Я Так Жил отрывок

Вся приведенная ниже история может быть правдой. А может и не быть. Если вам угодно считать ее ложью – считайте. Лично я поначалу был уверен в том, что ничего НЕПРЕДСТАВИМОГО в данном повествовании нет. Сейчас я очень сильно в этом сомневаюсь. Потому что сейчас – это сейчас.


Я Так Жил
или Моя Маленькая Домашняя психоделия – навсегда
-
Посвящается Трею Паркеру и Мэтту Стоуну.
Они придумали персонаж, которого зовут Полотенчик.
-
-
-
Вместо предисловия
-
Это был обычный вечер.
- А папа скоро придет?
И сразу – такое недовольное-недовольное выражение на Ее лице. Покосится в мою сторону злобно так, потом отведет глаза немного в сторону и позлит в ту степь еще немного. А потом снова покосится – причем совершенно в той же манере, что и в первый раз.
А ты вообще уйди, - меня внезапно спихивают с дивана, когда по ящику только началась «В гостях у сказки», и, по-моему, сегодня должны показывать чего-то клевое. А мне придется сидеть в кресле и пялиться в громоздкий тумбоподобный (но с весьма небольшим экраном) телек через всю комнату. Спихивает меня, понятное дело, старший братец, которого я где-то с шести-семи лет терпеть не могу. Я считаю, что он злой. Иногда у меня временами возникает чувство, что он тупо боится, что у меня язык вдруг станет подвешеннее, чем у него. Поэтому до тех пор, пока я не поднаторел в риторике (а я уж в ней поднаторел годам к четырнадцати, будьте-нате!), он изводил меня всяческими кличками типа «Гусь», «Куча», «Пиндос», «Пук» и т.п., хотя клятвенно заверяю вас: ни первым, ни вторым, а равно и третьим с четвертым я совершенно не являлся. Согласитесь, достаточно сложно назвать «Кучей» тело хиловатого подростка, особенно когда он таки стоИт, а не валяется. Это вот совершенно никак не куча. Опять же не тяну на «Гуся», ибо мощный и стопудовый гусь – это такое весьма жирное явление природы. Если вы, конечно, верите в эти штучки-дрючки. «Пуком» совершенно спокойно можно обозвать ЛЮБОГО. Что же касается «Пиндоса» - тут вообще все ясно. Никаким пиндосом в те времена быть я не мог: доминантой моего мышления служили мысли о сексе С ЖЕНЩИНАМИ, с ЖЕНЩИНАМИ и еще раз с ЖЕНЩИНАМИ. Можно обхохотаться: однажды (гораздо позднее описываемых сейчас событий) два сопливых четырнадцатилетних подростка устроили «засаду» в подворотне на темной улочке. Мол, щас как пройдет какая-нибудь МЕГАСЕКСАПИЛЬНАЯ телка, тут мы ее и оприходуем. Понятное дело, дальше подросткового возбужденного базара дело не пошло, зато ночная поллюция была как минимум гарантирована.
Итак, я, будучи спихнутым с дивана, все никак не мог дождаться ответа в тему «когда же придет папа». Вопрос этот интересовал меня отнюдь не праздно: в самом дальнем ящике, где содержалось мое барахло (таких ящиков было немного, но этот был САМЫЙ дальний), лежал полусобранный полупроводниковый приемник. И не подумайте, что слова с приставкой «полу» в данном контексте синонимичны. Так вот, этот самый приемник благодаря не слишком запойным дням моего фазера медленно и достаточно верно приобретал законченность – папа был профессиональным электронщиком периода конца застоя. Тем самым я тешил себя надеждой, что в один прекрасный день выйду на улицу с ХРИПЯЩИМ, ПЕРДЯЩИМ И ТЕРЯЮЩИМ СИГНАЛ карманным радиоприемником, и это все равно будет считаться круто. Поэтому я ждал папу.
