Дети. становление психики

А.Н.ПАВЛОВ

ДЕТИ. СТАНОВЛЕНИЕ ПСИХИКИ

ДЕД МОРОЗ
– Саша! Ты почувствовал, что ясельный период и детский садик для Ленки прошли как-то незаметно. Почти ничего не запомнилось. Эта ступенька её жизни не оставила в нашей памяти особого следа. Разве что история первого знакомства с Дедом Морозом – новогодним и настоящим.
    О первом мне рассказывали: воспитательница одетая Дедом Морозом зашла в зал полный малышей младшей группы. Они все затихли. Глазёнки настороже. Не могут понять, кто это такой. Напряжённая тишина. И вдруг, какой-то малыш от страха заревел во всю мочь. И зал с детьми моментально переполошился. Разнорёвное голосьё заполнило помещение. Детишки бросились бежать.
    Потом выяснилось, что некоторые от страха описались и даже больше. Воспитатели и нянечки  тоже запаниковали. Сразу и не поняли, что случилось и как действовать. Вот что значит незнание детской психики. Никто ребятне не объяснил, что будет праздник, подарки и как он проходит.
    А с настоящим Дедом Морозом ты сам нашу девочку познакомил. И тоже неудачно. Помнишь Гатчину, где мы одно время жили. Леночку привезли с юга от бабушки. Настоящего мороза она ещё не знала. А в тот день было градусов двадцать. Яркое солнце. Ветра нет. И ты с нею пошёл гулять. Мороз «ухватил» её за щёки. Она перепугалась. Стала реветь. Слёзы потекли по красным уже щекам. Стало ещё хуже. И мы бросились бежать домой.

ПУЗЫРЬКИ
Бег пузырьков загадочен как жизнь.
Вот родились они, и вот уже нет их… ПАН

    Прохладно. Кое-где ещё лежит снег. Нынче весна запоздалая. Погода не радует. Но чувствуется, что зима отступает и скоро будет по-настоящему тепло. Тротуары уже подсохли. Только местами небольшие лужицы в мелкой ряби от ветра. Дует мне навстречу порывами и довольно сильно. Приходится нагибать голову и кепку придерживать рукой. Вдруг натыкаюсь на стайку пузырьков. Летят прямо на меня. Такие праздничные. Солнца нет, но все в радуге. Большие и маленькие. Вертятся, крутятся. То вверх дёрнутся, то вниз, то в сторону. Живой поток из небольших групп. Невольно любуешься ими. Все мы до старости остаёмся детьми.  Ещё десяток шагов и вижу девчушку детсадовского возраста. Она-то и пускает пузырьки. Макает пластмассовую палочку с колечком на конце в футлярчик, заполненный мыльным раствором. Подносит колечко с мыльной плёнкой ко рту и дует. Рождаются пузырьки. Эту нехитрую операцию она повторяет снова и снова. Воздушные шарики врываются в пространство улицы, делая его праздничным. Их подхватывает ветер и уносит от неё вперёд. Она радуется, улыбается и старается играть в пузырьки быстрее и быстрее. Её мама идёт несколько поодаль и любуется своим чадом. Проходя мимо девочки, я не смог остаться равнодушным. Приостановился и сказал:
– А я сейчас поймал два твоих пузырька.
Она как-то светло посмотрела на меня. Улыбнулась. На щёчках появились симпатичные  ямочки:
– Ничего. Я ещё понаделаю.
На душе у меня стало хорошо. Я даже забыл про ветер. Вот уже несколько дней девчушка не выходит из головы. Так славно жить.
*
    Майские праздники. Тёплый день. Солнышко.  Люди высыпали на улицы. У детей в руках разноцветные шарики на ниточках. Все улыбаются. Шарики рвутся в небо. Приходиться их удерживать. От этого радости ещё больше. Иногда шарик вырывается из детских неуклюжих ручонок. Растерянность. Удивление в глазах. Слёзы. Мамы успокаивают:
– Не плач! Смотри, как здорово он улетает. Ему в небе хорошо. Там свобода и простор. Крылышек у него нет, а летит. Вверх и всё выше и выше. Стал совсем маленький. Да вот его уже и не видно.
    Некоторые малыши, глядя на то, как шарик летит, начинают свои шарики тоже отпускать. И вот в небе уже много шариков. Красные, синие, жёлтые, зелёные. Одни догоняют других. Дети прыгают и что-то радостно кричат. И те, кто вначале плакали, уже смеются. Общее ликование. Праздник удался.
    Дома включают телевизор. На экране забавные приключения Смешариков. И для детей и для взрослых. Все смотрят с удовольствием. Особенно забавны и милы – розовощёкая Нюша, задумчивый стихотворец Бараш, друзья Ёжик и Крош.
    Праздничный обед. Малыши устали от впечатлений. Их укладывают отдохнуть. Засыпают быстро. Им снятся хорошие сны. Многие во сне улыбаются. Родители счастливы. А всё шарики!
    Почему люди их так любят? Бог его знает. А надо ли в этом разбираться. Зачем? Любят, и этого довольно.

НАТУРАЛИСТ И ТЕХНАРЬ
А муравьи в траве зелёной
Успели скрыться и пропасть.
А.Барто .
А мы пришли на юбилей
Поздравить с датой инженера.
Интернет.

     Делая перерывы в работе, я люблю смотреть в окно, выходящее на большой открытый и зелёный двор. В его центре расположена детская площадка, довольно благоустроенная. Горки, качели, спортивные лестницы, песочницы. Одно время были даже колёса, по которым можно «бегать», держась за перекладину. Иногда дети крутили их руками.  К площадке  примыкает невысокая искусственная насыпь. Зимой ребятня катается с неё на санках, картонках, на ногах и просто на попах. К лету насыпь зарастает одуванчиками, травой, ромашками. При хорошей погоде площадка наполняется детьми с бабушками, молодыми мамашами. Иногда при детях появляются дедушки и отцы. Вся эта разновозрастная толпа смотрится как цветная мозаика из зелёных, желтых, красных, фиолетовых, синих, голубых и бог знает каких ещё пятен. Пятна перемещаются, звучат разными голосами, смеются, ревут, кричат. Прогулка заканчивается, и двор затихает до вечера.
     В один из дней, когда площадка ещё только начала заполняться, моё внимание привлекли две молодые мамочки, выведшие на прогулку своих малышей. Мальчишки трёх-четырёх лет были вполне самостоятельными, и молодые женщины, видимо, хорошо зная друг друга, уселись на скамеечке и о чём-то оживлённо разговаривали. Ребятишкам была предоставлена относительная свобода, и они гуляли на своё усмотрение. Правда, в самом начале, мамы их пристроили к детской горке-слонику. Однако катание не состоялось. Мальчишкам «слоник», как спортивное сооружение, оказался не интересен. Они разбрелись.
     Один пошёл к колесам, что-то там крутил, подлезал под них, крутил винтики, гаечки, с любопытством рассматривал их, хотел что-то понять в этом устройстве. Мать несколько раз пыталась его отвлечь и заинтересовать подвижными играми. Качели, спортивные лесенки, мяч. Но он упрямо вырывался от неё и тянулся снова к изучению колеса и горки-слоника. Наконец, она оставила его в покое.
     Другой малыш стал залезать на насыпь. Ему было трудно. Иногда он скользил по траве. Падал на коленки, кое-как вставал и сызнова топал вверх. На пути он останавливался, внимательно всматривался в траву, отыскивал приглянувшиеся ему камешки, веточки. Приседая на корточки, брал в руки всякую живность, суетящуюся в траве и в почве. Подносил находки к глазам, рассматривал с интересом, потом бросал в траву, снова искал, и это повторялось много раз. Мать наблюдала за ним, постоянно поворачиваясь (насыпь находилась сзади). Почему-то его путешествие по склону не вызывало у неё поддержки. Возможно, она боялась, что ребёнок потащит всю эту «грязь» в рот, или беспокоилась, не упал бы он вниз. Часто окликала его, что-то говорила укоризненно, но он не слушал. Ей приходилось вставать, бежать к нему, тащить за руку. Он упирался, и идти не хотел. Взяв его в охапку, она переносила сынишку на площадку к «механизмам». Какое-то время он стоял около них, не понимая, зачем его сюда притащили. Но, стоило матери отвлечься на разговор с подругой, он тут же поворачивался и топал снова к своему склону. Его тянула туда какая-то внутренняя сила. Всё это повторялось несколько раз, пока мать не оставила его в покое.
     Другого малыша мать не беспокоила, возможно, потому, что он изучал «механизмы» перед её глазами. Думаю, если бы она стала тащить его на травку, малыш всё равно возвращался бы на площадку к своим «железкам».
     Оба мальчонка были самодостаточны. Их не интересовали сверстники, мамы, песочек и физические упражнения на лестницах и качелях. Они даже не общались друг с другом. Они общались с миром, пока в рамках нашего двора. Они его изучали, обдумывали, размышляли.
    Время прогулки закончилось, и с некоторым трудом мамаши увели их по домам. Не знаю, что из этих мальчишек получится. Хочется верить, что переломить их никому не удастся и жизнь этих ребятишек будет наполнена внутренним смыслом, поисками и открытиями мира природы и техники.

АВТОРИТЕТ
В лесу родился Робин Гуд
Под щебет птиц лесных.
С. Маршак.

     По субботам я приезжал в пос. Ушково, где Верочка работала воспитателем на даче детского сада. В этот день стояла прекрасная тёплая погода, и она с группой гуляла на лесной полянке. Детвора толпилась около.
Она делала для них луки. Изделия были простенькими. Тоненькие палочки, согнутые  бечёвкой. Стрелки мальчишки отыскивали сами, находя лёгкие лозинки. Получив лук, каждый тут же стрелял. Стрела падала недалеко, но часто пропадала в траве или кустике. Луки ломались, и  Вера не успевала восстанавливать потери.   Тут появился я. Дети меня знали. Они кинулись ко мне. И мальчишки и девочки. Все скучали по папам. Помню, все десять пальцев рук у меня мгновенно оказались захваченные их кулачками. Я шёл, растопырив руки. Нам было хорошо. Процедуру изготовления луков пришлось взять на себя. Как и Вера, я не поспевал. Мальчишки толпились вокруг меня и просящими голосами, кто громче, кто тихо просили:
– Дядя Саша, мне, мне, вначале мне. Я давно уже сломал, а я уже и стрелку потерял, порвалась моя верёвочка!
Я пытался сформировать какую-то очередь, не обидев ни кого. Помню среди этой толпы, выделялся один мальчик. Кажется, его звали, как и меня, Саша. Он не приставал ко мне. Подходил спокойно и говорил:
– А я вот хорошую палочку нашёл. У меня и верёвочка есть. А вот и стрелки. Потом мне сделаете лук, ладно?
Как-то получилось, что он остался один. Конечно, я сделал лук.  Палочка, действительно была отличная: в меру толстая, ровная. Бечёвка крепкая. Да и стрелки лучше, чем у других. Терпелив он был.
     Отдав ему готовый лук, я обратил внимание, что он не стал из него стрелять. Это просто была его вещь, нужная ему, возможно, про запас. Он мог её использовать, но не торопился, берёг.
     Почти сразу, как лук для Саши был готов, закончилась прогулка. Вера стала организовывать их в пары, чтобы двигаться на ужин. И тут оказалось, что единственный ребёнок, у которого был лук и стрелы – Саша. К нему стали приставать:
– Саш, а Саш! Дай стрельнуть.
Его реакция была чёткой и неоднозначной. Одним он отвечал:
 – Нет, – или – Не дам.
Говорилось это так, что просящий больше к нему не обращался. Другим сулил:
– Подожди. Может быть, дам.
Он обнадёживал их.  Эти мальчишки группировались около него. Других не подпускали, отталкивали, уменьшая конкуренцию. Это была уже его команда. Она ему добровольно подчинялась. Саша становился в их глазах авторитетом и мог ими управлять. Думаю, что если бы кто-то захотел у Саши лук отнять, они бы этого не допустили. Лук был Сашин. Он им распоряжался. Свита принимала его собственность как должное. Но, поскольку им пообещали тоже попользовать ею, они воспринимали себя совладельцами, хотя им сказано только: – Может быть.
     Откуда всё это? Думаю – так устроен Мир.

МАМЕ
Жаль моя.
М. Шолохов

        Шли девяностые годы. Время было трудное. Россия ломалась и начинала жить заново. Предприятия закрывались, зарплату платили не везде и плохо, пенсии нищие, цены росли быстро и неумолимо. Каждый выживал, как мог.  Я ушёл на пенсию и, когда меня бывшие коллеги по Горному институту спрашивали, что я делаю, я отвечал:
– Крестьянствую.
И это было правдой.
     К этому времени у меня была «усадьба» в Новгородской области. Земли при ней было больше, чем достаточно – почти треть гектара. Но земли бедные, заброшенные. Район холодный. Судя по климатическим картам в «Географии Новгородской области», его можно было отнести к региональному полюсу холода. Самые низкие январские температуры воздуха, самое холодное лето. Вегетационный период запаздывал в сравнении  с Приильменьем практически на две недели. Почвы бедные. Без удобрения они ничего не родили. В мае и даже июне обычны заморозки – иногда до пяти-семи градусов по Цельсию.

     Деревня была заброшенной. В ней осталось четыре дома. Для себя мы называли её Берендеевкой. Хотя нас и называли дачниками, работали мы много и трудно. Но силы ещё были, и работа доставляла нам не только пропитание, но радость.
     Позже я понял, что таких крестьянствующих дачников было в те времена довольно много. Именно, благодаря им, до наших дней ещё дожили отдельные избы, хозяйства, деревеньки и даже небольшие деревни. Русская земля оставалась обитаемой.

