Поющие звезды

“Почему-то звезды перестали петь, - бормотал себе под нос молодой человек с темными взъерошенными волосами, расхаживая по узкому пропахшему хлоркой коридору, - а раньше они пели каждую ночь. Это нехорошее время, нехорошее… Что же хорошего, когда звезды не поют...”

Мимо пробежала санитарка в белом халате, свернула налево по коридору, хлопнула дверью, и оттуда раздались сдавленные крики, настойчивые уговоры и тихое всхлипывание. Молодой человек вдруг весь задрожал, и по лицу его пробежала жалостная гримаса. Остановившись посреди коридора, он с силой сжал рукава своего пиджака. Перед глазами все еще стояла упаковка шприцов, зажатых в руке санитарки и прозрачная жидкость, вид которой вселял бессознательный ужас в нашего героя. Он не знал, где он, и зачем сестра привела его сюда. Она велела ему ждать здесь, у окна, и он старался далеко не отходить. Все бы неплохо, только напротив окна было высокое, мрачное, серое здание с белесыми окнами, как пустыми глазницами мертвого зверя, и никакого намека на небо. Это-то и не давало покоя нашему герою. А еще санитарка со шприцами, всколыхнувшая своим халатом это чудное соединение кислорода и хлорной извести, так ненавязчиво щекотавшее нос.

- Видите ли, уважаемая… как Вас по батюшке? - заговорил доктор, с хитроватой улыбкой поглядывая на свою собеседницу.
- Мира Антоновна, - ответила она, бросив быстрый взгляд на дверь и как будто к чему-то прислушиваясь.
- Видите ли, Мира Антоновна, выбор - это понятие иллюзорное, - мягко объяснил доктор, поглаживая гладко выбритый подбородок, - нам всегда приходится выбирать из того, что предлагают. Вы заходите в магазин и мечтаете о персиках, но на полках только яблоки и апельсины, и Вам приходится выбирать из того, что есть.
- Если я мечтаю о персиках, то не стану брать ни яблоки, ни апельсины, - возразила гостья, назвавшаяся Мирой Антоновной.
- Отказ от выбора - это тоже выбор, - глубокомысленно заявил доктор и зачем-то покачал головой, - да Вы не глядите так на дверь, пригласите его сюда… Не для того ли Вы так добивались аудиенции, чтобы я осмотрел Вашего брата?
- Да, конечно, - Мира Антоновна вдруг сильно покраснела и опустила глаза, - понимаете, доктор, он не знает, зачем мы здесь…
- Я все понимаю, - доктор утвердительно кивнул, и лицо его приобрело философского выражения, - в первый раз всем стыдно, а потом привыкают… Вы молодая женщина, пора бы и семьей обзаводиться, а тут такая обуза… Вы думаете, я не понимаю? У меня их вон сколько, и у каждого сестры, жены, дети…

 Мира подняла глаза и внимательно посмотрела на доктора. Она использовала все свои связи и рекомендации, чтобы попасть к нему на прием. Это вам не какой-нибудь провинциальный психолог, три раза в месяц прописывающий отдых и медитацию для восстановления душевного покоя, - это восходящая звезда психиатрии, своими новыми методами лечения покоривший даже заграничных светил. Она с удивлением слушала его и не понимала, чего он, собственно, от нее хочет, - пробудить чувство стыда? Ну, скажем, это у него получилось, а дальше-то что? Мира нервно сжала сумку и снова посмотрела на дверь. Проследив за ее взглядом, доктор, между тем, продолжал свой монолог.

