Аккорд

АККОРД

классический рассказ
                юности           моей                первой           рабочей                бригаде
                судостроительного завода посвящается.

                - 1 -

Летом на сборочном стапеле было жарко. За полчаса до конца смены бригады судосборщиков собирались в будке мастера – стеклянном кубике, зажатом ярусными стапельными лесами. Колька, молодой сборщик-салажонок, которому в бригаде дали странное прозвище Француз, удивился столь раннему окончанию смены.
-Целых полчаса подарили начальники, а то минуты считают, нормировщиц с секундомерами присылают, - попытался он высказать свои мысли Василию Петровичу, бригадиру, но тот, погруженный в свои постоянные и нелёгкие заботы, лишь отмахнулся от него и коротко приказал.
-Инструмент собери, да не забудь чего.
«Наверное, коэффициент трудового участия делит, - отстав на несколько шагов, боязливо подумал Колька. – Лучше не приставать, а то снова на Совете бригады скажет: “Французу – ноль-пять, шланги сворачивать не научился”, - четвертная и уплывёт». Вспомнив о КТУ, с помощью которого в бригаде распределяли приработок и премию, Колька в который раз удивился тому, как укладывалась в голове пожилого бригадира почти высшая математика. Но ещё больше – как совпадала эта математика с мнением бригады. Когда Колька заполнял раз в месяц сложные таблицы с расчётами, выводя окончательные суммы, он ничего нового для ребят не открывал. Все и без расчётов знали – от бригадира – кто на что наработал. Ну, разве рубля в два была разница, на пять пачек сигарет не тянуло. Но так как протоколы и бумаги всякие полагались, Кольке это дело и поручили:
-Француз, ты эту трехомундию и веди, после десятилетки тебе это дело в самый раз.

Для мастера главное было – план, и он безразлично, но утвердительно мотнул головой в красной каске. Так Колька помимо премудростей профессии судосборщика стал осваивать и обязанности бригадного писаря.
Над мастером Колька иногда втихаря потешался.  Вечно тот бегал по лесам, суетился, неуклюже лез в горловины отсеков, куда и Колька пролезал с трудом со своими шестьюдесятью килограммами. Но самое смешное было, когда мастер приходил в курилку. Он снимал свою яркую каску, переворачивал её, как работяги, и пытался усесться, нелепо задирая толстые ноги. Потел, неумело выкуривал “стреляную” папиросу и начинал агитировать за “поработать” в выходные дни. Кольке хотя и не предлагали никогда, но он тоже встревал в шумные обсуждения, возмущался, напоминал о трудовом законодательстве и однажды заговорил о продолжительности рабочего дня во Франции. Вот мужики его Французом и окрестили.
С особенным чувством произносил прозвище бригадир Петрович. Он подходил, смотрел в пол и куда-то в сторону и, словно заканчивая разговор с кем-то, стоящим позади него, говорил:
-Кувалду насади, да клин вбей, не забудь. Фр-р-анцуз!
Обидного в своём прозвище Колька не чувствовал, а вот с бригадой близко сойтись не мог – была между ним и мужиками неуловимая дистанция. Будто подозревали, что отец пристроил его к профессии, мягко говоря,  по знакомству.

Пока  Колька вместе с газорезчиком Иваном Сергиенко и бригадиром поднимались с нижней палубы третьего отсека в будку мастера на четвёртый ярус, там уже все собрались. Колька взмок под бухтой толстого шланга, к концу которого была привёрнута тяжёлая  зачистная  машинка «галяф». За день брезентовая роба несколько раз успела взмокнуть и высохнуть, но сейчас по спине опять струился пот, и Колька, раскинув руки, с удовольствием прислонился к решётке громадного вытяжного вентилятора и стоял, пока его не окликнул бригадир.
-Э-эй!  Чучело ты хреново!  Или тебя ждать будут?!
У мастера, действительно, ждали только их. Колька опять удивился, увидев на столе сразу три белых каски высоких начальников. Сидели они в светлых рубашках с распахнутыми воротами, опустив головы, молчали. Мастер, словно уже и не хозяин помещения, сидел на стуле в углу. Колька тихо примостился около двери, прямо на полу, на снятой каске и, вытянув с наслаждением ноги, притих. Первым взял слово начальник, которого Колька не знал.
-Товарищи. Мне поручено поговорить с вами от дирекции завода. Вы отлично знаете, какое сейчас напряжённое время. Через четыре дня мы должны сдать Заказ.  Как говорится:  кровь из носу. Сейчас он уже почти готов и находится в доке достроечного бассейна. Тем более это наш первый атомный Заказ.  Партия и правительство, Родина, доверили нам серьёзное дело…

Надо сказать, что в их рабочем районе, где Колька родился и вырос, слова “подводная лодка” даже в мыслях не произносили. Коротко и секретно: «Заказ», - с какой стороны ни крути. Начальник продолжал говорить, а Колька уже напрягся весь. Всегда, если ему приходилось слышать серьёзные и значительные слова: правительство, народ, Родина, - у него холодело внутри. Гордость от сознания своей сопричастности к событиям большого масштаба изменяла его не только внутренне, но и внешне (вспоминался дед, воевавший ещё в “двадцатые” в городе Ревеле;  отец,  отдающий жизнь заводу и теперь; дядя-лётчик, который лежит где-то далеко под Изюмом). Колька непроизвольно стискивал зубы, нервно позёвывал, и начинал осторожно посматривать по сторонам, на окружающих: как они-то всё воспринимают? И больше всего боялся в этот момент безразличной усмешки, или  двусмыслицы какой. Ещё и война во Вьетнаме, да напряжённость с китайцами не давали расслабиться.

Вот и сейчас он поглядел на сидящих рядом корабелов: щуплого на вид, но жилистого и сильного Германа; добродушного неспешного сборщика Лёву Батрюмова; газорезчика; бывшего моряка Ивана Сергиенко. Но они все слушали спокойно, с серьёзными усталыми лицами.
-Двинься-ко, - вывел Кольку из задумчивости резкий толчок Камая, который, видимо, отсидел ногу и теперь, вполголоса матерясь, устраивал её удобнее. – Ты чего, Француз, сидишь здесь?! Домой бы шёл, твисты свои плясать, здесь и без сопливых обойдутся, - его скуластое лицо недобро усмехнулось, и Колька отодвинулся.
Камая он побаивался с третьего дня своей трудовой деятельности. Тогда, ещё ошарашенный масштабами и впечатлениями, Колька первый раз попал работать вместе с Камаем. Тот был с похмелья, злой, желваки под кожей скул, как булыжники, зловеще перекатывались. А секция, которую навешивали, как назло не стыковалась. Иван Сергиенко нагревал её пятнами до красна, - такими же пятнами покрывалось и лицо Камая, и он лупил по ней, пытаясь выправить разностен между полотнищами двух секций. Наконец, когда уже почти всё было готово, последний штрих он доверил Кольке:
-На, - и вручил ему двенадцатикилограммовую кувалду. – Врежь напоследок.  Вон, миллиметров сто шва не сходится чуток.
Колька и врезал. Это был его первый удар по корпусу Заказа. Через минуту он уже бежал по лесам, подгоняемый пинками  Камая:
-Гад! Чё же ты наделал! Кто ж ребром-от  лупит, вмятин наделал, волосатик! Чучело хреново!
Опять  чучело.