     Любопытная картина. Если в тридцатые годы крестьяне уходили в города, бросали свои наделы и малые родины, то в разруху девяностых много народу потянулось обратно из города в деревню.  Правда, в большинстве своём, это были новые дачники. Новые – это значит не такие как у Чехова или Горького. Они жили зимой в городах, к земле были привязаны слабо. Но многие, хотя и не полностью, возвращались на земли отцов и дедов. К сожалению, явление это было недолгим. Через какое-то время силы оставляли таких возвращенцев. Внуки же, которых они поднимали на этих землях, приобщали к свежим овощам, ароматным лесным ягодам, грибам, свежей речной форели и хариусу, запаху сена, красивым диким далям, простору родной земли, просто тишине и весеннему пению птиц, встречам с лосями, иногда оленями, следами медведей и стадами кабанов на полях, огромными осенними клиньями улетающих журавлей, уже становятся редкими гостями. Им не нужна земля прадедов, им становится ближе душный и грохочущий город.
     А пока же мы на нашей дедовской земле работали как современные дачники. Приезжали регулярно, обычно в конце апреля – начале мая. Уезжали поздно – в сентябре, иногда начале октября. Некоторые оставались до снега. Выбирались по-разному. Большинство пользовалось электричкой, довольно регулярно ходившей между Петербургом и Малой Вишерой. До Малой Вишеры мы добирались рейсовым автобусом, к которому выходили лесной тропой.

     Придя из Петербурга, электричка стояла на ст. Малая Вишера около часа и дожидалась прихода другой электрички от ст. Окуловка. Из неё народ валил валом и обычно забивал все вагоны. В ожидании прибытия этой толпы мы уже сидели в вагоне. И вот в такие моменты ожидания по ещё полупустым вагонам проходила гурьба местных ребятишек. Это была толпа чумазых и нечесаных мальчишек и девчонок разного возраста, но в основном как бы младших классов.  Они искали пустые бутылки, забытые кем-нибудь вещи, заглядывали под сидения. Вели себя свободно и независимо. Старшие шли впереди, младшие – гуськом двигались сзади. Я думаю, что послевоенные беспризорники и сироты гражданской войны выглядели почти также. Они оживлённо о чём-то болтали и держались дружной кучкой.
     И вот из этой цепочки один самый маленький мальчишечка поотстал и задержался около нас. А мы в это время доедали свои дорожные бутерброды и запивали их домашним чаем из бутылки. И когда этот ребёнок посмотрел на нас, у меня кусок застрял в горле, и стало перед ним почему-то ужасно стыдно. У нас с собой была пара шоколадных конфет в красивой обёртке. Мы угостили его одной. И тут я совсем обомлел. Этот замызганный,  голодный ребёнок, промышляющий в «команде» чем бог пошлёт, сжал в грязном кулачке эту жалкую конфету, посмотрел куда-то в сторону и тихо себе сказал:
– Это маме.
И побежал догонять своих.

     Он не съел эту конфету, хотя для него она была явным лакомством. Не раздумывая, он сохранил её маме. Не важно, какой эта мама была. Он любил её, она была для него родным человеком. Он заботился о ней и, наверное, жалел. Не зря в старом русском языке глагол, жалеть, означал любить.
     Теперь наш случайный мальчуган уже вырос. Не знаю, как сложилась его судьба. Хочется верить, что она не обидела его. Но эта потрясающая сцена стоит у меня перед глазами по сей день.

ЧУТКАЯ ДУША РЕБЁНКА
Танюша, жаль только не у всех сердце доброе. ...
Хотя с чутким сердцем жить нелегко в наше время.
Интернет. Отклик на стихи Татьяны Давыдовой

     Как-то в Адлере заехал ко мне школьный приятель с семьёй. Посидели, вспомнили школу, поговорили про жизнь, немного прогулялись. Они собрались в свой санаторий. Сел с ними в автобус проводить. Его маленького сынишку очень привлекала кабина водителя. Он встал около неё. Смотрел по сторонам, больше вперёд. Почти не оглядывался. Наконец, его вниманием полностью завладел водитель – толстый молодой дядька с круглым и добродушным лицом при пышных усах  Малыш стоял, стоял и вдруг просящим голосом обратился к шофёру:
– Дяденька! Бибикни! Ну, бибикни! По-жа-луйста!
Дяденька посмотрел на него, но, естественно, бибикать не стал. С чего вдруг. Транспортная служба тогда этого не то что не поощряла, но, кажется, сигналы без повода были даже запрещены. Малыш этого не знал, и объяснений такого рода всё равно бы не понял. Нутром чувствуя доброту дядьки, снова стал просить:
– Дяденька, ну бибикни. Пожалуйста, бибикни. Ну, би-би-кни.
Шофёр старался от дороги не отвлекаться, но, нет-нет, да поглядывал в сторону мальчишки. А тот всё просил и просил бибикнуть.
     И вот лицо водителя расплылось в улыбке, и он бибикнул. Восторгу малыша не было предела. Он был счастлив. Весь сиял и радостно смеялся.
– Дядя, ещё! Ещё! Бибикай!
Дядька бибикал ещё и ещё. Он тоже был счастлив. Тоже улыбался, забыв и про патрульную службу, и про всё на свете, кроме дороги. Вслед за ними улыбался весь автобус.
*
     К тёще приехала дальняя родственница из Узбекистана. Звали её Валя. Достаточно молода, но в жизни успела хлебнуть много горечи и бед. Левая нога сломана. Срослась неудачно. Хромала. Образования не получила. Специальности тоже не приобрела. Что называется, мыкалась по свету. Приехала с надеждой найти работу и устроиться в жизни на российской земле.
     Был сезон сбора яблок. Нашла место подённой  рабочей в совхозе. Поездки дальние. Труд тяжёлый. Но была она женщиной крепкой. Всё у неё ладилось. Казалось, ничуть не уставала. Иногда притаскивала по целому мешку прекрасных яблок. Небольших, продолговатых, и очень вкусных. Помнится, какой-то крымский сорт. Рассыпали их под кроватями и постепенно с  аппетитом поедали. Как она эти мешки тащила такую даль, ума не приложу. Раз хотел помочь. Мешок поднял с трудом. Стало неловко перед ней. Больше со своей помощью не лез.
    Приехала не одна. С гражданским мужем – узбеком. Мелкого роста. Нос набок, ноги кривые. По-русски говорил плохо. Отсидел срок. Ломаный жизнью человек. Не знаю, чего Валя в нём нашла. Думаю, как большинство русских женщин, жалела. Ведь жизнь её тоже много била, частенько наотмашь. Устроиться на работу узбек не сумел. Жил при доме. Помогал, как мог.
     В то время мы часто приезжали к тёще. Привозили нашу маленькую дочурку. Они с узбеком быстро сдружились. Он ласково смотрел на неё. Много возился. Просто  обожал. С удовольствием таскал  на руках. Бегал в догонялки. Играл в какие-то игры. Оба смеялись и были друг другом довольны.

Меня это радовало и поражало. Ведь наша Леночка была очень избирательна. Как-то соседка, молодая и с виду приятная хохлушка, хотела приласкать её. Взяла на руки и что-то там «защебетала» нежное. Но дитё наше упёрлось ей в грудь кулачками, стало вырываться, а потом и заревело «дурным» голосом. Мы были сконфужены не меньше соседки. А вот искалеченный кривоногий узбек, бывший зэк пришёлся ей по душе.
    
АРТИСТКА
Не зря же, лицедейства дар
«Артистка» ощущала с детства.
Интернет.

     Адлер. Лето. От района рынка в сторону моря тянутся две параллельные улицы. Ближе к морю, они сливаются. На этом месте стоял ларёк, кажется, с овощами и фруктами. Адлер тогда был довольно затрапезным приморским местечком. Возможно, поэтому позади ларька валялись коробки от товаров, ящики, бумаги и всякий мусор. Среди этого хлама выброшенное колесо от большой автомашины. На нём я увидел девочку. Светловолосая, с двумя косичками-хвостиками. В лёгком простом платьице и каких-то стареньких тапочках. Ни на кого не обращала внимания. Смотрела куда-то вдаль. Была поглощена собой. Я понял, что огромный старый протектор был для неё сценой. Она играла в театр и была в нём артисткой, скорей всего, эстрадной. Девчушка пела, танцевала. После каждого номера раскланивалась и сама себе аплодировала. Видимо, в это время изображала публику.
     Я боялся, что её кто-нибудь спугнёт или грубо посмеётся. Столько в этой девочке было непосредственности, ожидания счастливого придуманного ею будущего. Она не видела проходящих мимо людей, свалки, среди которой стояла. Для неё вокруг был другой мир. Она создала его внутри себя и радовалась ему. Видела себя актрисой, в аплодисментах слышала признание и была в эти минуты счастлива.
     Я стоял в сторонке и смотрел на это чудо детства. Забыл, зачем шёл сюда. Концерт продолжался. Мне не хотелось, чтоб она заметила меня, и направился к морю. Девочка создала у меня настроение какой-то теплоты. Глаза проскочили мимо пляжа и видели только безбрежную даль и выпуклый горизонт. На такой выпуклости находился и я, и девочка, и Адлер, и все люди. Может быть, в этом и кроется смысл картины Пикассо «Девочка на шаре». Мы все балансируем на его округлости. Надо устоять. Но приходит время, мы теряем равновесие и срываемся в пропасть Космоса. Дети стоят лучше нас. Они этой выпуклости не сознают, и потому у них нет страха перед бездной.
     Прошло больше пятидесяти лет. А этот счастливый ребёнок стоит у меня перед глазами до сих пор. Так захотелось поехать в Адлер. Если удастся, обязательно приду к тому месту. Там должно остаться что-то хорошее. Оно не может никуда подеваться. Кусочек души этой девочки обязательно там сохранился. Просто как часть пространства, её и моего времени.

ЛЮДОЕД
Маленькие дети ни за что на свете
Не ходите в Африку гулять!
….
В Африке разбойник в Африке злодей
В Африке ужасный Бармалей!
Корней Чуковский.

     Мы знаем, что черепах едят, также как баранину, свинину, кроликов, зайцев.  Суп из черепахи считается деликатесом. Правда, работая в конце  пятидесятых годов в Нахичиваньском районе и встречая в маршрутах черепах довольно часто, мне в голову не приходило, что-то из них сварить. Наверное, потому, что там этого никто не делал. Не принято было. В основном предпочитали баранину. Но вот в Адлере, так случилось, что, увидев в кустах черепаху, я поймал её и решил отведать черепахового супа.
     У меня гостил приятель из Ленинграда. Большой гурман и к тому же хороший кулинар. Я предложил ему приготовить суп. Сам-то ничего такого не умел. Разве что, картошку поджарить или кашу манную сварить. Приятель с удовольствием согласился. Договорились, что я пойду на работу, а к вечеру мы попируем и отведаем вкуснятины.

      После работы я сразу заглянул на нашу кухню. Приятель, возбуждённый своей кулинарной работой, потирает руки и накидывается на меня с упрёками:
– Где ты там болтаешься. Всё давно готово. Я устал ждать. Ты, что не мог пораньше сбежать. Давай, давай. Поторопись.
     И тут я почему-то решил пошутить:
– Володя, ты суп-то пробовал?
Это было сказано, таким тоном, что он насторожился и как-то озабоченно сказал:
– А что?
Было ясно, что пробовал. Как же иначе можно приготовит блюдо. Продолжая свою интригу, я, как бы между прочим, сообщил ему:
– Слушай, я в библиотеке сейчас посмотрел. Оказывается, здешних черепах не едят. Они того, их мясо может быть опасно для человека.
     Он, как говорят, спал с лица, положил ложку, которую до этого воинственно держал в руке, и молча вышел. Я побежал за ним, сказал, что пошутил. Но всё было тщетно. Есть он не стал. Даже не притронулся к супу, который до этого с таким удовольствием готовил и млел, ожидая, когда мы сядем за стол.
     Я суп попробовал. Он был вкуснющий. Я с удовольствием его съел. Правда, на сердце было как-то муторно, что есть пришлось в одиночку. Но вылить суп у меня не хватило духу, а Володю зазвать к столу мне так и не удалось. Правда, не помню, чтобы он на меня серьёзно обиделся. Во всяком случае, никогда эту историю не вспоминал. Из панциря я сделал красивую пепельницу, которую впоследствии уже в Ленинграде ему и подарил.

     После супа прошло несколько дней. И выходя из дома, я встретил нашу сотрудницу с ребенком. И вдруг она, указывая малышу на меня, сказала:
– Димочка, вот дядя, который съел твою черепаху.
Ребёнок вытаращил глаза, посмотрел на меня как на Бармалея, и прижался к юбке матери. Скорей всего он решил, что я людоед.
     Позже я узнал, что эту черепаху мать купила для своего сынишки. Черепаха убежала, а я принял её за дикое животное и вот…ужасный результат. Я не знал, куда деваться от детского взгляда.

БУДУ ПОВАРОМ
Варю картошку.
В безмолвном просторе Вселенной
ребёнок плачет…
Кавахигаси Хэкигодо

     Ленинград. Хлопчатобумажная фабрика им. 1 Мая. При ней детский садик. Это мой второй дом. Мама трудится тростильщицей. Работа трёхсменная. Летом детей вывозят на дачу. По окончании сезона всех ребятишек обязательно ставят на весы. Фиксируется, насколько дети поправились. Конец лета 41-го года. Видимо, дана команда к эвакуации. Родители сами забирали своих малышей. Подводы с лошадьми. Много народу. Суета. Жара. Нам место на телегах не досталось. Шли пешком по пыльной дороге. Мама тащила чемодан. Только эта дорога и осталась в памяти. Ходить в садик в городе пришлось недолго. Фабрику разбомбили, кажется, ещё осенью. Сидел дома. Маму перевели на текстильный комбинат где-то в районе Большеохтинского моста (теперь Петра I). Всю блокаду ходила туда пешком с Петроградской стороны (теперь ул. Чкалова). Я оставался один.

