Сотники

Сотники. Небольшое село под Корсунем. Здесь я родился. Родился прямо в поле. Мама, уполномоченная райкома партии по севу (было такое раньше) приехала проверять ход посевной в колхоз «Заря». Мне, наверное, тоже захотелось удостовериться, умеют ли колхозники высевать семена, поэтому я и покинул свою райскую обитель.

В те времена колхозы имели странное хозяйство: работали «за палочки», субсидии от государства стремились к нулю. Поэтому декретные отпуска роженицам не предоставлялись, за исключением трех послеродовых дней. Мама колхозницей не была, но сознание имела настолько высокое, что   и три дня посчитала лишними, и уже на второй день поехала проверять, как высеивают зерно в землю в другом колхозе. Вместе с маминой грудью отправился и я.

Так я оказался в райкоме комсомола, что называется «за харчи», молоко, то есть. Видимо, поэтому родина, мое государство так и осталось для меня самым важным.

Мой папа работал в колхозе «Заря», сюда перебралась и его мама, чтобы быть ближе к внуку. Моя бабушка была удивительным человеком. Потомок дворянского рода Лопухиных, выпускница Института благородных девиц – Смольного института. На жизнь она зарабатывала уроками музыки и французского языка.

Меня она полюбила безумно, я оказался похожим на нее и ее родственников. Но мороки я ей доставлял безмерно.

Отработав в райкоме комсомола «за молоко», я стал почти полностью достоянием бабушки. Почти – это потому что я рос уличным ребенком. И когда в 5 лет меня пытались устроить в детский сад, я не выдержал «несвободы» и дня.

В 7 лет я отправился учиться в Сотницкую школу. Учение мне давалось легко. Бабушка дополнительно обучала меня польскому языку, поскольку мой дед – польский шляхтич, и музыке. Но легкая обучаемость не всегда ценится, особенно детьми. Уличная жизнь продолжала увлекать меня по-прежнему.

В лесу между Корсунем и Сотниками есть поляна, так называемая цыганская. В теплое время года ее обживали цыгане. Чистый родник, который находится неподалеку и протекающая тоже невдалеке речка Рось, обеспечивали цыганам гигиену и в целом комфортную жизнь. Вода в роднике такая холодная, то сводит зубы, а зимой она не замерзает.

Утром цыгане расходятся по двое - трое по близлежащим селам, гадают и приворовывают, конечно. А вечером сходятся на поляне, готовят ужин. Садятся сначала мужчины, потом женщины. А потом дети. Мы, сотницкие мальчишки любили туда похаживать. Нас всегда кормили, привечали.

Потом начиналось самое интересное. Цыганки одевали свои лучшие одежды, пели и плясали до утра. Я задерживался здесь надолго, даже весной и осенью в учебное время года. Иногда и ночевал, в теплые летние ночи. Зато я выучил цыганский язык, который пригодился мне во взрослые годы. Я и сейчас легко разговариваю с цыганами на их языке.

Дорога в школу вела по неровной местности, вот мы и спускали старый скат от машины с горки. Правда, летел он чуть ли не в дом одной престарелой бабушки. Но все как-то обходилось. До поры, до времени.

Однажды подвыпивший дядя Петя, увидев наши забавы, загорелся и решил показать, как по-настоящему надо раскатывать. И раскатил! Чуть не убил председателя сельсовета и начальника милиции, которые по закону подлости оказались не в нужном месте в не нужное время.

Бедный дядя Петя протрезвел, бросился в свой дом и забрался под одеяло во всей одежде, в которой был на улице. Но слава нашла героя, и дядя Петя загремел на 10 суток. Тогда с этим было строго.

Бывало доставалось и нам. Как-то увидели арбу с сеном и решили прокатиться с горы, пока взрослых поблизости нет. Мне было велено подтолкнуть арбу и сесть на ходу. Столкнуть мне удалось, а вот сесть на ходу не успел. Иду пешком, на всех обиженный.

И вдруг вижу: люди бегут к арбе со всех сторон с криками. Оказалось, арба без дна, снопы держались только на бревне. Ребята проваливались постепенно вместе со снопами. Больше всех не повезло моему другу Коле. Штырь арбы задел шею и попу. Коля весь в крови. Вдобавок сломал ногу.

Я приготовился нести ответственность за содеянное, и спрятался от всех в сарае. Слышал, как меня искала бабушка, но не откликался, затаился как мышь.

Вечером пришел отец, нашел меня и сказал: «Ребята говорят, что ты не виноват, что они сами уселись, а тебя попросили растолкать арбу». Но на этом мои переживания не кончились. Утром пришла мать Коли. «Плохой ты, друг, Вова, - сказала она, - Коля сидит загипсованный, больной, а ты его даже не навестил».

Это было уже настоящее прощение. Позавтракав, я забежал в чужой огород, натырил огурцов и помчался к другу. Весь загипсованный месяц я был с ним постоянно.

А потом мы переехали в Корсунь – Шевченковский, и я стал учиться в школе-интернате вместе со своими сверстниками из Сотников. Только они жили при школе и домой уходили на выходные, а я бежал после занятий к бабушке.