Нити любви или Любовный свет Мопассана

               




               

               



ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Автор, актёр 60 – 70 - десяти лет.
Офицер (автор в молодости).
Молодой человек.
Француз.
Жанна де Лимур.
Матильда.
Луазель (её муж).
Форестье.
Госпожа Форестье.
Жорж Дюруа.
Госпожа Вальтер.
Клотильда.
Женщина 1.
Женщина 2.
Женщина 3.
Габриэль.
Шарль (её муж).               







                ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Звучит музыка. Автор танцует сначала с одной женщиной, потом с другой, а затем выходит на авансцену:

     Автор: Господа! Дожив до таких лет, когда седины служат порукой бескорыстия в вопросах любви, я позволю себе поднять протест против возмутительной пристрастности ваших суждений о женщинах. Я восстаю против какого-то слепого почтения к слабому полу, из-за которого вы неизменно оправдываете женщину и обвиняете мужчину, как только на ваш суд выносится любовное дело.

Девушки с двух сторон подбегают к нему, целуют в щёки, повиснув у него на шее. Автор делает с ними танцевальные «па», продолжая говорить.

 Господа, я очень хочу поделиться с вами историями, связанными с  любовными отношениями между мужчиной и женщиной, но, прошу, будьте рассудительны и беспристрастны, оценивая поступки моих героев!
  Когда я был совсем еще молодым офицером, мой полк стоял гарнизоном в одном приморском городе; я бывал в обществе, любил танцевать, но, увы, отличался большой застенчивостью.

Автор опять вальсирует с девушками по очереди, но на этот раз с одной из них в танце отправляется за кулисы. Появляется офицер, представляющий автора в молодости. Оставшаяся на сцене женщина1, просто ест его глазами.

Женщина1. Мне кажется, что вы чересчур осторожны. Вы что же, боитесь меня раздавить?
Офицер. Нет, что вы! Мне кажется, я просто не совсем хорошо танцую. К сожалению, вы это сразу же заметили.
- Ничего этого я не заметила и говорю вам совсем о другом. Не понимаю, если я вам так неприятна, зачем было вообще приглашать меня на танец!
- Я даже не понимаю, из чего вы смогли сделать такой вывод. Вы очень привлекательны, и я счастлив, вальсируя с вами.
- Хорошо, я вас прощаю. Давайте присядем. Скажу вам откровенно,  я несколько утомилась (садятся в кресла). Мне, кажется, на вас лежит какая-то грусть, вы что-то скрываете от меня.
- Откуда такая проницательность, миледи?
- Я давно за вами наблюдаю, вы же не впервые приходите сюда. И вот сейчас, танцуя с вами, я эту вашу грусть просто физически почувствовала.
- Разве грусть другого человека можно чувствовать?
- Можно, поверьте замужней женщине и матери семейства, ох, как можно!
- Вы замужем? Я не мог этого предположить, это просто жестоко.
- Вот как! Получается, я должна была предвидеть, что появитесь вы, а до этого сидеть и ждать своего счастья в вашем лице? Кстати, совсем не факт, что это «счастье» предложило бы мне руку и сердце.
- Я всё понимаю, а ваша жестокость заключается лишь в том, что вы произнесли слово, которое само по себе является жестоким! Вы всё время одна, и я думал, что вы свободны.
Я думал, что наши сердца сольются…
- Не говорите больше ничего! Мне никак нельзя больше здесь оставаться. Ваши слова страшны для меня. Я должна уйти! Я не давала вам повода…
- Давали! Боже мой, давали! Разумеется, вы ничего мне не говорили; разве женщина когда-нибудь говорит первая? Но вы смотрели таким взглядом, который я расценил, как более вызывающий и недвусмысленный, чем самые пылкие слова, если бы вы их вдруг произнесли.
- Вы забываетесь, сударь! Я не собираюсь комментировать ваши фантазии.
- Теперь же, глядя в ваши прекрасные глаза, я не могу скрыть, что сердце моё трепещет, потому что я никогда ранее не находился так близко от вас.
- Я не хочу ничего больше слышать, прощайте (уходит)!
     Офицер. Да, она ушла, но это было только начало. Когда-то я понял её взгляды, а она в один прекрасный момент поняла, что находится в моей постели в недвусмысленной одежде, то есть вовсе без неё. Женщина воспылала ко мне грозной, ненасытной, свирепой страстью.

На сцену вбегает та же женщина1, бросается автору на шею, целует его.

Женщина1. О, как же я чувствовала страх приближающейся любви! Я знала только, что буду любить его всем сердцем, знала, что между нами будет интимная близость, и мы легко, одной лишь силой чувства, проникнем в сокровеннейшие мысли друг друга. И это будет длиться без конца, в упоении нерушимой любви. Я чувствовала, чувствовала, и вот мой любимый здесь рядом со мной! Ты мой любимый!

Офицер раздевает её, уносит за ширму. Из-за ширмы слышатся возгласы женщины1:

Женщина1. О, милый! Я даже не подозревала, что это будет так прекрасно, так чудно! Ах, я в блаженстве, я умираю (выходят из-за ширмы). Ты скоро уезжаешь, и я пришла предложить тебе самое большое доказательство любви, какое только доступно женщине: я поеду с тобой.
Офицер. Ты со мной?! Зачем?! Это же безрассудно!
- Ради тебя я брошу мужа, детей, семью. Я погублю себя в глазах света и покрою позором своих близких. Но мне радостно сделать это для тебя.
- Для меня?! Но я вовсе не готов к такому повороту в отношениях! Умоляю не приносить этой жертвы, которую я не вправе принять!
- Не вправе принять? А в чьих руках это право, кто им может распоряжаться, кроме нас двоих?!!
- Нет, нет! Я буду любить тебя издалека! Я буду мучиться, проклиная свою судьбу, но в глубине души я буду счастлив тем, что не разлучил тебя с твоим мужем, с твоими детьми.
- Неужели ты подлец? Неужели ты тоже способен соблазнить женщину и бросить ее, когда вздумается?
- Я не представляю, как могла ты даже подумать о таком! Это обвинение несправедливо! Пойми, твой поступок, который ты собираешься совершить, безрассуден! Он роковым образом отразится на всей нашей жизни.
- Я тебя люблю! Люблю больше самой себя! Ты - моя жизнь, а значит, всё остальное, кроме тебя, неважно!
- Но я не люблю тебя. Всё, что между нами было, это просто роковая ошибка!  Я  не хочу и не допущу, чтобы ты ехала со мной.

Женщина1, не сказав ни слова, уходит.

Офицер. На следующий день я узнал, что она пыталась отравиться. Целую неделю она была между жизнью и смертью. Я увез ее, и мы два года прожили вместе в маленьком итальянском городке мучительной жизнью порвавших с обществом любовников. Я прожил с ней еще шесть лет. Она умерла. Так вот, господа, раньше об этой женщине никто дурного слова не мог сказать, и в глазах общества именно я её погубил, обесчестил, убил. Все в один голос осудили меня тогда, но виноват ли я, господа? Что мне надо было делать? Поставить ей в вину игривые взгляды на меня? Глупо же! Словами-то она ничего не высказывала, а значит, вроде, как и не соблазняла.

Звучит музыка. Женщина 2 исполняет вокруг автора эротический танец (соблазняет его), но, как только он пытается её обнять, ускользает от него за кулисы.

Да, господа, в моей жизни случалось, что мне не удавалось завоевать сердце женщины, но мне не хочется рассказывать только о себе. И, конечно же, я расскажу вам о женщинах, при знакомстве с которыми, в душе всегда возникало нечто необъяснимое, но которое все и всегда пытаются объяснить: и зовётся это любовью. Будьте судьями, господа! Только вы способны определить вину или добродетель обоих полов в житейском море любви.

К офицеру подбегает молодой человек.