Она сидела на месте. Лицо было этаким надменно-нервным – мол, сейчас заценим ситуацию, в какой наш благоверный явится. На домашние дела при этом можно целиком и полностью насрать. Принята позиция боевой полуготовности. Через несколько минут в замке раздается неуверенное ковыряние и…
- Вот обязательно нажраться надо было!
- Да ладно, что ты это… нормально все… хорош тебе… это… вот…
И на свет божий появляется пачка купюр. Это – его ЗАРПЛАТА.
Пачка изъята. Брошен уничтожающий взгляд, произведен поворот на 180 градусов и – гордое шествие в направлении спальни. И по пути брошен еще один подозрительный взгляд на меня.
Скорее всего, вы уже все поняли.
Она – это моя мать.
/
/
/
Часть 1
-
Когда-то я верил в рок-н-ролл
-
Глава 1
Мало я читал современной литературы. Вот мало, и все. В противном случае я бы точно знал, поднималась ли в ней фигня, подобная той, о которой я собираюсь вот здесь рассказать. Или написать, что, впрочем, один хрен в данном случае. Но так как литературу в целом я люблю, мне кажется, что ТО, о чем я собираюсь написать, уже наверняка БЫЛО, и мало того, что оно просто БЫЛО, оно ЕЩЕ И УЖЕ БЫЛО КЕМ-ТО ОПИСАНО. Ибо, как я в конце концов убедился, ничто не ново тут ваще.
Лет до четырнадцати моя жизнь практически ничем не отличалась от тысяч подобных ей: наших, отечественных, выструганных по единому лекалу жизней. Я был обычен, мое восприятие мира было обычно, я рос в обычной семье, обычный брат надо мной обычно издевался, обычный отец чаще всего обычно пил, а обычная Мать обычно забирала отцову зарплату и пользовалась ею в обычных личных интересах. Перманентно бытовало обычное наплевательство на проблемы всех и вся, кто бы ни был этими «всеми и вся». Меня обычно запирали в туалете с выключенным светом, я обычно ревел и бился головой об стены во время этих обычных экспериментов, производимых надо мной старшим братом, а Мать обычно говорила мне, что он вот типа такой и ни фига тут не сделаешь. И обычно ни фига не делала.
Это обычно доводило меня до окончательной истерики.
Но были и другие моменты. Это уж точно. Были.
Так уж получилось, что на дворе расцветал ****ец Советского Союза. Это, как нам тогда казалось, обещало многое ПОЛОЖИТЕЛЬНОЕ. Боже мой, как мы были неправы.
-
Давно, когда я считал, что все еще можно очень круто поменять, я написал некий текст, похожий на поэзию. В этом тексте была строчка:
… Я начал жить еще тогда,
Когда стихи не были плохи…
Учась в восьмом классе средней советской школы и осознавая широту охвата мировой литературы, я просто не мог себе представить, что однажды мой кошмар сбудется, и заглавным критерием при оценке того, что станет называться НОВОЙ УЛИЧНОЙ ПОЭЗИЕЙ (другой подростки, считающие себя нонконформистами, просто не признаЮт), будет степень «чернобратственности» - настоящей либо псевдошной, - ибо современные стихи – это рэп (хип-хоп). Вот таким я был идеалистом.
Еще в те времена отпустили вожжи насчет свободы вероисповедания, и я с любопытством наблюдал, как громадная куча людей, до сего момента поносившая все касавшееся бога (богов), внезапно заделалась НАСТОЛЬКО верующей, что всем здравомыслящим вокруг стало ясно: вот самая главная новая мода.
Так вера и поэзия (во что верить и как писать хорошие стихи – в принципе не важно) стали моим кредо. Сам я тогда еще не очень хорошо это понимал, потому что, как у любого типичного подростка, в голове у меня была полная каша.
Знаете, я практически уверен в том, что особого интереса у вас мое повествование не вызовет. Сейчас очень много подобных мне людей. Но я хочу и буду писать о том, Как Я Жил.