Вспомнив про своё первое знакомство с кувалдой, Колька ещё немного отодвинулся от Камая и прислушался к выступавшему начальнику.
-…Заканчивая о ваших успехах, перейду к главному, с чего я начал. Нужно загрузить Заказ балластом. Работа срочная, тяжёлая и ответственная. Срок – трое суток, - после этих слов опытные сборщики удивились и зароптали. Начальник продолжил, - Бригада будет небольшая, человек шестнадцать. Сами знаете, людей сейчас не хватает, да и вам, думаю, не выгодно. Так, Виктор Семёнович? – обратился он к мастеру.
Тот поднялся, хотел почесать в раздумье затылок, но пальцы упёрлись в каску, которую он дисциплинированно не снимал даже в будке, сказал тихо:
-Мне эти работы в план не включал никто. Тот заказ из цеха в док месяц как скинули, - замолчал на время, остановленный неодобрительным взглядом начальника и махнул рукой. – Надо, так надо.
Начальник потеплел: - Вот на этом и порешим.
-Много балласта загружать? – спросил Колька сидевшего рядом Лёву.
-Жутко сказать, - прошептал он. - Шестьсот тонн!  Его ещё перевешивать нужно,  маркировать, загружать в “балластные”,  крепить,  красить… Тройная, считай,  работа. Это, Коля,  дело серьёзное, не советую тебе.
«Подумаешь, - мысленно обиделся Колька. – Над самим мужики смеются: “Уж не разбежится”. Сам же про себя рассказывал: в детстве все с горы бегом, да кувырком, а он сторонкой, степенно. И сейчас такой же. Пока на перекур с ним спустишься, все по второй закуривают. А ведь наставник, не обгонишь же».
-Лёв, а чего повременщиков с участка Корнышева не возьмут? Ходят, хреном груши околачивают. Новый стапель третий месяц собрать не могут.
-Казинские. Эти и в войну не шибко шустрили. Где мясом откупятся, а где и деньгами. Камаевские земляки. И у всех бронь.  Вот как у тебя.
-У меня?
-А тебя в армию могут и не взять.  В правильный цех пристроили.
Тем временем разговоры набирали силу. Камай горячо и с матюками обсуждавший ситуацию, вскочил и, отмахиваясь от Петровича («Иди ты к такой матери со своим “надо”!»), громко выкрикнул:
-Здоров ли ком-от будет, Виктор Семёнович? – и победоносно оглядел всех, будто разгадал одному ему известную хитрость начальства. – У меня собака Пальма в такую жару из конуры не вылезат, а тут работать надо. Баба ворчать будет – помидора не полита.
Мастер развёл руками и кивнул на пожилого, но подтянутого и, как показалось Кольке, строгого человека:
-Вот, пусть зам главного бухгалтера завода объяснит. Дирекция платит, цех тут не при чём.
-Мне понятна озабоченность товарища, - обернулся в сторону Камая зам главного. – Если уложитесь в трое суток, до семнадцатого июля, получите по двести пятьдесят рублей, детали объяснит мастер. Это аккорд. Главное – сроки. Не уложитесь, - он виновато улыбнулся, - потеряете больше половины.
Колька вздрогнул: «Джинсы! Или магнитофон “Днипро-14”! Всего трое суток поработать и почти две месячных зарплаты! Джинсы! Ещё и останется».
Нельзя сказать, чтобы он спал и видел себя в фирменных штанах, но, как и друзья, которые все были студентами, без этой спецодежды себя не представлял. Хотелось. Колька повернулся уже к Герману, который невозмутимо раскладывал и складывал металлический метр, обдумывая что-то своё.
-Не так уж и густо, - пробубнил тот себе под нос. – Хотя и на дороге не валяются. Петрович, ты как сам-то? – обратился он к бригадиру.
-Надо помочь, - укоротил споры Василий Петрович. – Тем более два выходных дня  попадает.  Отгулы будут?
Выступавший первым начальник,  заверил:
-Я думаю, мы договоримся с вашим начальством, и два дня отгула оно вам предоставит.  Если организационных вопросов нет, то мы с заместителем главного бухгалтера откланяемся. Технические вопросы будете решать с главным технологом завода, он у нас ответственный за эти работы.
Колька перевёл взгляд на третьего обладателя белой каски: «Видать здорово припёрло, раз таких китов собрали, - подумал он. – Интересно бы и мне попасть, доказал бы мужикам, что Француз не лыком шит. Только не возьмут ведь».
А бригадир уже составлял список. Принцип был один – мужиков подбирали крепких. Прикинув объём работы, он озабоченно покачал головой и высказал предположение, что работать придётся не уходя с завода. Колька, чувствуя, что скоро подведут черту, собрался с духом и громко попросил:
-Василий Петрович, меня запиши.
Герман, Лёва, Иван и другие мужики, которые собрались в кружок уже как отдельный коллектив, поглядели на Кольку каждый по-разному: кто безразлично, а кто внимательно. Камай заворчал:
-Ты, Француз, кувалдой-то стукнуть не можешь путью. Это тебе не девок по подъездам тискать, - он подошёл к Кольке и больно надавил на руку повыше локтя. – Ручонки-то, у Глушака шланги толще.
Колька рванулся, оставляя рукав робы в пятерне Камая.
-Я, может, и не такой бугай, как ты, но кое-чего могу, - и, желая зацепить Камая, добавил. – А ты вот, чертежи читать не умеешь.
Это была правда. Все в бригаде знали, что пятый разряд Камаю в основном за глотку дали, или ещё за что. Может, чтобы отвязаться.
-Я за тебя, салажонок, вкалывать не буду! – озверел Камай. – Учёные все стали, мать вас в душу!
-Кончайте базар, - вмешался бригадир. – Нашли время.
-Так запишите или нет? – подошёл вплотную к Петровичу Колька.
-Как, Виктор Семёнович? – засомневался бригадир. Мастер махнул рукой.
-Завтра убирать на лесах не наша очередь, обойдусь без него. Решай сам.
-Тебе восемнадцать-то есть? – обратился к Кольке молчавший до сих пор главный технолог.
-Недавно исполнилось, - тихо сказал ему Колька, - осенью в армию пойду, - повернулся ко всем. -  Мне бы попробовать себя…
-А чего не праздновали? – шёпотом спросил Герман.
Колька отмахнулся – до дня рождения оставалось всего полмесяца.
-Одна попробовала… - захохотали мужики. Колька почувствовал, что напряжение спало, и сам продолжил.
-… а теперь боком ходит.
Заржали ещё громче.
-Пиши его, Петрович. Не выдержит, так отпустим, невелика потеря.
-Ну, смотри, Француз, пеняй на себя.
И хотя всё получилось несерьёзно, не как хотел, Колька был рад. Так с ним в школе бывало, когда у Шурочки-математички пятёрки зарабатывал. Она ему в начале урока единицу за невыполненную домашнюю работу, а у доски – пятёрку. Она его всерьёз не принимает, а   он задачу раньше всех  решит.  «И всё-таки обидно, что надо мной смеются», - немного обиделся Колька.
-Завтра собираемся пораньше, обсудим всё, - прервал его размышления бригадир. – Кто с похмелья придёт – выгоню, так и знайте!

                - 2 –

О предстоящей работе Колька сказал домашним только утром.
-Ты что в такую рань сегодня?! – крикнула ему через дверь ванной комнаты мать. – Ещё гимн не играли.
-Аккорд у нас, бригадир попросил, чтобы пораньше…
-Не захотел учиться, вот вкалывай кувалдой теперь.
-Головой в первую очередь, - привычно огрызнулся на упрёки матери Колька, выходя в прихожую. – Можно подумать сама в мясном магазине работаешь. Всю жизнь за пишущей машинкой чертоломишь.
-Я сиротой росла, - по накатанной колее пошла мать, а для тебя,  дурака, все условия создали. Небось, дружки после математической школы – все студенты. Никто на завод не пошёл.
-В чём дело? – появился в комнате отец.
-Вот, на аккорд собрался.
-Денег не хватает?
-Своих не хватает, ясно?
-Сам всё хочешь?
-Сам.
-Уж не балласт ли? – отец знал обстановку на заводе и, чувствовалось, представлял, что предстоит сыночку.
-Он самый.
Больше отец не спросил ничего, лишь сказал:
-Пришёл  бы посмотреть, как из тебя дурь выходить будет, но ты ж у нас самостоятельный. Еды возьми, денег.
«Обойдусь и без ваших советов», - подумал Колька, но еду, услужливо подсунутую матерью, всё-таки взял.
-Когда ждать-то тебя?
-Не беспокойся, не пропадёт, - ответил за него отец. – Ты смотри там, осторожней будь. Слышишь?
А Колька, дрожа от нетерпения, уже летел вниз, через ступеньку, через две и успокоился немного только на бульваре, которым он ходил на работу.
Но он волновался всё-таки. Даже сам не мог понять, что его беспокоило больше? «А вдруг отменят? – думал он, перепрыгивая трещины в асфальте. – Не должны. Может, меня вычеркнут? Нет, вроде бы. Посмеялись вчера ещё, но так и разошлись, и его фамилия в списке была. Опять жарко будет…» И тут он понял, что боится: неизвестной работы, чужих мужиков из других бригад (и шутки у них другие, и запах пропотевших роб другой, и лица…) да и день будет жаркий.
Недалеко от проходной стоял паровоз на постаменте. Они с ним были ровесники. День в день. Паровоз был выпущен к столетию завода. Теперь вот он, отработав своё,  служил монументом, а Колька свой трудовой путь лишь начинал. Он подошёл, потрогал ровесника, постоял молча у железной махины, и отправился на завод.

В свой цех Колька пришёл серьёзным и внутренне настороженным – опасался вчерашних насмешек. Мужики потихоньку подтягивались. То там, то здесь громыхали металлические двери шкафов, стучали каблуки крепких рабочих ботинок, упруго била в раковину вода, которую сливали, чтобы холоднее была – пить приятнее.
-Кто оделся, - раскатился по пустому раздевальному залу голос Василия Петровича, - сюда подходите. Обсудим кое-что.
Спустя несколько минут, шурша брезентовыми робами, корабелы расселись на полу, на касках, между рядами ящиков. Колька посчитал своих, из родной бригады, которых было большинство, не хватало только Ивана Сергиенко. Бригадир тем временем определил, сколько и какого инструмента взять. В самый разгар беседы пришёл Иван. Колька взглянул на него и понял: с похмелья.
-Вань, - потупился Петрович, склонив голову и смотря в сторону, - я же предупреждал вчера, ведь на серьёзное дело идём.
Иван, пряча серое лицо, молчал. Кольке стало жаль его. Резчик он был от бога, да и человек  добрый, ответственный.
-Вчера пришёл, - начал оправдываться Иван, - не успел слова сказать, тёщина дочка скандал учинила. Орать начала: «Тебе только дома не бывать, на трое суток уйдёшь, а денег всё равно не увижу!» Ну, и сцепились. – Мужики понимающе закивали головами. – За тёщину дочку мамочка вступилась. Довели до белого каления. Стояла бутылка, и вот… Решайте, - он замолчал.
Все знали, и Колька в том числе, что широкая душа моряка никак не уживается с сухопутными порядками, установленными его бабёнками. Может, потому Иван и работал чаще всех в вечерние и ночные смены, а днём отдыхал, пока жена работала в парикмахерской. Народ смотрел на бригадира.
-Хоть бы квартиру тебе скорее дали, что ли! Разбил бы этот тандем, - сказал, наконец, Петрович. – Собирайся уж, ладно. На маркировку пока с Французом пойдёте. Резак не забудь, потом нужен будет.

Достроечный цех, где стоял док с Заказом, расположился в небольшом затоне. Отсюда, со стороны берега, Кольке реку видеть не приходилось, да и сейчас, с пирса, она не просматривалась – мешала коса, поросшая ровными берёзками.  Но  река  угадывалась: по белым  судовым  надстройкам, величаво проплывавшим над зелёной живой изгородью; фейерверков чаек вдалеке; далёкому эху ответов-приветствий встречных судов. Заказ находился в П-образном сооружении, гигантском по своим размерам, которое, тем не менее, предназначалось для неспешного плавания, а, вернее, скрытной перевозки заказов к морю.
За время работы на заводе, Колька научился воспринимать масштабы сделанного,  спокойно. Но гордость за себя и товарищей, была не чужда ему. Вот и сейчас, увидев Заказ с носовой части, во всю высоту девятиэтажного дома, ещё и под открытым небом, он толкнул в бок Ивана Сергиенко.
-Красотища, правда?!
-Ты лучше вон куда посмотри, - остудил его тот. Справа, на береговой линии, около ног-опор портальных кранов, темнела металлическая стена. – Вот он, наш “балластик”.  А ещё полувагоны подгонят. Да раза по три переваливать придётся.
Стена-пирамида, конечно, впечатляла, но Кольку пока больше занимала обстановка  вокруг. Многое ему было знакомо по книгам, рассказам тех, кто работал на реке. Он приглядывался, с удовольствием узнавая что-то. Недалеко от берега старое, приспособленное под склад судно – блокшив называется. С берегом его связывал толстый ржавый трос, ближний конец которого был прикреплён к вросшему в землю мёртвому якорю, вон его лысая голова торчит из песка. Туда и направились перекурить, пока бригадир пошёл улаживать дела. Колька привалился спиной к тёплой, гладкой полусфере якоря, кое-кто последовал его примеру. Во время перекура определили технологию работы. На первом её этапе предстояло работать Кольке. Здесь надо было взвесить каждую чугунную чушку, промаркировать вес и отправить балласт краном на стенку дока. Там, через горловины отсеков, опустить его поштучно уже в самое чрево Заказа, в низ с высоты девятиэтажки, затем уложить его согласно чертежам, закрепить и покрасить вонючим суриком. Разбились на звенья, за каждым закрепили по нескольку отсеков.
Колька, не дожидаясь команды, рванулся к пирамиде из чугунных чушек, схватил одну и подтащил к весам. Побежал за следующей. Сбегав раз пять, он решил сбросить брезентовую куртку.
-Расценки не сбей, - засмеялись мужики.
-Не суетись, - остановил его бригадир. – Во-первых, работаем все по команде, курим – тоже. Во-вторых, брать нужно по две балластины. В-третьих, главное – ритм задать. Понял?
-Понял, - потупился Колька.
-Вот и давайте с Иваном, маркируйте пока. Мужики, - обратился он к остальным, - пока первую партию в шаланду готовят, пошли, полазим в отсеках,  посмотрим,  что к чему.
Иван с Колькой остались одни.
-Да-а… - протянул Иван, тут вагонов десять будет. Давай вдоль пирса пройдём, площадки для весов посмотрим, не таскать же балласт оттуда.
«Действительно, - согласился Колька, - легче весы перетащить».

