Путяжник

Мама попросила Петю поехать вместо нее на субботник в заводской пионерский лагерь. Родителей всегда приглашали весной поработать там на благоустройстве. Нынешним летом мать собиралась отправить туда младшего из сыновей, а Петя - старший. Отца они не знали.
До ПТУ, когда еще учился в школе, Петя сам несколько лет подряд ездил в этот лагерь и сейчас даже как-то радостнее забилось сердце - вспомнил желтые двухэтажные корпуса в сосновом бору; в окна спален смотрели могучие ветки, с подоконников можно было перелезать на толстые ветки, и по ночам мальчишки пользовались этим, обманув воспитателей, убегали на речку ловить раков или кататься на лошадях в совхозном табуне. Давно не встречались ему ребята с которыми он тогда дружил, играл в футбол, лазил по садам в недалеком от лагеря поселке. Захотелось вновь взглянуть на те места, утвердиться в мысли, что он теперь взрослый и детство для него навсегда ушло, и только с грустыо мелькают в памяти счастливые картинки.
Накануне с вечера мать собрала ему в мешочек хлеба, сыра, конфет, приготовила термос для чая. Велела слушаться Геннадия, молодого слесаря из их отдела.
Утром возле автобуса у проходной Геннадий его окликнул: «Эй, Путяжник!» Так это прозвище прилипло к Пете.
«Мы с Путяжником пойдем снег разбрасывать», - решил за начальника Геннадий, когда в лагере распределяли работу.
Они взяли штыковые лопаты и направились к воротам, где за зиму трактор нагреб с дороги огромный сугроб с темными проплешинами.
Несмотря на апрель, снег таял медленно, слежался плотно, и приходилось кромсать, ворочать, откидывать подальше на асфальт каждую глыбу.
Солнце в белесом мутном небе стояло желтым пятном, царило, ветерок из холодных закраин погуливал над землей.
Петя вспотел, снял телогрейку. Они довольно легко управились с одной стороной сугроба, и приустали, когда пришел черед разорять ледяной вал в тени высокого кирпичного домика возле ворот.
Из домика вышел заспанный парень в длинном овчинном тулупе. Широко зевнув, он перекрестился и со словами: «Бог в помощь!» - сошел с крыльца к скамеечке, присел, распахнул тулуп, подставляя грудь солнцу. На шее у него блеснула цепочка с золотым крестом.
Геннадий с Петей еще вяло поковыряли льдистую горбину, оставили лопаты, присели рядом с парнем перекурить.
- Хорошо тут у вас, - глубоко вдохнув сладковатый от дыма ближайшего костра воздух, сказал Геннадий.
Парень не ответил. Видно было, он еще не до конца проснулся и удивляется тому, сколько вокруг народа. Везде работали люди. Женщины сгребали листву, мусор с клумб, газонов, мужчины носили к огню.
- Нелишне тут будет моей пацанке отдохнуть, а, Путяжник? - Геннадий достал из авоськи бутылку портвейна, зубами содрал пробку, предложил Пете:
- Будешь?
Петя отказался.
- Ну и правильно, тебя мамка дельно слесарит. Из болванки штырь после закалки получается.
Петю вроде даже озноб тронул, когда Геннадий принюхался к горлышку. Представилось, как жалела бы мать, если бы узнала, что Петя согласился. У нее всякий раз навертывались слезы на глаза, когда их соседи, бывший моряк- алкоголик и его подруга-инвалидка, заводили на кухне злой разговор, что, мол, не миновать ее детям их доли, запыот горькую, как только женятся.
И Петя терпел, не притрагивался к вину, убегал, когда сверстники звали его в собутыльники, чтобы и мать не обижать и соседям досадить.
Геннадий поднял бутылку к солнцу, посмотрел, как лучи проникают и льются сквозь зеленое стекло.
- Эх, чистое как слеза коммуниста! - и откинул голову, готовясь хлебнуть из горлышка.
- Из ствола что ли будешь? - остановил его парень. - Возьми посудину в сторожке. - Он показал на открытую дверь домика.
Геннадий большими шагами поднялся на крыльцо, на минуту исчез, вернулся с эмалированной детской кружкой. Налил полную, выпил, и, закуривая новую сигарету, предложил парню:
- Наливай!
- Не буду.
- Да наливай.
- Рано разговляться, до Пасхи еще неделя, - поморщил парень лоб.
