Генеральная уборка Ленинграда

 Генеральная уборка (продолжение воспоминаний.

Даже те,  кто никогда не был в Ленинграде (Санкт-Петербурге) и не читал поэму А.С. Пушкина  «Медный Всадник», обязательно слышали такие строчки:

     Люблю тебя, Петра творенье,
     Люблю твой строгий, стройный вид,
     Невы державное теченье,
     Береговой ее гранит …

Строчки эти говорят о потрясающей красоте классической архитектуры города. Её отображали в своих произведениях многие писатели, поэты, художники, фотографы,  исследователи. Давно сложилось представление о ленинградцах (петербуржцах) как о вежливых, интеллигентных, культурных людях. И это правда. Но есть и другая правда: мрачные кварталы «дворов-колодцев», пустыри, иногда заваленные обломками разрушенных зданий и другим мусором, облупленные фасады, заборы, не просыхающие лужи, неадекватное поведение людей. В первые годы после войны это было видно не только на окраинах, но местами и в центре.  Очень похоже на то, как А.С. Пушкин описал последствия страшного наводнения:

                …Несчастный
     Знакомой улицей бежит
     В места знакомые. Глядит,
     Узнать не может. Вид ужасный!
     Всё перед ним завалено,
     Что сброшено, что снесено,
     Скривились домики, другие
     Совсем обрушились…

От бомбежек и обстрелов больше всего пострадали рабочие окраины, промышленные и жилые здания вблизи крупных заводов и оборонных объектов. В центре города разрушения были не так видны, потому что маскировались заборами, камуфляжными сетками, раскрашенными фанерными щитами. Иногда камуфляжная раскраска применялась для того, чтобы обмануть вражеских летчиков. Помню, например, глухую стену крупного цеха на заводе Сталина, раскрашенную под фасад жилого дома. Разборка завалов и другие работы по благоустройству начались еще во время блокады, а после освобождения от нее всё время усиливалась, в том числе и потому, что количество рабочих рук увеличивали ленинградцы, возвращавшиеся из эвакуации. При этом необходимо было пройти процедуру оформления документов, которую иногда очень затягивали бюрократы.
     Сейчас  модно перечислять прошлые недостатки и издеваться над прошлыми руководителями и чиновниками. Только ленивый этого не делает, забывая о суровых условиях, в которых жил город, переживший блокаду. Были трудности, было и бурчание недовольных. Не было злобных высказываний в сторону Советской власти. Газеты и журналы часто публиковали фельетоны и карикатуры, вскрывающие недостатки повседневной жизни. Сатирические произведения часто транслировались по радио. Очень популярным был театр Сатиры во главе с Аркадием Райкиным. Не знаю, какую угрозу увидели во всём этом партийные чиновники, но  в 1946 г. Вышло Постановление ЦК ВКП (б) о журналах «Звезда» и «Ленинград», в котором эти журналы жестко критиковались за публикацию произведений Михаила Зощенко, Анны Ахматовой, Александра Хазина. Полный текст Постановления был опубликован и в журнале «Звезда». Мой отец – большой любитель чтения и партийный активист – приобрел этот номер журнала, и я, когда научился бегло читать, довольно часто в него заглядывал. Интересный журнал. Заодно прочитал и Постановление ЦК. Оно довольно длинное и особенно интересно тем, что в нем процитирован отрывок из пародии А. Хазина «Возвращение Онегина», которая после публикации в журнале «Ленинград» больше нигде и никогда не печаталась. Запретный плод всегда сладок, поэтому мне очень хотелось прочитать «поэму» полностью.  Это сделать удалось только с помощью интернета.
    Сколько ни вчитывался, особой крамолы не увидел, как и особых художественных достоинств. Но для последующих поколений, выросших в другую эпоху и, по сути дела, в другой стране, даже если это Россия, «Возвращение Онегина» может служить юмористической иллюстрацией реальных событий прошлого. Начинается «поэма» с утверждения о том, что за время отсутствия Онегина город не потерял красоты, величия и освобождается от примет минувшей войны, таких, как чехол на шпиле Адмиралтейства.

    Перед Онегиным, как прежде,
    Из шума утренних забот
    В суровой каменной одежде
    Знакомый город предстаёт.
    Идёт Онегин поражённый,
    А Ленинград неугомонный
    Уже приветствует его,
    Младого друга своего.
    Вот сад, где юностью мятежной
    Бродил Онегин. Вот едва
    Шумит державная Нева,
    Бия волной в гранит прибрежный,
    И вновь сверкает без чехла
    Адмиралтейская игла.

