1. Встреча Хрущева с интеллигенцией

НА СНИМКЕ: На трибуне Андрей Вознесенский, в президиуме Суслов, Брежнев, Хрущёв (стоит)


7 марта 1963 года Никита Сергеевич Хрущев встретился с интеллигенцией второй раз. Поэты и писатели, художники и скульпторы, артисты и журналисты, деятели культуры и чиновники, которые ею (творческой интеллигенцией) «руководили», на этот раз собрались в Свердловском зале Кремля.

Читая отчеты об этой встрече, я снова удивлялся тому, что Хрущев дает указания, какой должна быть литература и поэзия и как следует рисовать, что можно и что нельзя. Но Хрущев, вообще-то малокультурный человек, что видно было невооруженным глазом, считал себя непогрешимым во всех этих вопросах и полагал, что он всё знает и может давать указания творческим работникам. Он свято верил в своё «партийное» чутье. Теперь он уже «пас народы».

Выражение «пасти народы» пришло, кажется, от поэта Николая Гумилева, который в свое время просил Анну Ахматову: «Аня, отрави меня, если я начну «пасти народы». Кстати, существуют вариации этой фразы: я встречал, наряду со словом «отрави», другие глаголы – «задуши» и «убей».

В Советском Союзе «пасти народы» было принято.

Ленин давал указания, какой должна быть литература, – «партийной», а из всех искусств – «важнейшими для нас являются кино и цирк». Правда, слово «цирк» впоследствии было изъято из печатавшихся текстов.

Сталин был «большим ученым» и учил не только экономике социализма, но даже вопросам языкознания. Он же на ХIX съезде партии рекомендовал коммунистическим партиям Европы поднять знамя демократии, которое, по его мнению, выкинули за борт буржуазные европейские партии. Но «пасти народы» в литературе он предоставлял Горькому (это отметил Ходасевич).

Хрущев же решил сам распорядиться, какое искусство нам нужно, а какое – нет.

Речь Хрущёва была сверх меры эмоциональна, корява, а порой бессвязна. Обращался он с приглашенными деятелями искусства по-хамски, тем не менее, присутствующие в зале поддерживали его аплодисментами, что, видимо распаляло Хрущёва еще больше.

Это выступление передавали по радио, потом оно была опубликовано в газетах, и я хорошо помню чувство стыда, которое я за Хрущёва испытывал.

Вот образчики его речи (уже приглаженной):

«Не все русские те, кто родились на русской земле. Многие из тех, кто родились на чужой земле, стали более русскими, чем вы. Ишь ты какой, понимаете!!!

Думают, что Сталин умер, и, значит, все можно... Так вы, значит...

Да вы – рабы! Рабы! Потому что, если б вы не были рабами, вы бы так себя не вели.

Как этот Эренбург говорит, что он сидел с запертым ртом, молчал, а как Сталин умер, так он разболтался. Нет, господа, не будет этого!!!»

В конце концов, Хрущев предложил поэту Андрею Вознесенскому эмигрировать из страны. Вознесенский, возможно, наряду с Евгением Евтушенко, в ту пору был самым крупным поэтом в стране, а ему предлагали покинуть родину.

Я всего этого абсолютно не понимал. Слушал и думал:

Как можно говорить с поэтами таким образом?

Даю слово журналисту Дмитрию Минченкову, который нашел в архивах пленки с записью этой встречи. Их тщательно спрятали, чтобы никто и никогда не прослушал их (комментарий Дмитрия Минченкова):

Встреча с интеллигенцией 7 марта 1963 года в Кремле. Приглашенных впускали через ворота слева от Мавзолея. Многих молодых, получивших приглашение в Кремль впервые, до ворот провожали напуганные жены.

Голубой Свердловский купольный зал шуршал, заполняясь нейлоновыми сорочками, входящими тогда в моду. В числе приглашенных были в основном партийные чиновники с настороженными вкраплениями творческой интеллигенции. Всего человек шестьсот.

Трибуна для выступающих стояла спиной к столу президиума почти впритык и чуть ниже «барского» стола, за которым возвышались: Хрущев, Суслов, Косыгин, Брежнев, Козлов, Полянский, Ильичев и др.