-Ну, вот, теперь и работать можно начинать, - сказал Иван, когда они выбрали и расчистили кое-где места ещё под семь площадок. – Значит, так. Я подтаскиваю и взвешиваю, ты маркируешь. Клейма вот, в ящичке. Потом грузишь в шаланду. С крановщиком я сам буду работать, пообвыкнешь, и тебе придётся. Кувалду-то брось, ни к чему она, руки отмашешь. Возьми “ручничок”, им и клейми. Запомни, от нас весь ритм зависеть будет, мы должны все звенья обеспечивать.
Работа Кольке понравилась: «Пугают вечно, а ничего страшного и нет», - удивился он, удобно устроившись на импровизированном сиденье из балластин и куртки для мягкости. Правильной прямоугольной формы чугунные чушки почти одинаковы по весу: чуть не дотягивали до двух пудов. Колька быстро приноровился к своим обязанностям, и металлическое цоканье, по три кряду (два удара – килограммы, один – граммы), ритмично вливалось в общий деловой шум. Хуже было, когда приходилось загружать балласт в короб. Стенки были высокими, и Колька поднимал тяжесть чуть ли не на уровень плеч, а затем переваливался через верх и отпускал балластины на дно.  Иван поначалу молчал, но не выдержал.
-Ты вокруг балластом выложи, повыше будет, тогда не только руки, а и ноги, и спина заработают.
Наверху уже трезвонил портальный кран.
-Майнуй! – крикнул в высоту Иван. Спустя несколько секунд, о край шаланды стукнули зацепные крюки. Иван  быстро развёл стропы по углам и, щурясь от солнца и манипулируя в воздухе ладонью, крикнул: - Набей чуток! – стропы натянулись. Иван ещё раз поправил их на углах, перевернув ладонь, выдохнул: - Пошёл,  родимый. Вира!
Первые Колькины балластины, прошедшие через его руки килограммы, играючи взмыли вверх, а через минуту-две были уже на стенке дока.
-Ты, пока я отправкой занимаюсь, не по сторонам смотри, а балласт подтаскивай, не жди, когда подгонять начнут. Втягивайся в работу. Сигарету спрячь, команды на перекур долго не будет. Усёк, Француз?
-Усёк, - проворчал Колька, а сам подумал: «На нас здесь, на двоих, только падает, а там – на все звенья. Не плохо придумали!» Но вслух высказываться не стал пока. Сидел – стучал, вставал – укладывал, стучал, укладывал… «Майна! Вира! Майна, вира!»
Первый перекур они с Иваном пропустили. Иван работал зло, на пот внимания не обращал, постоянно придумывал что-то новое, и часа через два Колька сбился со счёта и перестал считать подъёмы. Только с надеждой поглядывал вверх, куда уносились короба с балластом. Там, на стенке дока, потихоньку стали образовываться небольшие пирамиды напротив каждой горловины, а это значило, что они успевали обеспечить работой все звенья. Колькины руки не то чтобы ныли, а тянули вниз, будто росли. Перед глазами вереницей неслись числа: 29 5, 31 4, 32 0…  А Иван всё нагнетал темп.
-Француз, второе дыхание не появилось? – спросил он насмешливо, когда очередной короб уплыл в воздух.
-Иван, а ведь через нас больше тоннажа пройдёт, чем через каждого там, наверху.
Иван даже не посмотрел в его сторону, только гаркнул:
-Каску надень, салажонок!  И чтобы я тебя без каски не видел!
С час проработали молча. Кольке показалось, что за это время они стали работать злее и чуть быстрее. Наконец, после очередного “вира!”, крановщик передал звонками “перекур”, и Колька отошёл в сторону от ненавистных весов и развалился на песке. Спустились с Заказа и остальные. Молча расселись в кружок.
-Ну и как, Француз, руки по земле не шаркают? – подтрунивая, спросил Петрович. Колька промолчал. – Как он, Иван? Успевает?
-Успевает, да болтает много.
-Наверное, на солнце перегрелся. Давай его к нам, в балластную, повисит на скоб-трапах, замолчит, - подхватил тему Аркадий из соседней бригады.
-Ничего, мы пока здесь с ним управляемся. Так что ли? – неожиданно для Кольки обмяк Иван.
И мужики переключились на обсуждение возникших в носовом отсеке трудностей. Предлагали изменить крепёж балласта. Колька решил щегольнуть своими знаниями и, когда в который раз услышал “носовой отсек”, поправил:
-Форпик он называется.
Иван потешно всплеснул руками:
-Иди ты! Теперь вам, мужики, легче работать будет.
Колька понял, что опять сунулся не в дело и пошёл подтаскивать к весам балласт. Думал – остановят, но на него никто не обратил внимания. Только Иван подошёл, постучал по каске:
-Ну, ты, Коль, голова! Форпик!

И опять продолжалась монотонная, однообразная работа. Не заметили, как и солнце уже повисло над башней крана. Припекало Колькины плечи – рубашку он снял и работал по пояс голым, как Иван, смуглое тело которого влажно взблёскивало в такт движениям: наклон, подъём, наклон, подъём. Руки, спина, ноги Кольки работали ритмично, в голове было только одно – стенка дока не должна быть пустой. Порожний короб – вниз, полный – вверх. «Газировочки бы», - вспомнил Колька блага родного цеха, где под лесами находились установки с газированной водой, обложенные льдом с опилками. И тут же вспомнились длинные густые ряды акаций с бело-зелёными неживыми листьями, что маскировочными щитами стояли перед  домом; обвисшие занавеси на жадно раскрытых ртах-окнах; сыто урчащий и звенящий запотевшими бутылками с минералкой,  холодильник.
-Набей чуток!.. Вира! – возвращал к действительности голос Ивана.
«Ему, наверное, тоже не сладко», - вспомнил утрешнего Ивана Колька.
-Иван, пить не хочешь?
-Не трави душу. Связался же я вчера,  дурак, с бабами. Вообще, ты прав. Я бы сейчас глотнул чего-нибудь. Анкерок бы опрокинул, - видя, что Колька понял не всё, объяснил. – Это, когда я в Севастополе служил, мы иногда на парусных шлюпках ходили. Там вместо балласта – бочонки с водой, анкерки. А ты откуда названия знаешь? – вспомнил он про форпик.
Колька обрадовался, что Иван заговорил с ним.
-Читал много. Я раньше хотел в Нахимовское училище поступать.
-Ты об этом и не говорил никогда.
-И так надсмехаются.
-Смеются, - поправил Иван, - это вещи разные. Чего ж не поступил?
-Родители не пустили, да и самому расхотелось.
-Ну и зря, - твёрдо сказал Иван, помогая Кольке догрузить балласт. – Вира помалу!
Ещё одна частичка большой и трудной работы была сделана.
За разговорами работалось лучше.  «Хорошо не с Камаем поставили, - мысленно обрадовался Колька. – Тот изматерился бы весь». Но усталость чувствовалась. Ладони припухли, пальцы ныли, впору хоть в обнимку чушки таскать. Изнуряла и монотонность, и жара, и ещё десятки неполадок, которые раньше не замечались, а теперь попросту мешали: проволочка вместо шнурка на ботинке; дырка в рукавице; заусенцы на пальцах. Казалось: остановишься, и снова приняться за работу не хватит сил.
-А чего расхотелось-то? – продолжил разговор Иван.
-Дед, мамин отец помог. Когда мама одна в три года осталась – её мама умерла, он скрылся куда-то. Ни слуху, ни духу. Я и не знал, что он существует. И мама не знала. Появился однажды в форме речной, по Волге плавал. Слёзы, обещания всякие. Мне тринадцать лет было, верил всему. Он наобещал, что возьмёт меня с собой по Волге походить, в училище поможет поступить: «Династия, мол!» Посидел два часа и уехал, только его и видели. Больше не показывался. Охладел я как-то ко всей этой затее.
Иван не перебивал Кольку, но и про работу не забывал: десять шагов к балласту, две пятерни в выемки,  «эх!», десять шагов обратно, левую на весы: «Тридцать один и три», - это Кольке; правую – на весы: «Тридцать и четыре» - это Кольке; и опять десять шагов. Колька сидит, тюкает. Накопит штук двадцать, а потом: наклонился – взял, разогнулся – перевалил в короб. Иван в это время подтаскивает – всё хоть какое-то разнообразие. Балласт всё-таки убывал, и Колька обнаружил, что стенка в том месте, где они находились, стала пониже, и со своего “кресла” за ней можно было уже разглядеть какое-то здание. Да и по стенкам дока, обоим его бортам, выросли пирамиды балласта. Толи от жары, то ли усталости, но есть не хотелось. Но Иван рассудил по-своему:
-Ещё коробушки три бросим,  и перекусить бы надо. В столовую сходить.
-Зачем? Мне мама навертела всего.
-Тебе легче, - вздохнул Иван.
-Вместе и поедим, - предложил Колька. – Почти смену отбухали и незаметно. Один общий перекур и был, так и курить бросишь.
-Там у тебя ничего скоропортящегося нет? Ты свой узелок оставь пока, ночью где есть будешь? А сейчас ещё столовые в цехах работают, не во всех, правда. Вот туда и надо сходить.
-Ночью спать будем.
Иван усмехнулся: - Поспишь, какие твои годы…