    Шпиль на башне Адмиралтейства во время войны был укрыт маскировочным чехлом, чтобы затруднить его использование в качестве ориентира для вражеских наблюдателей. Установить и снять чехол – работа не легкая, если учесть, что общая высота башенки со шпилем превышает 70 метров, а строительные леса не возводились. Еще труднее было закрепить и снять маскировочную сетку на шпиле Петропавловской крепости высотой до основания креста 122,5 м. Высота эта выбрана не случайно. Дело в том, что собор святых Петра и Павла строился как главный собор Российской империи и, значит, должен был превышать все имевшиеся тогда церковные сооружения. Самой высокой до этого была колокольня Ивана Великого в Кремле – от вершины холма 90 метров. Постройка  более высокой колокольни потребовала бы многих лет тяжелого труда. Архитектор Доменико Трезини  нашел оригинальное решение: шар с крестом, похожий на купол православной церкви, он поместил на высокий готический шпиль, венчающий колокольню, а крест украсил флюгером в виде крыла ангела. Впервые на это сооружение поднялся в первой половине 19-го века кровельщик Иван Телушкин для ремонта флюгера. На подъём и работу он затратил несколько месяцев.
     В 1941 году очень быстро шпиль был закрыт маскировочной сеткой. Подробностей я не знаю, но я видел, как после войны альпинисты снимали остатки сетки. Зрелище не для слабонервных. Снизу было страшно смотреть на маленькие фигурки, передвигающиеся по поверхности шпиля совершенно непостижимым образом. Значительно позже, уже в 21-м веке, шпиль ремонтировали с помощью строительных лесов. Думаю, что и возведение лесов на такую высоту было не простой задачей. Справились! У А. Хазина Евгений Онегин, возвратившись в Ленинград, увидел только первые результаты работ по приведению города в порядок, а самому ему нужно было где-то жить. В первый послевоенный год это была неразрешимая проблема для тех, кто не имел соответствующих документов. У меня хранится справка, выданная моей маме в том, что ее дети вернулись из эвакуации и прописаны. Онегин не мог быть исключением:

    У друга нашего немало
    Забот и неотложных дел,
    Но, как положено, сначала
    Идет Онегин в Жилотдел.
    В Жилотделе, разумеется, сплошные бюрократы, которые с сочувственной улыбкой спрашивают:

    - Где вызов Ваш и где наряд,
    Как Вы попали в Ленинград?

    Тогда такой вопрос не казался ни странным, ни смешным. Ведь делалось всё для того, чтобы в город не проникали жулики и проходимцы, а эвакуированные жители могли спокойно вернуться   в покинутые не по своей воле квартиры.  Помню, что мы в деревне всё лето ждали вызова от мамы. Без вызова тогда нельзя было получить про пуск для проезда по железной дороге. Трудно сказать, как Онегин проехал без пропуска, но «вторую линию обороны» ему не удалось преодолеть:

    Затем вопрос поставлен твёрдо:
    Где проживали раньше Вы?
    Онегин отвечает гордо:
    - Родился на брегах Невы.
    - В каком прописаны Вы доме?
    - Описан я в четвертом томе,
    И, описав меня, поэт
    Не дал мне справки …
                - Справки нет?!! –
    Спросил уныло голос женский.
    - Тогда помочь не можем Вам.
    Сегодня Вы явились к нам,
    А там придет товарищ Ленский,   
    Приедет bellТатиана,
    Вас много там, а я одна.

    Если не акцентировать внимание на такой привычной для всех нас фразе, как «вас много, я одна», то ничего противоестественного с Евгением не случилось. Многие ленинградцы могли бы подтвердить, что, вернувшись из эвакуации, не смогли сразу поселиться в своих комнатах, которые были уже кем-то заселены. В нашем доме было, по меньшей мере, два таких случая. В одном из них проблему решили быстро:  поселившийся незаконно жилец выехал добровольно. Во втором случае проблему решали через суд, потому что у нового жильца был ордер. Ему его выдали просто по ошибке. Так что, некоторые бюрократические трудности были тогда вполне оправданными. Жилищный вопрос остался нерешенным, а Онегин отправился на прогулку и увидел, что Ленинград приобретает довоенный вид.