    В нашей 14-метровой комнате большой коммунальной квартиры мама ловко сложила маленькую кирпичную печку (у самой двери). Мой дед был хорошим мастеровым, из деревенских мужиков, которые умели всё. Складывал и печки. Мама в семье была старшая. Возможно, частенько ему помогала. Вот и пригодилось.  Железные трубы через всю комнату в окно. От них комната нагревалась довольно быстро. Где-то добывались дрова, иногда и уголь. Как мама со всем этим управлялась, ума не приложу. Было ей 32 года. Разговоры о пожаре Бодаевских складов (продовольственных). Началась страшная голодная зима. Мама выскребала последнее по «сусекам». Пачка желудёвого кофе. Ушла на блины – чёрные как головешки. Съели с удовольствием. В шкафчике оказался пакет сухой горчицы. Мама долго её вымачивала. Но так и не решилась. Хлеба не помню. А вот баланду из муки «вижу» и сейчас. Из ржаной – нравилась. Из белой – нет. Этакий клейстер. Конечно, ел всё. Небольшой запас сахара мама переварила в некую «пастилу» на воде. Человеком она была организованным. Порции крохотные, но каждый день. Оставаясь один, пытался проникнуть в ящик комода, где хранился этот запас. Мать запирала на ключ. И, слава богу. На работу она ходила каждый день. Ноги с утра опухали как колоды. Видимо, от «супов» (вода с лавровым листом и солью). Но длиннющие маршруты на работу и обратно немного помогали бороться с отёками. А ведь ещё воду надо было носить (до Невы от нас тоже не близко), какие-то дрова. Магазин. Беспокойство за меня, оставляемого в пустой вымершей квартире. Радио-завод рядом с домом бомбили. Примыкающий угловой дом на Геслеровском (ныне Чкаловский пр.) сгорел. Ночь. Толпа людей во дворе и большущее пламя пожара. Потом в этот дом попал снаряд.   

    Возвращаясь с работы, мама не знала, найдёт ли меня живым. В критический «момент» выживания мамина  золовка получила небольшую посылку с едой от брата (моего дяди). Поделилась с нами. В январе 1942 через Ладогу меня вывезли на Большую землю. Мама осталась одна. Никто этого не знал. Оставалась моя иждивенческая продовольственная карточка. Во многом это и спасло. Самая страшная зима миновала. Прибавили немного хлеба. Она выжила. Думаю, помогла и деревенская «закваска». Ещё осенью мама получила известие о гибели на фронте братьев. Сидела у окна и тихо плакала.
    После блокады рассказывала мне:
– Почти каждый день ты всё горевал:
• Вот, дурак, я того-то не ел, почему я не ел, вот дурак-то… Вырасту стану поваром – вот поем-то.
   
ГОРЯЧИЙ ВОСК
Догорает свеча в руке,
Каплет воск, обжигая ладонь…
Соня Белокрылова

            Несколько лет назад мне случилось быть на отпевании в Смоленской церкви на Васильевском острове Петербурга. Взял свечку, зажёг её от общей свечи и встал в толпе родных и друзей усопшей. Я плохо воспринимал то, что говорил священник, просто знал, что он произносит обрядные по этому печальному случаю слова. В определённых местах он останавливался, и я крестился вместе со всеми. Было очень тихо и грустно. Все присутствующие покойную знали и любили.
     Вдруг ко мне деликатно, почти неслышно подошёл как-то сзади церковный служка и подал маленький листок чистой белой бумаги с дырочкой посередине. На мой недоуменный взгляд он жестом показал, что мою свечу я должен продеть через дырку и держать так, чтобы воск от горевшей свечи не капал мне на пальцы и на пол. Служка не хотел, чтобы я, как и другие, обжог руки и, возможно, оберегал пол. Я сделал, как он показал. Но отпевание как ритуал православия для меня было почему-то испорчен.
     Всё стало какой-то неправдой. Умер человек, его душу провожают в другой мир, а тут вдруг  какой-то странный «подсвечник», руки, пол. Слушая священника и глядя на гроб, начинаешь думать о бренности тела, о вечности души, о тех, кто ушёл и тех, кто остался. Вспоминаешь А. Блока:
– И только высоко, у  царских врат,
Причастный тайнам, – плакал ребёнок
О том, что никто не придёт назад.
И вдруг тебя касается чья-то рука и суёт бумажку, велит что-то сделать из неё.
     И я вспомнил первое свое присутствие на отпевании. Это было в Никольском соборе Ленинграда в конце шестидесятых годов. Отпевали мою тётушку, золовку мамы. Я не знаю, была ли тётушка верующей или нет. Сколько я её знал, в церковь она не ходила, на тему религии я с нею никогда не разговаривал. Но и в большевиках она не состояла.
     Сейчас я, конечно, понимаю – это, мало что значит. Она приехала в Петроград из деревни Малая Руя, на Псковщине. Разумеется, была крещёной.
     Перед смертью болела и когда поняла, что жить ей осталось считанные дни, стала готовить «божеское приданое». В маленькой комнатке трёхкомнатной коммуналки, где они в то время жили с мужем, кровать стояла головами к окну, и по левую сторону от неё был шкаф. Помню открытую дверцу и на полке её аккуратно сложенные погребальные вещи. Она придирчиво их рассматривала, требуя от мужа перекладывать их на её глазах и аккуратно складывать  стопочкой. Врач приходил каждый день, но дело шло к неумолимому концу. И незадолго до кончины муж спросил её:
– Катя! Не дай бог, вдруг, помрёшь? Так отпевать тебя или нет?
Она помолчала и потом тихо и твёрдо сказала:
– Отпевайте.
Семья их была бедная, и денег на отпевание не было, но у Ивана Николаевича, её мужа, в церковном хоре пел приятель. Он то и помог всё устроить. Отпевание было «коллективным», сразу по нескольким усопшим.
     В Никольском соборе обряд прошёл чинно. Детали я не помню. Всё, что врезалось в мою память, – это горячий воск, капавший со свечи мне на пальцы рук . Это лёгкое обжигание для меня было неразделимым от отпевания. Ощущение горячих капель сохранилось у меня до сих пор.
   
Я стоял и вспоминал тётушку живой. Мы не были по жизни с нею особенно близки. Но, помимо родственных уз нас связывали страшные годы эвакуации из блокадного Ленинграда. Мне шёл девятый год. Ко времени отпевания память сохранила только отдельные эпизоды этих лет.
     Вот мама провожает меня по нашей маленькой улице Теряевой (сегодня она называется – Вс. Вишневского). Двор перед большой аркой на пр. Щорса (теперь ему возвращено прежнее название – Малого проспекта Петроградской стороны). Наверное, мама везла меня на санках. Затем доверила меня золовке, надеясь, что теперь я останусь жив.
     Далее, ЗИС-5 (знаменитая трёхтонка) с брезентовым верхом. Ночью, уже на Ладоге в жуткий мороз мне потребовалось писать. Сидели мы у кабины, и оказалось, что мама в целях сохранения тепла просто зашила меня в какие-то тёплые вещи.
Долго искали, где у меня то, откуда мальчики писают и как к этому подобраться. Но, к счастью, всё обошлось благополучно. Передали горшок. Я помню, как он двигался из рук в руки в мою сторону и потом от меня к открытому заднему борту.
     Дальше память пошла какими-то кадрами. Вот Тихвин. Почему я запомнил это место? Не знаю. Тогда Тихвин как раз бомбили. Я это воспринимал, как буханье снаружи и сыпавшуюся мне в чайную чашку с лапшой штукатурку с потолка.
     Вот разговоры, что нельзя мне много еды сразу давать, а то я умру. Надо по половине картофелины. Вот кому-то сказали, что одна из женщин, ехавших с нами, ночью умерла. А тут муж, военный, приехал её встречать.
    Вот мы уже на месте. Кажется, это был городок Кириллов на Вологодчине. (Позже мне приходилось бывать там, в известном Кириллово-Белозерском монастыре). Топится круглая голландская печка. Дверца её открыта. Яркое пламя. Меня раздевают. Все дивятся вшам, которые ползают по мне, и охают. Одежда вшами кишит.  Её тут же суют в печь. Оказалось, что я дистрофик. Наверное, я был похож на те живые скелеты детей, которые нам сегодня в дни памяти и скорби показывают по телевизору, демонстрируя преступления нацистов.
     Когда я немного пришёл в себя, меня послали поесть в какую-то столовую. Там меня спросили, что я буду есть, кашку или булочку. Я ответил, что и булочку и кашку. Помню, все смеялись.
    Позже меня пытались поставить на лыжи. Я встал на них, двигаться не мог и от бессилия плакал.

     Но постепенно всё восстановилось. В силу военных обстоятельств дядю (брата отца), который сумел нас с тётушкой вывести из блокадного Ленинграда, куда-то направили и мы оказались в небольшой деревеньке под Вышним Волочком. Я запомнил это событие по двум фактам. Первый был связан с тем, что я где-то нашёл гранату и пошёл показывать её местной бабке. Она гранату у меня  отобрала и забросила в снежное поле, куда я немедленно пошёл её искать. Оказалось, что поле было заминировано. Как-то обошлось. Наверное, я был очень лёгок, а снегу было много, или, как говорят, бог спас.
    Тётушка прямо взорвалась от страха за возможные последствия и отходила меня верёвкой. До этого меня никто никогда не бил. И для меня это был шок. Но я помню её слова:
– Что ж ты делаешь? Случись чего, как я твоей матери в глаза посмотрю.
Да влетело мне крепко и за дело, хотя умом я эту ситуацию не очень понял.
     Второй факт связан с нашим отъездом в Ярославль. Через какое-то время линия фронта оказалась в двух километрах от нашей деревушки. Почему-то разговоры об этом я запомнил. И женщин с детьми отправили, кажется, снова на ЗИС-5, но уже в открытом кузове в Ярославль. По дороге нас чуть не разбомбили. Была светлая ночь, но немецкий самолёт попал в луч прожектора.

         Было интересно смотреть. Наш грузовик встал посреди дороги. Оказалось, что шофёр бросил нас и убежал в лес. Женщины кинулись его искать. Нашли и вроде даже били. В общем, довёз он нас. Ярославль почти не помню.
         Затем Калинин (ныне снова Тверь). Город только что освободили. Наверное, это было весной, потому, что при подъезде тётка всё время отвлекала меня, а иногда ладошкой закрывала мне глаза. Она боялась, что я увижу трупы солдат, появившиеся из-под снега по краям полей и леса. Врезались в память два столкнувшихся танка. Они как бы встали на дыбы, идя, похоже, на таран. Я вертелся и видел всё это, но как-то реагировал спокойно, не сознавая глубины трагедии. Так же как блокадной зимой 1942 года в основном с любопытством наблюдал в коридоре вынос гробов умерших соседей, у которых в мирное время я бывал в гостях, и они потчевали меня чаем. Потом оказалось, что в живых после блокады остались только я и мама.
     Затем городок Кашин под Калининым. Там я пошёл в школу. Хлопот тётушки доставил много. Из первой школы, куда меня определили, я почему-то ушёл на второй день. Обидели там чем-то меня. В другой школе тоже как-то не задержался, дрались с детдомовцами. Третью школу на окраине, в деревянном доме сельского типа находящуюся довольно далеко от нас, закончил первым классом. Писали часто на газетной бумаге. Тётушка где-то работала. Жили как все. В большой комнате, которую нам определили, на полу хранили кочаны капусты. Помню их ряды на полу вдоль двух окон. Топились печью-лежанкой. Почему-то в памяти осталось, как тётушка щипала большим ножом лучины на растопку. Так ловко у неё это получалось. Она вязала шерстяные  серые шали. Растягивала их гвоздиками на полу. Потом где-то продавала. Как лакомство воспринимал котлеты из картофельных очисток.
     Думаю, что выжила в войну в основном крестьянская Россия. Она всё умела, умела выживать.
     Наш дом был двухэтажным. Низ каменный, верх деревянный. Мы жили наверху. Для дома был выделен огород. Землю делили между жильцами. Наверное, я был самый маленький и бесхитростный. Поэтому меня поставили спиной к небольшой толпе жильцов, кто-то выкрикивал незнакомые мне фамилии, я называл номер. Это были огородные участки.  У нас на делянке оказались старые вымерзшие яблони. Мы с тётушкой их пилили на дрова. Труд этот для меня был очень тяжёл. Тяну за ручку пилы, как будто воз везу, руки тяжелели и переставали слушаться. Тётушка только говорила:
– Шурик, ты старайся не рвать, тяни пилу ровно, потихоньку. Теперь отдохни. Ну, начали дальше.
     Зимой она купила мне коньки. Старый образец так называемых «хоккеек». Давала мне свои старые сапоги. Они были для меня сильно велики. Но всё же верёвками с помощью закручивания у пятки петли и закрутки палками другой верёвки у носка я научился их одевать и начал кататься по уплотнённому снегу на тротуаре вдоль какого-то двухэтажного здания из красного кирпича, возможно городской администрации, как сегодня сказали бы. Оно было наискосок от нас. Летом там был асфальт.
     Достали мне и лыжи. Как-то я прокатался на них, кажется до часу ночи. В голову не приходило, что тётка перенервничала, после тяжёлой работы искала меня. Сначала она попробовала запереть меня в комнате. Но я, протестуя, проорал благим матом весь день. Наверное, это были каникулы. Переполошил весь дом. Она снова отлупцевала меня верёвкой. Я яростно сопротивлялся и орал. Больше она никогда этого не делала. Потом чувствовала себя очень виноватой. По-моему, всю жизнь.
     Была она вспыльчива и в сердцах мои лыжи сломала. Помню, прыгала, положив их на край порога. Потом, как водится, отошла. В воскресенье пошла на базар, купила мелких гвоздиков и каких-то жестянок и лыжи кое-как починила. Я не обижался на неё.
     В общем, жили мы дружно. Хлопот я ей доставлял немало, но, мне кажется, она любила меня.
     После прорыва блокады мы вернулись в Ленинград. К счастью, мама осталась жива. Я пошёл во второй класс 55-ой школы на Левашовском проспекте Петроградской стороны. Она и сейчас имеет этот номер. Недавно её закончил мой внук.
Все эти события вереницей прошли в моей памяти, когда священник отпевал тётушку, и горячий воск от свечи капал мне на пальцы, слегка обжигая их. Образы не были чёткими и конкретными. Правильнее было бы назвать их какими-то внутренними ощущениями, чем-то вроде внутреннего струящегося эфира. Может быть, это был эффект смешения наших с тётушкой душ на общем фоне пережитых вместе тяжёлых полутора лет. Горячий воск как-то этот эффект материализовывал. Прошлое воскресло. Наверное, для этого при отпевании и предусмотрены свечи в руках живых людей, провожающих умерших.


