота, жирные прядки тщательно зачёсаны на макушку.
Лёка говорит, чтоб под машинку стригся, а я не решаюсь – Аня про стрижку замечаний не делала. Но если Аня меня любит, ей всё равно, что у меня на голове. Или не всё равно, раз любит? Запутался.
– Когда ушла и откуда? – динамик ужасно шипел, я с трудом разобрал вопрос.
По возрасту должен быть подполковник, но те вроде по отдельным кабинетам сидят.
Я повернулся боком и незаметно смахнул пот. Боком вроде я лучше, хотя живот так и рвётся из тесных кожаных штанов. Но Аня же любит меня и таким?
– Точно не знаю. Я утром вчера уехал с дочерью, её в школу закинул, сам на работу. Дочь после трёх вернулась, жены уже не было дома. А бабушка у нас склерозная, бесполезно что-то узнавать. Подруг ближе к ночи обзвонил – никто не в курсе. Дома всё в порядке, всё на месте.
Я вовремя спохватился и закашлялся – чуть было не добавил «следов борьбы не обнаружено». Эрудицию здесь демонстрировать не стоило.
– Заявление по факту ухода совершеннолетнего лица подаётся спустя трое суток, если нет явных следов похищения либо иного преступления, – заученно отбарабанил «лейтенант–подполковник». – В «скорую» звонили? В бюро несчастных случаев?
Я помотал головой. Во, дурак, забыл совсем! Упущение...
 – Так давайте, может, с приступом увезли с улицы! А с заявлением приходите послезавтра. Только она сама явится до этого, – динамик с трудом подавил равнодушную зевоту.
В спину мне уже напористо дышал старичок в аккуратно поглаженных светлых брюках и почему-то кроссовках, явно дорогих. Он нетерпеливо терзал исписанный блокнот и жаждал общения с карательными органами. На стенде позади автоматчика крупным шрифтом сияли данные руководителей подразделений, и старичок  периодически сверял с ними свои записи.
Я ожесточённо потер глаза – что за фигня такая? В этот раз на пальце осталось что-то совсем невидимое, бесконечная тонюсенькая ниточка. Паутинка.
Ну да, бабье лето подошло. И жизнь моя теперь – бабье лето. Душа цветёт и грустит одновременно, потому что ей понятно – это последнее цветение.
- Она никогда раньше не покидала дом на ночь без предупреждения. И бабушка ведь у нас… – я пытался продолжить общение, но «лейтенант-подполковник» уже зевал в телефонную трубку очередному потерпевшему.
Дедуля протиснулся к стеклу и начал нетерпеливо подпрыгивать, привлекая внимание дежурного.
Вспомнился вдруг советский фильм, где дети состарились незаметно для себя. Старичок вроде этого с рогаткой ходил, а бабулька в классики прыгала…
Хорошие тогда фильмы снимали, правильные. И каждый понимал, что такое «хорошо», и что такое «плохо».
Ах, где оно, благословенное советское время?
Всё казалось ясным и простым.
Моей любимой было безразлично, кто у меня родители, где я учусь, есть ли у меня квартира.
Да какая квартира, о чём я?! У кого из нас в двадцать лет была тогда квартира?
Я вносил её на руках через порог родительского крова, в свою детскую комнату с окном на сумеречный дворик, где хлопали на ветру белейшие простыни и ситцевые трусы.
Два раза споткнулся – она смеялась до икоты и вытирала слезы краешком фаты. Мама тоже плакала умилённо и сокрушалась, что не нашли котёнка.
А целовались-то сколько – возле каждого дверного косяка!
В бассейн по ночам ходили – одной вахтерше жена моя молодая юбочки-сарафанчики шила за просто так.
Когда Викуся родилась, кроватку еле втиснули, но в комнату бабушек малую не отдали – самостоятельными хотелось быть.
Ничего, справились!
А там и перестройка разбушевалась. Коммерцией занялись. Через год «шоху» купили, ещё через полтора – участок в коттеджном посёлке Морозовский…
Мы с Лёкой когда-то так любили вспоминать эти первые дни, залитые солнышком правильного семейного счастья! Сидели на диване, обложившись альбомами и открытками, Викуське показывали: это папа в моторе «ушастика» копается. Представь, доча, на чем ездили! А это мама с бабой Дашей в деревне курочек кормит, чтоб они Викочке яичко снесли на завтрак.
Викочка хохочет над мамиными «платформами» и папиной шевелюрой до плеч, а мы перемигиваемся весело.
Кровать супружеская, помню, у нас была железная с пружинной сеткой. Скрипела…
Мы по-первости стеснялись пошевелиться лишний раз.
Сейчас ореховое ложе полкомнаты занимает. Лёка одна спит, тонет в пушистых немецких перинах, а я всё больше на диване в кабинете.
И никто не скрипит. Тихо в доме по ночам.
Отчётливо помню всю нашу супружескую жизнь – ничего плохого не было. Мы так много трудились, что почти и не ссорились. И почти не общались. Наверное, всё это было нужно и важно. Только я давно уже не помню, для чего.
Мне противно вспоминать.
Хочется отрезать всё прошлое и уничтожить. Чтоб душа освободилась от груза совместно пережитых радостей и горестей, чтоб я хоть ненадолго остался чист, без долгов перед всеми и вся…
Что-то мы не так сделали.
«А мне бы жизнь мою, как киноплёнку…»
Знаю я, что не так. Очень давно я ошибся. И понял это слишком поздно.
Или не слишком?
Я могу быть ещё счастлив. Вернее, я уже счастлив. Если бы только не висело надо мной ЭТО.
Мелькнула гаденькая мысль – всё бросить, но я тут же задавил её.

Меня ждали в машине, и я, торопясь, выложил подробности.
В груди привычно заболело, как всегда в Её присутствии.
Почему?
От любви или ожидания грядущих перемен?
- Отлично, - немного подумав, заключила Она, - значит, будет время для заметания следов. Хорошие порядки в нашей милиции! – она низко опустила голову, и я дёрнулся чмокнуть душистую макушку.
Как это красиво – тёмные каштановые косы, не тронутые отвратительной перекисью! Хотелось забыть всё на свете, сидеть, закрыв глаза, гладить худенькие плечи…

Когда между нами ударила молния, мой мир завертелся, словно снег в стеклянном шаре. В нем всё перемешалось, перевернулось с ног на голову. Стало возможным и даже необходимым лгать, совершать некрасивые поступки по отношению к близким. Любовь к родным перешла в безразличие. Само слово «любовь» стало применимо только к одному человеку – к ней, крутанувшей мой стеклянный шар.
Но я же любил и раньше! Я любил жену, дочь, родных! Почему сегодня их проблемы  вызывают в лучшем случае раздражение?
Что в Ней, спросите? Умна? Несомненно. Красива? Возможно.
Она вне общечеловеческих категорий.
Когда она начинает перечислять недостатки своей внешности, например, зубы со щербинкой, я тут же осознаю, что все женщины без щербинки уродливы.
Видит Бог, я не знаю, стройные ли у неё ноги, высокая ли грудь, тонкая ли талия. Она прекрасна вся целиком. И останется прекрасной в любом платье и любом возрасте.
И ещё – она вернула мне тот тёплый аквариум, в котором я болтался всю сознательную жизнь, а несколько лет назад был выловлен жестокосердной судьбой.
        Клещи разомкнули хватку, и я задышал, расслабился.
В один неуловимый миг я из крепкого  мужика, сурового руководителя и нежного семьянина превратился в бесхребетного раба.
И когда Она спокойно, но неумолимо сказала, что Лёка должна исчезнуть без следа, я согласился, не раздумывая. Цена счастья  не показалась мне чрезмерной.

Да вот только счастье мешается с болью, и я уже не могу понять, что доставляет больше страданий. Всё чаще хочется лечь и умереть, чтоб это прекратилось.
Чтоб не осталось ни счастья, ни боли, а только покой…


Просто красавица 1

Между прочим, я – натуральная блондинка! Была когда-то.
Помню чёрный день моего тридцатипятилетия.
Парикмахерша Тата отхлебнула последний раз томатный сок из гранёного стакана, щёлкнула резиновой перчаткой и брякнула: «Начнём седину-то закрашивать, а? Или мужа от любви всё устраивает?».
Порылась я в кошельке и стала «белий-белий дэвочка».
         Муж был в восторге. Он всегда от меня в восторге, даже скучно уже, ей Богу! И по имени-то не называет, только «любовь моя» да «радость моя». Хотя имечком меня родители идиотским снабдили, в честь какой-то прабабки героической.
С чего я начала-то? А, с того, что блондинка я натуральная, хотя и крашеная!
А к чему я так начала? К тому, что мозги у меня соответствующие! Как потребовалось ими поворочать, так и побежала за помощью к мудрой своей Марыське.
Проблема возникла неразрешимая – как всё узнать, и чтоб при этом никто не узнал, что я узнала. Потому что если узнают, что я узнала, то я никогда не узнаю потом ничего нового из того, про что узнала… И оба они мужики. Ну, про кого узнать надо.
Услышав всё это по телефону, Марыська многозначительно хмыкнула. Она любит подчё–ркивать мою беспомощность в выражении сложных мыслей.
А я и не пытаюсь казаться умнее – во все времена мужчины клюют на курносых наивных блондинок.
Что толку с Марыськиных энциклопедических знаний, если мужик жаждет, чтоб слушали его. Да при этом ахали восхищенно. Вот и результат – никто не ждет мою Марыську дома. Даже канарейка у неё померла после года мучений.

В парке было спокойно, мирно.
Странное слово в голову  пришло – «мирно», ведь нет никакой войны, тьфу-тьфу-тьфу. Миролюбиво? Умиротворённо? С русским языком я особо не дружила в школе. Надо у Марыськи спросить.
Где она торчит, кстати – «на ажурной скамейке возле художника»? Вдоль аллеи этих скамеек завались. Ага, художника вижу!
Смолит, моя подруга, как всегда. И даже не улыбается мне. А ведь месяц не виделись!
 Господи, сколько паутинок-то! Неужто, бабье лето? А я и не заметила. Иду своей знаменитой летящей походкой, ловлю восхищённые взгляды мужчин, а самого главного не вижу! Главное – красота!
И я представила себя со стороны – всю в серебре, в потоках солнечных лучей, сияющую предпоследней молодостью… Хорошо быть красивой!
– И что там? Небось, с Вовиком? Спустил в «Спортлото» последнюю зарплату? – Марыська не любит обниматься-целоваться, сразу к делу переходит.
 А я в такие моменты себя дурочкой чувствую почему-то. Даже про «мирно-миролюбиво» не спросила. И про Саньку вдруг решила отложить на потом. Любимый муж главнее.
– С Владимиром. Блин, Марыська, ты бы его видела! Совсем не такой стал, нервный, рассеянный, - я почувствовала, как на этих словах моё сердце зашлось от любви и жалости. – Худеет. Говорит со мной, а взгляд где-то там… Слушай, я куртку эту у тебя видела? Ничего, славненькая для Китая, тебе идет.
 Марыськины глаза сверкнули и тут же погасли. Она, конечно, поняла мой намек на её привычку экономить на одежде, но смолчала. Наверное, я немного сука…
 – Прикинь, взял моду в кабинете ночевать, и шебуршится там, печатает что-то. Среди дня срывается, не отвечает на телефон. Рыбалки какие-то затевает. А сам-то сроду не знал, как удочка устроена. Марыся, я боюсь самого страшного.
– Любовница? – Марыська затушила окурок об каблук, лицо её приняло странное выражение.
Я никогда не понимала этих гримас, а когда пыталась объяснить, всегда ошибалась. 
– Тю, дурнэ! Кроме любовниц на свете полно ужасов. Разве это самое страшное? Боюсь, он чем-то болен. Куда-то же он гоняет на два-три часа каждый день! А если рак…– меня  слегка затошнило.
 Я соскочила со скамейки, качнулась на шпильках, будь они неладны, и плюхнулась обратно.
 Пришло озарение. Как я не поняла раньше – все его странные отлучки, тягостное молчание за ужином, долгий испытывающий взгляд…
Да он ходит по врачам и не хочет, чтоб я переживала.
Господи, что я за дура! Сижу в парке с подружкой, а Владимир пялится в очередной анализ. Надо завтра же подъехать к Букину, он, вроде, по-прежнему главврач в областной. Если он и не в курсе, то выведает и доложит мне.
Я сорвала багряный листок с ближайшего куста и начала складывать в гармошку. Две прозрачные паутинки отцепились от ветки и медленно поплыли в сторону солнца прямо перед моим носом.
– Тю, дурнэ! – повторила за мной Марыська, – Любовница страшнее. И всё это, как ты рассказываешь, больше на романчик похоже.
– Знаешь, я так люблю его, что готова снести даже измену, лишь бы здоров был, – сказала и запнулась, самую чуточку замешкалась, – И потом, ты представляешь моего Владимира с букетом под часами? Чушь! Он так занят фирмой, домом, дочерью, – голос предательски осёкся, потому что не совсем так всё стало в последние полгода.
– Ты сейчас это говоришь, потому что уверена в его любви на все девяносто девять! Сними розовые очки, зайка! И вообще, сними всё розовое, повзрослей!
  Сука Марыська выщелкнула новый «Данхилл» и по-блатному завертела между пальцами. Отомстила мне за китайский рынок!
 Благообразного вида пожилой художник, топчущийся с мольбертом в  пятнадцати метрах от нас, укоризненно покачал головой, – видно, старого воспитания товарищ.
Иногда, даже обидно за Марыську становится: красивая женщина, а подать себя не умеет. Куртка эта её короткая, вечные джинсы – не двадцать лет ведь! Не красится толком – ресницы мазнёт и побежала. А в компании? Как начнёт про политику рассуждать, а потом какого-то Сартра цитировать и водку с селёдкой требовать, так все мужики и прячутся. Такую и до дому никто проводить не отважится.
– Ты дядечку шокировала! Он все краски перепутает, – я привычно улыбнулась, слегка перебрав с продолжительностью взгляда.
Художник зарозовел и перевёл глаза на кисточки.
Марыся хмыкнула, достала коробок и повернулась спиной к ветерку.
У подружки моей много необычных привычек. Например, не пользуется зажигалками. Прикуривает от спичек, плиту газовую ими разжигает. Муж как-то пошутил, что спичечная промышленность ещё не загнулась только благодаря Марыське.
  А самая плохая и хорошая привычка – говорить в лоб, что думает. Плохо, потому что все обижаются. Хорошо, потому что есть, у кого узнать правду. Например, про новую шмотку.
 Однажды я с Марыськой неделю не разговаривала из-за норковой шубы. Я решила, что хорошая подруга не скажет про сибирскую низкожопость, которую такой фасон якобы сильно подчёркивает. Муж утешил тогда, что у меня просто талия очень тонкая, пусть завидуют. Я всю неделю провертелась перед зеркалом, меняя то сапоги, то шапки, пока не поняла, что от шубы придётся-таки отказаться – действительно, не мой фасон.
И если сейчас Марыська думает о любовнице, она не станет утешать. Объяснит, почему так считает, и предложит парочку вариантов решения ситуации.
Хотя, глупости это. Мы с Владимиром столько прошли вместе, столько пережили… Сердцем чувствую, что могу его потерять. Господи, пусть уж лучше любовница! Переживу!
– Перед смертью, конечно, седину закрасить можно и нужно, а вот кожаные штаны не покупают. В гробу мужики в костюмах лежат. Вроде бы.
Сказав гадость, Марыська довольно прищурилась и попыталась выпустить колечко.
Получилась дохлая спиралька, и я злорадно хихикнула. Все мои немногочисленные опасливые мысли, усердно гонимые из головы последние месяцы, выстроились в цепочку и выдали результат. Где-то в желудке разлилась ледяная лужа.
Как я не увидела, что затылок у него перестал серебриться на солнышке? И сколько времени уже он, как семнадцатилетний идиот, натягивает кожаные штаны с расстёгнутой до пупа белой рубашкой?  Девочка, наверное, лет на двадцать моложе…
А розы? Он давно не дарит мои любимые розы, потому что я развела их в каждом закоулке садика. Он перешёл на огромные лимонные хризантемы уже года два как.
Откуда тогда взялись тёмно-красные лепестки в карманчике его портмоне, когда я пару месяцев назад полезла за дисконтной картой? Крупные нижние лепестки с сухими кончиками. Заметил в последний момент перед свиданием, ощипал и быстро спрятал, куда пришлось?
– Тю, дурнэ, какая любовница! Он не такой, – быстро произнес кто-то не моим, надтреснутым голосом.
 У меня нежная мягкая тональность, выработанная неустанными тренировками ещё в юности, Марыська даже оглянулась.
– У вас Дарья Афанасьевна гостит, чи шо? – на этот раз колечки получились, что надо. Они плыли куда-то наискосок, вслед серебристой паутинке, и будто вытягивали последнее тепло из души.
 Марыськин взгляд не сулил ничего хорошего, Дарья Афанасьевна – передышка перед решающим ударом в солнечное сплетение. Если честно, я ждала от Марыськи подобного, где-то глубоко в подсознании ждала, наверное, за этой правдой и пришла к ней. Сама бы себе ни за что не решилась признаться.
– А як жешь! – губы непроизвольно затряслись, – Приходи, потрещишь. Она теперь навсегда. Тётка свалила в батькивщину на пмж, а одну бабусю в деревне не оставишь.
– Как Вовик это принял? – безразличная интонация в сочетании с пристальным взглядом означала, что вопрос неспроста.
Я задумалась, и лужа в желудке начала подмерзать.
Муж слишком рьяно взялся устраивать судьбу мой девяностолетней бабушки, страдающей старческим склерозом. Он негодующе отверг предложение родичей насчёт дома престарелых: особняк у нас, дескать, большой, природы-огороды, Лёка, родная внучка, не работает – стыдобища будет от бабки отказаться.
Я и сама так считала, но робко молчала – прежние годы даже недельное гостевание бабы Даши вызывало у мужа плохо скрываемое раздражение. Не то было месяц назад.
 В один день поменяли ванну возле  гостевой комнаты: установили сидячую, со специальными ручками.
Не успела я подивиться душевному благородству супруга, как он уже оборудовал все лесенки и мостики в саду витыми перильцами.
А две недели назад, когда бабушка в сорок пятый раз спросила: «А щогож курочок немае?», – на верхней террасе возник сарайчик с вольером, в котором деловито осваивались четыре рябенькие квочки и горластый красно-рыжий Малюта: бабулина деревенская соседка ещё не успела пустить всех унаследованных «курочок» под нож. Теперь баба Даша  по восемь раз на дню, стуча костылем, снуёт вверх-вниз, «таскае до курэй» мелко порезанные сорняки, яичную скорлупу и прочие кухонные отходы.
 Муж небрежно отмахивался от моих удивленных похвал и озвучивал проекты новых чудес. И всё это на фоне неустанных «любовь моя». Я млела.
На какую-то секунду мне вдруг показалось, что Марыська ошибается. Владимир любит меня, конечно, любит. Он так скучает, когда мы не видимся даже день. Скучал, вернее…
Всегда жаловался, что я чем-то занята, не уделяю ему внимания. А теперь, получается, он хочет переключить моё внимание и время с себя на других.
– И что мне делать – выследить и морды им расцарапать?
        Где мой голос, чёрт подери! Я сделала пару активных вдохов.
– Это их только сблизит, а ты себя истеричной дурой покажешь. – Марыська взялась за очередную сигарету.
Интеллигентный художник сложил мольберт, скользнул по мне ласковым взглядом и попилил к выходу. Поди, дома жена ждёт с пирожками...
– И вообще, погоди тосковать, я тут наплела всякую фигню, а у Вовика, может, проблемы возрастные. Ты такой вариант не рассматриваешь? Как вы с ним в постели, извини за бестактность? – и снова быстрый цепкий взгляд.
Извиняющаяся за бестактность Марыська – что-то новое. Я задумалась, и подозрения превратились в уверенность.
В период лепестков в портмоне он каждую ночь как с цепи срывался, не давал мне уснуть. Несколько недель его переполняло желание, отягощённое приливом фантазии, а месяц назад всё как отрезало. Девочка дала, наконец.
 Он задерживался допоздна, потом укладывался на диване в кабинете, якобы чтоб не мешать. Прикрепил меня к бабе Даше. Два раза уезжал на рыбалку, с которой привозил морскую рыбу.
Я-то думала, что он, неумеха, просидел впустую на бережку, а рыбу купил похвастаться. Он весь светился, выкладывая алых трепещущих окуней из магазина «Твой океан», шутил, рассказывал рыбацкие байки, и – вспомнила! – его белоснежная рубаха пахла, как только из-под утюга.
Этот запах мгновенно появился в моём носу и даже во рту, и я его тут же возненавидела. Я подскочила и начала задыхаться. Мне нужно домой, порвать все его белые рубахи…
– Не гоношись! – Марыськины глаза жёстко сузились.
Она странная подруга. Копейку последнюю выложит, по первому зову среди ночи сорвётся, но слов сочувствия ждать не стоит. А мне так нужны тёплые, лживые слова утешения!
В висках зазвенело, захотелось ударить Марыську в лицо.
Она поняла.
– В старые добрые времена гонцов, принесших дурные вести… Ну, и так далее. Между прочим, ты сама допэрла!
Я молчала.
– Лёка, с бедой нужно переспать ночь. Чекушку мартини раздавим, перетрём, поплачем. Утром станет ясно, что делать. Ну?
Я молчала. Мне не хотелось ехать к Марыське. Мне хотелось убивать.
– Лёка!
– Что «Лёка»!!! – прозвучало шикарное контральто.
Ого! Снова не моё, но мне понравилось!
Девки на ближней скамейке подскочили, одёргивая  короткие юбочки. Может, одна из них – та самая дрянь? Следит за мной, изучает! Вон та, в розовой куртке – муж любит женщин в розовом. Я поискала  глазами камень, но тут же одумалась: маникюр свежий совсем!
– Лёка, всё, что есть, это твои умозаключения! Нужны факты. Только не вздумай Вовчика пытать. Он мигом отопрется, мозги тебе запудрит и ты проживёшь ещё пару месяцев, злая на меня и угрызаемая совестью. А потом грянет гром. У меня сигареты кончились.
– Плевать!
– Не плевать! У меня мозги тормозят без курева.
Мы побрели к трамвайной остановке.
Где ж моя летящая походка? Там же, где и нежный голос?
Господи, я теряю себя по частям…




II
Машет жарким крылышком огня
Юность пионерская моя.
Совесть комсомольская моя.
Только время – деньги у меня.
Всё спешу, лечу на красный свет.
Заработать, дать ответ, совет,
Дом построить, сына воспитать,
А душа пустынна, испита.
Но однажды я махну рукой
На долги, проблемы и покой,
Доползу до Вечного огня,
До того счастливейшего дня,
Когда гордость за свою страну
Не казалась странной никому.
Отодвину занавеси ив,
На сухую черную плиту
Сяду, разрешенья не спросив,
Имена вполголоса прочту.
Восемнадцать, девятнадцать лет –
Вот и всё... Но что за жизнь была!
Ухожу, и тянется вослед
Яркий свет горящего крыла.



Неверный муж 2

        Было привычно муторно на душе, и я решил пройтись пешком. Приткнул машину на улице имени бывшего югославского лидера, вылез и долго пялился на двухэтажное деревянное здание, в обилии украшенное резными серпами-молотами поверх окон. Когда-то здесь размещалась городская прокуратура, сейчас же какая-либо вывеска отсутствовала, но подтянутые молодцы в штатском бодро сновали через тяжёлую дверь.
Давным-давно я устанавливал такую же в нашей «хрущёвке». Соседи злобно плевались и подозрительно перешёптывались.
Сейчас тех, кто умеет зарабатывать, уважают. В девяностые годы таких огульно считали жуликами и бандитами.
Обернулся – ресторан имени диктатора, моряка, учёного, путешественника. Почти у самого крыльца на тротуаре выстроились «крузаки» и «лексусы». Подвыпившие девицы визгливо хохочут на лестнице, стряхивая пепел на блестящий капот.
Какой герой заслуживает быть увековеченным таким образом?
Тем более, он, которому приписывают замечательный романс про звезду последних, лучших дней?
Опять я о последних днях…
Интересно, Вечный огонь ещё горит?
Пересев много лет назад на машину, я перестал замечать по сторонам многое. Заболев несколько месяцев назад Аней, перестал замечать всё.
Господи, как же я заболел этой женщиной! Остро, тяжело, неизлечимо. С кучей признаков расстройства личности, включая бред, паранойю, депрессию, деградацию...
 А ведь когда-то я терпеть её не мог. Буквально на другую сторону улицы переходил, когда замечал вдали.
Судьба щёлкнула пальцами, стеклянный шар повернулся, закружился легкий снежок над ёлочками.
У нас лежит такой шар в чемодане с детскими игрушками. Викуся одно время любила с ним возиться…
Растёт моя дочка, скоро женихи пойдут, один наловчится, напоёт ей в розовые ушки древние, как мир, песенки и поведёт к Вечному Огню. Ещё недавно мысль о подобном кощунстве приводила меня в злобный ужас. Чтоб кто-то прикоснулся к моей нежной девочке! А теперь просто забавно.
Огонь тревожно метался на привычном месте. А ивы сильно разрослись с того времени, как мы с Лёкой проходили мимо них, роняя свадебные цветы…
Сентябрь только начался, но в кронах деревьев уже печально проглядывает золотистая седина. Все мы стареем. В молодости любовь приносит голимое счастье. Сейчас… я счастлив вроде бы, очень счастлив, но откуда такая тоска под сердцем?
К чёрту депрессию, пора действовать! Сегодня третий день, между прочим.

За стеклом восседал всё тот же «лейтенант-подполковник». Он не сразу узнал меня – я предусмотрительно напялил вместо красной куртки синий плащ и отпустил щетину (Аня просила проверить бдительность).
Давешний старичок в кроссовках  бойко строчил что-то за столом для посетителей. Он что, прописался здесь?
На сей раз дата ухода моей дорогой жены возражений не вызвала, и спустя полчаса я уже беседовал с плотненьким усатым оперативником из группы по розыску без вести пропавших.
Лёка, по моим словам, последние дни вела себя нервно, срывалась на истерики, забывала, теряла и путала элементарные вещи.
 Оформив необходимые бумаги, Гусев Михаил Михайлович почесал небритый подбородок и высказал пожелание осмотреть наше скромное жилище. Всё пока шло по намеченному плану.

– А это что вы тут копали?
Михалыч спрашивал явно для проформы, во взгляде одновременно сквозили сочувствие – баба загуляла, и некоторое душевное  успокоение – загуляла от богатенького красавчика. Ладно, просто от богатенького. И успешного. Аня же не за деньги меня любит!
– Всякая растительная фигня с землёй, компост одним словом, – я отвечал нарочито бесцветным голосом и нервно сплёвывал (Аня накануне битый час наставляла, как правильно вызывать лёгкое подозрение).
Из грязи зазывно торчал уголок красной материи – Лёка не признаёт тусклые цвета, а дочь и не подозревает об их существовании.  Даже идиот заметил бы этот светофор.
 Михалыч идиотом не был. Он нагнулся и лениво потянул за кончик. Подол нарядной летней юбки от «Труссарди» высвободился сантиметров на двадцать. Михалыч колебался между  необходимостью соблюсти процессуальный ритуал и желанием покончить быстрее с формальностями. Его призывали реальные преступления, а гипотетические могли и подождать.
 Палисад согревало яркое сентябрьское солнышко. Взвивался за припозднившимися бабочками белый спаниель Фомка, сам похожий на гигантского мотылька. Кусты бордовых и золотых роз слегка покачивались под тёплым ветерком. С верхней террасы доносилось куриное квохтание, и Дарья Афанасьевна, опираясь на костыль,  уже неслась через две ступеньки за  яичком.
Какие на фиг душегубства, господа!
– Вы кур разводите? – мечтательно удивился Михалыч и догадливо спохватился:
– Ну, конечно, все продукты должны быть свежайшими.
– Господь с Вами! Век бы не видал этих птичек! Просто жена бабушку престарелую забрала из деревни, та не в себе немного, ей скучно без дела. Я вот только на днях подсуетился, нейтрализовал бабулю, так сказать, – я даже вздрогнул, припомнив, на что способна девяностолетняя старушка, оторванная от корней и узнающая родную внучку через раз.
– Не скажите, свежее яичко издавна рекомендовалось врачами!
Михалыч поцокал языком, дёрнул жиденький усик и приготовился произнести какую-то речь.
– Слышь, Михалыч! Тут мертвяком прёт! – радостно заорал стажёр Лёня из подвального окошка.
Преждевременно. Мы рассчитывали, что поиски начнутся с компостной ямы.
На раздражённую гримасу Михалыча я только развёл руками. Пришлось всем оставить компост и спускаться по узкой лестнице.
На секунду мне стало страшно: вдруг Михалыч прикажет вскрыть, а там…
Я даже затряс головой, настолько отчётливо выплыло передо мной мёртвое лицо жены в лепешках цемента.
Нет, её никогда не найдут! Аня всё продумала. Она очень умная и любит меня. Совсем скоро начнётся новая жизнь, только потерпеть, только не подвести!
Свежее потрескавшееся пятно метр на метр по самому центру резало глаз – тут уж мы переборщили. А вот запах не планировался. Так что удивление мне разыгрывать не пришлось.
        В глазах Михалыча засветились первые искорки подозрения.
– Супруга кого-то нанимала, видимо, – я немного подпустил  в голос суетливости, – тут яма почти год была – трубу меняли, всё руки не доходили. Работа… Даже не знал!
– Ну-ну! Раз не знали, можно и назад раздолбить! Если вы не против, конечно! А вдруг там любимая кошка соседей?! – Михалыч оглянулся в поисках подходящего инструмента.
– Вот ломик, товарищ майор! Давайте, я сам! – суетился не в меру ретивый стажёр, чёрт бы его побрал.
– Иди, понятых позови! Куда они делись-то?! – Михалыч был явно раздражён.
У меня вообще создалось впечатление, что проводи он осмотр без Лёни, пол остался бы нетронутым.  Но запах-то откуда?
– Це хто? – раздался требовательный голос.
Дарья Афанасьевна с яйцом в руке низко склонилась к подвальному окну и пыталась понять, что происходит.
– Это из милиции, баба Даша, – я занервничал ещё больше, – идите в дом!
– Та на шо воны? – резонно удивилась старушка, – В нас шо-то спэрлы?
– Нэ спэрлы, а знайшлы! – отозвался  подошедший Лёня.
Понятые, оторванные от созерцания Викиных фарфоровых кукол,  выглядели шокироваными.
– Вы сейчас всё размолотите, а кто по закону заделывать должен? У вас ордер вообще есть на обыск?! – пыхтел румяный Тёмин из четвёртого коттеджа.
В его соболезнующем взгляде явственно отсвечивали баррели нефильтрованного пивка, совместно распитые под моими берёзами.
– Это не обыск, а осмотр по факту ухода. Хозяин разрешает вскрыть пол, так как из щели идет гнилостный запах! – терпеливо пояснил Михалыч, успокоенный моим безропотным согласием.
Тут я упустил момент, надо было подёргаться.
Ничего, Аня, я справлюсь, уложу их всех, как младенцев, а ты потом будешь гордиться мною.
– Извините! – Тёмин решительно поправил очки, – Не могу с Вами согласиться. Хозяин разрешает, потому что нет выбора. Активное давление со скрытой угрозой со стороны властей. Между прочим, я сотрудничаю с журналом «Бизнес форватер», и мы часто пишем о подобном произволе правоохранительных органов.
Михалыч  заколебался.
– А хозяйку вы не спрашивали? – встряла суровая Тёмина, грозно сверкая чёрными очами, – К вашему сведению, это она ремонтом занимается, пока муж сутками вкалывает!
– Если найдём, обязательно спросим! – двусмысленно пообещал Лёня и долбанул прямо по центру заплатки.
– Ёперный театр! – ахнул Тёмин и нагнулся над отлетевшим куском цемента, из которого густо торчали обесцвеченные прядки.