Ночь пролетела быстро. За вечер сделали две перестановки весов, покурили пару раз; во время перекуров Колька лежал пластом, бесцельно глядя в высокое небо, никого не слушал. Да и говорили мало, пробовали  шутить, но не получалось. Устали все. Камай пытался зацепить Кольку, но Иван сказал ему негромко, но веско: «Хочешь, поменяемся, но здесь тоже не мёд». К концу дня Ивану стало тяжело: неожиданно у него носом пошла кровь. Увидев, что Колька испугался и собрался бежать за бригадиром, Иван остановил его: «Не дрейфь. От солнца это, сейчас пройдёт». И действительно, прошло. Но Колька поменялся с напарником ролями. Теперь клеймил балласт и загружал короб Иван. Правда, после того  как солнце скрылось за судомонтажным цехом, Сергиенко опять взялся за более тяжёлую работу.
Не удалось Кольке полюбоваться рекой на закате, поболтать с мужиками перед сном. Спать не пришлось. Ночь надвинулась буднично: резче и отчётливее стали слышны голоса мастеров сдаточной команды; исчезли полутона – только чёрный цвет металлоконструкций и ослепительный, почти белый свет прожекторов; сильнее запахло размякшей за день пропиткой шпал с подкрановых путей. И когда Колька отошёл по малой нужде в сторону, он вдруг увидел Ивана со стороны: тот в светлом круге, будто на арене цирка, выполнял одному ему известные упражнения – чётко, расчётливо, привычно.
«Мне бы так, - залюбовался он Иваном. – Ночь, устали все, металл кругом, а красиво!»
Перегрузку балласта на стенки надо было закончить как можно раньше. Наверху каждый человек был дорог. Ещё не зная всей механики работ, Колька чувствовал: там всё сложнее и труднее. Поэтому они с Иваном торопились или им так казалось: работали, как заведенные и всё. Иногда Колька останавливался, пытался вспомнить какой-нибудь отрезок дня, к примеру, с двух до четырёх, и не мог. Одни кубики, да цифры перед глазами. Лишь короткий обед, словно светлое пятно: мужики смеялись друг над другом – после тяжестей ложка казалась необычайно лёгкой и летела мимо рта.
И короткая  ночь прошла. Когда так же неожиданно, как спряталось, показалось солнце, Колька не обрадовался ему: «Надо же?! Оно будто весь шарик уже обежало, а мы всё грузим и грузим. День-то ещё длиннее покажется!»

                - 3 –

-Тебе приходилось сутки не спать? – спросил Иван, когда они в короткий перекур, прячась за оставшимся балластом от нового солнца, устало улеглись на бетон. Колька утвердительно хмыкнул. Иван помолчал и снова спросил: - В дело?
-Как это?
-Ну, девчонки там,  или пьянки-гулянки – это не в счёт. Пустое всё.
И Колька согласился как-то сразу:
-Пустое. Один раз только у кровати прабабки дежурил, при смерти она была.
-Умерла, значит?
-На моих глазах. Всю ночь потом уснуть не мог.
-Испугался?
-Нет. Она три дня без памяти была, а тут неожиданно очнулась и прошептала: «Коленька». И всё.
Он вспомнил как его жалела-любила деревенская прабабка, которую они, перед тем как получить квартиру, увезли из деревни и прописали к себе. Здесь она вскоре и умерла в непонятном ей городе. Вспомнил и сглотнул комок в горле.
-Любила она тебя? – спросил Иван, глядя в небо. Вздохнул. – Я вот в детском доме вырос, - помолчал, - хорошо, когда тебя любят. А мы вот с тёщиной дочкой почти и не любились совсем. Одни дела на уме были, она у меня жуть деловая, - судя по интонации, какую вкладывал Иван в это слово, Колька понял, что ему эта деловитость поперёк горла торчит. – Я тоже деловым быть пытался: то, другое доставал. Однажды ковровую дорожку приволок – полдня в Гумме с барыгами, да бабами горластыми толкался. Думал, ублажу. Сдуру, сантиметров на 20 короче взял. Под кресло ей не хватило! Так неделю со мной не разговаривала. Что смешно-то: сейчас их, дорожек этих, пруд пруди. Также вот и джинсы твои – придёт время, завалят ими, и переплачивать втридорога не надо будет. Уж лучше магнитофон… - Иван мечтательно закрыл глаза. – Включил музыку… и никого не слышишь! Ладно, поболтали и хватит. Работать пора. Ещё пару раз весы передвинем и шабаш. На помощь пойдём. Глаза страшат, а руки делают.
«Руки, - усмехнулся Колька. – Их, вроде, и нет уже, не чувствую почти, ладони саднит только. – Тут же он пожалел: вот на берегу балласт кончится, и бригадир сунет его куда-нибудь в другое звено, без Ивана. Но до этого ещё далеко… Минуты измеряются килограммами, часы – тоннами… И миллионы спиралей, спрессованных в одно целое, висят над головой в бледно-голубом колпаке. И кажется, что невидимые глазу, раскалённые до бела капли, стекают вниз, прожигают и уничтожают; и туда, куда они падают, с металлическим плачем мчатся со всех сторон города красные машины, похожие цветом на то, с чем им предназначено бороться… Накалились дерево, металл, люди, а пламя, шипя и нехотя унимаясь, шипит: «Ещё не всё! – потрескивает. – Пос-смотрим!»
-Ты чего, Коль? - тот улыбнулся во сне, ему было радостно. Со вчерашнего вечера Иван только по имени его зовёт. – Спишь, что ли? Умотался.
-Вздремнулось что-то, - окончательно проснулся Колька.
Встал, пошёл, не забыл пару балластин взять, чтобы порожняком не идти. Усмехнулся: «Как бы по привычке домой не прихватить». Иван посоветовал:
-Иди в реке умойся, легче будет.
Но от затонской воды: тёплой, противной, разукрашенной масляными пятнами, - лучше не стало. Сон куда-то исчез, вернее запрятался, лишь иногда пробиваясь наружу судорожной позевотой. Колька бросал тогда молоток, клейма и, прикрывая рот грязной рукавицей, до боли в скулах сладко зевал. Иван молчал, смотрел на него, качал головой:
-Какого чёрта тебя на этот аккорд потянуло?
-Ты же знаешь, хотел джинсы купить…
-А теперь?
-Подумать надо.
Колька и сам понимал нелепость: «Шьют их от силы полчаса, а трое суток ломаться, чтобы купить. Неужели сами нашить не можем? Корабли в космос запускаем, Заказы вот, а  за штанами несчастными за границу обращаться должны. Пропади они пропадом!»
-И чего? – видя, что он задумался, не отставал Иван.
-Чего, чего, - отмахнулся Колька. – Попробовать себя хотел.
-Пробуй, если не загнёшься до срока.

…Когда сделали последнюю перестановку весов, шаг за шагом продвигаясь к краю ненавистной теперь металлической стенки, пришёл бригадир, буднично сказал:
-Перекурим с часок, что-то лишка жарковато. Как тут? Загорели черти. Француз, вот тебе банки, слетай в соседний цех, налей газировочки. Соли прихвати, не забудь.
И Колька, обняв трёхлитровые банки и не осознав до конца, что дали небольшой отдых, поплёлся за водой.
Придя в цех, он первым делом напился. Пил жадно, холодная вода пузырилась от брошенной туда соли, текла за рубашку на грудь, и он никак не мог насытиться. Потом он долго умывался, лил газировку из банок на руки, на слипшиеся волосы… лил молча, не отфыркивался, не разбрызгивал. Стоял, полусогнувшись, и с какой-то ожесточённостью впитывал прохладную и спасительную влагу. Она спасала сейчас не только от жары, но  и его самолюбие, потому что он плакал: от усталости, какой ещё никогда не испытывал; от злости на эту усталость; от радости, наконец, что можно прийти и лежать почти час, выпрямив спину, раскинув руки…
Ждали его с нетерпением. Это Колька понял, ещё не дойдя до бригады.
-Француз! – нетерпеливо поднялся к нему сборщик из чужой бригады. – Полчаса где-то мотался. Давай сюда, - и протянул руки к банкам.
Колька обошёл его и передал банки бригадиру.
-В ближнем не было, в мартеновский ходил, - отворачиваясь, соврал  Колька, хотя знал, что на его лице следов от недавней слабости не осталось.
Когда все напились, наступила тишина. Лёжа закуривали, неуклюже поднося спичку к вздёрнутым вверх сигаретам. Первым “отошёл” Камай.
-Ты, Вась, старшой, - уселся он, поджав под себя короткие ноги. – Обеспечь нас лампочками. Горят суки, а их по четыре переноски на отсек!
-Получил двадцать штук, возьми пяток, - остановил Камая бригадир. – Чего заводишься?
Камай замялся немного, но ненадолго. Нервно постукивая каской по камню и играя рублеными скулами, уставил круглые покрасневшие глаза на Петровича.
-Людишек не хватает.
-А у нас теснота, - спокойно прервал его Лёва Батрюмов, которому достались самые неудобные носовой и кормовой отсеки. – Не разойдёмся никак.
Мужики заговорили все разом, каждый о своём, и Колька понял, что всем трудно, а его не самое главное в этой работе.
-Люди по тоннажу на отсеки распределены, - обернувшись к Камаю, разъяснил Василий Петрович. – Вот ещё немного докончим здесь, и легче будет. Всё с берега брать не будем, оставим пока, в случае чего, потом подбросим.
Камай зло сплюнул, не зная к чему придраться, молча улёгся на живот.
Кольке было стыдно за недавнюю слабость и, чтобы отогнать невесёлые мысли, он мечтательно произнёс:
-Сейчас бы в кафе, музыку послушать, коктейль пропустить.
Василий Петрович возразил:
-А я не люблю эти вещи. В Сочи, когда отдыхал, только раз в клубе был. Двадцать минут просидел и ушёл. И больше не ходил. А люди деньги за это платят, - он помолчал немного, добавил, - и кефир после тихого часа не ходил пить.
-Нонешней молодёжи всё танцы, - сложившись пополам, чтобы переобуться,  пропыхтел  Батрюмов.
-Пусть танцуют, не жалко, - Петрович говорил медленно, основательно. – От работы бы не отлынивали. Вот у нас раньше колхоз – крепкий был! Как сейчас помню – мне тогда лет семь было: на трудодни и мёд давали, картошку, даже яблоки. Так кто провинится, как наказывали? – и сам же ответил с радостью. – Говорили: «Не приглашать его на работу». Вот и ходит он с месяц за бригадиром, прощения просит…
-…Взятку суёт, - буркнул Камай.
-В каком же году это было? – с недоверием спросил Иван.
-Перед самой войной, как раз у нас в районе колхозы в силу вошли.
-Ты ещё революцию вспомни, - опять озлился Камай.
-Интересный ты какой. А чем теперешние мужики хуже? Сознания что ли меньше? Юрка Глушаков в техникуме учится, у Кольки – десятилетка, наберётся ума, в институт пойдёт. Да и остальные кое чего кончали, ордена за красивые глаза не дают.
-Не хилее мы тех мужиков, - заговорил Иван. – Только некоторые лезут из кожи всю жизнь, а как выбился в начальники и из сил-то выбился, не до работы уже. А духу не хватает сознаться, что не на своё место залез, вот словами, как молитвой начинает себе,  да  людям голову морочить. Другим бы вразумить его, нет – помалкивают. Вот хоть нашего мастера возьми.
Петрович заелозил: - Ты это, Вань, брось.
-А чего? Что, головы в белых касках не могли механизацию предусмотреть, или не тянуть до  последнего дня?  Чтобы нам без сна и отдыха не чалить здесь! А сколько всяких объектов под праздники сдаётся, а потом годами доделывается. Очки людям втирают.
-Да тише ты, - попытался урезонить Ивана бригадир. – Технология тут такая, как же без рук-то?
-Тише, тише…  Вот так и получается: чем больше лжём, тем дольше боимся.
-Между прочим,  главный  приходил, предлагал сменить нас. Сказал: «Вижу, устали вы очень».
Колька усмехнулся: «Нет уж. Кто там в чём виноват, а дело доделать надо». Тут и Иван поднялся во весь рост:
-Ты, Петрович, не галань. Не про то здесь толкуем. Начали, не бросим, для себя же строим. А поговорили немного, так другим, - он посмотрел на Кольку, - которые, дай Бог, тоже вверх идти будут, только польза от этого разговора.

