1917 ГОД

1917 ГОД

В Бежице казалось, что все шло своим порядком. Я была уже в 7-м классе гимназии (последнем). В сознании, где-то глубоко, все время копошилось, что идет война, но близко мы ее не чувствовали. Иногда в Бежицу приходили слухи, что в Петербурге, переименованном в Петроград, были какие-то беспорядки, якобы из-за недостатка продовольствия, и что шумели там, главным образом, женщины. У нас же – в рабочем поселке – все было тихо и шло по-прежнему. Рождество прошло, как обычно, с нашим традиционным большим вечером. В гимназии занятия шли с особым напряжением, так как мы готовились к выпускным экзаменам (у нас обычно лучшие ученицы награждались медалями – золотой, серебряной – а кроме того, председатель акционерного общества назначал определенную сумму на подарок лучшей ученице – золотую вещь).

Внезапно разнеслось по Бежице известие, что Император Николай II отрекся от престола, и что в России – революция.

В Бежице она ничем особенным не проявилась, кроме нескольких, кем-то организованных, массовых шествий жителей с пением "Мы жертвою пали в борьбе роковой" и "Вставай, поднимайся, рабочий народ, вставай на борьбу, люд голодный, раздайся клич мести народной". Ни я, ни многие другие не знали этих песен. Да и призыв к мести как-то не умещался ни в голове, ни в сердце. Были несколько раз поначалу и митинги, на которые созывали какие-то незнакомые люди, где говорилось о том, почему произошла революция. Докладчик, как было видно, готовился к докладу. А потом эти митинги стали собираться какими-то пришлыми, малообразованными людьми. Так, однажды я шла в гимназию мимо здания женской гимназии, в котором находился в то время лазарет (мы – гимназистки – занимались в здании мужской гимназии). До этого лазарета была подведена железная дорога, а возле его входа была устроена платформа, чтобы легче было переносить раненых из вагонов прямо в лазарет. И вот какой-то не бежицкий человек взошел на платформу и поднял руку, как бы призывая проходящих остановиться и послушать его. Многие остановились, остановилась и я, а этот "оратор" начал агитировать и выкрикивать такие слова:

– Кровопийцы! Пили нашу кровь! Вот и здесь лежат наши раненые, которые пролили свою кровь! – и т. д.

Я повернулась и скорее пошла дальше.

Как-то неожиданно я еще раз попала по дороге куда-то на подобный митинг. В этот раз я даже не остановилась, а прошла мимо, услышав слова "кровопийцы", "кровь", "бросим все свои силы на борьбу с недобитками". Мне тогда показалось, что невежество хочет завоевать себе внимание. Тогда еще можно было не показывать своего сочувствия революции, а таких невежд-агитаторов можно было демонстративно не слушать.

А вот уже осенью, придя в гимназию, я увидела, что некоторые мои одноклассницы притворяются, что их очень захватила революция. Правда, это были чаще не коренные бежицкие, как, например, Анька Рикль. Захлебываясь от восторга, рассказывала Анька Рикль новость, которую, мол, могла принести нам только революция. Новость была действительно важная: прежде в нашей женской гимназии было семь классов, окончание которых не давало нам права на аттестат зрелости. Последующий, восьмой, класс давал лишь подготовку для преподавания в начальной школе. Теперь же, мол, в начале учебного (1917) года нам можно выбирать: либо идти в восьмой класс на эту подготовку – как было и раньше – либо идти в восьмой класс на аттестат зрелости. Причем во втором варианте надо было очень много работать, так как предстояло пройти всю программу мужской гимназии за исключением греческого языка, но латынь надо было пройти обязательно полностью. Я и многие мои подруги пошли в восьмой класс на аттестат зрелости.

В Бежице было совсем спокойно. В качестве местной власти действовал "Совет рабочих депутатов", избранный в цехах завода. На сто человек рабочих избирался один член совета. В совете большинство принадлежало членам партии меньшевиков и социалистов-революционеров, были беспартийные и несколько большевиков. Завод работал по-прежнему. Гудки гудели в свое время. Все школы тоже работали по-старому.