Почти родственник 2

Ночь я почти не спал.
Ох, держись, Леокадия, попомнишь ты ещё светлое времечко, когда я тебя подзабыл, когда жила ты беззаботно.
Чуть не затемно выехал проветриться. Гнал, как бешеный, по пустым мостам и улицам и силился понять реальность и степень нависшей угрозы.
Злоба застила глаза, так и «поцеловаться» недолго. Месяца не прошло, как бампер «короллке» выправлял. Надо слегка остыть и сообразить, что к чему.
 Свернув вправо, я припарковался у Дома художника и вышел.
 Где-то здесь, подальше, был кинотеатр «Пионер» – всё для детишек. Теперь деревянные двери разбиты, внутри что-то вялотекущее.
Пионером побывать мне не довелось – редкость в советские времена, но сюда я часто шастал в компании. Билет в кино стоил десять копеек, развесное мороженое в хрустящем стаканчике девятнадцать.
 Денег мне родители не давали – самим на ханку не хватало. Поначалу я отбирал у младших мороженое, годам к девяти перешёл на мелочь.
После первого приглашения в милицию взялся за изучение уголовного кодекса, и потом вплоть до четырнадцати творил, что хотел. «Чёрный Валентин» – так писали в графе «кличка» моей учётной карточки малахольные сотрудницы детской комнаты.
Натерпелись тётки от меня. Законы я знал назубок, и, перечитывая объяснения к протоколам, нагло поправлял орфографические и юридические ошибки в документах.
 Особенно я блистал на заседаниях комиссии по делам несовершеннолетних. Приходил туда намытый, наглаженный, с хорошей стрижкой. Держался скромно и с достоинством, говорил грамотно. На фоне украшенной синяками похмельной матери смотрелся так, что комиссии хотелось попросить у меня прощения за нелепые подозрения.
И напрасно моя очередная инспекторша драла горло, объясняя, какая же я сволочь распоследняя. Ни одного желающего засвидетельствовать о моих проказах не находилось.
Даже тот сосед, которому я продал пару автомобильной резины, стыренную накануне из его же гаража, одумался и написал второе заявление о том, что пропажа нашлась.
Правильно! В тюрягу бы меня не посадили, а гараж опустел бы окончательно.
 Четырнадцатилетие моё ожидалось, как милицейский праздник районного масштаба. Но менты из участкового пункта потирали руки напрасно. Торт я им, кстати, за день рождения выставил, но  демонстративно попрощался.
Хорош баловать! Теперь я Валентин Петрович Чернов, прошу любить и жаловать!
Незаконно заработанных денег мне вполне хватило бы на автомашину «Волга». А я мечтал о семье.
Копил, копил, как проклятый. Даже в армии дело себе сколотил в стройбате и украдкой сберкнижку пополнял. А на гражданке часами мог стоять невдалеке от Вечного огня и воображать, как сам подведу к нему свою единственную в чистейше-белом…
А вот и он. Вправду, вечный! Скалится алым зевом, будто жертвоприношения ждёт. Не боись, дождёшься!
Странно, в других городах Вечный огонь горит на могиле неизвестного солдата, павшего в Великой отечественной войне. У нас же – в сквере борцов Революции.
Что за город – всё не как у людей! У нас в перестройку даже статуи Ленина не тронули. Да что там статуи! Лозунги вроде  «Мир. Труд. Май» до сих пор красуются на высоких зданиях. Всё правильно, историю беречь надо.
Я прошёлся возле революционных бюстов, ёжась от утреннего холодка. Постоял под ивами – они уже тронулись осенней жёлтой гнилью, противно... Скоро невесты попрут с женихами, надо валить подальше от этого грустного зрелища.
…Нинка от белого платья отказалась – не девочка, мол. Мне до сих пор кажется, что всё бы пошло не так, лучше, кабы в белом она была. Такое чувство потери на секунду охватило – сам удивился.
Я ведь позже и венчаться хотел, чтоб белое она надела, но Санька уже сгинул к тому времени, и Нинка отгородилась от меня и всех радостей заодно.
Что ж с Леокадией мне сотворить? Может, на понт брала или вообще сдуру брякнула? Нет, не так! А наверняка тоже знать не может. Или…
Я выхватил сотовый.
– Нинка, ты с Лёкой  до этого раза базарила уже? – жена молчала, но я и без того чувствовал, как её обтекает липкий страх, – Ты не жди, когда я дома вопросы начну задавать! Сыпанула, чем я занимаюсь?
– Нет, – Нинка зарыдала, пользуясь случаем, что не могу ей в пятак нарезать, а я затрясся от злобного бессилия, – Она сама спросила… Она видела тебя там неделю назад. За то и позвонила.
Ёбст, где глаза мои были! Нинку отметелить, что разговор утаила.
Стоп, а и вправду, с чего это она утаила?
Щас, по почкам получит, споёт куплеты, а я обмозгую. Ох, негоже, когда жена противу мужа выступает, хоть и по мелочи. Не о том мне мечталось когда-то. Ах, семья… Стараешься, жилы рвёшь, копейку каждую в дом тащишь, и где благодарность? Где тыл крепкий?
Только сразу я домой не поеду. Пусть Нинка поварится в своём страхе, порисует в голове картинки расплаты.
Когда ключом в двери закорябаю, у неё ноги враз станут ватными, от ужаса замутит. Будет молча затравленно пялиться и сглатывать пересохшим горлом.
А я скажу ласково так: «Ты чего, Нинусь? Не заболела?».
Потрогаю заботливо её лоб, сяду устало, с кряхтением: «Коли не больна, сгоноши-ка на стол. А то приляг, я сам».
Она замечется в непонятках. О, надо ей с порога цветочек сунуть, или мороженое! Тогда её вообще развезёт. Подумает, что не со злом, и такая любовь захлестнёт к мужу – откуда у них эта любовь берётся?
 Почему-то, когда мучаешь долго человека, гнобишь, а потом вдруг ни с того, ни с сего приголубишь – он для тебя горы готов свернуть. Метод товарища Сталина, кстати!
 Я буду сгребать пюре, а она ласково смотреть и заботу показывать.
Доем, возьму помидор целый (люблю, когда брызгает сок из-под зубов!) и тихо-тихо попрошу: «Сольцы бы, Нинуша!». Она, ещё не веря, пододвинет солонку дрожащей рукой, а я улыбнусь во весь фарфоровый рот: «В мешочке, Нинусь!».
Она тут же осядет и еле слышно выдавит: «За что?».
Я пропихну помидор целиком ей в горло, пальцем протолкну – это больно, а она тихо-тихо стоять будет – Ванька уроки делает, нельзя его пугать, да  и я разлютуюсь. Потом сниму с крючка на стене мешочек с солью, не спеша, подтяну узелок, чтоб не просыпать, и прикину на руке вес.
Нехорошо от мужа дела свои скрывать, это уже предательство!
Она зажмурится и прикусит палец, а я точными движениями буду методично наносить удары. Как я ненавижу её в такие минуты! И с каждым разом всё труднее сдерживаться, чтоб не забить до полусмерти.
Скучно знать всё наперёд.
Я вернулся к машине и какое-то время сидел, думая о Леокадии – что она собирается предпринять, интересно? Это ведь та ещё пиявка, не отцепится, пока не сорвёшь и каблуком не раздавишь! Роет себе могилку на семейном кладбище.
А, может, я нагоняю пурги? Может, шапка горит на мне?
Опустил стекло, харкнул смачно и снова Нинку набрал.
Занято. Сучара, поди Лёке названивает! Нет, не посмеет.
Я Нинку-то сильно не трогал до поры. А как Санёк сгинул, мне и душу не на чем дома отвести стало. Собаку завёл – так для дела нужна. Не гоже, когда охотишься, помощника первейшего гнобить. Правда, тот подрос и начал зубы за хозяйку казать. Увёз на работу.
Да Нинка сама виновата – смотрит загнанным взглядом, вздыхает жалостно. Рука так на неё и тянется двинуть! Ох, неслучайно всё в этом мире! Каждый имеет, что заслужил. Что бы ей хоть раз в меня табуретку кинуть – уважать бы начал, может, и сдержался бы когда. Нет, терпит.
Ну, пусть дальше терпит.
Закон природы – безответных всегда и везде бьют.

Просто красавица 2

От Марыськиного допотопного дивана («Ладога» - офигеть!) болели бока. Да и не спала я толком.  Позвонила мужу, что у подруги ночую, а он чуть ли не обрадовался: «Молодец, можешь вообще у неё дня три пожить, отдохнуть от забот. Бабушка в порядке. Вика новую «Нэнси Дрю» проходит. Целую!»
 Будто телеграмму отбил, сволочь…
 Как-то вяло я эту «сволочь» произнесла. Нужно взбодриться.
 Марыська унеслась на работу, но вторые ключи заботливо оставила в холодильнике на блюдечке с лимоном (я с утра всегда пью чай с лимоном, поэтому можно не утруждаться писать записку «ключи на гвоздике в коридоре»).
С горечью подумала: неужто я такая предсказуемая? Последний раз у Марыси я ночевала лет пять назад, а она уверена, что мои привычки не изменились. Может, мужу это надоело? Нет уж, последнее дело себя обвинять в чужих грехах!
Владимир, что же ты делаешь со мной? Марыська, зачем я тебя вызвала на разговоры?!
Комната невыносимо холодила. Отопление дадут нескоро.
Я оглянулась в поисках обогревателя и вдруг поразилась окружающему убожеству. Нелепые бумажные обои в вытертый цветочек, лакированная стенка, ковёр на стене, громоздкий телевизор с трубкой.
Матерь Божия, зелёный пылесос «Комета»! Я в детстве на таком каталась!
 Только пузатый «бумбокс» на подоконнике немного скрашивает разгул скромности.
Сколько же получает моя подружка? И что это за любовь у её мужика, что позволяет так жить дорогой сердцу женщине.
И что же я за подруга такая, что сейчас только всё это заметила? Что впервые за пять лет пришла?!
А что такое дружба, кстати? Марыська и я – подруги?

Были когда-то, в далёком детстве. На даче нашей ягоды обдирали. Бегали на Иртыш загорать.
Марыська плавала, словно бегемот – толстая в детстве была, а воду обожала. Так она бухалась с разбегу, аж волны расходились, и ну плескаться!
Я в дикую воду до сих пор не суюсь – страшно, паника охватывает, стоит зайти глубже щиколотки. Бассейн предпочитаю, там хоть есть, кому спасти! Да и в бассейне больше полощусь после сауны, вцепившись в поручень. Муж пытался научить, стыдил, на детишек пальцем показывал – не фига, каждому своё.
В школе мы сидели только вместе. Марыська строчила за двоих сочинения, проверяла ошибки, подсказывала на придуманном ею же языке жестов на уроках истории, географии, биологии. Я в долгу не оставалась, поскольку родилась, по словам мамы, с калькулятором в голове. Математику, химию и физику Марыська не тянула, и я трудилась на контрольных за нас обеих.
В университет пришлось поступать на разные факультеты.
Мой экономический Марыську не увлёк. Она завалилась на истфаке и уехала из города с экспедицией.
 Возникла окончательно через шесть лет с педагогическим образованием и штампом о разводе.
 Говорит, возникла любовь среди курганов: густой чай из погнутой кружки на двоих, огромные августовские звёзды, плеск речной волны и секс возле костей мамонта.
Романтика!
Свадьба в сельсовете с венком ромашек на голове невесты. Угол в общаге. Узкая железная кровать. Все та же мятая кружка, только уже с цикорием. Танька или Манька со второго этажа. Васька или Витька с третьего. Опять сельсовет. Гуд бай, май лав.
И снова здравствуйте! Милый город, милая подруга.
Встречались, ходили в киношки-кафешки, но уж слишком разная была жизнь.
 Мы с мужем усердно вили гнездо, копили и вкладывали деньги.
 Марыська приобщала школьников к тайнам века и крутила романы, один жарче другого.
Когда делились событиями, обеим резали уши непривычные местоимения. «Мы» у меня, «я» у Марыськи.
 Я слегка завидовала её свободе. Иногда хотелось вот также взять и мотнуть одной в Карелию или Италию, а то и просто ничего не делать вечером, а сесть и посмотреть киношку. Думаю, что и Марыське нет-нет, да скребло на душе от такого идеального благополучия.
Если честно, наша дружба скорее похожа на соперничество, доказывание какое-то. По крайней мере, со стороны Марыськи. Она часто отпускает: «Тебе этого не понять, ты же у нас богатенькая (верная жена, натуральная блондинка, всё больше по шансону, умных книжек не читаешь…)».
 Впрочем, язвит Марыська беспрестанно со всеми, а со мной всё же меньше, чем с другими. И часто осекается: «Не обижайся, ты же меня, язву сибирскую, знаешь! Я не со зла, а по привычке!»
Периодически я взрываюсь, посылаю подружку подальше, но вскоре начинаю скучать. Надоедает сюсюканье и лицемерие, хочется правдивых гадостей. Да и по большому счёту она очень надежная.
Эй, я что, сама себя уговариваю?

Завтракать расхотелось. Пойду, прогуляюсь!
Марыська живёт в бывшей общаге на улице Лермонтова. Самый центр. Рукой подать до Музыкального театра, Никольского собора и Вечного огня.
К прекрасному не тянет, молиться не умею, лучше цветы героям Революции отнесу.

С пионерского детства нравились мне эти места. От бабы Даши узнала, что кладбище здесь было чуть ли не с момента основания города триста лет назад. Оно называлось иноверческим, хоронили иностранцев – немцев, шведов…
 Видать, и тогда русским важные стройки не доверяли!
 Под круглым магазином «Цветы» покоится очень важный человек – он перенёс крепость на правый берег Омки и заложил основные постройки. Фактически, отец города! Не зря в магазине именно цветы продают, а не газеты, к примеру. Хотя водка тоже подошла бы…
 А от первой крепости только названия остались – Луговская слобода, Ильинская улица.
После Революции здесь хоронили и подхоранивали всяких героев. Интересно, сколько же слоёв покойников уместилось на маленьком пятачке?
 Помню, подолгу бродила здесь, читая выбитые на серых плитах надписи, и жалела, что не родилась в то интересное время.
 Да, неплохо было бы нацепить кожанку, платок красный, маузером подпоясаться и застукать голубков!
Вот и Вечный огонь – плещется по ветру, как флажок, к борьбе призывает! Знакомые ивы засверкали на солнце золотыми искорками.
Я невольно выпрямилась, подняла подбородок, расправила плечи. Так держать, Леокадия! Посмотрим ещё, кто первый слёзки прольёт!
Вчера мы много трепались о постороннем, а вот о больном Марыська единственное сказала: нужно решить, чего я хочу, собственно. Сохранить семью, или  «резать к чёртовой матери». Отсюда и строить линию поведения.
Я порылась в душе и поняла, что безумно хочу одного: чтоб ничего не случалось, чтоб всё, как прежде стало. Но машины времени не существует. Повыла я немного в туалете и отложила размышления на утро.
Ах ты, блин! Про Саньку-то я не поговорила, а дело серьёзное! Может, наплевать на Владимира – авось само рассосётся, да заняться этим?
После небольшого обдумывания идея мне понравилась.
Марыська обозвала бы меня страусом, но я вдруг ощутила жгучее желание забыть вчерашний разговор в парке. Я же действительно ничего толком не знаю – одни подозрения. А разве красиво подозревать родного близкого человека, отца любимой дочери?
 Я невольно улыбнулась, представив Владимира рядом с Викой – оба кудрявые, сероглазые, неуклюжие. Какие-то свои интересы у них, даже завидно слегка! То блюз какой-нибудь ужасный притащат и слушают в два наушника. Да надо мной подсмеиваются, что я песню «Белый лебедь на пруду» обожаю. То фильм в Интернете наскребут чёрно-белый на иностранном языке и спорят до крика, в чём высокий смысл.  И вечно хохочут над какими-то глупостями. Хохотали, вернее, когда-то…
 Давненько уже они не трещат на кухне, поглощая килограммами печенье и колбасу под телевизором.
Нет, не думать! Всё образуется, я знаю. Должно ещё быть какое-то объяснение.
Марыська хороша - подруга, называется! Иногда мне кажется, у неё вообще сердца нет. Как чётко, с удовольствием она подвела меня к выводу про измену мужа. Завидует она моему семейному счастью, это точно. У самой ни ребёнка, ни котёнка, шестой год с женатиком путается и врёт, что ей удобно. Типа «не готовлю, не обстирываю, он ко мне только с хорошим настроением приходит…».
Очень удобно, конечно – в отпуск одна едет, Новый год у нас встречает, а если куда вдвоём идут, так от каждой тени в кусты шарахаются. 
Не хочу так жить! Я неспособна жить одна в принципе.
Подул свежий ветерок, и я запахнула жакет. На рукав прямо в центр вышитой розы опустилась маленькая белая бабочка. Удивительно – разве они ещё не спят?
Я дунула, но бабочка вцепилась в ткань намертво. Пусть её! Прогуляюсь через мост, на речку посмотрю. Вроде как почти здесь Стенька Разин высадился. Или это Ермак был? Или вообще, дядька какой-то левый, которого царь послал крепость закладывать.
Ничегошеньки не знаю, вот тундра!
Баба Даша говорила, на этом месте мост раньше железный был. И назывался так же – «Железный». Только Омка тогда пошире была и поспокойней. В ней купались и раков ловили. Баба Даша, девочкою, в шнурованных ботинках проходила здесь, швыряя вниз кленовые «вертолётики», которые загодя горстями набирала.
Я облокотилась на ограждение и вгляделась в коричневую воду.
Сейчас не покупаешься – дно захламлённое, водовороты, особенно весной.
 Бабочка сорвалась с рукава, ударилась о столб и, как оборванная бумажка, неровно поскользила вниз. Меня вдруг охватила тревога, захотелось прибавить шаг.
На углу моста небольшая часовня – ни разу не была в ней. Я много где не была. Двери приоткрыты, пусто. Зайти, свечку поставить? Нет, грустно.
Почему в русских церквях так грустно?
В Чехии мы с Викой много по церквушкам бегали – сказочные, светлые, люди все улыбаются друг другу. Изображения Мадонны с младенцем такие яркие, радостные. А наш верующий народ всё страдает, всё плачет. При взгляде на русские иконы сердце схватывает…
Лучше посмотрю блузку хорошенькую в магазине! Мне всегда помогают утешиться новые шмотки или украшения.
Мысль! Крестик куплю, красивый, с камнями. Доча давно говорила, что нехорошо без креста ходить. Хоть и крещёная я в детстве, а про Бога редко вспоминаю.
 Мы с Владимиром даже не обвенчались, а все наши друзья уговаривали и себя в пример приводили. Вот дураки мы были – хотелось отличаться ото всех. Может, повенчались бы, не довели до такого, как сейчас…
Решено – крестик! На той стороне Любинского проспекта аж три ювелирных магазина, до полудня занятия хватит.
 Телефон застал врасплох посреди «зебры». Я не могу спокойно пережидать, вечно тороплюсь ответить – вдруг что важное.
 В результате, выронила из сумки сначала расчёску, потом помаду. Зелёные циферки на светофоре дочикали, и машины понеслись. Расчёску я спасла, а помада укатилась.
Телефон надрывался, я психовала,  водители показывали мне кто большой палец, кто средний, а кто и указательный (у виска).
Наконец, достала – два неотвеченных звонка. Нинка!

Известный писатель 2

Захотелось пройтись пешком. Столько мыслей, идей творческих! Надо их уложить и организовать.
 Несуразный «колбасный» автобус номер пятьдесят три потащился, скрипя и покачиваясь, а усталый я (тоже, кстати, скрипя и покачиваясь!) с тоской обозрел уютное японское кафе, расположившееся прямо на остановке, но сумел взять себя в руки и неспешно двинулся по нахоженному маршруту.
 В парке хорошо, а в городе таки лучше.
 Я, шельмец, урбанизирован до самого «дондышка». Любимые места вот эти, по улице Ленина – сквер Борцов Революции с Вечным огнём, Ленинская (она же Пушкинская, она же Ильинская) горка, Юбилейный мост с часовней и далее вверх, по Любинскому проспекту к Драматическому театру.
Давно пора уже в этих местах пешеходную зону установить!
Заходящее солнце смягчило чёткие линии скульптурной группы со знаменем, и протянуло тень древка до самого Огня, деля сквер пополам. Тёплое крылышко приветственно помахивало старому знакомому (мне). Шикарные ивы справа уже зазолотились, но сохранили пышность крон.
Красота! Невероятная смесь исторических слоёв!
Вон там, слева, навис над улочкой Лермонтова цветочный магазин, похожий округлостью форм на беседку. По слухам, под этим зданием находится могила генерала Шпрингера, посланного в Омск Екатериной Великой с ревизией.
Шпрингер раскритиковал старую крепость и перенёс её на противоположный берег Омки. Им были построены новые качественные укрепления, первые каменные здания, кирпичные заводы.
Умница, образованнейший человек, он озаботился не только укреплением воинской дисциплины, но и культурным воспитанием офицеров. Оперный дом построил для всяческих представлений! А школы! Вытребовал у правительства  аж четыре школы по Сибири для детишек.
 В центральную Россию он так и не вернулся. А теперь рядом с ним лежат те, кто меняли историю после, да и остались в ней.
 Я с уважением оглядел бюсты расстрелянных мальчишек, чьи имена сейчас носят улицы города.
 Что бы ни говорили ниспровергатели святынь, а эти ребята были искренни, они верили в правоту избранного пути. Не их вина, что всё вкривь пошло…
 Вроде и мемориал, но так хорошо здесь. Или это воспоминания молодости украдкой душу  гладят?
Ох, и хаживал я к Вечному огню с восторженными девицами под руку! То с блондинкой, то с брюнеткой, то с мышкой серой.
 А четвёртая – чистая Лилит! Раскалённые кудри ея затмевали пламя, а бёдра покачивались – пышнее местных ив. Хороша была, да в дому неудобна. Всю посуду в неделю изметала, уложила меня с инсультом, поварёшку напоследок в узел скрутила и унеслась со свистом на метле.
 Оклемался я и впервые один сюда пришёл. Всё, думаю, хватит мне жён, детей и прочих прелестей. Посвящу себя прекрасному!
Тут-то меня Леночка и повязала. Всего-то и сделала, что опустила глазки скромно, пальчик в кудряшке озорной запутала и осведомилась, где Партизанский мост. Не успел я объяснить, что Партизанская у нас улица, мост к ней ведет Юбилейный, глядь – она уже  в белом платье идёт со мною под руку к Вечному огню. Так и посвятил я себя прекрасному!
 А поеду-ка я домой, всё равно Леночка все мысли заняла!

- Душа моя, не желаешь ли клюкнуть «клюковки»? – прямо с порога внёс я коррективы в давно сложившийся вечерний ритуал, - Право, замечательная нынче «клюковка»! Надо бы отметить сегодняшнюю находку.
В пальцах  уже ощущался творческий зуд, поэтому пришлось пройти в кабинет за трубкой и клетчатым пледом. Я, видите ли, немолод, и для успешного творчества мне необходим определённый антураж.
На экране ноутбука засветился изумительный вид с дачного крыльца. Особенно выделялись лилии. В центре клумбы изогнулись гигантской запятой белые, потом пошла спираль – бледно-жёлтый завиток, жёлтый, горчичный, рыжий, а на последний круг я схитрил,  пустил кроваво-красные амаранты. Мало кто отличит их от лилий!
Да, шикарный сюжет был. Маньяк-эстет, это Вам не фигушки воробьям показывать, тут кровищей не отделаешься! Я буквально рыдал, описывая муки М., мечущегося в поисках подходящего сорта.
К слову, мой метод написания романа не нов, но очень результативен. Зачем ломать голову, выдумывая внешность, характер, привычки, реакцию на различные катаклизмы судьбы? Можно забыться, начать себе противоречить. Герой в схожих ситуациях станет поступать по-разному, глаза будут то карие, то зелёные – непорядок! Читатель начнёт выискивать неточности и потом тыкать меня носом.
 В то же время, герои будут крайне реальны, если они будут… реальны!
К подбору персонажей я подходил рационально, не разбазаривая образы. Поместив в первый роман о неуловимом маньяке М. почти всех бывших сослуживцев, я радостно потирал руки и не ошибся.
Изданный «на личные средства автора» триллер разошелся моментально. Во многом благодаря тому, что директор книжного магазина (чьими приметами я наградил самую благородную героиню) провела бурную рекламную кампанию.
В результате целую неделю я сидел в красном углу, раздувал щёки и усердно подписывал одну книгу за другой. Учитывая два дополнительных тиража (один из которых прямо из редакции разобрали прообразы героев), урожай составил «сам-десять».
На последующие романы я приберег друзей и родственников.
С гениальным маньяком М. дело обстояло несколько сложнее. Внешность взял у известного артиста Бориса Щербакова, а черты характера, манеры, привычки вложил свои.
Мой М. также обожает жену и кота, пьёт дорогую водку и домашние настойки на ней же, родимой. Он вдохновенно трудится на даче, а в свободное время высматривает в толпе героинь и играет с ними в смертельную игру. Только при этом не пишет романов, слава Богу. Не хватало мне конкурентов!
 Тьфу, о чём это я!
– О чём это ты? – Леночка как раз подвязывала в кабинете куст алоэ, который уже в день нашей свадьбы уподоблялся Пизанскому шедевру.
 – Что за находка-то? Неужто, на главную роль? Тогда клюкнем! Сейчас я накрою на стол, и ты мне всё расскажешь, - лёгким ветерком супруга просквозила в кухню, оставляя за собой слабо уловимый аромат лайма и немного жасмина.
Я отправился по запаху.
– Расскажу, расскажу, а что ты про розы знаешь? Они как в нашем климате растут – по-многолетнему? Наверное, какие-то есть районированные сорта. Конечно, вспомнил! Дешёвенькие такие и колючие, их летом много выбрасывают. Надо бы до весны изучить этот вопрос!
Я с удовольствием наблюдал, как Леночка сдувает со лба кудряшки, с усилием нарезая сырокопчёную колбасу в дополнение к ветчине.
– Ты опять за цветы? Неужели трудно что-нибудь новенькое придумать? Достань бокалы. Не эти, для воды, Юрочка. Зелёненькие. На даче уже не пропихнуться из-за твоих дурацких могил! И потом – где?
Колбаса веером развернулась на розоватом фарфоровом блюде (розовый цвет – знак!), сверху просыпалось немного горошка,  прилегла пара глянцевых маслин и ароматная веточка кинзы.
Я восхищённо поцеловал Леночкины умелые пальчики и задумался. Десять соток – не так уж и много для убийственно плодовитого писателя. Овальные клумбы с лилиями, гладиолусами и пионами смотрелись просто замечательно.
В прошлом году я подготовил было место ещё и для альпийской горки, но Леночка захотела развести физалис. Пришлось отложить триллер и писать кулинарную книгу. Больше всех такому обороту радовался Киш-Миш – пожилой котяра персидской породы. Он прибавил  не меньше двух кило, подъедая  остатки неудавшихся экспериментов. От маньяка М. поживится было бы нечем, естественно.
Но дольше задерживать очередной роман неблагоразумно – читатели могут и подзабыть. И менять вдруг «modus operandi» главного героя не годится. Над тремя предшествующими героинями каждое лето качаются шикарные сортовые цветы. Четвёртую ждет та же участь. 
– Нам ведь не понравился физалис! – напомнил я супруге, перехватывая блюдо с нарезкой, – И давай-ка хлеб через тостер проведём, а то у меня изжога прошлый раз от «бородинского» была.
– Мяу! – подтвердил Киш-Миш, не сводивший томного взора с колбасы.
 Удивительно, кот почти слеп от старости, а взгляд ясно выражает направление немногочисленных мыслей.
– Да, физалис, конечно, не фонтан, но розы – мороки с ними не оберёшься, чай, не юга! – Леночка скорчила потешную рожицу и как бы случайно уронила под стол кусочек ветчины, прямо мне на ногу.
Кот с медвежьей грацией ломанулся на запах и цапнул за носок. Я утробно зашипел, но тут щёлкнул тостер – когда успела?
 – Юрочка, может, альпийскую горку, как ты хотел? – сдержав хихиканье, супруга отломила поджаристый кусочек.
– Нет, только розы! – торжественно провозгласил я, подняв рюмку клюквенной наливочки, – Розы любой ценой! И ты со мной сейчас согласишься!


III


Зазвучала незнакомая музыка.
Занавески шелестят золотистые.
И струится в переулочках узеньких
Запах кофе, невозможно таинственный,
Запах кофе, невозможно обманчивый.
И струится золотистая улочка.
Если верить занавескам, о, мальчик мой,
Только музыка одна и не мелочна,
Только музыка не станет увиливать,
Проведет по переулочкам ситцевым.
Ах, кофейную мы гущу не вылили –
Погадаем, пока души не выцвели!


Почти родственник 3

Двери открылись легко, только ковырнул. Ничто на земле не проходит бесцельно, любое умение пригождается.
Собственно, затруднений и не было – одинокие женщины с зарплатой на уровне плинтуса, как правило, не озадачиваются мерами безопасности. Обычная деревянная дверь эпохи социализма, обитая жёлтыми реечками. Два простеньких врезных замка, один из которых  сломан, изнутри стандартная цепочка.
Квартирка, надо сказать, убогая.
Когда-то по правилам советского общежития здесь проживали две молодые семьи, каждая в отдельной комнате. Из дополнительных удобств – квадратная прихожая с неистребимыми ящиками под картошку, общая кухня и туалет с душем. Один вход заштукатурен – видимо, выкупили жильцы соседней рекреации, организовав себе трёхкомнатную квартиру.
Оставшись единоличной хозяйкой, Лёкина подружка не успела ещё психологически перестроиться и продолжала засирать когда-то общую прихожую – линолеум драный, на обоях пятна, потолок прокурен и везде кипы газет, пустые стеклянные банки и клочья пыли.
Может, в комнате получше?
За фанерной дверью действительно было получше. Во всяком случае, чистенько.
Чистенько, бедненько и неуютно.
Я тут же обозлился на неизвестную мне даму: женщина не имеет права жить неуютно. Даже при стеснённых средствах можно заменить гадко-зелёные обои с вытертыми золотистыми цветами. И эти жуткие общежитские шторы на гнутых карнизах. На седьмом этаже вообще надо тюль вешать, чтоб ночью звёзды были видны!
Больше всего о человеке говорят книги, одежда и содержимое холодильника. Я не совсем понимал, зачем мне узнавать о Лёкиной подруге, но тянуло.
 Первый сюрприз – книги отсутствуют или спрятаны. Только здоровенная стопка журналов «Наука и жизнь» вот-вот сползет с антресолей.
 Нет, ошибочка – на подоконнике толстая синяя книга, зарубежный детектив. Открыл – закладка на повести «Смерть под парусом». Читал когда-то, неплохо написано. Я только к середине допёр, кто убийца. По тексту рассыпаны пометки. Хозяйка критиком работает?
На этом библиотека исчерпана.
Нигде не видно альбомов с фотографиями. Правда, на стене скособочилась рамка с четырьмя старыми цветными снимками под стеклом. Советская цветная фотография – самая жизнерадостная в мире. Основные тона – сине-зелёный и коричневый.
Приглядевшись, на одной из фоток я опознал, несмотря на пририсованные кудрявые усы, юную Лёку лет пятнадцати. Она и в старости, если доживёт, останется такой же куклой наследника Тутти – распахнутые наивные глазищи с метровыми ресницами, губы составленные из трех клубничин (две сверху, одна снизу) и белёсая волна локонов, разложенная по плечам.
Лёка настолько выпирала из фотографии, что я не сразу углядел рядом с ней бесцветную толстушку с жёстким пронизывающим взглядом. Ух, какая грымза! Но вот фокус – стоило мне её заметить, как Лёкина фигура  потухла, ушла на задний план, и уже на фотографии всё заслоняла собой эта, псевдо-невзрачная. Спокойная поза, ехидно прищуренные на солнышко глаза, сильный четкий рот с поджатыми губами.
 Эта акула и есть Лёкина подружка? Надо поосторожнее действовать! На стороне противника достойный боец.
 Машинально поправив рамку, я продолжил осмотр.
 В шкафу ситуация не лучше – бурая турецкая дублёнка с лоснящимися рукавами, такие пятнадцать лет назад носили, и лёгкий голубой плащ. Этим верхняя одежда исчерпывалась.
На полках несколько трусов, один лифчик, пара футболок, заношенные джинсы и трикотажная кофта. На антресолях два комплекта белого постельного белья и мешок с перчатками, шарфами и шапками.
Полный недоумения, я переместился на кухню и заглянул в холодильник. На полках нераспечатанная пачка сливочного масла, полбулки белого хлеба, десяток яиц в магазинной упаковке, блюдце с лимоном. В морозилке примостилась начатая пачка заветренных пельменей.
Я задумался. Припомнилась бабкина дача.
В криминальном детстве я частенько заглядывал туда ближе к ночи, отоспаться-подкормиться. Ключ от домика незатейливо висел в густой листве вишни – если не знаешь, фиг найдёшь.
В крохотном холодильничке всегда лежал нарезанный хлеб в пакете, рыбные консервы, масло и чай. Перекусив, я снимал с крючка линялую футболку и шёл к колодцу, окружённому здоровенными бочками. Пара ёмкостей к вечеру уже опустошалась, и я битый час крутил ворот, чтоб их наполнить. Полоть грядки  я наотрез отказывался, не баба же, а вот натаскать воды – это по-мужски, и приятелям сопливым сказать не стыдно. Почему-то в то время помогать родителям считалось зазорным, а вот старенькие бабушки – это было святое! 
Дача, дача, дача…
В этой квартире, как и на даче, есть только необходимый минимум – заскочить, перекусить, переодеться. Дамочка, стопудово, обретается у сожителя, а комнату свою периодически сдаёт или просто придерживает.
Что мне это даёт? Да то, что Лёка почти наверняка припрёт сюда Нинку! Она, небось, для этого и разыграла ссору с мужем, чтоб подруге лапши на уши навешать – мол, пусти бедную овечку переночевать!
 Я вернулся в комнату и потянул носом. Пахнет совсем неуловимо какой-то косметикой – пудрой?
На подоконнике длинный белый волос. Лёка действительно обосновалась здесь, мужик не соврал. А Нинка где? Нинкой не пахло.
Нинка любит японскую фирму «Шисейдо», и после каждого сеанса рукоприкладства я в качестве компенсации опустошаю полки парфюмерных лавочек. Запах этой косметики ни с чем не спутать.
Всё ясно, скоро прибудут. Осталось только накрыть голубушек. Но в квартире ждать опасно, они могут и не одни заявиться. Если вообще они вместе, конечно.
Да вместе, вместе. Меня чутьё ни разу не подвело за опасную и многотрудную жизнь. Даже если и ошибаюсь, Лёка по-любасу знает, где сестричка кантуется.
Я отогнал «короллку» за газгольдер, нашел в приемнике спокойный музон и приготовился ждать, сколько надо. Классическая музыка меня не усыпляет, как многих мужиков, и на словах «Третья симфония Брамса» я не начал лихорадочно тыкать пальцами кнопки, а прибавил звук. Хорошо думать под такое.
И я в который раз задумался о шутках генетики. Ведь мои родители – алкаши и бездельники невесть в каком поколении. Бабка, правда, ничего была, но тоже необразованная, три обязательных класса оттарабанила и подалась в вечные уборщицы.
В доме нашем постоянный срач царил. А я свою постель по линеечке заправлял.
 Ещё до школы выпросил себе отдельный комод под вещи. Врезал замки в каждый ящик, чтоб не шарились родители, и всё богатство своё там хранил.
Когда первую хату подломил, знаете, что сразу же в мешок сунул? Утюг!
Родители про такой мудрёный прибор, похоже, и не ведали, а я всегда мечтал ходить в наглаженной рубашке и брюках со стрелками.
 Ещё в моём комоде лежала стопка пластинок с классической музыкой и даже опереттами. В родную квартиру проигрыватель тащить было бесполезно – пропьют на второй день папуля с мамулей, но я подружился с соседом из третьего подъезда, инвалидом войны. Бегал для него в магазин за творогом и хлебом, а потом мы вместе  слушали прекрасную музыку на моих пластинках и советские шлягеры с  голубых листочков журнала «Кругозор». 
 Я смахнул сентиментальную слезу и вгляделся в окрестности.
 Машины проезжали одна за другой, выплёвывая и глотая пассажиров.
 Лёка должна причапать пешком с остановки или на такси подъехать. А такси сейчас – хрен проссышь, что такси! На половине нет магнитки с шашечками. Значит, на все машины надо поглядывать, белую синтетическую шевелюру высматривать – бр-р-р.
То ли дело Нинка моя! Вроде и луплю её, а ни одного седого волоса. И мысли шальной нет, чтоб перекраситься.
Я удивился вдруг шевельнувшейся в душе гордости. И вправду, Нинка моя лучше многих. А уж если откровенно, другую вообще не хочу. Давным-давно, когда она  беременная Ванькой ходила, я пользовал для разрядки молодых длинноногих девиц, но от них только тоска разбирала. Чуть импотентом не заделался!
 У Нинки глаза фиолетовым светятся, а грудь и без силикона на чашечку похожа. Характер пожёстче, цены б ей не было!
Моя маманя, бывало, чуть что – за сковородку и по башке. Нинка бы меня ещё тогда отоварила, когда я ей первый раз нос разбил, после десять раз бы подумал, прежде чем вымещать на ней плохое настроение.
 Тяжёлая у меня работа, нервная, с возрастом все чаще срываюсь. Могу, конечно, взамен на грудь принимать, но не хочу херить репутацию, да и не люблю.
Такси! «Девятка» с белой головой в салоне! Внимание, нет ли рыжей рядышком? Одна. Каблуки в полметра, Лёка такие только и таскает. Чтоб ей ноги переломало! Шмыгнула в соседний подъезд, значит, не Леокадия.
 Блин, они все спиной ко мне проходят.
 Да что я, Лёку с Нинкой не признаю!
 Конечно, она домой уже двинуть могла, но муж чётко заявил – к подружке дня на три. Разосрались, мол, они.
Нинка-сука может и не с ней быть, конечно, а …
Да нигде больше! Нет у неё подруг, у жены моей верной! Никого, кроме мужа дорогого, матери, сыночка Ванечки и чахлой тени сыночка Санечки. Не на вокзал же она пошла…
Ещё машина. Глянцево-красный «Фунтик» неуклюже тормознул, чуть не «поцеловав» усыпанную жёлтыми листьями замшелую «копейку» – поди лет пять уже гниёт здесь. Из-за руля шустро выскочила перезрелая девица, вся «в жутких розочках», не хуже Лёки, только на голове вместо белёсых локонов иссиня-чёрное каре. Что за бабы безвкусные пошли! С такой прической, дамочка, надо узкое пальто до пят, а не пиджак с аппликациями! Вот моя Нинка одевается, хоть сейчас на подиум. Всё однотонное, не больше двух цветов в ансамбле…
Торопится коза драная, мотор не заглушила. В салоне вторая сидит. Тоже брюнетка, только волос почти нет – тифозный «ёжик». Лица не разглядеть, да и не надо. Лишь бы свалили побыстрей, наблюдать мешают.
Она! Белые кудельки, лаковые сапоги с каблучищами, роется в сумке под самым козырьком.
 Я тихонько вылез из машины, даже дверь не захлопнул, прошёл мимо японского уродца, краем глаза заметив, как «тифозница» нырнула лицом в пакет, и аккуратно встал позади Лёки.
Желательно пройти незаметно вслед за ней в подъезд, а там уж по обстоятельствам. Лёка ещё не нашарила ключи, как дверь резко распахнулась, вышла «каре в жутких розочках», и произошло странное: я даже не успел поднять на неё глаза, как она швырнула мне в лицо пустой пакет и галопом понеслась к своей машине. Вот, идиотка.
- Чеканушка какая-то! - возмущённо произнесла «Лёка», глядя вслед выворачивающему со двора «Фунтику»,  и я понял, что это не Лёка.