ВОСПИТАНИЕ МУЖЧИНЫ
Мужичок с ноготок.
А.Н. Некрасов

    Зима. Прекрасная погода. Солнышко. Свежий снежок. Мягкий и пушистый. Лёгкий морозец. Ветра нет. Благодать, да и только. Молодая мамаша выгуливает сынишку лет трёх. Яркая синяя курточка. Тёплые брючки. Современные «валенки», почти до колен. Красивые вязаные рукавички. Прекрасно по-зимнему упакован. Щёчки раскраснелись. Весь в улыбке. Глазёнки сияют от счастья жизни. Топает в самую глубину снега. Что-то не рассчитал, шлёпнулся прямо в снег. Не успел понять, что произошло. Мамаша голубицей над ним. Подхватила, выдернула из снега. Поставила на ноги. Отряхнула снег со своего чада. Малыш снова в снег. Шаг, другой. Опять в сугробе. Наверное, ему понравилось. Родительница в мгновение тут как тут. Подъём на ноги, отряхивание снега. Малыш смеётся. Мордаха в снегу. Ему радостно. Мать вся в тревоге. Одно на уме – как бы не промок, не застудился. Чадо же снова в  снег. Падает и падает. Ему хочется поваляться. Но не разрешают. Да он встать и не пытается. Может быть, и не умеет. Всё делается за него. Лежит и ждёт.
    Почему-то вспомнил анекдот.
• В аристократической семье маленький наследник не разговаривал. Решили, что у него какие-то физиологические проблемы. Наняли психиатра. Потом логопеда. Никаких результатов. Ребёнок не издаёт ни звука. Неожиданно во время завтрака, поедая отварное яичко, он попросил передать ему соль. Родители от неожиданности сами онемели. Выйдя из состояния шока, спросили:
   – Так ты умеешь говорить? Что же молчал столько лет?
Ребёнок ответил:
– А мне ничего не было надо.
***

  И тут же в памяти свой случай. С дочкой пошли кататься на санках. Довольно высокая деревянная горка, построенная для ребятишек в скверике. Детей много. Санки летят одни за другими. Всё бегом. Родители внизу. Присматривают. Иногда санки внизу сталкиваются. Надо успевать! Катание в весёлом темпе. Вдруг, моя дочура попадает в этакую детскую аварию. Её санки в самом конце, уже на излёте, наезжают на «транспорт» мальчишки такого же, как она, мелкого возраста. Ничего страшного. Виноватых нет. Горка! Но пацанишка, видимо, испугался и заревел. И тут его матушка, стоящая  рядом со мной стала кричать:
– Ну что ты разревелся? Не видишь разве, это же девчонка. Тресни её как следует. Чего ты нюни распустил.
    До этого я стоял молча. Но выступление мамаши меня ошарашило, и я заметил ей:
– Чему вы учите вашего мальчика? Бить девочек?
И потом добавил:
– Это моя дочь. И она бесстрашный ребёнок. По гороскопу – тигрица. Так что дать отпор сумеет. Уверяю, если ваш мальчик ударит её, ему потом мало не покажется. Так что зря вы так-то. Нехорошо это. Они же дети. Разберутся без нас.
    Молодуха вначале опешила. А потом в крик:
– Хулиганы! Хулиганы! Пошли Вовочка скорей домой.
И с ненавистью посмотрела не меня.
*
    Позже мне довелось быть в командировке в Болгарии. Поселили в доме, кажется 12-этажном. Он был отведён для иностранцев. В нём жили стажёры, преподаватели и аспиранты. Многие с семьями. Я ведь тоже оказался таким гостем. Современный комфорт. Этаж только последний. Но лифт исправно работал, да и я был молодым. Мог, если что, подняться и ножками. На такие мелочи не обращал внимание.
    Однажды, когда с лифтом что-то случилось, я бодро поднимался по лестнице на свой этаж. Догоняю молодую женщину с маленьким мальчиком. Мне показалось, что они с Ближнего Востока. Малыш карабкается по ступенькам, молча и упорно. Стоит на четвереньках. Затаскивает одну ножку на ступень лестницы. Ложится на живот. Подтягивает вторую ножку. Одна высота взята. Потом, также переваливаясь, преодолевает вторую ступеньку. Не оглядываясь, лезет дальше. Мать, молча, двигается сзади. Я посмотрел на это состязание малыша с препятствиями и предложил помощь –  взять ребёнка на руки и подняться с ними до квартиры. Но мать поблагодарила и отказалась, сказав:
– Он мальчик. Пусть лезет сам.


ФИНКА
Будто кто-то мне в кабацкой драке
Саданул под сердце финский нож
С.Есенин

     1942 год. Пошёл в первый класс. Здание школы деревянное, в два этажа. На окраине небольшого древнего городка Кашин. Соседом по парте неказистый мальчишка. Кончик его носа вечно чем-то измазан. Его дразнили, что клевал с курами.
              Как-то он пожаловался мне, что по дороге из школы местные пацаны грозятся его побить. Просил пойти с ним и, если такое случится, заступиться. Пошли вместе. Действительно гурьба мальчишек стала его задирать. Я ввязался. Портфеля у меня не было. Несколько учебников и тетрадей носил за пазухой. Ударом в грудь весь этот школьный реквизит был выбит на землю. Нагнулся поднимать, и на меня посыпались удары. К счастью, ногами тогда бить было не принято. Не знаю, чем бы это всё закончилось. Но тут мимо шла наша учительница. Разогнала буйную мелкоту. Я поднял книги с тетрадями, и мы пошли по домам.
     К сожалению, история на этом не закончилась. По дороге в школу и обратно местные стали меня регулярно поджидать. Увидев их на изготовке, я сворачивал в ближайший переулок и обходил опасное место. Круг был довольно большой. На душе противно. Но ничего поделать не мог. Их было много. И в голову мне пришла дерзкая мысль.
     В нашем доме проживал парень, кажется, из ФЗО (школа фабрично- заводского обучения). Для меня он был взрослым человеком. Теперь я понимаю, не такой уж он был взрослый, иначе бы попал в армию. Тётушка, с которой я жил, давала мне в школу бутерброд. Конечно, что-то простенькое. Время было голодное. Я решил попросить у этого парня достать мне финку за два завтрака. Он согласился. Спустя несколько дней, я стал обладателем, настоящего финского ножа. Это было отличное стальное лезвие с канавкой, крепкое и длинное. Ручка наборная из цветного плексигласа. От лезвия она отделялась красиво изогнутым блестящим усиком.   
     На следующий день смело пошёл навстречу мальчишкам, поджидавшим меня на улице у своих домов. Они надвинулись на меня. Достал финку. Я не смог бы ею ударить, да и не собирался. Но они этого не знали. Их как ветром сдуло. Я стал ходить в школу спокойно.
    

МОЛЕ, МОЛЕ ХОЧУ

Признаюсь море, я тебя люблю.
Андрей (интернет)   
 
     Мне еще не приходилось встречать людей равнодушных к морю. Оно привораживает человека. Любое – южное, и северное, черное, синее, свинцовое, ласковое и грозное, – всякое.  С высоты, даже не очень большой, когда вы смотрите на него полным взглядом, линия, отделяющая море от неба, видится выпуклой.
Море показывает нам круглость Земли. Учит нас географии. Если вы ещё не пробовали так смотреть, попытайтесь. Это незабываемое зрелище. Вам захочется видеть это ещё и ещё.
     Море у берега – это волны, чуть шлепающие по нему или обрушивающиеся на него с грохотом и огромной силой. Подсчитано, что средняя волна создает удар около пятнадцати тонн на один квадратный метр.
     Школьником в Магадане я часто ходил к бухте Нагаево.  Часами стоял на берегу и смотрел на волны во время прилива. Иногда, изогнувшись, я с силой швырял в гребешки волн гальку и радовался, когда при удачном броске мой камень пробивал волну. При этом раздавался характерный щелчок. Так я общался с волной. Она как бы разговаривала со мной. Я посылал сигнал, она отвечала:
– Есть! Я услышала тебя, молодец. Ты ловкий. Поняла, что нравлюсь тебе.
    Раз, подойдя к берегу, я увидел на крупной волне шлюпку с несколькими гребцами. Она шла от берега. Соскальзывая с волны, шлюпка пропадала из виду. И я беспокоился. Не поглотила ли море лодку. Были люди, и вдруг их не стало. Не стало, и все. Много позже моя дочь делилась со мной своими почти языческими страхами: стоишь в автобусе, например, рядом с каким-то человеком. Вот он, есть. На остановке он выходит. И все, его уже нет для тебя, нет навсегда. И ты для него тоже исчезаешь. Для людей в лодке, если они видели меня на берегу, я тоже был как мираж. Был, и нет. Но лодка снова выскакивала на гребень. Я снова видел всех живыми, и мне становилось легче.
     Волны это философия моря, это игра жизни и смерти, Бытия и Не-Бытия.
     Позже, уже на Черном море, на каком-то прогулочном суденышке мы шли из Сочи в Сухуми. Было ветрено, слегка штормило. Около Пицунды волнение перешло в довольно сильный шторм. Капитан принял решение укрыться в бухте у Пицундского рыбозавода. Но волна бала такая, что полностью накрывала пирс, и нас не приняли. Пришлось идти обратно. Большая часть пассажиров лежала на поручнях, и многих просто выворачивало наизнанку. Часть пассажиров укрывалась на корме, где качка чувствовалась меньше.
     Мне же качка нравилась. Я пошел на нос, который то поднимался до неба, то летел в «пропасть» между волнами. Брызги били в лицо. Рядом со мной такое же удовольствие получала молодая женщина с двумя ребятишками. Они крепко держались за юбку матери и визжали от счастья. Пока шли до Сочи, шторм утих, и наше приключение закончилось. Но в памяти это новое для меня общение с морем сохранилось. Волна показала, какой она может быть сердитой.     В этом мне пришлось убедиться ещё много раз. С волной не следует быть запанибрата. Ее надо уважать и понимать.
     Как-то в Гаграх я попал в смешную и опасную для себя историю. Волна у берега была большой, по крайней мере, для меня. Плавал я плохо. Местная же детвора в этих волнах резвилась. Я сел подальше от воды и наблюдал их забавы. Они ждали гребня, потом ловко и уверенно ныряли под него, выплывая уже в море довольно далеко. Качались на волнах и потом спокойно выбирались на берег.
     Я смотрел, смотрел, и мне захотелось попробовать. Подошел к урезу и, когда возник гребень,  нырнул под него. Но все оказалось не так просто. Волна ударила мне в лицо, я упал, быстро вскочил и побежал к берегу. Но вторая волна догнала меня, и я получил мощный удар в затылок. Упал снова. Потерял ориентировку, и волны начали катать меня. К счастью, я ещё соображал. У меня хватило интуиции, набрав в лёгкие воздуху, вытянуться, и меня как бревно выкатило на берег. Я был весь в песке и снаружи и изнутри. Чувствовал я себя ужасно неловко. Правда, моего конфуза никто не заметил. Ведь я не кричал, не звал на помощь. Как говорят, выпутался из своей маленькой проблемы сам. Но теперь-то я понимаю, что море отшлепало меня, за не позволительную с ним дерзость. Не умеешь, не суйся. Не зная броду, не лезь в воду. После этого такие эксперименты я  надолго оставил. И не только с морем.
     Море учит нас жить.
Чтобы лучше запомнить эту истину, море преподало мне ещё один урок. Ведь повторение – мать учения. Тогда же в Гаграх случился очень крупный шторм. Никто в воду не лез, и пляжи были пусты. Люди просто стояли на берегу и заворожено с каким-то почтением смотрели на гигантские валы, обрушивающиеся на берег с завидной регулярностью и мощью. Я тоже стоял среди них. Это было около тогдашней туристической базы, в столовую которой ходили многие отдыхающие. Но вот с территории базы вышел небольшого роста, мускулистый, прекрасно сложенный загорелый парень. Он был местный и почему-то запомнился мне как кочегар. Видимо, кто-то знал его. Не торопясь, без всякой суеты или неуверенности он ловко и мощно пробежал кипящий пеной волновой откат и нырнул под огромный вал. Все замерли. Но вот он появился уже за гребнем и поплыл в море. Никаких проблем. Затем повернул обратно и также уверенно и ловко выкатился до берега на  какой-то одному ему известной волне, быстро вскочил на ноги и, пробежав десяток метров, оказался вне досягаемости страшных валов. Его купание закончилось, и он ушел в здание. Это был почти цирковой номер. Не помню, аплодировали ему или нет. Но оваций он был достоин, безусловно.
      Немного погодя, в сотне метров правее, вдруг появился ещё один смельчак. Позже выяснилось, что это был отдыхающий из какого-то близлежащего санатория. Наверное, плавал он хорошо и в себе был уверен. Но войти в море даже через огромную волну это одно, а вот выход…. может быть проблемой. Здесь есть какая-то согласованность с тезисом:
– У нас вход рубль, а выход – два рубля.
Море впускает к себе относительно легко, выпускает  обратно неохотно и не всех.
      Этот отдыхающий не смог на выходе угадать свою волну. Возможно, ему это было неведомо. Он тратил огромные усилия, но всякий раз волна откатывала его назад в море. Он пробовал ещё и ещё, но всё было тщетно. Силы оставляли его. Недалеко от берега из воды торчал рельс, видимо обломок  причала или чего-то в этом роде. Парень сумел до него добраться и ухватился, как говорят, мертвой хваткой, руками и ногами. Волны накрывали его, потом, отходя, показывали,  что ещё жив «курилка» и держится, снова накрывали, и эта игра моря с человеком продолжалось довольно долго. Человек  прижимался к рельсу так, что сливался с ним, но силы покидали его, он слабел от одной волны к другой. В его беспомощной фигуре появилась какая-то обреченность. Было ощущение, что он перестал соображать и уже не ориентировался в ситуации. Работали только инстинкты. Никто из смотревших на него людей не мог помочь. Зрелище было угнетающим. Думаю, закончилось бы всё печально. Но через какое-то время подоспела команда спасателей (видимо, её кто-то вызвал) и ей удалось снять горемыку со спасительного рельса. Идти он не мог, и его унесли на носилках.
    Море наказало этого человека за небрежение, может быть за бахвальство. Я увидел карательную миссию моря. Волны были исполнителем наказания. Через них оно как бы предупреждало людей – «не балуй!»
     Я уверен, что многие из свидетелей этого события, запомнили его, как и я, на всю жизнь. Но одно дело запомнить факт, другое – извлечь из него должный урок. Эта несбалансированность отражена ещё в библии. Иисус творил чудеса, заставляя людей верить в божественную силу и принимать его заветы. Потом чудеса забывались, новые поколения только слышали о них, и наступало безверие. Зло начинало побеждать добро. Потом чудеса показывались вновь. В православии, например, через жития святых. Вера возрождалась снова и держится в людях до сих пор. Вера – неверие – вера – … и все повторяется в виде цикла. Волны позволяют человеку такие циклы увидеть и понять осязаемо.
     Благодаря морю, цикличность памяти я ощутил на себе. После случаев в Гаграх прошло несколько лет и волею судьбы мне пришлось работать в Адлере и жить у самого моря, метров в двухстах не более. Конечно, по-первости, плавал я каждый день: утром, в обед, вечером и, конечно, в выходные пропадал на пляже. Через несколько лет все это приелось и последний год моего проживания там, я в море не был ни разу. Ко всему начинаешь привыкать. В Адлере я женился. Моя жена родилась на Пицунде (представьте себе, на том рыбозаводе, который когда-то не принял нас в шторм) и с детства плавала как рыба. Никакие волны ей были не страшны. И вот как-то в довольно большую волну (конечно, не такую страшную, как некогда в Гаграх) она уговорила меня «выскочить» в море и поболтаться там на волнах. Она знала, что плаваю я неважно, но не могла себе даже представить, что до такой степени в воде можно быть бездарным. Правда, держаться на воде я мог довольно долго, но скорость движения …её просто не было. Второе обстоятельство меня чуть не погубило, но первое – спасло.
     Здесь мне хочется привести один случай. Мой одноклассник по Магадану поступал в Высшее военно-морское училище им. Дзержинского.  Плавал он вроде меня. А плавание там нужно было сдавать как вступительный предмет. Не помню, кажется, это было сто метров, может быть, пятьдесят. Он барахтался в бассейне почти на месте. Все уже эту дистанцию прошли, а он всё «греб».  Наконец, преподавателю это надоело, и он сказал:
– Кедров, считайте, что Вы норму сдали, потому что за время вашего пребывания в воде, все остальные уже давно бы потонули. Честь Вам и хвала!
Так Дима начал учиться на  морского офицера, стал им и, уверен, офицером был хорошим.
      Так вот с молодой женой я нырнул под волну. Выскочили в море и поболтались там. Наступил момент возврата. Вера приподнялась над водой, и показывает мне рукой в сторону моря:
– Выходим на ту волну!
А мне что та волна, что эта. Ничего я не понял и поплыл за ней. Чувствую, нас подхватило. Вода подо мной движется быстрей, чем я. Вера оборачивается и кричит:
– Быстрей, давай быстрей, Быстрее же!
А я быстрее не могу, не умею. Из-за меня мы опоздали. Она возвращается и снова кричит:
– Скорее назад!
Я поворачиваю назад. И так несколько раз. Я стал уставать. Она занервничала, заняла место позади и стала толкать меня в ноги мощными движениями. Я как мог, помогал руками. Наконец мы выбрались. Устала она здорово. Уверен, она спасла меня. Больше таких заплывов мы не делали. Но именно тогда я нутром понял, что означает фраза «вход рубль, а выход – два рубля».
     Через год у нас стала подрастать дочка. Естественно мы таскали её к морю. Вначале просто набирали в большой таз воду, и она там плескалась. Обычно это происходило в прекрасную утреннюю погоду. Море было спокойным, нежного синего цвета, его широкая гладь слегка вздымалась и опускалась. Оно как бы спокойно дышало и шлепало мелкими безобидными волнами о гальку пляжа. Вода была чистой и прозрачной. На дне виден каждый камешек. Года в полтора наш ребёнок уже бегал по пляжу, барахтался у самого уреза в воде. Моря дочка не боялась, любила его и никогда не хотела уходить домой. Приходилось брать её за ручку и тащить.
Девочкой она была норовистой, упиралась и кричала:
– Моле хочу! Моле!
Она долго не выговаривала букву «р». Но мы ее понимали.