- Как я уже говорил, яблоки или апельсины... Это нормально…
- Какие яблоки! - не выдержала Мира, - я Вам о брате говорю… А Вы тут торгуете людьми, как овощами!
- Фруктами, уважаемая Мира Антоновна, - поправил ее доктор с самым невинным выражением лица и улыбнулся, - конечно, не все могут заботиться о душевнобольных. А между тем, случай Вашего брата весьма интересен, я, пожалуй, возьму его.
- Возьмете? - Мира непроизвольно подалась вперед, и голос ее задрожал.
- Да, - доктор утвердительно кивнул, - а Вы сможете его навещать в свободное время… У нас есть замечательный сад, между прочим, созданный самими больными, такими же романтиками, как Ваш брат… Ах, что это за сад - настоящее чудо, полет фантазии, вершина искусства! И все они сами. Да-да, Ваш брат не один такой… А Вы думали, у нас одни наполеоны и александры македонские здесь? Должен Вам сказать, что случай Вашего брата весьма распространенный, причем подобная форма шизофрении особенно способствует развитию талантов. Искусство - это ведь тоже своего рода бегство от реальности. И дело даже не в наследственности. Это особая, подсознательная форма защиты от внешнего мира, от раздражительных факторов, когда душа не в состоянии вынести возложенного на нее бремени… Вы верите в Бога?
- Какое это имеет отношение к теме? - удивилась Мира и размотала на шее шарф, неожиданно почувствовав нехватку воздуха.
- Самое прямое, - улыбнулся доктор, подводя ее к открытому окну, - видите ли, верующие считают, что ни одной душе не посылается больше испытаний, чем она способна вынести. “Все бренно в этом мире, и работа, и достаток, и смерть всему венец...” Эклезиаст, вольное толкование... Так вот, с теологической точки зрения, душевнобольные временно или постоянно избавлены от испытаний… блаженные…
- Ну знаете, - Мира глубоко вдохнула воздух из открытого окна и внимательно посмотрела на доктора, - я не для того сюда пришла, чтобы толковать о религии.
- Конечно-конечно, - доктор вернулся к своему столу и, не глядя на нее, стал зачем-то перекладывать бумаги, - Вы пришли поговорить о душе Вашего брата… Нет, простите, о том, чтобы поместить его к нам, верно?
- Да, то есть.., - Мира вдруг запнулась и почувствовала, как лицо ее снова запылало, - нет, не об этом… я хотела посоветоваться… понимаете?
- Понимаю, - доктор прищурил глаза и добавил тихим, вкрадчивым голосом, который, казалось, прокрался в самую глубину ее раздвоившегося сознания, - идите домой и приготовьте своему брату что-нибудь вкусное.
- На совесть бьете? - напрямую спросила она, протягивая ему руку на прощание.
- Ошибаетесь, - улыбнулся доктор и пожал ей руку, - тут дело не в совести, а в любви.

 Мира нервно улыбнулась и направилась к двери. За окном слышны были голоса санитарок, скрип ворот и рычание двигателей - та самая суета, в которой ей было уютно и удобно все эти годы, потому что можно было не задумываться, не задаваться вопросами и не искать на них ответы.

- И еще, - остановил ее доктор, грузно опершись на стол, - Вы бы попросили его вместе послушать, как поют звезды.
- Что? - глаза у Миры округлились от удивления, и она резко потянула на себя ручку двери.
- Да-да, попросите его вместе послушать, как поют звезды, - повторил доктор.

 “Каждый раз, когда поют звезды, непременно что-нибудь случается. Ничего хорошего, нет. Прошлой весной забрали маму. Положили в гроб и унесли. Они думают, я ничего не понимаю, все говорят, что она уехала в командировку, но я знаю, что она не вернется… И все равно я люблю, когда поют звезды. А они перестали петь. Это нехорошо. Ничего хорошего.”
 
Мира расставила тарелки и внимательно посмотрела на брата, бормочущего что-то себе под нос. Последовав совету доктора, она приготовила особенный ужин, даже икры “заморской, баклажанной” не пожалела, хотя и не вполне понимала, каких результатов ей следует ожидать от своих действий.
 “А ведь он хорош собой, - подумала она тоскливо, - уже давно мог бы быть женат… только этот взгляд, чужой, дикий, туманный… где блуждают его мысли? За что ему это проклятие? За что все это нам?” В задумчивости она взялась за горячую ручку чайника и тут же с криком отскочила, брызги кипящей воды упали на кухонную плиту и зашипели, как змеи, извиваясь и испаряясь под голубыми языками пламени.

- Мира кричала, - пробормотал молодой человек, выхватывая блуждающим взглядом отдельные углы кухни, как будто возвращаясь из далеких, одному ему ведомых миров.
- Ты что-то сказал, Гришенька? - спросила она ласково, подсаживаясь рядом.
- Мне там не понравилось, давай больше туда не пойдем, - Григорий посмотрел на нее с мольбой, но прежде чем она успела ответить, взгляд его метнулся в окно, глаза остекленели, и он снова принялся бормотать себе под нос что-то невнятное.