Просто красавица 3

В приоткрытое окно белой «семёрки» лились тошнотворная классика и безутешные всхлипывания. Мне всегда казалось, что под музыку всяких там гениальных «бахов» хорошо пытать людей. Я бы уже через полчаса во всём призналась!
Таксист получил оставшуюся часть платы за проезд и успокоился.
Нинка, напротив, рыдала без остановки, выдавливая всем известные тексты про «подонка», «жизнь насмарку», «без просвета» и «хоть бы сдох, падлу».
Я сначала кусала губы, потом рылась в сумке, тщетно отыскивая помаду, и, наконец, придумала.
– Поедешь жить ко мне!
– Мой в первую очередь туда заявится, – побелела Нинка. И снова водопад слёз.
Вот незадача! Не к Марыське же её тащить! Да хоть бы и к Марыське! Подумать надо. А для начала помаду новую купить. Без помады я себя голой ощущаю.
Нинка покорно потащилась за мной в «Парфюм-Сити»  и через десять минут уже увлечённо спорила с продавцом-консультантом  по поводу оттенка карандаша для бровей. Продавец предлагал тёмно-серый, а Нинка совала ему под нос свои кудряшки и вопрошала: «Вы какие курсы посещали, молодой человек? К рыжему такой цвет представьте?». Я тоже не отставала – гора салфеток со следами опробованных помад уже сползала с прилавка.
– Но он такой искрящийся. И скидка до завтра только. И можно перекраситься в брюнетку, вам бы пошло! – робко отбивался продавец.
Нинка при этих словах замерла и повернулась ко мне, тыча указательным пальцем в потолок. Я в свою очередь уставилась на неё, забыв прикрыть рот, густо намазанный  оттенком «дикая слива».
Замечательная какая идея!
– А что я такого… – стушевался парень, но мы хором выкрикнули наше детское заклинание – «Йо-хо!» и понеслись к кассе.
Нам снова было по семнадцать лет, и впереди маячила целая жизнь.
В салоне «Плезир» идиотской просьбе никто не удивился. Воспитанный персонал. И как бы даже не слушали наши сумбурные переговоры.
Отплёвываясь от рыжеватых клочьев, Нинка азартно выкрикивала:
– Хватит, попил кровушки! Ванька у мамы пока побудет, а я совсем другой стану. Надо было только первый шаг сделать, и я сделала! Лёка, как я могла это терпеть столько лет?! Работать снова пойду!
Я слушала в пол-уха, аккуратно почёсывала зудевший под полиэтиленом висок, и размышляла о дальнейших действиях. Почему-то когда о своих проблемах думаешь, такая растерянность подступает, а вот чужие решаются легко.
К Марыське возвращаться не хочу, она ещё долго будет ассоциироваться с неприятными мыслями о предательстве мужа. И будь я не я, если она втайне не рада нашим разногласиям.
И теперь со мной Нинка. Нинка мне родня, самая близкая подруга детства. И мы вдвоём распутаем… или не распутаем? – тут я на секунду испугалась, но взяла себя в руки. Мы распутаем наши тайны!
Боль снова заворочалась в груди толстой сосулькой – Владимир, но в этот раз я не стала её прогонять, пора уже привыкнуть.
Закрыла глаза, припоминая самое начало – как любили друг друга, как он гордился моей красотой, как…
Вдруг боль отпустила меня, а я отпустила Владимира, как резинкой стёрла, потому что уже вспоминала не его, а то, какая хорошенькая была Нинка в  роли свидетельницы на нашей свадьбе. Гадским Валентином  тогда ещё и не пахло, зато маленький Санька вовсю выделывался в животе: не пить, не прыгать, жирного не лопать.
Нинка светилась от гордости, а на вопрос, когда же она позовёт Лёку в свидетельницы, отмалчивалась и делала гордое и загадочное лицо.
Санька был смешной, очень общительный. Я-то после свадьбы долго не беременела, и мы обе возились с пелёнками и присыпками, учили его складывать кубики, писать букву «А»…
Викуська родилась, и трёхлетний Санька тут же вошёл в роль старшего брата. Аккуратно возил коляску и держал, затаив дыхание, бутылочку со смесью. Вскоре Нинка начала встречаться с Валентином и фактически сплавила Саньку матери, а он постоянно выпрашивался к нам.
Дальше вспоминать не хотелось. Угрюмый, грубоватый Валентин никому не нравился. Он не терпел возражений и не унижался до споров. На любую, по его мнению, никчёмную, просьбу отвечал не словами, а тяжёлым взглядом ледяных, почти прозрачных глаз.
Нинка поначалу всё хвалилась, какой он хозяйственный, какой работящий да непьющий, а потом восторги попритихли.
Всё чаще Нинка «натыкалась на косяки» и «падала со стремянки», всё реже звала в гости. Санька при встречах устраивал рёв и просился ко мне понянчить Викусю. Весёлая некогда щебетушка, сестра теперь ходила с поникшими плечами и опущенными глазами, вздрагивая от резких звуков. Все мои попытки вытянуть её на откровенный разговор ни к чему не привели. Она очень твёрдо просила меня не вмешиваться.
А уж когда Санька пропал…
Она даже не сразу сказала мне! И потом все разговоры вела только с Валентином за спиной, пока он фактически не спустил меня с лестницы после очередного визита.
Муж мой отреагировал на редкость равнодушно и попросил не лезть в чужую жизнь. Интересный такой, это же мой племянник и моя сестра, двоюродная, но сестра ведь!
Задумавшись, я не заметила, как процесс преображения завершился – в чувство привёл Нинкин вопль:
– Лёка, ты такая стерва! Офигеть!
Я поначалу обиделась, потом в панике уставилась на отражение в зеркале.
 Это не я! Какая-то женщина-вамп дореволюционная! Где мои белые кудряшки?! Теперь брови подводить надо! Да со мной ни один мужик трёп не затеет на вечеринке, забоится. И что скажет Владимир?!
И тут же, как душем обдало – какая разница, что он скажет! Он уже давно не видит, как я выгляжу.
– Что-то не так? – нервно спросил мастер.
– Вообще-то, я просила подравнять и подкрасить. Подкрасить – это корни, что непонятного?
– Мы спрашивали вас обеих про цвет и как коротко, а Ваша подруга попросила радикально изменить внешность! В брюне…
Салон был самым дорогим в центре города, и мастера начало подтрясывать от осознания ошибки.
– Я же за себя просила! – снова завопила Нинка и радостно впилась глазами в своё отражение.
Ничего не скажешь, она-то была просто великолепна: озорная брюнетка с задорным ёжиком и тоненькими сосульками на висках и затылке. Из глаз фиолетовые искры разлетаются, тонкие пальцы в изящном «повседневном» серебре отстукивают на  ручке кресла лезгинку.
 Я тяжко вздохнула.
– Успокойтесь,  скандалить я не буду, но в следующий раз Вы меня обслужите бесплатно. Дайте Вашу визитную карточку и сделайте на ней пометку.
Уже на крыльце мы повернулись друг к другу и от неожиданности чуть не попятились – с первого взгляда не признать. Глядя на оживлённую Нинку, я вдруг ощутила прилив желания начать жить заново, с чистого листа. И тут же появилась идея.
– Делаем так… – я чуть помедлила.
Нинка растопырила глазищи, заглядывая мне в рот. Я поймала мысль за хвост и продолжила:
–  Сейчас заедем к подружке, я оставлю ключи, а потом двинем на нашу старую дачу. Там даже зимой можно жить. Всё обсудим и порешаем.
Нинка запрыгала, как ребёнок. А я припомнила ещё кое-что:
–  Кстати, ты же машину водишь! А то мой «Фунтик» уже третий год в гараже у родителей киснет. Раз в неделю круг по кварталу делаю для приличия и ставлю назад. Отдала отцу, когда Владимир завел личного водителя, а папа правого руля боится. Максимум до универсама весь в поту доезжает раз в месяц.  Нафиг брали?
– Вот и поведешь сама, «брунетка», – Нинка хохотала смело, раскованно, почти как в юности, и выглядела при этом на десять миллионов.
              Меня вновь захлестнула волна давно позабытого чувства – свежее, молодое ожидание хороших перемен. На роже сестры я читала то же самое.
– Йо-хо, сестричка!
– Йо-хо, сестричка!

Известный писатель 3

К музыке я всегда относился трепетно. Впрочем, могу, если необходимо, слушать, что угодно, кроме шансона. Тут уж извините.
В юности на дискотеках пел «Битлов» под гитару на абракадабре псевдоаглицкой.  Чуть не вылетел из комсомола! Затем плавно на русский рок перешёл. Отдал должное всяким «Аквариумам», «Алисам» и «Воскресеньям», собрал мегаколлекцию пластинок и в какой-то миг осознал, что слова меня раздражают, как таковые.
Так и пришёл к истокам – классической музыке.
Возраст, батеньки мои! Чувство вкуса и меры.
Бетховен, Мендельсон, Брамс – что может быть лучше, когда ты лежишь в кресле, потягиваешь коньяк и пытаешься забыть весь маразм постсоветского бытия, накопившийся за трудовой день.
Леночка иногда пытается впихнуть мне в уши какую-нибудь современную жуть, и я вежливо киваю – да, слушать можно. Но моя эстрада закончилась после Анны Герман и Муслима Магомаева.
Самый приемлемый для меня композитор – Бах! Это я усвоил ещё в детстве после фильма «Антон Иванович сердится».
Да кто не знает его Токкату «Ре минор»? Это же космос! Такую энергию творческую даёт, руки рвутся к клавиатуре… компьютера. А милейшая «Шутка»? Если тяжко на душе – самое то!
Нет-нет, сейчас мне не тяжко! Мне – творчески! Великий серийный убийца М. входит в мою плоть, и я ощущаю, как твердеет рыхлый бицепс. Пальцы становятся гибкими и гладкими (артрит, ау-у!), на круглом животике появляются шашечки, а взгляд приобретает полузабытую остроту и цепкость.
Где у меня папка с музыкой Баха? Поставлю дивертисменты в современной обработке.
– Юрочка, чайку? – супруга еще не в курсе возвращения М., и я пытаюсь оттянуть их встречу.
– С лимончиком, душа моя! – в голосе сквозят баритональные нотки.
Эх, а ведь скучаю по М.! Только вместе с ним дано мне познать опьянение  не от спиртного, а от удачно разыгранной комбинации, элегантно подстроенной ловушки, первобытного ужаса жертвы.
– Ля ля-ля-ля ля-ля-ля ля-ля-лям! – льётся самая прекрасная музыка, какую только создавал человек.
– Мр-р-р мя-ка-ка мау-ам, – пытается поймать тональность Киш-Миш.
– Брысь, негодяй!
Щёлкаю правой кнопкой: «файл ворд». Так, а рабочее название? М-м-м… э-э-э… «Розовая жертва»? Нет, лесбиянство получается. «Розовая жатва»! Фу, некрасивое слово – «жатва», как «жаба». «Слёзы розы»? Слишком рифмично. Конечно, это пока рабочее название, но...
Минуточку, названия романов одной серии должны играть слаженно. «Гладиолусы ещё не расцвели», «Лилии поникли, дорогая», «Первые пионы пахнут горечью». Все мои триллеры начинаются и завершаются одинаковой фразой. Фишка!
– Я люблю алые, – Леночка поставила передо мною круглый жостовский поднос с традиционной подборкой: тонюсенько порезанный лимон на голубом блюдце (красивое цветовое сочетание!), огромная белая чашка, в которой уже разворачиваются ароматные цейлонские чаинки, изящная сахарница с серебряными щипчиками и… упругая, юная роза в хрустальном стакане!
– Да, люблю именно алые! – она вздернула голову, словно опасаясь упрёка с моей стороны. –  И все любят алые розы, даже если притворяются, что белые или жёлтые элегантней. Давай, высадим алые! Самый крупный сорт.
Я с интересом наблюдал за любовью всей моей жизни. Наконец-то она сбросила маску высокого вкуса, а то всё «муж мне пятнистые орхидеи дарит, а я что-то к белым стала склоняться – они так изысканны в своей простоте». 
– Все любят алые розы… – пробормотал я задумчиво. – Спасибо, дорогая, я возьму это рабочим названием.
 Леночка недоверчиво хмыкнула и ушла, прихватив кота.

Итак!
"– Все любят алые розы! – девушка кокетливо закрутила пальцами золотистую прядь (Ленуся, это твой жест! Прости, не сдержался).
Я бросил внимательный взгляд в сторону яркой блондинки и тут же прикрылся газетой, переваривая увиденное. Столько роз мне ещё не встречалось – на жакетике в виде вышивки, на сумке в виде аппликации, на волосах в виде заколки…
Было бы интересно измерить глубины интеллекта этого бабочкоподобного создания.
 Она и впрямь походила на экзотическую бабочку – переливалась на осеннем солнышке золотым, розовым, нежно сиреневым.
Осень-то подзадержалась, развесила на невидимых крючочках сверкающие паутинки, напоминая женщинам: ваша, мол, пора, действуйте!
 Девушка тем временем продолжала хлопать ресницами серьёзному мужчине в элегантном бежевом плаще, стоящему перед ней в очереди к цветочному лотку.
– Поверьте, только алые! Я бы повелась! Это цвет страстной любви! – блондинка закатывала глаза и как бы невзначай трогала мужчину за рукав.
Так и хотелось крикнуть: «Он женат, глупенькая, и занудлив!».
– Спасибо за совет, но моя жена любит белые. Девушка! Двадцать пять белых роз в бутонах, и каждую дайте мне в руки осмотреть.
Монументальная продавщица бросилась к вазонам, отодвигая огорчённую таким поворотом блондинку, а я встал с лавочки, кинув газету, и направился к выходу из парка. Пожалуй, эта!
 Я старался не оглядываться, прокручивая всё подмеченное в цепкой памяти и быстро анализируя: на ошибки не было времени. Она хороша собой, глуповата и страстно хочет замуж. Играть будет интересно."
Я потянулся, хлебнул чаю и перечитал начало нового триллера. Пойдёт пока! Пальцы замельтешили по клавиатуре. Комнату заполняли озорные переливы дивертисмента номер шесть.
Послушный моей воле, М. сел в припаркованный у входа в парк белый (не бросается в глаза!) «рено-логан», немного порассуждал о бренности прекрасного, дождался появления вышезаявленной блондинки с торчащей из пакета распустившейся алой розой и медленно тронулся вслед… Чему вслед-то?!
Моя блондинка давеча села с подругой на трамвай.
Но девушки, которых выбирает М., редко пользуются трамваями. Потому что мне, как и среднестатистическому читателю, нравится западный стиль триллера.
Героиня должна волновать воображение! А то сначала впихнёшь даму в трамвай, потом подведешь к плите с борщом, усадишь носки штопать, а там читатель зашвырнёт книгу в угол и пойдёт за другим романом.
Когда героиня, пока не подозревавшая о переменах в судьбе, положила руки на мохнатый розовый руль розового же «ниссана-микра», дверь слегка приоткрылась, повеяло жасмином.
– Юрочка! К тебе Тру-ля-ля и Тра-ля-ля. Убавь музыку немного, –супруга чмокнула воздух и упорхнула в кухню резать дежурный салат. Как я мог забыть? Зазывал ведь целую неделю! 
В прихожей уже стоял девичий гвалт. Пришли Тургенева,  Тополёва и бутылка водки. Замечательная компания! Как раз собирался получить у них консультацию по детективной линии.
Когда-нибудь я отложу триллеры и с огромным удовольствием напишу развесёлую повесть про двух подружек.
На первый взгляд они абсолютно разные – томная загадочная брюнетка и шумная беспардонная блондинка. На деле же представляют собой две стороны одного и того же явления. В далёком школьном детстве их усадили за одну парту (вероятно, для достижения всемирного равновесия), и с тех пор девицы практически неразлучны.
После выхода первого романа про М. они поймали меня на творческом вечере, попросили автографы и хором сделали несколько критических замечаний, предварительно побрызгав на них сиропом комплиментов. Слово за слово, выяснилось, что восторженные критикессы трудятся в милиции и знают суть вопроса не понаслышке.
В процессе создания двух последующих романов мы встречались не реже раза в месяц. Выпили море водки, решили кучу мировых проблем и поняли, что это судьба. Тем более, что брат Тургеневой, на минуточку главный врач главной больницы одного из подмосковных городков, авторитетно утверждает, что водка полезна для здоровья! Конечно, судьба!
– Волшебная музыка! Бах, конечно же? – Тополёва изящно расположилась на диване, покачивая в воздухе тонкой алебастровой рукой – чистая Ахматова.
Я благодарно улыбнулся и уже хотел было отпустить парочку музыкальных терминов, как из-под стола вынырнула Тургенева с шипящим котом под мышкой.
– Вырубите эту муть! Мы же не спать пришли, правда, Киш-Миш?
– «Пра-а-авда»! – на  безупречном кошачьем согласился Киш-Миш и покорно обвис, сдаваясь на милость победителя.
– Вы пришли пить водку и раскрывать преступления, – Леночка уже выкладывала в менажницу творения Тополёвских рук: опята и томлёный болгарский перец.
Тургеневских рук хрустящая капустка ожидала крупно натёртого зелёного яблока и душистого нерафинированного масла.
Эх, жизнь! Сколько удовольствий в тебе таится!
– Спасибо, душа моя, но раскрывать преступления не надо. Пусть помогут запутать получше! 
– Эт мы легко! – хором согласились подружки, – только Баха сделайте погромче (Тополёва) заглушите на фиг (Тургенева).
В святая святых, МОЁМ кабинете, установился галдёж – неизбежные издержки сотрудничества с органами правопорядка.
Гостеприимная Леночка неосторожно предложила Тополёвой-Тургеневой осмотреть прикупленные давеча кресла начала прошлого века.
 Девицы с чисто милицейской непочтительностью плюхнулись на вытертый бархат и продолжили прения.
– Будет здорово, если М. вдруг обнаружит за героиней слежку – ещё один маньяк.
– Так не бывает!
– У нас будет. Или даже два! Во тёрки пойдут!
– Да с какой стати-то? М. вне конкуренции, он и один справится.
– Справится, конечно, несмотря на то, что эти двое недотёп будут путаться у него под ногами.
– Ладно, посмотрим. А кому она нужна, кроме М., тупое блондинко? Трое убийц с одной целью – скушно, господа!
– Зачем, совсем другие цели! Ради чего убивают-то, напомните?
– Ревность, корысть, месть…
– Погоди, а для «замолчать»?
– Яснее нельзя?
– Ну, чтоб навсегда рот закрыть. Типа она важную информацию пронюхала.
– Да она не заметит, если драмтеатр на другую сторону улицы перенесут, блондинко же!
– Па-а-прашу не выражаться!
– Ой, точно! Ты же теперь блондинка!
– И что! Она узнала и сама не поняла, что это важно. Наплевала и дальше пошла.
– На драмтеатр наплевала?
– Нет, важное событие, улика какая-нибудь.
– Ага, а этот козёл решил, что она опасна и…
– Какой козёл?
– Ну, какой-нибудь, придумайте! Наши идеи, ваши козлы.
– Ладно, учту. А ещё кому, по-вашему, могла помешать моя незадачливая блондинка?
– Пусть бабе какой-нибудь. Или ревность, или…
– Без «или»! У баб только ревность! Без мужика не обойдётся. Хотя, корыстных сук тоже полно! Во, ещё идея! Корыстная любовница не хочет развода!
– Как это не хочет, она дура совсем? Погоди, точно, они богатенькие буратины, а при разводе надо пополам всё делить.
– Девочки, вы мне уже на три романа идеи накидали. Это слишком сложно, я не «Войну и мир» пишу, а триллер. К тому же моя героиня не замужем. Она как раз жаждет замуж, на чём её и ловит герой!
Я даже рассердился за такое невнимание к тексту, а Тру-ля-ля и Тра-ля-ля, вольготно развалившись в антикварных креслах, вовсю дурачились.
Потом, когда определится канва, они начнут тщательно примерять к требованиям реальности каждый эпизод, а пока можно и поприкалываться.
 Девчонки фонтанировали, Леночка ловко подрезала крылья их необузданным фантазиям цитатами из написанного мною ранее. Киш-Миш разлёгся на страницах руководства по разведению роз, и я умилился его непринуждённой позе.
Похоже, все забыли по главных героев вечера. Про блестящего М. и его жертву «в жутких розочках».
Я потихоньку развернулся к столу и совершенно машинально начал набивать  текст, углубившись в размышления о личной жизни героини.
 Может, и вправду, дать ей богатого мужа, который сбежал от её тупости через пару лет, но не развёлся официально? Почему не развёлся-то? А потому, что они продали квартиру, удачно вложились в акции и основали совместную фирму, массированно приносящую  бабки. Героиня толком не знает масштабы обогащения, живёт себе в подаренной мужем квартирке на солидное ежемесячное пособие и мечтает о новой чистой любви. И тут возникает длинноногая красотка со жгучим взглядом и ледяным сердцем. Естественно, брюнетка, с мозгами профессора Капицы.
 Отлично, будет параллельная линия. Она пересечется с М., увлекательно помотает ему нервы, а потом видно будет...
Спасибо, девочки!

Неверный муж 3

Аня смеялась от души, когда я описывал трясущиеся губы Тёмина, истошный визг Тёминой, торжествующий пламень в глазах юного стажёра и облегчение на лице Михалыча, первым просёкшего ситуацию.
Больше всех переживала баба Даша. Она так усердно стаскивала в злополучную яму ненужный по её мнению хлам, так старалась быть полезной.
– Та тож усэ хадость! – мрачно бубнила она своим ужасающим суржиком на все вопросы.
В число «хадостей», помимо одной из Викиных кукол («побачте, люды, чисто сука Халя!»), вошли мои любимые клёпаные джинсы («як ции хвозди тоби срацю нэ проткнулы!»), кофейный сервиз чёрного стекла («шо, мне на поминки?»), старая видеокассета с ужасами на обложке и десяток полуразложившихся крысиных тушек. Баба Даша, видать, капканы освоила, надо возле курятника пореже ходить.
Потом я уберу к чёрту курятник.
С бабой Дашей придумаю что-нибудь – есть же дома для престарелых какие-то. Вика доучиваться поедет на острова туманного Альбиона. Аня права, девочке нужна цивилизация.
Всё будет, как мы хотим. И внутри перестанет болеть так надсадно, так тягуче…
Мы дерябнули коньячку за помин крысиных душ и мирно разошлись, так и не обнаружив Лёкиного бездыханного тела, на что, видимо, надеялся глупый мальчик Лёня.
Не повезло парню, не раскрыл он загадочное исчезновение сказочной принцессы.
 Да, Лёка на всех фотографиях умудрялась выглядеть принцессой, даже в сорок лет.
 Ещё год назад я умилялся её наивности, распахнутым голубым глазам, глупым вопросам…
Ещё год назад я гордился и слегка ревновал, когда на многочисленных корпоративах мужики боролись за право поднести ей коктейль или поднять укатившуюся помаду.
Как она умела слушать и хлопать удивленно ресницами!
А как в трудную минуту она оборачивалась и доверчиво искала меня глазами – мол, спросите об этом у мужа. И я покровительственно обнимал её обнажённые плечи, обламывая похотливые мысли собеседников. Мне в те минуты казалось, что жизнь особенно удалась…
Михалыч отпускал незатейливые хохмочки, жадно ощупывая глазами Лёкины парадные фотки. Не хватит и у трёх михалычей тяму разгадать, что же кроется на самом деле в этом деле.
Тёмина, правда, сверлила меня нехорошим взглядом и всё коварные вопросы подкидывала.
Не то, чтоб она с Лёкой в подружках закадычных, а всё ж дамская солидарность заставляла считать мужиков априори виноватыми. Надо поосторожнее с ней.
Любопытно, что Тёмин проявил мужскую солидарность, тут же согласившись с первоначальной версией Михалыча.
– Неплохо, неплохо… – задумчиво протянула Аня, отсмеявшись, – Когда Лёка нарисуется, ты побежишь писать встречное заявление и покажешь всем, какой ты паникёр и перестраховщик. Возьмёшь с собой соседей, они подтвердят, что женщина вернулась, потусовалась и свалила опять куда-то. Намекнёшь на шизу или измену. А уж когда Лёка исчезнет по-настоящему, будет замечательное оправдание, почему ты не беспокоился и не торопился с заявлением. Первый этап практически завершён.
Я смотрел на её сухие, чётко очерченные губы и пытался осознать, что же мы затеяли.
Какое славное слово «исчезнет»! Оно почти безобидное, его почти не страшно произносить. Исчезнет. «Вот она была и нету» – старая песенка.
Неужели, это взаправду? Она станет совсем моей, эта сильная, умная и неимоверно притягательная женщина. Мне нужно только не подвести её. Она всё знает наперёд и всегда права. Так привычно снова подчиняться и так хорошо, успокаивающе. Как в детстве.
 
Я был маминым сыном.  Единственным. Радостью и утешением.
Папа улетел от нас на серебристом самолёте ещё до моего рождения. Враньё, что мальчику нужен отец. Пацаном я часто смотрел на белые ленточки, тянущиеся через небо вслед самолётам. Где-то там ещё летел папа, и я совсем не хотел его возвращения.
Как хорошо было с мамой и бабушкой – добрыми, мягкими, уютными! Их тёплые руки тискали и ласкали только меня.
Мама проверяла мои тетрадки, подробно расспрашивала, как прошёл день, и учила, что отвечать учителю, одноклассницам и хулигану Олежке.
Бабушка с вечера интересовалась, с чем я хочу блинчики на завтрак, а то, может, пирожки.
Вместо секции бокса я занимался с репетитором иностранными языками, математикой и программированием – никто в школе не знал, что это за фигня, а мама подозревала, что в будущем пригодится.
Она не ошиблась – я стал лучшим в нашем городе специалистом, и в перестройку грёб деньги лопатой.
Лёка маме сразу понравилась – доверчивая, нежная блондинка. Мама указывала направление мне, я диктовал Лёке, Лёка радостно подчинялась. Она никогда не любила думать. А вот мама знала всё: как воспитывать Викусю, какую брать машину, где столбить участок под дом, какое название придумать для фирмы, сколько выписывать премий сотрудникам. Идиллия!
Когда мама умерла от инфаркта, я почувствовал себя висящим над пропастью. Жена и дочь всё так же доверчиво заглядывали мне в глаза, ожидая указаний, и я старался. Добросовестно что-то пытался  планировать, затевал, организовывал, а в душе копились злость и обида.
 Особенно раздражала Лёка. Неужели так трудно заказать мебель или решить с дорожками в саду?
Она считала меня опорой, а я сам хотел  опереться. Я жил в семье и был невыносимо одинок. Шапка Мономаха оказалась не по размеру.
Аню я знал давно, а узнал полгода назад.
Что-то случилось непостижимое на вечеринке общих знакомых.
Вот я, потерянный, грустный, хожу от стола к столу, вижу её костлявую (так мне казалось тогда) спину и немного злорадно думаю, что время не красит ни одну  женщину.  И вдруг кто-то неловко кинул апельсин и попал ей в плечо. Она обернулась и откинула назад густые тёмные пряди. Сверкнуло красно-каштановым. Показалось, что красиво. И спина-то – гибкая, девичья. У Лёки уже заплыла немного.
Её властный тон и повелительные жесты в момент приковали моё внимание. Она ходила, пила, танцевала, а я не мог отвести взгляд. Внутри всё переворачивалось. Былое раздражение исчезло без следа.
И вот она снова отбросила за спину прядь душистых каштановых волос, заглянула в глаза и заговорила сильным низким голосом обо мне, о ней, о том, что так больше не может продолжаться.
Мир качнулся последний раз и твердо застыл на месте. Таким голосом можно войсками командовать!
Мы танцевали, и её твёрдая рука постукивала мне по лопаткам в такт уверенным словам.
Где-то далеко в Чехии Лёка и Вика снимали на камеру сказочные замки, а я блаженствовал, ни на секунду о них не вспомнив.
Аня с первых наших совместных дней совершила невозможное – заставила поднять голову и оглядеться. Я почувствовал себя сильным, вышел из угла – мои бесприютные дни ушли в прошлое.
Одна мысль – не потерять её. Только бы она не разлюбила меня, только бы позволила жить маленьким беззаботным мальчиком.
Что-то в моих глазах насторожило её.
– Ты в порядке? – смуглая тёплая рука щёлкнула дисководом, забарабанила электроскрипкой Ванесса Мэй.
Разве можно Баха электрической скрипкой?
Ане нравится, значит, можно. Я люблю блюз, хороший джаз. Классику в современной обработке тоже, кажется, полюбил. И вправду, есть в этом что-то такое.  Лёке не понять, она больше по шансону.
Захлестнула нежность.
– Я так тебя люблю…
Неуловимая гримаса на долю секунды изменила её лицо. Жалость? Тревога? Презрение?
Тьфу, о чём я?! Аня не может притворяться, она не такая, как все.
– Ты останешься? – мне хотелось скорее к ней, обнимать, вдыхать запах тела – особенный, неповторимый.
Важно ощущать, что она рядом, что она всё знает лучше меня – прошлое, настоящее, а особенно будущее. Здесь, на съёмной квартире, нам не мешает никто. Почему нельзя просто остаться и не уходить никуда и никогда? Наплевать на всё и всех. У меня хватит сил и здоровья заработать кучу денег, построить ещё один дом.
Нет, Аня не согласится. Пока я не заслужил права находиться рядом до конца жизни. И дело не в материальных ценностях, которые я в случае развода поделю с женой.
Есть что-то такое, из-за чего Аня хочет стереть Лёку в порошок, сначала заставить помучиться, а потом стереть. Она не говорит, а я не догадываюсь.
– Останусь, но не прямо сейчас. У меня куча дел. Можешь подождать здесь, если не торопишься.
Какие у неё дела без меня?
Мне лучше не знать…




                IV
У белого кота на всё своя метода:
Он ходит на обед без вилки и ножа.
У белого кота неясная порода,
Бездумные глаза и чистая душа.
Когда кленовый лист планирует на строчки,
Я забываю всё, что нынче налгала,
И только белый кот одним движеньем точным
Напоминает мне, насколько жизнь мала.
Он видит сквозь меня движение эфира.
Он знает, что во мне копилось столько лет.
Его не подкупить ни блюдечком кефира,
Ни славою мирской, ни россыпью монет.
Но завтра мы вдвоём покинем корпус рано,
Уйдём за волнорез на долгую косу,
И бормоча под нос беспутного Хайама,
Разделим пополам соленую хамсу.