Первой выступила [польская] писательница Ванда Василевская. В своей речи она обрушилась на Аксенова и Вознесенского.

Хрущев: -- А может быть, если здесь есть товарищ Вознесенский, его попросить выступить?

Голос: Да, товарищ Вознесенский записан в прениях.
Голос: Вот он идет... (Долгая пауза).

Вознесенский: -- Эта трибуна очень высокая для меня, и поэтому я буду говорить о самом главном для меня. Как и мой любимый поэт, мой учитель, Владимир Маяковский, я -- не член Коммунистической партии. Но и как...

Хрущев (перебивает): -- Это не доблесть!..

Вознесенский: -- Но и как мой учитель Владимир Маяковский, Никита Сергеевич...

Хрущев (перебивает): -- Это не доблесть, товарищ Вознесенский. Почему вы афишируете, что вы не член партии? А я горжусь тем, что я -- член партии и умру членом партии! (Бурные аплодисменты пять минут.)

Хрущев (орет, передразнивая): -- «Я не член партии». Сотрем! Сотрем! Он не член! Бороться так бороться! Мы можем бороться! У нас есть порох! Вы представляете наш народ или вы позорите наш народ?..

Вознесенский: -- Никита Сергеевич, простите меня...

Хрущев (перебивает): -- Я не могу спокойно слышать подхалимов наших врагов. Не могу! (Аплодисменты.) Я не могу слушать агентов. Вы скажете, что я зажимаю? Я, прежде всего, Генеральный секретарь. Прежде всего, я человек, прежде всего, я гражданин Советского Союза! (По восходящей.) Я рабочий своего класса, я друг своего народа, я его боец и буду бороться против всякой нечисти!!!

Мы создали условия, но это не значит, что мы создали условия для пропаганды антисоветчины!!! Мы никогда не дадим врагам воли. Никогда!!! Никогда!!! (Аплодисменты.)

Ишь ты какой, понимаете! «Я не член партии!» Ишь ты какой! Он нам хочет какую-то партию беспартийных создать. Нет, ты -- член партии. Только не той партии, в которой я состою. Товарищи, это вопрос борьбы исторической, поэтому здесь, знаете, либерализму нет места, господин Вознесенский.

Вознесенский: – Э-э, я-я.... Никита Сергеевич, простите меня...

Хрущев: – Здесь вот еще агенты стоят. Вон два молодых человека, довольно скептически смотрят. И когда аплодировали Вознесенскому, носы воткнули тоже. Кто они такие? Я не знаю. Один очкастый, другой без очков сидит.

Вознесенский: – Никита Сергеевич, простите, я написал свое выступление, и я.... Вот здесь оно у меня написано. Я его не договорил, первые фразы (читает): «Как мой любимый поэт, я не член Коммунистической партии, но, как и Владимир Маяковский, я не представляю своей жизни, своей поэзии и каждого своего слова без коммунизма».

Хрущев (прерывает, орёт): -- Ложь! Ложь!

Вознесенский: -- Это не ложь.

Хрущев: -- Ложь, ложь, ложь!!! Как сказала Ванда Львовна (речь идет об интервью польской газете, данном Вознесенским), это клевета на партию. Не может сын клеветать на свою мать, не может (Продолжительные аплодисменты). Вы хотите нас убаюкать, что вы, так сказать, беспартийный на партийной позиции.

Вознесенский: -- Нет-нет.

Хрущев (перебивает): – Нет, довольно. Можете сказать, что теперь уже не оттепель и не заморозки -- а морозы. Да, для таких будут самые жестокие морозы (Продолжительные аплодисменты). Мы не те, которые были в клубе Петефи, а мы те, которые помогали разгромить венгров (Аплодисменты).

Вознесенский: – Никита Сергеевич, я... То, что я сказал... это правда. И это подтверждается каждым моим написанным словом...

Хрущев: – Не по словам судим, а по делам. А ваше дело говорит об антипартийной позиции. Об антисоветчине говорит. Поэтому вы не являетесь нашим другом.
Вознесенский: – Никита Сергеевич, у меня антисоветского нет...

Хрущев: – А то, что Ванда Львовна сказала, это что – всё советское?

