Взрослые. вариации психики

А.Н.ПАВЛОВ

ВЗРОСЛЫЕ. ВАРИАЦИИ ПСИХИКИ


         ЭСТАФЕТА УДАЧИ
Хотел бы я купить себе немножко удачи,
если её где нибудь продают. …Удача приходит
 к человеку во всяком виде, разве её узнаешь?
Э. Хемингуэй.

     Клавдия Степановна была уже немолодой женщиной. Приближалась пенсия. У неё, как и в молодости, были проблемы с приобретением осенней и зимней обуви. Они определялись высоким подъёмом ступни. Бывало, и фасон нравился, и качество, и цена устраивала, а одеть невозможно. А если иной раз и удавалось натянуть обувку на ногу, то ходить было … как в испанском сапоге.
Теперь же, с возрастом, эта пытка становилась невыносимой. И с приближением холодов даже сама мысль о поисках тёплой  обуви приводила её в уныние. Но что делать?

     И вот неожиданно для себя она наткнулась на небольшой магазинчик, в котором продавалась австрийская обувь. Цены, правда, были слишком высокие.  Долго искала на полках что-нибудь приемлемое. Неожиданно для себя она увидела осенние сапожки, относительно недорогие. Примерила. Они сели на ногу легко. Казалось, будто сшиты на заказ. Были изящными и добротными. И она купила их. Выбор помогали ей сделать продавщицы – девушки очень любезные и внимательные.  Трудно сказать почему, но когда Клавдия Степановна с покупкой направилась к выходу, одна из девушек подошла к ней и сказала:
– В следующее воскресенье у нас будет разыгрываться лотерея – несколЬко призов из наших товаров. Если хотите, можете поучаствовать. Это бесплатно. Просто надо заполнить бланк. И, конечно, желательно придти. Накануне мы позвоним Вам и напомним.
Клавдия Степановна на секунду задумалась, дала согласие и тут же оформила необходимую анкету. Подумала:
– А почему не попробовать.
В свою удачу она не верила. За всю жизнь, приобретая лотерейные билеты, она не выиграла ни рубля и давно перестала пробовать себя в подобных мероприятиях. Но сегодня предложение было не просто не навязчивым, а каким-то искренним и  душевным.
    В субботу, накануне розыгрыша, ей действительно позвонили из магазина и напомнили о лотерее. Она пришла, тем более, что хотела присмотреть уже что-нибудь на зиму.
    Её встретили как хорошую знакомую. Розыгрыш начался. Он проходил, как бы это сказать, снизу вверх. Вот уже 4 приза были разыграны, и счастЛивые участницы ожидали завершения игры. Клавдия Степановна, совершенно не веря в свою звезду, сказала одной из девушек:
– Наверное, я могу уходить. Как всегда без выигрыша.

    Но одна из продавщиц остановила её:
– Подождите, подождите, ещё хотя бы минутку. Ведь главный приз пока  не разыгрывался.
Но Клавдия Степановна уже двинулась к выходу. Почти на пороге она вдруг услышала свою фамилию. Оказалось, что первый приз достался ей. Она сразу даже не поняла этого. Вернувшись же, узнала, что  её выигрыш был неожиданно щедрым: ОНА МОГЛА ВЫБРАТЬ ЛЮБОЙ ТОВАР по своему усмотрению.
Она стала смотреть. Одна из проигравших участниц подошла к ней и доверительно посоветовала взять самые дорогие зимние сапоги – до колен, цена которых превышала среднюю месячную зарплату. Но Клавдия Степановна была женщиной не жадной. Выбрала не то, что самое дорогое, а то, что ей больше понравилось – полусапожки. Её все поздравляли. И некоторые – даже вполне искренне…
Неожиданно к ней подошла одна покупательница и попросила разрешения пожать ей руку. Смотрела ей прямо в глаза. Её взгляд был добрым и светлым. При этом она сказала:
– Я хочу, чтобы Вы поделились со мной своей удачей.
 А почему нет – подумала Клавдия Степановна. И с удовольствием пожала протянутую  руку. С хорошим настроением она пошла домой. На сердце было хорошо. И не только от того, что  она выиграла главный приз лотереи, но и от того, что своей удачей она поделилась с другим человеком.

ВИОЛЕТТА
У Виолетты в горшочках
Растут пять красивых цветочков.
Подходит она к ним с леечкой
Цветочки кивают девочке.
Ирина Грошева

    Канун Нового года. Ёлка куплена и поставлена в ведро с водой.   Вместе с детьми развесили на её ветках игрушки, большие цветные и блестящие шары. На верхушке – новогодняя звезда. Под всей этой красотой прячутся гирлянды разноцветных лампочек.  Поверх наброшены серебряные нити «дождя». Ведёрко прикрыто белой простынёй, имитирующий снег. На полу под ёлкой как часовой стоит Дед Мороз с розовощёкой Снегурочкой. Вся система опробована. Лампочки загораются, и режим освещения работает. То свет постоянный, то мерцающий, то плавно текущий. Красота!!! По квартире разлит крепкий бодрящий запах свежей хвои.
Гостей ожидаем немного. Все будут с детьми. Мы их хорошо знаем и подарки давно куплены. Остаётся разложить новогодние пакетики за Дедом Морозом. Неожиданно звонит наша приятельница и сообщает, что она приведёт с собой новую гостью.  Это её хорошая подруга, которая, как и она, приехала из Тольятти устраивать свою жизнь в Петербурге. Пока ещё нигде не определилась и живёт с дочкой у неё. Девочка самостоятельная, учится в третьем классе.

Вот и 31 декабря. Стол накрыт. Гости начали собираться. Новую девочку звали Виолетта. Она сразу всем понравилась и как-то естественно вписалась в общую команду детей, хотя оказалась самой младшей.
После некоторой суеты с отыскиванием подарков, их разглядыванием и обычными предновогодними разговорами, расселись за столом и проводили Старый Год. Все были увлечены едой. Виолетта с мамой как-то незаметно покинули стол и удалились, как позже выяснилось, в соседнюю комнату. Никто не обратил на это особого внимания. И вот когда, стрелка часов нацелилась на 12,  к застолью вышла Виолетта в сопровождении мамы.

Неожиданным было не само их появление, а то, как выглядела Виолетта. Это была принцесса. Прекрасное бальное платье касалось пола. Руки  до локтей оголены. В волосах бант.  Туфельки не видны, но скорей всего они были на небольших каблучках, делавших её выше и стройнее. И дело было не только в наряде. Глаза сияли восторгом и счастьем. Это был миг радости в её жизни. Никакого жеманства. Достоинство, приглашающее полюбоваться ею.

Не знаю почему, но мы как по команде начали аплодировать. Аплодисменты возникли спонтанно и были выражением признания и удовольствия видеть её. Это был миг общей радости. Как будто ангел прилетел на наш праздник.
Это случилось много лет назад. Больше Виолетту мы не видели, хотя её мама иногда заходила к нам со своей подругой. Мы узнали, что Виолетта ходит в школу, учится отлично. У неё появился отчим. И всё у них складывалось хорошо.

И вдруг нам сказали, что Виолетта заболела. Неожиданно стала терять сознание. Походы к врачам ничего не определили. Начались многочисленные обследования в различных больницах.  Никто ничего толком определить не мог. Вся жизнь пошла наперекосяк. Нарастало отчаяние.  Через какое-то время узнаём, что Виолетта умерла.
Так не хотелось в это верить. Но… Бог призвал её к себе. В нашей памяти она осталась радостной и счастливой принцессой.
***
    Сегодня я вспомнил тот далёкий новогодний вечер. Решил посмотреть, что пишут по поводу её довольно редкого имени в интернете. Открыл википедию. И вот что там прочитал:

    Среди многообразия красивых и редких имён для девочки наиболее редким считается имя Виолетта. Корни имени уходят в далекую Италию и Францию времен 14-15 веков. Происхождение имени Виолетта трактуется как итальянское violet, что в переводе означает «фиалка». А добавочный суффикс «та» формирует уменьшительно-ласкательную форму цветка. Отсюда получается, что Виолетта означает «фиалочка».
Маленькая Виолетта — сплошное очарование с белокурыми волосами и ясными глазами. Это очень умная и рассудительная девочка, поражающая окружающих своими способностями. Уже в три года этот ребенок может чисто и чётко произносить длинные слова и выстраивать сложные предложения. При этом она не совершит ни единой ошибки.
Подрастая, Виолетта удивит родителей своей рассудительностью, добротой и состраданием. Эта маленькая девочка будет сопереживать каждому бездомному животному, с трепетом относиться к родителям и с нежностью оберегать любимых кукол. Тайна имени Виолетта гласит, что девочка имеет очень ранимую психику и болезненно переживает любые скандалы в доме. Поэтому постарайтесь окружить дочку любовью и лаской. Дайте ей возможность расти в гармоничной и дружной семье.
В школе Виолетта откроет себя как лидер. Отличные умственные способности позволят ей быть в курсе всех происходящих событий и одновременно осуществлять контроль над организацией любых мероприятий в школе. Живость её ума и определенная мера старания позволят девочке окончить школу с отличием.
Виолетта — первоклассная модница, отдающая предпочтение естественности.
***
    До боли в сердце жаль, что жизненный путь нашей Виолетты оказался таким коротким. Но всё же, один счастливый миг в её жизни нам удалось увидеть. И забыть его нельзя.

ИСКРЫ САЛЮТА
Вокруг всё было тихо,
И вдруг - салют! Салют!
Ракеты в небе вспыхнули
И там, и тут! [Высоцкая]

  24 января. Вечером звонит дочь, чтобы поздравить с 70-летием полного освобождения нашего города от немецкой блокады. Я житель блокадного Ленинграда. Пережил самую тяжёлую зиму 41-42 года. В нашей коммунальной квартире на Петроградской стороне умерли все соседи. Хорошо помню, как выносили их в гробах. Воспринимал с детским любопытством, и не более, хотя в довоенные дни часто бывал у них в гостях. Они потчевали меня чаем и булкой с маслом. Иногда угощали и горячей сосиской. Эти две бабули остались у меня в памяти именно чаями. Они приходили из бани. Напаренные, жаркие. Дверь в комнату открыта. На столе самовар. На коленях полотенца. Чай пили из блюдец с сахаром вприкуску. О чём-то разговаривали, вытирали лица полотенцами. Они наслаждались жизнью. И вот их не стало. Мне было восемь лет, но смерти я не осознавал. Я просто не понимал, что это такое.  С другими соседями (по рассказам мамы) случилась трагедия. Отец семейства служил инженером на каком-то заводе. Жена не работала. В семье был достаток.  Они жили в небольшой комнате и имели примыкающую к ней ванную с дровяным отоплением. Держались несколько особняком, но частенько приглашали меня в гости. Я играл с их сынишкой. Почему-то из угощений запомнились вкусные оладушки. Они имели  необычный жёлтый цвет и сильно пахли  яйцами.  Инженер погиб при бомбёжке завода. Жена и маленький сынишка остались одни. Оказалось, что мать совсем не приспособлена к самостоятельной жизни. Смерть кормильца настолько выбила её из колеи, что она спустя какое-то время, убила малыша и  сама повесилась.
     В конце большой общей кухни находилась маленькая комната, которая до революции, видимо, принадлежала кухарке. В ней обитал слепой мужичок. Он работал на дому со щетиной и изготавливал щётки. Наш кухонный стол располагался как раз напротив его двери, и я часто видел его за работой. Часто, потому что у меня была необыкновенная тяга к сырой картошке и когда мама чистила клубни, я стоял рядом и вожделенно ждал отрезанных и вымытых в холодной воде кусочков. Их ароматный вкус я помню до сих пор.  Для меня это было лакомство. В открытую дверь комнатки слепого было видно окно и на его карнизе почти всегда ворковали голуби. Наверное, он их подкармливал и через них общался с небом. В блокаду не стало голубей, и умер слепой.
    Остались в квартире только мы с мамой. Нам посчастливилось выжить.
    Осенью, ещё до блокадного кольца, Ленинград сильно бомбили. Особенно много бросалось на него так называемых зажигалок. На крышах их тушили молодые люди, часто просто мальчишки. Напротив наших окон в один из дней я видел, как на крышу в вёдрах поднимали песок. Ведра наполнялись из песчаной кучи возле чёрного входа в дом.  К дужке ведра привязывалась верёвка, за которую тянули его на крышу, делая запасы песка к ночи. Работали споро, даже с каким-то азартом. Человек, который загружал ведро, обычно поднимал голову и взглядом провожал этот груз. И как-то верёвка оборвалась. Ведро с песком полетело вниз. Произошло это так неожиданно, что нагружающий вёдра пацан даже не сразу понял опасность и остался стоять как вкопанный. Ведро упало ему на голову. Не знаю, чем всё это закончилось. Скорей всего малый стал ещё одной жертвой войны, не дожив до блокадных дней.
    В подъезде нашего дома на ул. Теряевой (теперь Вс. Вишневского) когда–то   проживал Валерий Чкалов (теперь об этом свидетельствует мемориальная доска на стене). Дом  и сегодня сочленяется через угол с большим зданием на пр. Чкалова (ранее Геслеровском). Оно загорелось. Перед глазами стоит огромная толпа людей. Ночь, и пламя огромного пожара освещало все наши внутренние дворы, забитые погорельцами. Уже в блокаду в этот сгоревший дом попал снаряд (со стороны Геслеровского проспекта). Кто из жильцов этого несчастного дома остался жив, кто погиб, я, конечно, не знаю. Мы и соседи смотрели на полыхавшее здание и толпу бывших его жильцов с нашей большой с двумя широкими окнами лестничной площадки молча. Наверное, каждый думал:  это могли быть и мы. А может ещё и будем.
     Моя мама прожила недолгую и трудную жизнь. Растила меня одна. В блокаду ей было 32 года. Она не любила вспоминать об этом времени. А, если вдруг приходилось, начинала украдкой тихо плакать. Почему-то я часто мальчишкой говорил ей:
– Вот вырасту, куплю тебе кресло, и ты будешь в нём отдыхать.
Конечно, никакого кресла я не купил, и отдыхать в нём ей не пришлось. Жизнь сложилась так, что вместо кресла я подарил ей внучку, а под конец жизни и внука. Мне удалось принять её три раза в Адлере, где я тогда работал. Она погрелась на южном пляже, поплескалась в тёплых водах Чёрного моря, побывала в горах на знаменитом озере Рица. Но самую большую радость ей доставила внучка. Там была взаимная и сильная любовь. Они обожали друг друга. Мамы уже давно нет, но любовь осталась. Особенно это чувство обостряется в дни памяти блокады Ленинграда. Дочь смотрит документальные фильмы об этих трагических днях и всегда поплачет. Она говорит мне, что не может их не смотреть. И глядя на несчастный город и умирающих людей,  видит перед глазами бабушку.
     И вот 24 января она звонит мне и рассказывает, что смотрит из окна на красочные огни салюта (она живёт недалеко от Петропавловской крепости), думает о свое любимой бабушке и вдруг начинает ощущать каким-то внутренним осознанием, что искры салюта это вспышки душ погибших и переживших  блокаду людей. И одна из этих искорок душа её бабушки. И она разревелась прямо в трубку телефона.


НАИВНЫЕ ЛЮДИ
Ну, и пусть… ну, и пусть…. Повторяю вновь.
Ольга Гостева

    Кафедра. Сижу за своим столом. Проверяю контрольные работы. Появляются трое студентов с направлением деканата на пересдачу экзамена. Они мне знакомы. Толковые ребята. Приветливые, не унывающие. Хорошие спортсмены. Но вот с моим предметом у них как-то не заладилось. Вовремя не смогли сдать. Я не стал обращаться к билетам, а просто усадил их рядом и решил побеседовать на тему дисциплины, которую они пришли сдавать.  Задал вопрос одному. Ничего путного в ответ не услышал. Попросил помочь его приятеля. Тот тоже ничего дельного не сказал. Третий, как и его товарищи, оказался беспомощным. Задал ещё несколько вопросов. Результат тот же.
    Они сами почувствовали свой провал:
– Ребята, чувствуете, что вы не сдали экзамен. Готовиться надо. На что вы рассчитывали, не знаю. Не вижу смысла продолжать экзамен и тратить время. Ступайте готовиться и уж тогда только приходите.
    Но вместо того, чтобы раскланяться и пообещать ещё и ещё поработать, они сделали грустные лица и один из них сказал:
– Александр Николаевич! Мы понимаем ситуацию. Собственно, мы не хотели с этого начинать, но у нас к вам просьба. Поставьте нам по троечке условно. А в следующем семестре мы как минимум подтвердим оценку, а может удастся  заслужить и более высокий балл.
    Естественно, я спросил:
– А почему же вы сегодня этого не сделали?
Ответ был довольно откровенный:
– Чтобы учиться, нам приходится работать и в основном по ночам. Вот и не рассчитали силы. А если сегодня мы не закроем перед деканатом задолжность, нас отчислят. А ведь мы уже на третьем курсе. Так что всё в ваших руках.
    И я поверил им. Времена для студентов нынче трудные, особенно если нет родительской помощи.  Подумал… и согласился пойти им навстречу.
    Они ушли счастливые, а у меня на душе стало хорошо. Бывает так.

     При нашем разговоре присутствовала одна из сотрудниц кафедры. Она в беседу не вмешивалась, но когда ребята ушли, с некоторой укоризной сказала:
– Александр Николаевич, не думала, что вы такой наивный человек. Не придут они больше, обманут вас.
Я ответил:
– Ладно, там посмотрим. Ну не придут, так не придут. При жизненной необходимости, как-нибудь наверстают упущенные знания самостоятельно. Бог с ними.
    Потом подумал над её словами, и как-то посветлело на душе:
– Ираида Поликарповна, а ведь вы сделали мне комплимент. Наивность – эта главная черта детей. Значит, во мне сохранилась какая-то детская вера в людей. А без неё как жить. Конечно, каждого из нас в жизни много обманывали. Но ведь это не означает, что никому верить нельзя.
    Позже по телевизору я посмотрел передачу о Юрии Никулине. И понял, что он был не просто гениальным артистом и цирковым клоуном, но очень добрым, а потому и доверчивым человеком. Можно сказать, что по-детски наивным. Вспоминая о нём, сын рассказывал, что когда отец работал директором цирка, к нему довольно часто обращались люди за помощью в деньгах.
Обычно они ссылались на обстоятельства, связанные с кражей, с невозможностью уехать в родной город, на то, что их дети уже несколько дней не ели и т.п. И Юрий Владимирович никогда им не отказывал. Сын этому нимало удивлялся:
– Папа, ты наивный как ребёнок. Неужели ты не видишь, что тебя разводят. Как ты можешь всем верить?
На что отец, задумавшись немного, отвечал:
– А если они говорят правду?
    Вот эта близость к детскому восприятию делала его искренним и понятным всем людям – не только детям, но и взрослым. Потому, что в каждом человеке доброта всегда существует, больше или меньше, но она есть и неистребима. Надо только увидеть её, иногда достучаться. Это, слава богу, понимают многие. По-моему, Льву Толстому принадлежит мысль, что если вы хотите понять, что такое добро, делайте его.
    Присмотритесь к своим детям. Помните, как они верили в Деда Мороза и новогодние подарки от него. Как они ожидали их и были счастливы. Когда сын был маленьким, мы ставили около его постели небольшую ёлку. Он искренне ждал под ней подарки. Раз даже форточку на ночь открыл, чтобы Дед Мороз мог  свободно проникнуть в его комнату и положить в сапожок свой подарок. Проснувшись, он первым делом осматривал содержимое сапожка и всегда находил там что-нибудь ожидаемое.
     Эта вера в Новогоднее Чудо сохранялась в нём довольно долго, хотя он уже начинал анализировать события и внимательно их отслеживать. И вот в один из новогодних праздников эта вера неожиданно рухнула. Мы заказали приход деда Мороза со Снегурочкой. И вот они пришли. Поздравили, вручили подарок, даже сфотографировались с ним. Но когда ушли, наш мальчик стал немного грустным и выглядел обиженным. На наши вопросы неожиданно ответил:
– Какой же это Дед Мороз, если на нём я увидел женские туфли. Это же тётенька. Они обманули меня.
    В этот день его счастливая вера в чудо закончилась. Конечно, рано или поздно это должно было произойти. А жаль. Но сказки он любил ещё очень долго.
     Думаю, когда он перешагнёт определённый возрастной рубеж, то снова обратится к ним и будет получать наслаждение. Уже другое, но всё равно наслаждение чудесами. Человеку это необходимо. Жаль тех, кто почему-то этого лишён. Несчастные они люди.
    Чудо – это то, чего не может быть, но есть. Это состояние души.
 
   
КОГДА ТРУДНО БЫТЬ ЧЕСТНЫМ
Жизнь как нитка
Никогда уж не вернётся.
Иван Динер. 4 класс.

     Автобус отъехал от кольцевой остановки, обогнул станцию метро и остановился на красный свет. В это же время от выхода из метро, через  небольшой сквер, по направлению к автобусу хлынул поток людей. В толпе выделялась молодая супружеская пара. Высокий стройный мужчина толкал перед собой коляску с младенцем. Позади молодая мама в ярком голубом платье. Громко ругала мужа. Кричала и размахивала руками. Мужчина иногда что-то отвечал, поворачивая назад голову. Его реплики возбуждали женщину ещё больше. Их поведение привлекало общее внимание. Даже несколько пассажиров автобуса  с любопытством начали разглядывать их.
     Дойдя до автобуса и поминутно оборачиваясь к ругающейся супруге, отец малыша поставил коляску, машинально почти уткнув её в колесо. Жена продолжала кричать и размахивать руками. У меня внутри всё напряглось. Был даже порыв постучать в окно и обратить внимание на опасность. Но почему-то было неловко. Как я потом ругал себя за это.
     Автобус тронулся, и папаша, повернувшись в очередной раз в сторону ругавшейся жены, неожиданно двинулся через дорогу. Раздался хруст. Водитель ударил по тормозам. Но было поздно. Коляска смялась. Родители младенца в шоке. Ругань мгновенно прекратилась. Отец выхватил коляску из-под колеса. Ребёнок был ещё жив. Толпа. Суета. Общее желание помочь. Побежали вызывать Скорую. Рядом оказалось такси. Но водитель наотрез отказался везти. Его ругали, на чём свет стоит. И побили бы. Хотя, чего толку. Равнодушный человек. Захлопнул дверцу и уехал. Появилась Скорая. Пострадавших увезли. Я видел, водитель автобуса не виноват, и записал для  милиции свои данные.
     Через несколько дней получил повестку к районному следователю. Пришёл. Рассказал, что видел. Оказалось, малыша спасти не удалось. Следователь задавал какие-то очень конкретные вопросы. На один из них, помню, не мог толком ответить.
– Сколько времени стоял автобус?
– Недолго.
– Недолго – это сколько? Минута, пять минут, десять секунд?
Чувствовал, что вопрос этот, может быть, самый важный. Многое зависит, как точно я вспомню. Интуитивно ответил:
– Пока не загорелся зелёный свет. Где-то минута, наверное. За это время пара дошла от метро до проезжей части.
     Следователь попросил меня пойти в холл и написать показания. Вышел и за высоким бюро начал писать. Тут ко мне подошло три-четыре  человека. Похоже – кавказцы. Родственники или друзья потерпевших. В оба уха горланили – виноват водитель. Чуть ли не хватали меня за руки. Заглядывали в бумагу, которую писал. Я начал злиться, и, в конце концов, заявил:
– Ребята! Если не отстанете, мне придётся заявить, что вы оказывали давление и угрожали свидетелю.
Это их вразумило. Сдал свои показания такими, каким видел происшествие.
     Недели две спустя меня вновь  повесткой вызвали уже на Литейный. Здесь всё строже и официальней. На входе вооружённый охранник. Проверил документы. Показал, как найти кабинет следователя. Я пришёл к назначенному сроку. Дверь закрыта. Жду десять минут, пятнадцать, двадцать. Никто не появляется. Внутри начал возмущаться. Даже хотел уйти. Остановила только мысль:
– Я же пришёл помочь невиновному. Я ведь для этого пришёл.
Тут же понял ещё одну деталь:
– Выйти отсюда не могу. Следователь должен отметить мне пропуск. В каком-то смысле я в руках этого человека.
     Наконец, следователь появился. Это была женщина средних лет. Пригласила меня. За опоздание не извинилась. Вероятно, у них это не принято. А если бы опоздал я? Вошёл с предвзятым мнением. К счастью, ошибся. Меня выслушали внимательно и спокойно. Даже моё мнение о трагедии было зафиксировано.
     По-существу, виноватых не было. Водитель, перед тем как двинуться, осмотрел свои фланги. Конечно, он видел толпу справа. Женщина громко ругала мужа. Этого он не мог не заметить. Но под переднее правое колесо, сыгравшее роковую роль, он заглянуть просто не мог. Рабочее место у него слева. Автобус широкий. Боковое зеркало нацелено на двери. Невозможно было предположить, что кто-то подвинет детскую коляску вплотную к колесу и вдруг двинется через дорогу.
     Наибольшая вина лежала на родителях. Женщина создала крайне нервозную ситуацию. Отец ребёнка был весь вздёрнут, и постоянно отвлекался на эмоциональные крики жены. Предположить, что отец сознательно толкнул коляску под колесо невозможно.
     Обвинения водителя – естественная реакция родителей на случившееся. Не могут же они признаться себе, любящим бабушкам и дедушкам, дядям и тётушкам, что виноваты сами. Виноваты только они. Они и никто другой. Конечно, они не преступники. Но виноваты. Их ссора затмила любовь к ребёнку. Они вдруг забыли о его существовании. Малыш на какие-то мгновения исчез из их сознания. Это мгновение и стало роковым. Думаю, такая забывчивость могло состояться у них и в будущем, Возможно, бывала и в прошлом. Но тогда всё обошлось. И они не заметили этого. А в этот день были жестоко наказаны.
     Следователь выслушала меня. Секретарь запротоколировала. Наверное, я где-то расписался. Пропуск отметили,  я покинул страшный дом.
     Через какое-то время мне  неожиданно позвонила женщина. Назвалась женой водителя. Поблагодарила за поддержку. Оказалось, что кроме меня в свидетелях была ещё какая-то пассажирка злополучного рейса. Наши показания совпали, и дело было закрыто. Бедного водителя ещё долго травмировали родственники. Караулили автобус. Угрожали. Пришлось перевестись на другой рейс.
     Хочется думать, что мой взгляд на трагический случай сыграл для следователя, ведущего дело, если не решающую, то важную роль. Я был рад за водителя, его жену и двоих их ребятишек.
    Никогда, ни при каких обстоятельствах не следует забывать о детях.


СНЫ   
Сны никогда не приходят к нам зря,
Вдруг откровение тайны даря.
К снам легкомысленно не относись:
Сон – это пропуск в небесную жизнь.
Интернет

     Сны видят все. Последние годы во сне я читаю тексты. Обычно под утро. Внимательно всматриваюсь в слова, буквы. Вытягиваю фразы. Иногда встаю, записываю, чтобы не забыть. Знаю, подобное происходит и с другими. Известно, «Грани Агни Йоги» диктовались Борису Абрамову во сне. Елена Петровна Блаватская также утверждала, что её «Тайная Доктрина» – суть небесные диктанты. О текстах в своих снах мне рассказывал Андрей Битов
     В ночь на православное Рождество 1999 г. я увидел поразительный сон. Он был как откровение о памяти живой и косной материи, как информация связывающая эти миры.

  Вижу листок печатного текста, не то из газетной, не то из журнальной статьи. Обрывок страницы, уже желтоватый. Сообщалось, что при исследовании материала кресла, в котором возили ребёнка больного полиомиелитом, обнаружили структурные образования похожие на вирус полиомиелита. Во сне меня очень заинтересовал этот «факт». Во сне же я вспомнил, что сегодня ночь перед Рождеством и что именно в эти дни может возникать связь между миром материального и миром идеального. И подумал: не забыть бы об этом утром, как говорят в народе, «не заспать бы сон». И в это время я услышал звучание колокола – два удара, низких и очень тихих, как будто колокол звучал очень-очень далеко. Утром я сон записал. Приснившийся «факт» может оказаться реальностью. Вирусы это особый вид жизни. Они способны быть кристаллами – приобретать форму косной материи. Почему бы тогда, в виде памяти, им не «прятаться» в косном. До поры до времени.

     Несколько месяцев назад во сне я «прочитал» о двух пророках – один видел только Добро,  другой – только Зло.
– А почему бы нет?
– Есть люди, которые всё воспринимают в чёрных тонах. Есть другие, которые радуются жизни. Хотя то и другое воспринимается субъективно. Одним интересен плохой для них прогноз, другим – только хороший. Да и плохие знамения можно воспринимать, как предостережение. В этом проявляется  странное единство Добра и Зла.
     Моя мама рано ушла из жизни. После больницы, оперировавшая её хирург, назвала мне оставшийся ей срок жизни. Шесть месяцев. Удар был страшный. Я думал, что упаду. В голове всё зазвенело и пошло кругом. С трудом взял себя в руки. Я должен был идти в палату и что-то маме сказать ободряющее. Странно, но докторша угадала срок практически день в день.

    Где-то за месяц до кончины маме приснился сон, который её очень напугал. Она жила в небольшой комнатке коммунальной квартиры. Очень любила её, хотя комната имела холодную торцовую стенку и одно окно во двор-колодец – сырой и довольно мрачный. Двери выходили в  обширный холл, за которым тянулся узкий и длинный общий коридор, ведущий на большую кухню. Комната была в квартире первой и как-то обособленной от остальных.
     Во сне маме показалось, что дверь комнаты кто-то пытается открыть. Она спросила:
– Кто это?
– Ксеня, мы пришли за тобой.
И сквозь двери она увидела давно умерших мать, отца и погибших в войну братьев. Двух живых ещё сестёр среди них не было.
– Ксеня, пошли с нами…, пошли.
Мама испугалась и стала отказываться:
– Нет, нет, я не хочу к вам. Куда вы меня зовёте? Нет, нет.
– Ксеня, да ты не бойся. Здесь хорошо и не страшно. Пошли…
Мама отказывалась и даже стала держать дверь. Они ушли. Рассказывая этот сон, она плакала и говорила:
– Наверное, скоро. Видишь, за мной уже пришли.
Она догадалась, что у неё рак и, часы её жизни скоро остановятся. Она не говорила мне, что знает о своей болезни. Жалела меня. А я тоже не хотел причинять её боли и не говорил о диагнозе врача.
     Теперь я понимаю, что пророками могут быть не только люди, но и сны. Сны не спрашивают нас, хотим мы их видеть или нет. Был ли мамин сон плохой? Или это хороший сон? Сны нельзя классифицировать. В народе его бы назвали плохим. Но сон  сказал правду. Правда же всегда лучше лжи. Сны не дают нам возможности выбирать.

     Изумительный и тонкий актёр Леонид Броневой, получая в Кремле юбилейный орден, сказал гениальную фразу:
– Не пойму, восемьдесят лет – это даётся в награду или в наказание?
Да! Бывает трудно разделить Добро и Зло и отделить хороший подарок от сомнительного.

     Недавно, сквозь современную железную дверь нашей квартиры «вижу» женщину, отходящую от соседей по площадке. Увидев меня, она остановилась и жестами показывает, чтобы я открыл. Лицо у неё без выражения, бледное. Вся в чёрном. Мрачная и неприятная. Я показываю, что не открою, и чтобы она уходила. И вдруг пальцем левой руки она через дверь нажимает мне в правую часть груди. Где-то около соска. Сильно. Я начинаю слабеть. Тело как будто немеет. Пытаюсь крикнуть жене:
– Вера! Вера! Не открывай! Не открывай ни за что!
Но голоса не слышу. Вместо крика, получается какой-то шёпот. (Во сне всегда так). И тут вижу правую руку чёрной женщины, тоже проникшую через дверь и тянущуюся ко мне. Я хватаю её за запястье своей левой рукой. Моя рука оказалась довольно сильной. Начинаю сжимать чужую, враждебную руку. Сам слабею, а сила в моей руке нарастает. Я сжимаю сильнее и сильнее. Рука женщины становится какой-то ватной. И всё исчезает. Проснулся. Встал. Ощущаю сильный нажим пальца над правым соском. Было утро. Сейчас понимаю, я сопротивлялся Злу.  Мне удалось не впустить его в дом.
     Неудобно было спрашивать соседей. Почему-то мне показалось, что эта злая «тётка» пыталась проникнуть не только к нам. Ведь она двигалась от квартиры рядом и ушла куда-то. Сны не принято рассказывать, особенно плохие. Поэтому несколько дней я Вере ничего не говорил. Потом рассказал. Ведь это какое-то предупреждение. Такую информацию следует знать.


РУССКИЕ В ГЕРМАНИИ
Проплывает бегемот,
И зевая, открыл рот,
Ого-го, какой же ротик,
Больше, чем сам бегемотик!
Интернет

     В пятидесятых годах в Восточной Германии работало много наших специалистов. Я знал нескольких геологов. Один из них рассказал мне три занятные истории.
     Шахты, на которых они трудились, были расположены  рядом с небольшим и чистеньким немецким городком. В свободные дни они часто посещали местный зоологический сад, достопримечательностью которого была престарелая бегемотиха.
  Каким-то образом она пережила войну. Её любили и дети и взрослые, многие из которых помнили её ещё со времён своего детства.

Она тоже к людям относилась доверчиво. Может быть, кого-то помнила и тоже любила. Её разрешалось кормить. Такая кормёжка выглядела как фокус. Бегемотиха раскрывала свою огромную как чемодан пасть. В неё кидали всякую еду. Старались подбросить что-нибудь вкусненькое. Она пасть не закрывала до тех пор, пока по её мнению еды не накапливалось достаточно много. Потом пасть закрывалась, а когда открывалась снова, естественно была пуста. Детей это страшно забавляло. Они визжали от радости и счастья и были готовы «фокус» повторять ещё и ещё. Было такое впечатление, что радость детей передавалась и бегемотихе. Вот такая игра.
     Андрей рассказывал, что когда им приходилось этот спектакль наблюдать, у них возникала мысль:
– А что будет, если бросить в пасть ничего не видящей бегемотихе пару кирпичей?
Эту дикую и варварскую идею они тихонько между собой обсуждали. Просто так. Никто из них никогда бы этого не сделал. Но такая мысль у каждого из них появилась в голове.
     И вот при очередном посещении вольера с бегемотихой, они услышали разговоры наших солдат, тоже смотревших на это зрелище. Один говорил другому:
– Вань, а что если в это ротище бросить пару кирпичей?
Поразительное совпадение идей. Наверное, это и называется общим менталитетом. Слава богу, никто этого не сделал. Но «мечты-то» были.
*
     В обед многие советские инженеры выходили покурить и посудачить на довольно крутой вал. Любовались красивыми окрестностями. Возможно, когда-то вал защищал городок от вражеских набегов. На нём  обнаружили тяжеленное, кованое колесо. Сколько оно там пролежало, никто не знал. Казалось, чуть ли не со средних веков. Оно было не подъёмным.  Его необычность вызывала рассуждения:
– Интересно, а вот если бы это колесище скатить по склону, что бы было. Вот покатилось бы.
Но колесо было настолько тяжёлым, что охоты экспериментировать ни у кого не возникало.
– Чёрт с ним пусть лежит. А вообще-то было бы здорово попробовать. Жаль, что такое тяжёлое.
     Раз пришли на это место как всегда. А колеса-то и нет. Оказалось, на валу побывали наши солдаты. Конечно, у них возникла такая же идея, но они воплотили её в «жизнь».  Из инженеров никто не видел, как катилось колесо. Видимо, катилось шибко. Во всяком случае, внизу по склону, несколько сараев было прошито им насквозь, в последнем колесо застряло. Жаль, что я не видел. Думаю, солдаты кричали – Ура,  – махали руками и прыгали от удовольствия. А как тут не радоваться. Просто так. Катится и катится. Хорошо! Радует душу.
*
     Зимняя горка. Дети наверху с санками и съезжают вниз. Взрослые внизу смотрят. Дети одеты чистенько, в яркие зимние куртки. Санки разные, но все куплены в немецких магазинах. Многие аккуратно садятся на санки, поводок от санок укладывают на коленки. Медленно толкаются ногами и вот, наконец, катятся вниз. Важно и торжественно встают и медленно снова поднимаются на горку. Родители внизу млеют, глядя на своё чадо.
     И вдруг какой-то мальчишка бежит сломя голову. Санки над головой. Глаза вытаращены. Что-то громко кричит. Валится на санки, и с бешеной скоростью летит вниз. Оборачивается на горку. Весь возбуждён, победен. Щёки раскраснелись. Поднимает вверх большой палец и кричит:
– Вовка! Здорово! Давай!
Это наш мальчишка. Он поймал кураж. Немцы этого не понимают.


 ХИТРЫЙ ДУРАК
Хватит делать дураков
Из расейских мужиков!
Мне терять теперя неча,
Кроме собственных оков!
Леонид Филатов.

     Научная Станция в Адлере только начинала свою жизнь.  Заканчивалось строительство лабораторного корпуса, гаража, мастерских и жилых домиков для сотрудников. Чтобы избежать каких-то непредвиденных осложнений со строителями, директор Станции поручил мне с коллегой поселиться в одном из домиков, заняв наши будущие квартиры. Следовало там присутствовать, отапливать, охранять и наблюдать за ходом окончания строительства, как представителям Заказчика.
      Наконец, объект был сдан. Наступил момент истины: распределение квартир. За своё жилье мы не беспокоились. И вдруг возникли сложности. Комиссия заседала как-то уж очень долго. Что-то там не срасталось. Наконец, всё было кончено, и мы въехали, уже официально по ордерам, в свои однокомнатные квартирки в новом сборно-щитовом оштукатуренном доме. Мы были счастливы.
     Спустя неделю-другую мне по секрету рассказывают, что против моей кандидатуры выступил наш парторг. К счастью, комиссия у него на поводу не пошла, хотя он и проявлял большую настойчивость.

     В один из полевых сезонов мне пришлось работать с ним. Юрий Николаевич был опытный и хороший геолог, прекрасно знающий наш регион Кавказа. Жил в Сочи, кажется на площади, предоставленной его жене, одно время работавшей в химической лаборатории института Курортологии. Родом из Черновиц. Отец – тамошний секретарь обкома партии. Так что квартирных проблем не имел, что называется, сызмалу.
    С нами старался вести себя как рубаха-парень. Но многое в нём настораживало. Чувствовалась фальшь. Бывало, выйдем перекурить. Разговор о каких-нибудь научных проблемах. Рассказываешь  свои взгляды. Он умел подзадорить. На следующий день вдруг всё это преподносится им как своё.  Было неприятно. Решили его проучить. Привезли пробы нефтяных вод из кубанских скважин. Научный шеф попросил номера проб зашифровать, чтобы проверить качество работы химической лаборатории. Пустили их как пробы из Западной Грузии. Результаты по нефтяным признакам, естественно, оказались для Западной Грузии неожиданными. Аналитиком была жена Юрия Николаевича. Она сразу вручила результаты супругу, который тем районом занимался. Тот тут же начал «звонить во все колокола» как автор потрясающих результатов. И надо сказать, что он не особенно сконфузился, когда прилюдно вместе с женой был уличён в научной нечистоплотности.
      На одной из ночёвок Юрий Николаевич вдруг сообщает мне о своём разговоре с завхозом Станции – полковником в отставке, бывшем замполитом полка. Этот отставник был человеком, воспитанным  в духе требований тогдашней армии. Красноречив и изворотлив как уж. Бывало, идёт обсуждение очередного постановления ЦК Партии. Я никогда не понимал, что тут можно обсуждать. Если это директива, то она обязывает. Её нужно исполнять. Никто не может её критиковать по определению. Зачитали. Все молчат. Наш замполит поднимает руку и начинает речь. Он мог говорить часами. Фразы его были округлы, грамотно построены. Расставлялись акценты, но я никогда не мог понять, о чём он говорит.  Заканчивал он свою речь, формулируя задачи, которые якобы вытекали из Постановления применительно к нашим программам исследований, которые утверждались в высших академических структурах задолго до  Постановления. Потом ловко как-то переходил к выводам и решению, которое следовало записать в протокол собрания. В общем человеком он был для таких случаев незаменимым. Но опыт службы привил в нём вкус к закручиванию интриг и созданию конфликтных ситуаций. Так вот, по словам Юрия Пастушенко, он спросил его:   
– Как Вы работаете с Павловым? Всё нормально?
Пастушенко ответил, что всё в порядке, работа спорится. Завхоз удивился:
– Странно. А ведь он знает, что ты выступал против выделения ему квартиры. (Кстати замполит сам же мне и раскрыл этот «секрет»). Знаешь он либо очень хитрый, либо – дурак.
     Что я мог на это ответить?
– Да ведь работа есть работа. Но водку пить с вами, Юрий Николавевич, я никогда не сяду.