Просто красавица 4

С перепугу я гнала во весь опор по осенним лужам, лихо газуя на поворотах, и неумело материлась, поглядывая на мигающий уровень топлива.
Когда же я последний раз выражалась? Два года назад, когда Марыська пришла поболтать на часок и прожила почти две недели, перессорив меня с мужем и дочерью.
 Гадский Валентин чуть не спровоцировал «инфаркт микарда, вот такой рубец».
 Я ещё молодчина, среагировала, не хуже Лары Крофт!
 Нинку-то я вообще нашла сползшей под бардачок в полуобмороке. Сама не ожидала от себя такой прыти. Вот, разберусь со всеми проблемами и пойду, запишусь в бассейн и на курсы восточных единоборств. Надо же внешности соответствовать.
 На всякий случай я вытянулась, чтоб глянуть на отражение в салонном зеркале, и снова слегка испугалась и одновременно успокоилась. Нет, не мог он узнать меня, раз я сама в первую секунду опешила.
– Нинка, очнись! Ты знаешь, как открывать крышку, куда бензин лить?
– Там внизу, отогни коврик возле дверцы.
 Ну да, у Нинки тоже есть японская малютка, возит сыночка в школу, да по рынкам мотыляется за продуктами. Её Валентоша с принципами: из магазина молоко не признаёт, даже колбасу не ест. Только натурпродукт.
Сделав косую дугу, я примостилась в очереди за расхристанной «Нивой» и тут же сообразила, что у «Тойот» дырка для заливания топлива с другой стороны.
 Сзади уже образовалась очередь, перестраиваться в другой ряд – терять время, да и рулю я не очень хорошо. На глазах потрясённой публики мы с Нинкой перекинули шланг через крышу нашего верного «Фунтика» и кое-как впихнули «пистолет» в горловину. Нинка при этом ржала во все горло и усердно стреляла глазками направо и налево.
- Вы случайно не блондинка перекрашенная? – поинтересовался водитель «Нивы» - крепенький невысокий брюнет с обманчиво приветливой улыбкой и цепким взглядом.
Я слегка испугалась, и тут же сообразила, в чем смысл:
– Каюсь, только сегодня сменила цвет, но мозги-то не перекрасишь.
Нинка опять захохотала и кокетливо поправила сосулистую челку.
Нашла, кому глазки строить – плешивому брюнету на «Ниве»! Ей легко можно на «Мерсы» переключиться, такой куколке. Не то, что я – ко мне теперь только бандит какой-нибудь сунется, или летчик-космонавт с железными нервами.
 С такими мрачными размышлениями я пошла платить, а вернувшись, увидела, что «плешивый» уже отогнал свою продукцию отечественного автопрома и вовсю распускает перед Нинкой хвост.
– Не пачкайтесь, я сам! – «плешивый» осторожно извлек «пистолет», закрутил крышку бензобака, а Нинка бросила на меня виноватый взгляд.
Что тут стряслось такое?
– Леокадия, так Вас зовут? Нам бы серьёзно поговорить.
Я промолчала. Нинка потрогала меня за рукав.
– Лёка, это милиционер и он тебя искал. У него даже твоя  фотка есть…

В тихом японском кафе на остановке я тупо наматывала на вилку фетуччини и пыталась понять, что за хрень выдумал мой ненаглядный муж.
Я не пришла ночевать только вчера, перед этим позвонила Владимиру и предупредила. Зачем же он сказал в милиции, что меня нет дома четвёртые сутки, что я сначала не отвечала, а затем вовсе отключила сотовый, и притащил потом домой целую следственную бригаду.
Михал Михалыч, или Мишенька, как его тут же начала величать Нинка, поначалу напирал на меня, требуя правды, потом под ласковым Нинкиным взглядом подобрел, спросил мой сотовый и насторожился: муж дал ему номер, которым я уже не пользуюсь.
Я покупала недавно новый телефон. Как водится, с «симкой» цена была намного ниже. Сто рублей я проговорила и вернулась к прежнему номеру, оформленному лет пять назад на Владимира.
Как мой дорогой мог ошибиться и дать временный, уже не действующий контакт?
У кого же не в порядке с головой?
Тут Мишу осенило. По его просьбе я открыла в своём телефоне исходящие номера, и господин оперативник убедился, что двухминутный разговор с мужем у меня был за полчаса до того, как он поехал в милицию писать заявление.
– Да, Лёка, у тебя тоже детектив какой-то получается, не хуже, чем у меня, – задумчиво протянула Нинка, борясь с непослушными палочками.
Я-то беру в японских кафе только европейскую еду, а сестрица решила повоображать – ну, и мучайся!
– Возьмите вилку! – посоветовал Миша, выхлебывая солянку, и тут же заинтересовался. – А у вас какой детектив?
– Да-а, – сразу поскучнела Нинка, – фигня всякая…
Она нервно выхватила из стопки разноцветных салфеток красную и принялась складывать из нее кораблик, да не обычный, а пароходик с двумя трубами – детская привычка, чтоб руки не мешались.
Миша сделал стойку, как пойнтер, и вцепился в Нинку, как бульдог. Я повеселела – мент явно повёлся на прелести моей сестрички, вон как лицо меняется от секретов Нинкиной семейной жизни.
Даже если и женат, небольшой романчик девушке не повредит.
Нет, ну Владимир-то каков! Что-то такое замудрил. Дуру из меня делает, что ли перед соседями?  Или проспал три часа, а показалось, что трое суток. Выпил хорошо?
Блин, точно, надо выпить. Всё равно водить не умею, поеду со скоростью тридцать километров.
Я привстала, выглядывая официанта, и увидела, как поспешно отвернулся и остервенело забарабанил по клавишам ноутбука плотный седой мужчина с аккуратной бородкой. Он явно на меня пялился только что. Ещё бы, такие женщины нечасто посещают подобные забегаловки! И тут же поправила сама себя – такие несуразные женщины-вамп, украшенные розами с ног до головы.
– Двойной мартини, розовый, и сок грейпфрутовый. И лёд отдельно! И через десять минут повторите!
Михаил строго и вопросительно уставился на меня, но Нинка тут же сообразила:
– Я сама поведу машину, Мишенька, я не пью вообще, а Лёке надо. Не каждый же день муж с ума сходит.
– Вам, Лёка, для пущего антуража коньяк нужен, раз уж вы роковая брюнетка. Или водки хлобысните – для здоровья полезнее всего водка в умеренных количествах. А муж с ума не сошёл. Он затеял какую-то хитрую игру. Я ведь почти поверил, что вы нервная, истеричная особа с завихрениями, всё теряете, путаете дни недели. И тут же бабушка, как образец дурного набора генов, – Миша виновато вздохнул.
– Ну да, моя бабушка никого равнодушным не оставляет. Только вот Владимир не умеет затевать хитрых игр. Духу не хватает. Им всю жизнь мамуля, светлая ей память,  управляла. Тут ещё кто-то участвует. Мамуля номер два. Ищите в его окружении решительную тощую брюнетку с поджатыми губами и отсутствием маникюра.
Я залпом выдула двойную порцию спиртного – ни в одном глазу!
Кажется, припоминаю, где видела седого дядечку в очках. Это художник из парка. Я ему здорово приглянулась тогда, всё глаз с меня не сводил. А сейчас пытается понять, кого я ему напоминаю. Пусть тужится! Потом, когда назад перекрашусь, закажу ему свой портрет.
 Откуда-то возник огромный белый кот, запрыгнул на табурет возле художника и уставился на меня оранжевым взглядом. Наверное, завсегдатай местный. Художник ревниво помахал возле кошачьей мордочки каким-то неаппетитным огрызком, но зверюга и усом не повел. У меня аж мурашки пробежали по спине. Будто знак кто-то мне подаёт через этого котяру.
А что же Миша молчит?
Миша сверлил Нинку черными, как смородина, глазами и что-то решал. Мне вдруг на долю секунды показалось, что моя жизнь висит на волоске, и от этого мента с совсем не ментовской внешностью зависит, встречу ли я ближайший Новый год в этом мире, или глядя сверху на всех родных и близких.
Что за чушь?
– Итак, девочки, слушайте мои соображения. Вам, Нина, надо поехать домой – да не тряситесь вы так! Сейчас позвоните мужу и сообщите, что уходите от него и будете жить у подруги. Он ринется на поиски и задержание, а Вы соберёте необходимые вещи себе и ребёнку. Я буду с вами. Место, где пожить, я вам найду. Вы, Леокадия, возвращайтесь и ведите себя, как ни в чем не бывало, наблюдайте реакцию мужа. Если появится муж Нины, делайте вид, что ничего не знаете.
– Он увидит меня брюнеткой и догадается. Мы столкнулись с ним сегодня у дома подруги. Он выслеживал нас с Нинкой, и не признал меня, а теперь сразу всё поймет. Хотя мне-то на него плевать.
– Не плевать! – встрепенулась Нинка. – Он подозревает, что ты под него копаешь. Ещё не известно, кому большая опасность грозит. Меня-то он отлупит и месяц потом будет грехи замаливать, а с тобой всё, что угодно, случиться может.
– Никто никого не отлупит. Никогда больше, – Миша произнёс это так спокойно и твердо, что Нинка снова расцвела и гордо расправила худенькие плечики.
А я безоговорочно поверила. И мой высокий красивый муж сразу съёжился и потерял всю былую привлекательность. Ей Богу, если бы не Нинка, я по уши втрескалась бы в этого… настоящего мужика!
 А сейчас на моих глазах рождалось высокое светлое чувство, любовь с первого взгляда. Именно любовь, а не «хотение». Оба светились и не сводили глаз друг с друга. Впрочем, у нас с Владимиром также начиналось…
Я напрягла блондинистые мозги и сообразила:
– Муж знает, что я у подруги дня на три осела. С Марыськой он по собственной инициативе не общается, звонить ей не будет. А я сама могу ему позванивать, интересоваться, как дома дела и вешать лапшу. Мы с Ниной вообще-то планировали пожить на старой родительской даче. 
– А муж Нины знает про эту дачу? – Миша явно хотел устроить Нинку в своем поле зрения.
– Знает… – неохотно выдавила Нинка. – Наши с Лёкой матери родные сестры, формально это их общая дача от родителей, только моя мама там редко бывает, по приглашению то за ягодами подъедет с Ванькой, то за яблочками. Она не дачница!
– У меня тоже есть дача. Прямо в городе. Только я там не был уже три года. Сдаю на лето знакомым. Я вдовец, Нина, всё сразу вам говорю, чтоб знали. Сын взрослый, в другом городе учится и живёт.
Нинка вспыхнула, что-то хотела промямлить, и осеклась под Мишиным нежным и правдивым взглядом. Я почувствовала себя лишней, но Миша не собирался устраивать штурм крепости.
– Поедете туда, девчонки? Там уже пусто. Ну, тогда звоните, Ниночка мужу, не бойтесь.
Я глотала второй  двойной мартини и тихо радовалась – мы с Нинкой враз перестали быть одинокими и беззащитными. Если бы не мой праворульный «Фунтик»… Никогда его не продам, пусть бегает, пока не развалится.
– Если бы не твой праворульный «Фунтик»… – прошептала сестра, а Миша захохотал:
– Не поверите, девочки, я только что об этом подумал!


Почти родственник 4

Мне трудно дышать. Всё плывет перед глазами. На столике в ванной комнате лежит расчёска с парой рыжих волосков. Вчера я бы кинул эту расчёску Нинке в лицо. Сейчас тоскую, прижав её к лицу, вдыхая тонкий благородный запах.
Нина, Ниночка…
Я не так всё сделал, совсем не так.
Почему-то представил, что она умерла, и чуть не закричал от ужаса. Она могла попасть под машину, соскользнуть в речку с крутого берега, попасть в руки сволочуге, вроде меня.
 Я зашарахался по комнатам. Никогда в семейной жизни не приходил в пустую квартиру. Когда Нинка в роддоме лежала, я у тещи жил – своя квартира казалась чужой. Как я тосковал! Я клялся себе, что голоса не повышу на неё никогда. Я молился впервые в жизни, чтоб всё прошло благополучно.
Хорошо помню, как смотрел на неё и на маленького, в груди от нежности спирало, а что я сказал тогда: «Чтоб ночью никакого писка!»
И Нинкины счастливые глаза словно притушило.
Я так хотел укачивать ребенка на руках, хотел сидеть возле него ночью и с трудом сдерживался, чтоб не подбежать к кроватке, когда он начинал кряхтеть.
Испуганная Нинка соскакивала и убегала с маленьким на кухню, чтоб не потревожить меня, господина своего, а меня охватывала злоба – неужели она ничего не понимает, неужели она и вправду верит,  что я такой монстр?! Почему не прикрикнет на меня, не сунет мне в руки грязную пелёнку?
Я хотел обычной, нормальной семьи, нормальных человеческих отношений. А она шарахалась от каждого движения руки.
Опять подступила злоба. Она, она виновата в том, что не был я счастлив по-настоящему, что мне так плохо сейчас.
Я сломал расчёску и тут же испугался. Это её расчёска! А вдруг и её кто-то так сломает? И что тогда со мной станет?
Всю жизнь у меня были только правильные желания. Я хотел свадьбу на весь мир, чтоб нести на руках у всех на виду хрупкую девочку в белом платье.
 Но моя девочка, чьи фиолетовые глаза сияли ярче звёзд, уже не была девочкой.
Я делал вид перед ней и друзьями, что так мне даже лучше – жена с жизненным опытом ценнее, что сам не ангел. Но как я мучился, как не раз ночами хотел сломать её тонкую шею, которой уже касался мужчина!
Она чувствовала что-то, отказалась от белого платья и шумной свадьбы. Тогда её скромность мне даже понравилась. Но как с мечтой быть?
 А потом я хотел семью, только свою семью. И что же Нинка?
 Неужели не могла сплавить Саньку матери? Видела же, что происходит, что делим мы с ним жизнь да не поделим, и терпела, выжидала чего-то. Дождалась, что нету теперь рядом с ней старшенького. Я что ли виноват?
 Ах, как я всю жизнь старался. Все ей, ненаглядной. И где отдача, простая человеческая благодарность?
Ну, попадало ей, а кому из баб не попадает?
Брюлики горстями на неё вешал, чтоб все видели, как жену ценю. А она?
Она их в коробочку берестяную! Серебряную дешёвку нацепит, ходит, как цыганка.
Духи, опять же. Мне мужики «шанели»-шманели из Франции мешками перли, а она «Шисейдо», как назло мне, любит.
Напрасно старался, всегда напрасно.
Мне тоскливо дома, мне тоскливо на работе. Я ненавижу всё, что люблю. Хочу обнять, прижать к груди и не могу. Будто держит кто-то. А толкнуть, обидеть, ударить мне легко.
Меня никто в детстве не гладил по голове, не целовал. Не помню такого. И мой вечно пьяный отец разговаривал только матом, он не знал, в каком классе я учусь.
А я прекрасный папа и муж, слежу за речью. Я не пью. Я через раз отвожу сына в школу. Я глажу его по пушистому хохолку, а он ёжится. И я еле удерживаюсь от подзатыльника.
Что же со мной, почему не получается жить счастливо?
– Это не с тобой! – ласково сказал доктор в белом халате с блестящим молоточком в руке. – Это они виноваты. И они заслуживают наказания. Не сильного, но строгого. А ещё эта… как её…
– Леокадия! – подсказал я хрипло.
 Раздался звонок сотового. Нина?
– Возьми трубку и говори ласково, – посоветовал доктор, широко улыбаясь. – Пусть идёт домой к мужу, как хорошая послушная жена.
– Ничего не говори мне. Если скажешь хоть слово, отключусь!
Я опешил. Голос Нинкин, но тон! Немного подрагивает, но всё серьёзно. Ишь ты, большая девочка какая! Я не понял, я ли это подумал, или доктор пошутил, чтоб меня поддержать.
– Я от тебя ухожу и подаю на развод. Буду жить у сестры пока.
– Ах, ты, сучка драная! – я взревел и услышал отбой.
Нажал на «ответ» и… – «абонент выключен или находится вне зоны действия сети».
Вот так. За всё добро, за все старания – развод. Будет ей развод, еще какой развод! Разведу на части тела.
– Это не она, дурачок, ей бы вовек не додуматься! Молчала же сколько лет, пока эта не появилась, как её...
– Леокадия… – раздражённо напомнил я.
Пора бы уже запомнить этому доктору…
Стоп, какому доктору?
Тут я немного испугался.
Доктор в белом халате с блестящим молоточком был самым  жутким моим страхом в раннем детстве. Сначала он приходил ко мне в страшных снах, и я мочился в постель. Отец бил меня нещадно.
Мать тогда ещё так сильно не пила и в минуты просветления по совету бабки повела меня к врачу. Вот где кошмар-то был!
Неделя в психиатрической больнице, откуда я сбежал под бабушкиной юбкой, даром не прошла. Мне ничего в жизни больше не казалось страшным. Никогда!
С тех пор доктор мерещился мне только два раза – в армии, когда я место под солнцем отвоевывал и немного переборщил с настырным сладкоголосым «дедом», да во время последнего – самого последнего разговора с Санькой.
Надо уйти отсюда, от призраков, от запахов. Надо сесть в машину и гнать, гнать туда, где она.
А где она?
У Лёки, ясно же сказала! У той, кто виноват в моих страданиях, у той, которая несколько дней назад начала разрушать мою жизнь, поселив в душе сначала беспокойство, потом злобу, и вот теперь погубила самое святое – семью.
Я вылетел из подъезда, прыгнул в «ласточку» и опомнился только возле кадетского корпуса, остановившись по жесту неоново-жёлтого «гибддешника». Знак «сорок», короткая лекция, протокол.
Руки тряслись, колени дрожали, и я решил посидеть часик в кафе недалеко от музея. И то - не ел весь день. Надо сложить мысли в кучу.
Выскочил и побежал под проливным дождем к светящемуся стеклянно-прозрачному зданию на самой остановке.
 Вот, Нина, дожил я с тобой! При родной жене в забегаловках придорожных питаюсь!
 В кафе «Бамбук» было непривычно пусто. Свет со стеклянного потолка слегка зеленился от обилия искусственной листвы, оплетающей подвесные светильники. Зелёные диваны, побеги бамбука в стаканах на каждом столе.
Мать-Япония. Нинка заказала бы роллы и клюквенный морс.
Я замер на секунду, выискивая укромное местечко, и тут прямо по моим ногам прошёл, даже не одарив взглядом, пушистый белый кот сомнительной чистоты.
Кошки всегда вызывали у меня суеверный ужас. За всю жизнь я прибил только одного старого кошака, который испоганил мне на рыбалке свежепойманную стерлядку.
Молодой совсем был, вспыльчивый. Снес лопатой блохастую головёнку одним ударом. Так он мне месяц потом снился. Я кошек даже пинать перестал, и Нинке ни за что не разрешал котёнка завести.
На брючине остался белый волос – может, это Лёка уже сдохла и перевоплотилась в кота? Хорошо бы!
Заказав солянку, фетуччини, роллы и кувшин морса, я забился в дальний угол шестиместного отсека.
Наискосок через проход за двухместным столиком у окна сидел  с ноутбуком крепкий седобородый мужичок в очках и бросал в мою сторону удивлённые взгляды.
Много что ли беру, не сочетается с комплекцией?
Невысокий, худощавый, но и в два раза больше могу сожрать! Вот это прикончу, и ещё что-нибудь выберу. Старый хрен офонареет, если дождётся!
Знаю я таких свежих пенсионеров: сидят с утра до вечера и цедят одну тарелку супа в ожидании с кем поболтать о судьбах государства. Надо спиной к нему сесть, чтоб не пристал.
 Я встал, обошел стол и увидел на полу сложенную пароходиком бумажную салфетку. Дрожащей рукой потянулся к ней и чуть не упал от накатившего головокружения.
Что привело меня в это кафе – судьба или чутьё мое звериное? Пожалуй, можно и с дедом поболтать!

Известный писатель 4

Кафе «Бамбук» расположено прямо на остановке, где я обычно делаю пересадку, едучи из парка. Снаружи – дешёвая совковая пивнушка. Внутри всё зелено и экзотично уютно. Вышколенный персонал, удобные диванчики, вкусные блюда как японской, так и европейской кухни. Я всегда беру для начала грибной суп-пюре.
Разложив блокноты и «походный» нетбук, я подключил модем и полез в Интернет за розами.
 «К сожалению, – пишет Дэвид Остин, – развилось воззрение, что розы нуждаются в уходе специалистов, чтобы благополучно вырасти. Эта традиция сформирована в большей мере методами ухода за розами –"идеальными цветами", специально выращиваемыми для участия в конкурсах, что, безусловно, требует высокого уровня мастерства. Большинство роз чрезвычайно легко вырастить. Тип почвы - для роз благоприятна богатая гумусом земля, в идеале - с pH-балансом, составляющим 6,5, однако они неплохо будут расти и в почве, где значение этого баланса колеблется в обе стороны по сравнению с идеалом. Щедрое удобрение почвы хорошо перегнившим компостом до высадки и в качестве мульчи каждую весну сделает подходящим для выращивания роз практически любой тип почвы»
Так, посмотрим сорта. О, господи, сколько их…
Пригляделся к Jubilee Celebration. Очень красиво. Хорошие отзывы, великолепная форма бутона. Хотя, он больше розовый – не берём. Ищем красные.
 А вот William Shakespeare 2000 – красота. Пригодится на центр, нет,  на северную часть клумбы, он высокий.
«Найт куин» – королева ночи, что ли? Пойдёт!
«Мадонна» – тёмная такая… Подумаю.
«Гибрид-ти-классик–ред»… Жидковатая…
«Осирия»… Ничего!
«Эротика» – обалденно красивый ало-бархатистый цвет! Берём!
«Экстаз» – Господи, что за названия!
Только розы… Только эта хрупкая красота…
Как я понимаю сейчас своего М., ставшего когда-то жертвой цветочного принципа. Видите ли, его первую жертву звали Лилия. Она прошептала ему своё имя в последние секунды бренного бытия, и М. осенило...
 Спросите, зачем мы связались со всем этим великолепием? С какого вообще  рожна мы с М. пошли на эту цветочную каторгу?
Отвечаю: Лилия Петровна – суровая продавщица со жвачкой, неизменно обвешивавшая меня в овощном киоске возле дома.
Я даже сфотографировал её для обложки. А потом подарил книгу и подписал: «Спасибо за вдохновение. М.»
«Вдохновительница» не узнала себя, так как причёску пришлось радикально изменить с помощью компьютерной графики, на щёку посадить симпатичную родинку, а фигуру позаимствовать у Дженифер Эннистон (М. с весом Петровны не справился бы!).
 Книгу обессмерченная Лилия засунула под весы, меня не запомнила и продолжала обвешивать.
В следующих романах М. по совету маститого цветовода Пунина с восемнадцатого участка на клумбу с лилиями ммм… в общем, по-маленькому, так как якобы в почве не хватало какой-то фигни.
Но Лилия Петровна по-прежнему считала детективы второсортной литературой и покупала исключительно покетбуки с розовыми сердцами в верхней части обложки.
Тонкая моя месть пропала втуне, но за вдохновение я, видимо, остался благодарен. Иначе, как объяснить тот факт, что еженедельно я продолжаю посещать киоск Лилии Петровны и оставлять там в её пользу не менее рубля копеек с каждого килограмма купленных овощей.
Но к чёрту умилительные воспоминания! Сейчас мне надо отследить, приручить и угробить очаровательную дамочку, украшенную розами сверх всякой меры.
Я задумался над третьей линией. Злобная любовница у меня придумана. Нужен ещё мужик, не хуже, чем М. Прямо супер-пупер-мен.
Я отхлебнул из пиалы ароматный супчик. Может, так для начала?

"Я уже приоткрыл дверцу машины, уже перехватил поудобнее пышущий алым жаром букет, как на сцене появилось новое действующее лицо. Оно категорически не понравилось мне, но Розочка пришла в восторг и по-заячьи тихонько взвизгнула.
Атлетически сложенный жгучий брюнет небрежно хлопнул дверцей отполированного «ландкрузера». Мало того, он приветливо помахал дамочке, которую я уже привык считать своей собственностью и (что уж греха таить!) даже заказал через интернет несколько брошюр на английском языке по разведению роз. Никто лучше меланхоличных альбионцев не разводит розы!
 Элегантный пиджак брюнета еле слышно потрескивал на спине, не в силах сдерживать напор перекачанной «трапеции». Широкий золотой браслет часов был застегнут на мощном запястье на самое последнее звено.
Розочка положила на вздымающуюся грудь отманикюренную ручку, зажмурилась и потрясла золотистой гривой:
– Не верю своим глазам! Петя, ты? Но как? В нашем классе ты был самым… э-э-э…».
– Самым невзрачным, ты хотела сказать? Самым… незаметным, - глаза Пети на секунду злобно блеснули, но только на секунду.
 Я даже решил, что это почудилось, такая радостная и нежная улыбка расплылась на лице «супермена».
– Что ж, я изменился, как видишь! А ты такая же, как и была – стройная, прелестная, воздушная. Годы не властны над тобой…"

Неплохо, совсем неплохо. И мотив достойный – комплексы. Она его не замечала в школе, а он тихо страдал, и любовь перешла в ненависть. Он долгие годы мечтал отомстить за невнимание, и час настал.
Идея не нова, но ведь разнообразие мотивов реальных преступлений тоже невелико, а в суде никто не попрекает злодеев – старо, мол, могли бы и пооригинальнее!
Но не много ли брюнетов? Ладно, муж для равновесия будет пухлым лысеющим  шатеном и размазнёй! Преступным приложением к роковой брюнетке с ледяным сердцем. Бедная моя Розочка-блондиночка!
 А вот и она!
 Ну, не фига себе! Это точно она, хотя и не совсем! И я, олух, едва не прохлопал самое интересное.
 Я не обратил особого внимания, только краем сознания отметил, когда в открытый шестиместный «номер» вошли две дамы и лысеющий брюнет. Немного обеспокоил знакомый жакет в розочках, абсолютно не сочетающийся с гладкой, словно вырезанной из чёрного дерева, прической.
И вот сейчас дошло. Я замер над пиалой.
Эта женщина начала меня удивлять.
Я проработал безупречную схему, где герои действовали слаженно и дружно вели сюжет к неизменной развязке.
Но моя славная Розочка, не особо отклоняясь от генеральной линии, умудрилась-таки спутать мне все карты.
Первый тревожный звоночек – изменение цвета волос. В сюжет я, разумеется, включу парик, непонятно пока, для чего. Ладно, потом пригодится. Надо попытаться подслушать.
Она изысканно жестикулировала, томно откидывала теперь уже чёрные пряди, многозначительно поглядывала на собеседника – невысокого, крепкого брюнета.
Брюнет в ожидании основного меню с аппетитом поглощал хлеб с горчицей, выставив в проход пыльный ботинок. Плешь на макушке честно светилась, явно новый, дорогой свитер уже демонстрировал пятна и многочисленные затяжки.
Немного подумав, я поставил диагноз: холостяк, работоголик, мент. Даже если я ошибаюсь, он войдёт в мой роман именно в таком качестве.
Разговаривая с Розочкой, Брюнет не сводил глаз с третьего действующего лица, моему взору недоступного. Серебристый хохот из дальнего угла выдавал даму, владеющую всеми помыслами Брюнета.
 Они только что пришли, видимо, когда я уходил в интернетовский розарий, и теперь пытались продраться через дебри замысловатых названий в меню.
– Мне клюквенный морс и вот эти роллы! – прозвенела Хохотушка. Розочка бархатным приглушённым голосом заказала фетуччини – красивое итальянское слово, обозначающее макароны по-флотски с колбасой вместо мяса. Мужик, разумеется, взял солянку. Похоже, в меню это было единственное понятное для него слово.
На ближайшую ко мне табуретку вскочил местный «охранник» – белый котище по имени Василий Иванович. Он тоже как будто заинтересовался Розочкой.
Некоторое время оранжевые и голубые глаза занимались гляделками, но Василий Иванович победил. Розочка первая отвела взгляд, хлопнула залпом фужер и начала беспомощно озираться.
Мешала музыка, отчетливо я слышал только Хохотушку, но и этого мне хватило, чтобы понять: я снова накаркал. Или, если угодно, я – провидец, экстрасенс. Или, если ещё угоднее, я просто отличный физиономист и психолог. По внешнему виду и поведению человека предвижу повороты его судьбы.
Пока я наслаждался своими талантами, честная компания вдруг отчего-то потеряла аппетит (только Брюнет за пять секунд проглотил содержимое немаленькой супницы) и споро вылетела, оставив на столе почти нетронутые блюда и деньги.
 Василий Иванович, не теряя времени, переметнулся через проход и ловко выхватил с тарелочки Хохотушки непривлекательный ролл.
 Я дёрнулся, было, к официанту – расплатиться и бежать вослед обновлённому сюжету, но вдруг передумал.
Ещё моя бабушка по материнской линии, женщина грубоватая и остроумная, любила ехидно замечать: «Спешка важна при ловле блох!».
А мой дедушка по отцовской линии, мужчина обстоятельный, из крупных начальников, по непонятной причине переживший все чистки, советовал: «Бумага должна вылежаться!», что в переводе на понятный ребенку язык означало – не торопись исполнять задуманное или порученное, может, само по себе ещё и лучше выйдет.
И то! Не успел официант убрать со стола, как в кафе влетел худощавый нервно трясущийся тип и плюхнулся на то самое место, где сидела до него перекрашенная Розочка. Меню он даже не посмотрел толком, буркнул скороговоркой заказ и начал стучать пальцами по столу и озираться.
Я благоразумно углубился в сумбурные заметки последних двух часов – мол, плевать мне на тебя, но через пятнадцать минут не удержался, глянул на его стол и обомлел – заказ был один в один, как у предыдущей компании: фетуччини, морс, роллы, солянка.
Видно, я даже рот приоткрыл от такого совпадения, потому что Нервный обозлился. Поди, в уединении хотел посидеть. Я опять скромно потупился в нетбук, но, видать, не сумел скрыть любопытство.
Нервный демонстративно обошел вокруг стола, пролез в угол, где недавно сидела Хохотушка, пошуршал чем-то и вдруг отчетливо выматерился.
Что такое? Неужели женщина с серебристым смехом оставила на своем сиденье кусок несъеденного ролла?
Не успел я хихикнуть, как Нервный возник передо мной, сжимая побелевшими пальцами красную салфетку, и просипел: «Кто здесь был? Худенькая, рыжая с кудряшками?»
Испугавшись неизвестно почему, я поспешно кивнул, хотя так и не успел  разглядеть неведомую Хохотушку. Затем я, снова поступившись истиной, подтвердил предположение Нервного о подруге-блондинке, укрыв, что она теперь брюнетка, и умолчал о третьем действующем лице: фиг его знает, ещё прибьет моих героинь раньше времени, с него станется!
Мужик немного посидел в оцепенении, потом залпом выхлебал солянку, проглотил, не жуя, роллы и вылетел, как ошпаренный.
К гадалке не ходи -  это ревнивый муж Хохотушки.
Все куда-то спешат, летят…
Молодёжь!
И что всё это мне дает? Нужна мне такая линия? Нет, она совершенно лишняя, только утяжелит сюжет.
Я начал черкать в блокноте, рисовать рожицы героев, соединять их кокетливыми стрелочками, и вдруг понял, что мне до смерти хочется узнать, что же происходит у реальной Розочки. Что за напасти, уж не я ли накликал и вправду?
Итак, что я знаю точно.
Весёлая Розочка лёгкой, танцующей походкой, с развевающимися белыми локонами, освещаемая солнышком, сама, как солнышко, вошла в осенний парк культуры и отдыха имени Ленинского комсомола.
 После долгого разговора с подругой в белой куртке с серпом  она погасла, словно её выключили, и пошла, сгорбившись и шаркая каблучищами. Подруга, видимо, сказала ей нехорошую новость.
А какую нехорошую новость обычно сообщают подруги?
Первое, что приходит на ум – она видела её мужа с бабой.
Уже на следующий день я снова встречаю Розочку – без локонов, брюнеткою и с мрачной решимостью на лице, в компании простоватого мента. Явно не её круг общения. Розочка в той же одежде, что и накануне – совершенно не подходящей новому облику. Значит, не ночевала дома.
Версия с неверным мужем обретает почву.
Зачем мент?
А он, как частное лицо, подрабатывает. Нанят следить за мужем. Или это бывший мент, а ныне частный сыщик. Как-то так.
Кстати, моя героиня уже не с Белой курткой, а с какой-то Хохотушкой. Это или сестра, или более близкая подруга.
На Куртку мы, видимо, обозлились: могла бы и раньше сказать про подозрения насчёт мужа, а не сейчас, когда все уже запущено.
Зачем кардинально сменила причёску? Потому что любовница мужа – брюнетка, и несчастная Розочка хочет вызвать в муже новые чувства.
А тогда почему не дома ночевала, если хочет мужа вернуть? И почему такая охотничья жёсткость в чертах лица появилась на смену нежности?
А что, если ей стало известно, что муж с любовницей хотят её убить? Тогда понятно, почему не ночевала дома и переменила внешность!
Глупости, это же я сочинил и даже написал в качестве версии. Но как подходит хорошо!
А причём тут муж Хохотушки? А не причём!
Он заподозрил жену в измене – и не зря, кстати! Какими глазами на неё смотрел Брюнет! Интересно, дамочка того стоит?
Ох, сколько я видел в жизни баб, похожих на крокодилов, а мужики из-за них чуть не стрелялись.
 Так вот, Хохотушка свинтила на свиданку, а Розочка ей позвонила и выложила свои кошмарные новости. Хохотушкин крендель на минуточку мент.
Надо же, как благоверный опоздал! Не судьба ему, а Хохотушке – наоборот.
Ой, нехороший человек, такой и пришьёт, недорого возьмет.
А если это не муж вовсе, а нанятый мужем киллер? Или ещё круче – нанятый двумя мужьями один и тот же киллер! Он охотится сразу за двумя нимфами. Во, как получается хорошо.
Тут я снова себя одернул: опять у меня творчество с жизнью мешается. Нет, это муж был, киллеры так не психуют. Они - народ уравновешенный.
Я припомнил обрывки разговора троицы. Что-то про розыск пропавшего и о том, что ситуация плохо пахнет (Брюнет); ты во всем разберёшься в два счета! (Хохотушка); он полный подонок, нам нужно где-то укрыться (Розочка). И надо всем этим робко счастливые глаза Брюнета и серебристый смех на дальней линии его взгляда. А вот тут не банальный романчик, любовью пахнет.
Тут же о Леночке пришли мысли – заждалась, поди, роднулечка! Пора, пора! Да и дождь за окном стихает.
 А завтра мне ещё на заседание союза наших писателей, будут и Тургенева с Тополёвой. Девицы вроде как разродились неплохими стишатами. Заодно, расскажу им про развитие сюжета.
Я тщательно упаковывал свой «второй мозг» – не дай Бог промочить, когда в кафе зашли очередные посетители – высокий мужик с фигурой обрюзгшего атлета и его тщедушная спутница, которую я толком не углядел по причине усталости и нежелания задерживаться.
Как позже выяснилось, задержаться мне следовало во что бы то ни стало.