Вознесенский: – Польский журналист ждал, что я буду говорить, что наше поколение плюет на поколение отцов.

А я сказал, что нет поколений возрастных, которые противостоят одно другому. Я сказал, есть поколения, как горизонтальные слои, -- одно идет за другим, но они не противостоят друг другу. В каждом поколении есть люди замечательные, люди революционные. (Стучит рукой по трибуне, словно задавая ритм, чтобы не сбиться.) Как говорят сейчас на Западе...

Хрущев: – Если бы вы были поскромнее, вы бы сказали польскому журналисту:

«Дорогой друг, у нас есть более опытные люди, которые могут сказать ответ на ваш вопрос...». А вы начинаете определять, понимаешь ли, молоко еще не обсохло. (Аплодисменты.) Он поучать будет. Обожди еще. Мы еще переучим вас! И спасибо скажете!

Вознесенский: – Маяковского я всегда называю своим учителем.

Хрущев (прерывает): – А это бывает, бывает, другой раз скажете для фона. Ишь ты какой Пастернак нашелся! Мы предложили Пастернаку, чтобы он уехал. Хотите завтра получить паспорт? Хотите?! И езжайте, езжайте к чертовой бабушке.

Вознесенский: – Никита Сергеевич...

Хрущев (не слушает): -- Поезжайте, поезжайте туда!!! (Аплодисменты.) Хотите получить сегодня паспорт? Мы вам дадим сейчас же! Я скажу. Я это имею право сделать! И уезжайте!

Вознесенский: -- Я русский человек...

Хрущев (еще более заводясь): -- Не все русские те, кто родились на русской земле. Многие из тех, кто родились на чужой земле, стали более русскими, чем вы. Ишь ты какой, понимаете!!! Думают, что Сталин умер, и, значит, все можно... Так вы, значит... Да вы – рабы! Рабы! Потому что, если б вы не были рабами, вы бы так себя не вели. Как этот Эренбург говорит, что он сидел с запертым ртом, молчал, а как Сталин умер, так он разболтался. Нет, господа, не будет этого!!! (Аплодисменты).

Сейчас мы посмотрим на товарища Вознесенского, на его поведение и послушаем тех молодых людей. Вот вы смотрите, и вы смотрите, очкастый.

Вот я не знаю, кто они такие. Мы вас послушаем. Ну-ка, идите сюда. Вот один, вот другой рядом сидит.

Голос Ильичева: – Аксенов рядом сидит.

Хрущев: – А тот, кто?

Ильичев: – Это Голицын, художник.

Хрущев: -- Вот и Голицына давайте сюда. Мы были знакомы с вашим однофамильцем. Пожалуйста. После Вознесенского.

Художник Корин (в адрес Голицына): «Пришли в Кремль. Как он оделся! Вы посмотрите, в красной рубашке, как не стыдно!»

Вознесенский (продолжает): – Никита Сергеевич, для меня страшно то, что сейчас я услышал. Я повторяю: я не представляю своей жизни без Советского Союза. Я не представляю своей жизни...

Хрущев: – Ты с нами или против нас? Другого пути у нас нет. Мы хотим знать, кто с нами, кто против нас. (Аплодисменты.) Никакой оттепели. Или лето, или мороз.
Вознесенский: -- Никита Сергеевич, у меня были... Я чувствую, особенно сейчас. У меня были нервные срывы, как и во время этого польского интервью. Мое содержание -- мои стихи. В каждом своем стихотворении... Никита Сергеевич, разрешите, я прочитаю свои стихи.

Хрущев: -- Это дело ваше, читайте.

Вознесенский: -- Я прочитаю американские стихи «Секвойя Ленина». (Вознесенский читает стихи... Отчетливо слышно, как он, вероятно в волнении, опрокидывает стакан, что стоит на трибуне, и тот, отвратительно позвякивая, нарушает воцарившуюся тишину. Это аккомпанемент к буре эмоций).

Потрясающее свидетельство той эпохи: «Никакой оттепели! Или лето, или мороз!» И еще: «Можете сказать, что теперь уже не оттепель и не заморозки, а морозы».

Продолжение следует:  http://www.proza.ru/2017/02/15/457         


Рецензии