КАК В МЫЛЬНОЙ ВОДЕ ПРОЖИТЬ
Ты не трогай, Танечка,
Мыльной ручкой глаз.
А водичка булькает,
А водичка пенится.
Интернет

     Он проходил действительную службу водолазом. Их команда,  впервые в СССР, отработала погружение на рекордную по тем временам глубину –  двести метров. Это о многом говорит. Народ в команде был бедовый. Но даже среди них Виктор Токмаков выделялся. Когда их призыв уходил на гражданку, старшина сказал:
– Как-то вы там устроитесь? Дай вам бог удачи. Единственный, за кого я не беспокоюсь, это Токмаков. Он и в мыльной воде проживёт.
     Это была высокая оценка будущего нашего студента. Я с ним познакомился, когда он появился на очном отделении гидрологического факультета тогда ещё Ленинградского гидрометеорологического института. Парень был толковый, от природы крепкого сложения с мощной выпуклой грудью и удивительно спокойный. В силу каких-то обстоятельств, скорей всего, бытовых, довольно быстро перевёлся на заочное отделение и работал кем-то в институте. Его послали на учебную базу в Даймище. Денег у него не было, и он стал  подкармливаться  в компании других командированных туда сотрудников, что называется на халяву. Скоро ему в таком столовании отказали. Тогда он начал выживать «охотой». Залезал на деревья, разорял гнёзда, поедая яйца, а потом, думаю, и птенцов. Когда появились студенты, и открылась столовая, жизнь его изменилась в лучшую сторону. Он помогал на кухне по солдатскому принципу:
• Поближе к кухне, подальше от начальства… 
           В то время в р. Оредежи водилось много раков. Студенты их вылавливали и варили. Виктор был самым ловким и удачливым. Он нырял и появлялся на поверхности только тогда, когда между всеми его пальцами было по раку. Иногда он не выныривал довольно долго. Начинали беспокоиться. И на вопрос:
– Слушай, как ты можешь столько времени не дышать?
Он спокойно отвечал:
– А на хрена дышать-то.
     В тот период кафедра проводила договорные работы в районе Б.Сочи. После их завершения часть студентов осталась отдохнуть на море на своих харчах. Порастратились настолько, что жить приходилось впроголодь, и выехать обратно в Ленинград было не на что. Не знаю, как бы они вывернулись, если бы среди них не было Токмакова. Он нырял, доставал много морских мидий, которые в жареном виде вкусны и калорийны. Кроме того, на больших глубинах набирал крупных ропанов. Все чистили их, создавали товарный вид, а Витя успешно сбывал среди отдыхающих. В итоге все благополучно вернулись в Питер.
     Позже Токмаков уехал в Ростов на Дону, устроился там с работой и женился. Перед этим я познакомил его со своим приятелем, заведующим Лабораторией в небольшом институте на Кольском полуострове. Приятель им заинтересовался. Ему как раз нужен был моторист на экспедиционный катер. Он собирался выхлопотать у дирекции это место для своей Лаборатории, хотя ко времени разговора такой должности ещё не было. Но мой приятель плохо знал Токмакова. Позже он мне рассказывал:
– В один прекрасный день в Лаборатории раздаётся телефонный звонок. Владимир Иосифович, это Токмаков. Я в Мурманске. Мне нужен пропуск и неплохо, если бы Вы меня отсюда забрали. Денег нет. Кое-как добрался из Ростова.
– Ни предварительного звонка, ни телеграммы. Свалился, как снег на голову. Я растерялся, но сказал, чтобы он ждал меня. Сам бросился к директору и объяснил ситуацию. Штатного места для моториста в институте не было, но где-то накануне директор пообещал для Лаборатории единицу научного сотрудника. Пришлось согласиться на своеобразный обмен, и Токмаков оказался у меня в штате. Я не пожалел. Он был дельный и толковый специалист, но намучился я с ним, как говорят, по полной.
     Рассказывал он мне о нём много, в основном всякие почти анекдотические случаи. Но и Виктор мне поведал много интересного. Он писал у меня дипломный проект, и мы довольно часто встречались. Надо сказать, что тема была нестандартная, по региону работ Лаборатории, и он хорошо с нею справился.
     Первый раз приехал с материалами и сёмгой. Из его историй запомнился один случай.
• Идём на катере в сторону обрывистого берега. Владимир Иосифович что-то там хотел увидеть и просил подойти поближе. Надо сказать, что волна была большая, крутая зыбь. Я ему говорю, что ближе опасно, разобьёмся. А он своё – давай Витя, поближе, ещё поближе. Ну, говорю: смотрите. И вдруг он как заорёт:
 – Куда, стой, стой твою мать, тебе говорят, стой.
• Аж присел. А как «стой». Это же не автомобиль. Ну, Вы понимаете. Вот такой был сумасшедший. Слава богу, обошлось.
     Я думаю, что обошлось не случайно. Просто Токмаков был опытнее своего начальника и в этих вопросах умнее. Он знал солдатскую мудрость:
– Не торопись исполнять приказ начальника, потому что через минуту он может быть отменён.
Он кивал головой в знак согласия. Делал же всё по-своему, по уму.
     Володи уже нет, что стало с Токмаковым, я не знаю. Говорили, начал много пить. Без царя в голове. Жаль. Человек был колоритный. Такие встречаются не часто. Сталкиваясь с ним и слушая про него всякие истории, я понял, что старшина имел в виду, когда говорил, что Токмаков и в мыльной воде проживёт. Без таких людей нельзя. Жизнь была бы пресной и скучной.
*
    Позже мне рассказали, что он работал в Ростове таксистом. Его знали практически все  в таксопарках Ростова. И не удивительно. Натура яркая.

    
СУРОВЫЕ НРАВЫ
«Вашка» - река на севере Европейской части
Российской Федерации, левый
приток Мезени. 605 км.

     В восьмидесятых годах мы работали на лодочном маршруте по р. Вашке – одном из крупных притоков р. Мезени. Шли двумя большими лодками с обычным экспедиционным грузом. Лагерь для ночевок выбирали по обстоятельствам. В основном приходилось ставить палатки, организовывать костер, спать в мешках и делать многое другое из походной жизни. Выбирали безопасные места у реки, старались, чтобы их продувал ветерок, который частично спасал от туч комаров. Всё это было довольно утомительно, хотя в известной мере отвечало словам известной песни:
• …а вечером мы падаем на нары,
не ведая бессонницы вождей.
    
В конце одного из дневных переходов на высоком берегу реки мы увидели маленькое зимовьё. По крутому склону к нему поднималась деревянная лестница, построенная заботливыми руками. Решили здесь переночевать. Поднялись. Маленький чистый домик из одной комнатушки, печкой, двумя широкими лавками вдоль стен, крошечным оконцем и нарами, наподобие полка в деревенских банях. Запас дров. Около домика – небольшой стол из досок и две скамьи. Чего ещё можно желать. Организовали ужин. Вдруг слышим, по лесенке от реки кто-то поднимается. Молодой мужик, среднего роста, крепкого сложения.
– Кто такие?
Мы объяснили, пригласили за стол. Он подсел. Настроен дружелюбно. Оказалось, хозяин зимовья. Шёл на лодке мимо. Увидел дымок от костра. Решил проверить. Обычно приезжает сюда рыбачить. Зимой где-то рядом и медведя брал из берлоги. Недалеко большая заводь – место его обычного промысла. Рыбой здесь считается только сёмга. Её он и промышлял, когда подходило время. Жил неподалёку, в небольшом лесхозном посёлке. Рядом находилась зона. Многие из отбывших срок оставались жить в этом же поселке. Он с ними ладил. Как выяснилось позже, человек был решительный и смелый. Бывшие заключённые и бесконвойные, работающие в посёлке, это чувствовали, на скандалы и обострения с ним не шли. Как бы походя, заметил, что кто-то из них начал было «доставать» его жену. Он этого человека спокойно без шума предупредил, что если тот не отвяжется, он его убьёт. И бывший зэк сразу ему поверил. Понял, что наш гость это может сделать, и «наезды» прекратились. Думаю, что и про медведя он рассказал нам не зря. Так, на всякий случай, чтобы мы поняли – он человек не робкий. Естественно, мы извинились за самовольное «вселение» и теперь уже задним числом, испросили разрешения в его домике переночевать. Он безо всякого ломания сказал:
– Конечно, о чём речь. Я же вижу, вы нормальные люди. Геологи. Занимаетесь делом.
И поставил из своей сумки бутылку, кажется портвейна. Выпили понемногу. Он расслабился. Стали говорить уже о его житье-бытье. И он вспомнил недавнюю свою историю на этом месте.
     С приятелем поставили в курье сети. Пришли через несколько дней. Хвать! А сетей-то и нет. Походили немного вдоль берега и увидели на противоположной стороне реки лодку рыбинспектора. Поняли, что сети снял он. У лодки никого не было. Они подождали немного, на своей лодке подошли к тому берегу и плавсредство инспектора увели. Стали ждать. Появился инспектор. Туда-сюда. Наконец, заметил их и всё понял. Начал кричать и требовать лодку вернуть. Всё это сопровождалось матерщиной и угрозами. Инспектор был хорошо выпивши. В ответ они потребовали вернуть им сети. Инспектор не собирался этого делать. И снова угрожал. Наконец, увидев, что мужиков ему не запугать, разделся и стал переплывать реку. Да видно, сгоряча так поступил, сил не рассчитал, начал тонуть и звать на помощь. Помощи не дождался и потонул на глазах наших рыболовов.
– Если бы он не ругался и не грозил, наверное, мы бы его вытащили, – сказал наш гость.
– А так, что? Кричит и кричит. Может, он нас обмануть хочет. И вообще-то мужик мусорный, нехороший. Дрянь человек. Так вот и потонул у нас на глазах.
Конечно, состоялся суд. Но что он мог предъявить? Мы же инспектора в воду не толкали. Кто его заставлял в реку лезть? Со злобы он всё это. Ну и поплатился.
     Допив свою кружку чая, наш гость сказал спасибо, распрощался и спустился к реке. Больше мы его не встречали. Ночёвка наша в зимовье оказалась неудачной. Почти не спали. Комаров в избушке было море, и мы поднялись утром разбитые, с опухшими лицами и руками.


СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
Я не скажу вам про секрет –
Про то, что знаю только я.
Как я люблю лежать в траве,
За насекомыми следя.
Интернет

      Я не встречал человека, который не любил бы ходить по грибы. Но у каждого это получается по-разному. Одни всегда приходят домой с полными корзинами, другие возвращаются из леса почти пустыми. Вера без полной корзины из леса никогда не приходила. Да что из леса? Как-то в дачном пос. Ушково, идя на работу в свой детский садик по тропинке протяжённостью не более 50 м, она сумела, что называется, походя, положить в полиэтиленовый  мешочек 30 отличных  белых грибов. Конечно, все, кто мог, кинулись вослед, но не нашли ничего. Грибы прятались в густом зелёном мху под тоненькими берёзками. По существу, в этих зеленых шапках ничего нельзя было разглядеть. О присутствии грибов можно было только догадываться. Но не всем! А на обратном пути там же Вера нашла ещё 10 белых.
     Один год выдался не грибным. Как-то у домика, в котором жили нянечки, работающие в их детском садике, Вера остановилась у крыльца. Две ещё крепкие бабки (они на лето устраивались в садик ради внуков) сидели на ступеньках и жаловались, что нынче лес совсем  пустой, грибов нет. Охали, ахали, как водится в таких случаях. Вера вежливо их слушала, а потом обернулась и за своей спиной, почти у крыльца показала им два крупных и крепких подосиновика. Бабки обомлели. Вера, конечно, оба гриба им подарила. После этого случая о ней стали складывать легенды – одна красивее другой. И, правда, было за что. Я всегда поражался её «грибной» везучести.
     Однажды осенью наши приятели пригласили поехать с ними по грибы. Это был Карельский перешеек. Поехали на известные им места. Мы там оказались впервые. Заехали на их «Москвиче»  по лесной дорожке на какую-то полянку. Выгрузились. Вы же понимаете, грибы – дело тонкое. Они нам кивнули, что вот здесь они за грибами и ходят. И сказавши это, быстренько ушли в одном им известном направлении. Мы остались вдвоём. Поляна была небольшой. В конце её находился мелкий ельничек. Не зная леса, мы не решились уходить далеко. Я вообще остался в окрестностях машины с тем, чтобы Вера, если увлечётся, могла до меня доаукаться. Но она далеко и не пошла. Ей приглянулся ельничек. Тщательно обследуя его, довольно быстро набрала полную корзину крепких молодых боровиков. Вернулась, «выгрузила» их у машины и снова в ельничек. Ещё полкорзины. Я пошёл следом и тоже нашёл несколько белых. Стали ждать наших друзей. Их не было довольно долго. Но вот, наконец, они появились. Их корзины были почти пустые, лежала в них какая-то разносортица, не очень высокого качества. Увидев наш «урожай», они откровенно растерялись и расстроились. Поехали домой. Больше они нас по грибы не приглашали.
     На Новгородчине, в нашей Берендеевке, благодаря Вере, мы всегда были с грибами. Сушили наволочками, солили тоже много. Как-то был смешной случай. Вера задержалась в Ленинграде. И должна была приехать на следующий день. Внучок наших соседей, узнав об этом, помню, побежал по всей нашей деревеньке и кричал:
• Бабушка! Бабушка! Скорее пошли в лес! Завтра Вера Анатольевна приезжает!
Все смеялись, но вскорости, собрались по грибы. Вера же всегда рассуждала просто:
• Каждому свой гриб. Они найдут свои грибы, а мы, хотя и позже пойдем, найдём свои. Наши грибы нас подождут.
И верно, свои мы находили всегда.
     Рядом с нашей деревушкой есть небольшой колок. Там Вера всегда брала несколько подосиновиков, как у нас говорили – красных. Как-то сосед с сынишкой вышел оттуда нам навстречу. Надо сказать, что грибником он был хорошим. В этом колке несколько грибов взял и остановился, глядя нам вослед – найдёт Вера что-нибудь или нет. Она нашла. Он был поражён  и шутливо поднял вверх руки – сдаюсь и преклоняюсь.
     Одним летом мы снимали комнатку в деревушке Чикино. Это район Выры по Киевскому шоссе. Рядом я проходил летнюю полевую практику со студентами. Обедал и ночевал дома. Как-то, придя к обеду, узнал, что Вера около самого Чикино обнаружила осинник. Там в довольно высокой траве среди пней в один заход нашла семьдесят красных челышей. Знаете, подосиновики на толстых крепких ножках с прилегающими к ним шляпками. Мощные красивые грибы.
      Это был первый урожай года, и мы вечером пригласили на грибы моих коллег. Пришли с удовольствием. Конечно, добыли водки. Помню, это был последний день её продажи, по низкой цене. Со следующего дня она сильно подорожала. Кое-как уговорили магазинщицу продать бутылочку. Пришлось идти к ней в избу. Она вынесла её из домашнего холодильника.  Конечно, в первую очередь все бросились в обнаруженный Верой лесок. И…! Ура! Как сейчас помню, тоже принесли тридцать изумительных челышей. Поужинали отменно. Все долго помнили эти грибы.  И здесь про Веру тоже пошли легенды.
     Одна из наших преподавательниц, проводивших практику наряду со мной, попросила Верочку взять её с собой в лес. Пошли. В итоге Вера снова пришла с полной корзиной, а её спутница не сумела даже у своей корзинки закрыть дно. Но…! Что поделаешь: грибы есть грибы. На другой день наша неудачница подошла к Вере и сказала:
• Знаете, Вера Анатольевна! Ведь я всю ночь не спала. Всё думала. Как же так, ведь мы с Вами ходили, почти что рядом, но Вы пришли с грибами, а я практически, ничего не набрала. Как же так получилось. Какой секрет Вы знаете? Никак не могла понять. И только к самому утру догадалась:
Я собираю, а Вы ищите! В этом всё дело.

    
Я НЕ ОБИЖУСЬ
Я не обижусь, даже если судишь.
Интернет

           Наша учебная группа формировалась из абитуриентов разных возрастных и социальных категорий. Был 1952 год. Помимо выпускников из обычных школ значительная часть первокурсников состояла из молодых людей, отслуживших действительную службу в армии. Некоторые захватили войну или трудились на оборонных предприятиях. Много девушек было с периферии с немалым жизненным опытом и семейными проблемами. Они держались чуть особняком и смотрели на нас как на детей. Учились хорошо, потом разъехались по распределению и большинства из них я теперь уже не помню.
     Фаля – так звали одну из них, жила где-то в пригороде. У неё на руках была больная мать, прикованная к постели. Как она всё это совмещала с учёбой, я не знаю. Характера была спокойного, уравновешенного и твёрдого. Улыбалась редко. Лицом походила на иконописный образ.

     Фигурой обладала стройной, но как-то не привлекала внимания ребят и мужчин. В ней чувствовалась одинокость, печаль и какая-то скрытая от людей мудрость. Училась она неплохо. Но вот с математикой не ладилось.
     После нескольких попыток сдать экзамен за первый семестр, преподаватель отказался принимать. Положение было отчаянное. Раньше в группах существовал так называемый «треугольник»: староста, назначаемый деканатом, и двое выборных – комсорг и профорг. В ходу была шутка – треугольник с тремя тупыми углами. Но такая структура существовала и функционировала по сложившимся в ту пору правилам. В нашем треугольнике я был младшим, а остальные двое – существенно меня старше. У одного за плечами три года армии, другой пришёл из цеха на оборонном заводе.
     Пошли к нашему математику. Это был умный и порядочный человек, хотя, как я сейчас понимаю, излишне «принципиальный». Позже он стал доктором наук, профессором и получил кафедру прикладной математики. На потоке к нему относились с уважением.
– Рувим Эммануилович! Что же Фале делать? Учится она хорошо. К экзамену готовиться серьёзно. Все практические задания сдала. Вы ставите её в безвыходное положение.
Он подумал и ответил:
– Ребята! Почему-то многие считают, что математику нужно только понимать. Это неверно. Кроме понимания, она требует, чтобы её учили. Вы же заучивали в школе таблицу умножения? У меня таблицу дифференцирования. Когда человек, который сдаёт мне экзамен, отвечает хорошо, а потом чего-то не знает, потому что не доучил, я могу принимать у него переэкзаменовку раз, два, три…, ну, в общем, пока он не выучит. Но если мне отвечают всё, но не понимают этого, я принимать у такого студента экзамен не могу.
Сказано все это было благожелательным тоном, но звучало вполне категорично. Поэтому мы спросили:
– Что же ей делать?
Он ответил:
– Пусть поговорит с заведующим кафедрой и попросит назначить комиссию по переэкзаменовке.
Естественно, на наших лицах отразилось сомнение. Заметив его, он сказал:
– Наверное, Вы подумали, что я как-то негативно вмешаюсь в эту ситуацию. Не думайте так. Конечно, я мог бы это сделать, но заверяю Вас,  что с моей стороны такого вмешательства не будет.
     Мы сделали, как он посоветовал. Была переэкзаменовка на уровне комиссии. Фаля её выдержала и осталась в институте.
     Она была трудоголиком. И не только в учёбе. Когда выезжали на «картошку», в Крыму – на прополке кукурузы, она всегда работала спокойно и честно. После окончания института я уехал из Ленинграда, и многих однокашников уже не видел, разве что на редких юбилейных посиделках.
     Вернувшись, я встретил Фалю в Нефтяном институте. Узнал, что она много лет работала на Камчатке, защитила кандидатскую диссертацию и успешно трудилась в науке. Писала интересные статьи. Купила однокомнатную квартиру, но, по-прежнему, жила одна. Общалась с некоторыми однокашниками.
     Как-то с приятелем, с которым мы в своё время ходатайствовали перед Рувимом Эммануиловичем, зашли к ней. Она угостила нас чаем. Посидели, поговорили о прошлом. Поохали, поахали, посмеялись. И она рассказала нам забавную историю.
     Ко мне не так давно, заходил Лёшка П. Пришёл вечером. Весь какой-то расстроенный. Спросил:
– Фаля, можно я у тебя переночую?
Оказалось, он переругался с женой. Хлопнул дома дверью и ушёл. Вы же знаете, Лёшка взрывной, но хороший парень, и я к нему всегда была не равнодушна. Он мне нравился. Разумеется, я ответила:
– Конечно, Лёша. О чём ты говоришь.
Пошла на кухню, сделала яичницу, собрала на стол и мы сели, как говорят казаки, вечерять. Он вынул из портфеля маленькую, выпил пару рюмок. Посудачили о том, сём. Я постелила ему на раскладушке, сама легла на свой диван-кровать. Выключила свет. Ворочаюсь. Не спится. Слышу, Лёшка тоже крутится. Прошло сколько-то времени. Он мне и говорит:
– Фаль, а Фаль! Ты не спишь?
– Нет, – отвечаю, – не сплю Лёша.
– Фаля, а ты на меня не обидишься?
Я немного помолчала:
– Да нет, Лёша, не обижусь.
Он тоже немного помолчал, потом сказал как-то неуверенно:
– Тогда, Фаля, я маленькую-то допью.
Нам стало немного смешно и грустно. Мы ещё посидели и раскланялись с хозяйкой.


БАННАЯ ИСТОРИЯ
Банька Господу угодна…
Галина Скворцова
               
     Это было в конце восьмидесятых годов. Новгородские деревни в то время ещё не совсем обезлюдели, были ещё покосы, в некоторых домах держали коров, свиней, овец и коз. Поля пахали, сеяли овёс и горох. Их убирали. Было кормовое раздолье медведям, зайцам и лисам. Медведи топтали посевы. На грунтовых дорогах, соединяющих поля и покосы, после дождя оставались их следы. Видно было, что медведи обходили лужи. Над самой землёй как бы скользили полевые луни, охотясь на мышей, высоко в небе парили и кричали орлы, в деревни залетали аисты, садились на столбы, вышагивали по полям. Осенью над самыми крышами пролетали огромные косяки журавлей, наполняя небо своим курлы-курлы-курлы. Ранней весной все кишело стаями мелких птичек, воздух был наполнен пением и жизнью. На изгородь иногда усаживался «в своей тельняшке» ястреб-тетеревятник, победоносно осматривая ещё не заросшие поля. На окнах «работали» своими острыми клювиками маленькие серые мухоловки.
      В эти годы мы купили небольшую избу, с обычными для этих мест хозяйственными постройками. Среди них была маленькая деревенская баня в довольно плохом состоянии. Нижний сруб почти совсем сгнил, остальные венцы были чёрными с большими и мелкими трещинами. Выступающие концы брёвен местами едва держались.
     Баня топилась не понятно как – не то по чёрному, не то по белому. Приземистая печь с котлом, закреплённым для верности проволокой, зацепленной за чёрный-пречёрный потолок.  Заднюю торцевую часть этой, так называемой, печки, венчал короб из толстого железа, заполненный камнями, через которые шёл дым и пламя топки. Всё это ужасно дымило. Когда баня топилась, войти в неё было невозможно, хотя над крышей стояла труба, и из неё тонкой струйкой даже шёл дымок. Во время  одной из топок я обнаружил, что за печкой пламя лизало брёвна. Пришлось этот проём между печью и стенкой засыпать сухой глиной.
      В общем, баня была в таком состоянии, что требовала срочного капитального ремонта.

      Я обратился к одному из знакомых мужиков, некому дяде Косте, жившему в районном центре,   приблизительно в десяти километрах от нас. Это был приветливый и по-деревенски ухватистый человек где-то около шестидесяти пяти лет. Физически он был крепок. Среднего роста. И сразу поражал мощной грудной клеткой, выпуклой и широкой. Он многое повидал и пережил. Позже с  кем-то из своих приятелей покрывал нашу избу  шифером, и при моей посильной помощи перестроил почти развалившееся крыльцо, превратив его в большую открытую веранду, которая стоит до сих пор. Работал он по часовому тарифу. Приходил каждый день к восьми часам утра. Трудился без перекуров до обеда. Потом обедал с нами, при этом выпивал рюмку водки, но не больше. Запивал всё это холодной родниковой водой из ковшика. И снова шёл работать до пяти часов. Потом снова выпивал рюмку водки, делал глоток-два холодной воды и уходил домой лесной тропой в свой райцентр. Все были довольны. Работал он споро, приходил и уходил всегда в одно и то же время.
     Мы бывали у него в гостях, иногда даже ночевали. Он прошёл войну, немецкий плен, потерял родную сестру, которая была в войну снайпером. Специальности у него никакой не было. До пенсии  работал в леспромхозе. Иногда рассказывал о войне, такой, какой она была им воспринята в период действительной службы на западной границе в погранвойсках, принявших первый удар.
    Он вспоминал, как неожиданно их подняли по боевой тревоге, как они заняли какие-то позиции и как им сказали о первом из них, погибшем в этом бою. Немцы, видимо, шли в обход и быстро передвигались. Им было не до них. Никто ничего не понимал, и застава стала уходить на восток. По-моему, это были Карпаты. Они уходили организованно, без паники. Да ей и неоткуда было взяться. Солдаты, а это были по нынешним временам мальчишки, не представляли себе общей ситуации и той смертельной опасности, которая окружала их. Он запомнил, как в одной из лесистых горных балок они сверху увидели немецкий отряд. Оружия у них было достаточно. И появилось желание напасть на этот отряд. Но лейтенант, который ими командовал, не разрешил этого делать. В отличие от них он понимал, что немцы здесь не одни, и, если даже удастся их уничтожить, они обнаружат себя и потом им будет не уйти. Он так и сказал им:
– Ребята, не будем их трогать. Надо двигаться к своим.
     Этот молодой лейтенант оказался мудрым человеком. Он спас им жизнь и, в конце концов, вывел к своим.
     В жизни дяди Кости было много очень разных событий. Но, удивительно, что среди них он помнил своего первого командира в этом внешне незначительном эпизоде.
     Потом были бои за Киев, где его контузило, и он попал в плен. Как-то на одном из дачных посиделок у наших соседей, которым он тоже помогал, оказался человек с общей с ним судьбой. Надо было видеть, как они живо вспоминали моменты пленения, когда их сортировали в группы и на их глазах расстреливали командиров. Они рвали комсомольские билеты, срывали  комсомольские значки и старались быть незаметными солдатами. Никакого геройства. Они были совсем молодыми простыми ребятами, кто из деревни, кто из города. Они хотели жить и не хотели умирать просто так.
     Из лагерной жизни  дядя Костя вспоминал только одного немца – врача, который помог ему выжить и то, как их несколько человек забрал к себе на сельские работы какой-то бауэр и тем спас им жизнь.
Дядя Костя рассказывал:
– Мы были так худы, что вместо ягодиц висели кожные складки и так голодны, что ни о чём кроме еды не могли и думать. Когда этот немец привёз нас в своё хозяйство, и нас отвели в сарай, мы жадно набросились на сырую картошку в корыте и стали пожирать её грязную вместе с кожурой. Немец был поражён и сказал, что нас накормят. Но мы ничего не воспринимали, только ели и ели. Потом упали в сено и мгновенно заснули.
     Этого немца он хвалил и говорил, что если бы не попал к нему, то, скорее всего, умер бы от голода.
    В плену он пробыл четыре года. Освободили их американцы.
– Помню, – говорил он, – построили нас и к нам вначале вышли наши военные в непривычных для нас погонах и сказали, что теперь мы свободны и можем ехать на родину. Затем, вышел какой-то американец и заявил, что кто хочет остаться, пусть сделает шаг вперёд. Несколько человек вышло, а мы поехали домой.
     Для дяди Кости всё обошлось хорошо, хотя дни, когда его вызывали и  с наганом на столе кричали:
– Ну, Гаврилов, сука, рассказывай, как родину продавал. – Он запомнил на всю жизнь.
Достаточно было, чтобы кто-то на него показал и вместо дома оказался бы он в советском лагере. Но на Костю Гаврилова никто не показал, и в нём безошибочно увидели простого деревенского парня. Может быть, это и спасло его. Установили воинскую часть, нашли каких-то командиров, один из которых был жив и взял его к себе ординарцем. В этом «чине» он и закончил войну.
    Умер он, немного не дотянув до семидесяти лет, от опухоли мозга. Видимо, контузия была не шуточная. Я часто вспоминаю его и всегда по-доброму. Простой и хороший был человек, чистой русской породы, взращенной новгородской землей.
      Баньку мою он «починять» не взялся. Сказал только, что не стоит её трогать. Стоит и стоит и ещё долго простоит. Когда ставили веранду (он называл её «крылец»), то, приподнимая над ней старую крышу со стропилами от бывшего крыльца, вначале подпирал её в обхватку столбами и, прижимая их к животу обеими руками, натужно выпрямлял спину. Он называл это словом «вздынуть». Про тяжёлое говорил «беремя». Я многому научился у него. Стал понимать, что значит «охорошить стог», «обрядить» скотину, что поворот дороги называют «поверткой», научился отличать покос от просто поляны, на которой растёт, но не косится трава. Он показал мне как натёртым ольховой головешкой шнуром отбивать на доске прямую линию, как ровнять по ней топором эту доску, как пропиливать щель между половицами, чтоб они сходились впритык и как их плотно сдвигать, прижимая друг к друг клиньми Он даже оставил мне свой топор на память. Прекрасного звона и выточки лезвие, поразительно ладное и удобное в руке топорище. Как-то он предложил мне:
    – Давай работать на пару, будем «крыльцы» ставить.
Видно, я неплохо помогал ему. Я очень горжусь этим предложением и помню дядю Костю.
 Это был деревенский мужик довоенного образца и дореволюционной генетики русского народа. Работящий, ухватистый, ловкий и сильный.

     Несмотря на его советы не трогать баню, я не мог оставить эту идею и следовал тому внутреннему голосу, который у Некрасова отражён в словах – «мужик, что бык, втемяшится в башку какая блажь, колом её оттудова не вышибешь...». Я искал тех, кто взялся бы мне баню починить. И вот появились двое. Им было не более, чем по сорок лет. Нагловатые, смотрящие на тебя как на городского «фраера», не умеющего топор в руках держать. Потом я понял, что в их глазах я был просто «лопух». И с точки зрения их психологии они не ошиблись, надо отдать им должное. Они по-хозяйски и мастеровито осмотрели баню, подёргали за концы брёвен по углам, один конец отломали и выслушали мои пожелания сделать всё «под ключ». Я им сказал приблизительно так:
– Мужики! Вы поднимаете баню на два венца, перекладываете полы и печь с каменкой, меняете двери и т. д. Затапливаем. Я с Вами расплачиваюсь и захожу париться.
    Они ответили, что всё поняли, пошептались, и один из них назвал цену. Я тогда был при деньгах и, не торгуясь, согласился. Они ещё раз баню обошли, поговорили между собой и тот из них, что называл цену первый раз, назвал другую цену, больше первой приблизительно на треть. Я снова, не торгуясь, ответил согласием.
     Не знаю, что там произошло с их извилинами, но они, помолчав,  заявили, что придут работать в понедельник. А наш разговор происходил в субботу. Что называется «ударили по рукам». Мои «мастера» собрались уже уходить, но что-то замешкались, потоптались и «главный» из них сказал:
– Хозяин, есть у тебя бутылка в счёт будущей работы?
Конечно, у меня была припасена пара бутылок. Порядок-то я знал. Жена принесла. Отойдя несколько шагов, они снова остановились.  «Главный» вернулся и попросил ещё одну бутылку. Я не спорил. Принёс. Наконец, они ушли.
     Конечно, ни в назначенный понедельник, ни позже они не пришли, и вообще я их больше не видел. Позже при случае, я сказал об этом вдове дяди Кости (оказалось, это она их прислала). Она их нашла, пристыдила, крепко отругала по-крестьянски. Они повинились. На том и кончилось. Я на них не обиделся, поскольку понял, что сам вёл себя с ними как «лопух»  и в чём-то ситуацию спровоцировал, хотя и бессознательно. Как говорят: – Получил, что заслужил.
Но всё же, я расстроился. Стыдно стало за них. Встал в памяти Костя Гаврилов. Он был совсем другой. А разница в их годах составляла каких-то двадцать лет. Измельчал народ. Вспомнил слова Горького из рассказа «Рождение человека»:
–…солнцу, часто, очень грустно смотреть на людей: так много оно потрудилось для них, а – не удались людишки…».
Да! Похоже, что не удались.
     Всё же моя блажь дала результаты, и я справился со своей «банной» задачей. Вначале я хотел сделать все сам. Даже привезли мне несколько сосновых «хлыстов». Это не распиленные и не окоренные стволы для сруба. Но потом, слава богу, я оценил свои возможности реально и понял, что я, скорей всего баню развалю. Пошёл в близкую деревню и нашёл там настоящего, как и Костя Гаврилов, мужика. Звали его Виктор Павлович. Войну он не «проходил», поскольку, работая в шахте, сломал ногу вагонеткой и сильно хромал. Но был сноровист, и в любом деревенском деле мастер. Как и все тамошние мужики любил выпить, но не более. Сговорились. О цене ничего сказано не было. Ранее я немного общался с ним и знал, что он не рвач, человек честный и надёжный. Вечером он зашел к нам, выпил стопку, осмотрел работу. Назавтра пришёл к семи утра, хотя моросил дождь, и я не думал, что он появится.  Я ещё спал. Жена моя, Вера, родилась «жаворонком». Всегда вставала ни свет ни заря. Выглянула в окошко и давай меня тормошить:
– Вставай скорее! Виктор Павлович идёт! Встречай! Неудобно!
     Я вскочил. Ополоснул лицо. На рубаху накинул ватник (было холодновато) и выбежал на «крылец» (Костиной работы). Виктор Павлович уже, ковыляя, подходил. В тёплом рабочем пиджаке, кепке, со своим топором. Завтракать с нами не стал. Сразу за дело. Ещё раз осмотрел баню, обмерил её и принялся корить брёвна. Мы быстро позавтракали и я со своей тётушкой (летом она жила с нами в деревне) стали помогать ему. Вера осталась в доме по хозяйству. Непрерывно шёл мелкий дождь. И мы бы ушли в избу. Но Виктор Павлович работал, как ни в чём не бывало, и нам было неудобно уходить. Я поразился своёй тётушке, как ловко она корила брёвна. Оказалось и до войны и в войну, она много работала на лесозаготовках и там научилась этому ремеслу. Я этого не знал. И теперь она делала это, похоже, с удовольствием, вспоминая молодость, хотя тогда ей, почти девчонке, было работать на лесоповале очень тяжело.
     Виктор Павлович приходил каждый день, в любую погоду. Как и Костя работал точно до обеда. В обед выпивал рюмку водки и снова шёл трудиться. Многому я у него научился. Как вывесить сруб, сделать ряжи внутри, подпорки снаружи, как связывать брёвна сруба, чтобы не расползлись.
Как рубить венцы, метить и вырубать желоба в брёвнах, как выравнивать углы, если черновой сруб получился немного ромбом, готовить глинистый раствор, складывать каменку, трубу, как снимать венцы снизу старого сруба и заменять их новыми и многому другому.
    Сегодня его уже нет. Я благодарен ему за мужицкое обучение. Да! Наши мужики всё умели. Тогда я частенько вспоминал своего деда, который и печи умел класть, и санки беговые делать и дом рубить, и сапоги точать, и валенки подшивать, и калиновые гвоздики заготавливать, и пахать, и сеять и многое другое.
     Таков же был и дядька моей жены, Алексей. Всю войну прошёл простым солдатом в пехоте, дважды был ранен, потом контужен, почти глухой. Хаживал и в разведку и бывал в прикрытии, сдерживая наступающую пехоту немцев на Кубани, попадал под огонь наших «катюш», ходил в атаку.  Когда нас немцы из Крыма выбросили, на телеграфном столбе переплыл Керченский пролив. Дошёл до Берлина. Поднял четверых детей. Своими руками построил двухэтажный дом в Гантиади. Мастерил бочки, чаны, бочонки для вина, был прекрасный садовод, увлекался разного рода прививками деревьев, умел делать отличное вино, чачу, рыбачил в артелях. Дожил до первой грузино-абхазской войны. Потерял на ней дом, хозяйство. Умер в Адлере, бездомный на раскладушке в общежитии у своей младшей дочери. 
      Я тогда вдруг ясно понял, что руками таких, как Костя, Виктор Павлович, дядька Алексей построена вся Россия, все деревни, все её дома от хат до красивейших теремов, церквей и соборов. Ими вырублены просеки в лесах, проложены гати через болота, наведены мосты и всё, всё, всё, посажены сады.  Честь им, хвала и память.

    Наконец, работа была закончена и Верочка организовала торжественный обед на нашей большой открытой веранде (крылец, помните!). Открыли бутылку водки, налили в тарелки наваристых и вкусных щей. Верочка  прекрасная хозяйка и умеет не только прекрасно готовить, но и отлично потчевать гостей и привечать их. Я сказал Виктору Павловичу спасибо и поднял рюмку. Выпил и принялся за щи. Виктор Павлович из стопки только пригубил и к щам лишь притронулся. Ему нужен был разговор. Я ещё и ещё раз его поблагодарил, похвалил работу и его мастерство. Потом спросил:
– Виктор Павлович, сколько же мы Вам должны?
     Его реакция была для меня неожиданной. Он как бы не слышал моего вопроса. Ещё раз пригубил из рюмки, не закусывая, и стал рассказывать о зарубинских мужиках:
– Ты Зарубино-то знаешь? Ну, там где посёлок Артём, шахты. Отвалы-то, небось, видел. Это как на Боровичи ехать.
     Я кивнул, что знаю, частенько проезжал и боровический автобус там делает большую остановку. Всегда народу много садится.
– Во-во, то самое. Так, я тебе скажу, эти зарубинские мужики, ну и дерут, прямо спасу нет. Ни чести, ни совести.   
     И начал рассказывать про зарубинских мужиков и их частные подряды, где, что и когда они рубили. Я вежливо слушал, иногда поддакивал и постепенно стал расстраиваться. Ну, думаю, сейчас после такой «артподготовки» как заломит цену. И самое главное, деваться некуда – работа-то сделана, а цена не оговаривалась. Послушал я его, послушал и вновь спрашиваю:
– Виктор Павлович, ну, а с меня-то, сколько за работу?
Он снова, как бы не слышал вопроса, как говорят, пропустил мимо ушей. И вместо ответа спрашивает:
– Да! А ты когда из Кремниц (это маленькая деревушка на шоссе из райцентра) сворачиваешь на тропку в лес, видел новую баньку у дорожки?
– Видел, – говорю.
– Ну, так это тоже зарубинские рубили. А знаешь, сколько взяли?
Я знал, и знал, что цена была немалая, но ответил, что то-ж новая баня. Он её цену, также как и я, не назвал, но напомнил суть работ:
– Конечно, новая. Ну, вот у тебя мы поставили два новых венца снизу. А снимали-то три. Помнишь, когда ты спросил, зачем третий-то венец снимать, я тебе объяснил, что его заново подрубать надо, ладить под новое бревно, которое будет  под ним. Это потому, что в лесу все деревья разные и среди них не найти точной замены бревну выброшенному. Деревья, как и люди, нет среди них в точности похожих, сколько ни ищи.  Вот так.   
Я совсем загрустил. Подумал, что лучше новую баню надо было ставить.
– Да-а, – задумчиво протянул я.
– Сколько же Виктор Павлович, платить-то.
Он выдержал довольно долгую паузу и вдруг неожиданно произнёс:
– Сто рублей!
Я прямо обомлел. Мы приготовили триста рублей (по тем временам это была хорошая цена), ну – а сто рублей, да ещё после таких разговоров.
– Виктор Павлович! Вы же работали почти две недели? Я так мало не могу заплатить. Говорите настоящую цену.
– Это и есть настоящая, я не шучу. И так я тебя почти граблю. Больше я не возьму, – был его ответ.
Началась какая-то странная торговля. Я уговариваю его взять с меня больше, а он упирается. Ну, ни в какую не хочет больше брать. Тогда я повернул дело по-другому:
– Виктор Павлович! Я очень Вашей работой доволен. И плачу Вам сто рублей, как Вы её оценили, а ещё двести рублей плачу как премию за отличное качество. Могу я премию выделить?
     Он на миг задумался, но всё-таки продолжал отказываться. Не хотел брать больше и всё. Мол, ты мне водку ставил, помогал мне. Оказывается, он, по-мужицки, всё моё «участие» прикинул на каких-то своих невидимых для меня счётах, и названная им цена была вычисленной. Я стал объяснять ему, что это моё угощение, и  я не столько помогал ему, сколько у него учился. Пока он раздумывал над моей диспозицией, Верочка принесла деньги и положила перед ним на стол. Он нехотя, задумавшись и покряхтывая, взял. Подержал их в руке и потом … положил обратно:
– Нет, не могу. Этак, я тебя граблю. Не могу.
Началось его уговаривание и передвижение денег к нему и от него. Я, честно говоря, был в отчаянии и чувствовал себя очень неловко. Наконец, мне пришлось сказать, что если он не возьмёт эти деньги, то очень нас с Верой обидит. После этого он деньги, наконец, взял и убрал в боковой карман пиджака. Мы с облегчением вздохнули. Он поёрзал на скамье, допил свою стопку водки и уже собрался уходить. Потом вдруг неожиданно снова сел на скамью, вынул деньги, отложил от них сотню и твёрдо сказал:
– Ладно, двести возьму, раз уж так.
При этом оставленные две сотни разделил пополам. Одну положил обратно в карман, а вторую – в ботинок и заявил:
– Если моя баба спросит, сколько заплатили, скажете, что сто.
С этим он встал, попрощался и пошёл к своей деревне.
     Мы дообедали и вернулись в избу. Ремонт бани закончился.

     На следующее утро, снова около семи утра Вера будит меня:
– Вставай быстренько, чего-то опять Виктор Павлович идёт.
Я вскочил и скорее на крыльцо. Верно. Шел наш мастер. По-прежнему моросил лёгкий дождик. Наш деревенский просёлок был раскисшим от дождя, скользким и местами вязким. Виктор Павлович, тяжело хромая шёл в нашу сторону. На плече он нёс рулон рубероида. Кто когда-нибудь покупал такие рулоны и тем более использовал их для крыши, знает, как они тяжелы. А идти к нам было не близко. Виктор Павлович был крепким мужичком. В шахтах слабые не работают. Но он не был атлетом, да ещё и имел покалеченную ногу.
     Вообще, о фантастической выносливости деревенских мужиков можно говорить отдельно. Как-то на «студенческой картошке» я наблюдал такую сцену. Несколько спортивных, натренированных в спортзалах студентов вызвались работать на погрузке ящиков с картошкой на автомашины. Вместе с ними работали деревенские. Через какой-нибудь час-два работы студенты, как говорят, «сдохли». Устали до состояния, что и рук не поднять. А местные работают и работают себе потихоньку, грузят машину за машиной. А с виду? Так себе. Никакой мышечной «накачки», никакой выдающейся мускулатуры.

    Я к Виктору Павловичу. Что такое, зачем этот рулон?
– Как зачем? – ответил он.
– Ты же говорил, что хочешь на бане крышу заново покрыть, а рубероида у тебя не хватает. Вот я и принёс. У меня остался неполный кусок.
     Я был поражён. Действительно, как-то к слову я обмолвился про крышу, но не более. Просто сказал и всё. А вот он запомнил и, видимо, эта несчастная  «премиальная» сотня мучила его душу. Вот он и принёс рубероид. Ему как-то от этого, видимо, полегчало. Конечно, посидели, поговорили о житье-бытье, тут уж он с удовольствием выпил стопку, занюхал её корочкой хлеба. Извинился, что дома дела, скоро скотину надо обряжать и попрощался.
     На следующее утро всё повторилось снова. Только теперь Виктор Павлович притащил не рубероид, а мешок с яблоками своего сада. На мои вопросы он ответил с наивной простотой:
– Да яблоки-то хорошие. Ночью, ты, наверное, заметил, был сильный ветер. Много яблок попадало. Вот я и собрал. Да ты не беспокойся, всё равно свиньям скормил бы.
    Яблоки действительно были хороши и свежи. Белый налив. Душистые и сочные. На этом моя банная история и закончилась. Виктора Павловича уж нет, а баня стоит и служит нам исправно. Входя в неё, всегда его вспоминаю добрым словом.