- До Пасхи? Здорово! Пост, значит, блюдешь?
- Блюду.
- Да, Пасха праздник дельный. У меня мать на этот день всегда кулич пекла. Гости приходили. Загодя в луковой шелухе яйца красили. А теперь жена ничего не сделает.
- Бога забыли.
- Забыли, забыли. Вот у меня мать, понимаешь, умерла. Похоронили. Я крест ей хочу поставить. Не камень или стеллу там какую. Что мы татары, что ли, чтобы каменьями близких в гробу придавливать? Крест мне хочется. Заказали одному мужику, у жены на работе, а он деньги взял и только его и видали. Деньги хоть и невеликие...Обидно, через неделю на кладбище пойду, а креста нет.
- Грех, - веско заметил парень.
- Грех-то грех, да я же из нержавейки его на работе не выпилю. И через проходную не дадут вынести.
- А ты вон нашего плотника попроси. - Парень показал на мужика, что чинил забор возле водонапорной башни.
- А мысль! - Геннадий вскочил, отряхнул штаны. Налил еще кружечку вина, выпил, вытирая губы поспешил к мужику.
Они поговорили, споря и рисуя щепочками на земле. Мужик увел Геннадия за кочегарку, и скоро они принесли на плечах смолистый нетолстый брус. Мужик поставил его на укос и принялся обстругивать рубанком.
Геннадий довольно потирая руки, вернулся, опять налил себе кружечку:
- Где здесь магазин? В поселке?
- Два километра туда, - парень махнул в сторону леса.
Геннадий заискивающе заглянул в глаза Пете.
- Путяжник, сбегай. Я на две бутылки договорился. Он сейчас мне чик-чик и готово. Я тебе на лимонад добавлю.
- Я малолетка, мне не дадут, - стараясь пробасить, отказался Петя.
- Там всем дают, - снисходительно усмехнулся парень.
Геннадий достал из кошелька деньги.
- Во, во. Ты же тут кругом все облазил, а я и дороги не знаю. Ну помоги, Путяжник. Вот если бы у тебя мать умерла, крест бы затеяли делать, что, я тебе не помог бы, а?
Губы Геннадия слюнявились, дышал он противным перегаром, старался обнять Петю за плечи и, как тот не увиливал, не отставал. Слова о матери как-то всколыхнули Петю - действительно, подумалось, неудобно не помочь человеку в таком деле.
Насупившись, он надел ватник, с недовольным видом взял у Геннадия две красненькие.
- На лимонад, на лимонад, - бренчал Геннадий мелочыо.
- Не надо, - отвел Петя его руку и вдоль забора направился к просеке, самому ближнему пути до поселка.
Тропинка меж вереска чернела слякостыо, на прогалинах зеленел брусничник. Петя еще злился на Г еннадия, но дышалось ему легко и каждый шаг отзывался в сердце наслаждением весеннего дня. Представил, какой бы он поставил памятник маме, если бы она умерла, но несколько раз повторив в мыслях слова: «Мама умерла. Умерла мама», - осекся. Отогнал такие думы и зашагал быстрее.
С лысого косогора завиднелись первые дворы поселка. Клубились дымы костров на огородах. Хозяева копошились на земле. Голые деревья, кустарники, ряды теплиц обволакивала дымка, поля вдали тонули во влажной пелене.
Вдоль палисадников дорожка раскисла под солнцем, ноги скользили по мокрой глине.
Быстро дошел до большой рубленой избы с высоким крыльцом и решетками на окнах. Обитая жестыо входная дверь была настежь распахнута, в сенях пахло чем-то кислым, штабеля пустых ящиков отгораживали прилавок от оком. Возле весов с продавщицей толковали две бабы.
- А мой пьет окоянный и не дохнет, ни одна кондрашка его не берет, чума его мать! - жаловалась одна.
- А мой умер. Господь помог, ослобонил. Уж и не знаю как благодарить. Отмучилась, наконец-то...
Петя поежился оттого, как она радуется смерти мужа. На него не обращали внимания, и он прокашлялся для солидности. Бабы расступились, острыми глазками впились в него.
За продавщицей в ряд стояли на полке бутылки водки. Петя протянул деньги.
- Две бутылки.
Она ловко выставила их к нему, отсчитала сдачу.
- Ты к кому в гости приехал? - спросила одна из баб.
- К своим! - решительно ответил Петя и вышел на крыльцо.