Молодой человек. Ты посмотри, Жак, сколько на пристани народу! Тьма, и все, как назло англичане. Да ладно бы англичане, мне плевать на них, а вот кудахтанье англичанок заставляет мою печень ныть так, как будто бы я кутил без перерыва целый месяц. Подлый народ! Неужели нельзя запретить им въезд во Францию?
Офицер. За что ты на них так зол? Мне вот, например, они глубоко безразличны.
-  Да, черт возьми, тебе безразличны! Но я-то ведь женат на англичанке. Вот в чем штука!
- Ах, черт подери! Расскажи. Значит, ты с ней очень несчастлив?
- Нет, не совсем!
- Неужели она тебе изменяет?
- К несчастью, нет. Это было бы поводом к разводу, и я бы отделался от нее.
- Ну, так я ничего не понимаю!
- Не понимаешь? Это меня вовсе не удивляет. Просто-напросто она выучилась говорить по-французски, вот и всё!
- Всё это прекрасно, но к пониманию твоей проблемы я не продвинулся ни на шаг!
- Я познакомился с одним английским семейством, поселившимся в том же отеле, что и я. У   них были две дочери, младшая - прямо чудо.
- Ха-ха! Я даже знаю дальнейшую твою фразу: блондинка, светлая блондинка, с головкой жительницы неба! У этого ангелочка в его огромных синих глазах таится вся поэзия, все мечты, всё земное счастье.
- Именно! Всё так, и я не удивляюсь, что ты угадал, потому что знаешь мой вкус. Мы, французы, обожаем иностранок. Все заграничное приводит нас в восторг и, конечно, женщины! Мне кажется, что всего больше нас чарует в этих экзотических созданиях их неправильное произношение. Если женщина плохо говорит по-французски, она кажется нам прелестной, если она делает ошибки решительно в каждом слове, она восхитительна, но если она лепечет что-то уж совершенно невразумительное, она становится неотразимой. Я нарисую тебе картину, как всё было в самом начале нашей с ней жизни:

Молодой человек обнимает, подбежавшую к нему женщину 2. Она лепечет:

- Я спешиль ошынь. Это есть значение, што я ошынь тыбя лублу!
- О, ты прелестна, прелестна! Ты не представляешь себе, как прелестно звучит в твоих милых розовых устах: "Я ошынь лублу!” Ты восхитительна, Кэт! Скажу откровенно, я не зря нанял тебе учителя французского языка!
- О! ты есть ошынь быстолковый мылашка. Ты мне есть лубымый бысталковый кавалэр.
- Прости, Кэт, но, по-моему, ты не правильно трактуешь слово «бестолковый». Наверное, ты имеешь в виду слово «ласковый»?
- Иес! Уи, мой лаковый мылашка. Я по тэбэ кучилась!
- Да! Видимо твой учитель ещё на начальном пути. Лаковыми бывают туфли, дорогая, а я ласковый! Понимаешь? И умоляю, забудь слово «кучилась», его нет в природе!
- Прэрода – нэ понымаю! Эта, навэрна, ошынь ограмадна лубов, мылашка мая!
- Кэт, миленькая моя, я не хочу быть ни мылашкой, ни милашкой. Не надо меня так называть.
- Ты прыдыраешь к меня, ты - прыдыра! Я нэ есть с тобой гаварит!
- Нет, нет! Я не придираюсь к тебе, я не придира. Я даже обожаю твой веселый и комический арго. Ты говори со мной, говори, я всё равно ничего не понимаю!
- Што?
- Ничего! Ты тоже ничего не понимаешь, но, глядя на тебя, мне хочется говорить!
- Гавары!
- Да, говорю, говорю: в твоих фразах раскрывается поразительная грация твоего существа, и ни с чем не сравнимое изящество жестов. Эти фразы делают тебя в моих глазах чудесной говорящей игрушкой, живой куклой, созданной для поцелуев, умеющей  издавать причудливые восклицания и пленительно, выражать свои несложные чувства и переживания.
- Фуй! Я нычыго нэ понал!
- Тебе ничего не надо понимать. Главное, что когда ты вместо папа - мама говоришь «бааба» - «маба», я в умилении. Я люблю тебя безумно, как можно любить только мечту. Ты - мечта, воплощенная в образе женщины.

Молодой человек уходит с ней за кулисы, но тут же возвращается, обращаясь к офицеру:

- Вот так-то, дорогой мой!
- Думаешь, теперь я что-нибудь понял. Сплошной восторг и более ничего!
- Пока она истязала словарь и мучила грамматику, она была мне мила.
Но теперь так получилось, что она научилась отвратительно говорить.
Теперь, к моему ужасу, я её понимаю! Понимаю, и теперь обязан с ней разговаривать.
Теперь я обязан выслушивать прописные истины и фразы из лексикона, принятого в пансионе для благородных девиц. Это выше моих сил!
- Я начинаю тебя понимать. Перед тобой, видимо, открылся весь её недюжинный интеллект!
- Видал ли ты сюрпризы, красивые золотые бумажки, в которые завернуты несъедобные конфеты? Мне достался такой сюрприз. Я раскрыл его. Я захотел съесть то, что было внутри, но испытал такое отвращение, что и сейчас меня тошнит, как только я увижу мою драгоценную супругу. Я как будто женился на попугае, которого старая английская классная дама выучила говорить по-французски, понимаешь? О! Ты даже не представляешь себе, до чего иногда может быть глупа женщина!

Офицер сначала тихо, а потом взахлёб смеётся. К нему присоединяется несчастный женатик (молодой человек). Молодой человек уходит со сцены, остаётся офицер. Он тяжело опускается в кресло. К нему подходит женщина 3 садится в кресло рядом с ним.
 
Офицер. Когда неприятности приходят, они наваливаются сразу всей тяжестью. Не понимаю, почему бы им не распределять свои силы на какой-то более длительный срок, так чтобы боль от их воздействия была менее ощутима.
Женщина 3. А у тебя неприятности, дорогой?
- Весьма, весьма!
- А ты поцелуй меня, и неприятности улетучатся. Мои губки - оружие грозное и непобедимое, но им надо уметь пользоваться. Поцелуй меня крепко, и неприятности будут побеждены!
- Ты не спрашиваешь, в чём заключаются мои неприятности, зато у тебя хватает ума сразу лезть ко мне со своими нежностями!
- Ты хочешь сказать, что мне не хватает искусства в любви?
- Да причём здесь это? Я чертовски устал, а ты как будто этого не замечаешь!
- Что ты, что ты! Я очень это даже замечаю, поэтому и хочу тебя приласкать.  Ты же сам говорил, что я одарена обаянием, и моя ласка даже дает мне господство над тобой.
- Но не в данном же случае! Что же ты ничего не понимаешь?! Тебе не приходило в голову, что иногда ласка и мучение – могут отождествлять собой одно и то же, то есть нести в себе одинаковое значение?
- Про такие значения я не знаю, но вижу только, что ты меня просто разлюбил. Я люблю тебя, люблю страстно и трепетно, разве этого недостаточно, для того, чтобы ты забыл о своих неприятностях?
- В те часы утомления, когда сердце, как и тело, нуждается в отдыхе, вместо того чтобы понять, что происходит с любимым человеком, ты упорствуешь в неуместных ласках, надоедаешь, то и дело протягивая губы, утомляешь  бестолковыми объятиями.
- Мои объятия бестолковы? Мои ласки неуместны? Боже! Как ты можешь это говорить?!
Я знаю, что любовь сильна, как смерть, но она и хрупка, как стекло. Ты разбил это стекло, и этому может быть только одно объяснение – другая женщина.
- А другого объяснения, mon dieu! (мой бог) ты не можешь найти? Je suis fou de toi (я схожу от тебя с ума)!  Я не хотел тебе говорить, но теперь, когда мои нервы на пределе, скажу.
- Неужели у тебя, действительно, другая женщина?!!
 - Другой женщины у меня нет. Я просто хочу, чтобы ты поняла мою мысль. Из любви проистекает всё: искусство, великие события, нравы, обычаи, войны, падение государств! Но так же от любви происходят обыкновенные пустяки. Вот, например, когда ты, милая, со своей нежностью возишься так же, как и со своей глупостью!
- Моя любовь – глупость? А помните, как я однажды с улицы в холод прибежала к вам на свидание? Был холод, я шла быстрым шагом, моя вуалетка была влажна от моего охлаждавшегося дыхания. На черном кружеве блестели капельки воды. Вы бросились ко мне и приникли своими горячими губами к этой влаге осевшего дыхания.
Влажная, линяющая вуалетка, пропитанная противным запахом химической краски, проникла в ваш рот. На губах у вас осталось не ощущение моих губ, а лишь краска мокрого, холодного кружева.  И, однако, вы тогда воскликнули: о, поцелуй чрез вуалетку! Ещё, ещё!
- Это было, я этого не отрицаю, но к чему этот пример?
- А к тому, что тогда вы действительно любили меня, тогда ваши чувства не могли быть не искренними. Но в последнее время, когда мои поцелуи стали вас раздражать, а вы продолжали упорно расточать в мой адрес любовные слова, я понимаю, что они были примитивно лживы. Значит вы – лжец!
- Я не заслуживаю такой оценки, не заслуживаю! Да как же тебе объяснить, что всё в жизни имеет свою меру и своё место. Вспомни, как я однажды тащил охапку дров к потухающему очагу. И вот в ту минуту, когда я, изнемогая под её тяжестью, шёл, чтобы подбросить дрова в очаг, ты, подойдя, протянула ко мне молящие губы и прошептала: «поцелуй меня».
- И что же в этом такого, что подвинуло вас на то, чтобы быть лгуном?
- Подчинившись тебе, я повернул голову для поцелуя и оказался стоящим с вывернутой шеей, искривленной поясницей, мучительно ноющими руками, дрожа от усталости и отчаянного усилия. Но, ничего не видя, ничего не понимая, ты затягивала до бесконечности этот поцелуй-пытку. Как ты сейчас думаешь, разлюбил я тебя в ту минуту?
- Я не задумывалась над этим. Мне кажется, что в поцелуе, только в поцелуе нам чудится порою  единение душ, к которому мы стремимся, это слияние изнемогающих сердец.
- А помнишь, что сказало тогда твоё изнемогающее сердце своему любимому с дровами в руках? Оно сказало: «Ах, как ты плохо целуешь!»
- Боже!
- Любовь, дорогая крошка, соткана из тонких мелочей, из едва уловимых ощущений.
Поцелуй -  предисловие, но предисловие очаровательное, более восхитительное, чем само произведение, но, как я уже и говорил, ничем и никогда нельзя злоупотреблять.
- Так что же, мне вовсе не целовать вас?
- Крошка, ты восхитительна в своём непонимании! Ценность поцелуя относительна, чисто условна. Она беспрестанно изменяется сообразно обстоятельствам, мгновенному настроению, чувству ожидания и восхищения, которые испытывает душа.  Неловкий поцелуй может наделать много бед, но смею надеяться, что сейчас всё будет замечательно! Ценность моего поцелуя будет и не относительна, и не условна!

