Аким

Аким,
грибной человек



Книга посвящается светлой памяти
Акима Жиганкова – миссионера, медика, мученика
(2 сентября 1991 – 17 февраля 2015)
Мемуары отца

Иные же замучены были, не приняв освобождения,
Дабы получить лучшее воскресение...
Те, которых весь мир не был достоин,
Скитались по пустыням и горам,
По пещерам и ущельям земли.
Библия, Послание к Евреям, 11 гл, 35, 38 ст.

Не узнали ангела в путнике убогом
Бедному изгнаннику рай отверз врата
Скорби и гонения - это дружба с Богом
А любовь - несение креста.
Жанна Бичевская, Странник одухотворенный
;
Часть 1
Сделан в СССР
;
Глава 1: Грибной Человек
Аким был одним из последних детей, рожденных в СССР. Памятуя об этом он годами позднее купил себе майку, на которой написано "Сделан в СССР". В отличие от нас, его родителей, которые в свое время пережили наваждение эйфории от падения Советского Союза, Аким относился к развалу державы сдержанно и осмотрительно. Он вообще не любил поспешных суждений и старался во всем основательно разбираться. Поэтому и я постараюсь быть основателен, и тоже постараюсь во всем разобраться. Разобраться в том, что произошло со мной, с моей семьей, с моей страной, с этим миром за последние 23 года - те 23 года жизни, что были отпущены моему первенцу, моему сыну Акиму. Иначе говоря, волей или неволей я остановился, или остановлен был, на путях своих, и прежде чем идти куда-то вперед я хочу еще раз обернуться назад. Может там я увижу подсказку - "куда ж нам плыть?"
Итак, Аким родился в СССР. По идее он должен был родиться прямо в самый разгар того, что принято называть "путчем ГКЧП". Моя жена Алена весь "путч" пролежала в больнице, а я каждый день носился из Тулы в Узловую в попытках напечатать и забрать очередной номер газеты "Слово примирения". Это была самая первая христианская газета в Советском Союзе, появившаяся после долгих десятилетий запретов на печатание христианской периодической литературы – на хранящемся у меня до сих пор разрешении на право издавать эту газету все еще красуется герб Советского Союза. Я был редактором, макетчиком, репортером, переводчиком, издателем, снабженцем, почтальоном, дистрибютером, маркетологом и пр. и пр. Моя жена заполняла ряд других должностей, необходимых для того, чтобы газета выходила каждые две недели, распространялась, и чтобы количество читателей росло. Каждый день перед нами стоял ряд неразрешимых задач - достать рулоны бумаги, краску, конверты, запчасти, бензин и многие другие вещи, которые в тот год были почти недоступны.
Но мы были настолько преисполнены энтузиазмом и энергией, что каким-то образом, с Божией помощью, конечно, справлялись с многочисленными сверхзадачами каждого дня. На разбитной зеленой Ниве без стартера, без второй, четвертой и задней передач, и многих других кажущихся нам теперь необходимых атрибутов автомобиля, я колесил по Тульской и Московской областям эти задачи выполняя. Один раз прямо с прицепом проехал по брусчатке Красной площади. Сегодня этому, наверное, мало кто поверит, но это правда - в поисках конвертов я исколесил всю Москву, заблудился, и проехал прямо по Красной площади. Тогда еще был СССР. Меня никто не остановил. Да и сложно было меня оперативно остановить - за исключением ручника, нормальных тормозов в моей Ниве тоже не было!
А вечерами и ночами работали над содержанием газеты. С помощью англо-русского словаря я переводил рекомендованные Михаилом Петровичем Кулаковым (официально исполнявшим роль главного редактора, наряду со множеством других, куда более ответственных должностей) статьи, писал репортажи, эссе, новости, обзоры, очерки - под дюжиной разных имен. Алена тоже много писала, но еще больше печатала и перепечатывала, редактировала и корректировала статьи. Наверное, нет необходимости говорить, что денег у нас в ту пору тоже не было. Работа в Церкви всегда неважно оплачивалась. Редакция газеты размещалась прямо в нашей маленькой квартирке на улице Оружейной в Туле – прямо возле возлюбленного мною с детства парка.
Каждый день через нашу двухкомнатную хрущевку проходили многие люди - наши спецкоры, два Вити (Иванов и Стенин), наши добровольные помощники Ваня и Володя (фамилии которых называть не буду, т.к. они съиграли не самую светлую роль в истории нашей газеты), наша пенсионерка-бухгалтерша, моя правая рука - Игорь Худов, а также ряд авторов, поэтов, художников, фотографов, спекулянтов, гостей с Востока и с Запада. Или вдруг, как снег на голову, приезжали свеже-освободившиеся, тепленькие с зоны, уверовавшие во Христа зэки – тоже получатели нашей газеты. И находили у нас ночлег и еду, иногда на несколько дней. Ничего, кстати, у нас не своровали. В общем, жить было интересно, жить было весело.
А тут еще путч. Как я узнал о нем? Приехал в Узловую, в типографию, в которой мы печатали нашу газету, а главный инженер, Виктор Владимирович, говорит нам: газету печатать не будем, печать всех газет и изданий по стране заморожена. В стране, говорит, не то порядок наводят, не то беспорядок. Вот так я впервые вплотную столкнулся с силой политических ветров. В тот же день стали ползти слухи, что нашу газету прикроют, а нас арестуют. Алена лежала все это время в больнице, пребывая в блаженном неведении относительно того, что происходит в стране. Если кто помнит, по радио целыми днями тогда передавали классическую музыку. Алена узнала о ситуации в стране от меня, когда вечером я вернулся из Узловой, где мне все-таки удалось, в обход постановлений ГКЧП, издать очередной номер газеты. Я подкатил на своей Копейке - незадолго до этого я поменял шило на мыло, Ниву на Копейку - прямо под окно роддома, забрался на капот, чтобы видеть жену, и обрисовал обстановку, как я ее тогда понимал.
Для кого-то такой разговор был бы причиной поспешных родовых схваток. Но наш мальчик видимо понял, что в мире не все так спокойно, и решил повременить с выходом в этот свет. Через несколько дней Алену выписали из Железнодорожной больницы, в которой она тогда лежала. И она провела замечательную неделю дома и на даче. Стояла чудная погода - дни были прозрачные, тихие, ясные, теплые.
В субботу я приехал на Копейке на богослужение, которое тогда проходила в Доме Культуры Оружейника. Когда я вышел после богослужения и подошел к машине, у нее недостовало двух задних колес. Сняли! А мы так надеялись с Аленой поехать на другой день куда-нибудь за город, в лес, за грибами. Мне одолжили на часок пару колес, старых запасок, чтобы доехать до дому, но их надо было отдать. А покупать новые колеса денег не было. Да и колес в продаже не было. Оставалось одно - просить моего двоюродного брата Юру одолжить его Запорожец. Вот на этой старой развалине, которая в то воскресное утро почему-то завелась, мы и отправились в далекое, за 40 километров от города, путешествие - в сторону Одоева, в деревню Радуговище, где у нас проживали родственники, и куда мы иногда ездили за грибами.
Весь день мы ходили по лесу, низко кланяясь подберезовикам, подосиновикам и белым грибам. Мы нарвали в тот день много грибов. И нашему сыночку так понравился лес, природа, чистый воздух, тишина, птение птиц, аромат поля, что вскоре по возвращении домой - Запорожец трещал, дрожал, стонал, прыгал, но доехал - он решил, наконец, собираться на белый свет. Если нам там было хорошо, значит и ему будет неплохо. Под утро у Алены начались схватки, и я отвез ее в больницу.
Там и обозначились первые контуры конфликта между официальной медициной и Акимом. Доктор был, естественно, пьяненький, медсестры пили чай, и Алена 6 часов лежала в сильных схватках, без всякой помощи. А когда схватки уже стали угасать, так как сил не оставалось, пришел пьяненький доктор и медсестры, и стали тащить Акима щипцами за голову. А потом утащили его куда-то, и не давали нам два дня - якобы, чтобы он оправился от стресса. Не знаю, как Аким, но мне было тяжело оправиться от этого стресса. Но все же мы знали, что все хорошо, что у нас родился сын. Мы, кстати, до последнего не знали - будет ли у нас мальчик или девочка. Когда я спросил Алену, стоя под окном ее палаты, как мы его назовем, она сказала: назовем его Аким.
Я согласился. Почему Аким? Я тогда даже не спросил - имя мне понравилось. А узнал я откуда такой выбор позже. Оказывается, незадолго до этого Алена смотрела документальный фильм про какого-то французского революционера, который назло своим буржуазно-мещанским родителям назвал сына славянским, как ему казалось, именем Аким. В знак протеста против западного буржуазного корпоративного общества. Интересно, что наш Аким полностью разделял взгляды этого революционера на западное общество. И хотя Аким вырос и сформировался по большей части в США и Канаде, он оставался верен своему славянскому происхождению, и терпеть не мог тот порядок вещей в Западном мире, где всем, в том числе идеологией, заправляют корпорации. Аким и был революционером, только его революция заключалась не в мятеже, а в отказе играть предложенную ему - в том числе нами, его родителями - престижную игру в преуспевающий средний класс. Аким принадлежал к духовно высшему сословию, а к социальным и экономическим условностям всегда оставался глубоко безразличен.

;
Глава 2: Время перемен
Итак, Аким появился на свет Божий 2 сентября 1991 года - спустя несколько дней после неудавшегося "августовского путча." Как я уже отмечал, в те дни мы очень радовались провалу этого путча и тому новому курсу, по которому повел страну Ельцин. Кредит нашего доверия Ельцину был безграничен: ему легко прощалось пьянство, коррупция, раздача республик и регионов их амбициозным лидерам, морально и художественно сомнительные западные программы, наводнившие телевидение, голод голимый, непременные громкие провалы всех реформ, полное отсутствие товаров в магазинах и многое другое. Мы, как люди верующие, готовы были простить даже более других - во-первых, потому что Бог велел прощать, а во-вторых свежи еще были в памяти те глупые и грубые гонения, которым подвергались верующие в Советском Союзе. И куда бы страна ни шла, или катилась, нам все казалось, что хуже совка уже не будет.
Я так думаю, что Совок по большому счету вырыл себе яму не своей неудавшейся экономикой, и не своей несостоятельной внешней политикой - об этих неудачах и несостоятельности можно еще поспорить. Он вырыл себе яму которая называется "дорог; в глазах Господа кровь праведников". И их слезы. Я пришел к убеждению, что если бы Советский Союз перестал преследовать верующих и вернул людям право на Бога, то он стоял бы и поныне. И был бы весьма велик и богат. А все остальное, все остальные свободы и выгоды - они подтянулись бы, пришли сами, без той боли, без тех лишений, без того развратного хищнечества, с которым страну растерзали те, кто был морально готов к той гангстерской модели "капитализма" в которую бросили тогда Россию. Но это мое мнение, выраженное тут косвенное, и я спешу вернуться к жизни моей семьи, которая закипела еще сильнее с появлением Акима.
Я уже упомянул в предыдущей части, что в то время работал редактором газеты "Слова примирения". Как же я любил это дело! С тех пор где я только ни был, кем только ни служил - но вот работа над "Словом примирения" была истинным наслаждением. Во-первых, я работал под началом удивительного человека, Михаила Петровича Кулакова. Как и почему он меня выбрал на эту работу остается для меня загадкой по сегодняшний день. Меня, студента второго курса первого набора Заокской семинарии, мальчишку, только что пришедшего из армии. Без богословского или филологического образования, без протекций и рекомендаций. Работать с Михаилом Петровичем было просто замечательно. Я все впитывал от него быстрее, чем он мне объяснял. Я был тогда веселым игривым щенком, но способным к обучению. И вот попадаю в руки к такому "хозяину"!
Я научился от него большему, чем мог бы пересказать и в отдельной книге. И в первую очередь я научился у него тому, что дело, которое ты делаешь, т.е. служение, которое совершаешь - это и есть самое важное, самое интересное, самое увлекательное в твоей жизни. И этому-то делу ты тогда и посвящаешь, с легкостью, с радостью и без всякого сожаления - все свои силы, мысли и время. Михаил Петрович так жил. Он занимался тысячью дел. Везде успевал. Все делал основательно. Был необычайно дипломатичен, мудр, эрудирован, благороден, энергичен, безотказен, уважителен. В каком-то смысле именно в Михаиле Петровиче исток многих тех удивительных качеств, которые потом проявятся в Акиме. Мне самому может и не удалось воплотить в себе то, что я видел воплощенным в Михаиле Петровиче, но по крайней мере я проникся его идеалами. Аким же эти идеалы буквально впитывал с молоком матери.
Еще сделаю небольшое, но существенное пояснение, чтобы в будущем избежать недоразумений. Работая над "Словом примирения" в Туле, я еще и худо-бедно учился в семинарии в Заокском, и участвовал во всем, что там происходило. Это было нелегко. Но работая с Михаилом Петровичем, и работая интенсивно и на очень ответственной должности, я находился так сказать на исключительном положении. Я мог пропускать занятия в семинарии, и появляться порой лишь на экзаменах. Я старался этого конечно не делать, но все-таки без этого было никак не обойтись - ведь в сутках всего 24 часа, а работы - масса.
Ложился я спать всегда поздно, далеко за полночь. Вставал же в 4:30 утра, так как в 5:00 надо было уже выбегать из дому, зимой и летом, в снег и дождь, чтобы успеть на 5:50 электричку до Заокского, которая отходила от Московского вокзала. И так было каждый почти день. Т.е. я бежал от дома до вокзала 45 минут, именно бежал, около шести, кажется, километров. У меня были два маршрута, которые я чередовал в зависимости от погодных условий, настроения и степени опоздания. Один - через парк, другой - вокруг парка. Троллейбусы в такую рань не ходили. Ходили лишь ПАЗики (автобусы такие), но они стоили целых 10 копеек, и это была для меня непозволительная роскошь.
Так что я был в хорошей физической форме. Акиму потом передалась эта любовь и способность к бегу. Он бегал очень быстро, легко, и всегда убегал от Заокских поселковых хулиганов, которые били семинаристов и иже с ними. Да, эта проблема началась еще в мои дни. Били. Труднее всего было проскочить через сам Заокский. Я, кстати, был не так быстр, как Аким, а потому мне доставалось. Даже шрам остался с той поры - на память. Другие-то ребята-студенты на месте сидели, а я все шастал туда-сюда. Но я об этом не жалею. Я тогда все свои приобретенные богословские знания далеко в корзину не складывал - я был среди людей, со своим народом, и всему чему учился – учил, кого мог. К тому же, как потом оказалось, мои разъезды помогли мне избежать многих внутренних дрязг, которые в какой-то момент начались в Заокском. Я так и остался идеалистом. До сих пор.
Вот еще что мы часто вспоминаем. Где-то через год после рождения Акима к нам приехала его бабушка Рита из Караганды. Несколько дней она сидела с Акимом, и у нас с Аленой даже выдавались минуты, а то и часы на себя, друг на друга. Да еще бабушка привезла нам немножко деньжат в подарок. В первый же день по ее приезду мы пошли с Аленой в парк и сделали совершенно умопомрочительное, расточительное действие - купили себе по "ленинградскому" мороженому. Это была роскошь! Сами не знаем, как на такое решились. Но вот память осталась.
А в Заокском мы, студенты, тогда сами строили общежитие для себя и последующих поколений студентов. Мы были первые, первенцы, а потому хоть были и избалованы вниманием, ответственность свою тоже начинали сознавать. "Ты помнишь, как все начиналось, все было впервые и вновь?" Я помню. Помню, например, как однажды разгружали балки, и одну уронили с КАМАЗа мне прямо на спину. С тех пор у меня там побаливает. Но это все такие мелочи. И если был на земле когда-то на какое-то время построен коммунизм - то это в Заокской духовной семинарии, в первые два года ее существования. Почему только два года поясню позднее.
Да, в первые два года у нас действительно был настоящий библейский коммунизм. В чем это проявлялось? Во всем. Люди приезжали отовсюду поработать. И как работали! Работали самоотверженно, геройски - и считали это великой честью для себя. Я общался тогда со многими из рабочих и скажу, что хоть половина из них была чудаками, это были святые чудаки. Все, в том числе и мы, студенты, кушали в кафетерии бесплатно. Мы бесплатно учились. Трудились бесплатно (на стройке, на ферме - везде). Учебники получали бесплатно. Если у кого был магнитофон, кассета, гитара, машина, не важно что - это в равной степени принадлежало всем.
Вот, Хейке Арсентьевич приехал в Заокский из Прибалтики на новенькой Пятерке. Помню, в самый первый день, когда он только приехал, я наблюдал из окна семинарии за тем, как он водит машину - "по западному". Вот, он въехал во двор семинарии и поехал по кругу. Кроме его Пятерки машин не было в радиусе, наверное, нескольких километров. Были у Семинарии тогда еще красный Фольксваген, черная Волга, и белая Шестерка, но они всегда находились где-то в разъездах - они обслуживали Семинарию и ряд других церковных организаций. Так вот, едет Хейке по кругу, по семинарскому дворику, вокруг - ни машин, ни людей, и дороги еще толком нет, а он на всех углах, на всех поворотах включает поворотники! Очень это меня тогда поразило, сразило наповал, и к своей джигитской манере ездить на автомобиле я добавил тогда этот джентельменский шарм, этот кодекс чести - обязательно, при всех маневрах, включать поворотник. Так до сих пор у меня это правило и осталось.
После этого случая я редко видел Хейке за рулем его автомобиля. На его машине ездили все - а больше всех Саша Сергеев и Володя Боков, которые были самые старшие у нас, самые серьезные, и самые практичные, а потому сделались снабженцами. Они снабжали нас стульями, бумагой, краской, стройматериалами и многим другим - и это в стране, в которой ничего невозможно было достать. Как они это делали - для меня загадка. Но все мы дружно трудились над проектом Семинарии - все этим жили, все не просто учились, а работали на поколения вперед, закладывая базу - и хорошую, и в чем-то может и худую - для тех, кто когда-то придет на смену нам.
Ну, что-то я заговорился, и об Акиме мало чего написал. Но ведь все это и вырастило его, и сделало его Божиим человеком.
 
Глава 3: Молочная кухня
Главной своей обязанностью по отношению к маленькому Акиму я считал его прокормление. Но так получилось, что Аким кормил нас - родителей. Ему, как новорожденному, полагалось энное количество молока, кефира и творога с молочной кухни. Несколько бутылочек! Бесплатно! Каждый день! Это сокровище было как бы пережитком Советского Союза, который не успели еще изжить, или как-то проглядели. А потому мои первые памятные моменты с Акимом - это визиты на молочную кухню. Утром, как только Аким просыпался - и если я был дома, а не в Заокском, Москве или Узловой - я сажал его на санки или на коляску, в зависимости от времени года, и мы отправлялись в не очень далекое, но такое увлекательное путешествие на молочную кухню.
Жили мы прямо рядом с парком, в квартирном доме, который еще мой дедушка строил после войны. Есть такой замечательное, тихое место в Туле - в районе улиц Мира, Рабочего Полка и Оружейной. К сожалению, несколько лет назад мы вынуждены были продать эту квартиру, в которой прожило не одно поколение семьи Жиганковых. А деревья в парке сажали мои папа и мама, когда были еще школьниками. Вообще, как-то так получалось, что мы всегда жили в красивых местах. По всему свету. И в России, и на Украине, и в разных местах США, Канады, Филиппин. Везде есть своя красота. Но, конечно, та красота, что въелась в душу с детства - это особенная красота. Так вот, мы выходили с маленьким Акишкой в парк, и я вез его в сторону детской больницы, которая располагалась совсем недалеко, на другой стороне парка.
По дороге мы с Акишкой разговаривали. Точнее, говорил все больше я, а он слушал. Говорил я ему про птичек, которые щебетали на ветках, про белочек, которые тогда еще водились в парке, про жучков и паучков, которые летом кругом ползали. Про Бога, Который все это сотворил. Аким внимательно слушал, улыбался, и угукал. И хотя ему было всего несколько месяцев, он, казалось, все понимал. И когда он вырос, в нем уже была любовь к природе, к зверюшкам, ко всем насекомым, ко всему живому. Говорите со своими маленькими детками, говорите о природе, о Боге, о жизни. Они понимают, может, больше, чем взрослые. И никогда не говорите с ними - да и вообще не говорите - о всякой ерунде, не перемывайте косточки других, не говорите ни о ком плохо. Это так важно! Аким никогда ни про кого слова недоброго не сказал. Ни про одного человека - даже про тех, которые его обманывали, воровали у него, и прочее. Все у него были хорошие, замечательные люди.
Еще несколько слов про молочную кухню. С ней у меня многое связано. Она располагалась, как я уже сказал, на территории детской больницы номер один в Туле. Я в этой больнице провел огромное количество часов. Вначале, в детстве, когда часто болел, и сидел там в долгих очередях с мамой, читал книжки. В общем, неплохие воспоминания. Наверное, именно эти больничные детские ассоциации и запахи предопределили мое решение поступить в медучилище. И уже учась в медучилище, я провел еще много часов в этой больнице, на практике. Дежурил ночью в качестве медсестры в детском отделении, проходил практику в разных кабинетах, отделениях. А одна из моих практик - долгая летняя практика - выпала на отработку на молочной кухне! Туда отправили меня и моего лучшего товарища тех лет, моего сокурсника Толика Григорьева. Мы с ним вообще по жизни были неразлучны, и даже в армии служили в одном и том же военном госпитале, в Иркутске. А потом Толика убили - застрелили. Скорблю.
Так вот, хорошо нам было с Толиком на молочной кухне. Он вообще был замечательный человек, видный, красивый, умный (круглый отличник), с удивительным чувством юмора, Это был где-то 86-ой год, когда мы там проработали полтора месяца. Мы мыли и стерелизовали бутылочки, разливали по ним разные молочные продукты. Столько вкуснятины нам оставалось-доставалось!
А после окончания рабочего дня за мной заходил другой мой замечательный друг, одноклассник Саша Кудрявцев. Тоже круглый отличник, между прочим. Как и я (не удержался - похвастался!). И мы шли куда-нибудь гулять - в парк, в кино, или просто так бродили по городу. Однажды произошел казус. Мы с Сашей отправились в ближайший овощной магазин и купили там бутылку плодово-ягодного вина, или как его называли в простонародье - червивку. Это было такое уникальное советское вино, сделанное из яблок, ягод, смородины и т.д. Градусов в нем было мало, но вкус был замечательный. Мне, по крайней мере, нравился. Так вот, когда мы покупали бутылку этого плодово-ягодного (его еще называли плодово-выгодным, т.к. стоило оно подозрительно дешево), в магазин зашла моя начальница с молочной кухни. Это сильно подорвало мою до тех пор безупречную репутацию. С тех пор каждый раз, когда Сашка приходил встретить меня по окончании рабочего дня, моя начальница бурчала: "Вон, опять этот рыжий пришел. Опять винище будете хлестать". Саша действительно был и остается рыжим, в этом она была права. Но вино мы пили, тем более хлестали, очень редко.
Интересно, что Аким тоже вырос таким, что "палился" на каждом мало-мальском проступке. В отличие от тех скрытных людей, которые старательно уничтожают все "следы преступления" Аким был весь как на ладони. Если он когда выпивал бутылку пива, то она обязательно тут же находилась где-нибудь под его кроватью. И я его никогда не пилил за это. Ведь он сам все прекрасно понимал.
Так вот, надо уже заканчивать историю о наших походах с маленьким Акимом на молочную кухню. В то тяжелое время, в начале 90-х, Акишкиного молочка, творожка, кефирчика хватало на всю нашу небольшую семью. Купить ничего невозможно было, но и тут Господь нас не оставил. А кроме того именно в те дни закладывались в Акиме те созерцательность и любовь к Божьему творению, которые позднее станут определяющими в его жизни. Если есть в этой моей истории какая мораль, то она проста - нет такого возраста, в котором было бы слишком рано говорить с детьми о Боге.
;
Глава 4: Саша
На втором году жизни Акима в нашей семье произошли серьезные перемены. 30 января 1993-го года у Акима родилась сестренка, Сашенька. Для Акима на первых порах это было настоящим шоком. Он уже успел привыкнуть, что является единственным на свете, возлюбленным сыночком, пупом земли. И тут появляется какое-то маленькое крикливое и неинтересное с его точки зрения существо, которое только и умеет, что есть и спать, но которое, тем не менее, занимает нас не меньше, а может даже больше, чем он. Другими словами, Аким стал нас ревновать к Саше. Стал на какое-то время более нервным, требовательным. Но потом все как-то выравнилось, и в скором времени он перенял наше отношение к Саше - ласковое и покровительственное. Вообще, Аким, будучи человечком необычайно мягким, легко поддавался влиянию - и хорошему, и плохому.
Но хорошего влияния у него в жизни было все-таки значительно больше, и со временем он научился противостоять плохому влиянию, которое обрушится на него, когда мы окажемся от него на значительном расстоянии. Но об этом позднее. Тут же хочу отметить вроде бы банальную истину, но из личного опыта - дети действительно во многом, очень многом, уподобляются своим родителям. Некоторые родители считают, что можно научить ребенка словами. Или делами. Но это все позднее. Пока они маленькие, они имитируют самое существо родителей, их эмоции, их настроение. Какая же это великая ответственность - быть отцом или матерью. Для этого в первую очередь надо быть человеком. Тут театр не поможет, как со взрослыми. Дети - они, кажется, по запаху определяют, что ты из себя представляешь, и что у тебя на данный момент на уме. Спрятаться от них практически невозможно. Просто имейте это ввиду.
На днях у родителей наткнулся на старые сочинения нашей Саши, этого правдивого хронографа нашей жизни. И вспомнилось то, что казалось давным-давно забыто. Я, конечно, совсем не так как кто-то еще, читаю эти слова, слышу их, обоняю наш дом того времени. Вот целиком коротенькое сочинение Саши Жиганковой на заданную тему "Какие люди мне нравятся?" 2001 год, Заокский, Саше 9 лет:
"Какие люди мне нравятся? Мне нравятся добрые, веселые, честные, смелые, трудолюбивые люди. У моей мамы есть все эти качества, а папе не хватает некоторых качеств, например, внимательности и ловкости. Мама ловче переворачивает яичницу. А папа никогда ничего не может найти. А зато у папы лучше слух и нюх, то есть обоняние. Мой папа очень хороший рассказчик и проповедник.
Я бы во многом хотела быть похожа на моих родителей."

;
Глава 5: Первая кровь
Акиму не было еще и двух лет, когда на жизнь его было совершено первое покушение. При всей его трагикомичности, оно еще и очень показательно.
Совершено это покушение было петухом. Вот контекст истории. То были, как я уже не раз упоминал, голодные годы. В месяц на человека полагалось 600 грамм курицы, которую получали по талонам, отстояв неимоверную очередь. Это была буквально синяя птица - бедная, изможденная, худая, как вся страна. Еще полагалась бутылка водки, которая являлась в ту пору единственно твердой валютой. Всякий труд, пьющего или не пьющего, всякий товар оценивался не в рублях, и не в долларах, а в бутылках водки. Еще давали пачку стирального порошка и мыло. Так что средне-статистическому человеку можно было один раз покушать, два-три раза выпить, и иногда помыться и постираться. А остальные дни – живи, как знаешь.
Вот мы и жили, как знали. Однажды, к примеру, в аптеке мне удалось купить несколько пачек соевого детского питания. Несколько месяцев мы варили каши на соевом молоке. Еще продавались в Заокском поселковом магазине консервированная свекла и тыквенный сок – очень вкусный. Ну, и была картошка. Картошка - это конечно отдельная история, но черкну пару строк, чтоб не забыть. В то время, мы еще и от коммунизма не отошли, и в капитализм не вошли, и это чувствовалось во всем, в том числе и в церковной жизни. Конкретно это выразилось в том, что Тульская община приобрела - тогда это было легко - большое колхозное хозяйство. По большей части это было поле, которое делилось на участки между членами церкви, и на котором мы вместе сажали картошку. Т.е. реально работали вместе, не только на своем участочке, но и на всех. Один за всех, и все за одного. Выезжали мы туда на автобусе - один из дьяконов церкви работал водителем "коробочки" (это такой небольшой автобус, пазик). Ну, у кого были машины и мотоциклы - своим ходом. Вместе сажали, вместе пололи, собирали жука, вместе собирали урожай. Весело было.
Так вот, в ту пору мои родители совершили ради нас самоотверженный поступок - завели кур, коз и гусей, одним словом - хозяйство. Вообще они городские люди, но жизнь заставила. О, это были самые счастливые козы, гуси и куры в мире. За ними смотрели, как за малыми детьми. И в каких красавцев они тогда выросли! Избаловали их родители, как избаловали они в детстве и меня. Но, в целом, всем это на пользу пошло. Гуси были сиятельные красавцы, степенные, как папские гвардейцы. Козы были веселые и резвые, и хотя молока давали мало, их очень любили. Куры были как куры - бестолковые, одновременно беспечные и обеспокоенные толстухи. Петух был царь. Или таковым себя считал. Он так выпячивал свою крутую грудь, что невооруженным взглядом было видно, что он впал в грех гордости. Животные ведь тоже впадают в грех, если можно так сказать. Или имеют склонность ко греху. Кто этого не замечал? Кто не знает, к какому греху склонна его собака, кошка, и другие животные? Это может быть и лень, и драчливость, и зависть, и сварливость, и жадность, и воровство, и ложь, и сладострастие. Разве не так? Попадут животные в рай или нет - не знаю. Наверное не все. Как и люди.
Так вот, петух впал в самый страшный из всех грехов, в корень всех грехов - в гордость. Он действительно был красивой и сильной птицей. И это его и погубило. Вышел тогда Аким погулять в огород. И пошел по тропинке. Пошел в конец огорода, где гуляли куры. Вообще, Аким всегда был очень осторожным ребенком. Просто ему и в голову не могло прийти, что кто-то уже наблюдает за ним, кто-то готовится напасть. Бабушка шла метров на 20 позади Акима - за ним тяжело было поспеть. Петух вдруг взлетел в воздух, и сверху обрушился прямо Акиму на голову, сбил его с ног, и продолжил атаку, когда Аким уже лежал на земле. Аким был весь в крови и громко кричал. Если бы бабушка не отбила Акима у петуха, то тот, наверное, заклевал бы его. У Акима так и остался большой шрам - прямо у правого виска.
В тот день на обед у нас был суп из петуха. А Аким с тех пор сделался еще более осторожен. Не труслив - именно осторожен. Мы были очень рады этому его качеству. Но вот, кажется, недостаточно осторожен оказался. Или же этому суждено было случиться. От петуха мы уберегли его. От злых людей - не сумели. Наверное потому, что ни мы, ни сам Аким, представить себе не могли, что люди могут быть такими. Как не мог себе представить маленький Акимец, что на него вдруг нападет петух. За что? Почему? Какую угрозу увидел петух в Акиме? Как решился? Не знаю. Но еще меньше понимаю тех людей, которые сделали то, чего не удалось петуху. Бог им судья. А Аким остался так же чист и добр, как тогда, в огороде, когда на него напал петух.
Дьявол бродит, яки лев рыкающий. Будьте осторожны, но не бойтесь его. Не бойтесь того, кто может убить тело, душу же повредить не может.

;
Глава 6: Про бандитов и людей
В начале девяностых в стране процветал махровый бандитизм. В те времена принято было, что на всех наезжали бандиты. Их было много, они даже не прятались. В нашей церкви, например, у одной сестрички муж был очень известный уважаемый бандит. Он иногда заходил на собрание, а его товарищи стояли тогда возле церкви с оттопыренными от оружия карманами, охраняли. Кстати, он отвозил свою жену на машине трудиться на церковное коммунистическое картофельное поле. В деньгах или картофеле они не нуждались, просто она жила жизнью общины. Он сидел на краю поля, в Девятке, что называется курил в сторонке. В тот же год, кажется, его и убили. Вышел из дома, сел в машину, повернул ключ, и вместе с машиной взлетел на воздух. Это было так буднично, так знакомо.
Мой одноклассник, Сергей Н. был еще более известным бандитом. Вообще, это был, наверное, самый талантливый человек, какого я в детстве и юности знал. Мы были близкими друзьями, сидели целый год в школе за одной партой (что сказалось отрицательно на моей успеваемости в 8-ом классе), после занятий часто шли ко мне домой - покушать. Серега рос в бедной семье, неполноценной, и домой никогда не спешил. Он был просто потрясающим художником - мог что угодно и кого угодно изобразить, поймать в несколько штрихов- казалось, самую сущность улавливал. Юмор у него был такой, что доводил людей до коликов. Прекрасно играл на гитаре, пел, обладал массой других талантов, а самое главное - каким-то магнетизмом. Меня, по крайней мере, он конкретно притягивал. Да и не только меня. Он уже в те советские годы фарцевал (спекулировал, перепродавал джинсы и т.д.), немного бандитствовал.
Сделаю признание. Однажды после школы мы не сразу пошли с ним ко мне домой, а зашли в ближайшую поликлинику, где был перерыв на обед. Это был 1982 год, кажется, нам было 14-15 лет. Серега точно вычислил, что в поликлинике в это время никого не было. Мы зашли в один из кабинетов, набрали там кучу бланков-справок о болезни (больничных листов), поставили на них печати, и ушли. Потом многие из нашего класса часто "болели" и не появлялись в школе неделями. Я тоже пару раз "болел".
С перестройкой Серега времени не терял. Начинал с рынков, где собирал с продающих дань. Перешел на авторынки. Контролировал предприятия и комбинаты, базы и цеха. Его ребята разъезжали по городу целыми кортежами, с автоматами. Помню, раз приехали они в Заокский. Трясти дань с местных предпринимателей. А я тогда еще студентом там был. Увидев меня он бросился мне на шею, мы долго обнимались, говорили о том и сем, а его ребята курили в сторонке. Мои друзья-семинаристы не менее нервозно наблюдали за этой сценой. Потом бандиты уехали, никого не тронув, не собрав дани. Я, честно говоря, не пытался его тогда наставить на путь истинный. Не знаю, как-то не находил в себе силы. Может, зря. Казалось, времени еще много, на все хватит. Ан, нет. Говорят, его убили. Тело никогда так и не нашли. Бог знает, что с ним сталось.
Тогда всех трудящихся "охраняли" какие-нибудь бандиты. Охраняли от самих себя. Нас Бог миловал. И только однажды была попытка взять нас в оборот. Помню, я в тот день много работал над очередным номером газеты. Аким сидел на полу и о чем-то глубоко думал. Сидеть или лежать задрав ноги и думать - было его главное и любимое занятие в детстве. Это мы называли «драть коряки». Алена возилась на кухне. И вдруг на меня навалился страх. Заколотилось сердце. Ни с того, ни с сего. Я быстро подошел к окну и с высоты последнего, четвертого этажа осмотрел двор. Все было тихо и спокойно. Это сейчас мой старый двор заставлен машинами вдоль и поперек. В то время машин ни у кого не было, зато везде стояли скамеечки, столики, сидели старушки, перемывали всем косточки. Сейчас нет ни старушек, ни их скамеечек. Только машины.
И я уже собирался отойти от окна, как вдруг во двор заехал автомобиль - Шестерка. По тем временам - почти самая круть. На таких ездили рабочие бандиты, исполнители. Большие бандиты пересели уже на Девятки. Так вот, заезжает во двор явно бандитская Шестерка, и останавливается у последнего подъезда. Наш подъезд был первым, и по логике вещей не о чем было волноваться. Но сердце стало стучать еще чаще. И вот из машины выходят два здоровенных парня в кожанках, с короткими стрижками, толстыми шеями. И что же вы думаете? Прямым ходом направляются через весь двор к МОЕМУ подъезду. Быстрым и направленным шагом. А что б им было не подъехать сразу к подъезду? Опасались. Опасались! В то время бандиты никого и ничего не опасались, не прятались. Стало ясно, что ребята идут на серьезное дело. К кому? К нам. Почему-то это было мне совершенно ясно. Я стал молиться.
Что делать? Звонить в милицию? Не успеют, и будет еще хуже. Брать у нас было нечего, кроме разве что компьютера, на котором я делал газету. А компьютер в ту пору стоил куда больше, чем жизнь. На весь город компьютеров были единицы. Не открывать дверь? Сломают. Я подошел к двери и прежде, чем они позвонили, открыл ее. Да, они уже стояли перед МОЕЙ дверью. И вот стою я перед ними и смотрю на них. Худой, как палка, одни глаза да борода. И что-то они тогда увидели в моих глазах. Не знаю точно, что именно. Но они как-то смутились. Один спросил: "Николай здесь живет?" Я сказал, что нет, кажется еще добавил, что меня зовут Олег. Другой сказал: "Пойдем, ошиблись подъездом." И они быстро пошли вниз по лестнице, стуча тяжелыми ботинками.
"Кто там?" весело крикнула мне Алена с кухни. Как я уже говорил, ежедневный поток посетителей в нашу квартиру был весьма густой, каждый час кто-то заходил. Но такие гости были в первый раз. И, слава Богу, в последний. Я закрыл дверь и подбежал к окну. Ребятки быстрым шагом прошли к машине, сели в нее, и машина рванула с места. Они уехали! А я вспомнил слова из духовного песнопения с моей до сих пор любимой пластинки "Русская и болгарская духовная музыка". В исполнении Бориса Христова и хора, наверняка многие слышали. Слова простые: "Вдруг у разбойника лютого совесть Господь пробудил." Наверное именно так все и было. Я рассказал Алене. Она пережила те же чувства, что и я: от страха к удивлению и благодарности Богу. А Аким тогда, естественно, не испугался, и не удивился. Он всегда хорошо думал о людях.