    Кругом шумит, кипит работа,
    А город выкрашен и нов.
    И рвут поводья кони Клодта
    Как будто вспомнив дни боёв.    

    В начале войны  все памятники и декоративные скульптуры в Ленинграде были укрыты мешками с песком и досками, чтобы уберечь их от повреждения осколками бомб и снарядов. Исключение составлял только стилизованный под римского воина памятник  А.В. Суворову перед Кировским мостом. Он должен был поднимать боевой дух солдат, отправлявшихся на фронт и проходивших мимо него строевым шагом. Наиболее ценные скульптуры и скульптурные группы вообще были закопаны непосредственно в парках и скверах. Знаменитые кони Клодта – четыре коня на разных стадиях их укрощения юношей - установлены на Аничковом мосту через реку Фонтанку на специальных пьедесталах. В 1941 году их сняли с пьедесталов и закопали во дворе Аничкова дворца, в 1945 году откопали и вернули на постоянные места.
    Постепенно снимали защиту и с других памятников. Не сразу, а по мере решения самых неотложных проблем. Я видел, как раскрывали памятник Ленину у Финляндского вокзала. Тот, что на башне броневика. Стоял он почти у самой стены вокзала сразу за трамвайными рельсами. Привокзальная площадь была настолько узкой, что ее впору было назвать расширенной улицей. Остальная территория вплоть до набережной Невы была завалена руинами зданий, которые стояли здесь до войны. Финляндский вокзал был объектом повышенного внимания немецкой авиации и артиллерии. Ведь здесь начиналась знаменитая Дорога Жизни! Железнодорожный путь был проложен до перевалочного пункта на  берегу Ладожского озера. Большая часть противоположного берега находилась уже на свободной территории, за пределами кольца окружения. Там, вблизи деревни Кобона также были созданы перевалочные пункты с временной железной дороги летом на корабли, зимой на автомобили, которые перевозили грузы по льду. В Ленинград везли продовольствие, боеприпасы, пополнение Ленинградскому фронту, а на Большую землю – раненых, эвакуируемых жителей, оборудование остановленных на время войны предприятий и другие грузы.
Документы на право выезда из города и въезда в него  очень строго проверяли, но находились люди, которые их подделывали или получали нечестным путём. В 60-е годы я случайно познакомился с одним из тех, кто защитил диссертацию тогда, когда должен был защищать Родину. В первые дни войны его призвали в армию и направили на Ленинградский фронт переводчиком. Пленных немцев тогда практически не было, поэтому его служба ограничивалась ежедневными агитационными обращениями по громкоговорителю к немцам на передовой. Но немцы научились определять местонахождение агитационной аппаратуры и открывали огонь, чтобы ее уничтожить. Это было опасно. Тогда мой знакомый нашел какой-то предлог для командировки в Ленинград, в штаб военного округа, и сполна воспользовался этой возможностью для того, чтобы правдами и неправдами получить «бронь», как тогда называли освобождение от призыва в действующую армию, а также направление на работу в Туркмению, подтвержденное командировочным удостоверением. Эти документы позволили ему беспрепятственно выехать по «дороге жизни» на Большую землю, добраться до Ашхабада, устроиться там на работу в институт, эвакуированный из Ленинграда, и защитить  кандидатскую диссертацию. Подозреваю, что не обошлось здесь без какого-то подлога.
    Настоящие ленинградцы не увиливали ни от армии, ни от работы в осажденном городе. Места ушедших на фронт мужчин занимали женщины. Не случайно Онегин у А. Хазина обратил внимание на «девицу в форме милицейской», которая

    … регулируя движенье,
    Глядит на пеших с высоты,
    Как мимолетное виденье,
    Как гений чистой красоты.

    Широкими шагами идет Онегин дальше и вдруг

            … видит в  вышине
    Свою Татьяну на окне.
    С утра в домашней спецодежде
    Она ведро и кисть берет
    И красит стены, и поёт:
    «Пускай погибну я, но прежде
    Я дом свой выкрасить должна.
    Привычка свыше нам дана».

