К. Р. Битва статуй. Курдюк Людмилы Кукоцкой

По пути в Лонжюмо дизель «Никифора Бродского» «забарохлил». Пришлось совершить вынужденную посадку на триумфальную арку.  И здесь собралась  толпа, машины встали в гигантскую пробку,  сквозь которую с сиренами пытались прорваться автомобили полицейских. 
Откуда-то со стороны Монмартра в небе появились полицейские вертолеты, но застать баржу на арке не успели . Магистр с Минипигсом и браконьером-НКВДешником Никитой успели сменить сальники.
Баржа взлетела  и, фантастически стремительно набрав скорость, унеслась по воздуху за пределы Парижа, превратившись через несколько секунд в маленькую черную точку в небе.
Высадившиеся с вертолета на верх арки полицейские, агенты спецслужб и чиновники парижской мэрии нашли выброшенный Никитой пришедший в негодность сальник, окурок папиросы "Казбек" и несколько тряпок промасленной ветоши, которые со словами : «О небо Бельмондо!»,  магистр кинул за борт.

 
Группа стратегов, (согласно легенде -  коммивояжеров), прибыла в Париж,  получив от  магистра дубль -2 пакет блестяще переданных  телепатем, в которых сообщалось  обо всем  случившемся в «Крупорушке». 
Еще в пути, в вагоне экспресса стратеги провели  военный совет, где разработали план чрезвычайных мер, по выяснению судеб, а если возможно, то и спасению прокурора Дрейслера и оперуполномоченного Толика,   уничтожению канибалического полипа «Крупорушка», дальнейшему полному и подробному уяснению природы, характера, прочих особенностей, а так же целей противника, спровоцировавшего войну статуй.
Минуя Париж группа, разбившись по двое, на такси двинулась в Лонжюмо. Ленин с личным охранником Титом  направился туда со смещением во времени на извозчике.
Владимир Ильич используя старые коментерновские связи,  нашел надежных французских товарищей, слесарей-водопроводчиков, вызвавшихся быть проводниками, - Шарль Фурье, из середины двадцатых годов двадцатого века, и Ежи Полонского из конца девяностых того же столетия.  Первым объектом для разведки, а при благоприятном развитии событий и для атаки была выбрана «Крупорушка».
Магистр Мишаня и Магистр Мишаня  дубль 2,   при встречи со вспышкой и громким электрическим разрядом соединились в один индивид. Дмитрий Григорьевич в тайне опасался аннигиляции, что магистры испепелят друга, но этого, Слава Богу, не произошло.
В экспедицию, в «Крупорушку», через подземные коммуникации  отправились бойцы НКВД, Дмитрий Григорьевич и Минипигс при поддержке газовых союзников.   Тит и магистр  патрулировали  на улице, готовые в любую минуту ворваться в театр. Ильич и Николай оставались в резерве в отеле и играли в шахматы. О ходе операции они узнавали в режиме настоящего времени, благодаря  висевшему на беленой стене гостиничного номера  жидкокристаллическому экрану.
Все шло, как было задумано, и канализационный тоннель, и фасад театра, отремонтированный, со вставленными новыми стеклами в Ле колбюзьевское окно, светилось огнями реклам. Однако представления были отменены в связи с перестрелкой,  пропажей финансистов, и непонятной летающей баржей. В театре шли обыски, вход в здание был закрыт, а зал кафе опечатан. 
Впрочем, полип успел подобрать свои пораженные органы; То есть куда-то спрятать и рассосать тела официанток, боевиков, финансистов, Дрейслера, Толяна и Донательскаого.   
Дмитрий Григорьевич и Минипигс вместе с  водопроводчиками и стрелками прошли канализационным тоннелем и пробрались в подвал «Крупорушки».
 Великий магистр Мишка и Тит с дипломатообразным чемоданчиком, куда он уложил свой калаш,  долго сидели в автомобиле, потом вышли на тротуар, и о чем-то оживленно разговарили. Тит, до того репетировавший с магистром жестикуляцию спорящего человека, стоя перед магистром, размахивал своими ручищами.
Магистр утвердительно кивал, со значением поднимал вверх указательный перст. В другой руке он держал кожаный саквояж с бортовым компьютером, с помощью которого осуществлялась видиовязь и общее управление операцией.
И все шло, как было задумано. Но откуда-то сбоку незаметно появился какой-то  мсье в плаще, со свежим номером «Фигаро», стал боком к беседовавшим метрах в десяти, и с величайшим интересом погрузился в чтение.