;
Глава 7: О добрых бандитах замолвите слово
Начинаешь писать, и одна история притягивает к себе другую, и вот уже выплывают из забвения караваны забытых событий, дела давно минувших дней. Я понимаю, что, наверное, кроме меня они никому и не нужны. Но и пишу-то я для себя. Вот написал про бандитов, и вспомнил и то, и се. Обо всем не буду, но вот еще кратенькая характерная история из нашей жизни начала девяностых.
Помню, как однажды я одолжил у Петра Кулакова его новенькую белую Ниву для того, чтобы привезти только что отпечатанные номера газеты из Узловой. Наша старая Копейка опять была поломана. Бензина в баке Нивы было мало, и стало еще меньше после того, как я объездил весь город, то есть несколько заправок, где обычно можно было, за продукты или дополнительную плату, как-то заправиться. Но бензина просто не было. Нигде. После некоторых колебаний мы решили с Аленой все равно ехать. Аким остался с бабушкой и дедушкой, а мы поехали в Узловую. Загрузили в прицеп газеты и поехали домой. Уровень бензина был тогда уже по датчику на нуле. Мы проехали километров десять, и машина встала.
Мы пытались остановить проезжающие мимо машины, но либо никто не останавливался, либо останавливались, но бензина никто не давал. Начинало смеркаться. И тут видим едет новая Девятка. Мне очень не хотелось, чтобы она останавливалась, и я просто отвернулся в сторону, как будто просто так тут стою. Почему я не хотел, чтобы она останавливалась? Я уже писал, что в то время на таких авто ездили бандиты. А мы были слишком уязвимы. Новая Нива с лихвой стоила пары человеческих жизней. За такую машину в те времена жуткого дефицита давали до 15 тысяч долларов! А месячная зарплата была около 30 долларов. Я очень надеялся, что они не остановятся. Но они остановились.
В машине силело четверо здоровенных парней в кожанках. Все с ними было ясно. Они спросили, в чем наша проблема. На характерном языке. Я сказал, что кончился бензин. Тогда один из парней, сидящих на заднем сиденье, вышел и рукой показал мне, чтобы я садился в их машину. Я сел, и он тоже сел. Я оказался зажат с двух сторон между двумя "пацанами". Тесно мне там было, хоть я и худой. Машина развернулась и поехала назад в сторону Узловой. Я пытался заговорить с ребятами, но никто не проронил ни слова. Только шансон звучал из динамиков. А машина уезжала все дальше и дальше. Наконец, километров через семь, машина свернула в лес. Я теперь был уверен, что пришел мой последний час. Завезут сейчас в лес, тихонько прирежут, а потом поедут и заберут Ниву. Вот и все. И я никогда не увижу ни Акима, ни того ребенка (это была Саша), которым Алена была в ту пору очень видимым образом беременна. А что случится с Аленой, которая осталась ждать у Нивы? Даже думать было страшно.
Едем по лесу. Дорога - ужас. Сплошные ямы. И никуда я не могу деться - с обоих сторон плотно сидят крепкие ребятки. И вот впереди какая-то сторожка. Машина остановилась, ребята вышли, я тоже. За сторожкой на высоком поддоне стоял огромный железный бак - не меньше чем на тонну. Один парень зашел в сторожку, взял оттуда двадцатилитровую канистру, и до краев наполнил ее бензином из того бака. И все это ни говоря ни слова! Потом мы сели в машину, в таком же порядке, как и прежде, и поехали назад. Теперь мне было куда веселей ехать. Приехали на место, заправили меня на все 20 литров, ни копейки с меня не взяли. А 20 литров бензина в ту пору были бесценны. "Давай, браток, езжай, У меня тоже жена беременная," сказал мне на прощанье один из них. И уехали. Вот так! А Алена, которая ждала в Ниве, меня уж было похоронила. Да и сам я мало верил, что останусь жив, когда заехали в лес. Только сидел и молился. Так что даже бандиты участвовали тогда в Божьем деле.
Вообще, выжить в ту эпоху было непросто. И то, что Аким не лишился своего папы еще в раннем детстве - это чудо. Много было таких моментов, когда, казалось, жизнь подходила к концу. Но жизнь продолжалась, и каждый вечер я возвращался домой, и мы играли с Акимом, рисовали, или вырезали что-то из бумаги, исписанной с одной стороны (этого добра у нас хватало), вместе кушали, и я рассказывал Акиму разные истории, которые сочинял на ходу. Теперь я вспоминаю эти истории и рассказываю их Грише.


;
Глава 8: О милосердном самаритянине
И еще несколько слов о том, что формировало в те годы меня, и что опосредованно, но оказало-таки влияние и на моих детей. Я, надо заметить, пришел в Церковь подростком, полюбил ее юношей, и посвятил себя на служение Богу уже молодым человеком. Отсюда и некоторое своеобразие моих взглядов. Я, например, когда пришла Перестройка, по детски наивно радовался всякой форме возрождения христианства в моей стране. Меня очень радовали всех христианских деноминаций, которые тогда успешно проводили евангельские программы, крестили сотни и тысячи людей, строили новые красивые молитвенные дома, восстанавливали из руин храмы. Я тогда, в конце 80-ых и начале 90-ых наивно полагал, что все христиане - братья и сестры, и что мы призваны радоваться успехам друг друга, поддерживать и укреплять друг друга. Да и до сих пор так считаю.
Та атмосфера, которая царила в Заокском в первые годы моей там учебы тоже, казалось, подразумевала такое понимание. Наш молодой ректор, Михаил Михайлович Кулаков, постоянно приглашал в семинарию интересных людей из разных христианских деноминаций. Это были и лютеране, и баптисты, и православные, и католики. С ними было интересно общаться, спорить, не соглашаться, молиться. И это как-то было для меня само собой разумеющимся. Как же иначе? Ведь мы, думал я, призваны донести важные пророческие истины до всех, а наипаче до всех христиан, и тогда мир будет готов ко Второму пришествию Иисуса Христа. Я мог целоваться на Пасху с православными, мог посещать домашнюю церковь баптистов, мог жертвовать какие-то маленькие денежки и тем, и сем, и кому-то еще. Свою же задачу я видел в том, чтобы поддержать их, научить их тому, чего они еще не знают.
Мое отношение к разным церквам в то время я сам про себя сравнивал с одним детским короткометражным фильмом, кажется из серии "Еролаш". Часто он мне приходил тогда в голову. Фильм был о соревновании по бегу, может кто помнит. Бегут школьники старших классов, соревнуются в беге на длинную дистанцию. Сильные, высокие ребята. И был еще один щупленький паренек, Вася, кажется, который сам в состязании не участвовал, но только помогал участникам. Вот, он бежит рядом с другими серьезными атлетами, и подбадривает их чем может. То забежит вперед, и потом вернется назад, чтобы сообщить, кто за кем бежит. То свернет с трассы и быстренько сгоняет, принесет кому-то воды. То еще что-то сделает. Я сам в юности увлекался бегом, пробегал по 11 км каждый день, поэтому такая иллюстрация мне была близка. И вот я и видел свою роль, как роль того Васи. Помочь другим, чтобы у них открылось "второе дыхание". Чтобы все как-то могли прийти к финишу, встретить Иисуса Христа.
Так я и жил. Пока кто-то из моих однокурсников наконец не указал мне на мое заблуждение. Два-три брата объяснили мне на пальцах, какие все плохие, и какие мы хорошие. Правда, ни один из этих братьев, коих имена я называть не буду, не является сегодня ни служителем, ни даже просто членом какой-либо церкви. Но что-то во мне тогда сломалось, признаюсь честно. И понадобилось долгое время, чтобы второе духовное дыхание снова открылось во мне, чтобы я еще раз всерьез задался вопросом: кто мой ближний?
Вот еще иллюстрацию из тех лет к вопросу о том, кто является моим ближним, как я понимаю. Ехал я из Заокска на своей Копейке. Ехал-ехал и заглох. Я уже знал, что засорился карбюратор - с автомобилем, который был мне почти ровесником, я быстро сделался опытным механиком. Я прокачал карбюратор насосом, но было темно, и я надел шланг бензопровода не назад на патрубок карбюратора, а на какой-то выступающий болт. Машина завелась и поехала. Но через несколько сот метров весь тот бензин, который вылился из шланга подачи топлива и разлился по всему двигателю - взорвался. Взорвался так, что капот подскочил в воздух. Как я не сгорел - это отдельно взятое чудо. Даже умудрился потушить курткой пожар. И вот - ночь, мороз, и я где-то между Заокском и Тулой. Я легко одет, куртка вонючая с дырками от огня, зимних ботинок у меня в принципе не было. Но машину бросить не могу. Как Шарик в Простоквашино не мог бросить ружье, когда был под водой. Ведь за ружье деньги плачены, а его жизнь - так, дармовая. Вот и я так примерно думал. Машина-то была не моя, а церковная.
Сотовых телефонов тогда не было. Машин было мало, особенно на старой разбитой трассе. Вот одна проехала - не остановилась. Вот другая. Вот менты проехали - посмотрели только краем глаза. А я уже совсем замерзаю. И когда уже у меня зуб на зуб не попадал, ноги ничего не чувствовали - гляжу, откуда-то из лесу, с дороги, которой я и не замечал, выезжает почти такая же старая рухлядь, как и моя Копейка. Уж и не помню, что это было - Жигуль какой-то. Остановился, посадил меня в машину. Пьяненький-пьяненький мужичок средних лет, а на заднем сиденье - девушка, тоже выпившая. Говорит: "Поехали." Я: "Не могу машину бросить." Он: "Давай на буксир возьмем." Я: "Давай, только у меня троса нет." Он: "У меня тоже. Но у меня джинсы крепкие, давай из них трос сделаем." Я: "Нет, не выдержит, тут кругом горки." Да и жалко мне его джинсов. Тогда еще больших денег стоили. И так сидим, говорим, время идет. Через какое-то время он говорит: "Слушай, меня дома жена ждет, вот она меня убьет." Я: "Ну, езжай." Он: "Нет, не брошу тебя. Ты ведь замерзнешь."
И так мы просидели пол-ночи, пока какой-то добросердечный водитель КАМАЗа не сбросил нам старый запутанный железный трос. Вот этим тросом пьяненький мужичок меня и отбуксировал домой. Такой золотой человек. Молюсь о нем Богу, по сей день. Ну, не ходил он ни в какую церковь, очевидно. Даже хорошим семьянином, по всей видимости, тоже не был. Но человеком он был. Это был добрый милосердный самаритянин. А таковых есть Царствие Небесное. Некрасов написал: "Поэтом можешь и не быть, но гражданином быть обязан." Вот и я думаю - великое преимущество, быть христианином, ходить в церковь. Многие таинства Священного Писания, пророчеств доверены нам. Но самая главная обязанность человека - это быть человеком. Чтобы сделаться гражданином Небесного Царства. В этом, как сказал Христос, закон и пророки. Так поступай и спасешься. А машину я, представьте, починил. Совсем недорого обошлось - только провода некоторые поменял. Тоже - чудо.



;
Глава 9: В Заокский
Да, так уж получается, что говоря о тех ранних годах, говоришь не столько о ребенке, сколько о том окружении, в котором он растет, которое формирует его. Кто помнит это время, тот помнит, что к 1993-му году кризис в стране достиг, казалось, своего апогея. В добавок к дефициту, если не полному отсутствию в магазинах всяких товаров, началась страшная инфляция. Денег с годовой подписки на газету "Слово примирения" теперь не хватало и на 2-3 месяца - даже на бумагу, краску и транспорт. Но мы не сдавались. В каждом номере мы обращались к читателям с просьбой помочь, и люди откликались, помогали. Работа не останавливалась. Но работать становилось все труднее и труднее. Невозможно было достать бумаги для печати газеты. Но мы все равно как-то доставали. Помню, Михаил Морару, который мог достать все на свете, выкупил где-то целый вагон прекрасной, белой, мелованной финской бумаги! Мы у него купили несколько рулонов, и кто помнит последние номера "Слова примирения," тот помнит, на какой прекрасной бумаге они были изданы. Но это было уже последнее дыхание.
Может помните, у М. Лермонтова в его поэме "Бородино" есть такая строка: "Не будь на то г(Г)осподней воли - не отдали б Москву." Когда я учился в школе, нам говорили, что Лермонтов, конечно же, имел ввиду не Господа, в Которого, ясное дело, такой прогрессивный поэт "не мог верить", а господ-генералов, которые отдали приказ сдать Москву Наполеону. Не знаю, что на самом деле имел ввиду Михаил Юрьевич. В случае с нашей газетой - похожая ситуация. Мы бы не дали ей закрыться. Но поступила команда свыше - закрываемся. От руководства Церкви, которое в ту пору отменило то минимальное спонсирование, которое получало "Слово примирения," и бросило огромные по тем временам средства на новый журнал - "Благая весть", редактором которого стал мой хороший друг, опытный журналист советской еще закалки Валерий Демидов. Ему должно было расти, а нам... От Господа то было или от господ - не знаю. Наверное, это как-то вместе надо складывать.
А мы - куда нам деваться было с Аленой? Три года жизни, день и ночь - газета, газета, газета. Это было все, чем мы жили. Но Господь не оставил нас, да и "господа" не отвернулись еще тогда. Еще печатался последний, как нам сообщили, номер "Слова примирения", а меня уже вызвали к руководству Церкви и предложили преподавать в Заокской духовной семинарии. И это при том, что я еще сам был студентом последнего, четвертого курса. Это предложение немного утешило нас, открыло новую страницу в жизни, за которой потянулись другие не менее интересные страницы. Но до сих пор я вспоминаю работу над "Словом примирения" как самую счастливую пору моей жизни.
Итак, в декабре 1993 года мы перебрались в Заокский. Нас поселили в квартире номер 3 преподавательского домика (первый подъезд, второй этаж, дверь налево) - в квартиру, в которой до нас жил так уважаемый мной Хейке Сильвет. К тому времени по некоторым причинам он расстался с Заокским и вернулся к себе на родину. Это была светлая, солнечная, просторная квартира, так добротно сделанная, как были сделаны только самые первые проекты Заокского - не за страх и не за деньги, а на совесть. Светлая память дяде Лоренцу, через добрые и мастеровые руки которого проходила каждая дощечка, каждая деревяшка в Заокском. Удивительный был человек - еще раз, светлая память ему.
И начал я преподавать в Заокском. Самый первый предмет, который я преподавал, была История России. Кажется, теперь этот предмет и не преподается более в Заокском. А жаль. Не зная хорошо историю страны вряд ли можно расчитывать на какой-то успех в этой стране. Я взялся тогда за преподавание со всем рвением, со всей той энергией, с которой я раньше работал над газетой. Мне ничего не оставалось, как только влюбиться в свою новую работу, в свой новый предмет. И это оказалось совсем несложно. Я и раньше очень любил историю, много читал книг по истории, а теперь окунулся в нее с головой. И именно в тот далекий год уходят истоки моих книг, которые вышли годами и даже декадами позднее: "Еретики, или люди, опередившие время" и "Славянское христианство."
В жизни Саши и Акима тогда тоже произошли большие перемены. Например, если раньше мы ходили гулять с ними в парк, если раньше часто ездили к бабушкам и дедушкам, которые жили недалеко от нас, то теперь вместо парка был семинарский дворик и лесок за прудом, а вместо визитов к бабушкам и дедушкам - многочисленные мероприятия, которыми Заокский тогда сыпал, как из рога изобилия. Это были концерты и музыкальные вечера, спектакли и творческие встречи, КВНы и всякого рода конкурсы. И на всех этих мероприятиях с нами неизменно были Аким и Саша - ведь оставить их было не с кем. И это оказало огромное влияние на их духовное и интеллектуальное формирование.
Ну, и конечно же, богослужения. Позднее, через несколько лет, в дополнение к своим преподавательским обязанностям я сделался еще и пастором в молодежной церкви. Дети всегда видели меня проповедующим, всегда с Библией, всегда очарованным Словом Божиим. И никогда, никогда они не слышали в нашей семье никакой критики в сторону церкви или отдельных людей. Не то чтобы я был слепой и ничего негативного не видел. Просто не делали этого - и все. И дети вырастали с глубокой и искренней любовью к Церкви, к богослужениям, к людям.
Когда Аким был еще совсем маленьким и не умел читать, он все равно уже знал фактически все библейские истории. И прекрасно умел их пересказывать: с верой, с пониманием, и даже, что меня более всего поражало, всегда замечал в привычной истории какую-то новую грань. Его детская перспектива помогала ему видеть то, что мы, взрослые, не замечали. Когда он вырос, сделался подростком, он уже и сам проповедовал. И его проповеди были его собственными проповедями, не списанными откуда-то, но как бы пережитыми - да, точно, до какой-то степени пережитыми - им самим.
;
Глава 10: Заокский лес
Наверное, не менее важным, чем все Заокские мероприятия, концерты и викторины, сделался для нашей семьи Заокский лес. В лес мы ходили часто, ходили в любое время года, в любую погоду. Дети росли великими ходоками - оттого и здоровье у них, слава Богу, всегда было отменное. Помню, однажды, когда детки были совсем маленькие, увязался за нами в лес наш кот, Максик. Он был чрезвычайно энергичный молодой котик, мог целыми днями прыгать, бегать, скакать. Ну вот и увязался с нами. А мы все идем и идем. Вот уже перешли через старую московскую дорогу. Вот уже зашли дальше больших прудов, вот уже пробираемся через молодняк. Дети идут и идут, и хотя маленькие - приученные. И кот идет, не отстает. А вот когда часа через два мы повернули назад, кот не выдержал. Он еще шел, но ноги у него начали заплетаться. Он шатался и падал. А потом просто сел на землю и начал ныть, мяукать. Все было ясно, пришлось нам с Аленой по очереди кота нести до дому. А дети ничего, сами дошли.
Больше, кстати, Максик с нами в лес не ходил. Но всегда провожал нас до лесу, и сидел там, за типографией, на деревянном заборе, ждал нас, встречал. Сколько бы долго мы ни бродили, он всегда дожидался. А однажды вернулись мы домой другой дорогой - уж не помню почему. Вот, наступил вечер, время ужинать, а кота нет. Вот уж и ночь, и темно совсем - нет Максика. И тогда мы поняли. Побежали за типографию, глядим, сидит, всматривается в даль, в темноту, но не в нашу сторону, а в сторону леса - ждет. Такой был кот. Верный.
Когда спустя уже много лет приехал я в Заокский, многие леса повырубали. Но что-то еще осталось. Когда я в Заокском, хожу в лес каждый день. Хожу по таким знакомым дорожкам. И не важно, какой на дворе сезон. В каждом есть своя прелесть. Он мой, этот лес. Кроме меня и птиц - в нем мало кого встретишь. Даже те, кто раньше просто проходили через него, так сказать перемещались, из одной деревни в другую - уже не ходят. Иных уж нет, ходунов старых, а новые - те перемещаются на машинах, по дороге.
Так что теперь я здесь главный лесник. Мне кажется, что беда Заокска, я имею ввиду именно беда, беда Заокской семинарии, именно в том, что не разглядела она этого русского леса, хотя был он у нее прямо под носом. Насколько я помню - очень немногие из студентов ходили в этот лес. Заняты были - учеба, отработка, мероприятий рой. Миссионерские поездки, концерты, то да се - и нет леса. Да и репутацией он пользовался среди студентов не слишком хорошей. Говорили, что если и ходили туда студенты - так пиво пить и курить. Но и это случалось редко, т.к. пиво там чаще пили местные, которые семинаристов били. Так что наши в лес особо не совались.
Но ведь то было предлесье, а не лес. Помойка, на которой люди и вели, и чувствовали себя, как на помойке. До леса, до настоящего русского леса, так и не дошел студент. До русской природы - так и не добрался. Вот, чеховский студент-семинарист - тот дошел. Читали чеховского "Студента"? Перечитайте, прошу вас, особенно в полувесенние-полузимние дни. Знаю, умом Россию не понять. Прочувствовать - можно. Чехов это сделал. Пройдите с ним по степи, посидите у костра, и русское непогодье, такое отталкивающее для непосвященного, перенесет вас близко-близко к тому костру, у которого в роковую ночь от Христа отрекался Петр, а потом горько-горько плакал. И только русская природа, казалось бы такая же угрюмая и настороженная, как те полукриминальные типы, что гоняют сегодня по дорогам России на дорогих авто, способна так по-детски преображаться, так нежно и беззащитно цвести весною, как раз на Пасху. Такое доверие человеку, такая детская открытость, беззащитность, невесть откуда взявшаяся нежность - ведь все это тоже есть! И даже те полукриминальные типажи - они тоже не всегда такие. Бывают, и на них нисходит благодать - и может вернее и полнее нисходит, чем на пусто, но вежливо улыбающееся лицо иного иностранца.
Да, жаль, что не дошел Заокский студент до этого русского леса. А тот, что дошел - тот понял что-то, тому открылось, тот сподобился. Есть и такие, и слава Богу за них. А другие и не поймут, о чем я тут пишу. Как Ф. Тютчев сказал когда-то:
Не поймет и не заметит
Гордый взор иноплеменный
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.

Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь Небесный
Исходил, благословляя.

А сегодня и иноплеменником быть не нужно, чтобы не понять и не заметить. Оторваны русские люди от природы - особенно молодые люди. И я их не виню - родители не научили. Какая это беда! Если родители не научат детей любить природу, как научат они ребенка любить Бога, любить ближнего? Ведь надо с легкого начинать, с мышки, с собачки, с деревца, с рощицы. Тогда, глядишь, и Бога любить постепенно научатся. А иначе как? Никак пожалуй, насмотрелись, знаем.
Моей заслуги в том, что люблю природу, и что детей научил тому же - нет никакой. Просто меня родители в свое время этому научили. Научили любить украинскую степь, теплую южную ночь, запах горьких трав, высокое небо, яркие звезды. Научили любить русский лес, и высокие русские травы, и пыльные проселочные дороги. С весны по осень, по крайней мере раз в неделю, а обычно куда чаще, ездил я с родителями на мотороллере, потом на мотоцикле с коляской на природу, чаще в лес. Собирать ягоды, грибы, травы... И до того я полюбил это дело, что просто не мог без этого жить, не мог и детям своим не передать это благословение.
Идите в лес, пока его весь не вырубили. А его уже начали вырубать. Нет уже того леса, прямо за нашим первым коттеджем в Заокском, на улице Луговой, в котором мы каждый или почти каждый день, когда жили там, играли с ребятами в прятки, жгли костер, собирали шишки, строили шалаши. Я приехал в Россию - а леса нет. Вырубили под предлогом какого-то червя, что-ли. Рабочие как раз собирали последние доски, распиленные прямо на месте, сзади нашего старого коттеджа, и грузили на старый КАМАЗ. Весь лесок вырубили. Так мне плохо от этого.
Вот враг радуется-то! Раньше люди хоть могли пойти в лес, побыть с Господом, с детьми, с семьей - а теперь и захочешь - не пойдешь. А мы-то этот лесок всегда чистили, весь мусор, все бутылки собирали. Люди его в помойку превращали, а мы чистили. Аким столько мусора оттуда вытащил, сжег, закопал! Маленький ребенок, а дальше взрослых видел. Вот так и научился он со своей душой работать - чистить ее от того мусора, что в нее наваливается каждый день. Как он чистил тот лесок. А кто этому не научился - не научится и духовной чистоте. Да, можно еще чистить свою квартиру, свой дом, свой огород. Но это - не то. Лес, как и жизнь наша - не наш вовсе. Богу мы принадлежим, и людям, как и лес.
А еще мы в этом лесу на Новый год прятали для детей подарочки, которые они сами должны были найти. Мы прятали подарочки где-то на дереве, или за пеньком, или закапывали в снег. А детям давали карту и делали некоторые обозначения на местности - стрелочки, палочки, буковки. Вот было весело! Кто не полюбит природу? В ком она не останется навсегда первой любовью? Аким и Саша полюбили природу, и это стало, без преувеличения, определяющим стержнем в их жизни. Именно любовь к природе, а вместе с тем к Богу и людям, привела Акима на заповедный остров Таблас. Да, там другая природа, чем в России, и не всякому дано полюбить ее. Но Аким умел любить, и в его большом сердце было достаточно места и для светлых лесов России, и для Великих Озер Мичигана, и для заснеженной северной Канады, и для тропических красот Филиппин! Как и хватало любви - и к русским, и к американцам, и к азиатам, и к островетянам. Аким был русский, такой русский мальчик, и именно потому, быть может, умел любить и понимать такой большой мир. Как поняли русские три мушкетера - мушкетеров французских, как понял русский Шерлок Холмс жителя туманного Лондона - понял, возможно, лучше, чем тот сам себя понимал. Почему понял? Не потому что умный такой, а потому что полюбил. Полюбить - это и значит понять. Так что Аким понимал.
И Саша глубоко любит и понимает и природу, и народы. Я еще лично не встречал человека, который был бы таким "зеленым" как моя Саша - т.е. таким защитником природы. Например, она сделала исследование для одного из своих предметов в колледже, и обнаружила, что ресурсов земли хватает только на 10 квадратных метров жилья на человека. Если площадь жилья больше 10 кв.м., то это уже насилие над планетой, и потребуется несколько таких планет, чтобы без разрушения экологии расселить всех живущих на сей день на планете людей. Но она не просто сделала расчет и пришла к выводу - она решила жить в согласии с этой находкой. И вот она уже строит домик на колесах, который почти готов, и в котором можно жить с чистой совестью, не отнимая, даже в теории, у других людей право на жизнь. Красивый кстати домик на колесах получился и уютный!
А все начиналось там, в Заокском лесу. Наверное, все и кончится там для меня когда-то. А сейчас, что такое для меня русский лес? Что такое русское поле? Не знаю. Не определился еще. Колеблюсь, не умом, а душой, между двумя чувствами, двумя жизнями. Как их передать? Да уже и передали.

Жизнь 1: выражена Борисом Чичибабиным
Мне снится грусти неземной
язык безустный,
и я ни капли не больной,
а просто грустный.

Не отстраняясь, не боясь,
не мучась ролью,
тоска вселенская слилась
с душевной болью.

Среди иных забот и дел
на тверди серой
я в должный час переболел
мечтой и верой.

Не созерцатель, не злодей,
не нехристь все же,
я не могу любить людей,
прости мне, Боже!

Припав к незримому плечу
ночами злыми,
ничем на свете не хочу
делиться с ними.

Гордыни нет в моих словах —
какая гордость? —
лишь одиночество и страх,
под ними горблюсь.

Душа с землей свое родство
забыть готова,
затем что нету ничего
на ней святого.

Как мало в жизни светлых дней,
как черных много!
Я не могу любить людей,
распявших Бога.

Да смерть — и та — нейдет им впрок,
лишь мясо в яму, —
кто небо нежное обрек
алчбе и сраму.

Покуда смертию не стер
следы от терний,
мне ближе братьев и сестер
мой лес вечерний.

Есть даже и у дикарей
тоска и память.
Скорей бы, Господи, скорей
в безбольность кануть.

Скорей бы, Господи, скорей
от зла и фальши,
от узнаваний и скорбей
отплыть подальше!..
1978
 
Жизнь 2: выражена Г.Е. Распутиным
"Потому и зло, потому и грех, что все заслоняет Бога и ты Его не видишь. И комната, в которой ты сидишь, и дело, какое ты делаешь, и люди, какими окружен, — все это заслоняет от тебя Бога, потому что ты и живешь не по-Божьему, и думаешь не по-Божьему. Значит, что-то да нужно сделать, чтобы хотя бы увидеть Бога... Что же ты должен сделать?..
После службы церковной, помолясь Богу, выйди в воскресный или праздничный день за город, в чистое поле... Иди и иди все вперед, пока позади себя не увидишь черную тучу от фабричных труб, висящую над Петербургом, а впереди прозрачную синеву горизонта... Стань тогда и помысли о себе... Каким ты покажешься себе маленьким, да ничтожным, да беспомощным, а вся столица в какой муравейник преобразится перед твоим мысленным взором, а люди — муравьями, копошащимися в нем!.. И куда денется тогда твоя гордыня, самолюбие, сознание своей власти, прав, положения?.. И жалким, и никому не нужным, и всеми покинутым осознаешь ты себя... И вскинешь ты глаза свои на небо, и увидишь Бога, и почувствуешь тогда всем сердцем своим, что один только у тебя Отец — Господь Бог, что только одному Богу нужна твоя душа, и Ему одному ты захочешь тогда отдать ее. Он один заступится за тебя и поможет тебе. И найдет на тебя тогда умиление... Это первый шаг на пути к Богу.
Можешь дальше и не идти, а возвращайся назад в мир и становись на свое прежнее дело, храня, как зеницу ока, то, что принес с собою. Бога ты принес с собою в душе своей, умиление при встрече с Ним стяжал и береги его, и пропускай через него всякое дело, какое ты будешь делать в миру. Тогда всякое земное дело превратишь в Божье дело, и не подвигами, а трудом своим во славу Божию спасешься. А иначе труд во славу собственную, во славу твоим страстям, не спасет тебя. Вот это и есть то, что сказал Спаситель: „Царство Божие внутри вас». Найди Бога и живи в Нем и с Ним и хотя бы в каждый праздник, или воскресенье, хотя бы мысленно отрывайся от своих дел и занятий и вместо того, чтобы ездить в гости или театры, езди в чистое поле, к Богу".
1907 г.
Вот они, эти две жизни. К какой пристану - еще не знаю. А может, так и буду меж них скитаться?