Офицер обнимает женщину 3, и они оба упиваются долгим, долгим поцелуем. Затем они уходят за кулисы. Появляется автор.

   Автор. Господа! Надо ли объяснять, что многого, очень многого в любви мы не понимаем, мы запутываемся в её нитях, и поэтому не удивляйтесь, что иногда мы выносим на ваш суд какое-нибудь любовное дело.

К автору подходит  человек лет сорока пяти (француз).

Француз. Что ни говорите, а Париж – это Париж!
Автор. Естественно! Какое же небесное открытие вы делаете? Упоминая Париж, я не думаю, что на уме у вас Лондон.
- О, вы меня не поняли. В слово Париж я вкладываю не название города, а стремлюсь выразить готовность к восторгу от чудных впечатлений, исходящих, прежде всего от женщин!
- Вы меня не знаете, но я надеюсь, вы не сочтёте меня за сумасшедшего (достаёт шпильку), если я скажу, что эта шпилька – вся моя жизнь? На эту вещь я смотрю постоянно в течение десяти лет.
- Вы страдали из-за женщины?
- Скажите лучше, что я до сих пор страдаю, как проклятый! У меня чуть было не сорвалось с языка ее имя, но я побоялся его произнести. Ведь если бы вы сказали, что её знали, и что её уже нет в живых, я сегодня же пустил бы себе пулю в лоб.  Скажите, Жанна де Лимур жива?
- Еще бы, и стала еще красивее, чем прежде.
- Вы знаете ее?
- Да.
- Близко?
- Нет.
- Расскажите мне о ней.
- Рассказывать, в сущности, нечего. Это одна из самых очаровательных парижанок или, точнее, парижских кокоток, которая ценится очень высоко. Живет она в свое удовольствие, с княжеским размахом. Вот и всё.
- Мне почему-то захотелось сейчас выговориться, и я это сделаю, если вы не против…
- Конечно, мне будет очень интересно послушать вас.
- Я люблю ее! Я расскажу вам, как мы жили,  любя друг друга.

Сцена затемняется. При включении света на сцене – француз и Жанна де Лимур

Француз. Я жду вас уже три часа, вы же обещали быть вовремя!
Жанна де Лимур. Обещала и что? Вы же не таскали тяжести всё это время, а три часа изнывали от безделья. Занялись бы делом, не заметили бы эти несчастных трёх часов.
- Вы постоянно делаете вид, что ничего не понимаете. Главное здесь не часы, а то место, где вы были.
- Я должна, в отличие от вас, всегда что-то делать; это значит, мне было, чем заняться у своей подруги.
- И что же это за занятие, которым вы занимались, естественно, не у подруги?
- В последнее время я постоянно подвергаюсь совершенно унизительным допросам.
Мне что же, прикажете таскать вас всё время за собой? Я не понимаю, что необыкновенного вы хотите увидеть рядом со мной?
- Я хочу, к примеру, увидеть, куда уплывают мои деньги. Очень мне ещё интересно, к кому они уплывают!
- Вы наглец! Что значит, к кому они уплывают, на что вы намекаете?
- Я не намекаю, а очень даже предполагаю, что вы содержите на собственные деньги тех юношей, которые очень милы вашему сердцу. Впрочем, здесь я ошибаюсь, видимо, только в одном: деньги – не ваши собственные, а мои!
- Деньги?! Вы опять о деньгах!!! (Женщина2 хватает свою сумочку, и всё её содержимое бросает в лицо мужчине). Почему же только деньги? Берите мои флаконы, платочки, шпильки. Ваша жадность не знает границ. Я думаю, без моих шпилек вы просто не сможете прожить! Можете их съесть!
- Какие шпильки?! Вы хладнокровно проматываете не просто деньги, а миллионы! Пускаете их по ветру с мягкой соблазнительной улыбкой! Да, в вас есть что-то неотразимое, дьявольское!! Взгляд ваших глаз впивается в меня, как бурав, и тут же почему- то мои деньги тут же начинают исчезать из моего кармана.
- Уж не хотите ли вы сказать, что я их ворую?
- Я даю вам их сам, потому что вы - дьявол. Я смотрю на вас, мне в равной мере хочется убить вас и поцеловать! Я испытываю неодолимое желание заключить вас в объятия, прижать к себе и задушить.
- О, вы раскрываетесь передо мной совершенно в каком-то другом обличии!
- Ваше обличие, в отличие от моего, простое: вы шлюха!
- Ха- ха! Вы думаете, я оскорбилась? Нет, нет и нет! Разве мы женаты? – нет! Так в чём же дело?  Я не могу любить, не изменяя. Для меня любовь, наслаждение и деньги составляют одно целое. И не надо делать удивлённое лицо. Вы давно всё знаете и про меня, и про себя.
- Я не понимаю о чём вы! Хотя, чёрт побери, я действительно знаю, что в вас самой, в вашем взгляде есть что-то коварное, неуловимое, возбуждавшее чувство ненависти. И, быть может, именно поэтому я так безумно люблю вас. Женственности, проклятой, сводящей с ума женственности, в вас больше, чем в любой другой женщине. Такую страсть не объяснишь!
- А вы и не объясняйте!
- А что же мне остаётся делать? Вы  разорили  меня в три года. У меня было четыре миллиона – теперь их нет!
- Поймите, дорогой, не могу же я питаться воздухом. Я вас очень люблю, люблю больше, чем кого бы то ни было, но ведь жить-то надо. А нищета и я никогда не ладили друг с другом.
- Это не объясняет ничего, ничего, слышите? Вы – шлюха, шлюха! В театре, ресторане, в любом заведении вы, испуская своё томное очарование, всегда давали мужчинам у меня на глазах  понять, что готовы им отдаться в любую минуту. Ваши флюиды отвратительны!
Они исходят от вас, как хмельная отрава! Я ненавижу вас, я убью вас!

Француз бросается на неё, завязывается драка. Жанна де Лимур хватает шпильку и прокалывает ей  лицо француза. Мужчина со стоном хватается руками за лицо:

Жанна де Лимур. Существует, вероятно, обычная любовь — взаимное тяготение двух сердец, двух душ. Но существует, несомненно, и другая любовь, тягостная, жгучая, безжалостная — необоримое влечение двух несхожих людей, которые одновременно ненавидят и обожают друг друга. Это мы с вами (уходит)!