Дальше, метрах в пятнадцати с другой стороны,  притормозил черный легковой автомобиль, в салоне машине виднелись какие-то личности  и, видимо, как и мсье с газетой, вели наблюдение.
И наконец, на асфальте тротуара  вдруг зашевелилась крышка  канализационного люка, приподнялась, сдвинулась в сторону. И из круглой дыры люка по пояс высунулся усатый человек в кепке с огромным револьвером.  В ту же секунду,  хлопнув дверцами из черной машины стремительно  выскочили двое в кожаных куртках, а наблюдатель с Фигаро свернул газету в трубочку и достал из внутреннего кармана плаща пистолет глок…
- Господа! – хрипло крикнул усатый, направив револьвер на магистра и Тита, – Не угодно ли вам будет расстаться со своими чемоданчиками и саквояжами? 
Николай и Владимир Ильич переглянулись. На столе, подле шахматной доски, стояла   миниатюра  работы Феберже «Гвоздики на булыжнике», цветы  из красного граната на густо-зеленых малахитовых  стеблях, на стилизованном под булыжник  каком-то сиренево-сером камне. В случае опасности  гвоздики должны были включиться,  загореться.  Но сигнал не срабатывал, - цветы не светились.
На экране пошли помехи, звук перешел в шипенье. Изображение исчезло,  через несколько секунд экран совсем погас.
- Что произошло?  - Владимир Ильич вскочил из-за стола и принялся нажимать кнопки  с боку на экране.
- На наших друзей напали, и связь прервана. И видимо, настолько стремительно, что они не успели воспользоваться тревожной сигнализацией.
- Но мы-то товарищей  в беде не бросим? 
- Конечно, надо выдвигаться к «Крупорушке». – Николай, надеявшийся после партии в шахматы всласть поспорить с Ильичом, тоже вскочил из-за стола, проверил свой «Смит Вессон».   Ильич тоже схватился за браунинг. Но  когда они уже собрались, оделись, и Ильич набросил кепку на свою блестящую лысину, от  экрана вновь донеслось  щелканье, хрип, храп и жужжанье. Экран снова зажегся, и оттуда прямо на Ильича и Николая взглянул Дмитрий Григорьевича
- Владимир Ильич! Николай! Отбой. Подождите, не уходите. Мы сейчас возвратимся.
- Дмитрий Григорьевич?  Что случилось? Вы знаете, что только что магистра и Тита, моего охранника, атаковали?
- Да знаю, они уже в безопасности. 
- Вот, только что!
- Да, да. Только что… Это наложение игр. Одна игра на другую наехала. На нашу, как ее?...  Миша, как наша игра называется? Мы в какой игре?
- А что там? - откуда-то из-за спины Дмитрия Григорьевича донесся голос  магистра.
- Вот Товарищ Ленин с Николаем к вам на выручку собрались. Как игра называется, говорю?
 -«Парижские монстры», кажется,  -  магистр тоже появился на экране, заглядывая через плечо Дмитрия Григорьевича, и ставя ему сзади в шутку рожки.
-  Коля, Ильич, все в порядке.  Это наложения игры «Коза-ностра» на эту «Монстры Парижа" в ту, где мы сейчас находимся. Вы подождите, - мы скоро  приедем. 
- А что мафиози?  Вы от них отбились?
- Они испарились. Вернее, отправились к себе в Неаполь.
- А что крупорушка?
- Она пуста.  Мы в «Крупорушке», в подвале.  В зале следы перестрелки…  Данотельского не нашли. Ладно, где-то через полчасика будем в гостинице.
Вдруг Николая охватило сомнение, страшное предположение, в которое не хотелось верить. И все же!
- Мишаня, а ты - это ты?
Владимир Ильич недоуменно, но с интересом взглянул на Николая.
- В смысле?...   Ну, да, это я. И Дмитрий Григорьевич – это тоже Дмитрий Григорьевич
- Тогда дайте тревожный сигнал.
- Правильно. Доверяй, но проверяй! – догадался Ильич.  - Совершенно верно.
- А, вот оно  что.  Да, пожалуйста! Только мы же в подвале, не знаю, сигнал дойдет или нет.
Магистр достал нечто напоминающее портмоне и ткнул туда пальцем.
Тут же все три  гвоздики Феберже вспыхнули сказочным огнем и тревожно  замигали в такт мелодии «Вихри враждебные».
- Что там? Сработало? – спросил Машаня, вылезая вперед  Дмитрия Григорьевича.  О! Григорич, гляди, - работает, - Дмитрий Григорьевич с экрана, щурясь, присматривался к миганию гвоздик на столе.  – Ладно, конец связи, ждите, скоро будем. 