//-

Пожалуй, стОит начать с тех пор, как я впервые услышал тяжелый рок. Было мне тогда лет восемь или девять, точно не помню. Зато точно помню новогоднюю ночь того периода: злой как черт старший брат, не отпущенный на ночную гулянку с друзьями, а также с ногами в кресле, поскрипывающая гирляндами новогодняя кривобокая елка, папа с Мамой на какой-то типа корпоративной вечерухе коммунистических масштабов, а я под елочкой сижу и слушаю грохочущий их 25 (НАСТОЯЩИХ!!!) да, 25-ваттных колонок назаретовскую «Pop The Silo». Естественно, одной этой вещью дело не ограничивалось. Брат считал это хорошей терапией, плюс ему становилось не так западло насчет обломившейся вечерухи, когда он видел, что я кривлю физиономию и затыкаю уши.
Затем я немного вырос. После того как мне стукнуло тринадцать, я все еще оставался существом в достаточной степени комнатным и как-то даже боялся того неизвестного и скорее всего опасного мира, который мог за энную сумму в глухом переулке предложить тебе из-под полы пластинку Оззи Осборна, оформленную по всем правилам: обезумевшее лицо «папы тяжелого металла», католический крест в его протянутой руке и потеки крови на белом фоне. Конечно, я знал (не без помощи старшего брата, который периодически переставал меня гнобить и учил жизни), что в нашей стране все совсем не так, как говорят нам в школе, с телеэкранов, из радиоприемников и в конце концов из утюгов. Забавно вот что: до моего понимания в этом возрасте вдруг смутно начала доходить мысль о том, что субкультурная музыка (естественно, по нашим, по советским понятиям) вполне может оказаться пресловутым архимедовым рычагом для поворота Земли, а точкой опоры для этого рычага будет… ну да, сами понимаете, супергруппа, в который ваш покорный слуга играет главную роль. Как вам такое количество подростковых амбиций? Я, конечно, не то чтобы подкован в этом вопросе – может, почти ВСЕ тинейджеры в свое время обязательно считают себя пупами земли и ничуть от этого не страдают. А если страдают, так на то они и тинейджеры. Но я считал себя пупом земли не абстрактно. Я хотел быть рок-музыкантом. Наверное, это было еще глупее, чем тот самый абстрактный пуп.
ЗдорОво, Хомяк! Ты опять школу симуляешь?
Да, я симуляю школу, - в трубке очень серьезный голос, - а судя по тому, что ты мне звонишь, когда я симуляю школу, ты тоже симуляешь школу.
Совершенно верно! – жизнерадостно подтверждаю я - Поэтому сейчас я к тебе зайду.
Угуканье Хомяка в трубке и гудки.
А живет он совсем рядом. Во втором корпусе моего дома, который, совершенно очевидно, проектировал архитектор, обожравшийся как минимум кислоты. А в силу чего еще вы хотели такой криволинейности постройки, три с половиной (но не четыре!) корпуса, и в первом корпусе подъезд, находящийся в начале дома, носит название ШЕСТОГО!!! Правда, это было очень удобно при даче адреса в военкомате: тогда повестки чаще всего присылали не мне, а трем ничего не понимающим людям, жившим в квартирах с номером, аналогичным номеру моей квартиры.
Итак, дотопотавши до Хомяковского обиталища (дурацких домофонов тогда еще не изобрели, поэтому еще чуть подросшие четырнадцатилетние мы с наслаждением шлялись по подъездам, скромно бухали и болтались с девочками на ступеньках и лестничных клетках, там же орали песни под гитару (а иногда и под две), ссали в мусоропровод и курили в лестнично-клеточную форточку, когда хозяевам близлежащих квартир уже не хватало сил, чтобы вытурить нас из подъезда, и они лишь жалобно просили «хотя бы курить куда-нибудь, чтобы так сильно не воняло»), да, так вот, дотопотавши до Хомяковской квартиры и попав в нее, я присоединился к Хомяку, уже, я думая, давненько занимавшемуся нашей обычной фигней.