;
Глава 11: Коттедж
В начале 1994-го года нашей семье неожиданно выделили коттедж. Радости нашей не было границ - ведь теперь мы могли переселиться прямо к лесу, жить через дорогу от леса. В ту пору изначальный энтузиазм строителей уступал уже место коммерческой основе, и линии коттеджей, которые тогда строились, две улицы - Луговая и Екатериновка - это наглядно продемонстрировали. Ни один из доделанных домов на самом деле доделан не был. Так до сих пор они и стоят недоделанные - без балконов. Я решил не терять времени и не ждать милости от строителей. Всю зиму проработал вечерами на коттедже, делая то и се, где ступеньки, где батареи. Весной долго откапывал ворота гаража и подъезд к дому, долбя еще мерзлый грунт. А когда уже почти пришла пора переселяться, нам неожиданно сказали, что дают нам другой коттедж - напротив. Еще более недоделанный. Там все надо было начинать сначала - и внутри, и снаружи, откапывать ворота, доштукатуривать, делать лестницу и т.д. Но у этого второго варианта было одно несомненное преимущество: он располагался не через дорогу от леса, а напрямую к лесу примыкал. Это сполна компенсировало все остальное. И мы взялись приводить свои пол-дома в жилое состояние.
Это была большая и упорная работа - на фоне работы, мероприятий и многочисленных поездок по филиалам. Причем, мы не стремились к какой-то роскоши, к евростандартам. Штукатурка во всем доме была такая грубая, как будто строители выводили на стенах абстрактные барильефы. Но у нас не было ни средств, ни времени, ни тогда еще навыков чего-то доштукатуривать или шпатлевать. Мы купили простенькие бумажные обои - тоже огромный дефицит - и оклеили ими стены. Получилось неплохо, хотя грубая текстура являла себя и из-под обоев, особенно вечерами, когда включали свет. Провода для светильников на потолке распологались тоже ассиметрично, по неизвестному принципу. На весь огромный зал была одна розетка, которая располагалась в самом неудобном месте и высоко, в пояс мне, так что от нее по всему залу, и даже дому, расползалась сеть проводов-переносок. Двери были такие шершавые, что об них можно было оцарапаться. Все это и многое другое резко контрастировало с тем, как любовно и аккуратно была закончена наша первая Заокская квартира. Было ясно, что времена меняются. Впрочем, радость от того, что своим маленьким огородцем наш дом примыкал прямо к лесу, сполна перекрывала все зримые недостатки. Да и просторнее нам теперь было - в этом новом доме.
Более-менее до ума довести этот коттедж помогли мои родители, которые приняли на себя весь удар по превращению дома в жилой. Дети тогда тоже "помогали" - приобщались, так сказать, к труду. И это явилось настоящим благословением. Аким что-то стучал молотком (конечно, это была игра), Саша мела бетонные, крошащиеся полы, а папа с мамой, и бабушка с дедушкой заделывали щели в рамах, привинчивали краны, ставили раковины и унитазы - всем дело нашлось. Все делалось весело, дружно. И дети полюбили труд.
И Акиму и Саше это очень в жизни пригодилось. Они помогали и позднее, когда мы строили собственный дом в Заокском, а в дальнейшем, лет с 16, они уже зарабатывали на жизнь своими руками. Аким работал на стройках, на ремонтах, и Саша никогда не брезговала никакой тяжелой работой. И к тому времени, когда Аким оказался на Табласе, он уже умел делать все. Может, не роскошно, не мастерски, но никакой работы он не боялся, и вместе с филиппинцами копал ямы и таскал цемент, расчищал джунгли и заливал фундаменты домов. Пилил бревна, варил железо, сколачивал опалубки - короче, делал все, что нужно было. И радовался работе, наслаждался ею.
Вообще, после крестьянского труда работа строителя стоит у меня в списке приоритетных полезных работ на втором месте. Действительно, ты не паразит, ты делаешь все сам, своими руками. Опять-таки, я научился этому у родителей, которые за свою жизнь все сами себе строили - дачи, гаражи, дома, в которых жили и до сих пор, слава Богу, живут. Мне тоже нравилось участвовать в этих процессах творения, возведения. Богу, кажется, тоже это нравилось, и все у Него получалось хорошо и весьма хорошо.
В коттежде началась новая жизнь. Дом был большой и у нас постоянно кто-то находился: прикармливались студенты, ночевали странники, проводились молитвенные собрания, культурные вечера, и даже съемки документальных и художественных фильмов. В общем, дом был большой, но и служил он много, на всю катушку. Невозможно, наверное, было прийти домой, и не застать там каких-то гостей - близких или далеких. Появились также кот и огород. И, конечно же, лес сделался так близок, что границы между ним и нашим огородом не существовало. Забор появился позднее, и носил скорее символический характер.
Почти каждый день на конце огорода, в лесу мы жгли костер. Дети очень любили это дело, любили разводить огонь, собирать дрова, жарить сосиски, и просто сидеть и смотреть на огонь - и думать о чем-то своем. Все, все это оказало важное формирующее влияние на детей. Мне искренне жаль тех деток, которые были лишены детства, в котором в них формировалось бы правильное отношение к жизни. Музыка, балет, рисование, языки - это все хорошо, важно. Но это скорее обрамление характера, его декор - ну, если только человек не гений искусства. Подарите своим деткам живое детство. Его так трудно обрести в городе, однако. Смотрите сами.



;
Глава 12: В разлуке
Много мне пришлось поездить по городам и весям, по стране, а потом и по странам, континентам. Это, конечно, дало много опыта. И этот мой опыт передался и Акиму, который сделался настоящим очарованным, улыбающимся странником.
Во мне с детских лет жила неутомимая тяга к путешествиям. Зачитывался журналами "Вокруг света", страшно любил "Клуб кинопутешествий". Географию знал на отлично. И путешествия пришли - и даже больше, чем я ожидал, и, наверное, даже желал. Мое служение в Заокском бросало меня на Украину, в Грузию, в Казахстан, в Сибирь, в Прибалтику - да куда только не бросало. В 1995-ом впервые выехал в "дальнее зарубежье", на Генеральную Конференцию в Утрехт, Нидерланды. Проехал на семинарском Опеле всю Европу. Такие поездки мне нравились. Но с другой стороны каждая поездка означала разлуку с Аленой, Акимом и Сашей. А разлуку я переносил тяжело. Первую неделю было обычно еще ничего, а со второй начиналась "ломка" - безудержно хотелось домой.
Помню, как во время первой поездки в Европу, один из автомобилей, на котором ехала наша группа делегатов и гостей Генеральной Конференции, сломалась во Франции. Ремонт был непростым, и мы провели несколько дней в пригороде Парижа. За эти несколько дней я пресытился Парижем - так мне хотелось уже добраться поскорее домой, к родным людям, в родные места. Хотелось в лес, в русское поле, а не на Елисейские поля. До первой заграничной поездки я считал, что влюблен в заграницу. После нее моя любовь к загранице несколько ослабла, а вот любовь к России вдруг выросла. Большое видится на расстояньи.
И вот парадокс - и обычно так и бывает по жизни - когда я бредил заграницей, я не имел возможности туда поехать. А как немного поостыл, так открылись для меня все двери. Да еще так открылись, что хочешь не хочешь - а ехать было надо. И ехать не на неделю-другую, а на месяцы, а потом и на годы. Десятилетия... Что ж делать: как говорится, за что боролись, на то и напоролись.
В конце 1995-го мне пришел вызов из университета Андрюса на последнюю, заключительную сессию моей магистерской программы. И в январе 1996-го я поехал в США, на три месяца, заканчивать свою магистерскую. Я, конечно, был очень рад такой возможности, но в то же самое время сердце у меня беспокойно екало. Я еще никогда не расставался с семьей на такое длительное время. Как я там буду без них? Как они будут без меня?
И вот, я оказался впервые в жизни в США, в совершенно иной культуре, а самое главное и тяжелое - без семьи. Но, слава Богу, в Андрюсе тогда учились наши добрые Заокские друзья - Артур Артурович и Галина Штеле, и Евгений Владимирович и Валентина Зайцевы. Это смягчило удар. Они помогли мне устроиться, познакомили с Ионом Грозой, с которым я и делил эти три месяца комнату, которую тот снимал в 10 минутах ходьбы от университета.
Итак, я окунулся с головой в учебу, ходил на лекции, в библиотеку, в компьютерный класс, писал курсовые работы. А тоска все наростала. Вечерами, помню, на закате, выходил из своего белого домика на Вашингтон стрит, брел по гладкой, чистенькой дороге в гору, в сторону перекрестка, и всегда мысленно пел песню "Эхо", которую знал в исполнении Анны Герман: "Покроется небо пылинками звезд и выгнутся ветки упруго..." И так хотелось мне домой, на родину, к жене, к деткам. Такое все вокруг казалось чужим. Я даже в армии так дни до дембеля не считал, как считал тогда дни до возвращения домой.
Чтобы еще больше занять себя, заглушить душевную тоску, а заодно и заплатить за свои проживание и питание, я устроился на работу - в то время в Америке это было еще просто. Работал я пекарем в пекарне большого супермаркета Apple Valley. Работа моя начиналась в 4.30 утра, а в 7.30 я быстренько переодевался и бежал в университет, чтобы успеть к восьми часам на занятия. Ни машины, ни даже велосипеда у меня в то время, конечно же, не было. Зато была пара быстрыг ног, и я везде поспевал.
Платили тогда меньше пяти долларов в час, а работа была напряженная, тяжелая. Кроме того начальница была немножко странноватая - старая дева, мужеобразная и нервная. Хорошая, в общем, женщина, но ко мне она относилась как к умственно отсталому, и была отчасти права - с таким английским, какой у меня тогда был, я не знаю, как я вообще мог учиться или работать. Но вот мог как-то. Заплатил за комнату, купил жене и детям подарков в Dollar Store (там в основном товар был по доллару). И еще каким-то образом за три месяца сколотил немалую сумму - 800 долларов.
Не буду описывать свои учебные будни. Скажу только, что учиться мне было интересно, и письменные работы тоже давались подозрительно легко. С одним из преподавателей, с самым старым, настоящим ветераном, у нас сложились близкие отношения. Это был покойный ныне доктор Аугсбургер, у которого я тогда брал предмет "Французская Реформация". Что это был за удивительный человек! Он тогда уже был тяжко болен, но не оставлял своего любимого дела - преподавания. Его тяжелую одышку было слышно издалека - с другого конца коридора. И все же он был удивительно молод душей, и горячо любил свой предмет - историю церкви. Это благодаря ему я утвердился в избранном мной академическом пути - история христианской церкви.
Не знаю почему - вот точно, ну никаких видимых оснований, никакого академического блеска во мне не было - но доктор Аугсбургер глубоко возлюбил меня. Он увидел во мне что-то такое, что самому мне открылось спустя многие годы. Божий человек был, воистину. Много чему он меня тогда научил - и не только в области церковной истории. Помню, как однажды подсел он ко мне в церкви, во время богослужения. Церковь в Андрюсе громадная, на несколько тысяч человек. Он нашел меня, сел рядом со мной, и стали мы вместе слушать проповедь. Проповедь была блестящая. Даже мне, неискушенному в ту пору в английском и понимавшему может половину из того, что говорилось, было ясно, что проповедник обладал недюженным литературным талантом.
Доктор Аугсбургер внимательно слушал проповедь, тихо кивая иногда грузной головой. Вообще он был человек грузный от болезни, но глаза у него светились тихим ясным светом, как будто фонарики были встроены позади них. А в конце проповеди он мне сказал: "Вот, однажды ты станешь таким проповедником, станешь писателем. Станешь, я это знаю." Говорил он медленно, с трудом преодолевая тяжелую одышку. "И ты очень много сможешь сделать, очень много. И одно главное преткновение будет перед тобой - то же самое, что и перед ним," - он кивнул на сходящего с кафедры блестящего трудовым потом проповедника. "Это будет искушение гордостью. Если победишь это искушение и смиришься - станешь Божиим человеком. Если поддашься ему - останешься блестящим оратором. Выбор за тобой. Я потому и сел тут с тобой, что хотел сказать тебе это. С Богом!" Он с трудом встал, и медленно тяжело зашагал в сторону выхода.
Эти слова глубоко, навсегда запали в мою душу. Наверное, без этих слов вся жизнь моя пошла бы иначе. Но Богу было угодно, чтобы я услышал эти слова. И услышал именно от этого человека, от Божиего человека.
Вскоре после этого я уехал домой, будучи вполне уверен, что нога моя никогда более не ступит на американскую землю. "Гуд бай Америка, оу..." Хотя была весна, одет я был в две куртки, а сверху - еще пальто. Всю эту одежду, далеко не новую, мне кто-то подарил, и я не хотел ее оставлять, а места в багаже уже не было. С какой радостью летел я домой! Как меня там ждали! Какие подарки я всем вез! Машинку на батарейках для Акима, красивую куклу для Саши, платье для Алены, а также подарки для всех обозримых родственников и друзей. И какая замечательная была весна - весна 1996-го года. Это была последняя наша весна перед долгой разлукой с Родиной. Но тогда мы этого не знали. Даже не подозревали, что грядет.


;
Глава 13: Стрекоза и "Муравей"
В апреле 1996-го я вернулся в Заокский, и у нас, вроде как, пошла размеренная жизнь: преподавание, поездки по филиалам, занятия ремонтом (т.е. доведением до ума нашего коттеджа), и пр. и пр. Чтобы жизнь была с нашей точки зрения полноценней, задумали мы приобрести автомобиль - заработанные в Америке 800 долларов что называется руки жгли. "Копейка" к тому времени развалилась и ее продали "на запчасти", т.е. очень дешево.
К тому времени в Заокском появилось много блестящих иномарок. Народ у нас ушлый: ездил в Германию, к родственникам всяким и спонсорам, и возвращался на невиданных дотоле в России авто. В этом заокчане безусловно опередили остальной народ - по крайней мере на время. Люди только рты разевали, когда мимо них по улице Руднева проносились форды и фольксвагены, ниссаны и опеля, и конечно же заветные, всеми желанные мерседесы. От этого прохожих студентов стали бить крепче. И не только студентов, мне тоже досталось. Вот и захотелось нам иномарку. Пахло в этих машинах дорого, заграницей. Они сразу придавали владельцу особый статус, как будто он пропитывался их запахом, как некоей волшебной аурой. У владельцев этих авто менялись походка, поведение, речь. Они по прежнему были нашими братьями, но не просто братьями, а большими людьми, с машиной, иномаркой. Сегодня, наверное, эти чувства многим непонятны, а может и понятны.
Я, честно говоря, автомобили очень любил - в отличие от Акима, который к таким вещам относился с непонятным мне равнодушием. Я учился ездить на почти неуправляемой Ниве, а потом на разбитной вечно ломающейся Копейке, и когда один брат дал мне однажды порулить Мерседесом, я впал в зеленую тоску. Захотелось и мне сподобиться. И мы приобрели старый-престарый Опель Рекорд красного цвета, и не на ходу. Это было наверное лучшее, что можно было на 800 долларов приобрести в ту пору. С грехом пополам я его починил, и после продолжительного перерыва Опель вновь застрекотал мотором и выехал на дорогу. Бензина кушал много, и ездил так себе, не очень. Зато я чувствовал себя как та стрекоза из басни Крылова - готов был петь и танцевать. Тем более, что было это в преддверии лета. А лето, как известно - это маленькая жизнь.
Помню, вскоре после покупки, я подслушал разговор каких-то двух товарищей, которые забрели во двор семинарии как в дорогой автосалон - полюбоваться модельным рядом. Меня они не видели и говорили совершенно свободно, и со знанием дела обсуждали разные модели. Обсуждали по-деловому, уважительно. Знатоки, одним словом. И вот, смотрю, проходят мимо моего Опеля. Сердце у меня забилось - что-то они скажут. Один из них, главный, небрежно махнул в его сторону рукой и бросил на ходу: "А это уже называется не автомобиль, а гумманитарная помощь." Другой засмеялся, и они пошли дальше, обсуждать настоящие машины, их мощность, скорость, стоимость и прочие качества.
Они как в воду глядели. Через некоторое время, когда я по утру заводил свой Опель, двигатель раскололся напополам. И я продал его за копейки на запчасти. А лето было в разгаре! А лето - это значит не только лес, но и речка - Ока. Ведь деткам, да и нам, их родителям, хотелось иной раз искупнуться, поиграться в воде. Но как до нее добраться? Вырученных с продажи Опеля денег с трудом хватало и на велосипед. Что делать?
На помощь пришли родители. У них был старый-престарый грузовой мотороллер "Муравей". Он был старый уже когда они приобрели его несколько лет назад, и после того как они построили дом, перевозя кирпичи, цемент, балки и все прочее на этом мотороллере, он новее не стал. На него были давно потеряны все документы, но он мог как-то двигаться. И вот состоялся исторический пробег этого мотороллера из Тулы в Заокский. Заняло это весь день, и по сложности можно было приравнять этот перегон к автогонкам Париж-Дакар. По дороге мотороллер несколько раз ломался, чинился, и медленно, но упорно, продвигался на Запад. К вечеру он был у нас. Стратегический путь к реке был снова открыт. Жизнь входила в нормальное русло.
Вот, я кратко опишу, как выглядела наша рядовая поездка. Кто-то еще помнит, представляет себе, что такое грузовой мотороллер? Он, вообще-то, двухместный, но с маленьким кузовком. Кузовок был крытый брезентом. Вот туда забирались детки, Аким и Саша, я садился за руль, а сзади меня - Алена. Но это, конечно, после того, как мы с толкоча заводили мотороллер. И вот, мы едем. Его "крейсерская" скорость была 20-25 километров в час. Это, конечно, по ровной местности. С горки он разгонялся до всех сорока, правда при этом страшно дрожал весь, а руль так и норовил увильнуть направо или налево.
С мотороллера мир открылся нам иным, нежели с Опеля. Дорога да Велегожа, до Оки стала длинней, но гораздо интереснее, насыщеннее. Заметны стали все детали, все красоты, мимо которых мы раньше гордо пролетали. Можно было видеть птичек на деревьях, цветы в поле, собак у дороги. Можно было неспеша, внимательно разглядеть деревеньки с покосившимися избушками, с резными наличниками на маленьких окошках. Можно было вникнуть в суть игр, в которые играла деревенская детвора, почувствовать пряный запах трав, навоза, запах молока и хлеба, запах дымка и приготовляемой пищи.
Правда, наши дети, сидящие в кузовке, под брезентом, и пристегнутые к бортам мотороллера резиновыми жгутами - самодельными ремнями безопасности, лишены были этих возможностей. Слава Богу, что они вообще не задохнулись там - выхлопные газы от мотороллера летели прямиком под кузов, и под брезентом создавался эффект газовой камеры. Когды мы это обнаружили, мы стали открывать заднюю часть брезента, и нашим ребяткам стало легче дышать, и видно было, что происходит на дороге.
Нас легко, без напряга, обгоняли велосипедисты. А когда мы поднимались на одну особенно длинную и крутую гору, то, к стыду нашему, обгоняли нас и пешеходы. Но все же нам было весело, смиренно, и чувствовал я себя уже не попрыгуньей-стрекозой, которая сама себе нравилась, и никого вокруг себя не замечала, а каким-то древним паломником, с котомкой и посохом бредущим по пыльной дороге. Помните у Алексея Толстого:
Благословляю вас, леса,
 Долины, нивы, горы, воды,
 Благословляю я свободу
 И голубые небеса!
 И посох мой благословляю,
 И эту бедную суму,
 И степь от краю и до краю,
 И солнца свет, и ночи тьму,
 И одинокую тропинку,
 По коей, нищий, я иду,
 И в поле каждую былинку,
 И в небе каждую звезду!
 О, если б мог всю жизнь смешать я,
 Всю душу вместе с вами слить,
 О, если б мог в мои объятья
 Я вас, враги, друзья и братья,
 И всю природу заключить!
Это хорошее чувство, оно сполна стоило и времени на дорогу, и смеха деревенских ребятишек, и лай собак, бегущих за мотороллером и стремящихся укусить меня за пятку.
Помню, однажды был чудесный денек, Ока была тогда еще полноводной, вода чистой. Мы накупались, наплескались всласть. И вдруг, откуда ни возьмись - черная туча. Она так быстро двигалась, что мы даже не успели сообразить, что она нас сейчас накроет. И накрыла. Начался такой ливень, каких я потом и в тропических странах не видал. Мы побежали к мотороллеру, забились в кузовок, под брезент, и пережидали там грозу. Гром гремел, молнии были такие яркие, что брезент казался прозрачным при вспышках. Ребята дрожали, прижавшись к нам, кузовок наполнялся водой. Но так же неожиданно, как она налетела, гроза закончилась. Но мотороллер наш так промок, что заболел, и никак не хотел заводиться. Много-много раз бы затаскивали его на горку и потом толкали вниз, пытаясь завести. Но он только кашлял и чихал, а заводиться не желал. И только когда мы совсем уже обессилели, он все-таки затарахтел, и мы, мокрые насквозь от воды и пота, но счастливые, поехали домой. И, скажу я вам, редкий владелец Мерседеса переживал такие счастливые минуты, какие у нас растягивались тогда в часы.
Вот со всем с этим росли наши дети. Такое было наше лето 1996-го года, лето Господне благоприятное. А пока мы наслаждались всеми прелестями короткого русского лета, доктор Аугсбургер готовил для нас сюрприз - к концу этого лета мы совершенно неожиданно для себя и других получили приглашение ехать в Андрюс на докторскую программу.

;
Глава 14: Еретики, или люди, опередившие время
Моим главным академическим увлечением в те годы была история древней Руси - и в частности, история новгородско-московского движения XV-XVI веков. Недавно нашел у родителей старую книжечку "Еретики, или люди, опередившие время" с дарственной надписью: "Дорогим родителям в день выпуска книги и открытия Театра. 3 декабря 1996 г." И моя корявая подпись. Эта небольшая книжечка была плодом многотрудных усидий.
Я заинтересовался историей новгородско-московского движения еще в 1991-ом. И с тех самых пор кинулся на поиски материалов, связанных с этим удивительным религиозным и общественным движением. При всяком удобном случае ездил в Москву и работал там часами и днями в Ленинской библиотеке, а также в архивах и книгохранилищах. Попасть в эти архивы человеку непосвященному, вроде меня, было очень нелегко, но спасали шоколадки и наборы конфет - страшный дефицит, редкость - которые я где-то раздобывал и потом с улыбкой щедрою рукой раздаривал библиотекаршам. Эти шоколадки распахнули передо мной двери в тот мир, который вообще-то был доступен немногим. До сих пор отчетливо помню даже запахи древних манускриптов и рукописей. Помню, с каким восторгом билось мое сердце, когда я прикасался к страницам "Кормчей" Ивана Курицына, к Библии с пометками Ивана Черного и другим уникальнейшими документами XV-го столетия.
Я собрал в ту пору уникальную коллекцию микрофильмов, в которую входили десятки древних, малоизученных документов. Я собрал целую коробку пленок. А потом ночами сидел с фотоувеличителем (это такой прибор для печатанья фотографий с пленки), прочитывал эти документы, переводил на современный русский язык, анализировал, систематизировал. И передо мной тогда начала раскрываться удивительная картина, которую я и постарался запечатлеть в своей книге, а позднее еще и в новом, расширенном ее варианте, вышедшем под заглавием "Славянское христианство". Не буду сейчас ничего говорить о своих открытиях - об этом можно прочесть в книгах. Скажу только, что тогда я понял, что Россия - это не какая-то темная, отсталая страна, но наоборот, страна с удивительной духовной, культурной и государственной историей, которая, по тем или иным причинам, была сокрыта от людей. И тогда я полюбил свою Родину не только за ее леса и поля, но и за ее удивительное, не имеющее аналогов в истории других государств прошлое.
Честно говоря, тогда я думал, верил, что открытие мое настолько важно, что оно ознаменует собой поворотный момент по крайней мере в истории Церкви в России. И начнется благая цепная реакция, которая всколыхнет общество. Я видел, что страна становится на какие-то чуждые ей западные рельсы, в то время как перед ней может открыться свой удивительный, чистый, библейский путь. Я спешил, спешил показать, что это руками наших единомышленников, героев веры, наших праотцов были построены стены московского Кремля, возведены величественные кремлевские соборы, написаны первые книги по богословию. Люди, которые верили так же, как и я, заложили основы российской государственности, стояли у руля Церкви.
За эти факты надо было хвататься руками и ногами, да и зубами. Но не ухватились. Поддержка не пришла. Так как Запад был в целом в моде, то и американские схемы евангелизма, казалось, еще работали. И самое главное на них выделялись средства. Зачем нам был отечественный продукт? Зачем смотреть в корни русской духовности, когда народ, кажется, так хорошо клюет на все импортное? Я много тогда переживал. Тяжело, знаете, опережать время, хоть немного. Или на костер дорогу себе готовишь, или в изгнание. Поэтому и говорят, что надо "шагать в ногу со временем". У меня как-то это плохо получалось. А сейчас еще хуже. Если раньше я писал про прошлое России и не находил поддержки, то теперь, когда пишу про ее будущее - нахожу открытую оппозицию.
Позднее, когда я учился в университете Андрюса (США) на докторскую степень, я мечту свою не оставил, но посвящал огромное количество времени изучению и систематизации собранного материала, и написал по теме русских субботников докторскую диссертацию. Но и тогда мало кто, кроме иностранцев, понял значимость нашего исторического прошлого. Никого не виню, конечно. У всех были свои планы, своя ответственность, своя суета. Но вот хотя бы может сейчас пора бы было задуматься о наших глубоких отечественных корнях, вспомнить русских героев веры, искать свой путь. Но... Но не будем о грустном.
И вот думаю: какую громаду времени я потратил на то, что, в целом, оказалось мало кому нужным. А ведь это время надо было где-то брать. Где? У детей. У Акима и Саши. Да, я недогулял с ними, недолюбил их, недоцеловал, недообнимал, недоласкал. Недо-недо-недо... Сколько раз я отмахивался от них, когда они просили меня поиграть с ними, погулять, рассказать историю, почитать книжку. Мне все было некогда, некогда. По всему дому, прямо на полу, были разложены бумаги, заметки, переводы, ксерокопии... Пробегут дети, ветерок от них сдует листки, и я ругаюсь на них.
Много, много чего я недодал своим детям из-за той работы, которую никто не возлагал на меня - я сам ее на себя возложил. Некого винить, себя разве. И когда вечерами родители были со своими детьми, я был со своими рукописями. Вот такая была моя "жертва вечерняя". И до сих пор не могу понять - угодна она Богу, или нет. Легко, конечно, сказать, что нужен баланс, что и это нужно, и то. Но те немногие кто знают, что такое работа над книгой, что такое исследовательская работа, погружение, те поймут, что никакого баланса на самом деле нет. Есть полная отдача. Или ее нет.
Благодарю Бога за свою жену, которая безропотно приняла на себя всю ту ответственность, которую я, как отец, должен был бы нести. Но могла ли она дать детям то, что мог дать им я - это еще вопрос. И еще один вопрос - а оно того стоило? Сам с собой теперь говорю. Нет ответа.


;
Глава 15: Сборы
Ноябрь и декабрь 1996-го были у нас очень насыщенными месяцами: преподавание, театр, да еще и сборы. К этому времени мы получили уже все документы - доктор Аугсбургер подсуетился. Так получилось, Господь усмотрел, что в том году университет Андрюса, в который мы собирались ехать, неожиданно выделил несколько стипендий, которые покрывали студентам-докторантам учебу. Это означало, что нам не нужно было просить денег у церкви, и не нужно было ждать, пока и если вдруг нас направят учиться. Конечно, это было совсем не то, как если бы мы поехали на "настоящую" стипендию, которая покрывала бы и проживание, и дорожные расходы, и прочее. Но мы были несказанно рады и благодарны и тому, что имели.
Оставалось теперь только найти деньги на дорогу и хотя бы на первое время в Андрюсе, пока не устроюсь на работу. Я знал, что меня с радостью возьмут назад в булочную, так что о хлебе насущном не беспокоился. Кстати, не в прямом смысле слова, потому что хоть я и пек каждый день кучу хлеба, кушать и тем более брать с собой домой ничего не разрешалось. Все надо было покупать. Америка!
Итак, нужны были деньги, а где их взять? Значительную сумму, около 900 долларов, я незадолго до этого заработал переведя, отредактировав и откорректировав - иными словами полностью подготовив к печати - замечательную книгу Ч.М.С. Ричардсона "Паси овец Моих". Если есть возможность достать и почитать - сделайте это. Удивительная книга. Еще долларов двести оставалось у меня с продажи незабвенного Опель Рекорда. В ту пору билеты были недорогие, стоили около 400 долларов, а детские и того меньше, но ведь надо было что-то и привезти с собой. И тогда мы продали буквально все, что имели: мебель, холодильник, велосипед, одежду, в общем - все. Оказалось, что вся наша частная собственность, все наше "состояние" составляли еще около 900 долларов. До тысячи, помню, не дотянуло. На помощь опять пришли родители. У них было охотничье ружье, со всеми бумагами, за которое мы выручили еще около 150 долларов. Ну и по копейкам собрали еще пару сот долларов. Так что приехали мы в Америку с общей суммой почти 1400 долларов. О том, как мы ее потратили - а потратили мы ее быстро - расскажу еще.
Но прежде чем ехать надо было еще получить массу бумаг. А это оказалось совсем не простым делом. Хотя за нас никто и не платил, все-таки подписать наши бумаги, удостоверяющие, что мы находимся так сказать в здравом уме и твердой памяти, нам никто не спешил. Мы в "коридорах власти" никогда не вертелись, а потому так и не поняли, как же они, эти коридоры, работают, и какое решение еще нужно, когда никакого решения ни от кого, кроме нас, не требовалось. Но это все хорошо, я просто весьма ограничен в своих представлениях об административной машине, а потому и находился в растерянности. Выручил меня доктор Мейден, который в ту пору был директором образования, а потому его подпись, особенно как американца, оказалась достаточно весома, чтобы нам все-таки разрешили поехать. А вышло все так, не без приключений.
Приехал я в Москву, в дивизион, чтоб мне подписали мои бумаги на учебу. Повторяю, денег ни от кого никаких не требовалось, а Заокский рад был получить доктора бесплатно и вне очереди. Туда иду, сюда иду - но дело известное, то, мол, надо это на весеннее заседание взять на утверждение, то на осеннее, то еще что. Хожу я по коридорам, горюю, уже домой собрался ехать. А дома что? Голяк. Все продано. Жена и дети на чемоданах сидят. Вдруг слышу - художественный свист. Те, кто знал доктора Мейдена, этого замечательного, легкого, добродушного человека, те наверняка помнят о том, что он всегда насвистывал какие-нибудь псалмы. И тут во мне воспряла надежда. Я побежал на свист.
И точно, доктор Мейден. Я ему говорю: так, мол, и так, собрались ехать, стипендию нам доктор Аугсбургер от университета выхлопотал, а вот подписи одной нехватает. Он говорит: а где надо подписать? Даю ему бумажку - и он подписывает! Так просто! И не надо ни весенних, ни осенних заседаний, и никаких протоколов, заверений, обсуждений. Подписал и пошел свистеть дальше! Он не был легкомысленен - отнюдь. Он, наверное, просто не прошел школу советской бюрократии. Спасибо, Господи, за такого человека.
И вот еще какой интересный оборот приняла история через несколько минут. Выбегаю я из дивизиона со счастливым лицом - как будто мне миллион долларов дали. Выбегаю и спешу на троллейбусную остановку. У меня тогда был рюкзак такой за плечами, с бутербродом, бутылкой воды и документами. А народ в Москве был всякий, очень ушлый был народец. Про дивизион, видать, ходили слухи, что там денег - немерено. И вот прикиньте, что думали те ребята, что "пасли" дивизион, когда я выскочил оттуда с блаженной улыбкой и с рюкзаком за плечами. Что у меня могло быть в рюкзаке, если не деньги? Деньжищи? И когда я заходил в троллейбус, я снял рюкзак, а в рюкзаке сзади была огромная свежепрорезанная дыра.
Но тут не надо кусать губы, рвать волосы. Слава Богу, все документы были на месте. Теперь точно все было готово к поездке. Оставалось только зашить рюкзак.

;
Акимова Бухта

Часть Вторая
Made in USA
;
Глава 1: Встреча
17-го декабря 1996-го года, за неделю до западного Рождества мы с Аленой и детьми прилетели в Чикагский аэропорт О'Хара. Снегом и морозцем провожала нас Москва, снегом и морозцем встречал нас и Чикаго, этот "город ветров" - Windy City. В аэропорту нас ждала первая радостная встреча - нас встречал Евгений Владимирович Зайцев, на автомобиле невиданных размеров, широком как танк и длинном, как яхта. Он одолжил этот авто у Чарльза, который в скором времени сделается другом нашей семьи. В багажник Понтиака легко улеглись все наши чемоданы, и мы поплыли по припорошенному блестящим снежком, сияющему огнями ночных фонарей городу.
Разница в восприятии Америки в одиночку и с семьей оказалась огромной. Когда я приезжал один, мне было холодно, грустно и тоскливо. Теперь же в машине было тепло и весело. Аким с Сашей глядели в окошки и весело считали украшенные огоньками новогодние елки - кто больше насчитает. Алена о чем-то оживленно беседовала с Евгением Владимировичем. Машина бесшумно скользила по 91-му шоссе в сторону Берриен Спрингса. А я, как "бывалый", думал о том, как я познакомлю Алену с моими американскими друзьями, как покажу ребятам тот белый домик, в котором жил и скучал по ним, ту горячую и пахнущую тестом и корицей булочную, в которой заработал свои первые 800 долларов, тот университет, в котором отучился три месяца, и в котором предстояло учиться еще целых четыре года. Четыре года! Это казалось целой жизнью. Целой вечностью.
И вот мы уже заезжаем на кампус. Теперь он показался мне родным и знакомым. На этот раз мне не нужно было ютиться в маленькой комнате, спать на полу, жить от чемодана. Нас ожидала просторная квартира на кампусе. И эта квартира не была пустой - в ней уже стояла мебель, был накрыт праздничный стол, и что самое главное, в ней нас поджидали наши добрые друзья - Валентина Зайцева и Артур Артурович и Галина Штеле, а также Лиза и Григорий Григорьевич Арутюнян (они тоже недавно приехали учиться в Андрюс). Это была замечательная встреча, и я всю жизнь буду помнить и те радостные улыбки, какими нас встречали, и большую кастрюлю ароматного борща на плите ("Валин борщ"), и фрукты на столе, и заботливо прибранные кровати...
Несмотря на поздний час и бесконечно долгую дорогу детки были очень оживлены, бегали по квартире, спорили, кто будет спать вверху, а кто внизу - кровать была двухярусная. Аким, кстати, как старший, добился права спать на верху. Но очень скоро он упал оттуда, причем вниз головой, но, слава Богу, полы были застелены мягкими коврами и он как-то не убился. Но это не помешало ему остаться верным своему верхнеярусному выбору кровати на правах старшего.
Что и говорить, мы приехали в "правильное" время. Приближалось Рождество, а потому кругом царил радостный дух. Нас таскали на вкусные праздничные обеды, нас ждала рождественская гуманитарная помощь - кастрюли, тарелки и прочая кухонная утварь, одеялки, детская одежда и обувь. В магазинах шла рождественская распродажа и все было до смеха дешево. Долларов за пять мы купили новый телефон (он прослужил нам лет 15!). За 10 долларов - огромную куклу для Саши - размером с Сашу. Акиму досталась настоящая железная дорога - мечта любого 5-ти летнего мальчика! В общем, жизнь была прекрасна и удивительна.
Кто-то может сказать, как так случилось, что я не разделяю сегодня моего прежнего энтузиазма относительно Америки. Тут надо отметить два момента. Во-первых, за многие годы, прожитые на американском континенте, я научился по-настоящему любить Америку, ценить ее оптимистический дух, отзывчивость ее людей, красоту и богатство ее природы, понимать и разделять лучшее из ее культурных и духовных ценностей. И это навсегда останется со мной. Во-вторых, та Америка, в которую я приехал в 1996-ом, рухнула в лету, в прах и пыль, вместе с небоскребами торгового центра 11 сентября 2001-го года. С тех пор я много раз еще приезжал в Америку, жил там, работал, но при этом не мог не видеть, с великой скорбью, как на моих глазах сбываются пророчества о превращении агнца в дракона. Иными словами, есть Америка народная, которую я люблю до глубины души, и есть Америка корпоративная, которая никого не любит. И ее трудно любить.
Мне суждено было стать свидетелем того, например, какая оголтелая пропаганда обрушилась на добрый и доверчивый американский народ, когда правительство США решило развязать войну с мусульманским миром, начавшуюся с уничтожения Ирака. Мне было больно видеть, как даже мои братья-христиане готовы были идти в армию, чтобы "защищать демократию" на Ближнем Востоке. Как наши церкви наводнились флагами и ура-патриотическими лозунгами. Удивительный, замечательный американский народ! Он с готовностью посылает по миру самоотверженных миссионеров, щедрую гумманитарную помощь, и с такой же готовностью и щедростью сыплет смертоносные бомбы и рассылает войска. Это народ, у которого еще не исчерпан кредит доверия своему правительству - и это замечательно. Печально лишь то, власть имущие так нагло злоупотребляют этим кредитом доверия. А чтобы этот кредит не исчерпался слишком быстро, в ход запущены страшные социологические механизмы управления.
Но не будем о грустном. Та Америка, которая встретила нас в 1996-ом - это совсем иная Америка. Да и люди были иными. Но о людях еще поговорим. В целом же, я очень благодарен Богу за то, что мои дети сделались "странниками". Не эммигрантами, покинувшими свою страну, не беженцами, но именно странниками, которым открылся большой мир, которые знакомились с людьми иной культуры, но которые по-прежнему любили свою родину, оставались частью ее, и никак не желали порвать с нею.
Вспоминается один из первых эпизодов нашей жизни на кампусе. В один из самых первых дней, еще, кажется, до Рождества, пошли дети погулять на детскую площадку. А я со второго этажа, присматривал за ними в окошко. Снега на кампусе почти не было, и сразу за детской площадкой начинался лесок. И вот наблюдаю такую картину: идут Аким с Сашей из леса и тащут сухие палки. Потом начинают ломать их и складывать вместе, в кучу. Через пару минут прибегает домой запыхавшийся Аким и просит меня пойти с ним, чтобы разжечь костерчик. Мне стоило большого труда объяснить ему, что этого делать нельзя, что тотчас приедет полиция.
Это было их первое "разочарование" в Америке. Ведь мы почти каждый день жгли костры за нашим коттеджем, жарили сосиски, чистили лес, глядели на огонь. Им тяжело было понять, почему они не могут делать этого и здесь, в Америке. Пришлось им искать и выдумывать другие игры. Благо, выдумки им было не занимать.
А вскоре мы нашли места, где можно разжечь костерчик. Одно из таких полюбившихся нам мест было "Маленькое озеро" как мы его называли, около большого озера Мичиган в Стивенсвилле - замечательное место, с детской игровой площадкой, столиками и лавочками, на которых мы часто вкушали пожаренные на гриле вкусняшки. Все это располагалось на берегу этого заповедного озерка, в котором жило очень много всякой живности - рыба, выдры, утки и множество других птиц. В лесу жило много веселых белок и енотов, которые совсем не боялись людей. Аким их очень любил, всегда привозил им чего-нибудь покушать. Так что мы для себя нашли "кусочек России" и в Америке.