Неверный муж 4

Вика захлопнула ноутбук и повернулась к окну. Я поёжился. Она перестала смотреть мне в глаза с некоторых пор.
– Папа, ты не хочешь объяснить, что происходит? Баба Даша сказала, что в нашем доме была милиция, обыск. Весь пол в подвале раздолбасили. Куклы мои как попало на полках лежат. И мама дома не ночевала. В чём дело?
Мне всегда не хватало твердости в общении с дочерью. И первый раз я подумал, что могу причинить ей боль. Может, отговорить Аню…
– Мама сказала, что больше тебя не любит, а я не верю. А еще она сказала, что и ты её не любишь. И я поверила. Ты никого не любишь больше, папа! Почему?! – её голосок зазвенел и сорвался.
На душе снова стало муторно. Чью любовь потерять страшнее, дочери, жены или…
О, Господи, как я могу спрашивать! Мне плевать, мне всё равно, что станет с Лёкой, мне не важно, что подумает дочка, мне важно сохранить рядом с собой Её.
А дочь поймёт. Повзрослеет и поймёт.
– Ты скоро поедешь учиться в Англию, – тусклым голосом сообщил я.
– С мамой?
Вот странно, Вика никогда особо не хотела быть с мамой. Она нередко за глаза высмеивала Лёкину безвкусицу и утверждала, что та её не понимает.
– Нет, доча, мама тоже уедет, только в другую страну, – я чуть поперхнулся и покраснел.
 (Ох, как далеко она уедет, ты и не представляешь. Мы всё продумали. Ты привыкнешь за границей, встретишь долговязого джентльмена, замуж за него выскочишь. Я слышал, дамы на Островах не спешат выходить замуж и рожать детей. И внешне они даже в подмётки не годятся русским сильфидам).
– А милиция зачем приходила? – гнула дочь своё.
Я замялся, и тут меня осенило.
– Вообще-то не твое дело, но я скажу по-секрету. Мама нездорова. Она… как бы это объяснить… немного сошла с ума. Ей всякая чушь мерещится. Насочиняла, Бог знает что… Я не знаю, где она и зачем ушла. Если с ней что-то случится, не смогу себе простить. Вот я и вызвал милицию и всё это им рассказал. Теперь они будут потихоньку следить за твоей мамой.
Вот так, кусочек правды в куче лжи.
– У нашей мамы, – очень тихо и яростно прошипела Вика, – слишком мало воображения, чтоб насочинять, Бог знает, что! Ты врёшь, любимый папочка! Только зачем, а? 
Я даже открыл рот от неожиданного выпада всегда лояльной дочки и начал беспомощно э-кать. У меня тоже катастрофически не хватало воображения в этой дурацкой истории.
Вика ничего больше не сказала.
Она смерила меня с ног до головы уничтожающим взглядом, развернулась и побежала с ноутбуком вниз, молодо прыгая через крутые ступеньки.
–Твоя мама святая, – послышался в раскрытую дверь старческий голос, – от её такие плюиды исходили, шо она пошла у святое половничество. Это у Палестинов. Усё сфонтанно вышло! Нэ рэви, сэрдэнько моё!

– Любовь моя! – бесстрастный голос жены в трубке сначала ошарашил, но после Викиных слов я сориентировался.
– Это мои слова, между прочим, не присваивай! – как ни старался, а ласковость в голосе звучала фальшиво, что Лёка не преминула отметить:
– Чувствую, твоё сердце не рвётся от разлуки, радость моя! А у меня тут много новых идей появилось, мы с Марыськой, возможно, дело своё откроем – салон красоты…
Она врала сбивчиво и непродуманно, как это делают только женщины, нагромождая кучу совсем не нужных подробностей, а я пытался понять, чего она хочет и о чём догадывается.
– Я заеду вечером ненадолго или утром завтра…
– Завтра! – вырвалось у меня.
Я не хотел больше видеть её живой, потому что мне невероятно трудно притворяться, по сути, я правдивый и порядочный человек.
– Нет, я сегодня приеду!
Знакомая сказка: «Только не бросай меня в терновый куст!»
Лёка всегда была достаточно глупа для того, чтоб ею манипулировать.
– Жаль, а я как раз уезжаю! Мне нужно по делам, встретиться кое с кем, ну, знаешь, из Москвы мужик, ты должна помнить… - вот и я начал по-женски изворачиваться и громоздить кучи не нужной лжи.
Я нажал отбой и тут же перезвонил Ане.
– Ты идиот! Представляешь, что твоя Вика сейчас наговорит ей. Чего это тебя понесло? Ладно. Когда всё закончим, Вику сразу же отправим в Англию, чтоб не брякала на всех углах лишнего, а... Нет, давай-ка, подъезжай ко мне, и поговорим. И не ко мне, а где-нибудь в центре встретимся. Как раз, Лёка в твою сторону поедет, и мы разминёмся. Ближе к Речному вокзалу подруливай, буду ждать тебя возле шара.

Уже темнело. Моросил дождик. Я обошел вокруг постамента с огромным шаром на площади у Речного вокзала и снова сел в машину.
– Закрывать надо! – прозвучал сзади низкий, почти мужской, голос, и я даже подскочил от испуга.
– Свои, не бойся! – она негромко засмеялась, повеяло запахом свежевыкуренной сигареты с ментолом. – Предлагаю одну маленькую кафешку на остановке. Там наши общие знакомые не тусуются, а кормят неплохо.
– Ты откуда знаешь? – ревниво поинтересовался я.
– Не всегда же ты меня кормил, бывали и менее обеспеченные времена!
– Забудь о них! Может, в «Адмирал»? Всё меньше по дождю идти.
– Не ленись, а то к нам на второй этаж и то на лифте ездишь!
Она вышла, тряхнула чёрным зонтиком, обдав меня мелкой моросью и напомнив: «Одёрнуть зонт и очутиться рядом».
– Пропасть в толпе, случиться ночью в поезде, одёрнуть зонт и очутиться рядом, – тихо проговорила она, и сердце моё зашлось, как всегда, когда я ощущал, как мы близки духовно. Абсолютное понимание с полуслова – наверное, такая встреча раз в жизни случается, да и то – не все понимают, не все ловят свою удачу. Я понял и поймал.   
Мы шли мимо затрапезной многоэтажки - абсолютно советской гостиницы, напоминающей общагу, мимо дорогущего магазина сладостей «Элефант», что напротив новодельного «Адмирала», отвратительные фасады которого, кстати, словно передразнивали и утрировали благородные очертания домов девятнадцатого века. Потом из темноты вынырнула деревянная двухэтажка, воздвигнутая в двадцатые годы, чьё предназначение не определялось за отсутствием вывесок…
И вдруг запоздало зажглось освещение. Нет, не запоздало! Это от дождя стемнело раньше.
Я так любил когда-то эти маленькие улочки! Сколько открытий они сулили! Мне нравилось  исследовать их в одиночку, потому что Лёка скучала. Зато Вика, когда подросла, с удовольствием таскалась за мной и слушала, разинув рот.
Вот, например, Ильинская, которую мы только что перешли от «Элефанта». Именно здесь находились строения первой крепости нашего города. Ильинский форштадт. Когда жители домов сажали на субботниках деревья, столько интересного нашли – просмолённые подошвы сапог, ложки оловянные…
А там дальше, через дорогу, Ленинская горка, которая была Ильинской. На ней стояла Пророко-Ильинская церковь, ведь покровителем Омска считается Илья Пророк.
Теперь на её месте Ильич-Пророк окрестности озирает…
 
Перейдя через дорогу, Аня остановилась и бросила взгляд на знаменитую гостиницу, воздвигнутую до Революции и шикарно отреставрированную пару лет назад.
– Мне почему-то грустно это видеть…
Я открыл рот, чтоб согласиться, но тут мимо проскочил, едва не сбив меня с ног и даже в упор не увидев, Валентин – муж Лёкиной двоюродной сестры. Хотел было окликнуть его, но спохватился – я ж не один.
Валентин, как я помню, не сплетник, но осторожность не помешает.
– Какой всё же тесный город у нас! – рассмеялась Аня, заметив мое встревоженное лицо, – Каждый идёт в неприметное кафе, желая скрыться от любопытных глаз, и в результате на них и натыкается.
Мы еще немного постояли на крыльце, вдыхая запахи влажного города и рассматривая проезжающие машины. Их глянцевые бока отражали огни рекламных щитов.
Потом мы сели в зоне для курящих, в уютный отсек для небольшой кампании. Народу не было вовсе, только через проход спиной к нам шебуршился, укладывая в сумку ноутбук, седой плотный мужчина в потёртых джинсах.
– Вот и хорошо! – констатировала Аня. – Никто нам не помешает обмозговать кое-какие действия.
Холодок пробежал по спине. Я оглянулся – зал пуст. Ни одного свидетеля.
Свидетеля чего?
И вдруг огромный белый кот пролез прямо из-под руки на колени, приподнялся и почти в упор заглянул в глаза. От неожиданности я дёрнулся и резко скинул наглую животину на пол.
Кошмар! Не кафе, а зверинец какой-то! Кстати, Лёка обожает кошек и готова приютить каждого больного и безнадзорного зверька. В нашем с Аней доме не будет никого, кроме нас двоих!
Почему-то именно белые кошки кажутся мне наиболее отвратительными. И вообще, что-то было странное в выражении оранжевых глаз этого кота. Словно он предупредить меня хотел. Причем, не по-дружески предупредить, а с угрозой.
 Я снова поёжился.
 Дождь за окном припустил вовсю. Надо было перегнать машину поближе.
– Не надо было! – произнесла Аня. – У тебя всё написано на лице – ты про машину подумал?
Я только кивнул и виновато улыбнулся.
– Вовка! – а жена зовет меня «Владимир», строго и официально, - Ты почему так боишься жизни? Ты – здоровый мужик, это же удовольствие – пробежать по лестнице два этажа или дойти до машины сто метров. А промокнуть под дождём – разве страшно? Ну, бросишь мокрую куртку на заднее сиденье, дома повесишь на плечики, к утру подсохнет. Да у тебя этих курток штук десять!
Я услышал про здорового мужика и расправил плечи: и в самом деле, что за чушь? Это я с Лёкой разнежился! Теперь всё иначе будет. Мы с Аней в бассейн вдвоем ходить начнём.
Когда всё закончится.
– Уже выбрали? – официант чуть наклонился и занес карандаш над блокнотом, словно собираясь вытряхивать буквы.
– Мне фетуччини,  – начал я заказ, но официант вздохнул.
– Возьмите лучше другое блюдо. Тут два клиента подряд брали фетуччини, ковырнули слегка и оставили на тарелке. Может, с сыром что  не так, или переварено, не знаю…
– Ладно, тогда свинину в «баранчике», а девушке…
– А девушке 50 грамм и мясную нарезку, – Аня красиво прикурила тонкую белую сигарету, снова запахло ментолом. – Думаешь, я не переживаю? – добавила она, когда официант отошел.
Я пожал плечами. Аня никогда не сомневалась и не переживала. Именно это казалось мне самым привлекательным, именно это потянуло меня к ней. Ведь я всегда и во всём сомневаюсь, по сто раз меняю решения и всего боюсь. Как в детском фильме про жёлтый чемоданчик: «Решай! – Боюсь решать!».
Аня сосредоточила взгляд на моей переносице:
– Итак, чего боится наша общая знакомая? Отвечай сразу!
– Потерять мою любовь. За Вику боится… - я даже растерялся.
– Шарик, ты балбес! Чего она боялась всегда, с детства?
– Я не знал её в детстве…
– Если не начнешь думать, я встану и уйду! – Аня решительно отодвинула салфетницу. – Так. Ты боишься высоты?
– Лёка высоты не боится. Она как-то на перила балкона встала, чтоб верёвку закрепить. Я чуть не умер тогда от страха.
– Вот! А ты боишься! А тебя тянет заглянуть вниз, несмотря на то, что страшно? – Аня развернула салфетку с приборами и нацелила на меня вилку.
– Тянет, – сознался я. – Иногда боюсь, что спрыгну. Когда в квартире жили, я окно даже летом накрепко запирал. Навязчивая идея была, что во сне встану и выпрыгну. А в доме на первом этаже спальню сделал
– Тепло! И если Лёка всем хорошим знакомым месяц подряд будет рассказывать, что ты нервничаешь, кричишь во сне, выглядишь подавленным, а потом твои дребезги найдут возле какой-нибудь городской свечки…
– Ну да! – я на радостях проглотил огромный кусок мяса и  был вынужден залпом высосать вслед бутылочку минералки. – Все в курсе, что Лёка два раза в неделю ходит в баню, а в бассейне только окунается на мелком месте, держась за поручень. Вика подтвердит. И на море только загорает.
– Ясно, что нужно делать? – Аня крутила недопитую рюмку в узких длинных  пальцах и не сводила с меня упорный взгляд.
– Почему ты не делаешь маникюр? – именно этот вопрос вдруг  показался мне самым важным на свете.
Именно эту тему мне хотелось сейчас обсудить, причём говорить долго, дискутировать, с какой скоростью растут ногти, не вредно ли носить накладные, лаки какой фирмы самые стойкие...
Лёка постоянно трындела об этом по утрам, и я поневоле имел какое-никакое представление о маникюрных проблемах.
– Понятно… – Аня вздохнула, и я тут же испугался своей трусости, но она устремила отсутствующий взор в сторону и забарабанила пальцами по краю стола. – Сколько ты в состоянии заплатить за самую грязную работу?  – её острый взгляд снова вонзился мне в переносицу, вызвав щемящую боль.
– Столько, сколько потребуется, – выдавил я со смесью облегчения, благодарности и какого-то нового страха: наши кошмарные планы обретали ясность.



                V

Как по правой стороне
Двигалась весна,
Попадалися одне
Старые дома.
Первый лучик упадёт
На окно едва,
Тут же кто-то запоет
Старые слова.
Из-за серой полосы
Промелькнёт лицо,
И расплющатся носы
Тех, былых, жильцов.
А по левой стороне
Провожают зиму.
И в трехстворчатом окне
Дёргают гардины.
И случалося не раз
Утром на рассвете
Столкновенье жарких глаз
Вперехлест столетий.


Известный писатель 5

Наш Союз писателей обретается в живописнейшем месте – в одном из зданий сельско-хозяйственного университета, на огромнейшей парковой территории со множеством аллей.
О, читатель, если я утомил тебя своими россказнями о былых временах, переверни страничку, а я пока разольюсь мыслию по древу.
Когда-то давно Союз писателей блаженствовал в особняке, овеянном легендами. У этого замечательного тёмно-красного здания в стиле «модерн» аж два адреса. Второй появился обрел после выселения нас и вселения представителей Президента. «Переехав» с Коммунистической, дом заодно сменил цвет с красного на жёлтый. Определенная логика прослеживается!
Интересно, тревожит ли политиков призрак красивой бледной женщины, бесцельно бродящий по коридорам и шепчущий имя Александра Васильевича? Мы, писатели, не раз наблюдали его и даже фотографировали: «А вот это белое пятнышко, товарищи, лицо госпожи Анны Т. Несчастливое имя – Анна!»
Теперь у нас вместо особняка два кабинета. Тоже неплохо. Особенно, если учесть, что долгий путь к ним лежит через живописные кущи и куртины.
А чего стоит здание – старое, добротное, не испорченное неумелой реставрацией! Одно удовольствие созерцать изумительный фасад этого строения с округлыми арками высоченных окон третьего этажа. Оно воздвигнуто году этак в пятнадцатом прошлого века иностранными мастерами, пленёнными в первую мировую.
А довоенной постройки фонтан с лягушками и измалёванным студентами крокодилом! Я ещё помню его работающим, сколько же мне лет? Нет, доверчивый читатель, пожалуй, я не помню его работающим! Я молод и свеж!
Фонтан не так давно подновили, покрасили, но воду почему-то не пустили. А жаль, воды мало не бывает при наших жарких сибирских погодах! Слава Богу, что вообще не снесли!
Наверное, ни одно высшее учебное заведение не может похвастаться собственным кладбищем. Я иногда прохожу по главной аллейке до столпа с символом вечного покоя и думаю о нём, вечном. Потому что думать о том, что находится далее, за кладбищем, не очень хочется. Нет больше березовых рощиц и дубовых аллей, мир им!

На заседания союза писателей я всегда прихожу пораньше, чтоб со стороны понаблюдать за прибывающими колоритными личностями, коих нигде не встретишь более в таком количестве. Собственно, писатели – неиссякаемая бездна типажей. Неиссякаемая, потому что каждый день они разные, в зависимости от того, какими красками и звуками встретило их новое утро.
Вот величественно кивает мне, проходя мимо, наш глава –известный публицист Левин. Его благородные седины и авторитарная постановка головы несколько диссонируют с потёртыми джинсами, выдавая демократичные взгляды и тщательно скрываемую за строгостью взгляда доброжелательность.
 А там у окна нежно щебечут две обаятельные ведьмочки Натали и Вероник, жемчужины писательского союза. Обе из семейства кошачих. Только Вероник -  пантера, готовая в любой момент сорваться, разнести всё вокруг, а потом ласково замурлыкать на уступе скалы, прищурив зелёные глаза. Натали же – типичная домашняя кошка, которая лениво потягивается и очаровательно зевает, показывая розовый язычок и острые зубки. А потом – молниеносно царап тебя по носу, и снова лениво зевает.
О, сколько лет, сколько зим! Юморист Танненбаум! Знаменит кругосветным плаванием в обществе Сенкевича. Он хитро улыбается то ли мне, то ли себе в бороду и неспешно спешит (только он так может) навстречу Фикельмону, ещё одной знаменитости, чьи переводы проложили автору прочную дорогу к сердцам зарубежных читателей.
 Старый холостяк и любитель свеженького мясца Фикельмон  стреляет невинными голубыми глазами по аудитории и вдруг расцветает, завидев вновь прибывших.
Я вытягиваю шею. Ну, наконец-то, милые дамы!
Тургенева и Тополёва начали было протискиваться в мою сторону, но свободные места оставались только впереди, возле переводчицы с немецкого Эллы Рикхен, где по доброй воле никто не присаживался из-за её острого меткого язычка.
Непосредственной, как щенок лабрадора, Тургеневой всё было, как с гуся вода, и она радостно поприветствовала грозную Эллу.
– О, Тургеневское отродье! – тут же подтвердила свою репутацию Рикхен.
– От кого похвала, как хула, от тебя и хула – похвала! – нимало не смутилась Тургенева, плюхаясь рядом.
– Мы поближе к классикам! – дипломатично польстила Тополёва. Не успела Рикхен расплыться в довольной улыбке, как Тургенева всё испортила:
– Современники всегда тянутся к классикам!
– Вот наглая девка! – поставила диагноз Рикхен и переключила внимание на вечно опаздывающих приятелей – восторженного романтика Григорова и мизантропа-деревенщика Пастушкина.
Те робко сочились по стене, высматривая свободное местечко.
– А вот и они! –  с удовольствием начала Рикхен.
Аудитория замерла в предвкушении пакости.
– Два трепещущих члена, – здесь Элла выдержала большую паузу, невинным взглядом отметая возмущённое гудение, и завершила, –писательской организации.
Сидевшая рядом со мной Алина Кудрина, о-очень серьёзная писательница, тихонько прыснула и тут же поджала губы, с достоинством выпрямившись.
Левин застучал молоточком по столу и начал вещать. Я для маскировки быстренько напустил на себя внимающий вид и углубился в размышления. Когда я пишу очередной роман, в обществе начинает вращаться только моя условная оболочка.
Сначала я припомнил вереницу героев в кафе и ещё раз подивился многообразию сюжетов, которые подсовывает жизнь. Потом подумал, что по логике – не жизни, а сюжета, последняя пара в «Бамбуке» непременно должна оказаться инфантильным мужем Розочки и злодейкой-любовницей.
Чем больше я обдумывал эту мысль, тем больше она меня увлекала. Пора мне уже немного расцветить эту парочку. Конкретизировать, по какой причине они так взъелись на Розочку.
А у меня, кстати, есть еще Петя – бывший одноклассник, мучимый былыми комплексами. К чёрту Петю, вычёркиваем, а вот комплексы его подойдут! Комплексы мы переставим злобной любовнице.
– Вы тоже «за»? – пихнула меня локтем Кудрина. – Тогда голосуйте!
           Я покорно поднял руку, расписывая в уме параметры «злодейки». Вокруг меня раздался удивленный гул.
           – Юрий Григорьевич, вы чего? – громогласным шёпотом удивилась повернувшаяся Тургенева.
           – Успокойся, девочка! – проскрипела Рикхен. - Климакс не только у женщин случается. Я это поняла, когда прочла повнимательнее его «Пегую лошадь.
– Белую! – взвился я, окончательно очнувшись.
        Я очень гордился своим сборником эротических рассказов «Белая лошадь», несмотря на то, что Рикхен разнесла его на презентации в пух и прах. Кстати, похоже, я проголосовал за что-то не то.
        – Ха! – довольно ответила Рикхен, даже не поворачиваясь.
– Я немного отвлекся, а об чем речь-то шла? – тихонько спросил я у огорченного Григорова, который нескладно пристроился на разбитом кресле, вытащенном в проход.
– Об том, – меланхолично вздохнул Григоров, – что теперь все повести в сборнике заменят парой-тройкой рассказов. Все две, твою и мою. Зачем ты голосовал?
        Во, я влип! Да ладно, переживу! Выдерну из «Белой лошади» три рассказа, они самостоятельные там…
Вскоре вокруг зажужжали, обсуждая второй вопрос, а я снова ушел в астрал, строго-настрого наказав себе не реагировать на подначки.
Значится, оживляем злобную любовницу.
Когда-то давно она училась с Розочкой в одном классе, нет, лучше на одном факультете. В универах обиды и комплексы более зрелые, чем в школах. Девица была глубоко деревенской. Сморкалась в рукав, заплетала косы караваем, как Юлия Тимошенко, и лузгала на лекциях семечки.
Парни на нее, естественно, ноль вниманья, фунт презренья. И только один – будущий муж Розочки как-то на «картошке» напился вдрызг и начал жаловаться на женское коварство и безразличие.
Незадачливая простушка его пожалела, подобрала, обогрела свежим телом, ещё пахнущим парным молоком, и полюбила на всю жизнь.
Протерев утром заплывшие глаза, парень в ужасе удрал на другой край картофельного поля и увидел свою судьбу – прекрасную Розочку. Красотка свеженаманикюренными пальчиками так изящно поднимала корнеплоды, что наш герой не устоял.
Через месяц весь факультет гулял на комсомольской свадьбе – безалкогольной, значит.
 Да, было и такое, хорошо помню! На всех столах вместо бутылок кофейники стояли. А в них коньяк плескался.
Итак, Розочка поёт и пляшет, Простушка рыдает в углу, опустошая кофейник за кофейником, но здоровый деревенский организм, взращенный на чистом сливочном масле, не даёт забыться в спасительной отключке. И тогда в воспалённом сельском мозгу рождается жестокий план – унизить и уничтожить счастливую городскую  соперницу. Нет, это пока не план, а пьяные мысли. План сформируется через несколько лет.
         Все годы учебы Простушка тусуется вблизи Розочки, становится ей наперсницей и почти подругой. Почти, потому что Розочка влюблена в мужа и всё свободное время проводит с ним.
Будущая злодейка напрягает извилины и решает преобразиться. Времени впереди навалом. Сначала красный диплом и аспирантура.
 Затем пути приятельниц расходятся. Розочка вязнет в домашнем хозяйстве, Простушка получает пару ученых званий, занимается… чем раньше занимались-то? Аэробикой, вот! Худеет, осваивает премудрости педикюра.
А что потом?
Потом приходит в фирму Розочкиного мужа и за короткое время становится незаменимой помощницей. У мужа открываются глаза. Глуповатая Розочка порядком надоела, а тут влюблённая по уши ведьма, прошедшая курс сексуальных утех.
Или не надо утехи? Не надо. Мужику за сорок, ему главное душу излить, а бывшая Простушка всегда умела слушать и поддакивать. И вот тогда…
– Что здесь из сюжета, а что из жизни, – спросила Тополёва, распинывая шуршащие лиственные кучи?
Мать честная! Я, оказывается, уже бреду по аллее с девчонками и делюсь задуманным.
– Да какая разница, что в жизни! Пусть делают, что хотят! – я запустил в небо нежно пахнущий тополиный прутик и гордо огляделся: все ли видели, как высоко?
– Ну, ничего себе, «какая разница»! – это в Тополёвой притих литератор и поднял голову милиционер. – Дело-то серьёзное. Может, ваша информация убережёт человека от беды, даже жизнь спасёт.
«А мне какое что?» – чуть не сказал я.
Мне ведь интереснее стать свидетелем убийства и  расписать потом в книжке пореалистичнее. Но девочкам не понять, вот что значит  профессиональная деформация. Они не способны ради создания великого произведения допустить реальную жертву, поэтому они не станут настоящими писателями! Вот же – подружился с вредительницами.
– Плотный лысеющий брюнет нашего возраста, с усами… – протянула задумчиво Тургенева, - из группы по розыску без вести пропавших… Это, наверное, Гусев Мишка из Заречного райотдела – он в том году перевёлся от нас. Надо с ним поговорить.
Я тут же воспрял духом – не так всё плохо, буду владеть точкой зрения милиции, узнаю кучу секретов, приму участие в задержании опасного преступника…
Тургенева и Тополёва глянули на меня и понимающе перемигнулись.

 Неверный муж 5

Это навеки. Этого уже не исправить. Даже если я разлюблю, это навеки… Одновременно ужаснулся и обрадовался.
       Ужаснулся внезапному мимолетному желанию очнуться и посмеяться над кошмарным сном вместе с Лёкой. Обрадовался мысли провести вместе оставшиеся нам с Аней годы, не испытывая страха разлуки.
Почему мы встретились по-настоящему лишь сейчас?
Что примечательно, я никогда не был к ней равнодушен. Столько лет, столько лет я не мог выносить одного её появления! Её язвительный язычок бил без промаха. Лёка заглядывала ей в рот и беспрестанно цитировала, а я злился. Кажется, я даже испытывал ревность. Кого к кому я ревновал, интересно?
Аня… Анна. Это имя всегда сулило страдания – и его обладательнице, и тому, на кого обращались её чувства.
        Вся история и литература пестрит прекрасными и несчастными Аннами: Анна Австрийская, Анна Болейн, Анна Каренина, Анна Тимирева, Анна, которая «Дон Жуан»…
А я, мятежный, ищу бури, хотя всей душой стремлюсь к покою.
Вновь на секунду мне стало неуютно, захотелось вернуться в мещанский мирок семьи.
 Лёка всегда была довольна, улыбалась, ласкалась, сюсюкала.
 Аня не бросалась мне навстречу, не висла на шее, не тарахтела новостями. Слово «люблю» ей неизвестно.
С ней в разведку надо ходить, или в горы. Меньше слов, больше дела. Лежать в одном спальнике, втискиваясь друг в друга до полного слияния. А снаружи пусть буря мглою…
Её тонкие породистые пальцы без маникюра и жутких колечек протянулись незримо, коснулись пояса брюк.
Острое горькое желание наполнило меня, вытесняя все мысли, не связанные с ней. И опять перехватило горло, не давая дышать полной грудью. И стала совсем не важна та страшная цена за счастье, которую мы наметили.