Огляделся. Вдоль улицы сюда шли четверо парней. В черно-красных коротких курточках, мятых штанах, заправленных в резиновые сапожки.
Он поглубже запихнул бутылки в карманы ватника, но горлышки предательски выпирали наружу. Пришлось вытянуть руки по швам, чтобы прикрыть блестящие пробки. Соображая, удастся ли ему разминуться с этими ребятами, он перешел на другую сторону.
- Эй, пионер! - окликнули его за спиной. Послышалось топанье ног.
Он оглянулся, к нему бежали двое с соломенно-лохматыми головами.
«Братья Семеновы, - сообразил Петя, - самые драчливые в поселке». Вокруг не было никого, кто бы заступился. Пришлось встать к забору, лицом к подбегающим братьям.
Они, переглядываясь, задорно оскалились:
- Чего, не узнаешь? Против наших в футбол играл.
- Петя прищурился, пожал плечами. Руки он держал прикрывая бутылки, в левом кулаке сжимал мелочь.
- Угостил бы винцом, не будь жадиной! - подмигнули ему.
Двое парней постарше стояли на той стороне, смотрели на них, ухмылялись.
- Не могу, - жестко выговорил Петя.
- Почему? - один из братьев шагнул к нему.
Петя ногой ударил его повыше колена, увернулся от другого и побежал в закоулок между избами.
Оглядываясь, он заметил, что его преследуют трое. «Только бы в поле не догнали!» - мелькнула мысль.
Он миновал огороды у околицы и побежал вдоль болотистой низины с баньками у ручья.
Ноги проваливались по щиколотку в грязь, скользили, приходилось медлить, с чавканьем вырывать ботинок из хляби, чтобы он нее остался там.
За поворотом показался ручей, широко разлившийся от весеннего половодья. Подбежав поближе, Петя увидел, что вода снесла мостки, когда-то бывшие здесь. Ни вправо, ни влево не виделось переправы. Мальчишки перешли на шаг, понимая, что загнали его в западню.
Петя отступил немного от воды, разбежался и сильно прыгнул, но из страха за бутылки не отпустил руки от карманов и оттого плечи завалились назад, он не дотянул ступни до противоположного берега, рухнул в воду. Забил от испуга руками, чувствуя, как под горло подступила ледяная вода. Песок захрустел на зубах, от брызг защипало в глазах.
Он все же нащупал дно, рванулся к травянистому уступу. Пальцы скользили под дерну, ноги отяжелели, плохо слушались, и, хватаясь за жухлую траву, он рывком подал тело вперед, вывалился грудью на берег, еще дернулся, и, переваливаясь на бок, чтобы получше закрепиться, очутился на суше. Бутылка из левого кармана выскользнула, бултыхнулась в воду. Он дернулся ей вслед, но напрасно. Здесь было глубоко. Мутная вода стремительно бурлила под уступом.
Петя придавил телом к земле оставшуюся бутылку, перевел дыхание.
Ребята с того берега смотрели на него, не уходили.
- Чего надо? - в ярости закричал Петя.
Самый высокий из них покрутил пальцем у виска.
Петя встал и пошел за кустарник. Сел на кочку и заплакал.
Вода сочилась из тяжелой одежды, исподнее белье липло к телу. Он скинул ватник, расстелил его на траве, снял ботинки, брюки. Сильно отжал, и всхлипывая, стуча зубами, оделся.
Скорым шагом направился через подлесок к далекой железнодорожной насыпи, чтобы в обход поселка добраться до лагеря. Холод и желание уйти отсюда побыстрее гнали его, он побежал. Пальцы закоченели и все время приходилось отогревать их дыханием, бутылка противно болталась в кармане, придерживая ее, он проклинал весь белый свет.
Геннадий нервно вышагивал возле кочегарки. Рядом стоял, прислоненный к забору, новенький крест. Желто-телесного дерева, с тремя поперечинами, вышиной в человеческий рост, он как бы парил над землей в весеннем тепле.
У Петя успокоилась душа при виде креста, он виновато взглянул на Геннадия, протянул бутылку:
- На! Вторую я выронил, когда через ручей прыгал. И сдачи нет. Дома деньги отдам.
- Мы опоздали из-за тебя на автобус! Все наши уехали! Теперь придется до вечера поезда ждать, - разорался Геннадий.
Парень с плотником смотрели на них со скамеечки возле сторожки.
