Мгимо - и далее...

               Из архивов семьи Шумиловых
                В. М. Шумилов
                Посвящается сыновьям и внукам…

                МГИМО – И ДАЛЕЕ…

                (Автобиографическое повествование)

                МОСКВА
                2017
Шумилов Владимир Михайлович
Ш-96  МГИМО – И ДАЛЕЕ… Автобиографическое повествование на основе воспоминаний, дневников и писем. Из архивов семьи Шумиловых.– Москва, 2017
ISBN

      Перед вами вторая часть беллетризованной автобиографии известного юриста-международника, представляющая собой самостоятельное повествование. Первая часть под названием «Трудно только первые двадцать лет», охватившая период детства, школьных лет и армейского периода, вышла в 2016 году. На основе обобщения дневников, писем и воспоминаний автор раскрывает перипетии студенческой жизни в знаменитом вузе – в МГИМО, в который он поступил в 1975 году. Внутренний уклад и взаимоотношения молодежной элиты страны оказались не совсем такими, как представлялось издалека. Перед читателем проходит ряд портретов бывших студентов, картины учебы, общежитского быта, поездок и встреч, размышлений и споров на острые темы общественной жизни. Меняются герои, меняется мировоззрение, подспудно меняется страна, несмотря на внешний «застой». Получился симбиоз художественной литературы и личного архива, что придает произведению определенное своеобразие.
   Книга рассчитана прежде всего на родных и близких автора; тех, кто окружал его в стенах института и в последующем, но, думается, привлечет внимание и сегодняшних МГИМОвцев, любителей автобиографической беллетристики, всех философски мыслящих и интеллектуально подготовленных людей.
   Первоначальные тексты собрания дневниковых записей, документов и материалов были отпечатаны самим автором на пишущей машинке и переплетены в самодельные книжки в 1980 году. Настоящее издание – это обобщенная версия тех книжек, передающая дух и фактуру времени и обстоятельств, но в то же время в некоем новом авторском прочтении прошлого.
   Издано в авторской редакции.

ISBN
C Шумилов В.М.,  2017

                СОДЕРЖАНИЕ


                1.Год 1975-й
                2.128-ая квартира
                3.Идрица
                4.На втором курсе
                5.На третьем, четвёртом и пятом курсе
                6.Путешествия по стране
                7.Министерство внешней торговли СССР (1981-1989)
               


                "Впрочем, как нынче уже,
                можно сказать, всякий даже шиш
                литератора из себя корчит, то и я
                попробую излагать вам свою повесть
                литературно»
                Н.С. Лесков.
                «Отборное зерно»

                1.Год 1975-й

Улица Метростроевская, 53 , - сразу же у основания Крымского моста через Москву-реку. Красивоездание, построенное сто лет назад, когда-то царский лицей. Теперь  – Московский государственный институт международных отношений Министерства иностранных дел СССР.
   В шестом классе, когда наша семья строила новый город на берегу Байкала,  я, будучи школьником, прознал про этот легендарный институт и сказал себе: «Я буду в нём учиться». Надо мною посмеялись: какой-то пацан из какой-то Сибири… В июле 1971 года наш 9 «Б» выиграл внутришкольное соревнование и как призёр получил право на поездку в Москву. Я стоял тогда перед зданием МГИМО, наполненный волей и юношеской уверенностью. «Жди», – были мои слова. Но ждать пришлось, как оказалось, довольно долго: в Иркутском обкоме партии мне не дали нужной рекомендации, – я пошёл служить в армию. А поступил в институт только сейчас – в 1975-м. Студент Международно-правового факультета МГИМО – это звучит. На наш курс принято чуть больше 40 человек, в том числе несколько иностранцев, и всего одна девушка – Лариса Ляликова, приехавшая из Нальчика.Чуть больше половины – москвичи; остальные, как и я, – приезжие; из Сибири – я один.Мы разделены на две академические группы – «публичники» и «частники»; я выбрал «публично-правовое отделение». Прошло распределение по языковым группам; мне достался французский язык.
Позади оформление, на руках студенческий билет. На общем собрании состоялось знакомство с деканатом и с деканом – знаменитым Кожевниковым Фёдором Ивановичем, работавшим в недавнем прошлом судьёй Международного суда ООН, автором классического труда «Русское государство и международное право». Я устроился в общежитии на окраине города – в Тёплом стане, от метро «Беляево» ещё ехать полчаса 552-ым автобусом  до остановки «7-й микрорайон». По-прежнему бедно одет; с собой у меня только две пары брюк, одна – это перешитые мною армейские брюки, которые я расклешил вставкой; невзрачный пиджачок и прочие невидные шмотки. Наверное, однокурсники посмеиваются, а что я могу сделать? Живу на стипендию в 50 рублей, плюс досылают из дома, – особо не разбежаться, хотя соблазнов много, но есть способы удавить соблазны.   
   Общежитие – один из подъездов обычного жилого дома по адресу: Тёплый Стан, 6-й микрорайон, корпус 99.Здеськвартирная система:2-х  и 3-комнатные квартиры. У нас – 3-комнатная; номер квартиры – 128. В каждой комнате по два человека. Все – очень примечательные, интересные. Позднее расскажу. Каждому по столу, по кровати, шкаф на комнату. На общей кухне плита, пара столов, какие-то полки для посуды. Есть радиоприёмник. Жить очень даже можно. Мы установили дежурство: каждый день кто-то, по очереди, закупает на согласованную сумму в магазине хлеб, сахар, чай, что-нибудь для завтрака и что-то посерьёзнее – на ужин; сам готовит ужин на всех (типа отбивных с картошкой) и по вечерам начинаются «посиделки», которые мы очень любим.
Этажом ниже – телехолл, чтобы посмотреть телевизор, пообщаться. Внизу – буфет. В общежитии обитают студенты всех факультетов – международных отношений, международных экономических отношений, международно-правового, факультета журналистики. Разных курсов: постарше и, как мы, – первокурсники. В нескольких квартирах выше и ниже живут девушки-студентки со всей страны. Со многими ребятами знаком еще со времени вступительных экзаменов; поддерживаю контакты; 8 ноября они вытащили меня отмечать День Великой Октябрьской революции, прошлись по Красной площади и оказались в ресторане «Арбат». 
Львиную долю учебного времени занимает французский язык. Из прочих предметов – история КПСС, политэкономия, философия, история политических учений, история государства и права, теория государства и права, римское право, государственное право СССР и зарубежных стран, логика, гражданская оборона.Физкультура, конечно же (которую я никогда и нигде не любил, потому что там надо при всех как-то изгибаться и под оценивающими взглядами что-то из себя выделывать, а мы – люди скромные…). На последнем занятии, которые проходят у нас в ЦПКиО, мы бегали по кругу. Вспомнил армейские пробежки: сделал 20 кругов по 500-метровой полосе – и меня освободили от нескольких ближайших уроков физкультуры.
   Есть маленький курс – называется «Введение в специальность»; приходят люди из Консульского управления МИДа, юристы-международники с практическим стажем, дипломаты. Рассказали, например, про Б. Пастернака. Он написал книгу, договорился об ее издании за рубежом; там ее напечатали, несколько раз переиздавали. Пастернака исключили из Союза писателей; в 1960-ом году он умер. Через какое-то время родственники обратились с просьбой затребовать причитающийся гонорар, но деньги под разными предлогами отдавать не хотели. Якобы боялись, что они достанутся не родственникам писателя, а «уйдут в военный бюджет СССР». Были и подлоги, и подделки фотокопий. Через три года все-таки удалось получить причитающиеся деньги. Вряд ли я чем-то подобным буду заниматься: это – не моё. А что моё – пока не знаю. И мучаюсь от этого.
После учебных «пар» – примерно раз в неделю – выступают с лекциями на темы международных отношений наши преподаватели и приглашенные из МИДа; приводят факты «не для печати» – например, о том, как Хрущёв на Генеральной Ассамблее ООН стучал ботинком по микрофону. Проходят конференции, вечера дружбы, приезжают гости из иностранных посольств. Посещаю также школу молодого коммуниста: в следующем году мне из кандидатов переходить в члены партии.
   Регулярно издаётся институтская газета «Международник»; читаю все номера – от корки до корки. Несколько номеров отправил домой, пусть тоже посмотрят. Она даёт хорошее представление о внутренней жизни и духе МГИМО. 
   1975-й год выдался насыщенным. В России завершили строительство Байкало-амурской магистрали, что должно содействовать развитию экономики в этой части страны. Летом произошла стыковка в космосе советского и американского космических кораблей «Союз» - «Аполлон». Запустили на Венеру две станции, которые осенью совершили посадку и передали первые снимки Венеры. Прошёл первый полет сверхзвукового пассажирского самолета Ту-144. В августе подписали Хельсинкский Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе – вроде бы, началась «разрядка международной напряженности». Вражеские радиостанции, которые мы тайком слушаем, захлёбываются рассказывая о мятеже на советском военном корабле под командованием капитана Саблина. Он потребовал права выступить на Центральном телевидении, чтобы рассказать о недостатках советского строя. Из-за рубежа подсказывают, какие это недостатки: в политической сфере – монополия партии; в экономической – тотальный дефицит как следствие административной экономики; в гуманитарной – цензура и обязательная поддержка решений партии. Открыто говорить об этом нельзя, поэтому говорим между собой, дома, в кругу проверенных друзей. Теперь, конечно, не расстреляют, но сложностей в карьере и в профессии добавит. Вопросы организации нашего строя, его эффективности, перспектив меня очень занимают.
   Получил по особо доверенным каналам самиздатовскую книгу Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», читаю взахлёб, делаю выписки. Многие в нашей 128-й квартире её уже прочли. Наверстываю пробелы в литературе, в театральном пространстве, в музыке. Сейчас все читают Юрия Трифонова, Виктора Астафьева, Василия Аксёнова, Юлиана Семёнова, Виля Липатова, Владимира Войновича. Книг только не достать, передаём из рук на руки. Многое делается вручную: отпечатанные на пишущей машинке листы сшивают в брошюры – это и есть «самиздатовская» литература. Так же «ходят» журнальные версии романов и повестей, скреплённых в самодельные книжицы. Читаю официально изданные мемуары маршала Жукова.
   В нашей 128-й квартире есть такой Мишка Курочкин. Он из Ленинграда; учился в Политехническом институте, на четвёртом курсе бросил и поступил в МГИМО на Международный экономический факультет. Так вот он притащил проигрыватель, поставил его на кухне и время от времени, не особо злоупотребляя, заводит пластинки с классической музыкой. Ребята морщатся, а мне нравится. Я, даже занимаясь в своей комнате за столом, прислушиваюсь; если что-то особенное, – выхожу посмотреть, что это играет; какое произведение, чьё. А однажды, – может, под настроение оказалась, – заиграла божественная музыка. Она была такой энергичной, философской, захватывающей. Она будто открыла некую потаённую дверь в новый невиданный мир, и я задохнулся от красоты, масштаба, от космоса. Это был концерт для двух скрипок с оркестром Баха. С тех пор я постоянно делаю открытия: Баховский «Магнификат», концерт для трёх клавесинов с оркестром; «Глория» Вивальди. И уже не могу без классики: она подпитывает меня, даёт силы, заставляет напрягаться в саморазвитии интеллект и душу. Я словно читаю изощрённые романы, повести и рассказы с загадочными и увлекательными сюжетами, с тайнами и глубинами. И от какого-нибудь «Адажио» иной раз слёзы ручьём (пока никто не видит; вот тебе и «боевой старшина»). Я вновь переживаю чувства на грани нервного срыва, как когда-то при чтении великих книг, например «Овода». Классическая музыка – это мир, равный литературе.
   Обострённость восприятия – от того, что я оказался один в огромной Москве, предоставленный сам себе (нечто вроде испуга от неожиданного одиночества в миллионном городе); и что на меня обрушилось столько всего нового – я задавлен, переполнен, спешу переварить. И каждый нерв, каждая клеточка пытается уловить все импульсы сразу, развернуться в системном понимании меня самого, моей судьбы, окружающего пространства. Задыхаясь и устав от обрушившегося счастья (?), наваждения (?), я брожу по улицам Москвы. И постепенно дисгармония складывается в гармонию, я нахожу ускользнувшее равновесие; возвращается сосредоточенность воли. Ранимая часть приобретает жесткую защитную оболочку; я буду пропускать через неё только то, что захочу..., если справлюсь, конечно.
   Москва – великий и прекрасный город. Тут и поражающие современной архитектурой проспекты и здания. Улица Калинина , например, параллельная Арбату. Тут и Старый Арбат – с невысокими, типично московскими особняками, выстраивающимися в ажурный ряд. Купола соборов, спрятанных в глубине, выглядывают из-за крыш. Чудные храмы. Особенно люблю Храм Святителя Николая в Хамовниках – рядом с институтом. Он – словно пряничный. В какой-то день сгонял в Сокольники; видел патриарха Пимена у собора.   
   По дороге утром на занятия я обычно выхожу на Фрунзенской и целую остановку до «Парка культуры» бреду пешком по Комсомольскому проспекту, всматриваясь в людей и здания, мимо чудного храма,  – в размышлениях и раздумьях. Это заряжает на весь день. Прикупил по случаю портфельчик типа «дипломат», с какими ходят все студенты и служащие.   
Французский язык начали изучать с фонетики – со звуков: мычим в нос и грассируем горлом знаменитое французское «r», учим слова, тренируемся в правильном их написании; орфография не очень сложная, главное – понять закономерности (впрочем, как и в любом деле). Пришла на урок Попова, автор учебника, по которому мы изучаем язык; пригрозила, что сама будет принимать первый экзамен. Приступили к «Капиталу» Маркса и ленинским работам – интересно; конспектирую для семинаров по политэкономии.
В воскресенье побывал в Третьяковке: Савицкий, Шишкин, «Демон» Врубеля, «Боярыня Морозова» (Суриков), «Троица» Андрея Рублёва, «Явление Христа народу» (А.Иванов), Крамской, Саврасов, «Девочка с персиками», «Купание красного коня», Апофеоз войны», Айвазовский; портреты, картины русской истории  и природы. Как всё это грандиозно! В другое воскресенье заглянули со знакомым подфаковцем (с подготовительного факультета) в кинотеатр «Фитиль» на комедию «Не может быть». Общежитские товарищи – почти все – на выходные разъезжаются по домам: кто – в Дубну, кто – во Владимир. 
   Приехал с визитом  президент Франции Жискар д`Эстен. Нас в такие дни снимают с занятий; нужно подъехать к выделенному для нас месту на проспекте и махать государственными флажками, когда будет проезжать кортеж. Машем и кричим «Ура!». Стараюсь попасть на вид фото- и телерепортерам – может, дома меня увидят…, а фото- и телерепортеры, как нарочно, всегда снимают противоположную сторону.
   Нашёл небольшую подработку: стал читать лекции на предприятиях по линии Общества «Знание» (как это делал еще в Зиме).При приближении холодной части осени и зимы мама обещает выслать какую-то новую кроличью шапку, которую купила («достала») по случаю. Зачем покупать, деньги тратить, когда и старая шапка – ещё не старая? Я ведь знаю, как всё трудно «достаётся»: с долгими поисками и бесконечными  очередями. Если что и погубит социализм, так это – очереди. Высылаю домой бандерольками мелкие заказы: то пенал сестрёнке, то череду – для лечения маме.
   По окончании первого семестра (сдав на пятерки экзамены) я улетел в Иркутск, а оттуда электричкой в Зиму, – на зимние каникулы. 

                *    *   *
                2. 128-ая квартира

   Нас в нашей 128-й квартире – 6 человек. Каждый интересен по-своему.

      Игорь К.
Со мной в комнате обитает «журналист» Игорь К. Он из Дубны, высокий, черноволосый, старше меня года на четыре; говорит, что в нём наполовину греческая кровь – и похож на греческого шорника. Член партии. Мечтает о международной спортивной журналистике, хотя с английским у него не очень. Мать умерла; у отца новая жена, так что почти бездомный. Есть сестра, которой помогает, подрабатывая то дворником, то грузчиком.
   Когда я впервые вошел в свою будущую комнату в общежитии, на кровати, которая у окна, что-то лежало, продолговатое, узкое, в грязных ботинках. Оно подняло голову и представилось: Игорь, – после чего затянулось «Примой» с характерным запахом псины. Игорь уже на втором курсе, для нас – бывалый и авторитетный; мы сразу же избрали его старостой и обращаемся к нему как к арбитру в наших спорах.
   Как журналисту ему полагается изучать литературу, язык. Он без ума от наших «бардов». Сидит и переписывает Кукина, Новеллу Матвееву, Визбора, Клячкина, потом отдаст в переплёт – и получится новая самиздатовская книга. Приносит кассеты, и мы на кухне часто слушаем под гитару:

«Август в звёздные метели
гонит нас из дома…»

«Обворовывают скупость
И цветущие года,
Даже глупость, даже глупость
По ошибке иногда.»

   Я впервые погрузился в мир самодеятельной, неформальной песни. От него мы узнали о Дольском – с его иногда щемящими узнаваемыми образами.

«И темнота… И в темноте
Огонь от спички,
В далёкой чёрной тишине
Шум электрички…»

«Думала она, дыша прохладой,
Какое было бы счастье,
Если в очередь за счастьем
Возвращаться ей было б не надо…»

   Игорь увлёк нас всех этими, во многом философскими, песнями. Он ездит на все концерты своих кумиров, подвижнически записывает на магнитофон выступления и долго затем расшифровывает с кассет слова для своих сборников, которых уже целая библиотека. Когда мы слушаем записи, он выбирает моменты, чтобы вставить комментарий или обратить внимание на красивый оборот или глубокую по содержанию строчку. Его комментарии – умные, доходчивые, тонкие; благодаря им, до нас доходит неброская красота стихов, самобытность исполнения, смысл скрытых намёков и идей – в единстве с простой, но характерной музыкой.
   У Игоря серьёзные проблемы с позвоночником; из-за этого он оформляет академический отпуск, но остаётся в общежитии. К нему приходят друзья-однокурсники Володя С., или Соловей, и Юра С., по прозвищу Сэм. Они сидят в полутьме, после прослушивания очередного барда болтают между собой под бутылочку, сами начинают петь. Лицо Игоря становится торжественно-серьёзным, задумчивым, как будто идёт важная интеллектуальная и ответственная работа. Мишка Курочкин заглядывает в щёлочку и хихикает. Сначала в этих пирушках принимал участие и Лёша, но почему-то выходил из комнаты смущаясь; потом он из компании выбыл.
   Увлекается Игорь и французскими шансонье: Азнавуром, Мирей Матье, Эдит Пиаф. По-моему, он прирождённый журналист, и даже больше, чем журналист. Мне он нравится сдержанностью, вдумчивостью, логичностью суждений, образностью языка. Есть, конечно, и минусы, но тут мы всегда становимся на скользкую дорожку: представляю, какие характеристики за глаза могут давать мне. И всё будет неправдой. Таким же, наверное, образом обстоит дело и с другими. Так вот в Игоре мне не нравится негибкая прямолинейность, отдающая солдафонщиной, мелочная принципиальность – часто на пустом месте, умение искренне самооправдаться.

       Лёша К.
Лёша – с моего факультета и курса; на три года младше меня; в армии не служил, комсомолец. Изучает испанский язык. Он из известного областного города недалеко от Москвы, и часто уезжает домой – ему хорошо. Невысокого роста, крепыш. Он мне интересен, потому что умный и сложный, разнообразный, объёмный. Ему трудно давать однозначные определения. Человеческий характер вообще поддаётся препарированию не всегда, а применительно к Лёше – это особенно верно. Мне понятно каждое движение Лёшиной души, каждый оттенок настроения, любое скрытое чувство, пробивающееся случайным словом, ухмылкой, молчанием, жестом. Мы зачастую просто перемигиваемся с ним – в знак того, что одинаково оцениваем ситуацию, чьё-то поведение; и в этих встречных сигналах – полное взаимопонимание, часто с элементами язвительности или насмешки. Так бывает, когда открываешь в товарище самого себя.
   Поначалу Лёша был типичным «школьником»: держался уважительно к тем, кто старше хотя бы на пару лет; в 18 лет все 20-летние кажутся «стариками». В нём есть горячность, сдерживаемая до поры воспитанием и некоторой неопытностью, и в то же время он успел пережить ряд «приключений», которые пробудили жажду нового, иногда авантюрного. При этом он осторожен, осмотрителен и действует с оглядкой. Говорит, что в юношестве был хулиганистым, беспокойным и доставил много забот родителям. Украдкой курил в туалете, участвовал с другом детства Бобой (тоже поступившим в МГИМО) в кутежах. «Однажды, – говорит, – мы с Бобой и одной дурой забрались на чердак, обнимались там, раздели её… Потом папаша к моему отцу пришёл, а я прятался в другой комнате… Попало же мне тогда!».
И вот на наших глазах идёт становление «школьника», трансформация молодого человека в злого на жизнь, хваткого парня, умеющего ловко высмеять смешное, тонко подметить, артистично сымитировать речь или походку, сочетающего в себе жесткость и лирику, нахрапистость и доброту, прагматизм и определённую беспорядочность. Его энергия и биополе украшают наш быт и пространство. Без Лёши в 128-й квартире было бы намного скучнее.
   
         Ринат Г.
Ринат – одних лет с Лёшей, учится на факультете международных экономических отношений; поступил сразу после школы, комсомолец, приехал из Уральска. Татарин по национальности, что подтверждается  особой прилежностью и трудолюбием. Родители работают в школе. Учит арабский язык. Мы зовём его по-дружески «Реней», а в академической группе ему дали арабское прозвище «Истикляль», что означает «Независимый». Он – единственный и правильно воспитанный ребёнок в семье, и это чувствуется по его тихому и упорному сидению за учебниками, чинному и спокойному времяпрепровождению. Он исполнителен и упорядочен. Даже вне родительского гнезда ведёт ту же дисциплинированную плановую работу, к которой привык дома, отказываясь от наших забав и зигзагов.
   Видимо, уклад в семье, как и в большинстве бедных семей, строился на экономии всего, поэтому Реня собирает и хранит лишние стирательные резинки, карандаши, какие-то тряпочки, коробочки и прочие, вроде бы, ненужные предметы. Эта психология требует, чтобы были резервы – и у Рени три чемодана (а у нас – по одному); три коробки с нетронутыми носками, несколько предметов одежды, которые он не носит, и они лежат просто так, про запас. У него всегда можно найти (и выпросить) чистую тетрадочку или линеечку. Он – честный и славный парень, над которым любят потешаться – по поводу и без – Лёша и Миша Курочкин.
   Основная тема шуточек – озабоченность Рени по поводу отсутствия подруги, а также истории, известные всему общежитию. Своё кредо он как-то высказал на одной из наших вечерних посиделок: познакомиться с какой-нибудь всезнающей, разбитной, «всёпрошедшей» девицей, чтобы она подучила его необходимым в семейной жизни вещам. Сначала он приступил к ухаживанию за чернявенькой Галей, выпускницей МЭО, но та не принимала его всерьёз и вскоре, скоропостижно выйдя замуж, уехала в Алжир. Разумеется, каждый шаг, каждое слово со стороны Рени, каждая встреча с Галей, о которых он нам рассказывал, подвергались самым изощрённым комментариям со стороны квартирной общественности под гул хохота  и театральных сценок.
   Второй его симпатией стала изящная татарочка Галия. Он караулил её у выхода, бегал ради неё на вечера, искал встреч, но всё напрасно. В конце концов, Галию охмурил Ренин соперник.

      Коля М.
   Коля М. приехал из Николаева, комсомолец, украинец, поступил на факультет МЭО, изучает английский язык. Его мать – учительница, отец – руководящий работник; есть брат, который дважды сдавал экзамены на биофак МГУ, не поступил и призван в армию.
   О Коле рассказывать просто: он незатейлив, как сказал бы Игорь. Парень не изобретает себе сложностей, принимает бытие всё целиком, как есть; жизнь его полнокровна, застоя не терпит. Длительное пребывание в четырёх стенах очень быстро начинает его томить и куда-то неудержимо звать; он одевается и надолго уходит, возвращаясь пьяным и довольным. У Коли несколько страстей: шахматы, вино и книги, преимущественно фантастика и низкопробные детективы. Если Коля дома, значит либо играет в шахматы, либо читает. Так будет всегда. Учёбу он не особо почитает: у него выработано 8 правил, которые позволяют сдать любой экзамен без подготовки. Этого достаточно.
   В шахматы Коля играет по 8-12 часов – в зависимости от стойкости противника. Наиболее частый партнёр – Игорь. Оба удаляются на кухню, садятся посередине за стол, ставят перед собой шахматные часы и начинают ежесекундно «стучать» – ударять по кнопке часов после каждого хода. Многочасовое хлопанье по часам изводит остальных до последних пределов.
   Коля быстро обзавёлся кучей бойких подруг; одну из них – страшную, с горбатым носом, верблюжегубую, – потом выгнали из института. Другая живёт в соседнем доме; однажды он даже сводил туда Реню и Урмаса. По их рассказам, Коля сидел корольком, похлопывал хозяйку по филейной части, пил спирт и лез обниматься. Словом, чувствовал себя привычно.
   Живёт Коля в одной комнате с Мишей и посему постоянно находится в глухой оппозиции к нему. Мишка чистоплотен, как большинство рано повзрослевших, серьёзных молодых людей. Он заставляет Колю убирать комнату, когда  наступает Колина очередь, ибо тот либо забывает делать это, либо не замечает пыли и беспорядка (будучи погруженный в книги или шахматы). Для него это мелочи: стоит ли из-за них осложнять жизнь?
      
         Урмас В.
   Урмас  приехал из Таллина, учится на втором курсе Факультета международных отношений; изучает португальский и английский языки. Можно сказать, потомственный дипломат, потому что его отец работает в системе МИДа, а раньше работал где-то за границей, кажется в посольстве СССР в Финляндии. У него есть младшая сестра, мать – домохозяйка. 
   Внешне Урмас производит впечатление господинчика в шляпе. Он высокий, худой; пытается соответствовать имиджу дипломата, что иногда выглядит со стороны смешно: чопорный, как Георг II, манерный, амбициозный. Вроде бы, держит себя как патриций перед плебеями – с достоинством и высокомерием, а носит кальсоны (зрелище не для слабонервных), оставляет в ванной на мыле сгустки волос, не стирает носки. Вдобавок любит сальности и втайне рисует непристойные картинки, которые время от времени попадаются кому-нибудь на глаза. За такое несоответствие задаваемому себе имиджу, Урмасу постоянно от нас достаётся, хотя на самом деле он – хороший и подвержен влияниям. Он – единственный в нашей квартире, кто обеспечен всем и в настоящем, и в будущем: место в эстонском МИДе уже подготовлено для него. Приходит на ум фраза откуда-то: «Уделом его стало ничтожество и титул графа».   
   Под носом Урмаса культивируются реденькие – лощёные – усики, которые получили прозвище «порнография». Лёша часто восклицает: «О, опять зашевелил своей порнографией…!». Урмас быстро вскипает, но впитанная в семье культура удерживает его – он отходчив и быстро забывает (или прощает) обиды.
   Поначалу Урмас удивлял необыкновенной усидчивостью: он сидел за столом с утра до вечера. Среди нас возникло даже нечто вроде обычая: войдя в дом, заглянуть в комнату Урмаса. Кто-нибудь из глубины квартиры спрашивал: «Сидит?», а вошедший отвечал: «Сиди-и-ит!» – «Ну тогда всё нормально». Потом Урмас стал быстро терять в прилежании. Теперь он преимущественно лежит, спит или читает Гегеля и Алвара Куньяла. И Лёша, застав его в таком положении, громко и показательно констатирует: «Опять лежит! Да ты хоть в театр сходи Урмас! А то ведь так и помрёшь пеньком». Урмас в ответ ворчит что-то невразумительное и переворачивается с боку на бок. Он, надо сказать, – порядочный лентяй. В маниловско-обломовской форме. Заставить его прибраться в комнате или на кухне (в его же дежурство) – надо потрудиться.
   Урмас прошел через увлечение йогой; закрывшись в комнате, он отрабатывал позы лотоса, змеи, даже на голове стоял. Под влиянием Миши тоже пристрастился к классической музыке, только очень уж картинно: либо сидит, подперев рукой подбородок и закрыв глаза, дёргает головой в такт музыке, либо ложится сухим листом на кровать и бездвижно лежит до окончания симфонии.
   Непревзойдённым мастером по части пакостей ближнему и воспитательных издевательств остается Миша Курочкин. От него достаётся всем, и Урмасу – тоже. Однажды, например, он прибил тапочки Урмаса к полу 15-сантиметровыми гвоздями. Урмас был взбешён. В другой раз Урмас долго сидел в туалете, Мишка запер дверь снаружи, выключил там свет и подбросил через щель внизу горящую расческу. Урмас вывалился из туалета в клубе едкого дыма и потом неделю не разговаривал с Мишкой. Несмотря на злые, хулиганские «шутки», мы почему-то всё Мише прощаем; он умеет «подластиться», подлизаться, загладить вину анекдотом, рассказом, просто словами или красивым жестом.
   Человеческим и политическим идеалом Урмаса является Владимир Ильич Ленин. Похоже, Урмас соотносит свои мысли и действия с Ленинскими мыслями и действиями, усматривая в них и величие, и значимость. Уважение к вождю так велико, что Урмас вырезал понравившуюся фотографию Ленина, переснял её в фотоателье и поставил портрет на своём столе. Началась новая волна оскорбления «лучших Урмасовских чувств». Мишка приклеил к задумчивому лицу мыслителя сморщенный окурок «Беломор-канала», да так, что он дымит… Урмас потемнел лицом от кощунства.
   Фигура Ленина часто служит нам темой для вечерних разговоров. Официальная версия роли Ленина наталкивается на информацию, которую мы получаем из других источников. Кто же такой Ленин? Каким он был на самом деле? Я под воздействием этих разговоров начал читать собрание сочинений Ленина, чтобы получить ответы «из первых рук» (уст).
   Изъясняется Урмас «высоким штилем» – высокопарно-газетным слогом, от которого тошнит; как только Урмас впадает в патетику – нужно уходить, чтобы сберечь нервы. И ведь умён, обладает и логикой, и глубиной мышления, а почему-то уносится в пустое заумствование, словоблудие, схоластику – с самомнением, блеском превосходства. Игорь в такие минуты тихо морщится. 
   Самым излюбленным аттракционом стали в квартире пикировки между Урмасом и Ринатом, подзуживаемые Мишей и Лёшей. Стол Урмаса стоит впритык к столу Рината; занимаясь они оказываются лицом к лицу. За спиной каждого – их кровати. Для стульев в узеньком пространстве места остаётся очень мало. Когда Урмас и Ринат одновременно садятся за уроки, они сразу же начинают отталкивать «вражеский стол» от себя, чтобы усесться поудобнее. Уставившись в лицо друг друга, они молча силятся отодвинуть свой стол, пыхтя и перебраниваясь. Это напоминает борьбу за один из 12 стульев между отцом Фёдором и Кисой Воробьяниновым. Мы рассаживаемся полукругом – смотреть и умираем со смеху.
   – Да ты линеечку возьми, Урмас, – услужливо советует Лёша. – Смотри: у него целых полметра, а ты, значит, что? На тридцати сантиметрах будешь сидеть? Не-е, не спускай. Толкай его, толкай…
   В конце концов соперники тщательно отмерили линейкой равные расстояния – и конфликты прекратились.
   К Ринату Урмас относится свысока, считает его добросовестным, но недалёким. В некоторых словах Урмаса можно угадать претензию высшей нации на избранность. Однажды к Урмасу приехал его школьный приятель – высокий огненно-рыжий эстонец; вместе они болтали на кухне, высмеивая славян за беспорядочность.
   Однако, кроме Рината, никто больше не подходит Урмасу в товарищи, да и никто не благоволит к нему настолько, чтобы проводить время в его компании, Урмас и Ринат составили странную пару. Они вместе ходят в кино, сообща обороняются от проделок Миши Курочкина (хотя чаще помогают ему напакостить друг другу), вместе ходят по вечерам на прогулки – в шляпах и с зонтиками. Бувар и Пекюше. Миша поджидает их на балконе и по выходе забрасывает «бомбочками» - целлофановыми пакетами, наполненными водой.
   Один поступок Урмаса мне понравился: однажды Коля вернулся изрядно «поддатым», но вёл себя, как шут гороховый: строил дурацкие рожи, издавал гортанные звуки, пытаясь выговорить что-то. Наше «вороньё» окружило его – и давай смеяться над каждым движением и звуком. И Урмас закричал: «Почему вы смеётесь над ним? Я не хочу, чтобы вы смеялись над ним!». Он даже заплакал – все замолкли. Он склонился над сопевшим, почти задремавшим, Колей и приговаривал: «Почему ты разрешаешь им смеяться над собой? Хватит дурачиться… Скажи – пусть не смеются. Ты же, как и они, ты – не хуже…».   

