Время в пространстве Африки

 из книги "Сны"

    
    Я люблю этот город. С высоты двадцать пятого этажа передо мной расстилается Нью-Йорк: море огней, бесконечные просторы, застроенные небоскребами, красивые  парки и сады, Гудзон и океан -  вот то, что я люблю, это часть меня самого. Нью-Йорк дал мне все, потому что я   здесь - СВОЙ. Учеба в Университете, работа, карьера – все давалось мне легко. Главный менеджер в крупной фирме, пара сотен людей, подчиняющихся непосредственно мне. Чувство ответственности и чувство удовлетворения   – вот, что испытывал я к тридцати годам. Огромная квартира, обставленная с той изысканной скромностью, имя, которому – роскошь. С женщинами у меня тоже никогда не было проблем. Женился я по любви и  первое время был счастлив в браке. И вот теперь – крах. Чего ей не хватало?
     Сначала она восхищалась мной. Еще бы: девчонка сразу после университета, - она училась на факультете социологии, - попав на стажировку  в нашу фирму, покорила всех своим обаянием и работоспособностью, покорила и меня. Мы поженились.  Она смотрела на меня с обожанием. Потом стала присматриваться, потом критиковать и вот теперь наступил разрыв. На мой взгляд, она сама не знает, чего хочет. Слова ее звучат для меня как бред. Вот, что она сказала.
- Ты слишком удачлив и счастлив. У меня такое ощущение, что ты не умеешь чувствовать. Ты не знаешь что такое боль, ты не умеешь переживать, ты никогда не делал ошибок, не спотыкался, не падал, не вставал, ты просто не знаешь, что значит переживать.
- Зачем же мне волноваться, если у меня все хорошо. Я переживаю в театре, в кино,  слушая хорошую музыку, я всей душой сочувствую другим. Но о чем мне переживать лично, если в моей жизни все сложилось удачно.
- Ты знаешь, что я выросла в среде русских эмигрантов, и мы много пережили и в России и здесь, в Америке пока нашли свое место. Я выросла на русской литературе и мне кажется, что человек ничего не переживший в жизни – никчемный человек.
    Она просто убила меня этими доводами.  Я не понимал их, они казались мне дикими: успех и свободное движение по жизни – это плохо, а всякие неудачи и преодоления – хорошо. Из всей русской литературы я любил только поэта Бродского, потому что он понял дух американской жизни, а герои Достоевского, которого так любила моя жена – это  просто экзотика.
     Она ушла, чтобы научить меня быть несчастным.
     Эта девчонка с умными глазами, пухлым ртом и классной фигурой почему-то считает, что быть всегда удачливым и счастливым   - неприлично. Она пыталась читать мне что-то там из Чехова... Как много на свете счастливых людей и как они не замечают несчастья других. Я не понимаю этого, какое-то средневековье.
     Наше свадебное путешествие по ее просьбе проходило в России. Она говорила мне: «Я не помню свою родину. Меня увезли, когда мне было пять лет. Помню только другой запах, не такой как в Америке».  Что ж, я поехал с ней. Она влюбилась в византийскую Москву и европейский  Петербург, и все твердила – будь ее воля, она ни за что бы не уехала. А по мне Россия – это белая Африка: такая же большая и нецивилизованная. Там жарко, а здесь холодно; там пески, а здесь снега. Не вижу разницы. Но я, конечно, не показывал виду. Просто иногда подшучивал над ней. Уж больно она была хороша в своей искренности и восторгах.
     Она любила длинные юбки и летящие шелковые кофты, застегнутые на множество мелких пуговиц. Высокая, светловолосая, с очень умными серыми глазами, она всегда обращала на себя внимание. Если мы были на каком-то званом обеде или вечере, и она надевала свое длинное бархатное платье, глухо закрытое спереди, но коварно открывавшее руки и спину, а это так подчеркивало ее необычайную красоту, то все мужчины волей-неволей начинали кружить возле нее, а  друзья откровенно завидовали мне. Женщина с такой красотой и таким изысканным умом –  находка. Только мне одному было известно, как тяжело с ней. Какие требования она предъявляет в духовной жизни, как строга к себе и другим. Вряд ли эта женщина будет счастлива с кем-то. И дело тут вовсе не во мне, - хотя я не совершенство, - дело в ней. Она слишком много требует – отсюда и проблемы.