Сцена затемняется. При включении света на сцене – автор и француз.

Автор. Это удивительный рассказ!
Француз. Мы прожили с ней три года. Раз шесть я чуть было не убил ее; она пыталась выколоть мне глаза  шпилькой, вот она (показывает шпильку). И в самом деле, когда я оставлял ее одну, она отдавалась другим мужчинам. Я не видел ее десять лет и люблю больше, чем когда-либо!
- Но это же невозможно!
- Ошибаетесь! У меня и сейчас перед глазами её тонкий стан, который слегка покачивается при ходьбе! Она не ходит, а скорее скользит в чётких, ритмичных движениях, опьяняющих своей поразительной гармонией! Её голос, красивый, медлительный — всегда мне слышится музыкой, сопровождающей ее улыбку! Целых три года я видел только ее одну! Как я страдал! Ведь она изменяла.
- Но вы же можете увидеться с ней!
- Еще бы! У меня теперь семьсот или восемьсот тысяч франков — частью наличными, частью в недвижимом имуществе. Когда состояние мое достигнет миллиона, я все продам и пойду к ней. Этих денег мне хватит на год жизни с нею, на целый год. А потом — прости-прощай, я поставлю точку.
- Ну, а после?
- После? Не знаю. Моя жизнь будет кончена! Быть может, я попрошу её взять меня к себе камердинером.
- Невероятно!
- Давайте закончим на этом, у меня дела (француз уходит).
Автор. О, женщины! Да кто же их поймёт? Никто, господа, никто!

Сцена затемняется. При включении света на сцене – Матильда   и  её муж господин Луазель.

 Луазель. Дорогая, взгляни на это приглашение. Только не падай в обморок – оно к министру.
Матильда. На что оно мне, скажи, пожалуйста?
- Как же так, дорогая, я думал, ты будешь очень довольна. Ты нигде не бываешь, и это прекрасный случай, прекрасный. Я с большим трудом достал приглашение. Всем хочется туда попасть, а приглашают далеко не всех, мелким чиновникам не очень-то дают билеты. Ты там увидишь все высшее чиновничество.
- В чем же я туда поеду? Мне надеть нечего!
- Да в том платье, что ты надеваешь в театр. Оно, по-моему, очень хорошее (женщина начинает плакать). Что с тобой? Что?
- Ничего. Только у меня нет туалета, и, значит, я не могу ехать на этот вечер. Отдай свой билет кому-нибудь из сослуживцев, у кого жена одевается лучше меня.
- Послушай, Матильда. Сколько это будет стоить — приличное платье, такое, чтобы можно было надеть и в другой раз, что-нибудь совсем простое?
- Точно не знаю, но, по-моему, четырехсот франков мне хватило бы.
- Как раз такая сумма у меня отложена на покупку ружья, чтобы ездить летом на охоту в окрестности Нантера. Впрочем, это неважно! Я тебе дам четыреста франков. Только постарайся, чтобы платье было нарядное.
- Спасибо тебе, только, даже, если я куплю красивое платье, это ничего не решит.
 Мне досадно, что у меня ничего нет, ни одной вещицы, ни одного камня, нечем оживить платье. У меня будет жалкий вид. Лучше уж совсем не ездить на этот вечер.
-Ты приколешь живые цветы. Зимой это считается даже элегантным. А за десять франков можно купить две — три великолепные розы.
- Нет, не хочу... это такое унижение — выглядеть нищенкой среди богатых женщин.
- Какая же ты дурочка! Поезжай к твоей приятельнице, госпоже Форестье, и попроси, чтобы она одолжила тебе что-нибудь из драгоценностей. Для этого ты с ней достаточно близка.
- Верно! Я об этом не подумала. Пойду к ней сейчас же.

Сцена затемняется. При включении света на сцене находятся Матильда и госпожа Форестье.

Матильда. Послушай, дорогая, я сейчас очень волнуюсь, потому что у меня к тебе не совсем обычная просьба.
Госпожа Форестье. Уверяю тебя, волноваться не стоит ни при каких обстоятельствах. Я же – твоя подруга.
- Мне нужна какая-нибудь драгоценная вещь, для того, чтобы я, не стесняясь своей бедности, могла пойти с мужем на вечер к министру.
- В чём проблема? Драгоценности у меня есть, и мне не составит труда одолжить их тебе на вечер. Вот мой шкаф, там шкатулка, в ней - всё, что у меня есть (достаёт шкатулку, и из неё вынимает драгоценности). Выбирай!
- Боже! Да тут у тебя браслеты, жемчуга, золотой с камнями крест чудесной венецианской работы (примеряет драгоценности перед зеркалом). Ах! Какое великолепное бриллиантовое ожерелье в черном атласном футляре! Ах, сердце моё бьётся от безумного желания. Я в восхищении. Можешь ты мне дать вот это, только это?
- Ну, конечно, могу.
- Спасибо, спасибо, дорогая! Я сейчас, пожалуй, пойду, мне не терпится показаться с ожерельем мужу.

Появляется автор.

     Автор. Настал день бала. Г-жа Луазель имела большой успех. Изящная, грациозная, веселая, словно опьяневшая от радости, она была красивее всех. Все мужчины добивались чести быть ей представленными. Сам министр её заметил. Она танцевала с увлечением, со страстью, теряя голову от радости, не думая ни о чем, упиваясь триумфом своей красоты. Они ушли только в четыре часа утра, а уже дома обнаружилось, что ожерелье пропало. Естественно, муж стал расспрашивать жену:

Автор уходит, появляются Матильда и Луазель.

Луазель. Ты помнишь, что оно у тебя было, когда мы уходили с бала?
Матильда. Да, я его трогала в вестибюле министерства.
- Но, если б ты его потеряла на улице, мы бы услышали, как оно упало. Значит, оно в фиакре.
- Да. Скорее всего. Ты запомнил номер?
- Нет. А ты тоже не посмотрела?
- Нет.
- Пойду, проделаю весь путь, который мы прошли пешком, посмотрю, не найдется ли ожерелье (он уходит, она нервно ходит по комнате).
- Господи, помоги нам, я прошу, я умоляю тебя, Господи, помоги (входит муж).
- Я сделал всё, что мог, ожерелья нет. Надо возместить эту потерю.

Сцена затемняется. При включении света на сцене появляется автор -  идёт по авансцене.

     Автор. Таких денег у них не было, и они стали занимать. Муж давал расписки, брал на себя разорительные обязательства. Он закабалился до конца жизни, но главное – они купили и вернули ожерелье. Вернули, но им пришлось выплачивать долг в течение десяти лет.  Как-то в воскресенье, выйдя прогуляться по Елисейским Полям, госпожа Луазель  вдруг увидела женщину. Это была г-жа Жанна Форестье, все такая же молодая, такая же красивая, такая же очаровательная. Матильда взволновалась. Заговорить с ней? Ну конечно. Теперь, когда она выплатила долг, можно все рассказать. Почему бы нет.

Сцена затемняется. При включении света на сцене находятся Матильда и госпожа Жанна Форестье.

Матильда. Здравствуй, Жанна.
Госпожа Форестье. Но... сударыня... я не знаю... Вы, верно, ошиблись.
- Нет. Я Матильда Луазель.
- Бедная моя Матильда, как ты изменилась!
- Да, мне пришлось пережить трудное время, с тех пор как мы с тобой расстались. Я много видела нужды... и все из-за тебя!
- Из-за меня? Каким образом?
- Помнишь то бриллиантовое ожерелье, что ты дала мне надеть на бал в министерстве?
- Помню. Ну и что же?
- Так вот, я его потеряла.
- Как! Ты же мне вернула его.
- Я вернула другое, точно такое же. И целых десять лет мы за него выплачивали долг. Ты понимаешь, как нам трудно пришлось, у нас ничего не было, я состарилась, не покладая рук на тяжёлой работе. Теперь с этим покончено. И сказать нельзя, до чего я этому рада.
- Ты говоришь, вы купили новое ожерелье, взамен моего?
- Да. А ты так ничего и не заметила? Они были очень похожи.
- О, бедная моя Матильда! Ты трудилась и изнемогала от работы напрасно. Мои бриллианты  представляли собой обыкновенную бижутерию,  бриллианты были фальшивые!
- Не может быть, не может быть, о, Боже, за что ты меня так? Я же 10лет, не разгибаясь, трудилась и старела, старела, старела раньше времени! Боже (плачет), за что? За что?

                ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
На сцене появляется Жорж Дюруа. Мимо него пробегают женщины. Каждая зовёт его на свой лад,  слышно, как они шепчут: пойдём со мной, красавчик. Жорж смеётся, хлопает их по заду. Идёт дальше. Ему навстречу идёт Форестье.

Форестье. Жорж, ты ли это?
Жоржа Дюруа. Я сам! Жорж Дюруа, из шестого гусарского.
- А, дружище! Как поживаешь? Мы же столько лет не виделись! Я же Форестье.
- Боже! Действительно Форестье! Я живу так себе, а ты?
- О-хо-хо! Вообрази, грудь у меня стала точно из папье-маше, и кашляю я шесть месяцев в году, – все это последствия бронхита, который я схватил четыре года назад в Буживале, как только вернулся во Францию.
- Вот оно что! А вид у тебя здоровый.
- Я заведую отделом политики во «Французской жизни», помещаю в «Спасении» отчеты о заседаниях сената и время от времени даю литературную хронику в «Планету». Как видишь, я стал на ноги. А ты куда направляешься?
- Никуда,  просто гуляю перед сном.
- Что ж, может, проводишь меня в редакцию «Французской жизни»? Мне только просмотреть корректуру, а потом мы где-нибудь выпьем по кружке пива.
- Идет.  По правде сказать, околеваю с голоду. Когда кончился срок моей службы, я приехал сюда, чтобы сделать карьеру, вернее, мне просто захотелось пожить в Париже. Но вот уж полгода, как я служу в управлении Северной железной дороги и получаю всего-навсего полторы тысячи франков в год.
- Не густо, черт возьми!
- Еще бы! Но скажи на милость, как мне выбиться? Я одинок, никого не знаю, обратиться не к кому. Дело не в нежелании, а в отсутствии возможностей.
- Когда при тебе говорят о Цицероне или о Тиберии, ты примерно представляешь себе, о ком идет речь?
- Да, примерно.
- Ну и довольно, больше о них никто ничего не знает, кроме десятка-другого остолопов. Сойти за человека сведущего совсем нетрудно, поверь. Все дело в том, чтобы тебя не уличили в явном невежестве. Надо лавировать, избегать затруднительных положений, обходить препятствия и при помощи энциклопедического словаря сажать в калошу других. Все люди – круглые невежды и глупы, как бревна (заходят в Неаполитанское кафе, автор заказывает две кружки пива).
- Почему бы тебе не заняться журналистикой?
- Но… дело в том, что… я никогда ничего не писал.
- Ну, так попробуй, начни! Ты мог бы мне пригодиться: добывал бы для меня информацию, интервьюировал должностных лиц, ходил бы в присутственные места.
На первых порах будешь получать двести пятьдесят франков, не считая разъездных. Хочешь, я поговорю с издателем?
- Конечно, хочу.
- Вот и замечательно! Вот посмотри, посмотри! Кого-кого тут только нет, – люди всякого чина и звания, но преобладает мелюзга. А женщины все одного пошиба: ужинают в Американском кафе и сами извещают своих постоянных клиентов, когда они свободны. Красная цена им два луидора, но они подкарауливают иностранцев, чтобы содрать с них пять. Таскаются они сюда уже лет шесть.

Мимо проходит женщина 1, обращается к Дюруа:

- Гляди-ка, а ты красивый малый! Если  захочешь меня за десять луидоров, я не откажусь.
- Форестье (к Дюруа). Ты пользуешься успехом, мой милый, поздравляю!

Подходит женщина 2. При виде Дюруа она улыбается так, словно они уже успели взглядом сказать друг другу нечто интимное, понятное им одним. Взяв стул, она преспокойно садится против него, усаживает женщину1 и звонким голосом кричит:

Женщина 2. Гарсон, два «гренадина»!
Форестье (женщине 2).Однако ты не из робких!
Женщина 2.Твой приятель вскружил мне голову.  Честное слово, он душка. Боюсь, как бы мне из-за него не наделать глупостей! Гарсон, гарсон! Фи! Ни гарсона, ни вашего внимания, я чувствую, не дождаться!

Женщина 2, приветливо кивнув Дюруа, слегка ударяет его веером по плечу.

- Ты чудный котик! Жаль только, что из тебя слова не вытянешь (уходят,Форестье обращается к Дюруа).
Форестье. Знаешь, что я тебе скажу, друг мой? Ведь ты и правда, имеешь успех у женщин. Надо этим пользоваться. С этим можно далеко пойти.Женщины-то чаще всего и выводят нас в люди. Ладно, у меня ещё дела. Я, пожалуй, пойду. До встречи (уходит).

К Дюруа снова подходят женщины 1 и 2.

Женщина 2. Ну что, развязался у тебя язык? Ну, чего же ты такой молчаливый? Пойдёшь ко мне?
– Да, но у меня только один луидор.
Женщина 1.Ничего, он сам, как монета. Луидор молчит,  и он молчит - ха-ха! Пойдём к нам! Разберёмся, кто чего стоит!
Жорж Дюруа. А почему бы и не пойти?! (Уходят, появляется автор).
     Автор. На следующий день Дюруа  пришёл к своему старому товарищу Форестье. Дверь отворилась почти тотчас же, и при виде лакея в черном фраке и лакированных ботинках, бритого, важного, в высшей степени представительного, Дюруа мгновенно утратил весь свой апломб. Он оцепенел, он едва дышал от волнения. - Вот он, порог нового мира, о котором я мечтал, и мне предстоит покорить его! – еле слышно прошептал Дюруа и вошёл в помещение. Первое, что он услышал, это мои разглагольствования: Как сейчас помню свои слова:
     Автор. Честное слово, я старик, у меня подагра, ноги гнутся не лучше, чем придорожные столбы, но прикажи мне женщина, хорошенькая женщина, пролезть в игольное ушко, и я, наверно, проскочу сквозь него, как клоун через обруч. Таким я и умру - это в крови.
К автору подбегает и запрыгивает на колени женщина1.

Женщина 1. Котик, я уверена, что ты не жадный, а я хочу выпить.
     Автор. Как это я — поседелый дамский угодник, ветеран старой школы, не угощу тебя? Но…потом (хлопает её ниже поясницы). Я, например, чувствую себя способным на что угодно, когда на мне сидит хорошенькая женщина. Черт возьми! Посмотрите, посмотрите, как она смотрит!
- Котик не надо быть способным на что угодно, ты выпивку тащи!
- Твой дьявольский взгляд,  вливает огонь мне в жилы, я хочу драться, куролесить, ломать мебель, лишь бы доказать, что я самый сильный, смелый, отчаянный и самоотверженный мужчина на свете.
- Котик (спрыгивает с его колен), прямо сейчас ты доказал, что ты – полено!  Жадное, старое полено (уходит).

Автор продолжает говорить.

     Автор. Женщина - это чудо в прямом смысле этого слова. Однажды перед боем, мы подобрали двух обессиленных и замёрзших людей, бежавших от пруссаков. Это были отец и дочь. Ноги у неё окоченели, она не могла идти. Мы положили её на шинель, накрыли другой шинелью и понесли по очереди. Можете не поверить, но только одно присутствие этой аппетитной красотки вселило в нас столько уверенности в своих силах, что мы разбили пруссаков в бою в пух и прах, а она при этом только высовывала своё личико из-под шинели и щебетала: бедняжки, бедняжки!
Если бы у меня спросили совета насчет упразднения барабанов и горнов, я предложил бы заменить их хорошенькими девушками - по одной на полк. Это было бы лучше, чем наяривать «Марсельезу». Представляете себе, черт возьми, как воодушевлялись бы ребята, видя рядом с полковником такую живую мадонну! Что там ни говори, мы, французы, любим женщин!  А вот ещё одна история.                                                

На сцене Габриэль и Шарль.

