Нежданный дар

Рассказы сельского Диогена
Нежданный дар
Весна… Не по названию только, нет.  Всамделешняя. Пару дней как я в деревне. На каникулах, значит, весенних. Плацкартом, с его неизбывным в памяти запахом покрывавшего полки коричневого дерматина, да приглушенного, в сумерках, говора пассажиров. Из школьной суеты в деревенскую заснеженную тишину, словно застывшую в преддверии мартовского половодья. Первым же утром – в родник за водой. Сначала тишина оглушает. Стоишь, смотришь вокруг, воздух деревенский вдыхая, на черные ветла возле реки, на торчащий из-под сугробов репейник, на струйки дыма из печных труд раскинувшихся на горе, за речкой, домов.
Иногда Память для меня – словно проклятье, мною самим на себя же и наложенное, а порою, в такие вот минуты воспоминаний – благословение, дар Свыше. Присутствие. Ну да ладно, завспоминался я что-то, тем паче, что рассказать-поведать собирался о другом, об очередной Ленькиной истории, или, как ныне принято говорить: семейном его предании, на тех самых весенних каникулах мною услышанном.
В общем, как за водой в родник я сходил – валенками по снегу поскрипел, так и к другу сразу наладился. Выходной как раз был, потому как бабушка дома осталась, и вслед мне прокричала: «Шарф-то на горло намотай, куделя, куды без него-то пошел!».
Да какой там шарф. Весна! И хоть воздух еще морозный, ветер уже южный, мартом приправленный, пробующий на прочность сковывающий речку нашу Каменку лед. Ну, значит, иду я к Леньке, и, глядь, он сам мне на встречу спешит на ногах своих длинных. Повстречались и, не сговариваясь, пошли в сторону церкви нашей Архангельской порушенной, и на мосту  повстречался нам какой-то мужичок на телеге.
  –  Что ж он колеса-то зимой не смазал, проворчал Ленька, –  слышишь как скрипят?
–   Ага, – кивнул я рассеянно, потому как больше внимания обратил на коня, мною ранее никогда невиданного: серого и в пятнах, словно в яблоках.
– У моего прадеда когда-то красный конь был, – тихо произнес Ленька, словно воспоминая о чем-то далеком и для него важном.
– Как это, красный? – заинтересовался я.
– Ну, красный потому что дареный.
– А кто его подарил-то?
– Прапрадед покойный.
– А-а.
Ленька на мое «А-а» только усмехнулся.
– Прапрадед-то и всамделе покойным был, когда коня-то дарил.
– Как это? – опять удивился я и непроизвольно посмотрел на небо, украшенное весенним солнцем и совсем не вязавшееся с покойником, дарящим коня. «Еще и ночью небось» – подумалось мне ни с того ни с сего.
Друг тоже, щурясь, посмотрел на солнце, запихнул пятерню в нечесаные, свалявшиеся на лбу, волосы  и вот какую историю поведал:
– Мне, слышь, об этом как-то батя рассказал. Мы во дворе с ним возились и я сбрую старую, от времени почерневшую,  в сарае увидал. Ну сбруя как сбруя, сам не пойму, чего я тогда на нее уставился.  Батя заметил мое удивление, усмехнулся и говорит, што сбруя  энта от дедова коня. Необычного. Дареного. Дед-то его – прадед мой – бобылем век коротал. Бабку свою давно схоронил. Сына – деда моего, сам поднимал. Кузнецом был. Да вот не спорилось у него ремесло. То есть кузнец-то он хороший был, к нему всегда шли: то ограду кладбищенскую выковать, то что в хозяйстве подправить. Да вот только хворал он часто, трудно ему работа давалась, а тут еще мерин его единственный похАрчился. Совсем, слышь, прадеду невмоготу стало. Сын, как мог, подсоблял, да что он, малец, мог-то тогда? И вот как-то вечером приходит прадед домой. Осень. Холод. Покров на носу – первого снега предвестник. Сын печь истопил, забрался на нее, фуфайкой старой, штопаной-перештопаной накрылся и спит – во сне  посапывает. Прадед его еще старым тулупом овчиным украл, и за стол сел: испеченной сыном картошкой, соленым огурцами с квашеной капустой отужинал, да на полати улегся – от дум невеселых подальше. И вот, как сам он потом рассказывал бате  моему: «То ли сплю я, то ль наяву дело было, но слышу шаги по избе. Открываю глаза и оторопел: у самого стола тень стоит. Лица-то в потемках не разберу, но понимаю: отец энта мой, с десяток лет как померший. Постоял он с минуту, и таким голосом глухим говорит: «Завтрашней ночью на кладбище приходи». Сказал и исчез, словно и не бывало его. Открываю я глаза, а в избе и вправду никого, только сын вон на бок поворачивается, тулуп скинул на пол, бормочет что-то во сне.  Ну и не заснул я в ту ночь, все понять не мог: к чему сон-то тот. Может, батя обиделся на што? Да не должОн вроде: ограду я ему аккурат как с месяц назад новую поставил, а еще раньше – крест новый на могиле установил. Да и панихиды править не забывал – специально для этого, пока мерин-то мой жив был, в Столпцы, в церковь Преображенскую, за восемнадцать верст, ездил». В общем, недоумевал прадед: с чего бы это отец ему привиделся-заявился непрошеным гостем?   