Чего Колька опасался больше всего, то и произошло. После обеда бригадир перевёл его в звено Камая.  Ивана оставили пока на берегу, резать из уголка и другого профиля крепёж для балласта.
Камай сверху наблюдал, как нехотя Колька поднимается на док, а когда Колька подошёл к ребятам, которые втихаря покуривали около горловины отсека, ехидно поприветствовал:
-С прибытием! Ты, как реактивный – не успели мы по паре сигарет выкурить, а Француз тут, как тут.
«Опять – Француз», - Кольке стало неуютно.
-Чего мне делать?
-Внутрь, в балластную, а то перегрелся на солнышке. На скоб-трапах повисишь.  Глушак – вниз, на укладку. Я здесь останусь, со стенки буду балласт к горловине подтаскивать. Остальные – тоже внутрь, по борту, как и были.
-А что сразу на леса не разгружали? - спросил Колька Германа, который тоже был в этом звене. – Не надо бы было таскать с дока.
-Нельзя. Леса деревянные, могут не выдержать. Ты подо мной располагайся, обучу немного. Здесь главное – не заснуть, а то по голове тюкнут, и всё.
Что такое балластная цистерна, да ещё в жару, Колька знал. За время своей работы на корпусном участке, он излазил эти балластные во всех отсеках вдоль и поперёк, разве за исключением отсека, где за прочным корпусом располагался атомный реактор. Туда  специальный допуск  был нужен. Значит, не все, но много. Со сварочным проводом, пачкой электродов для подварки раковин, зачистной машинкой (ладно, если маленькая – флекс, а то и галяф тащить приходилось), к которой привёрнут толстый шланг, имеющий отвратительную особенность скручиваться и цепляться за что попало, потому что по нему пропущено четыре-пять атмосфер сжатого воздуха. Ещё и лампа-переноска. Со всей этой амуницией Колька только и делал первые месяцы, что лазил, подваривал, зачищал. К концу смены вылезал из балластной мокрый и весь в чёрных оспинах абразивной пыли. К тому же глубина балластной была такой, что не дай Бог, сорвёшься – внизу собирать уже будет нечего.
-Вентиляция работает? – спросил Глушакова, стоявшего с серым лицом, Колька.
Тот махнул рукой и ответил, как обычно заикаясь на некоторых согласных:
-Т-толку от неё. В-верху колышит, а д-до низу не д-достаёт. Р-рукава короткие.
-А чего не нарастили?
За Юрку ответил Герман:
-Некогда возиться, - он кивнул в сторону Камая, - орёт только, а сам вниз за полтора суток всего два раза спустился, и то голос продемонстрировать. Там – зычнее. Юрка почернел весь на укладке, внизу дышать нечем. Ты робу сними, не  бойся.  Начальство туда не суётся. Там в трусах и то жарко. Уж лучше на солнце работать – хоть небо над головой. Технология тут простая: балластину карабином к верёвке и пошла вниз. Мы на скоб-трапах висим, направляем. Главное, чтобы верёвка через руку в натяг шла, как нижний под тобой примет, крикнет: “есть!”, - тут можешь и слабину дать, но страховать всё равно должен. Ладно, лезь. Деньги шли зарабатывать, а не на курорт.
И Колька, взяв пояс, чтобы пристегнуться, полез внутрь балластной.  И когда он осмотрелся в чёрной мгле, разбавленной кое-где жёлтыми пятнами ламп-переносок, мысли его вернулись к Камаю.
-Герман, - проверяя слышимость, позвал Колька. Тот откликнулся. – Гер, чего он злой на всех?
-Камай что ли?
-Ну.
-Для брюха своего живёт. Вот ты, о чём думаешь, когда дела делаешь?
Колька задумался.
-Когда как. Больше о том, как лучше работу сделать. Иногда о девчонке, соседке по саду. Хочется, чтобы в деле меня посмотрела… о жизни вообще… о людях. Вот мы здесь, около металла всё время, а будто на концерте симфоническом. А агроном, например, около природы…
-Вот, - перебил Герман, -  а он о деньгах только думает. Ты меня слышишь?
-Нормально.
-Они, конечно, всем нужны, но если их только и видеть, то никакой труд в радость не будет. Таких, как он и в цеху не сыщешь. Он понимает это и бесится. Бескультурье ещё. Ладно, держи первый подарочек. Устроился там?
Голоса разносились гулко и необычно быстро тухли. И сравнить было не с чем. Так может быть только в балластной: одной  из огромных пещер, обшитой металлом, да ещё рупорной, звукопоглощающей резиной.
-Нормально! - крикнул Герману Колька и,  упёршись спиной в шпангоут, прочнее поставил ноги на скобу. – Есть! – крикнул он, перехватив левой рукой балластину, а правой – туго натянутую верёвку.
«Началось, - загрустил он, ещё не поняв всех прелестей нового процесса и посылая груз в чёрную глубину. – Тут не заметишь, как день в ночь перейдёт».
А Камай задавал темп. Ещё одна верёвка заскользила мимо, Колька едва успевал перехватывать висевший на ней груз и, вытянув руки, отправлять чугунные чушки вниз.
-Дальше выноси, - услышав, как стучит по стрингерам балласт, прокричал Герман. – Обходи погибь! Сейчас полегче стало, а то без тебя далековато друг от друга находились.
«Только не считать их, - подбадривал себя Колька, но в мыслях крутилось, - две… пять… двадцать… полста», - потом он бросил счёт.
-Не спи, Француз! – орал в горловину Камай, но Кольке казалось, что он не его подгоняет, а себя подбадривает.
Колька хорошо помнил, как медленно убывает металлическая пирамида, особенно, когда ты не в силах оторвать от неё взгляд.
«Жарко здесь, - перевёл он мысли на другое. Руки работали машинально, голова почти не думала, вернее, думала о другом, во всяком случае,  не о том, что очередные два пуда нырнули в темноту. Но бессознательной его работу назвать было нельзя. – Не всё же по сложным чертежам работать, - размышлял он. -  Меня не сразу и к опытным сборщикам приставили. И с галяфом полазить пришлось, с пневмомолотком, и кувалдой постучать. Одно слово – комплексная бригада. Что же нужно, чтобы в коллективе своим тебя приняли? Не виноват же я, что силой лошадиной не обладаю… Только бы выдержать, хотя бы до ночи, а там прохладнее будет. Может, поспим немного…»
При мысли о сне Колька почувствовал тошноту. Поднял голову туда, где ещё голубел овальный проём горловины, вытянул усталые руки вверх и вдруг ясно ощутил, почему птицы летать надумали. Даже слёзы навернулись: «Отсюда не взлетишь. Сколько же нам ещё, и как мы здесь работаем? Хуже других, лучше?»
На передышке он подсел к Герману.
-Чьё звено впереди всех?
-Наверное, Лёвкино.
-Почему?
-Он мужик спокойный. Ковыряется тихонько, а дело идёт, и людей не дёргает. А мы, то, как из пулемёта строчим этими чушками, а то прохлаждаемся. Чего тут Камай чудит? Швыряет балластины,  того гляди убьёт, чёрт психованный. Думаешь, почему с ним никто в домино в пару садиться не хочет?  Вечно игру на себя берёт, никому не доверяет. Выиграл – герой, а проиграет, так костяшками в лоб партнёру, он виноват. Вот и сейчас. Отстаём, видимо, от других. Будет виновных  искать. А того не уразумеет, что ритм сам задаёт. Да и местами меняться надо. Нам здесь надоело, ему – там.
-Гер, а давай по всем звеньям счёт вести.
-Ну, Француз, опять форпик. Есть в тебе закидоны.  Какой счёт, если аккорд.  Дело одно – общее.
-Вот именно, - чуть обиделся Колька. – Немного поработаем, перекур будет, я тебе объясню, что в виду имел.
-Вот нас поимеют – это точно. Работать пора.
“Немного поработаем” тянулось так долго, что Колька физически почувствовал, как время проникает в него и по капле стекает вниз, в гулкую темноту балластной, каждой минутой отзываясь в жарких ладонях. Настал момент, когда так нестерпимо захотелось воздуха, простора над головой, что ему стало плохо. Мимо него проскользнула одна балластина,  затем – другая, а он провожал их взглядом и не встрепенулся даже. Очнулся от крика.
-Француз! Живой там?! – злости в крике не было, лишь тревога.
-Покурить бы.
-Я тебя зову-зову. На своё имя не откликаешься уже? Вылазь давай.
Когда Колька полуживой вывалился из горловины отсека, руками вперёд, на груду балластин на лесах, Герман помог ему  подняться и похлопал по спине.
-Пошли на корму, там с реки хоть немного свежестью тянет. Перекур общий.