;
Глава 2: О Чарльзе, дорожной полиции, и о покупке автомобиля
Буквально на второй день после нашего приезда мы познакомились, через семью Штеле, с Чарльзом - тем самым дядечкой, скорее дедушкой, на машине которого нас встречал Евгений Владимирович. Он был по-особенному расположен к русским: наверное, уже за то, что мы не считали его, в отличие от его соотечественников, скажем так - дурачком. Чарльзу было около шестьдесяти лет, он жил один, в маленьком домике на окраине Берриен Спрингса. Была у него когда-то и семья, но как-то вся поразбежалась. Работал он водителем грузовика. Грузовик у него был свой собственный, средних размеров, и работал он на нем по своему собственному графику. Иными словами, он был одинокий чудак, у которого была уйма свободного времени, и тратил он это время не так, как прочие американцы.
Он и начал приобщать нас к Америке: возил на природу, говорил, в каких ресторанах стоит питаться, а в каких - нет, в каких магазинах стоит скупаться, а в каких не стоит, и т.д. С Чарльзом мы отправимся через несколько месяцев в путешествие через всю Америку и увидим ее не глазами туриста, но глазами тракера - водителя грузовика. А пока, на первое время, пока мы устраивались, Чарльз одолжил нам свою вторую легковушку - старенький Крайслер ЛаБерон. На ней мы и отправились в свое первое путешествие - по местным маршрутам. И все же сумели нарваться на приключения. Вот как это вышло.
Мы потерялись. Поехали в магазин, а потом свернули куда-то не туда, оказались на скоростном шоссе, и вот мы уже едем по нему сами не зная куда. Саша была с нами, Аким в школе, но уже подходило время ему возвращаться домой, а нас дома нет. Мы нервничаем. Спокойствия не прибавило и то, что мы поняли по знакам, что едем мы в сторону противоположную от дома. А свернуть некуда. И вот, видим, на дороге разворот. Вот я и развернулся - чтобы поехать назад. Как оказалось, это не была такая уж хорошая идея - разворот этот был только для полиции. И вот, только я развернулся и поехал вроде как в сторону дома, смотрю - а сзади меня полицейская машина: летит, рычит, сверкает всеми огнями, как молниями. Я, естественно, сразу на обочину съехал, да еще так лихо, что подрезал кого-то, и полицейская машина с трудом поспела за мной и вписалась в поворот.
Чтобы не сердить полицейских еще больше, я поспешно выскочил из машины и полез в боковой карман - за документами. В этот момент двери полицейской машины распахнулись, как в боевиках, и я увидел два пистолетных ствола, направленных в мою сторону. "Фриз!!" услышал я. Это значит: замри, но тогда я еще этого не знал. Но как-то почувствовал, что лучше не спешить. Полицейские выскочили, скрутили меня, надели наручники и уложили на капот своего крузера. Но обыскав меня и не найдя ни оружия, ни наркотиков, наручники сняли и посадили меня между собою на заднее сиденье их патрульной машины. Там я и объяснил им, что заблудился, что машину одолжил у друга, что прав у меня американских нет, потому что я пару дней как приехал сюда, и что развернулся на хайвее потому, что еще не разобрался в их знаках - что было сущей правдой. Они оттаяли.
Но оканчательно подкупило их то, что я им объяснил, почему я выскочил им навстречу. У нас в России, говорю, так положено. Это значит, что ты уважаешь полицию, т.е. милицию тогда еще. Если вышел из машины и подошел к ним - значит уважаешь. Они одобрительно закивали - им очень понравилось, как в России уважают полицию. Отдали мне документы, никакого штрафа не взяли, и в почетном сопровождении полиции, с мигалками я доехал до дома. Вот такая была моя первая встреча с американской полицией. Пусть Господь благословит этих ребят.
Как ни здорово было ездить на Чарльзовом Крайслере, все таки мы не привыкли одалживать и занимать - нам хотелось приобрести свой автомобиль, прежде чем мы потратим все деньги. А тратились они достаточно быстро. Перед Новым годом кроме продуктов и подарков мы купили телевизор за 150 долларов, и от 1400 долларов, которые мы с собой привезли, у нас осталось около 1150. Сейчас или никогда - так стоял вопрос. И мы решили - сейчас.
Меня, надо сказать, все отговаривали. Надо, мол, не спешить, изучить хорошенько разные модели, поездить по дилерам, найти специалиста и т.д. Я кивал. Григорий Григорьевич Аратюнян сказал мне, что у него есть знакомый где-то километров за пятьдесят, который занимается ремонтом и продажей автомобилей. Я взял все деньги, и мы поехали к его знакомому. Тот показался мне и вправду хорошим человеком. Он задал мне всего один вопрос - на какую сумму я расчитываю. Я сказал, что расчитываю на 1100 долларов. Он почесал в затылке и сказал, что за такую сумму у него вряд ли что найдется. Разве что... Разве что автомобиль, на котором ездит его жена. Он давно хотел дать ей автомобиль побольше. Вот на Новый год и подарит. Благо, этого добра у него хватало.
Жена и ее автомобиль, Плимут Каравелла, оказались дома. Григорий Григорьевич, увидев старые формы и угловатые контуры Каравеллы скептически помахал головой. Но мне автомобиль очень понравился. Темно-вишневого цвета, среднего, а по русским стандартам так и большого, с Волгу размера автомобиль был действительно не современной, обтекаемой формы, но именно таким я и представлял себе американский автомобиль: угловатым, старомодным, несколько неуклюжим, как в тех фильмах, что я когда-то еще в юношестве смотрел про Америку. Мне вообще всегда нравились старые автомобили - и чем старее, тем лучше. Главное, чтоб они не ломались.
А вот насчет этого Григорий Григорьич сильно сомневался. Когда я все-таки настоял на покупке и отдав деньги остался с последними пятьюдестью долларами, он посоветовал мне ехать на этом автомобиле тихонечко, чтоб тот не развалился на ходу. Я согласился, и так мы и доехали до дома - Григорий Григорьич ехал впереди, на своем модерновом Шевроле, и держал ради меня минимально возможную на хайвее скорость, а сзади ехал я, любуясь бархатистым салоном также темно-малинового цвета и сгорая от нетерпения дать по газам.
Вы, наверное, думаете, что как и в случае с красным Опелем Рекордом это был плохой выбор? В таком случае вы заблуждаетесь. Ведь купил я его не благодаря, а вопреки своей гордости, но по сердцу. И этот Плимут Каравелла прослужил мне верой и правдой все четыре года моей учебы в Андрюса, а потом еще на протяжении четырех лет верно служил нам, когда Алена приезжала доучиваться на летние сессии. За это самое время у Григория Григорьича сломалось и сменилось тринадцать, если я не ошибаюсь, автомобилей. Мой же Плимут выдержал все, и ни разу не подвел нас. Я в него и не заглядывал даже. Сел и поехал, в любую погоду, на любые расстояния. Однажды только в нем перегорела катушка зажигания, но стоила она копейки. Я всей душой привязался к этому автомобилю, который сделался как бы членом нашей семьи. С ним также связана удивительная история, о которой расскажу позднее, которая сделала меня "звездой экрана" и дала мне самых лучших и верных друзей, которых только можно было по всей округе найти. ;
Глава 3: Правила хлебопеков
Встретив наш первый американский Новый год, 1997, мы окунулись в учебные и трудовые будни. Интересно, что сейчас, спустя много лет, вспоминается не столько учеба, сколько работа. Конечно, учиться было интересно, да и был стимул учиться на отлично - Андрюсовскую стипендию можно было сохранить лишь оставаясь круглым отличником. А это при моем более чем посредственном в ту пору английском было непросто. Но стипендия оплачивала только учебу, а надо было еще оплачивать расходы по жилью, питанию и пр., так что приходилось работать фактически на полную ставку - 30 а то и 40 часов в неделю. Официально я мог работать только 20 часов, а остальные 10 – 20 легко добирались где-то на стороне: чистить снег, разгружать мебель, копать огород и т.д.
Так вот, устроился я на работу в супермаркет Apple Valley, в булочную - то есть туда же, где работал в свой первый приезд. Работа была не из легких. Начинать надо было около четырех часов утра, а для меня вставать в такую рань было тяжелым испытанием. Надо было замешивать тесто, взвешивать его, резать по кусочкам и укладывать в смазанные маслом формы. Пока это делаешь, тесто начинает подниматься, и его надо засовывать в печь - сразу по сорок буханок. И смотреть, чтобы оно не подгорало.
И тут начинался сплошной библейский и околобиблейский символизм. Крутиться надо было как колесо в колесе. Закваска делает свое дело, тесто поднимается, расползается. Гигантская печь пышит таким жаром, что каждый раз вспоминается история Седраха, Мисаха и Авденаго, а когда настроение плохое, то и пламень неугасимый, и озеро огненное на память приходили, и об аде мысли приходили сами собой в голову. Откроешь жерло печи, заглянешь в нее, а там с тяжелым скрипом вертится громадная "карусель" железных полок, и на каждой полке вполне поместилось бы по паре грешников. Брррр. И такие мысли в голову приходили.
И вот эта страшная печь то и дело звенит отчаянным, душераздирающим звоном, как пожарная сигнализация, напоминая, что те буханки, что ты засунул пять-семь минут назад, вот-вот превратятся в уголь, и что их надо вытаскивать и укладывать на огромные многоярусные стелажи-телеги. А на их место надо сразу же ставить новые подносы с формами и тестом, которое пытается "убежать", перевалиться через край. А тут и вторая печь начинает звенеть. А тут смотришь, уже вся телега заполнена поддонами с хлебами, и ее надо быстро отвозить в морозильник.
Толкаю эту ограмадную телегу, сбивая всех и вся на своем пути. Залетаю в морозильник, размером с дом. Еще раз - морозильник, а не холодильник. Температура минусовая. И дверь в этот морозильник такая тяжелая, железная, как в сейфе. И ее надо каждый раз, как выходишь закрывать снаружи на железный засов - для порядка. Однажды замешкался я разгружая хлеба, а меня кто-то закрыл. То ли пошутить хотел, то ли для порядку. Я стучу, барабаню, а печь звенит, две печи звенят, и у всех свои дела. Чуть в сосульку не превратился. "О, если бы ты был холоден или горяч," говорит Господь в книге Откровения. Это уж точно, я был там то холоден, то горяч. Тепло мне не было.
Ну, не буду тратить время на описание других прелестей моей работы в булочной, каковых было немало. Скажу только, что кроме меня, простого подмастерья, в ней работали настоящие мастера, художники своего дела. Какие там пекли чудесные пирожные! С клубникой, черникой, яблоками, изюмом, курагой, корицей, сыром, творогом - да с чем только не пекли. И вот, верите или нет, я тогда так и не попробовал ничего из этого великого многообразия. Купить такую роскошь у меня денег не было, а угостить не угощали. Так и ходил, облизывался. И только спустя несколько лет, "разбогатев", я отведал лакомств из Apple Valley. Рекомендую. Будете в Берриен Спрингсе - обязательно зайдите, попробуйте. Особенно turnovers с голубикой!
Так и работал. Но Господь милостив - сжалился надо мною. Проработав там где-то с полгода и быв на отличном счету я однажды сделал дерзкий запрос - уйти с работы на полчаса пораньше. Это не было моей прихотью, просто мне надо было встретиться с директором докторской программы Андрюса. Встретиться с ним было нелегко, надо было заранее договариваться. А тут он еще куда-то уезжал. В общем, предупредил я свою начальницу за неделю, что мне надо будет уйти чуть раньше. Нет, говорит. Предупредил ее за три дня. Опять - нет. И вот наступил тот светлый день, в который у меня была назначена встреча. Я опять напомнил своей начальнице, и она опять сказала - нет. И видя мои твердые намерения добавила, что если я уйду, то могу не возвращаться. Я ушел. И не вернулся. И правильно сделал! Я тотчас нашел другую работу, и она показалась мне райскими кущами. О том, что это была за работа - следующий раз.
А пока я еще работал в булочной, с нами произошла траги-комичная история, которая по масштабу напоминала средних размеров воинские учения. Вот как это было, вкратце. Алена тогда еще не имела постоянной работы и перебивалась случайным заработком: мытьем чьих-то квартир, приготовлением кому-то пищи и сидением с чьими-то детьми. Среди недели работа была редкой, но вот по пятницам работы хватало. Ведь Берриен Спрингс был и остается городок адвентистский, и в пятницу народ готовится, кто как может, к субботе. Богатые готовились по-своему, бедные - по-своему.
Алена тогда подрабатывала временами в семье Баккиоки - того самого, что написал ряд интересных книг, переведенных, кстати сказать, и на русский язык. Эти книги позволяли ему жить как наследному принцу. У него был роскошный особняк, который надо было к субботе мыть и убирать. Я, кстати, допустил тогда мысль, что может и я, как писатель до глубины души, с детства, по призванию, когда-то смогу жить, хоть и не так роскошно, но от своих книг. В России. Ха-ха. Какой я был наивный. Но ближе к делу.
Нет, еще немного о Баккиоки, покойном ныне. Я его очень любил и уважал. Он тогда уже не преподавал, но иногда появлялся в семинарии со своими лекциями, и я ходил его слушать. Мне страшно нравилась его манера. Он как будто на часок залетал, пролетом из Рима в Неаполь, в семинарию, на своем 16-ти цилиндровом двухместном Корветте и, о мама мия, давал нам жару. Особенно запомнилась одна из его лекций, в которой он говорил, совсем не по теме, кстати, о том, что если уж мы, студенты, дошли до такого уровня - т.е. докторская программа - то мы должны непременно сделаться писателями. Тогда перед нами откроются все двери, тогда мы тоже будем есть вкусную пиццу, и на дело рук своих взирать с довольством. Что-то в этом роде. И он оказался прав. Я сделался писателем. И про Италию, и про Рим написал.
Так вот, закончу ту историю, что начал. Итак, пятница. Я с утра пораньше уже в булочной. А так как занятий у меня в пятницу нет, то работаю до десяти часов. А Алене подвернулась работа - убирать дом Баккиоки. И часов в девять она отправилась туда, пешком, разумеется. Где-то минут двадцать ходьбы. Дети обычно у нас отправлялись в школу, но в тот день Алена решила, что им лучше посидеть дома. Им еще тяжело давалась школа - ведь там было все на английском. Так что Аким с Сашей, которым было соответственно пять с половиной и четыре годика, остались дома на часок одни и весело и преспокойно смотрели телевизор. И вот в 9.30 в булочную влетает директор супермаркета Apple Valley и говорит, что меня срочно к телефону. Какая честь для меня! Бегу к телефону. Звонят из полиции. Говорят что-то, а я только и понимаю, что совершено было какое-то страшное преступление, и оно касается моих детей, и мне срочно надо приехать домой.
У меня чуть сердце не выскочило из груди! Прыгнул на велосипед, прямо в белом булочном халате, и за две минуты долетел до дома. А перед домом, на парковке, стоят три полицейских автомобиля-крузера, с включенными мигалками, и вся парковка оцеплена полицией. Взлетаю по лестнице на второй этаж, бегу к квартире, а самому уже самые страшные сцены мерещатся! А как раз недавно по радио слышал о каком-то маньяке, который что-то там ужасное делал с детьми. Правда не в нашем штате, не в Мичигане, но где-то в Америке. Открываю с налету дверь. Полная квартира полицейских. А на диванчике преспокойно сидят Аким с Сашей и смотрят свой мультик. Фух! Слава Богу! Живы!
Что же оказалось? Так как дети не явились в школу, нам домой позвонила их учительница. Аким, естественно, поднял трубку, поговорил с ней как мог. Учительница тут же позвонила в полицию - она правильно поняла, что дети были одни дома. Через минуту полиция была уже у нас. И еще через минуту они вычислили место моей работы и позвонили директору. В общем, работают ребята оперативно. Такую мне тогда головомойку устроили! Чуть детей ни отобрали, чуть ни лишили нас родительских прав. И еще потом несколько месяцев к нам приходила консультант из полиции, читала лекции и проверяла, не ущемляем ли мы в чем-то прав детей. Еще одно такое нарушение, сказала она, прощаясь с нами через полгода, и мы никогда не увидим своих детей. В общем, пережили мы тогда немалый стресс. Культурный шок это называется. И смех, как говорится, и грех.

;
Глава 4: Молитва по-черному
Итак, в прошлом очерке я написал, наряду с прочим, о том, как в первые же месяцы своего пребывания в Андрюсе лишился работы. Благо, у меня очень понимающая и поддерживающая жена, и никаких истерик или нервотрепок не было. Она тоже вздохнула с облегчением, когда закончилась эта сага с Apple Valley. Мы даже, помню, поехали и отпраздновали это событие в МакДональдс вместе с детьми. Тогда Аким был еще маленький и с удовольствием ходил с нами в МакДональдс и прочие junk food местечки. Потом, когда вырос, он нас от этого порочного дела отвадил.
К тому времени Алена уже устроилась в Housing - это можно сказать ЖКО Андрюса - жилищно-коммунальный отдел, который занимается поддержанием нескольких жилищных комплексов квартир. К тому времени из "наших" там кроме Алены работали Евгений Владимирович Зайцев и его Валя, Григорий Григорьевич Аратюнян, Фридрих Штеле, Эрик Галейникс. Короче, вся русско-язычная "мафия". И все были на хорошем счету, так что еще одному русскому устроиться туда не представляло проблемы.
Когда директор хаузинга, доктор Фрид (в Андрюса даже директор ЖКО был доктором богословия!) спросил меня, что я умею делать, я ответил - все. Это было сущей правдой - в американский категориях, конечно. Я умел ремонтировать автомобили, умел делать по дому все своими руками, умел ломать, и умел строить. И я получил замечательную работу, совсем не такую, какая была у моих русскоязычных друзей. Женщины, Алена с Валей, мыли квартиры - отмывали их, после того как съезжали одни жильцы, и перед тем, как приедут другие. Мужчины были building assistants - то есть следили за порядком и чистотой в их зданиях и примыкающим к ним двориках. Меня же определили в maintenance - то есть ремонтеры, ну, ремонтники. Как в России, помните: слесаря вызывали? Вот это был я.
Была у нашего отдела маленькая мастерская, в которой было все, что требовалось, чтобы заниматься ремонтом квартир и мебели. А нас, ремонтеров, было человек пять. Я, три латиноса, и один африканец. Вот с этим-то африканцем меня и определили работать в паре. Я уже упомянул, что доктор Фрид, наш начальник, был доктором богословия, и видимо потому на всякое дело нас посылали, как апостолов, по паре.
Мой партнер, Джон, был самым разговорчивым человеком, которого я когда-либо встречал на своем пути. При том, не болтуном, но как-бы проповедником. О чем бы он ни говорил - он проповедовал. Он проповедовал, а я слушал и работал. Не в укор ему будет сказано - потому что работа была до смеха легкая - я не помню, чтобы он хоть что-то когда-то сделал. Я делал все сам. У меня и получалось хорошо, и нравилось мне работать, ну и совесть помучивала. Так что я работал - винтил, менял, вставлял, клеил - а он проповедовал. Не то чтоб я был язычник, которого он хотел обратить, или еретик, нуждающийся в исправлении и наставлении. Нет! Он просто не мог не проповедовать. Как апостол Павел восклицал: "горе мне, если я не проповедую!"
Итак, Джон проповедовал, а я работал и учил английский по ходу дела. Притом не просто английский, американский, а лу-и-зи-анский. О, это совершенно особый английский, не всякому дано его даже понимать. Он вообще не говорится, а поется. Это английский старых негритянских проповедников, которые любят и попеть во время проповеди, и покричать, ух, как у них выходит - ha-lllll-e-lll-uuu-yaa - и рассказать историю-другую-третью. От Бытия до Откровения в один присест - легко. Как мне это в жизни помогло! Когда я служил пастором в Канаде и половина моей церкви была черная, как мне это пригодилось! Они не просто принимали меня за своего. Я был своим! Белым надо было проповедовать двадцать минут, максимум полчаса. Черным можно было проповедовать часами! Могу и то, и другое.
А еще Джон научил меня "молиться по-черному", то есть чернокожей молитве, которая всегда (ну, за редким исключением, как я недавно понял при трагических обстоятельствах) делает свое дело. Теперь я не совсем уже уверен, как нужно молиться, чего и как просить у Бога, так что не взыщите, идеальной молитвы не знаю и научить вас не могу. Но вот "черной" молитве, пожалуйста, научу. Она вам поможет, помяните мое слово.
Так вот, о молитве по-черному. Это такая молитва, в которой Богу представляются документы с Его подписью и напоминается, что Он что-то обещал и почему-то из-за нерадивых людей, каких-то обстоятельств, а также противления бесов это обещание как-то остается что-ли невыполненным. Тут важно, как в обращении ко всякому начальству - а Бог - Главный Начальник - быть предельно точным, конкретным и настойчивым. Надо цитировать не только выдержки из текста протоколов (в данном случае протоколом является Священное Писание), но и конкретно указывать название документа, графу и параграф. Например, по-черному молиться надо так (это, конечно, сокращенный и упрощенный вариант):
"Господи, что-то тут не то. Ты видишь, у меня нет денег на учебу. Разреши мне Тебе напомнить, что я здесь потому, что Ты сказал через псалмопевца в Пс 36:25: " Я был молод, и состарился, и не видал праведника оставленным и потомков его просящими хлеба." А в Псалме 54:23, 24 написано: "Возложи на Господа заботы твои, и Он поддержит тебя. Никогда не даст Он поколебаться праведнику."
Как же так, Господи? У меня явный недостаток в средствах. А ведь Ты сказал, что я - праведник. В 2 Кор.8:9 сказано: "Ибо вы знаете благодать Господа нашего Иисуса Христа, что Он, будучи богат, обнищал ради вас, дабы вы обогатились Его нищетою". Значит я - богат Твоей благодатью. Но не только это. Ведь Ты же Сам сказал в Пс 49:10: "Мои все звери в лесу, и скот на тысяче гор". Господи, если быть кратким, мне нужно заплатить за прошлый семестр и за этот семестр, надо 7 тысяч долларов. Что это для Тебя? Да ничего. А мне срочно надо. Ты обещал, а люди тормозят, и враг препятствия ставит. Но я не хочу, чтобы это досадное недоразумение как-то бросило тень на Твою чистую репутацию, ведь в Иоиле 2:17 сказано: "Для чего будут говорить между народами: где Бог их?" И там же в 21 ст. сказано: "Радуйся и веселись, ибо Господь велик, чтобы совершить это." Ты видишь, Господи, мы уже радуемся и веселимся, и мы не жалуемся, мы просто напоминаем." И т.д. и т.п.
Я вам скажу, это дело молитвенное работает. У Джона работало, у других чернокожих, а потом и у меня заработало. Я, правда, сейчас так не молюсь. Может оттого и не имею многого. Устал я, выдохся, когда молился за сыночка. Не по-методике молился, от сердца, от души. Наверное, все надо пройти. А молитва по-черному - неплохая вещь. Просто... У всего, даже у богословия, даже у молитвы есть свои ограничения. Много неясностей, много. Но все равно... Может, кто-то из вас помолится за меня по-черному? Мне очень надо.
Но еще пару слов о работе в хаузинге. Бог послал мне работу, которая помогла мне за несколько лет заглянуть, притом буквально и по многу раз, в каждую - каждую - из сотен квартир на кампусе. А что значит "заглянуть"? Это значит не только починить оконную раму, заменить газовую горелку, склеить вешалку для одежды, остановить течь в унитазе. Это значит соприкоснуться с людьми, с обстановкой, с образом жизни, с ментальностью, с духовностью, с культурой. Сколько квартир, столько и людей, и судеб, и характеров. Годами позднее, когда Алена училась, а я зарабатывал ей средства, работая с Серегой П. грузчиком и перевозя людей с места на место, этот опыт мне очень пригодился. Я сразу понимал людей по их дому, по мебели, по устройству, по запаху. И всегда мы получали чаевые в мою смену. Серега, кстати, это заметил и старался вызывать меня как можно чаще. Действительно, много, очень много можно сказать о человеке по его квартире или дому. Кто не работал в "ЖКО" или грузчиком - тот не поймет. Тут надо с опытным.
Я уже не говорю о культурах, которые довелось повидать, и которые в таком месте, как Андрюс, были представлены в великом многообразии. У всех свои вкусы, и даже если будет тот же набор мебели и других стандартных вещей, разные культуры по-разному организуют все. Африканцы, китайцы, корейцы, японцы, европейцы, азиаты... В скором времени я научился по одному лишь запаху (пищи, одежды) определять, откуда приехала эта семья, из какой части мира. Быстро научился различать азиатов: корейцев, вьетнамцев, китайцев, японцев, филиппинцев и пр. Научился с точностью распознавать из какой страны Европы приехал человек - на лице написано. Но это легко. А еще через некоторое время я научился различать даже между чернокожими из Кении и Алжира, ЮАР и Камеруна. Это сложнее.
Помню, недавно плыл я на корабле на Таблас, и был там один чернокожий, огромного роста, здоровенный и пьяный, а скорее на наркотиках. Скажу еще точнее и думаю не ошибусь - на амфетамине. Я эти штуки научился различать в Канаде. Кто на амфетамине - у них глаза очень решительны и целеустремленны, и походка Петра Первого. Ну, и другие признаки, не важно. Вот он там выдавал! За ним бегала гуськом команда маленьких филиппинских охранников, но близко подступиться боялась: было ясно, что он их так всех разметелит, что они и за борт чего доброго улетят. А я сидел за столиком в ресторане и кушал. И вот он раз пробежал с криками, а за ним его "свита." Второй, третий. А потом вдруг подсел ко мне за столик. Ну, как иностранец к иностранцу. Других иностранцев на корабле не было, так что мы были, можно сказать, братья по крови. А охранники сзади его стоят, на безопасном расстоянии, наручниками бряцают.
Сел он напротив меня и смотрит, молчит. А я ем. Он мне и говорит: "А ты знаешь, откуда я?" А я, конечно же, знал. Я сразу, как только увидел его, понял, что он из Ганы. Я ему так и сказал. "Конечно знаю. Ты - из Ганы." Надо было видеть его лицо! Он вскочил, как будто его молнией ударило. Когда Христос сказал самарянке, что у нее было пять мужей, она, наверное, не так удивилась. А что я сказал? Мелочь, ерунда. Но он был поражен! Хотел что-то сказать, но слов не нашел, и чтобы его не разорвало от эмоций, он быстрым широким шагом пошел-понесся на очередной круг по кораблю. Охранники побежали за ним. Все в ресторане облегченно вздохнули. Потом он еще много раз мелькал на горизонте, но к утру успокоился, и охранники от него отстали. Они тоже устали от марафона.

;
Глава 5: Короткие вечерние размышления о Мичигане
Мичиган мы полюбили с первого взгляда. В нем было достаточно русскости - зимой наметало снежные сугробы ничуть не меньшие, чем в России, лес за нашим домом словно приехал вместе с нами из Заокска - те же сосны и ели, только чуть погуще, и даже воздух - влажный и морозный, не надышишься - был настоящим русским воздухом. А еще мы открыли для себя дюны. Ими было опоясано озеро Мичиган, особенно в районе полюбившегося нам Стивенсвилл. Таких снежных холмов и горок и в России было не найти. Заметенные снегом песочные дюны создавали санные и лыжные трассы любой степени сложности и всякой конфигурации, какую только возможно себе представить. Мы выбирались туда на выходных и катались с детьми на санках - до вечера, до упада. А вечером, когда выходила луна, создавалось такое впечатление, что ты где-то на Марсе. Неземной пейзаж.
Еще часто ходили на берег озера. Зрелище было воистину фантастическое. Это огромное озеро, целое море, главное из системы Великих озер, воспетых еще Фенимором Купером, не застывало так, как застывают русские озера - тихо, благостно, покорно засыпая на зиму, превращаясь в еще одно ровное поле. Нет. Мичиган замерзал так, будто до последнего сражался с зимой и морозом, разбивал его своими могучими волнами, не сдавался, а потом вдруг, в один миг, громады волн, и их пена, и все озеро вдруг застывало, как по мановению волшебной палочки Снежной Королевы, и воды превращались в прозразный хрупкий хрусталь. И таким озеро остовалось до весны. Есть своя прелесть в России, своя в Мичигане. Такая разная. Такая прекрасная.
Как весело было ходить, буквально ходить по волнам. Однажды, правда, Акишка провалился сквозь хрупкий у берега лед, замочил ноги в ледяной воде, и нам пришлось бежать к машине и согревать его. А еще мы любили приходить на маяк, точнее - на маяки. Их было несколько, и они не походили один на другой. Особенно зимой. Фантастическое зрелище. Они превращались в невероятные, неописуемые гигантские ледяные столбы, будто жены Лота, продолжающие с каждой неделей расти и расти - вширь, ввысь, наращивая новые прозрачные кристаллы, которые на морозном солнце блестели ярче алмазов. И с этого огромного хрустального сталагмита растут вниз стеклянные сталактиты. Весело было скользить по ледяным дорожкам, держась за ледяные поручни, к этому блестящему от солнца и мороза чуду.
Весной Мичиган стал открываться нам по-новому. Откуда ни возьмись появились гигантские клены - эти столетние миры, но нежные, по весне ласково-светло-зеленые, убежища для птиц и детей. Аким с Сашей по-достоинству оценили эти клены, на которые было так удобно забираться. Весной в эти клены рабочие из plant service вставляли тоненькие трубочки, по которым в закрытые ведерки струился сок. Потом его выпаривали, делали из него кленовый сироп.
Меня очень умиляло такое бережное, хотя и прагматичное, отношение к деревьям. Одним из ярких воспоминаний моего детства было то, как мы ходили с моим дедушкой Гришей в лес, и он топором делал огромные грубые нарубки на березах, с одной стороны, и с другой, и смотрел, много ли льется сока. И если ствол не сочился обильно соком, то он просто бросал березу раненой и переходил к новому дереву. Мне было тогда очень больно, как будто березы плакали, и только криком кричать не могли. Но так уж было заведено в России. А в Мичигане деревьям не давали уронить на землю ни одной капли драгоценного сока.
А какие на кампусе растут ивы! Аким называл одно из них cool tree, и по дороге в церковь по субботам надолго застревал в нем с Сашей, так что мы по нескольку раз кричали им, чтобы они нас догоняли. А какие там розовые магнолии! А яблони! А еще там есть такое "собачье дерево", dogwood tree, которое цветет ярко-ярко розовыми, флюоресцирующими на утреннем цвете цветами. Оно все ими покрыто, так что и листьев не видно.
К чему это я все? Добрые у нас воспоминания о Мичигане. Я назвал эту часть книги Сделан в США. Точнее будет наверное назвать ее Сделан в Мичигане. Мичиган с его яркой красивой природой, с его озерами, дюнами и лесами, сделался второй родиной для Акима с Сашей. Они приехали в том нежном возрасте, когда любовь к природе, к земле, вернее к природам и землям, разным, но одинаково прекрасным, усваивается так же легко, как разные языки. Но, как и в изучении языков, к этому надо приложить усилия. Вот мы, например, три раза в неделю всей семьей ходили в вечернюю школу английского языка. Ребята в свой класс, мы в свой. Полюбили язык, поняли его. Но ведь мы трудились над этим. Также и с природой. Ее легко полюбить, но и над этим надо потрудиться. Надо выезжать на природу, тратить время. А это не все умеют делать. Мы как-то приехали на наше маленькое озеро, что рядом с озером Мичиган, с друзьями, поделиться с ними своей радостью, своим миром, своим видением Мичигана. Они тоже были приезжими в Мичиган. И вот, когда наступил самый красивый, закатный час, к которому мы их и готовили, и когда солнце начало утопать над тем узеньким, в сто метров шириной перешейком, который отделял большое озеро от маленького, когда заблистали воды, загорелись золотом травы, занимбились кроны деревьев, в этот самый момент, когда в ушах у меня сама собой звучала "Ода радости" Бетховина, в этот самый момент одна из наших гостей сказала, что каркнула: "Да что мне то солнце? А то солнца я не видела. Вот если бы там доллар был!" Такие замечательные люди, но на природу мы их больше не приглашали.
И опять, к чему это я? Да, вот еще что. Читал где-то, что как бы человек свободно ни владел иностранным языком, компьютерное сканирование мозга легко определяет, родной это язык человека или нет. Но даже компьютер не может определить, родной это язык или нет, если язык этот был усвоен ребенком до шести лет. Так же, наверное, и природа. Родная природа и какая-то иная, дальняя. Вот для меня Мичиган остался прекрасным, но не родным местом. И как мне ни хорошо бывает там, дома все же лучше. А для детей иначе. У них скорее стоит другая проблема - не забыть, не разлюбить родную природу, родной язык. И если родители тут не придут на помощь, то дети забудут и разлюбят. И я видел много, слишком много таких детей наших русских родителей, эммигрантов. Я никого не критикую, мне просто жаль детей. Они не получили, не сохранили, утратили то, что им по праву принадлежало. Их, мне кажется, как будто ограбили по крупному - страну у них украли.
Это сплошь и рядом. А почему? А потому, что родители таких детей, по их собственному признанию, слышанному мною, Россию сами не слишком любят. Ну и ладно, насильно мил не будешь, любовь такая штука, тонкая. Но дети способны к большему, они нуждаются в любви, в знании, в понимании той страны, в которой им Господь дал родиться. Это намного больше, чем уроки музыки, рисования, и чего-то там еще вместе взятые. Это - формирование странника. Я для многих говорю непонятные и ненужные вещи на непонятном языке. Но для меня странничество человека - это его способность с одной стороны понимать то, как люди вокруг него думают, а с другой стороны уметь думать иначе. Это начало духовного поиска. Это - начало узкой тропы.
Великая ответственность, увозить детей за границу, мы это поняли, пережили на себе. Детей легко обидеть, обокрасть их - ведь они такие доверчивые. Даже неумышленно, может быть, обокрасть. Обокрасть, не говоря с ними о Родине, о доме. Обокрасть, не общаясь с ними на родном языке. Обокрасть, отказав во времени для природы.
Аким с Сашей всем своим детским естеством полюбили природу Мичигана. Но не забыли они и своей родины. Мы, хоть и перебивались с трудом, но старались при каждой возможности возить детей на каникулы в Россию. Это нам вылетало в копеечку, но это было нужно. Более того, это было радостно и жданно! И это сделало детей странниками. И положило начало их духовному странничеству. И моему тоже.