– Через два дня я встречаюсь с одним человеком. Ну, ты понимаешь… – глуховатый, спокойный голос, от которого всё тело начинает звенеть и вибрировать.
Всегда удивлялся её способности читать мысли, выходить на связь, когда я этого особенно жду.
– Мы уже связывалсь, – не дождавшись моей реакции, продолжала Аня. – Оплата в  зависимости от сложности, но вполне посильная. Вперед сто тысяч.
Я не сразу, но понял, о чём идет речь. Телефон в руке заплясал, желание улетучилось, оставив ломящую боль в паху.
Значит, Лёки уже практически нет.
Нет той светловолосой девушки, которую двадцать лет назад я внёс на руках в родительскую квартиру.
Двадцать лет по ночам она крутилась у меня под боком, перетягивая на себя одеяло. Лет пять назад она начала храпеть, и меня это даже умиляло. Она наводнила родительскую библиотеку идиотскими романами про любовь и вызывала у меня культурную аллергию, постоянно слушая на кухне шансон. Она в панике бросала руль на нерегулируемых перекрёстках. Она фурией взвивалась, если Вике грозила тройка в четверти и неслась в школу разбираться.
 А теперь её почти нет.
 Я заглянул в себя – ничего. Никаких угрызений, кроме оправданного страха – вдруг поймают. Трусливое желание ничего больше не знать. Просто пусть скажут, что её больше нет, и хватит. Никаких подробностей.
 Я ли это?
– Когда тебе деньги отдать? – я попытался подпустить деловитости в голос.
– Зачем мне деньги? Сам встретишься и передашь нужному человеку.
Вот так сюрприз!
– Нет! – я удивился, насколько твердо и решительно я выплюнул это короткое слово.
И тут же забегали мыслишки – а как объяснять Ане сей «бунт на корабле»?
Наверное, она удивленно приподняла густую короткую бровку. Повисло молчание.
– Я не могу, – на ходу изворачивался я. – Кто всегда первый в очереди подозреваемых? Муж! Я могу повести себя неправильно, выдать как-то… Ты же знаешь меня, как облупленного. И потом…
– Не части. Знала, что так всё обернется. Просто послушать захотелось, как отреагируешь, – в её голосе было что-то, схожее с жалостью. – Давай уже завтра утром.
– Би-и-и-и...
Она бросает трубку, когда считает разговор оконченным. И не важно, что я (или другой собеседник) хочет ещё что-то сказать. Она – главная в этой жизни.
Я резко газанул и полетел, незнамо куда.
Скоро я стану убийцей – будем смотреть правде в глаза. И как пойдёт моя жизнь после?
Всё будет хорошо.
Для кого, кстати?
Для Лёки точно не хорошо. И для Вики не очень-то сладко. А мы как?
Раньше я как-то не задумывался о будущем с Аней. Я просто желал никогда с ней не расставаться. Но как мы будем вместе жить? Кто из нас будет готовить завтрак и ужин? Я умею жарить яичницу. Аня делает замечательные горячие бутерброды. Проживём!
Итак, Лёки больше нет. Она числится в пропавших без вести, или следователи признают самоубийство, когда найдут тело. Нас никто не подозревает. Вика едет в Англию, бабушка в дом престарелых. Дом я продаю и строю новый, уже  в другом месте, подальше от любопытных глаз.
Нет, я покупаю двухуровневую квартиру в хорошем доме с парковкой. Хватит с меня этих проблем с газоном, бассейном и черепицей! И, прости Господи, с соседями!
 Наивные, мы считали, что свой дом – это спасение от сплетников! Вышло наоборот. Вся улица знает, что гости на шикарных машинах к нам, что мы жарим  крылышки на решётке, что бабуля через день заново знакомится со мной, что Лёка давеча плакала, что розы вымерзли, что спаниель Фомка почти ослеп…
Наш элитный поселок – обычная деревня. Только местные дамы не ходят на дойку, а копаются весь божий день в садиках и подглядывают, не хуже мисс Марпл.

Куда-то я ехал, не узнавая улиц, словно приезжий. Все городские пейзажи странно переменились.
Что это за место – убогая, разбитая дорога, колеи и лужи? Церковь небольшая, я никогда не видел этой церкви.
На обочине по самый бампер засел красный «нисан ноут». На переднем пассажирском сиденье сжалась худенькая глазастая блондинка, сзади толклись трое белобрысых разнокалиберных пацанов, а вокруг машины бегала, воздев руки небу, шикарная красотка с пепельной гривой.
Я уже начал было притормаживать, как красотка ринулась в церковь. Интересно, зачем? Помолиться, чтоб Боженька дорогу высушил?
Однако красавица, как выяснилось, рассчитывала на свою харизму и не напрасно. Из приоткрытых дверей вышли десятка два прихожан во главе с молодцеватым батюшкой в развевающейся рясе и устремились к «погрязшей» машине.
Чувствуя себя лишним, я отпустил тормоз.
Снова незнакомые места. Эти дома и улицы встречались мне очень давно, в той жизни, которая уже лишена моего присутствия.
Я вылез из машины и пошёл, задыхаясь от непривычно быстрого движения. Куда? А разве не всё равно.
  Очнулся возле хорошо знакомого обшарпанного дома, построенного в дореволюционом стиле «модерн», и не мог припомнить, откуда пришёл, где оставил машину. Над подъездом красовалась мозаика из крупных цветных плиток, будто огромный паззл. Я часто проезжал мимо этого здания, в молодости даже заходил к приятелям, жившим здесь в общежитии, но мозаики не замечал.   Какой-то хмурый речной пейзаж с пристанью и баржами.
Всё мне последнее время кажется хмурым, и дом этот – подстать настроению.  Над входом висит на одной цепи кованый навес. Упадёт же скоро!
 Многочисленные барельефы на стенах, необычные ручки рассохшихся дверей. Господи, а балкон-то! Того и гляди, выйдет замшелая дама в бархатном платье и ужаснётся перемене пейзажа. Изумительные двери и перила не обновлялись за сто лет ни разу, наверное. Прямо, дом Эшеров какой-то! Неужели его действительно ни разу не реставрировали?
Две женщины, видимо сёстры, с великовозрастными детьми  усердно позировали на фоне раритетных дверей и стен, передавая друг другу фотоаппарат.
Невольно я загляделся.
Женщины были какие-то хулиганистые, в джинсах, одна с коротенькой стрижкой, вторая с хвостиком.  Они строили рожицы и принимали совершенно непринуждённые забавные позы. Именно такие фотографии лучше всего смотрятся в альбоме.
 Их дети – девушка лет семнадцати с роскошными ухоженными волосами и длиннющий худющий парень на пару лет постарше, наоборот, напустили на себя серьёзный вид и тщательно контролировали выражение лица и положение рук. Девушка просматривала каждый снимок и периодически требовала стереть и переснять, потому что «моргнула» или «слишком широко улыбнулась». Совсем, как мои Вика с Лёкой!
Поморщившись от непрошенных мыслей, я развернулся и пошёл к дороге.
Стайка юных школяров курила, опершись задами на древнюю штукатурку.
Вот им неинтересна старина, им удобства нужны современные.
Мне тоже нужны удобства! Я хочу удобно жить с любимой женщиной в центре любимого города.
Пойду в банк, закажу на завтра деньги.

Просто красавица 5

Так забавно, болтая, поворачиваться друг к другу и на несколько секунд теряться и тормозить! Удачно вышло с парикмахерской. Новая внешность, новая жизнь. И вообще, как мы с Нинкой встретились, так всё и завертелось.
Последние годы мне было так скучно…
Муж с утра до вечера делал  деньги, ездил в командировки, встречался, как выяснилось с любовницей, а я крутилась, словно лошадки возле конюшен ипподрома. Они могли скакать во весь опор, могли еле передвигать ноги, но ничего не менялось – они двигались по давным-давно протоптанному кругу, привязанные к расходящимся от столба веером деревянным оглоблям.
Упаси Боже, я не перетруждалась, но изо дня в день одно и тоже так утомительно! Садик с розами, газон, два этажа и подвал дома, баня, мастерская, гараж…
Везде надо стирать пыль, подметать, полоть, поливать. А приготовить обед чего стоит! Наша кухня площадью тридцать метров!
Как я радовалась при постройке дома, планируя столько места! Как я мечтаю сейчас о маленькой уютной шестиметровой кухоньке, где всё под рукой, где не надо наматывать километры от холодильника к шкафчику, к плите, к столу, к мойке с посудомойкой…
– Ну да! – согласилась со мной Нинка. - Я тоже с ужасом жду  переезда в Чугуновку. Там вообще кухня на весь первый этаж – с залом объединена. И ещё, из обычной квартиры выйдешь – люди снуют, которым нет до тебя дела. Никто к тебе в пакет не заглядывает – какую ты колбасу на ужин несешь. Пошла себе вечером куда глаза глядят, по улочкам прогулялась, в кафешке посидела.
– А тишина по ночам! – перебила я сестру. – Сначала мне казалось, что это здорово, а потом я так плохо засыпать стала. В квартире ночью спишь, но вокруг жизнь, ты не одинок. То машина проедет под окном, то сосед за стенкой воду в туалете спустит, то лифт загремит. Здесь же, как на кладбище!
– А захочешь ночью чего-нибудь, ну сигареты у мужа кончились или пиво, или вот лекарство какое-нибудь, и что – в машину прыгать да ехать к цивилизации? Это сейчас мы относительно молодые, а стукнет по семьдесят лет, ох и тяжко придётся в таком домище! Нет, себе пусть забирает при разводе, – Нинка сказанула и опешила.
Мысль о разводе её манила и страшила одновременно. Я тоже с трудом представляла себе Валентина перед судьей. Он никогда не разведётся с ней по-хорошему. Нинке надо нанимать адвоката, а самой валить подальше из города.
Мы сидели в баре на самом верхнем этаже новёхонького торгового комплекса и тянули через соломинки какую-то вкуснятину. Сквозь стеклянную стену хорошо было видно, как внизу катятся малюсенькие разноцветные машинки и бегают человечки.
– Видишь вон ту башню кирпичную? – сменила тему Нинка.
– Угу! – я увлечённо вылавливала соломинкой расползшуюся клубничину. – Это же водонапорка! Офигенно красивая, на замок похожа. Окна вон двойные, тройные, как бойницы. Я в детстве мечтала в принцессу нарядиться и высунуться с платочком.
– А что за ней, знаешь?
– Дома какие-то. Улица Гусарова продолжается, наверное.
– Там призраки, – вздохнула Нинка. – Когда-то было самое большое кладбище города. Слышала, может – Шепелёвское. Я в той пятиэтажке за башней ночевала, когда папину сестру увезли на «скорой», и надо было собаку с кошкой морально поддержать. Всю ночь подскакивала от малейшего шороха, голоса какие-то слышала. Муж потом рассказал. Он же про все кладбища города, новые и старые, осведомлён.
– Ну да, издержки профессии.
Я уже знала от Нинки, что Валентин подмял под себя аж два городских кладбища, действующее и мемориальное. Причем на обоих официально числился простым могильщиком, или кто там есть, самый простой.
– А как улица Гусарова раньше называлась, вы знаете, юные леди? – раздался где-то из-под мышки скрипучий голос, и от испуга мы с Нинкой чуть не свалились с высоких барных табуреток. – Извините, что подслушала!
Бодрая бабуленция, собрав освободившиеся бокалы, шустро протирала стойку и хитренько поглядывала на нас. Ей явно хотелось поболтать.
– Как же? – вежливо поинтересовалась Нинка.
– Скорбященская, вот как! В самые кладбища упиралась. Там ещё было рядом Холерное и Военное.
Мы с Нинкой присмирели и решили уйти, пока бабуля ещё каких-нибудь ужасов не рассказала.
– Не люблю старые дома! – поделилась Нинка, прыгая через ступени эскалатора. – Неизвестно, кто в них жил, какие невидимые следы за собой оставил.
– А я люблю деревянные!
Я тут же припомнила маленький теремок-музей с мезонином на тихой зелёной улочке, соединяющей два главных проспекта города.
Моя Вика любила ходить туда на экскурсии и меня таскала. Там интересно рассказывали про городских художников, про бывшего хозяина, купца Штумпфа, и в нагрузку поили чаем из старинного самовара, да ещё и с плюшками! Там всегда тихо и прохладно, легко дышится и спокойно на сердце. Мне вдруг ужасно захотелось его навестить.
– Музей? – сомневающимся голосом протянула Нинка. – Мы же хотели обсудить наше положение и план действий составить.
– Там и составим!
Откуда у меня эти руководящие нотки? Сроду все командовали мной – сначала  Марыська, как главная, и Нинка, как старшая, потом свекровь и муж. А теперь во мне вдруг проснулся фюрер.
 Подходя к машине, мы огляделись. Ой, можно подумать, что-нибудь увидим важное! Лично я не замечу, даже если водонапорную башню на другой конец улицы переставят!
Осторожная Нинка нацепила чёрные очки и примостилась на заднем сиденье, за тонированными стеклами. Во, жизнь началась!

С самого утра мы уже побывали у Нинкиной матери и отвезли Ваньку в школу.
Валентин, как выяснилось, успел подкупить соседку, но тётка её тут же переподкупила, пообещав не закладывать участковому, что та опять торгует поштучно сигаретами. Здесь всё схвачено!
Потом я созвонилась с Викой, поняла, что девочка на папу обижена, и попросила её кое-что сделать по мелочам.
Теперь мы решили побывать в конторе мемориального кладбища и выписать из  книги все подхоронки того времени, когда пропал Саня. Нужно будет их обойти и внимательно осмотреть. А уже затем объехать родственников и расспросить – вдруг заметили что-то необычное.
– Где легче всего спрятать лист? На дереве, среди других листьев. Это не я придумала, это в какой-то книжке написано!
Ого, Нинка читать умеет!
 – А где легче всего спрятать тело? – на этих словах голос Нинки задрожал.
– Ты не веришь, что Саня жив?
– А ты веришь? – Нинка хотела заплакать, но сдержалась.
Я не верила, потому что живой Санька обязательно позвонил бы мне или пришёл. Я вдруг отчётливо вспомнила его клетчатую рубашку, вылезавшую из новеньких, немного больших джинсов. Он знал, что мы с Викой смотрим в окно, обернулся и помахал нам, потом поправил рубашку и быстро зашагал через двор. Больше я никогда его не видела.
 Через полгода мы, правда, переехали в коттедж, но Санька много раз бывал на строительстве, парился в бане, которую мы построили почти сразу же, ночевал в ней же иногда. Он пришёл бы и туда. Но он не пришёл.
– Почему ты не начала выяснять всё сразу, не обратилась в милицию? Не пойму! Мне бы хоть сказала что-нибудь. А то  - «уехал в Москву, к знакомым».
– Мне и самой это сейчас диким кажется, но тогда я жила, как под гипнозом. Слово поперек молвить не смела. Валентин сказал, что Саня сбежал из дома после ссоры с ним, что вроде как билет до Москвы видел в его вещах. Я поверила, потому что хотела поверить. Боялась, что он и за Ваньку примется. А года два назад копалась в старых бумагах, искала нужный адрес, и действительно нашла неиспользованный билет до Москвы с того времени. Никуда Саня не уехал, а я промолчала, потому что не хотела уже выяснять правду, хотела надеяться, что он живёт где-то далеко… – Нинка вытерла слёзы и тяжело вздохнула.
Я подумала, что правда, видимо, не всегда нужна и уместна. Многим легче жить в плену иллюзий, чем мучиться от боли и вины. И кто дал право другим людям без спросу лишать их покоя резанием правды-матки? Поэтому большинство и не терпят правдолюбов!

Дом-музей оказался закрыт. Мы полюбовались на мезонин, окна с нарядными белыми ставенками, ажурную кованую калитку, прошли по усыпанной липовыми листьями дорожке.
Трудно поверить, что девочкой я ещё застала отвратительный покосившийся домишко с мутными треснутыми стеклами, загаженный многочисленными поколениями жильцов. Вот бы до всех гибнущих зданий в нашем городе доходили руки реставраторов! Сказка.
Нинка подняла большущий жёлтый лист и с наслаждением вдыхала его запах, закрыв глаза.
– Привет! – раздался знакомый голос, который меньше всего хотелось слышать. – Куда этот ты так скоренько убежала, не попрощавшись?
 
Почти родственник 5

– Привет! – сказал я и широко улыбнулся.
Реакция была ожидаемая. Женщина поджала губы и резко потеряла привлекательность. Она сделала вид, что не узнаёт меня, но я не мог ошибиться: это её под руку с Лёкиным мужем я видел не так давно входящей  в  кафе «Бамбук».
– Чего Вы хотите? – ледяной взгляд пронизывал до самых печёнок.
Интересно, смог бы я такую обломать? Навряд ли. Тут силы практически равны. Перегрызли бы глотки друг другу.
– Почти того же, что и Вы, – я снова улыбнулся.
У меня красивые, выправленные зубы, больше половины уже фарфоровые, очень хорошего качества. На мою улыбку невозможно не отреагировать.
– Пошёл нах... – сказала она и резко развернулась, но я схватил её за плечо.
Нельзя меня так  просто послать и уйти.
– Слышь, дамочка, ты поговори сначала с человеком, а то, как бы извиняться не пришлось.
Посмотрела на меня, словно действительно впервые видела, а потом вдруг взгляд переменился. Очень нехорошо переменился, и я убрал руку, но продолжал нагло разглядывать её.
Не то, чтоб она понравилась, просто меня всегда интересовали родственные души. Хотелось понимать истинные причины, движущие негодяйскими поступками.
К тому же последнее время я невольно всех дамочек сравнивал с Нинкой.
У этой были такие же красивые тонкие пальцы без маникюра с парой серебряных колечек. А вот выражение лица менялось от нежно-девичьего до ведьминого, против воли хозяйки выдавая отдельные тайные помыслы.
Она молчала, буровя мне переносицу стальными глазами. Потом вдруг на что-то решилась.
– Пойдёмте! – и зашагала, не оборачиваясь.
Дивясь сам себе, я засеменил следом. Нинке этого командного тона явно не хватает.
Нет, не надо мне такого счастья! Вот помиримся, и завяжу со всеми закидонами. Пальцем её больше не трону, слова поперек не скажу. И попрошу дочку мне родить, такую же нежную, с фиолетовыми глазами.
Мы прошли новодельный «Адмирал» и свернули к замечательно красивому дому, где я мечтал бы жить в старые добрые времена. Очень благородное здание, и благородное у него назначение – ЗАГС.
– Меня зовут Анна, – неожиданно тихо и гордо сказала она, замерев на второй ступеньке. – Там, где я сейчас стою, много лет назад стояла другая Анна и чувствовала себя самой счастливой женщиной на свете. Она бросила семью, покрыла себя позором, но была непростительно счастлива. Она любила и была любима благородным человеком. У меня есть фотография в кабинете. Сейчас увидите. Или вас такие вещи не интересуют? – последние слова она произнесла с издёвкой.
Вот номер, мы к ней в кабинет идем. На вражескую территорию. Или на союзническую?
– Не считай других глупее себя. Кстати, её пример тебе не наука? Имею ввиду цену за незаконное счастье. Тридцать лет лагерей.
Девица явно не ожидала услышать проблески образования в моих речах и слегка опешила. Мозги-то у неё обычные, бабьи. Больше выделывается. Нашла, на кого равняться! Поладим, я думаю, найду подход.
Я решил пойти ва-банк, и честно выложил свой интерес на стол переговоров. И не прогадал!
Мы обсуждали всякие интересные вещи не так уж и долго, но плодотворно для обоих.
Анна, как выяснилось, успела сделать серьёзную, но пока исправимую ошибку – связалась с киллером и обговорила место встречи и задаток. Как известно, при поиске наёмника через интернет, киллер в  большинстве случаев оказывается сотрудником милиции.
– Слушай, что за мужик, б…, такой, что переложил на тебя устранение жены?!
Не то, чтобы я был удивлён такими качествами «родственника», которого знал достаточно, мне было непонятно, зачем нужен такой никчёмный «комод» этой сильной женщине.
– Такой, какой есть, – она погрустнела.
– Ты что, любишь его безумно?
На мой взгляд, Анна не была опьянена страстью. Презрения в её голосе было больше, чем чувства.
Она сделала большую паузу и, видимо, решила довериться мне до конца.
– Во-вторых он богат. А я устала считать копейки.
– Во-первых, – поправил я, но она тут же схватила меня за рукав, и я слегка струхнул, такой злобой запылали её глаза.
– А во-первых – я её ненавижу!
За что можно ненавидеть тупую Леокадию?
У меня ситуация вполне объяснимая: долбанная Лёка сунула любопытный нос туда, где его, нос, обрубают. А потом запудрила мозги моей жене, и та свинтила, забыв супружеский долг. Но я объективен, это только тупостью объяснить можно. Если бы не поведение Нинки, я бы остался спокоен, как удав.
– За что можно ненавидеть тупую Леокадию? – поинтересовался я.
– За всё, – она старалась сдержать прерывистое нервное дыхание, но предательские капельки пота горохом выступили на лбу.
Климакс у тебя, матушка, меньше нервничать надо и чаще с мужиками спать. Так и хотелось высказаться, но я молчал и только смотрел вопросительно.
 Анна приоткрыла рот, и я приготовился услышать предсказуемые вещи, о которых и так догадывался: она была красивой, а я дурнушкой, ей муж хороший попался, а я одна, и прочая завистливая херь. Только услышал я совсем другое:
– Мне всё время её жаль. Я устала от этого чувства. Я хочу, чтоб её не было, и я перестала быть так сильно виноватой. Во время голода или войн некоторые матери убивали своих детей, чтоб не подвергать их мучениям. У меня почти то же.
Мда-а, чего только не наслушаешься, если слушаешь…
– Ты хочешь убрать Лёку, я и так собирался её убирать, забудь про киллера. Ты ему никаких обстоятельств ещё не объясняла, лично не встречалась?
– Сказала, что объект – приличная, не работающая женщина. Звонила с уличного телефона на сотовый.
– Ну и хорошо, молодец. Ты не против, если я возьму продолжение в свои руки? С твоей помощью, естественно. Только Владимиру ничего про меня не говори. Киллер и киллер.
– Нет!
Я удивился и испугался этакой горячности.
– Я должна сама разобраться, у меня определённые планы есть. Вы её, небось, тюкнете по голове и начнете радоваться.  Меня такой способ не устраивает. Лёка должна утонуть с видимостью самоубийства. Именно утонуть и будучи в сознании. Чтобы долго захлёбывалась и понимала, что настал ей конец. И она должна выслушать от меня кое-что. 
Я немного встревожился: поначалу женщина казалась вполне здравомыслящей, но есть в ней какая-то червоточина. Уж не сорвётся ли она в самый важный момент. Может, мне и не вмешиваться? Только подстраховать на финише.
Анна не сводила с меня испытующего взгляда. Что за вендетта, на хрен?
– Если подведёшь, или заложишь, заранее копай себе могилку.
Спасибо, добрая женщина, предупредила. А ты явно не в себе, или я не всё ещё знаю.
Лёка – обыкновенная дура, ищущая справедливости в несправедливом мире. И по-своему она права, забирая от меня Нинку, пытаясь найти следы Саньки. А я не хочу терять семью, свободу не хочу терять. Мои действия логичны и обоснованны.
Зачем Анне Лёкины мучения, зачем предсмертные разговоры? Этот тюфяк в два счёта разведётся, денег у него навалом, я прощупывал. Не стоит овчинка криминальной выделки. Потом он начнет терзаться муками совести, запьёт, проболтается кому-нибудь…
Анна легко просекла мои мысли и улыбнулась:
– Тебя унижали в детстве?
– Унижения, они для каждого разные. Для кого-то – жить в бедности, кому-то подчинение в тягость. Физические, моральные унижения – опять-таки свои каждому…
– С раннего детства каждый день рядом с Лёкой был для меня унижением. Она ведь  мне ни в чём не завидовала! Она спокойно так принимала моё превосходство в каких-то вещах и не пыталась соперничать. Она так легко и радостно жила всегда. И не видела, не замечала, когда я делала ей явные подлости, не понимала, когда я издевалась над ней, высмеивала. Мне не удавалось сделать ей больно, понимаешь? Самое противное, знаешь, что она всегда искренне мне верила и считала лучшей подругой. Мне бывало и стыдно и жалко её. А чем больше дряни я творила, тем лучше она ко мне относилась. И вот настал день, когда её существование мне стало невыносимо. Я задыхаюсь и от жалости к ней и от ненависти. Мне до сих пор кажется, что у меня жизнь сложилась бы гораздо удачнее, если бы судьба не свела нас на соседних горшках в детском саду.
Меня охватило острое непривычное чувство на грани с нежностью. Казалось, это моя младшая сестра передо мной. Та самая девочка, которой родители купили в минуту просветления огромную пухлощекую куклу...
Они долго выбирали имя и сошлись на Маруське. Они достали из кладовки и отмыли старую деревянную кроватку.
Потом снова запили, и после очередной драки мать надолго залегла в больницу. Маруська так и не родилась.
 Кроватку продали соседям, а куклу закинули на антресоли.
– Ах ты, Маруська! – почему-то вырвалось у меня, и в ту же секунду крепкий кулак расквасил мои губы.


         
VI
На старой даче ветер яблочный.
Стою, вдыхаю аромат.
Сегодня холодно и облачно.
Полным набиты закрома.
Компоты сварены, заверчены.
Грибы уже припасены.
Пора прощаться с этим вечером,
Замки навесить до весны.
Но только яблочная ветреность
Мне развернуться не дает,
И эта странная уверенность -
Лицо размытое твоё.
Оно мне виделось по-первости
В письме на каждой стороне.
На каждой глянцевой поверхности -
На спелом яблоке, на дне
Ведра с колодезной прохладою…
Но вот прошло… и я один,
И вроде никого не надо мне.
Но яблок легкий господин
Дурманит, пролетая около,
И верю я, что неспроста
Так светит розовое яблоко,
Так пахнет ранняя звезда.


Известный писатель 6
      
            Как много в нашем большом городе садовых товариществ, кооперативов и прочая и прочая! Они раскинулись по правому берегу Иртыша и по левому. Они плотным кольцом разделили город и пригород, а самые старые сопротивляются урбанизации практически в центре.
Казалось бы, где угодно могла поселиться моя Розочка, сделавшая мужу козью морду. Тем не менее, благосклонная ко мне судьба привела героев будущего знаменитого романа именно в мой «Россельхоз».
Мы с Леночкой купили участок уже в зрелом возрасте и поклялись друг другу, что будем на нём только отдыхать. Бассейн, зелёная лужайка, ажурная беседка, клумбы с цветами – вот что главное на даче! Никаких грядок со морковкой!
Мы приезжаем в белых костюмах, раскладываем шезлонги. Леночка немного загорает на травке, потом собирает букеты и поёт песенки. Я на другой стороне лужайки творю свои гениальные опусы, перемещаясь в беседку к полудню. Вечером счастливые и отдохнувшие мы уезжаем, чтоб протрудиться ещё неделю.
Эту теорию мы взахлёб выложили  Пунину, нашему соседу справа, когда только торговались с предыдущим владельцем. Сосед подвигал седыми кустистыми бровями и хитренько улыбнулся:
– Ну-ну, посмотрим, как вы отдыхать будете. С грядками оно попроще будет.
Мы с Леночкой беспечно отмахнулись.
Наивные!
Началось с зелени. Неужели на даче не будет зелени? Нонсенс! Приедем на шашлыки, а лучок-укроп с собой привезем? Позорище!
А редиска? Не покупать же у бабулек за бешеные деньги первую редиску, когда у нас прямо в городе на берегу речки десять соток!
Вскоре выяснилось, что за цветами ухаживать надо ещё больше, чем за морковкой. А мягкая травка на лужайке за неделю безнадзорности превращается в безобразный бурьян.
Пришлось мне регулярно распивать домашнее винцо, медовуху, овсовку и прочие прелести под раскидистой грушей генерала в отставке Анатолия Павловича Пунина. Я выслушал массу баек о космическом происхождении жизни, внедрил в свой лексикон несколько сочных армейских словечек и усвоил простейшие правила севооборота, а так же борьбы с ненавистными «американами» – колорадскими жуками.
 Эти симпатичные безвредные создания в полосатых фраках, оказывается, плодят отвратительных оранжевых гусениц, сметающих на своем пути все паслёновые виды, не только картофель. Пунин строевым шагом провёл меня к заборчику через аллею и назидательно  показал сиротливые огрызки стеблей на деляне нерадивого соседа.
 Супруга Пунина – Лидия Ильинична развернула неподалеку школу юного «консерватора», в которой прошли ускоренное обучение Леночка, пара Леночкиных сослуживиц и одна моя поклонница, увязавшаяся за автографом. Желе из красной смородины уже несколько лет возглавляет сладкие хиты нашего стола.
И вот сегодня я сижу в любимом шезлонге возле морковных грядок – да-да, их аж три: ранняя, поздняя и сладкая! – и обдумываю последние вести.
Как только что мне стало известно от Тургеневой (под огромным секретом), ситуация развивалась следующим образом: в тёмном закоулке райотдела милиции две очаровательные дамы окружили сурового опера Гусева, двумя указательными пальчиками завернули ему руки за спину и впихнули в ближайший кабинет. После нескольких болевых приемов и проникновенных фраз, Гусев раскололся и, умоляя о пощаде, изложил все факты по известному нам делу.
На этом месте Тургенева сложила руки на груди и гордо задрала нос.
 Когда я с азартом ухватился за блокнот, Тополёва тихонечко кашлянула и уточнила, что всё было не совсем так, скорее, немного не так…
Как мне стало известно от Тополёвой (безо всякого секрета), две милые стражницы правопорядка битый час преследовали Гусева по коридорам и кабинетам, умоляя их выслушать. Наконец, Гусев сдался, послал Тургеневу в буфет за пакетом сливочных конфет «Коровка» и после третьего стакана растворимого кофе подтвердил, что ситуация не очень приятная, более того – подозрительная, а без разрешения неких дам он ничего не скажет, но с популярным автором детективов повидается в ближайшее время обязательно. Возможно, сегодня вечером. Возможно, почти сейчас.
Я задумчиво откусил сразу половину морковки и причмокнул от удовольствия. Ох, сладкая!
– Я тоже хочу морковку! – завопила Тургенева и ринулась  ворошить на грядке ботву, выбирая корнеплод покрупнее.
Непосредственность просто детская, как таких в милицию берут? Или это способ расслабиться, разрядка после суровых будней?
Воспитанная Тополёва сделала извиняющуюся гримаску. И тут с аллеи послышались завывания и бабахания двигателя.
– Едет-едет  Барбацуца! – констатировала Тургенева и запулила морковным хвостом в лобовое стекло потрёпанной «Нивы-Шевроле». 
– Я тоже хочу морковку! – раздалось из салона. – С утра не ел, только чаю три чашки, да гамбургеров пяток. Но этим же здоровье не поддержать!
Вот он какой, герой непрошенный. Милиция в моих романах обычно служила символом беспомощности перед ярким преступным интеллектом. Придётся менять приоритеты. И учитывать в каждом романе, что милиционеры хорошо идут на морковь.
Вблизи суровый опер таковым не смотрелся, однако узкие чёрные глазки в два приёма охватили территорию участка и наверняка запомнили каждую травинку.
Леночка с Тополёвой, как библейские Марфы, уже тащили синий пластиковый стол и миски. Тургенева предпочла роль Марии и требовательно уставилась на улыбающегося гостя.
Гусев не торопился. Он подсел ко мне поближе, достал блокнот и…
Вот когда я понял, что такое работа профессионала. Он задавал совершенно обычные вопросы, я, как и всякий творческий человек, где-то приукрашивал, где-то домысливал, но Гусев всё это тут же просекал и  пресекал.
После нескольких попыток ввести следствие в заблуждение, я сдался и начал излагать только факты. Когда из памяти было извлечено  всё без остатка, Гусев совершенно неожиданно разразился похвалой:
– Отлично, превосходно! У вас развита наблюдательность плюс аналитический склад ума! Какие замечательные версии! К нам не хотите консультантом?
            Видимо, глаза у меня разгорелись, потому что Гусев расхохотался и захрустел краснобоким яблочком – сорт «пепин шафранный», мои любимые.
– Ну, что ж, теперь, как обещал, расскажу, что известно мне. Пока никакого уголовного дела не возбуждено. Так что тайны следствия я не разболтаю. Есть материал по факту ухода, который я умышленно не закрываю, чтоб иметь официальную возможность разбираться. В двух словах: неутешный муж приходит в милицию и просит найти психически неуравновешенную жену, которая якобы отсутствует четвёртый день. Я принимаю заявление и иду осматривать квартиру. Квартира оказывается трёхэтажным коттеджем, затерянным в зарослях роз и берёз. Моё внимание настойчиво привлекается то к куче мусора, из которого торчит кончик платья, то к свежезацементированному отверстию в подвале. То есть, по чьему-то сценарию я должен сначала преисполниться подозрениями, а потом понять, что глубоко ошибся. На следующий день я волей случая сталкиваюсь на автозаправке с «безвестно пропавшей», знакомлюсь, объясняю свой интерес и вижу в её глазах безмерное удивление. Ночевала она все дни дома за исключением последней ночи. Но муж был в курсе, более того сам настаивал, чтоб «пропавшая» осталась у подруги ещё на пару дней.
Итак, ваша версия, господин писатель?
Версий у меня имелось сразу несколько, но, памятуя, что дело происходит не в романе, я важно изрёк самое подходящее:
– Неутешный муж, как минимум создает жене определённую репутацию. Может, хочет признать её недееспособной. А как максимум, устраивает прелюдию трагедии. Прибежит к Вам радостный – нашлась, мол, моя ненаглядная, только буровит чушь всякую. Ох, наследственность дурная: мама заикается, у папы гайморит. Вы оформляете возврат пропажи в родное лоно. Все танцуют и поют. Потом муж тихонечко топит жену в пруду и живёт припеваючи с месяц, уничтожая все следы. На вопросы родственников отвечает: «Уже она у меня раз уходила, я позору натерпелся, когда заявление подавал». Наконец, через предельно разумный срок, снова идёт с заявлением, намекая, что наверняка ничего криминального, опять мол зависает по подругам. Вы особо не напрягаетесь. А когда обглоданный раками труп где-нибудь всплывает, никто ничего не заподозрит. Бедняжка, у неё не все дома последнее время! Самоубийство! Дело закрыто. Муж с любовницей танцуют и поют. Вуаля!
Я небрежно окинул взором аудиторию – вроде, все потрясены силой моей мысли.
– Ваши предположения близки к моим. Только муж не показался мне похожим на убийцу, – задумчиво высказался Михалыч, – вернее, он из таких «гнилых интеллигентов», которые верещат: «Ах, я не хочу знать эти ужасы, как в лисичку стреляли, как коровку на бойню вели!», а потом с удовольствием и шубу носят и котлету трескают. То есть сам он не будет заниматься устранением, но и возражать особо не станет.
- А любовницу вы не видели? Она, по ходу, с ним работает, брюнетистая такая, взгляд пронзительный, ледяной. Она всё и спланировала. Она же Розочку с молодости ненавидит... Ой…
Я оборвал сам себя и смутился. Опять спутал свой роман с жизнью.
Гусев показал мне большой палец и снова задумался.
– Любовница, это самое вероятное объяснение. Леокадия, ну, та, что якобы пропала, тоже посоветовала мне искать любовницу, причём тощую, темноволосую, с поджатыми губами. Мать мужа так выглядела, которая его по жизни вела и руководила им.
Леокадия! Мою Розочку зовут Леокадия!
Ах, зачем Гусев это сказал! Это будет сковывать полёт моей фантазии. Ведь М. спрашивает имя только в самый последний момент.
Слишком много личной информации влечет психологическую зависимость. Не случайно террористы не хотят ничего знать о своих заложниках, чтоб не жалеть их потом и не вспоминать. Ну, да ладно, я и так ввязался глубже, чем планировал!
Мы вяло дожёвывали Леночкины салатики в ожидании румяных «шпикачек», уже стреляющих на решётке, как вдруг в расследовании Гусева произошёл прорыв.
Звонок сотового телефона, как набат, сорвал нашего скромного героя с места, швырнул в машину и даже не позволил толком просветить страждущую публику.
– Потом! – только и успел крикнуть оперативник сквозь визг стартёра и унёсся, оставив после себя смятые ноготки за оградой и просвет на решетке от выхваченной «шпикачки».
– Кто звонил, что сказал? Ваши версии? – требовательно обратился я к разинувшим рот дамам. – Быстро, не думайте, говорите, что в голову пришло!
Первая, естественно, встрепенулась Тургенева, славившаяся парадоксальностью мышления:
– Звонил киллер, доложил о готовности.
Леночка прыснула и продолжила в том же духе:
– Звонила Розочка, сообщила, что взяла киллера за жабры.
Тополёва никогда не выпаливала первое, что приходило в голову. Она вообще не выпаливала, а сообщала тихим голосом хорошо продуманное и наиболее вероятное:
– Звонил информатор.
– И… – хором попытались мы продолжить.
– И сообщил о получении важных сведений, – осторожно предположила Тополёва.
– О том, что ему предложили выгодный заказ на устранение, – гнула своё Тургенева.
– Возможно…
Дамочки защебетали на три голоса. Потом Тургенева взрывалась хохотом на свои же грубоватые шутки, Леночка перекрикивалась через забор с Пуниной, потерявшей в очередной раз вредную кошку Агату, Тополёва меланхолично уничтожала румяные шпикачки, звонко отдирая их от решётки, но вся эта какофония только подстёгивала полёт моей гениальной мысли.
Я вдруг понял, что должно произойти, и схватился за ноутбук.