     Но было ещё одно примечательное событие, связанное с Виктором Павловичем, о котором хочется рассказать. На старых картах наша деревня называлась «Муровское». Была она по тем меркам небольшой. Всего дворов двадцать. Теперь никто и не помнит точно сколько. Иногда появляются старики, приезжающие из Новгорода или Боровичей, посмотреть на деревню, где родились и бегали ребятишками. Поговорят с нами, повспоминают, где какой дом был, где было их подворье, прогуляются со своими внуками, да и уедут, думаю, навсегда. Название «Муровское», наверное, пошло от слова трава-мурава. Это первая трава после зимы, которую потом по зрелости заготавливают на сено. Действительно, у нашей деревни эти травы богаты. Теперь, правда, их никто не косит. А раньше у каждого покоса был свой родник, за которым ухаживали и чистили дно, на границах покосов иногда владельцы спорили, кричали, чуть не дрались. Мурава была в цене, и многие держали скотину. Каждая пясть сена была на счету. Обычно родник у покоса обсаживался бочкой без дна, и через её край самоизливал. Вода была чистой, холодной, немного газировала. Такой не крепкий нарзан с железистым привкусом. Как-то один из таких родников отыскал и я с сыном. Почистили его, тоже обсадили старой бочкой и довольно долго ходили к нему испить водицы и запастись ею в бутылки. Родник был у ручья, и в какой-то паводок его засыпало илом и завалило ветками. От дома он был далековато и я больше не расчищал его.
     Теперь от деревни осталось пять домов. Два развалились, а в оставшихся трёх, считая и нас, живут только летом. Местные нас называют дачниками, хотя крестьянствовали мы там по-полной. Конечно, пока были силы.
     Вначале я выкашивал мураву только возле избы, да тропинки делал. Но напротив нас, наискосок, в первые годы всё лето проживала некая баба Катя. У неё был свой дом, была она коренным жителем нашей деревни. На зиму дети увозили её в Новгород. Всегда баба Катя была опрятной, по утрам в чистеньком белом платочке сидела у раскрытого окошка и смотрела на мир. Как-то, видя мою косьбу, она сказала:
– А ты, Николаич, чего не всё косишь-то. Вот там и там это всё ведь ваше.
– Да не надо мне, – ответил я.
– Зачем? Скотины у меня нет. Зачем мне сено-то?
– Как зачем, – ответила баба Катя.
– А для духу. Покидай на сеновал. То-то дух в избе будет хорош.
С тех пор я так и делаю. Дух действительно хорош. Да и полежать на сене отменно. Когда бывали гости, я их тоже этим духом потчевал. Он запоминается на всю жизнь. И нам и детям и внукам. В городе они лишены этой услады и могут прожить, не ощутив её.
     Каждый год старое сено я выбрасывал под огромную берёзу за баней (подкармливал её). Сеновал загружал новым сеном. Однажды по весне приходит ко мне Виктор Павлович и говорит:
– Николаич! У меня нынче овцы большой приплод дали. Не прокормить их мне до травы-то. Может, дашь сена. У тебя оно такое хорошее.
     Разумеется, я согласился и сказал, что можно забрать всё сено. Он прислал сына и дочь. Им уж было где-то за сорок. В общем, взрослые тётка и мужик. В деревенской жизни они всё понимали и умели. Почти целый день на тележке они сено вывозили. Я был рад, что помог им.
     Ближе к осени, встретив меня, Виктор Павлович сказал:
– Николаич! Спасибо тебе. Здорово ты меня с сеном выручил. С меня баран. Вот осенью резать буду, тебе одного дам.
     Я стал отказываться, что не за что мол, что сено мне было ненужно, что я с удовольствием помог ему, рад, что такой случай представился и тому подобное.
– Нет, что ты говоришь. Я же знаю, что сено денег стоит, что ты косил, сушил, ворошил, убирал. Нет, нет. Баран это так, просто благодарность.
     Я не стал всё это обсуждать и думал, что осенью он свой посул забудет. Стало холодать, огород был убран, грибов стало мало, мы начали собираться в  город. Перед этим Виктор Павлович несколько раз угощал нас прекрасными кусками мяса. Я думал, что это и есть его баран. Но вдруг он заходит к нам и спрашивает:
– Николаич, ты как барана будешь брать с головой или нет?
Я ответил, что уж брал у него мясо и этого достаточно. Оказалось, что это было другое мясо, просто так. А баран остаётся, как он обещал. Предупредил, чтоб обязательно рюкзак взял большой, баран тяжёлый. В общем, этого барана мы увезли в город и ели с большим удовольствием.
  Я продолжал косить мураву и закидывать сено для духу на сеновал. Прошло несколько лет. Виктора Павловича не стало. Хозяйствовали уже его дети. Мы с ними общались, кое-что из вещей оставляли у них на зиму. Дружеские отношения поддерживали, как и раньше. После зимы привозили небольшие подарки. Они отдаривались картошкой, зеленью, пока у нас не вырастала своя.  Корову они уже не держали, свиней тоже. Были козы, да несколько овец, которых потом извели.
     Однажды, приехав очередной весной, зашли к ним, поздоровались, немного поговорили и пошли в свою деревню. Я обратил внимание, что от их дома тянулась довольно густая «дорожка» из сена. Она тянулась до самого нашей избы. Сеновал был пуст. Больше того, наши ящики, в которых мы прятали на зиму разные вещи и заваливали сеном, были тоже пусты и даже поломаны. Я понял, что взяли сено «дети» Виктора Павловича. И удивил меня не сам факт, а то, что они мне об этом даже не сказали, да и поломано было многое. Зачем? Позже, дней через пять, как-то вяло и настороженно их мать призналась, что сено взяли они… Конечно, сена, мне было не жалко, и я заметил ей:
– Да, бога ради, берите, когда надо.
Но больше я к ним не заходил, ничего не оставлял, гостинцев не привозил и сено на дух я не «заготавливал». Грустно стало. Начала теряться вера в людей.  Может это современное проявление вечной проблемы отцов и детей. Не знаю.
     Однако позже, года через два-три, я как-то осознал внутри себя, что баба Катя, Костя Гаврилов, Виктор Павлович, наверное, не одобрили бы меня. Плохое не должно побеждать хорошее. Я снова  стал косить траву мураву на душистое сено. Постепенно все забылось.


ПОХОДЕНЬ
На клотике лампа мигает далече…
В. Луговской

     Первую учебную практику я проходил в местечке Вышегород Псковской области. Работы проводились на территории между озёрами Локно и Белое.  Жили в большом деревянном бараке. Спали на общих нарах (от стены до стены), кормились в небольшой столовой, организованной в каком-то сарае из свежего горбыля. Вставать старались пораньше, работали до вечера и были счастливы. Кормили скромно, но с голоду не мучились, хотя ощущение надоедания осталось до сих пор.
     Как-то один из бывших служилых, сержант в запасе, учившийся вместе с нами сговорился с артелью местных рыбаков о найме нескольких студентов для помощи. Среди них оказался и я. Дело было вечером. Мы с охоткой пошли, рассчитывая на часть улова, которую нам посулили в качестве оплаты.
     Нас было пятеро. Оказалось, что для работы достаточно четырёх. Ну, раз уж пришли, бригадир, осмотрев нас, остановился взглядом на самом высоком и длинноногом. Помню, это был Славка Захаров из Сыктывкара. Бригадир снарядил его в деревню:
– Давай, Славка, раз уж ты пришёл со всеми, слетай в деревню. Это недалёко, километра четыре. Найдёшь там последний дом. В нём живёт баба Маня. Постучи в окошко. Передай ей, что, де мол, ваши рыбаки просят дать походень. Принеси его. Пока ты бегаешь, мы, наверное, и управимся. Так что как раз к рыбе и поспеешь. Давай.
Славка, руки в ноги, и пошёл в деревню.
     Артель работала неводом. Один его конец был закреплён у берега, другой завели в озеро и начали подтягивать к лодке. Нас рассадили на две скамьи, между которыми был сооружен ворот. Невод тянули, накручивая его «поводья» на бревно ворота. Двое крутили ворот на себя, двое, которые сидели напротив, – от себя. Надо сказать, что сил пришлось прикладывать много. Невод шёл тяжело. Свистеть, кричать и даже громко говорить категорически запрещалось. Когда невод стал подходить ближе к лодке, рыбаки начали причитать:
– Ну, всё. Невод пустой, мотня лопнула, рыба ушла.
Мы стали расстраиваться. Ну, думаем, остались без рыбы, понапрасну трудились. Оказалось, что это такой приговор. Так заведено. Вытащили полный невод. Нам за работу нагрузили два рюкзака. Мы были довольны. Собрались двигаться к базе, тут и вернулся наш Славка.
– Ничего мне баба Маня не дала. Отругала только, что разбудил её. Она уже спать легла. Так и не понял, зачем я ходил  такую-то даль.
– Как зачем,– сказал бригадир.
– Ведь походень-то она тебе дала.
– Да ничего она не дала, я же говорю. Видите, ничего не принёс.
– Как не принёс?– ответили ему. – Ты же сходил туда и обратно. Это и есть походень.

    Обратно мы шли хоть усталые и нагруженные, но в хорошем настроении. Подтрунивали над Славой. Он не обижался. Это как на флоте за кипятком на клотик сбегать. Отдали рыбу на кухню и все отлично наелись.


ЖЕНСКАЯ  МУДРОСТЬ 
Высшая мудрость – различать добро и зло.
Сократ.

     Где-то вначале шестидесятых годов прошлого века в силу обстоятельств, которые я сейчас не помню, мне пришлось быть в зале заседаний краевого суда в г. Краснодаре. Слушалось дело о разводе. Пара была немолодой. Каждому – где-то за сорок с лишком. Сидели они порознь. Она в одиночестве в первом ряду. Он с молодой девицей впереди меня в конце небольшого зала. Она прижималась к нему, держа крепко под руку.
    Суть дела была банальной. Это виделось, как говорят, невооруженным глазом. Иск шел от него. Председательствовала женщина средних лет. Она зачитала иск и пригласила жену заявителя прокомментировать суть дела.

     Девица, прямая виновница происходящего, прижалась к мужчине-истцу ещё сильнее, и оба они заметно напряглись. А женщина, которую предполагалось развести с мужем, начала говорить ровным и спокойным, даже вроде бы безучастным голосом:
– Мы прожили вместе больше двадцати лет, жили хорошо, в дружбе и любви. Вырастили двоих детей, многое вместе пережили. Конечно, иногда ссорились. Но такие ссоры были кратковременными и житейскими. Все легко прощалось друг другу.
– Он всегда поддерживал меня в трудные  периоды нашей жизни, помогал. Любил наших детей, много с ними возился. Когда я сильно заболела и оказалась на операционном столе, он очень переживал, каждый день навещал меня в больнице, ухаживал. Часто дежурил около меня. Я видела, как он болел за меня душой. Это помогло мне выбраться из тяжелейшего кризиса. Я ему очень благодарна и никогда этого не забуду.
– А сегодняшний суд – это просто недоразумение. Какой-то временный сдвиг в сознании, что ли. Девочка, которая сейчас сидит рядом с ним, чужой ему человек. Думаю, она его скоро бросит и забудет. А мы с ним уже давно родные люди. Нет смысла разводить нас здесь в суде. Он все равно ко мне вернется.

     И не одного слова упрека или осуждения. Где-то внутри она простила его как малое любимое дитё, которое попало в нелепую и неприятную, может быть, опасную для него историю, в которой оно ничего не понимает. А она понимает, что ему будет плохо, что его надо уберечь, спасти, и она готова это сделать. Она знала его, знала хорошо. Ни слова о себе, своих обидах, переживаниях, своей трагедии, наверное, бессонных ночах, слезах в подушку. Ни слова.
    Зал затих. Всех поразила её речь, неожиданно тёплое и даже какое-то нежное отношение к человеку, который готов был её предать. Думаю, что супруг тоже был поражён и оценил её мужество, доброту и такт. Видимо, он, еще плохо знал её.
     Судьи вышли для принятия решения. Оно было чётким и простым:
– Иск отклонить. В разводе отказать.
Суд закончился. Присутствующие в зале стали расходиться. Проходя мимо мужа с девицей, она, не удостоив её даже взглядом, приостановилась и как-то мимоходом таким простым житейским тоном, спросила:
– Ты домой-то, когда будешь?
Он, секунду подумав, медленно ответил:
– Завтра.
И всё. Будто ничего не произошло. Не было никакого суда, никакой разлучницы, никакой житейской грозы над ней и её семьей. Эта мудрая женщина спасла ситуацию, превратив трагедию в счастливый водевиль.

    Я был уверен, что она никогда не напомнит ему этот день и его причину. Все у них будет хорошо. Сколько достоинства и мудрости было в этой простой русской женщине.
    

ВКУСНАЯ  ЖЕНЩИНА
Из окна выглядывает круглолицая молодка;
смеётся…
И. Тургенев

            Думаю, что Александр Николаевич Радищев не написал бы роковую для него книгу «Путешествие из Петербурга в Москву», когда бы свою поездку совершал на современном ночном экспрессе. Ведь он сел бы в вагон поезда где-то к ночи и утром уже был в Москве, мирно проспав всю дорогу в тёплом купе на мягкой полке. В этом случае он как бы участвовал в решении школьной задачи, в условии которой значились пункты А и В, расстояние между ними и средняя скорость движения. Вычислить же нужно было время, которое пассажир находился в пути. Никаких остановок, ночлегов, самоваров, встреч с людьми, разговоров, путевых наблюдений и впечатлений эта поездка, как и арифметическая задача не предусматривает.
     Есть ли между пунктами А и В, то бишь между Петербургом и Москвой, люди, как они живут, что думают и вообще существует ли между этими городами жизнь, пассажира современного ночного экспресса, по большому счёту не интересует. Его поездку можно сравнить с полётом в космосе между, например, мысом Канаверал и МКС или Луной.
     В связи с такой аналогией мне вспомнился один небольшой газетный рассказ. В нём говорилось о том, как два лётчика, друзья по училищу, оказались в различных условиях своего профессионального труда. Один летал на огромных лайнерах рейсами Москва–Владивосток, Москва–Хабаровск, другой обслуживал местные небольшие маршруты в Якутской тайге, доставляя в глухие посёлки почту, продукты и т. п. Почти как в популярном фильме «Мимино». Правда, газетный рассказ был написан гораздо раньше.
     Как-то якутский пилот пригласил московского друга провести отпуск в таёжной глухомани – поохотиться и порыбачить. Москвич согласился с большим удовольствием. Но, когда они летели над тайгой их «Аннушка» потерпела аварию, и они разбились. При этом друг московского гостя погиб. Трагедия. Оставшемуся чудом в живых столичному человеку оставалось только одно – выбираться к людям пешком. И он пошёл. Рассказ заканчивался словами:
• Ему предстояло познать истинные размеры Земли.
     Будучи ещё студентом, я участвовал в мелкомасштабном геологическом картировании в Южной Якутии. Это было Мамско-Чуйское нагорье. Ближайший посёлок находился от нас в двухстах километрах. И я очень хорошо понимал ситуацию, в которую попал московский бедолага, до того измерявший расстояния только лётными часами и которого земные детали попросту не интересовали. И вот трагический случай заставил его познать и почувствовать их.
     Во второй половине прошлого века мне случалось довольно часто ездить из Ленинграда на Кавказ. Иногда я ехал пассажирским поездом, кажется, это был №53. Он стучал колёсами через Ржев, Харьков, Ростов, вдоль Азовского берега, выбирался кубанскими  станицами и перевалом к Туапсе и потом потихоньку «полз» вдоль побережья Чёрного моря к Адлеру – своему конечному пункту назначения и отдыха.
     Останавливался он практически везде. К поезду всегда выходили жители станций и ближайших окрестностей. Чаще это были бойкие бабки, тётки и молодухи. Ближе к осени, предложений купить съестное было особенно много. В лесной полосе несли дымящуюся паром, рассыпчатую и вкусно пахнущую картошку, малосольные огурчики, свежесваренные яйца, солёные грибочки  в небольших фаянсовых туесках, лесные  ягоды. Поздней осенью появлялась, казалось, прямо из болот, ядрёная клюква.
     Южнее всё это сменяли фрукты, вкуснющие, сахаристые, изумительного запаха огромные помидоры. Расфасовка шла вёдрами. Носили жареных кур, иногда предлагали горячие домашние пирожки.
     У Азовского берега появлялась рыба, в основном вяленая под пиво. Преимущественно это была крупная тарань.
     На некоторых станциях, где остановки были подольше, на перроне у вокзалов пассажиров ждали накрытые столы. Помню, в Ростове – на столах тарелки с горячим наваристым борщом и ломтями донского, душистого хлеба. Этакие пахучие и свежие краюхи с подрумяненными корочками. Хлеб был настолько душист, хорош и вкусен, что многие покупали его караваями и несли с собой в вагон.
     Как-то на одной из небольших южных станций к нам в вагон села крепкая, румяная молодуха с мешком и какой-то домашней кошёлкой. Одета она была просто. Кофта, широкая длинная юбка, в косынке и каких-то мягких домашних тапочках на босу ногу. Села она у окна. Как раз боковое нижнее место оказалось свободным. Ни на кого внимания не обращала. Села и стала смотреть в окно. Держалась просто, естественно и уверенно. Посидела, посидела, затем полезла в свою кошёлку, достала газету и разложила  её на маленьком боковом столике.
     Разровняв её загорелыми и крепкими руками, вытащила следом завёрнутую в газету большую селёдку – заломный сорт. Толстая рыбина с такой, знаете, ржавинкой по чешуе. Подняла её за хвост, осмотрела и стала чистить. Запах пошёл ошеломляющий. Жир прямо капал на слой газет.
     У окружающих потекли слюнки. Вытерев об какую-то чистую тряпку (тоже из кошёлки) руки, следом за этой рыбиной молодуха извлекла каравай свежего явно домашнего хлеба. Прижав его к могучей груди, рассчитанной природой на кормление кучи ребятишек, большим ножом отрезала огромную краюху, положила рядом на газету и полезла в мешок. Порылась в нём немного и извлекла на свет крупный свежий огурец. Осмотрела его и потёрла о свою юбку. Публика замерла почти в экстазе.
     А когда молодуха стала есть свой залом с хлебом и заедать всё это сочным, хрустящим на весь вагон огурцом, многие не выдержали и начали покидать свои места. Всем ужасно вдруг захотелось  такой селёдки, такого хлеба и такого огурца с крупными семенами, что терпеть стало невмоготу.
     Столько аппетита и здоровья было в этой молодой женщине, столько степной свежести и детской простоты, что не любоваться ею было нельзя. Сразу вспомнил Некрасова – «Есть женщины в русских селеньях….». Да, есть ещё и хочется верить, что всегда будут.
     На ближайшей остановке она вышла, оставив после себя ощущение чего-то хорошего, простого, доброго и вкусного.


МЫ ТАКИЕ РАЗНЫЕ               
… человек – это просто
человек, ничего больше.
Курт Воннегут.

Зависть.
    Мужик из деревни, куда я хожу в автолавку (кстати, хороший человек), поведал мне пару способов навредить соседу. Зачем? Об этом он не говорил. Просто рассказал. Похвастаться, что ли?   
*
  У соседа скотины много. Да вся справная. Удачливый, расчётливый,  зараза. Сена, много надо конечно. Полный сеновал. Да всё мало. Ещё в копнах держит. На первое время. Вот ему в копну то, вовнутрь, можно яблок накласть.  Это нетрудно. Запах пойдёт сильный. На него медведь непременно выйдет. Ну и разворошит сено то. Раскидает всё. А тут дожди обычно пойдут. Пока хозяин хватится, сено и пропало. Даже на подстилку в хлев не сгодится. Новое уж не заготовишь. Вот и придёт к тебе с протянутой рукой. Прикупить, значит. Понимает, что сено денег стоит и знает, что у тебя много. Поохает, поахает про свою беду. Куда и гордыня делась. Не задирай нос, значит. Ну, поломаешься, для порядку, ясно дело. Поторгуешься. Понять должон, что и у тебя скотина. Тоже кормить надобно. Но и уступишь. А как же. Сосед ведь. Смотришь, и вскорости друзьями сделались. Уважать тебя стал. Про подлянку свою, ни, ни – не проговорись даже. А так-то, что. Никакой злобы у меня к нему нет. Просто, я ведь.. не хуже его.
*
    А то вот, к примеру, кто-то новую баню рубит. Видел, небось, брёвна метят. Это обязательно. Почему? Ведь сруб то мастерят вначале в сторонке, где удобно работать. И сам понимаешь, ничего между брёвен нет. Просто их подрубают – верхнее к нижнему. На выбранном для бани месте собирают готовый сруб по брёвнышку, уже прокладывая мох между венцами. Если их не пометить, то снова в сруб не соберёшь. Ведь каждое бревно ладится под другое, индивидуально. Лесины все разные, как и люди, соображаешь. Иногда мастер, устав, решает пометить брёвна потом, когда всё закончит. Если же он приходящий, то может появиться через несколько дней. Тут уж не зевай. Раскатать надо сруб. Это не трудно. Не зря говорят ломать – не делать. Всё… Снова из них сруб не собрать. Заново надо делать. Ни в жисть не угадаешь, где какое бревно было, и под какое подрубалось.
    Конечно, хозяин сообразит, что ему напакостили. Но…, как узнаешь, кто. Так вот и учат дураков. Не ленись. Делай всё с умом. В любой работе мелочей нет. 

    Да…, с русским мужиком не соскучишься. Не хотел бы я на зуб такому попасть. Ведь  в голову не придёт, откуда вдруг несчастья посыплются.

Уроки.
    Я вот несколько лет работал с геологами на Кольском, рассказывал тот же мужичок. В буровой бригаде. Была у нас собачонка. Гуляшом прозвали. К осени шашлык из него планировали сделать. Псинка, конечно, не знала о таком раскладе её судьбы. Отъедалась себе. Разленилась совершенно. Все ей братья-товарищи. Ни на кого не лает. Спит, да ест. Решил поучить его. Подгадал как то спящего, да и накрыл железной бочкой. И ну по бочке молотком колошматиь.

             Гуляш там со страху заметался. Начал лаять, царапать бочку то. Ну, я его, конешно, выпустил. Убежал со страху куда подальше. К вечеру успокоился. Пришёл. Поверишь, как подменили собаку. Чуткий стал. Только кто ещё вдалеке подходит, он уж голос подаёт. Хоть ночью, хоть днём. Привыкли к нему. Никто его есть-то уж не думал. Так шутили только:
• Смотри, Гуляш, будь умницей. А то не ровён час, выпьем, да и съедим. Ха! Ха! Ха!
    Хорошо, что пёс не понимал. Добрая была собачонка. Научил я её всё-таки службе.
*
    В Ленинград мы переехали из Гатчины в большую коммунальную квартиру. Помню, мама посмотрела и с грустью сказала:
• Не выбраться тебе, Саша, будет отсюда.
 Нам сразу объяснили:
• Уборка коридора, кухни и мест общего пользования происходит по графику. Неделя за жильца.
Нас было трое. Значит три недели кряду. Хотя, учитывая число соседей, дежурства выпадали через одиннадцать недель. Это было и хорошо и плохо. Хорошо потому, что не часто. Плохо потому, что за эти недели квартира доставалась нам в весьма и весьма захламлённом виде.
    Когда Верочка приступила к первой уборке, к ней подошла соседка (из аборигенов), показала, где и что делать. Посмотрела, как Вера всё надраивала и сказала:
• Вера, да ты так-то уж не старайся особо. Лёгонько, по верхам. Да и ладно.
Вера кое-как делать не привыкла. Характер не тот:
• Лина Осиповна, мы ведь здесь живём. Надо, чтоб чисто было. Думаю, сговоримся, да и ремонт сделаем. А то провода висят, обои вот-вот отвалятся. Пол из керамических плиток весь уж изъеден временем. Только грязь собирает.
    И чтобы вы думали? Возымело. Глядя на Веру, все стали стараться. И ремонт сделали. Пол линолеумом покрыли. Убрали проводку. Обои новые наклеили. Да и жить стали дружнее. Двенадцать лет там пролетело. Лина Осиповна  умерла, одни соседи получили квартиру и уехали. Мы добились второй комнаты. Потом уехала ещё одна семья. Появились новые жильцы. Но социальный климат уже был не тот, что  вначале. Позже и мы обменялись. Много лет ещё поддерживали дружеские отношения. Знаю, всё от Веры пошло. Она мне часто говорила, когда я, бывало, сетовал на неприятных для меня людей:
• Саша! Да брось ты. Ну, такие они. Такие. Понимаешь. Невмоготу тебе? Так старайся не общаться с ними. Вот и всё.
    Мудрым и добрым была она человеком. И это понимали и чувствовали все.
*
    Мы приобрели избу и земельный участок в Моровском, когда мне стукнуло пятьдесят. С удовольствием и азартом начали крестьянствовать. Приезжали на майские праздники. Копали, сажали, обихоживали ягодные кусты. Постепенно разнообразили огород. Ремонтировали избу. Шифер на крышу, новое большое и открытое  крыльцо. С сыном (ему к этому времени было уже пятнадцать лет) домкратом подняли  осевший угол избы. Выпрямили. Выйдя на пенсию, стали проводить в нашей Берендеевке (так мы называли про себя это место) всё лето. Другой раз приезжали в апреле, а уезжали со снегом. Приятели на наш летний отдых удивлялись:
• Да вы вкалываете там как «негры», И это вы называете отдыхом? Конечно грибы, ягоды. Саша рыбачит иногда. Форель, хариус.  Но земля-то столько сил требует.
Вера всегда отвечала:
• Да ведь нас не заставляют. Нам нравится. Мы с охоткой. А что, разве отдых это на пляже валяться? Наша деревня нам радость доставляет. В этом и отдых.
    Почти сразу Вера увлеклась цветами. Отвоёвывала на запущенной и брошенной земле кусочек за кусочком.  Постепенно перед крыльцом вырос цветник: от ранних сортов до поздних. За мной был полив. Из соседней деревни у нас часто появлялись гости. Смотрели, что да как.

      К началу учебного года приходили за цветами для внуков. Вера помогала собрать букеты. Надо сказать, что в  соседнем Квасильниково до нашего появления цветами никто из местных не занимался. Придёшь в лавку. Перед домами одна крапива. Любопытно, что при покосе эти бурьянные «оазисы» оставляли. Не тратили на них сил. А они, конечно, из года в год увеличивали свою площадь.
    Разумеется, мы никого жить не учили. Упаси бог. Но красота она уговорит кого, хочешь. И вот… Стали у нас брать и семена и корешки. Смотрим, и у местных перед домами цветы появились. Так стало приятно и хорошо на сердце. Красота облагораживает душу.


РЕЗИНКА
Чтоб жизнь была с судьбой в ладу,
Тянула время как хотела, …
Чтоб нам хоть час да натянули, …
Пьер де Ронсар

    Мальчишка решил сделать рогатку. Долго искал в кустарнике рогульку, чтоб была похожа на те, что видел у пацанов. Срезал подходящую ветку. Содрал кору. Сделал на рожках ободки для резинки. Кожаный лоскут для камешков-снарядов был приготовлен заранее. Правда, резинка не новая, но ещё годилась. Начинала растягиваться легко, потом туже и туже. Почувствовал предел.  Вроде вышло неплохо. Стал пулять в небо, затем в стволы деревьев. Решил поиграть в снайпера. Сделал из картонки мишень. Приколотил к берёзе. Отошёл на три метра, на пять, семь. Дальше стал уже мазать. Вскоре надоело. Пошёл на охоту по воробьям. Не попал ни в одного. Воробушкам повезло.
   Почему он вспомнил свою первую рогатку? Бог его знает. Сидел в мягком кресле. Прикрыл газа. Отдыхал. И вдруг!  Как говорят, наехало. От рогатки мысль перешла на время. Оно как резинка у рогатки. Вначале растягивается. И тянется, тянется. А теперь, будто сжато до предела. Уже годы летят так, будто их и нет. Перестаёшь чувствовать. Почти как в армии:
– Ать, два! Ать два.
Вот уж и горизонт виден. У детей по-другому. К примеру, его дочка. В садике уже ныла:
– Когда я в школу пойду. Скорей бы. Когда же.., мама, папа?
Наконец. Вот и первое сентября. Первоклашки построены. Мамы, папы умильно смотрят на своих малышей. Те глазами ищут в толпе родителей. Все исполнены гордости. Цветы, музыка. Выпускники поздравляют с началом новой жизни. Какая-то она будет. Б..у..дет. Никто не знает. Но все счастливы. Уверены в хорошем. Только в хорошем. Никак иначе.
    И вот школа превращается в будни. Класс, домашние задания. В детях накапливается усталость. Хочется отдыха. Скорей бы каникулы. Когда же они начнутся. А вот уж приближается и Новый год. Опять каникулы. Дети их так ждут. А время тянется и тянется. Сколько же можно ждать? Господи! Наконец-то. К концу каникул захотелось в школу. Появились друзья. Интересно как у них.

    Опять школа, школа. Каждый день. И по субботам. Домашних заданий всё больше.  А тут солнышко пригревать стало. На улице тепло. Снег тает. Вот и травка выглянула. Позеленели деревья. Зажелтела мать и мачеха. Такие славные цветочки. Можно маму порадовать. Принесу ей маленький букетик. Мама от такого подарка счастлива. Смеётся. Целует своё чадо в весёлые глазки. Через неделю уж полно одуванчиков. Вместе с мамой  плетут друг другу на голову венки. Становятся как два солнышка. Папа смеётся, глядя на них.   

    Наконец, первый класс позади. Удалось выехать на море. Так славно. Жаль, что время снова летит быстро. Как с цепи сорвалось. Уже и хлопоты с отъездом. И так целых десять лет. В конце школы только и думается, скорей бы всё это закончилось. Когда же начнётся новая интересная жизнь во взрослом.
    Постепенно, ощущаешь, что время уже не тянется нога за ногу, а бежит. Потом лететь начинает. И всё быстрее, быстрее. Глядь, а тебе сорок. И ты думаешь, что старик. Не успел свыкнуться – уже пятьдесят. Оказывается, в сорок ты был совсем  молодым… . А вот и маму похоронил… . Пошёл на могилку, и вдруг осознал, случилось это тридцать лет назад.
    Начинаешь понимать простое:
• Когда будущего много, много и ожиданий. Чего? Конечно, хорошего.  Это как в фильме Михаила Ромма «И всё-таки я верю». Там по ходу действия на улицах спрашивают девушек:
– Что такое счастье?
Как ответить, вот так сразу, когда микрофон у самого  рта, да ещё снимают камерой. Либо ляпнешь дурацкое, либо почти гениальное. Запомнил один ответ:
–Счастье? Его нельзя определить. В него можно только верить.

   Сергей Викторович Мейен, крупнейший палеоботаник, один из потомков  князей Голицыных связал время  с процессами:
• Время это процессы. Сколько процессов, столько и времён.
Наша жизнь состоит из событий. Когда они происходят, мы ощущаем время тем или иным образом. Когда событий нет, но мы их ожидаем, исчезает ощущение времени. Кажется, что оно стоит на месте.

    Будущее переполнено событиями. Наверное, оно и есть время. События позволяют нам его воспринимать. С возрастом события нашей частной жизни становятся прошлым. Время сжимается, так как свершившееся сохраняется только как факт и в памяти практически не имеет протяжённости. Возникает ощущение, что жизнь прошла мгновенно. В будущем ожидать уже особенно нечего. Вот время и летит. Вначале как птица, потом падает как звезда.
    Вспомнил хокку Исикава Такубоку:
• Была бы, Думаю, только
работка мне по душе –
закончу и помру…

    Эти мысли взбудоражили его. Почувствовал себя разбитым. Захотелось прилечь. Согрелся под одеялом и задремал. Во сне увидел двух воробышков. Весело чирикают. Прыгают друг перед дружкой. Ни на кого и ни на что не обращают внимания. Любовная игра. Почему-то в руке оказалась рогатка. Стал прицеливаться. Но понимал, что  не хочет их убивать. А рука натягивает резинку. Сильнее и сильнее. Неожиданно резинка рвётся и  бьёт по руке. Боль идёт от пальцев во внутрь. Щёлк! Воробьи испугались и вспорхнули. Он рад, что так случилось. И полетел следом, но только не за ними, а прямо к небу, далеко и всё выше, выше. Боль прошла. Ему стало хорошо. Он уже ни о чём не думал. Время остановилось как вкопанное и стало вечностью. Главные события его ждут впереди.


ПЕРВЫЙ КРИК – ПОСЛЕДНИЙ ВЗДОХ
Всему приходит час.
М. Булгаков

     Дочке исполнилось четыре годика.  Подарили плюшевого мишку. Желтоватый окрас. Симпатичная мордаха. Чёрненькие глазки казались разумными. Мягкий и приятный для рук. Сразу стал любимым. Когда выяснилось, что он ещё и пищать может, восторгу не было предела. Первый писк медвежонка пробудил в ней женское начало материнства. Сажала его рядом за стол. Кормила. Укладывала с собой в постель. Убаюкивала. Брала на прогулки. Это был её первый ребёнок. Привязанность к этой плюшевой игрушке осталась у неё на всю жизнь.

           Дочка подрастала. Игрушек прибавлялось. Для них определили большую коробку. Постепенно мишка оказался на дне. Менялись интересы. Прибавлялось забот. Школа, подружки, танцы, лепка, рисование, чтение, поездки на экскурсии. Любимый мишка лежал и лежал в коробке. Иногда, когда вдруг взгрустнётся, доставала его, прижимала к груди, целовала в чёрный нос. Потом возвращала на место. Несколько раз переезжали. Коробку с игрушками всегда брали в новый дом. Однажды начали перебирать содержимое. Вытащили медвежонка. Был он потёртый. Потерял мягкость. Как-то сплющился. Чёрная кнопка носа отвалилась и куда-то завалилась. Стали его нагибать вперёд-назад, давить на спинку, чтобы услышать знакомый писк. Медвежонок молчал. Его последний вздох был никем не замечен. Он умер в коробке среди своих старых знакомых. Стало грустно. Ушла часть прекрасной поры – кусочек детства нашего ребёнка и нашей молодости. Но мишку не выбросили. Позже перевезли его в деревню и повесили за бантик на гвоздике, около двери в избу. Там он и сейчас висит. Уже не «живой», никому не нужный. Но…, глядя на него, теплеет на душе.
*
    Несколько лет назад увидел на ветке дерева, чуть в стороне от окна, плюшевого мишку, похожего на нашего. Кто-то выбросил его в окно. Отслужил свой срок, и оказался ненужным. Поленились отнести на помойку. Для мишки это была удача. Каким-то чудом он зацепился за ветку, да так прочно, что никакие ветры и бури с дождём и снегом не смогли его сбросить с дерева. Прошло несколько лет. Дерево подросло. А мишка всё сидит на нём и сидит. Этой зимой выпало много снега. На голове медвежонка вырос целый сугроб. Но он не свалил его. Мишка будто в берлоге оказался. Удачно перезимовал. Весной всё растаяло. А он по-прежнему на своей ветке. Сидит прочно.
    Я часто смотрю на него. Он уже весь измочален, сник.  «Шкурка» поблёкла, по всё ещё желтоватая. Крепким оказался медвежонок. Просто какой-то стоик. Я рад за него. Уже и Веры нет как год, а мишка всё охраняет наш дом. Скоро спрячется за листвой дерева – нового своего дома. Может, он ещё не умер. Просто его голос я не слышу.
*
   Вообще, кто слышит голоса живых? Первой слышит мать. Это ей награда. Она отличают голос своего ребетёнка от чужих. Вера рассказывала, что когда приносили на кормёжку новорождённых, в хоре их криков она всегда узнавала голос нашей девочки, а потом и сына.
    Слышать последний вздох случается немногим. Не знаю, награда это или наказание. Наверное, бывает и так и этак. Лев убивает свою жертву. Она гибнет с хрипом в его мощных челюстях. Этот хрип доставляет ему радость, как факт удачной охоты. Чтобы выжить, он должен убивать. Так устроен мир. У человека, режущего поросёнка, свинью, барана, думаю, возникает что-то похожее. Будут щи со свининой, шашлык, бифштекс. Хорошая закуска под выпивку. Человек может прожить без мяса, но оно нужно ему. Он и травояден и плотояден одновременно. 
    Дядя Верочки прошёл всю войну. В пехоте. Закончил её в Берлине.    Трижды ранен. Почти оглох. Как и другие солдаты не раз видел агонию погибающих однополчан. Его простые рассказы всегда глубоко западали в сердце:
• Погнали нас в атаку. Бежим вниз по склону широкой балки. С другой её стороны немцы расстреливают нас почти в упор. Залегли. Я никогда не ленился. Сразу лопаткой землю рою. Делаю какой-никакой бруствер, или ямку. Смотрю направо, налево. Вот сержант покатился вниз. Достала его пуля. Хрипит последним вздохом. Вижу по бокам ещё и ещё валятся наши. Тут отбой атаки.
• В Крыму, когда немцы выдавили нас к Керченскому проливу, пришлось в море лезть. К счастью, удалось прицепиться за телеграфный столб. Так и догрёб до нашего берега.
• Пошли в разведку с одним татарином. Немцы обнаружили. Начали мины кидать. Кинулся в небольшой окопчик рядом. Татарин чуть замешкался. Успел прыгнуть уже на меня. А тут мина и попала. Его в клочья. А я цел остался. Закрыл он меня своим телом.
• Много так-то рядом нагляделся смертей. Но мой ангел, видно, оберегал. Не зевал. Спасибо ему. Хороший он у меня.
• А вот ещё. Лето.  В прикрытии нас оставили. Окопы в полный рост, оружия, боеприпасов – завались. Бегаем от одного пулемёта к другому. Стволы быстро накаляются. А их… конца не видно. Лезут и лезут, как черва… . Ну, думаем, всё. Пришёл наш черёд. Уж и прощаться стали. А тут катюши как начали молотить. Мы всё побросали и плюхнулись на дно окопов. Только земля дрожит, да комья на нас валятся. Потом стихло. Выглянули… А там никого. Чисто. Только отдельные фигурки, ковыляя, назад бегут. Видать ещё для нас время не пришло. А для них уже кончилось
*
    Многие друзья-сверстники уходят незаметно. Узнаём об этом много позже. Серёжка Агамиров. Пять лет проработали рядом. Самые молодые годы. Славно было. Потом жизнь развела. Я в Ленинград. Он в Германии оказался на нашем предприятии «Висмут». На шахтах работал. Кандидатскую защитил. Трудился главным гидрогеологом. Дела завели его в Питер. У нас как раз сын родился. С деньгами было туго. Посидели, поговорили. Вдруг он говорит:
– Извини, я ведь не знал про сына-то. Сейчас я в порядке. Денег куча. Вот подарок от меня. Только не обижайся. И достаёт из кармана тысячу марок. Широкой натуры был человек. Позже, когда уж он в Москву совсем перебрался, я, бывая в командировках, всегда останавливался у них. Стал он сильно выпивать.

    Спустя какое-то время почти не общались. Только открытки, редкие письма. Дети выросли. В семье не сложилось. Он перебрался к матери в Воронеж. Вскоре мама умерла. Начал  писать рассказы. Присылал. Есть две прекрасных небольших повести:
• Как Россия потеряла Америку.
• Записки горного инженера-гидрогеолога.
Думаю, тяга к перу от отца. Он у него был военный журналист.

    Где-то в 2006-7 годах позвонил по телефону:
– Вот в больнице кручусь. Как ты там? Хотел бы к тебе заехать, как выпишусь. Примешь? Привет Верочке.
– Конечно, о чём может быть разговор – ответил я. – Только позвони заранее. Я тебя встречу. Давай выбирайся скорее.
   И больше звонков не было. Писем и открыток тоже. Заволновался. Вере и говорю:
– Чего-то Серёга молчит. Жив ли?
Потом свои хлопоты одолели. И вот год назад решил посмотреть в интернете. Набрал его фамилию с отчеством Шагенович. Узнал, что он скончался в 2008 году. Так и не повидались. А ведь он собирался. Жизнь у каждого своя. А молодые годы у всех самые светлые. Человек их помнит с теплотой, даже если и жилось не сладко. Его последний вздох скорей всего был в больничной палате. Никто его не услышал.
*
    Моя мама тяжело болела. В последнее утро, проснувшись на своей оттоманке, услышал, что она хрипло и тяжело дышит. Подошёл к её кровати. Глаза закрыты. Понял, она уходит из этого мира. Тихонько вышел. Ополоснул лицо в ванной комнате. Вернулся. Всё тоже. Постоял немного. Вышел снова. Сказал соседке, с которой они были в добрых отношениях. Она и говорит мне:
– Саша, только не трогай её. Она умирает. Не надо мешать.
Снова к маме в комнату. Всё по-прежнему. Не могу. Вот так сидеть и ждать. Ужасно. Понимаю, что никто и ничто уже помочь не могут. Поехал к себе на Восстание. Рассказал Верочке обстановку. Выпил чаю. Посидел немного. И обратно. Ничего не изменилось. Глаза закрыты. Тяжёлое хрипловатое дыхание. Побыл. Комната, кухня, снова комната. Не могу! Уехал на Восстание. И так несколько раз: туда-обратно, туда-обратно. В одну их таких челночных поездок захожу – мама не дышит. Последний вздох, самый последний был без меня. Так вот получилось. Хотя она видела меня в последний раз накануне перед сном, когда сказала:
– Ты сегодня не уезжай. Заночуй у меня.
И со спокойным сердцем легла в свою кровать.
*
    Выглянул в окно. Медвежонок на месте, уже среди плотной листвы своего дерева. Жив ещё курилка. Вот и хорошо.


МГНОВЕНИЯ БЫТИЯ
Всё иду, иду –
а цветы по берегу речки
всё цветут, цветут…
Танэда Сантока

    Оглядываясь назад в жизнь, вижу только эпизоды. Какие-то небольшие кусочки. Кадры длинной ленты. Почти всегда чёткие. Иногда с множеством деталей. Бывает и без них. А между кадрами пустота. Как будто ничего не происходило, не было никакой жизни. Думаю, у всех так. 
    Недавно перечитал «Театральный роман» Михаила  Булгакова. Четырнадцатая глава «Таинственные чудотворцы» начинается как раз об этом:
• Удивительно устроена человеческая память. Ведь вот, кажется, и недавно всё было, а между тем восстановить события стройно и последовательно нет никакой возможности. Выпали звенья цепи. Кой-что вспоминаешь, прямо так и загорится перед глазами, а прочее раскрошилось, рассыпалось и только одна труха.
   Из кадров человеческой памяти и состоит  история народов и всего человечества. Что-то записано и сохранилось. Другое стёрто временем. Многое лежит внутри нас. Собственное, или из рассказов других людей,  семейные предания.
    Есть мгновения совершенно личные и не интересные никому. В детском садике, на даче под Ленинградом, во время купания в речке нырнул. Это было первое «плавание». Сразу оказался на дне. Испуга нет. Сижу на песочке, смотрю вверх и вижу сквозь желтоватую воду солнце. Кто меня вытаскивал, что при этом говорилось, не помню совершенно. Ощущение же тёплой и приятной водички, вид солнечных пятен сохранились отчётливо.   
    Отца не стало, когда мне было три годика. Как во сне… нет,  не вижу,…не знаю, как сказать…, будто меня подбрасывают  вверх. И мне не страшно.
    Детский садик (тогда называли «Очаг») находился напротив ткацкой фабрики имени 1-го Мая, где мама работала. Ходили пешком. Довольно большой путь. В основном топал самостоятельно. Сами походы не помню. Но вот весеннюю травку тогда у деревянного забора, сразу за главным зданием больницы Эрисмана (теперь 1-ый медицинский институт)  вижу совершенно отчётливо. Даже сейчас могу показать где. Хотя и забора уж этого нет. Почему? Бог его знает. Наверное, это как у Бэлы Ахмадулиной:
• Иногда я ощущаю какое-то счастье. Это осознание мгновения бытия. Отражение Луны в Неве, например. Большего просить не приходится.
    Такого рода ничего не значащие эпизоды и есть те мгновения, которые нам даются как  вкус жизни. Остальное лишь рутина и суета.
    Бывают и знаковые отпечатки. Следы времени. Для меня они всегда интересней, чем история событий, объясняемая дядями и тётями. Как удивительно точно выразился Леонид Капица:
• Трактовка эксперимента – дело вкуса.
Специалисты пытаются объяснить те или иные вехи истории, опираясь на официальные документы. Такие документы сами по себе коварны и обманчивы. Они сухи и не отражают психологии, настроение и эмоции людей, участвующих в событиях. Но ведь события-то и творятся людьми. Неизбежная субъективность трактовок выдаётся за объективную истину.
    Мне часто приходилось бывать в разных городах. И я всегда посещал краеведческие музеи. Как-то в Томске увидел фотокопию «докладной» записки, кажется, урядника, который осуществлял надзор за ссыльными. Небольшой листок. Вроде бы, тетрадный. На нём карандашом, вкривь и вкось полицейский докладывал по начальству о ссыльном Джугашвиль (так значилась фамилия будущего вождя народов). Приблизительно записано было так:
• Третьего дня зашёл к Матрёне. Спрашиваю, где её постоялец Джугашвиль. Сказала, что ушёл на рыбалку. Второго дня зашёл. Где Джугашвиль? Матрёна ответила, что ещё не приходил. Сегодня его тоже нет. Вот таперя и докладываю.
Так и видишь заскорузлые пальцы простого мужика, который нет-нет да слюнявил карандаш и которому «докладная» давалась с великим трудом. О чём говорит этот первичный документ? Каждому понятно. Об условиях царской ссылки. О неспешности надзора. О долге службиста. О простоте бабки Матрёны. Что тут объяснять?
    Или вот свидетельство о получении специальности кровельщика. На гербовой бумаге с круглой печатью. Большой лист. Несколько подписей. Учили 6 лет. Перечислено, что выпускник умеет делать, говорится,  что верует в бога, что холост, что не пьяница. Так и видишь цеховую школу кровельщиков, молодого сибирского парня. Проникаешь симпатией к этому человеку, хотя его никогда не видел и не знаешь его судьбы. Да ко времени моего посещения музея он уж давно был на погосте. Но, думаю, немало за свою жизнь покрыл крыш домов, церквей. Что ещё надо знать-то о нём. Он был мастер. Наверняка, женился. Имел много ребятишек. Конечно, хлебнул горя. Так ведь не он один. Были у него и радостные дни. Тоже, как у всех. Разве это не история России? Как посмотреть. Думаю, это элементарная частица нашего прошлого. Как без неё можно понять целое. Воссоздать прошлое то же самое, что в математике решить обратную задачу. Известно, что корректно этого сделать нельзя. Частные же решения получить проще. Но и они отражают суть.
    Или вот ещё. Передо мной книжка: М. Лермонтов. Избранные произведения. Издательство «Московский рабочий», 1949 год. Внутри на обложке надпись:

Палову Александру
За отличную и хорошую учёбу
В 1949/1950 учебном году в 8—а классе.
30 VI 1950 г.
 Женсовет Магаданской первой школы.