Опять пили газировку,  принесённую заранее бригадиром,  долго молчали, тупо уставившись в далёкую от верхней стенки дока, воду. Колька смотрел с высоты за берёзовый перелесок,  на реку, вода в которой этим летом спала, обнажив косы, заструги, вытолкнув вверх осерёдки и островки, стала тесной для большого судоходства. «Молчат, как на похоронах, - смотрел он на товарищей. – Хоть бы сказали что-нибудь», - и, словно подтолкнул кто, заговорил первым.
-Ветерка бы…
-На хрена он тебе в балластной? – огрызнулся Камай.
Иван поддразнил: - Жуткий штиль.
Колька не обиделся: «Пусть смеются, лишь бы не молчали».
-Я вот читал где-то, что в Атлантике, в районе северных тридцатых широт, есть штилевая область и называется она “конские широты”. В семнадцатом веке парусные суда, перевозившие лошадей, из-за штилей надолго задерживались в пути. Корма лошадям не хватало, и их выбрасывали в море, - он украдкой поглядел на мужиков, но никто не смеялся и не удивлялся Колькиной осведомлённости. Слушали молча.
-Ещё чего знаешь? – вполне серьёзно спросил  Петрович и внимательно поглядел в глаза. Взгляд бригадира был добрый, хотя и усталый.
-Ещё?.. – Колька осмелился, набрал в грудь воздуха, начал нараспев декламировать:
 
Штиль. То есть полное безветрие,
“Колдунчик” не шевелится,
Паруса лежат на стеньгах,
А если по морю ходит зыбь,
То при качке хлопают о них,
Наводя невыносимую тоску.

-Чудные какие-то стихи, - зашевелились мужики.
Лёва вставил: - Хорошо, но не складно, хотя сейчас и так пишут.
-Не стихи это, - Колька рассмеялся. – Шкала силы ветра, шкала Бофорта называется. Она ещё в девятнадцатом веке составлена.
-Купил, Француз! – оживились многие, и обстановка как-то разрядилась.
-Он, Василий Петрович, тут соревнование хочет организовать, - снова выдвинул Кольку в центр разговора, Герман.
Коллеги, только что сдвигавшиеся теснее, настороженно притормозили. Кто-то заворчал недовольно:  - Тебя заслали что ли?
Колька если и не понял до конца, но в этот момент отчётливо понял, что здесь любое мероприятие, затёртое от частого употребления, будет встречено в штыки. Он и сам в этом аккорде какую-то удаль чувствовал, волюшку вольную, хотя и тяжёлую, но никакими рамками не облагороженную и не приукрашенную правильными словами.  Боясь, что слушать его не будут, он вскочил на ноги и выхватил из кармана куртки мел. Написал три числа – крупно, размашисто, рядом: 65, 60, 70.
-И т-тут Остапа  Ибрагимыча  п-понесло, -  попытался сбить напряжение Глушаков. – Ты не п-прыгай,  объясни,  чего надумал.
-Вот вам, сколько всего загрузить надо? – Колька нетерпеливо дёрнулся в сторону Батрюмова. Не понимая, куда он клонит, тот ответил. – А вам? – обратился он по очереди ко всем звеньевым. Сам же записывал на палубе числа. – А сколько уже спустили? – звеньевые стали доставать замусоленные записи с колонками карандашных цифр. – Вот я и предлагаю: в перекур пробегусь, соберу данные, процент выведу по каждому звену, а потом около каждого отсека на борту числа напишу, каждого и других звеньев. 60, например, - значит, что загрузили шестьдесят процентов, - он выдохнул и уселся на место.
-А что? – снова зашевелились корабелы. – Коротко и ясно.
Но Камай захохотал:
-Француз, тебе лишь бы не работать. Нарукавники по тебе плачут.
-Я же в перекур.
-Пусть пишет, - разрешил Петрович. – Ничего плохого нет. Интереснее работать будет.
-Тебе всё “пусть”! Соревновались уже раз и в передовиках благодаря тебе походили! – Камай стоял перед Петровичем, гляди того - схватятся. Оба молчали, недобро глядели на Камая члены их бригады. А его несло. – Или забыл, как из-за тебя всего лишились?!  Святым стал?
Колька знал, о чём идёт речь. Историю с Петровичем передавали, как легенду, и до Кольки она дошла, но не думал, что Камай помнит всё совсем по-другому.  Дело-то было вот как.
Когда-то их бригада числилась  передовой в цеху, на Доске Почёта были, в многотиражке о них писали. Они и сейчас фактически в передовых, но тогда, когда Колька школу заканчивал, на бригаду Василия Петровича не только цеховые равнялись. Что там! Ордена да медали получали. И вот однажды, после спуска очередного Заказа, в ночь, выпили на радостях и крепко. Вроде, и по домам разошлись. У Петровича какой дом? Жена умерла, дочь замуж вышла. Как ноги опять его к проходной привели, он и объяснить не мог. Вахтёрша перепугалась – ночь всё-таки, взяла и милицию вызвала. Те приехали,  долго разбираться не стали, в машину посадили и увезли в вытрезвитель. Там и наголо подстригли, была такая мера наказания.
А через  несколько дней министр со своей свитой в цех пожаловал. С ним корреспонденты, фотографы со вспышками. Идёт он по цеху, кому руку пожмёт, кому вопрос задаст. Подошёл к бригадиру передовой бригады, руку подал. Петрович, как полагается, левой рукой каску поднял, правой – ладонь министру пожал. В этот момент их и сфотографировали: стриженого, извиняющегося бригадира и министра. Может, и не заметил бы никто ничего. Но мастер перестраховался: шепнул фотографу, чтобы тот не вздумал снимок обнародовать. Тот – по инстанции, так и до министра дошло. С тех пор бригаду из передовых на третьи роли задвинули, хотя показатели у них не хуже других были.
«Только чего Камай так злобится?» - подумал Колька и спросил тихонько об этом Германа.
-Камай к нам в бригаду за славой пришёл, а вышло вон как. Хотелось ему своей Клавке портрет из газеты принести, чтобы бабам на улице похвастать. Его, почитай, весь посёлок, как скандалиста знает, а тут – передовой член передового коллектива. А тут облом. Премии поменьше стали. Петровича тогда и с бригадиров снять хотели, да мы отстояли. А лучше его и обтекатели торпедных аппаратов никто не монтировал.  Для него завод – дом родной.
«Надо же! – в который раз за эти два дня удивился Колька. – Смотришь на всех, мужики, вроде, на одно лицо: каски на лоб сдвинуты, робы брезентовые топорщатся, лица жёсткие, подшутить могут – палец в рот не клади. А столкнёшься ближе с каждым, и расставаться не захочешь. Камай вот только…»
Разговор тем временем принял резкие формы.  Даже Лёва Батрюмов говорил прямо, без обиняков, называя вещи своими именами.
-Смотрю на тебя, Камай, и думаю: ради чего ты с нами? С помидор на рынке больше бы выручил. Ладно Кольке по молодости простительно: он своих денег, таких, и в руках не держал. И то интерес в работе ищет. А ты, кроме червонцев, которые поближе лежат, видеть ничего не хочешь. Злишься, что силы свои не рассчитал? Думал лёгкий “ком-от”  отхватить? Ты чего Юрку Глушакова двое суток внизу держишь? Разве он там один успеет? Сам на воздухе устроился, а людей без вентиляции гробишь!
Камай озирался на мужиков, пытался что-то возразить, но всё, что говорили ему, было правдой.