    Если бы Онегин расширил маршрут своей прогулки и перешел по Литейному мосту на  правый берег Невы, то мог бы увидеть, как десятки женщин, в том числе и моя мама, убирают руины разрушенных домов напротив Финляндского вокзала, расчищая место для будущей площади Ленина и знаменитого памятника. Я тоже пытался им помогать, потому что мама брала меня с собой, чтобы не оставлять без присмотра во время каникул. Жители города делали всё возможное для того, чтобы быстрее вернуться к нормальной мирной жизни и вернуть привычную красоту Ленинграду.Было трудно, потому что работы по благоустройству выполнялись, как правило, без отрыва от производства, то есть за счет времени отдыха. Всё это увидел Онегин. Он бродил по городу, пока не погас «бледноватый туманный день».

    А у бедняги в Ленинграде
    Нет ни его друзей, ни дяди,
    Семейство Лариных, Трикэ
    Еще в Ташкенте, вдалеке.
    Из всех он здесь один остался,
    Уже вечерняя пора,
    А выйдя из дому с утра,
    Наш бедный друг проголодался.
    Но что же делать, если он
    Еще нигде не «прикреплен».

    Вообще-то автор немножечко лукавит. Верно, что в рабочих столовых могли обедать только те, кто был к ним «прикреплен» и сдал часть своих продовольственных карточек. Но кроме рабочих столовых были и, так называемые, коммерческие столовые, рестораны, магазины, где карточки не требовались, но цены «кусались». Без карточек можно было купить овощи и фрукты. Даже мне удавалось накопить мелочи на то, чтобы изредка покупать немного урюка. Косточку разбивал и съедал ядрышко. Всё, что съедобно, никогда не пропадало. Онегин, вероятно, не успел разобраться в тонкостях ленинградской торговли и решил проехать по городу в поисках пищи и ночлега.

    В трамвай садится наш Евгений.
    О, бедный милый человек!
    Не знал таких передвижений
    Его непросвещенный век.
    Судьба Евгения хранила,
    Ему лишь ногу отдавило,
    И только раз, толкнув в живот,
    Ему сказали: «Идиот!»
    Он, вспомнив древние порядки,
    Решил дуэлью кончить спор,
    Полез в карман. Но кто-то спёр
    Уже давно его перчатки.
    За неименьем таковых
    Смолчал Онегин и притих.

    Этот отрывок был полностью процитирован в Постановлении ЦК ВПК (б) в качестве примера  клеветы, порочащей честь Ленинграда – колыбели Великой Октябрьской революции. А мне кажется, что партийные бюрократы, готовившие проект постановления, переусердствовали. Какая уж тут клевета. Это очень точное описание ситуации, с которой десятки тысяч ленинградцев сталкивались каждый день. И виновата в этом не городская власть, а минувшая война. Зимой с 1941 на 1942 год весь электротранспорт внезапно остановился прямо на улицах из-за отключения электроэнергии. Трамваи и троллейбусы зимовали под сугробами снега. Рельсовые пути не расчищались и не ремонтировались. Только весной 1942 года было восстановлено движение сначала грузовых, а потом и нескольких пассажирских маршрутов. Я читал, что эти несколько маршрутов были спланированы так, чтобы направления движения максимально соответствовали довоенным и, в тоже время, обеспечивали возможность проезда в любой конец города не более чем с одной пересадкой. С восстановлением мощности городских тепловых электростанций появлялись новые возможности увеличения количества маршрутов и трамваев на них.Осенью была завершена прокладка высоковольтного кабеля большой мощности от Волховской ГЭС по дну Ладожского озера, что позволило полностью удовлетворить потребности промышленности и транспорта в электроэнергии.
    Для того чтобы полностью восстановить довоенную схему движения трамваев, нужно было проделать колоссальную работу по расчистке и ремонту сотен километров рельсового пути и контактной сети, отремонтировать имеющиеся и изготовить новые вагоны. Ремонтно-восстановительные работы продолжались, несмотря на бомбежки и обстрелы. Иногда только что восстановленный отрезок рельсового пути уничтожала очередная бомбежка, и приходилось всё начинать заново. Непрерывные ремонты продолжались еще много лет, правда, в послевоенные годы их начали переносить на ночное время, чтобы не затруднять уличное движение днем. И всё же аварии не были редкостью. Трамваи сходили с рельсов, иногда даже разворачивались поперек улицы. Понятно, что график движения безнадежно срывался.
 Не хватало вагонов. Использовались даже дореволюционные трамваи, такие, как в разных городах на старых открытках или в кинохронике начала 20-го века. Ленинградский вагоностроительный завод вносил понемногу изменения в их конструкцию, но они не были принципиальными.  Даже внешний вид почти не менялся. Только перед самой войной начали выпускать так называемые «американки» - более просторные и с механическим открыванием и закрыванием дверей. Разные ходили слухи об их происхождении. Говорили, что их закупили где-то в Латинской Америке, и поэтому прозвали американками. Не знаю, так ли это, но никогда ни в одном городе я таких не видел.  Уже в первые послевоенные годы были восстановлены все 40 довоенных маршрутов. Интересно, что каждый маршрут имел свой опознавательный знак в виде  двух цветных фонарей по краям таблички с номером. Это очень удобно, особенно, в темное время – издалека видно, какой трамвай приближается к остановке.  Помню, например, что два синих – «шестёрка», два красных – «пятёрка» и двадцать пятый. Другие забыл, но уверен, что за день – два вспомнил бы все. Количество маршрутов восстановили быстро, вагонов для них не хватало. Отсюда и неимоверная давка, особенно, в «часы пик», не говоря уж о днях проведения футбольных матчей. Карманные воры чувствовали себя вольготно. Действовали они группами из трех – четырех человек, создавали на небольшой площади невыносимую давку и вытаскивали не только перчатки. Можно согласиться с тем, что «судьба Евгения хранила». Ему ведь удалось пробраться в вагон, а другие гроздьями висели на подножках, между вагонами, на «колбасе» (такназывали массивный сцепочный  брус сзади последнего вагона). У меня бывали случаи, когда не удавалось выбраться из вагона на нужной остановке, а Евгений ведь и сам не знал, где ему лучше