Шарль. Габриэль!
Габриэль. Ах, оставьте меня в покое, прошу вас! Неужели я даже не имею права побыть одна?
- Вы никогда не были так хороши, как сегодня.
- Напрасно вы это замечаете; клянусь вам, я никогда больше не буду вашей.
- Что это значит?
- Ах, что это значит? Что это значит? Вы все тот же! Вы хотите, чтобы я сказала?
- Да, говорите.
- О, вы услышите неприятные вещи. Но знайте, что я готова на все, что я пойду на все, что я не боюсь ничего, а вас теперь — меньше, чем кого бы то ни было.
- Это не неприятные вещи, это хуже. Вы обвиняете меня в том, что я представляю для вас угрозу!
- Вы подвергаете меня пытки материнством уже одиннадцать лет! Вы – угроза моей молодости, моей привлекательности, моего здоровья. Я хочу, наконец, жить как светская женщина; я на это имею право. Вот уже три месяца, как я родила последнего ребенка, и так как я все еще очень красива и, несмотря на все ваши усилия, почти не дурнею, — вы только что признали это, увидев меня на крыльце, — то вы находите, что мне снова пора забеременеть.
- Я люблю свою семью, люблю детей! Это предосудительно?
- Это гнусное лицемерие, вам на меня и на семью плевать. Вы просто примитивный ревнивец, а ваша ревность отвратительна. Чтобы я постоянно была уродлива, вы хотите, чтобы я постоянно была беременна. В этом, правда, и это ужасно!
- Ваши фантазии заходят слишком далеко! Может быть, вы не понимаете, но они граничат с оскорблением!
- О! Какое благородное возмущение! На самом деле вы строите из себя слепца, который не видит, что мучает меня ревностью низкой, постыдной и оскорбительной для меня. Но вы всё видите и прекрасно знаете, на какое существование вы обрекали меня целых одиннадцать лет — на существование заводской кобылы, запертой в конюшне!
- По-моему вы забываетесь! Не соизволите ли держать себя в руках?
- Я ничего не боюсь, можете делать все, что хотите, но я выскажу вам сейчас всё, что захочу. В сущности, вы купили меня; и когда я оказалась в вашей власти, вы тотчас стали ревновать, как никогда не ревновал ни один человек! Если вам угодно, убейте меня, но один из наших детей — не от вас. Клянусь вам в этом перед богом: он слышит меня здесь. Это единственное, чем я могла отомстить вам за вашу подлую мужскую тиранию.
Автор. Дюруа слушал  рассказ с необыкновенным вниманием, и когда рассказчик, отхлебнув из бокала вина, снова продолжил рассказ, он понял, что действие рассказа продолжается, когда прошло уже несколько лет.
- Скажите мне, который ребёнок не от меня?
- Никогда.
- Подумайте, ведь я не могу видеть детей, не могу быть с ними, чтобы сердце мое не сжималось сомнением. Скажите мне, который?  Клянусь вам, я прощу, я буду обращаться с ним так же, как с другими.
- Я не имею права.
- Но я же сойду с ума.  Невыносимо чувствовать и знать, что среди моих детей есть один,   который мешает мне любить всех остальных?— Я не убил вас потому, что тогда у меня не осталось бы средства, когда бы то ни было узнать, который же из наших… ваших детей — не мой.
- Я правильно поняла, что, если бы у вас были другие средства узнать правду, вы бы меня убили?
- Да не придирайтесь же к словам! Поймите, моя жизнь стала мукой для меня. Я никого из детей не могу посадить к себе на колени, чтобы тут же не подумать: «Не этот ли?» Шесть лет я был с вами корректен, даже мягок и любезен. Скажите мне правду, и, клянусь вам, я ничего плохого не сделаю. Прошу вас, умоляю вас…
- Я может быть виновнее, чем вы думаете. Но я не могла продолжать эту отвратительную жизнь, я не хотела быть постоянно беременной. Другого средства у меня не было. Я солгала перед богом, я солгала, подняв руку над головами детей, — я вам не изменяла никогда.
- Немыслимо, немыслимо! Как же вы могли так долго мучить меня? Это правда, то, что вы сейчас сказали?
- Правда.
- Ах, теперь у меня начнутся сомнения, и не будет им конца! Когда вы солгали: тогда или теперь? Как я могу верить вам? Как после этого верить женщине? Как мне узнать правду? Шесть лет вы заставляли меня верить в подобный обман! Нет, вы лжете именно сегодня, не знаю только зачем. Может быть, из жалости ко мне?
- Боже, как это всё-таки низко и отвратительно. Даже сейчас, когда я сказала вам правду, вы заботитесь исключительно о себе, только о себе!
- А как же! Я же должен знать всё. Вот сейчас я смотрю вам прямо в глаза. Одно слово, одно только слово, Габриэль! Скажите мне правду.
- Я вам только что сказала ее. Я не изменяла вам никогда.
- Моя жизнь возвращается ко мне! Мне мучительно трудно поверить, но я вам верю. Благодарю вас, Габриэль.
                               
Автор. Да, бывают такие женщины, расцветающие только для наших грез, не в этом ли наше счастье?! Впрочем, пора обратить внимание на нашего героя. Он увидел жену своего друга, госпожу Форестье.

На сцене госпожа Форестье и Жорж Дюруа.               
Жорж Дюруа. Сударыня, я…                               
Госпожа Форестье. Я знаю, сударь. Мой муж рассказал мне о вашей вчерашней встрече, и я очень рада, что ему пришла счастливая мысль пригласить вас пообедать сегодня с нами. Вы давно в Париже?
- Всего несколько месяцев, сударыня.  Я служу на железной дороге, но Форестье меня обнадежил: говорит, что с его помощью мне удастся стать журналистом.
- Я знаю.
- У вас красивые серьги, сударыня, я таких никогда не видел!
- Это мне самой пришло в голову – подвесить бриллианты вот так, просто на золотой нитке. Можно подумать, что это росинки, правда?
- Прелестные серьги, а ваше ушко способно только украсить их.
-А, вы намерены, видимо, попытаться украсить своим талантом журналистику?
- Какой там талант! Напротив, я хочу попросить вас помочь мне в написании статьи. Знания об Алжире у меня есть, а вот связать их воедино я никак не могу. Ваш муж посоветовал мне обратиться к вам за помощью.
-  Как это мило с его стороны…
- Да, сударыня. Он сказал, что вы еще лучше сумеете выручить меня из беды.… А я не хотел, не решался. Вы меня понимаете?
- Такое сотрудничество обещает быть очень приятным. Я в восторге от вашей идеи.  Итак, о чём же вы намерены рассказать?
- Этого-то я и не знаю, потому-то я и пришел к вам.
- Ну, хорошо, я вам помогу.
- О! Вы обворожительны. Подле вас я испытываю чувственное наслаждение, ко мне приходит состояние полного блаженства. Мне кажется, что всё окружающее составляет часть вас самой, всё, даже закрытые книгами стены. В убранстве комнаты есть что-то неповторимое, приятное, милое, очаровательное, именно то, чем веет от вас. Скажите, вы смогли бы полюбить меня?
- О, да вы скорый молодой человек. Вас нисколько не смущает, что я жена вашего друга!
- Что значит смущение, когда внутри меня - жар, испепеляющий сердце! Я хотел бы надеяться, что моё признание не оскорбит вас. Я просто раздавлен вашим очарованием!
- Дорогой друг, влюбленный мужчина перестает для меня существовать. С теми, кто любит меня как женщину или притворяется влюбленным, я порываю всякие отношения, во-первых, потому, что они мне надоедают, а во-вторых, потому, что я их боюсь, как бешеных собак, которые всегда могут наброситься. Запомните это.
- Простите, но мои чувства не укладываются в рамки логики…
- Я отлично знаю, что для вас любовь - это нечто вроде голода, а для меня это... это нечто вроде духовной связи, в которую не верят мужчины. Вы довольствуетесь формами ее проявления, как, впрочем, и нашими женскими формами, а мне важен дух.
- Но ведь мне тоже, поверьте, важна…
- Я знаю, что важно вам! Ну... смотрите мне прямо в глаза! Я никогда, - слышите? - никогда не буду вашей любовницей. Упорствовать бесполезно и даже вредно для вас. Но. мы можем остаться друзьями, добрыми друзьями, но только настоящими, без всякой задней мысли (сцена затемняется).
Автор (выходит на авансцену). Забегая вперёд, скажу, что, став мужем и женой, после того, как умер её муж Шарль Форестье, они не стали друзьями.  Я не голословен, господа! Посмотрите сами, сколько яда и неприязни накопилось в их взаимоотношениях:

На сцене появляются Жорж Дюруа и госпожа Форестье.