                - 4 –

Уже после ужина, вечером, у горловин каждого из отсеков белели  крупные, выведенные мелом числа: сколько процентов забалластировано каждым звеном. Звено, где работал Колька, так и плелось в отстающих. И когда он написал около своей горловины первое число, означавшее их “успехи”, а потом других, Камай сорвал с головы каску и треснул ею о борт.
-В душу мать! Чтоб вам по ночам гробы снились! Сосунков понадавали, вкалывай за вас теперь!
-Не кипятись, Камай. – остановил его Герман. – Балласт весь закрепили уже, а другим эту работу ещё делать надо. Нажмём. Хуже, что балласта не хватит, говорили тебе, так лень было выгружать, теперь чаль с берега. Если сейчас не сделаем, позднее тем более не захочется.
-Пока с берега будем переваливать, совсем отстанем, - ещё больше разозлился Камай. Но делать было нечего, и он нехотя согласился. – Я на берег. Коробов с пяток  наклеймим,  подам сюда. Вы пока, как можете, остатки спускайте. Залезайте внутрь. Француз останется, - потом отозвал Кольку в сторону и приказал. – Из последних двух коробов балласт прямо на леса выгружай, чтобы мне потом с дока не таскать. Так быстрее будет. Может, обгоним всех, ещё по червончику подбросят.
Колька устало отмахнулся. Пугало солнце и изнуряющая гонка с ним. Вспоминался позапрошлый год лесных и торфяных пожаров. Казалось, и теперь люди ужасались и ждали одновременно нового неслыханного рекорда, на установление которого шла природа. Он и забыл, что нормальные люди по выходным отдыхают.
-Ты понял меня? – дёрнул за рукав Камай.
-Понял. Только деньги собирались поровну среди всех делить.
-Ишь, как заговорил, - осклабился Камай. – А коэффициент трудового участия? Читал, о чём в газетах пишут? Ты ж у нас грамотный.
Колька повернулся молча и пошёл заниматься делом. Он понимал: назначен срок, сегодняшний день последний, главное – пережить именно его. Ночью, скорее всего, объявят  не огневую  смену, они будут красить балласт, сдавать по отсекам, а любые сдаточные работы – уже праздник. Дотянуть бы до этой последней ночи. Все устали, хотя и вздремнули немного, да и что это за сон. Как в нокдауне побывал – только голова кружится и глаза режет. И в других звеньях не легче, но там хоть с достоинством  работают, а не мельтешат, как Камай.
Над головой раздался знакомый перезвон портального крана, который по привычке навесил короб над металлической стенкой дока. Колька глянул вниз, где суетились Камай и долговязый Валера из соседней бригады.  Увидел, что у них есть пустой короб и принял решение. Он поднял обе руки вверх, внутрь ладонями, и показал крановщику, чтобы он подал груз ближе к борту Заказа, затем смайновал его вниз, к горловине, но на леса короб не поставил. Он впрыгнул в него – висячий – и стал разгружать балласт прямо в отсек. Прошло немало времени, пока Колька вытер рукавицей пот со лба, прокричал внутрь:
-Мужики, не загнал я вас?
Без одного человека в балластной было трудно. Реже перехватываемый груз, раскачивался на длинной верёвке, цеплялся за продольный набор корпуса, создавая невероятный шум. Но дело шло. В перерывах, когда над головой не трезвонил кран, он успевал подтаскивать балласт с дока, тоже цеплял его карабином и отправлял в дело. Второй короб разгрузил на док, потому что мужики все спустились вниз, в помощь Глушакову на укладку первой партии. Третий короб – опять внутрь. Оставалось ещё два.
“Пришёл бы посмотреть, как из тебя дурь выходить будет!” – вспомнил Колька слова отца.  «Может, и приходил, со стороны наблюдал? Кажется, и нет ничего на свете, кроме этого балласта. Сколько же тысяч мы его перелопатили? – попробовал сосчитать в уме, но запутался в нулях и отступился. – Сегодня воскресенье, на даче яблоками пахнет, дочка соседская на террасе загорает, наверное, удивляется, почему я не приехал, договаривались же. И мои, конечно, не поехали – меня ждут, - Колька прикрыл веки, и перед глазами быстро-быстро замелькали золотые спиральки, а потом увиделось лицо Танюши, её глаза, которые всегда смотрели на него так открыто и внимательно. Он вспомнил и их лёгкий, первый и последний поцелуй в соседнем саду, вновь ощутил тот удивительный запах воздуха – то ли он пах тогда яблоками, то ли Таня – ими. – А тут металл и металл,- вернулся он к  действительности. – Но теперь я этими руками как пушинку её носить буду», - он уже считал, что ему это позволят.
Колька оглядел место на деревянных лесах между бортом и стенкой дока, куда Камай приказал разгрузить последние два короба. Затоптанные рабочими ботинками доски, тянулись во всю длину Заказа. В щели между ними виднелись нижние ярусы таких же настилов. Там, внизу, тоже работали. Шли последние сдаточные хлопоты: бегали радисты с мотками разноцветных тонких проводов; электрики с контрольными приборами; степенно вышагивали начальники, сверкая белыми, ослепительными касками.
Для разнообразия он стал выкладывать балласт на леса полукругом, в основном, в ширину, чтобы второй короб разгрузить поверх, на высоту груди. От частых наклонов гудела голова, каждый разгиб спины отдавался ноющей болью не только в позвоночнике, но и во всём теле. С последним коробом, в догруз, прислали нарезанный заранее профиль для крепления балласта. Колька обвязал его верёвкой и спустил вниз. Хотелось курить, но сигареты кончились к обеду и “стрельнуть” было не у кого, да и купить внутри завода – негде. «А если ещё день?! – мелькнуло в голове. – Не выдержал бы. Скажут, и выдержишь. Люди на фронте не то выдерживали, - и он вспомнил дядю, не того, погибшего на Украине, а другого: молчаливого, немногословного в рассказах о войне, больного, который часто, особенно этим летом, прижимал руку к сердцу.
Колька  выгрузил на леса последнюю балластину.  Крикнул “вира!” и, медленно забравшись по крутой погиби корпуса на палубу,  сел, свесив ноги к горловине. Устало ссутулился. Не давала покоя мысль: «Зря Камая послушался, много балласта на леса выгрузил». Он решил позвать бригадира. Встал и медленно побрёл по палубе. Неожиданно споткнулся обо что-то, некстати попавшееся на пути, и упал ничком на просторную, жёсткую палубу. Раскинув руки и вжавшись грудью в обрезиненный металл, он застыл, будто боялся упасть и остаться один в этой гонке со временем. Ему казалось, что он плывёт вместе с Заказом, слившись с ним, сросшись с ним, и никакая сила не оторвёт его от могучего тела субмарины. Спустя секунды, он закрыл глаза и отключился в провальном сне…

…Снилось Кольке, что сидит он на палубе, над своей горловиной, в которую балласт чалил. И балласта несметное количество на лесах, и думает он, что не дело наделал. А тут Камай на стене дока появляется. Подошёл к краю, оглядел быстрым взглядом Колькину работу, прикинул, сколько убрано, и заорал:
-Чего разлёгся, чучело хреново!
Колька вмиг очнулся, поднял голову, и неожиданная злость вскипела внутри. Надоели крики, ругань, игра в гегемона. Весь Камай олицетворял сейчас в глазах Кольки тех, кого не любил никогда, но и не связывался с такими.  Брезговал.
-Ты не ори на меня! Я такой же сборщик, как и ты, понял! – негромко, но внятно ответил он Камаю.
Тот опешил на мгновение, отрывисто двинул на затылок каску и ринулся с высоты дока на леса. Прыжок оказался резким, мощным, и всё в один миг перевернулось.
В начале раздался треск раздираемых досок. Такой, что Колька невольно поджал под себя ноги. Полукруглая стена балласта прогнулась в середине и… рухнула вниз.
В какой-то миг Колька ухватил взгляд Камая, уловил смертельный страх в расширенных зрачках. Под ним разверзалась пропасть глубиной с девятиэтажный дом. Камай нечеловеческим усилием метнул тело вперёд и повис на горловине отсека. Под ним грохотал и сметал ещё недавно надёжные леса, чугунный град.
Каска с головы  Камая,  упала в рваный,  многометровый проём  последней. Казалось, она планирует на грозных отзвуках, идущих снизу. Оцепенев, Колька не двигался с места. «Держись!!» - кричал кто-то с дока. Но Камай почти в бессознательном состоянии, уже подтянулся на уровень груди, медленно закинул ногу на край горловины и, видимо боясь новой глубины, уже балластной цистерны, начал карабкаться на палубу. Пальцы царапали гладкую резину корпуса, нашли ноги Кольки и, крепко уцепившись за них, замерли. Инстинктивно Колька хотел освободить ноги, но, уняв порыв, выдавил из себя:
-Лезь.
По палубе уже бежали чужие люди, и вскоре Камая вытащили наверх. Где-то недалеко утробно завыла сирена – сигнал аварийного происшествия. Лежавший безжизненно и вниз лицом, Камай,  дёрнулся и, мучительно и противно корчась, зашёлся в рвотных матерных судорогах.
«Там же люди на нижних ярусах были! – ужасом пронзило Кольку. – Они как?!» Он вскочил, рванулся к носовому трапу, но его не пустили. Затравленно дрожа, он уже никуда не рвался. В глаза било любопытное солнце. Колька опустился на колени, виновато спросил:
-Время сколько?
-А ну, пошли, - резко и недружелюбно позвал его Петрович.
Колька поплёлся за ним. По пути их нагнал Герман, взял за локоть.
-Я тебя на палубе видел. Картинно спал, как раз на ДП свалился: одна рука -  на левый борт, другая – на правый. Ты чего натворил-то?
Тут Колька разглядел, что почти вся бригада собралась на стенке дока, напротив их отсека.

-А ведь и до смертельного случая шаг  всего, - суетливо корил рабочих какой-то начальник, вертя пальцем у виска. И, унимая дрожь в губах, добавил. – Жертвы могли быть.
Кольку обуял страх. Тут уже он узнал главного технолога, которого представляли на собрании у мастера последним. Увидел резкую перемену, произошедшую в этом подтянутом и спокойном ещё недавно человеке, и вспомнил. Несколько часов назад он подошёл к Кольке, когда тот расписывал свои цифры на борту Заказа. Спросил, обрадовался:
-Вот вам и соцсоревнование! Эх! Не хватает нам иногда простой человеческой состязательности в делах. Как в детстве – кто кого?
Сейчас же он устало опустился на корточки и, укоризненно глядя снизу вверх, усовестил:
-Кто это додумался из вас, мужики? Я же два часа назад здесь проходил, всё спокойно было. Ненадолго и ушёл – две ночи не спамши. Василий Петрович? – и замолчал, опустив голову.
Бригадир выступил вперёд.
-Сколько балласта на леса наваляли? Кто скажет?
-Штук триста, - выдавил из себя Колька.
-Почти в три раза норму нарушили! – ахнул технолог.
-Я виноват, - буркнул Колька.
-Тебе, сынок, говорили, сколько можно нагружать на леса? Конкретно.
-Объясняли старшим в звеньях, - опередил Кольку бригадир.
-А основная установка была – разгружать с берега на стенки дока.
-Кто старший в звене? – повернулся главный технолог ко всем.
-Камаев.
-Да-а… - протянул главный. – Натворили дел, - снова поглядел на Кольку. – Мы виноваты, что таких юнцов по трое суток работать заставляем, - он двинулся вдоль борта, Колька поплёлся за ним. – Когда за планами проклятыми человека видеть будем?
-Меня никто не заставлял работать, сам вызвался, - всё больше осознавая, что произошло, попытался убедить Колька главного технолога.
-Да разве в этом дело! Тебя как зовут?
-Николай.
-Счастье, что внизу никого не оказалось, на обед ушли, - он отошёл в сторону, оглядел всех. – Обсудим ситуацию в заводоуправлении. Замену найдём, если что. Хотя, надо было это сделать раньше.
-Нам предлагали, - Петрович стоял перед начальством, как школьник, за него было неловко. – Мы отказались. Втянулись уже.
-Доканчивать будете?
-Будем, - нестройно, но единодушно ответила бригада. – Осталось-то.
Начальник ничего больше не сказал и пошёл, сутулясь, будто бурлак на лямках, таща за собой послушную бригаду.