Нашей обычной фигней в то время было поиздеваться над девайсом, не так давно обломившимся Хомяку. Это был катушечный магнитофон второго класса, как он назывался – не помню, но это не важно. Важным здесь является то, что данный девайс был отдан безжалостному Хомяку на полный откуп: мол, делай с этой херней чего хочешь, но если она у тебя навернется, то можешь не ныть. Ныть можно только при гарантийном случае, но это все равно не поможет. Ну вот, Хомяк в основном сидит и издевается над этим несчастным матюгальником.
Извращались мы с помощью данной техники по-всякому. Наиболее распространенным приколом было проигрывание записи задом наперед, да еще к тому же в ускоренном либо замедленном режиме. Причем в обоих случаях бобины вращались не магнитофонным мотором, а инквизиторскими лапами Хомяка. В результате получалось то, что мы именовали «голосом белого видмижонка (медвежонка – для тех, кто не понял)», «инопланетные голоса» (замедленное проигрывание какого-нибудь верещания), дебильные репорты про всякую фигню и какофонические компиляции из разрозненных кусков всяческих музыкальных произведений. Чтобы не потерять из виду интереса к стихам, то есть к литературе, мы писали «рассказы про Джихарку» (это были экзерсисы о полумифическом мегаперсонаже, в идее своей содержащие некий сюжет, придумываемый пишущим, в то время как соратник по ходу дел подкидывал недостающую лексику: то есть, ты пишешь и спрашиваешь: «И… какой? А, зеленый Джихарка пошел… куда? в туалет? хорошо, зеленый Джихарка пошел в туалет и… что? веник? увидел там веник». Эдакое недобуриме в первом приближении). Кстати, рассказы про Джихарку дико бесили некоего Гришку. На самом деле он вообще Сергей, но однажды кто-то (не помню, кто именно, но, по-моему, это был Скиф) сказал: «Блин, да вы только гляньте на него! Это же вылитый ГРИШКА!!!» И правда, было в Гришке что-то такое… типично гришкинское… А еще у него любимая присказка (охватывает весь спектр интонаций для выражения любого рода чувств – от ненависти до экстатического восторга): «Ах ты, писькин внук!!!»
Так вот, он эти наши словоблудия жутко ненавидел. Высшим кайфом для него было найти тетрадку, в которой пестрели сплошные Джихарки, и изорвать ее на как можно более мелкие фракции. После этого обычно Гришка успокаивался, садился куда-нибудь в угол и начинал извлекать из одной из двух хомяковских акустических гитар странноватые звуки басового характера. И вы знаете что? Уже тогда, когда я, например, не знал, как называется нота на пятом ладу первой струны шестиструнки, мы с Хомяком (не советуясь с Гришкой) решили: он будет нашим басистом.
А при помощи магнитофона мы издевались не только над собственноручно сочиненной бредоватой болтовней. То есть ни в чем не повинным осевшим на магнитной ленте и попавшим в лапы Хомяка музыкантам приходилось мириться с тем, что их ускоряли, замедляли, рвали на куски, прокручивали стробоскопическими рывками, запускали задом наперед и т.п. Прошу заметить, без всяких процессоров-шморессоров. И вот однажды (по-моему, именно в тот самый день, про который я вам рассказываю с начала этой главы) мы, воткнувши в жопу магнитофона микрофон (в нашем обиходе мокрофон или миелофон), ПОДНЕСЛИ К НЕМУ ГИТАРУ.
Это можно было назвать революцией.