     Часто я думаю о ней в прошедшем времени: для меня она  как будто умерла. После развода она перевелась в филиал фирмы в Чикаго; детей у нас не было – нас ничто более не связывает. Может быть, я совершил ошибку, четыре года мы прожили для себя, а будь у нас дети, все бы сложилось по-другому? Прошло пол года, но я не могу ее забыть: запах ее волос, ее голос, ее нежные руки – я брежу этим и во сне и наяву. Она сумела сделать меня по настоящему несчастным, но я вовсе не хочу поддаваться абсурду такого существования. Я решил взять отпуск и уехать в настоящую Африку. В конце концов, мне,  американцу, воспитанному на Хемингуэе, Африка и  мужественные герои истинно американского писателя, куда ближе бесконечных размышлений о смысле бытия  всех героев русской классики.
     Я взял отпуск, купил билет до Каира и вот теперь лечу на высоте, которая гораздо ближе к звездам, чем к земле. Люблю летать на самолете. Даже  неприятные истории в авиации последних лет не отучили меня от этой любви. Люблю, потому что передо мной и вокруг расстилается необъятное, голубое пространство, залитое ярким солнцем или черная бездна, где в бесконечной глубине горят звезды, которые  почти никогда нельзя увидеть среди огней большого города. Конечно, я лечу в Африку потому, что она противоположна снежной России, потому, что я хочу поохотиться и забыть эту фантастическую и невыносимую женщину.
     Странная мысль пришла мне в голову, когда я с высоты 9000 метров смотрел на окружающее меня синее безбрежье. В древности люди поднимали голову вверх и вглядывались в синее, залитое солнцем и облаками небо или распознавали бесконечные звезды в черной тьме и узрели Бога, а мы, покорив космос, забыли о Боге, потеряли Его и стали или делаем вид, что стали, совершенно самостоятельными, как подростки, которые хотят казаться взрослыми.
     Я поселился в лучшей гостинице Каира – меня привлекают удобства, а не роскошь, - и начал осматривать  достопримечательности. Я и еще парочка немцев взяли местного гида и отправились бродить по Каиру. Конечно, это очень привлекательно – сочетание старых узких средневековых улиц и современной цивилизации. Но из-за тяжелой жары у меня все слилось перед глазами. Гораздо ярче мне запомнились древности, выставленные в Каирском музее. Как подумаешь, что какой-то чудесной статуэтке около семи тысяч лет, так голова идет кругом,   интересна была поездка к пирамидам. И обставлено это замечательно: на рассвете, почти ночью выезжаешь из отеля, потом пересаживаешься на верблюда и последние километры плывешь между его горбов. И вот, наконец, открываются они – величественные, неповторимые. Пирамид много. Их надо осматривать постепенно, в один день мы не уложились,  невольно начинаешь думать о том великом смысле, о замысле слияния с бессмертием, который вложили фараоны в строительство пирамид.
     Но, в конце концов, и эти экскурсии,  и шумный восток, и пряные блюда – все мне надоело. Меня вновь одолела бессонница  - гостья моих последних месяцев. По вечерам я стал спускаться вниз - посидеть на веранде перед фонтаном, чего-нибудь выпить, поглазеть  на публику. Я подружился с ночным портье – Али, красивым пожилым человеком, похожим на Омара Шарифа.
     Вскоре мы заговорили с ним по-дружески, и он спросил меня:
- Вас, наверное, одолевает скука?
       Я ответил, что так оно и есть.  Я выложил ему все. Все, что не сказал бы и на исповеди. Часто незнакомому человеку, которого больше никогда не увидишь, легче выложить то, что накопилось на душе, чем близкому другу.
       Омар внимательно меня выслушал.
       - Вы бежите от самого себя, - сказал он, - обычное дело. Но примите мой совет – НЕ СМОТРИТЕ В ЧУЖОЕ ЗЕРКАЛО, ТАМ ВЫ НЕ УВИДИТЕ СЕБЯ.
       Я опешил: а ведь это правда, я стараюсь посмотреть в чужое зеркало.
       - Что же мне делать? - спросил я.