- Братцы, вы свидетели, я не виноват, - стучал себя в грудь Геннадий, обращаясь к ним. — Я на две давал, честное слово. И денег у меня больше нет. Я тебя заставлю в воду лезть! — Он хотел схватить Петю за шиворот, но тот увернулся.
- Отстань от него! - крикнул парень. - Считай, рассчитался. Все равно мне бы одна причиталась, я ведь помогал. - Он посмотрел на плотника, тот почесал колено, но не возразил.
На крик из кочегарки вышла молодая женщина с тазом выстиранного белья. Была она вся кругленькая в брезентовой курточке-штормовке и темных вельветовых джинсах. Она сразу начала командовать:
- Коля, сходи в дом, штаиы и рубаху принести! Совсем мальчишку заморозили!
- Мне с ребятами рассчитаться надо...- не унимался Геннадий.
- Меньше вина выжрете, больше жить будете. Коля, я что, - не тебе сказала? - голос ее звенел угрозой.
Плотник бросил сигарету, встал, изображая боль в пояснице, и пошел к жилому дому.
Люба - так звали его жену - повела Петю в сушилку позади кочегарки. Сама развесила не веревках выстиранное белье, оставила Петю переодеваться.
Коля принес теплую рубаху и тренировочные штаны. Они были велики Пете, но приятно легли на озябшее тело. Все влажное он разложил на горячих батареях, переобулся в шерстяные носки и старенькие калоши.
Геннадий, увидев его, вновь взвился.
- Может ее достать можно? Или сачком выловить?
Петя не выдержал и рассказал все: как пристали местные, как он убегал от них, как прыгал, как там глубоко, по самую шею...
- Я этим ублюдкам покажу! Пошли в поселок, разберемся, - загорелся Геннадий.
- Да успокойся, - велел парень. - Я это место знаю. Вода спадет, бутылка сама высветится. Я выловлю.
- Только обязательно, только обязательно, - не унимался Геннадий. У Пети вновь поднималась на него злость, он не смотрел в его сторону, а только сжимал кулаки, дрожал от холода.
Люба позвала всех в дом обедать. На стол выставила водку, что принес Петя, и достала еще бутылку портвейна. Геннадий заметно повеселел, много и невпопад заговорил о покойной матери, о грядущей Страстной неделе, о завтрашнем Вербном воскресенье, клялся при случае отомстить местных пацанам за Петю.
о
Люба в тесноте кухоньки сновала между столом и плитой, табуреты мешали ей ходить, угол шкафа загораживал ее лицо от Пети. Он старался ловить ее взгляд, хотел, чтобы она выделила его из остальных, пожалела.
Люба обращалась к нему не часто, но когда налили вино, села рядом, подала стакан:
- Выпей, Петя, согреешься.
Он хотел отказаться, но так ласково смотрели ее глаза, что ему стало неловко, он чокнулся с ней и легко выпил.
Внутри что-то зажглось. Он стал быстро есть суп. Потом Люба наложила ему в тарелку картошки, мяса. Им опять с Любой налили вина, остальным водку. Петя пообмяк, совсем согрелся. Голос Любы, добрый и тихий, убаюкивал его: казалось, самым необходимым - для открещения от всего случившегося, - нужно слушать только его. Лица сидевших рядом пылали тем же огнем, который горел в нем, и от этого единения забылось, прошло все тяжелое, плохое, появились новые мысли. Он думал, как здорово, что ему встретились эти хорошие люди, и как неплохо бы им еще раз собраться за общим столом, и как зря, что раньше он отказывался от вина, - оно приносит такое тепло, успокоение...
К вечеру Петина одежда высохла, только в тяжелых ботинках и набухшем ватнике ощущалась влага. Он переоделся, Люба дала ему еще пару носков, чтобы не закоченели ноги.
Крест не был сколочен гвоздями, перекладины стояли в пазах. Коля разобрал его. Бруски сложили в одну стопку, стянули бечевкой.
До поезда, который два раза в сутки проходил недалеко отсюда, оставался еще час.
Геннадий и Петя попрощались с Любой, Колей, сторожем, вышли за ворота. Геннадий взвалил крест на плечо, его чуть покачивало от ноши и хмеля. Он свободной рукой оперся на Петю, потрепал его, приговаривая:
- Держись, Путяжник. Доедем до дома. Там нас простят...
И по сырому, аспидно блестящему асфальту, они пошли к станции.
                1985г.