//-

То есть вы поняли? Мы додумались (да, тупые были, но додумались), что И МЫ ТОЖЕ можем звучать из утюга.
Решение образовать рок-группу пришло незамедлительно.

//-

И что вы думаете? Что мы стали делать, когда нас осенила сия чрезвычайная идея? Я, типа, стал больше на гитаре заниматься? Или сразу же начал придумывать какой-нибудь рифф или ход? Хрена вам. Я тогда еще и представления не имел о том, что такое рифф или ход. А занялись мы, безусловно, тем, что начали обсуждать, какими крутыми рок-звездами мы будем.
Впрочем, были и положительные моменты.
Когда мы переживали очередной рецидив впертости от самих себя, я спросил:
А ты на чем играть-то собираешься?
Вопрос был далеко не праздным. Дело в том, что у Хомяка было типичное то, что я называю Четвертьслуха. Он иногда слушаемым нотам интонировал, а иногда нет. Поэтому я сильно сомневался, что он вообще сможет научиться на чем-либо играть.
И тут он приволок какой-то чемодан, десяток толстых книжных томов, подушку, пару кастрюль, расставил всю это поебень вокруг себя, сходил в ванную, разодрал надвое деревянные щипцы, которыми вынимают белье из выварки (я не шучу! вы знаете, что такое выварка?), и половинками вот этих вот щипцов начал ***чить по груде всего, что находилось перед ним, изображая барабанщика.
Так я понял, что Хомяку суждено играть на ударных.
Вообще, я думаю, Хомяку здесь стОит уделить немножечко внимания. Хомяк вообще был далеко не прост. Он умел совершать то, что Гришка называл «фирменный отпрыг» и был себе на уме. В его холодильнике водилась очень редкая по тем временам сгущенка, а в голове водились опять же редкие, но чаще всего прикольные мысли. Он сочинял загадочные рассказы и стихи об окончательно загадочных инопланетянах. Он считал астрономию самой важной наукой. Хомяк мог предложить тебе СХОДИТЬ В БИБЛИОТЕКУ и СПЕРЕТЬ ОТТУДА КНИГУ, которой больше НИ У КОГО НЕТ!!! Вдобавок по у него имелись по-социалистически нехило упакованные предки, от которых Хомяку время от времени перепадали увесистые ништяки. Но «те времена» в ходе описываемых событий как-то очень стремительно заканчивались, и вот, когда мы поняли, что, сцуко, хотим стать рок-группой, а ни инструментов, ни аппаратуры у нас нету, ништяки хомяковских предков иссякли. Но об этом попозже.
С искаженным сознанием я вернулся домой. А там был борщ.
Я не очень любил борщ. Сомневаюсь, что истинным рокерам нравится борщ. Мой брат тоже не очень любил борщ. Впрочем, тогда он существовал в рядах вооруженных сил и вполне мог заточить даже типичный борщ. Отцу было вообще пофиг, но не могу сказать, что он всегда бывал в восторге от борща. Короче, Матери борщ был тоже не очень, но его можно было достаточно быстро настругать и сварить, поэтому он получался невкусным. Кроме этого пресловутого борща, периодических котлет, резиновой куриной печени и врЕменных кондитерских изделий я, хоть убейте, не могу вспомнить, что мать делала на кухне. Видимо, благодаря периодичности котлет и пресловутости борща я в двенадцать лет навострился мастырить самые настоящие чипсы, – картошка, соль, специи и масло, фигли – а уж поджарить яичницу или сварить макароны, так вы мне только дайте эти макароны.
Итак, передо мной стоял борщ. Я раздумывал, буду я его есть или нет. Потом еще подумал и тихонечко пошел на балкон и быстренько выкурил сигарету. Курить я начал относительно недавно, и эта чертова зараза мне очень сильно понравилась.
Докуривши, я уже не сомневался, что борщ мною будет съеден. Оно, знаете ли, в те времена помогало. Так вот, я съел борщ, на второе ничего не было, поэтому я решил не делать домашнее задание. Вообще, ни по одному предмету – взять и не делать.
Тут с работы вернулась Мама.

//-

Вообще, если кто-нибудь еще это читает – я вам вот чего скажу. Работа моей Матери в те времена, о которых я веду речь, была совершенно замечательным явлением. Она (Мать) числилась инженером в бюро по рационализации изобретений. Те, кто помнит, что, например, советскую обувь зачастую просто невозможно было носить, наверняка заценит масштабы такого деятеля, как инженер-рационализатор. То есть принципиально нету никаких изобретений, а даже если есть – все равно мы им ходу не дадим. Именно для этого у нас вот есть штатная единица – значит, пусть сидит и работает. Или… ладно… хрен с ней, пусть ДЕЛАЕТ ХОТЯ БЫ ВИД, что работает!!!
И вот Она и Ее сотрудницы в основном занимались тем, что макияжились и трындели о чем попало между союой. Еще они умели трындеть по телефону со знакомыми и родственниками.
Когда мне было лет семь-восемь и я учился в начальной школе, мне почему-то очень строгими и важными казались Ее слова насчет «школы, какдела, чтополучил и сделалвседомашниезадания». У нас чаще всего такой разговор получался после Ее прихода с работы:
- Привет
- Привет.
- Каквшколе?
- Нормально.
- Какдела?
- Нормально.
- Чтополучил?
- Пятьчетырерусский, четыреанглийский, поматематикеничегонезадали.
- Сделалвседомашниезадания?
- Ага. Я на улицу пойду?
А Она уже занимается какими-то своими делами. Чаще всего это мне казалось, что это ничегонеделание.
Но тогда Она хотя бы читала.