Просто красавица 6

– И всё-таки, почему ты свалила без звонка и записки? – повторила Марыська, перебегая глазами от меня к Нинке. – Я в твоих телефонах совсем запуталась! Даже испугалась немного, когда не смогла дозвониться. Всё нормально? С Вовчиком поговорила?
Мы с сестрой стояли с каменными лицами, не зная, что отвечать.
Марыську я совсем не хотела видеть, как бы она ни поджимала обиженно губки, как бы ни стенала, что «осталась совсем одна, даже мужика не привела, думала, ты ждёшь».
Пообщавшись впервые за несколько последних лет с Нинкой, я поняла, какая огромная разница между искренним интересом и холодным любопытством. Я не желала больше любопытства.
Наткнувшись с разбегу на моё молчание, Марыська заткнулась, лизнула ссадину на правой руке и решила огорчиться:
– Перекрасилась, перестриглась, а я как же? Я теперь что, как дурочка, со старой причёской должна ходить? Как Барби престарелая?  Хоть бы меня с собой взяла, у-у-у… – и смешно надула губы.
Я тут же оттаяла.
Бедняга, она совсем одна. У неё нет сестры. Родители в детстве особо её не баловали, где ей было научиться выражать эмоции. Тем более, в наших отношениях я эмоциями просто фонтанировала. Закон сохранения энергии. И в поисках Саньки энергичная Марыська лишней не будет.
Я улыбнулась, и Марыська аж подскочила от радости.
– Девчонки! Мы просто обязаны выкинуть что-нибудь этакое! Грандиозный девичник, переходящий в захват телеграфа и вокзалов! Нин, я сколько тебя не видела?
– Как школу вы с Лёкой окончили. Ах, нет! Ты на свадьбу же прилетала к Лёке в последний момент. Я свидетельницей была, помнишь своё негодование? А потом ты снова уехала, и больше мы не виделись.
Нинка вежливо улыбалась, но не испытывала особого восторга.
– Да, точно. И ты беременная была, помню. Даже глоточка вина не выпила. У тебя же сын? Совсем взрослый, наверное, стал, внуков-то не наделал?
Вот, дрянь какая! Знает же, что сын пропал у Нинки без вести. Я ей ещё тогда в красках расписывала, как Валентин меня вытурил без объяснений. И позже она пару раз интересовалась, не нашёлся ли Санька. Может, забыла? Лицо у неё вроде совсем невинное…
Наступила долгая пауза, во время которой я так и сверлила  бешеным взглядом подругу. Нинка опустила голову, сжала губы, а потом вдруг встряхнулась.
– Знаешь, Марысь, это мы с Лёкой сейчас и выясняем.
Через полчаса  мы сидели в кафешке на самом берегу Омки, смотрели на тихую речную гладь, вяло проносящую мимо нас жёлтые листья, и приглушёнными голосами составляли план расследования. Нашу идею с реестрами Марыська одобрила и предложила свою кандидатуру для похода в контору.
– Девчонки, поймите, вам туда соваться не надо. Или он сам вас заметит, или клевреты донесут. А я для него человек посторонний. И я его не видела никогда, и он меня знать не знает. Всё пучком будет. А вы потом уже по родственникам пройдёте с расспросами.
Мы согласно покивали. В Нинкиных глазах по-прежнему мелькали искорки неприязни, и я насторожилась. Сестра с детства слыла индикатором степени порядочности. Ладно, потом спрошу, что не так.
– У вас есть в милиции знакомые? Надо же адреса будет узнавать, – как-то дрогнул голос Марыськи.
И не дрогнул даже, а нотка странная проскользнула. И глаза она отвела.
Я уже раскрыла рот, чтоб поведать о замечательном новом знакомом Мише, но Нинка пнула меня ногой и сладенько улыбнулась:
– Откуда? Я лично в милиции паспорт получала сто лет назад. Жертвою преступлений не была, в нашу квартиру только сумасшедший воровать полезет. А у Лёки и подавно – целые сутки кто-нибудь дома. На улице мы не ходим особо, по злачным местам не шляемся. Однокашники если только – поузнавать надо.
Я удивлённо промолчала, а потом решила, что Нинка права: не надо, чтоб Марыська знала о новой проблеме с моим мужем, всё ей лишний повод позлорадствовать.
– Жаль, – в голосе слышалось не столько огорчение, сколько равнодушие. – Ладно, потратимся на пиратский диск с базой данных. А что будем делать, если у нас получится? Ну, если найдём очень подозрительное место? Надо же будет какое-то разрешение доставать на эксгумацию. А потом, если пустышка, то не только твой муж, а и весь город будет в курсе.
Вот номер, это мы не продумали, блондинки бывшие! Нинка озадачилась, а я поневоле восхищённо отметила Марыськин аналитический ум. Мастерство не пропьёшь!
– И что же делать-то? – пискнула я и закашлялась.
Марыська нахмурила густые короткие бровки (когда уже начнет за собой ухаживать?) и неохотно сообщила:
– Искать, конечно. Сначала досконально проверить записи, набрать информации побольше, а потом уже придумаем, как с персоналом пообщаться. Найдём, кто тогда работал, напоим или подкупим.
– Не выйдет с персоналом, – поскучнела Нинка. – Моего мужа боятся, как бешеного тигра. Никто и словечка не проронит.
Марыська хмыкнула, протянула руку за куском яблока, и загляделась на речку. А я смотрела на неё и видела абсолютно чужого человека, которому несчастье подруги – просто интересное событие, сулящее приключения.
– Яблоки! – воскликнула Марыська и поперхнулась.
– Ну да, не груши! Сама же заказывала!
– Нет, на воде, смотрите! Яблоки плывут! Ха-ха!
На волнах Омки действительно качались большие ярко-красные яблоки вперемешку с кусками фанерного ящика. Видать, дачник какой переправлял урожай на лодке да обронил.
Марыська снова стала девочкой – глазищи на пол-лица, руками машет, визжит, а я вдруг испытала острое чувство тоски по тем временам, когда никто из нас не мог сделать больно другому, да и не хотел этого.
…Как пахли спелые яблоки в августе. Баба Даша свято чтила яблочный Спас и растягивала его, как могла. Подоконники просто ломились от душистого груза. В доме весь август пахло шарлоткой и вареньем.
Марыськины-то родители готовили в основном супы из пакетов и макароны. На сладкое – вчерашняя булочка из буфета. Особо не полакомишься.
Каждый вечер я тащила подружку с улицы к нам, помогать ликвидировать яблочные излишки. Мы хрустели до скрипа в зубах, сидя на широченном подоконнике и не сводя глаз с огромных эмалированных тазов.
Варенье выдерживалось строго по рецептуре – до заключительной варки не менее суток, за это время два раза доводить до кипения. Можно было бесконечно следить за сладким процессом! Крошечная шумовка мелькала над тазом, выхватывая островки воздушной пены.
Я любила варенье из жёлтых яблок, и мне доставалась белая пенка. Марыська обожала горьковатые красные ранетки и вылизывала чашку с розовой пенкой.
На сладкую кайму вокруг губ очень быстро прилипал всякий мусор, и мы становились похожими на маленьких гвардейцев кардинала. Баба Даша кричала: «Гэть хари пидмывать!» – и мы наперегонки неслись в ванную комнату, чтоб успеть перехватить немецкое полотенце со снеговиками. Марыська внаглую прижимала меня задом к косяку и тянулась к вешалке пухлой ручонкой.
Яблоки, наверное, были единственным доступным лакомством в те годы. Да и то - полукультурки в основном. Дача родительская – тогда баба Даша на ней командовала – засажена была на каждом сантиметре. Шаг вправо, шаг влево от дорожки – расстрел на месте из ремня.
 Толстая моя подружка вечно пёрлась напропалую через ягодники, как лось. Баба Даша начинала ворчать из-за сломанных веток и порушенных бордюров, а я по законам гостеприимства брала вину на себя. Подруга улыбалась и хлопала ресницами, невинно тараща круглые глаза.
– Нэ лупись, ишь, сиротка Марыся! – кричала ей раздражённая баба Даша. – Всыплю враз обеим! Одной, шо брэшеть, другой – шо подбрэхивает!
Так и превратилась Анютка в Марыську…
И сейчас она смеялась так звонко, что я чуть не заплакала от любви и умиления.
– Помнишь, Лёка, как мы полезли здоровущими деревянными ложками в таз с вареньем, а баба Даша нас веником? Помнишь? Я, как увидела яблоки, так сразу…
– Ты чего? – я даже испугалась, так страшно переменилось лицо у Марыськи. Как будто изнутри выглянул мистер Хайд. Выражение радости одномоментно сменилось гримасой страдания и злобы.
– Ничего, девочки, – такой чужой и странный голос. – Я… Мне срочно нужно уходить. Звони, Лёка, не теряйся больше.
Она бросила на стол тысячную купюру и почти побежала, цепляясь курткой за торчащие из плетёной стены ивовые прутья.
Нинка недоумевающе глянула мне в глаза, а я только пожала плечами.

Неверный муж 6

Прежде я никогда не видел Аню плачущей. Казалось, всю жизнь эта железная женщина давила в себе эмоции, и, наконец, прорвалась плотина «водохранилища».
Но и такой она была прекрасна.
Это не были слёзы беспомощности. Скорее, оплакивание минутной слабости, освобождающее резерв для дальнейшей атаки. Я не полюбил бы слабую и плаксивую!
Сев рядышком на диван, я протянул ей  забавный презент – глянцевые зелёные яблоки на белом кружеве в соломенной корзинке.
Она почему-то усмехнулась, вытерла глаза, оборвав почти щенячье завывание, и спросила абсолютно спокойным голосом, чуть в нос:
– На берег пойдёшь смотреть, или дома отсидишься?
Я опешил и даже слегка возмутился в душе. Ей, конечно, страшно будет, не спорю, но должна же понимать, что мне и близко нельзя подходить к месту преступления! Мама на её месте вообще предложила бы мне уехать подальше, в другой город. Господи, как же измельчали женщины! Они не хотят входить в горящие избы – где там!
Почему нет второй такой же, как моя мама? Чтоб беззаветно любила и пеклась, забывая о себе.
Жена, правда, любила меня и пеклась, не меньше мамы, но с ней всё надо было самому придумывать и решать. Лёка бы своё убийство так здорово не спланировала.
Аня не сводила с меня странного взгляда, и я веско произнёс:
– Ты ведь сама знаешь разумный ответ, любовь моя. Или ты меня проверяешь? – как-то холодно прозвучал мой голос, и я торопливо притянул к себе такую хрупкую и такую сильную женщину, ради которой решился на невероятные вещи.
Это моя женщина. Навсегда моя. На этот раз я всё правильно делаю. Ах, как хорошо мы вскоре заживём!
Аня молча уткнулась мокрым носом в моё плечо. Я прижал её покрепче к себе, преодолевая сопротивление – женщины, женщины! Какие же вы все похожие в мелочах! Не можете вы без мужика под боком. И всё, что вы творите – суть ради мужика!
На меня вдруг накатило странное умиротворение. Пора бы!
Я пережил и принял самый страшный момент – осознание необходимости того, что мы с Аней задумали. Да, тяжело было. Я не монстр, не убийца-маньяк. Но я имею право на старости лет пожить именно так, как требует моя душа, сердце. В конце концов, жизнь у человека одна.
 И я смог, я поднялся ещё на одну ступень в преодолении своих слабостей. И теперь ждал с нетерпением – скорее бы! Я уже планировал в уме будущее. А вот Аня будто поменялась со мной настроением, и это  слегка тревожило.
– Ну, что ты, зайчик мой? Ну, скажи, что не так?
Она резко отодвинулась.
– Всё в порядке, любимый! Ты даже не представляешь себе, в каком порядке! Ещё немного осталось. Наверное, нам лучше не видеться. Отправляйся в офис или домой, к дочери, узнай, приходила ли твоя женушка. Если она была или звонила, иди в милицию. Они ждут не дождутся повода, чтоб списать материал. И ещё!
Большая пауза, выжидательный взгляд мне в глаза.
Я растерянно молчал.
– И ещё – не забудь высказать всем радость по поводу жены. Ментам, соседям, дочери. Ну, ты помнишь.
Взвизгнула молния белой кожаной куртки. Я поморщился, но не от звука. Аню слишком молодила эта куртка. Мне не хотелось жить с молоденькой женщиной, пусть даже только внешне молоденькой. Будь Аня старше меня лет на десять, я нисколько бы не переживал.
 Надо, наверное, предложить ей пройтись по бутикам, посмотреть солидный бордовый или коричневый плащ, сапоги на шпильках. И над причёской подумаем. Мама, например, свои шикарные волосы всегда аккуратно и гладко зачёсывала и укладывала на затылке по-гречески. Очень строго и красиво. Аня сама должна к этому придти. Иметь такой железный характер и при этом бегать в джинсах и короткой белой куртке, в сорок-то лет!
Дверь хлопнула, и я остался один. Нужно идти, делать что-нибудь. Но Аня ушла и унесла с собой всю мою минутную решимость.
Я прошёлся по квартире.
Мы вместе выбирали обстановку. Вернее, Аня показывала пальцем, а я послушно раскрывал кошелёк. Это было захватывающе! Мне очень хотелось дать ей возможность отрепетировать, построить в миниатюре наш будущий мир. Мой третий мир.
Сначала я жил в мире мамы и бабушки. Это было тёплое строгое государство, в котором господствовали коричневый и серый цвета, чёткие прямые линии. Форточки открывались строго по часам в моё отсутствие. На стенах висели мои фотографии вперемешку с почётными грамотами и похвальными листами в одинаковых деревянных рамочках. Утром я пил какао, днем компот, вечером - сок.
Потом в мою комнату ворвалась Лёка. Она распахнула окна, впустив радугу, надула воздушные шарики, развешала на стенах картины с лебедями и разбросала по всем углам розовые блузки и голубые пледы. Утром я пил растворимый кофе с молоком, днём жидкий сладкий чай, а вечером розовый мартини.
Эта квартира по утрам наполняется запахом свежесваренного чёрного кофе. Стены в комнатах выкрашены в золотистый цвет, а в  кухне царят оттенки апельсина. Уже с порога мне хочется расправить плечи и запеть какой-нибудь марш. Кажется, что моя жизнь началась по-настоящему только здесь. Кажется, что все прожитые годы – путь к ней.
Но сейчас я один, и снова ощущаю наползающую на сердце тяжесть.
Я подавил в себе трусливенькое желание свернуться клубочком под одеялом. Аня знает, что делает. А я, в конце концов, ничем не рискую.
Зелёные яблоки в корзинке сверкали, словно отполированные.
Я всегда любил яркий сладкий «Редпринц». Лёка вечно набирает какие-то жёлтые, огромные, тоже очень сладкие. Аня предпочитает горьковатые красные.
Почему же сегодня я взял именно этот сорт – «Гренни Смит»?
Не потому ли, что зелёный всегда считался оттенком самого неприятного чувства – тоски?

Почти родственник 6

Я спрятался бы там, где меня никто не подумал искать.
Если «никто» – это я, а «я» – это Нинка.
Я, например, не подумал бы искать жену в строящемся доме в Чугуновке. Туда Нинке и надо гнать. Но Нинка – обычная, затюканная баба. Дом в Чугуновке для неё ассоциируется с ловушкой. Она туда и носа не сунет. Соответственно, и я время там тратить не буду.
Если её нет у Лёки и матери, значит…
Дача!
Конечно же, дача! Этой клуше больше некуда спрятаться. Этим двум клушам. Этой клуше и её сестре-пиявке.
Дача старая, домик маленький, но добротный - в полный кирпич. Печка в комнате высокая, голландская. Три прутика кинешь – во всём доме тепло. Мы с Нинкой раз завалились на Новый год, так потом уезжать не хотелось в холодную квартиру, к городскому отоплению. Вода проведена в кухню, до конца октября её точно не отключат, но и на тот случай колодец имеется и колонка на перекрёстке аллей. Газовая плита с баллоном есть, холодильник «Бирюса»… Чего не жить хоть до весны!
Нет, до весны-то вы точно не доживёте. Кое-кто из вас не доживёт!

Остановился, не доезжая до садоводства с километр. Поставил машину на песчаной прогалине промеж деревьев и спустился к реке освежить голову.
Ох, место красивое. В Чугуновке нашей тоже неплохо, да только цивилизация разгулялась последнее время. Асфальтом закатали дорожки, воткнули фонари, альпийские горки понастроили, киоски понаставили…
А я здесь не один, кстати.
Мужичонка подвыпивший – лицо багровое, движения бестолковые – пыхтит на берегу, пытается установить на привязанную к мосткам лодку хлипкий ящик с офигительно красивыми ярко-красными яблоками. Чуть ниже по течению на другой стороне раскинулся под мостом рынок. Продаст за пятнадцать минут.
Нет, уже не продаст!
Треснули со стоном тонкие досточки ящика, качнулась юркая лодочка, и пятнадцать – не меньше! - килограммов родной сибирской красоты, не изгаженной пестицидами и мутированными генами, посыпались в мутные воды Омки.
Часть яблок вперемешку с досками понесло к Иртышу, но большинство закрутились по спирали с огромной скоростью, сужая круги к центру и стремительно исчезая в глубине. Ох, и страшно, наверное, маленьким червячкам.
 Озадаченный мужик проматерился, почесал репу и пошёл за новой порцией урожая. Говорят, этот год шибко яблочный выдался. Яблок так много, что свинина к ноябрьским праздникам будет с оскоминой.
Я не мог отвести глаз от удаляющихся красных мячиков, а мозг лихорадочно обрабатывал идею.
Здесь всегда были водовороты – такое место. Причем, их практически не видно, если ничего там не крутится, кроме воды. Не здесь ли купалась известная в прошлом каждому жителю нашего города знаковая личность Л.?
Место на берегу удобное, пологое. Мягкая трава даже не пожухла ещё, чуть дальше – песок, мостки. Приглашаешь девушку на пикничок-шашлычок, шутливо заводишь её, пьяненькую, в воду освежиться. При этом далеко не надо, буквально до колена. Буквально три шага. Дальше начинается очень топкое место. Сейчас его видно, если знать и приглядеться хорошенько. А кто не знает, тот и днём не заметит.
Девица пищит, отбивается, или просто руками машет. Тут её надо заботливо успокоить, нежно приподнять и хорошенько толкнуть подальше. Течение очень сильное, она сразу рвануть назад не сможет. Метров на пять её точно снесёт, а там закружит и потянет вниз… Плавать она не умеет, это известно всем знакомым.
Если потом выйдут на меня – вдруг следы оставлю, или кто-то что-то заметит – легко всё объясняется: встретились, выпили, пошли проветриться на бережок, надоела жалобами на жизнь хуже горькой редьки, отправился якобы в киоск за третьим пузырём шампусика и не вернулся. Утонула? Боже, какой кошмар! Ну, вы же видели, товарищ майор, какие там водовороты. Наверное, захотела спьяну умыться, бедняжка,  да поскользнулась… Бедный муж, он итак переживал из-за ссоры. Она ведь его в измене заподозрила и была сильно расстроена. Жить ей не хотелось. А ведь она могла и специально. Как вы считаете, товарищ майор?
Тело могут и не здесь выловить. И не в ближайшее время. И вообще могут не найти. Но это хуже. Хуже для заказчицы моей прелестной, которая сдуру морду мне покарябала. Ей надо быстро. Чтоб потом через приличное время за вдовца неутешного замуж выскочить и утешить-таки.
Значит, нужно будет анонимно позвонить из таксофона от имени случайного свидетеля. Мол, через мост переходил, затошнило, перевесился, чтоб сблевать, и увидел, как женщину белокурую затягивает. Бульк и нету! Даже тошнота прошла, товарищ дежурный. Нет, я вас ждать не могу, я эту бабу только одну секунду видел, а меня жена потом самого утопит, если я дома через три минуты не появлюсь! Пи-и-и! – отбой…
Неплохо. Дело за малым – Лёка со мной на берег пойдёт только под прицелом пистолета-автомата системы Стечкина. Ох, тяжёлый, собака, я бы его задаром не взял! И Макаров дурной, только в упор можно уверенно палить. К тому ж, калибр большой, ошметки во все стороны летят, в том числе и на тебя. Грязь! Лучше нашего старого ТТ пока ничего не придумано.
А я так вообще предпочитаю без шума и пыли работать. Если себя уважаешь – зачем кучу следов оставлять? Профессиональное убийство похоже на несчастный случай. Как, спросите? Ничего лучше палёной водки не придумаешь! Или водки с небольшими добавочками. Бабу можно просто подпоить и, провожая, толкнуть легонько на что-нибудь острое и твёрдое.
Водку в сумерках пить за своё здоровье Лёка не станет. Она любит мартини и шампанское, но с такими напитками дело на бутылки должно пойти, а не на рюмки, чтоб развезло. Опять трата времени. Заранее надо её накачать.
А уж в воду-то она и с родным мужем не осмелится. Нет, с родным мужем осмелится, если по колено. А глубже и не надо, хватит по колено. Сентябрь месяц, купаться никто и не подумает. А вот освежиться можно. Вечерком вода тёпленькой кажется.
Только мужу не стоит всё это дело проворачивать. У него слишком много поводов, до которых милиция докопается быстро. Если пожелает, конечно.
Фиг знает, какая дежурная смена на место выедет. Фанатиков сыскного дела в милиции ещё не всех извели. Остались комсомольцы-добровольцы, которым хлеба не надо, работу давай.
У меня на мемориальном в том году сдернули несколько пролётов чугунных оград. Вызвал для проформы стражей порядка, а сам уже решил, что своими силами быстрее злодеев найду.
Да вот, поди ж ты, приехал с утречка молокосос веснушчатый, двести пятьдесят вопросов задал моему персоналу, потом посмотрел, на каких могилках побывали в тот день – цветочки свежие и всякое такое. Нашёл родственников, перебазарил, а к вечеру на блюдечке преподнёс и ограды и злодеев. А один из злодеев, что печально, мной же был прикормлен-облагодетельствован. Ох, верно сказано: не делай добра, не получишь зла.
Значит, что я делаю сейчас?
Убеждаюсь, что подружки мои на месте. Шум не поднимаю. Пусть успокоятся, переночуют по-людски, бдительность потеряют. Потом начинаю следить.
Лёку нужно подстеречь одну, без Нинки, в людном месте, чтоб не пугать зря, и показаться ей с покаянным грустным видом. Дуры – они все жалостливые.
Ни в коем случае не надо выпытывать про Нинку! Это может насторожить.
Поплакать – ах, как тяжко на душе и совести. Признать себя последней сволочью, посыпать голову пеплом и предложить пойти в хорошее место, обсудить условия развода. Только без Нинки. Типа, хочу совета спросить, как себя вести правильно. Мол, подлец я был всегда, скотина бездушная, чуть жизнь не загубил хорошей женщине, а теперь осознал всю глубину своего падения. Нинку-то я люблю (это будет единственная правда) и желаю ей только счастья,  сына хочу человеком хорошим вырастить. Как мне, бедолаге прозревшему, переговоры провести? Всё сделаю, как лучше для Ниночки и Ванечки. Если захотят, вообще им на глаза показываться не буду.
Когда Лёка рассиропится, поверит в искренность моих намерений,  а она, дурочка, рассиропится, можно ей поведать кое-что про муженька её верного. Не всё, но много. Про любовницу обязательно. Короче, расстроить её крепко надо, чтоб выпить захотелось.
Будем с ней употреблять. Официантку отведу в сторону, якобы меню обсудить, и попрошу мне в графине вместо водки водички принести. Типа, встретил старую знакомую, у неё проблемы в личной жизни, хочет выговориться, а я не пью, здоровье берегу. Пусть девушка расслабится, я её потом провожу домой. А за воду расплачусь по полной, как за чистый спирт. Тем более, что в мартини можно и подлить чего покрепче начиная с третьей порции. Чтоб у дамы поскорее тяжесть с души переместилась в голову.
Хорошо бы мужик-официант попался. Тот проникнется. А если будет молодая не очень симпатичная девка, обаянием воздействую. Типа, помоги поскорее эту истеричку упоить, и отвязаться от неё. Сплавлю её мужу, а сам вернусь к тебе пообщаться.
Ну вот, как-то так…
Дальше по ходу пьесы прояснится.


VII

Очень давно,
Лет сто или двести назад,
Время тянулось,
Минуты казались часами,
А я торопилась,
Боялась не успеть.
Куда, к чему я стремилась?
Спустя лет сто или двести,
Время вдруг понеслось,
Минуты мелькают секундами,
Годы часами.
А я никуда не спешу.
Зачем? всё равно не успею…


Просто красавица 7

- Тук-тук-тук, - сказал телефон.
Я притормозила на светофоре, открыла сообщение и с нарастающим удивлением прочла: «Это Валентин. Надо, чтоб Нине и Ванечке было как лучше.  Не хочу больше их пугать. Позвони мне, посоветуемся».
Вот странно. Не похоже на Валентина. Хотя… Нинка считает, что любит он её сильно, только по-своему, по-злодейски. Наверное, задумался о прожитом и понял, как не прав был, обижая любимую женщину. Может, надеется смягчить её таким поведением? Всё бывает.
 А как же Санька? Неужели он его… От ревности к Нинке… Нет! Почему-то я была уверена, что Валентин Саньку не убивал. Ну не может нормальный человек убить другого и потом спокойно жить! Это в книжках только так пишут. А детективы эти я никогда не любила. Скорее, Санька и вправду сбежал, или нечастный случай вышел какой-нибудь.
Я уже собиралась «перезвонить абоненту», как запиликал «Белый лебедь на пруду».
Поток тронулся. Я включила громкую связь и положила телефон на панель.
– Лёка, я только что вышла с мемориального! – возбужденно затрещала Марыська. – Так интересно! Мне легко показали реестр! Я закрутила кудельки, накрасила губки бантиком и похлопала ресницами – ну, всё, как ты обычно делаешь! Мужчинка в конторе сразу рассиропился.
Я вдруг обозлилась: неужели Марыська не понимает, что я могу обидеться? Или понимает и специально так говорит, чтоб удовольствие получить от моей обиды? Господи, да она же обыкновенный вампир! Не случайно же её встретили на кладбище, как родную. Я взяла себя в руки, делано хихикнула и осведомилась:
– Полезное что-нибудь нашла?
– А как же! Выписала все заявления на подхоронку за последние две недели после пропажи мальчика и номера захоронений. Теперь надо навестить заявителей и осторожно расспросить – вдруг они ничего такого не писали или заметили что-нибудь странное.
– Спасибо, Марысь, – неохотно выдавила я. – Давай, встретимся, что ли? Или с Нинкой уже?
– А вы не вместе? – опять эти странные оттенки в голосе.
Словно она рада, что мы не вместе. Наверное, ей хочется быть моей единственной близкой подругой.
Мне снова стало её жалко.
Мне всех жалко, кого в детстве мало любили.
Вот Валентин – так Нинку жучил, столько издевался над ней, а я жалею больше его. У Нинки с детства были рядом те, кто бескорыстно и радостно её любил – родители, тетки-дядьки, я, в конце-концов. И эта любовь поддерживает все годы. Нинка всегда понимала, что в самый черный момент она сможет изменить жизнь и не останется одна. А Валентин с младенчества знал только злобу. Он любит Нинку, как умеет – ведь его никто не учил. Плохо мужику придётся одному!
– Лёка, ау!
– Я в машине, Марысь. Заеду домой сейчас, посмотрю, как баба Даша с Викой, да мужу любимому напутствия дам на пару дней вперёд.
– Ты его больше не подозреваешь в распутстве и прелюбодействе? Молодец, так и надо! Держи все подозрения при себе, мужики сейчас на вес золота! Нагуляется всласть и поостынет.
Странно, я вроде как поумнела за последние пару дней. Я вижу насквозь одиночество и неприкаянность Марыськи. Я понимаю, как хочется ей поколебать моё видимое семейное благополучие, сытую уверенность в завтрашнем дне.
– Тема закрыта, Марысь. Я с мужем сама разберусь, что и как. А тебе спасибо. Ты настоящая подруга. Давай вечерком пересечемся, часиков в девять, в нашем кафе на Омке.
– Давай… – она протянула это короткое слово на каком-то судорожном выдохе и впервые не нажала отбой сама.
Я несколько секунд послушала молчание и ошарашено отключилась.
Что такое с Марыськой?
Вообще, что такое со всеми нами стряслось?
Я задумчиво крутила руль, и мой верный «Фунтик» лихо прошмыгивал в малейшие просветы на дороге и резво стартовал на светофорах, пока до меня не дошло, чем я занимаюсь. Удивительно, но стоило мне осознать, что я веду машину легко и непринуждённо, эта самая лёгкость тут же испарилась. Я даже испугалась и потихонечку полезла в правый ряд. Тем более, началось шоссе.
Замелькали знакомые берёзки. Пулей просвистел по встречной белый «Патрол»… Ух ты, мужа моего машина! Словно кто-то предупредил его. Никак, Марыська?
 И я засмеялась – хорошая шутка. Мой муж и Марыська – два взаимных аллергена. Каждая совместная посиделка заканчивается тихой сварой и забавными угрозами с обеих сторон: «Если ты ещё раз пригласишь свою подругу к нам с ночёвкой, это будет последний вечер в её жизни. Клянусь, придушу эту змеищу!» – «Если ты с мужем собираешься на встречу одноклассников, меня предупреждай, а! Я или не пойду, или буду держаться по диагонали».
Чего их мир не берёт? А последние полгода даже слышать друг о друге не хотели.
Господи, как же красиво вокруг! Такое светлое высокое небо, яркое солнышко! А наша любимая подъездная дорога, обсаженная хвойниками – я знаю и люблю каждую веточку. Скоро похолодает. Обожаю сухую и холодную осень. Потому что у меня день рождения третьего октября. Повезло! На столе всегда много фруктов и садовых цветов!
– Мама, мамочка! – Викуська слетела с крыльца и увесисто повисла на шее, словно месяц меня не было – абсолютно не похоже на мою холодновато-ироничную дочь. – Ты перекрасилась и снова водишь машину! Какая ты молодец!
Я, конечно, обрадовалась, потискала то, что дочь у себя называла талией, подёргала растрепавшиеся кудряшки и потащила пить чай. Вернее, она меня потащила.
– Мама, как тебе хорошо с такой прической! Такой умный вид! Мама, я не хочу в Англию. Это он придумал или ты? Тебе каркаде налить? Мамуль, мне совсем не нравится папа - он так себя ведёт, будто… – Вика осеклась и отвела глаза в сторону.
– Ну? Договаривай уже! – мне стало страшновато.
– Знаешь, когда он о чём-то говорит, он совсем не имеет тебя ввиду. То есть, будто он уже давно живёт один. И с какой-то тёткой треплется всё время по телефону. Я подслушивала один раз, он про бабу Дашу говорил, что отправит её в дом престарелых, когда всё кончится. А что кончится-то? Он что – развестись хочет? Пусть катится на все четыре стороны, а нам с тобой баба Даша не мешает.
Викины глазищи еле сдерживали напор слёз.
– Он в подвале дыру заделывал, никуда не собирался. Тут опять ему позвонили, он такой перепуганный вылетел, даже не переоделся. Так в грязных штанах и залез в свой драгоценный «патрол». А через двадцать минут ты подкатила. Чуть-чуть не застала. Мам, чё за нафиг?
Я тупо молчала. В голове – ни одной разумной мысли. Какая, к чертям, Англия?! Ну, да, Вика хорошо говорит по-английски, но в планах уже несколько лет стоит юридический факультет универа. И почему со мной об этом ни слова, будто… будто я уже не считаюсь, как Вика говорит!
Всё, что я смогла придумать в качестве объяснения – муж хочет меня упечь в психушку и жить в своё удовольствие дальше. А что, нельзя просто развестись? Хотя, можно и прибить. Это хуже, чем психушка.
Над ухом надсадно закричали чайки, я вздрогнула и растерянно оглянулась. Если мы разведёмся, в первый же день выкину на помойку эти часы со звуками прибоя, пароходов и птиц!
Чайки напомнили оперативника Гусева, кидавшего им хлеб с высокого берега Омки. Устраивая нас с Нинкой на постой, он вовсю травил милицейские байки. И сказал, что лучший способ понять преступника – представить себя на его месте.
Владимир, конечно, не преступник – кишка тонка. А вот его дама (я уже не сомневалась, что дама есть!) скорее всего, точная копия моей свекрови по характеру. С другой Владимир не связался бы. Это она, видимо, требует – всё или ничего.
– Доченька, ты уже взрослая! Скачу тебе честно: за два последних дня всё стало с ног на голову и назад не вернется. Я пока не могу объяснить папино поведение, но жить все вместе мы больше не будем. Понятно, что он хочет жить один. В смысле, без тебя, меня и бабы Даши.
– А наш дом? – завопила Вика. – Баба Даша не сможет жить в квартире! А я не смогу собирать друзей и качаться в гамаке!
– Денег много, – рассеянно сказала я. – Пусть забирает вместе с фирмой! А мы останемся в доме.
- Ага! – мгновенно успокоилась Вика. – Пойдём за бабой Дашей, она у Тёминых – всякий мусор перебирает для своих ненаглядных куриц.
Напрочь позабыв про Валентина, я пошла вслед за дочкой.