Жорж Дюруа. Ты когда-нибудь ездила в эти места вечером с Шарлем?
Госпожа Форестье. Ездила, и даже часто
- Послушай,
- Что, дорогой?
- Ты наставляла бедняге Шарлю рога?
- Опять ты за свое, это же глупо, наконец.
- Да ну же, крошка, будь откровенна, признайся! Ты наставляла ему рога, да? Признайся, что наставляла! Черт возьми, если у кого и была подходящая голова, так это у него! Мне было бы очень приятно узнать, что Форестье носил рога. Как они, наверно, шли к его глупой роже, а?
- Ну, откуда у тебя столько цинизма? Шарль умер, а ты всё не успокоишься!
- Ну, скажи! Что тебе стоит! Напротив, будет очень забавно, если ты скажешь мне, не кому-нибудь, а именно мне, что ты изменяла ему. Я горю желанием узнать, что Шарль, постылый Шарль, ненавистный, презренный мертвец, носил это смешное и позорное украшение. Ведь он это заслужил. Если б ты не украсила его рогами, это была бы с твоей стороны огромная ошибка. Да ну же, сознайся!
- Мне очень его жаль, ведь он считал тебя своим другом!
- Я не люблю рогатых друзей, даже в дохлом виде!
- А ведь ты сейчас интересуешься не Шарлем.  Он – это ширма. По твоей логике, если он имел рога, значит, я спала с кем-то другим. Вот, что тебя бесит! Вот, что доводит тебя до исступления!
- Да, да, да! Я готов избить тебя, готов сдавить тебе горло, чтобы тебе было так же душно, как и мне сейчас! Но ты не должна считать меня монстром! Моя ревность испепеляет меня!
- И что же, ты считаешь, что это причина оскорблять меня и угрожать мне?
- А тебе что, трудно сказать: «Нет, дорогой, если б я изменила Шарлю, то только с тобой?» Вижу, трудно.
- Не знаю, трудно или нет, но не тебе подсказывать, что мне надо говорить!
- Все женщины — потаскушки, надо пользоваться их услугами, но нельзя тратить на них душевные силы.
- Эти силы ты тратить не можешь, потому что у тебя нет души. И, вообще, ты глуп!
- Нет, я умён.  Каждый - за себя. Победа достается смелым. Эгоизм - это все. Но эгоизм, алчущий богатства и славы, выше эгоизма, алчущего любви и женских ласк.
Кем бы я ни был в твоих глазах, но я знаю, что женщины не стоят того, чтобы из-за них портить себе кровь. А ещё я знаю, что твой бывший муж – дурак! (Сцена затемняется).
     Автор (на авансцене). Вот так-то, господа. Только всё это будет потом, а сейчас мы остановились на том, что госпожа Форестье предложила Дюруа  дружбу, отказав в любви.
Дюруа не добился прекрасного тела госпожи Форестье, но существовало ещё тело госпожи Вальтер. 

На сцене Жорж Дюруа с госпожой Вальтер. Дюруа пытается обнять её.

Госпожа Вальтер. Довольно, оставьте это…
Жорж Дюруа. Я вас люблю, люблю безумно, люблю давно. Не отвечайте мне. Что же делать, если я теряю рассудок! Я люблю вас.… Если бы вы знали, как я вас люблю!
Позвольте мне повторять это каждый день.… Да, позвольте мне проводить у ваших ног хотя бы пять минут и, впиваясь глазами в ваше чудное лицо, произносить эти три слова.
- Нет, я не могу, я не хочу, что станут говорить обо мне, что подумает прислуга, мои дочери! Нет, нет, это невозможно…
- Я не могу без вас жить. В вашем доме или где-нибудь еще, но я должен видеть вас каждый день, хотя бы одну минуту; должен прикасаться к вашей руке, чувствовать на себе дуновение ветра, который вы поднимаете своим платьем, любоваться очертаниями вашего тела, глядеть в ваши большие дивные глаза, от которых я без ума.
- Нет- нет… нельзя.… Замолчите!
- Послушайте, это необходимо… Я буду стоять у дверей вашего дома, как нищий, и если вы ко мне не выйдете, я просто умру! А сейчас у меня кончаются силы, я изнываю от желаний обладать вами…
- Потом, пожалуйста, потом!
- Почему потом, когда мы всё равно кончим этим? Как же я люблю вас! Вы прекрасны, милы и молоды. Вы – воплощённое изящество и свежесть!
- Когда же вы успели полюбить меня? Я не верю, не верю вам, но почему - то слышать это мне необыкновенно приятно. Я просто не узнаю саму себя!
- Никогда раньше я так остро не чувствовал, какое красивое, грациозное, утончённое, прелестное создание женщина! Я никогда раньше не понимал, сколько пленительной красоты в очертании щёк, в изгибе губ, в закруглённой линии маленького ушка и в притягательности нежной женской груди!

Дюруа берёт её на руки и несёт за ширму.

Госпожа Вальтер. Боже, боже! Ты мой, мой; к чёрту детей,  к чёрту всё! О, ты не понимаешь, не понимаешь! Я на небесах, небесах, небесах!
     Автор. На небесах госпожа Вальтер оставалась недолго, она быстро с них спустилась,
поскольку Дюруа к ней охладел.

На сцене те же персонажи. Дюруа сидит, раскинувшись в кресле.

- А-а, ты получил мою телеграмму? Какое счастье!
- Ну да, мне ее принесли в редакцию, как раз когда я собирался идти в парламент. Что тебе еще от меня нужно?
- Как ты жесток со мной! Ты так грубо со мной разговариваешь, что я тебе сделала? Ты не можешь себе представить, как ты меня огорчаешь!
- Опять сначала? Ну, что ты стоишь, с видом побитой собаки?
- Вот как ты со мной обращаешься. Тогда незачем было, и обольщать меня, надо было оставить меня такой, какою я была до этого — счастливой и чистой. Помнишь, что ты говорил мне в церкви и как ты силой заставил меня войти в этот дом? А теперь ты как со мной разговариваешь! И как встречаешь! Боже мой, боже мой, что ты со мной делаешь!
- Довольно! К черту! Ты не можешь пробыть со мной ни одной минуты, чтобы не завести этой песни. Право, можно подумать, что я тебя взял, когда тебе было двенадцать лет, и что ты была невинна, как ангел. Нет, дорогая моя, давай восстановим истину: я малолетних не совращал. Ты отдалась мне в сознательном возрасте. Я очень тебе благодарен, крайне признателен, но до конца дней быть привязанным к твоей юбке - на это я не согласен. У тебя есть муж, а у меня жена. Мы не свободны - ни ты, ни я. Мы позволили себе эту прихоть, никто про это не узнал - и дело с концом.
- О, как ты груб! Как ты циничен и мерзок! Да, я не была молодой девушкой, но я никогда никого не любила, никогда не изменяла…
- Знаю, ты мне двадцать раз об этом говорила. Но у тебя двое детей, стало быть, не я лишил тебя невинности.
- Жорж, это низко! (плачет)
- А-а, ты плачешь? В таком случае, до свиданья. Значит, только ради этого представления ты и явилась сюда?
- Нет, я пришла… сообщить тебе новость… политическую новость… я хотела, чтобы ты заработал пятьдесят тысяч франков… даже больше… при желании.
- Гм! Это меняет дело. Каким образом? Что ты имеешь в виду?
- Вчера вечером я нечаянно подслушала разговор моего мужа с Ларошем. Впрочем, от меня они не очень таились. А вот тебя Вальтер советовал министру не посвящать в их тайну, потому что ты можешь разоблачить их.
- Ну, так в чем же дело?
- Они собираются захватить Марокко!
- Чушь! Я завтракал сегодня у Лароша, и он мне почти продиктовал план действий нового кабинета.
- Нет, мой дорогой, они тебя надули. Они боятся, как бы кто-нибудь не узнал про их махинации.
- Сядь!
-  Я постоянно думаю о тебе, и потому, о чем бы теперь ни шептались вокруг меня, я непременно прислушиваюсь (целует её, уходит).
     Автор. Дюруа изнывал от тоски с госпожой Вальтер, но,  почуяв выгоду от её действий, не гнушался дарить ей свои поцелуи. От тех женщин, которые, по его мнению, выгоду принести не могли,  он старался отстраняться. Правда некоторые дамы сами отстраняться от Жоржа Дюруа не хотели. Однажды,огда в отвратительном настроении Дюруа пришёл домой, к нему вскоре нагрянула, недавно соблазнённая им Клотильда.
Клотильда. Не хочешь ли пройтись, с тем, чтобы к одиннадцати вернуться домой? Погода дивная.
Жорж Дюруа. Зачем? Ведь и здесь хорошо.
- Если б ты видел, какая луна! Гулять в такой вечер одно наслаждение.
- Очень может быть, но я совсем не расположен гулять.
- Что с тобой? Что значит этот тон? Мне хочется пройтись, - не понимаю, чего ты злишься. Я не привыкла, чтоб со мной говорили таким тоном, Я пойду одна. Прощай!
- Прости, дорогая, прости, сегодня я такой нервный, такой раздражительный. Ты знаешь, у меня столько всяких огорчений, неприятностей по службе...
- Это меня не касается. Я вовсе не желаю, чтобы вы срывали на мне злобу.
- Послушай, крошка, я не хотел тебя обидеть. Я сказал не подумав. Ты простила меня? Скажи, что простила.
- Хорошо, но больше чтоб этого не было. А теперь пойдем гулять.
- Останемся, прошу тебя. Умоляю. Уступи мне на этот раз. Мне так хочется провести этот вечер с тобой вдвоем, здесь, у камина. Скажи "да", умоляю тебя, скажи "да".
- Нет. Я хочу гулять, я не намерена потворствовать твоим капризам.
- Я тебя умоляю, у меня есть причина, очень серьезная причина...
- Нет, не хочешь, - дело твое, я пойду одна. Прощай.
- Послушай, Кло, моя маленькая Кло, послушай, уступи мне. У меня есть причина.
- Ты лжешь... Какая причина?  Я вижу, что ты лжешь... Мерзавец! (плачет).
- У меня нет ни единого су... Вот!
- Что такое?
- У меня нет ни единого су. Понимаешь? Ни франка, ни полфранка, мне нечем было бы заплатить за рюмку ликера, если б мы зашли, в кафе. Ты заставляешь меня сознаваться в таких позорных вещах. Не могу же я пойти с тобой, сесть за столик, спросить чего-нибудь, а потом как ни в чем не бывало объявить тебе, что у меня нет денег...
- Так, значит... это правда?
- Ну что, теперь ты довольна?
- О, мой бедный мальчик!.. Мой бедный мальчик... Если б я знала! Как же это с тобой случилось?
- Придется голодать, по крайней мере, полгода, ибо все мои ресурсы истощились.  Ну, ничего, в жизни всякое бывает. В конце концов, из-за денег не стоит расстраиваться.
- Хочешь, я дам тебе взаймы? - шепнула она ему на ухо.
- Ты очень добра, моя крошка, но не будем больше об этом говорить, прошу тебя. Это меня оскорбляет.
- Ты не можешь себе представить, как я тебя люблю!