    Оказывается, я неплохо учился 60 лет назад. Школу курировал Женсовет Главка. Школьников поощряли подарками. Вспоминаю, что экзаменов сдавали много и часто. После 4-го класса. Это начальное образование. После 7-го – неполное среднее. После 10-го – среднее с правом поступать в вуз. Принимала комиссия из  нескольких человек. Волновались. Готовились. Переживали. Относились к нам строго, но доброжелательно. Нас учили.
    Любопытны темы экзаменационных работ:
Выпускной экзамен 7-го класса (изложение). 1948-49 учебный год
• Штурм рейхстага.
Переводной экзамен 8-го класса. 1950 год.
• Героическая защита русским народом родной земли по памятникам древней литературы («Слово о полку Игореве», "Повесть о нашествии Батыя»).
Про патриотизм не долдонили. Выходило всё само собой. Прочитал свои примитивные опусы – гордились предками и Россией.
    Посмотрел школьные документы магаданского обучения. И неожиданно осознал, что учился рядом с Васей Аксёновым. Вспомнил, что говорили, будто мой дядька со своей женой давали ему рекомендацию в комсомол. Звучит просто. А ведь он жил со ссыльной матерью, прошедшей колымские лагеря 58 статьи. Отец тоже ЗК-58.
    Одно мгновение тянет за собой другие. Хотя они – только кусочки жизни, никак не связанные между собой. Но бывает, стоят рядом. В школе я был влюблён в девочку из старшего класса. Сейчас понимаю, что она могла учиться с Васей в одном классе (в Магадане было совместное обучение). Может и за одной партой сидели. В 1-ом Ленинградском медицинском институте, который заканчивал Аксёнов, училась Ирина Куртаева – моя одноклассница по Магадану. Через неё я познакомился со своей первой женой (неудачный брак), которая тоже могла встречаться с Василием в стенах 1-го Медицинского. Тётка (жена моего дяди) преподавала в Магаданской школе английский язык и, конечно, знала и обучала школьника Аксёнова. Чудеса, да и только. Но вот, поди же. Узнаёшь об этом много-много потом. Как мгновения жизни разных людей бывают переплетены. Но при этом совершенно не связаны судьбой.
    Год назад Юрий Манухин подарил мне одну из своих книг. Он не такой прославленный писатель как Аксёнов. Но тоже пишет отлично и много, известен читающей публике. Оказалось, мы с ним во времени немного разошлись, но в пространстве ступали, как говорят, след в след. Магадан, 1-ая школа. Классы с литерой «А». В одной и той же бухте ловили навагу. Влюблялись в девочек из классов, старших нас на два года. При нем милиционеры избивали мужика в ватнике, прыгая на нём в тяжеленных сапогах. Похожее я тоже видел из окна комнаты. Только менты просто стояли над «поверженным» и связанным мужиком.  А какой-то тощий очкарик в пальто – рядом. Потом он стал уходить. Вдруг вернулся и ногой начал бить лежачего в лицо. Помню, на ноге у него была галоша. Менты молча наблюдали.
    Юра проваливался в прорубь. Я тоже там побывал. Впервые в Магадане, как и Юра, попробовал спирт. По субботам в школе часто устраивались танцы. Направляясь на них, обычно заходили в туалет и выпивали по полстакана, прикладывась после к крану с холодной водой. Оба, в разное время, поступили в Горный на специальность «Гидрогеология». Оба набрали только проходной балл – 28 из 30. Учебные практики. Естественно общие – Саблино, Тосно, Солнечное, Вышегород (Псковской области), Крым. Одна из производственных практик – Кольский. Кажется у обоих преддипломная. Мне и ему (так я понял из повести «Сезоны») нравился ранний Маяковский.
    Вот такая вдруг выявляется пространственная связь в различном времени. Это тоже мгновения бытия. Время не совпадало, а пространство оказывалось одним и  тем же. По крайней мере, регионально.
    Немного подустал. Канун Дня Победы. На улице теплынь и солнце. Деревья в молодой листве. Трава подросла. Сочная и яркая. Решил прогуляться. Подумать. Шагая по сухому асфальту улиц и окрестным скверам, вдруг осознал, в чём суть мгновения бытия.
    Ведь совсем недавно я с Верочкой ходил по этим местам. И сейчас много раз наступаю на её следы. Её уже нет. А следы остались. Не только на земле и тротуаре, но и на скамейках, где она сидела. И в воздухе, которым она дышала. Своё время мы перекачиваем в пространство, материализуя его. Оно остаётся на Земле, остаётся среди людей и природы. Оно никуда не девается. Это же закон сохранения. Его никто не опровергал. Просто оно ушло из Бытия в Не-Бытие. Спряталось от глаз. Вот и всё. Поэтому и мгновения жизни, проявляются в памяти. Иначе, откуда бы им взяться.


ВСЕ СВОИ
К борьбе за дело Ленина-Сталина
будьте готовы!– Всегда готовы!
Клятва пионеров.

    1956 год. Спортзал Горного института. Пришли с Юрой на тренировку. В раздевалке кроме нас никого нет. Неожиданно он говорит:
– Знаешь, Саша, оказывается Сталин – враг народа.
   
     Ещё три года назад я с большущими приключениями добрался до Москвы и прошёл мимо гроба вождя народов. В сердце была любовь и вера в его непогрешимость и святость. И не у меня одного. Помню, мама моего школьного приятеля по Магадану рассказывала с душевным трепетом, как ей посчастливилось видеть Сталина на одном из южных курортов. Он даже подошёл к ним и сказал какие-то слова. Отдыхающие внимали с трепетом, впитывали в себя счастье от его присутствия. Смотрели, как на бога. Этот случай  она сохранила в своём сердце на всю жизнь. Мы, школьники, слушали её с восторгом и завистью. И вдруг… такое… . Я буквально разинул рот.
– Юра! Что  ты  говоришь?
– Вчера зачитывалось закрытое письмо Хрущёва на партийных собраниях. На днях это появится в газетах, и объявят всем.
    Я не стал спрашивать, откуда ему это известно. Было ясно, такое выдумать нельзя. Действительно, через несколько дней бурлила вся страна. Позже он рассказал:
– Мой отец работал в Смольном. После убийства Кирова его арестовали. Со слов матери, когда отца уводили, он остановился у моей кроватки и сказал только:
– Клянусь жизнью Юрика я честный коммунист.
И больше мы его не видели. Через год арестовали маму. Она отсидела в лагере, как говорили, от звонка до звонка – восемь лет.
     Его воспитывала и поднимала тётка. При Хрущёве отца и мать реабилитировали. Юра закончил институт. Успешно трудился гидрогеологом  в нашем регионе. Сделал карьеру, защитил кандидатскую диссертации. Работал на Кубе. Вступил в ряды КПСС.
    После компании реабилитации сталинских политзаключённых я узнал, что многие мои однокашники прямо или косвенно были причастны к трагедии миллионов. У той были расстреляны отец и отчим, у того отец, у другого дядька. Кто-то ещё и  лагеря для детей врагов народа прошёл. Но все они были приняты в Горный институт ещё в 1952 году. Больше их никуда не брали. Хорошие гены, крепкая жизненная струна позволили закончить вуз, стать прекрасными специалистами. Некоторые защитили диссертации, работают доцентами, профессорами. Один получил даже звание члена-корреспондента Академии наук СССР. Они подготовили для нашей страны много специалистов высшей квалификации. Написали прекрасные учебники и книги.
    Среди этих потенциальных изгоев оказался и Миша Захаров, бывший малолетний  узник фашистских концлагерей. Я узнал об этом совсем недавно. И был немало удивлён.
     При встрече он передал мне небольшую книжечку «Детство с нашивкой OST», изданную у нас в издательстве «Роза мира» (СПб, 2000 г.), как сборник воспоминаний бывших малолетних узников фашистских концлагерей. Страшная исповедь оставшихся в живых.
Читаешь, и сердце сжимается от боли. Они попали под бесчеловечный каток войны, который не щадил никого – ни солдат, ни женщин, ни  стариков, ни детей. Но, пожалуй, самое трагичное было то, что Родина отвернулась от них. Лишь единицам удалось обрести самих себя в жизни в полной мере. Повезло и Мише. Инженер, кандидат наук, доцент. До сих пор преподаёт и успешно занимается наукой.
    В этом году он был приглашён в Берлин вместе с Ниной Васильевной Рудаковой, организатором книги. Их усилиями, удалось издать эту небольшую книжечку на немецком языке. Им активно помогали не только немецкие фонды и общественные организации, но и «русские немцы», выступившие переводчиками текста. 20 февраля в центре Берлина состоялась презентация немецкого издания «Детство с нашивкой OST». Множество народа. Телевидение. Журналисты. Как рассказывал Миша, яблоку негде было упасть. В абсолютной тишине были зачитаны отрывки из воспоминаний бывших малолетних узников. Потом аплодисменты, объятия, бесконечные автографы. Целая конференция о судьбах советских и немецких детей в водовороте войны. Множество вопросов о судьбах тех, кто ещё жив. Большое удивление вызвала в целом благополучная судьба Миши. Предложена поездка в любой район Германии. Он выбрал Потсдам. Всё пребывание в Германии, разумеется, оплачивалось хозяевами.
    Но больше всего в рассказе Михаила меня потряс один факт. По завершению конференции и интервью к нему подошёл немец – его ровесник. Он просил прощение за всё зло и беды, которые немцы принесли на нашу землю. Обнял Михаила и … расплакался.


БОГАТЫЕ БЕДНЯКИ
Беден не тот, у кого мало есть,
а тот, кто хочет иметь больше.
Л. Сенека
    Когда-то я слышал такую историю про царя Петра. Разоткровенничался он с Никитой Демидовым:
– Послушай, Никита! Устал бороться с воровством в России. Вот, к примеру,  воеводы, да и губернаторы меры совсем не знают. Лишаю должностей, штрафы беру громадные, конфискую имущество, ссылаю, казню, наконец. Часто и лютой смертью. Назначаю других. А те сызнова – воровать.
Посмотрел на Демидова. Рожа хитрющая, разбойничья, хотя и глядит преданными глазами:
– Может, пойдёшь губернатором? – Подумал и добавил. – Да, ведь, тоже воровать будешь?
– Так, Пётр Лексееч! Должность такая.
*
    Однажды, после полевой практики, сидя за пивом в столовой Горного института (тогда ещё это не запрещалось), заговорили о честности человеческой. Кто-то высказал мысль, что честных людей нет. Есть лишь мера честности. У каждого она своя. Кто-то не возьмёт рубль, но не устоит перед десяткой. Другой – не позарится на десятку, даже и сотню, но соблазниться на тысячу, и всё в таком ключе. Самый состоятельный из нас предложил провести тут же в столовой эксперимент:
– Жертвую десять рублей (тогда в нашей столовой за пять рублей можно было хорошо пообедать – отличная солянка с каперсами, мясом, колбасой; эскалоп с жареной картошечкой и огурчиком, естественно, компот). Кнопкой пришпилю её к колонне. Будем считать, сколько человек не позарится и, который всё же возьмёт.
    Все согласились, тем более что деньги были не наши. Сказано, сделано. Сидим. Пиво потягиваем. Рассуждаем о разном. На десятку посматриваем. На месте. Стали уж думать, – не прав наш коллега. Интерес к эксперименту начал пропадать. В какой-то момент, глядь, а десятки то уже и нет. Статистики и не получилось.
*
    Недавно по телевизору много говорили о другом случае. Каким-то чудом (потом выяснилось, что специально было подстроено преступниками) из автомашины, перевозящей деньги выпал мешок с тремя миллионами рублей. Ехавший сзади таксист увидел и мешок подобрал. На удивление многих не присвоил его, хотя мог это сделать без последствий для себя, а сдал в милицию. А думают, что нет честных людей. Всё-таки есть и немало.
*
     В начале войны, когда бомбили Ленинград, муж моей тётушки был призван в отряд спасателей. Главная их задача состояла в поисках погибших и раненых в разрушенных домах. Раз он принёс домой хорошие ручные часы. Кажется, их называли «кировские». Ручные часы у людей тогда были большой редкостью. Не зря их часто вручали как награду. Тётка увидела и обомлела:
– Ваня, как ты мог. Ведь это чужое. Да и люди-то, поди, погибли. Немедленно отнеси на завод и сдай. Не знаю, сконфузился ли Иван Николаевич. Может, и нет. Но часы отнёс и сдал. Замечу, что жили они бедно, и время было голодное и холодное. Война!
*
    2010 год. В стране, да, пожалуй, и в мире широко обсуждается непонятный большинству людей отказ  петербургского математика Григория Перельмана от премии в 1 миллион долларов США. Её присудил Математический институт Клэя за доказательство теоремы Анри Пуанкаре. Оно было не подвластно никому на протяжении века. Сама теорема относится к одной из семи  задач тысячелетия. Наверное, считается, что все их быстрее, чем за десять веков не решить. Формально мотивация отказа, со стороны лауреата,  была связана с показавшейся ему несправедливостью решения. Он считал, что над этой проблемой много и плодотворно трудился ещё один математик, о котором почему-то забыли. Оказалось, что Григорий Яковлевич и ранее, в 2006 году, тоже отказался от медали Филдса (математического аналога Нобелевской премии) и крупной денежной суммы. Между тем, живёт он вдвоём с мамой в небольшой квартире  в Купчино. Существуют в основном на её скромную пенсию. Иногда подрабатывает репетиторством. Как говорят, сводят концы с концами. 
    Известна его реакция на уговаривания со стороны Комитета по премиям получить награду:
– Доказал и ладно. Остальное суета.
Несколько подробней высказалась его мать:
– Не надо нам ничего. Ни славы, ни денег. Мы просто хотим спокойно жить.
    Странно, но многие пытаются хоть как-то объяснить отказ Гриши Перельмана. Никто даже предположить не хочет, что ничего искать не надо. Достаточно посмотреть широко известный отечественный фильм «Старый Новый год». Помните…

*
    Один из персонажей, Адамыч, в исполнении прекрасного актёра Евгения Евстигнеева, появляется то в квартире простых работяг, то в другой, где отмечает Старый новый год компания инженеров и тружеников культуры. В первой квартире приобретают новые вещи и планируют дальнейшие  покупки. В другой, наоборот, нажитое выбрасывают. Жизнью недовольны. Всё-то, по их мнению, не так, жизнь скверна и пошла. Адамыч слушает разговоры. Иногда включается в них с небольшими репликами. Везде выпивает по рюмочке. К нему уже привыкли. Но в какой-то момент спрашивают:
– А ты, кто такой?
– Да, я здесь живу.
– А чего тебе надо-то?
– А мне ничего не надо. У меня всё есть.
– А что у тебя есть-то (с некоторым пренебрежением)?
– Что надо, то и есть.
– А что тебе надо-то?
– Что есть, то и надо.
Больше вопросов не было. Думаю, у зрителей тоже. Адамыч, в сравнении с достатком в обеих семьях, был беден, но достаточен. И потому был богат. У него было своё счастье.
*
    Вспомнил одно из радио-интервью с нашим известным бардом Александром Городницким. На вопрос о том, как ему видится судьба своих песен, он, немного помедлив, ответил:
– Я был бы счастлив, если какие-нибудь из них, иногда пели у костра, не зная, кто их  автор. Считали народными. Можно только пожелать, чтобы эта мечта Городницкого сбылась. Я рад, что мы учились с ним в одно время и в одном вузе.
*
    Недавно я закончил работу над вторым изданием учебника. Решил опубликовать его в Интернете. В университете возникли  сомнения в правильности такого решения. В основном говорилось о том, что книжка разойдётся в пиратских копиях. Иными словами, учебник украдут. На это я мог ответить только так:
– Это было бы хорошо. Раз крадут, значит это кому-то надо, значит, книжка интересна и полезна.  Ненужную вещь никто красть не будет. Деньги? Какие деньги? Я, в любом случае, ничего не получаю.
В конце концов, для чего учебник пишется. Чтобы им пользовались. Почему это надо объяснять?


НЕ ЗАБЫВАЙ ПРО ПУПОВИНУ
Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу;
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
А.Пушкин.

    Мы учились с ним в одном потоке, но в разных группах. Толком я и не знал его. Для меня он ничем не выделялся из нашего большого сталинского тогда приёма на специальность. Позже, когда все мы начали работать, кто в Ленинграде, кто в других регионах СССР он затерялся на просторах огромной страны. Кажется, в конце семидесятых напомнил о себе, появившись на кафедре.    Думаю, тогда у него не всё удачно складывалось в жизни. Активно искал себе достойное применение. Начал вести переговоры с моим приятелем, заведовавшим тогда лабораторией в ММБИ (Мурманском морском биологическом институте). Володя рассказал мне, что выглядело это довольно забавно:
– Слушай Г-би, я не могу взять тебя, хотя такие специалисты, как ты, нам нужны.
– Почему же?
– Потому, что ты еврей. 
– Господи, а ты-то кто?
– Да, конечно. Но, понимаешь, я не порчу статистики.
Г-би засмеялся.
– Володя, ты, возможно, слышал такой анекдот:
• В разговоре с нашим Генсеком американский президент заметил, что в СССР существует дискриминация  евреев. Она проявляется при устройстве на работу. Никита Сергеевич ответил, что такого у нас нет. И, если президент хочет проверить, ради бога. Может позвонить в любое советское учреждение или предприятие и спросить. Президент США так и сделал. На его вопрос:
– Работают ли  у Вас евреи? – всегда слышал:
– Да, конечно.
При этом сообщалось количество работающих.
Никита Сергеевич результатами такого  аудита остался доволен и пошёл в контратаку.
– Вот Вы господин президент только что убедились в ошибочности Ваших представлений о нашей стране. А, между прочим, в США для цветного населения действительно существуют препятствия при приёме на работу. И Вы об этом помалкиваете.
    На такой неожиданный демарш президент предложил Никите Сергеевичу проверить его заявление тем же способом, что и он. Наш Генсек начал звонить. И в ответ услышал:
– Да, конечно, работают.
– А сколько человек? – уточнил Никита Сергеевич. И в ответ услышал:
– А мы не считаем.
    Не знаю, по какой причине, но у нашего однокашника с работой как-то не клеилось. Может быть, его запросы были слишком велики, может быть, действительно вакансий не было, а может, и правда, он в статистику не укладывался. Но почему-то свои неудачи он неожиданно стал связывать с альма-матер. И зря-то он связался с этой кафедрой, и преподаватели на ней плохие, и учили-то его не так. И пошло и поехало. А вот там?... Там другое дело. А у нас вообще  плохая цивилизация.  Там же все такие пушистые и симпатичные, а здесь все страшные и глупые. Тарабарщина выплёскивалось на Владимира Андреевича, доцента кафедры. Несправедливые упрёки возмутили его. Но это был человек сдержанный и мудрый. Он просто молчал и с грустью смотрел на «оппонента». А мой однокашник распалялся ещё пуще. Он, видно, забыл прекрасную книгу Ильфа и Петрова «Одноэтажная Америка». В одной из глав там рассказывается о Робертсе и его жене. Вполне преуспевающий молодой  американец оказался в страшной беде. Жена сломала позвоночник, и на лечение ушло всё, что они к этому времени имели. Буквально всё. По-существу, тогдашняя американская медицина в короткий срок сделала его нищим. Но… Он никого не винил и не на кого не жаловался. Просто считал, что ему не повезло. Если, с работой не получается, средний американец обычно говорит, что, скорей всего, он взялся не за своё дело.
    Наконец, Г-би выпустил, как говорят, пар и ушёл.  Со временем как-то всё образовалось само собой. Он был хорошим специалистом, работы не боялся, нашёл своё место в жизни и успокоился. Но какая-то желчь в нём всё-таки сидела, может быть генетического происхождения. Он долго работал в Норильске, потом занимался морской геохимией. Плавал. Участвовал в общих программах с американцами. Две дочери, старшая из которых закончила ту же кафедру, что и он с женой, перебрались к мужьям в Штаты. Он частенько навещал их, но  эмигрировать не собирался. Во всяком случае, я об этом не слышал. По норильским материалам защитил кандидатскую, по морским – докторскую. Иногда я встречал их на семейных праздниках у Евсея. Свою успешную жизнь они вызывающе демонстрировали. Раз даже Галка, его жена, обращаясь к Вере, при гостях за праздничным столом спросила:
– Верочка. А вы с Сашей дома по-английски разговариваете?
На что моя жена, не задумавшись ни на секунду, ответила:
– Как только проснёмся, так сразу!
Кажется, Галка поняли наше отношение к их «достижениям» и больше, по крайней мере, с нами, эту тему не обсуждала.
    Вообще же подобные «американизмы» довольно часто проявляются и, как минимум, смешны. Мой приятель по аспирантуре, с которым мы одно время общались на почве домашней деревянной скульптуры, тоже собрался в Штаты. Тоже к дочкам, вышедшим туда замуж. Помню, звонит мне:
– Саша, я завтра улетаю в Америку. Дочерей навестить и внуков понянчить. Тебе там ничего не надо?
Я в какой-то момент опешил. Будто он собрался в магазин и спрашивает, не купить ли для меня колбаски или сыру.
– Да, нет, – говорю, – ничего мне там не надо.
По-моему, он немного расстроился из-за  такого равнодушия. Думаю, все беды американцев заключаются именно в таком менталитете. Они свято верят, что весь мир спит и видит, как бы перебраться в их страну и стать американцами. Они не понимают, что это просто глупо.

    Давнишний разговор с Владимиром Андреевичем, видимо, оставил у Г-би какой-то неприятный для него осадок, какую-то виноватость. Но теперь он преуспевал и решил поправить дело, извинившись за старый эпатаж.
    Владимир Андреевич, разумеется, всё помнил. К этому времени он был заведующим кафедрой. Прошедшие годы для него тоже не прошли даром. Он побывал и секретарём парткома института и проректором по учебной работе, стал доктором наук, профессором. Вобрал в себя огромный опыт общения с людьми.
    Как-то в конце полевого сезона мы стояли рядом в кузове грузовика. Шёл четвёртыё месяц моего «поля» и я поохал ему:
– Так хочется домой, к жене, дочке.
На что он мне сказал:
– Ты может, не поверишь, но меня в Ленинград не тянет. Приеду, сразу маску надо одевать и выслушивать  чёрт знает что. Идут в партком со всякими кляузами, жалобами, и устно и письменно. Друг на друга. Всё известные и уважаемые люди, но… с большими амбициями. Многие меня ещё учили. Неловко перед ними. А я должен их выслушивать, что-то говорить, улыбаться, принимать решения. Стараться никого не обидеть. Как можно деликатнее объяснять им, часто простые истины. Пытаться примирить. Думаю, и на меня много пишут. Здесь, в таёжных местах, занимаясь своим прямым делом, я чувствую себя здоровее и спокойней.
    И вот после такой жизненной школы к нему вновь приходит Г-би,  уверенный в себе специалист, как говорится, «на коне». И обращается в примирительным тоне:
– Владимир Андреевич! Мне, право неловко за тот давний разговор. Не обижайтесь на меня.   
И услышал в ответ:
– Да я и не обижаюсь. Я Вас просто не приемлю.


НЕМЦЫ НА ПИНЕГЕ
…Там река течёт животная,
Веют воздухи безбольные…
Н. Клюев

    Начало восьмидесятых. Лодочный маршрут по Пинеге. Нас трое (правда, без собаки). Алексей Иванович Коротков, я и студент кафедры. У него производственная практика по геологии. Лодка резиновая, грузоподъёмностью в полтонны. Исходная точка – посёлок Пинега. Загрузились. Отчалили. Всё внимание на реку и наше плавсредство. Пинега здесь широкая. Стрежень быстрый и сильный. Посудина наша лёгкая и вёрткая. Нагружена по полной. Нужен глаз да глаз. Правда, опыт сплава на такой лодке у нас с Коротковым уже был прошлым летом по реке Вашке (левому притоку Мезени). Поэтому освоились довольно быстро. Начали вглядываться в берега.
    Первое, что увидели и онемели красотой чуда. Почти сразу за посёлком, справа высокий холм. А на его вершине – остатки каменной церкви. Вид завораживал. Какая-то невидимая аура исходила от этого заброшенного храма и горы, на которой он стоял.  Хотелось смотреть и смотреть. И чем больше смотришь, тем больше удивляешься нашим далёким предкам. Как они умели выбрать место. Церковь не только гармонично вписывалась в природу, она как бы дополняла её человеческим гением.
     Шли рекой уже более десяти километров, а храм всё был виден. И ещё долго мы чувствовали его спиной. Он как бы провожал нас, и благословлял. На душе делалось хорошо и покойно. Позже узнал, что называется это место «Красная горка». Всё в зелени, зимой, конечно, в снегу. А Красная потому, что красивая. Сейчас её так и назвали бы – «Красивая горка». Ну, да и без этого всё понятно. Во всяком случае, каждому русскому человеку. В 1606 году там был основан Красногорский монастырь. Вначале деревянный. После пожара – каменный. Недавно увидел в интернете, что на его стенах ещё сохранились остатки фресок. Большевики разрушили эту святыню Русского Севера. Впрочем, как и многое другое. Хочется верить, что руками потомков она восстанет из пепла.

    На третий день справа в десятке метров от уреза воды бросилась в глаза крупная глыба светло-серого  известняка. Вначале подумали – это выход на поверхность коренных пород. То, что в геологии называют обнажением. Пришвартовались. Оказалось, этакая длиной около 5-6 метров призма, квадратного сечения, толщиной до полуметра. Грубо обработанная. Откуда она здесь взялась? Непонятно. У правого её края свастика, высеченная, видимо, зубилом. Знак довольно крупный, пожалуй, с детскую ладонь, и глубокий. Подумали, что после войны где-то здесь работали пленные солдаты вермахта. В то время они были разбросаны по всей России. Во всяком случае, до Урала включительно. Дальше на восток, например, в Магадане отрабатывали своё японцы. Их колонны на улицах города. В своей форме, под конвоем наших солдат. Они, в маршевом стиле, пели популярную тогда в СССР песню.  Кажется, это была:
• Дети разных народов, мы мечтою о мире живём…
На японском песня звучала несколько странно. Но пели они бойко и, казалось, с энтузиазмом.
    Немцев же я помнил на улицах Ленинграда, встречал и на Урале. Но то, что они могли быть на Пинеге, не предполагал.
    Посудачили по этому поводу. И Алексей Иванович рассказал историю, о которой где-то читал, а может, от кого-то слышал:
    В начале прошлого века в этих местах жил-был немец. Называли его Карлом. В обиходе же говорили просто – немец:
– Как там немец поживает? Что-то его давно не видно.
Или: – Вчера около магазина немца видели. Такой весёлый, улыбался.
    Жил он на краю деревни. Кругом дома всегда чисто, ухожено. Человек тихий, спокойный. Мастеровой. Брал заказы на всякий ремонт. Часто приглашали его помощником в хозяйство. Попал в плен во время Первой мировой. Оказался на нашем Севере. Да так и остался. Или возвращаться было некуда, или понравилось ему здесь. Ведь Русский Север необычен. Ему аналогов в мире нет. Красота величественная, даже какая-то божественная. Рубленные высокие избы, бани, обычно вынесенные к реке – как бы отдельное купальное место для всей деревни. Амбары. Часто тоже стоят отдельно в ряд. Без окон, на сваях. Дома не запирались. Если никого нет, дверь подпиралась палкой. Вот и всё. Местами я застал такие «замки» ещё в Лешуконском. Хотя там из Центральной  России уже появились бичи. На берегах Мезени избы стоят в два этажа. На каждом бывает по 15 окон. Специально считал. Скотные дворы громадные. Тоже высоченные. Живность вся на втором этаже. Въездной пандус в такие дворы их брёвен. Эта монументальность и добротность покоряет своей красотой и первозданной силищей. Здесь не знали ни бояр, ни помещиков. Из поколения в поколение жили свободные работящие люди со своими песнями, музыкой, хороводами, обычаями и чистотой жизни. Это вам не Европа с её чопорностью и не Центральная Россия с её крепостной психологией. Разве можно этакое не полюбить.
    К немцу привыкли и относились хорошо, хотя за много лет он так и не врос в местный быт и оставался чужаком.
    В Архангельских деревнях вдоль домов обычно налажены деревянные тротуары. Чтобы в весеннюю слякоть и осенью они оставались чистыми, под ними выкапывались дренажные канавы, иногда значительной глубины.
    На одном из таких тротуаров какая-то доска со временем подгнила, и наступать на неё стало опасно. Все об этом знали, но чинить никто не торопился.  Это место просто обходили. Немец почему-то об этом не слышал. А может и знал, да ..... В вечерних сумерках шёл, задумавшись. Наверное, Германию вспоминал, мать, отца, детство, тосковал о доме. Накатило. Ностальгия она ведь не имеет национальности. Тут и наступил на злосчастную доску. Грохнулся в канаву, полную воды. Неловко  ударился. На улице никого не было. И потонул. Утром нашли. И пошли разговоры:
– Слышали, немец-то в канаву под лавы упал. Потонул бедный.
В ответ раздавалось:
– Так-ить немец он и есть немец.

    Позже поинтересовался, были ли на Пинеге пленные Второй мировой. Ничего не нашёл. Но свастику-то кто-то выбил на глыбе. Ведь не специально же для этого сюда тащились. Кто бы это мог быть? Скорее всего, какой-нибудь молодой парнишка из гитлерюгенда. Ещё не понял, что с ним произошло, где он оказался. Имперский фанатизм, который формировали в нём с младенческих лет,   ещё не выветрился. Вот   и вытесал на этой заготовке тогдашний символ своей родины. Может быть сидел, чего-то ожидая, и плакал. Никакими преступлениями его жизнь не была запятнана. Призвали под ружьё. Вот и всё. Попал в плен. Так что довелось ему пройти от взлёта патриотизма до печального конца уничтоженной империи, претендовавшей на мировое господство. Думаю, он остался жив. И кто знает, уже в преклонных годах, как турист, может быть, приезжал на Пинегу, где работал на каменоломнях. К старости всех тянет туда, где проходили молодые годы, особенно, если они были трудными. Сегодня Пинега, как и весь русский Север, становится привлекательным для туризма. Даже на «Красной горке» построены простенькие гостиницы. И пустыми они не бывают.


НОСТАЛЬГИЯ
Этот вирус зовут ностальгия
и лекарство ещё не нашли ! Интернет

     Берёза – символ России. Есть в этом дереве какая-то загадка. Очарование. Нежность. Ласка. Любят её у нас. Мне приходилось быть в деревнях, где вся улица засажена берёзами. И как-то всё подстать. Видно, что сажали их. Похоже в одно время. Нет в исконной России места, где бы не росла она. Тянется наше сердце к ней сызмалу.
Тепло от неё на душе. Особенно остро это ощущаешь на чужбине. Ностальгия для нас чувство врождённое и очень сильное. Чтобы понять его, надо пережить. Мне посчастливилось.
     Начал я работать в Армении. Туда распределила меня министерская комиссия. В эпоху СССР был такой порядок. Поехал я с охоткой. Принят был хорошо. Появились друзья. Экспедиция подчинялась прямо Москве. Язык русский. И здесь никаких проблем. Горы. Много солнца. Экзотические для меня места. Пришлось поработать и в полупустынных районах. Я не пожалел, что приехал.
     Довольно часто бывал в Ереване. Осенью здесь особенно много винограда. Вкусный, сахаристый. Армяне очень гордятся им. На ужин, бывало, возьму пару крупных гроздьев. Помою в фонтанчике и ем. Где-нибудь в садике.
     В Мегри, высоко в горах прямо с деревьев лакомился персиками, жёлтой с красным бочком наливной черешней. Больше таких я не ел никогда. Персики стоили недорого. Хозяйка даст лестницу. Срываешь сам. Большущие бархатистые. Откусишь – захлёбываешься соком. Пробовал и белые, так называемые голые персики. Некрупные. Во рту прямо исчезают. К перевозке не годны.
     Выйдешь из маршрута прямо в огромный черешневый сад. Спросишь сторожа:
– Можно поесть?
– Конечно. Только аккуратней. Ветки не ломай.
     Выбираешь самые спелые. Потом под деревом отдохнёшь. Снова. С собой, разумеется, не брал. Ну сколько я мог съесть? Килограмм, два, от силы – три. А в саду тонны. С понятием был сторож.
      Наши армяне удивляли меня. Едем посёлком. Увидят черешню. Помню, красный сорт. Остановят машину. Выскочат. И давай ломать с ветками. Я не понимал такого, хотя в своей жизни черешню ел впервые.
     Много было для меня экзотических моментов. В азербайджанском районе местные охотники продавали нам убитых кабанов. Двое остаются разделывать тушу,  готовить мясо для шашлыков. Остальные – в маршруты. Вечером возвращаемся. Начинается ритуал. Неглубокая плоская дном ямка. Дрова – только сухая виноградная лоза. Куски мяса из огромной кастрюли, где оно настаивалось в специях целый день, насаживаются на прутья-шампуры. Внимание! Огня не должно быть. Малейший язычок пламени тут же забрызгивается водой. Готовые шашлыки с помощью тонкого лаваша сбрасываются в другую посудину. Новая порция. Ещё, ещё. Наконец, всех зовут за общий стол. Мясо загружено в эмалированный таз. Распорядитель берёт в руки большой плод граната. Кислый сорт. Ударом кулака раскалывает его. Выдавливает сок крепкими ладонями на мясо. Так несколько штук. На столе молодое мутное вино – маджари. И начинаем вечернюю трапезу.
     Я, когда выпью, люблю рассказывать. С каждым куском мяса довольно долго вожусь. Армяне подзадоривают меня:
– Давай, Саша! Давай! Интересно. Расскажи ещё что-нибудь.
Сами же, возьмут кусок, грызнут раз-другой и кладут рядом. Постепенно около каждого образуется своя горка. В тазу мясо быстро уменьшается. Когда я понял этот фокус, таз почти опустел. А мои коллеги ещё долго доедали свои запасы. Правда, мне хватило, и голодным я не остался.
     В одном из горных районов со мной в маршруты ходил местный парнишка. Закончил десятый класс и летом подзарабатывал. Поднялись как-то на высокогорное плато. Всё в красных тюльпанах. Дикие некрупные. Но много. Море. Зрелище! Не забыть. Днём сядем перекусить. Лепёшка с сыром. Мой Ашот, смотрю, на коленки встал. Пополз. Что-то ищет. Высмотрел всякой вкусной травки. Помню, среди неё мята. Нашёл источник. Принёс по кружке отличной минеральной воды. Углекислым газом так в нос и шибает. Холодная. Вкусная. Нарзан.
     Почти каждый маршрут – событие. На одной из скалистых стенок увидел высолы от источника. Решил взять на анализ. Полезли с Ашотом. Я впереди. Он сзади. Пробы отобрали. А спуститься никак. Выползли вверх. Сели. Ноги свесили. От пережитого напряга лёгкая трясучка. Я ему:
– Ашот! Если ещё раз будет что-то похожее, ты за мной не иди. Ни за что. Понял? Не слушай меня. А один я не полезу.
     В какие-то праздники ездил на Севан. Смотрел церкви. Поздно к вечеру пошёл искупаться. Темнело. Скалы на берегу из чёрных сланцев. Маленький пляж под ними тоже чёрный. Вода чистая прозрачная. Но как тартар. Чёрного дна не видно. Страшновато. Всё же искупался. Но внутри осталась какая-то леденящая жуть. Одно только – купался в знаменитом озере.
     Работали на высоте более 2000 метров. Жили в деревушке. По воскресеньям  привозили кино. Экран – простыня. Скамейки из домов. На поляне. Кинопроектор трещит. Свет мигает. Плёнка рвётся. Как в войну в наших деревнях. А был конец пятидесятых. Смотрели. Радовались. Никто не возмущался.
     Работать на такой высоте тяжело. Ноги как свинцом наливаются. Дышать трудно. Пульс молотит. Не за зря высокогорные платят. Раз пришлось устанавливать палатку над большим ущельем. Ветер рвёт скаты. Колышков нет по определению. Растяжки прижимаем камнями. Ветер делает с палаткой, что хочет. Полощет как парус на хорошем ветру. Кое-как переночевали. Утром под нами геофизики начали аэросъёмку. Их самолётик в ущелье. Летит вдоль борта в стену прямо под нами. Делает цирковой поворот и на вираже обратно по другому борту. Вот это пилотаж! Захватывающее зрелище. А там ведь наши коллеги работают. И, между прочим, не блюют, без страха и упрёка. Работают и всё.
     В воскресенье с кем-то из ребят «сбегал» на высоту 3700. Посмотрел на горизонт. Говорят, что видел Турцию. Отдохнули маленько у снежного озерца. И обратно. Устал. Доволен.
     Такая экзотика не может надоесть. Но вырос я в других местах и среди других людей. Работая под Нахичеванью, частенько приходилось ездить поездом в Ереван и обратно. Путь недалёкий. Вагон общий. В нём преимущественно азербайджанская деревня. Как и у нас. С котомками, корзинками, мешками. Резкий запах трудового пота. Тяжёлые натруженные руки. В вагоне радио. Почти всегда музыка. Естественно, азербайджанская. Заунывная. Непонятная.
     Кому-то плохо слышно. Подойдёт. Включит на полную мощность. И уйдёт в свой конец вагона. Пассажиры балдеют от счастья. Притихнут. Разговоры заканчиваются. И слушают, слушают. Несколько часов к ряду. Музыкальный народ. Хорошо ему от родных звуков.
     Вот в такие минуты и начинает брать за душу тоска. Так в Россию хочется. Вспоминаю зиму. Думаю. Наверное, разучился  уже и на лыжах и на коньках. На стадионе «Динамо» хороший каток заливали. Музыка. Под Новый год ёлка. В игрушках, лампочках. На Елагиных островах тоже было отлично. А лыжи! Каждое воскресенье в Кавголово. Любил лететь с горы, не видя и не зная, что там у края. Выскочишь. Нужно мгновенно сориентироваться. Куда? Если некуда, быстро рухнуть набок в пушистый снег.  Эх!
     Начинаешь работать, общаться – постепенно отпускает. Но вот в окрестностях местечка Шванидзор, у границы с Ираном (по Араксу) неожиданно наткнулся  на большую берёзу. Откуда она взялась здесь. Место явно не для неё. Но вот выросла. Не пропала. Наверное, чьи-то хорошие и добрые руки посадили. Может быть наши пограничники с близкой заставы. Дай бог им здоровья и удачной службы.
     Часто потом ходил к этой берёзе. Постою в тени. Поглажу ствол. А то и щекой прижмусь её тёплой коре и как будто побывал в России. Помогала она мне.