    Идёт широкими шагами
    Онегин дальше. Вот вдали
    Легко вздымаясь над волнами
    Идут к причалу корабли.
    И тридцать витязей прекрасных
Чредой из вод выходят ясных.
    И с ними (новый вариант)
    Выходит старший лейтенант.
    Уже цветут деревья скверов.
    Шум у Гостиного  двора.
    Спешит и мчится детвора
    В Дворец  советских пионеров.

    Боевые корабли почему-то в памяти не сохранились, а моряки на пути встречались часто. Очень запомнилось, как матросы, переходя через Неву по мосту, прикусывали ленточки своих бескозырок, чтобы их не унесло ветром в воду. Не помню причалов в центральной части города, там, где «в гранит оделася Нева». Зато прекрасно помню множество некрасивых деревянных причалов на нашей Выборгской заводской стороне вдоль всего правого берега Невы от Литейного моста до Охты. Набережной в привычном понимании тоже не было. Была мощёная булыжником  дорога вдоль довольно крутого берега с пляжной полосой, заваленной горами песка и других стройматериалов.  Совсем не красиво, но очень удобно для игр в песке и купания в Неве. К причалам швартовались буксиры, которые притаскивали баржи с песком и стройматериалами. Эти же причалы использовали артели рыбаков в период ловли корюшки. Весь город тогда пропитывался ее «огуречным» запахом. Индивидуальные рыбаки-любители ловили корюшку и другую мелкую рыбешку прямо с берега. Дно на месте будущей рыбалки устилали белыми камешками. Потом на это место опускали на тросике горизонтальную сетку и ловили момент, когда над сеткой проплывет стайка рыбок. На фоне белых камешков её было хорошо видно. Быстрым движением выдергивали сетку из воды  и собирали оказавшихся на ней рыбок.
    На противоположном (левом) берегу не было не только набережной, но и, вообще, сквозного проезда между Литейным и Охтинским мостами. Там в районе старой водонапорной башни была  большая промышленная зона, назначения которой я так и не узнал. В этой части Ленинград был не музеем, а тружеником. Среди гор стройматериалов и верениц обшарпанных зданий терялись такие памятники архитектуры, как дача Кушелева-Безбородко, где 29 львов соединены длинной цепью, и собор Смольнинского монастыря, колокольня которого едва виднелась из-за жилых и промышленных зданий. Хорошо, что тогда в Ленинград ещё не приезжали туристы. Они бы ужаснулись. А для нас эта картина была привычной, нормальной. Для нас это было местом отдыха «на природе». Но мы знали дорогу и во «Дворец советских пионеров».
    В середине 30-х годов Дворцы пионеров были открыты во всех крупных городах СССР,  но Ленинградский отличался тем, что был самым настоящим дворцом, построенным по указанию императрицы Елизаветы для её фаворита – графа Разумовского. Назвали его Аничков дворец по названию моста с конями Клодта, а не наоборот. Некоторое время им владел фаворит Екатерины Второй граф Потемкин, потом его снова выкупила царская семья. Не знаю, что в нём было после национализации, но с уверенностью могу сказать, что с 1937 года Аничков дворец стал Дворцом пионеров. Мы ровесники. Во время войны его деятельность была ненадолго  прервана:до весны 1942 года там размещался госпиталь, а затем – снова Дворец пионеров. Не случайно ведь Онегин обратил внимание на детвору, которая спешит на занятия в разнообразных кружках. Если бы  еще поездил по городу, то мог бы увидеть, что в каждом районе детвора спешит также в районные дома пионеров и школьников, которые мы называли дэпэша в соответствии с аббревиатурой (ДПШ).Но трамвайное приключение, видимо, так его расстроило, что он предпочел  пешую прогулку по центру города, и с удовольствием обнаружил, что театральная жизнь не замирает, что знаменитые артисты, такие как  актер Александринского театра Юрий Юрьев, или не выезжали из Ленинграда, или уже вернулись из эвакуации. В советское время Александринский стал называться Театром драмы им. А.С. Пушкина.