//-

И вот, значит, нас как-то очень сильно увлекла это тема – насчет рок-группы. Никаких должных понятий об этом деле у нас абсолютно не было: я так же условно представлял себе, как подойти к грифу гитары, как Хомяк – с какой стороны браться за установку, хотя установкой в те староглиняные времена еще и не пахло. Но ИДЕЯ не давала нам покоя. Так мы начали перепевать песни «Кино».
У нас в стране сейчас просто до черта людей, которые помнят «ласковомаеманию», «миражманию», «пугачевоманию» и т.п., но нам, как ИСТЫМ рокерам, ближе всего, безусловно, была «киномания». А почему? А потому что это был музыкальный ширпотреб с незамысловатыми, откровенными и ЛЕГКОЗАПОМИНАЮЩИМИСЯ текстами. Вдобавок сей ширпотреб был весьма примитивен, а это нам очень импонировало: чем проще вещь, тем легче на шару ее сыграть. А когда Цой погиб, играть песни этой группы вообще стало явлением по меньшей мере культовым для нашего недопостсовка.
В общем, поначалу это происходило примерно так.
- Ты в правильную дырку миелофон вставил?
= Да в правильную, только я вчера на него уронил утюг, когда гладил газеты. Поэтому он может не работать.
- А что-нибудь другое ты уронить не мог?
- Да ладно, все работает. У тебя гитара настроена?
- Я еще не проверял, но фиг с ним – она вообще записывается или нет?
- Записывается, записывается. Ты петь что-нибудь будешь?
И тут обычно начиналась какая-нибудь «Пачка сигарет», причем при прослушивании записи в первую очередь были слышны хомяковские удары по кастрюлям и чемоданам, на полусреднем-полузаднем плане что-то бубнил я (чаще всего бубнение происходило в ля-миноре, других тональностей на гитаре я тогда не знал), и уж совсем где-то сбоку или с краю что-то тренькала гитара. Качество звука, разумеется, тоже было совершенно отвратным, но нам это в какой-то степени было на руку: громадная куча лажи, которой сопровождалось наше «исполнительство», благополучно скрывалась за фоном, треском помех и какими-то неизвестно откуда берущимися посторонними шумами. Так продолжалось некоторое время, перепето было штук двадцать песен, но мы все никак не могли врубиться: что же, собственно, такого есть в звучании НОРМАЛЬНЫХ групп, а у нас нет?
Свою голову я над этим вопросом ломал изряднейше. Если вы еще помните о существовании старшего брата и «Назарет» под елочкой, можете спросить: а он тебе объяснить не мог? Неа, не мог. Он в те времена топырился и разбирался не в гармониях и особенностях звукообработки, а в перепродаже джинсов и пластинок. Ну что ж, джинсы и пластинки – тоже вещь хорошая.
Первым лучом света в темном царстве стал уже упоминавшийся Гришка, который, кстати, тоже весьма любил послушать Цоя. Однажды он заявился к Хомяку (Гришка, а не Цой) во время моего сидения там же и, изодрав очередного Джихарку, сказал:
- Нужен бас. Вам в этой вашей фигне обязательно нужен бас.
Можете себе представить наш экстаз, когда мы поняли, для чего же все-таки может пригодиться ВТОРАЯ хомяковская гитара? Собственно, и первая была так себе, а вторая вообще была семиструнной и строила очень условно. Тем не менее Гришка уверенно снял с нее три нижние струны и заделался таким образом натуральным басистом. К стыду своему должен признаться: самым музыкальным из того, что мы творили, однозначно являлся гришкинский бас. Это уже глубоко потом я врубился, что в нем присутствовала гармония (и эта белобрысая сволочь ЗНАЛА, как ее сварганить, да покрепче!), а тогда лично мне оставалось только молча завидовать, как это у Гришки так клево получается басить.
- Случались, правда, всякие недопонятки, которые выглядели следующим образом:
- Здесь надо шестую струну прижать на первом ладу.
- Нет, здесь надо вторую струну прижать на пятом.
- Хрен тебе! Тут тебе Эф (аккорд фа-мажор), а никакой не Дэ-эм (аккорд ре-минор).
- Ты не шаришь, он тут тоже клеится.
- А ты вообще играй куда надо, а не куда хочется!
- Заткнись, я эту вещь снимал!
- Иди на хер, я тогда вообще играть не буду!
Как видите, еще даже не разобравшись, с какого боку браться за инструменты, мы уже качали права и боролись за лидерство. Гром грянул тогда, когда погиб Цой.