ТАЁЖНЫЙ РАСТРОПОВИЧ
Льются звуки, печалью глубокой.          
Бесконечной тоскою полны…
Вячеслав Иванов

     Я обратил на него внимание при устройстве первого полевого лагеря. Попросил помочь нести бревно. С  удивлением Серёга посмотрел на меня. Молча подошёл к бревну, поставил на «попа» под крутым углом. Ловко подлез под него. Немного подсел. Без видимого напряга взял на плечо и понёс.
     Был он на полголовы ниже меня, худощав и отроду шестнадцати лет. Силой не отличался. Но парнишка таёжный. Эвенк.
     Стало неловко. С тех пор я брал брёвна (подъёмные, конечно) один. Намного позже, уже в Даймище (под Сиверской в Ленинградской области) на спор этак-то поднял даже телеграфный столб. Да и в деревне, потом этот навык пригодился, когда обустраивал свою избу и заготавливал дрова.
     Почти месяц я ходил в маршруты с начальником нашего отряда, Нееловым Александром Николаевичем – опытным геологом, не первый год работающим в Мамско-Чуйском регионе. Учитель он был превосходный. Перед выпуском меня «в свет» сделал контрольный маршрут:
– Сегодня поведёшь ты.
Когда я спрашивал, меняя азимут маршрута:
– Туда идти?
Он  отвечал:
– Не знаю. Как скажешь.
Точно вышли на новый лагерь, и он поверил в меня (ведь главное было не заблудиться (ненаселёнка!)):
– С завтрашнего дня станешь ходить самостоятельно. За рабочего у тебя будет Сергей. Парень он хороший. И главное местный. В тайге с ним тебе спокойней. Но на поводу у него не иди. Они тоже блудить умеют.
     Так с Серёгой и проработал я весь оставшийся сезон. Парнишка он был от матушки-природы, без элементов цивилизации в голове. Вначале меня поражало его мощное бессознательное «ЭГО». Сядем обедать. Разложим еду на пеньке. Серёгу приглашать не надо. Хватает (буквально!) и, если деликатничать, то съест всё, не оставив мне ни кусочка. Не хотелось опускаться на его первобытный уровень, и вначале мне почти ничего не оставалось. Потом я стал делить еду пополам, и каждый ел своё. Меня ужасно это коробило, а сказать ему было неловко. И так почти  во всём. Какой-нибудь родничок, или чистая лужица. Пить хочется нестерпимо. Серёга первый. Пьёт до тех пор, пока не начнёт рыгать. Мне приходится стоять и ждать. В такие моменты для него я просто не существую. Почти как наш Казбек – крупная собака, которая с нами увязалась ещё с Мамы. Найдёт лужу, и сразу в неё лапами и лакает, лакает, пока не напьётся.
     А маршруты у нас были своеобразные. Подъём километра три-четыре по лесу, потом выход на так называемые гольцы – безлесные каменистые вершины, которые, собственно, для геологической съёмки и представляют главный интерес. Там ветерок, нет комаров, но…нет и воды. Разве что местами снег. Но, я уже знал, что его лучше не есть. Потом жажда охватывает ещё сильнее. Иногда до того прихватит, что спускаешься к  лесу в верховья ручейков  за водой.  Иногда «добывали» воду изо мха, выжимая его. Дрянь порядочная, но всё же, вода. На крупных каменных свалах (курумах по якутски) жажда обострялась ещё тем, что под огромными глыбами вода журчит, но добраться до неё не возможно.
     Как-то об особенностях Серёгиного «ЭГО» я посетовал Неелову, зная, что парнишка меня может слышать. И удивительно, он после этого изменился. Стал внимательнее.
     Наши якуты проверяли меня по-своему. Однажды, видимо сговорясь, один из них прыгнул с пенька мне сзади на спину. Моя реакция оказалась для них неожиданной. Я мгновенно перекинул нападавшего через голову, ухватив его за руку. Бросок был резкий и тяжёлый для нападавшего. Он крепко ударился спиной о землю. Больше таких попыток они не делали. Я же не возмущался. Просто промолчал. В другой раз у реки, кто-то начал кричать о помощи. Я всё бросил и побежал на крик, ещё не зная, в чём дело. Оказалось, снова якутская провокация. Они поспорили, побегу я на помощь или нет. Кто-то проспорил.
     К маршрутам Серёга проявлял большой интерес. Особенно его интересовало, как я иду по компасу и почему так точно выхожу на новый табор. Неоднократно просил показать, как это делается. Думал, что магнитная стрелка сама показывает путь. Доверие ко мне росло.
     Вышли на приток Правой Мамы – Ушмукан. Cделали днёвку. Серёга стал готовиться к рыбалке. Позвал меня. Я смотрю на его снасть.
• Шпагат, привязанный к довольно толстой жердине.
• К свободному концу, вместо привычной нам блесны ладится плоский кусок свинчатки, напоминающий маленькую рыбку. Шпагат привязывается через отверстие под её верхним «плавником».
• Изо рта «рыбки» торчит крупный кованый крюк.
• «Рыбёшка» оборачивается серой шкуркой, напоминающей мышь.
   В такую снасть я не поверил и на рыбалку не пошёл. Прошло немного времени, крик радости. Потом ещё. И вот появляется Серёга. Тащит улов. Это линки. Таких крупных рыбин мне видеть ещё не приходилось. Пожалел, что не пошёл с ним.
     Сделали уху. Получилась изумительная. Душистая и вкуснющая. У меня в миске оказалась крупная голова. Про себя подумал:
– Вот жадюги!  Вместо хорошего куска голову подсунули. Что тут есть то?
Не знаю как к ней и подступиться. Верчу так и этак. И вдруг голос Егорова (нашего якута рабочего):
– Саска, давай меняться. Я смотрю, ты в рыбе ничего не понимаешь.
Я отдал ему голову, он мне отличный крупный кусок от середины. Все остались довольны. Оказывается, голова – это деликатес. И мне дали лучшее. Егоров  разделал её с таким смаком. Каждую косточку обглодал и обсосал, громко и вкусно.

    К концу сезона мы оказались недалеко от одинокой палатки, в которой летом жила семья Сергея. Он пригласил пойти вместе с ним. Убогое жилище. Почти слепая мать, сестра, младший брат. Серёга добытчик. Принёс от нас полный рюкзак еды. Радовался. В хорошем настроении.
Захотел угостить меня солёным хариусом. Отошли от палатки. Брат показал прикрытую мхом неглубокую яму. В ней берестяной короб с рыбой. Вынул по штуке. Мне – самую большую. Вид не аппетитный. Я немного поковырял. Показалось, что рыба просто сырая. Потом-то уже в районе Мезени (Архангельская область) я понял, какой это редкий и вкусный продукт – малосольный хариус.

     После посещения матери Сергей стал грустить. На очередной днёвке, смотрю, берёт банку из-под сгущёнки, пробивает в неё две дырки и бросает в костёр. Я просил:
– Зачем?
– Музыку делать буду, – ответил он.
Вслед за банкой туда же в костёр бросил железную проволоку от ящика с консервами. Прокалил до звона. Затем заготовил палку около полуметра длиной. Вытащил банку из костра. Этой палкой проткнул её в проделанные дырки. Проволоку перекинул с одного конца палки на другой. Натянул её, наложив на банку. После этого сделал этакий детский лук с тетивой из тонкого шпагата. Позвал меня:
– Пошли смолу искать.
На одной из сосен смолу нашёл и натёр ею шпагат лука.
– Всё, – говорит,– готово.
Сел на пенёк. Задумался. Стал каким-то грустным и тихим. Меня уже не видел. Опустил свою «виолончель» к коленям. Взял «лук-смычок» и начал играть:
– Ж-ж-жи! Зжи-зжи-жи.
Серёгу покачивало. Глаза его смотрели отрешённо и в никуда. Какая-то пронзительная тоска вползала в сердце.


БАБОЧКА ЗАЛЕТЕЛА
Не спрашивай: откуда появилась?
Куда спешу?  Афанасий Фет

         Конец июля. Жара не спадает уже месяц. В избе двери настежь и днём и ночью. Хотя к утру под простынёю становится прохладно. Выхожу посидеть на наш открытый большой крылец (местный диалект). Здесь тень. Солнце только начинает припекать. Смотрю на недавно выкошенный и убранный участок перед домом. Разглядываю цветы. Флоксы всё прибывают в своих пышных зонтиках. Но стало больше белых. Белизна чистая как у невесты платье. Распустился второй бутон жёлтой лилии на длинной ножке. Лепестки в крапинку. А первый в эту ночь осыпался. Остался одинокий тонкий пестик. Начали раскрываться «царские кудри». Много их нынче. Кустом. Богатые и важные. Саранка отходит. Каждое утро открывает солнцу всё меньше и меньше закрывающихся на ночь продолговатых бутонов. Громадные заросли жёлтых цветов, похожих на большие ромашки. Слева от крыльца, напротив за оградой и справа у бани. Название не знаю. Крепкие толстые стебли, высотой больше человека. Белая роза давно отцвела. Остались только три запоздалых и уже подвядших бутона на самом верху. Напоминают комочки хлопка. Куст мелких красных роз остался в одной зелени. Недавно секатором обрезал старые веточки и обломал сухие. Кругом окосил, повыдергал крапиву. В общем охорошил кусты. Верочка бы похвалила. Жасмин тоже отцвёл. Но обильно поливаю каждый день. Поднялись свежие побеги. Смотреть приятно и радостно.
     Птички активно прячутся в листве берёз и калины. Огромная теперь рябина тоже приняла их. В первый раз за много лет, на ней все ветки в гроздьях до самой макушки. Пока ещё зелёные. К осени будет очень красиво.
     Только собрался в избу, налетела гурьба касаток. Совсем молодые. Так и крутятся перед домом и самым крыльцом. Весёлые. Как дети. Беззаботные и всё бегом. Наверное, кто-то из нашего гнезда. Года два не было никого. Что-то не устраивало. Начали даже беспокоиться. Вера предложила в крохотном окошке сеновала выставить стекло. Снял. И вот помогло. Она бы порадовалась. Как-то выхожу из сеней к сеновалу, вижу, ласточка сидит в этом окошке. Смотрит на белый свет. Радуется жизни. Вторая под стрехой к гвоздю прилепилась. Потом каждый день стал высматривать. Сидит. Часто даже поздним вечером. Уже солнце к закату. И так на душе хорошо от этой картины. Никто не нужен. Только Верочки остро не хватает. Вернулся в избу. А там красивая бабочка.
Сидит на занавеске окна, около Вериной фотографии. Яркая, нарядная расцветка. На краях крылышек крупные «глаза». Два на одном, два на другом. Красновато-бурая окраска всего крыла с тёмной окантовкой. Фактура бархатистая. Что она залетела? Может от жары спряталась. Осторожно взял в горсть. Не придавливаю, но и развернуть крылышки не даю. Немного потрепыхалась и затихла. Вынес на крыльцо и подбросил. Эх! Улетела в небо. Вспомнил японское трёхстишье:

Не беречь красы,
И не бояться смерти:
Бабочки полёт.
     В одном из рассказов после кончины Веры записал эту хокку эпиграфом. И вот снова…
     Днём ещё залетели две-три такие красавицы. Снова садились  у самой фотографии. И так каждый день. Не Верочка ли их зовёт? Красота тянется к красоте, храбрость жизни к смелости. Так хотелось бы в это поверить.
     К вечеру снова вышел на крыльцо. И вижу, перед домом совсем низко летит пара серых журавлей. Тихо и как-то уныло. Осенью поднимутся в небо высоко-высоко, закричат печальное курлы-курлы и улетят далеко-далеко.


ОЛЕГ

     Cовершенно не помню его лица. В памяти сохранились только худощавая фигура, высокий рост, несколько эпизодов из школьной жизни и трагическая судьба. Лишь недавно наша одноклассница прислала совместную с ним фотографию.
     Круглый отличник. Гордость школы. Учился легко. Только раз получил тройку по физике. Но и здесь он выглядел как мощная положительная аномалия на фоне общих двоек. К концу сороковых годов в Магаданской школе часто не хватало то одного, то другого преподавателя. Произошло это и с физикой. Наконец, появился Иван Васильевич. Пожилой грузный человек. Поговаривали, что из бывших белых офицеров. Не знаю,  правда,  или нет, но взялся он за нас серьёзно, научил работать. Вспоминаю его до сих пор добрым словом. С его приходом я стал лучше понимать не только физику, но и математика пошла у меня как-то сознательнее, что ли.
     Он начал с контрольной работы. Посмотрел, кто есть кто, и что есть наш класс в целом. Все дружно получили по двойке. И те, кто ранее учился по физике на четыре и пять, и остальные, разумеется. Только один Олег вытянул на тройку. Мы были поражены.
     После этого казуса Иван Васильевич перед каждым уроком вызывал к доске двух-трёх человек и предлагал писать все формулы, которые к этому времени мы должны были знать.  От остальных, методом тыка, требовал знание основных законов. Например, правило левой руки, закон Кулона и т.п. Таким образом, к каждому уроку мы вынуждены были смотреть весь учебник с самого начала и до того места, которое в этот момент изучали. Он принуждал нас зубрить азы. Теперь я понимаю правду гимназического образования дореволюционной России.
     В один из тёплых весенних дней небольшой группой мы решили прогуляться к бухте Весёлой, расположенной «визави» от более известной бухты Нагаево, где располагался порт – морские ворота Колымы. Весёлая же больше походила на широкий и мелководный  залив. Мы с удовольствием шагали по пыльной дороге, разогретые солнцем и тёплым ветерком. Притомились. Сели на обочине отдохнуть. Пошли дальше. Олег взял на плечо небольшое брёвнышко, валявшееся на обочине, и бодро зашагал со всеми. Мы удивились:
– Олег, какого чёрта ты тащишь это бревно?
– Когда устанем по настоящему, я бревно сброшу. В отличие от вас мне сразу станет  легче.
    Мы подивились, но его примеру никто не последовал. Результаты этого  эксперимента остались известны только ему одному.
     Этот поход запомнился мне, возможно, ещё тем, что в тот день я довольно сильно разбился. Вышли на высокий берег, откуда открывался прекрасный вид на бухту. Подошёл к самому краю. Ухватившись за небольшую березку, посмотрел вниз. Деревцо не выдержало, и я полетел вниз. Острые камни содрали с моей спины два неглубоких «ремня». Внизу  ударился ногами. Меня бросило вперёд. Разбил и  лицо. Обратно шёл, задрав на спине рубаху. В городе сразу пошёл в травм-пункт. Меня обработали. Недели через две всё зажило как на собаке.
     В десятом классе неожиданно узнаём, что Олег серьёзно заболел. У него обнаружили саркому правого предплечья. Ампутировали всю руку. Говорят, что увидев результат, он страшно ругался матом, но не плакал и не ныл. Закончил школу с золотой медалью. Уехал в Ленинград и поступил в кораблестроительный институт (знаменитую «Корабелку»). Учился упорно. Приспособился выполнять чертёжные работы левой рукой. Использовал какие-то гирьки, подвесы. Первую сессию сдал на отлично, как и всё, что он делал. В зимние каникулы он умер. Перед смертью всё твердил:
– Не хочу умирать. Не хочу умирать.


ПОЙДУ, ПОСЛУШАЮ… 

        Думаю, птиц любят все. Я знал человека, который каждую весну ходил на Cмоленское кладбище Петербурга слушать соловьёв. Для него это были счастливые минуты. К вечеру он становился сам не свой. Весь светился ожиданием. Даже внешне преображался. Недалеко жил его друг – большой знаток музыки. Миша приходил к нему загодя. Ожидал вечера. Разговоры о композиторах, игра на фортепьяно настраивали его и возбуждали. Ближе к выходу на пленер весь преображался, взгляд начинал блуждать, смотрел в никуда, на разговоры не реагировал. Он был уже весь там, под кронами громадных деревьев среди зарослей кустов и кладбищенской тишины. Его физическое тело ещё находилось в квартире, около нас, а духовное уже было среди божественных трелей. Он любил ходить туда один.
     Миша давно уехал из нашей страны. Устроился по специальности. Много работал на Аляске. Преуспел в деньгах. Но уверен, соловьёв Cмоленского погоста он не забудет никогда. Они будут сниться ему до конца жизни.
     Когда мы приобрели избу в глухой Берендеевке, перед окнами росли огромные кусты сирени – обычной и белой. Они стояли стеной, загораживая от жгучего полуденного солнца. К ночи в них начинал петь соловей. Светлело на душе. Бросали все дела и слушали, затаив дыхание. Разговоры замолкали. В нас входила только живая музыка отмеченного богом существа.

     Людей привлекают не только соловьи. Мы слушаем и простое «пение» кукушки и гвалт грачей, чириканье воробьёв, крики улетающих журавлей. У них своя «музыка». Она не предназначена для нас, но мы всегда с радостью и каким-то внутренним  удивлением слушаем её. Она заставляет нас молчать и  погружаться в звуковой мир природы. Мы сливаемся с ней. Это счастливые минуты. Бывало, осенью огромный клин журавлей появляется в небе, и летит в нашу сторону. Кто первый услышит или увидит их, кричит:
– Скорее, скорее, сюда. Смотрите! Журавли! А вон ещё один клин! Какие они огромные. И летят так низко.
    Небо всё в криках кур-лы, кур-лы.. Все замолкаем. Только смотрим и провожаем их взглядами. Возвращаемся к делам просветлёнными и радостными. Нам подарен прекрасный миг.

     Дважды мне удалось посетить Свято–Успенский Псковско-Печерский монастырь. Первое впечатление было особенно сильным. Не помню, с какой стороны я тогда подошёл, но купола возникли неожиданно и ярко. Синий фон с золотыми звёздами. И это явление совпало с колокольным звоном. Я остановился в каком-то оцепенении. Любовался этой небесной красотой. В душе нарастала благодать.
     При втором посещении была дождливая погода. Я укрылся под навесом небольшого домика, который находился, как помнится, на уступе с видом на Лавру. Лето. Двери домика открыты. Доносились женские крики и ругань. Выяснялись домашние отношения. Семейная свара в полном разгаре. И вдруг среди этого гвалта  низкий и спокойный мужской голос:
– Прекратите! Как не стыдно. Вы же только из церкви пришли, со службы.
Поразительно, но женщины притихли мгновенно. Дождь шуршал по крыше. Как будто ангел тихо зашумел крыльям.   

      Но звучат не только птицы. Как-то с дочкой, ещё до школы, мне пришлось лететь в Адлер. Рейс задержался на семь часов. До ночи просидели в аэропорту. Моя девочка здорово перенервничала. Она уже настроилась на своё первое воздушное путешествие. А тут объявили:
– Рейс задерживается на два часа по метеоусловиям.
Я объяснил дочке, в чём дело. Она успокоилась. Прошли эти два часа. Она начала тормошить меня. Стали прислушиваться  к сообщениям. И вдруг снова:
– Рейс задерживается на два часа по метеоусловиям.
Слёзы. Пришлось её успокаивать всякими рассказами. Потом ещё и ещё. Наконец, в полном душевном расстройстве мы вылетели. Приземлились в Адлере ночью.  Транспорта нет. К счастью, родственники, к которым мы летели, жили недалеко. Из вещей один чемодан. Решил идти пешком. Впечатление от этой ночи у нас осталось на всю жизнь. Ощущение очень тёплого южного воздуха, который в звёздной темноте обнял и поглотил нас. И цикады. Их «пение» преследовало всю дорогу. Это были звуки южной ночи. Ночь пела цикадами.
    

Этим летом в нашей деревушке появился новый «дачник» – врач из Питера. По специальности совершенно приземлённый человек – хирург. Думаю, он лучше многих понимал боль, страдание людей и смерть. Но это не мешало ему оставаться в душе поэтом.
     Он мотался в деревню на своём «Рено» очень часто, делая в оба конца до 600 километров. Иногда приезжал в первой половине дня и уезжал поздним вечером. Ему нравилось у нас. Как-то перед отъёздом он пошёл за деревню по проделанной мотоблоком дорожке. Солнце шло к закату. Я был на крыльце и спросил:
Уезжаете уже?
Он обернулся и ответил:
– Поеду попозже. Пойду, послушаю насекомых.
Я остался на крыльце слушать тишину.


КАРТОШКА
Антошка, Антошка,
Пойдём копать картошку.
Из детской  песенки.

     Мошенской район Новгородской области.  Деревня Фалалеево. Сентрябь. Конец 70-х. Изумительные места. Озеро Коробожа. Из него вытекает река Уверь. Правый берег крутой. Много деревьев снизу обгрызены или совсем свалены. Работа бобров. В реке крупные язи. Жители видят медведей, лебедей. Река чистая.
     Одна из фалалеевских старух вспоминала:
– Любила я свою деревню. Молодая была, часто спускалась вниз на дорогу любоваться. Особенная  красота весной. Цветут яблони, вишня, черёмуха, потом сирень.  Жужжат насекомые. Почти все держали пасеки. Запах трав, цветов. Небо в птицах. В кустах соловьи. Райское место. Деревня была огорожена. На ночь у дорог въезд закрывался. Тишина. В ясную погоду небо в звёздах, аж светится. Высь  прямо к богу. Это сейчас деревня почти пустая. Остались такие старухи как я. Мужиков-то в войну побили. Послевоенные бабы разъехались кто куда. Ладно, ещё внуков на лето подкидывают. А так, запустение. Хорошо вы со студентами приезжаете. Оживляется жизнь на месяц.
    Вы – это первый курс с нами, кураторами. Разнарядка на уборку картофеля. Что-то вроде трудовой повинности. Помощь сельскому хозяйству страны. Обучение откладывается до октября. Программы сжимаются. Но есть и плюсы. Совместный труд, неудобства бивачной жизни, общий отдых по вечерам и воскресеньям. Песни и гитара у костра. Учатся решать конфликты, прощать друг друга. Это сплачивает. Появляется чувство локтя. Завязываются дружеские отношения. Возникает то, что называют коллективом.
     У меня две группы гидрогеологов. Вместе с нами ещё две группы будущих экономистов со своим преподавателем. Поселили в бывшем магазине. Двухэтажное строение. Низ каменный. Верх деревянный. Девочек разместили наверху, ребят внизу. Внизу же столовая и кухня. Вода привозная. Каждый день совхозная машина доставляет десять-пятнадцать бидонов. Нам, преподавателям, предложили небольшую избу. Отказались. Интуитивно поняли, надо с ребятами. На втором этаже маленькая комнатка на две солдатские койки. Зато со всеми.
     Наш совхозный начальник – бригадир Алексей Иванович. Небольшого роста. Сухощавый, крепкий мужичок. Хитроват. Ловок. Себе на уме. Не брезгует прихватить, что плохо лежит. Погода дождливая. Холодно. Привезли студентам большой рулон полиэтилена для накидок от дождя. Первый курс. Организоваться не могут. Наши распоряжения замалчиваются. Полиэтилен лежит на траве около магазина. Лежит день, два, три. На четвертый исчезает. Хозяйственный крестьянин, наш Алексей Иванович! Конечно, охал со всеми. Ругал студентов за разгильдяйство. Уже в конце работы был замечен ими у бурта. Выгребал картошку. Ту, что они собирали. Их это возмутило. Но скандал не поднимали. Добрые отношения лучше плохих. Ведь он заведовал приёмкой. Мог приписать, мог и убавить. Так жизнь учила ребят. Думаю, брал не для себя. Своей у него много. Дело в обязательных поставках совхозу. Что-то вроде оброка. Вот и сдавал вместо собственной. Жалко свою-то. Она у него первоклассного сорта. Синеглазка. Душистая и рассыпчатая. Вкусна просто с солью. Теперь такую извели. А подгребал? Так за зиму в буртах сохраняется только половина.
     Постепенно вошли в ритм уборки. Втянулись. И вот первая суббота. У русского человека, особенно в деревне, она непременно банная. Кто-то собрался в административную деревню Устрека. Недалеко от нас, прямо за мостом. Километр-полтора. Многие договорились с местными хозяйками. В основном девочки. Ребята, что побойчее, нашли у реки старую заброшенную баню. Получили разрешение у бригадира. Натаскали воды. Натопили. Парились и купались. Крики восторга  за полночь. Потом костёр. Печёная картошка. Гитара. Песни. Следующую субботу ждали с нетерпением. Счастливые часы их жизни. Уже ради этого следовало ехать на уборку.
     Мы же с коллегой были пригашены помыться к Алексею Ивановичу. Ждём вечера. Посетили магазин. Купили бутылку водки.
Видим приготовления хозяина. Вот он запрягает лошадь в водовозку. Вот едет к реке. Вот заезжает в неё. Большим ковшом на длинной ручке черпает воду. Заполняет бочку. Едет к своей бане. По дороге вода немного выплёскивается. Он покрикивает на лошадь. Таскает воду в баню. Едет сызнова. И так раза три. Семья  у него большая. Теперь ещё мы. Жена, молодухи, внучата. Вот и топить начал. Из трубы потянул дымок. Вначале густой и чёрный. Потом – еле заметный. Печь растопилась. Мы собираемся. Этакий предпраздничный ритуал.
     Нас запускают первыми. Напаренные. Намытые. В чистом.  Идём в дом. Отдыхаем. На столе самовар. Бутылка водки. Зелень. Соль.  Отварная картошка дымится паром. Белая, сахаристая. Позже, когда я выращивал с Верочкой свою синеглазку, всегда вспоминал этот стол – моё первое знакомство, думаю, с лучшим по вкусу сортом. Выпили чаю. Ждём хозяйку.  Пока разговоры. Алексей Иванович вспоминает свою непростую жизнь. Чтобы уйти из колхоза, сознательно и расчётливо попал под суд. По мелочи. Немного отсидел. Зато в колхоз не вернулся. Пошёл на шахту. Так всю войну в забое и проработал. Потом в совхоз нанялся. Получил кусок земли. Поставил дом. Теперь бригадир. Не жалуется. Сейчас у него всё в порядке, хотя будущее деревень видит в неясной дымке. Его знакомый тракторист как-то поделился с ним:
– Да, Алексей Иванович, как дальше то. Ну, мы кое-как вспашем. Посадим картошку-то.  Студентов нагонят, как и нынче. Кое-как уберут. Половину сгноим в буртах. Да и сажаем-то? Сказать стыдно. У тебя ещё ничего. Урожаи неплохие. А возьми Столбово. Бригадирша тамошняя мне рассказывала. Сажают три тонны. Собирают две. Да и та мелочь. Годиться разве что свиньям. А сказать не моги. План. Осваивать земли надо. Копейку-то никто не считает
– А как со скотиной?  У меня жена  дояркой работает. Без выходных. Без отпусков. Уйти нельзя. Ведь это живые твари. Их не бросишь. Каждый день поить, кормить надо. Убирать. Доить, наконец. Я после работы хожу помогать. Но ведь мы не вечны. Молодые не идут.
     Вот и хозяйка. На столе появился пирог. Выставили свежий мёд. Светлый ароматный. Налили по рюмке.  Хозяин потчует:
– Водку хорошо с мёдом пить. И вкусно и пользительно. Не стесняйтесь.
Показал пример. Мы последовали. Выпили за общее здоровье. И принялись за картошку. Никакого масла или сметаны. Макаешь в соль и в рот. Хрустишь зелёным луком. Сверху петрушка, укроп. Наслаждение. Только тут и понимаешь вкус хорошей крестьянской еды.
     Постепенно погода испортилась. Стало холоднее. Дожди чаще. Затяжные.  С поля все приезжают мокрые и замёрзшие. Жарко натапливали печи. Верёвки на гвоздях. Одежда  сушится до утра. После ужина сваливаются на нары спать. Сон крепок. Мы опекаем, как можем. Они нам не безразличны. Оказывается, мы их любим.
     Перед тем, как самим укладываться, смотрим всё ли в порядке. Однажды видим, на нашем этаже загорелись обои.  Дом старый. Сто лет никакого ремонта не было. Обои свисают клочьями. Пересохли и вспыхнули. А девчонки спят и ухом никто не ведёт. Михаил Иванович побежал вниз за водой. Ждать некогда. Закричал подъём. Схватил чей-то ватник и начал сбивать огонь. Несколько человек проснулись. Стали мне помогать. Никто не испугался. Никакой паники. Затушили. И тут появляется снизу  Михаил Иванович. Растерянный. Несёт воду – половину алюминиевой кружки. К ночи все запасы воды в бидонах закончились. Вот те на! Как мы порадовались, что живём вместе со студентами. Подумать страшно какой беды избежали.
     К этому времени я потерял маму. Она была из этих мест. Её деревня Паства не сохранилась. Захотелось купить где-нибудь в этих краях недорогую избу. Стал искать. У озера всё уже было раскуплено москвичами. Решил посмотреть вниз по Увери. Узнал, километрах в трёх заброшенная деревенька Коростель. Ходил туда по лесной дороге. Спугнул двух глухарей. Ягод прорва. Остатки мельницы на реке. Деревня на пригорке. Красивое место. Дома пустые. Некоторые ещё пригодны для жилья. Деревня не жилая. Но ещё и не мёртвая. Один дом выкуплен совхозом. Используется в период сенокоса.
     Посетил Коростель раза, два. Искал подходящий дом. На одном остановился. Узнал, что хозяева живы. Переехали в Мошенское. Планировал съездить, поговорить. Мои походы не остались не замеченными Михаилом Ивановичем. Рассказал куда и зачем хожу. Он загорелся. Попросил сходить с ним. Прогулялись. Неожиданно делает мне предложение:
– Александр Николаевич, давай напару купим всю деревню. Наверное, это недорого будет стоить.
Я удивился:
– Зачем? Что мы с ней делать будем.
Он разъясняет свою идею:
– Вложимся немного. Приведём дома в порядок, да и распродадим. Места то здесь райские. Найдутся желающие.
Вот, что значит экономист. Правда, без понимания тогдашней деревни.
     Посоветовался с нашим бригадиром. Он объяснил:
– Ничего не получится. Каждую осень и особенно зиму будут твой дом разорять. Ходят туда рыбу ловить, охотиться. Растащат новьё-то. Да и сжечь могут. Не нарочно, конечно. Курят. Выпивают. Чтоб спать, в дом сена натаскают. Не советую.
Я с новым предложением:
– Алексей Иванович! А может купить избу, раскатать, перевести сюда, в Фалалеево. Как думаете?
– Почти не размышляя, отсоветовал:
– Да ить кто возьмётся. Народ разленился. Желающих ты не найдёшь. Да и пьют все. Ненадёжны.
И я вспомнил. Похоже, что так. Ещё в Устреке удивился, что совхоз для своего строительства нанимает людей с Кавказа или из Средней Азии. Спросил:
– Почему? Разве нет своих мужиков. Ведь наши-то к дереву привычней и опытнее. Гастарбайтеры же в основном по камню.
Ответ разоружающий:
– Зато они не пьют. Надёжны. Хотя деньги просят немалые. Но для нас они выгоднее. Нанялись – сделали. А с нашими мужиками одна морока. Подведут, и «прости» не скажут.
     Наконец, сентябрь подошёл к концу. Поля убраны. Картошка на овощных складах и в буртах. План выполнен. Урожай оказался хорошим. Совхоз даже премию начислил. Осталось сдать барахлишко, разделить заработанное и домой. И тут Михаил Иванович начал разъяснять мне метод деления денег. Он рассуждал как нормировщик:
– Работали ребята по-разному. Он вёл учёт. Считал вёдра, мешки. Выписывал какие-то талончики. Придумал экономические коэффициенты.
     На мой взгляд, всё это была туфта. И я попытался ему это объяснить:
– Михаил Иванович! Во-первых, деньги, о которых идёт речь, не наши. Это деньги студентов. Нам не гоже делить чужое.  Во-вторых, хотя общая сумма и хорошая, но в среднем на душу приходиться немного. Ваши коэффициенты принципиально ничего не изменят, а только вызовут у студентов скрытое неудовлетворение и, возможно, неприязнь друг к другу.  Пусть свои деньги делят сами. Ваши же коэффициенты можете предложить им как вариант.
     Он согласился. На следующий день созвали общее собрание и сообщили им наши предложения. Ребята оказались на высоте.  Мои даже не обсуждали. Сразу сказали:
– Делим поровну.
Экономисты немного пошушукались и объявили свое решение – поровну. Экономическая идея провалилась. Победила молодость, бескорыстие и дружба. Я был доволен. По-моему, Михаил Иванович, тоже.

КРЕСТИК

     Пролетевший в конце июля ураган наделал в районе много бед. Особенно сильно пострадала система электроснабжения. Большое количество поваленных деревьев не только порвало провода между столбами, но и перегородило дороги, особенно сельские. Целые деревни были отрезаны от элементарной цивилизации, и по бытовым стандартам сразу  оказались отброшенными назад к началу ХХ века. В деревню Квасильниково автолавка не могла проехать две недели. Жители измучились ходить в магазин за 8-10 километров. Ну вот, наконец-то, автолавка должна появиться.
     Обещали. Её с нетерпением и опаской, что не будет, ждала вся деревня. Пришли загодя, не зная, что она привезёт, и хватит ли всем хлеба. Образовалась очередь. В большинстве своём это были женщины и пенсионеры из категории, которую здесь называют дачниками. Они живут только несколько летних месяцев, часто прихватывая май и сентябрь. Все держат небольшие огороды, разводят цветы. Но, главное, их трудами деревня преобразилась. Дворы содержатся в порядке. В домах заново кроются крыши (в основном, шифером), поднимаются осевшие срубы, обновляются сгнившие венцы, кладутся новые печи. В деревне появились дети. Думаю, не будь дачников, не было бы уже и деревни. И не только Квасильниково.
     Лавка вот-вот будет. Вдруг являются двое в хлам пьяных молодых мужика. Голые по пояс. Глаза оловянные. Один, постарше, кричит:
– Мы первые! Первые мы.
Я замечаю:
– Конечно, с конца. Видите очередь.
Мужик с полуоборота становится агрессивным.
– Кто тут рот открывает. В морду захотели? Кто вы все тут такие? Я вот родился здесь.
     Оказывается, мужика зовут Борей. Это сын бывшей почтальонши, Марии Евгафьевны. Помню, дочка моя называла её «почтаник». Он действительно родом отсюда. Но жил здесь всего шесть лет, ещё пацанёнком. Мать умерла. Теперь он появляется  на лето. Пришёл с племянником. Пьют, не просыхая. Хорошо, что живёт на краю деревни. А то бы и сладу с ним не было.
     Все в растерянности. В очереди же, из мужиков, одни слабосильные пенсионеры, да инвалид, который едва даже с палкой ходит. Сидим. А Боря гоголем так и выступает. Совсем распоясался. Племянник его урезонивает:
– Да, ладно, чего ты! Перестань.
А тот, только пуще. На таких уговоры не действуют. Становятся ещё агрессивнее. Склонился надо мной. Перегаром так и несёт. Тело потно. Кожа в прыщах, какая-то серая нездоровая. Вижу у него на шее крестик серебряный на шнурке.
– Боря, – говорю, – ты в бога веруешь?
Он опешил:
– Верую. Я и крещёный.
– Вижу. Вот и крестик у тебя на шее. Может быть, по праздникам и в церковь ходишь. Что ж ты себя так ведёшь-то. Господь ведь добру учит. Главная заповедь-то «полюби ближнего как самого себя». А ты крестик надел и со злобой явился. Угрожаешь нам. Что ж ты так-то?
    И, неожиданно, он притих. Как-то съежился. Хамство отлетело. Стал извиняться:
– Да нам только два батона, да водки пару бутылок.
Другой разговор пошёл.


РЕПЛИКА

     Каждому приходилось ездить в переполненном транспорте. Доводилось и мне. Как-то в автобусе я был свидетелем почти типовой сцены, которую можно «окрестить» как вечную проблему старых и молодых, убогих и здоровых. С первой площадки каким-то непостижимым образом в автобус протолкнулась очень старая бабка. Она была скрючена, спину разогнуть не могла и опиралась на палку. Пассажиры старались освободить для неё хотя бы немного свободного пространства, и она сумела добраться до первого сидения. Зачем она полезла в такой автобус, сказать трудно. Видимо, как говорят, приспичило.
Сиденье, конечно, было занято. Две девчушки расположились на нём и оживлённо щебетали о чём-то своем, не обращая ни на кого внимания.
     Бабку они старались не замечать, скользили по ней весёлыми глазками и, как принято говорить, не видели в упор. Им даже в голову не приходило, что бабке тяжело стоять, что если автобус резко затормозит или ускорит своё движение, она не удержится, не дай бог, ушибётся, сломает ногу или руку.  Наконец, толпа пассажиров, падая, её может просто задавить. Да мало ли чего еще. Автобус есть автобус. Дорога есть дорога. Старый человек как ребёнок. Это проблема возраста. Ребёнок беспомощен, потому что ещё очень мал, а старик беспомощен потому, что ослабел от жизни, как правило, болен, слаб, у него плохая координация и реакция на внешний мир  запоздалая.
     Видя, что девчонки совсем не собираются войти в ситуацию, пассажиры стали их стыдить и призывать уступить бабке место. Смешно и печально было на это смотреть. Девочки никак не реагировали на возмущённые призывы и старались смотреть в окно, устраняясь от нарастающего возмущения. Оно уже заполняло почти весь автобус, и тогда юные пассажирки вынуждены были старушку заметить. Они нехотя засуетились и как-то разом стали подниматься со своих мест. Казалось бы, хотя и «с боем» место для бабки было отвоёвано.

    Я уж не помню, села ли бабуля. Скорее всего, да. Этот момент я забыл.  Забыл потому, что запало в памяти другое. Когда юные красавицы начали поднимать от кресел свои изящные седалища, на весь салон вдруг прозвучал густой баритон, спокойный и даже какой-то торжественный:
«Девочки, да сидите вы, сидите. Вот когда будете такими как она, тогда и постоите!».


НЕ СУЕТИСЬ
…не суетись, не надо, будь в покое
ведь завтра будет тоже что должно
и быть не чуждо нам ничто земное
Светлана Данилина

     Мне, как и многим однокашникам, несколько раз приходилось проходить стажировку в артиллерийском училище. Все занятия велись по программе, учитывающей новые разработки по нашим специализациям, включая Устав, подготовку данных, правила стрельбы. Демонстрировались фильмы, на классных занятиях решались разные задачи. Преподаватели, опытные артиллеристы, давали много примеров из собственного армейского опыта. В целом было интересно. После работы в классах и на тренажёрах, как заключительная часть стажировки предполагался полевой выезд на полигон. К этому времени все устали. Контрольные задания были выполнены, и мы чувствовали себя свободными.
     Нас построили перед училищем и подали несколько автобусов. Дали команду занимать места. Все бросились выполнять. Я же  решил, что успею. По натуре я человек «не тусовочный». В толпе чувствую себя не комфортно. Не люблю очереди. Про себя, с надеждой, подумал:
– А вдруг, в автобусах места на всех не хватит. Ведь в них разрешается только сидеть.
     Таких «умников» оказалось несколько. Посадка заканчивалась, и все места в автобусах были заняты. Среди офицерского состава начались консультации. Оставшихся слушателей снова построили, извинились за допущенный просчёт, поблагодарили от лица начальства за службу и распустили по домам. Мы дружно крикнули:
– Служу Советскому Союзу!
Посмотрели вслед отъезжающим товарищам, зашли в ближайшую «кафешку», немного выпили и разъехались по домам. Этот случай помог мне осознать, что суетиться никогда не надо.

     Поздней осенью студентов и несколько преподавателей снарядили на овощную базу. Приехали в назначенное время. Студенты разбились на группы. Преподавателям предложили взять команду над группой по своему выбору. Возникла скрытая суетня – кому какую группу взять. Каждый хотел получше. Памятуя недавний армейский опыт, я помалкивал:
– А вдруг мне не достанется!
Так и получилось. Группы разобрали, и я остался не удел. Немного послонялся по двору базы. Потом подошёл к нашему руководителю и сказал:
– Олег Юрьевич, мне группы не досталось, что делать?
Он немного подумал и ответил, что можно ехать домой. Я так и поступил.

     С военной переподготовкой был у меня ещё один поучительный случай. 
Получил повестку из военкомата на вечерние сборы. Предполагалось, что они будут проходить после трудового дня. А у меня в этот период были не только дневные, но и вечерние занятия. Тогда существовал факультет вечернего обучения. Я пошёл к военкому, но не стал объяснять, что преподаю в вузе, что у меня «вечерники». Я просто сказал ему, что работаю в вечернюю смену, посему посещать сборы не могу. Военком внимательно посмотрел на меня и у нас состоялся такой разговор:
– Товарищ Павлов, объясните вашему начальнику, чтобы перевёл Вас на дневной режим.
– Это невозможно. Дело в том, что я преподаю в вузе. И то, что я делаю, это только моя работа. Если даже меня подменят, это будут другие занятия. Мне же придётся свой предмет отрабатывать. Ломается расписание. Скорее всего, этого сделать не удастся. Выпадет целый курс.
–  Товарищ Павлов, что Вы переживаете? (Он думал, что я переживаю). Отдайте повестку своему начальнику. Пусть у него голова и болит. Вы же знаете, незаменимых людей нет. Вот Вы сейчас выйдите от меня, и на Вас может машина наехать.
Ну что я на это мог ответить:
– Спасибо, с Вами это тоже может случиться.
Раскланялся и вышел. Из моих объяснений он ничего не понял. Но я зауважал его.  Капитан был на своём месте и дело знал. По большому счёту он был прав.
     Каждый человек незаменим. Все люди разные. Но на место убитого солдата всегда встанет другой, живой солдат и выполнит свой долг.


ЖЕНИХ И НЕВЕСТА.
Ещё он не сшит твой наряд подвенечный
И хор в нашу честь не споёт…
Б. Окуджава

     Миша Зарипов был примечательной фигурой. Воспитывался в детском доме. Кто и почему дал ему такую фамилию не знал. За плечами начальная школа. Появился на Адлерской комплексной станции АН СССР как  шофёр второго класса. Прибыл из Москвы на «своём» ГАЗ-63 из экспедиционной автобазы. Была в нём жилка «побольше поездить, везде побывать». Водитель отличный, с большим опытом и стажем, но механик – плохой, хотя за своей машиной всегда следил тщательно. Держал в порядке, техосмотры проходил вовремя. Профилактику выполнял не сам, а всегда обращался к механикам-профессионалам. Везде у него были знакомые. Платил, не скупясь. За баранкой машины мог проработать долго. Если чувствовал, что засыпает, останавливался, немного спал в кузове, чаще,– навалившись на руль. Потом снова за дело. Регион знал хорошо. Здесь проходил действительную службу шофёром.
 