         Сергей Т.
   Сергей Т. – из Ростова-на-Дону; единственный сын обеспеченных родителей; самый молодой из нас – 1958 года рождения. Учится на восточном отделении Факультета МО, изучает английский и монгольский языки. Интересно, что на нашем курсе МПФ учится его одноклассник. Совершенно необстрелянный юнец: несформировавшийся – и потому способный на всё. Хозяйственный и немножко куркуль, даже жадноватый: присланные из дома продукты хранил в ящике под кроватью, пока они не портились окончательно. Развитый, начитанный, бойкий. Немножко трусоват. Как многие МГИМОвцы, оболванен зарубежной музыкой и тряпками: они – на первом месте. И вряд ли это пройдёт.
   Серёга к жизни в коллективе (в нашем случае – общежитской квартире) совершенно неприспособлен, поэтому вскорости съехал, и мы напрочь забыли о нём.
      
         Валера В.
    Валера до института работал инструктором райкома комсомола в Москве. Отслужил в армии. Родителей представляет так: отец – молдаванин; мать – литовка. При этом сам он по паспорту умудрился оказаться русским – над этим обстоятельством мы часто подтруниваем. Валера осторожен в словах, осторожен в поступках, по-житейски мудр. Когда-нибудь будет партийным работником городского масштаба. На курсе он занимает видные партийные должности и время от времени изображает энергию, активность и деловой подход, после чего мы с Лёшей его «обсмеиваем». «Что, опять прогнулся?» - ехидно спрашивает Лёша. Но Валера всегда все «инсинуации» обращает в шутку. Вскоре Валера женился и оставил нашу 128-ую квартиру. Не стало с нами «кореша».
 
        Миша Курочкин
   Ну, и конечно – Миша Курочкин. Ещё одна фигура, которая оказывает сильное влияние на всех, кто оказывается рядом. Фигура – противоречивая, сложная, неординарная, загадочная. Миша выделяется среди прочих и интеллектом, и складом характера, и порывами – от раздражающих до привораживающих. В чём-то с него хочется брать пример, но тут же при этом хлопнуть сковородкой по башке за очередную мерзкую шпильку. Он – партийный; с незаконченным высшим образованием; на четыре года старше меня; ленинградец. Рос вместе со старшим братом в детдоме. Его брат – археолог, участвует в раскопках в Нукусе и пишет кандидатскую диссертацию по Ирану.
   Миша – самый способный и самый энергичный среди нас. Подвижный, изобретательный ум, выдумщик, насмешник. Он притягивает меня, как магнит, – как всегда притягивали меня неординарные личности. Мне кажется, он – самый несчастный; мне его всегда немножко жаль. За непохожесть на других, за экстравагантность в поступках, которая как будто прорывается против его воли; за непонимание, на которое он натыкается сплошь и рядом. Он вносит в быт колорит детдома, некую бесшабашность, проказистость, отношения товарищеско-ироничного, а иногда и злого подтрунивания. Почти все получившие хождение по общежитию шуточки изобретены им. Он может украдкой посолить тебе чай, улучив секунду, когда ты отвернёшься. Или вывернуть дугу душа в ванной так, что вода неожиданно польётся тебе на голову, когда ты, одетый, стоишь перед умывальником.
   Вот малый ряд его проказ: установить тяжёлый ботинок на верхнем ребре чуть приоткрытой двери – и ботинок больно валится на первого вошедшего; подложить на ночь гири соседу под матрац; засунуть в портфель какой-нибудь не нужный «Большой технический словарь»,– и это обнаруживается уже на занятиях в аудитории. Однажды он зашил карманы и рукава Лёшиного пальто, и тот с утра, опаздывая на занятия, никак не мог понять, что за дела: почему он не может надеть пальто. В другой раз он повесил в туалете фотографии бородатых и мудрых холостячков, подписав: «Это Реня», «Это Уря». А то устроил выставку дружеских шаржей на Реню под названием «Выставка Г.В. Нюлина». Реня там был изображён в виде поросёнка, в виде груши и даже чего-то непристойного (уж это Урмас постарался).
   Он сфотографировал всех нас в самых неожиданных позах, налепил фотографии на лист ватмана и стал приклеивать под ними заголовки из газет: «Звезда весом в полторы тонны», «Великий поэт», «Свинья на отдыхе» (в адрес большегрузного Лёши, который на фотографии был изображён лежащим); под Урмасом – «Чума не изжита», «Эстония развивается». Досталось каждому. 
   Он может отключить холодную воду, когда кто-то принимает душ; подложить выловленных тараканов; спрятать нужную вещь; наполнить газом от гарелки целлофановый пакет; бросить в пламя горелки сахар. Всего не перечислить. А если к этому добавить то, что привносят остальные, жизнь получается весёленькая. Но, с другой стороны, эти «шуточки» – лишь маленькие эпизоды в перипетиях каждого дня; часто  они проходили почти незамеченными или даже «раскрашивали» день – по крайней мере для тех, кто не попал в жертвы.
   Несмотря на жёсткость и даже жестокость некоторых вещей, Миша отличается особой внимательностью, отеческой добротой (которая трогает меня до глубины души). Он, будучи дежурным, дополнительно покупает сверх сумм, установленных на питание, что-нибудь вкусненькое, желая порадовать нас. Он всегда прикроет спящего пледом. Проснёшься иногда утром, а рядом лежит апельсин – это Мишка положил. Если к кому-то приходят гости, он сам достаёт свои аварийные запасы: бутылку вина, коробку конфет. Он регулярно покупает букетики цветов – и они стоят у нас на кухне, расцвечивая обыденность. На днях притащил купленную за 30 рублей в антиквариате дрянную полуразвалившуюся шкатулку, говорит: «Понравилась».
   Мише я обязан тем, что приобщился к классической музыке. Мы несколько раз ходили с ним в филармонию, слушали Баха, Бартока, Сибелиуса, Сарасате. Я тоже стал покупать пластинки с понравившимися произведениями и композиторами. Миша потрясающе много читает, превосходно разбирается в нашей – старой и современной – литературе. От него Реня и Урмас впервые узнали о многих зарубежных писателях. Миша набит цитатами, фразами, вычитанными историями. По вечерам он садится на кухне со стопкой новых и уже прочитанных книг, часами листает их, смеётся, зачитывает вслух отдельные места. Он посещает все крупные выставки, театры, всегда в курсе культурной жизни Москвы.
   Миша бешенно самоуверен. У Честерфилда в «Характерах» есть изречение: «Свет бывает очень покладист и очень легко поддаётся обману, соглашаясь на ту цену, какую человек сам себе назначает, если только тот не слишком нагл и заносчив и не запрашивает сверх меры». Мишка, может быть, и не запрашивает сверх меры, но, тем не менее, нагл и заносчив. И самомнения у него хватит на десятерых. Он смотрит на тебя, как на идиота, если ты не знаешь, что такое диспепсия, или чем отличается антабус от тетурама. Правда, тут же сел в лужу, когда я в ответ спросил, чем отличается литания от паремии, неофит от прозелита, а амфитрион от принципала. Он ни о ком не отозвался лестно и положительно. Сдав курсовую, стал хвастаться, что это – почти кандидатская.
   Миша – прекрасный психолог: он может испортить настроение одним словом; мгновенно определяет, на какую струну надавить. Поначалу я вскипал моментально, с полуслова, но потом привык и перестал обращать внимание. Хотя конфликты между нами периодически возникают. Как в одном человеке может сочетаться жалостливость, добродушие, широта с жесткой, сокрушительной беспринципностью и цинизмом, устрашающей целеустремлённостью, даже карьеризмом. Нет более опасных людей. Он вытянет любое дело. Везде он будет одним из лучших, потому что везде для него важно голое дело, важен успех – для самоутверждения. Люди – только пешки, мелочь, средство достижения цели; они становятся ничем, как только начинают мешать делу, стоять на пути. Тогда лишние винтики без сожаления убираются.
   Мне кажется, он насквозь видит меня, да и других. Когда голодный смотрит на хлеб, подлежащий дележу, появляется беспокойство во взгляде, глазки бегают, приобретают плутовское выражение, становятся вороватыми, злыми, колючими, недоверчивыми. Человек опускает глаза, чтобы его мысли не «прочитали». Так я себя чувствую при Мишке – насквозь просвечивающимся, «прочитываемым». 
Я наблюдаю за Мишей, разбираю на составные части его поступки; пытаюсь вникнуть в мотивы; анализирую отдельные качества, стороны характера. Всё это становится школой опыта. Многое – непроизвольно и неосознанно – я перенимаю у Миши. Ловлю себя на том, что говорю и делаю то, что говорил бы и делал он. Мне это неприятно. Он – безусловно сильная натура. И всё же остаётся загадкой. Сфинкс какой-то.

                *    *   *
Я будто напрочь забыл, что позади у меня – перед институтом – два года тяжёлой военной службы в учебке и монгольской пустыне Гоби. Чувствую себя не изощрённым старшиной, а необстрелянным, только что вылупившимся, ровней какому-нибудь юнцу после школы, с энтузиазмом и упорством постигая нравы и тонкости столичной жизни. Я окунулся в водоворот событий, встреч, вечеринок, интриг, стараясь максимально широко охватить весь диапазон человеческих отношений. Идёт период освоения театров и музеев. Перечитываю всё, что на слуху. Гоняемся за книгами. Читаю Шукшина; сборник стихов Рождественского; на французском языке – рассказы Моруа и «Трёх мушкетёров». Прикупил книжку «Вид с 35-ого этажа» – о  работе аппарата ООН; автор – бывший ректор МГИМО, а в последующем заместитель Генерального секретаря ООН Кутаков.
Познакомился с десятками людей, записывая в душе, как на чистой доске, все возможные впечатления, услышанные рассказы и исповеди, ссоры и споры. Сопоставляю чужие судьбы со своей. Устав от всего, забиваюсь в своей комнате и вылезаю из неё только на вечерние кухонные посиделки. Иногда спускаюсь в телехолл, чтобы разнообразить мелькающие лица, пообщаться с ребятами, с которыми вместе поступали или с которыми познакомился уже после; обмениваемся сплетнями; шушукаемся; рассказываем истории; сообща смотрим всё подряд, главным образом новости. Тоскую по дому, но понимаю, что никогда больше надолго в него не вернусь. Главное теперь – это учиться, закончить институт и двигаться дальше.
   Наступил 1976-й год. Я погрузился в учебники по истории государства и права; особенно внимательно слушаю лекции профессора Лепёшкина по государственному праву (занимаемся по его учебникам), проникаю в тайны устройства государственного аппарата. Профессор Лепёшкин – известный государствовед, он входит в комиссию по подготовке новой Конституции СССР. Учебники читаю дотошно, вслушиваюсь и вглядываюсь в каждую фразу. Иногда фразы не сходятся, логика остаётся непонятной – я плююсь и ругаюсь. Начинаю рисовать схемы. Мои конспекты – это сплошные схемы. Если схема выходит до логического конца, материал усвоен; если нет – значит что-то не понял или учебник ущербный. Многие учебники – ущербны: в них не хватает фактов, скачет мысль и терминология. Как можно учиться по таким учебникам? Слушать материал на лекциях (даже с конспектированием) для меня – сложнее, чем самостоятельно изучить учебник: после пары часов слушания я начинаю отключаться, а над учебником могу сидеть часами.
Выбрал тему реферата: «Политическая организация советского общества». Хочу «въехать» в неё основательно; она меня очень и давно интересует. Понятно, что надо писать «правильно», но попутно можно встроить в размышления и то, что мы обсуждаем и о чём спорим «на кухне». Как функционирует наша политическая система? Что происходит в стране? Куда мы движемся? В «Morning Star» прошла статья о взрывах бомб и поджогах в Тбилиси после смещения многих лиц в партийных и государственных органах республики. Пишут, что это реакция на меры, предпринятые новым секретарём ЦК КП Грузии Шеварднадзе в рамках борьбы с коррупцией. Студенты из Грузии говорят, что у них там настоящая мафия орудует.
Зато развлекаемся на логике. «То, что я не потерял, принадлежит мне. Я не терял рога, следовательно я – рогат…».
   Торгуюсь с кафедрой физкультуры: пробежал на первенство института – освободите от нескольких занятий (вот и свободное время); просят выступить в лыжной гонке – ставьте автоматом зачет по физподготовке. Хотя гонял на лыжах в Сокольниках с удовольствием. В программе кафедры был так называемый «турпоход». Выглядело это так: вышли из института, двинулись гурьбой через Парк культуры  вдоль Москвы-реки в сторону метро-моста на Ленинских горах, а потом обратно; прошли километров 6-7. И это называется «турпоход»? Эх, знали бы однокурсники, что такое настоящий турпоход (когда мы с ребятами в школе уходили в горы на 2-3 дня по рекам, текущим к Байкалу). 
   После занятий – разные внеаудиторные мероприятия: выступает командующий округом (по случаю Дня Советской армии и Военно-морского флота); дочь Луначарского рассказывает об отце. Плюс пара часов в читальном зале.   А дома (т.е. в общежитии) – уроки, стирка, дежурство и тому подобные хозяйственные хлопоты, плюс обязательные письма. С продуктами становится всё хуже; по четвергам ввели «рыбный день», во всех столовых – только рыба…
Читаю платные лекции о международной обстановке по линии общества «Знание»; заодно и подработка. Был, например, в одном из отделов ГУМа, после лекции даже покормили. Приглашают активно – в школы, на предприятия. В медучилище девушки-медички играли взглядами – откровенно смущали, а потом долго не отпускали, окружили и пытались потрогать. Выбирай невесту.Произвело впечатление посещение ЗИЛа; на лекции (в прессовом цехе) присутствовали порядка 150 человек; цех – как городской квартал, с улицами. Задавали вопросы, как на пресс-конференции, едва успевал «отбиваться». Дали благодарственное письмо: «Лекция подготовлена и проведена очень хорошо. Приходите ещё!». Провели по автоматизированной линии сборки машин – фантастика. По линии общества «Знания» мне дают брошюрки с грифом: «Распространяется только по специальному списку» с закрытой информацией; их издают тиражом в несколько десятков штук – не для широкого разглашения, а, для больших начальников и, как говорится, для сведения политинформаторов. В одной прочёл про сталинские времена: XVII съезд партии называют за рубежом «съездом расстрелянных»; 70 % его делегатов впоследствии были арестованы и уничтожены.Какую-то информацию удаётся черпать из иностранных газет. В «Morning Star» прочёл, что американское посольство в Москве жалуется на повышенный фон излучения неизвестных волн – будто бы мы их облучаем. А наши отвечают, что в посольстве фонит их собственная шпионская аппаратура, которую они разместили на крыше посольства, чтобы перехватывать наши правительственные сообщения и переговоры. 
   Весной у меня начались процедуры по приёму из кандидатов в члены партии: прошёл партбюро курса, курсовое собрание, бюро и собрание факультета, парткомиссию института, райком партии. Задавали вопросы по Уставу КПСС, Программе партии, директивам съездов. В дни работы XXV съезда стал членом КПСС.
   В мае приступили к формированию составов студенческих строительных отрядов: Казахстан, Латвия, БАМ, но там мало зарабатывают, а ехать, вроде бы, надо – в добровольно-принудительном порядке. Собирают предварительные взносы – нам на форму и на подарки местному начальству и работодателям (чтобы те наряды закрывали, как попросят). Кто-то на лето уезжает отдыхать с родителями. Урмас часть каникул поработает на подхвате с португальским языком переводчиком. Моя-то задача – за лето хорошо заработать, чтобы в следующем году было полегче с деньгами, значит от официального стройотряда надо каким-то образом отделаться. А тут сложилась следующая комбинация: через Лёшу и связи его папы вышли на начальника главка в Министерстве сельского хозяйства, ведающего строительством. Начальник главка свёл Мишу Курочкина (как нашего будущего бригадира) с начальником стройтреста где-то в Псковской области, и тот зовёт нас – строить по договору несколько объектов. Бюджет хороший, обещает оплатить дорогу и выписать большие премиальные. По предварительным подсчетам Миши, можем заработать по 800 рублей – сумасшедшие деньги.
   Зачётную и экзаменационную сессию сдал в основном на отлично. Больше всего переживал за французский. Принимала сама Ирина Николаевна Попова, автор учебника. Дали мне неизвестный текст – прочитать, пересказать, потом 10 предложений – перевести, потом раскрыть две литературных темы. Потом мы сопоставляли английский и французский языки, спорили о романе Мопассана «Милый друг»; несколько раз я заставил её рассмеяться. Минут через сорок она сказала, что отвечать по другим заданиям не надо, коротко бросила: «Ставьте ему пятёрку» – и отпустила меня. Победа! И еще сказала, что я по студенческому типу – «спешилка». Я по жизни – «спешилка».

                *    *   *
                3. Идрица

   Мишка Курочкин сдал все экзамены досрочно и уехал осматривать место нашего будущего «аккорда», договариваться с прорабом и прочими начальниками, подписывать  договор. Прислал записку:
   «Здравствуйте, ребята, получите предварительные известия из Идрицы.  Мокро и холодно здесь. Мяса нет. Позавтракал гнилыми овощами больше чем на рубль. Но выпивка есть. Чтобы соблазнить начальство надо вести сюда:
1. сигареты «Ява», или зарубежные;
2. хороший алкоголь или советскую экспортную водку;
3. бусы, зеркала, ножи и прочие колониальные товары.
   До свидания, дети мои. Привезите чего-нибудь поесть. Ваш большой белый папа.
18.6.1976
Псков»
   Следом пришла новая «цедуля»:
   «Здорово, мужики.
Завеса тайны над нашей работой начала приподниматься. Сегодня утром виделся с начальником ПМК-1164, при котором нам будут платить деньги.
…В Пскове я полтора дня, а он уже успел мне опостылеть до умопомрачения. Городишко небольшой: от одной окраины до другой полчаса ходу. Развалины XVI века перемежаются с современными развалинами. Погода гнусная, а я голоден. Купил две книжки: отличный роман Залыгина «Южно-американский вариант» и «Быль о старом льде». Есть переводная литература – романы, повести, – но денег нет. Стоят собрания сочинений Маяковского, Гоголя, Горького, Лескова. Для Лёши попросил оставить книжку «Методика обучения тугоухих детей». Знаю, парень будет рад до смерти.
   Звонить во Владимир нашему благодетелю я уже не буду, ибо уезжаю в Идрицу, а я не уверен, что в этой деревне когда-нибудь видели телефон.
   Захватите с собой тёплые вещи, сапоги, 2-3 пары обуви и персонально что-нибудь пожрать для меня, радиоприёмник, пару висячих замков на вагончик, аптечку, хороший нож, штопор и карты, верёвку и ошейник (для Лёши, гав-гав). Дальше соображайте, что нужно.
Чао. До встречи 24-ого.
Ваш Мишель-I.
19.6.1976
Копи царя Соломона»

Большой компанией мы добрались до Идрицы (Псковская область, Себежский район) – почти весь состав нашей квартиры и несколько связанных с нами «добровольцев», нуждающихся в деньгах: брат Мишки, специально приехавший из Нукуса; Шура Худолеев из Ленинграда (они с Мишей вместе учились в Политехе);Саша З. – с МЭО, а с ним Сергей и Борис; Витя Г., с нашего курса, – по моей рекомендации.
   Объект – котельная льнозавода, но наши – только фундамент и монтаж. Присвоили нам тут рабочие специальности «плотников-бетонщиков 3-его разряда», провели инструктаж по технике безопасности. Работаем с 7 утра до 10 вечера, с часовым обедом. Я еще и бегаю по утрам, за что получил прозвище «Железный Вован». Питаемся в местном ресторанчике, до которого двадцать минут ходу. «Ресторанчик» - только название; просто забегаловка, но есть столовское первое, второе и третье.
Повариха – она же и посудомойка, и официантка – наливает нам стаканами компоты, приговаривая:
   – Пейте, ребятки, пейте, вода дырочку найдёт… Откуда сами-то?
   – Из Ин-Яза…  (мы договорились скрывать свой институт, поскольку «шабашки» у нас не приветствуются).
   – А-а, из Сельскохозяйственного, значит… Молодцы!
По вечерам, помимо ужина, выпиваем по паре стаканов молока – берём у бабки по соседству; продукты поставляют из совхоза-техникума по себестоимости. В местном магазине одни консервы в пыльных обёртках. Объём капиталовложений – 30 тысяч рублей; 40-45 % – наша зарплата, плюс премиальные, если выстроим в срок или досрочно. В среднем зарабатываем по 30 рублей в день. На нас работают 3 сварщика, 2 крановщика, 3 шофёра. Выходных решили не делать, никаких суббот и воскресений; раз в неделю – «полувыходной»: работаем до обеда; потом – у каждого свободное время (постираться, написать письма, прогуляться и т.п.). В один из «полувыходных» я прошёл по Идрице – по горбатой улочке 1 Мая, по узкой и непролазной улице Горького. В другой раз выбрались с Витей в Себеж. Вокруг много озёр – ребята ходят рыбачить; купаемся.
   Разместились мы в вагончике: вход – в центре; направо и налево – кубрики с двухэтажными кроватями. Ночью и по утрам – прохладно. Правда, до стройки 3 километра. Обещали возить, но часто приходится своим ходом добираться. Прибыл – начинай копать, сооружать опалубку и принимать бетон. Главные орудия – лопата (сначала штыковая, потом совковая), пила и топор, молоток и гвозди. Сформировались три группы – копатели, пильщики и бетонщики; по мере смены работы одна группа тут же превращается в другую: копатели берут в руки пилы, ножовки и топоры, молотки и гвозди, а когда привозят бетон – совковые лопаты. Бетон привозят самосвалами, сваливают рядом; чтобы не застыл, его – каждую машину – нужно быстро раскидать в предварительно изготовленные опалубки фундамента и опорных колонн. Днём жарко, работаем в одних шортах, загорели и похудели, но мышцы накачиваются. Мишка иногда с нами, иногда уходит к прорабу или куда-то еще, чтобы состыковать производственный процесс; подолгу сидит над чертежами. Он – наш «мозг», его надо беречь. Остальные экономят силы, как умеют: кто-то начинает халтурить и сачковать, выбирая работу полегче. Сколачивать опалубку молотком с гвоздями – легче, чем разгребать и поднимать лопатами тяжёлый бетон. Ревниво присматриваемся друг к другу: один прокопал траншею для фундамента в три метра, а другой – в два раза короче. Лёша – вечный канавокопатель. Мы с Валерой – пилим и сколачиваем опалубку. Миша, проходя мимо меня, бросил: «Человек – пила». Шура Худолеев и Игорь носят измерительную ленту за Мишей и забивают гвозди, согласно квалификации и своему месту под солнцем. Зачем-то и они надолго зависают над чертежами; плохо, когда «мозг» перерастает «тело». Из себя может вывести любая мелочь, любое слово. Например, Мишка кричит: «Лёша, дай лопату, ты всё равно ничего не делаешь». Это «ничего не делаешь» сразу же взрывает Лёшу. Да и любого взорвало бы, если ты только что разгрузил три машины с бетоном и едва живой. Мишка часто подливает масло в огонь, натравливает нас друг на друга и с интересом смотрит, что получится. Вивисектор душ. Он напоминает мне Волка Ларсена из Джека Лондона. 
   От хронической усталости, накапливающейся от недели к неделе, настроение у всех подавленное. Положение кажется каторжным и беспросветным; все внутренне напряжены и озлоблены. 12-14-часовая работа в принципе превращает людей в скотов; поступки определяются не высшей философией, взращённой в уютных креслах, не рафинированным умом, а примитивными инстинктами. В среде «рабов» зреет недовольство Мишкой и его методами работы. Социальные законы способны выдвинуть своего Спартака. У Вити Г. появился затравленный и задумчивый взгляд. Какой материал для психолога! Вся человеческая сущность – как на ладони. Хотя что считать человеческой сущностью – тоже вопрос. Для меня давно ясно: без трудностей ни один человек не может познать себя до конца и, значит, не имеет права судить других. Пройдя через трудности, человек становится снисходительнее, терпимее, добрее. Плохо тем, кто так и не сможет выбраться из трудностей.
   У меня есть свои психологические приёмы, известные человечеству и проверенные ещё в армии, которые защищают меня (не всегда, впрочем) от взрывов: думать о вечности. Вот ты, вошь, задавленная обстоятельствами, и тебе кажется, что ты зажат, что сказанные тебе слова почему-то важны, но посмотри наверх – там огромное небо, суровое и безмолвное… Недвижимая вечность, холодная невозмутимость необъятного. Равнодушная бесконечность. И всё это вертится, вертится. Что значат твои слова, или слова в твой адрес? Вздохни глубже – и отключись… «Бесчувственный чурбан», – обзывает меня Мишка в пылу очередной перепалки. Знал бы он! Знал бы он, что каждое подобное слово глубоко ранит меня. Нет, я не бесчувственный, я – чувствительнее, чем двадцать скотов, когда-либо называвших меня бесчувственным.
   В вагончике – мусор; всегдашнее украшение интерьера холостяков и шабашников. Валяются пустые рюкзаки, на столе навалены кружки, ложки, банки – всё тусклое. На всём мерзость запустения и упадка. С утра ребята тихо посапывают; слышат, наверное, в утреннем настороженном, предподъёмном, сне, как я скриплю облезлой ручкой, держа её в огрубевших пальцах. Утренние кошмары замешаны на сырости и знобливой прохладе, на «бодрящем» духе обуви и одежды. День будет солнечным, птички чирикают, живительный туман заползает в котлован стройки, он несёт с собой запах соседнего соснового бора, настоянный на опавших иголках, росе и смоляных надрезах на коре.
Сейчас зазвенит будильник, выйдет из своей половины Мишка Курочкин и, потягиваясь, начнёт тормошить: вставать, вставать, побыстрее, побыстрее…, к лопатам! Увидев меня, он обязательно отпустит пару шуточек: «Сегодня ты сбегал до кладбища и обратно, а завтра тебя хватит только до кладбища». Сам же хмыкнет, порадовавшись удачной шутке и, мелькая розовыми, в цветочках, трусами, побежит к умывальникам, пока они не заняты. Закопошатся остальные, муравейник оживёт – и начался новый рабочий день.
   За двадцать дней мы сделали нулевой цикл и приступили к фундаментам под оборудование. Главный из них – огромный бетонный куб как подставка для будущей лебёдки. Он у нас съехал под тяжестью собственного веса на песчаном основании. Видок наш – ещё тот: кожа да кости, комбинезоны обвисли, каски на голове – сломаны, потому что по ним регулярно бьёт крюк башенного крана, если не увернёшься. На сапогах – килограммы налипшей рыжей грязи. И как верх изящества - перематы и перебранки. Не МГИМОвцы, а «химики». Приехала на объект крепко сбитая, с широкими плечами, злая баба – «королева бетономешалки».
   – Вы чего тут машину держите, ироды? – с ходу понесла она ядрёным осипшим голосом, перемежая тирады отборными ругательствами. – Людям отдыхать не дают, и сами не работают… Чего стоите?  Крана нету? Руками сгружайте… Нечего тут. У людей тоже семьи…
   Наш сварщик, из местных, Колькой зовут (молодой парень) удивлённо смотрел на «королеву» и с восхищением приговаривал сквозь зубы: «Во даёт! Во бабы!...». Её реакция в каком-нибудь стенографическом отчёте выглядела бы, примерно, так:
    – Чё-о-о бабы, мат, чё-о-о бабы, мат, мат… Я совершенно правду говорю, сложный мат. – Она накалялась на глазах, пьянея от буйного приступа кликушества.  – Это вы тут, мат, мат, мат…Не будет вам бетону, не дам, сложный мат, не дам…Всё! Трёхэтажный мат. Можете сматывать удочки, простой мат. Собирайте манатки, шабашники, мат, сложный мат, непонятное слово…
   Еще через десять дней случилось непредвиденное событие: наш – местный, трестовский – прораб повёз покатать девицу на самосвале, да вместе и перевернулись. Сотрясения, переломы. Прорабу досталось меньше, но с месяц в больнице проваляется. Именно он должен закрывать нам наряды. За прораба вышла Галя, молодая, 19-летняя, девушка, немного стеснительная, мастер участка. Миша тотчас же стал «подъезжать» к ней – нажимать на свои «чары». Девчонка-то и поверит; она и без того робка перед ним, глазки опущены – налицо весь синдром. И ребята подыгрывают: «Галя!... Га-а-алочка, ну взгляни ж на меня… Какая ты красивая в новом платье…».
   С «аборигенами» общаемся редко и мало, хотя они мне интересны. Как-то разговорился со стариком: запавшие глаза, хитровато поблёскивающие из-под густых ресниц, морщины на лбу, впалые щёки, придающие сходство с загнанной собакой.
   – В обчем, как был раб, так рабом и остался: пенсия – 38 рубчиков, только на хлеб и воду. Вот счас чайку попью, пойду лозу собирать – 20 копеек за килограмм дают.
   – Сколько вам лет-то, дедушка? Наверное, ещё сталинские времена помните?
     – Как не помнить… 76-й год идёт. На него, на Сталина-то, хоть и обижаются, а он, почитай, кажный год – глядишь – цены-то на продукты и сбросит… Асчас и есть совсем нечего, недоволен народ…
   Бесконечно однообразна жизнь в Идрице. При виде её унылых хижин, её грязных, неряшливых обитателей будто чувствуешь застойный запах заброшенного пустыря. Селение мертво. Изредка пронесётся по улице пьяный лихач, нарушив недобрую тишину дребезжанием оконных стёкол и хрустом оседающей пыли, устало прошаркает вдоль штакетника толстозадая баба, да выльется за порог чья-то ссора – с воплями, с надрывом в голосе, со слезами, со всем наболевшим и безвозвратным. И долго потом стоит в ушах и плач, и упрёки, и лай собак…
К ночи к нам подтягиваются местные – порознь парни и девушки. Им интересно, кто мы, – по деревне прошёл слух. Андрей, тоже однокурсник Мишки – с МЭО, заигрывает с зачастившей девушкой:
   – Ты что, Наташка, без лифчика… Ишь, бесстыдница. – У Наташки, как всегда, томный вид, жадные глаза, раскрасневшиеся щёчки. Она подходит то к одному, то к другому, прижимается, словно липнет.
     – А что мне, – нахально и расковано отвечает. – Я-ить могу и совсем…
     – Ну-ну, попробуй, – провоцирует дальше Андрей, в голосе интерес и предчувствие новой авантюры. Наташка послушно тянется к молнии на брюках, ловко приоткрывает и снова закрывает замок. Андрей с Наташкой уходят гулять.
   Мы слегка поменяли диспозицию. Перебрались в новый вагончик в 500 метрах от стройки. Рядом еще пара вагончиков: один – для артели каменщиков из Белоруссии; они – профессиональные шабашники, ездят по России семьями; другой – для ребят с журфака, дополнительную работу которым подыскал здесь Мишка. Среди журналистов – Сэм, друг Игоря. Чтобы мы не тратили время на дорогу к столовой, начальство выделило нам повариху.
   Сэм – 30-летний дядя, добродушный, с широкой моряцкой грудью в тельняшке. В институте он заведует выпуском факультетской газеты. Увлекается морем, яхтами, походами. Эрудирован, говорлив. Знает всё про всех, особое внимание уделяет почему-то интимным подробностям и скабрезностям: он рассказывал нам, кто из преподавателей и даже отдельных студентов МГИМО является гомосексуалистом или обладает другими «интересными» особенностями; кто – попавшийся онанист или засветившийся фетишист, надевает женское бельё или спит в панталончиках; от него мы знаем о некоторых интригах во внутриинститутской жизни и об отношениях между руководством и знаменитыми родителями некоторых студентов. «Скрытая» жизнь в студенческо-вузовской среде зашкаливает. Не знаю, верить ли всему; впрочем, многое я и без него знаю. Сэм дважды разведён. Когда он работает, вокруг собираются девицы со стройки и украдкой похихикивают в кулачок при взгляде на его волосатые лопатки. Обнаружилось, однако, что добродушие Сэма не безгранично. Однажды я подслушал его разговор с другим «журналистом» из их же вагончика. Сэм был в сильнейшем подпитии и понёс несусветные гадости про каждого, кого знал, словно открылся в человеке невидимый клапан и полилась наружу вся долго скапливавшаяся желчь, обдавая вонью и грязью. Он говорил без умолку, приплетая к заведомым сплетням тут же сочинённые подробности. Чтобы так прорвало, необходимо годами копить в себе злобу, вынашивать и лелеять её. У каждого из нас есть понемногу желчи. Но что бы столько и на всех!? Это редкость. Если бы его слушал доверчивый юнец, наивный собеседник, как он смотрел бы потом на тех, о ком «рассказал» Сэм? Будет искать и находить в самых невинных поступках подтверждение гнуснейшей лжи?..   
   В двадцатых числах августа отдельные члены нашей команды стали уезжать – по разным причинам. Первым уехал Лёша, от природы нерасторопный. Если надо было прибить гвоздь, Лёша просил одного из нас принести молоток, другого – подержать доску, третьего – подложить под доску опору. Вылитый «дядюшка Поджер», – подсмеивались ребята втихую. Мишка поставил на нём клеймо «неквалифицированного кадра», вздумал самочинно штрафовать его, понизить коэффициент вклада, что идёт вразрез с общими договоренностями. До сих пор коллективные – демократические – принципы принятия решений в команде отстаивали только два «крикуна»; теперь остался я один – остальные молчат.
   Формальная причина Лёшиного отъезда – его девушка: Марина не сдала вступительные экзамены в институт. Подозреваю, что Лёша внутри даже рад, что вырвется отсюда. Удивляюсь, как другие не придумали себе причин.
   Потом уехал Валера. Его пошли провожать всей компанией, присоединились даже белорусы и местные. Он человек мудрой середины. Такими становятся лишь во второй половине своих лет – когда жизнь пообломает. А Валера, кажется, таким и родился. Живой, приятный, работящий парень. «Живчик»,– говорит Лёша.
   На проводинах чокались железными кружками с вонючим «Яблочным» вином, все говорили разом и обо всём, словно в лихорадке. Это и была лихорадка – когда предчувствуешь приближающееся высвобождение. Орущий кавардак в полусвете под шарканье подошв. Пьяный Коля в отрубе. Андрюша сидит в обнимку с девкой. Витя любовно прижал початую бутылку. После каждой порции лицо его темнеет; мысли работают в одном направлении. Отвратительная музыка дебоша, когда полтора десятка мужиков разом сходят с ума. Мишка сидит и неодобрительно осматривает «поле боя»: он тоже не любит неуправляемые попойки; наверняка думает, как народ  после этого будет завтра работать. Мы с ним трезво и понимающе смотрим друг на друга. По вечерам теперь темно, на стройке поставили прожектора, чтобы весь световой день пахать до упора.
   Потом уехали Серёга с Борей. После них – Витя. О нём Мишка высказал резко и однозначно: «Слабак». Витя в последние дни мрачнел, замкнулся, огрызался по-волчьи в перебранках, словно затравленный, курил в сторонке и, наконец, не выдержал: «Не могу больше..! Отпустите. Я выжат, нет больше сил».
– Не суди тех, кого не знаешь, – отвечаю я Мишке.
  – Хочешь, я скажу, чего ему достаточно в жизни? Был бы алкоголь да девицы. Есть, правда, и третья необходимое условие: изредка философствовать в одиночестве, повышая своё самомнение… Знал бы ты, сколько я встречал таких вот больных духом самокопателей. Я им не верю, не верю!
   – Тебе, который низводит человека до голых схем, который сам – голая схема, рассуждать просто: три, видите ли, пунктика – и описана личность. Тоже мне, знаток слабостей! – в общении и обращениях мы не церемонимся.
   К концу августа стало понятно, что в оговорённые сроки мы объект не сдадим. Надо ехать на учёбу и всё бросать. Стройка оказалась очень важной: постоянно приезжает псковское начальство и был даже секретарь Псковского обкома партии со свитой. Уговорили нас остаться на несколько дней; обещали закрыть все наряды, осталось сложить торцевую стену. Навострились сами класть кирпичи.В МГИМО идут работы по переезду в новое здание, которое тоже не успевают достроить. Первый и второй курсы «бросили» в качестве стройотрядов на помощь на целый месяц, поэтому мы решили не спешить возвращаться в Москву.  Нам сделали медицинские справки – и мы остались. Но пошли долгие холодные дожди, мы успели сложить только половину стены и всё-таки уехали.
   Перед возвращением в Москву решили с Мишкой посетить Ригу. Мишка изменился, посмирнел. Всех нас это лето сделало другими.  Остановились в гостинице «Темпо», два дня бродили по городу – по Старой Риге, угадали на Квадринале  скульптуры, сходили в Театр русской драмы. Искали книги. Смотрели, как живут рижане. Не намного лучше, чем в других городах. Обедали только в ресторанах; набросились на мясо. В Риге случился смешной эпизод: нас с Мишкой оштрафовали за переход улицы на красный свет; пока женщина-старшина милиции выписывала квитанцию: «Приготовьте по рублю, молодые люди», –  мы канючили: «Тётенька, отпустите. Мы – бедные студенты, откуда у нас такие деньги». «Тётенька» попалась крепкой; пришлось доставать бумажник, а там, как назло, аккуратной пачечкой на самом виду сотенные и пятидесятирублёвык купюры. Она только губы поджала: ничего себе «бедные студенты».
Из Риги попали в Ленинград, увидел Мишкину коммуналку – вот уж где Воронья Слободка: в туалет со своими кругами ходят. День я провёл в Эрмитаже; ещё день – в Русском музее. Сходили на симфонический концерт, на спектакль «Валентин и Валентина» в Драмтеатре – ничего лучшего не видел. Побродили по набережным – до «Авроры».
   Подсчитали «плюсы» и «минусы» летнего сезона: похудели на 5-10 килограммов; устали морально и физически (можно сказать, подорвали здоровье: начались проблемы с поясницей); хорошо узнали друг друга; прибрели навыки строительных профессий; повидали новых людей и новые места. Ну, и заработали, наконец! Что и было главной целью. Мне «досталось» около двух тысяч рублей, из которых 700 я сразу же отправил домой, а ещё 300 – позднее, когда с нами полностью рассчитались. На остальное приоделся и буду жить предстоящий год.

