я напишу картину где ты ко мне вернешься

Где она впервые мне встретилась, моя сияющая нимфа? Мне всегда представлялось, что впервые ее удалось увидеть весной в окружении цветущих яблонь, когда солнце было высоко в небе и отражалось золотом от ее волос, а едва ощутимый сладкий запах, витающий в воздухе, создавал иллюзию волшебства. Что она была невыносимо прекрасной в тот день. Но такая ли была наша первая встреча? Как мы познакомились? Во что она была одета? Белый сарафан всплывающий в памяти совсем не та одежда которую она носила, но я помню ее в нем...
Ее Звали Ева, как первую женщину на земле и для меня она действительно стала единственной. Мне нравилось думать, что нас непреодолимо тянуло друг к другу и встреча была неизбежна. Но кто из нас заговорил первый? Она? Спросила что-то о том, что я рисую, нависнув надо мной. Её шелковые волосы щекотали мне лицо, а дыхание было так близко. Или это было уже после? Время смешалось...
Мы на поле усыпанном ромашками и она, в белом платье, кружиться среди всего этого великолепия, освещенная мягким, летним солнцем. Я пытаюсь нарисовать ее, пытаюсь остановить время, где она так прекрасна. Но Ева берет меня за руку и увлекает за собой. Мы танцуем и смеемся пока, обессиленные, не падаем в это зеленое море с белой пеной цветов, все еще держась за руки. Небо над нами того же пронзительного синего цвета, что и ее глаза.
- Знаешь, - говорит Ева. -Мне кажется, что я заточена тобою в картины, что все они уже более настоящие, чем я.
- Ты это ты, разве нет, - шепчу я. - Что может быть более реальным, чем это мгновение?
На моих картинах глаза Евы всегда безукоризненно чистые, синие и...холодные, но... они никогда не были такими. В них хотелось смотреть вечно. Эта женщина глядящая на меня с полотен вовсе не Ева, но тогда где же она? Я опускаю кисти и смотрю в окно. Она там, сияющая и ослепительная, сидит свесив ноги и улыбается. Говорит мне что то, шевелит губами, но я не слышу. Закрываю глаза, а когда открываю ее уже нет. Я знаю, подойди и выгляни, я все равно не найду ее внизу... Мне нужны золотые краски, думаю я, именно, когда она смеялась в синеве ее взгляда прятались мерцающие лучики...


Я помню шуршание простыней, фарфоровую белизну тела. Там где мои пальцы касались ее, кожа становилась цвета нежных розовых лепестков. Невозможно было рисуя Еву не проникнуться благоговейным трепетом к столь волшебному созданию...Это чувство, что весь мир зовет любовью. Моя любовь.
Ее алые губы всегда были того же цвета, что и кровь.
Ева лежащая на скрипучих простынях в больничной палате, а мне вспоминалось как она упала в серебристый снег, потянув меня за собой. Её улыбка, смех, блеск глаз, кожа, будто сияющая изнутри...Передо мной лежала лишь кукла, ее былая тень. Наклоняясь и целуя ее, мне чувствовался только запах смерти, но Ева... Она всегда пахла сладко, миндалем и ванилью. Тогда мне стало ясно. Она настоящая осталась на моих картинах. Спряталась в одной из них. Сидит во мне, а эта лишь кукла...
Но почему тогда все мои попытки написать ее...все мои усилия...почему? С сотен полотен на меня смотрит кто-то чужой, черными как земля зрачками...
Земля.
Когда ей закидывали куклу, сестра все время повторяла мне, поплачь, ну же, тебе нужно выплакаться. Нельзя все держать в себе. Поплачь, поплачь, поплачь...Но слезы почему то текут только сейчас. В этой оглушительной тишине, в этой пустой комнате Евы больше нет и уже никогда не будет.