//-

Именно тогда, в августе 1990 года, я и сочинил нечто играющееся в блатной гитарной позиции и «киноподобной» манере. Также там присутствовал текст, на две трети состоящий из пафоса, нехило приправленного юношеским максимализмом, а на оставшуюся треть – из топорно нарубленных тавтологичных фраз. Диапазон вокала в данной «композиции» был аж полторы октавы, что я для себя считал серьезным прорывом (странно, куда делись все навыки из музыкальной и вокальной школы, которую я в свое время изрядно посещал?). Короче, тем, что я сумел написать САМОСТОЯТЕЛЬНУЮ ПЕСНЮ, я напрочь сразил и Хомяка, и Гришку. Последний даже стал иногда бурчать в мой адрес что-то полупохвальное, типа «Видак молодец, он пишет песни» (Видак – мое погоняло, моментально прилепившееся ко мне после приобретения моей семьей видеомагнитофона. Сам по себе этот магнитофон – целая эпоха, достойная отдельного описания).
Так мы стали НАСТОЯЩЕЙ группой с НАСТОЯЩЕЙ СВОЕЙ ПЕСНЕЙ.
На всякий случай (для людей, которым рок-музыка может казаться чем-то априорно неинтересным, хотя я не понимаю, как такое вообще возможно) я поясню: в стране, где не было ничего, вдруг появилась возможность (в смысле ранее запретной рок-музыки) делать ВСЕ. Хоть матерись со сцены, хоть политиков грязью поливай – ВСЕ можно. Но нами штырила не идея заделаться крутым и опасным для общества андеграундом ради повышения собственной самооценки, как можно было бы с весьма высокой долей вероятности подумать. Мы просто хотели ИГРАТЬ. А делать этого мы не умели.
Скажу только, что я, как упоминалось, закончил музыкальную школу по классу аккордеона и хорового пения. Последним фактом объяснялось то, что я сразу и совершенно однозначно был выдвинуть на роль фронтмена группы. Надо сказать, сие мне весьма льстило. Насчет хора вот что: меня это дело нехило впечатляло. Петь я любил, а так как хормейстер был совершенно замечательный мужик (блин, про него тоже надо отдельно историю написать), то в конце концов по хоровой части я стал почти профессионалом. Почему почти? Потому что на сольфеджио мне было ВСЕГДА, ВЕЗДЕ И ГЛУБОКО НАСРАТЬ. Значит, петь я умел, хотя как только мы занялись тем, что считали роком, обнаружилось, что не так-то уж я и пою. Говоря точнее, петь я почему-то внезапно разучился и бубнил чего-то как правило в пределах одной октавы. Спасало одно – я попадал в ноты. Так, по крайней мере, говорили люди, которые тоже типа умели петь.
Также хочу сразу закрыть вопрос с аккордеоном – чтоб не спрашивали потом, почему-де я, имеющий ОБРАЗОВАНИЕ, немедленно не стал клавишником и заделал все круто? Типа там мелодии писал, учил других аккомпанировать и вся фигня? Вот почему. Меня задрачивали этим аккордеоном нацистскими методами, а самому мне в те времена данный инструмент был глубоко ненавистен. Он был малопонятным и тяжелым, а предки (мать в особенности) были глубоко убеждены, что если я вместо игры в футбол на улице буду пиликать дома на гармошке, то благополучно избегу деструктивного влияния этой самой улицы. Поэтому я играл на аккордеоне. Мои преподы по данной части в конце концов смирялись с моим полным насрательством на сольфеджио и разрешали играть по слуху, показывая дополнительно «на пальцах», как играются технически сложные фрагменты. Закончив музыкалку, я с ТАКИМ НАСЛАЖДЕНИЕМ забил на этот проклятый инструмент (сейчас я о нем так не думаю), что утратил навыки обращения с ним до минимума. Зато стал счастливым обладателем мегазнаний по гитарной части: знал, как берутся четыре аккорда. Нет, шесть.
Хрен его знает, но, скорее всего, тут приплелась еще и литература. Выражаясь кратко, лицам мужского пола нашего возраста в те времена стихи было писать как-то западло. Поэтому все (т.е. Гришка с Хомяком) облегченно вздохнули, когда поняли, что тексты им ваять не придется. Так я принес первую тяжелую жертву фронтменству.