                *    *   *
                4. На втором курсе

   В 1976 году произошли три крупных события: XXV съезд КПСС, а также зимние (февраль, Инсбрук) и летние (июль, Монреаль) Олимпийские игры. В этом же году на Ямайке прошла международная конференция, на которой были заменены правила Международного валютного фонда; Аргентина разорвала дипломатические отношения с Великобританией из-за конфликта вокруг Фолклендских островов; объединились Северный и Южный Вьетнам; в сентябре советский пилот Беленко угнал новейший истребитель Миг-25 в Японию и запросил политического убежища в США. Всё это мы многократно обсуждали на наших кухонных посиделках в общежитии. Которые, кстати, стали более короткими из-за всеобщей и тотальной занятости. Но «Голос Америки» Мишка слушает. И основными новостями обменяться успеваем. Случайно выдался вечер, когда мы с Мишкой остались в квартире одни; сидели молча и слушали «Лунную сонату». И думали, наверное, об одном и том же. Осень, круговорот листьев и круговорот жизни; заданность, из которой хочется вырваться… Но куда?
Новый учебный год начался фактически только в октябре. На французском сидим в лингафонном кабинете. Ирина Николаевна сказала, надо усилить понимание французского языка на слух. Закупили во Франции 20 учебных фильмов с приложенными уроками. Первый фильм почему-то о найме загородной дачи; второй – о том, как в специальном бюро клиенту подыскивают невесту с помощью ЭВМ. Неужели у них это важнейшие стороны общественной жизни? Пошёл «второй язык» – английский. На истории партии продолжаем громить уклоны, на политэкономии – капитализм. Начались новые курсы – «История Франции», «Государственное право зарубежных стран», «Гражданское право»; на этом же курсе в плане – «Мировая экономика», «История международных отношений и внешней политики».
   Нагрузка – большая; не все выдерживают. С одним болгарином в общежитии приключилось нервное истощение: он пытался сесть на кровати, а как только его касались пальцем – снова падал на кровать. У другого парня – знакомого мне – произошло кровоизлияние в мозг; не говорят, выживет или нет.
Один день в неделю – военная подготовка; предусмотрены: освоение строевого шага, разбор автомата, занятия по военному переводу и много всего. Снова армейский юмор, построения, переклички…
   По-прежнему много времени уходит на внеаудиторные мероприятия – комсомольские, профсоюзные, партийные собрания. Продолжаются интересные встречи: то известный посол рассказывает, как прошли переговоры по Венскому процессу; то Вячеслав Тихонов (Штирлиц) устраивает вечер воспоминаний; говорил о себе, комментировал кадры из прежних фильмов; привёз новый, ещё не вышедший на экраны: «И другие официальные лица». В какой-то из дней показали закрытую документальную картину «Военно-морской флот США». Выступал специальный корреспондент «Комсомольской правды» в Лондоне; научный обозреватель «Комсомолки» Голованов говорил о космодроме, была диктор ЦТ Леонтьева; встреча с сыном Есенина; с американским корреспондентом в Москве; с Олегом Табаковым – народным артистом (из Театра на Таганке).Каждый день в кинозале показывают художественные фильмы на иностранных языках – английском, французском, испанском, итальянском и др. Этого нигде больше не увидишь. Посмотрел на французском фильмы «Великолепный», «Зануда». В общежитском телехолле  вернувшийся с практики студент рассказывал о Китае. Бывают студенческие вечера – с танцами; девушек больше, чем ребят. Сами подходят знакомиться: весёлые, интеллектуальные, но слишком «открытые».
В один из октябрьских дней снова сняли нас всех с учёбы для встречи «брата нашего» - Цеденбала; махали флажками, а кто-то даже кричал приветствие по-монгольски. Я с армии помню по-монгольски только: «Стой, кто идёт, стрелять буду» – «Зогс, будархаб, гэдергэяв!». Потом провожали Тодора Живкова – снова махали флажками.
   Начался и театральный сезон, активно хожу: «На всякого мудреца довольно простоты» (МХАТ); «Волки и овцы» и «Кармен» (Театр имени Станиславского), «Севильский цирюльник» и «Чио-чио сан» (во Дворце съездов), Театр «Ромэн»… Снова визиты в филармонию и в музеи (Музей Пушкина, Третьяковка; в Третьяковке выставили огромный портрет Брежнева в рост человека, у него скоро юбилей). В Сокольниках прошла выставка «200 лет США»; пошли с ребятами, стояли в 2-километровой очереди три часа, потом вдоль очереди проехала милиция и в громкоговорители предупредили: пропускная способность выставки – 10 тысяч человек, они уже отобраны, остальных просят разойтись. Но кто попал, говорят: так себе…
   Гуляю по Москве. Мои ровесники – в расклешённых брюках. Пошла молодёжная мода – носить высокие ботинки и в них заправлять брюки, на манер американских «Джи-ай». Регулировщики сидят в стеклянных будках. По вечерам выходят «дружинники». И нас от института отправляют в рейды, выдают повязки – курсируйте по окрестностям; мы, выйдя из института, снимаем повязки и идём в кинотеатр «Фитиль» по соседству. Витрины магазинов наполнены банками сгущёнки и тефтелей в томатном соусе. Кругом автоматы с газированной водой по три копейки. В преддверии съезда и после особенно заметны транспаранты «Слава КПСС!». Часто захожу в «Пельменную» на Комсомольском проспекте; в магазинчике рядом купил кубинскую сигару – попробовать; не стоит и пробовать. С Витей Г., бывает, пропускаем лекции: выходим в скверик, болтаем.
   Регулярно встречаюсь со знакомыми ребятами, сидим в кафе. Москвичи приглашают домой. Был в нескольких домах – и в хоромах, и в обычных квартирах. Где-то всё пространство увешено картинами и обставлено дорогими безделушками, привезёнными из-за рубежа. Где-то книжный шкаф и диван. Усаживают пить чай, знакомят с сёстрами. Светские разговоры, обсуждение премьер и новых фильмов.
   В общежитии бегаем друг к другу в гости. Почему бы не оторваться от письменного стола для беседы? Парой этажей выше проживает Валера Б. – с нашего курса (приехал из Нижнего Новгорода). Мы вместе поступали; он был тогда в морской форме, хотя уже и демобилизовался; с изящными, ухоженными усами. У него старательно отработанная дикция и множество интересных «завихрений» в голове. Он фанат разных зарубежных музыкальных групп, которых я не перевариваю. Надо сказать, что МГИМОвская среда – в значительной степени изначально космополитичная, потому что здесь концентрируется молодежь, воспитанная на западной культуре и западных стандартах, устремлённая жить за рубежом. Они лучше знают Париж и Лондон, чем собственную страну. Они не носят с детства в душе отголоски русских народных песен, русских сказок и русской культуры в широком смысле. С ними бесполезно на этот счёт даже разговаривать; они не понимают, о чём речь, они – «не в теме». Они не пели в детском саду «Во поле берёза стояла», оторваны от истории, традиций, боли народа. Валера Б, конечно, не из среды московской элиты, но папа с мамой с ранних лет ориентировали его на зарубежную карьеру и жизнь; такие, как он, никогда не будут жить в России и воспользуются любым шансом, чтобы остаться «там»…
   Всматриваюсь в однокурсников – особенно по моей «французской» группе. Современная рафинированная молодёжь, находящаяся в концентрированной конкурентной среде. Впрочем, у многих имеются скрытые преимущества и «плюсы».
   Разговорился с Сашей М. Элегантный, умный (как и все). Осторожный (как все). Еще много юношеского – видно всех, кто в армии не служил, – но умудрённый (сказывается воспитание и наказы родителей?), педантичный, неспешно рассудительный. В глубине характера угадывается нечто романтическое, что привлекает меня. Оказывается, в его семье и брат, и сестра пишут стихи – мимо такого факта я не могу пройти мимо; не могу не засыпать вопросами. Он принёс несколько стихотворений, разрешил взять их на день, поинтересовался, для чего… Да просто внимательно прочитать – для чего же ещё? Мне стихи показались наивными, детскими, непосредственными – и тем привлекательными. Ну, вот одно:

            На даче
                Для Сашка
Вы такие смелые,
белые,
кудрявые,
Смелые, как люди,
Маленькие пудели…
Ну зачем вы лаете,
Укусить стараетесь..,
И бежите следом…
За велосипедом.
Спрячьте-ка вы лучше
Языки длиннющие;
Это некрасиво ведь
Грязь с дороги слизывать,
Маленькие пудели,
Глупые, как люди…

     По-моему, талантливо. Чудная – запоминающаяся – зарисовочка. Но одно произведение вдруг ударило по мозгам: что-то «арт-хаусное», необычное… Такого ещё не встречал:

Элементарность
душистых галлюцинаций
выедается плавающими мухоморами.
Они разбиваются
мнительностью обивок,
И замерзание
алфавитов
пятнистых рёбер
Выводит их,
отрывая от обесцвеченной сетчатости,
На орбиту
с распылёнными пальцами,
И чьи-то жизни,
обшарпанные планшетами
И рваными бутылками,
Умножают
адрес министерства
На общее знание бегства.
И практикумы, запоминающиеся,
Как железные тесёмочки.
Поэтому перевёрнутый
календарь
Не в лампе, а в прослойке
Между умом окружности
И длиной Вселенной,
Вырванной из пробирки
С термоядерными слезами…
………………………………

Иконы плесневеют
от усовершенствования
разрядки
трёх идиотов,
сидящих в громе
халатов и писателей,
Бегающих по лучу лазера,
как перетяжки
гвоздей.
Не надо небоскрёбам
 пометок;
Всё равно не липнет
маятник,
Где сумасшедшие рублики
Попадают в шёпот
унитазов,
Уверенных
в пунктирности.
………………………………

Артисты не лают
и не кусаются.
Разве это артисты –
просто герцоги какие-то.
Два года
мне снится Ничего,
И всё одно и то же, одно и то же.
Ничего не снится,
потому что сплю,
Если бы не спал,
наверняка что-нибудь
и приснилось бы.
Как будто я – стекло,
Потом отделяюсь от носка
И лечу прямо в стекло.
Звон, звон…
Нет, был один звон, не два:
Звон, и всё…
…………………………………..

Люди любят
раскладывательность песка,
Его лёгкость разваривания
и мариновки.
А если бы круги были ещё круглее,
Ну хоть немножко,
Я влез бы в круг,
и числа висели бы,
Как фото-
графический уровень глаз.
 ……………………………………….

   Правда, здорово!? Это же новая форма художественного выражения! Целое новое направление литературного творчества! Хлебников, помноженный на Хармса, плюс два шага вперёд! Какую фантазию будит, как высвобождает воображение! Я взволнован, во мне зудит жажда подражания. Сел и прямо на лекции (по политэкономии) написал что-то похожее:
Опыт претенциозной бессмыслицы,
за которой каждый угадает свой смысл


Плодовитость
вонючих   марионеток
ядовито пухнет
             снежно-розовым комом
и в отрыжке
           стеклянной болью
гладит лезвием
             народные массы.

Политэкономия тебе – это
                не фунт  изюму:
её за килограмм  селедки
                не купишь,
как за парчовые блёстки
на холодных струпьях 
                сросшихся 
                близнецов
не продадут,
            будто  на ярмарке тщеславия,
кожаную обивку кресел
                и полированную поверхность.
За них,
      как  за всякую горсть пыли,
попросят
       на два поросёнка  больше:
за газ, знаете ли,
                надо расплатиться,
да и свет нынче  очень тёмен.

А пока внизу,
            где зажигаются звёзды,
меркнут чёрные дыры
                для негров,
задушенные типографской   краской
                и лестью,
и пульсирующие вены
                расцветают фонтанами,
где-то,
    у самого  Бога,
                за семью печатями,
полусумасшедшие мешки
                с банкнотами,
и даже не мешки,
             а просто тузы
                с шестёрками,
уверенные в непогрешимости
                абстракций и решёток,
завязывают кругами 
              на воде,
будто ничего  лучше
                нельзя
                придумать,
руки и головы
            в паутинные
                сети, -
так, что перед сетью
                комар,
а за нею –
        ладонь   прихлопнет …

………………………………….


   Эту форму можно совершенствовать: добавить смысла, добавить местами рифму. Почему же никто не пишет так? Наверное, потому, что читателей нет и не будет. Или будет очень мало: эта форма выражения – для избранных, для утончённых, искушённых – сытых литературой и поэзией.

                *    *   *
Наш – второй – курс фрагментирован по языковому принципу. Наверное, на первых курсах всегда и у всех так. «Испанцы», «французы», «немцы» и прочие теснее держатся «своего круга». Вот и мы, французская группа, общаемся в основном внутри группы. Помимо меня,  в неё входят и другие ребята, достойные внимания.
Миша А.
   Из семьи дипломата, которая жила в Иране, в Европе, в Канаде. И сам Миша похож на начальника. Поступил в институт, будучи кандидатом в члены партии. Образцовый москвич. Учёба даётся ему легко. Коммуникабельный. Наверняка станет большим человеком.

       Андрей П.
Стеснительный и быстро теряется в стрессовых ситуациях; почти всегда ищет, у кого бы списать домашнее задание. Вместе с другими любителями рок-музыки переписывает слова песен; меняется пластинками. Дружески расположен ко всем.

        Дима Т.
   Добрый, спокойный и честный. Трудолюбивый муравей. Немного тугодум: говорит коряво, долго подбирая слова. Видно даже, как переваливаются и поскрипывают его мысли. Вместо нужного слова вдруг выскакивает какой-то заменитель – получается совсем не то, что ждёшь,  иногда смешно. Не человек экспромта (как и я). Часто затасканную ситуацию поворачивает под необычным углом зрения. Первым приходит на любую обязательную работу и последним уходит. С учёбой не очень везёт: троечки.
 
       Саша С.
   Толковый парень, всё схватывающий на лету, но разгильдяй. Неаккуратен, неточен, несобран. Ходит, приволакивая ноги. У него отличная память, он много знает – за счёт этого пока держится при сдаче экзаменов. Когда-то с семьёй жил в Лондоне (отец работал в посольстве); мама работает в Комитете советских женщин.
Андрей С.
   На курсе его называют «флегмой» – за внешнюю нерасторопность и постоянную усталость на лице. Однако он обладает подвижным и цепким умом, просчитывает все варианты наперёд с хладнокровием шахматиста. Отец его – кто-то в ЦК.
 
      Гена Т.
   Весёлый и насмешливый балагур; временами – деловой человек со светскими манерами. Отец – заведующий отделом Ростовского обкома партии. Открытая натура, тонкий наблюдатель. Не стесняется учиться у других – своих ровесников. Перенимает лучшее, но не рвёт пальму первенства. Обладает врождённым упорством и здоровой инициативой. Сложный, многогранный, интересный парень. Его брат окончил наш институт, потом курсы переводчиков и сейчас работает в Вене.

       Саша М.
    Очень интеллигентный. Умный. Прекрасно, со вкусом одевается, любит музыку – настоящую… Видно, что семейный любимец. Брат и сестра пишут стихи. Отец – какой-то чин, кажется, в странах Бенилюкса, и Саша ездит к нему на каникулы. На курсе Саша – комсомольский начальник.

        Валера Б.
   Валера – притча во языцех на всём факультете, неисчерпаемый кладезь странностей и комплексов. Служил в армии – в части на окраине Москву; они там почему-то носили военно-морскую форму. Лёша назвал его «сухопутным моряком». У него своя хорошо разработанная жизненная философия, он – сплошное переплетение чудачеств и неординарных наклонностей. Любит всё яркое, выделяющееся. «Подняться над серостью» - вот его главная идея. Отсюда невообразимый фасон пальто, в котором Валера – хлыщ с периферии. Отсюда навязчивая фраза: «Я эстет, отцы». На стенах его комнаты яркие плакаты, один демонстративно перевёрнут верхом вниз. Вместо того, чтобы «оторваться от серости», Валера ударяется в дремучее мещанство.
   Такие люди самонастроены: они живут своим внутренним миром и вникать в чужой не испытывают никакого интереса и желания. В силу такой эгоистичности они по большей части остаются холостяками.
   Еще одна его черта – аккуратность, точность, пунктуальность, доведённая до уровня автомата. Исполнительность, отсутствие всякой инициативы и даже боязнь её. Если шарниру предписано двигаться вверх-вниз, ему наплевать, что на его пути человек.
   Болезненный оттенок приобрели у Валеры боязнь всего, самозапугивание. Он найдёт тысячи причин для сомнений и страхов. Он запугивает себя возможными вопросами на экзаменах до такой степени, что заучивает наизусть мельчайшие детали и не нужные цифры. «Горит» он там, где нужны не зазубренные знания, а сообразительность, логическое мышление. Валера – мастер деталей, мелочей; он тактик, но не стратег; он не в состоянии охватить общего, всей картины.
   Валера изводит соседей по квартире: дескать, курят, живут беспорядочной жизнью, орут до утра, а нужно спать, посуду за собой не моют, девок водят. Он укладывается на ночь в одно и то же время, в пижаме, у него ушные затычки; воздух он озонирует специальным дезодорантом, особенно после ухода товарища.
   Увлечением номер 1 у Валеры является тяжёлый рок. У него полный чемодан аккуратно пронумерованных кассет с записями. Каждая кассета сопровождается тетрадочкой, где записаны все важные данные: название ансамбля, диска, песен, фамилии исполнителей, слова песен. Эта «музыка» лупит по нервам нечеловеческими звуками, словно лезвием, оглушает какафонией; она влезает, втягивается в мозги – и убивает всё живое. Мысли рассеиваются, тебя гнёт к земле, хочется встать на задние лапы и прыгнуть на дерево. Называется это «философским роком»! Валера знает наизусть около 500 ансамблей, может определить на слух любую песню; тотчас же выдаст и что за диск, и какой ансамбль, и какое место этот ансамбль занимает в его классификации:«Этот – на 21-ом месте», «Этот – около 340-ого». Самый лучший, по его мнению, - «Свит». Он произносит его, любовно вытягивая губы трубочкой далеко вперёд, от чего Лёша громко плюётся и приговаривает: «Тьфу-ты, убивать таких надо!».
   Интересно готовится Валера к семинарам. Он «забивает» себе вопрос из перечня рекомендованных, старательно подчёркивает в учебнике нужные фразы, а потом можно хоть проверять: всё сказанное слово в слово совпадает с подчёркнутым. Памятью он гордится. «А как расскажу или сдам экзамен, тут же забываю. А зачем мне всё это? – говорит он.
   В общении с девушками Валера и скован, и развязен одновременно. Он раскладывает их на 10 баллов и утверждает, что выше 8 баллов ему никто не попадался даже на глаза. Да и все – дуры. Ребята предсказывают: он провыбирает до 30 лет, а в конце концов его женит на себе какая-нибудь толстушка.
Валера постоянно подчёркивает духовное сходство со старшим братом. Тот, как и Валера, не читает книг, а только брошюры статистического и научно-популярного характера (по 150 в год). Согласно его утверждениям, все стоящие книги прочитаны им еще в детстве; русских классиков он не любит; советских – не признаёт. Если спросить его, кто же ему всё-таки нравится, он назовёт кого-нибудь типа: «Фейхтвангер», или «Моравия», – хотя никого из них он тоже не читал. Его привлекает звучность фамилий, их нестереотипное произношение. Я проделал опыт: когда он был у меня «в гостях», дал послушать ему кусочек из «Итальянской симфонии» Мендельсона – совершенно бесподобная, захватывающая вещь, не сложная, но доходчивая (он сам похвалил). Потом я поставил ему невыразительное и незапоминающееся произведение Букстехуде. Пару дней спустя ребята нарочно завели спор о классической музыке и, подкалывая, спросили его (дескать, ты и классики-то не знаешь), какого композитора хотя бы можешь выделить, он не задумываясь назвал: «Букстехуде». Он не назовёт ни одного произведения этого Букстехуде, ему понравилась фамилия. Будет теперь девочкам втирать, что его любимый композитор – Букстехуде…
   Вместе с братом Валера зачем-то, по его рассказам, провёл «статистическое исследование» на кладбище в Нижнем Новгороде, составляя возрастные таблицы похороненных там людей. Однажды (мы вместе ехали в троллейбусе) он замучил меня статистикой браков и разводов в Москве. Возможно, свою роль сыграла известная всему общежитию история. Отдыхая на юге, он познакомился с девушкой – студенткой Краснодарского института. Сумел, видимо, пустить ей пыль в глаза: МГИМО, Букстехуде… Завязалась переписка. Валера показывал нам проекты своих писем ей. Они были написаны тяжёлым прустовским слогом. Некоторые слова он безжалостно зачёркивал, переставлял, вставлял новые, с употреблением латинских выражений и предложений на французском языке. Представляю, как эта дура пугалась его писем. После шестого письма была достигнута договорённость, что они «свяжут свои судьбы узами Гименея». Весной девушка приехала в Москву и остановилась в общежитии. Прожив три дня, она объявила Валере, что выходит замуж за его товарища по комнате. Так завершилась горячая любовь двух молодых сердец.
   Валера иногда кажется бесхитростным, компанейским, а иногда – просто больным. Что же из него выйдет? Большая загадка.

        Витя Г.
Витя приехал откуда-то с Волги, тоже кандидатом в члены партии, тоже отслужил в армии. Внешне простоват, но в нём словно два человека, довольно очевидно отделённых друг от друга: один – пьяница и бабник; другой – к чему-то стремящийся и что-то ищущий… А вот к чему и что – никак не удаётся определить. Впечатляет, что в школе Витя, чтобы овладеть грамотностью, переписал от руки всё произведение Достоевского «Подросток». Я убедился: пишет он очень грамотно. С Витей мы и сошлись на теме поиска Души и самокопания. К Вите подходит характеристика, которую дал Честерфилд одному из знакомых: «В натуре его была несчастная, я бы сказал роковая, склонность к меланхолии, от чего он нередко бывал в обществе молчалив и рассеян, однако никто никогда его не видел раздражительным или угрюмым. В иные дни он оживлялся и становился приятным собеседником, понимая, однако, что не может им оставаться навсегда…». Вместе с тем, я знаю за Витей много мерзких и низких проступков – и по отношению к товарищам, и по отношению к девушкам, и ко мне, и вообще… И почему-то я всегда его оправдываю; наверное, из-за этой его черты – осознания собственной низости, раскаяния, внутреннего самоосуждения, душевного мучения. Мне кажется, переписывая Достоевского, он перенял многое от его героев и стал копировать их (а может, стал таким же, как они).
   Витя был с нами в Идрице, сбежал ранее оговорённого срока. Мы с Мишкой Курочкиным постоянно спорим – возвращаемся к характеристикам Вити. Я продолжаю настаивать, что Виктор – лучше, чем кажется; что если он и совершит иной раз что-то некрасивое и неправильное, то и сам переживает, даже страдает от мучений совести. Этого почти нет у других. Мишка издевательски смеётся: он – «слабак», и больше ничего, а страдает он не от мучений совести, а в поисках самооправданий; он примитивен, ненадёжен, развратен, внутренне зол и завистлив.
   Я говорю: у него внутренняя работа Души; внутренняя тоска; он соизмеряет себя с другими и видит собственное несовершенство – отсюда некоторое оцепенение, психологические эксперименты. А Мишка говорит: у него пристрастие к ненормальности – и сам он имеет гнилой дух; обыкновенное пьянство оправдывает философией; душевную лень скрывает в виде страданий и размышлений; таскание по бабам выдаёт себе же за психологические эксперименты; он – не загадка, а серость; ему все безразличны и всё кажется гадким, потому что сам он – такой…
   В споре мы, как обычно, переходим на личности друг друга, по очереди давая определения собственным персонам, что можно опустить как несущественное. При этом стоило мне отойти на минутку, как Миша в очередной раз посолил мне чай и теперь ехидно следил, что будет. Я допил чай как ни в чём не бывало. И знаю, как отыграться. 

                *    *   *
Из письма другу:
      Привет, дружище. Мне всё время кажется, что мне 100 лет. С одной стороны, я в постоянном движении, являясь субъектом или объектом обстоятельств, сцен, трансформаций. Меняется весь видеоряд, люди, слова. А с другой стороны, такое ощущение, что перемещаются только стёклышки в узоре, а границы узора – постоянны, и мы мечемся в этих границах, как некие физические бесконечно малые величины. Ощущение предопределенности, заданности, бренности. Фатализм какой-то. А тянет в вечность. Наверное, на Земле не было ещё ни одного навозного жука, которого бы не тянуло в вечность.
   