;
Глава 6: Немного о дороге и живущих ею, ну и заодно о поездке во Флориду
Волей-неволей некоторые из нас буквально срослись с дорогой. На днях в Москве на одном приеме увидел человека, ну, просто человека. И он увидел меня. Я его спрашиваю: "Мы, кажется, где-то уже встречались?" Возможно. Разговорились. А он долгое время жил в Европе, был послом тогда еще Советского Союза, а позднее и России. А что такое посол? Это не просто путешественник. Он свою страну не забыл - служит ей, но и чужая страна для него не чужбина. Ее тоже надо любить, иначе своей стране служить не сможешь. Я эти чувства понимаю и разделяю, потому мы и "узнали" с ним друг друга.
А вообще все мы послы. Из другого, Небесного Царства. Только вот насколько любим свою Небесную родину? Насколько верны ей, ее законам? Насколько верно служим? "Отче наш, Сущий на небесах, да святиться имя Твое, да приидет Царствие Твое." Так Христос учил учеников молиться. Вот и Иаков, как увидел лестницу в небо, так и шел по ней. Хотя, казалось, шагал по земле, и много прошагал. Тоже странник был. Шел, умножал мудрость, умножал и печали.
Я вот к чему про дорогу - Аким был странник. Странник по жизни. И мы какое-то время ехали с ним по прекрасной дороге - "межи мои прошли по прекрасным местам" - в быстром, просторно-старомодном автомобиле жизни. И нам было весело. "Мы ехали и пели... в пути не скучно было... приехали домой... тра-та-та". Так мы пели в машине с детьми, так мы и жили. Но, лучше постараюсь вспомнить для себя, записать. Тютчев кажется воскликнул: "Мысль изреченная есть ложь". Возможно. Но ведь он тоже не молчал, а писал...
Итак, летом 1997-го мы совершили автопробег Мичиган-Флорида и обратно. Ездили мы с нашим другом Чарльзом. Он ехал навестить своих родственников, ну а мы присоседились к нему в его просторный старый Понтиак. Таких размеров легковые автомобили давно уже не делают - два дивана на колесах. Чарльз - это тот самый дальнобойщик, которого я поминал выше. Соответственно, ехали по правилам дальнобойщиков, т.е. по дороге останавливались в гостиницах, в каких останавливаются дальнобойщики, кушали в ресторанах, каких они кушают, общались с ними, наблюдали за ними. Ну и, конечно, слушали истории Чарльза. Всю дорогу.
Не знаю как у русских, но у американских дальнобойщиков, как я обнаружил, целый свой мир, своя культура, свой язык, свои излюбленные блюда, виды спорта (на стоянках в ресторанах по одному телевизору), своя музыка, манера одеваться, и т.д. Даже своя походка - похожая на походку моряка. Конечно, тракеры не так выделяются из толпы, как Харлеи Дэвидсоны. Но и тракер примечателен, и уж конечно куда более разнообразен и благообразен. Мои замечательные друзья, Игорь Колесник и Саша Козяревский, с которыми я учился в Заокске, сполна вкусили этого дела в Америке и Канаде. Они могут лучше и больше моего об этом написать. Я только записываю впечатления от поездки во Флориду - нашей первой поездки с детьми "на море". Всегда нас тянуло к морю. Вот и добрались мы в конце концов до моря... А узнать больше о тракерах можно у Саши с Игорем. Правда, Саша завязал с этим делом, и сейчас пасторит в русско-украинской церкви Торонто. Но, наверное, ностальгия осталась. А Игорь (в той же церкви) все еще дизилит, вот только тяжело ему, позвоночник не тот. Добрые, родные люди. Пуд соли съели вместе с ними в Заокском кафетерии. Да и в Торонто не раз вместе перекусывали. Мир вам!
По дороге во Флориду познакомились с семьей дальнобойщиков - пожилые муж с женой и белый пудель с бантиком - которые живут в своем грузовике, и для которых мир - это буквально дорога. Они работали кем-то там еще, но выйдя на пенсию решили, что за дом, купленный в кредит, им все равно не расплатиться в течении всей их оставшейся жизни, и что пора начинать уже жить. Они продали дом, взяли еще кредит и купили новенький Вольво с огромной кабиной, в которой есть и спальня, и туалет, и даже небольшой душ. Мне очень понравился их автомобиль. Прямо яхта на колесах! И вот они получают от разных фирм заказы на перевоз, выбирают, куда им хочется поехать, где еще не были, и едут. Стараются брать грузы, которые не скоро портятся - так у них больше времени остается на прогулки, на посещение каких-нибудь достопримечательностей. Так что другого дома, чем автомобиль, у них не было.
Позднее я еще не раз встречал людей, подобных им, но эта первая встреча навсегда останется в памяти. Меня дальнобойщики приняли хорошо так. Мое русское происхождение давало мне статус некоей маргинальности, присущий многим из них, а моя любовь и способности к армреслингу (давно теперь в прошлом) компенсировали некую утонченность моей фигуры, столь чуждую тракерам.
Чарльз, в общем, был типичный тракер - он проводил большую часть своего времени на дороге. Был у него, правда, маленький домик на окраине Берриен Спрингса, но он в нем практически не жил. Вот только грузовик у него был поменьше - тягач Додж, они большие грузовики не делают. Новенький такой, блестящий, темно-голубой. Но когда я в первый раз посмотрел на спидометр, то с трудом мог поверить - на нем было уже около полутора миллионов километров! Ох, я на нем погонял! Когда он без прицепа, он ведет себя как спортивный автомобиль. Есть в Мичигане одна дорога, по ней мало кто ездеет, она через холмистую местность проложена, идет то вверх, то вниз, никогда ровно. Вот там этот грузовик просто взлетал, а потом приземлялся, взлетал и приземлялся! Вот так старичок! Чарльз по праву принадлежал к субкультуре дальнобойщиков.
Правда, его воспитание и воззрение удерживали его от курения (обычно трубки), посещения баров, накопления характерных для тракеров наколок и прочих прелестей жизни дальнобойщика. И еще было в нем одно отличие - он был помешан на чистоте, что в целом не свойственно тракерам. Мылся по нескольку раз в день, и тер себя при этом мылом и мочалкой чуть не до дыр. И по нескольку раз на день менял одежду. Он покупал сразу по многу пар одинаковой одежды, и она вся у него была в образцовом, идеальном порядке. Вероятно поэтому собаки, которые живут на стоянках дальнобойщиков, его не любили и всегда гавкали на него. Они его просто не узнавали. И не признавали за настоящего тракера. Но и собаком свойственно, наверное, ошибаться.
А вообще, как и странники, тракеры неоднородны. Среди них встречаются натуры утонченные, резко индивидуальные. Это же своего рода монашество, отшельничество. Есть такие, что слушают пачками слушают аудио-книги, и не самые плохие книги. Это образованнейшие люди в своем роде. А есть такие, как Чарльз, что слушают тишину. А есть слушающие классическую музыку. Всякие есть. У нас в Канаде на улице водитель мусорной машины имел удивительный вкус и слушал всегда только лучшую классическую музыку. Мы так и узнавали, что он приехал - классика лилась из мусорки. Он по виду был выходец из Восточной Европы, скорее всего поляк. Я никогда не спрашивал. Среди тракеров тоже немало выходцев из Европы.
Америка живет дорогой. Они сразу вложились хорошо в дороги, научились их делать, любой ценой, и это и сделало Америку - Соединенными Штатами. Их соединили хорошие дороги, поэтому они и соединенные. Но дорога в США - это больше чем дорога. Это еще и то место, куда отправляются, чтобы "людей посмотреть, себя показать". Безусловно, Америка - это страна автомобилей. Нигде в мире нет такого бесконечного разнообразия автомобилей, как в США. Это чувствуется даже в сравнении с Канадой. Едешь по Канаде - все вроде нормальные, новые, чистенькие авто. Но только переехал границу с США - и понеслось: хром, никель, плавники, огромные диски колес, цветомузыка, блестящий антиквариат, колеса выше человеческого роста на легковушках, спортивные авто, лимузины, дома на колесах, танки... Глаза разбегаются. Я в ту пору еще очень "западал" на такие штучки. В России тоже народ "выделывается", но иначе - скоростью, лихостью вождения, ценой автомобилей. В Америке обычно самые быстрые спортивные автомобили едут медленнее всех - это чтоб их лучше могли разглядеть.
И вот я думаю. Точно, жизнь - это дорога. В одних странах поровнее и поглаже, в других поразбитней, поухабистей. И все мы едем куда-то на своих не всегда уже новых автомобилях. Иногда, надо сказать, развалюшках. Вот сегодня, заправлялся бензином, а рядом мужик на старой-престарой "Шестерке" заправлялся. Вот ему заправщица, которая меня заправляла, то есть Матизик моих родителей, кричит: "Ты капот закрой, а то на ходу еще откроется." А он ей: "Ишь ты, капот! Слово-то какое знаешь!" Сел и поехал. Капота не закрыл, потому что он у него и не закрывается. Как и двери. Дым из трубы плотный. Машина ржавая вся. А что делать? Вот и мы так состаремся все. И никакие запчасти не помогут. И однажды - на свалку.
Но я не о машинах, а о людях пишу. О тракерах. И о поездке во Флориду. И немного о жизни. Да, вот как я хочу смотреть на все это дело. Вот, ехали мы с Акимом, ехали. Ехали вместе, к одной цели, к морю. Но, вот вышел он на одной стоянке, да и остался там. Остался ждать нас. Значит, там ему хорошо, пускай отдохнет. А на обратном пути, на пути Домой, мы его непременно захватим. Домой всем вместе надо ехать. Без детей и Моисей из Египта не хотел выходить. Дай Бог каждому родителю самому добраться до Дома и детей захватить. Как говорит реклама безопасности: Водитель, помни, тебя ждут дома. Ох как ждут.
"Снова от порога нас ведет дорога..." Но иногда завидую тем, кто всю жизнь просидел на месте. Вот, недавно проезжал по своей родной улице, мимо родного дома в Туле, сделав совсем небольшую петлю от проспекта. И на остановке смотрю - два местных дедка стоят. Они тут и год, и два назад стояли, и двадцать, и сорок лет назад стояли и ходили. И что же? Завидно немножко стало. Есть, точно есть своя благодать и в том, чтобы жить на месте, всегда дома. Вот, в Германии был - почему там все так дышит и живет (точнее жило - до волны мигрантов) спокойствием и устойчивостью? Да потому, что люди из поколения в поколение живут на одном месте, в одном даже доме. Это невиданное для нас благословение миром, достатком. А вообще многие из моих школьных друзей это благословение испытали. Для этого вовсе необязательно быть бендюжником. Можно быть и преуспевающим человеком.
Это я к тому, что болтаться по миру - не всегда легко и весело. И не для всех это. Я бы и не советовал. Просто нас вот так жизнь мотала - видно потому, что больше никак нельзя было из нас "людей" сделать. Все лишнее убрать. Ведь дорога не терпит лишнего. Только самое необходимое. За десятки переездов мы это усвоили.
Так что там Флорида? Да, понравилась. Весело, тепло. Но не буду врать - полюбить не успел. Чтобы полюбить, надо либо встретить кого-то совершенно сногсшибательного, такую страну, как Куба, например. Или требуется время. А времени у нас на все было мало. Надо было и в Диснейленд успеть, и в Аквариум, и на Юниверсал студио, и туда, и сюда, и на море, самое главное. Да, море было самое большое и настоящее из всего виденного нами во Флориде. Я тогда вообще понял, что напоминает мне вся Америка - Диснейленд. Рисованные фасады сказочного города, а за ними в лучшем случае - коммерческая ловушка, в худшем - пустота, муляж.
А море, как и вся природа - настоящее. А еще озера. Замечательные озера, со множеством рыбы, цаплями, фламинго, крокодилами и другими тварями Божиими. По озерам мы гоняли на скоростной лодке родственника Чарльза. Думаю, все это оставило свой след в душе Акима и Саши. Уже в последние дни своего земного странствия Аким на Табласе возился с лодкой. Пусть не скоростной, а обычной, рыбацкой. Он был "послом". Он любил свою Небесную родину. Любил и земную. Он покрасил лодку в русский триколор. ;
Глава 7, International Aid
Это отдельная глава в истории нашей семьи, участниками которой сделалось немало людей. Началось все с поездки в магазин.
Мы успели привыкнуть к тому, что прилавки российских магазинов сегодня ломятся от товара. Я видел прилавки многих магазинов, во многих странах мира, и в целом могу поздравить россиянина - такого изобилия и разнообразия товаров, в том числе и продовольственных, не везде найдешь. Но так было не всегда. Мы уезжали на учебу в Америку когда российские прилавки были пусты, хоть шаром покати. И немудрено, что американские магазины нас, мягко сказать, приятно порадовали в ту пору. Даже как-то совестно было жить среди этого изобилия - даже если ты и не можешь по финансовым обстоятельствам им воспользоваться - когда у тебя на родине в магазинах голяк.
И вот однажды мы познакомились с магазином, который помог и нам, и через нас многим нашим соотечественникам. Это был особенный магазин. В России аналагов таким я не знаю. Да и за рубежом такая практика - уникальна. А ведь идея гениальная. Может кто-то переймет и в России. Расскажу подробнее.
Итак, есть такой магазин - International Aid - Международной помощи. Я вышел на него еще во время своей первой поездки в США. Меня взяли туда наши друзья Зайцевы, за что я им очень благодарен. В магазине этом товары стоили десятую часть - десятину - их обыкновенной рыночной стоимости. Продавались эти товары, однако, только миссионерам, собирающимся за рубеж, или людям, поддерживающим миссионерское служение других через покупку и высылку этих вещей. Меня, как интернационального студента, собирающегося возвращаться в Россию, приняли, точнее стали регулярно принимать.
Оказывается, группа христианских предпринимателей решила помочь миссионерам, да и вообще добрым людям, христианам трудящимся в других странах. С этой целью они выстроили огромные складские помещения и торговые площади вдали от города, чтобы съэкономить на средствах. Одновременно с этим они обратились к различным производителям - всего на свете - с просьбой поддержать их проект бесплатным товаром. И многие откликнулись. Стали отдавать своего рода десятину - товаром. Рубашками, джинсами, стиральным порошком, батарейками, книжками, сувенирами, сумками, продуктами, лекарствами - всем на свете! Работники International Aid продавали этот товар, как я уже отметил, где-то за десятую часть его стоимости. И это шло на их зарплаты. Это были, видимо, небольшие зарплаты, так как в основном там работали пенсионеры. Многие бесплатно работали, как потом выяснилось.
Именно этот магазин позволил мне в свое время набить чемоданы прекрасными подарками не потратив при этом уйму денег. Теперь же, когда мы оказались в Мичигане с семьей, магазин этот снабдил нас всем необходимым. Цены были до того смешными, что мы даже не смотрели на них, а набирали все, что нам было нужно, и даже больше. Были такие товары, которыми нельзя было пользоваться в США, так как это было желание их доноров. Но в основном всем можно было пользоваться, и мы пользовались. Из особо памятных приобретений назову к примеру замечательного качества сапоги Харлей Дэвидсон (тоже жертвовали!), которые чего только не прошли и до сих пор служат, и все выглядят как новые, если почистить.
Помню, как на самый первый в Америке Старый Новый год мы заявились к Аратюнянам, у которых справляли этот важный для русского человека праздник, с кучей подарков из International Aid. Всех сразили, наповал. И потом туда потянулись, естественно, новые покупатели. Но не это главное. Главное то, что спустя какое-то время, когда мы насытились и шампунями, и зубными щетками, и майками, и кукурузными хлопьями, и всем, всем, всем, мы стали всерьез задумываться над тем, как помочь нашим россиянам, а наипаче, по заповеди апостола, своим по вере. И Бог послал человека, Гарри С., который решил помочь в этом деле.
Вообще, с Гарри С. - это отдельная и большая глава, но не буду утомлять вас ею. Этот дедушка ростом с хорошего баскетболиста (его сын - профессиональный баскетболист) поднимал и грузил такие ящики и мешки, которые мы вдвоем с Аленой не могли с места стронуть. Он очень тогда помог. Достал денег на отправку контейнеров, организовывал их отправку, а затем и получение. Вместе с Гарри мы отправили в церкви России и Украины несколько контейнеров с гумманитарной помощью. Много работы. Одновременно мы бросили клич по церквам - если кто хочет помочь братьям и сестрам в России и на Украине, то мы отправляем контейнеры, и можно чего-то добавить. И вот дети стали собирать подарочные наборы детям России и Украины. Взрослые привозили одежду, консервы, муку, сою, другие продукты, инструменты. Все это мы складывали в огромном амбаре моего хорошего друга, ныне покойного, Джона К. Там все паковали и оттуда отправляли контейнерами. Это, конечно, занимало много времени, но это было доброе дело, и оно того стоило. Помню, одно время студенты Заокского пользовались шампунями, мылом, щетками, зубной пастой элитного бренда Amway. Это тоже пришло из того "доброго магазина".
Когда делашь что-то хорошее - всегда нелегко бывает. Но не буду о трудностях. Зато всегда находятся святые чудаки, готовые помочь. Я благодарен Богу за таких. Много я их встретил за время посылки контейнеров. Многому они меня научили, на многое вдохновили. Один дедушка, Вилли В., начал в ту пору "служение аккордеоном" - ездил по церквам, играл на аккордионе, надо сказать виртуозно, и просил кому чего не жалко отдавать на этот проект. Возможно, кто-то из моих читателей был получателем этих подарков - сам того не зная. Душа человек. У него были такие часы, которые на всех языках говорили "я тебя люблю". Вот, сообразит он, что человек не американец, вычислит его происхождение, и под ухо ему уже звучат слова любви.
Вилли, кстати, был из России. Родился под Серпуховым. Помнит высотные трубы заводов, красивые храмы, еловые леса. Был он из немецкой семьи, и во время войны их отправили за Урал. А вот после войны они каким-то образом уехали сначала в Германию, а потом в Америку. Но он на всю жизнь так и остался русским человеком. Он до сих пор, наверное, совершает свое accordeon ministry, и носылает посылочки нуждающимся людям в разные страны. Такой вот золотой человек.
А дальше - больше. Нам подарили несколько велосипедов, и мы решили отправить их на Украину - в дар пасторам и евангелистам. Почему именно на Украину? Не знаю. Для меня это все была одна страна с Россией - нет разницы. Это сейчас так горько и глупо стало. Помню, обсуждали как-то с друзьями этот вопрос - куда нужнее, где зарплаты у пасторов меньше. Ну, я и говорю - на Украине. Сказано - сделано. Действительно, в ту пору мало кто из пасторов катался на машинах. Но не вести же эти велосипеды полусломанными? И нам посоветовали человека, Дага Ф., который занимался деланием велосипедов. Именно деланием, а не ремонтом. Он был и есть один из лучших мастеров в США - делает велосипеды для гонщиков и просто богатых людей. Смею вас заверить, что любой из его велосипедов стоит дороже хорошего автомобиля. Не просто мастер - художник.
Но возьмется ли он за ремонт металлолома? Взялся! Я тоже работал с ним бок о бок, разбирал, перебирал эти велосипеды, смазывал, ремонтировал... Он на все надел новые цепи, поменял тормоза, выпрямил колеса, поменял резину и покрышки, седла. Это стали новые велосипеды! А потом он так проникся этим делом, что сам разработал специальный "пасторский" велосипед для России и Украины. Правда, до россиян мало таких дошло, так как мы все их посылали в Киев. Это был замечательный велосипед, прочный, легкий, надежный, с кучей гаджетов, корзинок. Обходился он одними частями - великолепного качества - где-то долларов в 400.
Дальше - больше. Мы поехали с Дагом на Украину чтобы наладить производство для пасторов таких вот велосипедов на месте. Вели переговоры с огроменным Харьковским Велосипедным заводом (ХВЗ). Но у них было ужасное, по мнению Дага, качество, и он решил создать и спонсировать свое собственное маленькое производство велосипедов. С этой целью он обучил и нанял пару сотрудников, которые расположились в Украинском Унионе в Киеве. Туда же он высылал все запчасти для велосипедов. И потом эти велосипеды бесплатно раздавались нашим пасторам и миссионерам, в том числе книгоношам. Много их собрали. Может кто-то из вас помнит? Катался на таком? Катается? Мне будет приятно услышать от вас.
Вот такая цепная реакция, которая началась с посещения магазина. Дети наши тоже во всем активно участвовали, и это сделалось для них благословением. Ездили с нами в магазин, паковали посылочки деткам, убирались в амбаре. Это был их первый гумманитарный проект. Они тогда вплотную столкнулись с добрыми, бескорыстными чудаками, которых Бог как магнитом притянул к этому проекту - и выросли, во многом уподобившись им. Все эти люди стали нашими друзьями. И Боб С., компьютерщик, который отправил в Россию много компьютеров, и Роджер П., который организовал сбор одежды по церквам, и многие, многие другие замечательные люди. Все они нянькались с Акимом и Сашей, пока родители носились по делам. Все они оставили свой добрый след в характере, в судьбе наших детей.
А вообще самое радостное, о чем я и собирался собственно написать в этом очерке, это была дорога от нас до International Aid. Магазин этот располагался где-то часах в трех езды на автомобиле, в основном через сельскую местность, и каждый раз мы просто отводили душу, не могли наглядеться на проплывающие за окном автомобиля поля, леса, сады и маленькие фермочки. Но в этом очерке мало лирики и поздно ее начинать. Скажу только, что мы всей душой полюбили одноэтажную Америку. Именно одноэтажной Америкой держалась и до сих пор как-то держится эта страна. У меня вообще такое впечатление, что Соединенные Штаты Америки не такие уж соединенные. Есть городская Америка, с ней я тоже тесно соприкоснулся, но позднее. И есть Америка сельская. Вот без этой сельской Америки страна давно бы превратилась в Содом и Гоморру. Но она еще держит, кормит, поит, не дает сорваться в пропасть.
Теперь магазина того уже нет. Точнее он еще есть, но в другом месте, и совсем маленький. Занимается им одна баптистская церковь, и все держится на энтузиазме их пастора. Меняется Америка. Сильно изменилась. Исчезает тот жертвеный дух, какой был раньше. Подменяется каким-то другим духом. Но не буду судить. Ведь в России, к сожалению, дух самопожертвования, стремление помочь другим странам еще менее выражен. Кого у нас волнуют проблемы голода в Африке? Кто из нас посылал туда средства и вещи? Много ли церквей вы знаете, которые спонсировали бы миссионеров скажем в Юго-Восточную Азию? А в Америке, помню, чуть не каждая церковь, даже небольшая, поддерживала семью, а то и больше, миссионеров, служащих Богу где-то вдали от родины. Это нелегко - быть миссионером. Люди понимали это, поддерживали.
Теперь и в американских церквах все меньше и меньше поддерживают миссионеров. Ссылаются на внутренние проблемы. А я вижу все иначе - внутренние проблемы есть результат отсутствия или падения духа миссионерства. Может быть, величие Америки и было основано на этом бескорыстном духе миссионерства? Зная историю США смею это утверждать. А когда все для себя - нет в этом благословений. Возможно, сегодня пришло время для России превратиться из получателя в поставщика миссионеров и миссионерской помощи - по всему миру. Если, конечно, Россия хочет стать великой, благословенной страной.
;
Глава 8: Сквирли
Просыпаюсь от того, что за нос и губы меня пощипывает Сквирли - наш бельчонок. Он говорит мне, очень громко щебеча на белечьем сквирли языке, что пора вставать и играть с ним в прятки. Он прячется за подушкой, а я должен догадаться, с какой стороны от подушки он выскочит, и ждать его там своими пальцами. И пугать в шутку. И щекотать.
Сквирлика нашли Аким с Сашей. Он выпал из своего гнездышка, которое было где-то в кроне огромного тополя, росшего на краю детской площадки. Сначала мы даже не поняли, что это за зверь такой - ни мышонка, ни лягушка, а неведома зверюшка размером с пальчик. Но стали отпаивать молоком из пипетки, и вскоре стало ясно, что это бельчонок. И вот он у нас жил, дома, на вольных хлебах и равных правах. Член семьи. Я был папой, Алена была мамой. Дети сходили за равных. Ел с нами за одним столом, спал со всеми по очереди, играл со всеми. Даже в магазин мы ходили вместе. Он обычно сидел у меня в кармане пиджака и выглядывал оттуда, смотрел по сторонам, на людей.
А его мало кто замечал. Когда он немного осваивался с обстановкой, он выбирался из кармана и усаживался ко мне на плечо. Так мы и ходили по магазину, и тут Сквирлю уже нельзя было не заметить. Особенно когда он вдруг перепрыгивал с меня на Алену, с Алены на Акима, с Акима на Сашу, и потом в обратном порядке, ко мне на плечо. Там Сквирлик чувствовал себя уверенней всего.
Хотя дома предпочитал Алену. Он забирался к ней в волосы - тогда у нее были чудесные длинные волосы, чего и ей, и всем девушкам и женщинам от души желаю. И там, устроившись удобно, мирно засыпал. А Алена продолжала читать, готовиться к экзаменам, или печатать на компьютере, или еще что. Он ей не мешал. Иногда она даже забывала про него.
Сквирлику очень не нравилось оставаться одному. Он тогда грустил и грыз от тоски обложки книг, а особенно фотоальбомов - они были мягче. Но зато когда мы возвращались, он с разбегу запрыгивал на нас, целовался, и о чем-то долго-долго нам стрекотал. Отчитывал нас за то, что долго не были дома. Или жаловался, что мы не взяли его с собой. Или рассказывал, что происходило в доме в наше отсутствие. Мы, в общем, все понимали.
Особенно тяжело было расставаться, когда мы на несколько часов уходили в церковь. Он очень расстраивался. Поэтому мы иногда его в церковь брали. Он сидел у меня на плече и внимательно слушал проповедь, и вообще активно участвовал в богослужении. Конечно, как и наши дети, он вел себя чуть активнее, чем взрослые, но дети есть дети. Однако, как и следовало ожидать, нам скоро сказали, что нехорошо брать с собой в церковь зверушку. Я так до сих пор и не понял, почему это нехорошо. Сказано: всякая тварь да является пред Господом. Вот мы и являлись.
В Андрюсе были огороды - через поле после жилых зданий. Вот мы и взяли там себе огород. Алена на нем сажала лук, кукурузу, укроп, огурцы - все, что и в России сажала. Сквирля всегда с ней ходил. А трусишка был! Помню, сниму его с себя - и бегом от него, делаю вид, что убегаю. Куда там! В такие минуты он превращался в рыжую молнию. Он моментально нагонял меня, запрыгивал мне на плечо и пристально глядя в глаза отчитывал меня за мои шуточки.
Да, мы очень любили его, особенно дети, но радовались ему недолго - месяца два. Пошли мы однажды в огород, что-то там возились, сорняки пропалывали. А Сквирля нам "помогал". И вдруг из леса раздалось белочье стрекотанье: сквир-квир-квир-вир-вир. Сквирля весь встрепенулся, замер. И снова стрекотанье из леса. Сквирля тоже крикнул что-то, напрягся весь, и прежде чем мы успели рот открыть он прыжками полетел к лесу и исчез в деревьях. Сколько мы ни ходили, ни звали его - он не возвратился. Это была невероятно тяжелая потеря для всех нас. Мы опять остались вчетвером. Как он сможет там выжить - в дикой природе? Это же другой мир. Ведь ему все на блюдечке подавали с голубой каемочкой. Где он еду возьмет? Как другие белки его примут? Ведь он же настоящий Маугли, то есть наоборот, то есть... Ну, вы поняли. Много горьких слез пролили. Я помню на следующий вечер, не найдя его, запрыгнул в машину и нарушая все правила дорожного движения помчался в Стивенсвилл, на наше маленькое озеро. И там плакал...
Потом мы каждый день ходили тем леском, и время от времени слышали сквирликанье белок. Мы тогда говорили с ними, говорили со своим Сквирленком, и нам кажется, что откуда-то с верхушек сосен, из этого вечнозеленого мира птиц небесных и белок, до нас долетал его привет: сквир-квир-вир. Что значит на бельчачьем - мир вам! Наверное, все, что происходит с нами в мире - готовит нас к чему-то еще. К большему. Готовит к большим утратам. Готовит и к той великой радости, на которую у нас только и надежда.