    Свернув от Невского направо,
    Идет Онегин дальше. Вдруг …
    - Не Юрий ли Михалыч? Право,
    Ах, Юрьев, старый милый друг!
   Еще при мне Ваш дерзкий гений
    Блистал в театре.… Да, Евгений,
    - Вы сохранились. – Очень рад.
    - то есть в новинках? – «Маскарад».
    Тут наш Онегин рассмеялся:
    - Так изменилось всё кругом,
    В краю советском молодом,
    Но вот репертуар остался,
    В театрах молодой страны
    Преданья древней старины.

    Удивился Онегин не столько тому, что театры работали в самое суровое время и продолжают работать, сколько отсутствию современных  талантливых авторов такого уровня, как Н.Ф. Погодин, известный по пьесам «Человек с ружьем» и «Кремлёвские куранты». Критика А. Хазина сводится к тому, что театры вместо творческих поисков ждут у моря погоды (Погодина):

    А с современниками горе,
    Усвоив правило одно,
    Театры все сидят у моря
    И ждут Погодина давно.
    А если он их вдруг забудет,
    Тогда в театрах «Так и будет»,
    Как было раньше на сто лет,
    Когда Онегин ездил в свет,
    Когда оставив скуку балов,
    Иль разговоры милых дам,
    В партер входил Онегин сам,
    Иль с кучкой модных театралов.

    Я не знаю, что такое «Так и будет». По-видимому, это название какой-нибудь плохонькой пьесы из старого или нового репертуара. В этом отрывке интересно то, что, несмотря на тяжелые годы, театры не прекращали свою деятельность. Да, они любили классику. Но что в этом плохого?  Я знаю, что на недостаток публики они не жаловались. За билетами всегда стояли очереди. Даже в Театр Юного Зрителя (ТЮЗ) на улице Моховой не просто было попасть. Посещение театра приравнивалось к празднику. Люди надевали свои лучшие костюмы и платья. Женщины несли в кулечках свои праздничные туфли и переобувались возле гардероба. К.С. Станиславский очень точно подметил, что театр начинается с вешалки. Я тоже долгое время был заядлым театралом и полностью подтверждаю его слова. Прилив адреналина мы чувствовали уже возле вешалки.

    Идет наш друг, глядит на Невский.
    Не здесь ли ночью у перил
    Стоял когда-то Достоевский,
    Не здесь ли Гоголь проходил,
    Не здесь ли Бородин печальный
    Для берегов отчизны дальней
    Музыку нежную слагал,
    Спеша куда-нибудь на бал?
    Здесь с Пушкиным встречался  Глинка,
    И мчался Лермонтов младой,
    Лениво шел Крылов домой …
    Но это всё уже старинка …

    Евгений почему-то не стал вспоминать свою встречу с А.С. Пушкиным, который написал известную эпиграмму на иллюстрацию к «Евгению Онегину» в журнале «Невский Альманах». Идею рисунка подсказал сам Пушкин. Он даже набросок сделал в своём полушаржевом стиле: на набережной Невы стоят Пушкин и Онегин, причем Пушкин стоит спиной к зрителям и смотрит на Петропавловскую крепость. Художник же развернул его лицом к зрителям. Пушкину этот рисунок не понравился, как, впрочем, и другие иллюстрации в этом издании, и он написал эпиграмму:

    Вот перешед чрез мост Кокушкин,
    Опершись ж… о гранит,
    Сам Александр Сергеич Пушкин
    С мсье Онегиным стоит.
    Не удосуживая взглядом
   Твердыню власти роковой,
    Он к крепости стал гордо задом…
    Кокушкин мост перекинут через канал Грибоедова довольно далеко от невской набережной, и у него не гранитные парапеты, а чугунные перила. Пушкину он понадобился только для рифмы. Вернувшегося в Ленинград Онегина могло приятно удивить то, что в первый же послевоенный год ленинградцы приступили к капитальной реконструкции Кокушкина моста и многих других объектов, но его прогулка ограничилась Невским проспектом и закончилась у Казанского собора. Он увидел как

    Герой Советского Союза
    Идет по Невскому, спешит,
    И с одобреньем сам Кутузов
На ордена его глядит

А мне запомнилось, как огромные толпы народа встречали длинную-длинную колонну героев – солдат, возвращавшихся к родным очагам из побежденной ими Германии. Люди встречали их аплодисментами, восторженными возгласами, скромными букетиками луговых цветов. Моды на пышные дорогие букеты еще не было.  Ощущение праздничного торжества сохранилось на всю жизнь. Это ощущение испытывали, думаю, все, включая пародистов. Не случайно А.А. Хазин так пафосно закончил свою пародию:

    О, слава, слава Ленинграду!
    Прошли мы грозную блокаду,
    Сражаясь, веря, для того,
    Чтоб быть достойными его.

    Ничего антиленинградского или антисоветского  Шедевром искусства, конечно, не назовёшь, также как названное в постановлении ЦК  творчество М. Зощенко и А. Ахматовой, но и повода для политических обвинений, на мой взгляд, нет. Правда, об этом легко судить теперь, через много лет, особенно, если не учитывать международное положение того периода, когда кончалась эйфория по поводу дружбы внутри антигитлеровской коалиции. Тогда не только дети, но и взрослые из рабоче-крестьянских семей, не могли разобраться в происходящем, тем более что из средств массовой информации были только газеты, еженедельный киножурнал «Новости дня» и единственная программа проводного радио.  Радиоприёмники у населения на время войны были отобраны. Когда война кончилась, их можно было вернуть, но, как говорится, скоро сказка сказывается …
    Помню, как по радио сообщили, что Советский Союз объявил войну Японии. Ничего странного в этом не было, потому что Япония всегда считалась нашим основным врагом на Дальнем Востоке.  Но возникло тревожное ожидание нового военного лихолетья. Взрослые усмехались и говорили, что это совсем не такая война, как была.И верно, победоносные бои шли на территории Китая, Кореи, на островах. «Новости дня» показывали эпизоды боёв Советской Армии  и армии Гоминьдана с японскими милитаристами, а о том, что воюют и американцы, упоминалось не очень часто. Даже в памяти не отложилось. Не помню, был ли информационный ажиотаж вокруг атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки. Если и был, то слабый. Иначе, запомнился бы. День победы над Японией, 3 сентября 1945 года, был объявлен государственным праздником, но всеобщего народного ликования, как 9 мая, он не вызвал. Всех больше интересовали процессы на европейской территории.
    А в Европе набирало силу коммунистическое движение. Фамилии его лидеров знал каждый советский школьник:  Морис Торез (Франция), Пальмиро Тольятти (Италия), Вильгельм  Пик и Отто Гротеволь (Германия), Иосиф Броз Тито (Югославия), Георгий Димитров (Болгария), Клемент Готвальд (Чехословакия), Георгий Георгиу-Деж (Румыния), Борислав Берут (Польша), Матиас Ракоши (Венгрия), Энвер Ходжа Албания). Коммунисты пришли к власти в Югославии, Болгарии, Чехословакии, Польше, Венгрии, Румынии, Албании. В Греции шла гражданская война, и только прямое военное вмешательство Англии не позволило коммунистам  взять власть. Такое развитие событий не могло устроить США и Англию. Результаты их ответных мер мы скоро почувствовали.