                *    *   *
   В 1976 году мне удалось только один раз побывать у родителей – в январе-феврале, после сессии. Повидался с мамой, отчимом, заменившим мне и брату отца с детства; пообщался с братом, заканчивавшим десятый класс, и сестрёнкой – на 12 с половиной лет меня младше.  Когда-то, в 1961 году, мы приехали из города Перми на Байкал – строить новый город Байкальск; потеряли отца (в дорожном происшествии);  в 1971 году  переехали в город Зиму – тоже в Иркутской области; на следующий год я окончил школу, а осенью был призван в армию. Только после армии я осуществил давнюю мечту, в которую никто, кроме меня и мамы, не верил, – поступил в МГИМО. Я всегда был домашним. Люблю и ценю семью, привязан к ней и тоскую без родных. Я постоянно ношу в сердце память и образы самых близких мне людей. Только за прошедший год я написал «домой» более 50 писем, в среднем по письму в неделю. Я бы прямо сейчас соскочил и бросился бы бежать. В тёплый уютный уголок, где мама и все, кто дорог. Бежать от примелькавшихся мест и лиц, от движений и мыслей! 
   Новый, 1977-й, год мы всей «квартирой» встречали у Валеры дома; много смеялись, шутили, вспоминали и даже танцевали. Сессию сдал в основном на «пятёрки» – и есть шанс снова получать повышенную стипендию. Но и, как обычно, культурную программу не забывал: успел «сходить на «Грозу»» (Театр кино-актёра). В двадцатых числах января улетел в Зиму, наполнился воздухом, которого мне не хватало. Наговорились. Насмотрелись друг на друга. Я вытянул всех – сделать общую фотографию; подумал: когда теперь встретиться доведётся?  Ещё раз оценил, как трудно живут люди, особенно не в Москве.
   В первых числах февраля вернулся в общежитие – в 128-ую квартиру.  И тут был рад снова увидеть всех «наших». Все навезли солений и варений; я тоже притащил брусничное и смородиновое варенье; конечно же, кедровых орехов – ребята сразу набросились, уже обученные мною ранее, как надо по-сибирски их разгрызать. Мишка привёз мне из Ленинграда сборник стихов Вознесенского и пьесы Бертольда Брехта. Снова «зигзаг» по театрам, музеям и в филармонию.
Начались учебные – напряженные – будни: занятия, уроки, спать. 23-его февраля проснулся рано, толчком разбудило. Было холодно, тоскливо.
   - Вовуля, тебе телеграмма, – услышал я за дверью Колин голос. «Кто-то с праздником поздравляет», – подумал я, а сердце дрогнуло.
   «Вылетай, умерла мама».
Остальное – как будто плавал в киселе: бегу, бегу, бегу… Самолёт – Иркутск – запах венков – ночь и еще одна ночь у гроба – лица – Галина Фёдоровна – «Здравствуйте, Галина Фёдоровна»… Приехала тётя Вера из Фрунзе, дядя из-под Свердловска – кружится голова – снег – много снегу – звон, звон… Звук промерзших комьев. Серые фигуры присутствующих на кладбище, протоптанные тропинки, нервный шёпот и всхлипывания –  будто кошмар, будто в гипнозе… Если бы так!
   Народу собралось много. От толпы на морозце вился вверх колеблющийся тёплый воздух; лица, в платках, прикрытые воротниками, – остроскулые, бескровные. Словно привидения, опустив голову, замерзали у края могилы… Точка невозврата. И это – всё, что было отведено нам на этом свете быть вместе?
   Тёмная людская масса поплыла и распалась, а я не мог оторваться от зубцов оградки: «Мама, мама…».

                *    *   *
   После летней сессии (которую я благополучно сдал) весь курс всех факультетов (350 человек) организованно – по линии военной кафедры – выехал на месячные сборы – под Калинин; приплыли на теплоходе по  Волге. Живём в палатках по 10 человек – почитай полный батальон. За нашим лагерем стоят на несколько километров ряды других институтов – стали и сплавов, геолого-разведывательного, медицинского, академии ПВО и чего-то там ещё. Слава богу, сборы и на 10 % не походят на настоящую армию, которую я прошёл; счастливы те, кто этим и ограничится. А ведь будут думать, что теперь знают армию. Здесь даже на «вы» обращаются; здесь ты – не «палец от ноги» (как писал Гаршин). И понятно: среди нас – сын заместителя министра обороны, и многие другие сыновья. Здесь же где-то вышагивает и Миша Курочкин, Валера В., назначенный замполитом роты; Ринату Г. всё вновинку. Лёша углубился в себя; его Марина – можно сказать, невеста, – теперь далеко, снова готовится поступать в институт. Еще в преддверии сборов он ворчал: «Вытягиваться перед лычками? Он – дуб-дубом, трёх слов связать не может, а ты ему – ««Товарищ лейтенант, разрешите обратиться!». Тамбовский волк ему товарищ!». Командуют нами на уровне взводов курсанты, почти выпускники, военного училища. Когда они видят меня в погонах старшины, сразу пугаются – таков, видимо, страх, навеянный их собственными старшинами в училище. Студенты, отслужившие в армии, назначены командирами отделений и заместителями командиров взводов.
   Уже через три дня взвод отправили в наряд по кухне. Лёша вместе с другими «необстрелянными» попал в посудомойку: тысячи тарелок, кружек, бачки, чайники, вилки, ложки – всё это в прохлорированной воде в течение суток. Знакомая картина. Лёша накалился и ворчит на старшего по кухне: «Ходит тут, подгоняет. Быстрей ему давай. Сам встань в эту парилку». Наверняка сержант, старший по кухне, прошёл в армии не один день такой посудомойки. 
   К Лёшиному взводу в качестве командира прикрепили рыжего детину, который почти сразу получил прозвище «Заготовка для Буратино». На полевых занятиях он лютовал изрядно: «Взво-о-од, бегом – марш!, «Приступим к отрывке индивидуальных окопов…», «Объясняю боевую задачу…». И беги. И выполняй. И рой. Ещё и не это будешь делать. Лёша стал огрызаться и грубить, его заприметили («думаешь, ты один такой «вумный»?): пойди-ка на кухню… Опять на кухню… Снова на кухню.
   Итоги первой половины полевой учёбы подвели на открытом партсобрании, которое прошло на опушке леса.
   – В целом сборы проходят организованно; мы успешно провели стрельбы, без происшествий отстояли в карауле. Словом, всё хорошо, но есть, товарищи, среди нас и нытики, есть и такие, которые не понимают задач, стоящих перед нами как строевыми людьми. Вот, например, … (называют фамилию Лёши). Такие, как он, подрывают дисциплину, авторитет сержантов. На них надо оказывать давление, воздействовать коллективом.
   Встал Лёша:
   – Тут предыдущий товарищ помянул мою фамилию. И напрасно, между прочим, помянул. В нытиках я никогда не был. А что касается дисциплины, это ведь как посмотреть. Мы забываем, что нам еще три года вместе учиться. Сержанты начинают вводить свои порядки: зачем-то ему понадобилось, чтобы его на «вы» вдруг стали называть. Как подходишь? Как подходишь? Подойди строевым шагом! Честь отдай, как положено! Да что же это за службистика такая. Я понимаю – учиться стрелять, ну там занятия разные, но зачем же бессмысленное солдафонство культивировать? Это что? Чтобы нам, молодым, хуже, значит, было? Армия, конечно, но всё же не совсем настоящая, это надо учитывать.
   – Правильно! Молодец! – раздались голоса.
Вскоре случилось ЧП: кто-то из студентов утонул в Волге – в свой день рождения; парень был один у престарелой матери. В нарядах, караулах и строевых занятиях заканчивается месяц военных сборов. Впереди марш-бросок, обкатка танками. Идут занятия по военному переводу, показывают боевую технику – вооружение дивизии; отработали имитацию ядерного взрыва. Тут и иезуитски добренький майор Акулович, чуть не загнавший роту на строевых занятиях. И игра в волейбол, и вылазки за черникой, купание в Волге, пряники из буфета. Маленькие интрижки. И, наконец, – на волю!
   До сборов успел съездить на электричке в Загорск – в Троице-Сергиеву лавру. Целый день бродил по соборам, любовался росписью и позолотой, постоял на службе, купил в церковной лавке крестик, иконку – не знаю зачем (влечёт меня этот мир). Потом побывал в Зоологическом музее, Планетарии,  на оперетте. Заглянул в разные уголки Москвы. В феврале произошел страшный пожар в гостинице «Россия» – идёт восстановление. Появились в продаже компьютеры. По Москве ходят «шепотки» и толки о положении дел «в верхах». Поговаривают, что Председателя Президиума Верховного Совета СССР Подгорного раскритиковали на Политбюро за африканскую поездку; он встал и ушёл – его исключили из состава членов Политбюро и чуть ли «не пускают на работу». Скоро-де состоится «коронация» Леонида Ильича Брежнева: он станет Председателем Президиума Верховного Совета СССР. Ожидается принятие новой Конституции СССР.
   Кто-то рассказал такую историю – не то шутка, не то быль: к вагону метро подбежал мужчина со свёртком и, еще дверь не успела закрыться, сунул стоящему у дверей парню пакет, произнёс: «Семнадцатый провалился, взрывать будешь ты» – и  исчез. Люди рядом с парнем услышали, бросились на него, наваляли как следует… Развернули свёрток, а там – кирпич. Ни за что досталось парню.   
   Теперь, когда сборы позади, улетаю «домой» – в Зиму – на целый август. Заехал в Байкальск – повидаться с одноклассниками.

                *    *   *
Из письма другу:
   …Лето пронеслось незаметно. После военных сборов «зализывал раны» в Зиме, отдыхал, повидался в Иркутске с Витькой Мартусиным и Любой Выскребенцевой. Теперь снова в Москве. Ребята с курса тоже понемногу возвращаются. Кто в Швейцарии отдыхал, кто в Италии, кто – в Каннах, кто – в Гаграх. Кому больше повезло, тот больше и нос задирает. Это так по-человечески: выигрыш от обстоятельств приписывать себе и своим качествам, а чем больше приписываешь, тем выше себя (хотя бы внутри) ценишь и ставишь над окружающими. Комедия состоит в том, что через это, сознательно или неосознанно, проходят все – с однообразием тараканов. И я – тоже.
   А когда смотришь как бы свысока, начинаешь даже презирать тех, кто «ниже». Формируется  уклад презрения: «сынки» презирают «плебеев»; плебеи – сынков; все вместе – немгимовцев; половина презирает рабочую кость; другая – «мещанство»; и все – друг друга. Обычная атмосфера в среде одаренных людей? Или свойство нашего национального характера?
   Впрочем, не надо думать, что только из этого состоят отношения в нашем институтском мире. Он гораздо более многослойный и богатый нюансами. Укладу презрения противостоит уклад служения, самоотверженности и любви. Если не хочешь быть похожим на большинство, постарайся не презирать, а любить…Но как это трудно!

                *    *   *
Из моих писем родным
   … Сегодня мы не учились: встречали «брата нашего» – Цеденбала. Промёрзли все. У меня на столе флажки стоят. Если вы смотрите такие встречи, то видели, как флажками при встречах машут. И мы махали. Некоторые студенты пытались даже что-то кричать якобы по-монгольски; есть у нас ребята, которые монгольский изучают. А в среду нас снова с занятий снимают, на этот раз провожать Цеденбала. Для преподавателей потеря учебного времени – нож в сердце, а мы каждый раз подобные сообщения встречаем бурей восторга и радостными воплями. И ведь потом нам же хуже будет – придётся догонять материал, оставаться на дополнительные занятия, вдвое больше будут домашние задания… Так уж устроен студент. 
                18.10.1976

   …На днях был на вечере встречи с Вячеславом Тихоновым. Он привёз с собой несколько фильмов – показывал, комментировал отрывки, рассказывал о себе; в конце показали только что вышедший фильм «И другие официальные лица» с его участием. Завтра в клубе собираются показывать какой-то закрытый фильм: «Военно-морской флот США».
                24.10.1976

   …Вчера получил от вас посылку. Спасибо за запонки ко дню рождения и за кедровые орехи, ребята их целый день грызут, неумело так, как семечки, и конечно, не получается.
   Интенсивность учёбы – большая: 4 пары в день, лингафон, подготовка к семинарам, конспектирование работ, реферат. На уроке французского разбирали в лингафонном кабинете учебные фильмы «Как снять загородную дачу», «Как подобрать невесту с помощью ЭВМ».
                31.10.1976

   …Купили с ребятами вскладчину большой шкаф-холодильник, теперь постоянно водится что пожевать. Я вчера дежурил по кухне; купил и сготовил индейку, а на завтрак – отварные яйца и яблоки.
  Шёл мимо киоска-концертной кассы, не удержался и купил билеты во Дворец съездов на «Чио-Чио-сан». В субботу «забежал» в Пушкинский музей, уходить не хотелось.
                5.12.1976

                5. На третьем, четвёртом и пятом курсе

   С 1 сентября 1977 года наш третий год учёбы начался в новом здании – на проспекте Вернадского. Огромный, вытянутый в длину комплекс; на фронтоне – отчеканенные барельефы работы Церетели. Декан факультета Фёдор Иванович Кожевников ушёл на пенсию. Я прилетел только 15-ого. Понеслись занятия: международное право, государственное право зарубежных стран, гражданское и торговое право зарубежных стран, гражданский процесс, диалектический материализм, военный перевод, внешняя политика Франции, ну и плюс два языка. Что прекрасно: выделен день самоподготовки (среда)! Помимо занятий, у меня стопка книг на очереди для прочтения: Кафка, самиздатовские «Собачье сердце» и «Роковые яйца» Булгакова.
   Всей нашей квартирой вырвались в ноябре на вечер поэзии – во Дворце спорта в Лужниках. Надеялись, что будут Окуджава, Евтушенко, Рождественский, Вознесенский, Солоухин.  Не было. Открыл вечер Сурков, первым выступил Межиров – не без курьёза. Читал военное стихотворение, на втором четверостишии в зале погас свет. Чтение пришлось прекратить. Через минуту свет дали, он начал стихотворение заново и на этой же строчке свет опять выключился. Старик разволновался, стал заикаться. Вспыхнули мощные прожекторы. Зазвучало то же стихотворение: о фронтовых днях, о солдатском котелке, но как только поэт, с заминками, дочитал до злополучного четверостишия, прожекторы погасли. В зале смех, топот, свист. Кричат: «Иванова давай! Ахмадуллину!». Дали свет. Вышел снова Межиров, бледный, трясущийся. Постоял несколько минут перед микрофоном – и заплетающимся языком принялся читать стихотворение о любви… Свет больше не гас. Что же это было?
   Забавляемся на кухне новыми «играми». Мишка притащил «Обратный словарь русского языка». Открываешь его, например, на букву «Щ» - идёт ряд слов: плащ, клещ, свищ, хвощ, хрущ, прыщ, плющ, хрящ. Или на букву «Ч»: избач, рвач, первач, строгач, пугач, бородач, толкач, сморкач, трюкач, толмач, мохнач, волосач, брюхач… Смешно. Я так и в школе словарями забавлялся.   
   Наступил 1978-й год. По Москве ощущается, что в глубине общества идут какие-то неведомые процессы. С одной стороны, тот же дефицит продуктов и вообще – ширпотреба, речи руководства, скучные и лживые  собрания, «Слава КПСС», большие – всесоюзные – стройки, по телевизору – «Кабачок 13 стульев»; в кино – «Служебный роман», «Мимино»; поёт Пугачёва; слушаем «разрешённого» Высоцкого.С другой стороны, самиздат, анекдоты, повсеместные очереди, диссиденты, рост критической по отношению к строю, антисоветской по сути, литературы. Из СССР «выдавили» (или выгнали) Бродского, Синявского, Солженицына, Галича, Ростроповича, Аксёнова, Войновича. Договорились об освобождении в Чили Луиса Корвалана в обмен на высылку видного диссидента Владимира Буковского. В самиздате мы всей квартирой поочередно прочитали «Зияющие высоты» Александра Зиновьева. Злая сатира на нашу действительность и политическую систему. Но возразить особо нечего. Эрозия общественного сознания очевидна. Куда она приведёт всех нас? Но жить так, как сейчас, – нельзя.
   Прошло повышение цен: шоколадный батончик стоил 33 копейки, стал 55; шоколадка стоила 80, стала 1 рубль 25 копеек; «Мишка косолапый» - аж 8 рублей за килограмм; кофе в буфете был 8 копеек, стал 24. Взлетели цены на бензин и на все прочие товары. 
    Опять потянулись бесконечные учебные будни – как под копирку. После Нового года – снова сессия, февральская поездка «домой». Пребывание в Зиме становится всё короче. Тянет смотреть страну. Был в прошедшем году в Мордовии, Свердловске, Фрунзе, Кишинёве. Продолжаю изучать Москву, часто захожу в храмы, попадаю на службы, смотрю на молящихся старушек, на свечи; проникаюсь красотой росписей и таинственностью атмосферы. Сам креститься не могу: и смысла не вижу в формальных обрядах, и стыдно как-то, и, вроде бы, не верю. И в то же время не могу принять, что мир бесконечен и материален – и это всё. Это всё? Должно быть что-то ещё… Со школы регулярно заглядываю в Библию, изучаю, делаю выписки: нравится красота образов, словесные обороты. С каждым чтением она воспринимается по-новому. Был в Коломенском, уже знаю множество соборов и монастырей.
   В июне прошла выставка работ Ильи Глазунова, выстояли огромную очередь – народ устремился к его фундаментальным полотнам. А я бродил от одной картины к другой и не мог насмотреться. Краски сочные, яркие. Всюду живые, нечеловеческие глаза; поставь любую картину позади и почувствуешь спиной этот взгляд. «Пророк»: крупным планом лицо человека, а на лице – глаза, одинокие, застывшие, жуткие. Позади – размазанный фон из гогочущих презрительных физиономий. Не верят! «Нет пророка в своём отечестве»! В обрамлении деревянных поленьев «Метель» – будто на улицу из окна смотришь, а там снег, холод, старушка идёт. Отдельно висит «Блудный сын». Из общего строя выделяется чёрно-зелёный, лунный «Джордано Бруно». Кровавыми красками горит пожарище на полотне о набеге татар на русский город.
Некоторое изменение в «128-й квартире»: после второго «академического отпуска» Игоря К. отчислили из института; он устроился носильщиком на Павелецкий вокзал, и мы все приезжали его «смотреть» в деле – в фартуке, с тележкой. В последнее время к нему в общежитие часто наведывалась его невеста – Надя. Мне приходилось уходить. Они запирались на несколько часов. Когда Надя покидала квартиру, Урмас с наивным любопытством вглядывался в лицо Игоря, набрасывавшегося на остывший ужин, и делал недипломатичные замечания, брякнув что-нибудь вроде: «Ты как после коммунистического субботника…». Однажды, вернувшись  в комнату, я застал Игоря за просмотром фотографий: голая Надя на фоне леса. Фотографии он сразу сложил. «Скоро женюсь», – говорит.
*    *   *
   И этот семестр пролетел, опять сессия. 26 июня, окончив сессию, выехали на очередную «шабашку» – опять в Псковскую область, пользуясь теми же связями. Самое приятное – считать будущие тыщи и строить планы. Грустно, когда тыщ уже нет, а ладонь – все ещё как одна мозоль. Приехали к месту работы сначала впятером, потом прибыли и остальные. Посёлок называется Струги Красные, в 100 километрах от Пскова. Говорят, раньше название звучало так: «Струги белые» – в петровские времена тут делали для плавания по рекам эти самые «струги». В гражданскую войну село заняли красные и поменяли название на Струги Красные.
   Опять «стройотрядовская» жизнь в вагончиках; сами же их и привезли. Опять лопаты, пилы, топоры, молотки. Обед – в городской столовой, завтрак и ужин – как придётся: чаёк с хлебушком; позднее договорились, чтоб носили молоко, сметану, огурчики, яйца, творог. К концу июля от столовой отказались; наняли человека, чтобы обед нам в термосах прямо на стройку привозил. Выкопали котлован, положили ленточный фундамент – строим компрессорную станцию, склад для удобрений, автовесы. Бетон дают, техникой снабжают. Выделили сварщика, мы подтаскиваем тяжелую арматуру, он – сваривает прутья в решетки; потом всё это зальём бетоном. Делаем щиты для опалубки. Сами кладём кирпич – начали стены. Романтики и размышлений – меньше; хватки и расчёта – больше. Комарьё мучит. И так: на гвоздь наступил, в яму свалился, пилой зацепило; выгружая тачку с бетоном, ударился головой о железную балку – зашатало…; поясница стала доставать. По окончании работы, часов в десять вечера, бегом на кирпичный завод или на хлебозавод – принимать душ.
   Снова пошли «разборки», как всегда бывает, когда трудно невмоготу. Лёша насмерть разругался с Игорем и с Мишкой. Игорь поцарапал ногу и «сделал вид», что серьёзно: лежал три дня, читал книжку, ягоды собирал, даже по кухне ни разу не помог. Встал вопрос: оплачивать или не оплачивать членам «шабашки» дни болезни. Валера быстро сообразил, что повторяется старая история – и уехал. Потом сбежали «приглашённые»: Саша Г. – с нашего курса; Вадик – с МЭО.
   20 августа, как и договаривались с Мишкой, я тоже покинул «шабашку» –  поехал в Краснодар, к родственникам отца (отчима) – его брату с многочисленной семьёй.
  А по возвращении в Москву вновь окунулся в столичную сутолоку и культурную среду: театры, музеи, выставка немецкой живописи, библиотека иностранной литературы, концерт органной музыки по абонементу. В «Гибели эскадры» видел Ульянова. На Таганке в «10 днях, которые потрясли мир», видел Высоцкого. Заехал к Есенину – на Ваганьковское кладбище. «Ударил» по балету: «Классический балет», «Сотворение мира», «Лебединое озеро».

                *    *   *
Из письма другу:
   Привет, дружище. …Не писал тебе больше года: надеялся, что увидимся в Иркутске. Не моя вина, что не встретились. Столько всего хотелось порассказать! Столько всего обсудить! Ведь только с тобой я до конца откровенен. А мы тут в откровенность только играем. Начинаешь понимать всю глубину мысли, что жизнь – настоящий театр.
   … Мы все – как на одной сцене. Ходим в институт, сидим за партами, слоняемся по улицам, разговариваем друг с другом, спорим, улыбаемся. Даже спим на сцене. Даже в сортир  ходим, прости господи. Каждое движение и слово – словно под прицелом чьих-то взглядов, внимательного – вивисекторского – разглядывания. На тебя падает свет пюпитров, на тебя смотрит камера – не скажи лишнего, не повернись неправильно, не веди себя несценично, иначе режиссёр не даст главную роль.
   Мне как человеку порыва особенно трудно учиться сдержанности. «Дети гор», привыкшие к свободе и естественности в общении, должны учиться ходить по ровным дорожкам. И выбирай: либо горы и свобода, либо ровные дорожки и комфорт.
   Иной раз от бешенства, казалось бы, полмира снёс, с тоски руки на себя наложить готов (чего я всё равно никогда не сделаю), а туда же: разыгрываешь невозмутимость, растягиваешь рот в манекенной улыбке, вынужденный играть по общим правилам. Где-то идёшь на попятную, где-то излучаешь оптимизм, сжигая нервную энергию и часть самого себя.
   Помню, в детстве несколько раз я зверёнышем бросался на чужих ненавистных взрослых, защищая своё достоинство. Как меня, 10-летнего, двое или трое отрывали от обидчика или обидчицы, а я, вцепившись мёртвой хваткой, пинался и бодался, ругаясь последними сибирскими словами. И сам получал пинки – и разве пинки были плохой школой? С тех пор я загоняю себя вовнутрь; всё – внутри: все схватки, вся борьба, все мысли. Там, внутри, мир гудит и сотрясается, там царит какафония, рушатся горы, сталкиваются вселенные, а снаружи ты просто пьёшь чай…  Взрослые предпочитают бить и убивать словами, взглядами и даже
молчанием.
 
                *    *   *
   Сентябрь 1978 года: мы – на четвёртом курсе. Идут дисциплины: политический перевод, административное право, международное частное право, научный коммунизм, международные организации, история политических учений, международные экономические отношения, государственное право Франции, трудовое право. На втором семестре запланированы: дипломатическое право, административное право зарубежных стран, международные организации, международные договоры и соглашения СССР, основы дипломатической службы. Новый учебный круг прокручивается по сложившейся траектории: занятия, библиотеки, культурная жизнь, сидения на кухне в общежитии, общение, передвижения.
   В декабре состоялась свадьба моего однокурсника Миши А.: женился на студентке Ин-Яза (Института иностранных языков имени Мориса Тореза, который находится на Метростроевской улице – рядом с  прежним зданием нашего института). Миша пригласил всю нашу академическую группу; невеста – всю свою группу. Хороший симбиоз: МГИМО и Ин-Яз. Веселились вовсю. Познакомился с красивой, умной и скромной девушкой – Леной; она мне сразу понравилась.   
   Начался Новый, 1979-й, год. Продолжается строительство Байкало-Амурской магистрали (БАМа). Впервые показали по телевизору концерт западной группы – «Бони М». В этом году произошло много событий: свергли шаха в Иране; приехал с концертами Элтон Джон; Л.И. Брежнев и Картер подписали договор об ограничении стратегических наступательных вооружений (СНВ-2); сбежали на Запад артист балета из Большого театра и пара чемпионов по фигурному катанию; и самое главное – в декабре Советский Союз ввёл войска в Афганистан, что во многом определило развитие событий в последующие годы.
   После зимней сессии, по обыкновению, слетал «домой». Заехал в Иркутске к родне по отцу – к Шумиловым; к своим байкальским одноклассникам, ныне тоже студентам; потом в Ангарск, где живёт брат отчима с большой семьёй. В Зиме бывшие мои товарищи по горкому комсомола устроили шумный вечер встречи – настоящий банкет.
   В конце каждого дня мы всё так же собираемся на вечерние «посиделки». Постоянно возвращаемся к теме политической системы общества. Главный критик – Миша. Вроде бы, и возразить нечего, но слишком много «трескучих фраз»: «Советская система не предназначена для того, чтобы обеспечивать свободное столкновение противоречивых интересов; «Прежние высшие классы были уничтожены, либо доведены до положения парий. Однако новая советская элита, если брать такие аспекты, как образование, статус и материальное обеспечение, включает в себя удивительно большое число выходцев из прежних высших слоёв». Эти фразы я взял из книги Мейера (руководителя русского исследовательского центра в США), на которой стоит гриф «Рассылается по специальному списку». Ко мне такие материалы попадают как к члену общества «Знание». Примерно так же и то же говорит и Мишка. Подозреваю, что все его умозаключения на такие темы откуда-то вычитаны.
   Иногда он забегает поочерёдно в наши комнаты с самиздатовской книгой  и победно, с выражением, зачитывает: «Данные о самоубийствах скрываются советскими властями от населения («Ведь скрывают же»!?); приверженность к водке – постоянная проблема, затрагивающая все классы и слои населения».
   Отдельный вопрос – неконституционность некоторых реалий: фиктивный федерализм; принятие Верховным Советом актов, не предусмотренных Конституцией, – указов, постановлений. Как может такое быть, что все решения принимаются в Верховном Совете единогласно? Что такое «решения ЦК КПСС»? Процедура выборов и порядок отзыва депутатов маскируют процесс назначения. Подчинение Совета Министров Верховному Совету – фикция.
   Миша ставит кассету с песнями Галича:

«Старики управляют миром,
Суетятся, как злые мыши;
Им по справке, выданной МИДом,
От семидесяти и выше»
_______
«Мы не забудем этот смех
И эту скуку,
Мы поимённо вспомним всех,
Кто поднял руку…»

                *   *   *
   Пример пикировок, которые происходят в нашей «квартире». Урмас говорит – в адрес присутствующего Мишки:
   – Надо провести закон о том, чтобы на кухне появляться только одетыми, в рубашках. Мелькает тут голым пузом. Никому не приятно, когда от человека несёт, как от …козла. Миша, это тебя касается.
    – «Лучше всего» пахнет в вашей комнате, Урмас. Особенно от твоего кальсонного тельничка. Предпочёл бы голым ходить, чем в нём.
   –  Чем это он пахнет?
   – Псиной какой-то. Надо будет завтра извиниться перед собачками.
   – И перед козлами – тоже, – добавляет Урмас.
   – Тогда извини, Урмас.
   После этой «разминки» все садимся пить обычный вечерний чай. 
 
                *    *   *
   Очередная любовь возникла у нашего Рени. Жертвой её стала некая Майя, миниатюрная «бабочка» с запросами и апломбом студентки МГИМО-первокурсницы. Реня вызнал, что она работает в референтуре комитета комсомола и сам поспешил стать членом этой же структуры. Занимаются они тем, что ходят по подшефным организациям и рассказывают об институте. Ещё не было случая, чтобы почти выпускник вдруг решил бы добровольно тратить время на такую ерунду. Ринат добился (через Сашу З.), чтобы его, вместе с Майей, закрепили за одним и тем же медучилищем, и во время редких походов туда менторским тоном объяснял, что и как нужно делать. Майя скучно кивала. Ринат искал встречи на улицах, провожал её домой, несколько раз приглашал танцевать, напрашивался к ней в гости, но всё без заметного успеха.
   В мае он воспылал идеей свозить её во Владимир, показать Суздаль. Она согласилась. Но сам Ринат комментировал это так: «Я не сомневаюсь, что она едет, поскольку представилась возможность бесплатно пожить во Владимире, в Суздальском мотеле… На халяву». Похоже, иллюзий нет и у него самого.
   Позднее он, якобы, сделал ей предложение, но выглядело оно странновато. Так, наверное, подпольный миллионер Корейко признавался Зосе Синицкой. Мол, время идёт, годы проходят. И вот это движение времени навевает на него разные мысли. О браке, например. Пусть не думают, что он какой-то такой. Он хороший в общем. Совершенно безобидный человек. Его надо жалеть. И ему даже кажется, что его можно любить. Он не пижон, как другие, и не любит бросать слова на ветер. Так что если чего, то он и жениться может. Некоторое время спустя выяснилось, что Майя даже не поняла, что это было предложение.   
*    *   *
   Лёша К. ударился в теорию стихосложения, упивается Ахматовой и Пастернаком, цитирует Сельвинского, читает и перечитывает Дудина, Окуджаву, Беллу Ахмадулину. Отправил свои стихи в журнал «Юность», сам ходит в редакции; ему посоветовали заниматься в районном литературном кружке – трудно оскорбить Лёшу сильнее.
   Другое его новое хобби – карате. Он записался в платную секцию, сшил специальный костюм; временами надевает его и носится по квартире босым, задирая ногу до уровня головы, делая резкие движения, как для удара ладонью или кулаком, и повизгивая, будто японец. Весь наш «дом» приходит в беспорядок. Сгонит Урмаса и Реню с их мест, а потом долго и покровительственно объясняет им приёмы карате.
   По вечерам, когда мы собираемся на кухне, пьём чай и делимся новостями, подсмеиваясь друг над другом, Лёша устраивает настоящие театральные сценки, а мы громко ржём, вызывая неудовольствие соседей. Лёша уморительно прохаживается гусаком, заложив за спину руки и выставив брюшко – точь в точь как наш начальник курса Павел Владимирович. Вытянув руку, он важно подзывает одним пальцем очередного студента. Какие-то «образы» мы просим на «бис»: покажи «обезьяну». И Лёша кривит рот, вытягивает трубочкой губы, судорожно чешется – ну, натуральная обезьяна. Смешно получаются у Лёши и Игорь К., и Реня с Урмасом, которых он называет «хорьками». Ему надо было бы в театральный институт поступать.

                *    *   *
   Приехал Сергей Оленин, товарищ по монгольскому периоду армейской службы. Всего несколько человек оказали на меня определяющее влияние – в том смысле, что я вольно или невольно перенимал/перенимаю у них какие-то черты, ставшие частью моего мировоззрения и характера. Витя Мартусин, друг детства и школьных лет; моя учительница истории из Зимы – Галина Фёдоровна Краснянская; Сергей Оленин, командир взвода из «двухгодичников» (после Мордовского университета), и Миша Курочкин, с которым я общаюсь сейчас. С Витей, Галиной Фёдоровной и Сергеем Олениным я регулярно переписываюсь и теперь уже изредка встречаюсь. Сергей получил второе высшее образование, преподавал французский язык в школе и вскоре отправится во Францию на год-два преподавать русский язык французским школьникам.
   Пока он в Москве решал свои дела, – в январе 1979 года – мы встретились с ним в ресторане «Пекин». Вспомнили армию, поделились планами.
   Опробовали ещё один известный московский ресторан – «Арагви», на площади с Юрием Долгоруким. Пришли всей квартирной компанией, не пускают: зал будто бы полон. Стоим у дверей в толпе таких же «неудачников». За нами ворчит этакий франт, весь с иголочки одет, с женой. Так он подходит к швейцару, что-то говорит ему. Привратник возвращается вместе с директором ресторана, и тот велит всех немедля пустить. Франту с женой накрыли особый столик, а заодно и нас посадили неподалёку. Сделав заказ, мы отправили бутылочку «Гурджаани» нашему благодетелю. Кто это был – осталось тайной. Кто-то из «больших людей».