       - Хотите, я отправлю вас поохотиться? В Танзании у меня есть знакомый егерь, я переговорю с ним
       Вот так я очутился посреди саванны с ружьем в руках. Завтра у нас нешуточная охота, не для развлечения американского туриста, я иду с местными охотниками на льва-людоеда, и я заплатил большие деньги, чтобы они взяли меня с собой. Здесь я, наконец, понял, что мы живем как бы вчерне, откладывая настоящую жизнь на потом, как будто потом кто-то за нас её проживет. А настоящая жизнь вот она – сейчас, и другой не будет. Я начинаю понимать мою жену – она хотела жить настоящей жизнью. Теперь я должен выспаться перед охотой. В  маленьком домике мне выделили отдельную комнату, занавешенную простой марлей. Никаких удобств. Глушь. И это я, настоящий Кай Ро, теперь я попробую узнать самого себя, а не удачливого бизнесмена, получившего образование в Гарварде и быстро сделавшего карьеру.
        Мы выехали на рассвете. Восход солнца в саванне – это что-то особенное. На несколько минут все замирает в абсолютной мгле. Первобытная тишина. Кажется, даже ветер не шевелится, и вдруг почти внезапно выпрыгивает на горизонте огромный алый диск солнца. Только увидев такое, понимаешь, что так было всегда, миллионы лет. Это и есть бесконечная вечность. Мне казалось, что больше всего я люблю ночной Нью-Йорк, но теперь я засомневался в этом. Пустынную рассветную саванну я не забуду никогда.
       Мои спутники настроены куда менее романтично. Я тоже чувствую, что предстоит очень опасное дело. В засаде оставили буйвола, но, почуяв близость человека, не захочет ли лев-людоед насладиться более легкой добычей – человечиной?
       Сначала все было тихо. Часа два, изнывая от жары, мы сидели под деревом, где устроились так, чтобы было видно буйвола. Наконец появился лев. Громкий страшный победный рык слышен издалека. Огромный гривастый лев поворачивает к нам свою голову, и я вижу его глаза, глаза, налитые ненавистью и кровью. Господи! Он кидается на охотников. Но не на нас, с нашими современными ружьями – я и главный охотник заповедника, Симон, стоим несколько правее, -   а на местных, у которых ружья-то из умершего 19 века. Мы стреляем, стреляем, стреляем, но пока он терзает одного из охотников, мы попадаем только в бока и спину, и кажется, что его дубленая кожа даже не чувствует пуль! Местные охотники бросились к нашему старенькому джипу, я не увидел, а только услышал, как завелся мотор,  и против разъяренного подстреленного льва остались только двое - я  и Симон, - двое посреди бесконечной, первобытной саванны. То чувство, которое владеет мной, это не страх, это спонтанное магнетическое желание замереть, сделаться невидимым, исчезнуть. И лев повернулся к Симону. Я не шевелился. Не мог. Симон стрелял и стрелял, а лев все шел на него и шел. Он не отступил, пока не раскроил Симону голову, а потом,  пройдя мимо меня, окровавленный и огромный, пропахший запахом боя и смерти, упал под  деревом и больше не шевелился, только глаза его смотрели куда-то  вдаль гневно и печально. Я бежал, не разбирая дороги, кричал, падал и умирал. Когда  обрушилась страшная ночь, я забился в узкую пещеру, понимая, что в любой момент может прийти смерть. И она пришла.
       ВРЕМЯ В ПРОСТРАНСТВЕ АФРИКИ ТЕЧЕТ ПО ИНОМУ РУСЛУ РЕКИ. ОНО ЗРИМО. ОНО ОСЯЗАЕМО. ОНО – ДРУГОЕ.
      
Кто я?!  Двуногий среди других двуногих. Вокруг меня они – черные, обросшие шерстью. А я белый и без шерсти. Старший показывает, что они сняли с меня вторую шкуру, и я слабый и белый. Они кричат и стучат. В огромной пещере светит огненный шар, маленький, но светлый и теплый, туда бросают сучья, чтобы он светил, все прыгают вокруг него и показывают на меня. Но ко мне подходит самка маленькая и хорошенькая, она смеется, и между ног у меня оживает звериное желание, и я кричу и хватаю ее и жестко подминаю маленькое тело под себя. Я  весь проникаю в нее, я рычу и кусаю ее, растягиваю ее внизу, кусая выпуклые бока и впереди, потом переворачиваю ее, и похотливая свистопляска продолжается. Идет кровь, и все самцы бросаются слизывать кровь самки, а я не могу оторваться от этой маленькой самки, рычу и ухожу все глубже и глубже, пока старший самец не отрывает ее от меня и не кладет под свою тяжелую тушу, а остальные самки принимаются облизывать меня, урча и тихо рыкая.
