ZOO-2. Письмо девятое

Я пишу тебе стихи килотоннами. Ты их все знаешь почти наизусть, и тебе становится от этого ещё тяжелее. Осознание невозможности нашей встречи приводит нас с тобой в такие тупики отчаяния, что мы ссоримся с тобой ежедневно, как две белки в колесе обстоятельств не нашей с тобой жизни.  Мы чужие с тобой в этой жизни. Мы карабкаемся по ступенькам строк и скатываемся по ним к тому, с чего начинали, и ссоримся, ссоримся, ссоримся... А колесо обстоятельств места и времени всё крутится и крутится. И нам становится невыносимо от мысли, что крутим-то это колесо мы сами. И всё наши ссоры - лишь жалкие наши попытки остановить это кручение небытия и возможность хотя бы таким причастным образом места и времени побыть рядышком друг с другом. Как филологи, мы оба с тобой знаем о том, что причастия не имеют формы будущего времени. Именно поэтому причастия бывают лишь действительные и страдательные. Мы обладаем всеми их свойствами и снова ссоримся и пишем друг другу стихи и тысячи отчаянных писем о нашей нежности...

Так бывает в самом конце ноября, когда замёрзшие и совершенно голые деревья стоят по колено в воде и с завистью наблюдают за тем, как в окнах домов зажигается тёплый вечерний свет. Деревья смотрят в окна и вспоминают то, какими они были ещё совсем недавно - летом. Стебелёк чайной ложечки звенит во все чайные колокольчики чашек, созывая к столу людей.

Люди медлят, а деревья всё ждут и ждут одиноко чего-то, царапая своими озябшими ветками холодные стёкла домов.

А дождь всё барабанит и барабанит по отлогим карнизам и откосам.

Как же осени ещё далеко до весны-то...

Чей-то едва узнаваемый профиль в окне проходящего мимо тебя поезда сжимает твоё ожидание в крошечное мгновение быть, тут же исчезая стайкой голодных ворон где-то там за горизонтом.

А сердце бьётся и бьётся в ожидании тепла сокровенного. И всё перроны мира стараются остановить бег ожидаемого лишь только для того, чтобы кто-то очень родной и близкий сошёл на перроне полустанка и с улыбкой сказал тебе: "Не сердись. Вот твой зонтик. Я так по тебе соскучился!"

Но поезд оказывается всего лишь неопубликованной повестью, чьи страницы нельзя ни открыть, ни перелистать, ни разорвать. В ней можно лишь быть. И быть только вдвоём.

В этой повести очень тепло и уютно проводить за чашкой чая наши с тобой вечера. Ты по-хозяйски священнодействуешь у плиты, изредка посматривая на меня, чтобы убедиться в том, что мы с тобой ещё не исчезли между строк чужой, не нашей с тобой повести.  На чайном блюдце лежат две лимонные дольки: твоя - левая, а моя - правая. Они похожи на двух маленьких синичек, залетевших погреться на нашу с тобой кухню. Ты стараешься не греметь посудой, чтобы не спугнуть их, и осторожненько помешиваешь в кастрюльке гречневую кашу с перчиком. Твои влажные после душа волосики с рыжинкой щекочут твои пунцовые щёки и холодный носик. На твоём пальчике видим едва заметный след белёсого пятнышка от недавнего ожога.
С осторожностью рыси ты пробуешь своей лапкой чайник. Он уже почти весь выкипел, и в него снова надо доливать воду. Окна так запотели, что сквозь их стёкла почти не видно замёрзших и совершенно голых деревьев, что стоят во дворе по колено в воде.

Ты оборачиваешься и снова смотришь на меня. Носочек на твоей правой ноге скатался почти до лодыжки, и ты выглядишь совершенной девчонкой.

When the smoke is going down?

Я не знаю ответа на этот вопрос. Я молча смотрю на тебя, думая о тебе. Клавиши ноутбука с буквами "Я люблю тебя" от частых прикосновений совсем стёрлись и почти исчезли в тумане клавиатуры крошечными искорками костра, в котором мы греем свои ладони, нисколько не страшась обжечься...

Сейчас ты будешь писать своё новое стихотворение. Я чувствую приближение твоего вдохновения, за которое тебе снова придётся расплачиваться жестокой бессонницей.

На час ты исчезаешь из кухни. Я закуриваю, перелистывая твои черновики, исписанные твоим почерком. Перелистываю и понимаю, что даже твоего почерка я никогда не видел. Знаю лишь то, что буква "М" у тебя всегда западает, а на клавишу буквы "Е", шепча мне своё утреннее "привеееет", ты жмёшь своим пальчиком со всею неуёмностью своего степного характера. 

Тебе сегодня звонила твоя мама. Ей снова нездоровится, и я знаю, о ком и о чём ты сейчас пишешь своё новое стихотворение. Ты так скучаешь в огромном мегаполисе о своем крошечном доме, что эта тоска стала едва ли не единственной темой твоего творчества. Тебе претит твоя вынужденная эмиграция. Именно потому ты так часто и перечитываешь Бунина, истрепав его томик до дырочек, сквозь которые видны леса и река, воспитавшие в тебе твой независимый характер и твоё маленькое нежное сердце.

С заплаканными глазами ты возвращаешься на кухню и молча кладёшь на стол исписанный лист бумаги со следами твоих слёз. Я боюсь к нему прикасаться: настолько важно моё мнение для тебя. Твоя нижняя губка искусана почти до крови и уже начинает набухать и покрываться прозрачными обветренными пеночками. Пеночки похожи на чешуйки крыльев бабочки. Но ты терпеть не можешь Набокова, и я оставляю это сравнение при себе, принимаясь за чтение твоего стихотворения.

Первая строчка обдает меня шорохом трав, и я слышу скрипы калитки палисадника твоего дома. Ты берёшь меня своей холодной лапкой за руку и ведёшь вглубь сада, где растут твои любимые тюльпаны и хризантемы, и та самая яблоня, под которой стоит твоё любимое старое кресло. Я слышу звуки цикад и шепоты ветра. Я вижу твои счастливые глаза цвета кофейной гущи и ту радость возвращения, что переполняет сейчас всё твоё естество.

Туман рассеивается, и ты снова дома, где все его обитатели каждый вечер ровно в девять часов ложатся спать. А тебе не спится. Ты только что написала своё новое стихотворение, и тебя уже начинает мучить бессонница. Ты вертишься в своей постели, обняв огромного плюшевого мишку, и плачешь от невозможности разделить хоть с кем-то свои муки и радости творчества.

Ты не спишь всю ночь, набивая на клавишах своего ноутбука беспокойное и тревожное  "привееет".

When the smoke is going down?

- Может быть, чаю? - спрашиваю я тебя.

- Пошли! - устало отвечаешь мне ты.

Мы встаем с кровати и идём в потёмках коридора на кухню ставить чайник. Потёмки  напоминают тебе летние сумерки твоего сада, и ты, нарочно наступая мне на пятки, тихонечко хихикаешь впотьмах, не выпуская мою руку из своей ладошки.

- Как тебе моё стихотворение? - спрашиваешь ты меня, шмыгая своим холодным заплаканным носиком.

- Очень! - шепчу я тебе в ответ, отнимая у тебя свою руку, чтобы обнять твои хрупкие родные плечи.

- Правда, очень?

- Правда! Я так по тебе соскучился...

- Но ведь я же здесь, рядышком с тобой. Не грусти. Ага?

- Хорошо! Не буду.




13 февраля 2017