                *    *   *
Из письма другу.
      …Вот так всегда: проходят годы, как вдруг проснется интерес к тому, кто был рядом с тобой. Потому что когда рядом, вроде и спрашивать не о чем. Кто ты? Что ты? Откуда твои корни? Из каких этапов сложилась (или складывается) жизнь? Что любишь? О чём думаешь? Начнёшь спрашивать,– скажут, чего лезешь в душу?
   И в школе, и в армии, и сейчас я – да – пытаюсь влезть в душу. Мне интересна Душа, и история каждой Души, и окружение, и круговороты. Родился – а дальше что? Кто папа с мамой? Что приключилось? Что испытал? Что чувствовал? Бывают такие глубины! А бывает пустота…, tabula rasa. Сколько судеб, исповедей, признаний, чужих слёз и безграничного счастья я накопил! Они все – во мне.
   Во мне также – Урал и Сибирь. Я ощущаю их мощь, красоту. Мои родители, бабушки, дедушки, брат, сестра, все родственники – их образы всегда со мной. Многих нет, но они всё равно во мне. По отцовской линии все наши Шумиловы – с Байкала, из Листвянки. По материнской линии – Калмыковы – из Перми, с Верхней Курьи. Отец с мамой встретились на рудниках в Иркутской области, поженились, перебрались в Пермь; оттуда, вместе с нами, двумя детьми (со мной и младшим братом) уехали на строительство города Байкальска и Байкальского целлюлозного завода. Отец погиб, появился отчим, заменивший отца. Я благодарен ему всем сердцем. Родилась сестра. Поменяли Байкальск на город Зиму, где шло строительство химкомбината.  И почти всё… Я окончил школу, ушел в армию, после армии работал в горкоме комсомола, поступил в Институт. И это уже моя собственная судьба…

                *    *   *
Катался на лыжах – умудрился заблудиться. Въехал в лес, погнал по лыжне, пересёк одно шоссе, другое – и всё: обратно дорогу не могу найти. Решил опробовать интуицию, пошёл наудачу через ложбины, деревеньки, поля. Наконец, встретил бог каким провидением сниспосланную мне случайную лыжницу и узнал, что усердно шпарю прямо из Москвы. Пришлось разворачиваться на 180 градусов. 
 
                *    *   *
   Встречаемся с Леной. Она напомнила мне о чём-то добром, нежном; о том, что мне уже за двадцать, что я – сильный. Короткая причёска, так идущая ей; голубые жилки на шее. Просыпается жажда сумасбродств, романтических поступков. В апреле выехали компанией на пикник: искры уплывают вверх, дым и пепельная пыль летят прямо на нас. Держась за руки, мы уходим – между островками нестаявшего снега – в сторонку, в лунную тень. Кружится голова – и от вина, и от… Я стою перед нею, держу за плечики. О господи, как хорошо с нею рядом!
  – Лена, будь моей женой, выходи за меня замуж…
  – Да… 

                *    *   *
     Увидел в метро бабусю, в руках у неё новенькая «Библия» – только что где-то купила. Я такую же хочу.
   – Бабуся, где купили? 
   – Так в Елоховском, миленький. Поезжай сейчас же – застанешь. Вам, нынешним это надо: любви учит… Послушай-от, как пишут: «… И послушно удалился Иосиф, потому что вскипела любовь к брату его, и он готов был заплакать; и вошёл он во внутреннюю комнату и плакал там». Бедненький. Унутрь зашёл поплакать. На людях мужику совестно. Уж очень братца любил, а за это можно и при всех. Чего стыдиться-то! Вот были времена-а!
   В Елоховском соборе служба закончилась, паства разбредалась, Перед иконописными сюжетами на стенах стояли наиболее рьяные богомолки. Амвон переместился на середину, с него хорошо поставленным голосом неслось: «Не напирай, не напирай!». Живенький дьячок, внешностью совершенно Чехов, бородка клинышком, словно с прилавка, подавал проданные экземпляры дядям в шляпах и с портфелями. Судить по очереди, так все верующие – кандидаты наук, по меньшей мере. Стопка красных «Заветов» и зелёных «Библий» быстро таяла. Рьяные богомолки грустно смотрели, как давятся очкарики. Достали по последней пачке. «Не напирай, не напирай!». Осталось 8 «Библий», семь, шесть; кто-то взял две, подлец. Кончились «Заветы». Кстати, в одной этой очереди были нарушены, наверное, все заветы, кроме разве что «Не убий». Три «Библии», две. Рука судорожно уцепилась за последнюю: есть! Каких-то пятьдесят рублей отдам, останусь без стипендии – подумаешь; как-нибудь протяну на духе святом. Зато «Библия»!
   Вдогонку неслись комментарии старушек: «Последнюю взял. Все денюжки, видать, выложил – она ведь нынче не каждому по карману. Хорошо, что успел; значит, бог тебя любит, сынок. Бог он всех любит». 
   В этот же день, 24 апреля 1979 года, мы с Леной подали заявления во Дворце бракосочетания. «Библия» стала первой нашей покупкой. Выходит, брак наш освящен самой что ни на есть Верховной властью. 

                *    *   *
   Какая учёба в такое время ! Разве можно высидеть 4 «пары» подряд! Я представляю красивое лицо Лены с большими глазами, мысленно держу её руки в своих руках… А на лекции звучит: «Анализ правовой природы той или иной международной организации предполагает рассмотрение целой группы договоров и соглашений», – и далее идёт скучное «рассмотрение» на полтора часа.
   Я вообще не люблю лекции, потому что «получение знаний через уши» мне кажется неэффективным. Предпочитаю получать знания «через глаза» – читая учебники. Беда только, что учебники пишут плохо: они непоследовательны, нелогичны, в них концы не сходятся с концами. 
   «Государство…, государство…  Отделение власти от общества – первый признак государства. Следующим признаком является суверенитет…».
   «Бу-бу-бу-бу-бу…, государство,  бу-бу-бу-бу, исторического развития, бу-бу, что касается сущности государства…, у Маркса…»
Я всё это уже прочитал в учебнике. Чтобы не уснуть, пытаюсь всматриваться в облака за окном.  Надо занять чем-то мысли, не могу просто и безрезультатно сидеть: это пустая трата времени, а пустая трата времени всегда действует угнетающе.
   Родилась строчка:
«В душе моей печально и светло,..»
   – Так-так-так, – думаю. А неплохо. Давай ещё.
 «когда сквозь щель ресниц в пустом и тёмном зале…,»
    – Многообещающе.
 «смотрю на облака в старинное окно».
    – Во даю!
  «Откуда вы? Где вы летали?
      – Сойдёт. Пусть теперь отвечают…
«Но нет ответа. В дальние края –
туда, за горизонты голубые,
хочу умчаться вместе с вами я,
мои горячие гнедые…
      – Бу-бу-бу, – продолжается в зале. – Распад.., бу-бу, государство…

              *    *   *
   И я, и Лена бились на «учебном фронте»: я сдавал экзамены; Лена писала диплом. Несмотря на это, погрузились в «культурно-развлекательную программу»: спектакль на Таганке (с Высоцким в роли Гамлета); 9-я симфония Бетховена; выставка художника-гипнолога; замёрзли в ресторане «София», поели экзотической травки в «Пекине» и орехи – в «Лире»; мучились на дрянной цыганской пьеске в театре «Ромэн»; с интересом слушали Дулова, Клячкина. Вместе посмотрели «Леди Каролина Лэм» и «Синьор Робинзон». В мае слетали вдвоём в Кишинёв – как бы в предсвадебное путешествие. Нас радушно встретили, а мы продолжили «бить по культуре»: органный зал, музей, «Гнездо глухаря»…

               *    *   *
   Свадьба состоялась  в ресторане «Минск», на улице Горького, после летней сессии, 27 июня 1979 года. Лил дождь – что означает: к счастью. В дождь же приехали из Дворца бракосочетания в ресторан. Лёша был в ударе, произносил тосты и очень оживлял и без того шумную атмосферу. Без конца вставал Саша З. В чёрном бархатном костюме он был элегантен до неузнаваемости. Саше прочат большое будущее большого партийно-государственного работника. Нет вещи, которой он не смог бы сделать, всеми уважаемый, всеми любимый. О его всемогуществе и обаянии ходят легенды. Это он выручил Лёшу после военных сборов. На того была составлена характеристика: «Неуравновешен, часто срывается на грубость». Стараниями Зуева фразу заменили: «Горячо отзывается на все недостатки».
   – Коля, много не пей, тебе вредно, – неслось с другого конца стола.
   Валера В., блестя глазами, рассуждал о женской красоте, о ренуаровской «Сидящей купальщице» и роденовском «Поцелуе». «Я на тебе удивляюсь, – возмущённо возражал он, имитируя одесский акцент. – Да при чём тут это! Не понимаешь, так и молчи, как рыба об лёд».
   Лёша делился похождениями: «Выпили мы с Бобой по паре бутылок, я уже ничего не соображаю. Боба меня куда-то повёл, вижу – широко распахнутая дверь, я – туда… Боба за мной. А это оказался большой шкаф, туда бутылки складывали. Я стал эти бутылки методически, тщательно прицеливаясь каблуком, давить одну за другой, а потом на шкаф зачем-то полез…».
   Словом, всё было замечательно. Подошёл Урмас:
   – Володя, расскажи, как вы с Леной познакомились.
   –  О-о, – изгаляясь, вмешался Лёша, – путь к борщам тру-у-уден, ох как труден, Урмас.
Конечно, присутствовали родители и все ближайшие родственники Лены, приехали мой брат Юра и Сергей Оленин. Сергей должен был стать свидетелем, но из-за самолёта опоздал к регистрации. 
   Из общежития я выехал, оставив нашу замечательную компанию. Всё-таки 128-ая квартира была уникальным явлением – и в социальном плане, и в судьбах каждого из нас. Ничего подобного в общежитии прежде не было. Отныне мой дом – Красная Пресня, улица Мантулинская, 2.
 
                *    *   *
   В июле 1979 года, после четвёртого курса, началась моя практика в Международном отделе ЦК КПСС. Со мной еще Гена Т. Встретил нас заведующий африканским сектором Евгений Николаевич К. Услышав фамилию Гены, он спросил: «Постой, постой, в Ростовском обкоме партии не твой родственник работает? Ах, даже отец! Очень приятно. Видишь, как мир тесен».
   Первым моим заданием стала работа с большой делегацией партийно-государственных лиц из Гвинеи: я – переводчик и сопровождающий. Они здесь в основном лечатся и отдыхают, и я с ними то в клинику, то в цирк. Бывают и деловые переговоры. С разными делегациями только в цирке 4 раза был; посетили Бородинскую панораму, Останкинскую телебашню, Мавзолей, Оружейную палату, ВДНХ. На моих «клиентах» обилие золотых украшений. Многие говорят по-русски, так как учились когда-то у нас. Депутаты, министры, губернаторы, директора крупных хозяйственных комплексов. Женщины – в основном высокопоставленные жёны. Разные по характеру: кто-то молчит; кто-то любит рассказать о себе; добродушные и глуповатые. Один просит связать его с кем-то из наших «верхов»; другой любит русские песни и спрашивает, где можно купить пластинки; третий приглашает охотиться на слонов.
   В выходные съездили с Леной во Владимир – и снова на работу: ей – в Сбербанк, мне – к моей очередной делегации из Африки. Тему диплома тоже связал с Африкой – с правосубъектностью Организации Африканского Единства (ОАЕ).
 
              *    *   *
   10-ого августа 1979 года я вылетел с тремя конголезцами в Ессентуки: их направили на лечение в санаторий ЦК КПСС имени Калинина. Жильбер М. – профессиональный журналист, учился в Париже; директор информационного агентства. Ему сорок лет, высокий, худой. В СССР впервые, хотя поездил по миру прилично. Девять лет без отдыха, без отпусков, отсюда головные боли, больной желудок. С первой женой развёлся, и она, с двумя детьми, живёт во Франции. Вторая жена – вдвое младше него, студентка; тоже уже двое детей. Он говорит:
   – Вам, камарад Володя, наверное, трудно было уезжать от семьи. О-о, я знаю. Тем более, что вы совсем недавно женаты. Это правда, что разлука только укрепляет семью, согласен с вами, но слишком долго быть вдалеке – нехорошо. Иначе могут произойти необратимые последствия, и они порой принимают катастрофический характер. Поверьте мне. Не нужно давать жене забыть о вас, постоянно вторгайтесь, напоминайте о себе. За последнюю неделю я звонил в Браззавиль дважды. 
   Он говорит, а я вижу Лену. И слышу слова:
Он, наконец, вернулся в дом,
где она сто лет мечтала о нём…

   В другой раз мы заговорили о нашей стране.
   – Да, советские люди – не такие, как все, – поделился наблюдениями Жильбер. – Они более сдержаны, очень упорны. Трудно представить, как можно было из нищеты и разрухи создать всё это. Такое по силам только сильным людям, ценой огромных жертв…
   – Помните, Жильбер, известную историю: на корабле в бушующем море началась паника. Люди, потеряв голову, топтали людей – каждый сам за себя; они были дезориентированы, напуганы, превращались в животных. И тут зазвучала музыка – играл оркестр на капитанском мостике. Торжественные аккорды разнеслись над волнами; они встряхивали людей, объединяли их в борьбе за выживание. Так вот в нашей стране такой музыкой является вера в будущее, наши идеи… Поэтому и люди у нас другие.
   Два других конголезца занимают видное положение в партии труда: М.-Г. А. и Э.Э.Принимающая сторона устроила нам несколько экскурсий – в Железноводск, к жилищу Эмира Бухарского, в Пятигорск – к «Провалу» и  месту  дуэли Лермонтова. Я сразу вспомнил любимое:

Ликует буйный Рим,
Торжественно шумит
   рукоплесканьями
широкая арена.
А он, пронзённый в грудь,
безмолвно он лежит;
Во  прахе и крови
скользят его колена…

                *    *   *
 Случайно познакомился с женщиной-курортницей. Пока вместе шли, она без умолку говорила:
   – …Так вы из Санатория Калинина? Говорят, он – лучший здесь. А я из «России», это вроде как для третьего сорта. Ехала сюда, думала, хоть фруктов поем, а они здесь тоже дорогие. Ох, дорого всё, очень дорого.  А вы чем болеете? Ах, делегацию сопровождаете… Иностранцев? Житья от них не стало, от иностранцев этих. Всё им скармливаем, а сами – простите – без штанов скоро останемся. Иностранцу, значит, – на, а русский – подожди. И кругом ведь так.
   Если бы вы знали, сколько слёз я пролила из-за путёвки этой, провались она; дали, наконец, какую-то горящую… А я член партии с 44 года, всю войну прошла. Не-е-т, Сталин бы такого не позволил, не дал бы растащить страну. На пользование начальникам.
   Если бы человек хоть жил до 200 лет, тогда с него спросить можно было бы, а то что это – 70! Вот и живут для себя, а умрут – и не спросить с них. С кого спросишь-то? Уж очень я не люблю несправедливость эту.
   А вы, молодой человек, учитесь, учиться нынче надо. Я вот и сыну об этом говорю. Ну что это – фрезеровщик? Так и будешь всю жизнь рабом. Кто-то же должен кормить всех этих… Нет не в такую партию я вступала в 44-ом. Сын у меня болен. Сама-то я из Рязани. Искала для него лекарства где только могла. Ну, куда вот всё нынче подевалось?
   А начальники, так те здоровые приезжают сюда, да с семьями. Правду говорят в народе, что появился у нас ещё один класс – начальники. Возьмите эти вот… как их? Депутатские комнаты. А спецполиклиники? Спецмагазины? Да что там говорить?
…Что? Вам – направо? А мне прямо. Ну, извините. Спасибо, что выслушали меня. Я вообще люблю молодёжь. Может, ещё увидимся…

                *    *   *
Из письма другу.
   Насколько всё-таки живучи в нас воспоминания! Некоторые только ими и живут. Жить не будущим, а прошлым – свойственно зрелости, старости. Ненормально, когда в прошлое устремлена душа ещё молодая. Будущее вдруг покажется определенным, сухим, насквозь известным; исчезнет таинственность и новизна, а прошлое откроется всеми сверкающими гранями – радостями, горестями… Как Библия, которую каждый раз воспринимаешь по-новому…
   Казалось бы, всё забыто давно, новые события плотными пластами завалили глубины памяти и души, но вот случилось вдруг неожиданное обстоятельство – и вся эта умело загнанная лавина воспоминаний обрушивается вновь и вновь. Яростно, неумолимо, до боли.
   
                *    *   *
Сентябрь 1979 года: нахожусь в московской городской инфекционной поликлинике № 2 на Соколиной горе. По возвращении из Ессентуков заболел брюшным тифом. В этом году в СССР зафиксировано три случая брюшного тифа, и я – один из них. Можно даже возгордиться, если бы не тяжесть болезни. Рядом боксы для больных чумой и холерой. Слава богу, пустые. И я в своей палате – один. Лежу под капельницей, температура под сорок. Лечат жесткой диетой и антибиотиками. Первые в жизни часы и дни полной бездеятельности.
Больничная тишина нарушается криками Миши. Это не кот и не попугай – хуже. Это шизофреник в глубоком затемнении. Три года назад его перевели в больницу из сумасшедшего дома, потому что он – микробоноситель. Палата Миши находится наискосок от моей, и я слышу всё, что там происходит. Даже зашёл однажды. Миша – почти голый скелет, обтянутый кожей. Он не может ни встать, ни даже перевернуться на другой бок; всё тело – в пролежнях и язвах. Родственников нет. Основное время он находится под действием лекарств, но приходя в себя требует сигарет, водки или газет и плачет. А кричит – от боли. И тогда сестра идёт и делает новый укол.
В общей сложности, включая повторное возвращение в поликлинику из-за рецидива, я провел на больничной койке полтора месяца. Много читал. По причине томительного безделья сам стал «пописывать». Сочинил «раскас»-фантазию «Жестокость повсюду». Он – дурацкий, но что-то в нём есть: передаёт характер некоторых размышлений. Написал ещё три стихотворения. Одно называется «Из инфекционной больницы». Другое – «Ожидание». Его я посвятил Лене. Несмотря на все трудности, Лена регулярно приезжала, и мы общались через окно на первом этаже, так как посетителей в наш «страшный барак» в принципе не пускали. Третье стихотворение называется «Всё кругом» и представляет собой мой «протест» на стихотворение Зинаиды Гиппиус с таким же названием.
   Вот эти стихотворения:

         ИЗ ИНФЕКЦИОННОЙ  БОЛЬНИЦЫ

По камерам тюремным  бродят тени;
в сырых палатах кашляют уныло,
ругаются,  гоняют мух – от лени…
И время непростительно застыло.

По коридору тащит  мышь счастливо
учёный кот – любимец шахматистов.
Обеденный овёс винят ворчливо,
упрятавшись в клозетах неказистых, 

тифозники с желудочным дефектом;
свербящий дух гуляет по покоям,
едва не с кожно-нарывным эффектом,
взывает нервно  возопить: «По кОням!».   

Душа ускачет за порог неволи,
взлетит в окно освобожденной птицей.
Но нет, обрушившись ползучим троллем,
Грозит сестра неутомимым шприцем.

Толпа по телефону  снеди просит:
- Да,  шоколад и полкило селёдки…
- Аллё…, чего хочу?  Тут что-то носят…,
ржаного  булку,  пузырёчек  водки…

Один, похоже, помер от таблеток,
другой отправился  в психзаведенье.
Так выпьем же, браток, сполна за… это… –
неподрывное  здравоохраненье!

      О  Ж  И  Д  А  Н  И  Е

                Жене моей – с благодарностью за всё.

Я ждать и сто, и двести лет могу,
Как ждут погоды на ревущем берегу,
Как ждёт юнец упавшую звезду,
Как матери ждут сыновей в надежде.

Мне в ожиданье бог послал в удел
Скорбеть о том, что некогда имел,
Но, потеряв, - пусть  ненадолго -  смел
Я вновь и вновь искать её, как прежде…

О, ждать – это труд, тоска и боль;
И лишь характер в сотню воль,
Презрев предписанную наверху юдоль,
Не ограничится пассивностью настолько,

Чтоб самому сидеть и не искать,
Не ожидать без действий, не страдать,
Чтобы не драться и в ответ не получать –
В похмелье  горьком, как больничная настойка.

Нет, я искал её и в заоконной тьме,
И в образах, что на чахоточной стене
Воображенье чертит – будто бы во сне;
И в тех, кто наяву проходит  мимо…

Я сил в надежде находил сполна,
Поскольку знал, что ждёт она,
И всё, что суждено, до дна
Испить  готова непоколебимо.

Ведь ждать без веры – это ад, не рай.
И есть она – судьбу благословляй
За счастье трудное, что через край
Тебе, испытывая, льют и льют.

Моя хорошая, я у тебя в долгу.
Одно скажу тебе и не солгу:
Я ждать и сто, и двести лет могу,
Когда уверен: меня тоже ждут…

       ВСЁ   КРУГОМ

                Навеяно стихотворением
                З. Гиппиус

Белое,  желтое,  красное, синее;
Чуточку слабое, но – чаще – сильное,
В слабости – гордое, в силе – открытое,
Нежно-растущее, светом  умытое.

В детской кроватке  утром орущее;
Властно-упрямое, к цели ползущее,
Мудро-спокойное,  трудолюбивое,
Грустное, мягкое, очень счастливое.

Труднодоступное и суперсложное,
Но для разумного не невозможное…
Жизнь порождая и ею рождённое,
Гнилью и слизью не побеждённое.

Умное, щедрое, косности чуждое,
Смерти и горю равно неподсудное.
Цельное, чистое, веское, ёмкое,
Порою – тихое, иногда – громкое.

Звёздно-прекрасное, к тайнам зовущее,
Пусть и  опасное,  всё же влекущее.
Стойко-железное, к боли привычное.
Слёзы смахнув – за работой обычною.

Хрупкое, доброе, в добром – широкое,
Разумом светлое, духом – глубокое.
С верой,  надеждой, любовью  бредущее.
Вечно бессмертное, сущее, сущее…

………………………………………….
………………………………………….
Пусть время уходит, пусть тают года,
Мы знаем, мы верим: так будет всегда.

  *    *   *
Из писем Сергея Оленина:
   Здравствуйте, Володя и Лена. Не знаю, в чём дело, но вот уже больше месяца не получаю от вас писем. То ли ветер, то ли снег, что ли почта, то ли что… Надеюсь, что хоть одно дойдёт до меня до каникул, которые здесь начинаются 20 декабря. Это так называемые рождественские каникулы. Занятия потом начнутся, кажется, 3 января. Рассчитывал я прилететь в Москву, но рейс из Марселя отменили за отсутствием пассажиров, а для того, чтобы вылететь из Парижа, нужно было резервировать места за два месяца. Потому, вероятно, проведу каникулы или в Париже (если найду, у кого там остановиться, комната в самой дешевой гостинице стоит более 100 франков) или в Марселе.
   Кстати, о ценах. Чтобы пообедать в хорошем ресторане Парижа, нужно приготовить 250-300 франков. В забегаловке – типа нашей столовки – минимум 40 франков.
Я было загорелся фотоделом. Но…, фотоувеличитель стоит 1000 франков, плёнка – 40 франков. Чтобы напечатать 72 кадра на небольшой формат (цветная бумага) – 180. Благо, я с собой немного привёз. Жалею, что не захватил портативный фотоувеличитель. Фотоделом могут позволить себе заняться далеко не все. Во всяком случае, почти всем школьникам это не по карману.
   Понемногу и незаметно для себя загружаюсь: попросили открыть курсы языка преподаватели. Затем пришла какая-то бабушка – как оказалось, председатель национального комитета узников лагерей и вице-председатель международного комитета. Она только что вернулась из Москвы и вот загорелась. Недавно позвонила ещё какая-то дама – учит русский заочно и вот зашилась, просит о встрече.
   Меня вообще-то поражает их энергия: старики-пенсионеры берутся за русский или, скажем, за арабский! Причем раз в неделю! И представьте себе – говорят! 2-3 года занятий и говорят. И понимают! Хотя вообще-то они почти все как один утверждают, что они не способны к языкам. И почему-то считают, что эта способность развита у русских!?
   Жалею, что взял с собой мало пластинок. Русские народные, вообще фольклор, ансамбли типа «Песняров» - на ура!
   Сегодня было по расписанию 2 урока. Но на второй не пришли. После обеда дочитывал «Путешествие дилетантов» Б. Окуджавы. Потрясён! Русский вариант «Манон Леско». Шедевр! «Путешествия» мне дали на неделю – проглотил за два дня! Потом отнёс в химчистку костюм и по пути заглянул в Антоненкам (я, кажется, писал, что здесь живут ещё две советских семьи). Сам хозяин улетел в командировку в Москву (а мне даже не сказал, что собирается), а хозяйка одна. Потрепался с ней часик «за жисть» и поплёлся ужинать. Вот и весь день.
   Прошу вас по возможности отвечать на каждое письмо. Как погода в Москве? Здесь я хожу в рубашке и в тонком свитере.
   До свидания,
                Сергей Оленин
   Ноябрь 1979 г.

  *    *   *
Из писем Сергея Оленина:
   …Сейчас в Каннах затишье. На набережных дремлют старухи с болонками и старики невралгического вида. Разговаривают по-немецки, по-английски, по-французски. Это те, кто приехал сюда «перезимовать». Купальный сезон, вроде, закончился, но есть ещё храбрецы, навроде «сё фу де рюсс» (как обо мне отозвалась одна коллега-учителка). Климат здесь, как известно, средиземноморский, т.е. жаркое лето, мягкая осень с небольшим количеством осадков и тёплая зима, снего выпадает раз в несколько лет. До нуля температура опускается редко. Но в этом году (вероятно, в связи с моим приездом) выдалась необычайно «суровая» зима: льют дожди, сыро, промозгло, кое-где наводнения, кое-кого смыло в море. Учителки, вроде извиняясь, наперебой объясняют мне, что, мол, это ничего, это пройдёт, это очень редко. А я, радостно, осклабившись, говорю: «Что вы! Что вы! Погода хорошая. Как у нас». Что почти всегда вызывает какую-то кислую неуверенную улыбку и расспросы.
Однажды очень долго и подробно объяснял одному учителю физкультуры (удивительное дело: я думал, что физруки только у нас похожи друг на друга, а оказывается, это интернациональная схожесть – тутошний физкультурник, мужчина лет под сорок, с седоватыми висками, стройный, поджарый, энергичный, за обедом много говорит и грубовато шутит), как умудряются у нас в Сибири выживать, да ещё работают, да ещё в снегу купаются! Труднее всего ему было понять, как это машины при минус 40 градусов заводятся и почему поезда не заносит снегом. Собирается съездить на Байкал…
   Мой лицей – лицей Карно – расположен в бывшем монастыре и вид у него несколько необычный: колонны, портики, мрачноватые переходы, но зато прекрасный сад с пальмами и агавами. Поселили меня в келье. Из общества «Франция – СССР» предоставили телевизор. Жить можно. Буфет здесь же, вместе с учителями. Покупаешь талоны на неделю – и кум королю.
   Кроме меня, здесь ещё ассистентки: англичанка, немка, испанка. Немка из тех, про кого Герцен писал, что грубы, невоспитаны и любят пиво. Эта предпочитает глушить винище, которое нам подают, и, когда что рассказывает, то, возбуждаясь, начинает жестикулировать, попадает соседу по носу, а потом огорчённо пыхтит. Испанка – набожная католичка, смиренна, скромна. Она как-то незаметна, но язык знает неплохо и её здесь любят.
   Англичанка за обедом тоже накачивается, хотя пьёт мало, но быстро пьянеет. Она игрива и остроумна. Недавно к ней приезжал её приятель – студент-социолог. Мы с ним остались довольны друг другом. Впрочем, и с ней я остался в хороших отношениях – она ценит шутку. Я начинаю делать благожелательный об англичанах вывод – у них обострено чувство юмора, оно какое-то особое, не всегда сразу и поймёшь, а потом начинаешь неприлично ржать – так смешно. Зато разочаровываюсь во французах – иногда даже простую вещь приходится разъяснять.
   Встречаюсь с каждой группой один раз в неделю. Русский здесь преподаётся как второй и как третий язык, поэтому знают его не очень. В основном занимаюсь рассказами и показами диафильмов, журналов и т.д. Где возможно – говорю по-русски, где не понимают – перехожу на французский. Для лицеистов занятия со мной факультативны, поэтому, чтобы им было интересно, приходится выдумывать что-нибудь разное – иначе могут и не ходить. Ходят не все. Дело осложняется тем, что учителка почти откровенно настроена антисоветски, пичкает их седой стариной и кое-кто из ребят на меня смотрит с недоверием.
   Кроме того, даю уроки русского в двух местах. Те, с кем я занимаюсь, – милые чудаковатые старики, коммунисты, несколько раз были в Союзе, собираются ещё, и вообще относятся к нам хорошо. Показали мне почти весь Лазурный берег. Был в Монако, в Ницце. Это вкратце. Надеюсь, буду продолжать писать подробнее. У меня в последнее время появились признаки ностальгии – пишите.
                Сергей Оленин
   Декабрь 1979 г.

  *    *   *
Из ответного письма Сергею Оленину:
Здравствуй, Сергей. Пожалуйста, не сердись, что приходится долго ждать нашего ответа. Видит бог, мы не виноваты: оба твои письма пришли только третьего дня, и, как видишь, я тут же спешу с ответом. Новостей много. С чего начать не знаю – посему начинаю с начала. Сразу же после твоего отъезда и моего выздоровления я с головой погрузился в накопившиеся дела. Дел накопил много, а с ними – сил и энергии. Давно была мечта о таком безделье, о совершенном «ничегонеделании», чтобы целыми днями – ногами в потолок. И вот – нате вам: получил месяц этого самого пассивного отдыха. А теперь свалилось всё сразу: и практика, и диплом, и по дому, и ребята. Впрочем, это я люблю – когда всё сразу; это мне давай.
   И что бы ты думал, Сергей? Не успел я выйти из больницы и проработать в «своём ЦК» и двух недель, как почувствовал себя плохо, слёг, начался рецидив брюшного тифа, и 19 октября меня снова упрятали в «тифозный барак». Пока одно утешение: эта чёртова болезнь редко когда даёт больше шести рецидивов. Да и повторения – не столь длительные и выматывающие, хотя симптомы – те же.
   Таким образом, вышло, что я всю осень из окна проглядел в этом году. Видел, как листья желтизной подёргиваться стали и вконец пожелтели, начали облетать и облетели, как первый снег посыпал. И вылез я на воздух лишь к самой зиме. Впрочем, ноябрь был тёплым. Если бы у вас там, Сергей, была программа «Время», то ты мог бы собственными глазами видеть, что температура в Москве весь месяц держалась выше нуля, да и сейчас, в декабре, не опускалась ещё ниже минус 7-8 градусов. Мы с Леной, хоть и изредка, всё же выбирались иногда на прогулки, и было очень-очень здорово: как-то мягко, красиво, тепло… А вот сегодня похолодало, подул ветер, обещают метель при минус десяти. Самое своё любимое время года – осень – я проморгал.
   В больнице занимал себя тем, что начал писать стихи, что-то типа:

Лежание без дел с трудом переносимо,
И просится душа в окно, к листве…,
Но нарушителю больничного режима
Грозит сестра горшком по голове.

И кто-то после клизмы делает витки,
Грозясь сбежать из этого Содома,
Где только-только натворил в портки
Представитель славного дурдома.