ПЛОХАЯ ПЯТЁРКА
– Что такое хорошо
 и что такое плохо.
В. Маяковский

– Наконец-то, пришла! Я уже начал беспокоиться. Опаздываю, да очень хотелось тебя дождаться. Ну, как сегодня дела? Что ты кислая, расстроенная. Опять что-нибудь стряслось? – Да, нет, папа, ничего собственно не произошло. Просто за сочинение снова пятёрка и тройка. За грамотность отлично, а вот за содержание… Я не понимаю, чего     Мария Ивановна от меня хочет. Говорит, мы должны раскрывать образ, как его понимаем, давать своё видение произведения. Я так и пишу. А её всё не устраивает. А как? Ведь я же не повторяю, что нам на уроке рассказывают. Пишу по-своему, как сама чувствую.
– Да, надо разобраться. Сейчас побегу по делам, а вечером давай подумаем вместе.
     Во вторую половину дня у меня не выходила из головы ситуация, в которую попала дочь. И тут я вспомнил один замечательный тест. Испытуемому говорят:
– Представьте себе ведро, доверху наполненное водой. Ну, совсем, совсем полное, до краёв. Объясните, пожалуйста, почему, когда щуку (конечно, не очень большую) опускают в него (разумеется, аккуратно), вода не выливается.
     Каких только объяснений я не слышал.  Самое распространённое было:
– Щука пьёт воду.
     Многие не знали, как ответить, просто молчали и пожимали плечами. И редко кому приходило в голову, простейшая мысль, что вода не может не вылиться, что закон Архимеда, известный всем ещё со школы, никто не опровергнул. Мало кто воспринимал вопрос как нонсенс – требовалось объяснить то, что с точки зрения элементарной физики не может быть. Правда, простая ссылка на закон Архимеда была не лучшим ответом.
     Только однажды я услышал ответ изящный и тонкий. Мой приятель, любитель зимней рыбалки, ответил мне так:
– Саша, знаешь, я такой эксперимент со щукой, никогда сам не проделывал. Поэтому, точно не могу сказать, выльется вода или нет. Но, если закон Архимеда справедлив, она должна вылиться.
    Я ему ответил:
– Браво. Браво потому, что все законы имеют ограничения в пространстве и времени. Где-то они всегда перестают работать.
     Вообще-то говоря, тест со щукой не лишён смысла. Его предлагали людям, поступающим на работу. Если требовался работник с независимым мышлением, то  брали человека, который требование «объяснить» физически не корректную задачу, отвергал саму её постановку, что называется с порога. Если же от кандидатуры требовалось «слепое исполнение» директив, то отдавали предпочтение тому, кто, не взирая на всю вздорность требования, пытался его исполнить.
     Ещё в советское время, в некоторых телевизионных программах подобного рода ситуации обсуждались. В памяти остался довольно колоритный опыт:
     Перед студенческой аудиторией демонстрировали портрет пожилого мужчины и говорили, что это крупный учёный, много полезного сделавший для нашей страны. Его фамилия и портрет были неизвестны только потому, что тематика, над которой он работал, представляла собой государственную тайну. Требовалось дать по портрету характеристику этого человека. Собственное видение его натуры. По портрету. Подчёркивалось, что мнение должно быть личным, своим. Лес рук. Все хотели высказаться. Общее мнение сводилось к тому, что человек этот прекрасен, умён. У него добрые глаза. Чувствуется, что он любит людей. Видно его желание сделать много хорошего для них, для своей страны, для человечества. И всё в таком роде.
     Одновременно в соседней аудитории перед студентами демонстрировали тот же портрет и говорили, что это увеличенная фотография преступника. На этом человеке «висит» несколько убийств, ограблений, он объявлен во всесоюзный розыск. Необходимо было дать его характеристику по портрету. Конечно, свою собственную, не зависимую, так сказать, экспертизу. Тоже лес рук Общее мнение было суровым:
– Глаза злые, подчёркивалось, что лоб практически отсутствует. Ненавидит людей. И всё в таком роде. В общем – отморозок.
     Глядя на этот эксперимент со стороны, становится ясным, что дело здесь заключается в не замечаемой людьми скрытой посылке: один хороший, другой – плохой. Всем казалось, что они принимают независимое решение. Но…, здесь срабатывает принцип – мы видим то, во что верим. Примеры просто высвечивают его вполне откровенно.

    Но в реальных жизненных ситуациях спрятанные от глаз посылки бывают трудно замечаемыми. Они и создают иллюзию независимости решений.
     В школьных сочинениях такие ситуации проявляются в шаблонности так называемых собственных взглядов. Они оцениваются  на пятёрки, потому что совпадают с заданной трактовкой содержания и образов. Наверное, это какой-то скрытый стиль обучения, почти традиция нашей школы.
     Думаю, он начинает практиковаться уже в младших классах, когда вместо сочинений задаются рисунки на свободную тему. Как домашние задания. Мне вспомнился такой случай с моей дочкой. Она пришла домой счастливая и возбуждённая. Рисуй, что хочешь. Выдумывай, твори. Трудно, но интересно. Даётся несколько дней. Пробы. Пробы, наброски, эскизы. В постель не загнать. Показы родителям. Работа в удовольствие. Все радуются. Наконец, что-то получилось Ожидание оценки. Что скажет учитель, что начертает на моей картине. Столько труда и столько поисков. Наконец-то! Ура! Пятёрка. Даже похвалили перед классом и рисунок куда-то забрали. Проходит неделя. Постепенно дочка  успокаивается, но какой-то кусочек счастливости в её душе остаётся. Спасибо учителю. Как всё здорово сложилось. И вообще всё прекрасно. И жизнь хороша, и жить хорошо. И вдруг…
     Гуляя во дворе школы, наш ребёнок случайно находит около помойки свой прекрасный рисунок, измятый и грязный. Оказывается, его выбросили. Выбросили. Вместо того, чтобы отдать автору. Выбросили и всё. Выбросили как мусор. Выбросили её произведение искусства, за которое хвалили перед всем классом. Оказывается, ей врали, врали. врали, врали… Душа сломана, сломана вера в себя, в честность учителя. А ещё вчера учитель ей так нравился. Ещё вчера она готова была броситься за него в огонь и воду. И слёзы потекли рекой. И мы с Верой ничего не смогли ей объяснить. Не смогли, потому, что тут нечего объяснять Детская душа ещё не знает, что это стиль, стиль нашей школы, возможно, образ жизни, которая у неё впереди. Безразличие к человеку. А мы хотим чего-то светлого и доброго.
          Вечером я объяснил дочери, как понял её проблему. Теперь она выглядела очень простой. В головах учителей литературы были заложены стереотипы казённого государственного мировоззрения на произведения классиков. Уйти от них они не могли по разным причинам. Но главная из них состояла в том, что многие педагоги не способны были избавиться от стандартов, привитых им в вузах и методиками обучения. В то же время, как будущим школьным преподавателям, им внушали, что у детей следует развивать творческий подход к осознанию темы. Ученики должны думать и находить в текстах классиков своё видение и понимание образов, событий и эпохи. В таком смысле они и наставляли своих подопечных. И они были искренни. Но когда кто-то из учеников начинал сопереживать с героями произведения и пытался оценивать их поведение в соответствии с  собственными эмоциями и настроениями, он выпадал из государственного стереотипа толкования литературного произведения. Естественно, больше тройки такой ученик получить не мог, что называется, по определению. Он был обречён на неудачу. Он выскакивал из колеи.
     Дочь всё поняла и пошли пятёрки. Плохие пятёрки, приспособленные под факт жизни.

ПОТЕРЯШКИ
Здесь – это вам не тут.
Черномырдин В. С.

