Музейный хранитель

               
   Я заходил к нему часто: музей был на одной улице с моим учреждением. На первом этаже здания - вход со стороны Госбанка, - под музей выделили большой зал, рядом с Домом пионеров, и Володя месяца полтора занимался его ремонтом и благоустройством.
   Здание было построено в период между правлением Иосифа – Кобы и Никиты «Кукурузника», поэтому реставрация помещения съела значительную часть музейного бюджета и Володиных средств. Власть поспешила объявить музей «народным»: мол, вертись, как можешь, а денег нет и не будет.
   Ладно.
   Володя не унывал. Этот зал стоил усилий, затраченных на его получение: вспомнить только кипу заявлений, проектов, смет, ходатайств, устных увещеваний, собранных экспонатов…
   Городок – то всего на 20 тысяч народу, аграрный по сути своей – на  территории даже совхоз есть, - но история его богата событиями, известными людьми. Здесь и запорожцы свой след оставили, на Днепр и Хортицу через Кривой Рог идучи, а переименований он пережил четыре или пять, якобы был он вотчиной Муравьёва – Апостола, полученной в награду за доблести, проявленные им в Отечественной войне 1812 года -  не знаю, может, и правда, а может – досужие домыслы. Потом городок стал купеческим местечком, узловой станцией при Екатерине, в Гражданскую войну тут бывал Михаил Фрунзе, командовавший Южным фронтом, а при Советах он обрёл статус райцентра. Во время Великой Отечественной немцы за него держались крепко, но отступили с большими потерями.
  Экспонаты Владимир собирал вдохновенно, где мог. Благо, на чердаках и в сундуках у стариков можно было найти множество предметов обихода, от прялки 18 века до «трёхлинейки» 1891 года. А уж всяких бытовых приспособлений, орудий крестьянского труда – не счесть! И во время Великой Отечественной поставляли тут всякого хлама и наши, и немцы, и румыны с итальянцами.
    Но гордость Владимира хранилась бережно в правом дальнем углу. Здесь он выставил свои сокровища: коллекцию монет разных стран и народов, но в большинстве своём – русских, оценённых во многие тысячи рублей, а» также новоделы», к сему и банкноты от Екатерины до червонцев 20-х годов 20-го века. А ещё – иконы, работы стародавние и совсем нового письма. Цену им не могли сложить ни историки – краеведы местного пошиба, ни «возродившиеся из пепла», недавно рукоположенные священнослужители.
   Завидовали Владимиру многие, в том числе – недоброжелатели, пытались наладить обмен и торговлю, но наш «музейный смотритель» (официально – директор народного музея при отделе культуры) был непреклонен:
- Я для чего и для кого старался, по сёлам в любую погоду – в распутицу, в мороз, - ездил? Чтобы вы мои иконы дома по углам развесили и втихаря ими любовались или хвастались? Или ещё лучше – сектантам да спекулянтам толкнули? Не бывать этому!
   Ну, с монетами ещё сяк - так, можно было и торгонуть, и обменять: у Владимира был новейший нумизматический каталог, в монетах он толк знал, но иконы! Иконы были для него святынями неприкосновенными.
   Некоторые лики были настолько старыми, что черты святых можно было различить с трудом, но о реставрации Владимир и не помышлял: боялся, что подменят иконы или просто украдут.
   Были и такие образа, на толстой доске деревенским богомазом  изображенные. Но и в них было что-то завораживающее, вызывающее душевный трепет и благоговейный страх.
   Володя объяснял:
- Это Богоматерь – «Леворучница». Видишь, Христа – ребёнка на правой руке держит, а левой покрывало поправляет? На всех иконах её иначе изображают…
   Бывали у него и сотрудники областного музея, о чём – то спрашивали, что – то выпрашивали – без толку. Не желал Владимир со своими сокровищами расставаться.
   И что? Сила солому ломит: закрыли музей, перекрыли финансирование, отобрали зарплату у директора, часть экспонатов растащили по усадьбам – экзотика!
   Конечно, Владимир собственные коллекции из музея домой увёз: картины, иконы, монеты.
   Меня он в нумизматике натаскивал:
- Вот это – «новоделы», они исторической ценности не имеют. Эти -  колыванской чеканки – очень хорошие. Имею в виду сохранность, от неё цена зависит. За петровский рубль настоящий нумизмат жену отдаст, с любимой тёщей в придачу.
   Иконы он повесил в комнате, на одной стене, к вящему неудовольствию жены. Она у него то ли атеисткой, то ли – что хуже? – сектанткой была: не разобрался, женился скоропостижно – первый брак у него неудачным был. Та, первая, от него к приятелю сбежала:
- Её Шура, амбал, бык – производитель, забулдыга и пьяница. Что она в нём нашла?
  Попытки возродить музей оказались напрасными:
- Денег нет, жена не работает, я не у дел. Как жить?
   Выход нашёлся. Стал Владимир Владимирович, отставной директор народного музея, самогоноварением промышлять. Пробуя готовый продукт на крепость, приговаривал:
- Ирина, будь она неладна, вовсе от рук отбилась. Говорит, на кухню зайти нельзя: мол, тут нечистый дух поселился. Это она о запахах. Твердит, что уже весь дом о моих «химических опытах» знает. Вопят, «Интеллигент – самогонный продуцент!» А гонят самогон все или каждый второй. Продают, как я. Конкуренцию создал. А жить-то надо?
   Хмельной, он сунул мне в руки «Англо – русский словарь" профессора Мюллера на 55 тысяч слов. Дефицит! Прошептал:
- Спрячь. Дура заметит – загрызёт.
  Да, не задалась семейная жизнь у Владимира, хоть плачь, хоть скачь!
   Я уехал, мы не виделись долго.
   В один из июльских отпускных дней я сидел на лавочке под развесистым дубом, наслаждался тенью и покоем. Изредка хлопались желуди об асфальт, проезжали в стороне нечастые машины…
   Возле меня опустился на скамью мужчина с клочками поседевших волос на голове, небритый, в неряшливой измятой рубахе,  с отрешенным взглядом воспалённых глаз. Он бормотал сквозь покрытые сизым налётом губы:
- Сволочи, да. Идиоты и уроды, ну. В топку их всех, в ямы, в омуты. Да. И её всё туда же. Сволочь…  Всё равно – что жечь, что топить. Или удушить. А мне? Никаких. Да. Ничего. Нет… 
   Перегаром от него несло здорово: видно, дней десять мужик не просыхает.
   Это был Владимир, «музейный хранитель».
   Думаю, что от музея не осталось и следа.
   Проходивший мимо мужик бросил невзначай:
- Ты не сиди с ним – у него туберкулёз в открытой форме. И вши, кажется. Он уже месяца три в сарае спит.
   Кончился интеллигент.
   Жизнь съела.