   «Представитель славного дурдома» – это Миша из соседней палаты, которого перевели сюда из понятно какого спецучреждения.
   Кстати, моему возврату в больницу предшествовало одно обстоятельство. Накануне я достал из нашего почтового ящика анонимное письмо с какой-то молитвой и строгим наказом переписать её не то девять, не то двенадцать раз, иначе, мол, «истощится жизнь твоя, сети смерти опутают тебя и вторгнется в тебя язва». Я тогда больше всех острил, письмо выбросил, а «язва-то» – и вот она. Не замедлила. Вот не верь после этого в сверхъестественную силу и в предопределение.
   Ещё не всё. Перед первой выпиской все больные и медперсонал в голос убеждали, что не следует в больнице ничего из своих вещей оставлять, а то, дескать, снова к ним вернёшься. Я оставил. Не хотел микробов домой тащить. И вот, пожалуйста: вернулся-таки.
   Понимая, что всё это в конечном счете сущая ерунда, при выписке из больницы во второй раз я забрал все вещи, вынес и бросил по дороге в мусорный ящик. Теперь должно пронести: труднее вернуть меня к моим вещам. Не в мусорный же ящик…
   С 19-ого ноября я снова продолжаю практику в ЦК КПСС. Работал с мозамбикцем Альфандегой, каким-то ангольцем, ездил в Лыткарино за значками с изображением Агостиньо Нето, которые будут партийными значками; перевожу документы, в том числе секретные. Работы стало меньше, и каждый вечер спрашиваешь себя сурово, оттопырив седой ус: «Ну-с, а сегодня что ты сделал полезного для Родины?» А в ответ: «Ничего».
   Начинаю нервничать по поводу диплома – столько времени упущено, отстал от однокурсников. Втихаря приспособился дипломные книжки прорабатывать. С перепугу написал целую главу – и вдруг узнал, что большинство из наших ещё даже литературу не подобрали. Вот ведь досада. Теперь так и придётся: «как дура, с мытой шеей».   
 Наблюдаю за «цэковскими». Оказывается, можно весь день просидеть за «Литературной газетой», часами спорить о какой-нибудь дурацкой хоккейной команде; устраивать жребий на получение билетов в Малый театр на «Короля Лира». Казалось бы, своей работой в комсомольском аппарате я подготовлен к восприятию высокопоставленного чиновничества, ан-нет…  Я бы прямо сейчас резко сократил весь аппарат управления. 
   В последние дни, правда, наш муравейник оживился: приезжает важная делегация из Мали. Там в марте этого года был образован Демократический Союз Малийского Народа. Это правящая партия, стоящая на марсксистско-ленинских позициях. Естественно, надо принять эту делегацию как полагается.
   Меня прикрепили к делегации – осуществлять связь между малийскими и нашими представителями министерств обороны. Едем встречать их в аэропорт, потом обед в правительственном особняке № 4 на Ленинских горах; в обеде будет участвовать председатель Центральной ревизионной комиссии ЦК КПСС Сизов. Перевёл на французский язык программу пребывания; потом составлял на французском справку о Туркменской ССР (они поедут в Ашхабад на четыре дня). План перевыполнил, чем заслужил моральное право завтра пренагло прийти попозднее; и смыться намерен пораньше.
Я человек, слава богу, пока не «ответственный», и заботы у меня самые что ни на есть земные; стыдно сказать, семейные: где-то что-то купить, принести, поточить, забить, найти и выбросить. Купили мы с Леной книжный шкаф – тесновато стало, зато книги не на полу, а чин-чинарём. Но шкаф теперь планируем вынести, а на его месте мыслится детская кроватка. Так сохраним полезную площадь нашей комнатёнки.
   Ударились в культуру: сходили в Ленкомовский театр на какую-то «Хорию». Не понравилось. Слушали во Дворце съездов оперу «Иван Сусанин». Понравилась. Особенно понравились грибы в первом антракте, сливки с шоколадом – во втором и мороженое с вареньем – в третьем.
А если серьёзно: музыка – сильная, на голоса повезло, декорации – богатые. Рекомендую.
   По вечерам сидим вдвоём. Я что-нибудь пишу; Лена что-нибудь читает. И вместе что-нибудь слушаем: Мендельсон – Рахманинов – Вивальди – Бах и т.д. Притащил «Биографический словарь композиторов», читаю жизнеописания. Музыка – это не менее богатый мир, чем книги.
   … Поздравляем с наступающим Новым годом! Передаём привет от всех наших. Пиши чаще. А от ностальгии, говорят, помогает писание мемуаров…
                Володя и Лена
   Декабрь 1979 г.

                *    *   *
  Декабрь 1979 года.
  Москва.

Чем ещё был отмечен уходящий 1979-й год? Строится БАМ. По телевизору впервые показали концерт «Бони М», приезжал Элтон Джон, вышел фильм «Москва слезам не верит». Сбежал в США солист Большого театра А. Годунов. Остались «невозвращенцами» в Швейцарии советские фигуристы Белоусова и Протопопов.  Свергли шаха в Иране. Маргарет Тэтчер становится премьер-министром Великобритании. Между СССР и США подписан Договор об ограничении стратегических наступательных вооружений (ОСВ – 2). Контроль над Панамским каналом американцы передали Панаме.
   И самое главное: СССР ввёл воинский контингент в Афганистан, где началась гражданская война. Это чревато новым витком противостояния с изначально враждебным к нам Западом.

                *    *   *
13 января 1980 года.
г. Зима, Иркутская область.

   Ночь. Немножко страшно. Свет нигде не горит, за окно похрустывает падающий снег, и, кажется, что в тёмных углах квартиры кто-то шепчется оловянным шёпотом.
   Мои и Ольгины пальцы лежат на перевёрнутом блюдце: мы гадаем…
   – Дух Константина Симонова, дух Константина Симонова, дух Константина Симонова, – торжественно и боязливо спрашиваем мы приглушёнными голосами неприветливую тишину, – вы будете отвечать?
   Молчание. Мигнул и погас фонарик. Что такое? А-а, батарейка, наверное, отошла. Напряженно смотрим на недвижимую тарелочку, на лист бумаги под ней с нанесёнными цифрами, буквами и отдельными словами. Ждём.
   И вдруг… Этого не может быть! Тарелочка резко дёрнулась, как будто кто-то зажатый под ней захотел выбраться, и медленно закосила к слову «Да», но, передумав, свернула на полпути к «Нет», задумалась и всё-таки причалила к «Да». Мы с пониманием переглянулись.
   Первой стала задавать вопросы Ольга:
   Ольга: «Скажите, пожалуйста, как я окончу школу?»
   Дух: «Так, чтобы поступить в институт»
   Ольга: «А где я буду учиться?»
   Дух: «Ты этого не знаешь, а я – тем более».
   Ольга ждала каждого ответа с нетерпением; она вытягивала шею, чтобы было удобнее уследить, к какой букве подплывает насечка на блюдечке, а «услышав» духа, смотрела на меня удивлённо-торжествующе, как бы говоря: «Ну вот видишь? Отвечает! А ты не верил…». Я и в самом деле был поражён.
   Она расспросила уважаемый дух еще более уважаемого Константина Симонова о своих женихах, о муже (конечно, будущем), о чём-то ещё. Но это уже, как говорится, дело личное: об этом не распространяюсь. Потом перешла на соседей.
   Ольга: «Скажите, пожалуйста, мама Маринки Гегиной купит себе шубу?»
   Дух: «А на какие гроши?»
   Следующая серия вопросов о Лене.
   Ольга: «Вам известно, Вова с Леной купят квартиру?»
   Дух: «Надо бы!». Мне показалось, что на этом месте кто-то вздохнул.
   Ольга: «А что Лена сейчас делает?»
   Дух: «Думает».
   Ольга: «О чём?»
   Дух: «Всё жёны думают о мужьях». Ольгины глаза говорили: «Вот видишь, видишь?»
   Наступил мой черёд. Я подробно узнал о здоровье Лены, её настроении. На всё дух отвечал так же обстоятельно и исчерпывающе.
   Под конец он взмолился и, сославшись на крайнюю усталость, покинул нас. Тарелочка тихо, с короткими передышками, поползла вниз, два раза дёрнулась и замерла на слове «До свидания».
   Мы с Ольгуней были очень довольны: оба узнали всё, что хотели, да притом из такого авторитетного источника.
   На следующее утро я застал сестру шепчущейся с Маринкой Гегиной; обе что-то взволнованно обсуждали. На столе перед ними лежала книга Константина Симонова, с которой мудро и всезнающе смотрел автор.

 *    *   *
  16-17 января 1980 года.
  Иркутск.

Сибирь полна судьбами ломаными, нескладными. И трудно сказать, кто больше виноват в этом.
Верке Галковой за сорок пять, а жизнь, как говорят, не сложилась: всё- как-то неуютно, неулаженно, сумбурно. Муж отбывает 15-летний срок. Иринка, дочь, уж замужем, а отца почти не видела, не помнит. Видела множество других дядей. Галкова работает продавцом в магазине, пьёт, от этого и давление, да такое, что прибор зашкаливает. Выпив, ревёт: всё плохо, мужа нет, дети неблагодарны; Серёжка, старшой, тоже по уголовной пошёл, три года дали. Мужиков нет, хоть бы пьяницу какого – чтобы любил да ласкал. А то так всё – приезжие.
Милка Устинова – её младшая сестра. Первого мужа посадили. От него дочь и сын Толик. Она времени терять не стала, тотчас же развелась, снова вышла замуж. Мишка Кот всем хорош: и хозяйственный – хохол; и к детям чужим относится неплохо, зарабатывает, несмотря на инвалидность, достаточно, но пьёт без меры, попросту алкоголик. Раз даже лечился, некоторое время терпел, всё было – только мечтать. А потом снова… От него Виталька, ласковый, тихий мальчуган-дошкольник.
   Но это не жизнь: что ни день – затаскивать в усмерть пьяного мужа на постель, раздевать, разувать… Вместе с Виталькой тормошить. Деньги пропивает. Надоело. Либо лечиться – либо новый развод.

   Вспомнилась судьба дяди из Верхнего Тагила – из пермских Калмыковых. Рос младшеньким и любимчиком – единственный мальчик у родителей среди девочек-дочерей. Как мальчишки в детстве с упоением, хвастливо, рассказывают девчонкам о своих геройствах, так и он до сих пор хвастлив, хотя уже и понимает величину преувеличений. Гонял без головы по Верхней Курье на велосипеде, возился с мотоциклом, молодым повесой пел «Дамы, дамы, не сморкайтесь в занавески…»; ночевал в летней комнате на втором этаже нашего бревенчатого дома; грыз вяленых лещей, отлынивал от работы на огороде и без конца просил у матери: «Мам, дай рупь до получки».
   Потом армия, женитьба, завод, своя квартира, двое детей. Вдруг показалось что-то упущенным. Полжизни позади, а ещё – ничего! Куда-то надо ехать, что-то делать! Поменял Пермь на Верхний Тагил. Одолел заочно техникум, мастер. Хочется в институт, но в душе осознаёт: время упущено, никакого института не будет. Застойность Верхнего Тагила гнетёт, да корни уже глубоко: дети выросли, от школы не оторвёшь, другой квартиры в родной Перми не дадут. С работой – не просто. Дачный участок вот взял. Обыденность засосала… И что впереди?

 *    *   *
  13-17 февраля 1980 года.
  Москва

   Родился сын.
   «Леночка, я тут внизу. Молодчина – поздравляю! Говорил ведь, что будет мальчик! Как ты? Как самочувствие? Настроение? Передаю от всех большой привет и поздравления, особенно от Ирины Романовны и моих ребят. Даже с мыслями не могу собраться: радость в животе прыгает…»

   «Володя, у меня всё хорошо. Роды были быстрые. Почему-то сильно поднялось давление: до 180. Я очень рада»

   «…Уже третий день после родов. Всё время думаю о малыше; я видела его всего одно мгновенье, показалось, что похож на тебя. Давление нормальное. Спасибо за цветы, поздравления и передачи».

   «Только что приносили детишек на первое кормление. Я убедилась, что он похож на тебя. Волосики светленькие, а глаза серо-голубые. Он у меня прямо у груди заснул…»

   «…В первый раз, когда его принесли, я, действительно, боялась даже повернуть его набок, а теперь уже стала смелее с ним обращаться. …Вскорости ждите домой».

 *    *   *
  1 марта 1980 года.
  Москва, Красная Пресня.

   Маленькая крыска в очках подняла свой носик хоботком и пошевелила едва заметными усиками.
   – Вам чего? – с привычной для такого рода заведений учтивостью спросила она.
– Нам бы зарегистрировать. Сына…
   – Паспорта, справку из роддома принесли?
   – Принесли.
   – Садитесь, – регистраторша поскрипела кожаным сидением, и не глядя на посетителей, принялась чего-то писать.
   Прошло минут десять. Оторвав хоботок от стола, крыска почему-то очень удивилась. Она с сожалением закрыла пыльный изъеденный гроссбух и стала пристально всматриваться в перо двухкопеечной ручки, долго ловила невидимый волосок, потом размашистым почерком сделала несколько пробных строчек. Перо, к сожалению, писало.
   На столе появился амбарный журнал с разлинованными сверху вниз страницами. Над каждым столбцом внушительно чернела пояснительная надпись.
   – Имя? Фамилия? Отчество? Дата рождения? ФИО родителей, - раздался бесстрастный голос.
   – Шумилов Олег Владимирович, 13 февраля 1980 года.
   Служащая ЗАГСа, вознеся мелкие туманные очи, осуждающе оглядела молодых родителей и, тяжело вздохнув, внесла первую запись в колонку с загадочной надписью «Расход».
   Регистрация новорождённого началась.      

 *    *   *
  14 марта 1980 года.
  Москва, МГИМО, Военная кафедра.

   Звонок на кафедре прозвенел на пять минут раньше: без пяти двенадцать. Дежурный по кафедре безучастно наблюдал за секундной стрелкой на стенных часах, скользнул невидящим глазом по дневальным, криво торчавшим по обеим сторонам от входной двери, и, не замечая нескладности сидевшей на них военной формы с курсантскими погонами, стал было лениво разворачиваться, чтобы заученно проследовать в противоположный конец коридора, как вдруг столкнулся с начальником военной кафедры полковником Дормидонтовым.
   – Товарищ майор, подведите часы, – бросил полковник мимоходом.
   Дежурный посмотрел на свой безупречный хронометр, стрелка ещё держалась на без пяти двенадцать. Этого движения, казалось, должно было хватить, чтобы полковник осознал поспешность своего указания: часы шли правильно. Но полковник чего-то ждал; он остановился, аккуратный, с удерживаемым ремнями брюшком, нездорово розовевшими от горячки дня – столько дел кругом – гладко выбритыми щеками; отчётливо повторил:
  – Товарищ дежурный.., я сказал: подведите часы на пять минут.
   – Есть, товарищ полковник, – неуверенно ответил сбитый с толку майор и облегчённо вздохнул про себя вслед уходящему начальнику.
   Он еще раз проверил свои часы, сверил их со стенными, спросил время у дневальных, затем одного из них отправил узнать самое точное время. Сомнений не было: стенные часы шли минута в минуту. Дежурный успокоенно возобновил прогулку по коридору; день тянулся ужасно медленно.
   Через пятнадцать минут начальник кафедры вернулся и уставился на злополучные часы: они не были подведены!
   – Товарищ майор, – начал он тихо, набирая силы, – кто из нас начальник кафедры? Может быть, вы? Может, надо по десять раз повторять свои приказы? Вы слышали, что я вам сказал?
   Дежурный по-прежнему что-то не понимал и честно молчал.
   – Я спрашиваю: вы слышали, что я вам приказал? Или у вас в ушах вата?
   – Но, товарищ полковник…, – до дежурного, кажется, дошло, – вы хотите, чтобы я подвёл неправильно идущие часы? …Или чтобы я поставил правильно идущие часы в соответствие с неправильно поданным звонком?
   Начальник кафедры победно поднял подбородок: наконец-то начинают понимать, чего он добивается. Как тонко подвёл он к этому подчинённого.
   – Мы с вами, товарищ майор, – сказал он проникновенно, – по звонку должны жить…
   И убеждённо добавил:
   – Да, по звонку!

                *    *   *
  Апрель 1980 года.
  Москва, МГИМО.

   «Уважаемый товарищ,
Совет по культурно-эстетическому воспитанию при Ректорате и Парткоме МГИМО МИД СССР приглашает Вас на выпуск устного журнала, который состоится в пятницу 23 апреля в 16 часов 30 минут в зале № 1.
СОДЕРЖАНИЕ:
1.АМЕРИКА В ГОД ПРЕЗИДЕНТСКИХ ВЫБОРОВ. Выступает заместитель редактора газеты «Известия» по иностранному отделу М.Г. Стуруа.
2.ЗАГАДКА ЛЕТАЮЩИХ ТАРЕЛОК. ВНЕЗЕМНЫЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ. Выступает доцент Московского авиационного института им. С. Орджоникидзе  Ф.Ю. Зигель.
3.НА «РА» ЧЕРЕЗ АТЛАНТИКУ. Выступает заведующий отделом Института медико-биологических проблем, к.м.н. Ю.А. Сенкевич.
   Показ фильмов, цветных диапозитивов, фотоматериалов.
   Ведёт журнал профессор В.Л. Якуб»

   «Совет по культурно-эстетическому воспитанию при Парткоме и Ректорате МГИМО и деканат по работе с иностранными учащимися приглашают Вас на встречу с редакцией и авторским активом журнала «Советский Союз».
   Выступают:
1.Народный артист РСФСР О. Табаков, артисты Театра на Таганке Л. Филатов, И. Дыховичный.
2.Первый заместитель председателя Оргкомитета Олимпиада-80 В. Коваль.
3.Спецкор журнала «Советский Союз» на чемпионате мира по хоккею в Вене, заслуженный тренер СССР Л. Тарасов».

 *    *   *
  Лето 1980 года.
  Москва, МГИМО.

   Позади институт. Не будет больше умных разговоров о высокой политике, доски с правилами французской грамматики, чашечки кофе после трудного семинара. Позади времена пикейных жилетов, лингафонов и обломка княжеского рода профессора Нарышкиной.
   Я – молодой специалист. Значительные события – именно в силу своей значительности – осознаются не сразу. У меня всегда так: необходимо какое-то время, чтобы привыкнуть к новому качеству, «смириться», свыкнуться, оторваться от того, что становится – увы – прошлым. Сознанием я ещё студент, вольная птица, но не будет больше весёлых студенческих пирушек, общежитского быта, предэкзаменационной горячки, морского права профессора Молодцова, лекций профессора Задорожного, слывущего «независимым» и «нон-конформистом». Я зажат между двумя жизненными эпохами, и мне нужен «переходный период» - пусть самый малюсенький.   

   Богданов был нашим любимцем. Он отличался тонким юмором (среди преподавателей это – редкость), грустно-ироничным отношением к действительности, умными лекциями. Вот как, например, он проводил зачёт по первому тому «Капитала».
   – Товарищи, представьте себе, что вам предстоит несколько лет провести на необитаемом острове. Какую бы книгу вы взяли с собой?
   Все неуверенно заулыбались, вопрос огорошил: ждали чего угодно, но не этого – «Особенности эквивалентной формы стоимости», «Факторы, влияющие на размер накопления», или даже «Формы первоначального накопления капитала». А тут…
    – Ну, вот вы, товарищ Егоров? Какую бы книгу взяли с собой вы?
 – Ну, это… Детектив бы какой-нибудь взял.
    – Ну а товарищ Друзьяков что нам скажет?
    – А я бы взял «Историю Соединённых Штатов»
    – Та-а-к, садитесь, пожалуйста. А что думает по этому поводу товарищ Волков?
    – Я бы взял с собой на остров «Капитал».
    – Продолжайте, продолжайте. Это интересно. И чтение какой же главы доставило бы вам особое удовольствие?
    – Для души я бы почитал третью главу (называет её), а для размышлений – двадцать третью.
   – Ну что ж, товарищ Волков. Можете идти – зачёт вы сдали. А вот товарищ Егоров расскажет нам о капиталистическом воспроизводстве.

   И даже Военная кафедра вспоминается. Наверное, к непогоде.
    – Итак, кто скажет, что это такое?
    – Гм, так это же противогаз… Мне кажется.
    – Правильно. Ответ совершенно верный. Садись – пять.

   А сессии! Боже мой. Вот когда массовый студент по-настоящему работает. Коля, например, мог играть во время сессии в шахматы по 24 часа. А потом – театральная и музейная толчея. «Аллегория зимы» Боровиковского. «Лунная ночь» Крамского. «Нищая девочка-испанка» Соколова. «Апофеоз войны», и «Ночь над Днепром», и «Заросший пруд». Поезда, самолёты, лица.

   «Кама – прескучнейшая река. Чтобы постигать её красоты, надо быть печенегом, сидеть неподвижно на барже около бочки с нефтью или куля с воблою и не переставая тянуть сиволдай». Как! Кто это написал?

   А на военных сборах речь комбата:
   – Служить нелегко, но не забывайте, что ждут вас ваши любимые и им подобные.

   Бригадиру Шеленкову никогда не приходилось писать справок.
  – Какую справку?
   – Ну, что мы отработали на субботнике в вашей бригаде.
   – А-а, счас. Бери… Бери, бери. Значит, пиши: «Мы, студенты МГИМО, в количестве двух человек…». Написал? Дальше: «…проявили себя очень хорошо, в чём благодарна бригада Шеленкова. 3.4.1978».
   – Не так надо…
   – Не так? Почему не так? 

   Всем общежитским кагалом ходили на выставку автопортрета: Ромадин, Жилинский, Курилко, Коровин, Невзоров.

   Лёша проработал 2 дня приёмщиком багажа в камере хранения на Ярославском вокзале.
   – Не могу, братцы. Меня спрашивают сегодня, сколько, мол, ты заработал: трояк, пятерик? Говорю: два рубля. А это у них шифр, оказывается. Нужно умножать на десять: тридцать? пятьдесят? Что бы он сказал, если б узнал, что я и вправду заработал 2 рубля, даже не двадцать. Нет, не могу. Больная старушка втаскивает на полку чемодан, а сосед-приёмщик, морда – во-о!, стоит и смотрит. Окинул взглядом багаж: «Это 30 копеек, это – 30 копеек, ну и на пиво, мать». Мильтоны заводят в камеры хранения кого-нибудь бить. Потом пьют, а закусь прямо из сеток тягают: где яблоко, где кусок колбасы. Я предложил кому-то – по виду южный человек – полтинник сдачи. Тот удивлённо вскинул руки, обнял меня и подарил пакет с персиками. «Ну надо же!» – ещё долго восклицал он.

   Музей «Метрополитэн» в Москве. Очередь на километр, ажиотаж. Тициан, Пуссен, Гойя. «Еврейское кладбище» Якоба Ван Рейсдала. «Богоматерь» Эль Греко. Пикассо. «Величие гор» и «Охота на бизона» Бирстадта. «Большая королевская охота» Маурера. «Купальщица, спящая у ручья» Курбе.

   Володя-пограничник, как всегда, живописно хвалится своими любовными похождениями.
   – Ты не спрашивал у Гребёнкина, как мы провели субботу? Спроси… Что было! Полный разврат. Спали все вместе. Они – студентки, одна аспирантка, диссертацию готовится защищать, по проблемам социалистической этики. Представляешь «этику»? Голые ягодицы, а на них книга по социалистической этике.

   Как-то натолкнулся в своём дневнике на старую запись: «Странный психологический парадокс – преклоняться перед человеком вообще и презирать почти каждого в отдельности». Каково же было моё удивление, когда я прочёл в «Братьях Карамазовых»: «Чем больше я люблю человечество вообще, тем меньше я люблю людей в частности».

   Постоянно думаю о брате и сестре. Ольгуня? Юра? Когда в последний раз я приходил к маме, там было очень много снега. Звон, звон… Звёздные ночи. Негаснущие огни окон. Изрезанные столы с нехорошими словами. Что будет дальше? Куда ведёт меня Судьба?

   Рассказывает Вячеслав Тихонов – Штирлиц: «Ходил, ходил я за Бондарчуком, да наконец не выдержал. Слушай, говорю, а ты Андрея Болконского каким себе представляешь? Он посмотрел на меня хмуро, сразу понял всё и промолвил, махнув рукой: «Что ты! Андрей совсем не такой!»

   – А какие будут требования на экзамене?
   – Высокие…
   – Для всех – высокие..?

   Жёлтые листья. Плакат на фасаде дома: «Выполним решения XXV съезда КПСС – превратим наш 5 микрорайон в образцовый». А на заводе другой: «Сливщик, поработал – убери своё рабочее место».

   Наш преподаватель делится своими впечатлениями от поездки в Конго. Он там принимал экзамен по идеологии у учителей средних школ.
   Вопрос: «Что такое коммунизм? Кто такие коммунисты?»
   Ответы: 
   – Коммунист – тот, кто живёт в коммунистическом обществе. Поскольку коммунизма ещё нет, то и коммунистов не существует.
   – Коммунист – это тот, кому не нужны деньги: он и так может получить всё, что захочет.
   – Коммунизм – это доведённый до высших пределов национализм.
   Да, подготовка у африканских марксистов не фонтан.

   Не будет пельменей на Фрунзенской. Ни Саши Чёрного, ни:
«Колют ресницы, в груди прикипела слеза.
Чую без страху, что будет и будет гроза.
Кто-то чудной меня что-то торопит забыть.
Душно, – и всё-таки до смерти хочется жить».

   Выбрал себе «гимн». Это последняя часть «Времён года» Вивальди. Называется «На льду». Иголочки изморози, горячая метель и пена под стеклом льда. Каждый гость обязан прослушать мой гимн в добровольном порядке – так же, как он вынужден покупать билеты ДОСААФ у настойчивых распространителей. Гимн останется, а вот римского права тоже никогда больше не будет, не будет профессора Кабатова и старой девы Магской; ни Курганской Людмилы Алексеевны, ни нашего бывшего декана Фёдора Ивановича Кожевникова. И даже Семёнова Глеба Ивановича и то не будет.

   В июле 1979 года, прогуливаясь по Москве, мы с Леной, Сергеем Олениным и Юрой впервые попали на ипподром. Для смеху и пробы поставили на первую попавшуюся лошадь – и выиграли 50 рублей! «Везёт дуракам!» Верно говорят: новичкам – фортуна.

   Евгений Николаевич Корендясов – референт ЦК КПСС, маленький, низенький, а ещё кандидат наук. Заведующий сектором Манчха долго жал руку и надписал на своей книге: «В знак искреннего уважения и сотрудничества в 1979 году».

   Однокашники еще встречаются в беготне за всякими бумажками в институтских коридорах, но это уже чужие люди. То большое, что связывало нас, – ИНСТИТУТ – уходит в прошлое. Общих забот больше нет, у каждого – свои.
   Через некоторое время начнут стираться из памяти детали, имена, события разного масштаба, а жаль… Хочется сохранить всё это внутри себя.
   В институте мне предложили для работы несколько мест на выбор. Наиболее приемлемым для себя счел внешнеторговое объединение «Совинцентр», входящее в систему Торгово-промышленной палаты СССР. Оно почти рядом с домом. Начнём с малого.

   На лето сняли дачу на станции Челюскинская в «посёлке старых коммунистов». Сыну нужен свежий воздух. Лена сидит на даче, а я – езжу на электричке. Вырвались в Москву посмотреть с Ленинских гор на олимпийский огонь.

   Прыгают разноцветные стёклышки, складывают картины. Вертится калейдоскоп… 
 
                *    *   *

  Лето 1980 года.
  Москва, МГИМО.

   Ещё одна галерея моих однокурсников.

Коля П.
Ничем особо не примечательный. Только заикается сильно. Иногда одно слово приходится ждать целую минуту. Скромный, отзывчивый. Практику проходил при посольстве в Италии. Поступает в аспирантуру Института государства и права Академии наук (ИГПАНа).

Паша П.
Ленинградец, родственник министра высшего и среднего специального образования. Феминизированный молодой человек с большими способностями и неприятными манерами: в разговоре крутит у собеседника пуговицы, счищает невидимые пылинки, машинально засовывает костистые потные пальцы в наружные карманы на груди и т.п. Пользуется репутацией ловеласа. Хотя это напускное. Знает практически всех девушек института, зовёт их не иначе, как «Танечка», «Олечка», «Тамарочка». Вёл три языка, всеми владеет очень прилично. Далеко пойдёт. Распределён в наше консульство в Генуе.

Валера Р. 
Типичный московский набор: увлечение рок-музыкой, разговоры о джинсах, инфантильность, самомнение. Лёша как-то рассказывал: «Сижу на лекции, оборачиваюсь – за мной этот козёл… Чё-то пишет, аж язык высунул. Вижу, какой-то диалог сочиняет: роман, значит… Ха-ха, повестуху парень катает… Вот ведь какие у нас люди-то! А мы, сидим себе, дурни, лекцию зачем-то слушаем. А таланты-то – вон, времени не теряют! Дай, говорю, посмотреть. Даёт. Нутака-а-а-я мура! Сюсюканье и бред сивой кобылы. Ха-ха.» Папа Валеры – секретарь МГК КПСС. Распределился Валера в ССОД – Союз советских обществ дружбы; в ассоциацию городов-побратимов.

Жора Т.
Вялый, всегда задумчивый. Как человек – неплохой. Во всяком случае один из немногих, на кого можно положиться. Знает болгарский язык. Поступает в аспирантуру Академии общественных наук (АОН).

Очир Пунцагдаш.
Он из Монголии, чем сразу же привлёк моё внимание. Мы с ним подружились и много общались. Младший сын в большой – из 8 детей – семье. Окончил техникум, преподавал русский язык в школе, потом поступил к нам. У него язва желудка, несколько раз он лежал с обострениями, а на 4-м курсе взял академический отпуск. Очень старательный, упорный в учении, добросовестный.

Туул Лувсанчултэм.
 По-русски говорит лучше, чем на монгольском. Отец Туул – в прошлом посол МНР в Советском Союзе, а сейчас чуть ли не заместитель Председателя Великого Народного Хурала. Молчаливая, скромная, тихая. Замужем за сыном Министра иностранных дел Монголии.

Атанас Балтов.
 Болгарин. Высокий, с цыганской копной волос и смоляными глазами. Окончил школу, отслужил в армии. Эрудит.

Иван Коеджиков.
 Тоже болгарин. Светловолосый атлет, с крупной челюстью и высоким лбом. Красавчик и предмет тайных воздыханий нашей Ларисы и других девушек института. Все болгары – на редкость подготовленные ребята.

Саша Б.
Один из «старейшин» курса. До института работал, отслужил в армии, женат, есть дети. Самый мягкий, самый человечный у нас; добрый, честный, с приятным – ровным, располагающим – обращением. Интеллигент по внутренней сути. Распределился в ГКЭС – Государственный комитет по экономическим связям. Дай бог ему всего самого хорошего.

Саша Г.
Двухметрового роста краснолицый гигант. Хозяйственный и добродушный. Мы вместе с ним «шабашили» в Стругах Красных. До института работал под Краснодаром, был на Дальнем Востоке на путине. Женился на студентке нашего же института – Веронике. Недавно родился сын, Олегом назвали. Проректор института профессор Данчеева – друг семьи Саши. Но после того, как Саша вместе с однокурсником сходил в английское посольство посмотреть «Ромео и Джульетту», даже она не смогла пробить ему хорошее распределение. Собирается в Анголу военным переводчиком.

Женя Е.
Стеснительный, даже робкий, часто краснеющий, словно юноша. Отслужил в армии, но даже «школьники» на него покрикивали. Он ходил на все самые скучнейшие лекции, на все дежурства ДНД («добровольная народная дружина») и субботники и вообще не пропускал ни одного неприятного мероприятия. Добрый, интеллигентный трудяга. В Жене недостаёт силы воли, организованности, целеустремлённости. Распределился он в объединение «Техностройэкспорт» ГКЭС.

Гена К.
Флегматичный внешне и, похоже, внутренне. Женился на дочке посла. Едет работать в ФРГ.

Лариса Л.
Единственная девушка на нашем курсе, если не считать трёх вьетнамок. Красавица. Приехала из Нальчика. Круглая пятёрочница. Помню, как она плакала из-за своей «четвёрки» на третьем курсе – будто родного человека схоронила. По признанию самой Ларисы, она не создана для семейной жизни: стирать? готовить? – никогда! Она вся в науке, в книгах – не выйдет ли из неё потенциальная старая дева-профессор? У неё мужская хватка, острый и цепкий ум, но мало внутренне женского: чуткости, теплоты. Поступает в аспирантуру.

Миша М.
Спокойный, глубокий парень. Папа у него – проректор Дипломатической академии. Работать едет, понятно, в МИД.

Саша П.
Приехал из Краснодара и уедет в Краснодар. По сути, «службист». С его приближением начинаешь физически ощущать, что за тобой присматривают. Его уши локаторами разворачиваются на малейший слушок. О нём говорят: «Он знает всё про всех». Имелись в виду и подноготная преподавателей, студентов, их склонности, взаимоотношения, интимные детали. Есть склонность к интриганству, созданию блоков, закулисным махинациям, желанию быть в ладу «и с теми, и с этими» – поэтому его не любили «ни те, ни эти».

Иосиф С.
Мы все зовём его Сосо. Добродушный бездельник – исчерпывающая характеристика. За все годы ни разу не сделал сам ни одного домашнего задания, не сдал зачёт с первого захода, не получил оценки выше «тройки».  Все его любят за безотказность и отзывчивость, готовность помочь своими связями, за отсутствие кичливости. Принадлежит к известному в Грузии клану.  Его дядя работает в «Известиях», публицист, журналист, автор многих книг, близкий друг ректора. Отец – член ЦК КП Грузии, директор республиканского Института марксизма-ленинизма, мать – доктор наук. Старший брат окончил МГИМО и сейчас работает в Штатах. Весь клан, по отзывам, отличается деловым стилем, энергичностью, тонким умом. Сосо – как-то в стороне в этом смысле. Он неделями отсутствовал на занятиях, проматывал по полсотни рублей в месяц только на такси; если занимал, то сотенными, летал по выходным в Тбилиси. Очень боится своего отца: тот каждый раз грозит ему страшными карами, если он опять не сдаст какого-нибудь экзамена и не похудеет. Худел Сосо в правительственных санаториях на Юге, где его поливали мощной струёй из шланга, а экзамены «досдавал» осенью. Несмотря на дружелюбный характер и жизнелюбие, мне не нравится в Сосо его мораль беззлобного захребетника, стиль Митрофанушки. Ему ни разу и в голову не пришло, что все те сливки, которые он снимает, не заслужены им даже на сотую долю. Он – типичный представитель высших слоёв советского дворянства, символ вырождения и вседозволенности. Распределён референтом заместителя председателя Совета Министров Грузии и, по слухам, «готовит» диссертацию.