  Несколько раз занимал престижные места в автомобильных ралли СССР. Водил пассажирские автобусы по Колымской трассе. Умел зарабатывать. Мог быть беспардонным. Подходит, например, потенциальный пассажир и спрашивает, можно ли купить билет, скажем, до Сеймчана (билеты продавал водитель). А далее происходил такого рода диалог:
– Конечно. Билет купить можно, но …, понимаете, мест нет.
На удивлённый взгляд, даётся разъяснение:
– Вам ехать нужно или нужен билет?
– Вообще то, мне ехать.
– Ну, если так, место найдётся, но билета нет.
     Года два-три работал на маршруте Москва-Симферополь. Конечно, брали левых пассажиров. Если останавливал автоинспектор, один из водителей выходил к нему на переговоры, естественно, с деньгами. В редком случае, когда инспектор денег не брал, давалась отмашка, и второй водитель, который был за рулём, нажимал на газ. Автобус мог разгоняться до ста пятидесяти километров в час, и тогдашнее транспортное средство милиции не могло его догнать по определению. «Отставший» шофёр потом к своему рейсу как-то присоединялся.
     Одна из автобаз, в которой Мише пришлось работать, имела права на коммерческие рейсы. Чаще всего посылали Зарипова. МАЗ с прицепом (кажется, это тонн четырнадцать) катил на Кубань за ранними помидорами. Брали оптом. Тогда копеек по двадцать за килограмм. В Москве груз продавался по два рубля. По тем временам прибыль была большущая. Разумеется, официально оприходывалась не рыночная цена. Часть реальной прибыли уходила наверх и оплату дорожной милиции. Но и Мише оставалось прилично. Иногда его посылали в «невыгодные» рейсы. Но зато, когда возникали возмущения, что вот, де мол, Зарипов любимчик у начальства, «на гора» выдавались такие факты:
– Почему это любимчик. Он везде ездит. Вот недавно, помните, был рейс на Север. Никто же ехать не захотел, а Зарипов сразу согласился.
     Он хорошо знал российские дороги, где какая инспекция, сколько берёт, как с ними ладить, где лучше объехать. Какое-то время работал на столичном такси. По ночам частенько развозил клиентам дорогих проституток. Сам не брезговал уличными «бабочками», по дешёвке. При этом иногда выкидывал «кренделя», ломался, торговался по мелочи. Как-то своим рассказом он меня так удивил, что я заметил:
– Миша, ну как же так можно? Зачем же унижать?
Он несколько опешил и виновато оправдывался:
– А что, я же просто шутил, выпивши был...
     Человек он был не жадный,– широкой натуры. В шестидесятом году работали на Тамани. Снимали помещение в школе станицы Старотитаровской. Не успели устроиться, а Миша уже договорился с директором покупать дешевые огурцы со школьного огорода. Сделал из них малосольный продукт – целый молочный бидон. К вечеру был «на приёме» у местного милиционера. Называл его Мао-Цзэдуном. Лейтенант один управлял всей станицей, в которой проживало тогда около двенадцати тысяч человек, возможно под контролем держал и всю Тамань.
У него был большой общественный штат помощников. Миша ему представился, поставил, как положено, угощение. Короче говоря, задружил, обезопасив себя как «чужой» водитель из Москвы. Спустя какое-то время, Миша попросил разрешить ему поработать ночью на нашего Мао. У того сломался мотоцикл. Разумеется, согласие он получил, но ему было замечено, что с утра нужно заниматься своей работой, а за рулём сидеть ему.
     Все спят. Вдруг, часа в три ночи появляется Зарипов и держит в руках двух больших осетров. Один готовый балык, другой свежий. Полночи они с Мао ловили машины и  забирали права, за которыми пострадавшим следовало приходить в участок. Затем, когда стало понятно – вся Тамань уже знает, что лейтенант «охотится» на Газе с московскими номерами, и больше никого не поймать, лейтенант предложил поехать и «шугануть» браконьеров. Поехали. На берегу домик, сараи, сети и один старик. Мао к нему:
– Где Анатолий?
Дед замялся:
– Да ещё с утра поехал в город.
Но лейтенанта провести было трудно. Он их отлично знал. Иногда конфисковал рыбу целым грузовиком.  Конечно, брал себе, но большую часть отдавал в детские садики, школу, больницу. Дед его тоже знал хорошо.
    Посидели немного. Дед берёт фонарь и собирается выходить.
– Ты, дед, куда?
– Да пойду утям посвещу.
– Каким утям, зачем? Сиди. Знаю я твоих утей. В море пошёл сигналить.
Дед кряхтел, кряхтел. Вначале фонарь поставил.
Но потом всё-же вышел из хаты.
 – Д-а…, – протянул лейтенант, – теперь мы никого не дождёмся.
И когда дед вернулся, сказал ему приказным тоном:
– Раз так, дед, веди, показывай, где рыба. Ко мне, видишь, друг приехал. Угостить хочу.
    Не подчиниться дед не решился. Повёл к сараю. Мао одного осетра взял себе, а двух снял для Миши. Дед было запротестовал, но лейтенант сурово на него посмотрел:
– Анатолию скажешь, что я взял.
     Скоро пришлось покинуть гостеприимную Тамань. Работы велись уже под Краснодаром. Днем  отбирались пробы в кернохранилище. Это был тяжёлый труд. Перебирали ящики, сложенные в многометровые штабеля, выбирали нужные образцы пород. К вечеру были как трубочисты. Потом ехали на ближайший нефтепромысел – и под душ, ужинали и спать. Днём Михаил был не нужен и отпускался на «вольные хлеба». Зарабатывал по мелочи, на «сборы» покупал еду для всех. Он хотел быть частью команды. Не было в нём скаредности. Не отделял себя от всех. Да и ему всегда с машиной мы помогали.
     Миша был способен и на отчаянные поступки.  Случилось, что занимались керном на закончившей работу буровой установке, смонтированной на базе мощного МАЗа.  Свечи из буровых штанг (стальные трубы метров по пятнадцать) стояли у края машины за специальным обхватом.  Вдруг небо стало быстро хмуриться, всё кругом потемнело, хлынул неизвестно откуда мощный ливень и рванул шквальный ветер. Свечи из штанг загремели, МАЗ закачался, казалось, что ещё немного и это железо рухнет.
Все бросились бежать. И вдруг, от лесополосы, где  оставался Миша, стремительно мчится наш ГАЗ-63. Миша круто развернулся, подставив задний борт. Все мгновенно ухватились за него, и он буквально вырвал нас из железного лязга и возможной катастрофы. Обошлось, но страшную опасность тогда все почувствовали своими спинами. И в эту минуту Михаил Зарипов не дрогнул. Кинулся на помощь, навстречу опасности, не думая о себе. Это был поступок.

     Ко второй половине полевого сезона в отряде осталось только трое: Павлов, Зарипов и Агамиров.     В один из субботних дней решили посетить ресторан. Михаил с Сергеем Агамировым пошли занимать столик, а Павлов двинулся в банк за очередным траншем из Адлера. Заходит в ресторан, ребята сидят с двумя девицами, ждут его. Откуда эти девы взялись? Молодые и стройные кубанские красавицы. Кубань ими славится.
     Одна из ресторанных «подружек», Света, как-то постепенно прибилась к ним, и почти месяц нас было уже четверо. В первый же вечер, Миша постелил ей в кузове и безапелляционно заявил, что будет ночевать там же. Мы с Сергеем ответили:
– Ради бога! Только имей в виду, чтобы наша общая жизнь потом не осложнилась.
     Утром он сказал, что лечь с ней в постель не смог. Душа не позволила:
– Проговорили с ней полночи. Оказалось, она тоже из детдома, и жизнь её была не сладкой.  В общем, они заснули порознь и друзьями.
     После этого Светку мы зауважали. Она помогала по хозяйству, участвовала и в других экспедиционных делах. С ней было весело и уютно. Её взяли на общий кошт.  Месяц прошёл отлично. Вскорости нашей небольшой экспедиции необходимо было уехать в Майкоп. И тут Миша неожиданно заявляет, что они со Светой решили пожениться. Пошли в Краснодарский ЗАГС. Они как жених и невеста, Саша с Сергеем как свидетели.
     В ЗАГСе так сходу не регистрировали. Пришлось объясняться с заведующей:
– Михаил, де мол, в частых командировках и вот через пару дней должен снова уехать. Видятся со Светой редко. Отсюда и весь «спех».
      Однако заведующая оказалась женщиной серьёзной. В итоге получился целый допрос:
– Как давно Вы знаете друг друга?
Миша стал изворачиваться и, естественно, врать:
– Уже больше двух лет. Да вот я всё в разъездах. Хотелось бы наши отношения узаконить.
– По паспорту Вы, Михаил, намного старше Светы. Ей, я понимаю восемнадцать лет, а Вам около сорока. Вы женаты?
– Был, но развёлся.
– Света, а почему в такой важный для Вас день, здесь нет Ваших родителей?
– Я давно с ними не живу.
Как-то мы не обратили внимания на не совпадение версий. Мише она говорила, что сирота, а заведующей сказала, что с родителями не живёт. Допрос продолжался:
– А чем Вы Света занимаетесь?
– Я студентка педагогического института.
– А где Вы живёте?
– Снимаю комнату в частном доме.
– А кто платит и на какие средства Вы живёте?
Она немного замешкалась, и тут вступил Миша, снова, не моргнув глазом, сочинил ответ:
– Я хорошо зарабатываю и регулярно присылаю деньги.
– Света, какую фамилию Вы хотите иметь – оставить свою или взять фамилию Михаила?
– …свою…
– Ну что ж, – сказала заведующая – мне более или менее всё ясно. Пишите заявления.
     Она положила их в папку и объявила, что они могут приходить через две недели. Миша хотел что-то сказать, но заведующая  твёрдо заявила:
– Таков общий порядок.
    Договорились, через две недели встретиться в Краснодаре. Света обещала прислать Мише свою фотографию в письме (он очень просил её об этом). Через два-три дня наша полевая экспедиция отбыла в Майкоп. Прошла неделя. Миша весь в ожидании, считает дни, постоянно бегает на почту, ждёт весточки. Наконец, получает письмо. В ней прекрасная фотография и листок – что-то вроде короткой записки, приблизительно такого содержания:
– Миша! Как ты просил, высылаю тебе мою фотографию, чтобы не забывал меня. Но должна тебя огорчить. В ЗАГС я не приду. Чувствую себя очень виноватой. Ты уж прости меня. Я тебя не люблю, и согласилась на регистрацию только с целью получить московскую прописку. Потом я бы тебя бросила всё равно. Просто захотела устроиться в Москве. Ещё раз прости. Привет ребятам. Надеюсь, и они меня простят.
     Миша был в настоящем шоке. Он, такой «тёртый калач» по жизни. И вдруг, девочка, как ему казалось, чистое существо, так жестоко его надула. Какой циничный расчёт. Из Миши как будто выпустили воздух. Он весь сник и был растерян. Обиднее всего ему было осознать, что обманул в это раз не он, а его. И кто?
     Из Майкопа пришлось срочно выезжать в Адлер. Это обстоятельство каким-то образом помогло Мише сохранить лицо.  Сделал вид, что никого письма не получал. Из нескольких почтовых отделений по пути в Адлер Миша посылал открытки с извинениями, что в ЗАГС он приехать не может в связи с неожиданными служебными обстоятельствами.  Ни слова, о её письме. Так закончились Мишина сватовство и женитьба.
 
     Через год осенью мне пришлось вылететь в Краснодар. Середина командировки совпала с ноябрьскими праздниками. Накануне где-то в центре я неожиданно увидел Свету. Она тоже меня узнала. Поговорили. Спросила, получил ли Миша её письмо. Разумеется, услышала ответ, что нет. Показалось, что она с облегчением вздохнула. Поохали, поахали. Вспомнили тот хороший месяц, который мы провели вместе, и я пригласил её на «революционный день» в гостиницу, сказав, что номер у нас на двоих с коллегой по работе, который тоже приехал трудиться в фондах.
     Вечером она пришла. Был устроен командировочный стол с шампанским. Посидели, поболтали. Подошло время укладываться спать.  Пока я ходил приводить себя в порядок ко сну, Света каким-то естественным образом юркнула в постель моего коллеги и осталась на ночь. Почему-то меня это не поразило. Я поворочался, поворочался и заснул. Утром Света, улучшив момент, сказала мне:
– Сам виноват. Нечего было знакомить с такими симпатичными друзьями.
И тут я вспомнил один момент из нашего путешествия, который тогда немного покоробил меня. Где-то на заправке, когда Миша пошел  в кассу рассчитываться талонами, а я стоял у нашей «Антилопы Гну», Светка вдруг потянулась к мне, обняла и поцеловала. Позже я вспомнил и другой случай. За день до отъезда в Майкоп мы втроём ужинали в том же ресторане, где познакомились со Светой. От соседнего столика к нам подошёл парень и сказал:
– Я узнал Вас. Вы здесь уже были, с двумя девицами. Так я хочу сказать, что одна из них, которая поменьше ростом (и описал Свету, правда, назвал другое имя) – местная проститутка. Так что будьте внимательней.
    Естественно, мы  не поверили. Сказали, что она была с нами целый месяц в экспедиции, и мы хорошо её узнали. Так что, скорее всего он ошибся. Парень ответил:
– Нет, я не ошибся. Можем поспорить на что угодно. Хотите, через неделю я снова буду здесь с ней за столиком.
     Мы уезжали, и спорить с ним не стали. Да как-то не хотелось этому верить. Казалось, что мы её знаем уже достаточно хорошо. Со временем этот разговор забылся. И вот теперь я его вспомнил. Но плохо думать о Светке не стал. Было в ней какое-то душевное обаяние.
     Позавтракав в буфете, мы, теперь уже втроём, пошли прогуляться по городу. Праздничный главный проспект. Толпы мужчин в яркой казачьей форме.  Многие на лошадях. Песни. Семечки. Девушки тоже одеты по станичному. Почти как в «Тихим Доне», только форма другая – кубанских казаков. В общем, колорит. Тепло, солнце. На сердце и в душе благодать.
     Через день-два приятель со Светой как-то отстранился от меня. Я стал третьим  лишним. А у них развивался роман. К возвращению домой он был в полном разгаре. И вот аэропорт. Их двое, уже в сторонке от меня. Кажется, были слёзы, и мой коллега совсем раскис. Для него это расставание было трагедией. В самолёте он сказал:
– Знаешь, Саша, приду домой, всё расскажу жене, покаюсь. Как-то вот так вышло, пошла жизнь наперекосяк.
    С трудом удалось отговорить его от этой глупости:
–  Мало ли чего в жизни бывает. Помучаешься сам, да и пройдёт. Зачем же жену то свою молодую в это дело впутывать. Не нужно. У вас же прекрасный сынишка. Карапуз ещё. Ведь ты его любишь.
     А лететь от Краснодара до Адлера всего час. И вот через час, ещё не остыв от Светкиных объятий и поцелуев, приятель переступает порог своего дома. Мы жили  рядом с общим крылечком. Не проходит и пяти минут, влетает его жена в полуистеричном состоянии:
– Саша, говори, что случилось? Что с ним?
Я понял.
– Да ничего не случилось. Всё в порядке.
Она ещё долго меня пытала. Но я стоял «как партизан». Показалось, что она успокоилась. Они прекрасно живут до сих пор.
     Миша Зарипов проработал на Станции ещё один полевой сезон. Всегда заглядывался на красивых молодых женщин и при этом любил приговаривать:
– Королева! У меня бы вся в золоте ходила. Королева!
Женился на какой-то молодухе, кажется, из Хосты и увёз её в Москву.
    Про Свету рассказывали, что, после института, она уехала учительствовать к себе домой – в пос. «Горячий Ключ», недалеко от Краснодара, в горах. Вроде  была замужем, но неудачно.
     Вот так распорядились небеса.


БИФУРКАЦИЯ ТАЛАНТА
История нас рассудит, товарищ Бабашкин.
(Из фильма «Музыкальная история»)
Рэм.
    Он закончил Мухинское училище по отделению скульптуры. Жизнь сложилась так, что пришлось работать на Монетном дворе и по совместительству в Эрмитаже. В основном изготавливал гипсовые макеты различного рода памятных медалей. Некоторые образцы мне показывал. Изящные работы. Размером, как правило, напоминали «блины» лаваша, который нам предлагают в современных супермаркетах. В качестве частных заказов брался за ювелирные украшения. Работал в основном по серебру с хорошими минералами. Спрос на его вещи был большой. Помню, как-то даже охал, что делает для людей, а жене ничего не перепадает. Она всегда огорчалась. Так тяжело женщине расставаться с красотой. Но, что делать? Такая у Рэма была работа. Жить-то надо.
    После рождения сына я решил сделать Вере подарок в виде кулона. В средствах мы всегда были стеснены. Но мне хотелось чего-то необычного (не магазинного). От мамы  сохранился крупного размера серебряный рубль (кажется, выпуска 1924 года). Я обратился к Рему. И тут мне повезло. В Эрмитаже к нему относились как к мастеру. И в качестве укрепления отношений с ним выдали право на изготовление гальванокопий десяти древнегреческих монет. К моменту моего обращения он почти все свои права реализовал. Но одну монету можно было сделать.

    Моего серебра хватило ещё на не небольшой перстенёк с бирюзинками. Получился отличный гарнитур. Ни у кого я такого в нашем окружении не видел.
    Со временем серебро почернело. Но в одной из старых книг я обнаружил рецепт наших бабушек. Отвариваются картофельные очистки. И в этот тёплый ещё «бульон» кладётся серебро. Приблизительно через полчаса окисление исчезает. Попробовал. Отлично. Потом оказалось, что такого же результата можно достигнуть и с помощью обыкновенного ластика.
    Жил Рэм в достатке. Сумел купить трёхкомнатную квартиру. Пил только коньяк. Клиентов хватало. Работал с интересом. Но что-то сосало его изнутри. Скульптор он был. Вот в чём дело. Мечтал о хорошем большом заказе. И вот, как говорят, подфартило. Богатый колхоз захотел соорудить памятник партизанам своего района. Рэм решил взяться. И тут неожиданно для себя обнаружил, что не может эту работу сделать:
• Ничего в голову не приходит, кроме мужика в ватнике с автоматом. Понимаю, что тема выглядит избитой. Но ведь и библейские мотивы никогда новыми не были. А столько шедевров. Да вот хоть взять историю Давида с Голиафом. Придумал же Микеланджело показать его не победителем уже, а только ещё  идущим на подвиг. Пересмотрел кучу литературы. Тщетно. Ничего придумать не смог. И деньги хорошие предлагали. Но, пришлось отказаться. Забрала ювелирка у меня божий дар. Так и не состоялся как скульптор. А ведь мечтал. Хотел. Пойду выпью.

Паросский мрамор.
    В советские времена на экранах кинотеатров прошёл замечательный грузинский фильм «Необыкновенная выставка». Старый скульптор показывает ученику глыбу прекрасного паросского мрамора:
• Посмотри Агули. Это редкая и очень дорогая вещь. Она досталась мне в наследство от моего учителя. За всю жизнь он так и не решился что-то из неё сделать. Оставил мне с наказом:
– Когда почувствуешь в себе настоящего мастера, можешь пустить эту глыбу в работу. Она обессмертит тебя. Но вот жизнь моя прошла. Многое я стал уметь и понимать. Видишь, даже тебя взял в ученики. Ты очень способный, я бы сказал, талантливый малый. Придёт время уйти мне из жизни, возьми этот мрамор себе. Он будет подарком. Только помни:
– Мрамор это не глина. Отколешь кусок, обратно не приставишь
    И вот мастер умер. Агули похоронил его и вспомнил про мрамор. На быках перевёз его на своё подворье. Молодость есть молодость. Он счастлив.
    Вот у него уже семья. Нужны деньги. Постепенно стал принимать заказы на надгробные памятники. Успех у клиентов. На свою глыбу посмотрит, посмотрит и только вздохнёт тяжело:
• Ладно, успею ещё. Вот немного денег подзаработаю, и тогда возьмусь.
    Он часто переезжает. Бесценную глыбу перевозит из дома в дом, из одной мастерской в другую. Вот он уже и постарел. Дети подросли. Хлопот не убавляется. Денег надо всё больше и больше. Появился у него и свой талантливый ученик. А глыба всё ждёт своего часа. И, когда он понял, что ничего путного из неё сделать не сможет, дарит её теперь уже своему ученику. На последнем кадре этот парень, весь сияющий и счастливый запечатлён в прыжке на фоне белоснежной паросской глыбы.

Уильям Хогарт (1694-1764).
    Исследователи жизни и творчества этого великого английского художника отмечают странное раздвоение  его художественных  поисков. В то же время утверждают, что он имел редкое мужество быть самим собой. И потому в своём искусстве оставался, по существу, одиноким. С одной стороны его привлекала историческая живопись, в которой он явно не преуспел. С другой, – он создавал шедевры, выходящие за временные рамки его века. Он первым сделал Лондон героем своих полотен. Начали  говорить о Хогартовском Лондоне, который стал таким же символом как «Париж Гюго» или «Петербург Достоевского».
    И вот неожиданно, в самом конце жизни, написана «Девушка с креветками», может быть лучшее, что он создал за свою многоликую творческую жизнь.

     Многие считают, что «Девушка с креветками» на сотню лет опередила французских импрессионистов. Это легко почувствовать, лишь взглянув на молодое смешливое лицо и распахнутые в мир глаза этой торговки морскими продуктами. Но современный художнику Лондон не понял новаторства, как, может быть, и сам Хогарт. Он оставил картину как  этюд. А кто знает, возможно, просто считал, что так и надо. Даже через сто с лишним лет (1799 г.) картина была продана за смехотворную по тем временам цену (4 фунта и 10 шиллингов).

Дмитрий Васильевич Поленов.
     «Московский дворик» художник увидел из окна кухни своей квартиры в Трубецком переулке, куда вернулся с театра военных действий (1878 год).
Он не отнёсся к ней серьёзно и называл просто картинкой, хотя и писал её с душевным наслаждением. Колебался, давать ли её на Выставку передвижников. В письме Крамскому извинялся за эту вещь, обещая позже сделать что-нибудь порядочное. Неожиданно для него успех был огромным. Его единогласно избирают членом Товарищества передвижников.
    После появились «Бабушкин сад», «Заросший пруд», «У мельницы» и другие небольшие полотна, часто называемые тургеневскими интимными мотивами. Мать и сёстры неодобрительно относились к этим работам. Они подталкивали его на другой путь, терпеливо уговаривая написать большую картину из жизни Христа.
    Пожалуй, только Третьяков нутром чувствовал и понимал, что Поленов создавал подлинные  шедевры и, не колеблясь, покупал его лучшие пейзажи. Теперь это называется «Поленовским залом». Светлые и добрые полотна земли русской. Глядя на них, становится тепло на сердце.
*
   Всё же давление со стороны матери и сестёр подвигнуло его на создание огромной картины «Христос и грешница».
 Он буквально выстрадал её. Такое впечатление, что эта  работа в какой-то мере подорвала его здоровье.
    На XV Выставке передвижников «Грешнице» пришлось соперничать с полотном Сурикова «Боярыня Морозова» и она настоящего успеха не имела. Правда, её приобрёл сам государь. А вот Третьяков купил «Боярыню Морозову».
    Известна реакция Льва Толстого на «Грешницу:
– А вы не любите его, – сказал Толстой глухим голосом.
– Кого - его? – не понял Поленов.
– Вон того, кто сидит посредине. – Толстой ткнул пальцем в Христа.
    Уже в глубокой старости Поленов признался сыну:
– «Боярыню Морозову» не люблю.
Его позиция понятна. Василий Дмитриевич считал, «что искусство должно давать счастье и радость, иначе оно ничего не стоит».

ТЕЛЕГА ЖИЗНИ

   Вдруг остро захотелось написать что-то из жизни моего поколения на мотивы стихотворения Пушкина «Телега жизни».

Бремя.
Хоть тяжело подчас в ней бремя,
Телега не ходу легка;
Ямщик  лихой, седое время,
Везёт, не слезет с облучка
А. Пушкин (здесь и далее).

   Крепкий молодой парень, успешно отслужил четыре года на флоте. Тогда норма такая была. Никакой дедовщины. Кормили, как говорится, на убой. На фотографии того времени лицо пышет здоровьем. Снимок сделан, вероятно, в связи с получением лычек сержанта. Дед его служил ещё в русской армии (кажется, в кавалерии) и, судя тоже по фотографии, имел те же отличия.  Бремени матросской жизни не ощущал. Ходил на Большом охотнике. Получил военную специальность гидроакустика. На морском слэнге назывался «слухачём». Прослушивал морские глубины с целью обнаружения подводных лодок противника. Должность ответственная. От качества его работы, зависело главное. Гордился. Бывая в увольнении на берегу, всегда заходил к нам. Форма пригнана с иголочки, брюки-клёш отутюжены в «железную» стрелку. В общем, служба шла, как я понимал, в удовольствие. Хотя, как и все, мечтал о дембеле. Но дни не считал. Разве только в самом конце, но без какой-нибудь внутренней суеты. О будущей штатской жизни особенно не беспокоился. За плечами дорожный строительный техникум.
    Наконец, дома. Старые приятели. Девушки, у которых он пользовался успехом. Танцплощадка. Конечно, выпивки. Отдых затягивался. И вот, как говорят, попал в историю. Получил срок – семь лет. В заключении работал на стройках. Досрочное освобождение. Думаю, оно вышло не случайно. Парень был со струной. Да и служба на флоте укрепила его дух. Рассказывал случай, произошедший с ним в первый день появления в камере. А первый почти всегда определяет и дальнейшее. Привели. Определилась койка. В тюрьме была библиотека. Поощрялось чтение. Да он и так любил читать. Лежит, читает. А какой-то парень залез на окно и стал кричать. Охрана потребовала назвать фамилию. Он назвал, но не свою. Может быть случайно, но новенького. Ну, назвал и назвал. Вскорости входит надзиратель:
• Кто тут N? На выход. За нарушение режима карцер. Двое суток.
Он ничего не сказал. Отсидел. Вернулся. Молча подошёл к разгильдяю, назвавшегося его фамилией. И дал ему в ухо хорошую затрещину. Потом спокойно сказал:
• Мне таких как ты на одну руку четырёх можно. Понял? Следующий раз называй свою фамилию.
И улёгся на койку читать книгу. И по тюрьме поползло.
    Возникло какое-то уважение. На строительстве стал бригадиром. Потом прорабом. В общем, получил ещё один жизненный опыт. К сожалению, суровый.
    Освободившись, работал по специальности. Женился. Уехал в южный город на берегу Азовского моря. Был даже принят в ряды КПСС. Возглавлял строительную контору.  Родил двух сыновей. Младший – пилот высокого класса. Старший – инженер авиационного профиля.
    С женой и младшим сыном приезжал ко мне в гости в деревню. Всё у него было хорошо. Сын – просто красавец. Спортсмен. Атлетического сложения. Высок. Широк в плечах. Любо дорого было смотреть на него.
    Пришло время армии. К сожалению, армия уже была не та. Парень решительный и смелый. Бежал. Домой. Отец привёл его в местный военкомат. Правдами и неправдами, направили в другую часть. Всё простили. Напереживался мой приятель по полной.
    Несколько лет назад потерял жену. Умирала у него на руках. Страшно. Дети давно разъехались. Один бобылём. Пережил инфаркт.
    Вот так сложилась жизнь. Время для него, то тянулось, как худая кляча, то летело птицей-соколом. Жизнь ведь сама по себе бремя. То лёгонькое и приятное, то тяжёлое и давящее.
    Но время не останавливалось никогда. Ямщик погонял лошадей, то шагом, то вскачь. Но с облучка не слезал.
*
    Больница им. 25 Октября на Фонтанке, недалеко от Троицкого собора. В 1963 году там располагалось хирургическое отделение Военно-Морской медицинской академии.  Я бывал там каждый день в течение месяца. Огромные палаты. Человек по тридцать. Прекрасный персонал. Некоторые сёстры прошли войну. Человеческое доброе отношение. При мне привезли старую женщину в очень тяжёлом состоянии. Позже узнали, что ей много за восемьдесят. Рак. Видно, интеллигентный и образованный человек. Всё понимает. Сильное кровотечение. Но я поразился, как она цеплялась за жизнь. Зовёт сестру, врача. Скорей, скорей. Казалось бы, ну потерпи ещё чуть, чуть. И все муки кончатся. Другие молят об эвтаназии. Ведь понимала же, отсюда уже не выйти. Увезли. Умерла на операционном столе. Для неё время остановилось. Ямщик пересел на другую телегу.

Утро.
С утра садимся мы в телегу;
Мы рады голову сломать
И, презирая лень и негу,
Кричим: пошёл!...

    Между собой мы называли его Воля. Мы – это аспиранты кафедры. Он поступал годом раньше и годом раньше нас успешно защитился. Активности и энтузиазма ему было не занимать. Профессией увлечён. Летом, будучи в Адлере, каждый день бывал у меня. Оказалось, что нас интересовали одни и те же вопросы. Но он, как говорят, шёл на шаг впереди. Начинаю ему рассказывать, что у меня получается, а у него уже статья такая есть. Причём, сделана лучше, чем у меня задумано. Прекрасный стилист, хороший организатор.
    Как-то сидим на пляже, разговор всё о гидрогеологии. Помню, он совершенно поразил меня:
• Знаешь, я подготовил статью. Хочешь, я расскажу тебе её.
И начал рассказывать. Причём не просто передавал суть. Он будто читал её по написанному тексту. Она и была у него написана, только в голове. Когда появлялась идея, он заводил для неё папку. Туда, если можно так выразиться, складировал материалы. Когда их становилось достаточно, и идея прорисовывалась  чётко и ясно, оформлял её в виде статьи.
   Воля был сильным полемистом, но довольно резким. Даже бравировал этим качеством. Поскольку для него было ещё  «Утро» жизни, не чувствовал меры. На своей защите, например, так запальчиво отвечал  оппоненту на замечания, что тот, обидевшись, ушёл с Совета. Небывалый случай! Все поражены, а Воля растерялся, если не сказать, больше. Оппонент был известным и уважаемым специалистом. Закончилось всё хорошо. Однако осадок остался. Думаю, этот случай научил его быть корректней. Но… . Азартен был.
    Как и большинство из нас в материальном отношении он
перебивался, как говорят, с хлеба на квас. Поэтому довольно быстро уехал на Север. Филиал института АН СССР. Начал трудиться в геохимической Лаборатории. Влез в проблему региона и решаемых задач. Разумеется, у него «закипели» свои идеи. Начал их пробивать. Возник конфликт с заведующим. Амбиций у Воли было хоть отбавляй. В итоге сотрудники раскололись на два лагеря. Одни поддерживали заведующего, другие – Волю (как оппозицию). Началась борьба за место под солнцем. Он тогда довольно часто приезжал на кафедру и делился с нами тамошними событиями.
    Однажды заявляет:
• Знаете, надоела мне вся эта возня. Я написал докладную директору, где жёстко раскритиковал работу Лаборатории.
Мы не поддержали его. Больше того, сказали, что надо  работать, а не жалобы писать. Но шаг уже был сделан. Воля проиграл.  С его слов выглядело это так:
• Вызвал директор. Фигура в Академии сильная и к тому же пользующаяся поддержкой региональной администрации. Показал Воле его докладную и сказал приблизительно следующее:
– Я это знаю. Больше того, считаю, что всё Вы изложили верно. Но поддерживать Вас не буду. Есть только два выхода:
1. Вы забираете свою докладную и идёте работать,.. либо
2. Я на Вас подаю в суд за клевету.
Решайте. У Вас минута.
    Воля подумал и забрал свою бумагу. Директор понимал, что только дай ход докладной, и вместо дела придётся заниматься  работой с комиссиями. А такая работа конца не имеет и ни к чему хорошему привести не может. Он был умный и опытный человек.
    Воле из Лаборатории пришлось уйти.

Полдень.
Но в полдень нет уж той отваги;
Порастрясло нас; нам страшней,
И косогоры и овраги.
Кричим: полегче, дуралей!

    Он уехал на побережье Мурмана и посвятил себя исследованиям Баренцева и Белого морей. Организовал собственную Лабораторию и много сделал для изучения этих территорий. Теперь это был верный шаг. Помню, на Адлерской комплексной Станции  АН СССР, где я работал  в начале шестидесятых годов, возникла довольно склочная ситуация, спровоцированная жалобами. Директор не смог её локализовать. Она затянулась. Много комиссий. Возник вопрос о снятии директора. Место предложили моему тогдашнему научному руководителю. Он отказался. Мне понравился его мотив:
• На живое место я не пойду.
А Воля был готов пойти на живое место.
    На Мурмане он создал свою научную структуру. Мы за него порадовались. Начал с поиска поддержки в высоких академических кругах Москвы. Академик, который решал, быть Лаборатории или не быть,  согласился его принять, предварительно узнав, сколько этот молодой человек собирается на Мурмане проработать. Когда ему сказали, что лет пять-шесть, пригласил его на беседу. И начал с этого же вопроса:
• Молодой человек, сколько Вы там собираетесь проработать?
• Пять-шесть лет.
• Дети есть?
• Да. Сыну четыре года.
• Ну, что ж, похоже на правду. Там школа только начальная.
• Давайте рассказывайте о Ваших планах.
Воля проработал там 12 лет. В этот период писал мало, но всякого рода конференции, симпозиумы его привлекали. Просил сообщать ему о них. Но оторванность от общения сказывалась:
• В конце года планируется Конференция. Тематика такая-то. Срочно нужны тезисы и заявка о твоём участии.
• Заявка не проблема. С тезисами так быстро не могу.
• Господи, Воля, что ты не можешь написать две три странички?
• Представь себе, для меня это стало проблемой. Всё плаваю, аналитикой занимаюсь. Организационная суета. Подумать о результатах некогда. Периферия! Теперь я это ощущаю.
    Вернулся в Ленинград. Купил квартиру. Определился на работу в институт геологии океана. Продолжал заниматься Белым и Баренцевым морями. Стал одним из ведущих специалистов. К сожалению, недоброжелателей у него хватало. Думаю, в силу особенностей натуры. Несколько раз я выступал рецензентом его отчётов. Работы  были интересные и сильные. Но среди некоторых членов техсовета чувствовалась напряжённость. Недолюбливали его многие. Казалось, у них были претензии, но они просто не хотят вступать с ним в полемику.  Однако жизнь всё-таки пообтесала его. На пролом уже не лез. Умел решать спорные вопросы относительно спокойно. В целом всё у него складывалось успешно. Писал статьи. Кажется, даже пару интересных книжек издал. 
    Неожиданно я был приглашён на его доклад по  геологии и геохимии Белого и Баренцева морей (на кафедре региональной геологии Горного института). Пошёл с удовольствием. Доклад минут на сорок. Ёмкое сообщение о результатах многолетних исследований. Новый материал. Огромное число карт, диаграмм, схем. Почувствовал, что это проба докторской работы.
    Вышли на лестницу покурить (он много и часто курил):
• Ну, как тебе? – спрашивает он меня.
• Понравилось.
• Слушай, я хотел просить Короткова и тебя быть оппонентами. Ты бы согласился?
• Володя, я давно считаю тебя доктором. К тому, что ты сейчас доложил, у меня только один просьба – сформулируй, пожалуйста, что ты защищаешь.
• Главное, это, конечно, карты. Они сделаны впервые. И это огромный и новый фактический материал.
• Думаю, этого не достаточно. Ведь докторская работа – это в первую очередь идея. Некое утверждение новой истины. А фактура – лишь приложение, которое идею подтверждает.
    Он задумался. Пытался ещё что-то сказать. Но всё по-прежнему сводилось к его картам.
• Володя, ты пойми. По существующему положению, я, как оппонент, должен буду оценить именно то, что ты выносишь на обсуждение как предмет защиты. Например, если бы Коперник сегодня защищал докторскую, его идея была бы очень чёткой – гелиоцентризм вместо геоцентризма Птоломея. Остальное – это только доказательная база.
• Из того, что я услышал, мне трудно сформулировать и соответственно оценить, что ты собственно защищаешь. С чем можно согласиться, а с чем нет и почему. Зная тебя, я тем более не решусь этого сделать, опасаясь, что не так понял работу.
• Поэтому мой ответ простой:  как только ты сформулируешь сам, что ты защищаешь, я соглашаюсь на оппонирование.
    К сожалению, ответа на мой вопрос я так и не дождался. Воля был крепким мужиком. Работал много. В основном ночами. Пил много кофе и много курил. Мне казалось, его съедали не реализованные амбиции. Он рвался вверх,
но почему-то срывался. Хотел укрепить своё положение, вступив в КПСС. Не приняли.
    Помню, читая его последний отчёт, я позвонил, чтобы выразить своё восхищение:
• Хочу сказать, что завидую тебе. Я просто не умею так сделать. Здорово.
Он с некоторой грустью ответил:
• То, что делаю я, умеют делать очень многие. А вот, что делаешь ты…, я других не знаю.
Для меня слышать это было лестно. Но в этом ответе он и себя оценивал честно.
    Как бы дальше сложилась судьба этого, безусловно, талантливого человека, не знаю. Он рано умер, в возрасте шестидесяти лет, от тяжёлого инфаркта.

Под вечер.
Катит по-прежнему телега;
Под вечер мы привыкли к ней
И, дремля, едем до ночлега –
А время гонит лошадей.

    Для большинства современных людей «пушкинский тележный вечер» официально наступает с момента выхода на пенсию. Но многие ещё продолжают работать и творить. Им, как говориться, не до тихой дремоты. Правда заключается лишь в том, что деловых амбиций уже нет. Они работают без надрыва, спокойно. Собственно, им ничего не надо. Что состоялось, то и получилось. Но что-то, хочется ещё доделать. Хорошо, когда есть чего. Таким людям повезло.
    Это отметил ещё великий французский физик (герцог в седьмом поколении) Де-Бройль. Конечно, он принадлежит не к моему поколению, но…уже и не к пушкинскому. Де-Бройль считал, что у него пик творчества начался с семидесяти лет. Думаю, амбиции его не мучили. Он спокойно работал над тем, что его интересовало. Материальные проблемы у него, наверняка отсутствовали, что, в существенной мере, определяло душевное  равновесие и создавало внутренний комфорт.
    Я знаю несколько человек, которые в свой «под вечер», стремились попасть на академический Олимп. Они вполне заслужили это право. Но право – одно, а его реализация – совсем другое. Без поддержки ведущих академиков кворума в свою пользу не собрать. Стремясь обеспечить его, приходится пройти через довольно унизительные хлопоты. Вот рассказ человека, который прошёл через это горнило и потерпел неудачу (не он один).
• Захожу к академику, который, скорей всего, будет представлять меня. Здороваюсь. Вы помните меня Сергей Иванович?
• Конечно, конечно, Николай Степанович! Садитесь. Я хорошо знаю Ваши работы. Вы много внесли нового в наши знания о Земле. Столько успели сделать! Вас всегда отличало оригинальное мышление. Да и Лаборатория, которой Вы столько лет руководите, на виду не только у нас в стране. Её хорошо знают и за Рубежом. На Вас много ссылок.
• Сергей Иванович! Я собираюсь баллотироваться на вакантное место члена корреспондента по нашей отрасли. Мог бы я рассчитывать на Вашу поддержку?
• Разумеется, Николай Степанович! Если не Вас, то кого же тогда и поддерживать.
      Николай Степанович, полный надежд, окрылённый, благодарит и прощается. Позже выясняется, что точно такая же беседа состоялась с Сергеем Ивановичем у нескольких его знакомых. В итоге…? В итоге на вакантное место прошёл чей-то племянник. А претенденты пошли садиться в «свои сани». Вечер был зимний.
    Похоже, что со времён Пушкина ничего не изменились. А почему, собственно, должно было измениться.


СВИДАНИЯ
Свиданий наших
каждое мгновенье
Мы праздновали,
как богоявленье,…
А. Тарковский.

      Снова я в Моровском – нашей любимой Берендеевке. Второе лето без Верочки. Внутри чувство, что она обязательно появится здесь. Как это произойдёт? Не знаю. Но уверен, что догадаюсь, когда это будет.
    Нынче удалось приехать пораньше. Привез сын с приятелем. Выехали ночью. Утром на месте. Ребята сразу организовали шланги с насосом от колодца-родника. Это главное. Я с водой. Они же всё намыли после зимы. Так приятно, когда о тебе заботятся.

     Даже сумели освежить постельное бельё. Быстро высохло на солнце. Пахнет свежестью и ветром. Сделали прекрасный ужин, выпили по рюмочке и часов в девять вечера рухнули спать. Позавтракали и они уехали. Я, как и прошлый год, один. Может к лучшему.  Ни радио, ни телевидения, ни соседей. Выходя не сеновал, сын обнаружил новое гнездо касаток. Прямо у сеней, за дверью на сеновал. Два птенчика. Позже рассмотрел, оказалось четыре. Головки едва видны. Только рты желтеют ободком. Родители кормят их «не покладая рук», по челночной схеме. Один только в разинутые рты мошек запихнёт, тут уж и второй на подходе. Так рад. Всё Верочка позаботилась. Заставила меня в один из приездов на сеновале стекло в оконце выставить. Вот и результат.  Не забывают касатки наш дом. Подумал, они здесь, – это знак о Вере. Живое всегда её любило и к ней тянулось.
    Прошло несколько дней. Неожиданно появился трактор-косилка. Снова покос начался. Почти как раньше, при Вере. Только теперь не вручную и не владельцы отдельных коров, а уж фермерское хозяйство сено заготавливает. Хорошо. Ещё прошлый год в соседней деревне их видел. Ходили и к нам смотреть. Спросил:
• А чего в Моровском-то не косите?
• Да там трава худая.
• Как худая?, – говорю. – При мне скоро тридцать лет как, хорошая была. Считалась лучшей в округе. И деревня-то не зря Моровское (на старой карте Муровское) зовётся. Трава-мурава. Даже из райцентра некоторые здесь покосы держали. Конечно, если не косить, да не удобрять так хорошее в плохое быстро превратится. Зарастёт всё бурьяном. Это мигом происходит.

    Может разговор этот вспомнили, может сами надумали. Только вот нынче за ум взялись. Дай-то бог. Не успели выкосить, уж и чайки появились. Не знаю, что их на покосах привлекает. Может, мышкуют, как луни. Скорей всего лягушек отлавливают. Чайки-то речные и озёрные. Раньше над этими полями, после покоса два полевых луня всегда охотились. Летали красиво. На бреющем. Над самой стернёй скользили. Нынче пока не видел их. Зато к вечеру аист появился. Вышагивает важно по краю  у валков, метрах в тридцати от дома. Через час обратно пошёл, уж по другой стороне поля. Но тоже важно, не торопясь и не боясь никого. Аисты ведь к людям жмутся. Их спокон веку не обижают и любят. Они это чувствуют и понимают. А вот и две трясогузки. Как давно их не было. Им же пашню подавай. Побегать, поклевать мошек, таракашек каких-нибудь. А у нас уж давно землёй никто не занимается. С Верочкиным уходом как-то всё вдруг сломалось. Соседи и приезжать перестали. На что позади нас у Вадима огородище был. Парник большущий под помидоры держали. А  второй год, как и траву-то не выкашивают. Домашние проблемы. Не до огорода стало.
    К вечеру сел на веранде, как бывало, на закат полюбоваться. Каждый вечер он разный. Окрашивает то темнеющую голубизну неба, то облака подсвечивает, то в тучах тёмных прячется. Комаров нет. Дневная жара спала. Хорошо. Каждый вечер так-то с Верой сидели. А сейчас один. Ан, нет! Синичка. Видно, почувствовала тоску мою. Села напротив, на перила. Смотрит на меня. Разглядывает. Не было ещё здесь со мной такого. Улетела. За ней тут же следом какая-то серая пичужка на этом же месте притулилась. Взглянула с любопытством. И быстро в куст калины перед крыльцом спряталась.
    Начал косить. Высвобождаю цветы. Вера сажала. Почти все целы. Маки, кажется, пропали. Нарциссы и сиреневые ирисы отцвели, и жасмин, конечно. Мальва распустилась. Флоксы проклёвываются. Цветов саранки нынче будет много. Бутоны уже совсем готовы раскрыться. Но там всё крапивой забито. Нынче она очень «урожайная» и могучая. Толстенная, крепкая, как прутья. Выше роста человека. Коса не берёт. Приходится руками выдёргивать. В рукавицах, конечно. Да ещё в двойных. Помаленьку, полегоньку привожу участок перед избой в порядок.
    В ночь на  восьмое, под утро, Вера приснилась. Идёт к дому. Уже около бывшей избы бабы Кати (это наискосок от нашего крыльца метров пятьдесят). В вязаной кофте, с широкой синей полоской под тельняшку. Любила она её. Остановилась. Смотрит на меня. Но выглядит как-то расплывчато. Будто в тумане. Что-то говорит мне. Но не слышно. Постояла, постояла и исчезла. Как растворилась. Проснулся. Уж утро совсем. Понял: это она пришла сказать мне:
• Я с тобой. Я не могу тебя оставить. Мне здесь всегда было хорошо. Так что, не убивайся. Я ведь люблю тебя. Прислушивайся. Я иногда смогу как-то дать знать о себе.