       - Ты другой, - говорит вождь, - без шерсти и белый – мы тебя не съели. Кто ты? Ты необычный и ты  сразу берешь самку. Кто ты и откуда?
       - Не знаю.
       - У тебя есть вторая шкура. Кто ты?
       - Не знаю.
        - Ты продолжаешь род как бык, который дает семя всем пасущимся с ним. Кто ты?
- Я не знаю.
Мы не съедим тебя, пока не узнаем, что самое важное в тебе, что нужно съесть.
Я не знал, что ответить вождю. Моя вторая шкура не была шерстью, она лежала в пещере на виду, как кожа, снятая с двуногого. Все удивлялись: ведь с меня сняли шкуру, а я остался жив, двуногий с двумя шкурами, так прозвали меня. Племя решило разорвать  шкуру на кусочки, чтобы каждому достался кусок, предохраняющий от первой смерти.
     Вождь сказал мне: «У тебя две шкуры и две жизни. Нам повезло, что ты с нами. Самая большая честь – съесть того, кто из другой пещеры и взять их силу, но ты не из пещеры, ты с неба, хотя мы нашли тебя в глубокой пещере, а выход из нее загораживали кости гривастого убийцы, оставайся с нами, ты будешь давать семя нашим женщинам».
     Я не умел охотиться и не знал, какие плоды собирать, но пока мужчины охотились, я брал одну из женщин и спускал в нее семя, это очень радовало всех. Чаще всего я брал маленькую Ло, ту, что я увидел и взял первой.
     Когда выпадала удачная охота, и было много мяса, его  держали в небесном огне, который всегда светил в углу пещеры, а когда оно становилось мягким,  разрывали и съедали то, что каждому давал вождь. Мне и себе он давал лучшие куски, чтобы было больше силы. А потом мы делили Ло... Мы почти разрывали ее и рычали. Как огромный зверь с желтой гривой, здесь я был равен вождю, но в остальном я был хуже младенца. Я ничего не умел и ничего не знал.
     Сначала меня научили ловить рыбу. Надо было так встать, чтобы тень падала на камни, а не на воду, тогда рыба тебя не видит, она плавает вокруг тебя, а ты ее руками ловишь, но руки должны быть быстрыми, и  в  конце концов я наловчился и приносил одну и еще одну, а иногда и еще одну рыбу в пещеру. Они были большие и толстые, и женщины с удовольствием их ели.  Однажды меня взяли на охоту. Мне показали яму, на дне которой была палка, и вождь сказал мне, что если закрыть яму травой, то зверь не видит. Когда попадается большой зверь, то племя долго будет сыто, а когда маленький, это плохо. А еще можно бежать долго - долго за зверем, который тебя не съест, и запустить в него острой палкой. Это самая лучшая охота, но не всегда получается, потому что часто охотится за тобой большой  Зверь с желтой гривой и громко рычит, он может убить всех.
     Я так испугался и задрожал, что не мог  идти, и меня отнесли в пещеру и все мужчины смеялись надо мной. Но вождь сказал, что хотя я сам не могу охотиться, но приношу им удачу, и приказал мне сделать так, чтобы удача всегда сопровождала их. Я долго думал. Потом взял черное дерево из  деревьев небесного огня, который всегда горит в пещере, и стал на стене пещеры изображать ту охоту, которую я желал своему племени
     Следующая охота была особенно удачной, и все сказали, что это я помог. Постепенно я стал также нужен как вождь. Он говорил, что видел такое, как я делаю на стене, давно, маленьким, когда жил далеко от большой воды в другой пещере, что каждый из нас и охотник и зверь, и мы должны перед охотой показать зверю, что мы его не боимся, любим, но должны убить, чтобы съесть. Мы брали шкуры тех, кого хотели съесть и показывали, что мы будем делать, а я на стене изображал, как все будет. И мы так готовились к охоте, что почти всегда воины приходили с добычей, а я с рыбой. И всем было хорошо. Но ночью мне было страшно. Мне снились странные сны. Будто я живу в какой-то прозрачной пещере, там, где летают птицы, а внизу бегают какие-то жуки, на которых ездят двуногие. Я кричал от ужаса и просыпался. Я рассказывал племени эти сны, и все качали головой, а вождь говорил: Ты видишь далеко, через много лун вперед, ты сын неба и оттуда свалился, но там не так хорошо как у нас, поэтому тебе страшно.