Экран погас
 -Замечательно! Замечательно, что вы проявили подлинно революционную бдительность.  Чайку, что ли распорядится поставить для товарищей? Небось перенервничают там,  да и мы здесь…  Эй, человек! Гарсон!
Николай и Ильич были взволнованы, так и не сели вновь за  шахматы, но страстно поспорили о политической ситуации во Франции шестидесятых-семидесятых годов прошлого века. 
- Читал, читал я о хиппи. Это тоже протест в новых условиях, сложившихся в результате  развития средств производства , техники, технологий, форм вложения капитала… И это движение  слегка  пугнуло буржуазию, но только слегка.  Пассивный протест,  политическая обломовщина вместе с наркотиками и жуткой музыкой растворили протестное содержание этого, поначалу вроде бы революционного, импульса. 
- Не буду с вами спорить.  Меня интересует другой вопрос:   хиппи, дети цветов, пытались уйти от ненависти.
- Маниловщина! Сама природа не позволяет людей по головкам гладить, их по головкам бить  надо.
- А вы…  Вы не боялись ненавидеть, не отрицали ненависть и, ненавидя, были беспощадны к классовым врагам.
- Согласен, и что тут неясно.
- Со сменой строя, вы избавили следующие, «по вам грядущие»  поколения от ненависти, ибо  отненавидели  за всех своих  потомков.
- Ну, вы преувеличиваете. Советская страна существовала в окружении стран капитала, где правила финансово-промышленная олигархия,  то есть, ненавидеть было кого, прежде  всего за кордоном .  Да и в рубежах социалистического отечества было кого ненавидеть: кулачество, эти пиявки, эти пауки! Церковники, саботажники…  Тишь, да гладь - вещь немыслимая. То, что ошибочно было названо развитым социализмом, было лишь первой фазой эсеровской контрреволюции, о которой мы с вами уже говорили в экспрессе. 
Возможно, что в перспективе, когда все торгаши поголовно стали бы торгашами  цивилизованными и  научились бы вести дела в демонополизированной экономике,  стабильное существование и равновесие которой, гарантировал бы политический контроль и твердая власть пролетариата, тогда, может быть, можно было бы вздохнуть более-менее свободно и частично отказаться от ненависти , которая вас так беспокоить. Собственно ненависть возможна тогда, когда есть кого или что ненавидеть. Не станет буржуазии, просвещенные потомки будут в праве возненавидеть,совершенно справедливо, скажем палочку Коха, дизентерийную палочку, бледную спирохету...
Слушая Ильича, Николай облокотился о стол, подперев голову рукой и остановив взор на гранатовых цветах-гвоздиках.
- Видите ли, Владимир Ильич. Меня беспокоит не ненависть, а невозможность ее реализации.
И даже, я бы сказал, беспокоит не ненависть, как чувство вражды, а как чувство энергоемкое, как выброс психической энергии, выброс  психологически мотивированный, а не такой,  что подвигает человека решать производственную  или научную задачу.  Чувство в отношении к себе подобному, а не к механизмам или астероидам, хищным зверям, травам-сорнякам, вредоносным бактериям и вирусам.
В ту эпоху благодушия, когда был провозглашен развитой Социализм, существовал паритет в  атомном оружии, в стране частично были решены социальные проблемы. Изобилия не было, но хлеб насущный был доступен каждому, даи определенный комфорт тоже появился.  Не хватало жилья, но велось активное строительство оного.  Та, как вы справедливо заметили, сверх-монополизированная хозяйственно-экономическая система была,  в достаточной мере, социально ориентирована.
И вдруг началась война в Афганестане. Советский Союз ввел в эту страну ограниченный контингент.  Разумеется, все, включая призывников, к коим я в те поры принадлежал,  осуждали войну,  диссидентствовали…  Но при этом, не скажу что все, но многие мечтали, конечно же в тайне, в  Афганистане оказаться и повоевать. 
- Ну, это подростковое, как у Николеньки Ростова, в сущности та же маниловщина, только подросткового возраста...   Это вы мечтали?
- В тайне,  в глубине души и я, но не я один. Специально собрав, сконцентрировав  в себе,  все психологические  способности вызвать к  собственной персоне доверие  и интерес, я провел  опрос сверстников и  до армии, и в армии, в учебной части.  Подавляющее большинство ребят, иные открыто,  иные тоже скрытно, в тайне, но страстно  мечтали, что бы их отправили в Афганистан, мечтали повоевать.