    Сегодня это будто произошло. Вечером услышал, что запела какая-то птичка. Вроде бы в листве трёх берез, что когда-то мы с Верой притащили из лесу и посадили около бани. Нас привлекло, что они растут из одного корня.  Большие уж вымахали. Прошлый год одна из них, что посередине, начала было пропадать. Листья на ней пожелтели раньше времени и опали ещё летом. Болела она. Как Вера. А нынче оправилась. Правда, искривилась вся, нагнулась как-то, но стоит, жива.  Снова в пышной листве. Оттуда и услышал:
• Тью, тью,…юю…, тью,…тьююю.
Долго так. Известно, летом птицы не поют. А вот для меня одна подала голос. Следующим вечером снова, с тех же берёз. И птичка одна: тью, тью,…юю…, тью,…тьююю. Никакой переклички. Посвистела раз и всё. С чего бы это?  Без Верочки тут не обошлось.
  Недели через три ласточки покинули гнездо. Но около избы всё ещё крутятся. Мимо крыльца туда-сюда. Другой раз прямо внутри крыльца пролетают. Казалось, хотят сказать:
• Мы ещё тут. Что-то хозяйки не видно. Привет.
Вчера, уж к вечеру совсем, одна касатка мимо меня прямо в сени влетела. Такое уже бывало раз или два. Но обычно – сразу назад. А тут нет и нет. А надо сказать, что тепло стоит июльское. Так что двери в избу до ночи всегда держу открытыми.  Забеспокоился. В комнату. А уже сумеречно. Огляделся. А она сердешная на рамку зеркала пристроилась – с другой стороны окна от нашей с Верой фотографии. Сидит, не суетится. Я и заговорил с ней:
• Ну что? В гости залетела, про Верочку напомнить. Да я её не забываю. Передавай ей привет…. . Если сможешь.
И она спокойно улетела. Такие дела. Думаю, это был ещё один знак мне. Не верите? Ну, как знаете.
Странные штуки вытворяет
иногда наше воображение. …
Мы говорили о переселении душ…
Агата Кристи.

БЫТИЕ-НЕБЫТИЕ
Говорить о любви
мы оба ещё не устали.
Что ж, удел наш таков –
вновь и вновь умирать, воскресая
под напев восходящего солнца…
Ёсано Тэккан

    Мне посчастливилось увидеть несколько репродукций из работ художницы Ирины Емелиной. Материал, вроде бы, тесто. Запекалось оно, нет ли, не припомню. Раскраска очевидна. Тематика простая. Деревенские сценки. Проникают в сердце и душу.
    Вот молодая супружеская пара и четверо ребятишек, похоже – погодков, в домашней бане. Маленький щенок с ними в небольшом ушате. Девочка полощет его. Одно дитё орёт, другое балуется, уже намытое. Младшенький сидит на коленях отца. Видимо, купали последним – завёрнут в простыню. В углу окошка яблоко. Жбан с квасом на скамье. Через мутное стекло просматривается осенний сад.
    Всем хорошо. Миром и любовью наполнена эта деревенская суббота. Смотрел бы и смотрел. Ясно, в этой семье ещё будут дети, и обязательно много. Без всяких льготных пособий. Просто дети им нужны по жизни, для счастья. Добрый человек Ирина Емелина.
    Так и хочется порассуждать. Было тесто. Для персонажей баньки это Не-Бытие. И вот из рук талантливого и внимательного человека на свет появились люди – целое семейство. Красивые и живые. Живые потому, что художница вдунула в них душу. А разве душа может быть в неживой картине? Если бы не могла, была бы картина не интересной и пустой. Мёртвой. Бросил взгляд и забыл навсегда. Есть и такие. Но не про них разговор. Художница отдала творению часть своей души. Эти люди ей нравятся. Она любуется ими. Её живое внутреннее перетекает в создаваемое рукотворно.
*
    Елене посчастливилось побывать во Флоренции. Удивительный красоты город. Колыбель Возрождения. Истоки Мировой культуры. Душа наполнена ожиданиями прекрасного и великого. Гидом оказался молодой человек – фанатик своего города. Знал о нём и его памятниках всё. Преображался перед гостями своего великого города. Был ревнив к малейшему невниманию. Елена немного устала от его навязчивого энтузиазма. И когда вышли на площадь Синьории, она немного отстала. Потихоньку, потихоньку пошла к Давиду. Остановилась. Побыть рядом, проникнуться шедевром гения. И… ничего не почувствовала. Ни-че-го. Была удивлена и расстроена. Их доблестный гид заметил её манёвр и быстро подошёл. К её удивлению он как-то холодно сказал:
– Нечего тут делать. Пустое. Вы, наверное, не знали. Это ведь не настоящее. Это только копия.
    И тогда Елена поняла своё «ничего». Копия есть копия. Она может быть совершенной, но в ней нет энергетики автора. Давид на площади не имеет души. Только пустая форма.
*
    Вспомнил эпизод из одного рассказа Агаты Кристи. Её героиня, скульптор, искала подходящую натуру. Наконец, встретила на улице девушку, показавшуюся ей идеальным прототипом задуманного образа. Уговорила позировать. Натурщица оказалась пустой и болтливой. Вначале она не обратила на это внимание. Девушка позировала и не закрывала рта. Она же работала…
• …как будто бы не слышала разговоры натурщицы, однако её пальцы их чувствовали и пальцы пропитали этими разговорами глину… И это, она знала, уже не изменить никогда!
    Натурщица ушла. Ваятельница накрыла только что вылепленное творение рук своих мокрой тряпкой, думая ещё поработать над ним. Села, расстроенная, на табурет. Закрыла глаза и поняла, что исправить ничего нельзя.   Смяла неудачную голову в комок и глину выбросила в ведро. Не-Бытие не раскрылось. Не получилось   Бытия. Из ничего вышло ничего. Глина осталась глиной. Натурщица помешала художнице вдунуть в творение душу. Вот такая история.
*
   Вдохновению Творца никто не мешал. Поэтому мы и живём на свете. Конечно, если душу потеряем, то…


МОНИТОРИНГ ЛЮБВИ
Влюблённый ранен. Он – неисцелим.
Омар Хайям

    Сын Афродиты.  Весёлый и лукавый мальчишка. Он летал среди людей. Но его никто не видел.  Так было задумано богами. Мать подарила ему лук со стрелами. Вначале он не знал, что с ним делать и стрелял, куда ни попадя. То в облако, то норовил в солнце попасть. Начал было целиться и в богов олимпийских. Тут уж посыпались жалобы, упрёки матушке, чтобы уняла своего сорванца. Не дело это в богов-то стрелять. Афродита хотела лук отнять. Да как бы, ни так. Рёв, детская истерика. Пришлось оставить в покое. Но вопрос надо было решать. Подумала увлечь его охотой. Упросила Артемиду взять над сыном опеку. Дикая местность, приобщение к ремеслам лесничего, егеря  могли благотворно повлиять на ребёнка.
    Вначале шло хорошо. Лес, поля, горы. Реки и озёра. Солнце и ветер. Мальчишка без ума от всего этого. Суровая жизнь нравилась ему. Чистая вода родников, свежее мясо оленей, диких баранов и коз, кабанов, зайцев, фазанов и перепёлок. Шашлыки с зеленью, гранатовым соком, пряностями, постоянное движение укрепляли его дух и тело. Он научился прекрасно владеть луком и стрелял уже превосходно. Но всё это довольно быстро приелось. Он был молод, и его тянуло к людям.
    Вернулся к матери. И начал маяться от безделья. Чем заняться?
– Мам, а мам, ну придумай что-нибудь. Я так больше не могу. Мне нравилось у тётушки Афродиты. Но там совсем уж одиноко. Мне бы как-то ближе к людям податься. Задумалась Афродита:
– Ладно, сынок. Попробую помочь тебе. Хочется, чтоб новое занятие тебе было по сердцу. Тогда это надолго, может и навсегда. Скоро скажу тебе. Потерпи чуток.
    Амур ждёт, не дождётся. Скорей бы. Он верит своей маме. Вскорости мать зовёт его.
– Давай, сын, сделаем так. Несколько дней ты полетай вольно. Присмотрись к человекам. А я за это время встречусь с Гефестом. Знаешь ведь такого. Кузнец наш. Хромоногий ещё. Вспомнил? Большой знаток и умелец всяких ремёсел. Трудяга. Неказист. Вечно в саже, пахнет дымом, копотью. Ладони грубые, мозолистые, какие-то клешастые. Очень любит меня. Тебя тоже. Всегда спрашивает:
– Как там Амур? Здоров ли? Чем занимается? Приласкай его за меня.
Гефест  худого не посоветует. Да и у самой есть идея. Но требуется его участие.
    Расстроился Амур. Да делать нечего. Чувствует, что его ждёт нечто интересное. А пока… . Полетел бродяжить по свету. Подался, как говорят, в люди. Интересны они ему. Он не то, чтобы летать мог, ему дадено было просто перемещаться в пространстве и времени. А крылышки на спине? Это просто знак богов. Некий символ. Такой ангелочек. Мог оказываться то тут, то там,… то здесь. То в прошлом, то в будущем, то в настоящем. Это для нас, смертных, такое деление. А он времена не различал. Везде люди. Такие, сякие. Одни в пещерах, другие в избах или домах высоченных.  Землю пашут, чего-то в ней добывают, охотой промышляют, скот разводят, на заводах, фабриках трудятся. Торгуют, воруют. Поют песни, пляшут, смеются, плачут.  Кто-то пешком топает, где-то на лошадях, оленях, осликах, где-то на автомобилях, кораблях, самолётах. Встречал даже на ракетах, подводных лодках. Но всегда одно и то же. Ссорятся. Воюют. Мирятся. Разные причёски, моды. А так-то одинаково всё. Рождаются, живут и умирают.
*
    Попал как-то в Эдем. Видит красивого парня. Статный сильный. Бродит по саду. Не то гуляет, не то просто не знает, чем заняться.  С дерева плод сорвёт, оглядит его, задумается, съест. В речке искупается, посмотрит на небо, полежит в тени – отдыхает. От чего? На него нет-нет да Старик какой-то поглядывает. Присматривает, видно. Обеспокоен. Опекает. Поглядел Амур, поглядел. Надоело. Неинтересным ему парень показался.
    Что-то такое сработало внутри, и оказался в другом месте. Каменные дома, прямо как джунгли. Между ними узкие чёрные тропинки. Пахнут незнакомо и  неприятно. По ним быстро мчатся букашки, напоминающие жучков. Вонь от них страшная.  Пыль, грязь. По бокам люди снуют. Туда-сюда. Есть, правда, и редкие пятнышки с деревьями, даже цветами. Но сразу за пределами всего этого скопища камня огромные горы  зловония. Речки отравой так и смердят. Дышать тяжело. Глядеть тошно. Захотелось убраться отсюда подальше и поскорее.
    Снова в Эдеме. Вот те, на! Давно ли тут был. А их уж двое. Он, она. Немного странные. Идут рядом, но будто отдельно. Каждый сам по себе, хотя и держатся за руки. Видно, боятся потерять друг друга. Он показывает ей сад. Останавливаются у некоторых деревьев, цветов. Цветы ей нравятся. Он доволен. Она красива. Почти как его мать – Афродита. Но как-то скована вся, напряжена. Видно ещё не понимает, кто она и зачем. Решил пока оставить эту пару в покое, тем более, что прежний Старик по-прежнему наблюдает за ними. Видно, что бережёт.
  Только собрался исчезнуть, обернулся, глядь, а девица то уже спит. На мягкой траве под кустом прекрасной благоухающей розы. Старик же подошёл к парню и спрашивает:
– Ну как тебе Ева? По-моему хороша.
И слышит в ответ:
– Да, Отец. Она прекрасна. Спасибо тебе, что ты создал её. Чувствую в душе такую радость. Теперь я не один. Моя жизнь наполняется каким-то смыслом. Правда, в душе беспокойство. Что нас ждёт впереди? Как пойдёт жизнь дальше? Ведь мы клоны. Я из праха земли. Она из моего ребра. Но нельзя же, чтобы и дальше были только клоны. Так ведь и земли не хватит, а моих рёбер уж точно.
– Не торопись узнать. Это сокровенное. Всё  само собой образуется. А пока позаботься о ней. Она ещё немного слаба и должна окрепнуть.
И Старик исчез. Амур же подумал:
– Умён Дед. Но что-то не договаривает. Скрывает. Продолжение жизни… Вот в чём секрет. Видно, не хочет ничего продолжать. Так…, сделал для себя игрушки. И больше ему ничего не надо. Надоело быть одному, да ещё единому. Нехорошо это.  Надо бы вмешаться.
    А вот и матушка появилась.
– Ну, что сынок. Заждался, небось. А я с хорошими новостями. Предложила Гефесту делать для твоего лука стрелы. Да не простые. Калёные. Это будут стрелы любви. Они могут изменить мир. Только надо попадать людям в сердце. Ну да ты теперь, после школы тётушки Артемиды, не промахнёшься ведь. Правильно я говорю? Твой меткий выстрел создаст между мужчинами и женщинами такую силу приязни, которую ничто победить и разрушить не сможет. Эта могучая сила обеспечит продолжение жизни на Земле. Согласен на такую работу?
    Амур, не раздумывая, обнял мать:
– Спасибо тебе, мама. Давай стрелы. Первые цели у меня уже есть. Проверим. Пусть Гефест готовит новые. Ещё и ещё. Работа что надо и, чувствую, её будет много, очень много.
    И полетел снова в Эдем. Вспомнил уроки Артемиды. Спрятался в зелени деревьев, как охотник в ожидании дичи. Затаился. Сидит, не шелохнувшись. Наконец, появились Адам и Ева. Всё ещё держатся за руки. Смотрят долу. Идут в его сторону. Ближе, ближе. И Амур решился. Ловко и быстро пустил по стреле в сердце каждого из них. Они остановились как вкопанные. Видимо, почувствовали попадание. Вскинули глаза друг на друга. Улыбнулись. Но ничего не произошло. Конечно, ведь зерно не прорастает мгновенно. Так подумал Амур и покинул Эдем.
    Между тем многое изменилось. Ева как-то по-другому, чем раньше, посмотрела на Адама и нежно спросила:
– Адамушка, ты ничего не почувствовал минуту назад?
– Почувствовал. У меня неожиданно потеплело на сердце, и я увидел над тобой светлую ауру.
– И я тоже, – ответила Ева, – внезапно вокруг меня изменился мир. Так захотелось обнять тебя. Можно?
Адам не ответил. Он просто потянулся к Еве, прижал к себе и поцеловал. Их биополя слились. И они почувствовали себя в Раю. Не в саду Эдема, а именно в Раю. Возникла радость бытия и счастья жизни. Им стало хорошо-хорошо.
– Адам, я не решалась тебе сказать, но сейчас уже не смогу утаить. Несколько дней Змей уговаривает меня вкусить плод от древа Жизни. Но ведь Отец запретил нам это. Помнишь? Змей же объяснял, что, вкусив это яблоко, мы станем такими как Старик. Тогда мы всё сможем, познаем жизнь. Теперь я решилась. Пошли. Нарушим запрет. Только, чур, я попробую первой. Мало ли что. Боюсь рисковать тобой. Ты мне так дорог. Я не смогу без тебя жить.
   И дальше случилось, что случилось. Позже Амур нашёл их, но уже за пределами Эдема. Рядом с ними бегал их сынишка. Жизнь продолжалась. Но за это пришлось заплатить Раем и будущими потерями.

     Амур же кружил по белу свету и  искал новые цели. Вот он в Италии. Верона. Музыка. Праздник. Спешит туда. Застаёт случайно встретившихся Ромео и Джульетту. Они юны и прекрасны. Амур решает соединить их сердца. Стреляет из лука стрелами Артемиды. И видит, что теперь мгновенно любовь поражает молодых людей. Всё! Ему этого достаточно. Что дальше, его не волнует. Летит похвастаться своими успехами матери. Артемида довольна и за сына и за людей. Получилось, как она и задумала. Любовь будет править жизнью.
    Но проверка показала, она что-то не учла. Не учла. Да именно не учла. Естественно, ведь боги настоящей жизни не знают. Она не догадалась, что за всё приходиться платить.
    Адам и Ева нарушили запрет и изгоняются из Рая. Только-только устраиваются в жизни, их старший сын убивает младшего. Плата кровью. Старик предупреждал. Любовь Ромео и Джульетты наталкивается на непреодолимые препятствия родительских кланов. Страсть их жизни, не успев начаться, заканчивается трагической смертью обоих. Позже выясняется, что её стрелы, выпущенные Амуром, приводят к гибели ещё одну молодую пару – Лейлу и Меджнуна. Похожая история. Этих арабских влюблённых потом  даже называли бедуинскими Ромео и Джульеттой.
    Что-то она не додумала, упустила. Теория оказалась не совершенной. Ясно одно – её следует дорабатывать. Как?... Нужны новые факты жизни. Да, да, именно факты. Мониторинг любви – вот что. Снова посылает сына в люди. Наблюдай. Пробуй. Анализируй. Размышляй.
    И вдруг слышит песню. Она доносится ветром из неведомой ей страны на востоке.  Прекрасный, удивительно тёплый женский голос, музыка божественная:
– Две верных подруги – любовь и разлука – не ходят одна без другой… .

 – А! Вот в чём дело. Есть вторая составляющую любви. Ведь, что собирается, то и разбираться должно. Добро и зло несовместимы, но и неразделимы. Где-то я слышала. В древе познания, что росло в Эдеме, добро и зло были спрятаны как Небытие. Кажется, после меткого выстрела моего Амура Ева это Небытие превратила в Бытие. Открыла секретный сейф Старика. После этого всё и началось. Да ведь и ларец Пандоры тоже подлил масла в огонь. Артемида вспомнила эту историю. По приказу Зевса Гефест создал Пандору и ларец.  Почему же Гефест не сказал мне об этом. Ох уж эти мужчины. А ещё говорят, что любят нас женщин. В ларце-то были все беды и надежды. Своеобразное Небытие настоящей жизни. Зевс настрого запретил Пандоре открывать ларец. Но она ослушалась. Как и Ева Старика. Беды обрушились на людей. Красавица быстро закрыла ларец. Но было поздно. На самом донышке осталась только Надежда.  Так Зевс решил уравновесить проступок Прометея, наивно подумавшего, что он Зевса сильнее и разум принесёт людям добро. Наивен был. Вот все и поплатились за такую гордыню Прометея. Да ведь у Адама с Евой случилось то же самое. Прометей был деверем Пандоры. Как же они с мужем скрыли от неё этот секрет. Наверное,  потому, что секрет-то был тайной. А тайну в отличие от секрета не должен знать никто. Уверены были мужики, что не посмеет Пандора нарушить запрет Зевса. Но она ведь женщина, как и Ева. Не устояла. Соблазн оказался слишком велик. Любопытны женщины. Не думают о последствиях.
    Да, собственно, и она такая же. Хотела как лучше. Забыла, что из лучшего получится как всегда.
– Значит и боги ошибаются. Что же теперь-то делать, когда уже свершилось: Гефест готовит стрелы, Амур пронзает сердца? Остаётся только надежда, что Амур сам поймёт главный изъян в теории любви и станет осторожней в выборе сердец. Самых молодых и незакалённых надо бы поберечь. Когда станут постарше, окрепнут телом и душой, научатся хотя бы немного бороться с бедами, тогда уж и поражать их можно моими стрелами.
    Так размышляла Афродита. Амур же в это время летал по белу-свету. Многое повидал и многое понял. Особенно после двух случаев.
    С утра залетел в одну квартиру. Воскресный день. Семья завтракает. Чудесная девчушка лет пяти уже поела. Неожиданно для родителей потянулась и, стараясь сделать голос сладким, выговорила:
– Эх, мусикабы сичас.
Родители в шоке. Бабушка вообще ничего не поняла и спросила внучку:
– Оленька, что ты такое говоришь? Да ещё тянешься за столом. Кто тебя этому научил.
– Бабушка! Да это наша няня в детском саду. Как позавтракает с нами за своим столиком, так сразу глаза зажмурит, потянется так сладко-сладко и говорит:
– Эх! Сичас мусикабы. Ну и  мы все так стали.
    Амур бросился искать няню. Конечно, нашёл быстро. Молодая, как говорят, в соку девица. Мается. Томится прямо. Зачем на неё стрелу тратить. В ней только либидо, и очень много. Избыток. Не стал Амур стрелять.
    Второй случай поразил Амура не меньше. Цель ему показалась достойной. Попал в сердце девушки. Загорелось оно любовью. Пустил стрелу в парня. Под рубашкой оказался бронежилет. Ну как тут стрелять. Пустое. Не получилось. Только девушке навредил. Понял:
– Внимательней надо быть. Цели следует выбирать тщательней,  быть осмотрительней. Любовь дело тонкое и  ответственное. Посоветуюсь ещё с мамой. Практика чувств сложнее, чем теория. Что-то здесь не так. Не совсем так. Ещё и бронежилеты появились. В теории это не предусматривалось.
    Поведал о своих сомнениях матушке. Афродита задумалась и сказала:
– Раз в жизни существует такая  неопределённость, будем к ней как-то приспосабливаться. Начнём с того, что дадим тебе сынок второе имя. Отныне будешь ты не только Амур, но ещё и Эро'т. Можно и  Э'рос. Посмотрим, что получится. Дело-то задумано хорошее. Не хотелось бы его бросать.
    Надо организовать мониторинг любви. Поброди ещё по свету, побывай в прошлом и будущем. Осмотрись, что и как. Кроме тебя никто этого сделать не может. Ведь боги наделили тебя всюдностью. Ты ещё, видно, не осознал, что ты везде и всегда. Тебе не надо перемещаться. В тебе неделимость и неслиянность времени и пространства. Ты просто есть и всё. Достаточно тебе пожелать, и ты явишься в любом месте и в любое время. Кто же, кроме моего Амура, может такой мониторинг создать и обслуживать. Давай действуй. Это ведь так интересно и нужно. Только запоминай всё, что увидишь и услышишь, и не перепутай ничего, бога ради. Будь внимателен, точен и честен, как настоящий учёный.
    Действуй! Благословляю тебя.

ОБЕЗЬЯНКА

     Однажды на маршрутном такси мне пришлось проезжать по десятой линии Васильевского острова Петербурга. Около дома, в котором находится  помещение журналистского факультета СПГУ, маршрутка остановилась и в неё «погрузилась» прелестная бойкая девчушка, как выяснилось через минуту, студентка.  В салоне уже находилось несколько её однокашниц. Сразу завязался громкий и оживлённый разговор. 
– Ну, как, сдала? – обратились к ней сразу несколько человек
– У…Уф! Сдала – выдохнула та.
– Замучил меня Вась-Вась. Начал теорию спрашивать.  Я что-то такое говорила, говорила. Сама запуталась.  Ещё, когда он на паре объяснял, я и тогда ничего толком не поняла.
–  Как же тебе сдать-то удалось. Он такой зануда!
– Сама удивляюсь. Он мне вопрос, а я ему – да Вы лучше спросите меня что-нибудь другое. Он другое спрашивает, а я опять не «в зуб ногой». Начинает мне втолковывать. А я всё равно ничего не понимаю. Спрашивает то, да это. Я не очень соображаю, что от меня требуется, а он совсем не рубит, что я рассказываю. Почему он меня не выгнал, до сих пор не пойму. Наверное, такие как я, ему надоели. Да и себя стало жалко.
     Из её щебетанья я догадался, что речь шла о лабораторной работе, связанной с  синхронизацией звукозаписей текстов. Предполагалась как бы  обработка разного рода интервью.
     Вспомнил себя второкурсником, когда нам объясняли работу со шлифами, основанную на законах кристаллооптики. За семестр требовалось описать тридцать шлифов. Это тончайшие срезы горных пород, рассматриваемые в поляризованном свете через специальный минералогический микроскоп. Преподаватель объяснил суть работы и спросил:
– Всем всё понятно?
В ответ гробовое молчание.
– Вопросы? Ясно. Значит, никто ничего не понял. Объясняю ещё раз.
Результат тот же самый. В третий раз. Никакого эффекта. И наш «препод» делает, наверное, единственно правильный шаг:
– Ладно. Начинаем работать. А там постепенно разберётесь.
И мы действительно разобрались, конечно, с его помощью. За семестр сдали все работы и были допущены к экзаменам. Давно дело было. Но я до сих пор помню, как на экзамене мне была поставлена довольно необычная задача:
– Большой кристалл из папье-маше. Он попал в шлиф, срезанный под углом в тридцать градусов, какого цвета он будет в скрещенных николях (поляризаторах).  Ответил правильно. Сейчас я этого сказать не смог бы.
     А будущая журналистка рассказывает дальше:
– Наконец, Вась Васе надоело со мной возиться. Говорит мне:
– Ну как же вы сделаете работу, если в теории совсем нуль.
А я ему:
– Василий Васильевич! Да Вы мне только покажите. Я как обезьянка, как обезьянка.  Я ловкая. Вы только попробуйте. Вот увидите, я сумею. Он согласился показать. И у меня получилось.
Подруги с пониманием замолчали. Все мы немного обезьянки.


ВЗГЛЯД

     К лету 1948 года вместе с семьёй дяди прибыл в Магадан. Нам была выделена хорошая квартира на проспекте Сталина. Школа рядом. Напротив Дворец Культуры, знаменитый монументальными скульптурами на крыше фасада, кажется, шахтёров. Встретила приветливая домработница Фрося – крепкая энергичная женщина средних лет. В квартире всё казённое. На первом этаже лестницы  дежурный милиционер.
     Пошли в школу по своим классам и начали готовиться к экзаменам. В отличие от всей страны, где обучение было раздельным – мужские и женские школы, здесь в единственной десятилетке мальчики и девочки обучались вместе. Было непривычно. Постепенно освоились. Тётка преподавала в этой же школе. Дядя весь в новой работе. Частые командировки. Создавалось новое Управление. Он подчинялся не Дальстрою, а непосредственно Москве. Санкционировал его назначение сам Сталин.
     Целый день «хозяйкой» в квартире оставалась Фрося. Была она заключённой. За что отбывала срок, какой – никто не интересовался. Приехали с Большой Земли и с колымскими порядками и правилами были незнакомы. Во многом наивны. Как позже узнал, домработницы и домработники из заключённых были обычной колымской практикой. Составлялся договор. Заказчик платил в казну. Ему присылали человека. Это были люди с бытовой статьёй. Правда, случались исключения. Напротив нас находилась квартира начальника Политуправления Дальстроя. В домработницах у них была полячка с 58 статьёй. Её разговоры всегда коробили и удивляли меня своей антисоветчиной. Она не очень стеснялась. Хозяйкой была отменной. Чистюля. Помню, научила нас готовить «польский мазурик». Очень вкусная сдобная выпечка.
     Как-то с Фросей пошёл по хозяйственным делам. В конце улицы небольшие бараки со скромными палисадниками. Фрося одним прыжком перемахнула высокий забор и нарвала цветов. Я молча наблюдал. Дома не рассказал. Отношения с Фросей у меня складывались нормальные. Вообще я жалел людей подневольных. Мне было как-то неловко перед ними. Видимо, они это чувствовали.
   В один из дней, пришёл из школы  раньше обычного. Застал Фросю в комнате около шкафа. Она увязывала вещи. Опешила. Подхватилась и посмотрела не меня. Я похолодел. Что-то звериное и страшное было в этом взгляде. Описать трудно. Но я чувствую его до сих пор, хотя прошло уже шестьдесят лет.
     Не знаю почему, но дядя по своим каналам решил проверить, кто есть наша Фрося. Оказалось – шесть судимостей, три последних за вооруженный грабёж. Кто нам её подсунул? Зачем – понятно. Она исчезла из нашей жизни. Потом были нормальные женщины с бытовыми статьями.
 
     Через год или два мне в руки попала книжка, кажется, дореволюционного издания – «Преступный мир Москвы». В одной из глав описывались серийные убийства. Московский извозчик регулярно выводил лошадь на продажу. Лошадь справная, молодая. Цену выставлял умеренную. Покупатель всегда находился. Ударяли по рукам. Шли в дом продавца оформлять купчую. И в тот момент, когда покупатель внимательно склонялся над бумагами, бил гостя молотком по голове. Не помню, как они избавлялись от трупа, но преступления довольно долго сходили им с рук. В конце концов, супруги были осуждены на казнь. В главе была помещена фотография убийц. Меня поразил их взгляд. Он был такой же леденящий как у Фроси.

     После смерти мамы у меня появилась бессознательная тяга купить избу в одной из деревень Новгородской области. Деревни Паства, где она родилась и выросла, уже не было. Съездили с её сестрой в деревню моей бабушки. Красивое место с названием «Горки».   На берегу озера. Всего в километре от сельского центра. Появился вариант. Изба прямо на склоне к озеру. Мостки-причал. Лодка. Баня на берегу. Но как-то не срослось.
     После этого взял карту. Высматривал на ней место. Ездил искать сам. Методом «тыка». Одна из таких поездок была в местечко Удино.
     Автобус отправлялся из Боровичей. У меня оказалось два билета. На себя и тётушку, которая неожиданно поехать не смогла. Свободных мест в автобусе не было. Какой-то молодухе позарез надо было ехать. В деревне, недалеко от Удино, у родителей находился её сынишка. Она рвалась на побывку. Отдал ей свободный билет. По дороге разговорились. Сказала, что конкретных сведений о продающихся домах у неё нет, но поспрашивать можно.
     Вышли в Удино. Не понравилось. Слишком большой посёлок. К тому же с картонной фабрикой. И я  решил попытать удачу в деревне моей спутницы. Что называется, напросился. Вышли. Никто её не встречает. Вдруг она увидела мотоцикл с коляской. Крикнула:
– Дядя Миша! Здравствуй!
Тот обернулся. Подошёл. Узнал. Cпросила:
– Что мои-то на встречают? Я телеграмму давала.
– Да, наверное, не получили.
– Дядя Миша, может, отвезёшь меня. Да вот и человека заодно захватим на заднее сидение. Хочет у нас дом на продажу поискать.

     Дядя Миша оглядел меня и согласился. Невысокого роста, совершенно квадратного очертания мужик. Чувствовалась в нём огромная силища. Что-то лесное, медвежье. Глазки маленькие. Широкое скуластое лицо. Густая шапка волос.
     Деревня в десяти километрах. Хорошая, хотя и ухабистая грунтовка. Подъехали к избе. Никого. Оказалось все на покосе. Вошли. Света, стала распаковываться. Я присел на лавке. Наш возница топчется у двери. Света достала бутылку водки.
– Дядя Миша, может, выпьешь?
– Нальёшь, так выпью.
– У меня вот только закуски нет.
– Да я могу и без закуски.
Света налила ему гранёный стакан. Дядя Миша не торопясь выпил. Занюхал рукавом.
– Так я, Светка, поеду. Своим от меня привет. Вышли вместе. Дядя Миша сел на свой ИЖ, круто развернулся и мотоцикл упал на бок. Он легко поднял его, снова завёл и покатил обратно в Удино. Света пошла к соседям. Вернулась и сообщила:
– К сожалению, никто избу продавать у нас не собирается. Жаль, что Вам пришлось впустую съездить. Спасибо за билет.
     Я пошёл назад. К счастью погода была хорошая. Прошёл пару километров. На дороге стоит ИЖ с коляской. Дядя Миша ждёт меня. Стало как-то не по себе. Уж больно он был похож на варнака. Денег у меня с собой особых не было. Но сумма для задатка, в случае успеха, имелась.
– Ну, как? – спросил он.
– Да, впустую. Никто продавать не собирается.
– Что ж. Как есть, так и есть. Давай, подвезу тебя обратно.
     Едем. Неожиданно посреди леса он останавливает мотоцикл. Я внутренне насторожился. Начинает расспрашивать. Кто я, зачем, почему. Я рассказываю:
– Мама не так давно умерла. Здешняя была. Мошенского района. Деревня Паства. Может, слышали о такой. Захотелось на её родину. Хотя бы летом  жить. К земле потянуло новгородской. Нравится мне здесь. Ищу. Да дорогого мне не надо. Денег маловато. Тётушка у меня здесь в Боровичах живёт. Даже со мной сегодня ехать хотела. Уж и билет был куплен. Да раздумала. Светлане отдал.
    От него узнал, что он местный лесник. Женат. Раньше работал на шахте. Там народ бедовый. Один мужик привязался:
– Отдай твою бабу.
– Да бери, коли сможешь.
– Потом задирать меня стал. Для пробы видно.
– А как раз в лаве были. Повернулся он тут ко мне спиной. Я подборной лопатой его ка-а-к огрел. Упал он. Очухался. Приставать перестал. С тех пор побаивался. И тут дядя Миша так на меня зыркнул. Вспомнил я и Фросю и фотографию московского извозчика с женой. Ну, думаю, всё. Отъездился.
     Дядя Миша замолчал вдруг. Что-то зашевелилось в его медвежьей голове:
– Ладно,…поехали что ли.
И завёл свой ИЖ. На автовокзале хотел я ему денег дать или бутылку купить. Да поостерёгся почему-то. Сказал только спасибо.
     Думаю, бог меня спас, да и дядю Мишу избавил от греха. А может, я зря так на него подумал. Но вот подумал же.


ОДИНОЧЕСТВО 

     Иван Беляков заканчивал десятый класс Санкт-Петербургской школы. Парень как парень. И вот трагедия. Случайно был раздавлен бортом грузовой машины под аркой своего дома. Жизнь бессмысленно оборвалась. Нелепый случай не дал состояться человеческой личности. После него остались прекрасные стихи и дневник. Мать сумела издать их как память о сыне. Случайно эти две книжки попали ко мне. Они поразили меня. Сколько хорошего и чистого скрыто в наших детях. Сколько любви в их молодых сердцах.  Сколько простой человеческой философии жизни. Как мало мы знаем о них.
    Чего стоит только одна мысль этого мальчика:
– Одиночество – хорошая вещь, но только тогда, когда есть кто-то, кому можно сказать, что одиночество – хорошая вещь.
Или вот:
– Мы не уходим навсегда,
   Не возвращаемся обратно,
   Она горит моя звезда,
   Я значит, жив, хоть жизнь превратна.
Или ещё:
– О, женщины, о как вы непонятны
   И от мужского глаза далеки,
   Вы так легки, вы так нежны и сладки,
   Порою необъятно высоки.
………………………………
   Вы можете умерших воскресить,
   В прозаике вольны родить поэта,
   Одним лишь словом можете всё это,
   Но жаль, что не умеете влюблённого любить.
*
     Вот передо мной сидят первокурсники. Какие они разные. Кто-то за первыми столами.  В их глазах интерес. Ожидание открытий. Другие скучиваются у задней стенки аудитории, переговариваются. Они ещё плохо знакомы. Им надо поболтать. Они тянутся друг к другу. Для них это главное. Их мало интересует лекция, смысл того, о чём я говорю. Я не их круга, я старик. Но я всё равно люблю их. Теперь как внуков. У них своя жизнь, и мне хочется, чтобы она была интересной и насыщенной, чтобы они меньше знали зла и понимали добро. Чтобы в мир они несли своё доброе и счастливое.
*
     Мой приятель потерял жену Она долго и тяжело болела. Он знал о неминуемом конце. От этого не легче. Осунулся. Как-то сразу постарел на несколько лет. Слова утешения в таких случаях неуместны. Это факт, который никто отменить не может. И как-то неожиданно мне в голову пришла мысль:
– Да умерла жена, с которой он счастливо прожил большую и долгую жизнь. Родной и близкий человек. Но ведь она не оставила его одного. Она оставила ему детей и внуков. Он не один. С ним дорогие ему люди.
    Я решил сказать ему об этом. Мне показалось, что это осознание не одиночества хоть немного поможет ему.
     Человек не может и не хочет быть одиноким. Если уж остался один, появляются собака или кошка. О них надо заботиться. С ними можно говорить, ласкать, ощущать ответную ласку, внимание и свою нужность.
*
    В соседней квартире на нашей лестничной площадке жила старая женщина. У неё была собачонка. Она каждый день гуляла с ней. В холода одевала в какую-то специально сшитую кофточку.  Брала на руки, гладила. Собачонка смотрела на неё выпученными преданными глазами. Виляла хвостом. Сидя на руках, пыталась лизнуть бабулю в лицо. Но вот собачка умерла.  Старушка перестала выходить. Мы звонили. Хотели передать ей еды. Но никто не отвечал. Забеспокоились. Вызвали милицию. Довольно сложно было объяснить, чего мы хотим. Но всё-таки убедили. Оказалось, старушка умерла.
     Стали искать родственников. Неожиданно обнаружились две дочери и сын. Но с матерью они не общались много лет. Разрыв был полный и окончательный. Произошёл он тогда, когда наш «божий одуванчик» выгнала на улицу беременную дочь. А нам казалось, что она бедная одинокая женщина, у которой, если что и было, то это маленькая ласковая собачка, смерть которой она не могла пережить.


КОГО ИЩЕТ ЖЕНЩИНА

ОНА
     Ей показалось, что Он едет в этом же поезде. Кто-то будто сказал, что в восемнадцатом вагоне.  Она ужасно разволновалась. Сразу не поняла, что произошло, и не знала, что делать. Сердце забилось часто-часто. И тут поезд неожиданно остановился посреди поля. Так бывает. Как во сне Она пошла к выходу, медленно сошла по ступенькам, соскользнула, больно ударилась, упала. Поднялась в какой-то задумчивости и направилась в конец состава. Вначале она шагала по шпалам параллельного пути, потом вышла на край насыпи и побежала. Каблуки туфель вязли в песке. Она их сняла и бежала все быстрей и быстрей. Голова была как в тумане, действия почти бессмысленны. Летела по насыпи как в забытьи. Зачем? Знал ли, догадывался ли Он, что она здесь и летит к нему? Узнает ли её? Что она ему скажет? Эти вопросы она себе не задавала. Теплый ветер степи немного освежал лицо и тело. Волосы растрепались. Туфли она где-то выронила. Бежала босой, не ощущая уколов гравия, песка и мелких веточек. Добежала до семнадцатого вагона. Оказалось, он последний. Восемнадцатого вагона не было. Ей сказали, что на какой-то станции его отцепили и перегнали в начало состава, сразу за паровозом. Кинулась обратно, и тут поезд пошел. Она побежала быстрее. Поезд тоже набирал скорость. Она начала отставать и вскочила на подножку ближайшего вагона. Оказалось, это её вагон. Нашла своё место. Отдышалась, вытащила из чемоданчика тапочки и пошла вперед состава по вагонам. В переходах сильно качало, пахло угольным дымом, двери хлопали. В тамбурах стояли курильщики. О чем-то разговаривали и мешали проходить. Кто-то грубо обругал её. Она ничего не замечала. Дошла до конца. Первый вагон действительно был номером восемнадцать. Но здесь Его не было. Она прошла вагон обратно. Не увидела. Стала спрашивать. Проводница сказала, что какой-то мужчина вышел, кажется на последней станции. Даже показала место.  Удивительно, но у них оказались одинаковые места и даже с одной и той же стороны поезда.
     Она вначале не осознала пустоты, потом вся сникла, и слезы медленно потекли по щекам. Она их размазывала ладошками. Лицо стало чумазым, на губах появился привкус соли и паровозной гари. Она медленно поплелась обратно. Легла на свою полку и вся онемела. Уставилась глазами в потолок и провалилась в небытие.
     Постепенно стала приходить в себя и вдруг начала ощущать, что-то похожее с ней уже было. Она и раньше теряла Его. Да.. да, теряла, не находя. Она вдруг подумала, существовал ли он на самом деле. С чего всё началось, сколько времени продолжалось и будет ли этому конец. Она устала его искать и ждать. Зачем она это делает. Может быть это наваждение какое-то. В голове возник тихий шум, вагон слегка потряхивало на стыках рельс. Она стала забываться и задремала.
     Поезд шел на юг к морю. Скорей всего Он тоже ехал туда. Почему же Он тогда вышел.
     Когда же Она увидела его впервые? Это было так давно. Очень давно. Кажется, тогда её звали Евой. Это имя означает «Жизнь». Выходит, до этого имени Она не существовала. Или, может быть, существовала? Существовала в каком-то Не-Бытии. Просто этого не осознавала. Она мучительно пыталась вспомнить. Стада болеть голова.
– Господи, помоги! Мне станет легче. Я перестаю понимать кто я. Что со мной происходит. Помоги! Ну, пожалуйста! Сжалься надо мной.
     И Она снова впала в беспокойный сон. Вот… что-то проясняется в тумане… Она родила мальчика… Как было трудно. И беременность проходила тяжёло. Но сколько радости, какое счастье она почувствовала, когда появился её Первенец. Она безумно его любила. Это был крепкий малыш. Он рано начал ходить. И заговорил рано. Такой самостоятельный. А когда вдруг заболел, как Она волновалась, что только не делала, чтобы поднять его. Врачей нет. Посоветоваться не с кем. Как она молилась о его выздоровлении.
    А вот ещё!... Мальчик был удивительно похож на неё. Она часто и долго всматривалась в его черты. Да…, это её плоть и кровь. Но что-то отличало их. Что? Вспомнила… У него на животике была отметина о том, что он её плод. Пупок. У неё же такой отметины не было. Значит,  у неё не было матери. Но откуда же Она? Кто и из чего создал её.
     Ребёнок подрастал, и Она больше внимание стала уделять Ему... Вот Он, вот…, она вспоминает его. Откуда же он взялся? Кто их сосватал? Как они стали супругами? Господи, до чего разболелась голова. Она старалась успокоиться, переключиться на другие мысли, а ещё лучше – не думать ни о чём. Постепенно это получилось, и Она заснула под ритмичный стук колёс и укачивание вагона.
     Проснулась посвежевшей, с хорошим настроением. Вышла в коридор и увидела море. Солнце шло к закату. Окна были открыты. В вагон врывался  тёплый морской ветер. Слева со стороны купе тянулась степь. На душе была благость. Поезд снова остановился. Никто ничего не объявлял. Пассажиры решили, что ждут встречный, и многие потянулись к выходу. Она тоже решилась на вечерний моцион. Зашла в купе одеть туфли. Но не нашла их. Удивилась. Поискала. И вдруг вспомнила всё, что с ней происходило. И опять её душу охватило волнение. Посмотрела внутрь халатика. Пупок на месте. Значит она – это она.  Почему-то голова закружилась, захотелось прилечь.
    Стала размышлять. Как удивительно устроен мир. Ведь она проспала всего-то немного. Засыпала – за окнами была степь. Будто степь это вся Земля. Поднялась – и уже море. Не было никакого моря и вдруг – на тебе, столько воды. Снова мучительно стала думать:
– Не было её самоё и вдруг – появилась. Она-то, ладно. Её мать родила. А та, которая Ева?
    Вспомнила почему-то химию. Соединение кислорода и водорода. Ах, да! Море – ведь это вода. Кислород и водород – газы. В воздухе они живут отдельно друг от друга. А в воде их автономия исчезает. Но воду можно разложить. И тогда снова появятся кислород и водород, как бы неоткуда. А воды уже не будет.
     Наверное, так происходит со всем сущим. Сущее появляется из Не-Бытия. Его можно изъять из него – сделать Бытием и спрятать снова.
     Раздумывая так, она «вспомнила» себя как Еву, своего первенца. Кто же был  его отец? Да! Какой-то красивый и сильный мужчина. Как трудно они жили. Делать ничего не умели. Почему не умели? Да их никто ничему не учил. У них не было матери, ни отца, ни бабушек, ни дедушек. Но вначале они жили легко. Беззаботно и сытно, как в раю. А потом рай вдруг исчез.
     Вот в чём дело! Они оба пришли в мир из Рая. Почему же они лишились его? И на что же они всё-таки жили? Кажется, удалось что-то продать. Но что? У них ведь ничего не было. Вроде бы, какую-то тайну. Ну да…Тайну Бытия – тайну Добра и Зла.
     Кому этот товар был нужен?... Каким-то людям. Людям, которые уже были до них. Они работали на Земле, были просты и приветливы, всё умели. Адам ещё удивился им. Откуда? Те сказали, что их предки появились на шестой день Творения. А откуда, они не знают.
– Я подумала,…я сказала про себя… Адам? Ах, вот что! Адам, Адам. Значит, это был Адам. Вот кого я ищу и не нахожу. Наверное, потому что мы оба из Не-Бытия. Люди уже были на Земле, а нас ещё не было. Мы появились в другом месте и обратно вернуться не могли. У ворот стоял кто-то с пламенным мечом. Нас выгнали. За что?
– За тайну. Вот в чём дело. Чью тайну?.. Тайну Создателя. Как же мы узнали её, эту Тайну. Где она была спрятана?
– В каком-то сейфе, что ли? Если Тайна была в сейфе, значит, мы выкрали её. Украли информацию. Если так, то мы легко отделались. За такое дело расстреливали. А мы живы.
     Солнце почти село, и Она почувствовала, что голодна. Решила поужинать в ресторане. Переоделась. Туфлей, правда, не было. Пришлось идти в тапочках. К счастью, это были не бабуши, а что-то спортивное.
     В ресторане оказалось свободно. Она села у окна с видом на море и закат. Взяла меню. Заказала баранью отбивную. Какое-то время отвлеклась на еду. Мясо было свежим и хорошо приготовленным. Гарнир – горошек с зеленью. Ела, не торопясь, и любовалась морем, которое на глазах становилось темнее и темнее. Отбивная было с косточкой.
– Ага, значит, повар опытный. В мясе толк знает. У косточки оно всегда вкуснее – насыщается соками.
     С наслаждением принялась обсасывать косточку – рёбрышко. И вдруг её будто кольнуло в сердце.
– Ребро! Ребро! Ре-б-ро! Ну, да. Адам рассказывал ей. Она, Ева, сделана из его ребра. Выходит  Адам донор, а она клон. Клон. Господи как же это? Как овечка Долли. О Долли так много писали, говорили, показывали по телевизору. Интересно, был ли у неё пупок.
     Солнце совсем зашло. Стало быстро темнеть. Появилась луна. Нахлынули смутные видения. Опять разволновалась. Как же они жили в Раю? Совсем не помнит. Она не воспринимала его как мужчину. Это потом уж Она узнала разницу между ними.
     Они были вегетарианцы. Деревьев в саду Эдемском росло много.  Создатель позаботился. Плодов тоже – ароматных и вкусных. Думая об этом, она потянулась к вазе с фруктами, которая стояла на её столике. Не выбирая, как-то само собой взяла яблоко. После отбивной, хорошо поперченной, яблоко было кстати. Крупное, румяное, наливное. Она хрустко откусила, и захлебнулась соком. Откусывала ещё и ещё большими кусками. Прожёвывая их, стала смотреть в окно. Темень уже непроглядная. Закрыла глаза. И вдруг внутренним зрением увидела то дерево, с которого сорвала плод. Это и был «секретный сейф» Создателя. Откусив тогда от него, она сломала невидимый замок. Не-Бытие распалось на составляющие – на Добро и Зло. До этого они были неразличимы. Как же она посмела это сделать. Её соблазнили. Соблазнил тот, кто знал, что Она женщина. Она не устояла. Ей пообещали раскрыть секрет, которым владел только Бог. Ей захотелось стать хоть немножко богиней. Дала попробовать яблоко и Адаму, чтобы он тоже почувствовал себя чуть-чуть богом. Не-Бытие превратилось в Бытие. Они увидели реальный Мир и стали Создателю неинтересны. Он изгнал их из своего Эдема, и запретил  возвращаться.
     Начались несчастья. Она ощутила это ещё в Эдеме. Адам предал её. Указал на неё Создателю как на «взломщицу сейфа».  Испугался взять вину на себя. Она простила его. А Бог их не простил.
     Почему? Они же его дети.  Скорей всего, Он просто знал, что груз Тайны станет проклятием для них. И не только для них, но и для  всех, кто будет после. Бог считал, что этого довольно. Да! Груз оказался слишком тяжёл. Их старший сын убил брата. Это был первый удар судьбы. Страшный удар. Как Она кричала, когда ей сообщили об этом. Ей казалось, Она лишится разума. Хотела умереть. Но наложить руки на себя не смогла.
     А потом несчастья так  и посыпались на людей. История человечества превратилась в историю войн. Народы истребляют друг друга. Почему? Изначально в этом виновата Она. Ведь она первая вкусила запретный плод. И через неё в Мир пришла тайна Зла.
– Господи! Как это страшно. Какой вселенский грех лежит на ней. Неужели во всём виновата Женщина? А как же Добро? Где оно? Ведь Добро тоже было в Не-Бытии Рая, в «сейфе Бога». Куда же оно делось? Не могло же оно пропасть. Добро нейтрализует Зло.
    Зло многолико. Многоликим должно быть и Добро. Что же в Добре  главное?
     Она задумалась, глядя в тёмное окно вагона. Заказала мороженое. Оно было вкусным и освежало голову. Думать стало легче. Недалеко за столиком ужинала  молодая семья. Прекрасная девчушка с золотистыми кудряшками и синими, синими глазами смеялась, поглядывая то на отца, то на мать. Она тоже ела мороженое и радовалась вкусной еде и тому, что скоро увидит тёплое море, будет купаться и загорать.
– Ребёнок! Как хорошо быть ребёнком, когда у тебя есть добрые и умные родители. Так вот в чём безусловное Добро. Оно в детях. В их чистоте и любви к миру.
     Абсолютное же Зло, самый большой грех – это истребление человека человеком. Дети призваны ликвидировать это Зло.  В них – шанс выжить. Дети делают человека  бессмертным.
     Детей рожают женщины. Значит,  в женщине заключено Добро. Она его носитель и гарант. Грехи и прощение в ней.
     На душе стало спокойней. Значит, она увидела в себе не только первородный грех, но и первородное искупление – Добро. Ещё раз посмотрела на счастливую девчушку. На сердце посветлело. Вернулась в купе и легла спать. Долго не могла заснуть. Всё думала и думала:
– Она едет на юг. Именно там надеется найти Его. Почему на юг?
Она не знала. Направление ей подсказывал инстинкт. Она поверила ему. Успокоилась и заснула. Поезд поднимался на перевал.