Тигран Б-Ю.
Сын известного журналиста, погибшего в автомобильной аварии. Армянин. Умный, едкий, какой-то внутренне озлобленный. Поступает в аспирантуру.

Гусев.
Длинный детина с неприятными разлапистыми бакенбардами и «мужиковатостью» в обращении. Направлен в Министерство рыбного хозяйства.

Слава Д. 
Так себе. Состоял при секретаре партийной организации в качестве «нижнего чина». Распределён во внешнеторговое объединение.

Саша Ж.
 Один из «старейшин» курса. Был секретарём партийной организации. Женат, есть дети. Приехал в Москву с Юга. До института работал на торговом судне, побывал в 30 странах. Рассудительный и солидный.

Валера М.
 Прирождённый вождь и руководитель. Был членом партбюро факультета, провёл серию реорганизаций и усовершенствований. Старался быть примером, иногда назойливо и как-то очень уж на виду. У него мощная деловая хватка, гибкий, беспокойный ум и большие способности на контакты. Практику проходил тоже в ЦК КПСС, только в секторе США и Канады. Встречался с Анджелой Дэвис; женой Гэса Холла. Немного хвастлив. «Понимаешь, – говорил он мне, – заведующий сектором в отпуске, заместитель улетел в командировку, я теперь за них… Не хотят отпускать». «У меня главный администратор «Метрополя» - знакомая, теперь лучший друг. Во какая женщина! Слушай, если что нужно, позвони мне, или лучше – зайди: что-нибудь придумаем…»

Юра С.
Староста курса. Сыну уже десять лет. Мы с ним нашли общий язык на почве общего уважения к «Библии». Отличный парень.

Юра Т.
Спортсмен на всю жизнь. Помешан на футболе. Все перерывы проводил в спортзале или на спортплощадке. Часами обсуждает ход последнего матча, комментирует все последние спортивные новости, знает наизусть результаты крупных игр и биографии всех выдающихся спортсменов. Если Юра рядом, будьте уверены, услышите: «Да разве «Динамо» - это команда?»  Или: «Ну-у, нашли игрока! Да Блохин-то и пнуть как следует не умеет».   

                *    *   *
  27 июля 1980 года.
  Москва, Красная Пресня.

   Москва вздрогнула. Умер Высоцкий! Рука в испуге прижала рот. Лицо побледнело. Не может быть!
   Дом на Малой Грузинской знают даже в Париже. Не потому что там выставляются скандальные и непризнанные художники. В трудно пробивающемся искусстве почти всегда заложен большой талант. В декабре там проходила выставка Константина Васильева: «Достоевский со свечой», «Портрет маршала Жукова»… В этом доме жил Высоцкий.
«Вдоль дороги всё не так, а в конце – подавно…»
   Гроб установили в Театре на Таганке. Приехала Марина Влади. Такого столпотворения столица не видела уже давно. Перекрыты все близлежащие улицы, люди заполнили всю огромную площадь. Хмурая чёрная очередь – по четыре человека в ряд, – по-драконьи извиваясь, уходила к «Иностранке», в сторону «Иллюзиона», и возвращалась обратно. Два кордона милиционеров, сомкнувшись локтями, бездвижно отделяли толпу от очереди к гробу.
   – От чего умер?
   – Как? Почему?
   – За что? За что?
   Высокий красноармеец в кожанке, с алым бантом на груди, накалывает пропуска-билеты на трёхгранный штык. Тесное фойе гудит. Вдруг резкий свист, зрители расступаются, образовывается коридор. Три матроса ведут Керенского. «Десять дней, которые потрясли мир» – и потрясли зрителей.
Кто говорит, что – сердце; кто – зашита, мол, была ампула, пить нельзя, а он того…
   Высоцкий в роли Гамлета. Зал затих. Внимание устремлено на сцену, дыхание приостановлено, дрожит тишина. «Бедный Йорик». «Сокрой хоть всей землёй деянья тёмные, их тайный след поздней или раньше выступит на свет».
   На Ваганьковском кладбище цветы и свечи. Привезли второго Есенина. Плачут. Плачут по-настоящему. Серо, холодно, сыро.
   У влажного холмика только самые близкие. Поблёскивают медные бока массивных подсвечников. Метровыми буквами выложено кровавой рябиной: В. ВЫСОЦКИЙ. На венках стихи со знакомыми всей стране строчками и посвящения: «Народному артисту де-факто», «Певцу, не балованному троном».
   Умер Высоцкий! Дрогнуло сердце. Москва хмуро вытирает с лица капли свинцового дождя… 
 
                *    *   *
  Ноябрь 1980 года.
  Москва, Красная Пресня.
  Районное общество «Знание».

   Объём национального дохода СССР возрос в 1980 году до 400 с лишним миллиардов рублей. Члены СЭВ оставались наиболее динамично развивающейся группой стран мира.
   Улучшается жизненный уровень трудящихся. Однако перед народным хозяйством СССР стоят и большие проблемы. Не ликвидирована убыточность ряда предприятий и отраслей. Особенно убыточна угольная промышленность: полтора миллиарда рублей убытков. Заготовка леса: 500 миллионов. Убыточна вся сахарная промышленность.
   Всё более остро встаёт проблема качества. Некачественной, неходовой продукции скопилось на складах и базах на 4 миллиарда рублей. Государство вынуждено терять на уценках.
   Первоначально предполагалось, что строительство БАМа обойдётся в 5 миллиардов, уже сейчас потрачено пятнадцать. КАМАЗ также обошёлся в два раза дороже.
   Внимание руководства давно привлекает снижение темпов роста. С 1960 года увеличение промышленного производства больше не достигало уровня 10-12 %. В пятилетке 1966-1970 гг. среднегодовые темпы роста достигали 8,6 %; в девятой пятилетке – 7,5%, а с тех пор ещё более замедлились, не достигнув в текущей пятилетке даже запланированных 4,5 %.
   СССР отстаёт от США по национальному доходу на душу населения. В СССР этот показатель составляет 2600 долларов на человека, в США – 4600.
 
   Следует добавить, что объём производства не идентичен объёму потребления. Например, в СССР производится овощей и фруктов 118 кг на душу населения, а потребляется 90 кг на человека в год. Разницу составляют наши потери. Ежегодные убытки в этой области составляют 850 миллионов рублей.
   В СССР самое дешёвое зерно в мире, производственные затраты не превышают68 рублей за тонну. По производству зерна на душу населения в странах-членах СЭВ приходится 757 кг на человека, в странах Общего рынка – 416 кг.
   Экономистами подсчитано, что для нормального функционирования сельскохозяйственного производства и всего народного хозяйства необходимо довести объём производства зерна до 1 тонны на человека. В СССР на человека приходится 800 кг; в Венгрии – 1168; в США – 1246; в Канаде – 1750.
   Более 60 % наших колхозов и совхозов работает с убытком. Абсолютно убыточным является животноводство. Назрела необходимость ещё более повысить закупочные цены на мясо.
   Сложное положение сложилось и в строительстве, хотя в этом году и удалось остановить рост незавершённого строительства. Потребуются годы, чтобы довести его объём до нормативного уровня.
 
                *    *   *
  Декабрь 1980 года.
  Москва.

   В уходящем году в Москве прошли Олимпийские игры. Запад бойкотировал их из-за Афганистана.  На время Игр магазины наполнили продуктами, стало легче. Пьяниц и тунеядцев выслали за 101-й километр.
   Вышли два прекрасных фильма: «Экипаж» и «Сталкер». Отправили в ссылку (в Горький) академика Сахарова. А.Н. Косыгин ушёл с поста Председателя Совета министров СССР. 
Начали глушить «вражьи голоса»: «Голос Америки», «Би-Би-Си», «Немецкую волну». В Польше на базе профсоюзов образовалось антисоветское объединение «Солидарность» во главе с Лехом Валенсой. На ядерных полигонах СССР и США активно идут испытания оружия.

                *    *   *
  Декабрь 1980 года.
  Смоленск – Талашкино.

  Снова осень. Потом зима. Прошло олимпийское лето. Прошёл год. Снова иголки изморози, горячая метель и пена под стеклом из льда.

                *    *   *

                6.Путешествия по стране

   В каком-то возрасте бабушкин огород в Перми еще казался огромным миром; на его познание хватило несколько лет. Калитка была олицетворением освоенного тобой пространства, а за калиткой и пространства-то не было – была просто пустота. И в голову не приходило пронзить взглядом калитку, увидеть дальше… А потом огород оказался слишком мал, и взгляд устремился-таки за пределы забора, сначала боязливо, а потом всё смелее. Но и этого оказалось мало – мало одного города, мало двух, мало всех. Потребность в постоянном расширении горизонта отныне постоянна. Долгое пребывание в привычном замкнутом пространстве становится невыносимым, потому что бросается в глаза «извечное ничтожество вещей». Вперёд, вперёд – развеять однообразие! Экспансия сознания…
  Москва стала мала. Маршрут Москва – Иркутск исчерпал себя.

                *    *   *
   На майские праздники 1977 года по приглашению Сергея Оленина поехал в Зубову Поляну, под Саранском. Не то городок, не то деревня. Сосновый бор, речка, свежий и чистый воздух, тишина – как в деревне. Остановился в родном доме Сергея, ухаживала за нами его мама. Запомнилась поездка знакомствами с местными знаменитостями – Адольфом Афанасьевичем, краеведом, преподавателем педучилища; и художником Валерианом  Григорьевичем Рябовым. Адольф Афанасьевич как раз собирался в трехдневный поход с группой учащихся педучилища, и мы с Сергеем примкнули к ним. Шли по лесу и болоту, вдоль реки, по равнине, вышли к небольшому, но красивому озеру Имерка; на его берегу стоит охотничий домик – в нём бывал когда-то писатель Новиков-Прибой (читал его книгу «Цусима») и другие писатели. Ныне домик – вроде музея или исторического памятника.
   А Валериан Григорьевич после долгих разговоров подарил мне одну из своих небольших картин в импрессионистском стиле: сумерки, дома с освещёнными окнами, фигуры людей, деревья. 

                *    *   *
   В сентябре 1977 года, воспользовавшись неразберихой в МГИМО в связи с переездом в новое здание на проспекте Вернадского, по дороге из Иркутска «залетел» в Свердловск, сел на электричку и прибыл в Верхний Тагил. Здесь живёт брат мамы, мой «дядя» Владимир; он женат; два малорослых сына. И он, и она – простые работяги: электрослесарь на ГРЭС и работница птицефабрики. Быт, интересы, взгляды «работяг» мне всегда были интересны; от настроения и уровня жизни массы работяг по стране зависит и судьба страны. Или она в большей степени зависит от интересов элиты, «верхов»? Или это две составляющие будущего? Диалектика?
   Городишко, как и большинство наших городков, – почти никакой; напоминает Ангарск, но всё равно такое ощущение, что у нас вовсе нет архитекторов, а города строятся по недалёкому разумению местной власти. Или даже по недоразумению. По-деревенски тихо, событий нет. Своеобразие Верхнему Тагилу придаёт цепь искусственных прудов, с одной стороны, и горная гряда – с другой. «Скучновато», – жалуется дядя. Ему – нет сорока, рос младшим – единственный в семье мальчишка. Катался по Верхней Курье на велосипеде, возился с мотоциклом, проказничал, пел «Дамы, дамы, не сморкайтесь в занавески», таскал вяленых лещей, отлынивал от работы на огороде, без конца просил у матери (моей бабушки): «Мам, дай рупь до получки». Потом армия, женитьба, завод, своя квартира, двое детей. Сбежал из Верхней Курьи в Верхний Тагил. Одолел заочно техникум, мастер. Любит прихвастнуть успехами и умениями. И понимает, что достигнутое – это предел.
Съездили все вместе в районный центр – Кировоград, а главное – к местной достопримечательности: «падающей башне» в Невьянске, овеянной легендами и богатой историями. Вроде бы, в подвалах башни когда-то чеканились фальшивые серебряные и золотые монеты, там кругом подземные ходы, которые вели к цехам подпольного завода. При какой-то инспекции подвалы срочно затопили вместе с людьми.
   Через год, в ноябре 1978 года, я снова приехал к дяде – повидаться, отдохнуть, отвлечься от московской сутолоки. Договорились, что мой брат Юра, студент Политеха,  в это же время прилетит из Иркутска. Так и получилось: встреча братьев на Уральском хребте – это красиво. И экономно.
   
                *    *   *
   В ноябре 1977 года на ноябрьские праздники выпали 4 свободных дня – я махнул в Киргизию, во Фрунзе. Там живёт сестра мамы, моя «тётя» – Вера, с мужем Валерием Александровичем Смирновым, которому скоро на военную пенсию. Райский спокойный, солнечный город. Небольшой – мы быстро обошли его весь, включая базары. Сводили меня в местный театр, в цирк и даже в горы. Фрунзе славится издательством, которое выпускает много книг – пусть и плохонько выглядящих, но зато их можно купить. Накупил кучу: Лермонтова, Чехова, Есенина, Экзюпери, «Гиперболоид инженера Гарина», «Приключения Оливера Твиста», Кузьму Пруткова.
Всматривался в семейный быт «тётки», во взаимоотношения с дядей Валерой. Выспрашивал, как они выстраивали «семью», если можно назвать «семьёй» пару без детей. Мне кажется, если нет детей, то это почти и не «семья». И разные они очень. Он – штабной офицер; она – бухгалтер. Он – эгоист, любит выпить; все офицерские жёны мирятся с этим. Уходил, возвращался. Что-то его притягивало. Она – мнительна, нервозна: поздно пришёл, не так посмотрел, опять на дурацкий хоккей уставился. Периоды хорошего настроения, когда она весела, легка, умна, сменяются длительным, застойным раздражением. Они были счастливы и, может быть, и сейчас счастливы. Или просто привычка осталась? Много ездили, перемещались по Союзу и даже за пределами (годы провели в Польше), отдыхают только на юге. Съездили в Карелию к его родителям, но там – свекровь зудит почище тёщи; настраивает против (из-за того, что нет детей), подбивает. Нет, туда ни ногой.
   Всё, видимо, перебурлило, перекипело, одни головёшки. Но крепенькие. Она всё так же ходит на работу, возвращается поздно, усталая, разбитая. У него со здоровьем-то получше, но тоже не сахар. А может, и сахар, но в крови. За вечер, бывало, десяти слов друг другу не скажут; а что говорить-то? Что у него на работе произошло? Ей неинтересно. Что у неё? Ему неинтересно.  Она читает, он смотрит телевизор. Назавтра – то же. Как-то привыкли. Ни он, ни она другого не мыслят. А зачем? Бывают, конечно, и шумные праздники, и застолья, гульбища; бывает отпуск. Но смысл существования – природа, тишина, спокойствие. Эх, была жизнь…
 
                *    *   *
 Почти сразу же после Киргизии, тоже в ноябре 1977 года, слетал на несколько дней в Молдавию – в Кишинёв. В 1820 году сюда – тогда главный город Бессарабской области (в котором и жили-то около 10 тысяч человек) на тройке лошадей въехал Александр Сергеевич Пушкин, и всегда потом восторженно отзывался о Молдавии.
   Неисповедимы пути господни. По материнской линии все наши корни – в Перми. Мой прадед Калмыков Никифор, как утверждают, был одним из первых поселенцев в Верхней Курье (район Перми). У него было пятеро детей, среди них моя бабушка – Мария Никифоровна и её сестра – Ольга Никифоровна, ставшая впоследствии Афанасьевой (мы, дети, называли её «бабой Лёлей»). У Марии родились Надежда, Вера и Владимир; у Ольги – Людмила, Люба и Эмма. Только Люба осталась в Верхней Курье, остальные рано вылетели из гнезда. Людмила (для нас – «тётя Люся») в конце концов оказалась в Кишинёве, вместе со своим «дедом». Работают в каком-то НИИ. У них взрослый сын – Игорь; вместе с женой и дочерью он зачем-то уехал в Норильск.  У тёти Люси в Кишинёве двухкомнатная маленькая квартирка.И тётя Эмма – неподалёку живёт, через улицу. Без устали гуляли по городу. Кишинёв – большой, не чета Фрунзе, европейского склада, многолюдный. Как обычно, постарался увидеть по максимуму. Съездили на местную ВДНХ, в Музей изобразительных искусств, и даже на карусели в детском парке покатались. Были в кино, в ресторане. Начинаешь понимать Пушкина.

                *    *   *
   Февраль 1978 года. Полетел на каникулы «домой»; прибыл в Иркутск, дальше надо 6 часов на поезде. Сколько я накатался в этих поездах! Так и стоят перед глазами сотни вонючих тамбуров в заблёванных общих вагонах, будто и сейчас чувствую запах пережженного железа, которым наполняется воздух при торможении; хриплые голоса и маты снующей публики, дышащей перегаром и табаком. Грязь, ругань…
   «Хватит, – думаю, – с меня общих вагонов с неприятными попутчиками. Поеду-ка на этот раз в купейном вагоне. Надоели зэки и шантрапа, осточертели уголовные рожи. Хоть раз проедусь интеллигентно».
Поезд – скорый, погода – прекрасная, настроение – лучше некуда; впереди – несколько часов спокойных раздумий, в компании с какими-нибудь культурными людьми, хорошо бы малоразговорчивыми.Что же получилось в действительности? На мой стук в дверь купе из щели вынырнула совершенно невообразимая  физиономия – помесь синантропа с каким-нибудь саблезубым тигром: мелконькие глазки, выдающиеся вперёд мощные надбровные дуги, приплюснутый нос, выпячивающиеся челюсти; два клыка, которые не помещаются во рту и приподнимают верхнюю губу. «Бог ты мой!» За спиной этой макаки показалось молодое лицо с отвратительной ухмылкой – злой, жёсткой; жирные волосы нависают над мутно-белыми глазами.
   Все трое моих соседей оказались… зэками, только что освободившимися из заключения, причем из разных лагерей. Уж как они втроём сошлись в одном купе? Загадка. Разговор шёл исключительно на блатной фене вперемежку с отборным матом; особенно этот молодой отличался. Я залез на верхнюю полку и все шесть часов тихо и боязливо просидел там, вслушиваясь в их разговоры и украдкой разглядывая.   
   – Ты не из 13-ого? – спрашивает один другого. – То-то, смотрю, морда знакомая…
   Третий был низкорослым, высушенным каким-то, бледным. Даже синим, как курёнок в магазине. Словом, дохлый. В чём только душа держится. Впрочем, именно он уже через некоторое время верховодил. Из-под грязной рубахи «Дохлого» торчал потный бандаж, опоясывавший всю его тростниковую талию; морщась, он беспрестанно поправлял его. За чёрными, свалявшимися на груди волосами угадывались многочисленные наколки. «Не забуду мать родную».
   Троица расположилась за столом, появился портвейн, начались воспоминания:
   – Ты ведь Федьку-то Уса знаешь? Зарезали его… Из-за бабы… Месяцев шесть уже прошло.
   Так длилось долго. Дело клонилось к вечеру. Разговоры иссякли. Поезд мчался на всех парах… Какой русский не любит быстрой езды! Она завораживает. «Дохлый» придвинул к себе рюкзачишко, пошарил рукой в его недрах, достал книгу. «Шаумян».
   – Не читали? – кивнул он на книгу товарищам. Те очумело уставились на «Дохлого»: ты что, мол, братан, того, что ли? – А я раз двадцать её прочёл. Так вот и вожу с собой. Тут вот переворачивает. Да я за эту книгу горло перегрызу… Эх, такая книга, такая книга ! И он уткнулся в книгу.
*    *   *
   Май 1978 года. Снова Ленинград. Если бы не было на земле места под названием Пермь (Верхняя Курья), этот  город был бы самым лучшим на свете. Невский проспект! Звучит-то как! Пахнет историей, Пушкиным, революцией.
   В Александро- Невской лавре шла большая служба с хором, со свечами. Архиепископ Ленинградский, Псковский и всея Восточной Европы Никодим зачитал письмо патриарха пастве. Святой отец был благообразен, добр и бледен.
   В Исакиевском соборе болтается маятник Фуко, наглядно демонстрируя, что Земля вертится. Там позолота и посетители.
   А на Пискарёвском кладбище посетителей почти  нет. Тут есть другое – вечная тишина…

                *    *   *
После летней «шабашки», в конце августа 1978 года, полетел в Краснодар; там, в Лабинске, проживает брат отца (отчима), с женой, детьми и внуками, большим домашним хозяйством. Шумная, дружная семья,  где каждый, даже маленькие, своим поведением, словами отталкиваются от общих интересов семьи – удивительный коллективизм. Угостили мясом нутрий – оказалось очень вкусным лакомством. 

                *    *   *
   В середине сентября поехали компанией во Владимир, в Суздаль. В Суздальском кремле дали грамоту, подтверждающую, что «боярин Володимир посетил землю Владимиро-Суздальскую и обрёл в сердце своём красоты её и дива дивные…». В Спасо-Евфимиевском монастыре показали нам камеры бывших узников, прогулочный двор за 4-метровой стеной. Здесь сидел немецкий генерал Паулюс, который сдался нам в Сталинграде вместе со всей армией.
Ночевали у Лёши дома. Семья к гостям, судя по всему, привыкла. Об этом говорит и обычный в таких случаях постоянный налёт беспорядка, до которого хозяйской руке не добраться: пальто, брошенные вповалку; гора обуви с разрозненными ботинками; стулья посреди комнаты, неубранная посуда на столе. Об этом свидетельствует и отношение хозяев – спокойно-самоотверженное, как перед селевым потоком, когда знаешь, что остановить его ещё вполне по силам; дружеское, никаких особых церемоний; будь, мол, как дома, и без всяких…
   Я был удивлён, что Лёша пишет стихи. Лёша – и сюсю-мусю, какой-нибудь «соловей поёт на ветке» – нет, это не вяжется. И, однако, пишет, и в основном лирику. Сначала скрывал, потом открылся. 

                *    *   *
   Простое перечисление мест, где я побывал к 25-ти годам, займёт, наверное, целую страницу и охватит обширный географический район: Москва и Подмосковье, Рига и Ленинград, Псков и Загорск, Владимир, Суздаль и Боголюбово, Пермь и Мордовия, Свердловск и Свердловская область, Киргизия и Молдавия. А если добавить сюда Байкал, Иркутск, Читу, Монголию, получается довольно внушительная, впечатляющая картина. Это не считая маленьких городков, посёлков, деревень. И всюду я разговаривал с людьми – молодыми и старыми, мужчинами и женщинами, людьми разных профессий, разного образовательного уровня и общественного положения. Отдельные стёклышки мозаики образуютграндиозное полотно страны и сообщества людей. Я жадно пью красоты ландшафтов и человеческие судьбы. Понял, что люблю свою страну и никогда ни на что её не променяю.

                *    *   *

                7. Министерство внешней торговли СССР
                (1981 – 1989) 

                *    *   *

  Сентябрь 1981 года.
  Москва, Красная Пресня,
  ул. Мантулинская, 5

Офис моей организации, которую я выбрал для первой после Института работы, – Всесоюзное объединение «Совинцентр» – в ста метрах от дома, очень удобно, если иметь в виду, что у нас маленький ребёнок и нужно постоянно помогать по хозяйству.
Здание «Совинцентра» располагается в парке «Красная Пресня», среди зелени, в тишине. «Совинцентр» создан специально для того, чтобы эффективно эксплуатировать находящийся рядом на набережной Центр международной торговли. В Объединении четыре автономных подразделения: «Интерофис», «Инпред», «Интерконгресс» и «Сервисцентр». Наш Юридический отдел обслуживает их работу и работу Объединения в целом.
В Юротделе, вместе с начальником, три человека: Леонов – начальник; Владимир Дмитриевич Михайлов – старший юрисконсульт и я, просто юрисконсульт. Генеральный директор ВО «Совинцентр» – Гарусов Лев Константинович; дядька демократичный, с которым я общался много раз по всяким правовым вопросам. Вся внутренняя обстановка – вполне спокойная, без дёрганий и надрывов; можно сказать, товарищеская. И работы – не завались: одно дело возникает, за ним, не сразу, следующее подтягивается. И дела-то – несложные, скучные, обыденно-юридические. Можно пораньше уйти (как бы по делам), попозже прийти; на обед – домой. А когда Лена гуляет с колясочкой в парке, выйти и погулять тоже: лишний раз увидеть сыночка, подержать его на руках. Отбегаю – читать лекции по линии общества «Знание»; был на «Трёхгорке», во всех близлежащих предприятиях. Собираюсь поступать в аспирантуру.
   Прошедший период работы можно сравнить с периодом после удачной операции: идёт оживление организма и всех его функций, в глазах еще полусвет, но за дымкой проглядывается солнце; наливаются мышцы и дайте еще немного времени – я соскочу и с новой силой побегу дальше. А пока надо сконцентрироваться, переждать, пересидеть. Впрочем, некоторые движения я уже предпринимаю: засиживаться в «Совинцентре» не буду.
   Съездили с Леной от работы на несколько автобусных экскурсий: в Ростов и Борисоглебск; Кострому, даже слетали в Пермь и посетили знаменитую Кунгурскую пещеру. Много читали, ходили по театрам. Сняли на лето дачу на станции Челюскинская в посёлке Старых большевиков, и весь отпуск я провёл на даче.
   На даче лучше, чем в нашей скученной квартирке, где мы – втроём – обитаем в маленькой комнатке. Ирина Романовна, конечно, помогает, когда может, но она работает и работу считает приоритетной. Нанимаем для Олежки няню, да с этими нянями столько историй! Лучше бы без них. Ждём детских яслей и садика. Василий Аркадьевич уехал в долгосрочную командировку в Афганистан, появились мысли о кооперативной квартире, о разъезде и разменах.
   Нахожусь в постоянных контактах с институтскими (и общежитскими) товарищами. Встречались с Лёшей и Валерой; Ринат улетел на работу в Йемен, но прилетал в отпуск и приезжал к нам на дачу; были у Коли на свадьбе; у Миши Курочкина – на новоселье; у Игоря К. Несколько раз пересекались с Витей Г. Период «усушки-утруски», адаптации к новым условиям затронул каждого из нас. 

                *    *   *
  Ноябрь 1981 года.
  Министерство внешней
  торговли СССР

Идут мои первые рабочие дни в Договорно-правовом управлении Министерства внешней торговли СССР. Уже с мая я «дёргался» в поисках работы для перехода из «Совинцентра»: там хорошо, но застойно, заурядно и бесперспективно. Работал в двух направлениях – в сторону Министерства внешней торговли: Таможенного управления и Договорно-правового управления. Победило ДПУ. Прошёл «смотрины» у всех начальников и меня взяли – с испытательным сроком – в Договорный отдел, сотрудники которого участвуют в международных переговорах по внешнеторговым вопросам и готовят международные договоры. Будем считать, период анабиоза или адаптации к новым условиям закончился – начинается новый этап жизни. 

                *    *   *
Декабрь 1981 года.
Министерство внешней
торговли СССР

   В работу отдела включился сразу: только за пару месяцев без малого успел «покрутиться» вокруг дел, связанных с проработкой соглашений с разными странами, и даже присутствовал (меня «взяли» с собой) на подписании договоров с Вьетнамом и Чехословакией. Протокол с чехами подписывал сам министр Николай Семёнович Патоличев.
   Всего в ДПУ чуть более 30 человек, 4 отдела: Договорный, отдел советского права, отдел иностранного права, отдел переводов, плюс машбюро. Устанавливаю отношения. Понравились Саша Кудревич, Саша Крестьянов, Гена Цицишвили.

                *    *   *
Январь 1982 года.
Министерство внешней
торговли СССР

Возглавляет ДПУ Кожевников Олег Владимирович, бывший где-то и когда-то торгпредом, ветеран Минвнешторга. Вальяжный, грузный, медлительный; когда объясняешь ему свой вопрос, долго сопит, соображает, но «въезжает» глубоко; относится к нам по-отечески. Сначала, – видимо, согласно установленным правилам, – я заходил к нему только в сопровождении начальника отдела; потом получил право прямого доступа (не знаю, что лучше).
Начальник Договорного отдела ДПУ – Чернышёва Ирина Ивановна, женщина незамужняя, жёсткая. Мы все – молодые, и она воспринимает нас как цыплят, за которыми нужен глаз да глаз. В отделе, кроме неё, 6 человек. За каждым закреплён определенный участок работы – как по странам, так и по функциональным вопросам. Мы занимаемся подготовкой международных соглашений по вопросам торговли и всякими сложностями, которые возникают в переговорах или в применении таких соглашений. Вот уж где масштаб!
Работаем в тесном контакте с сотрудниками нашего же уровня в МИДе, ГКЭСе и других министерствах, а также в Госбанке, Внешторгбанке, Госплане, СЭВе и др. И уж тем более в контакте с управлениями самого Минвнешторга: управлением по социалистическим странам, Восточным управлением, управлением по торговле с западными странами, управлениями по торговле со странами Америки, Азии, Африки; управлением международных экономических организаций – самым элитарным и привилегированным; с Главным валютным управлением и прочими. Часто приходится общаться с внешнеторговыми объединениями, которые входят в сферу курирования МВТ. Во многих объединениях работают теперь мои однокашники: Андрей П, например, - в «Судоимпорте».

                *   *   *
Июль 1982 года.
Министерство внешней
торговли СССР

   В начале года проводили Гену Цицишвили; уехал на три года в Италию – на работу в торгпредство СССР в Риме. Месяц за месяцем катится по заведённому алгоритму; сфера моей самостоятельности расширилась: испытательный срок прошёл, готовил Протокол о товарообороте с болгарами, Соглашение о переходе на расчеты в валюте – с турками, Соглашение о безвозмездной поставке товаров – с Никарагуа; был на приёме в посольстве Северной Кореи.

                *    *   *
  15-18 августа 1982 года.
  Байкальск, Иркутская область

   Нахожусь в отпуске. Прилетели с Леной и маленьким Олежкой на мою малую родину – в Сибирь, на Байкал. Погостили в Зиме у отца и Оли. Прошлись в Байкальске по всем «моим местам», начиная от первых бараков, которые еще, оказывается, стоят,и кончая кирпичными домами на «третьем квартале» (улице Гагарина). Посидели на берегу Байкала и послушали шуршание волн. Очень подпитывает…

                *    *   *
Октябрь 1982 года.
Москва, ул. Мантулинская, 2

Поступил в аспирантуру МГИМО. Тема: «Принцип наиболее благоприятствуемой нации в международном праве». Научным руководителем назначили Валерия Ивановича Кузнецова. В ходе согласования аспирантских вопросов бывал у него в квартире на улице Веснина. Кабинет завален книгами, журналами и газетами, на стенах фотографии, в основном с рыбными трофеями. Он держит себя со мной на равных, от чего мне становится неудобно.
   Сразу же записался во все библиотеки, составил список литературы, начал «начитывать». В промежутках между работой и стиркой пелёнок – стараюсь помогать Лене. 

                *    *   *
  Декабрь 1982 года.
  Москва, ул. Мантулинская, 2

В связи со смертью в ноябре Леонида Ильича Брежнева снова и снова возвращаюсь к мыслям о политической организации советского общества – теме, которая давно занимает (и я бы сказал – мучает) меня. Что же будет с обществом? Куда мы идём? Сейчас, когда я нахожусь внутри центрального аппарата исполнительной власти и до нас доходят многие «волны» сверху, какие-то вещи воспринимаются по-новому, по-другому. Ну ладно – повышение цен! Но что особенно беспокоит – это неэффективность управленческой элиты и всепроникающая ложь. И ведь почти все понимают это, а сделать ничего нельзя. Или никто не знает как? Накопившаяся от наблюдений злость выплеснулась в пару стишков, которые я никому не показываю, иначе будут проблемы «по службе».

                *    *   *
Март 1983 года.
МВТ СССР.