- Вы попали Афганистан ? 
- Нет, слава Богу.
- Вы говорите о романтических юношеских переживаниях. А ваши психологические данные? Ну, что ж, вам удалось солидаризироваться с вашими товарищами,  вызвать у них  доверие. Ваша история вызывает у меня в память произведения  Федора Михайловича  Достиоевского, те, где он выступает как тонкий психолог,  в отличие от  того заигрывающего с боженькой  архискверного Достоевского, юродствующего  черносотенца,  каким мы его обнаруживаем в других вещах.
- Но разве вашу судьбу Владимир Ильич не определили юношеские переживания?
- Гм-гм, Ну может быть, отчасти. Нет, конечно, вы правы, но  в моем случае - стечение обстоятельств: казнь брата,  в первую голову.
- Но вы же пошли революционным путем, не ударились в либерализм, не стали конституционным демократом.
- Боже, сохрани.  Это   бы было подобно  труположеству!
- Ну вот, и я о том же.  Знаете ли , в «Записках русского офицера» , - это о Кавказской войне, - автор Федор Федорович Торнау  офицер-разведчик, выдававший себя за горца, был в результате предательства горцами захвачен в плен. В конце концов, его удалось вызволить, благодаря горцам дружественным,  и когда он, будучи  еще в плену, но уже, зная, что получит свободу, и,  ожидая освобождения, находился в доме одного старого джигита, скажем так, видного полевого командира, который  в свое время и участвовал в его захвате, старик завел с ним откровенный разговор.  Объяснил, что взял  в плен Федора Федоровича,  потому что идет война, и он будет до последнего дня вести эту войну.  И дело здесь не в джихаде, не в религиозных противоречиях и не сопротивлении   имперским  стремлениям самодержавия, как, наверно, выразились бы вы. Дело в том, что те вопросы, какие горцы решали, пользуясь  кинжалом и шашкой в бою, в Николаевской России решали пером и бумагой в суде. 
Поэтому он будет до конца воевать с Российской Империей, а его дети и внуки, и пусть им в этом поможет Аллах, может быть, научатся жить в мире с Россией, и, возможно, это принесет им пользу.
- Гм, Гм, ну и что? – сказал Ильич, и сунув большие пальцы рук под жилетку под мышками,  забарабанил остальными пальцами по груди.
- Не то ли вы говорили вы Алексею Максимовичу? Что вы  не завидуете будущим поколениям, что…
- Ах, вот вы куда гнете, батенька! – рассмеялся Ильич – Да! Повезло нам с Горьким появиться на переломе истории и участвовать в этом переломе. Хотя, оказывается, что тогда, без малого сто лет назад,  полного перелома  не произошло, я и теперь, при всей очевидности совершенных ошибок  не жалею…
-Вот-вот, и я о том же. Вам на названном историческом переломе было позволительно переламывать.  А дальше де сложатся такие обстоятельства, благодаря вашему мудрому, дальновидному и гениальному руководству, при которых   перелом в принципе будет невозможен, и отпадет необходимость  в естественном праве переламывать…
В это время экран на стене харкнул, затрещал и на нем появился  Дмитрий Григорьевич с испачканным сажей лицом.
- Вы все спорите? – спросил он.
- А что же, батенька мой,  вы прикажите делать?  Вы там боритесь, а мы тут изнывай в неведении. – ответил Ильич  – что там у вас, ребята?
- А вы новости не смотрите? Запустили мы в ту «Крупорушку» красного петуха. Но я вот, тут, вас слушал, кумекал… - Дмитрий Григорьевич слегка качнулся влево. Было видно, что он находится в движущемся автомобиле.
- И вас посетила идея? – спросил Николай – Что наши силовики?
- Кирдык силовикам, сейчас сами увидите. Идея-то посетила, но мы уже подъезжаем.  Сейчас заявимся с трофеями, - поделюсь мыслью. 
- А что есть и трофеи?
В экранное изображение снова сбоку влез  магистр Мишаня  и потряс перед зрителями каким то мешком, на котором  черной краской была проштампована какая-то надпись.
Вот трофеи! – крикнул магистр.
- А что там за штамп такой казарменный? – спросил Николай.
 -Штамп?  - переспросил Машаня, разглядывая мешок и надпись штампа, которую он до того не замечал. – Штамп…  Сейчас, Курд…
- Курдюк.  – подсказал Дмитрий Григорьевич, тоже старавшийся разобраться в трафарете.
- Курдюк Людмилы Кукоцкой.  – продекламировал магистр.