Как и думал Колька, на этом дело не кончилось. Спустя некоторое время, они вернулись с совещания, и опять бригада собралась вместе, устроив свою оперативку.  Петровича будто подменили, он сразу взял быка за рога.
-Зачем ты это сделал, Камай? Твой приказ – разгружать на леса?
Камай зло крутил перед собой каску, как волчок, молчал.
За него высказался Колька.
-Мы просто отставали, хотели доказать, что не хуже всех, - он искал взгляда Камая, но тот упорно не смотрел на него. – Ну, не из-за денег же всё!
Камай по своей привычке треснул каской о палубу.
-У Француза своя голова на плечах!
-Что за дурацкое прозвище придумали человеку? – будто рассуждая сам с собой, спросил Иван. – Тебе, Камай, хоть от фамилии кликуху сделали. А его почему так  зовём? Второй год работаем вместе, и всё несерьёзно как-то. Не дело это.
Кольке бы помолчать, но он, горячась, опять влез в разговор.
-Имя такое есть, Камай, мордовское. Я в словарях смотрел.
Камай выматерился, будто без его ведома открыли страшную тайну. Петрович вернул разговор в нужное русло.
-Я, Камай, давно тебя знаю. Всё ты с надрывом делаешь, будто мстишь кому или простить не можешь, что не те годы тебе достались. Не ему вот, - он показал на Кольку, - а тебе. Он-то в чём виноват? Посмотри. И его перевернуло за эти дни. Он через этот балласт крепче на земле стоять будет, - пристально посмотрел глаза в глаза. - Так, Николай?
А Колька вспомнил сейчас другой взгляд, он часто появлялся перед ним. Глаза смотрели ласково, спрашивая: «Ты не подрос ещё,  Колюшка?» - и закрывались, убедившись, что не время ещё. Умирала прабабка в беспамятстве, в далёкой декабрьской ночи, перед пацаном Колькой. Но неожиданно прояснились  её глаза  и  уцепились за взгляд Колькин.  А он не выдержал и выбежал за матерью в другую комнату. Пришли с ней, но бабка уже мертва была. Не принял он тогда её последние наставления, испугался. Не время было, видимо.
-Камай, в моё звено перейдёшь. Со старших тебя снимаю, - жёстко скомандовал Петрович.
-Уйду я совсем, - непривычно тихо промолвил Камай. – И из бригады уйду, на участок к Корнышеву. Звал он. – Камай поднялся, остановился, будто ожидая слов, но все молчали.
-Дело твоё. Насчёт денег не беспокойся. Своё получишь.
-Да  иди ты… - отмахнулся Камай. – Калоши жмут, и нам не по пути, - он повернулся ко всем спиной.
Колька видел перед собой не спину, а глаза. Не злые и насмешливые, как обычно.  Другие.   «Только я  видел Камая неуверенным и испугался за него. Но я же всегда и не любил его. А он ненавидел меня. Почему?» - вспомнил, как Камай разоткровенничался однажды: «Французу чего правильные слова не говорить? В работягах не задержится. Только почему я за него всю жизнь вкалывать должен?! Потому что у меня образование семь классов, что не учёба у меня на уме была, а как бы пожрать чего найти, да с голоду не сдохнуть!  Он рабочий стаж для биографии себе наматывает, потом в институт, да в инженеры…  А я без партии и лозунгов вкалывать останусь!»
Камай постоял недолго. То ли пошатываясь или  куражась, побрёл на корму. Обернулся, и Колька поймал другой  взгляд, понятный ему. Они смотрели друг на друга, и ни молодой, ни взрослый не отводили глаз. Наконец, Камай охнул и пошёл, нарочито приоткинув с плеч брезентовую куртку и уперев крепкие волосатые руки в бёдра.

На исходе третьих суток, ранним утром, когда засуетились по туманной водной глади затона маленькие, игрушечные в сравнении с размерами дока – буксиры, будто спортсмены,  разминаясь перед ответственным стартом, - Заказ был забалластирован полностью. Подписанный акт и копия расчётной ведомости на зарплату – две лёгкие невесомые бумажки – сиротливо белели на сером бетоне пирса. Сидели усталые, измученные Колькины товарищи.
-Кажись, всё, - произнёс кто-то и нервно рассмеялся.
-Я под утро в гальюн пошёл, - негромко начал Иван Сергиенко. – Палуба, как поле на стадионе – гла-адкая. Вдруг запнулся за что-то, смотрю: Николай притаился, прямо в палубу врос. Отодрать пытался, ни в какую! А у него под робой две балластины спрятаны.
-Зачем? – сдерживая смех, спросили мужики.
Колька добродушно усмехнулся:  «Отходят. “Травить” начали».
-И я подумал: зачем? Потом догадался. Он спать на свежем воздухе улёгся, а балласт для страховки взял. Вдруг “жуткий штиль” ветерком сменится. Сдуть может, а с балластом надёжнее.
Мужики загоготали.
-Ну, в цех и по домам? – спросил Василий Петрович.

Скоро, наспех умывшись, скинув рабочую одежду и переодевшись в мятые, слежавшиеся рубахи, всей бригадой вышли из завода.
«Ничего не изменилось, - удивлялся Колька. – Магазины, парикмахерские открывают, троллейбусы катят и, как всегда, пассажиры, подчиняясь какому-то забытому им закону, рассаживаются по одному на сиденьях. До чего упорно каждый хочет быть сам по себе».
Навстречу двигалась утренняя смена. Её плотный поток раздвигался, пропуская идущих  встречь,  усталых мужчин. Колька шёл в самой сердцевине бригады, посмеивался над незамысловатыми шутками корабелов, не веря, что всё, оставшееся позади,  было с ним, и он не один, не раньше других, а вместе со всеми.
-Может, граммов по сто пропустим? – предложил кто-то.
-Попадаем все.  На отдых пора, - решил за всех бригадир.
Дома дверь открыли сразу, на первый звонок. Мать бросилась к нему, запричитала в голос:
-Сынок! – заплакала. – Жёсткий какой, чёрный!
-Я тут деньги заработал, в среду получу. Вы тут сами решите, куда их, - не очень настойчиво, но твёрдо поводя плечами, пробубнил Колька. – Памятник прабабушке нужен…
-Господь с ними, с деньгами-то, - всё не могла успокоиться мать. – А отец на работу ушёл, не дождался тебя. Танюшка спрашивала, друзья звонили. Отец слышал, что авария там у вас. Устал?
Колька подошёл к окну, остановил мать:
-Потом расскажу. Есть не хочу, спать только.
Он смотрел на громадное здание напротив, представляя, как ослепительно должно сиять в его стеклянных стенах утреннее солнце. Но его сегодня не было. Только ровная, правильных размеров окружность сверлила пространство внутри одного из этажей, высвечивая усталых и лениво передвигающихся людей в белых халатах. Один из них стоял, прижавшись к стеклу как раз там, где прилепился громадный круг, и Кольке казалось, что круг вместе с фигурой человека напоминает большую замочную скважину. Человек смотрел на солнце. Колька перегнулся наружу и поднял голову в небо. Там рваным куском ночи плыла далёкая огромная туча, в середине которой метался жёлтый диск. «Будет дождь, - подумал Колька и тут же, устав сопротивляться многодневной гонке, почувствовал, как непривычно болят и ноют руки, спина. – И всё-таки я выдержал!» - он стал медленно раздеваться.
Откуда-то из-за угла дома, играя жестью почти мёртвых листьев на молодых деревьях, шурша и пришёптывая, - приближался ветер. Первый его вздох замер, даже не разбудив цветов под окнами. Но вот уже близко зашелестели, перебивая друг друга, берёзы. Всё более жёсткие порывы ветра уже хлопали оконными рамами, о которых давно и беспечно забыли хозяева; взвизгнуло, поплыло со стоном разбитое стекло.  И всё стихло. Но тотчас фасад здания напротив рассёкся отражённой молнией, на мгновение Кольке показалось, что прозрачный прямоугольник с десятками лиц, прилипших к стеклянной грани, распался на два причудливой формы массива. Усиливая ужасную иллюзию, раздался резкий, дробно-выпуклый треск. Вся,  долго копившаяся энергия атмосферы, внутреннее напряжение многотонных конструкций, людского ожидания, Колькино напряжение – концентрированно выплеснулись в этом звуке.
И опять на мгновение стало тихо.
Хлынул ливень.   “Вень-вень-вень, еннь-нь-нь”, - зазвенела и слилась в один долгий звук жестяная дробь металла под окнами. За плотной стеной ливня не стало видно громады здания  напротив. Но он представил сотни улыбок на всех двадцати этажах и сам улыбнулся радостно и спокойно. В каждой падающей, сверкавшей струне он ощущал спасение от беспощадного лета, во всём ливне – великое и значительное, пронизанное всеобщим очищением.  Гигантская водяная масса вызывала жизнь, возвращала способность осмысливать, видеть, слышать и любить. Уже спокойно, не заполошно, как бы утверждая незыблемость и обязательность происходящего, - шелестел ливень за окном.
И в этой водяной массе, с каждой минутой удаляясь от Кольки, шла к своим морям субмарина…


                1984-1987,
                2016.


Рецензии
Прочитал с огромным удовольствием.. Аккорд, сейчас и слово то это забыто, помнят только его музыкальное значение. Я думаю, что нужно писать о нашем поколении, о нашей трудовой рабочей жизни.. Высмеяли и бросили гегемона в мусорную корзину.. Забыли, что только руками рабочего класса была построена мощная держава, которую не могут до сих пор разворовать и распродать...
Много было негативного при советской власти, но нельзя судить о том времени по кучке шакалов, которые всегда крутятся около льва... Рабочий класс это была сила!!
Я читал у Бабушкина-Сибиряка повесть " Лесовозчики".. он тоже описывает те времена и дружбу в коллективе шоферов. Он попытался понять почему вдруг рабочий класс потерял силу, что разбило его солидарность.. Соцсоревнования, передовики производства, выделение из коллектива одного человека "Стаханова" и возвеличивание его...С уважением

Гусева Альбина Александровна   21.02.2017 07:29     Заявить о нарушении
жаль, что Василий страницу закрыл.

Юрий Марахтанов   21.02.2017 10:19   Заявить о нарушении