ОН
     В молодости ему довелось работать в Армении. Услышал там притчу:
• Бог делил Землю между народами, которые создал. Когда очередь закончилась, неожиданно прибегает армянин.
– Создатель, я услышал, Ты землю делишь. Пришёл за своей долей.
• Бог посмотрел на него и молвил с упрёком и удивлением:
– Где ты раньше-то был. Всё уж разобрали. Знаешь пословицу – кто рано встаёт, тому Бог подаёт. Спать надо меньше.
• Армянин стал настаивать:
– Я согласен с тобой Творец. Виноват. Но всё же – раз Ты меня сотворил, то и земли кусок мне полагается.
• Бог немного подумал…:
– Остался кусочек. Я про него забыл совсем. Уж не обессудь. Там камни одни, да горы почти голые. Так получилось. Сам виноват. Бери теперь, что осталось.
• Армянин расстроенный  ушел. Не успел он скрыться за горизонтом, запыхавшийся, немытый, нечесаный, обливаясь потом, прибегает грузин. Начинается тот же разговор. Бог объясняет, что последний надел взял армянин:
–  Посмотри, его ещё видно. Идёт, огорчённый. Видишь ли, он проспал. Ну, разве я виноват в этом. А ты, где же был? Всё закончилось. Наделов больше нет. Как ты этого не можешь понять.
• Грузин стоит, опустив голову. Видит, ситуация пиковая. Молчит. Бог чувствует часть своей вины. Грузин ведь тоже его создание. Да вот выпало из памяти. А ведь сам же  рассеял  людей по всей Земле и смешал языки их. Много Он понаделал, ох как много. Забывать стал.
– Ладно, уж, есть ещё кусочек. Для себя оставил. Бери. Куда же с тобой денешься.
• И пошёл грузин в Грузию.
*
     В какой-то момент своей жизни Он остро почувствовал потребность в женщине. Эта женщина должна быть плоть от плоти и кость от костей его.

Он стал искать. И тут вспомнил эту притчу. Подумал, что такое наваждение не спроста. Надо двигаться на юг. И поехал на Кавказ. Временами чудилось, что она где-то рядом. Но где именно не мог понять. Иногда казалось, что она вышла на какой-то станции. Искал. Не знал, как она выглядит, но был уверен, что узнает её. Ехал дальше. Потом понял, что найдёт её  в конце пути. Обязательно найдёт. Провидение сведёт их в одном месте и в одно время.

ОН И ОНА
  Каждая женщина ищет Адама, каждый мужчина ищет Еву. Они хотят войти в райское Не-Бытие на Земле. Некоторым это удаётся.


ВРЕМЯ И МЕСТО 

Беломорский 22.
     Петрович страстный рыболов. Где только не ловил. Пробовал и на реках и на озёрах. Но после того, как в нашей Берендеевке на речке Белой выловил хорошую форель, незаметно для себя специализировался в форелиста. Рыбалка эта увлекательная, но трудная. Тут с удочкой не посидишь. Нужна физическая выносливость и мастерство во владении спиннингом. Белая  – речка небольшая, но для рыбалки сложная. Берега в густом кустарнике. Подходы дикие – этакие северные джунгли. Завалена буреломом.
     Идти вверх по течению нелегко. Выбирать места не просто. Температура воды восемь-десять градусов. Блесну надо забрасывать снайперски. Под крутой обрыв, коряги, завалы из деревьев. Потерять её очень просто. Но при умелом забросе форель часто выскакивает из укрытия и, преследуя «живца», иногда хватает у самых ног.
     Река петляет. За день ловли приходится проходить такой «таёжностью» много километров. Но когда улов хороший радости нет предела. Петрович весь светится. Выкладывает рыбу на достчатый настил, фотографирует. Потом тушит  в собственном соку с луком и пряностями. Часто коптит. Всё это заканчивается в час-два ночи. Съедается с приятелями под пиво и водку. Когда улов большой, копчёности везутся домой. Приходит с рыбалки весь мокрый от пота, облепленный травой, листьями. Едва передвигает ноги. Отдувается и сияет улыбкой – рот до ушей.
     Добираться до нас не близко. От Петербурга километров триста, От райцентра дорога лесом. Бывает залита водой. Иногда приходится откапываться. Раз не было лопаты. Из громадных луж, которые не проехать, руками рыл канавки, чтобы спустить хоть частично воду. Да и от соседней деревни, где он ставит машину, до нас топать ещё около километра. Но рыбалка форелиста того стоит. Петровичу очень наши места нравятся. Балдеет от них. Поэтому и ездит.
     Нынче лето выдалось дождливое. То облака накрывают землю, то ливни с грозами. Был и град. Белая вздулась, превратившись в не проходимый мутный поток. Но всё же Петрович приехал. Пробыл неделю.
     Дорога к нам идёт через Волхов. Именно в эту поездку Петрович решил заехать к хорошему школьному приятелю. У того давно отцом был построен в деревне на берегу этой большой реки дом, километрах в шести вниз по течению от знаменитого села Селищи. Встреча была тёплой, радостной. Немного порыбачили на лодке. Пообедали. Отдохнули. И опять на реку. Искупались. Дело к закату. Так  хорошо. Почти как у С. Маршака:
… глядя с берега крутого
На розовеющую гладь,
Порой одно он скажет слово
И это слово – «Благодать».
     Посидели. Помолчали. Собрались в дом. И вдруг появляется большой сухогруз. Проходит мимо них, и Петрович с удивлением читает на борту – «Беломорский 22».
     Да это же судно его отца. Отец был на нём капитаном. С детства Петрович знал его. «Беломорский 22» никогда раньше по Волхову не ходил. Никогда. А тут?
Как будто вернулось детство, вернулся отец. Вот он сейчас помашет ему с мостика рукой и улыбнётся. Сердце захолонуло.
     Ведь надо так. Совпали день и час и место, где суждено было встретиться. Он приехал и появился отец из небытия.

Рембо из Моровского.
     Вадим Андреевич, мой сосед – сильный сухощавый мужик семидесяти двух лет. Хозяйственный. Прекрасный мастеровой, особенно в том, что касается техники. Аккуратен и большой эстет во всём, особенно в обустройстве дома и сада с огородом. Нынче наметился обильный урожай яблок. У него несколько крупных деревьев. Ветки гнутся от тяжести плодов почти до земли. Необходимо срочно вырубить и поставить подпорки. Далеко ходить не надо.  Лес и кустарник обступает стеной, заполняя ещё недавно пахотные и покосные угодья. Около семи вечера, взяв топор, повязав голову банданой, в одной рубашке вышел за ограду. Дом у него последний. Да и Моровское-то состоит из трёх домов, заселяемых горожанами только в летние отпуска. Прошёл немного в молодой лесок, нарубил подставок. Окорил их. Лыко сложил рядом для обвязки. И…решил походить ещё, чтобы найти более высокие рогатины. Прошёл немного дальше, а обратно дорогу потерял.
     Надо сказать, блудил он часто, хотя леса не боялся. Когда-то служил на Дальнем Востоке. По тайге приходилось бродить часто. У нас, когда уходил за грибами, бывало возвращался к ночи. Раз появился  даже в два часа в полной темноте. В этот раз никто не ожидал, что он заплутает серьёзно. Жена с сестрой ходили в соседнюю деревню к вечерней автолавке. Вернулись в десятом часу. Его всё не было. Забеспокоились. Ходил с ними в разных направлениях. Кричали, били в тазы. Всё напрасно. Решили ждать утра. К счастью, дождя не было. Небо вызвездило. Похолодало. Ночь прошла в беспокойстве. Женщины встали в пять утра. Стали искать хоть какие-то следы. Кругом трава по пояс. Местами до плеч. Нашли. Тропка вдоль изгороди привела их к нарубленным рогулькам. Место вытоптано. Метрах в семидесяти от бани. Как он потерял его? Непонятно. Ходили и дальше. Там густой мелкий березняк, ивы. Под ними трава невысокая. Следов не нашли. Чего только не приходило в голову. Вдруг подвернул или сломал ногу. А если инфаркт, инсульт. Лежит где-нибудь. Может быть, и не так далеко. Позвонили в райцентр. Начали со звонка 01. Ожидали, что отделение МЧС. Там выслушали. Записали. Потом сказали, что это «Пожарная часть». Отослали звонить в милицию.
     Позже выяснилась доблесть этой части. В соседней деревне загорелся дом. Что-то там было с проводкой. Изба полыхала. Позвонили 01.
– Сильно горит?
– Да!
– Так мы всё равно не поспеем. Ведь до вас десять километров по лесной дороге.
– Да ведь соседние дома могут загореться.
– Ну, не горят же.
– А если лес вспыхнет. Ведь в лесу живём.
– Мы лес не тушим.
Вот и весь разговор. Успокаивает.
     Наконец, определились у дежурного. Снова всё записали. Приехал старший какой-то там группы. В сандалиях и с папкой. Снова всё записал. Забрал паспорт. Прошёл на место заготовки рогулек, с которого исчез Вадим Андреевич. И ушёл, сказав, что позвонит завтра. Конечно, звонили сами. Услышали успокаивающий ответ:
– У нас в лесу люди пропадают каждый год. За двадцать семь лет, которые я тут служу, нашли только одну бабку и четыре трупа. Да и то, бабка сидела на упавшем дереве недалеко  от деревни и ждала.
– Собаки у нас нет. В Боровичах и Новгороде мне отказали. Да через пятнадцать часов никакая собака след не возьмёт. А тут у вас такие росы.
– Давайте ждать. Может сам выйдет.
     Позвонили в Питер детям. Приехали к вечеру вместе с внуками. Пробовали искать. Сумерки. Ночь. Промокли до ушей. Ничего не нашли. Зять палил из ракетницы. Кричали в рупор. Всё впустую.
     Утром поехали уже скандалить. Администрация района. «Ментовка» получила указание. Приехала группа. Притащили собаку – откормленную суку лабрадора. Скорей всего это была чья-то домашняя псинка. Притащили бедную для успокоения родственников. Снова посмотрели место «пропажи». Смотрели баню, чердак в доме. Спускались к ручью, где у нас родник. В лес не ходили. Пообедали. Составили ещё один протокол и уехали.
     Все в растерянности. Что делать? Искать. Где? Лес огромный. Никто не знает, куда отец мог пойти.

     Наш же Петрович просидел весь день в раздумье на веранде. Готовил снасти. Смотрел на небо в облаках и тучах. Понимал, что вода в Белой должна существенно упасть, и раздумывал – ехать к вечеру ловить или не ехать. Дни для него проходили впустую. И он решился. Быстро собрался и пошёл в соседнюю деревню к своей машине.
     Проходит несколько часов. Дело к сумеркам. Вдруг звонок от нашего сына из Питера:
– Родители, привет! Нашёлся ваш сосед.
– Где? Откуда ты узнал?
– Петрович нашёл его у реки. Подробности у Лены. 
Сразу звонок от дочери:
– Петрович нашёл Вадима Андреевича. Уже везёт. Всё расскажет сам.
     Я кое-как попал в сапоги. К соседям. Только забежал во двор:
– Нашёлся! Нашёлся!
    Вначале не поверили. Потом женщины в слёзы. Пожалуй, первый раз я видел, как рыдают от счастья. Выбежала дочь Вадима Андреевича. Ревёт. Обнимает меня.
– Где? Как?
Внуки побежали встречать деда в Квасильниково.

     Вадим Андреевич, когда понял, что заблудился, вышел к верховьям одного из многочисленных ручьёв, бегущих к Белой. Русла у них завалены лесом. Борта крутые. Почти каньоны. Шёл с палкой, щупая, нет ли по пути ямы. Боялся за ноги. Но раз всё-таки угодил. Две холодные ночёвки. Спал час-два. Рубил ветки. Ложился на них. Такими же ветками укрывался. На лицо бандану. Комары жрали нещадно. В первую ночь подходил какой-то крупный зверь. Обнюхал и ушёл. Скорее всего, медведь. Он там бродит.
    Наконец, вышел к реке и почти весь день блуждал по ней, двигаясь вверх по течению. Знал, что ближе к верховьям находится большое село. Река на участке, куда он вышел, здорово петляет. Два раза переходил реку. Пытался срезать путь. Раз вышел на старое место. Выбился совершенно из сил. Чувствовал, что предстоит третья ночёвка уже у берега. Наткнулся на заросли дикой чёрной смородины. Решил хоть как-то подкрепиться. И тут…услышал за спиной:
– Эй! Человек, кто ты?
 Обернулся. Петрович узнал его и с радостью от неожиданности крикнул:
– Вадим Андреевич! Никак это Вы?
– Да! Да! Я, Вадим Андреевич! А Вы кто (он Петровича не узнал)?
     Дальше снова переправа. Тёплые носки, кусок хлеба с помидором. Место в «десятке» и встреча с внуками  и домашними.
     Все охали и недоумевали:
– Ведь надо, как получилось. Совпали и место выхода Петровича и  нашего «потеряшки» и время.
     Такой выдался у Петровича приезд. Вначале встреча с отцовским сухогрузом на Волхове, теперь встреча с нашим «Рембо» в дебрях реки Белой.
     Кто как, а я в такие случайности не верю. Просто эти явления непонятны человеку. И, возможно, не будут поняты им никогда.


ЗАВЕТЫ
Более же всего облекитесь в любовь,
которая есть совокупность совершенства.
Послание к коллосянам.

    Умирал Валерий Давидович Ломтадзе.  Он тяжело  болел. Исход был предрешён. Об этом знали все. Знал и он. На сердце тяжело. Я учился у него и много общался позже. Всегда находил у него понимание и поддержку. Не надо объяснять как это важно, особенно в молодости и на крутых поворотах жизни. Не так много людей, которые воспринимают твои идеи и готовы вместе с тобой их отстаивать и защищать. Объяснять другим.
Незадолго до кончины я и Миша Захаров пришли навестить его. Он уже не вставал, но было видно, что рад нам. Расспрашивал, над чем мы работаем, что планируем. Слушал с интересом. Высказывал своё мнение. Делал замечания. Давал советы. Наконец, мы почувствовали, он очень устал, и начали прощаться. Встали. Сказали какие-то глупые слова о выздоровлении. А что можно было ещё сказать? Посмотрели на него, зная, что последний раз, и уже хотели уходить. Не знаю, что он думал в это мгновение. Наверное, что и мы.  И услышали от него:
– Спасибо, что пришли. Мне стало немного легче.
– Делайте всегда добро.– И грустно  улыбнулся.
По дороге мы долго молчали. О чём тут было говорить?
Наши доценты и профессура всегда заботились о нас. Хлопотали перед начальством, когда мы попадали в трудные ситуации, помогали с публикациями, докладами на научных конференциях, семинарах.
         При этом никогда не докучали мелкой опекой, ничего за нас не писали, не правили наши тексты. Подталкивали всё делать самим. Иногда ссужали деньгами, когда чувствовали в этом необходимость. Делалось это всегда тактично. Нам в голову не приходило просить об этом.
Как-то, кажется, на втором курсе,  я сидел на подоконнике внутренней лестницы,  в фуражке горного института.
Мимо проходил проректор по учебной работе.
Сделал замечание в довольно грубой форме. А грубости я сызмалу не переносил. Я встал и, ни слова не говоря, быстро стал спускаться. Он осерчал, в два прыжка догнал меня. Пришлось назваться. Несколько дней спустя меня вызвали в деканат и сказали, что проректор ходатайствует об отчислении. И вот тут-то на помощь пришли наш старейший профессор, заведующий кафедрой, Толстихин Нестор Иванович, и зам. декана доцент Наливкин Борис Васильевич (брат известного академика), читавший нам курс палеонтологии. Всё обошлось. Никто из них мне не пенял за глупое поведение. Знали, сам всё понял. Их уже давно нет, но  помню доброе вмешательство этих стариков, и благодарен им до сих пор.

    Намного позже, когда я уже сам преподавал в вузе, у меня был ещё один поучительный случай с головным убором. Возвращаясь с работы и, зная, что дома никого нет, я забежал в котлетную, напротив Московского вокзала, выпить кофе. Маленькие высокие столики. Все перекусывают стоя, одеты по-зимнему, в шапках.  Вдруг ко мне подошла уборщица посуды и тихо почти на ухо сказала:
– Молодой человек, раньше, когда в избу входили, шапку-то  снимали.
Я подивился её деликатности. Ответил ей, тоже негромко:
– Спасибо. – И шапку снял.
Какая разница между этой старой женщиной и бывшим нашим проректором! Стал понимать, что такое интеллигентность.
На преддипломной практике у меня получилось новое решение по оценке фильтрационных свойств пород зоны аэрации. Показал результаты доценту нашей кафедры, Боровицкому Владимиру Павловичу.  Ему понравилось. На следующий день он принёс необходимую литературу. Проконсультировал. Рекомендовал написать статью. Её взяли в наш журнал. Мне и сейчас за неё не стыдно. Эта публикация подвигла меня к дальнейшей научной работе. Внимание Владимира Павловича было решающим событием в моей научной карьере. Добро от него не пропало.
Одна из работ, которую я представил Нестору Ивановичу, руководителю в аспирантуре, показалась ему достойной публикации в тогдашних Докладах Академии наук СССР. Нужно было представление академика. Нестор Иванович рекомендовал доложить работу в Географическом Обществе. Удачно. Затем встретился с академиком Д.В. Наливкиным и получил поддержку. Помню, как быстро он поднимался по лестнице с моими бумагами (а ведь ему было почти семьдесят лет), какую проявил заинтересованность. Был искренне рад за меня.
Как-то, из журнала, куда я послал очередную статью, получил отрицательный отзыв. Расстроился. Почувствовал, отзыв составлял не тот, кто подписывал документ. Подлинный автор рецензии, не понял сути работы. Показал Нестору Ивановичу. И услышал простой и добрый  совет:
– Александр Николаевич, не переживайте. Просто вложите статью в другой конверт и пошлите в другой журнал.
    Я так и поступил. Через какое-то время статья вышла. Вот так нас учили. Учили понимать, что всегда следует искать сомыслящих людей, искать соратников.
«Обкатывая» докторскую работу, много ездил по Союзу. Докладывал, оставлял диссертацию для изучения, вёл частные беседы. Ближе к защите услышал откровение тогда профессора, позже  члена корреспондента АНСССР,  Погребицкого Юлиана Евгеньевича:
– Александр Николаевич! Вы должны понять, что Диссертационный Совет – это просто люди. Они проголосуют за Вас, когда убедятся, что Вы человек их круга. 
Позже я понял  правоту его слов. Это был добрый совет. Так что ездил я по Союзу не зря.
    Кандидатскую диссертацию закончил раньше срока и начал работать по министерскому распределению уже в августе. Должность ассистента без степени оплачивалась мизерно. Я совершенно обнищал. К этому времени мне пришлось сделать два междугородних обмена квартиры. Жена перенесла тяжелейшую операцию. Маленькая дочь. Едва сводили концы с концами. С надеждой ждали успешной защиты. И вдруг, по независящим от меня обстоятельствам, за два дня до защиты меня вызвали в Москву, что называется, «на ковёр» снять какие-то вопросы по диссертации в институте, который был назначен мне как Ведущее предприятие. Научный руководитель пригласил меня к себе домой и совместно с женой (доктором геолого-минералогических наук и профессором) устроили маленькую генеральную репетицию. Дали несколько полезных советов, в том числе этического характера и благословили на поездку. Перед уходом Нестор Иванович спросил меня:
– Александр Николаевич, Вам, наверное, и ехать-то не на что. Если Вы не против, возьмите у нас. Когда появится возможность, отдадите.
Мне было неловко, но ехать, действительно, было не на что. Я на предложение согласился.
– Малюша (так он ласково называл жену – Матильду Моисеевну), принеси, пожалуйста, деньги.
Жена вышла и принесла сумму большую, чем стоил тогда билет. На моё удивление, она сказала:
– Но ведь ехать надо туда и обратно, да и день там как-то прожить.
Они были уверены во мне. Их внимание и забота помогли. Всё сложилось благополучно. Накануне защиты Нестор Иванович пригласил меня зайти.
– Александр Николаевич, Вы, наверное, после защиты будете делать какой-то стол, вроде банкета? Может быть Вам нужны деньги?
Я помялся и сказал:
–  Пока у меня их нет.
– Сколько Вам нужно?
Я назвал сумму.
– Завтра я принесу. О возврате не беспокойтесь. Когда будет возможность, тогда и отдадите.
    Позже я узнал, такие предложения он делал всем своим аспирантам. Понимал, что наша жизнь была не простой. Его уж давно нет, а теплота в сердце осталась.
После окончания института по министерскому распределению год проработал в Армении.  Экспедиция, куда я попал, строила дом для сотрудников в Ереване. Я этого не знал. Кто-то подсказал, что как молодой специалист я имею приоритетное право получить в этом доме площадь. Подал заявление. А ведь сказали мне люди, которым я мог составить жилищную конкуренцию. А вот сказали же. Начальник экспедиции Кошман Виктор Евстигнеевич принял заявление, но объяснил, что пока дом ещё не построен я могу найти съёмное жильё где-нибудь в городе. Экспедиция оплатит. Я ответил, что искать не буду. Города не знаю. Языка тоже. Пусть это делает его заместитель по хозяйственной части. И началось делание вида, что кто-то что-то ищет. Оказалась, что ничего искать не надо.  У экспедиции свободная площадь была.
    О её существовании я узнал случайно.  Наша партия только что сдала годовой отчёт. В это время в экспедиции появился московский куратор с аудиторской проверкой геологических материалов. Ему понравилась моя гидрогеологическая глава, и он захотел встретиться. Остановился куратор в комнате одной из двухкомнатных квартир большого экспедиционного дома. Пришёл к нему. Поговорили. Предложил мне сотрудничество – я ему полевые материалы, он – протежирование.  Было лестно это слышать. Естественно, я согласился, но объяснил ситуацию с жилплощадью, сказав, что, если не получу её, то уеду.
И он сообщил мне следующее:
– Александр Николаевич, думаю, они обманывают Вас. Есть у них свободная площадь. Комната, где мы сейчас находимся, свободна уже несколько лет.  Имейте это в виду. Только уж меня не выдавайте.
    Не знаю, зачем он рассказал мне это. Возможно, подумал, что я начну «воевать» эту комнату, получу её, и нужное ему предложение будет реализовано.
Но я поступил по-другому. Подал заявление об увольнении, указав в качестве причины, нежелание  руководства экспедиции выделить мне жилплощадь как молодому специалисту. Зарегистрировал заявление у секретарши (позже она получила за это выговор).  Зашёл к Виктору Евстигнеевичу и подал свою бумагу.
–  Александр Николаевич, я Вас не понимаю. Мы же подыскиваем Вам жильё.
Я знал, что он врёт.
– Виктор Евстигнеевич! Причина моего увольнения  проще, чем Вы думаете. Я не хочу работать с Вами. Именно с Вами. Не хочу и всё. И я уеду.
Он стал угрожать мне прокурором:
– Как молодой специалист Вы обязаны отработать по месту распределения не менее трёх лет.
– Виктор Евстигнеевич! Конечно, принудить меня остаться вы можете. Но работать-то я не буду.  Зарплату же выдавать мне придётся. Если Вас такая ситуация устроит, то … ради бога.
    Ему нечего было сказать мне. Я купил билет и стал об этом говорить, что называется, встречному и поперечному. Кошман понял, уеду я всё равно. И мне передали его  согласие, но при условии:
– Пусть перепишет заявление «по собственному желанию».
Мне так всё это надоело, так было противно иметь с ним дело, что заявление переписал. И тут начались всякие заморочки.
И в этой ситуации главный бухгалтер экспедиции начислил мне расчётные деньги без приказа. Разве это не добро? Я смог покинуть гостеприимный Ереван. Уехал без трудовой книжки. Был это 1958 год, а экспедиция «урановая». Главбух даже определил мне больше, чем полагалось. Позже переплату я вернул почтовым переводом.
    На новом месте работы меня оформили  на какую-то инженерную должность. Снова я попал на умного человека. Позже мне трудовую  книжку переслали.
Через несколько лет, будучи в командировке в Тбилиси, я встретил Кошмана. Немного поговорили, и он спросил:
– Ну как с квартирой?
– Всё в порядке.
    По-моему, он не расстроился. Человек  был неплохой и умный, но с «установками» своего времени. Позже узнал, что новый молодой специалист, приехавший на моё место, жилплощадь получил. Я порадовался за него. Значит, не зря я тогда «хлопнул дверью».  Кому-то это помогло.
Я назвал Ереван гостеприимным городом. Конечно, такая оценка связана с людьми. Направлялся я из Ленинграда. На Кавказе никогда не был. Ехал почти в никуда. Как получится.
    Подъезжали к Еревану. На ночь деваться некуда. Города не знал. Языка тоже. Денег в обрез. В поезде моим соседом оказался молодой ереванец, некто Гриша. Свой город очень любил. По дороге много рассказывал про свою страну, свой древний, талантливый и многострадальный народ. Узнав кто я, зачем еду, пригласил к себе переночевать. Двухэтажный домик из знаменитого армянского туфа. Отвели комнату на втором этаже. Накормили. Отлично выспался. Утром расстались. А ведь его семья совсем не знала меня. Документы, конечно, никто не проверял. Больше я их не встречал. Но Гришу помню. Конечно, не в лицо, а его добрый поступок. 
Старшим геологом партии, где  я начинал, был Мисак Егоян. Лет на десять меня старше. Отслужил в армии. В геологии разбирался отлично. Проявил ко мне внимание. Многое объяснял про людей и менталитет своего народа. Даже как-то предупредил:
–  Когда тебе будут говорить Саша-Джан, будь начеку. Восток это.
    Как-то получилось, что во время посещений экспедиции в Ереване, я стал останавливаться у Мисака. Коммунальная квартира в центре города. Две комнаты. Две сестры. Он старший. Младшая девочка ещё училась в школе. На ночь стелили мне на раскладушке. На обед или ужин всегда ждали. Семья была гостеприимная и дружная. Старались накормить чем-нибудь вкусным из национальных блюд. Раз Мисак говорит мне:
     Завтра на обед будут голубцы. Обязательно приходи. Ни в каких столовках не ешь. Я представил себе мамины голубцы. Рис с мясом, луком, пахучие и ароматные капустные листья. Запахло Русью. Конечно, пришёл, проглатывая слюнки. Сели за стол. Старшая сестра вносит большое блюдо. Вместо знакомых голубцов какие-то тёмно-зелёные «завёртышы». Пахнут довольно резко. Я «заскучал». Почувствовав моё смущение, Мисак объяснил:
– Это наши голубцы, долма называется. Вместо капустных листьев у нас листья виноградные. Попробуй. Это вкусно.
    Постоянное столование у Мисака меня смущало. Не так уж много он получал, чтобы держать бесплатного нахлебника.  Промучившись в сомнениях какое-то время, решил поучаствовать в семейных расходах. Я понимал, что ни о каких деньгах речи идти не может. Купил мясо. Принёс. Неуклюже отдал сестре. Пришёл Мисак. Узнав в чём дело, очень жёстко сказал мне:
– Саша, что это за мясо?
Я, смущаясь,  объяснил.
– Никогда больше этого не делай. Разве мы чем-то обидели тебя?
– Если ещё что-нибудь купишь, можешь к нам больше не заходить.
Вот так. Ни больше, ни меньше. Разумеется, таких глупостей  я уже не делал.
    Через 20 лет  мне снова довелось быть в Ереване. На каком-то симпозиуме. С приятелем и соавтором доклада мы поселились в гостинице, бывшей ранее «Интуристом».  Проходя по скверу, увидел Мисака. Он  шёл навстречу.  Почти не изменился.  Тоже узнал меня. Обнялись. Он  удивился:
–  Слушай! Ты приехал в Ереван.  Мог ожидать, что встретишь меня. Но я-то? Сегодня воскресенье. Иду из  парикмахерской.  И вдруг!
    Вечером пришёл к нам в гостиницу. С двумя бутылками прекрасного армянского коньяка. Мы запаслись сыром и зеленью. Таким дружеским теплом пахнуло от него.  Вспоминали прежнее житьё-бытьё. Громовской экспедиции уже не было. Остался он один. Старшая сестра умерла. Младшая закончила вуз, вышла замуж. Своя семья. Такая жизнь. Поздно вечером проводил его. Больше в Ереване мне быть не приходилось. В памяти он остался как сердечный  город.
    В одной из партий, в которых мне пришлось работать в Армении, появился новый молодой геолог. Мы оказались друг другу интересны. На какой-то праздник он пригласил меня в свою семью. Это были армяне, репатриированные из Турции. Старые и пожилые люди. На столе только крепкие напитки зелень и сулугуни. Маленькие маринованные перцы. Разговор – на турецком. Собрались близкие и друзья. Им было о чём вспоминать. После разговоров начали петь. Тоже на турецком. Ведь в Турции прошла их молодость и большая часть жизни.  Этот вечер произвёл на меня сильное впечатление. Отец Камо был профессором, кажется, истории в Ереванском университете. Я почувствовал армянскую интеллигенцию из «бывших». Проникся.
Камо предложил обучать меня армянскому языку.  Согласился. Идея была простой.  Вечерами заучивать на слух десять-пятнадцать слов. Но ученик я был никудышный. Уставали. Упадём по своим койкам. Глаза слипаются. Он начинает обучение. Я же довольно быстро засыпал. Наконец, он понял, насколько я бездарен:
– Саша, ты не научишься.
– Почему?
– Ты не хочешь.
Думаю, это была правда. Но он не обиделся. Мы продолжали дружить, пока судьба не развела нас по жизни.
    Как-то в горах ставили с ним большую палатку. Уже подняли её на большие колья. Оставалось заняться  растягиванием углов на колышки. Я стал выходить первым. Только отвернул полог, вижу, на меня, подскакивая на метр-полтора мчится огромный валун.  За мной выходил Камо. Я метнулся в сторону, успев только крикнуть:
– Берегись!
Валун прошил палатку насквозь, переломав базовые колья. Палатка накрыла Камо. Слава богу, он не пострадал, бросившись вместе с моим криком от центра к краю.  Думаю, замешкайся мы на несколько секунд с выходом… Смерть могла быть мучительной. А вокруг такая красота. Склоны, поросшие невысоким дубом. Под ногами листьев по колено. Горный бодрящий воздух. Первозданная тишина и покой. Утром недалеко от себя  увидел прекрасную молодую лань. Божественное животное.
А камень сбросил ногой какой-то разгильдяй, из местных наёмных  рабочих. Так, валял просто дурака.Кто помог нам? Скорее всего, ОН. Хорошо, когда добро приходит оттуда.
    Март 1953 год. Умер вождь народов. Воспитаны мы были в любви к нему. В голову пришли всенародные проводы Ленина, которые показывали в кино. С приятелем, бывшим сержантом Советской Армии Евсеем Грейсером, решили рвануть на похороны. Денег как всегда в доме не было. Мама дала 25 рублей (на всякий случай). Больше я бы и не взял.
    На Московском вокзале вскочили в первый уходящий состав. Он шёл на Мариуполь. В общем вагоне познакомились с гурьбой таких же сумасшедших девиц. Болтали. Пошёл контролёр. Спрятались под нижние полки. Девчонки закрыли нас юбками. Пронесло. Поезд в Бологое сворачивал на другой путь. Вышли. Девчонки за нами. Поезда на Москву проходили мимо и останавливались довольно далеко за вокзалом. Двинулись туда. Ночь. Похолодало. В стоявшем на путях составе все двери закрыты. Мой сержант куда-то исчез. Вот поезд на Москву двинулся. Что делать? Толпа девчонок лепится ко мне.  И вдруг услышал сержантский громовой голос. Тогда в школе младших командиров ставили командирский голос. У сосны приказывали кричать:
– Сосна на…пра-ву! Сосна на..ле-ву! Сосна кру…хом . Сосна лечь!
Голос заорал:
– Сашка, я поехал.
    И тут поезд остановился. Я кинулся к паровозу, решив пристроиться на угле в тендере. И увидел несколько человек, стоявших на полуплощадке первого почтового вагона. Встал там. Девчонки за мной. Но места не было. Они сиротливо остались у лесенки. Неожиданно вышел кочегар. Стал нас прогонять:
– Слезайте ребята. Упадёте ведь. Слезайте.
Все молчали. Никто уходить не собирался. Кочегар начал угрожать:
– Оболью водой. Всё равно ехать здесь не дам.
Я начал было его увещевать, и услышал от своих соседей:
– Заткнись!
Я замолчал. Не знаю, что бы произошло дальше, но…вдруг позади нас открывается дверь в вагон. Мой сержант. Следом  втиснулись все девчонки. Оказывается, Евсей захватил служебное купе начальника поезда и закрылся. А тут мы.  Поезд стоял, стоял. Наконец, тронулся. Мы повеселели, хотя нутром понимали, что «приключения» только впереди. На одной из станций вежливо попросили отдать поездной журнал. Кто-то из нас просунул его в вагонную дверь. Навстречу вломился поток людей. Каким-то образом мы успели «запихнуться» в купе. «Штурмующие» пыталась взять нас  силой.  Не получилось. Поехали дальше. Решили:
– На следующей станции будут пугать, уговаривать. Не поддаваться. Так и случилось. Инстинкт подсказывал держаться вместе.
Действительно, в Калинине (теперь и раньше Тверь) началось:
– Поймите, страна в трудном положении, а тут ещё вы проблему создаёте  и всё в таком духе. Переговоры вели девчонки. Мы же шёпотом только подсказывали, что и как отвечать. Услышав перепуганный девичий «писк», с той стороны двери засомневались:
– Девочки вы одни?
– Да одни, мы одни.
«Уговариватели»  опешили. Как же одни девчонки сумели на предыдущей станции устоять против «ломовиков». С платформы осветили купе прожектором. Убедились, что толпа серьёзная. Больше нас не трогали до самой Москвы.
В столице вагон оцепили. Всех вывели. Отобрали документы. Повели в «ментовку» при вокзале. Майор попался умный:
– Ребята! Вы не представляете, что здесь делается. Послушайте совета. Возьмите ваши документы. Возвращайтесь. Постарайтесь благополучно добраться  до своих домов.
– Правильно сделали, что не открыли двери и не поддались уговорам в Калинине. Счастливо вам.
    Думаю, этот майор был хорошим человеком и любящим отцом.
Конечно, мы с Евсеем не послушали совета. Около автомашин, перегораживающих улицу, разошлись. Помню, забрался в открытый кузов грузовика. Постоял, постоял, осмотрелся. Спрыгнул. Встал в какую-то очередь.  А тут и Евсей. Всяческими хитростями передвигались вместе. Потом поняли, надо менять тактику. Снова разошлись. Постепенно очередь превратилась в толпу от стенки до стенки. Дело к ночи. Наконец, я оказался в колонне из двух-трёх человек в ширину. Люди успокоились. У цели. И вдруг по радио объявляют:
–  Доступ к гробу товарища Сталина прекращается в час ночи.

    Тут и началось. Толпа во всю улицу, стоявшая позади нас за кордоном автомашин, прорвалась и мчалась в нашу сторону как в атаку. Мгновенно навстречу ей были брошены воинские части. Людей стали хватать. Начался мордобой. Люди кинулись искать укрытия в нашей «законной» очереди. Их отталкивали, не пускали. Но они были непобедимы. Снова толпа заполнила улицу от края и до края (рис.2.36).
Цепь солдат сдерживала её, взявшись под руки. Я оказался перед цепью у стены. Солдаты изнемогали. Упёрся ногами в стену дома, и стал помогать сдерживать натиск. Неожиданно солдат передо мной разомкнул руки и пропустил меня. Опять наткнулся на доброго человека.  Несколько коротких пробежек  маленькими колоннами и я у цели. Удивительно, но оказался в паре с  моим сержантом. Откуда он взялся. Чудеса. Или просто в армии его хорошо учили.

    Так мы и прошли мимо гроба вождя народов. Это были последние минуты народного прощания. Люди плакали. Я тоже. Ночевать разошлись. Евсей двинулся к каким-то московским родственникам. Я стал добираться по адресу магаданской одноклассницы. Небольшой московский дворик. Открыла её бабушка. Объяснил, кто я. Впустила. Снял пальто. На ноге оказалось две галоши. Где и как я их «нашёл»? Дала умыться. Покормила. Она не знала меня. За чаем очень деликатно только пораспрашивала, кого я ещё знаю из магаданского класса. Уложила спать. Я был смертельно усталым. Не ел и не спал больше двух суток. Утром зашла Ольга. Рассказал им мои приключения. Вспоминали Магадан, школу. Распрощался. Больше я их не видел. Хорошая у неё оказалась бабушка.
Не все, кого я в жизни встречал, были такими. Но не таких не хочется вспоминать.

    До Питера добирались тоже с приключениями. И большими. Дома рухнул спать. Мама ничего не расспрашивала. Теперь я понимаю меру её переживаний. Она никогда и позже не отговаривала меня от походов, отъездов, не упрекала, что не писал, не звонил. Она отпускала меня в жизнь и несла свой материнский  крест, молча и с любовью ко мне.
 
      Любовь же к вождю после «разоблачения культа» слетела с меня за несколько дней. Но я доволен, что побывал в Москве в те трагические дни.  Я прошёл тест на выживаемость.  Было мне 19 лет.