     Сны снились мне каждую ночь, и я не хотел закрывать глаза. Я стал сидеть под луной, без света большого огня, когда вокруг темно,  у большой воды. Было холодно, но хорошо. Иногда ко мне приходила Ло,  и мы сидели тихо-тихо рядышком. Но чаще я был один. Я думал. Вот там далеко ночь и день падают в большую воду, и большой огонь с неба падает туда, в большую воду, значит, они подчиняются большой воде и она великая Большая вода держит все, а на чем держится она? А еще мне нравилось смотреть, как падает большой огонь в большую воду. Это было так красиво! Огонь распадался на много - много цветов,  они цвели на небе, а не на земле, потом огненный шар падал в большую воду, и сразу становилось темно и появлялись маленькие огоньки – это светились глаза ночных зверей, смотревших за нами.  Потом приходил ночной шар, и стая зверей, кормившихся возле пещеры, начинала выть, они пели песню  ночного огня.
     Как-то раз один маленький зверь отбился от стаи и подполз ко мне, когда я сидел у большой  воды. Он болел и он подполз погреться возле меня, но и меня он согрел, а когда я взял его в пещеру, он не кусался, а стал греть меня, и всегда стал лежать возле меня, даже если рядом была Ло. Я отдавал ему кости после охоты или еды, а он всегда был рядом и спас меня, когда зверь с копытом хотел меня убить. Вождь только качал головой: Ты не такой как мы и воющий зверь это чувствует. Он  сделал тебя своим талисманом, он хочет быть с тобой даже в пещере, хотя другие из стаи сидят только у входа.
     А еще мне вдруг перестало нравиться, что другие самцы берут Ло. Я стал забирать ее с собой. И мы часто лежали вместе под скалой у большой воды: я, Ло и воющий зверь, и нам не надо было никого больше, но разве мы могли охотиться, когда нас так мало? А потом Ло родила мальчика, и он не был таким черным и шерстяным, как другие и вождь сказал, что надо смотреть хорошо это или плохо, каким он будет воином.
     Скоро племя увидело, каким воином стал я. Пришли люди из другой пещеры, далеко от большой воды. Там, наверно стало меньше мяса и кореньев. Они хотели убить нас и занять нашу пещеру. Мы бежали от них в пещеру, и вождь велел закрыть ее большим камнем, но я сказал, что мы умрем без воды и пищи, когда не сможем охотиться. Я сказал, что мы наверху, а эти люди внизу и надо набрать много камней и кидать в них и взять заостренные палки и убивать как животных,  мы так и сделали. Мы победили их. Они убежали, а те, кто были убиты, стали нашей добычей. Племя жарило их и ело, все брали те куски, силу которых хотели получить. Но я не смог есть похожего на меня. Я только взял мертвую плоть вождя, высушил ее и отдал Ло. Она сплела веревку из травы, вплела туда мой дар,  и мы вместе радовались такой добыче.
     Мне было хорошо. Но я все время думал, кто я,  почему я не похож на других из пещеры или тех, кто живет далеко; а где живет большой небесный огонь, откуда появляется ночной огонь, на чем стоит большая вода? Мои мысли – это была моя работа,  и часто в пещере стали делать то, что я говорил. Когда шли на охоту, вождь не брал меня с собой. Ты должен думать, -  говорил он. Когда родились и другие дети, похожие на меня, я обратил внимание на равное количество лун,  предшествовавшее рождению. Я увидел, что дневной огонь неизменен и прекрасен, но иногда он жжет невыносимо, а иногда гневается,  и обрушивает на нас небесную большую воду, чтобы было холодно и страшно, потому что с неба  на нас кричат и пускают небесный огонь на землю. А вот ночной огонь не столь страшен и велик, но он все время меняется.
     Я стал складывать камни по мере того, как менялся ночной огонь и увидел, что изменение повторяется через равное количество отложенных камней. Когда я сказал об этом вождю, он потряс руками и сказал: Ты разговариваешь с высшими духами. Ты сможешь договориться с ними об удачной охоте и о добрых зверях; чтобы у нас было много мяса и рыбы и кореньев. Наши женщины много рожали, мы стали сильными и выгнали врагов из соседних пещер.