     Учебная база Гидрометеорологического института на р. Оредеж. Прекрасный день клонился к вечеру. Работы закончены. Заиграла музыка. Спортивные площадки заполняются игроками и зрителями. Дежурная преподавательница вся в делах. Вдруг хватилась – нет двух её девочек. Оказывается, и на ужине их не было. Кто-то сказал, что видел обеих за домиком кафедры физкультуры. Самая окраина лагеря. Дальше лес и болота. Забеспокоились, родители слегка запаниковали. Опросили почти всех. Никто девочек не встречал. Они городские и  «домашние». Большого леса толком и не видели. Одна в девятый класс перешла, другая – в шестой. Одеты легко. Летние платьица, сандалии на босу ногу. Младшая слабенькая здоровьем. Часто простужалась.
    Солнце к закату. Стало холодать. А их всё нет и нет. Решили больше не ждать и начать поиски. Включили музыку на предельный гром. Несколько поисковых групп. Фонарики. Мегафоны. Даже ракетница. Как всегда некстати, начал накрапывать дождь. Похолодало. Некоторые одели даже ватники. В лесу стало совсем темно. Батарейки фонариков быстро «сели». Тьма кромешная. А-у-у! А-у-у!. Мегафон ревёт. Прислушиваемся. Никакого ответа. Только лес шумит. Вернулись в лагерь. И снова на поиски. К середине ночи решили подождать до того, как начнёт светлеть и хоть что-то будет видно. Дождь льёт непрерывно. Но!…одна группа студентов настроена по-боевому. Ждать не стала и снова ушла на поиски в ночь:
• Это ж дети. Как можно ждать. Чего ждать-то.
    Без фонаря, без мегафона. Просто двинулась в лес. За прошедшие несколько часов девочки могли уйти далеко. Но главное, никто толком не знал куда. Сектор их возможного движения был велик. Лес огромен.
   К рассвету радостная весть. «Боевая» группа студентов обнаружила их. Девочки блудили, блудили и неожиданно для себя вышли на дорогу, где и столкнулись с нашими поисковиками. Все в лагере. Кто-то на всякий случай истопил баню. Их туда. Напарили. Горячий чай с малиной. Накормили. Мать долго не могла придти в себя. Отец, сразу ушедший в лес, вернулся только через два дня.
    Оказалось, девчонки, почувствовав, что дело к ужину,  решили вернуться в лагерь. Но никаких ориентиров не запомнили, звуки музыка до них не долетали, и они двинулись не в ту сторону. Скоро поняли, что заблудились. Пошли наугад. Лес шумит. Деревья раскачиваются. Жутко как в страшной сказке. Растерялись. Кричали. Их никто не слышал. Стало темнеть. Пошел дождь. Младшая потеряла одну сандалию. Выбились из сил. Совершенно мокрые и замёрзшие сели на какое-то поваленное дерево. Младшая положила голову на колени старшей и обе стали горевать:
• Всё. Теперь не выбраться. Помрём мы тут.
Отдохнув, успокоились. Шок  прошёл. Надо идти. Но куда? Куда придётся. Авось! Проплутали всю ночь. Неожиданно для себя оказались на лесной дорожке. Тут и светать стало.  Приободрились. Самое страшное позади. И увидели наших студентов. Всё тут совпало: и место и время и ангел их.
    Удивительно, но, ни одна из девочек не заболела.  Стресс мобилизует организм к  выживанию.

УРОКИ ОТРОЧЕСТВА
За всё надо платить.
Барри Коммонер.
(закон экологии)

Осиный мёд
    Магадан. Средняя школа №1. Окончен седьмой класс.  Летние каникулы. Колымское шоссе. Бассейн реки Хасын. Любил бродить в окрестностях. Тайги не боялся. Нравилась мне она. Некоторые заводи, протоки, ручьи, небольшие острова помню и ныне. Всегда чувствовал, где нахожусь. Далеко не уходил. Делал круги, расширяя их с каждым походом. С лесных кустов ел смородину, голубику, лакомился сочным шиповником. Иногда попадались заросли жимолости. Она была крупной и сладкой. Пожалуй, любимая ягода  в тех местах. Собирали её вёдрами. Позже узнал, что жимолость бывает и не съедобной. Уже в Южной Якутии, в одном из геологических маршрутов наткнулся на её кусты. Хотел полакомиться. Но парнишка эвенк, с которым я ходил, остановил со словами:
– Нельзя. Это плохая ягода. Очень плохая. Её не едят.
Я удивился и даже посмеялся:
– Ну, будешь мне рассказывать. Я её на Колыме вёдрами ел. И, как видишь, жив-здоров. Не выдумывай.
Нарвал горсть и отправил в рот. В ту же секунду меня всего перекосило от горечи и какой-то ядовитости. Мгновенно всё выплюнул. Долго ещё слюной исходил. И услышал моего эвенка:
– Ну, что, поверил? Я же тебе говорил. Не едят её у нас. Плохая это ягода. Ядовитая.
И я понял, местный сорт из якутской тайги действительно не съедобен. Надо быть осторожным.
   Уже намного позже встречал жимолость на р. Вашке Архангельской губернии, покупал кусты и для посадки в своей деревне. Но ягоды уже пробовал с опаской. Она была оправдана. Оказывалась горькой и несъедобной. Наверное, только на Колыме её и можно есть. Такой опыт!

   В один из дней моего бродяжничанья, на небольшом островке наткнулся на два огромных осиных гнёзда. Похожи на круглые свёртки из серой плотной бумаги. Постоял, посмотрел. Ранее никогда такого не встречал. И вообще об осах ничего толком не знал, кроме того, что кусают очень больно. Подумал, в таких сооружениях может быть мёд.
    Вернулся домой. Взял большой накомарник, два полотенца для рук, ведро. На мне был толстый пиджак и плотные брюки. Направился за мёдом. Набрал из протоки ведро воды. Подошёл. Осы почувствовали неладное. Начали вылезать из гнёзд. Воздух кругом угрожающе завыл жужжанием. По спине пополз холодок. Стало жутковато.

    Со мной была небольшая собачонка. Беспородная. С гладкой шерстью.  Очень любопытная. Все мои попытки отогнать её успеха не имели. Осы её не насторожили. Кто-то в Магадане подарил щенком. Она никогда ос не видела. А потому и боязни к ним не имела. Мне же было страшно. Но всё же, решился. Взялся за одно гнездо руками в полотенцах, и с некоторым трудом сорвал с ветки. Что тут стало! Осы облепили всего. Но я был в броне. Бросил гнездо в ведро и быстро побежал к протоке. Накинулись они и на собачонку. Та завыла дурным голосом и кинулась прочь. Её вой ещё долго был слышен среди деревьев. Неожиданно уже у спасительной воды получил страшный удар. Снаряжаясь в поход, я не обратил внимания, что на ногах у меня простые сандалии. Кажется, даже на босу ногу. Как два кинжала вонзились сразу в обе пятки. Тело изогнуло струной. Ведро отбросил. Острая боль пронзила мозг. Чуть не потерял сознание. К счастью, протока была рядом. Она спасла меня. Добрался до дома кое-как. Моя собачка появилась через три дня.
    Опыт!

Тяга к путешествиям
    Читал мало. Интерес вызывали только книги об освоении  севера. Первое большое впечатление оставил роман Жюля Верна «Путешествие и приключения капитана Гаттераса».  Потом Руаль Амундсен, Роберт Пири. Позже Джек Лондон. Особенно нравились истории об Аляске. Планировал поступить в Арктическое морское училище. Интерес к северу не угас и позже. До сих пор на книжной полке стоят «Гостеприимная Арктика» В. Стефанссона, «Саламина»  Рокуэлла Кента. Иногда нет-нет да и листаю их. Жизнь сложилась иначе. Но тогда…
     Начал строить макет парусного судна. Какого типа – не знал. Длина около полуметра. Всё как надо. Киль. Шпангоуты. Правда, в виде сплошных перегородок. Обшивка из тонких широких реек. Как положено, с перекрытие сверху вниз. Нос аккуратно обил жестью от консервной банки. Борта просмолил. Балласт – речная галька, залитая варом. Осадка приличная. В общем, корпус оказался крепким с хорошей остойчивостью. Поставил три мачты с реями. Бушприт. Сделал палубу. Наладил белые паруса, оснастку. И вот, пробные плавания на чистой довольно обширной и глубокой заводи. Несколько дней занимался запусками своей «бригантины», пока она не застряла где-то посередине заводи в безветрие. Пошли дожди. Оставил мой корабль на воде.
     Но интерес к постройке лодок сохранился. Уже в 80-х годах, пришлось быть в селе Койнас. Это на границе  Архангельской области с Республикой Коми. Дела задержали там на несколько дней. Знакомясь с селом, на одной из улиц набрёл на своего рода домашний стапель. Хозяин строил большую лодку по типу  «Зырянка». Зыряне – устаревшее название народа коми. Поразила техника. В основе ствол ели с крупным корнем. Корень ладится как нос лодки. Ствол вытёсывается в массивную доску, как основу днища. От носовой части, начиная снизу, попарно с двух сторон натягиваются доски – дно и борта. Они изгибаются к будущей корме и там фиксируются стягивающей верёвкой. Всё делается не торопясь. Стягивание происходит постепенно, по мере подсыхания досок. Корма и шпангоуты, подгоняются под готовые борта. Шпангоуты изготавливаются из корней ели. Подлаживаются к бортам топором. Карандаш, которым намечаются подтёсы, мастер держит за ухом. Красивая работа. Мечтал сделать что-то подобное сам. Да вот не пришлось жить у большой воды.

   На следующее лето увлёкся другими планами. Надумал делать плот. Поднялись с младшим кузеном выше по  Хасыну. Напилили нетолстых брёвен. Прибили к ним гвоздями поперечины. Срубили по шесту. Подкатили на кругляках  к воде. Загрузились и отплыли.  Вышли на глубину. Течение подхватило плот и понесло. К счастью, это была небольшая протока Хасына, и «летели» мы метрах в двух от залесённого берега. Неожиданно конструкция наша стала распадаться. Только успели выбросить на берег топор и пилу. Ноги провалились в проёмы между выпавшими брёвнами. Не помню как у кузена, но я оказался верхом на бревне. К счастью, довольно быстро нас выбросило на мелководье. И всё обошлось. Вернулись домой мокрые. Но затеи не оставили.
    На другой день сняли с качелей верёвки и сделали новый плот уже без гвоздей. Брёвна связаны. Поплыли сызнова. Хорошо! Радовались. Стояли на плоту как робинзоны. Я взял на себя роль капитана. Протока становилась всё шире. Выходили на оперативный простор. О том, куда нас занесёт, чем всё закончится, не думали. Наслаждались мгновением события. Неожиданно  вошли в зону мощного притока справа. Скорее всего, это было местом слияния с более мощной струёй того же  Хасына. И нас закрутило. Плот вздыбился. Куда делся брат, не видел. Передо мной откосом стоял угол плота. Стал карабкаться на него. И тут плот выпрямило. Спустя короткое время его прибило к галечному берегу. Кузен оказался недалеко и шёл в мою сторону. Снова обошлось. Но в этот раз от дома мы были уже довольно далеко.
    Прошло несколько дней. В наши летние пенаты подъёхал мой одноклассник – Юрка Никешичев. Соблазнили его продолжить путешествие. В этот раз за нами увязались мои младшие кузины. Старшей лет 12, младшей, кажется, – 9. Как мы решились их взять в плавание, ума не приложу. Шалопаи были, чего тут скажешь.
    Плот спокойно «выжидал» нас на мели. Погрузились. И снова радовались плаванию. Становилось всё глубже. Шесты уже не доставали дна. Плот несло вольно. Водная струя вела к другому берегу. Обрывистому. Я капитанил. Вдруг увидел над самой водой приближающиеся ветки не то кустарника, не то согнутых стволов молодых тонких деревьев. Сработал инстинкт. Командую:
– Ложись!
 И плюхнулся на плот сам. Команда повиновалась мгновенно. Сработал страх. Никого не сдёрнуло. Только ветки погладили головы и спины. Стали с Никешичевым  грести шестами к своему берегу. Удалось приблизиться  где-то на метр. Берег – галечный откос. Не очень крутой. Несёмся мимо. Ближе никак. Командую:
– Стройся на левый борт. Изготовиться к прыжку.
Смотрю, выстроились.
– Марш!
Команда бросилась на берег. Слава богу, удачно. Конечно, немного угодили в воду. Но выкарабкались.  Все на берегу. Потом сиганул и я. Всё в порядке.  Потащились к дому. Вёл наугад. Каким-то внутренним компасом. Боязни заблудиться не было совсем. Вышли на лесной просёлок. Он привёл нас к дому. Потом вспомнил, что по ней зэки вывозили так называемую финстружку. Заготовки для крыш.
    Дома уже лёгкая паника. Куда делись дети? Тайга, река. Кругом лагеря. Вызвали оперативников для поисков. А тут и мы явились. Так были рады, что, помнится, даже не ругали. На этом наша сплавная эпопея закончилась.
    Опасный опыт! 

Наводнение
    Утро пасмурное. Мелкий холодный дождь. Облака совсем накрыли землю. Сопок не видно. Хасын вздулся. Его воды окружили дом.  Никогда такого не видели. Мутный поток с бешеной скоростью тащил на себе лесной мусор, деревья, вывернутые с корнями из берегов, какие-то брёвна, кусты вместе с дёрном. Над всем этим парился холодный туман и стоял лёгкий гул. Смотрели как заворожённые. Опасности не понимали. Наш островок с домом посередине воспринимали как неприступную для стихии крепость. Дом в один этаж, но большой. Длинный широкий коридор. В него выходят двери из нескольких двухкомнатных секций, служебного помещения, большой кухни и веранды с бильярдом.
    Кроме нас в доме четыре человека. Наша домработница, Рая – заключённая по бытовой статье. Кажется, была директором продуктового магазина в Барнауле. Осуждена за растрату. Комендант дачного посёлка, тётя Полина. Эстонка. На поселении. Отмотала срок, вроде бы по 58. Её помощница. Заключённая. И   случайно задержавшийся в доме, приходящий по воскресеньям, повар, дядя Гриша.
    Никто нас не опекал. Были мы совершенно свободны. Делали, что хотели. Я часто уходил на Колымскую трассу. Пускали в цеха стекольного завода на 72 километре. Любил смотреть, как наждачными фрезами наносят узоры на стеклянные бокалы. Доходил даже до 81 километра к посёлку Палатка и поднимался к угольным шахтам. Цеплялся к опорожнённым от угля скибам и ехал по крутому склону сопки до места новой загрузки угля. Обратно на тех же вагонетках. Тяжёлые, нагруженные углём на тормозах двигались вниз. Пустые – им навстречу, по этим же рельсам съёзжали вниз. Где-то посередине они встречались и объезжали друг друга по раздваивающейся  в этом месте колее. В этом районе заходил на зону лагеря с заключёнными. Туда, обратно. Никто не останавливал, не ругал. В тайге как-то наткнулся на парочку, собиравшую гоноболь. Помню, он настраивался на секс. Она остановила его, кивнув в мою сторону:
– Погоды, ты! Не видишь разве, пацана. Успеешь.