 “Дело не в звездах. Они, наверное, поют, только очень тихо, и я их больше не слышу. Здесь стало слишком шумно. Слишком шумно... Когда забирали маму, Мира плакала и все повторяла, что меня нельзя в больницу, мать говорила, нельзя… А зачем меня в больницу, я здоров. Нет, здесь слишком шумно...”

- Мы ждем Бориса, я знаю, - Григорий вдруг заговорил совсем внятно, в глазах его появилась осмысленность, а на губах заиграла улыбка.
- Да, - пробормотала Мира, медленно подняв на него глаза, опасаясь, и не без основания, что эта минутная осмысленность в речах брата вот-вот исчезнет, ускользнет, как мимолетный фантом, - Гришенька, он тебе не нравится? Борис, конечно, не идеал, но он сделал мне предложение, понимаешь?
- Понимаю, - Григорий кивнул, и во взгляде его проскользнуло что-то теплое.
- Я еще не дала согласия, - скороговоркой затарахтела Мира, как будто боялась упустить эту короткую возможность посоветоваться с братом, - что ты скажешь?
- Шумно, очень шумно, - пробормотал Григорий, и взгляд его снова затуманился, - их больше не слышно…
- Кого не слышно, Гриша? - Мира разочарованно посмотрела на брата и опустила голову на руки.
- Звезды, Мира, - тихо проговорил Григорий, вглядываясь куда-то за пределы кафельных стен типовой кухни типовой многоэтажки типового города, - я знаю одно место… там был отец и пчелы, много пчел… там всегда было тихо… там можно услышать звезды.
- Пасека? - переспросила Мира, вспоминая детство, - но ее давно нет, ее ведь подожгли, еще когда отец был жив…
- Там тихо, - повторил Григорий.
- Да, сейчас, наверно, совсем тихо, - согласилась сестра, - там ведь теперь пустырь, Гриша. Да и как ты туда доберешься?
- Я встречаю поезда, - неожиданно ответил Григорий, - поезда приезжают, поезда уезжают, а я всегда встречаю… Я не пропустил ни одного поезда… Я всегда встречаю поезда.

Подобные перепады сознания с Григорием случались часто, то и дело подавая надежду на его выздоровление. Но каждый раз, как будто испугавшись уродливой гримасы реальности, он снова возвращался в свой мир прибывающих и отбывающих поездов и поющих звезд. Мира водила его по докторам, родные и знакомые сокрушались и сочувствовали, а Борис настаивал на том, чтобы она отдала Григория в лечебницу для душевнобольных. И только этот странный доктор, - светило науки! - вдруг посоветовал ей послушать звезды вместе с братом. Эдак ведь можно и самой с ума сойти! И будут они тогда, двое сумасшедших, встречать поезда и слушать звезды. Нет уж, к черту подобные светила! Сами, поди, после рабочего дня возвращаются домой, к нормальной семье, где можно пообщаться, посоветоваться, посмеяться. А ей, Мире, один возврат - шизофрения!

“Я пытался их нарисовать, но он выбросил краски и порвал альбом, - бормотал Григорий, уперевшись невидящим взглядом в окно, - а они больше не поют… Я не хочу в больницу… Это нехорошо. Все это нехорошо. Все потому, что они перестали петь...”

- Кто порвал твой альбом?! - воскликнула Мира, схватив брата за руку, - это был Борис, да? Ну скажи же, ну что ты молчишь!

 Раздался звонок в дверь. Мира вздрогнула и посмотрела на часы. Григорий не шелохнулся, только глаза его еще больше остекленели, и он снова забормотал себе что-то под нос.

 “Борис липкий, как растаявший сахар, и плоский, как жестянка от консервов. Как забрали маму, он стал все время приходить, - Григорий вдруг весь съежился и забился в угол, - он пьет, много пьет… А потом становится шумно. Поэтому я не слышу, как поют звезды… С тех пор, как маму увезли, не слышал… Здесь очень шумно… Они хотят меня в больницу… Я не могу, мне нужно… Туда! Там были пчелы, там тихо. Там я услышу...”