Клотильда бросается ему на шею, жарко целует. Дюруа, раздевая, уводит её за ширму. Когда они оттуда выходят, Клотильда, разговаривая, весело смеётся:

Клотильда. Для человека в твоем положении нет ничего приятнее, как обнаружить у себя в кармане деньги, какую-нибудь монету, которая провалилась за подкладку. Правда?
Жорж Дюруа. Я думаю!
- Хочешь, встретимся послезавтра?
- Ну да, конечно.
- В тот же час?
- В тот же час.
- До свиданья, мой дорогой. Я фантазёрка, мне кажется, что у тебя очень дырявая подкладка, но это не мешает ей сохранять в своих просторах жалкие двадцать франков (смотрит внимательно на пуговицы его пиджака). Смотри!  На тебе волос женщины! Да, да, это женский волос!
- Наверно, горничной.
- А-а! Ты спал с женщиной, и она обмотала свои волосы вокруг твоих пуговиц!
- Да нет же. Ты с ума сошла! Послушай, Кло, моя маленькая Кло, позволь мне объяснить тебе! Я не виноват...
- Ах, негодяй, негодяй! Какая низость! Могла ли я думать, какой позор! Боже, какой позор!  Ты платил ей моими деньгами, да? Получается, что я давала тебе денег... для этой девки! Ах, негодяй! Ах, свинья! Ты платил ей моими деньгами! Я ведь и сейчас положила тебе за подкладку 20 франков, а ты… Свинья, свинья! Изменник! Я тебе запрещаю приближаться ко мне (рассматривает волос)! А! А! Да это старуха! Вот седой волос!
А-а, так ты перешел на старух! Они тебе платят? Скажи, они тебе платят? А-а, так ты путаешься со старухами! Значит, я тебе больше не нужна?
- Да нет же, не говори глупостей! Я сам не могу понять. Послушай, останься, ну, останься же!..
- Милуйся со своей старухой,  милуй её замечательное дряблое тело! Закажи себе кольцо из её волос, из её седых волос, у тебя их достаточно (даёт ему пощёчину). Я сейчас уйду, вызову извозчика и попрошу увезти меня от одного замечательного прохвоста, удивительной свиньи на улицу Бурсо. Прощай! (Уходит).
     Автор. Прошло много времени. Дюруа успел жениться на вдове своего друга Форестье, успел развестись с ней, а затем его объектом стала молоденькая дочь его любовницы госпожи Вальтер.  Не молоденькое личико Сюзанны пленило его. Его пленило её богатство. Ну, а женщины продолжали его любить, даже такие обиженные им, как Клотильда.

На сцене Жорж Дюруа и Клотильда.

Клотильда. Итак, ты женишься на Сюзанне Вальтер?
Жорж Дюруа. Да!
- Какой же ты подлец!
- В чем дело? Жена меня обманывала, я застал ее с поличным, добился развода и теперь женюсь на другой. Что тут особенного?
- Какой ты ловкий и опасный негодяй! - с дрожью в голосе прошептала она.
- Черт возьми! Олухи и простофили всегда остаются с носом.
- Как же это я не раскусила тебя с самого начала? Да нет, я никогда не думала, что ты такая сволочь.
- Прошу тебя быть осторожнее в выражениях.
- Что? Ты хочешь, чтобы я разговаривала с тобой в белых перчатках? Все время ты поступаешь со мной по-свински, а я не смей слова сказать? Ты всех обманываешь, всех эксплуатируешь, всюду срываешь цветы наслаждения и солидные куши и после этого хочешь, чтоб я обращалась с тобой, как с порядочным человеком!?
- Замолчи, а то я тебя выгоню вон!
- Выгонишь вон, выгонишь вон! Ты меня выгонишь вон… ты, ты?  Выгнать меня вон! А ты забыл, что я с самого первого дня плачу за эту квартиру? Ах да, время от времени платил за нее ты! Но кто ее снял? Я! Кто ее сохранил? Я! И ты хочешь меня выгнать? Молчи, бессовестный! Думаешь, я не знаю, что ты украл у Мадлены Форестье половину наследства? Думаешь, я не знаю, что ты спал с дочерью твоей любовницы госпожи Вальтер Сюзанной, чтобы заставить ее выйти за тебя замуж?!
- Не смей говорить о ней! Я тебе запрещаю!
- Ты спал с ней, я знаю!
- Молчи,… молчи… лучше молчи! Не клевещи на неё!
- Ты с ней спал!  Ты с ней спал!

Дюруа бросается на нее и, подмяв под себя, избивает её так, точно это был мужчина. Она не сопротивляется, только громко рыдает.

- Долго ты еще будешь реветь?

Она не отвечает Он стоит посреди комнаты и слегка растерянно и сконфуженно смотрит на распростертое перед ним тело. Наконец, поборов смущение, хватает с камина свою шляпу:

Жорж Дюруа. Прощай! Когда будешь уходить, отдай ключ швейцару. Я не намерен ждать, пока ты соблаговолишь подняться.
     Автор. Господа!  Помните, я вас просил самим определять вину или добродетель обоих полов в житейском море любви? Так вот вам мои примеры. Определяйте!
Что нужно мужчине, денег? Зачем? Чтобы покупать женщин? Велика радость! Чтобы объедаться, жиреть и ночи напролет кричать от подагрической боли? Еще чего? Славы?
На что она, если для вас уже не существует любовь? Можно ли без любви с помощью женщин завоевать своё место под солнцем и стать богатым? Можно, только при этом из души человека уйдёт нечто драгоценное, что уже не вернёшь ни за какие деньги. Дюруа получил и молодую жену, и кучу любовниц, и деньги. Он достиг всего, но с ним случилось самое страшное: ему никогда уже не будет ни жарко, ни холодно. Ему никогда уже так сильно, как прежде, не захочется выпить холодного терпкого пива.

                КОНЕЦ