;
Глава 9: Мичиган летом
Сезоны в Мичигане нам очень нравились. Во-первых, все что надо - имеется: и зима, и весна, и лето, и осень. Не так, как на Филиппинах, где надо быть очень наблюдательным человеком, чтобы по внешним признакам определить - зима теперь, или лето. Но и не так, как в России, где зимы, особенно раньше, казались бесконечными. В Мичигане зима наступала как раз к Рождеству - White Christmas, наметала кучу снега, но уже в марте все начинало расцветать! Вообще, конечно, во всем своя прелесть. Господь любит великое многообразие.
Лето в Мичигане наступает рано - уже в мае - и не уходит до конца октября. В "официально" летнее время - с июня по сентябрь - я в принципе мог не учиться, а только работать. Но я ведь так спешил домой, в Россию, спешил послужить. За все время в Андрюсе не пропустил ни одного семестра, брал максимальное количество кредитов, и даже с перебором. Но летний сезон был таким долгим, что если ты не дурак, то можно было успеть и поучиться, и поработать, и отдохнуть. Хотя студенты из некоторых жарких стран считали, что в Мичигане вообще нет лета.
Вот, хочу описать типичный летний день. Просыпаюсь либо от того, что кричат попугайчики, Джули и Джои, которых у нас кто-то оставил "на отпуск", да так и "забыл". Или от того, что за уши меня треплет бельчонок Сквирли, требует поиграть. Солнце во всю светит, пробивает даже через плотные занавески. Алена уже на кухне, готовит нам с ребятами завтрак. У детей каникулы, но они каждый день среди недели ходят в Flag Camp - летний лагерь, организованный при церкви университета Андрюса. В этом лагере дети играли в игры, учились всяким важным навыкам, таким как вязание узлов, разведение костров, сооружение шалашей... Они пели, изучали Библию, молились. Каждое утро они с охотой просыпались, потому что рады были новому дню, рады были предстоящей встрече с друзьями и наставниками, и всему тому светлому, чем до краев был наполнен каждый детский день их жизни. Все это имело огромное значение в их жизни. Бедная та церковь, которая не занимается всерьез со своими детьми.
И вот, мы молимся, завтракаем вместе овсяными хлопьями, гренками и апельсиновым соком, болтаем о том и сем. Сразу после завтрака я отвожу детей в лагерь, провожаю их по лесной тропинке до самой речки, до деревянного мостика, перейдя который они вступят на территорию лагеря. Машу им рукой, они убегают. Убегают в свой счастливый, безоблачный детский мир, Божий мир. Будьте как дети, думаю я, возвращаясь к машине.
У меня тоже прекрасное настроение. Я еду на работу, и я этому рад. Ведь работа выпадает не каждый день. Точнее, летом фактически каждый, в летний сезон - только успевай, работай. А работал я тогда главным образом у Джона Кентора, Царство ему Небесное. В России его могут некоторые помнить - он возглавлял строительство Телецентра Три Ангела в Нижнем Новгороде. Лучшего человека на эту должность вряд ли и можно было найти: предельно честный, веселый, знающий любое строительное дело, деловой, сильный, как медведь, строгий, но удивительно добрый человек. Чудак, конечно. Как все странники. И, да, он был странником, уже хотя бы потому, что будучи американцем прожил несколько лет в России, выучил русский, и полюбил эту страну. Впоследствии он приезжал в Россию каждый год, а то и по нескольку раз в год. Правда, Америку он любил еще сильнее, и как-то, на мой взгляд, слишком ура-патриотично. Может я тоже ура-патриот своей страны? Кто знает. В общем, на этой почве у нас разгорались настоящие дебаты и даже ссоры, и несколько раз он меня увольнял - а работал я неофициально, так что проблем с этим не было - за мою "антиамериканскость".
Например, первый раз он меня уволил, когда я имел неосторожность поспорить с ним, что немецкий автомобиль Порше превосходит по основным характеристикам американский Корветт. Честно говоря я совсем не специалист, и ни про какие такие характеристики не знал, а только говорил убедительно, чтобы поспорить. Джон высадил меня прямо на дороге, сообщив мне, вдогонку, что я уволен. И уехал на своем голубом грузовике, поднимая облако пыли. Но потом он быстро отходил, и мы снова становились друзьями и продолжали спорить. Об искусстве, о богословии, о политике, об экономике, о женщинах, обо всем на свете. Так что, можете догадаться, увольнял он меня ни один раз.
Впрочем, с Корветтом по делом мне досталось. Я прекрасно помнил, когда спорил с ним, как сам он мне несколько месяцев назад говорил, что если бы у него не было совести и была куча денег, то он ездил бы не на старом Шевроле, а на новом Корветте. Еще он мечтал продать свой дом, расплатиться с долгами, и построить маленький домик в лесу. Он и место для него уже прикупил, славное такое место, он мне показывал. Лесная полянка. И возле домика он хотел бы построить бассейн, свой собственный. Я забыл сказать, что главным бизнесом Джона было строительство бассейнов. Мы с ним много бассейнов построили. Но своего бассейна у него не было. Сапожник без сапог. А ему хотелось. И главное, чтобы у этого бассейна была некая мемориальная композиция, под названием, типа, "слава труду" или "слава рабочему". Это он явно в России поднабрался. Джон был капиталист по мировоззрениям, но русский коммунизм, или социализм, или невесть что, что у нас там было в России в начале девяностых, отложили на него свой отпечаток.
Вот, а композиция такая у него была в мечтах - стоит рабочий, такой вот здоровый, как Джон, или поменьше, как я, одним словом - с лопатой. А с лопаты в бассейн течет вода. И символика тут, объяснил он мне, очень простая. Руками рабочего, его горбом сделано все то процветание, в котором находится страна (Америка). Но сам он прекрасно понимал, что процветают-то далеко не все, и уж отнюдь не работяги, такие как он. Процветают юристы, доктора, политики и просто скользкие типы. Остальные, такие как Джон, только делают вид, что процветают. Но я то знал, что долгов у Джона - выше крыши. И именно потому, что у него была совесть, денег больших у него не водилось. А если и появлялось чуть больше, то он, щедрая душа, давал кому-то, помогал. Светлый был человек. И Корветт ему не светил. А я его еще этим Корветтом... В общем, правильно он меня в тот раз уволил.
Я еду к Джону, и настроение у меня, как я уже отметил, превосходное. Я уже думаю, с каких шуточек он начнет, увидев меня. И думаю, что скажу ему в ответ я. Джон был хоть и простой малый, но проницательный, и палец ему в рот не клади. За словцом в карман не лез. Если на английском слов не хватало, на русском что-нибудь поточнее и покрепче находилось.
А вообще хоть он спорил со мной всегда, так это потому, что ему нравилось бороться и побеждать (с его точки зрения) студента-докторанта. Он в основном работал с простыми людьми - подрядчиками, строителями, водителями, крановщиками. С ними тоже было о чем поговорить, но Джон был человеком широким, и задавался глубокими вопросами. Так что нам было весело быть рядом друг с другом хоть весь день. Поэтому я и ехал "на работу как на праздник".
А вообще работа была тяжелая. В мою задачу входило слушать Джона и делать, что он скажет. А говорил и делал он много. Надо было подготовить яму для бассейна - четко по чертежам, по конфигурации. И в мою задачу входило сначала координировать экскаваторщика по лазерному уровню, а потом самому с лопатой доводить косметическую правку. Потом готовили песочную подушку, опускали бассейн краном, выравнивали углы домкратами, заполняли пространство песком, трамбовали, подключали фильтры, электрику, насосы, заливали бетонную дорожку, исправляли ландшафт. Дел хватало.
Приезжаю к Джону. Он загружает на прицеп инструменты. Тачку, лопаты, кирки. Значит, сегодня будет много земляных работ. Это здорово. А то у меня нет ни времени, ни денег, чтобы ходить в спортзал, как другие. Но я в такой же форме, как и они, а может и получше. Джон смотрит на мои джинсы.
"И ты вот в этом собираешься работать?" спрашивает.
"Да," отвечаю, "а что?"
"А ты где эти джинсы купил?"
"Вчера купил, на гараж-сейле, за доллар." Тут надо пояснить - гараж-сейл, эта такая штука... Нет, лучше я отдельно об этом напишу. Оно того стоит. В общем, это когда люди по выходным распродают в гараже или во дворе то, что им не нужно.
"Это же Версаче," говорит Джон.
"А что это такое?" недоумеваю я.
"Это такое," говорит Джон, "что мы сейчас едем к тебе домой и ты переодеваешься. Потому что иначе меня твоя жена убьет."
"За что?"
"За то, что ты испортил джинсы, которые стоют минимум 400 долларов."
И мы садимся в его грузовик и едем ко мне домой. Делаем крюк. Я за рулем, потому что Джон никогда утром дома не завтракает - экономит время. Завтракает в машине. Мажет на хлеб вегетарианский паштет. Запивает напитком, любовь к которому мы разделяли - Лизард (ящерица). Он мне потом даже в Россию не раз привозил Лизарда!
По дороге Джон мне лишний раз напоминает, в какой великой стране я оказался. Где еще можно купить почти новые джинсы Версаче всего за один доллар! Я что-то вяло возражаю ему, что-то насчет того, что только в Америке, наверное, могут производиться джинсы за 400 долларов. А он меня ловит - они сделаны в Италии. Смотрю на этикетку - точно. Что-то еще ему возражаю. Кстати, до сих пор эти джинсы ношу. Хорошее качество.
Переодеваюсь, целую жену лишний раз, и едем "на объект." Спрашиваю, что будем сегодня делать. Молчит. Чувствую, готовит для меня сюрприз. Что-то там у него интересное наклюнулось. Едем за город. Далеко едем. Какими-то полями, лесами. И вот дорога уперлась в ворота огромного нового ранчо. Трехэтажное раскидистое здание, которое вполне могло сойти за какое-нибудь муниципальное здание правительства. Только среди полей. Заезжаем в ворота, которые автоматически открываются и закрываются. Огромная огороженная забором территория, охватившая большуший холм, с ручейком и леском.
"Вау! И кому же это мы делаем тут бассейн?" задаю я Джону долгожданный им вопрос.
"Уитни Хьюстон!" вырывается у него. Ну он и молодчина! Всю дорогу держался. Какое самообладание!
"Вот," говорю я. "Не зря я в Версаче утром на работу пришел. Как чуял."
И мы проводим бесподобный день "в гостях" у Уитни Хьюстон. Правда, ее мы дома не застаем, занимаемся своим делом - на первых порах это расчистка и разметка территории под бассейн. Это будет огромный бассейн, с многочисленными цветомузыкальными фонтанами по обе стороны, с огромной беседкой, крыльцом, и т.д. Когда дело ближе к обеду, я беру машину, и Джон объясняет мне, как проехать в ближайший Сабвей (ресторан). Джон был вегетарианцем, кстати. Сажусь, еду, нахожу, покупаю. Еду назад. Еду и еду. Леса и поля. Разворачиваюсь. Снова еду. Снова разворачиваюсь. Потерялся! Со мной так бывает. А вон и Джон стоит на перекрестке, руками машет. Понял, что я заблудился. Но он добрый, не ругает.
Покушали, поковырялись в земле, выровняли немного участок. Работа идет быстро. Джон - могучий как медведь, и работать любит. И умеет. За один день сделали работу двух-трех дней. Все спланировано, все размечено. Завтра приступаем к настоящей работе. Но это уже другой день.
Едем домой. Болтаем. Перемываем косточки Уитни. Вспоминаем, в каких фильмах снималась, какие песни пела. Только шесть часов, солнце еще высоко, и я думаю, может мы еще успеем с Аленой и с ребятами на Мичиган сгонять. Или хотя бы на Маленькое озеро. Но совесть мучает - надо писать курсовую работу. Значит, надо идти в библиотеку, и это - тоже совсем неплохо. Там так хорошо пахнет книгами. Весь день бы в ней сидел и не выходил. Тем более, что там Алена теперь работала - библиотекарем. Да, сегодня вечером она работает, так что поездка на Мичиган пока откладывается. Да здравствует библиотека!
Да. Нет уже Джона. Так и не успел он построить свой собственный домик с бассейном и памятником труду. Тяжело заболел - он, который всю жизнь не болел, был сильнее всех, кого я знал - и умер. Мы так много спорили, ссорились, но любили друг друга.
Да и Уитни Хьюстон не долго наслаждалась своим загородным ранчо. Умерла и она. Тут бы вроде напрашивается притча о богаче и Лазаре. Но Джон не был бедняком, хотя и богачом не был. Да и святым не был. Но Божий он человек. Да и Уитни Хьюстон, мне кажется, не без Бога жила и умирала. А если что, не нам судить. Как она поет Amazing Grace!
Amazing grace! How sweet the sound
That saved a wretch like me!
I once was lost, but now am found;
Was blind, but now I see.
Так, как она поет, нельзя петь без веры. В конце концов, богач ты или бедняк, или середняк, или еще что, только одно имеет значение - Amazing Grace. Удивительная Божия благодать.
 
;
Глава 10: У миллионера
С любовью вспоминаю нашу русскоязычную группу, "коммюнити" в Мичигане. Мы часто собирались вместе, то у одних, то у других, то где-то в парке, то у реки Св. Иосифа. Но, наверное, нигде мы ни собирались так часто, с такой охотой и в таком полном составе, как "у миллионера". Были у нас в Мичигане друзья, Андрей и Надя З. В ту пору они работали на одного миллионера - приглядывали за его загородным домом, расположенным прямо на берегу Мичигана. Сам миллионер жил в Чикаго, любил путешествовать по миру, и появлялся на своей "даче" не часто. Вот этот дом и сделался местом регулярных встреч нашей русскоязычной коммюнити. Там мы отмечали Новый год, дни рождений, и другие важные и не столь важные праздники. Да и просто часто собирались по выходным.
Это был большой, красивый дом, с архитектурными изюминками и излишествами, с лифтом, камином, тренажерным залом, сауной, домашним кинотеатром, многочисленными комнатами для гостей. В гараже стоял антикварный Ягуар, еще какая-то блестящая древность, а также несколько квадрациклов для гонок по лесу и по дюнам. К дому вела частная дорога через лес. Дом "охраняли" два огромных ротвейлера. Когда мы первый раз приехали в этот дом и нас встретили эти чудовища, мы боялись выходить из машины. Но оказалось, что добрее собак, наверное, не было на свете. Дети, когда поняли это, начали вить из этих собак веревки - целоваться с ними, играть в мяч, кататься верхом, играть в догонялки. Собакам, кажется, это тоже очень нравилось.
Зимой, когда все вокруг было покрыто снегом, мы любили сидеть в горячей, булькающей джакузи, установленной прямо на улице, и глядеть на холодные, темные волны Мичигана, или, когда озеро замерзало, на бескрайнюю снежную пустыню. А потом бежали по снегу в дом, в сауну. Это нравилось и детям, и взрослым. Кто умел и хотел - играли в биллиард. Я так и не научился. Зато мне нравилось бродить по берегу, слушать шум прибоя, крики чаек. Дом на море! Что может быть чудеснее, романтичнее, красивее. Ко мне всегда, когда я гуляю по берегу, прилетает из детства песенка:
"След мой волною смоет,
А я на берег с утра приду опять.
Море, ты слышишь, море,
Твоим матросом хочу я стать."
Вот, однажды и стал. Вот как это было. Деньги, как известно, идут к деньгам. Или плывут, если идти не могут. Однажды на пляж "нашего" миллионера прибило большой спортивный катамаран. Откуда он взялся - так и осталось для всех загадкой. По Мичиганским законам в таких ситуациях человек должен поместить объявления в газетах и ждать. Если в течении кажется двух или трех месяцев никто не откликается, то "дары моря" переходят в собственность того, к чьему берегу эти дары прибило. Так миллионер сделался невольным собственником еще одной дорогостоящей игрушки. И вот освоением этой игрушки и решила заняться наша коммюнити. Точнее, некоторые "сорви-головы", такие как Коля Т., Андрей З., и ваш покорный слуга. Знаете стишок: три мудреца в одном тазу поплыли по морю в грозу? Это почти про нас.
Грозы, правдо, не было, но ветер на Мичигане почти всегда сильный. В тот день ветер дул со стороны берега, и мы без труда расправили огромный парус и катамаран понесся прочь от берега как на крыльях. Великолепное чувство, чувство полета. Я и не думал, что такую скорость можно развить без мотора. Мы не успели и глазом моргнуть, как были уже далеко от берега.
Коля то ли начитался где-то, как ходить под парусом, то ли даже опыт какой-то имел. Я тоже как-то раз управлял парусной лодкой. Но катамаран был серьезным агрегатом, и всякая наша попытка повернуть его вспять, к берегу заканчивалась лишь тем, что нас все больше и больше уносило в открытое море. Пока, наконец, стоящие на берегу друзья утратили для нас свою индивидуальность и превратились в маленьких муравьев, бегающих по берегу туда сюда и подяющих нам какие-то знаки.
В общем, нетрудно было догадаться, о чем они нам сигнализировали. Помимо сообщений "куда вас понесло" и "плывите сюда" нам так и слышалось: "обед стынет!" А обеды у миллионера мы устраивали отменные - каждый приносил самое лучшее из того, что мог сделать, да еще и на месте чего-нибудь варили или жарили. Я не говорю уже о тех замечательных мичиганских яблоках, черешне, персиках, арбузах, которые приносились без меры, но все равно каким-то образом съедались.
Видимо, именно чувство голода поддержало нас тогда на плаву и дало решимости продолжать бороться со стихией. После многочисленных проваленных попыток, мы успели на скорости развернуть катамаран, едва не перевернув его, и переменить парус. И, о чудо, катамаран полетел против ветра почти с такой же скоростью, как и по ветру. Я тогда понял, что невозможное все же возможно. Что плыть по жизни можно не только по ветру, но и всем ветрам назло. Так что в каком-то смысле всем нам приходится быть моряками, идти против ветра.
Как там у Высоцкого: "Возвращаются все, кроме тех, кто нужней." Это тоже про нас, моряков, странников по жизни. Не все, к сожалению, возвращаются из жизненных походов. Но сказано, что "и море отдаст своих мертвецов". Главное, чтобы кто-то ждал нас на берегу.

;
Глава 11: Чайка
Эта история - просто один эпизод из нашей тогдашней жизни - произошла с нами на берегу Мичигана, в жаркий июльский день. Мы сидели с детьми на пляже и ели арбуз. Мы были далеко не единственные посетители пляжа, но так как арбуз (притом с булкой) ели именно мы, вокруг нас быстро образовалось живое и галдящее кольцо из морских чаек. Они попрошайничали, может быть, слишком уж наглавато, но мы сами виноваты – поощряли их на то, кидая им то кусочек булки, то крошки печений. Некоторые чайки, вконец распоясавшись, подходили так близко, что того и гляди стянут у тебя всю булку. Таких мы отгоняли.
И тут я обратил внимание на одну чайку, которая как-то странно себя вела. Она подходила близко, наверное, ближе других, но никогда не старалась стянуть что-либо у нас. Когда я кидал ей кусочки булки, она подбрасывала их клювом в воздух, ловила и снова подбрасывала. От этих кусков летели во все стороны крошки, которые подхватывали другие чайки. Это показалось мне странным – другие чайки заглатывают большие куски – только подавай, а эта и с маленьким никак не может справиться – мусолит его и подбрасывает в воздух без конца. При том это была большая, красивая чайка – пожалуй, крупнее всех остальных. И еще она как-то странно двигалась – не то не успевала, не то не спешила улететь, когда я делал резкие движения, странно пританцовывала на месте. Одно крыло у нее торчало куда-то вбок. «Наверное, она больная», - подумал я. И только я подумал об этом, как заметил, что все тельце этой чайки обмотано тонкой, прозрачной, почти невидимой глазу леской. «Смотри, - просто таки закричал я своей жене, - смотри, эта чайка запуталась в леске!» «Где? Какая?» «Вот эта, большая. Видишь?» «А! Да, да, вижу. Ой, бедненькая, надо же ей помочь!» «Как ты ей поможешь?» - спросил я. «А мы распутаем ее! – говорит жена, - надо только поймать ее!»
Для тех, кто когда-либо пытался поймать чайку тут есть над чем посмеяться. Даже больная и запутавшаяся чайка оказывается куда проворнее любого человека. В чем я тогда довольно быстро убедился. Но я заметил, что за этой чайкой тянется еще запутанная леска. Вот ее-то мне и удалось схватить! Теперь и чайка была в моих руках. Она вырывалась, кричала, щипала меня, но я теперь крепко держал ее. Потом я передал чайку жене и взял нож, чтобы освободить ее от пут лески. Словно почувствовав, что ей хотят помочь, преодолевая страх, чайка изо всей силы вцепилась клювом в указательный палец моей жене, словно человек, испытывающий боль и кусающий себе руку. И замерла. Я стал производить свою операцию.
Уж не знаю, как так можно было запутаться! С головы и до лап! Все крылья многократно обвиты леской. Вокруг лап леска сделала оборотов десять и туго затянулась, пережимая их. Леска просто въелась в тело, и ее тяжело было резать. Но самое тяжелое было еще впереди! Снимая леску с головы птицы (для этого пришлось оторвать ее от соски-пальца) мы с удивлением обнаружили, что у чаек есть язык! Не только весь клюв чайки, но и язык ее был перепутан, туго затянут прозрачной леской. Не удивительно, что она не могла проглотить и маленького кусочка хлеба! Чайка поняла, что ей теперь нельзя шевелиться, и я аккуратно срезал леску с ее языка. Еще раз я внимательно осмотрел чайку и убедился, что теперь она свободна от лески. Мы отпустили ее и кинули хлеба. Надо было видеть, с какой жадностью она теперь набросилась на хлеб, какие большие куски проглатывала! Наевшись, чайка отправилась в дальний конец пляжа, туда, где не было людей. Я тоже пошел вслед за нею. Она была мне теперь очень дорога. Я скормил ей еще пару печений, и долго наблюдал, как она чистит свои свободные теперь перышки.
Когда я вернулся на наше место, я подумал, что точно так же и мы, люди, часто попадаем в невидимые глазу, но прочные, губительные сети греха. Мы запутываемся в этой леске, и уже не можем ни летать, ни ходить толком по земле, ни даже есть нормально не можем. И чем больше мы пытаемся выпутаться из этой сети, тем дольше в ней застреваем. Бедный, жалкий человек! И вот однажды человека ловит Бог и начинает Сам освобождать его из этой сети. Как это страшно, а иногда и больно. Но глядя на эту чайку я понял – что единственный путь сделаться свободным, это отдать себя в руки Бога, который снимает с человека все видимые и невидимые «лески». И еще одно я понял, гуляя целый час с этой чайкой по пляжу. Я понял, что она теперь мне дороже всех других, здоровых чаек. Я не знаю, чего бы в тот час я ни отдал, чтобы ей было хорошо. Она была мне дорога как ребенок – серьезно. Но я бы не отдал за нее свою жизнь. Или, тем более, жизнь своего сына. А Бог сделал это! За моего сына. За меня. За вас. Это выше моего понимания.
;
Глава 12: Выходной, суббота
Недавно смотрел отрывок из фильма Аббатство Даунтон, повествующего о жизни знатных, да и не знатных англичан начала 20-го века. И вот, когда один "прогрессивный" аристократ, желающий устроиться на работу (или заняться работой), сообщает об этом своей семье, и в частности говорит, что у него будут выходные дни, одна пожилая лэди с удивлением и на полном серьезе спросила его: "А что такое - выходные?" Вот я и расскажу, что такое были наши выходные в Мичигане. Под выходными я подразумеваю субботу и воскресенье. Ну, для начала - про субботу.
Суббота, естественно, означало в первую очередь по обыкновению поход в церковь. Это была, в общем, приятная обязанность, и даже дети с нетерпением ждали субботы. Потому что в субботу их ожидала веселая Субботняя школа для детей. Им нравилось ходить в нее, гораздо больше, чем сидеть на богослужении. Но они сидели.
Есть такой замечательный на мой взгляд фильм - Апостол. Наверное, фильмов с таким названием несколько, но я имею ввиду фильм про пастора, который как-то так, "почти нечаянно", убил любовника своей жены, бежал в другой штат, и стал делать там единственное, что умел и любил - созидать церковь. Признаюсь, я однажды студентам-заочникам этот фильм показал, после экзамена, сделал им подарок. Да, фильм этот про пастора-пятидесятника, да притом голливудский, но необычный, и имеющий глаза да видит. Так вот, о чем это я? Ах, да, фильм начинается с того, что маленький белый мальчик дремлет во время весьма энергичного негритянского богослужения, дремлет, разморенный жарким солнцем Миссисиппи, убаюканный негритянскими песнями прославления. А его нянечка машет на него веером, и, кажется, Слово Божие, и Дух Святой так и входят в него с каждым дыханием, одувают все его тело. А уже на следующей картинке, пока идут субтитры, этот мальчик, уже подросток, сам горячо проповедует в церкви.
В общем, ребенок обязательно должен "надышаться", пропитаться богослужением, полюбить его. Это совсем нелегко и для взрослого, а для ребенка - это почти невозможно. Если только рядом с ребенком не будет такого понимающего, доброго, снисходительного и глубоко верующего человека - каким, к примеру, была толстая черная нянечка этого мальчика. Каким, возможно, и вы являлись или являетесь для своего ребенка. Я не хочу тут читать лекции на тему "как заставить (или научить) детей любить церковь". Это скучно и бесперспективно. Ведь, в конце концов, не все зависит от вас. Богослужение может быть таким - ну, тут можно поставить свои определения и эпитеты - что и взрослому-то его тяжело высидеть или выстоять. А ребенок - тот может и возненавидеть все это дело. И тогда держись, церковь - он уйдет от тебя, как только сможет самостоятельно ходить.
В общем, все, что вы можете сделать - это стараться любить богослужения, и не отзываться о них критически. Если дети улышат - а они непременно услышат - что пастор, или батюшка, "порол чушь," или "гнал ересь," или "опять как с опохмелу," или "опять затянул," или что-то в этом роде, они вам поверят. И вскоре превзойдут вас. Дети на то и дети. Ну, в общем, я тут советов не даю, ситуация на самом деле тяжелейшая.
Но некоторым везет. Нам повезло. Мы ходили чаще всего в ПМС - Pioneer Memorial Church - университетскую церковь Андрюса. Там, конечно, богослужение было организовано на высшем уровне. А какие в ПМС были дьяконы - солидные, убеленные сединой, ухоженные. Их в любое правительство, парламент - не стыдно будет посадить. Музыка отборная, профессиональная, со вкусом, разнообразная. Хор один, хор другой... Органист, Кеннет Логан, играл на великолепной громадине медных труб, покрывающих всю переднюю стену церкви, виртуозно - на мой взгляд, даже слишком виртуозно. Детские истории яркие, многие помню до сих пор. Главный проповедник, Дуайт Нельсон - о, это настоящий мастер, художник слова. Каждая его проповедь - это продуманное, законченное литературное произведение, снабженное справочным аппаратом, иллюстрациями, сдобренное юмором, искреннее, злободневное, эмоциональное и очень, очень эстетичное - и по форме, и по содержанию. Помню многие его проповеди, многому он меня научил. Да и другие проповедники были ребята не промах. Кого-попало за кафедру Дуайт не пускал.
Дети, конечно, занимались своими делами, типа разрисовывали картинки, то да се, но в целом были вовлечены в богослужение. Чем бы они ни занимались, проповедующий время от времени завладевал даже их драгоценным детским вниманием, и они поворачивали к нему свои головки. И что-то слушали. Что-то слышали. И это осталось в них. Они, как и многие другие дети, их сверстники, ПРИСУТСТВОВАЛИ в богослужении.
А вообще очень трудно для того, кто многие годы проповедовал, оказаться на скамье слушателей. Я с этим стал бороться. В то время я часто учил в группе субботней школы, руководителем которой был доктор Мелхисидек Паная. С ним меня связывает долгая дружба. Познакомились мы как-бы случайно, в магазине в Саус Бенде, еще в мой первый, приезд в Андрюс. Он сам - индиец, и вырос он в такой среде, в которой Россия, точнее в ту пору СССР, представлялся как лучшая страна на свете. Представьте, было такое время. Индия была во многом ориентирована на Советский Союз - именно там обучались ее инженеры, врачи, кадровые офицеры - одним словом все те люди, которые составляли потом высший средний класс Индии. Так вот, он как-то понял, с расстояния, что я русский, и заговорил со мной. О, тогда это легко было понять - я тогда только приехал с России, буквально пару недель. И только пару дней как перебрался жить в комнату Иона Грозы. С каким же удивлением мы оба обнаружили, что мы теперь соседи: "домик Иона" располагался следующим от домика Панаи! С тех пор мы стали часто видеться, подружились, хотя он намного старше меня. И потом еще долго вместе работали в миссионерской авиации - была и такая незабвенная страница в моей жизни.
Но вернемся в субботнее богослужение. Сказать по-правде, высокий профессионализм и некоторая театральность ПМС нас иногда доставали, и мы ездили в церкви поменьше, и чаще всего в церковь соседнего городка Найлс (Niles). Там было гораздо теплее и душевней. Там люди знали друг друга. И пусть проповедники были не такими виртуозами слова как Дуайт Нельсон, но они были людьми искренними. А самое главное - эта церковь умела слушать. Я это говорю с уверенностью, потому что и сам я не раз проповедовал там - когда немного освоил английский. И я могу сказать, как и всякий проповедник, если он честен к себе, когда меня слышат, а когда - нет. Великое искусство - умение слушать, и великое благословение.
После богослужения обычно ехали домой, чтобы переодеться, захватить с собой еду. И потом собирались где-то с кем-то. Редко мы проводили субботу сами по себе - хотя и любим уединение. Почти всегда проводили субботу где-то с друзьями. Чаще - с "нашими", т.е. с русскоязычными. Тогда еще в представлении американцев все, приезжающие из бывшего СССР были "русские", хотя на самом деле, по этническим критериям русских было не так много. Украинцы, армяне, немцы, молдоване, евреи, монголы даже. Да, были у нас и русскоговорящие монголы - семья Мунк. Учились в Питере, говорили по-русски лучше многих русских. Есть у определенных, обычно, северных народов, такие артикуляционные способности.
Встречались "у миллионера", или в парке в Сэнт Джозефе, или у реки, или на Мичигане, или на атомной электростанции, которая в то время была еще открыта для посетителей, и где было все предусмотрено для встреч друзей. Ее закрыли для посещения после 9/11. Было весело. Много общались, смеялись, все друг про друга знали, как полагается. Приезжали к нам временами гости - другие русскоязычные, то из Чикаго, то из Баттл Крика, то еще откуда. Потом было время пира. Описывать не стану, слюнки потекут.
Детям было особенно здорово. Их собиралось много, разновозрастных, разноцветных. Часто мы организовывали для них какие-то игры, еще чаще они сами находили себе интересное веселое занятие. Купались. Да, купались в Мичигане, кто хотел. Кто не хотел - по разным соображениям - тот не купался. Но друг друга никто не осуждал. В Америке вообще так повелось. Поэтому у детей с субботой связаны самые добрые ассоциации. А это - крепкая и добрая ниточка, связывающая детей с церковью. Ее так легко оборвать. А еще ее можно скрутить втрое, вчетверо - в зависимости от количества членов семьи.
А вечером, на заход солнца, мы любили ездить в незабвенный Стивенсвилл, на Маленькое озеро. Когда кроме нас никого не было, я ложился в мелкую, прогретую у берега воду, и в моих ушах без всяких наушников звучала Ода Радости. И звучала, она, кажется, так громко, что и дети ее слышали.