 За окном появилась пунцовая полоса заката. Зажглись фонари, отражая последние лучи солнца. Ужин давно остыл. Из сестриной комнаты доносились голоса:

- Как, он еще здесь?! - раздраженно бросил Борис, - ты же обещала отвезти его к этому доктору, как там его…
- Мы ездили, - тихо ответила Мира.
- И что? - грубо продолжал свой допрос Борис.
- Я не смогла, - так же тихо проговорила Мира.
- Не смогла, - язвительно процедил Борис, - мать Тереза нашлась! Таким, как он, место в психушке!
- Он мой брат! - возразила Мира, - мать с отцом перевернулись бы в гробу, если бы я это сделала!
- А о нас ты подумала?! - закричал Борис, больно сжав ее руку, - ты предлагаешь мне с ним жить?!
- Тебе? - Мира вдруг выпрямила спину и гордо посмотрела снизу вверх на человека, которого еще недавно собиралась назвать мужем, и который теперь вызывал у нее только отвращение, - тебе не предлагаю…

 В этот момент из коридора раздался звук захлопнувшейся двери. Выдернув руку из цепкой хватки бывшего жениха, Мира бросилась на кухню, но там было пусто, только баклажанная икра тоскливо поглядывала со стола, оставив надежду на то, чтобы быть съеденной. В комнате брата тоже было пусто. Его плащ и ботинки исчезли из прихожей. А между тем, на улице совсем стемнело, и мелкий дождь забарабанил по стеклам.
 Она выбежала из подъезда и в нерешительности остановилась перед лицом темноты. Холодные капли стекали по лицу, голые ветки деревьев в свете фонарей напоминали сказочных чудовищ, мокрые листья прилипали к ботинкам.

- Гриша! - позвала она, оглядываясь по сторонам, в надежде разглядеть его высокий ссутуленный силуэт.
 
“Куда он мог пойти? Где его теперь искать? - растерянно подумала она, лихорадочно вспоминая их последний разговор, - поющие звезды, поезда, пчелы… станция!” Да-да, она пойдет на станцию, он должен быть там. Он обязательно будет там! Он встречает.., нет-нет, провожает… Нет, на этот раз ожидает своего поезда. Он же не знает, куда ехать! Надо поспешить!
 
Набросив на голову шарф и подняв повыше воротник, укрываясь от холодных капель дождя, она бежала, разбрызгивая вокруг лужи. До станции было рукой подать, да и не станция это вовсе была, а так, полустанок. Его уже давно собирались закрыть. Поезда там ходили в основном товарные, и присутствие людей было исключительной редкостью. Только по средам и субботам, когда там останавливалась электричка с коротким маршрутом по близлежащим поселкам, полустанок ненадолго оживал, пробуждаясь от длительной спячки. Этой самой электричкой они ездили когда-то на пасеку с отцом. Но все это сейчас не имело значения. Была среда, а значит, путь на бывшую пасеку для Григория открыт. Это, конечно, могло означать все, что угодно, и от этой мысли Мире стало совсем не по себе.

“Он совсем беззащитный в этом жестоком мире, - подумала она, заворачивая за угол дома, - а может быть, он видит больше нас?” И эта короткая улица вдруг показалась нашей героине забегом на дальнюю дистанцию. Ту самую дистанцию, которую она пыталась преодолеть всю свою жизнь, и только теперь у нее вдруг появилась цель, точка назначения, без которой весь этот бег терял свой смысл.
 
Перебежав через дорогу, она заметила на перроне знакомый ссутуленный силуэт и ускорила бег.
- Гриша! - снова позвала она, опасаясь, что он зайдет в подъезжающий поезд, он обернулся и как будто улыбнулся (или ей показалось?).
 
К счастью, это был товарный поезд, и, остановившись рядом с братом, тяжело дыша, Мира незаметно стала подсчитывать проносящиеся мимо вагоны. Она взяла его за руку и прижалась щекой к его плечу.

- Ни в какую больницу я тебя не отдам… И Бориса ты больше не увидишь… Никогда…
- Тише, - прошептал вдруг Григорий, проводив взглядом последний вагон, - ты слышишь? Это они! Они поют!
 
Какое-то время Мира молчала, внимательно прислушиваясь, и в свете фонарей их тени таяли, сползали с перрона, причудливо изгибались на мокрых рельсах.

- Я слышу! - прошептала вдруг Мира, - их совсем не видно за облаками, а они поют…

И, восторженно подняв голову к небу, она подставила лицо дождю, прислушиваясь к едва уловимой песне звезд.

- Каждый раз, когда поют звезды, непременно что-то случается, - пробормотал Григорий вполголоса, чтобы она не услышала, и взгляд его был ясным.

2004 год