У нас неограниченный рабочий день. В самом деле, какой может быть «дом», когда завтра, например, очередные переговоры и нужно подготовить правовую позицию, или утром подписание договора, а текста нет. Вот и сидим, вместе с машинистками: они печатают, мы проверяем и перепроверяем. А назавтра придёт начальница и обязательно найдёт ошибку, которую мы все пропустили. И самое обидное: Я пропустил. 
   Сейчас у меня, помимо текучки, два важных дела, требующих длительного и постоянного сосредоточения. Первое – это так называемый «Проект статей о клаузулах о наиболее благоприятствуемой нации»; Комиссия международного права выработала проект, возможно, будущей конвенции; его прислали в Россию, а мы здесь, в России, должны определить своё отношение к этому документу – приемлем он для нас или нет, отвечает ли нашим интересам или нет. А второе – это долгие и трудные переговоры с англичанами по поводу налогообложения нашего торгпредства в Лондоне; прошли несколько этапов, но решение просматривается плохо. С российской стороны переговоры поручено провести Минвнешторгу (а внутри Минвнешторга – начальнику ДПУ Кожевникову Олегу Владимировичу; он же привлёк к этому делу меня). С британской стороны участвуют представители «Форин офиса». Англичане, в нарушение (как мы считаем) торгового договора и международно-правового статуса наших торгпредств, начали облагать торгпредство в Лондоне местными налогами. Когда мы выразили протест, они заявили, что такое налогообложение осуществляется не в рамках юрисдикции центральной исполнительной власти, а в рамках юрисдикции муниципалитета лондонского района Кэмден, а над муниципалитетом центральные власти-де не властны.
 
                *    *   *
  Май 1983 года.
  Пхеньян, Торгпредство СССР
  в КНДР

   Необыкновенная и загадочная страна – Корея. Нахожусь здесь в командировке: идут переговоры по Протоколу о товарообороте в текущем году. В промежутках между делами и мероприятиями изучаю жизнь торгпредства, жизнь корейцев и достопримечательности страны. Пишу свои «Корейские тетради».

                *    *   *
  Август 1983 года.
  Крым, Гурзуф

Прилетели с Леной в отпуск в Крым; Олежку оставили на попечение Ирины Романовны. Решили остановиться в Гурзуфе – легендарном месте. Ходили полдня, искали дом, в котором нам сдали бы угол или комнату. Улочки живописные, вьющиеся по склону горы, узенькие, кривенькие; виды открываются великолепные – на море, на Медведь-гору. Но мы устали и нам не до красот. Впрочем, комнатку нашли, когда и надеяться перестали.
   Жарко, печёт уже с утра. Надо быстро перекусить и мчаться на пляж, чтобы занять место на берегу. Как рано ни приди, почти все места уже заняты лежащими вплотную полотенцами. В итоге люди оказываются  чуть ли не как селёдки в бочке – бок о бок. Один раз мне пришлось даже просто стоять рядом с Леной, для которой нашёлся уголочек, чтобы сидеть на полотенце. Долго сидеть или лежать не получается, да и мы с Леной как-то не любим это; любим смену декораций: надо двигаться, смотреть. Обошли всю округу, даже в «Артек» забрели».Побывали в Ялте, Алуште, Алупке, Феодосии, Ласточкином гнезде, Ливадии, Никитском ботаническом саду, в Севастополе.
 
                *    *   *
  Декабрь 1983 года.
  Москва, ул. Мантулинская, 2

   Проходит ещё один год. С содержательной стороны время распадается на несколько составных частей: семья и дом; работа и карьера; диссертация и наука; общение с родственниками, друзьями и товарищами; культурная программа и духовное развитие. Если правильно сбалансировать эти составляющие, то и Судьба благоволит.
   Семья и дом: Лена много занимается с Олежкой, и вместе мы стараемся быть почаще. Выбираемся втроём то в парк, то на ВДНХ, то в Театр Дурова. Летом сходили «в поход» – в деревню Ивакино, где Лена с родителями снимали когда-то дачу. Дали нам, наконец, место в детском садике – стало легче; Лена работает в «Ин-язе», преподаёт французский язык. В ноябре удалось заполучить трёхдневную путёвку для Лены с Олежкой в минвнешторговский пансионат «Аксаково».
   Работа и карьера:прошла советско-бразильская комиссия (с приёмом в посольстве Бразилии); подписали соглашение с Перу; начали переговоры с чехами, что, по традиции, отметили коктейлем в Торгпредстве ЧССР в Москве, новыми знакомствами и откровенными беседами.Внутренняя жизнь ДПУ тоже кипит: то первомайская демонстрация, то совещания, то субботник. Прошло отчётно-выборное партийное собрание. Сдал экзамен по английскому языку на надбавку к зарплате.  Саша Крестьянов перешёл из нашего отдела в Отдел советского права. 
   Диссертация и наука: сдал экзамены кандидатского минимума, конспектирую труды и статьи. Купил немецкую пишущую машинку «Эрика» – «тюкаю» наброски диссертации. Часто получается такая картина: на коленях сидит Олежка и рисует что-то своё на бумаге, а я одной рукой придерживаю его, а другой тыкаю пальцем по клавишам «Эрики».
   Общение: сами ходим в гости, к себе зовём.Встречаюсь регулярно с «общежитскими» ребятами – Мишей Курочкиным, Лёшей К, Ринатом, Валерой В.  Периодически «стыкуемся» с Витей Грязиным: то в кафе посидим, то в скверике, то у нас, то у них; спорим на экзистенциальные темы. В июле съездили в Марфино вместе с Сергеем Олениным и на его машине. Три недели гостила у нас моя сестра Оля; поводили её по музеям, по Москве, показали Загорск (Троице-Сергиеву лавру); потом она улетела в Кишинёв к тётке – тёте Люсе Афанасьевой, сестре нашей бабушки.
   Культурная программа: это книги, театры, консерватория, поездки, кино. Десяток спектаклей в лучших театрах; авторский вечер Евтушенко, которого я люблю как поэта с детства; бесчисленное количество фильмов и книг. Второй год прорабатываюполное собрание сочинений Ленина: хочу понять, каким он был. Делаю выписки – получается некий «Ленинский цитатник».
   И в стране, и в мире происходят невидимые сдвиги; идёт накопление количественных факторов, которые чреваты качественными и системными проблемами. Американцы в лице Рейгана обозвали нас «Империей Зла». Как язык поворачивается: самое преступное государство на Земле за всю историю человечества почему-то именно в нас видит источник зла. Наверное, по принципу: «приписать вину другому, чтобы на тебя не подумали».
 
                *    *   *
Май 1984 года.
Москва, ул. Мантулинская, 2

  Уже больше трёх месяцев Лена находится на стажировке в Женеве. Написал такое вот стихотворение:

                П О С Л А Н И Е
                Моей жене Лене –
                в Швейцарию

День позади, и снова – тишина:
Я здесь – один, ты там, вдали, - одна.
И всё, чем полон был ещё вчера с лихвой,
Вдруг опадает  мёртвою листвой;
Бледнеют замыслы, тускнеют устремленья,
И жизнь – не жизнь, а просто наважденье.
Как бег за тенью, рой больших ошибок,
Продуманность рукопожатий и улыбок,
Удачи мелкие, честолюбивых планов строй –
Всё призрачно, всё – побоку, долой.
Всё исчезает  в прахе  суеты.
Всё исчезает – остаёшься только ты
И мысль, которая к тебе летит,
И сын, который рядом спит.
Он счастливо, по-доброму, во сне
Нам улыбается – тебе и мне.

*    *   *

Июнь 1984 года.
Станция Челюскинская,
ул. Конституции, 3 (на даче)

   Лена, наконец-то, вернулась из Женевы; мы с Олежкой очень скучали,  она – тоже. Сделали в фотоателье фотографии и отправили ей. И вот – все вместе. Сидим на даче (в положенный мне «аспирантский отпуск»), наслаждаемся природой и птичками. Гуляем. В июле мне предстоит три недели провести в подшефном Министерству совхозе «Новый быт»; будем работать на какой-нибудь овощебазе – так городская интеллигенция помогает труженикам села. Ох-ох-ох…

                *   *   *
2 октября 1984 года.
Таллин

   Летом меня стали оформлять для поездки в составе советской делегации в Уругвай, однако в августе молча и тихо, не уведомив, заменили в списке выезжающих на кого-то другого. На нашем «бюрократическом языке» это означает, что я становлюсь «невыездным». Одна из реалий нашей системы: тебя поражают в правах, а ты даже не знаешь, за что, на сколько; кто; чем ты «провинился»? И вынужден мучиться и есть себя. Что это – временный сбой или конец карьеры и, значит, надо уходить? Не секрет, что в Министерстве работают люди КГБ и присматривают за аппаратом. Какая такая информация могла дойти до них? Мой «Ленинский цитатник»? Стихи? Мой образ мыслей – критический по отношению к некоторым сторонам советской действительности?Слишком «длинный язык»?Если это удар по карьере, то удар и по семье, по планам, по будущему. Об этом пока знаю только я.
   В середине сентября взял очередной отпуск, а потом уехал один в двухнедельную турпоездку по Прибалтике: надо отвлечься от горьких и тяжких мыслей, продумать ситуацию. Пярну – Тарту – Сигулда (в Латвии) – Хаапсалу – Рига. И вот мы в Таллине. К своему 30-летию вернусь в Москву.
   Мне всегда везло на хороших людей – в школе, армии, в горкоме комсомола, в МГИМО и после. И сейчас, в Минвнешторге, я вижу вокруг себя огромное количество настоящих людей, которые, если и когда надо, бескорыстно (и тихо) помогут – подправят мою Судьбу в нужном направлении. Буду на них надеяться.
 
                *   *   *
Конец октября 1984 года.
Москва, ул. Мантулинская, 2.

   Лене через свой институт («Ин-яз») удалось  добиться, чтобы нас включили в качестве претендентов на покупку кооперативной квартиры в одном из новых районов Москвы – в Раменках. Уже полгода, как мы бегаем по присутственным местам, главным образом в Управление кооперативного хозяйства Мосгорисполкома. Когда наши документы утвердили, мы вступили в ЖСК «Катунь» (и даже поучаствовали в добровольно-принудительном субботнике в кооперативе); внесли денежный взнос – и теперь ждём, когда построят дом. Неужели мы будем жить в своей квартире, одни!?

                *    *   *
  Конец ноября 1984 года.
  Москва, ул. Мантулинская, 2.

В январе этого года я – как офицер запаса – прошёл 3-недельные военные сборы без отрыва от работы. Занимались на проспекте Маркса в здании МГУ – по программе подготовки специалистов по спецпропаганде. Работали с картами, с французским языком (писали листовки на французском), «допрашивали» военнопленных, изучали театры военных действий западных армий и тактику наших подразделений спецпропаганды. Казалось бы, после сборов можно было бы расслабиться в уверенности, что теперь военкомат доберётся до тебя не скоро. Не тут-то было. В ноябре получаю повестку: через пару дней пожалте на 6-месячные сборы офицеров запаса в Ленинграде. Мне сейчас никак нельзя ни на какие сборы, да ещё полугодовые. Я к начальству. Заместитель министра пишет срочную депешу в Генеральный штаб: так и так, нужный специалист, имеется бронь, просим призыв отложить. Уже к вечеру звонят из военкомата: вашу повестку считайте недействительной. И это правильно: на такие большие сроки следует призывать тех, кто вообще не служил в армии. 

                *    *   *
  Конец декабря 1984 года.
  Москва, ул. Мантулинская, 2.

   20 декабря умер Василий Аркадьевич, отец Лены и дед Олежки. Сердечный приступ. Ехал в метро и там, в вагоне, ударил инфаркт.

                *    *   *
  Апрель 1985 года.
  Москва, ул. Мантулинская, 2.

У нас в семье прибавленье и радость: родился сын Юра. Большенький такой: 4600 г., 56 сантиметров. Когда есть дети, и умирать не страшно. Дети – это Счастье, можно сказать – путь в Вечность.В квартире произвели размен комнат: переехали в одну их «дальних» комнат, она побольше и можно установить две детских кроватки. Я под рождение Юры опять взял полагающийся мне «аспирантский отпуск», чтобы помогать на первых порах; снова пелёнки, бессонные ночи. Юра оказался крикливым, с зычным требовательным голосом и любит, чтобы обязательно кто-то был рядом.   

                *    *   *
  Август 1985 года.
  Москва, ул. Мантулинская, 2.

   В ведомственном журнале «Внешняя торговля» вышла моя первая статья на тему диссертации: «Принцип наиболее благоприятствуемой нации в международном праве (проблемы теории и практики)». Её переводят на английский, французский, испанский и немецкий языки, а потом опубликуют в номерах журнала на этих языках.

                *    *   *
  Конец ноября 1985 года.
  Москва, ул. Мантулинская, 2.

Этот год войдёт в историю нашей семьи как выдающийся, хотя и хлопот он принёс немало. После смерти Василия Аркадьевича мы потеряли право на квартиру в кооперативе, так как в старой 4-комнатной квартире осталось бы  всего два человека (Ирина Романовна и Ира), на которых пришёлся бы сверхнормативный излишек жилой площади. На семейном совете договорились, что надо переоформлять все документы, и в новую квартиру поедут Ирина Романовна и Ира. В середине года нас исключили из кооператива, а их включили. В августе они получили ордер, а 2 ноября – переехали. Новый год будем встречать все вместе у них – в новой квартире.
   На работе получил некий «сигнал». Моя начальница – Ирина Ивановна Чернышёва, – улучив момент, когда мы остались наедине, сообщила, что через 2-3 года вероятна моя долгосрочная командировка для работы в торгпредстве за рубежом; кроме того, моя кандидатура рассматривается на замещение должности начальника отдела. Опять-таки на «чиновничьем языке» это означает, что мой статус «невыездного» рассматривается как временный, и мне дают понять, чтобы я не нервничал, не делал резких движений, не уходил из министерства и т.п. Мне дают надежду (и «прощение» - не знаю за что).
   Подобная бесчеловечная практика должна прекратить своё существование. Генеральным секретарём ЦК КПСС избран Михаил Сергеевич Горбачёв. Говорит хорошо и правильно.

                *    *   *
  Март 1986 года.
  МВТ СССР.

Прошёл XXVII съезд КПСС. Объявлен курс на «перестройку» и демократизацию партии. Может быть, теперь уйдет из реальной жизни официальная ложь и начнут говорить правду? Иначе нам не увидеть целостной картины, не понять проблем, не найти пути выхода к развитию.
   Рядом со своим столом я установил самодельную рамочку размером с маленькую картинку – примерно 30х25 см. – и вставляю в рамочку разные афоризмы, меняя их пару раз в неделю. Народ (в смысле все, кто пробегает мимо: и наши, отдельские, и сторонние) на ходу косят глазами на афоризмы и часто комментируют их, добавляют что-нибудь своё.
   Как правило, это достаточно глубокие высказывания философского свойства, но бывают и двусмысленные – такие, которые можно преломить к нашей жизни. Ну, типа такого:
        «Развенчанных топчут, увенчанным льстят» (Рабиндранат Тагор)».
   Или:

       «В борьбе с человеческой личностью общество пускает в ход три оружия:
       закон, общественное мнение и совесть…»
                С. Моэм. «Бремя страстей человеческих»

       «За деньги самого всевышнего творца
        Готовы обмануть и пастырь, и овца!»
                Д.Фонвизин. «Послание к слугам моим…»

       «Дети! Храните себя от идолов»
                Библия. Первое послание Иоанна, гл.5

       «Могущество, когда, когда
        Соединишь ты с властью разум?»
                Гёте. «Фауст»

        «И над сильным властвует подлый и слабый»
                Б. Пастернак. «Доктор Живаго»

   Вспомнил также одно из наших общежитских развлечений – когда мы использовали газетные заголовки, подбирая их к той или иной ситуации, фотографии, рисунку. Получалось и смешно, и злобненько, и иронично, и с подтекстом. Газет читаю много, невольно обращаю внимание на заголовки, которые прямо просятся для использования. Берёшь лист бумаги, наклеиваешь на него рисуночек – тоже из газеты, а к нему лепишь подходящий заголовок, или несколько заголовков. На рисунке, скажем, плывут мины по реке (карикатура на действия США, которые заминировали какой-то залив); рисунок надо переосмыслить. На каждой мине приписываешь слова: на одной – «зажим гласности»; на другой – «администрирование в работе с кадрами» и т.д. Залив обозначаешь словом «перестройка». Между минами маневрирует судно; на нем пишешь: «ДПУ». Идея – такая: коллектив в условиях объявленной перестройки движется между препятствиями в виде «зажима гласности» и излишнего «администрирования», в том числе и по партийной линии. По-моему, остро. А рядом, на видном месте как-нибудь наискось, чтобы бросалось в глаза, лепишь газетный заголовок: «Покупайте минные тральщики». Подтекст – такой: указанным минам нужно находить противодействие.
   И афоризмы, и подобные «боевые листки» будят мысль, поднимают нечто из глубин души и, думаю, служат оздоровлению общественных отношений.
   После Олега Владимировича Кожевникова начальником ДПУ стал Геннадий Николаевич Зубов, когда-то (ещё до меня) бывший начальником нашего отдела, потом замом Олега Владимировича. Геннадий Николаевич – человек настроения: в хорошем настроении – с ним ещё терпимо, если в плохом – всех заведёт. Он подпитывается нервозной энергией. Необразованный, живущий и продвигающийся за счёт интриг; злопамятный, ограниченный. Для него главное – не чтобы дело было сделано хорошо, а чтобы оно выглядело хорошо внешне – для начальства. Старая школа.
   
                *    *   *
  29 мая 1986 года.
  МГИМО.

   Только что защитил кандидатскую диссертацию: 13 – «за; «против» - нет.

                *    *   *
  Октябрь 1986 года.
  Москва, ул. Мантулинская, 2.

   Выбили (через депутата и райздрав) ясли для Юры; хорошие ясли – от «Трёхгорки». Летом Лена сидела с ребятами на даче в Жаворонках, я приезжал после работы и на выходные.
   На работе получил очередное повышение в должности – теперь эксперт – с соответствующей прибавкой в зарплате (190 рублей). Денег всё равно не хватает, подрабатываю в обществе «Знание»; по вечерам и в выходные  стал эпизодически преподавать в Академии внешней торговли.
   На последнем партсобрании в русле новых веяний и по рекомендациям из ЦК создали специальную комиссию по контролю за администрацией  – и меня единогласно выдвинули в эту комиссию. Задача подобных комиссий  – установить некий надзор за руководителями.

                *    *   *
  Март 1987 года.
  МВТ СССР.

Прошло отчётно-выборное собрание ДПУ; меня избрали секретарём партийной организации Управления. По стране идёт обновление партийного актива, инспирированное свыше, поскольку «там» поняли, что со старым аппаратом никакого обновления партии не будет, и, следовательно, партия не сможет выполнить в обществе свою роль двигателя. Такое ощущение, что все подобные меры – запоздалые; что общество в своём развитии уходит дальше, чем партия, и вряд ли обновление поможет партии «догнать» народ. 
   На январском Пленуме ЦК КПСС заявили, что партийные органы должны избавиться от управленческих функций в государственной машине. Советы народных депутатов должны стать реальными органами власти, а партия должны быть ПАРТИЕЙ, а не придатком государства. Если эту мысль развить, получается, что партийные организации внутри государственного аппарата нужно распустить…

                *    *   *
  26 августа 1987 года.
  МВТ СССР.

Вчера провели заседание партийного бюро (с участием представителя Управления кадров). Рассмотрели персональное дело начальника ДПУ Геннадия Николаевича Зубова – за стиль руководства. Сегодня на общем партийном собрании решили вынести Г. Н. Зубову строгий выговор с занесением в учётную карточку, вывести его из состава партбюро, лишить делегатского мандата на  XXXII партконференцию и обратиться  к руководству Министерства с предложением освободить Г. Н. Зубова от занимаемой должности.

                *    *   *
  Сентябрь 1987 года.
  Москва, ул. Мантулинская, 2.

Лето прошло сумбурно. Июнь Олежка провёл в пионерском лагере ЗИЛа «Юный зиловец»; половину июля – в пионерском лагере МВТ.  Юру на пол-лета отдали скрепя сердце в выездные ясли загородного детского городка «Трёхгорки». Забрали обоих раньше срока, уехали по приглашению Сергея Оленина в Мордовию; с месяц, до середины августа, жили в доме его матери в Зубовой Поляне. Вот где настоящие красоты: небыстрая речка, с заводями, запрудами; роскошный лес с обилием грибов. Сварил я как-то суп из собранных белых грибов (Лена отъезжала в Москву), а он оказался горьким: это были ложные белые грибы; есть такой суп ни в коем случае нельзя, пришлось всё вылить.
   С первого сентября Олежка пошёл в первый классшколы № 28 с английским уклоном – недалеко от дома; начал изучать английский язык. Параллельно ходит в музыкальную школу: учится играть на флейте. Забот заметно поприбавилось, особенно Лене. Зато какая гордость появляется, когда говоришь: «Мой сын пошёл в школу…» ! Или: «Мой СТАРШИЙ сын…».

                *    *   *
  Ноябрь 1987 года.
  МВТ СССР.

   С лета 1984 года я нахожусь в состоянии «невыездного».  Терпеть это дальше не вижу смысла.
   22 сентября написал Заявление в КГБ с просьбой о приёме. Далее – такие слова: «В течение последних лет я как работник МВТ СССР ощущаю кадровые сложности, причины которых неизвестны ни мне, ни моему руководству. Подобное обращение ставит под сомнение мою гражданскую позицию, унижает человеческое достоинство. В современных условиях я имею право знать эти причины. Прошу разъяснений. О времени и месте приёма можно сообщить по указанным телефонам…».
   Буквально на следующий день мне позвонили и пригласили в приёмную КГБ. В кабинете присутствовали два полковника: кто-то из центрального аппарата и «прикреплённый» к МВТ. Беседа прошла в хорошей атмосфере. В завершение сказали, что больше препятствий не будет. Через несколько дней меня позвали к руководству и сообщили, что начинают оформлять для поездки в Чехословакию на переговоры по товарообороту в следующем году. Кроме того, принято решение направить меня в долгосрочную командировку в Италию; для этого надо выучить итальянский язык; с этого месяца посещаю языковые курсы.
   «Блокада» снята.

                *    *   *
  Март 1988 года.
  МВТ СССР.

   Недавно прошло 30%-ное сокращение аппарата МВТ СССР – и новая напасть: слияние Минвнешторга и ГКЭС (Государственного комитета по экономическим связям). После слияния новая структура называется Министерством внешних экономических связей (МВЭС СССР). Меня снова повысили в должности – уже до главного эксперта.
   Министром назначен Катушев Константин Фёдорович. Начальником ДПУ стал Нестеров Михаил Михайлович, бывший начальником ДПУ ГКЭСа, значительная часть состава Управления – тоже ГКЭСовцы.
   Вот почти весь нынешний состав (не считая переводчиков и машинисток): 
Нестеров Михаил Михайлович
Ильичёв Владимир Александрович
Комаров Александр Сергеевич
Кувшинов Владислав Андреевич
Мартынов Анатолий Сергеевич
Тимашёв Валентин Авраамович
Давыдов В. П.
Крахмалёв Владимир Г.
Цветков Юрий Петрович
Сизов Сергей Лаврентьевич
Ильин Роберт Михайлович
Жаров Леонид Константинович
Зубов Сергей Александрович
Пирожихин Борис Анатольевич
Друзьяков Александр Валентинович
Цицишвили Геннадий Сандрович
Ерофеев Александр Семёнович (Саша Кудревич поменял фамилию и отчество: был Кудревичем Александром Леонидовичем)
Кондаков Юрий Анатольевич
Егоров Евгений А.
Махров Андрей А.
Хорошилова Алла Валерьяновна
Дундук Вячеслав Яковлевич 
   Себя в этот состав включаю по умолчанию, и кого-то, кажется, пропустил. Несколько человек находятся сейчас в длительных загранкомандировках, например Валера В. – в Италии. И мне уже сказали, что именно я поеду его менять. В связи с этим пошёл на наши курсы учить итальянский язык, получил водительские права (хотя на машине никогда не ездил и боюсь момента, когда по-настоящему придётся сесть за руль).
   В начале марта вернулся из 2-недельной поездки в Уругвай. С Уругвая начался мой статус «невыездного», и с Уругвая – закончился. Вспоминаю Монтевидео, море, переговоры. Как-то под вечер выехали нашей делегацией на яхте местного бизнесмена – ловить рыбу. Такой рыбалки я не видел никогда: мощные удочки, на леске сразу цепь крючков, причём с тройными загнутыми остриями. Приманку в виде мелкой рыбёшки насаживают только на один из крючков или вовсе не насаживают. Забрасывают всё это в море, считают до трёх и вынимают – и почти на каждом крючке по рыбине, иногда просто гроздью. Пойманную рыбу нам потом подали на ужин.
   Гостили у кого-то из миллионеров на вилле у моря. Прогуливались по великолепному саду; на дорожках были расставлены столы, а на каменных сооружениях, напоминавших русские печи (на самом деле – барбекю), официанты готовили отбивное мясо.
   Готовлюсь еще к нескольким командировкам.

                *    *   *
  Июнь 1988 года.
  МВЭС СССР.

В стране идёт внутрипартийная борьба: ортодоксальной части противостоит либеральная часть. Я тоже в раздвоении: с одной стороны,  понимаю, что коммунистическая идеология себя изжила, не оправдав надежд; она оказалась либо сказкой, либо ложью, и при этом принесла огромные страдания и потери, хотя долгое время служила импульсом для свершений. С другой стороны, я вижу, что либеральная часть тащит страну в сторону Запада: равняться на Запад, брать пример с Запада, встраиваться в западный образ жизни; Запад как образец и т.п. Чувствую, что кончится это сдачей национальных интересов, очередными потерями для народа, прежде всего русского. Я и раньше высказывался, пусть и робко, что Ленин и большевики в результате революции (а правильнее говорить – государственного переворота) отобрали государство у русского народа и взяли власть в свои руки от лица многих наций и «мирового пролетариата». Может, это для прочих наций и пролетариата и хорошо, но русский-то народ своего – национального – государственного механизма лишился…
   В «Советской России» была опубликована статья Нины Андреевой «Не могу поступаться принципами» (13.3.), в которой она защищала коммунистические догмы и отвергала необходимость реформ. «Правда» ответила статьёй «Принципы перестройки: революционность мышления и действия» (5.4.); позицию ортодоксов расценили как манифест антиперестроечных сил.
   Начались экономические реформы: принят закон, разрешающий частную собственность на средства производства, создание кооперативов и совместных предприятий с зарубежными партнерами.
   Я за это время переизбран секретарём партбюро, избран делегатом 1-й и 2-й партконференции МВЭС, делегатом партконференции Киевского района г. Москвы.
   В семье лето началось с переезда на дачу – сняли в Жаворонках. Лена сидит с ребятами – Олежкой и Юрой, а я присутствую наездами: по вечерам, по выходным. Когда получается, печатаю на своей «Эрике» научные и публицистические статьи. Пробиваю статью о Генеральном соглашении по тарифам и торговле (ГАТТ). Эта тема была до сих запрещена; журналы под давлением прошлых запретов боятся касаться её.
   По приглашению прочёл несколько лекций в МГИМО; почти регулярно теперь веду занятия в ВАВТ. Заведующий Кафедрой правовых дисциплин Владимир Сергеевич Поздняков ещё год назад звал меня к себе на Кафедру.

                *    *   *
  Октябрь 1988 года.
  Москва, ул. Мантулинская, 2.

   В июне прошла XIX Всесоюзная конференции КПСС,  которая приняла решение о реформе политической системы, отделении партии от государства. В контексте идущих изменений написал статью «Взгляд изнутри, или Размышления «бюрократа» на актуальную тему» (под псевдонимом М. Владимиров); она опубликована в «Советской культуре» (25.8.1988). Организовал сбор средств на сооружение памятника жертвам репрессий; мой дед Шумилов Владимир Иванович был расстрелян в Иркутске в 1938 году.
   В августе слетал в командировку и Иорданию; получилась очень насыщенная и интересная поездка (отразил детали в своеобразной «Иорданской тетради»).
   Во время сентябрьского отпуска съездили втроём (я, Лена, Олежка) по турпутёвке в Киев (12-15.9.1988). Основные объекты: Крещатик, Андреевский спуск, музей Булгакова, Владимирский и Софийский соборы, Киево-Печерская лавра с пещерами, Бабий яр, Музей русского изобразительного искусства, Музей Великой отечественной войны, зоопарк, ботанический сад, ЦУМ; совершили прогулку на теплоходе по Днепру. Надо бы сюда возвращаться и возвращаться…

                *    *   *
  Декабрь 1988 года.
  Москва, ул. Мантулинская, 2.

   От Советского Союза отделяются прибалтийские республики. Ничего хорошего это не сулит – ни им, ни нам. Как же так?
М. С. Горбачев, выступая на сессии Генеральной Ассамблеи ООН в Нью-Йорке (7.12.), обнародовал «новые принципы» советской внешней политики. Выводим наши войска из Афганистана, сокращаем армию.
   Чувствую (и не я один), что на повестку дня выходит проблема выживания страны и народа. Что же будет?
   Успел съездить в командировки в Польшу и Болгарию. Год заканчивается в итоге, вроде бы, неплохо, а тревога нарастает.
 
                *    *   *
  Июнь 1989 года.
  Станция Челюскинская,
  ул. Конституции, 33.

   Переехали на дачу (сняли на лето) в нашей любимой Челюскинской. Сосны, птички поют, рядом река, лес. Божья благодать. Ребятам особенно хорошо; окрепнут на загородном воздухе. Олежка закончил второй класс, поёт в хоре музыкальной школы, ходили все вместе его смотреть и слушать. Юра в январе ломал ключицу, почти две недели пролежал в больнице.
   Я в постоянных передвижениях: дважды летал в мою любимую Корею (Северную), был в Иране; на днях вернулся из Зимбабве; показали нам там водопад «Викторию».
   Жить становится всё тяжелее: с продуктами плохо, магазины пустые, денег не хватает. Подрабатываю преподаванием во Всероссийской академии внешней торговли. Поскольку разрешили теперь создавать кооперативы, решили с Колей М. учредить кооператив по оказанию – в  основном иностранцам – консультационно-информационных услуг под названием «К.И.Т.». Провели несколько встреч, в том числе с турками. Но пока у нас слабое представление, где и как можно зарабатывать таким образом. Иностранцы осторожничают, присматриваются к нашим новым условиям, но не спешат и, главное, не собираются платить и вкладывать, а наоборот, хотят залезть к нам, чтобы отсюда грести деньги, и тоже ищут способы, как это делать. Мне, впрочем, погружаться в коммерческие дела пока не с руки (только если заделом – глядя наперёд), так как мы семьёй уезжаем в этом году в долгосрочную командировку в Италию.

                *    *   *
  Сентябрь 1989 года.
  МВЭС СССР.

   И дома, и на работе готовлюсь к предстоящему отъезду в Рим для работы в торговом представительстве СССР. Надо понемногу разгружаться, передавать дела товарищам по отделу, собирать нужные материалы, чтобы взять с собой. Законодательство активно обновляется, и я должен быть в состоянии объяснить и прокомментировать все новшества и нашим, и итальянцам.
   Гена Цицишвили, с которым мы поддерживаем дружеские отношения, подбил меня принять крещение. Собственно, я и сам внутренне давно готов к такому повороту. У него батюшка знакомый в одном из старейших соборов в Москве – Успенской церкви в Вешняках: отец Михаил. Прошёл я собеседование с ним, а 9 августа принял крещение. Всё-таки едем в далёкую заграницу и надолго. Гена у нас в Управлении является председателем профсоюзной организации. Получается анекдот: председатель профсоюзной организации выступил крёстным отцом руководителя партийной организации. Конечно, об этом знаем только мы.

                *    *   *
  7 декабря 1989 года.
  Москва, ул. Мантулинская, 2.

   Выезжаем всей семьёй на поезде в Италию. Заняли два купе, загрузили коробки со скарбом – и вперёд, «на винные склады». Кажется, в Вене наш вагон отцепят от этого состава и прицепят к составу на Рим. Там меня должен встретить Валера В.; поможет разместиться, введёт в курс дел – и на родину.
   Снова начинается очередной этап жизни (со многими пока неизвестными).
  До свидания дом, Москва, родные, друзья и товарищи.

                *    *   *