;
Глава 13: Выходной, воскресенье
Не буду говорить о тех многих воскресных днях, которые были наполнены работой: строительством бассейнов, или заливкой бетонных дорожек, или разгрузкой и погрузкой мебели, стройматериалов, или покраской домов, или мало ли чем еще. Кстати, красить дома для студентов и выпускников Андрюса было такой распространенной практикой, что была даже такая шутка - абревиатура степени доктора философии - PhD (Philosophy Doctor) расшифровывалась на нашем языке как Paint houses Daily - или "крась дома ежедневно". Другая работа докторам философии не так часто выпадала – кому нужно столько умников?
Еще по воскресным дням, но это уже на более позднем этапе, мы с Аленой, Акимом и Сашей частенько ездили для Джона Кентора продавать матрешки и прочие русские сувениры в Шипшивану, на рынок к амишам, но это отдельная и очень интересная история - в другой раз. Не буду также касаться тех воскресных и праздничных дней, которые я проводил с головой погрузившись в книжки, работал над написанием курсовых работ и т.д. Лучше вспомню "типичный" воскресный день, таким как он нам запомнился. Точнее, летний воскресный день.
Связаны эти воспоминания в первую очередь с поездками по гараж сейлам (garage sale) - или, если попытаться перевести на русский, "гаражным распродажам". Это было одним из главных летних развлечений многих американцев. И не только бедных.
Как известно, чтобы продать что-то ненужное, нужно сначала купить что-то ненужное. И если проблема кота Матроскина и Шарика была в том, что у них не было денег, чтобы купить что-то ненужное, то перед большинством американцев эта проблема не стояла. Может, на что-то нужное у них и не хватало денег, но вот на ненужное деньги всегда находились. Ведь в шоппинге, т.е. процессе покупания, есть своего рода утешение, развлечение, и вполне естественно, что многие, если не большинство американцев, впадают в зависимость от шоппинга.
Мы как-то раз перевозили одинокую бабульку, лет за восемьдесят, и у нее полный бейзмент (подвал, нижний этаж) был забит новыми, нераспечатанными вещами: миксер, тостер, стерео система, лампы, кастрюли, одежда, фото-рамки - легче сказать, наверное, чего там не было. И вообще весь дом забит вещами. И она продолжала пополнять запас, двигая тем самым американскую экономику и единолично поддерживая немало китайцев. Она в этом не одинока. И когда количество вещей в доме превышает размеры дома, то с этим надо что-то делать. У большинства американцев есть гаражи, но машинам там места нет - гаражи забиты нужными и ненужными вещами, коробками, мебелью, одеждой, книжками, грампластинками, старыми и новыми вещами.
Я, кстати, обо всем этом говорю без осуждения - американцы очень милые люди. Да и сам я играл в эти игры, так что куда уж мне судить. Американцы - они как дети, которые покупают игрушки, а играть в них некогда. Да, в общем, игра как раз в том и состоит, чтобы купить. Остальное уже не так интересно. А при отсутствии сентиментальности - то есть привязанности к воспоминаниям, связанным с какими-то предметами - они с легкостью избавляются от старых вещей. Так сказать, забывая старое, простираются к новому. А потому на этих самых распродажах можно было порой найти самые неожиданные вещи, редкие книги, репродукции, картины, сувениры. Однажды я купил на одной из таких распродаж удивительной работы каминные часы Bulova с чистейшим звоном. Сзади на них была выгравлена надпись - к юбилею чьей-то свадьбы, кажется. Те, кто был у нас дома в Заокском слышали звон этих замечательных часов.
А вообще меня больше всего интересовали картины, которые я тогда начал коллекционировать. И собрал немалую коллекцию, в которой встречаются совсем неплохие вещи. Алена была ориентирована на более практические вещи, такие как одежда и обувь для всей семьи, посуда, какая-то мебелюшка, детские книжечки - ведь там все это стоило копейки, а по качеству часто превосходило те вещи, что продавались новыми в супермаркетах. Экономия была колоссальной. Признаюсь, что значительная часть моего сегодняшнего гардеропа - костюмы, пальто, джинсы, рубашки и другие с виду дорогостоящие и не очень вещи - это наследие тех воскресных поездок. А сколько лет прошло! Двадцать и более. Ну и детям было раздолье - они с увлечением копались в старых игрушках, которых было навалом на каждой такой распродаже. И учились не капризничать и не клянчить, а выбирать только то, что нравится. А если ничего особо не нравилось - они шли назад в машину, ели замечательные мичиганские яблоки, и ждали нас. Так что дети разделяли наш энтузиазм.
Это было настолько увлекательное занятие, что его с нетерпением ждали, к нему готовились. Еще с предыдущего вечера Алена брала в Apple Valley местные газеты, открывала рубрику "garage sale", или "yard sale", и обводила фломастером те из них, которые были в пределах досягаемости, т.е. где-то в радиусе тридцати километров. Также выстраивалась некая система приоритетов: например, если это была крупная распродажа, скажем в какой-то церкви, то ей отдавалось предпочтении перед мелкой распродажей в чьем-то дворе. Да и церковь церкви рознь. Например, епископальная церковь - это значит серьезные зажиточные люди, которые не ищут разжиться на распродаже, а просто хотят избавиться от лишнего барахла а заодно может и собрать немного денег на какой-нибудь церковный проект. Проблема была в том, что чаще всего в таких церквах распродажи были по субботам. Но иногда были и по пятницам, и затягивались и на воскресенье.
Также надо было смотреть на городок и на район. Если это был в целом негритянский район, где-нибудь, скажем, в Бэнтон Харборе, то это значило, что там будет куча детских шмоток, игрушек, трансформеров и пр., но в целом - ничего интересного. Если же распродажа проходила в одном из ухоженных районов Сэнт Джозефа, то скорее всего это будет распродажа в хорошем доме, а следовательно могут быть интересные вещи. Ну и ряд других критериев был, которые использовались нами в составлении маршрута.
Последние коррективы к маршруту вносились уже когда мы в воскресенье утром загружались всей семьей в машину и доезжали до ближайшего перекрестка, где на столбе вывешивались объявления о местных гараж сейлах, которых не было в газетах. И тогда уже ехали. А по дороге иногда замечали незапланированные гараж сейлы, заезжали, останавливались. Вы только не подумайте, что мы были такими "вещистами", или гонялись за дешивизной, или старались выгадать что-то. Наверное, и это было, но самое главное - это было очень весело. Это в корне отличалось от того шоппинга, который делается в магазинах. Да и по сути это не был шоппинг - это была family activity, семейное мероприятие, в котором участвовали все, и в котором было весело всем. Весело было иногда пообщаться с теми, кто проводил гараж сейлы - все люди интересные, а есть еще вообще чудаки, и таких видели, и с ними весело.
Чему уподобим? Поход в магазин, даже с семьей, с детьми - это как семейный просмотр телевизора. Вроде как и вместе все, а вроде как и нет. А гараж сейл, или рынок - это как чтение с семьей книги. Тут уж точно все вместе. Мы, кстати, часто читали с детьми книги. А на ночь - так всегда. Но еще большая роскошь, чем чтение - это роскошь разговора. А если высокого разговора по каким-то причинам быть не может - чаще по неподготовленности одной из сторон, то самое большое - это слушание рассказчика. Я всегда рассказывал детям истории - не из книг. Сам сочинял, на ходу. Ох, как я их цеплял!
Дети наши сразу же начинали играть не только с игрушками, которых было много на каждом практически гараж сейле, но и с другими детьми, которые там могли оказаться - домашними, или такими же заезжими, как и мы. Тогда у наших детей формировались важные навыки общения. Они сразу находили с детьми общий язык. И язык этот безошибочно учитывал сразу множество факторов: возраст других детей, их характер, поведение, внешний вид. Это я теперь понимаю ментально, а тогда скорее интуитивно. У Акима, так как книга в целом о нем, в частности, были необыкновенные навыки общения. Он не просто располагал к себе, притягивал к себе, но как будто излучал любовь, уважение, веселость, доброжелательность. С ним хорошо было и старикам, и взрослым, и детям. А ведь и гараж сейлы внесли в это какой-то вклад: сразу сойтись, состыковаться, сладить с человеком, ребенком, которого первый и может быть последний раз видишь - это духовный опыт. Повторенный многократно он усваивается. И остается.
Я, например, не очень люблю ходить по магазинам, но вот на рынок иду с удовольствием. На рынке намного интереснее. В магазине все внимание на вещах. На рынке же много людей, и все такие интересные, разные. Поэтому очень люблю тульский рынок - когда бываю в Туле, то хожу на него с удовольствием. Магазины как-то обезличивают, делают акцент на вещах, как будто это и есть самое главное. Во мне нет того дара, что был у Акима - удивительного дара естественного общения. Вот нет его и все. Может потому, что в детстве по гараж сейлам не ездил? Я могу не столько контактировать с людьми - я людей немного опасаюсь - сколько наблюдать за ними. Это для меня одно из самых, если не самое интересное занятие в жизни. А общаться с людьми я умею плохо.
Так что, собственно, происходило на этих гараж сейлах? Ведь я так и не сказал. Да это, наверное, и не важно, и дорисовать себе легко. Главное, что происходило - это то, что мы были вместе, и что наши, взрослые, интересы близко соприкасались с интересами детей. Ведь каждый гараж сейл - это как история. История чьей-то жизни, жизни дома, жизни семьи. Ее слышишь, видишь, прочитываешь, когда останавливаешься у какого-то дома, заходишь во двор, в гараж, в дом. Мне помогал читать эти истории тот опыт, который сложился у меня во время работы "ремонтером" в Андрюсовских квартирах - я писал уже об этом. Дети же усваивали эту азбуку на лету.
И вот еще что, насчет гараж сейлов. Они в какой-то степени являются показателем здоровья общества. Именно так! В городах мало гараж сейлов - больше в сельской местности. И теперь эта практика под угрозой полного исчезновения или низведения на низкий уровень коммерческой активности. Кстати, и в те дни были люди, которые скупали всякую ерунду, да и хорошие вещи, за копейки с настоящих гараж сейлов, а потом продавали из своего гаража. Это - не гараж сейл. Таких людей мы знали и избегали.
Вообще, все что происходит в обществе - не важно каком - это в значительной степени показатель его внутренней зрелости. На мой взгляд гараж сейл - это показатель достаточно высокой степени зрелости. Да не смущает вас то, с чего я начал свой рассказ о гараж сейлах. С того, что народ покупает слишком много всего того, что ему ненужно. Это, конечно, факт. Но ведь это еще и критическое замечание, наблюдение. Оно может, скорее невольно, бросить тень моего осуждения на тех, кто эти гараж сейлы проводили, на хозяев всего этого ненужного им барахла, и на тех, кто с легкостью распродает свою память и сентименты. На самом деле я ни в коем случае не осуждаю этих людей, а наоборот благодарен им, за доверие. Ведь может кто и не знает, не понимает, но люди тертые могут многое сказать по дому и вещам о людях. И не всегда самое лучшее. И злой человек тут вынесет злое сокровище из своего сердца - накупит одного барахла, и осудит человека за другое. А странник, хотя бы даже пока странник от одного гарж сейла к другому, и увидит, а не осудит. И всегда увидит, найдет что-то хорошее. Если не в вещах, то в людях.
Не думаю, что многие из делающих гараж сейлы сознавали, выражали это, но думаю многие из них проводили свои распродажи не только для того, чтобы освободить в доме место, и заодно и какую-то денежку получить. Многие делали их чтобы "людей посмотреть, себя показать". В городе для этого надевают одежду покруче и идут туда, где народу побольше. Какая ошибка! В деревне вот приносят на распродажу одежду поплоше, и все встречи, которые будут происходить в течении дня - это будут личные встречи и разговоры с людьми. Говорят о погоде, о машинах, об урожае, о спорте, о еде, о здоровье, обо всем, что волнует - с посторонними людьми. Кто-то скажет - это симптом одиночества. Верно. Мы все одиноки. Но не все мы умеем себе в этом признаться, с этим бороться. Идя в город, в толпу - ты не избавлен от одиночества, сколько бы людей тебя ни окружало. Наоборот, именно в толпе и ищут одиночества. А вот на гараж сейлах - еще раз - общение, человек.
И все понимают это. Все понимают, что приехал ты, может, совсем не для того, чтобы купить. Это игра такая. И продают многие, в сущности, совсем не для того, чтобы продать. Не про всех говорю. Но много есть людей, которым некому довериться. Вообще, мало есть людей, которым мы можем довериться. И мы прячемся. В России это понятно - коммунисты научили людей прятаться. Загнали душу в подполье. Закрыли двери домов. Пришедший на смену переходному "социализму" переходный "капитализм" тоже доверия к людям не прибавил. И народ стал еще более закрытым. Знаменитая русская "открытость" - это сегодня скорее отчаяние, чаще по пьянке. Вот когда в России начнутся гараж сейлы, я почувствую, что общество меняется. Что люди больше доверяют друг другу. Надеюсь на это.
А в Америке гараж сейлы уже не те. Во всех отношениях под гору пошли. Например, на них уже не найти картин. Были, да все продали. Остались одни репродукции. Может быть, те картины, что я приобрен на многих гараж сейлах тех лет, и не достойны стен великих музеев, но ведь нарисовал же их какой-то чудак! Хорошо, на мой взгляд, нарисовал. Мне нравится. Ведь человек, рисовавший, писавший эти картины, как бы приоткрыл для нас кусочек своей души. Так вот, вместе с картинами для меня с гараж сейлов ушло то самое главное, что в них было - их душа, то есть их неповторимость, чудаковатость, человечность, открытость.
Ведь открывая свой дом, или хотя бы гараж, для других, человек делает то же самое, что делает и художник - приоткрывает дверь своей души. Мы все этого боимся, и все этого на самом деле жаждем. Ведь художнику не делиться нельзя. А все мы немножко художники - художники своей жизни. ;
Глава 14: U-pick, или Собери сам
Раз уж речь зашла о летнем Мичигане и о специфических, необычных для России "развлечениях", которым предавалась наша семья, то никак нельзя обойти вниманием "ю-пик." Для тех, кто не совсем в курсе: слово это есть производное от двух слов - you и pick, то есть "собери сам". Речь идет о сборе сельхозпродуктов, разумеется. Мичиган, сельский Мичиган, в котором нам посчастливилось жить - это благословенный Богом край.
На юпик мы ездили когда только предоставлялась возможность, выдавалось свободное время. Внешним оправданием юпику и затраченному на него времени была экономия: на юпике, где ты сам все для себя собираешь, а не мексиканцы, ты платишь гораздо меньше. При этом платишь за товар, который гораздо лучше того, что продавался в магазинах. Сам выбираешь и срываешь те яблоки, те ягоды, которые тебе нравятся. И еще - ты можешь бесплатно есть все это добро - сколько угодно. Помните как у Пушкина в Евгении Онегине? Чтоб барской ягоды тайком уста лукавые не ели, И пеньем были заняты: Затея сельской остроты! Так вот, на юпиках даже петь не надо. Хотя хочется. Когда наешься.
Ездили мы на разные фермы - на одних черешня слаще, на других - яблоки сочнее (у Стоуэрс). У третьих - красный виноград исключительно ароматный. А через дорогу белый виноград такой, что во рту тает. А у тех - малина сладкая, без червя. А еще у других - черники море, да вся такая крупная ягода, одна к одной.
Но не только вкус и дешивизна привлекали нас на эти фермы. Больше всего влекла красота природы. Поэтому нам больше всего нравились старые фермы. И самой нашей любимой фермой стала старая-престарая ферма возле городка Уклер, в двадцати минутах от нас, ферма семьи Филфитс - такая немецкая фамилия. Семья - это мать старушка, да сын, тоже уже не молодой. Очень красивый, кстати, человек, и такой же скромный, простой, добрый. Были еще сезонные мексиканские рабочие. Очень колоритные, мужчины коротенькие такие, крепыши, в сомбреро. Как толстенькие, коренастые грибы, только не слишком белые. Целыми семьями жили в маленьких летних домиках на ферме.
Так вот, семья эта была одновременно богатой и бедной. Когда-то они были весьма богаты, у них было много техники, амбаров, гаражей, домов, рабочих. Но жизнь не стоит на месте - деревья и люди и трактора не молодеют, червяки появляются новые и новые, зарплата мексиканцам растет, налоги растут, конкуренция зажимает. Ведь кругом что делают, если хотят действительно заработать - покупают старые фермы, вырубают все деревья, и на их месте сажают новые - уже генетически модефицированные, которые почти сразу начинают приносить обильный урожай, и в которых все яблоки на вид одинаковые (главный критерий оптовых скупщиков). Но они не пошли на этот шаг. Совесть что-ли не позволила. Мне кажется, старушка мать так и представляла, что сказал бы ее покойный муж, если бы они продали ферму. Сын был тоже согласен держаться.
Ведь то уже были бы не настоящие яблоки. Их даже сравнить нельзя с теми, что росли у Филфитц. Точнее, можете сравнить: яблоко из вашего сада и китайские яблоки из магазина. Примерно такая разница. И много раз подъезжали к ним, предлагали большие деньги за ферму. Ферма на самом деле стоит миллионов. Но они не продали. Предпочли жить в старом обветшалом доме, ездить на старом автомобиле, работать с утра до ночи самим, и пытаться как-то сводить концы с концами. Мы говорили с ними об этом, и я проникся большим уважением к этим людям. Вот к ним мы и приезжали чаще всего.
Какое это чудесное место! Как заброшенная усадьба, старое поместье. Там не увидишь идеально прямых линий, одинаковых деревьев, рабочих в одинаковых комбинезонах, тракторов. Точнее были трактора, и какие-то странного вида сельхоз машины, но они были производства первой половины двадцатого века и представляли скорее музейную, чем практическую ценность. Они стояли, поломанные, ржавые на одном месте так долго, что через них давно проросли и возмужали деревья. Опять-таки, не по нерадению хозяев. Я сделал тогда ряд фотографий этих машин, которые слились с природой. Очень колоритные фотографии. Сам хозяин ездил по ферме на старом тракторе, который он постоянно ремонтировал: руки у него всегда были в мазуте.
Деревья были такие же старые, как и их владельцы. И, как и хозяева, оставались верны своему Богом данному предназначению - приносили свой плод. Много плода, отменного. Я вот хоть и патриот русских, в частности тульских яблок, что растут у моих родителейнас в саду, но чтоб быть честным скажу, что у Филфитц яблоки ничуть нашим не уступали. Скорее наоборот. Ну а черешня и персики у них были такие, что я и на Украине таких не пробовал, хотя мои родственники - фермеры.
Мы чувствовали себя на этой ферме как дома. Сами уже знали, когда и куда ехать, что и где собирать. Вокруг - никого. Только птицы черешню клюют и поют песни. Дети забирались на деревья, с ведерками, и наполняли и ведерки, и животы. Если это было время черешни, они стрелялись друг в друга косточками. Всегда смеялись, шутили. Мы с Аленой тоже лезли на деревья и тоже кушали. Нам так и сказала старушка - ешьте как можно больше. Все равно значительная часть урожая так и оставалась несобранной. Но ведь и птичкам небесным надо что-то кушать. Я бы этим людям орден вручил - за охрану природы и человечества.
Еще мы с собой привозили что-то покушать из дома, расстилали одеяло поверх высокой травы, кушали, наблюдали за птицами, за насекомыми. Просто отдыхали. Как в своем саду. Больше всего меня удивляло, как мало людей приезжают на юпики. Мы редко кого встречали. А ферма была огромная. Людям, видимо, выгоднее отработать эти два-три часа где-то на работе, получить деньги и купить все в магазине. Такие бедные, бедные "богатые" люди. Как многого они себя лишают. И своих детей.
Когда пора было домой, грузили ведерки с яблоками, черешней или голубикой в багажник и ехали взвешивать и платить. Часто было так, что ни мать, ни сына найти не могли, поэтому сами взвешивали все на весах и клали деньги в баночку, которая там для этого стояла. Они нас всегда "недовешивали" - то есть брали с нас еще меньше, чем полагалось. Мы, в свою очередь, всегда оставляли чуть лишнее. Понимаю теперь, что для детей это было важным уроком доверия людям. Они вырастали в атмосфере полного доверия. И, может, у этого тоже есть свои издержки - они выросли очень, слишком доверчивыми. Но уже ничего не поделаешь. Потом ехали домой. Угощали всех наших соседей и друзей. Приглашали на юпик.
Последний раз у Филфитц мы были в 2011. Мать не видели, а сын очень постарел, поседел. И трактор его постарел, заржавел, и деревья постарели, посерели. Да и мы не помолодели. Но черника у него оставалась черникой, без внедренного гена быстрого роста, взятого от терний, и яблоки у него до сих пор без гена торжествующей свиньи. Поэтому их не так много. Поэтому они слегка неправильной, несовершенной формы, и не сияют сознанием самодовольства, и не проецируют уверенности и деловитости. Но в них нет ничего искусственного, наносного, впрыснутого. Они просто такие, какими сотворил их Бог. Верные. И это не мало. Но, боюсь, что кончится классическим чеховским Вишневым садом. Как там последние слова пьесы? Помните? "Слышится отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный. Наступает тишина, и только слышно, как далеко в саду топором стучат по дереву. Занавес".
Вот и нас, многих из нас, жизнь оставила покареженными, в той или иной степени, и не достигшими того лоснящегося сияния, которое отличает души успешных. Но как приятно знать, что есть еще люди, которые остались людьми.


;
Глава 15: Великие и малые озера, и короткие истории о них
Летний день, особенно выходной, в Мичигане мог начинаться для нас гараж сейлами, или велопробегом, или книжками, продолжаться юпиками, или гостями, чем угодно, но чтобы день состоялся, чтобы испить его до дна - его надо было закончить на «море», то есть на озере.
На озере у нас были свои излюбленные места. Были такие, где пляж был получше, купаться удобнее. Было такое, где особенно красиво шумели волны. Было такое, где можно было посидеть в ресторанчике возле озера и покушать. Было место, где можно было бесконечно долго идти по берегу. Были маяки, были красивые богатые дома возле берега. Всякие места были.
И вот интересно и важно, как все члены семьи, взрослые и дети, каким-то чудесным образом сообразуют свои желания, свои хотения. У нас это было почти всегда - гармония в принятии решений достигалась быстро, все мы, как говорят в Америке, были на одной странице, т.е. настроены на одну волну. Конечно, бывали случаи, когда Саша, скажем, больше хотела поехать на каток, а Аким - в зоопарк. Ну, или на разные пляжи. Но это легко решалось. Надо детей не принуждать, а просто быть на одной волне с ними. Не на одном уровне - авторитет остается за вами. Уважение - за ними. Но не об этом речь, а об озерах.
Если бы вы спросили нас сейчас, куда мы мы хотели перенестись, то это был бы тот самый "маленький Мичиган", маленькое озеро близ Стивенсвилла, которое не раз уже всплывало в моих воспоминаниях. Ведь когда едешь туда, то, говоря грубым языком магазинов, платишь за одну поездку (копейки, бензин), а покупаешь сразу два озера. Мы обычно оставляли машину у маленького озера, дети играли какое-то время на детской площадке, качались на качелях, лазили по перекладинам, катались на горке, кормили енотов. Нам тоже в это время было неплохо - играли с детьми, кушали что-то за столом, наблюдали за белками, утками, птицами. Сидели обычно под кровлей гигантской раскидистой липы. Вот это дерево! Целый мир, а не дерево.
На том месте мы однажды нашли брошенных котят - очень заботливо брошенных, надо сказать. Еще лучше - подброшенных. Они сидели в большом бумажном пакете. Ведь в это место постоянно приезжают люди с детьми, а значит котята не залежатся. Так и случилось. Доля эта выпала на нас. Дети не оставляли нам выбора - котята уже лазили по ним, а дети визжали от счастья. Но нам самим нельзя было иметь котят в нашей андрюсовской квартире - запрещалось. По счастью, вскоре к озеру подъехала еще одна семья, тоже с двумя детьми, и мы уступили им котят.
А еще там всегда были забавные еноты. Они залезали в помойные баки и делали вид, что ищут там еду. Хотя на самом деле это была показуха - они были профессиональные попрошайки и недостатка ни в чем не имели. Аким скармливал енотам все, что можно было скормить. А ели они все.
Тут же белки играли в догонялки - именно играли, это точно. Рыбы плескались в воде. Водомерки бегали, мерили воду своими длинными лапками. И пахло свежим сеном - от аккуратно покошенной травы. И немножко дымком, если мы разводили огонь в мангале.
От маленького озера мы вместе шли к большому. По извилистой пыльной дороге идти было где-то с километр. Как мы любили эти прогулки! Какой прохладой и свежестью веяло от невидимого, но такого близкого присутствия озера. Вдоль дороги располагались дачные особняки. Не такие богатые, как "у миллионера", но все разные, с душой, со вкусом. Немного вкуса - и какая разница! Как нам хотелось пожить в таком доме, который отличается от всех других. Или построить такой дом.
Мы тогда внимание детей обращали на эти дома, на их архитектуру. Чтобы формировался вкус, а не жадность. И вот, уже есть какие-то плоды. Саша своими руками достраивает свой мобильный дом, дом на колесах, а Аким строил целый санаторий. И построил несколько домиков, и все они разные! И все красивые. А дальше было бы еще красивей. И есть уже. В Акимовой бухте.
Да, там, на Мичигане, и оформилась в нас окончательно любовь к морю, к близости моря, к виду, запаху, к шуму моря. И в нас, и в детях. Аким с Сашей росли не просто неравнодушными к природе, но зависимыми от нее. Жизнь должна быть непременно интегрирована в природу, в природное окружение. Так, наверное, можно сформулировать все те гласные и негласные выводы, к которым мы тогда приходили всей семьей. И мы всегда будем продолжать в это верить. И к этому стремиться.
Дорога заканчивалась стоянкой и тропинкой, круто ведущей в гору, на песчаный холм, на дюну, и за ней, прямо за ней, начиналось море. Поднимишься на дюну - и не забудь сразу же защурить глаза - море и солнце играют. То солнце делает вид, что утопает в море, то море вдруг все утопает в солнце. Иначе чем морем Мичиган не назовешь. Только пресноводное. С этим местом, с этой тропинкой связаны у нас многие воспоминания. Чайку, к примеру, мы на этом самом пляже освобождали.
А еще однажды мы встретили там очень странную собаку. Похожа была на ротвейлера, но была в ней и "дворянская" кровь. Она бродила там одна, с явно скучающим видом, и увидев нас, деликатно но настойчиво присоединила себя к нашей компании. У нас не было с собой ничего такого, чтобы дать ей покушать, но она, кажется, вовсе не этого от нас ждала. А она точно чего-то от нас ожидала - с такой недеждой, с таким нетерпением смотрела она в наши глаза, как бы говоря: ну как вы ЭТО не понимаете? ну неужели вы сами ЭТОГО не любите?
И вот так мы ходили вдоль берега, по песку, а собака бежала рядом, по самой кромке воды. Она знала, что рано или поздно ЭТО случится. Ну, кто первый начнет? Немного назойливая, но приятная, вежливая собака. Нам с ней было хорошо идти.
И тут Аким взял камушек и бросил его в воду. Не успел камень еще коснуться дна, как наша собака с неописуемой радостью на морде и с выражением "ну, наконец-то", прыгнула в воду, нырнула, и вынырнула с Акишкиным камешком. Она бегом бросилась к Акиму, торжествующе положила камешек ему на ножку и всем своим видом, всем своим мокрым телом выразила готовность к новым и более сложным победам. Она даже не отряхнулась от воды, как делают все "нормальные" собаки как только вылезут на берег. Зачем? Она знала, что теперь начнется! Ну-ка, говорили ее глаза, щас мы вам покажем, какие мы острые. Ну-ка, сопел ее черный нос, щас я вам покажу, какой я чуткий. А мы покажем, какие мы прыткие, говорили лапы, уже согнутые для прыжка, покажем, какие мы сильные, говорило весело напряженное тело. И даже хвостом собака не махала, а как бы нетерпеливо помахивала, как рукой: ну, давай, давай же скорее!
Аким тоже весь обомлел от радости.
"Вау!" сказала Саша, открыв рот.
Ну, дальше все понятно, что было. Добавлю только, что мы, взрослые, тоже вошли в азарт, и кидали собаке большие камешки, далеко в море. И в считаные секунды камень возвращался к нам. Иногда, правда, это был не тот камень, я заметил. Но все, включая собаку, понимали, что ведь это - только игра.
Бедную собаку мы, казалось бы, загоняли. Но она не знала устали и загоняла нас. Трудна была минута расставания. Но мы знали, что такие энтузиасты моря, как мы, и как эта собака непременно встретимся здесь опять. И мы действительно потом еще не раз встречались. Мы звали ее просто - Собака.
На том же пляже нам встретился еще один странный тип, на этот раз человек. Как бы обыкновенный американец. Мы на него даже внимания не обратили. И уже ушли с пляжа, грузились в машину, когда услышали его голос:
"Извините, я тут шел за вами. Хотел просто поблагодарить."
Прежде чем мы успели подумать, чему удивляться, он объяснил нам, что и в прошлое воскресенье, когда мы были здесь, он тоже шел за нами.
"Тогда я записал номер вашего автомобиля. Ну, и добавил к нему месяц и число, потому что он короткий." Он говорил и смотрел на нас так, как будто мы должны были понимать, что он нам говорит. Как та собака. Или по крайней мере, мы должны были понимать, что он - нормальный человек. А мы ни того, ни другого не понимали, и это было как-то написано в наших глазах. Тогда он объяснил:
"Я как вас увидел вас в прошлый выходной, я сразу понял, что вы - особенные люди. Я за вами долго наблюдал. А когда вы уходили, то я прошел за вами и записал номер вашего автомобиля. Добавил к нему месяц и число того дня и заполнил лотерею. И я выиграл!"
У него в руках действительно был заполненный бланк еженедельной Мичиганской лотереи. Надо сказать, он совсем не выглядел, как сумасшедший. Достаточно респектабельный мужчина средних лет. Он нам объяснил, что занимается лотереей профессионально. Поэтому и приметил нас. Странный товарищ. Надо бы, наверное, было попросить его поделиться выигрышем, но как-то в тот момент мы не сообразили.
А еще недалеко от того места я однажды чуть не умер. Да, буквально чуть не умер - от переполнившей меня радости, что ли. Помню, зашел тогда по колена, может чуть глубже, в воду, и как раз напротив меня солнце начинало садиться в море. И прямо мне под ноги была брошена эта ослепительная солнечная прямая дорога, к солнцу, к небу. Почти как лестница Иакова. И я чуть не отправился тогда по этой дороге. Так защимило тогда сердце - в первый раз, за многие годы. Так защемило, что дышать было невозможно. Тело начало дрожать, как в судороге, как будто душа готовилась вылететь из него и понестись по этой дороге. И это было почти не страшно. Страшно было лишь за Алену, которая ничего не подозревая бродила по берегу, за детей, которые весело кидали в воду камешки. И дыхание ко мне вернулось. А страх ушел.

;
Глава 16: Лето, ах, лето; человек на Бьюике; нюхачи коров
Чем еще были наполнены наши летние дни? Наряду с основной работой в хаузинге и с бассейнами Джона, летом можно было еще косить людям травку, подрезать деревья и кустарники, жечь мусор - да мало ли что еще? Особенно здорово было, когда можно было работать вместе с Аленой. Тогда, естественно, и дети были с нами, нам помогали. Работа, таким образом, приносила не только деньги, но и радость. Да и приятно видеть, когда что-то меняется в мире к лучшему - хоть немножко - от твоих рук. Если есть такое чувство - можно работать. А нет его... Я вообще избегал, старался избегать работ, которые на мой взгляд, были бессмысленны, хотя и приносили деньги. Например, телемаркетинг. Но не буду судить и рядить, потому что и Аким позднее в Канаде работал на телемаркетинг. Куда деваться было?
И уж точно избегал работы, которая требует от тебя полной концентрации - как в булочной. Не то чтоб из-за лени. Может, частично, из-за рассеянности. А вообще для меня работа - это возможность думать, размышлять о своем. Возможность молиться. Вот, например, едешь на газонокосилке, как Форрест Гамп, поле бесконечное, держи только ровную полосу и думай себе, думай на здоровье. А то вот на крыше раз работал, чуть задумался - упал, два ребра сломал, хорошо что не больше. Нет, работа должна быть такой, чтобы во время работы можно было оставаться в созерцательном расположении духа. Иначе работа иссушит, не заметишь даже как. Ведь это - много часов, каждый день. Нет, лучше получать меньше, но избегать суеты.
А, вот еще какая работа интересная у меня была, и ее надо обязательно упомянуть, так как Аким потом воспримет эту работу серьезно, обретет профессию. Я работал, точнее подрабатывал, массажистом. Я во время службы в Иркутском военном госпитале освоил профессию массажиста, но с тех пор много воды утекло. Но вот оказалось, что в сравнении с американским массажем, который в основном сводился к поглаживанию и пощипыванию - один мой клиент, индиец, называл это "Микки Маус массаж" - мой массаж был на высоте. Кстати, у этого индийца, мистера Киви (КВ) спина и шея были - как стена, как башня из кирпичной кладки. И только я мог его промять. Алена с детьми тоже частенько приезжали со мной - гуляли у него в саду, смотрели мультики на экране его огромного, во всю стену телевизора (в те-то годы!), пили чай с его веселой и гостеприимной женой. У них была огромная, в другую стену, коллекция индийских фильмов. Воистину, Болливуд если не в качестве, то в количестве превзошел Голливуд.
Мистер Киви подарил мне свой старый Бьюик. Для тех, кто не в курсе - Бьюик, это американский Мерседес повышенной комфортности. Это был целый бронепоезд о восьми цилиндрах. Наш не такой уж маленький Плимут мы могли, кажется, засунуть в багажник Бьюика. Кто-нибудь смотрел французский фильм "Человек в Бьюике"? Я тоже весь не смотрел. Но вот машина там такая же, как была и у меня.
Бьюик этот, несмотря на все свои достоинства, все же к тому времени, как достался мне, был стар и измотан. Однажды мы поехали на нем навестить наших друзей, живущих через пару штатов от нас. Ехать на нем было удобно, комфортно. Дети играли на просторном заднем сиденье. Все, вроде, было хорошо. Но в скором времени я заметил, что бензин как-то слишком быстро заканчивается. Залил еще, огромный бак. Но и этот бак растаял на глазах, не успели мы проехать и тридцати километров. В общем, как Лев Толстой, покинувший в последний раз свою Ясную Поляну, и отправившийся в странствия, Бьюик этот домой не вернулся. Он еще как-то доехал, дотянул до наших друзей - и там почил. Домой мы уже ехали на арендованной машине.
Все работы в совокупности обеспечивали наше в общем-то безбедное существование. Нет, лишних денег у нас тогда не оставалось, но мы спокойно платили и за квартиру, и за еду, и за страховки, и за все прочие расходы. Никогда не клянчили денег на бедность. И у нас всегда находились и время и деньги, чтобы съездить с ребятами в какое-нибудь интересное место. В "Олений парк", в водный парк, в музеи, в заповедники, в зоопарк, на выставки - куда угодно.
Не все, конечно, было так безоблачно в те дни. Однажды, поехали мы на велосипедах на Андрюсовскую ферму - "нюхать коров". Этому нас научила Валя Зайцева, которая говорила, что там пахнет Россией. Чтобы проехать к ферме надо было спуститься вниз по довольно крутой асфальтовой дороге в сторону Plant Service. Я ехал первым, и съехал уже вниз, когда понял, что позади меня происходит что-то неладное. И вот что там произошло.
Саша ехала впереди, на своем маленьком велосипеде, который был явно не приспособлен к высоким скоростям. Руль у нее завилял, велосипед потерял управление, и Саша полетела через руль, в который судорожно вцепилась, и велосипед тоже полетел с нею, и так они и летели - Саша и велосипед. Но этого мало. Сзади нее ехал Аким, который явно не ожидал такого поворота дел. Он затормозил, но было уже поздно - он врезался в Сашу, вылетел из седла и кубарем полетел под гору. Но и это еще не все. Сзади них ехала Алена, на глазах которой и разворачивалась эта сцена. И она тоже не смогла притормозить, и тоже врезалась в Акишкин велосипед и полетела на землю. Буквально цепная реакция.
Алена потом рассказывала, что из состояния шока ее вывели Сашины крики, которым она была несказанно рада: значит, Саша жива. К Сашиным крикам присоединился Акишкин плач. Значит, он тоже жив! Слава Богу! К этому времени и я подоспел. То, что я увидел называется - куча мала. Ребята были все в ссадинах, в крови - страшное зрелище. Велосипеды, особенно Сашкин, все перекорежены. Алена схватила на руки Сашу. Я схватил Акима. Отнесли их на травку. Жить будут!
Я вскочил на свой велосипед, единственно не пострадавший, и понесся домой - за машиной. Приехал, забрал пострадавших, закрузил помятые велосипеды в багажник. Приехали домой. И что же оказалось? У детей, кроме ссадин и синяков, слава Богу никаких травм не было. А вот Алена сломала тогда руку, ходила потом на работу в гипсе. Я отделался серьезным испугом.
Сашка, кстати, тоже ломала руку - уже позже. Лазила по Monkey Bar - такая железная лесенка-дуга для детей, сорвалась с нее, неудачно упала на землю. Подбегает ко мне, плачет, а у нее ручка висит, предплечье сломано, обе кости. Понеслись в больницу. Там целый час бумаги заполняли, в очереди сидели, а у нее рука вся синяя, опухла, болтается безжизненно. Что-то ей там сделали, гипс наложили, но потом оказалось, что неправильно все сделали. На следующей неделе пришлось снова ехать в больницу и стыковать кости - прямо под рентгеновским аппаратом и без наркоза. Скажу вам из опыта, на любом достойном травмпункте в России это сделали бы в считанные минуты и без рентгена, и без очереди, и без бумаг, и без денег.
Да, тогда на нас свалились медицинские расходы. В первый раз мы поняли, какая зубастая, прожорливая на самом деле американская медицина. У нас, как у студентов, была конечно страховка, но страховка эта не покрывала анестезию. А это - большие расходы, по крайней мере для нас - сотни долларов.
А еще незадолго до этого Акиму делали операцию на ухе. Якобы, ему грозила глухота. Уж не знаю, с чего они это взяли. Но операцию сделали, деньги заработали. Мы все еще тогда платили. А тут новые счета! У меня такое впечатление, что врачи там сами создают себе работу, если ее мало.
Например, зашли мы как-то к окулисту, просто рутинную проверку сделать. Ну, у нас с Аленой все хорошо, у Саши тоже, а вот у Акима... Крутили его крутили, проверяли-проверяли, очки какие-то сложнейшие, дорогущие нам тогда впарили. И он в этих очках какое-то время ходил. Пока в России уже один знакомый врач его не посмотрел и сказал, что все у него в порядке, и что Акиму очки не нужны - он прекрасно все видит. Такие вот странные первые опыты с американской медицинской индустрией.
Но должен еще кое-какие детали упомянуть правды ради - раз уж начал. Во-первых, после нескольких месяцев, когда мы платили "по счетам" за два наркоза - Сашин и Акимов - Алена написала в больницу письмо, в котором объясняла, что мы - бедные студенты, и что и так едва сводим концы с концами. Это, к сожалению, была сущая правда. И счета перестали приходить! Как это там: луч света в темном царстве, что ли?
А совсем уже недавно выяснились еще некоторые вещи. Аким сознался мне, что он просто хотел ходить в очках и поэтому, когда исследовали его зрение, сказал что не видит чего-то, хотя видел, и потом так и продолжал зачем-то говорить. Поломал он тогда врачам голову. Да и те в накладе не остались. И вот я думаю - зачем он это сделал? Хотел привлечь к себе больше нашего внимания? А может и с ухом у него было то же самое? Может, не нужна была эта операция? Неужели мы мало любви, мало внимания ему давали? Да, мало.
Ведь правда, смотрите, вот ребеночек, маленький, вот мама, которая нянькает его, утешает, кормит, песенку поет, спать укладывает. А дальше что? Дальше - хуже. Никогда его уже не будут так любить, так нянчить, так ласкать. В каком-то смысле жизнь начинает идти не в гору, а под гору. Где и когда ты еще найдешь такую посвященную, такую чистую любовь, такую трогательную заботу как та, что уже дана была тебе? Мы, может, умом этого не помним всего, не понимаем, но сердце помнит. И оно ищет - как бы и где бы еще найти что-то такое, хотя бы подобное. Любовь, внимание, сострадание. Мальчик по-своему ищет. Взрослый мужчина - по-своему. Но по сути и мальчик у врача, и взрослый мужчина в объятьях женщины - все они ищут и не находят одного. Того, что они уже когда-то имели и потеряли. И ничто, и никто эту потерю им в полной мере никогда не заменит. Как ни старайся. Но стараться все равно надо. Да, только оказавшись в объятьях Бога мы сможем утешиться от этой потери.
И еще кое-что выяснилось, на днях, уже после того, как Акима с нами не стало. Саша призналась, что Аким все эти годы винил себя за то, что она тогда упала с лесенки и сломала руку. Оказывается, на лесенке висела его кофта. Саша схватилась за нее, думала повиснуть на ней, но упала вместе с кофточкой. Она никогда нам раньше об этом не говорила. Мы думаем, что мы что-то знаем. Что мы знаем?