//-

Бля, как я мог забыть про родительское собрание в школе???
Сразу дам объяснение: возомнив себя музыкантом, я забил на школу в целом и учебу в частности ну просто вообще. Я не посещал уроки, не делал домашние задания, внеклассная работа была мне знакома на уровне китайской грамоты за исключением «надо чего-нибудь спеть, а то дырка в программе», а почему мне все более или менее сходило с рук – спросите училок по русскому и литературе. Понятное дело: до тех пор, пока мои сочинения рвали языковые олимпиады, я был персоной нон грата для остальных преподов, ибо так сказал не кто-нибудь, а сам ДИРЕКТОР. В стороне не осталась только моя классуха, к которой в настоящее время я испытываю искреннюю симпатию – если она еще жива, конечно. Эта наивная замечательная женщина считала, что может меня если не ВОСПИТАТЬ, то ПЕРЕВОСПИТАТЬ. И, значит, она устраивала родительские собрания.
Я оборзел до такой степени, что когда предки вернулись домой с того самого собрания, я даже не сидел за учебником или тетрадкой, а нагло и хамски жужжал струнами под что-то из Black Sabbath. К чести отца стОит сказать, что бухим он в тот день не был. Не знаю уж почему – вряд ли он пошел бы на такую жертву ради какого-то вшивого школьного собрания. В общем, услышав звук открывшейся двери и предкинский бухтеж в коридоре, я в очередной раз стал пытаться понять, как этот хренов Рэнди Роудс выпиливает такое классное музло, а я тут весь такой крутой сижу и не могу связать трех нот. И вообще на гитаре можно играть только аккордами (в то время я искренне в это верил).
Первым ко мне в комнату пришел фазер, который произнес довольно длинную и патетическую речь на тему того, какой я козел в плане образования и социопат в целом. Я услышал выражения типа «мы создали тебе искусственный ореол» и «ты позоришь семью». Правда, на мой взгляд, они слишком отдавали тенденциозностью, гниловатым пафосом и очень слабо мотивированным интересом. Словом, было понятно: папа читает мне лекции по морально здоровому образу жизни, будучи мотивирован Мамой. Это обычно называлось «пойди и поговори с ним, отец ты или кто?»
Сама Она считала ниже собственного достоинства читать мне морали. Но уж если на Нее реально находил блажной стих – тогда держись. Бедный я, с уже в пятилетнем возрасте безнадежно израненной психикой, учил падежи русского языка, склоняя сочетание «ленивый ученик». Последним, безусловно, был ваш покорный слуга в глазах дорогой Матушки, которая свирепыми глазами с температурой поверхности Плутона изничтожала меня потоками сарказма, льющимися из Ее высокомерно подергивавшегося рта.
Поэтому постарайтесь не удивляться: морали я ни во что не ставлю.