    Рая выполняла нехитрые обязанности: накормить и обиходить нашу команду из двух отроков и двух девчонок. Это была крепкая молодуха. С пышными формами и ярко выраженными сексуальными страстями. Совершенно к нам безразличная. Полина за нас ответственности не несла. Её помощница – тем более.

    Повара, дядю Гришу, помню только потому, что по воскресеньям он делал вкусное мороженое. Тогда заезжало Дальстроевское начальство. В основном играли в волейбол. Всегда азартно. С криками, беготнёй. «Рубились» в бильярд. В общем, снимали стресс будней. Гриша готовил воскресный обед. Когда-то был личным поваром маршала Блюхера. После  расстрела хозяина получил 10 лет лагерей. Прошёл их от звонка до звонка. Остался на Колыме. Научил меня вязать плети из четырёх, шести, восьми и двенадцати концов. Могу ещё до сих пор.
    К вечеру, из леса, со стороны Колымской трассы, появилась матушка моих кузин и кузена. Шла по ледяной воде в беспокойстве и страхе за нас. Прикатила из Магадана, когда узнала о наводнении. Все были удивлены и слегка испуганы за её здоровье. Спиртом оттирали онемевшие ноги. Горячий чай с малиной. Но она была рада. Обрела покой. Все живы. Она с детьми. Страшная неизвестность позади. Не заболела. Была закалённой смолоду. В Неве купалась до самого снега. И вот пригодилось.
    Через несколько дней вода в Хасыне спала. Появились новые протоки. Изменилось основное русло. Почва в тайге подсохла. Снова начал бродить по окрестностям. Неожиданно наткнулся на свой парусник. Он лежал на боку среди мелколесья. Мачты сломаны. Бушприт тоже. Остался один корпус. Я оставил его там, среди валежника, как маленький памятник моего «мастерства» и пронёсшейся стихии.
    Ещё один опыт жизни.

Разговоры
   Разговоры взрослых меня не интересовали. Обычно я к ним не прислушивался. Но иногда в них была неожиданная и даже в чём-то стрессовая для меня информация. Тогда мои «ушки были на макушке». Взрослые этого не чувствовали. Наверное, я умел делать вид, что не слышу и занят своим. Зимой узнал, что на нашем 72 километре убили Полину. Зверски. Влезли через окно в нашей спальной комнате. В конце коридора, помощница Полины спала в маленькой коморке. Топором проломили ей голову. Затем вошли в комнату Полины. Убивали медленно и страшно. Потолок и стены были залиты кровью. За что-то мстили. Часовой в это время обходил другие дома. Расследование вышло на заключённых, работавших недалеко от нас по заготовке «финстружки».  Всю вину взял на себя один из них, хотя было ясно, что убивала группа.
    В конце лета на последней от нас даче (кажется, генерала Деревянко)  плотницкие работы проводил рыжий мужик лет пятидесяти. Плотный ухватистый. Топором владел мастерски. Я любил смотреть на его работу. Он всегда приветливо мне улыбался. Случайно узнаю, что он подался в бега. Срок у него был 25 лет. Тогда это был максимум. Прихватил с собой в компаньоны молодого парня со сроком 10 лет. Говорили, что на мясо. Меня это потрясло. Всех обманул. Дал дезу. Кинулись искать в Магадан. За эти несколько дней ушёл в другую сторону. Оперативники, которые занимались его таёжным поиском, судачили:

    Рядом с нами находилась дача генерала В.А. Цареградского, крупнейшего геолога нашей страны, первооткрывателя колымского золота. Меня послали к ним с каким-то простеньким поручением. Горжусь. Что был в доме такого легендарного человека. Эпизод запомнил ещё и потому, что со слов его жены (из последующих разговоров) узнал, я довольно редкий тип – брюнет с голубыми глазами. Особого впечатления на меня такое открытие не произвело, но в памяти осталось как нечто приятное.
    Тоже опыт жизни.
   
ПОСЛЕ НАС

     По пятницам в соседнюю деревню приезжает лавка. Хочу затовариться.  Дома продумываю недельное меню. Составляю список. Так у нас было заведено ещё с Верой. Да и в городе с сыном делаем так до сих пор. Не надо думать в магазине, сочинять на месте. И не забудешь ничего. Как правило, прихожу первым. За мной небольшая очередь из местных и таких же дачников, как я. Вот гудит мотор. Автолавка паркуется на «пятачке». Шофёр открывает двери кузова. Ставит лесенку. Залезает. За ним следует продавщица Лена. Я здороваюсь и протягиваю список. Она выдаёт товар и в конце говорит:
– По списку всё. Сегодня нет только огурцов.
Я расплачиваюсь. Заталкиваю покупки в рюкзак и шагаю к дому. Это чуть больше полукилометра.
     Прошлые годы нас, из Моровского, как немногочисленных и дальних, всегда пропускали первыми. Да и посмотреть всем хотелось, что берём, на сколько, какими бумажками расплачиваемся.
     В эту пятницу я оказался вторым.
– Да, мне немного. Только хлеб возьму, – как бы оправдываясь, сказала Тамара Ивановна. Она из дома, около которого собирается очередь. К моему приходу её авоська уже была выставлена на лавочку. Конечно. Всё по справедливости. Какие могут быть претензии.
     Лена занимает своё место у весов. Водитель наготове помогать. Продавщица объявляет:
– Сегодня хлеба осталось только восемь буханок и столько же батонов. Всем не хватит. Буду выдавать только по буханке и одному батону. Согласны?
Общее молчание. Затем раздаётся одинокий женский голос:
– А что делать? Лена, но ты же знаешь, мы всегда берём восемь буханок. Что ты не можешь больше привезти. Или для нас как-то отложить?
– Не могу. Заказываю не я, а хозяин!
И пошло-поехало.
– Жалобу писать надо! Вот что!
Выкрик:
– Все подпишемся!
Господи, как у нас любят писать. От себя только анонимки. А, если подписывать, только скопом.
     Наконец, продажа товаров началась. Тамара Ивановна тихо, даже вкрадчиво, говорит:
 – Мне буханку хлеба и батон.
Лена подаёт.
– Да! А печенье есть?
– Есть.
– А какое? Мягкое?
– Есть и мягкое.
– А почём?
Называется цена. Тамара Ивановна думает.
– Ну, тогда мне полкило.
Начинается взвешивание. Стрелки на весах сразу не устанавливаются, но видно, что больше. Тамара Ивановна внимательно присматривается к тому, как стрелка качается.
– Да, ладно, Лена, пусть будет побольше.
Печенье убирается в сумку. Лена выжидательно смотрит:
– Что ещё?
– А из круп гречневая есть?
– Есть.
– Ну, тогда мне пакетик.
Рассматривает и забирает.
– А сахарный песок? Мне бы полкило.
– У меня только в расфасовках. По килограмму, пяти и десяти.
Тамара Ивановна думает.
– Мне бы полкило. Ну, да ладно! Пока брать не буду. А творог есть?
– Есть.
– Лена, взвесь тогда мне полкило.
 И так дальше, в том же духе и темпе. Заканчивается мороженым Очередь, молча, ждёт. Привыкла. Большинство таких же. Редко, кто с готовыми списками. И то дачники. Пока идёт торговля в очереди озабоченно:
– Да! Придётся завтра в Любытино за хлебом идти. (Замечу, это около десяти километров в одну сторону). По такой жаре-то.
     От всей этой тягомотины на душе муторно. Все знают, Верочки не стало. Смотрят сочувственно. В тоскливом настроении направляюсь к своей вотчине. И вдруг,…вижу в сторону автолавки мчится мальчишечка. Дорога немного вниз. Пацанёнок резко заворачивает вправо. Делает крутой вираж. Чуть не падает. Обратно. Уже в горку. Снова вниз. Крутой поворот. Вверх. Разгорячённый. Лицо от пота мокрое. Светлые кудрявые волосы у висков и на лбу слиплись. Но он не устал. Ему нравится бегать. Кого-то или что-то изображает.
     Увидел, что я смотрю. Блеснул глазёнками и забегал ещё пуще. Руки растопырил. Наверное, он был самолётом.

     Вечер. Часов восемь. Но жара ещё не спала. За тридцать. А он бегает вверх и вниз без устали. И жара нипочём. Ему хорошо. Он радуется бегу и своей игре. Его счастливый задор передался и мне. Настроение улучшилось. На душе потеплело. Я подбодрил его:
– Давай, бегай, бегай. Молодец! Здорово у тебя получается.
А про себя подумал:
– Да! Я так теперь бегать не могу. И желания нет. Завидовать только осталось, и радоваться, глядя на тебя, малыш.
Чистая и светлая пора. Он этого не понимает. А зачем ему понимать. Размышлять и понимать будет после, когда станет, как я. А пока…бегай мальчишечка. Бегай! Улыбайся. Будь счастлив.
     Он выскочил из дома, в который его привезли несколько лет тому назад, совсем крохой. Дед с бабкой, незадолго до его рождения, купили эту избу. Большую. Справную. Через год или два  поставили её на фундамент, сменив нижний венец на новый, из мощных брёвен. Развели великолепный цветник. Я бывал в этом доме раньше. У прежней хозяйки, Марии Ивановны, мы покупали молоко. Коренная жительница этой деревни. Прожила в ней всю жизнь. Девочка. Колхоз. Замужество Тяжёлая работа. За войну потеряла мужа. Одна подняла двоих детей. Собственно, почти как вся Россия.
     Помню, очень переживала за внука, Игоря. Он был призван в воздушный десант. То сильно простудился, то первый прыжок с парашютом, то тоска по деревне, бабушке, которая его вынянчила. Каждое его письмо хранила как святыню. Читала мне и Верочке. Всегда при этом плакала. Так болела сердцем. Приходил к ней со своим сынишкой, тогда ещё дошкольником. Угощала пирогами с молоком.
     Была у неё старая телега. В колесе спица выскочила из обода. А сено для коровы возить надо. Покос у неё был в Моровском. Как раз против нашего дома. Косили с дочерью, Валей. Сушили. Сгребали в копнушки и возили на сеновал. Для него была приспособлена старая изба (новые хозяева её раскатали на дрова и разбили на этом месте цветник). Мария Ивановна обращалась не раз к местным мужикам помочь – починить колесо. Ставила и маленькие и поллитровки. Но у тех не получалось. Попросила меня. Решил взяться. Сложная конструкция колесо от телеги. Даже не представлял до этого. Но сделал. Дала мне она за эту работу рюкзак отборной картошки и трёхлитровую банку свиного сала. Я был очень горд:
– Вот, Верочка, возьми. Заработал, как тележный мастер. Не пропадёшь со мной.
Посмеялась, но была рада за меня.
     Ворошить сено мы Марии Ивановне помогали. Не привыкли стоять «руки в боки» и смотреть, как люди работают. Хотя какие из нас на покосе были помощники.
     Часто вспоминаю время покоса. Красивая пора. Приходили семьями с косами, вилами и граблями. Все участвовали. И с охоткой. Бабы в свободных платьях, тапочках и косынках. Мужики в картузах, рубашках нараспашку. Отдыхали под двумя огромными берёзами. У меня там качели были сделаны. Мальчишки и девчонки катались на них. В тени накрывали перекус. Хлеб, яйца, огурцы, лук зелёный. Картофель отварной с крупной солью. Молодухи гоняли на наш родник, вниз к ручью. Из дома у нас воду брать не хотели. Приносили в бидончиках или вёдрах. Обязательно свежей, ледяной. Как-то незаметно ушло это время. Исчезла простота и радость труда. Коров не стало. Покосы заросли бурьяном. Все покупают молоко в пакетах. И простокваши-то не сделать. Стоит неделями и не киснет.
     Но вот сено в копнушках. Телегу мою нагрузили Громадный воз. Повезли. Лошадёнка едва тащит. А я смотрю и переживаю – выдержит моё колесо на кочках или… Не дай бог. Позору не оберёшься. Телега-то без рессор. Не положено для неё. Хрясь, хрясь! Удар колеса о камень. Сердце замерло. Выстояло! Ура! Кричу Вере:
– Гляди! Колесо-то моё цело. Значит, я сделал хорошо. А мужики-то не смогли. А ведь они все мастеровые.
     Как я был рад. Помню до сих пор. Хотя уж и коровы нет, и дом продан, и Мария Ивановна умерла, и дочь её Валя тоже.
     Но вот передо мной новый человек. Бойкий мальчишка с озорными глазёнками. Бегает и бегает по жаре. Вниз по дорожке, вверх. Вниз. Вверх. И жить становится не так грустно.

МАГЕЛЛАНОВ ПРОЛИВ
Капитан, капитан, улыбнитесь…
В. Лебедев-Кумач

    Василий Ильич родился в одной из деревень Ярославской глубинки. Море никогда не видел, но мечтал о нём. Почему вдруг? Кто его знает. Телевизоров в тридцатые годы не было и в помине. Теперь обыденность нынешних дней тогда не могла присниться ни в страшном, ни в сладком сне. Да ещё деревенскому мальчишке. Но вот запало стать моряком. Наверное, через школьную географию, кинофильмы, книжки. Мечта прикипела к сердцу. И он реализовал её. Прошёл путь от младшего штурмана до капитана дальнего плавания. Доктор наук, профессор, Фундаментальные труды по судоходству. Европу многократно обошёл и справа и слева. Пересекал Атлантику. Юго-Восточная Азия. Избороздил все моря и океаны. Остался молод душой и крепок телом. Прекрасный рассказчик. Жизнь яркая, интересная, можно сказать, состоялась. Сын преуспевает в Западном полушарии. Связан с флотом. Путь отца не повторяет, но держится той же колеи  – морской.
    Как все деды, Василий Ильич, обожает внука. Сын даже как-то сетовал ему:
– Папа, я знаю – вы с мамой меня любили. А ты, по-моему, особенно. Души во мне не чаял. Помню твои большие, сильные и  тёплые руки. Как ты маленького подкидывал меня к небу и улыбался. Я всегда гордился тем, что мой папа капитан и плавает на больших красивых судах в океане. Но, внука любишь ты больше. Я вижу это и, конечно, рад. Но, не обижайся только, иногда завидую.
     Когда начались круизы в Антарктику, Василий Ильич решил попутешествовать. Всю жизнь в море. Но океан не может надоесть, как и небо. Тянет к нему и тянет. Так же как сызмалу. Многое он на свете повидал. Но любознательности в нём не уменьшилось. Ненасытен оказался.
    Конечно, отправился с внуком. Мальчишка был сам не свой в ожидании плавания, да ещё с любимым дедом. Сиял весь от счастья и впечатлений. Новый огромный мир, поглотил его. Но мира оказалось больше, чем он мог вобрать  в себя. Это как в музее. Эрмитаж, например. Запоминаешь только несколько экспонатов, если ими ограничиться и посвятить осмотру что-то выбранное заранее. Собственно, так и поступают гиды. Остальное только фон. Если же просто обходить залы, то довольно быстро устаёшь и скоро «тупеешь» от избытка виденного.