     Но вождь и все старшие в племени считали, что в каждом камне, в каждом дереве, в траве есть высшие существа, любящие или не любящие нас. А я говорил, что есть кто-то один, кто сотворил небо и землю, траву и животных, ночной и дневной огонь, Тот, кто есть все. Он смотрит на нас  и чего-то ждет, но я не знаю, не помню – чего. Вождю очень не нравились эти слова. Он говорил, когда вспомнишь, что от нас ждет небо, тогда и будешь объяснять нам, а сейчас мы живем по-своему, почитая духов вокруг нас.
     Я стал забирать на холм возле большой воды, своих детей, своих женщин, а когда воющий зверь принес потомство, то и его со щенятами. Я просто хотел показать всем, как прекрасна большая вода, когда в нее падает небесный огонь, как сверкает вода и небо, когда они соединяются и однажды, глядя на все это, мне показалось, что из облаков выглянул прекрасный лик
 и  любовался вместе с нами. Я упал на колени и завыл как мой друг – зверь. Я еще не знал, какую песню сложить.
     Вождь и многие обитатели пещеры начали возмущаться. Одни говорили, что я такой же чужак, как и другие не из их пещеры, и должен умереть. Некоторые говорили, что я принес племени удачу, у нас славная охота, мы победили врагов, я сделал много детей, звери, охранявшие пещеру, дружат теперь с нами и еще – я приручил небесный огонь, который никогда не гаснет в пещере, потому что я строго слежу за этим. Вождь прекратил подобные разговоры, сказав, что не может запретить мне думать по-своему, но будет ждать знака свыше.
     А я наблюдал за растениями: когда одни умирали, другие оживали; за рождением детенышей, которые появлялись в определенное время, за тем, как менялся и вновь возвращался к кругу ночной огонь, все было повторяемо, но было другим, каждое по-своему прекрасным. Я рассказывал обо всем этом своим детям,  они резвились вокруг меня, но слушались меня больше, чем вождя, потому что считали, что я прав. Вождь долго думал. Он смотрел на всех нас хмуро, но не недовольно. Просто он постоянно думал. Многие же не любили нас. Мы были другие.
     Часто и мои дети и я спали вне пещеры, если было тепло. Нас стерегли наши друзья  - воющие по ночам. Если в пещере стоял запах пота и вони, то под небом – сухо и свежо. Но когда начинались дожди, надо было жить в пещере, делить со всеми оставшуюся пищу или вырывать у слабейших. Мне не нравилось это.  Не нравилось это и вождю, он не хотел, чтобы нас было меньше. Однажды он встал посреди пещеры. Заставил всех замолчать и сказал:
-  Ты, упавший с неба, ты принес нам удачу. Уже много лун ты с нами и мы сильны. Но нас стало много для одной пещеры и думаешь ты и твои дети по-другому. Ты должен найти следующую пещеру и другое место для охоты. Мы научим твоих детей охоте, остальное ты и твои женщины смогут сами, а потом вы уйдете.
     Я был очень опечален. Но я понимал, что так лучше. Я чаще стал смотреть на большую воду, на облака, где я увидел Лик все Сотворившего. Я думал теперь, что большая вода лежит на большой рыбе, такой огромной, которую однажды большая вода выбросила на берег, что Лик Сотворившего Великое наблюдает за нами и надо делать так, чтобы Он не сердился, а желал помочь нам. Я думал о том, куда же мне идти с женщинами, детьми, с животными, воющими по ночам? Однажды ночью я был один и задремал. Проснулся я, когда дневной огонь вставал из-за холмов. Над большой водой реял туман, и розовело небо. Прохлада и тишина давали радость. Вдруг на воде я увидел фигуру, всю в золотом сиянии и розовом свете, с прекрасным ликом  Того, Кто смотрел из облаков. Он протянул руки и указал на холмы, туда, где вставал дневной огонь. Тотчас видение исчезло. Я понял, что  должен забрать своих женщин, детей, воинов, пожелавших уйти со мной, зверей, которые пойдут за мной, и уйти за холмы, чтобы в вечных странствиях заселить то, что создал Он. И мы вышли из родной пещеры, славя Его.

 

   Неизреченный, скрытый, славный, власть,
     Цвет всех сияний, всех цветов и блесков.
     Движенье, сущность, длительность и самость,
     Ты ото тьмы освобождаешь взор;
     Всемирный свет, небесно-осиянный,
     Ты, вея, чрез вселенную летишь
     Бог, могучий, первородный.