Известный писатель 7

Ах, как это прекрасно - барабанить страницу за страницей! Ещё никогда роман не писался так легко. Весь сюжет лежал, как на ладони, передо мной. Оставалось только придумать внятную канву, узорчики-музорчики и не очень заумные диалоги!
Мне, конечно, нравится писательница Даринина, но от детектива она ушла далеко, а леденить душу не умела никогда. Из книжки в книжку у неё кочуют мудрые герои, читающие близким людям обширные нотации и объясняющие мотивы и последствия каждого их поступка. Повторю: мне нравится. Но это не детектив, а психологическая проза. Средний любитель детективов это кушать не станет – уснет.
Я пишу для того самого среднего любителя и особенно-то не умствую. Все мои героини – красавицы, а герой – ну, я уже говорил, на кого он похож внешне и внутренне!
Иногда мой герой позволяет себе своевольничать, и у него неплохо получается. Вот и сейчас: перечитав очередную главу, я обнаружил  эпизод, написанный явно не мной.
«Наивная Розочка с удовольствием прихлёбывала «Мартини Россо», не подозревая, что в каждую порцию я тихонько подливаю малиновый «Абсолют». А не надо так часто пудрить носик и горланить караоке!
Конечно, я разливался соловьем о её певческом таланте, намекал, что имею отношение к проталкиванию молодых дарований на звездный Олимп. Показал подписанные мне на память (мною же, разумеется!) фотографии Елены Туенги и Димы Проплана.
Розочка изо всех сил старалась, чуть горло не сорвала. Я тут же рассказал, что мартини настаивается на целебных травах и превосходно лечит и укрепляет голосовые связки. Елена Туенга, например, пьет только особый мартини, настоянный на морошке и ягеле. Ягель – это мох такой, его в тундре выращивают для оленей и Туенги.
Розочка всему верила, на всё велась. Мне стало даже скушновато. Может, ну её? Найдём кого поинтереснее?
Но что я скажу тогда суровой Алевтине в белой кожаной куртке? Или на неё переключиться? Кстати, отличный типаж!
Нет, деловая репутация сегодня всё! К тому же розы пропадут! А для Алевтины нужны кактусы, какие розы!
В моих мечтах возникло шикарное ранчо, затерянное в просторах Мексики, и огромная клумба с кактусами. Дунет ветер, кактусы закачаются и …
Бум!
Это был не кактус, а Розочкин лоб. Белые кудряшки разметались по фруктовой тарелке, и я понял, что время пришло»

Стоп-стоп-стоп!
Это ещё что такое!
По моей задумке Розочка должна была на фоне грозы красиво бежать по берегу бурной реки, уворачиваясь от молний, и слыша за спиной ровное дыхание преследователя (М. по несколько часов в день качается на тренажёрах). А в таком состоянии она красиво не побежит. И что ещё за Алевтина тут нарисовалась?
Меня озарило: конечно же! Конечно же – злобная Алевтина, соперница Розочки! Она ищет киллера через интернет, выходит по куче ссылок на М. и делает заказ на Розочку. М. радостно соглашается совместить приятное с полезным.
Так вот, значит, что! Мой дорогой М. как бы случайно познакомился с Розочкой, подпоил её в кафе, вывел отдышаться на берег речки под раскаты грома и…
Нет, грозу надо отменить. Будет тихий лунный вечер.
Розочка любит стихи про любовь.
М., неистовый поклонник Стивена Кинга, был вынужден потратить несколько дней на выучивание шедевров российской лирики, чтоб непринуждённо очаровать девицу и скрасить последние часы её бренного существования.
Таков мой М.! Он предпочитает изысканность во всём!
Чем бы поразить мою Розочку? Какие слова падут на её израненное сердце нежным смолистым бальзамом и поднимут мой (М.-ский) рейтинг доверия?
Нужно что-то горьковатое и малоизвестное обывателю. Чтоб Розочка заподозрила декламатора в авторстве и восхитилась. Например:

Деревья прянули от моря.
Так я хочу бежать от горя.
Хочу бежать, и не могу –
Ведь корни держат на бегу.

Прекрасный вариант! К тому же берег – очень даже в тему.
Я сладко потянулся, хрустнув косточками, отхлебнул что-то из чашки и повернулся к монитору. Нет, это уже невыносимо! Кто пишет триллер – он или я?!

- Не бывает любви несчастной!
 Может быть она горькой и трудной!
 Безответной и безрассудной!
 Но несчастной любовь не бывает,
 Даже если она убивает!

Откуда М. это выудил?! Впрочем, пойдёт – есть намёк на последующие события.

"Я повернулся и заглянул в бездонные и бездумные глаза женщины в розовом платье, доверчиво прильнувшей ко мне на свежем речном ветерке. Она ничего не заподозрила.
– Тебе нравится, дорогая?
– Ах, какие замечательные стихи! Это Пушкин?
– Нет, это Достоевский!
– Да, точно! Как я сама не вспомнила! У Достоевского всегда кого-нибудь убивают!
Я тихонько поскрежетал зубами, но совладал с собой и огляделся. Залитый луной берег был пуст. Ветерок крепчал, с востока приближались тёмные дождевые тучки – прогноз не подвёл, и дождь смоет все следы.Если таковые останутся!
Я притянул её поближе и выдал очередную порцию сладостей:
– В детстве я так любил пройтись босиком по берегу. Не хочешь со мной, любимая? Мы будем бежать, под этой ясной луной, щедро льющей на нас свой призрачный свет. Речные брызги окутают наши летящие силуэты. Потом я сниму губами песчинки с твоих очаровательных ножек.
Она радостно взвизгнула и скинула босоножки, сразу став на полголовы ниже.
Я поймал глазами импровизированный бакен из пластиковых полторашек, набитых флюоресцентной бумагой и связанных горлышками. Он крепился над пучиной в тридцать сантиметров, но сразу за ним речное дно отвесно уходило вниз.
– Смотри, будто цветок! – показал я. – Пошли, посмотрим.
Достаточно было сделать всего несколько шагов. И она их сделала, манерно приподнимая и без того короткий подол.
– Ой, как красиво! – тихонько пискнула Розочка и протянула наманикюренные пальчики к бутылкам.
 Я словно впервые увидел её когти, длинные, как у Фредди Крюгера, и содрогнулся: а ну, как в глаза мне воткнёт?"
 
Это я зря – про когти! Некрасиво. Вычеркну. То есть, вытру.
Кстати, а почему я одел злобную Алевтину в белую кожаную куртку? В такой куртке была…
Я всегда доверял своей интуиции. И если моё подсознание сформировало образ злобной любовницы на основе образа лучшей подружки Леокадии-Розочки, тому причины были, были тайные знаки.
И вдруг страшная мысль пронзила мой натруженный мозг: а что, если прямо сейчас настоящая Розочка идёт по берегу Омки с неизвестным злодеем, нанятым чистоплюем-супругом и его сообщницей?
Я схватился за телефон, стараясь не смотреть на циферблаты расставленных по всей комнате часов.
Только бы Гусев не сидел в какой-нибудь засаде!

Почти родственник 7

Она не перезвонила, словно чуяла свою судьбу. Зато позвонила Анна и рассказала про назначенную на вечер встречу в кафе.
Я быстро доработал сценарий:
- опаздывающая подруга;
- случайное столкновение и просьба поговорить;
- раскаяние во всех грехах и посыпание головы пеплом;
- намёк на неверность мужа и глубокое сочувствие;
- ей мартини, мне морс и водку с фруктовыми добавками, буду подливать девице в бокал, не морс, разумеется!
- ненавязчивое предложение пройтись по берегу, если это покажется необходимым.
Мне всё больше казалось, что я ошибаюсь, переоцениваю роль Лёки в моей жизни.

Задолго до часа «Х» я уже попивал клюквенный морс и с отвращением разглядывал псевдо-старинные часы-луковицу на груди бармена. Бармен весь был псевдо-старинный – напомаженная голова, жилетка, полосатые шаровары, заправленные в сапоги.
Закопошилось желание попасть в эпоху столетней давности.
Я сидел бы за столиком таким же щёголем, в канотье и лакированных ботинках. Трость, пенсне. Доставал бы из нагрудного кармана такую же луковицу и недовольно морщился. Напротив меня – Нинка, вся в белом, лёгкая муфточка на цепочке, кружевные перчатки, нежный рыжеватый завиток на щеке.
Мы заказали бы с ней…
А какое меню в те годы было, кстати?
Я пошарил в дальнем углу под столиком. Раз в месяц там закладывали репринт городской газеты начала прошлого века. На жёлтом плотном листе текстом с «ятями» сообщались городские новости, а также меню некоторых ресторанов.
Рассольник со сметаной и сырными шариками. Котлеты с овощным гарниром. Котлеты тогда были не те, что сейчас, а кусок мяса на косточке. Салат из эндивия – что за зверь такой? Меренги с ванильно-сливочным соусом. Это пирожные, наверное.
Нина возьмёт меренгу тонкими пальцами и аккуратно откусит. Капнет на блюдечко ванильно-сливочный соус.
Я отодвину салат из эндивия, ну его, всё равно не знаю, что это, и протяну руку жене. Она улыбнётся, как не улыбалась уже много лет, вытрет пальцы льняной салфеткой и встанет.
Проникновенно запоёт хрипловатым голосом дама в длинном платье, а мы начнем танцевать что-то очень медленное и нежное, а когда пойдут в круг другие пары, мы вернёмся за столик и станем наблюдать…
Откуда-то действительно возникла дама в длинном платье и тихо запела:
                Ах, зачем меня назвали Верою,
      Научили не стонать от боли,
                И не Верой я была, а вербою,
                Вербою, растущей в чистом поле.

Песня старая, но не старинная. Хотя вполне бы могла исполняться в начале прошлого века.
И мы с Ниной сидели бы с грустными и влюблёнными глазами и слушали…
Романтика!
Только грязь в Омске тех времён наверняка царила несусветная. А в жаркую погоду – пылища. Пришлось бы нам пролётку ловить… 
Я размечтался и думал о Лёке меньше всего.
Меня беспокоили отношения с женой. Я боялся, что ещё немного и будет поздно. Боялся за неё. Боялся, что возникнет доктор в белом халате с блестящим молоточком и скажет что-нибудь страшное про ту, которую я люблю больше жизни.
Телефон дёрнулся в кармане, я достал его и поморщился – с работы. Что там стряслось?
Стряслось.
Холодея, я слушал про настырную женщину с кровавыми губами, вынюхивавшую про захоронения того года. Добралась, сука! Догадалась!
Я не сомневался, что это Лёка, но на всякий случай переспросил:
– Девка как выглядела? Синтетическая блонда на метровых каблуках?
– На каблуках. Только волосы тёмные, – услышал я невероятное, но удивиться не успел, так как в кафе вошла Лёка.
Я смотрел на её глянцево-чёрную причёску, а в прозревшей голове чикали картинки: она роется в конторе, она швыряет мне в лицо пакет в подъезде и – о, Боже милосердный, дай мне силы! – хрупкая фигурка с тифозной стрижкой, съёжившаяся на пассажирском сиденье красного «Фунтика». Нинка, моя жена законная, не смевшая без моего ведома чёлку укоротить!
В глазах потемнело. Тонкий стакан хрустнул, и кровь вперемешку с морсом закапала на белую скатерть.
Официантка громко ахнула. Лёка повернулась в мою сторону и тут же кинулась спасать. Мне же хотелось одного – вонзить ей осколок стакана в ямку между ключицами, но боль помогла взять себя в руки.
Она полностью сменила имидж и очень удачно встраивалась в обстановку этого кафе со своей стрижкой столетней моды, кровавыми губами и узкой удлинённой юбкой. Вроде бы другой человек, но стоило ей открыть рот и выдать пару птичьих трелей, как меня затрясло ещё больше.
Тупая доброта меня только раздражает.
Мда-а, мало перекраситься, чтоб измениться!
Лёка щебетала всякую чушь, и этот щебет не вязался с чёткими линиями её причёски.
Меня также раздражают неувязанные части образа.
 
За десять минут мы стали «друзьями».
Со слезами на глазах она слушала о моих моральных страданиях и желании отдать всё, что имею, сыну и Ниночке. Но в тот момент, когда я ожидал услышать что-то вроде «давай, я вас помирю», она выдала:
– Мы обсуждали ваш развод. Нина не хочет дом, оставишь его себе.
Второй стакан давить я не стал – руки мне ещё пригодятся. Взамен я залпом проглотил содержимое и только через пару секунд сообразил, что это не мой бокал, не морс, а мартини пополам с коварно подлитой мною водкой.
Катастрофа. Я не пью. Мне нельзя вообще пить. Хорошо, что порции мартини такие маленькие. Что на столе полный графин с морсом.
Осушив полграфина, я приступил к пункту плана, содержащему намеки на неверность драгоценного Владимира.
Спиртное гаденько жужжало в висках. Я гаденько выдавал гаденькие гадости, но её лицо вместо горя выразило только задумчивость.
– Теперь мне многое понятно, – протянула Лёка и снова удивила меня. – Тебе нехорошо, нужно проветриться. Да и я хочу кое-что спросить без этого шума вокруг.
Под ложечкой у меня засосало. Что-то не так. Мой план выполняется с точностью до наоборот.
Лёка сама ко мне подходит и завязывает разговор.
Лёка не притрагивается к спиртному, а меня уже развезло.
Лёка, не моргнув глазом, выслушивает известие о мужниной измене, а я не могу нормально соображать при мысли о разводе.
Лёка сама тянет меня прогуляться.
Что дальше?
Лёка утопит меня в реке и получит от Анны благодарность?
Певица, третий раз за вечер выходившая на бис с песней про вербу, протянула последние строчки:
    Не жалею я о том, что кончилось.
    Жаль, что ничего не начиналось…
Острая иголка проколола мне сердце, и впервые с далёкого детства (а было ли оно у меня?) захотелось горько заплакать, с вхлипываниями и подвываниями.
– Что-то не так? – участливо спросила Лёка, и я содрогнулся.


Неверный муж 7

У меня был отличный шанс. Но только осознал я это, когда уже  было поздно.
Когда в зеркале заднего вида «Фунтик» жены превратился в красное пятнышко, а затем и в точку на совершенно пустой дороге, стало понятно, как легко было провернуть аварию.
Я сладко улыбался, представляя, как летит в заросли пыльного кустарника  сплющенная японская букашка.
Я бы отъехал назад, вернулся и изобразил на асфальте приличный тормозной путь, а потом прямо на машине ломанулся бы в заросли. У меня ведь шок! Я должен спасать любимую жену. Лёка никогда не пристёгивалась раньше. Значит, была бы вдребезги. А если не вдребезги, я, будучи в шоке, имею право вытащить её – очень неумело, резко, стукая о твёрдое головой. И повезти в больницу, испохабив все следы. Я же сказал, что я в шоке! Кто докажет умысел?
Интересно, как выглядят дребезги человека? В частности, Лёкины?
Наверное, очень противно. Меня может вырвать. Но как хочется посмотреть!
Лучше бы она разбила голову, чтоб лица не узнать. Чтоб в закрытом гробу хоронили. Тогда не будет никаких сожалений, только желание поскорее избавиться от «этого».
Потом я сказал бы, что она намеренно направила машину мне в лоб в самый последний момент. Она же ненормальная! И меня ненавидела, дочь подтвердит!
Эх, не продумал! Так бы всё уже кончилось.
Я вошёл в нашу квартиру, гордо расправив плечи и улыбаясь. Я почти решил проблему – сам! Может, пора перестать думать Аниной головой?
– Буммм! Буммм! – сказали мне с порога большие стоячие часы в деревянном корпусе.
 Два. Уже два.
 На кухне бой подхватили чайки.
 Часы с криками чаек и плеском волн я увидел месяц назад в магазине подарков и купил сразу три штуки – сюда, домой и на работу.
Секретарша пугается, Лёка психует, Аня ворчит.
К чёрту секретаршу, Лёку и даже Аню. Не позволю больше мне диктовать!
Какие, однако, изменения произошли со мной за тот месяц с небольшим, как Аня предложила избавиться от Лёки.
Как я затрепетал сначала, как горько и страшно стало мне! Словно маленький мальчик, оставленный мамой в детском саду, который жмётся к воспитательнице, так и я жалобно хлюпал и жался к Ане.
А потом начала доходить до меня красота замысла. Только не хотелось самому пачкать руки. Я боялся решительных действий, боялся, что не хватит духу, но уже хотел этого.
Как мало в нашей жизни сильных людей и поступков.
И вот сегодня я чуть было не совершил этот сильный поступок!
Мне припомнился англо-американский фильм «После жизни». Я просмотрел его недавно несколько раз, пока осознал и воспринял как должно.
Как сказал главный герой: «Если спишь, жрёшь и испражняешься, это не значит, что ты живёшь! Не стоит цепляться за такую жизнь».
Лёка недостойна той жизни, которую ведёт! Которую, кстати, я ей дал! Я дал, я и заберу!
Все решится сегодня, если не помешает форс-мажор.
Я хочу это видеть! Тем более, места в партере проплачены.
Но ещё рано! Ещё не вечер.
Сейчас лягу в любимое кресло-качалку, включу в наушниках любимый блюз и погружусь в свои любимые мечты о жизни с Аней.
Вернее, о жизни без Лёки…

Ночь стояла тёплая, безлунная. Бабье лето разгулялось не на шутку. Того и гляди, черёмуха зацветёт. Я ехал с опущенными стёклами и с удовольствием набирал полные лёгкие ароматного воздуха. Как я люблю запахи скошенной осенней травы!
Воображаемая авария выбила остатки хандры из моего организма, влила новые силы и желание жить. Какой дурак я был! Как нудно и неинтересно я существовал! Всё изменится через пару часов!
Машина осталась возле старого сарая, на границе травы и песка.
Так тихо. Только плещется речная волна и еле различается далёкий голос, почти шёпот.
Высокие звёзды привораживают взгляд. Как много взглядов они повидали, страшно представить!
В юности я полёживал в стогах, глядя в ночное небо, но восторга особого тогда не испытывал. До звёзд, видно, дорасти надо!
В груди разлился какой-то непонятный восторг.
Но где же «та, которой не станет»?
«Буало-Нарсежак!» – сказал я себе и вгляделся в ночь. Лёка уже никогда не прочитает эту замечательную книгу.
Далеко-далеко впереди шли по самой кромке двое. Белой головы не видать. Возможно, эти двое ждут Лёку. Либо это вообще случайные прохожие.
Они разговаривали. Два темных силуэта возле воды. Кто там, интересно? Я невольно шагнул вперёд, когда один схватил другого за руку и резко потянул в воду. Они репетируют, что ли? Уж больно реалистично.
Легкий ветерок с запахом ментола заставил оглянуться.
– Стой! – негромко воскликнула Аня. – Ты здесь зачем?
Я опешил. Действительно, я должен сидеть в людном кафе и делать всё, чтоб меня запомнили. Капризничать, скандалить, жаловаться директору на безобразное обслуживание. Но я так хотел всё увидеть!
– Я так хочу всё увидеть!
Её лицо знакомо исказилось, и я вдруг понял, что таилось на дне этих бездонных, прекрасных глаз всегда, даже в минуты самой нежной близости – презрение и брезгливость. Но почему? Что не так я сделал?
– Дерьмо! Какое же ты дерьмо! Почему мне по жизни достаётся одно дерьмо?!!
Она только что не плюнула мне в лицо и побежала, не так, как обычно бегала Лёка – изящно выворачивая ступни, а легко и красиво, взрывая влажный песок, туда, где уже боролись по пояс в воде… Валентин и мокрая брюнетка, чья причёска превратилась в жалкие сосульки… Да это же Лёка! А Валентин откуда? Вообще откуда все взялись?! Что происходит?!
– Не смей! Не трогай её! Отпусти! Лёка, держись!
Аня была красива – развевающиеся волосы, горящие глаза, но не было сил любоваться. И я стоял, тупо опустив руки, и силился понять, почему всё изменилось. И что же мне сейчас делать?
С диким воплем ушла под воду голова моей жены – она никогда так раньше не кричала! Она умела только щебетать и всхлипывать.
Валентин оступился и тоже исчез из виду, а через секунду в чёрные волны торпедой врезалось узкое тело Ани.
Послышался звук мотора, и я нервно дёрнулся.
Ободранная «Нива» на всех парах влетела чуть ли не в воду, из дверей посыпались люди.
Я почувствовал прилив тошнотворного страха, развернулся и побежал к сараю. Пусть они все утонут, пусть они все сгинут, только без меня. Я ничего плохого не сделал.
И пусть все меня оставят в покое!
Все!


  VIII

Леокадия

Её лицо с развевающимися, словно у Медузы Горгоны, волосами я увидела под водой за секунду до того, как Валентин отпустил моё горло, и не удивилась. Марыська не раз в трудную минуту возникала ниоткуда и вытаскивала меня из самых неудобных ситуаций.
Я вынырнула, и меня тут же вырвало через нос и рот одновременно, а через секунду в воду бухнулся ещё один человек и тоже закричал.
Гусев!
Выпрямилась Марыська, выплёвывая не то свои волосы, не то какую-то пакость, а у её ног поднялось белое лицо Валентина. И не столько белое, сколько прозрачное.
Сквозь это лицо можно было без труда разглядеть сидящего на мелком месте Гусева с напряжённой гримасой и ещё что-то необъяснимое – тоненькую девушку в старинном белом платье, старушку в платочке среди грядок, целлулоидную куклу с распахнутыми глазами...
Да, похоже, здорово меня тряхануло!
Вытаскивать своего убийцу, по-моему, не совсем нормально, но именно это мы с Марыськой и делали.
Он не сопротивлялся, только кашлял и сплевывал.
Чуть ниже грудины брал начало блестящий в свете луны чёрный ручеёк. При кашле в разрывах одежды показывались жуткие багровые кишки. Ещё немного, и они вывалятся наружу полностью. Подбежавший на помощь художник на секунду зажмурился и отвернулся, но всё же подставил плечо.
Я злобно рванула длинную юбку, спутывавшую ноги, и она легко разъехалась по многочисленным разрывам.
Даже втроём мы протащили Валентина только метров пять, до ближайшей травки.
            – Ни…ноч…ка… – он с трудом выдавливал слова, каждое давалось ему порцией жизни.
           Лицо, как в ускоренной съёмке, вытягивалось, усыхало, проваливались глаза, заострялся нос. Я видела такое только один раз на месте аварии. Тот человек очень быстро умер.
           – Где мой сын? Саня где? – каменным голосом проговорила Нинка, опускаясь на колени возле распростертого в луже воды и крови супруга. – Ты не уходи, пока не скажешь. Убил его, да?  – и тут голос зазвенел отчаянием и надеждой одновременно. – Говори же!!! Ну!!!
– Я не ду… ч…так выйдет... пугнуть хоте… чтоб свалил… подальше... билет на по… купил ему... он побежа… темно… дождь… упал на армату… сразу умер…
– Где, где он? – в голос рыдала Нинка и трясла Валентина за плечи. От каждого толчка кровь из живота выплескивалась, как из переполненной чаши, но мы смотрели молча, не пытаясь вмешаться.
– Твой отец… я памятник менял… там… – вдруг очень ясно и четко прозвучал его голос. – Прости… я всегда… я тебя люблю...
– Ненавижу! Сдохни! – раненым зверем выкрикнула Нинка, но Валентин уже ничего не слышал.
В бедной моей голове всё звенело. Как быстро, всего за несколько минут, я умерла и воскресла, а несчастный Валентин не воскреснет, по-видимому, никогда.
Я зябко повела плечами и попыталась отжать остатки одежды.
Но холод, пронизывающий меня, шёл из глубин души.
Он появился несколько дней назад, во время разговора с Марыськой в солнечном парке, опутанном паутинками, и с тех пор разрастался во мне метастазами. Чаю бы сейчас горячего…
Не покидало ощущение, что я на съёмках дурного фильма. Валентин превратился из ревнивого родственника в страшного убийцу, а спасители возникли, словно рояли из кустов, да ещё с разных сторон.
– Это я молодец! Я всё просчитал! Мне спасибо! Только сюжет ко всем чертям полетел! – загадочно выкрикивал художник, жадно озираясь и впитывая малейшие подробности происходящего.
Я на секунду закрыла глаза. Лучше бы я этого не делала.
Отовсюду раздавались звуки, от которых хотелось проснуться.
Нинка выла возле Валентина и била кулачком по песку, пропитанному жуткой чёрной жидкостью.
Спасательница-спасительница Марыська впервые на моей памяти рыдала, перетягивая жгут из скрученной футболки повыше страшной раны на ноге Гусева, а тот бубнил что-то про аптечку в машине и захламленное арматурой дно.
Застенчиво шмыгал молоденький паренёк, боясь повернуться к стынущему на берегу телу.
Почему же нет слёз у меня?
Это я, вернувшаяся со дна реки, должна изливать солёные фонтаны прямо в Омку и трястись, как загнанная косуля!
Но я твёрдой рукой толкаю расклеившегося стажёра и велю ему звонить в «скорую».
Я  достаю из аптечки резиновый жгут и спокойно отстраняю неумеху-Марыську.
Я  командую «художнику», чтоб не стоял без дела, а срочно нашёл мне крепкую палку.
И я заправляю за уши рукой с обломанными ногтями жёсткие чёрные пряди.
Это не я.
И прежней меня уже никогда не будет.



Эпилог

"Комья земли падали на её прекрасное лицо, она словно спала в обрамлении чудных породистых роз. Я чуть помедлил – как жаль, что эта прекрасная история завершается.
Спи, любимая! Ты была самой красивой из всех цветов, ярчайшей розой моего пёстрого букета. Я шепнул тебе это за секунду до расставания, и ты благодарно улыбнулась.
       Спи, любимая! Пусть ничто более не потревожит твой сон. Ушли в прошлое беды и переживания. Мутные водовороты Омки кружат белого мотылька, упавшего в них на пару часов ранее срока,  отмеренного природой. Тёплый летний город тянется вдоль берегов, дома раскрывают шире окна-глаза, пытаясь разглядеть хрупкие крылышки, мелькающие в мутно-желтых волнах.
Спи, любимая! Тебе уже ничего не нужно от бренного мира, а если бы ты хоть на секунду могла открыть глаза, ты преисполнилась бы благодарности. Двести кустов роз во влажной мешковине ждут встречи с тобой, половина уже с бутонами – клянусь тебе, что ни один не засохнет! Только алые, слово М.! Ты ведь любишь алые, дорогая?
 В твоём молчании чудится укор. Да, и зачем я спрашиваю, глупый?
            Все любят алые розы!"

Я бережно закрыл книгу и поднял её высоко вверх. Присутствующие разразились аплодисментами.
Тополёва утерла слезинку.
Леночка шмыгнула носом.
Тургенева разжала стиснутый кулак и с огорчением уставилась на исколотые до крови пальцы – этот сорт мягкостью шипов не отличался.
Супруги Пунины, увлёкшись овациями, упустили вредную кошку Агату и теперь по всем правилам военной науки гнали её к беседке, сжимая кольцо.
Остальные гости схватились кто за лопаты, кто за фотоаппараты. Михалыч вообще припёр профессиональную видеокамеру. Такой помпы не было ещё ни с одним моим романов.
Под пристальными взглядами я тщательно обернул книгу толстым полиэтиленом, профессионально заварил края раскалённым в мангале ножом и опустил на дно подготовленной ямы – прямо в центре новой овальной клумбы. Засверкали вспышки. Леночка бросила вниз алую розу, а я захватил рукой горсть почвы.
 Комья земли падали на прекрасное лицо, украшающее глянцевую обложку. Как жаль, что завершилась эта изумительная история! Она была самой захватывающей из всего цикла про М. И впервые столько народу помогает мне в нелёгкой сельско-хозяйственной концовке.
Скоро нальются тугие бутоны, распустятся и начнут нашёптывать летнему ветерку все подробности, не вошедшие в окончательный вариант бурного повествования. Пусть их!
Я благостно оглядел круглые дамские попки, окружившие клумбу (как бы сорта не спутали, «Alec s Red» по краю надо пустить!) и повернулся к мангалу.
Возле розово-белой вишни драгоценная моя Леокадия шушукалась с Ниной. Поди, свадьбу обсуждают.
Одна птичка начирикала, что Михал Михалыч последние полгода выворачивал душу, сворачивал горы и разворачивал реки, пока не добился-таки согласия прекрасной дамы.
Та же самая птичка сообщила, что славная моя Розочка уступила при разводе  мужу всё, кроме дома и огромных алиментов, а сама учредила с сестрой и подругой салон красоты аж на проспекте Маркса, мало того – отбила за три месяца кредит и вовсю наращивает обороты.
Наглядный пример пользы встряски организма!
Я ворочал решётки на мангале, а сам не сводил с неё влюблённых глаз.
– Юрий Григорьевич, я пойду! – опустила глаза к драной джинсовой сумке.
Поди, у дочери отняла.
– Нет-нет!  Никуда не отпущу без хорошего зажаристого ломтя на рёбрышке. Что за безобразие такое! – я был в меру ворчлив и не в меру говорлив. – Пожалуйте к столику, ваши порции в первой партии.  И куда спешить-то вам, любезные?
– Работы в саду! – радостно засмеялась Нина.
Она просто расцвела за последнее время (спасибо Михалычу), и в голове моей неугомонной мелькнула хищная мысль.
– А какие цветы вам нравятся, Ниночка? – вкрадчиво спросил я (или М.?).
– Конечно, розы! – воскликнула она, кидая ласковый взгляд на Михалыча, суетящегося в поисках удачного ракурса.
– Розы уже были…
– Юра, уймись! – прошипела за спиной Леночка и пребольно ткнула в спину черенком.
– Розы будут всегда, – захохотала наивная Ниночка.
– Ну, уж нет, –вмешалась Леокадия и достала из уродской сумки пакет с семенами. – Это вам на газон, как обещала. А у меня в саду больше ни одной розы не будет! Приглашаю через месяц на барбекю среди одуванчиков!
Она шла летящей походкой мимо зачаточных гладиолусов и едва проклюнувшихся пионов.
Отросший за зиму хвостик развевался над воротником джинсовой куртки, а кроссовки лихо отпинывали попадавшиеся на пути сухие веточки.
Она совсем не была похожа на ту, что когда-то плыла торжественно по осеннему парку, но, ей Богу, нравилась мне ничуть не меньше, хотя и спешила безбожно!
Куда, скажите, спешат красивые женщины?