   Постепенно «остыл» и внук. Чаще стал оставаться в каюте. В то время он был увлечён компьютером, особенно играми. Больше всего увлекали «стрелялки» и «войнушки».
     Весь напряжён. Полное внимание к событиям на мониторе. Пах, пах, тра-та-та. Враги бегают, снайперы затаились. Надо их поразить, увидеть, обезвредить. И, главное, самому уцелеть. А это так не просто. Оторвать его от такой войны было практически невозможно. Дед всё понимал и особенно не приставал. Конечно! Вода, вода кругом вода. Даже небо  как то не замечалось. Будто нет никакой суши, никаких лесов и гор, никаких стран и людей. Как при Вселенском потопе. Об этом можно размышлять. Но внук к таким размышлениям был ещё не готов. Для него нужна реальная смена впечатлений. А её пока не было.
    Сам же Василий Ильич больше стоял на палубе, благо погода была преотличная. Он давно знал, что море всегда разное. Вблизи одно, вдали другое, на поверхности третье, в глубине – загадочная бездна. Цвет неба не такой как у нас дома. Его оттенки меняются непрерывно. Вот появляются облака. Вот они уходят куда-то – уплывают в небытие. Он стоял у борта и вспоминал молодые годы. Отдыхал. Нет-нет, да вспоминал себя капитаном – человеком ответственным за всё. За корабль, за команду, за пассажиров. Их безопасность, комфорт и даже за настроение.
    Случись что непредвиденное, только он должен принимать решение. Посылать в эфир SOS или не посылать? Покидать судно или не покидать? Он знал, например, что при эвакуации потерей не избежать. Обычно, они достигают 10-12 процентов. Не покидать судно, все останутся живы, если решение верно. Если капитан ошибся, потери могут быть катастрофическими. К счастью его капитанская практика прошла без потрясений. Но он знал, что так складывается не всегда и не у всех.
    Неожиданно появились чайки. Значит, скоро пассажиры увидят восточный берег Южной Америки. Легендарный мыс Горн, вход в Магелланов пролив. Подумал, надо внука обязательно вытащить. Может быть, такое событие окажется единственным в его жизни. Конечно, внешне панорама будет  выглядеть как обычный берег. Но те, кто увидит её, должен почувствовать некую легендарность момента:
• Патагония! Невидимые следы Магеллана. Эпоха Великих Географических открытий. Парусники. Радость усталых и счастливых моряков.
    Наконец, берег стал вырисовываться довольно отчётливо. Пора звать внука. Василий Ильич пошёл в каюту:
– Всё играешь Игорь? Давай заканчивай. Скоро Магелланов пролив. Помнишь, наверное? Столько тебе рассказывал.
Внук недовольно:
– Да подожди дед со своим проливом. У меня тут такие события разворачиваются. Не до Магеллана мне. Вот закончу.
Дед ушёл. Но скоро не выдержал и вернулся снова:
– Давай Игорёк, скорей. А то прозеваешь. Догоняй меня.
Ждёт на палубе. На борту народу всё больше. Дед занервничал. Внука всё нет и нет. Пошёл снова, возбуждённый:
– Игорь! Ну, сколько можно ждать. Скоро к борту будет не протолкнуться.
Внук не двинулся с места:
– Отстань, дед! Ну, отстань же! – и махнул рукой, чтоб ему не мешали.


ВОРВАНЬ
… думать страшно об этих бедных
ребятишках, …нравится им это
 или не нет, дают им рыбий жир.
Агата Кристи.

    До войны, в детском садике ребятню поили рыбьим жиром. Для них это была неприятная процедура. Но обязательная. Такое укрепляющее лекарство. Поощрение заключалось в том, что «отважных» детей хвалили и ставили в пример. Они старались даже не морщиться. Для других изображали на лице гримасу удовольствия. Показывали, какие они смелые и крутые. В тяжёлые послеблокадные времена мама иногда приносила рыбий жир, и на нём жарили картошку. Тут уж я не морщился, хотя еда эта, как что-то невкусное в памяти сохранилась. Возможно, то был рецидив детсадовской памяти. На новгородчине, как я узнал позже, наши деды и бабки использовали в быту льняное и конопляное масло. Рассказывали, что было вкусно. Теперь всё это ушло в прошлое.
    В Магадане, мне пришлось вспомнить детский рыбий жир, но уже как лакомство. Для укрепления организма в условиях севера, родители завели домашний приём ворвани. Вначале это был жир нерпы. Изготовление нерпичьего «лекарства» я хорошо помню. В большую кастрюлю помещался кусок жёлтого полупрозрачного жира, напоминающего плотное жиле в прожилках мелких кровяных сосудиков. Он растапливался. Чтобы отбить рвотный вкус, туда добавлялся чеснок. Варево было не для нервных. Но его предстояло ещё и пить. По столовой ложке, кажется, три раза в день. Я был старший. И мне приходилось это делать первым в пример моим кузинам. Я держался, как мог. Но улыбаться при этом было выше моих сил. После нерпы перешли на китовый жир. Он уже продавался в аптеках, расфасованный в тёмные бутылки. Не помню, что было хуже. Одно другого стоило. Но всё же, вымучивали и его, по столовой ложке за приём.
    Мы жили на проспекте Сталина в доме справа от школы. Слева от нёё была аптека. Часто меня посылали купить там несколько бутылок ворвани для дома. Раз предо мной одну бутылку купил мужичок в старом ватнике и кирзовых сапогах и тут же её распечатал. Мне стало интересно. Он присел на подоконник и всю из горлышка выпил. Ладонью вытер губы. Посидел немного и вышел. Меня это потрясло. Было видно, что ему не впервой. Что же за жизнь была у него, что приучила к такой еде? Мне стало стыдно перед собой за мои «капризы». Больше я не морщился. Всегда вспоминал этого человека. И сейчас его помню.


ЛАДУШКИ
Ладушки, ладушки!
Где были?
— У бабушки.

    Последнее время меня стало тянуть на прогулки в обществе малышей. Детские площадки это такой прекрасный и волшебный мир. Сидишь на скамеечке, смотришь на их незатейливые игры, на счастливые лица мам и бабушек, опекающих своих чадушек, и на душе возникает какая-то благость. Дал нам Бог на закате дней такое счастье.         
    Конечно, все ребятишки разные, мамы с бабушками тоже. Но у них есть общее: любовь наполняет их сердца. Я знаю, что они, не задумываясь, готовы за них отдать свою жизнь. Помню, как мы с моей мамой стояли на платформе метро, держа за ручонки, тогда ещё маленькую её  внучку, и мне пришла в голову совершенно идиотская мысль:
– Мама, спросил я, – а если Ленка неожиданно упадёт с платформы, что ты станешь делать.
Она мгновенно ответила:
– Я прыгну к ней, и мы вместе погибнем.
Мамы уже давно нет, и я намного пережил её срок, и дочка уже давно стала свекровью, но мне до сих пор стыдно за этот вопрос. Конечно,  при этом я подумал и о себе и о Вере. Мы тоже, не задумываясь, прыгнули бы, но при этом пытались бы спасти её. Можно было бы побежать к концу платформы, может быть, спрятаться под ней, или выбросить ребёнка на платформу. Но бабушка этого бы не смогла. Она была на пенсии, пережила блокаду. Ей все эти выверты были не под силу. Она только  могла закрыть внучку своим телом и, не задумываясь, такое решение приняла.
    А сегодня передо мной бегает весёлый мальчишка, лет трёх. На коленках залезает по ступенькам на горку-слоника, бежит по верхней площадке и быстро скатывается на попе по скользкому лотку. Мать вся светится в улыбке и только едва успевает страховать его и ловить на конце ската. Малыш играет с ней. Бегает то туда, то сюда, снуёт по верхнему настилу. Оба смеются. И мне так радостно смотреть на них обоих.
    Вечером сижу на той же скамейке. Мимо проходит совсем маленькая девочка. Такой ещё несмышлёныш. Остановилась и стала с любопытством смотреть на меня. Я улыбнулся ей, сказал, здравствуй и предложил сделать ладушки. Стал медленно хлопать ладонями, приглашая её повторять за мной. Она вначале не поняла, потом начала пробовать. Её пухленькие ручки делали это неумело. Рядом стоящая мама сказала, что она ещё этого не пробовала.  Но у девчушки стало получаться. Она обрадовалась и когда они отошли от меня, она всё оборачивалась и неуклюже шлёпала ручонками.
    Я был счастлив. С таким настроением я вернулся в дом и когда засыпал, видел перед собой это хлопающее в ладошки чудо жизни.
    Через несколько дней я снова сидел на той же скамейке. Мимо меня крохотный мальчишечка тащит на верёвочке пластиковый паровозик. Разноцветный и красивый. Игрушка перевернулась, верёвочка запуталась за колёсики. В общем  – маленькая авария. Малыш этого не замечает и продолжает тащить паровозик, который уже лежит на боку. Подбежала мама, всё поправила и сунула верёвочку в руки сыну. Тот как-то рассеянно взял её, но тут его внимание отвлекла девочка, скатывающаяся с горки. Он верёвочку бросил и направился к горке. Мать – за ним. Паровозик остался стоять неприкаянным. В это время появился другой мальчуган, чуть постарше. Он тоже за верёвочку катил свою красивую машинку. На его пути оказался паровозик. Он встал в какой-то задумчивости, видимо, размышляя, что делать ему дальше. Путь преграждён. Я подумал, что он объедет стоящий перед ним брошенный паровозик. Но неожиданно для меня он принял совершенно другое решение. Он отодвинул паровозик ногой и пошёл своей прямой дорогой.
    И тут я вспомнил один занятный тест на поведение людей в подобной ситуации. Задача заключалась в следующем:
    Вы двигаетесь по дороге, ведущей вас к определённой цели. Неожиданно дорога упирается в стену. Стена высокая. Вы перебраться через неё не можете. И тянется она в обе стороны необозримо. Спрашивается, что вы будете делать.
    Я ответил, что поверну обратно, потому что цель, которую я поставил, скорей всего, для меня является ложной. Или я пошёл не той дорогой.
   Вера сказала, что она пойдёт вдоль стены. При этом направо или налево неважно. Стена не может быть бесконечно длинной и где-нибудь закончится. А может быть, в ней обнаружится калитка или какой-то пролом, через который ей удастся перелезть.
    Наша дочь, практически не задумываясь, выбрала свой вариант. Она заявила, что будет копать лаз под стеной и через него выйдет на другую сторону.
    Глядя на малыша, который отодвинул ногой мешающий ему паровозик, я подумал, что в случае со стеной он стал бы её ломать или каким-то способом пробивать в ней брешь, наконец, разбирать.
    Через несколько дней я решил посидеть на соседней площадке, устроенной для всякого рода спортивных упражнений. В дневное время на ней часто прогуливаются мамаши с ребятишками. Когда я устроился на одной из спортивных скамеек, ко мне подошла девочка лет пяти и стала меня с интересом разглядывать. Потом неожиданно спросила:
– А что ты тут сидишь?
Я не стал рассказывать ей о своих проблемах, а просто ответил:
– Да вот пришёл посмотреть на тебя. Такая ты красивая и нарядная. Видно сразу –  очень хорошая девочка. Глазки у тебя весёлые.
    Видимо, ответ её вполне устроил, и она отошла к маме, которая за ручку держала младшенького. Немного погодя они собрались уходить, и мать позвала мою девчушку. Та, проходя мимо меня, неожиданно повернулась и спросила маму:
– А как же дедушка?
Мать не нашлась, что ответить. А я сказал:
 – Иди, иди с мамой, я скоро тоже следом приду.
И она успокоилась. А я подумал:
– Раз нас такие малышки зовут с собой, значит, мы им интересны и ещё нужны. И на сердце стало веселей – и жизнь хороша, и жить хорошо!
   

ОБНИМАШКИ

    Шестого апреля, как раз в День геолога, вышел на свою обычную прогулку по нашим дворам, присел на скамейку в небольшом детском скверике с горкой, песочницей, качелями и т.д. Рядом со мной появилась молодая мама с сынишкой около двух лет. Совершенно неожиданно её ребятёнок повернулся в мою сторону, широко и приветливо улыбнулся, раскрыл руки, подбежал и обнял меня. Я тоже прижал его к груди. На меня в упор смотрели весёлые и любопытные глаза, серые как у Веры. Розовощёкое лицо улыбалось во всю ширь.
    Его мама немного растерялась, а я сказал:
– Какой приветливый и прекрасный у вас сынишка.
Вдруг малыш снова повернулся ко мне, подбежал и обнял ещё раз. Я был счастлив. Такого со мной ещё не случалось.
    После этого мальчишечка потопал к горке и уже не обращал на меня внимания. Я посидел минуту и радостный пошёл домой. Ребёнок одарил меня своим счастьем бытия.