– И что, не пошел прадед твой на кладбище? – спрашиваю.
– Какой там не пошел, – махнул Ленька рукой – он, как батя мой рассказывал, сызмальства отца своего не то что слушался – побаивался даже, тот суровый был, не то что батя мой.
А отец у Леньки  и взаправду добрым был, незлобивым совершенно.
– Вот и не решился – продолжил друг – родителя своего ослушаться. Даже покойного. На следующий вечер собрался нехотя, перед иконами перекрестился три раза, и побрел. Кладбище-то неподалеку от его дома находилось – на окраине деревни, где и дом прадеда стоял. Ты ж знаешь, что кузнецов колдунами считают. Вот и ладят они себя избы на отшибах.  Щас-то на кладбище старом давно уже и не хоронят никого, многие могилы бурьяном поросли, а тогда не так было. Идет, в общем, прадед мой, меж могил пробирается. В ту ночь приморозило, инеем деревья да траву покрыло, земля – словно корка твердая, а на небе, сквозь рваные тучи луна проглядывает, путь прадеду освещает меж могильных холмов да покосившихся крестов. А, вон и могилка знакомая, с оградой новенькой, прадедом недавно справленной. Только не дошел до нее прадед, остановился как вкопанный.
– С чегой-то?
– Он потом бате сам рассказывал, что, мол гляжу, конь, прям в ограде, рядом с могилой, стоит. И непростой, а будто горящий, словно жар из него исходит, ни чета мерину похарчившемуся. Стоит, на меня смотрит. Перекрестился прадед и коня тово перекрестил три раза, а он и не исчез вовсе. Значит не черти с прадедом шутки шуткуют. Подошел. Стоит конь всамделишний.  И грива и хвост у него настоящие.
– А что он, и впрямь горячий был? – спрашиваю у Леньки.
– Да нет, как мне батя рассказывал, как и все кони, только действительно красный, даже грива и хвост – тоже, слышь, красные. Мой батя коня этого застал. Он тогда здорово прадеда моего выручил.  И вся деревня на него смотреть ходила, но никто не решился ни украсть, там, ни обидеть коня – понимали, верно, откуда он взялся.
– И что, отец ему больше не являлся?
– Да кто ж его знает; прадед бате моему об этом не рассказывал, а батя и не спрашивал. Знают только, што первым делом прадед на энтом коне в церковь нашу Преображенскую поехал, свечку за упокой души родителя свово поставил.
– А куда конь делся потом?
– А исчез, в тот самый день как прадед мой помер, так и конь исчез, и больше его никто и не видел.
Ленька замолчал. На небе светило солнце, весело кричали грачи, чинившие свои гнезда. А я, с дуру, возьми и предложи другу сегодня вечерком на кладбище старое заброшенное сходить – могилку прадеда его проведать. Предложил и тут же пожалел – испугался, но бояться было поздно: Ленька согласился, так вечером нас с другом ждало очередное приключение…

10 – 13  февраля 2017. Автобус Чкаловский – Москва и обратно. Чкаловский.