;
Глава 17: Авария
Но что это я все про лето, да про лето? К лету еще вернусь. Но именно зимой произошло судьбоносное событие в нашей жизни. Оно определило динамику нашего последующего жития в Америке. Итак, январь 1998.
В конце зимы, когда в Мичигане наваливает особенно много снега, с нами произошла пренеприятнейшая на первый взгляд история. Я совершил аварию. Вообще я за рулем с 1987-го года, притом в России, притом на всякой рухляди, и вроде всяким зимним экстримам научился. Но тут вышло так, что и ехал я тихонько, со скоростью всего 35 км в час, и аккуратно все делал, но машина сама, спокойно и безапелляционно, направилась на своей лысой резине (на другую денег не было, и скупой платит дважды, все верно) со снежного холма в сторону обочины, и прежде чем я успел ахнуть, сбила почтовый ящик и потом расплющила зад единственной припаркованной на обочине машине - новенькой Тойоте. Это случилось, когда я ехал забирать Алену с работы. А работала она тогда, кстати, в доме престарелых, Teresa's Country Home, расположенном в нескольких метрах от бывшей усадьбы известного чикагского гангстера Аль Капоне. Позднее, в наши времена, там жил прославленный Мухаммед Али.
Ну вот, вышел из дома "хозяин хмурый", Тойоты. Долго ходил вокруг сбитого почтового ящика на столбе, охал, ахал, что, мол, только месяц, как этот столб вкопал. Теперь вот снова придется делать. На машину свою даже не посмотрел. А что на нее смотреть? Это страховка пусть смотрит, покрывает. А вот столбик - тот самому придется вкапывать. Но, по крайней мере, он знал, чего ожидать. Я же понятия не имел. Дал ему свои права, чтоб он не переживал, что я сбегу, а сам отправился к Алене на работу. Ведь я почти доехал, на месте уже был. Вот обидно!
С работы позвонили в полицию. Приехал полицейский. Выписал мне штраф - за превышение скорости. Это пока остается, слава Богу, мой единственный официальный штраф в жизни. И, надо сказать, хоть много раз превышал я скорость, и многих штрафов, наверное, достоин, но в тот раз скорость я не превысил. Но офицер меня утешил тем, что объяснил, что мне нечего беспокоиться о Тойоте - это дело страховых кампаний. А вот взглянув на мой Плимут он только покачал головой и сказал, что машина восстановлению не подлежит. Не подлежит! Да, машина выглядела печально. Капот задран кверху, на крышу, лобовое стекло разбито, крылья помяты, радиатор вдавлен в двигатель, фары разбиты на кусочки. Бедная, бедная моя машинка. Всего то и года и поездил на ней. А какая она хорошая!
Приехал эвакуатор. Спросил: на какую свалку везти. Я сказал - едем домой. Он только пожал плечами. И вот, под окном у меня вместо сияющей малиновой красавицы - печальное зрелище. А денег на ремонт, и тем более на новую старую машину - их просто нет. А без машины нет работы. Или половины наших работ. Какой-то замкнутый круг.
И мы тогда решились на то, на что никогда раньше не решались - попросить помощи. Но у кого? Мы не знали никого, кто сам не нуждался бы в средствах. Тогда нам посоветовали написать объявление такого плана: "Молодая семья, студенты, нуждается в помощи в ремонте автомобиля, попавшего в аварию. Денег нет. Будем благодарны любой помощи." С этим объявлением мы отправились в местный супермаркет Apple Valley где была доска объявлений, и с разрешения администрации повесили его там. А там обычно объявления о купле-продажах, о сдаче комнат и квартир и все такое.
Повесили объявление и стали ждать. Ведь в Apple Valley ходят много богатых людей. Ждем неделю. Ждем две. Ждем три. Ждем месяц. Ни одного звоночка! Проходит полтора месяца - ничего. Вообще ничего. И мы перестали ждать. И смирились с тем, что везде надо было ходить пешком. Конечно, в пятницу кто-нибудь захватывал нас с собой в магазины, но мы старались никого собой не отягощать, покупали продукты в тех магазинах, до которых можно было дойти пешком.
Кстати, про хождение пешком. В Америке пешком ходят только богатые люди. Они могут себе это позволить. Они даже не ходят, они прогуливаются. Вот мы себя долгое время ощущали богатыми людьми - прогуливались. Нам все так уважительно кивали и улыбались из проезжающих автомобилей. Выглядели мы тоже весьма прилично. Я одевался в "миллионерское" пальто. "Наш миллионер", которого я так никогда, кстати, и не увидел, подарил свое роскошное новенькое пальто - ну, не совсем оно ему понравилось - Андрею З., а тому великовато было, и он мне его подарил. А мне как раз подошло. Пальто обязывало ходить ровно, красиво, степенно. И никому в голову не приходило, что я просто слишком беден, чтобы купить себе куртку, или чтобы ездить на автомобиле.
Внешность вообще обманчива. Студенты, живущие профессиональным попрошайничеством, это понимали и напяливали на себя всякие лохмотья, чтобы показаться бедными. И это работало. Они сами говорили мне об этом - чтобы я не подумал, наверное, что они на самом деле такие бедные. Но все равно беднее нас было мало. Но мы и виду не подавали. А потому страдали. Может, это такая форма гордости, или еще что. В общем, через год после нашего приезда в Андрюс, несмотря на то, что мы работали по многу часов каждую неделю, мы оказались в весьма затруднительном положении.
Университетская полиция уже несколько раз подъезжала ко мне с тем, чтобы я увез свои обломки на свалку. Но я как-то от них пока отделывался. Но видно было, что терпению их приходит конец, и рано или поздно они вызовут эвакуатор, и прощай мой Плимут. Да еще и счет мне пришлют.
Но даже не об этом я думал каждый раз, когда смотрел на свой покореженный автомобиль, на его смятый капот. Мне вспоминалось, как однажды я наругал Акима с Сашей за то, что они лазили по машине, съезжали с крыши, как с горки, по стеклу на капот. Я боялся, что они могут поцарапать машину. Какой же я все-таки был мелочный, понял я. Да пусть бы они весь капот перецарапали. Что с того? Все равно он вон теперь какой. Кстати, когда тут, на Филиппинах, маленький Гриша нацарапал гвоздиком на нашем автомобиле свои настенные узоры, я вспомнил историю с Плимутом и отнесся к Гришиным рисункам с пониманием.
Вообще, я вспоминаю всю эту Мичиганскую историю, в том числе и нашу маленькую аварию, не из-за автомобиля, не из-за каких-то денег, а из-за людей, с которыми пересеклась наша жизнь. Вот об этих людях и вспоминаю, и напишу.

;
Глава 18: Шейла и пакет с апельсинами
Итак, прошло больше чем полтора месяца со дня аварии. Приходим мы однажды домой вечером, из магазина, того же Apple Valley. А на ручке, на двери нашей квартиры висит пакет с апельсинами. А в нем записочка. "Прочла ваше объявление. Денег у меня нет. Но, может, я смогу вам чем-то помочь. Позвоните мне по такому-то телефону. Шейла". Это был хоть какой-то проблеск надежды. Мы тут же позвонили ей. И в ближайшую субботу договорились встретиться у нее дома - а жила она совсем недалеко от нас, пешком легко было дойти.
Так вот, приходим мы в субботу к Шейле. Что это была за радостная, светлая, энергичная женщина! В матери нам, наверное, годилась, но сущий ребенок по поведению. А муж у нее, Дэвид, робкий такой, тихий, светился какой-то глубинной внутренней добротой, скромностью. Она снимала с мужем маленькую квартирку, такую, какие обычно снимают бедные студенты типа нас. Единственной достопримичательностью в их квартирке было штук пять большущих аквариумов, в котором плавало множество рыбок. Аким с Сашей так и приклеились к аквариуму, и после этого стали просить, чтобы мы тоже завели себе аквариум и рыбок. Мы завели его позднее, когда в Россию вернулись. А Аким, будучи уже взрослым студентом колледжа имел прекрасный аквариум и знал все про его обитателей.
Так вот, Шейла весь обед тарахтела, потом охала и ахала, слушая нашу историю, и в конце концов сказала, что знает, как нам помочь. Она была знакома с двумя, как она сказала "чудесными людьми", Дэйвом и Роджером, у которых есть небольшая ремонтная мастерская и джанкярд за нею - то есть "кладбище" старых автомобилей. Наверняка там найдутся нужные запчасти. А она попросит их, чтобы вся работа была сделана бесплатно.
Нам тяжело было в это поверить. Надо было выпрямлять раму, полностью менять весь перед автомобиля, и неизвестно еще, какие повреждения были у двигателя. Но мы, естественно, с радостью согласились на ее щедрое предложение. Хотя в реалистичность его осуществления поверить было трудно.
Машина - это эпизод, повод, который положил начало многолетней дружбе. Забегая вперед на несколько месяцев и даже лет и десятилетий уже, скажу, что дружба с Шейлой и ее мужем Дейвом, а также дружба с теми людьми, с которыми мы познакомились через Шейлу во многом определила формирование характера в наших детях, да и в нас самих. Вот, кажется, многие из нас окружены христианами, много у нас знакомых, много вроде и друзей. Но есть люди, на которых смотришь и понимаешь: вот она, эта детскость, эта чистота, о которой говорил Иисус, которую искал Он в людях, и так редко находил. "Вот израильтянин, в котором нет лукавства!" воскликнул однажды Иисус, мне кажется обрадованно и может немного удивленно. Это восклицание так и отзывается, так и звенит в моих ушах, когда я думаю о некоторых - некоторых - людях. Хотелось бы, конечно, чтобы их было больше. Но надо быть благодарным Богу за то, что они вообще еще имеются.
Интересно, как работает этот принцип пускания хлеба по воде. Вот, помогла нам Шейла с автомобилем. А через пару лет у них самих было затруднительное положение, и я каким-то образом сумел отремонтировать их старенькую Тойоту, которая стояла у них сзади дома много лет, служила зимой холодильником, и которую они никогда не надеялись видеть на ходу.
Но и это не все. В их жизни произошло настоящее чудо. Мы очень любили этих людей, и нам досадно было видеть их стесненные обстоятельства. Меня угнетала их американская "хрущовка", в которой кроме Дейва с Шейлой жили двое взрослых детей, рыбы, собаки, кошки, а также постоянно толклись гости. Воздуха было мало, места еще меньше. И вот однажды Шейла повстречала людей, которые решили продать свой дом и переехать в другой город. Она ради любопытства поинтересовалась, за сколько они продают дом. Они назвали странно низкую цену. Тогда Шейла решила посмотреть, что за домишко можно приобрести за такие деньги. Когда она приехала посмотреть этот "домишко," она не могла поверить своим глазам - это был здоровенный кирпичный дом, ухоженный, в богатом районе недалеко за городом, в лесу, на вершине холма, с огромной примыкающей территорией, частной дорогой, роскошным бассейном, просторным гаражем на несколько автомобилей и дополнительными местами для парковки там и сям. Вот, правда, лучше покупать вещи у богатых. Они по крайней мере не хотят на тебе разжиться, копейку заработать. И реже обманывают.
Мы стали частыми гостями в этом доме. Аким с Сашей постоянно приставали, чтобы мы поехали с ними к Шейле, купаться в бассейн. Там всегда кроме нас еще толклись дети, взрослые. И мы ездили, купались, играли с собакой, общались с Шейлой, с народом. И дети впитали в себя частицу ее широкой души. Это был еще один умелый мазок Великого Художника в их все еще складывающемся характере. Будьте внимательны, каких друзей вы себе выбираете. Думайте о том, что даст дружба с ними вашим детям - как она отразится на портрете их души.Она обязательно отразится.
В общем, вот так Бог наградил эту женщину. За пакет апельсинов.

;
Глава 19: Дейв
Есть много людей, достойнейших и интереснейших, с которыми сводила нас жизнь, о которых приятно вспомнить, о которых интересно было бы и написать. Наш жизненный путь пересекался и даже переплетался с известными учеными, профессорами, музыкантами, бизнесменами, проповедниками, артистами... Но если бы меня попросили что-то написать об одном только человеке из всех, кого мы встретили за время нашего пребывания в Америке... Стоп. Пока написал - понял, что душа разрывается тут между двумя людьми, очень, очень разными. Оба чрезвычайно дороги моему сердцу. Но напишу все-таки здесь про Дейва.
Итак, уже на следующее утро после встречи с Шейлой у нас зазвонил телефон. Жизнерадостный и приветливый голос представился Дейвом и спросил, где мы живем. Он хотел приехать и забрать автомобиль в ремонт! И через считанные минуты он действительно приехал, на эвакуаторе. Дейв, милый Дейв, я еще не раз буду вспоминать тебя в наших историях. Ты сделался американским дедушкой для Акима и Саши. И для нас. Какой доброй, очаровательной, немного наивной улыбкой светились его глаза, расплывались его губы! Маленький, сухонький, шустренький дедушка - вот каким явился он нам тогда. И у нас стала жизнь делиться до Дейва и после Дейва, иначе не скажешь. Он во многом, во многом определил направление нашей жизни, более всех лекций и семинаров о духовном формировании сформировал нас.
Мы загрузили мой бедный автомобиль и поехали к нему в его маленькую, пропахшую машинным маслом мастерскую. Точнее, мастерская была не его, а его племянников, но он имел в нее доступ, помогал им, а потому племянники не возражали против этой его затеи помочь нам. Они тоже были адвентисты, но уже другого посола - деловые, обеспокоенные, расчетливые. Дейв же излучал свет и радость. И энергии у него хватило бы на двоих его племянников, и еще не убавилось бы.
Не буду описывать, как проходил ремонт моего автомобиля. Я, конечно, старался помогать чем мог. Но вообще только мешался, и Дейв сделал всю работу сам. Совершенно бесплатно. Не прошло и двух недель, как автомобиль был на полном ходу. Правда, внешне он несколько преобразился. Крылья у него были уже не малинового, но красного цвета, а капот был золотой. Такой интересный цвет - настоящее золото. Я никогда не видел автомобиля, покрашенного в такой необычный цвет. Но если бы этот капот и действительно был из золота, не думаю, что это принесло бы нам больше радости и благословений, чем дружба с Дейвом Саймондс.
Мы стали частыми гостями в доме у Дейва и его супруги Мерти. Жили они на самом берегу озера Чапин - расширение реки Св. Иосифа, прямо перед плотиной гидроэлектростанции. Из окна его дома открывался прекрасный вид на озеро и на реку. У Дейва были скоростной катер и катамаран. Дейв не раз катал нас с детьми по реке. Он научил Акима управлять катером, доверял ему штурвал, и маленький Аким гонял по реке, разворачивался на скорости, объезжал мели. Акиму это очень нравилось.
Я несколько раз катался у Дейва на водных лыжах, и могу сказать, что это не так просто. Зато Дейв в свои семьдесят с лишним виртуозно катался на водных лыжах. Более того, он мог даже кататься на голых пятках! Такой экстрим я так и не освоил.
Сзади дома было крыльцо, на котором мы часто сидели, говорили, пили апельсиновый сок, который так любил Дейв. К ним часто приезжали разные родственники, гости. Дейв с Мерти так и притягивали к себе людей. У него, простого пенсионера, проработавшего всю жизнь на заводе инженером, собирались по субботам и воскресеньям профессора и врачи, деканы и директора, пенсионеры и студенты, рабочие и безработные. Кто-то приезжал чтобы покупаться, погонять на катере, на водных лыжах. Кто-то приезжал пообедать, поболтать, просто отдохнуть. Дом был открыт для всех.
У Дейва с Мерти был большой участок земли, и я с удовольствием ездил по нему на небольшом тракторчике, косил травку. Это было непросто, так как участок достаточно круто спускался к озеру. Но мы делали это вместе с Акимом. Аким научился тогда ловко управлять трактором, научился сдавать назад, переключать скорости. А было-то ему семь-восемь лет! А еще у Дейва был небольшой, но очень обильный огородик, на котором чего только не росло. Нас вечно нагружали кабачками, помидорами, огурцами. Собирали мы на нем горох, малину, клубнику. Было у них много яблонь, персиковых деревьев.
Но скажу еще немножко о Дейве. Он родился в 1926-ом году, и кажется, в 1944 был призван в действующую армию США. Служил связистом у знаменитого генерала Мак Артура, был, кстати, в то время и на Филиппинах, за которые американцы воевали с японцами. После войны вернулся домой, отучился в колледже, стал работать на заводе. Собирали радиоприемники, усилители, в общем - радиоаппаратуру. Крестился, женился. Родились дети, погодки - сын Марк и дочка Темми. Старший сделался миссионером, пилотом, кажется в Африке. Помогал доставлять лекарства в трудно-доступные районы, привозил докторов, доставлял в больницу пациентов в тяжелом состоянии. Ему было 25 лет, когда его вертолет потерял управление и разбился в горах. Марк погиб. У него не было ни жены, ни детей.
Я когда узнал это, то никак не мог представить, как могли родители, Дейв и Мерти, как могла сестра перенести это горе. Я смотрел на фотографию Марка, этого красивого улыбающегося молодого человека, и думал, что чувствуют его родители, глядя на эту фотографию? И еще я думал: почему так произошло? Почему племянники Дейва, двоюродные братья Марка, все еще коптят небо, и все у них вроде как у людей, а человек, буквально взлетевший в небо, чтобы помогать людям - разбился о землю? Теперь еще больше думаю. Что-то начинаю понимать. Чего-то еще совсем не понимаю.
Божий человек, Дейв. Всегда с искренней, немного застенчивой улыбкой. Всегда при деле. Оказалось, что я далеко не один, кому он помог с машиной. Со своим приятелем Роджером Пикел они организовали при церкви такую вот негласную, неформальную помощь автомобилями бедным людям, в первую очередь - студентам. Дейв с Роджером возились вечерами в мастерской, ремонтировали старые или после аварии автомобили, которые привозили на свалку племянникам Дейва, и потом дарили автомобиль какому-нибудь студенту из Африки, скажем. Тихонечко так, никто и не знал. Много машин они так отдали.
И мы, и дети очень полюбили Дейва с Мерти. Акишкины бабушка с дедушкой были далеко, и детям их нехватало. Вот Дейв и Мерти и взяли на себя, в какой-то степени, эти роли. У Дейва был бинокль через который он показывал Акиму разных птиц, прилетающих на озеро. Аким был маленький, а бинокль - такой большой. Дейв также рассказывал Акиму с Сашей про разных бабочек, мотыльков, пчелок, которые летали вокруг. Оказывается, у всех у них есть имена, привычки, характер. Дети все это слушали, впитывали, участвовали во всем.
Не так давно, года три назад, Аким купил в Канаде большой, так называемый астрономический бинокль. По отношению ко взрослому Акиму он является примерно таким, каким был бинокль у Дейва по отношению к маленькому Акишке. И я вот думаю: не там ли, у озера Чапин, истоки этого бинокля? Не там ли истоки любви к птичкам, к букашкам-таракашкам? Любви к лодкам? К людям? Там, конечно.
А еще вот какая история произошла однажды у Дейва. Я частенько заезжал к нему, когда только выдавалось время, чтобы покосить травку, или помочь чем. Никаких денег, естественно, я с него не брал. И вот однажды мы ремонтировали его причал-подъемник для катамарана. Я уже упоминал, что у Дейва был большой катамаран, на котором мы частенько катались. Его надо было швартовать на специальном подъемнике, иначе волны разбили бы его о берег.
Так вот, что-то там сломалось с этим подъемником, и мы с Дейвом его чинили. Развинтили часть труб, составляющих его, какие-то заменили, какие-то распрямили. И когда мы там работали, у Дейва выпала изо рта его вставная челюсть. И упала в воду. Он был очень расстроен. Я нырнул в воду, стал плавать и искать под этим самым подъемником. А ведь это река, в ней течение, ничто долго не остается на своем месте. Но все же я нашел его сокровище! И вот, когда на берегу я торжественно вручал Дейву его нижнюю челюсть, с громким скрежетом подъемник рухнул в воду. Прямо туда, где несколько секунд назад я плавал. Если бы я задержался на несколько секунд, он придавил бы меня, и мне было бы не выбраться.
А еще через несколько лет, когда Дейв работал на том же самом месте, в очередной раз подкручивал гайки, смазывал шестеренки на подъемнике, он тихо мирно умер и упал в воду, между рамами подъемника. И так и остался в воде, пока Мерти не нашла его. Было ему под девяносто. Он ничем никогда не болел. Мы не раз потом еще приезжали на это место. Поминали милого Дейва.

;
Глава 20: Поездка за окаменелостями
Да, я забыл добавить, что учиться-то я пошел не один. Алена тоже стала учиться - сначала на магистерской, потом на докторской. В университете были скидки на кредиты для жен студентов, и мы этим воспользовались. В общем, у нас в семье было двое студентов и двое школьников. Изба-читальня!
Но, по счастью, учеба состояла не только из занятий в классах и библиотеки. Один из наших преподавателей, ставший со временем другом нашей семьи, Джон Болдуин не любил сидеть на месте. То в лес студентов поведет, то в музей естествознания в Чикаго повезет. А однажды, в рамках преподавания предмета по креационизму (наука о сотворении), он решил вывести весь свой класс в экспедицию по сбору окаменелостей. Алена, по счастью, брала тот класс.
Для этого решено было направиться в национальный заповедник в Индиане. Ехать было достаточно далеко, часов шесть. Нужна была палатка, чтобы расположиться на месте. Палатки у нас не было. Конечно, можно было одолжить у кого-то, на худой случай - купить. Но мы решили вопрос иначе. Мы решили поехать с комфортом - гулять, так гулять! С каким комфортом? Я попросил у Джона Кентора его грузовик с большим аллюминиевым кузовом. На этом грузовике мы работали по строительству бассейнов, возили инструменты. Там было много полочек для инструментов. Джон согласился. Единственным условием, которое он передо мной поставил, было покрасить кузов грузовика изнутри - чтоб, мол, нам было уютней в нем спать.
Я подозревал, что заодно он хотел и отличиться - у него был бы, наверное, единственный во всем штате грузовик с кузовом, крашеным изнутри, да еще и с крашенными полочками! Прямо лимузин. Позднее мои подозрения подтвердились - Джон при мне хвастался перед другими строителями крашеным кузовом своего грузовика. Честно говоря, больше там хвастаться было нечем. Я однажды в шутку спросил Джона, знает ли он, как удвоить стоимость его грузовика, если он захочет его продать. Но он уже знал эту шутку с бородой и ответил мне: "Да, надо просто наполнить бак бензином".
Ну вот, в пятницу утром я вытащил все из грузовика, помыл его, почистил хорошенько, и покрасил изнутри в светло-голубой цвет. И получился очень даже уютный дом на колесах. А в воскресенье рано утром мы всей семьей подкатили на стоянку перед университетской церковью, где собирались участники этого необычного похода. Наше появление на грузовике вызвало много веселых эмоций. Какие только шуточки не отпускались в наш адрес. Но стало еще веселее, когда мы открыли кузов, и из него весело выскочили Аким с Сашей! А в кузове - такая красота! Все чистенько, полочки свеженькие, матрасы на полу, контейнеры с продуктами, вещи аккуратно сложенные, игрушки. В общем, мы оказались самыми подготовленными.
И вот отправились мы в дальний путь. Впереди доктор Болдуин на своем стареньком Шевроле Блазере, за ним - мы. Это потому, что мы такие большие, что нас издалека видно, и чтобы никто не терялся. В кабине было окошко в кузов, и дети постоянно лазили туда-сюда. Очень веселая была поездка. Саша со своим мужем Лукасом теперь вот достраивают свой мобильный домик, домик на колесах. И я вот думаю - может та поездка тоже как-то сыграла роль в ее необычном выборе? Надо спросить. Еще раз хочу заметить: вещи, которые нам могут показаться незначительными, могут в конце концов определить характер и судьбу ваших детей. Надо быть очень осторожным и очень мудрым. Все, абсолютно все имеет значение для детей. Все откладывает на них отпечаток. Наполняйте, пока не поздно, вашу жизнь такими светлыми, добрыми событиями, людьми, делами, которые поведут ваших детей к небу, сделают их людьми неординарными, людьми Божиими. Денег вы всех все равно не заработаете, дел всех не переделаете. Занимайтесь важным и интересным. И включайте в это важное и интересное своих детей. Потом увидите, что это даст им.
Дорога была чудесная, живописная. Поля сменялись лесами, леса - холмами, холмы - горами. Ну вот, к вечеру добрались мы до места. Пока народ раскидывал палатки, устраивался, мы уже разожгли костер, приготовили кушать и даже успели немного исследовать местность. Желтые горы, выжженные солнцем, редкие перелески, средней глубины каньоны, и масса камней самой разнообразной формы. Вот эти камни нам и предстояло исследовать в течении последующих трех дней. И эти три дня сделались рещающими в жизни Акима.
Да, я делаю сейчас вполне ответственное заявление. Именно тогда маленький еще Аким всерьез вместе с нами задумался, что все вокруг нас - дело рук Творца. Это я выростал в атеизме, ущербный, обкраденный, одураченный.
На этом мерзком воровстве, кстати, и попался Советский Союз. Творца отвергли. Людей обокрали, весь мир, все именно верное, светлое, радостное, что мы можем иметь в восприятии, в ощущении этого мира - украли. Может не все, конечно, все не унесешь. И до сих пор обезьяна дарвина сидит и давит нам где-то на сознание. И до сих пор мы идем к врачам, наука которых построена на том, что нет Бога. А теперь уже и весь мир окружен неверием в Творца. Поэтому они правы, когда признают, что нет ни в чем никакого смысла, нет значения, нет вообще истины. Они правы для себя. По вере их им и дастся. А Акиму - по его вере.
Так вот Аким - он рос на природе, и в атмосфере активного осознания реальности природы, удивления ею, наблюдения за нею, размышлению о ней. Это было его любимое занятие – сидеть или лежать и размышлять. Иногда очень подолгу. А потом вдруг сказать, например: "А зачем Бог сотворил мух?" Уверяю вас, что это может быть не менее глубокий вопрос, чем те, над которыми бьются миллионы ученых. И самое главное - важна постановка вопроса. "Почему", а не "а верно ли...". Вот у Акима этих "а верно ли" не было. Точнее, они наверное были, когда-то позднее, потому что и Адаму с Еве кто-то подсказал этот вопрос.
Я так думаю, что если человек не любит природу, то он и Бога любить не может. А Аким любил природу, и Бога любил. Он смотрел на мир, представьте себе, совершенно искренне веря и зная, что каждая лапка у мухи дана ей Богом. Мы, вероятно, тоже так считаем, или согласимся с этим, но вот мы не думаем об этом. Мы думаем о делах, о проблемах, о погоде в лучшем случае, еще в лучшем - о природе. Но мы редко думаем, почему Бог решил дать листьям зеленый цвет. Ведь мы знаем ответ - потому что в них содержится хлорофил, или что там. А действительно ли это ответ на вопрос? Аким искал и получал совсем другие ответы. Такие ответы, которые плотно, на все сто вписывают Бога в глубины души, эмоций, мыслей, рассуждений.
После каждого из своих многочисленных раздумий, погружений в себя Аким возвращался с обретенной частичкой Бога, не просто знания. А теперь, во время этой поездки, мы только и говорили что о творении, о потопе, об окаменелостях, о палеонтологии, и пр., а Аким с Сашей всегда, каждую минуту были с нами. И, конечно, они ничего не понимали, да и не старались особо понять, разве только что Бог сотворил мир в шесть дней, не так вроде как и давно, и что был потоп. И что из-за этого вот потопа тут получилось много камушков, расколов которые можно найти травку из допотопного мира. Вот они и искали такие камешки, и таскали мне. А потом вместе с Акимом мы кололи их молотком и смотрели, что у них внутри. Чаще всего, конечно, внутри камня был камень. Но время от времени - о, счастье - нам попадались камешки, в которых четко и ясно, в полный масштаб запечатлелся допотопный мир. Дети визжали от восторга при таких находках. И им сопутствовала удача - мы нашли чуть не больше всех, и некоторые наши экземпляры, говорят, годились бы в районные музеи. Они у меня до сих пор хранятся.
В ту пору дети хоть как-то, да задумались, направленно задумались о творении и Творце. И это было весело. Весело было и вечерами, когда сидели вокруг костра, говорили о творении, шутили, играли, пели песни. Главная песня лагеря, так получилось, была детская песенка. Приведу ее здесь всю, как мы пели, потому что дети восприняли ее серьезно.
Chorus
I just wanna be a sheep
Baa, baa, baa, baa
I just wanna be a sheep
Baa, baa, baa, baa
I pray the Lord my soul to keep
I just wanna be a sheep
Baa, baa, baa, baa,

Verse 1
Don't wanna be a hypocrite
Don't wanna be a hypocrite
'Cause they're not hip to it
Don't wanna be a hypocrite

Verse 2
Don't wanna be a Pharisee
Don't wanna be a Pharisee
'Cause they're not fair you see
Don't wanna be a Pharisee

Verse 3
Don't wanna be a Sadducee
Don't wanna be a Sadducee
'Cause they're so sad you see
Don't wanna be a Sadducee

Ну, переводить не стану. Смысл такой, что я не хочу быть фарисеем, саддукеем, лицемером, потому что это - ничего хорошего. А хочу я просто быть овечкой Божией. Запевалой была местная Андрюсовская красавица, которую, как и большинство красавиц, ждала непростая судьба. На сегодняшний день она известная телеведущая, светская львица. А хотела быть овечкой. Жизнь непредсказуема, и кто знает, что принесет ей, что принесет вам, мне - завтра. Да и придет ли он, этот завтра? Кто может быть уверен?
Доктор Болдуин был всесторонним человеком, преподавателем. Он интересовался всем, так как все каким-то образом соотносилось с его предметом - научный креационизм. И математика, и химия, и физика, и астрономия, и просто наблюдения за жизнью - все это постоянно всплывало в его рассуждениях, лекциях. Но не в сыром, грубом виде. Все это было пропущено через Библию, было осолено, можно сказать ей, кулинарно обработано, и потому было как бы вкусно, и хорошо все усваивалось. Даже фекалии, извините, усвоились - помню, как однажды доктор Болдуин размышлял вслух, будут ли фекалии на небе, и если да, то какими качествами они будет обладать. Я думаю не он один, кто задумывался над этим вопросом, но он был из тех, кто на все вопросы искал научные ответы. И иногда их находил. И мы тоже кое-что для себя находили.
Доктор Болдуин был таким искренним креационистом, так вдохновленно проводил свои лекции на природе, что даже детям передавался его энтузиазм. И энтузиазм этот в полной мере проявился в Акиме спустя годы, когда уже будучи студентом-медиком в Канаде он серьезно займется этим предметом, и постоянно будет ставить в тупик своих эволюционистски настроенных профессоров. Но это уже отдельная история.
И еще одно примечательное событие тогда произошло. В середине первой ночи полил ливень, началась гроза. Конечно, в машине было громко от барабанящего по ней дождя, но было сухо и тепло, и ветер не задувал через железные двери. Дети бегали по машине и визжали, пытаясь заглушить шум дождя. Потом легли спать и заснули. А вот обитателям палаток уже так и не спалось. Когда поутру, когда дождь уже прошел, мы открыли изнутри заднюю дверь грузовика и выглянули наружу, то ни одной палатки там не увидели. В середине ночи всем пришлось эвакуироваться в гостиницу.
В то утро они проглядели самое главное - гимн творению, который открылся, прозвучал тогда для наших детей. Мы услышали пение хора птиц, увидели, как поднимается в расселине гор искрасна-оранжевое пламя - знамя, знамение вечной Божией любви. Солнце индейцев, в самом сердце Индианы. А камни, из которых в общем и состоял пейзаж, камни, показавшиеся нам вечером сухими, как раскрошившиеся кости допотопного мира, были влажны от дождя и горели искрасна-оранжевым счастьем.


;
Глава 21: Школьный автобус
Уже через пару месяцев после того, как мы приехали в Андрюс, дети вдруг как-то сразу заговорили на английском. Помню одну из первых услышанных мною Сашиных фраз: "Yes, I remember, we have been here before." Это она сказала, когда мы с Аленой, Чарльзом и детьми проезжали через Найлс, на пути в Берриен Спрингс. Сказала она это на чистейшем английском. В общем, заговорили дети, притом не как мы - они заговорили грамматически верно и без акцента. И скоро уже стали нас поправлять. Что-то, кажется, не очень мы с годами умнеем. Разве только мудреет кто. А вообще просто опыта набираемся в чем-то, и часто неправильного опыта.
Каждое утро дети бежали на школьный автобус, который заезжал прямо к нам во двор, и направлялись в школу. У нас не было денег на церковную школу Ruth Mardock, которая стоила дорого, и мы отдали их в обычную государственную школу, public school. И надо сказать, школа была замечательная. Практически все учителя были христианами. Люди это были добрые, заботливые, и Аким с Сашей полюбили школу. Вот я, помню, далеко не всегда с охотою шел в школу. А они, насколько помню, всегда.
Школьные кабинеты, в которых занимались Аким и Саша, были просторными и светлыми, и полны детских поделок и разных интересных наглядных пособий. Пахло там чистотой и уютом, и детьми. Школьный коллектив был дружный, а потому проводилось множество веселых мероприятий: концерты, спектакли, викторины, празднования, олимпиады, все на свете. Аким с Сашей во всей этих мероприятиях и представлениях принимали участие: пели, танцевали, выступали, помогали.
Появилось у них тогда множество разных друзей, беленьких и черненьких, желтеньких и красненьких. Ребята со всеми прекрасно ладили. Мы ходили на школьные собрания, знакомились с учителями, с родителями других детей, кушали вместе. Происходила наша все более и более полная интеграция в страну, в мир ее культуры, ее человеческих отношений. Я тогда очень полюбил Америку, и любовь эта до сих пор не остыла.
Многие эммигранты так всю жизнь и остаются эммигрантами, и непонятно в какой стране живут. Это уже вроде и не Россия, не Украина, хотя вокруг все те же лица, и родственники, и язык. Но еще и не Америка, хотя вроде и автомобили, и магазины - американские. Интересно, что такие люди обычно громче всех говорят, или говорили, как они любят Америку, и как плохо все в России (на Украине, и т.д.). А нас, наверное, дети научили оставаться русскими и одновременно быть американцами. Как бы жить сразу две жизни. Они себе хорошо усвоили правила этой интересной игры. Будьте как дети - неспроста это Иисус сказал, много тут граней.
Например, они говорили между собой (да и с нами) в основном на английском, но переходили на русский, как только надо было сказать что-то такое, чего американцам лучше было не слышать. Дети моментально слились с американской культурой - именно школа им в этом способствовала - но в то же самое время сохранили в себе способность видеть мир еще и по-русски. И замечать то, чего не замечают другие. Такое "раздвоение личности" происходит со многими, если не со всеми эммигрантами. Произошло оно и с нами. Изменился язык, появились новые слова и выражения: пойти пошопать, опустить в машине виндовку, написать для предмета бумагу, пойти волкать и толкать и т.д.
Я, кажется, упоминал уже, что мы с Аленой тоже какое-то время ходили там в школу - в вечернюю школу по изучению английского языка. Мы тоже ездили туда на школьном автобусе. И потом на нем же часов в девять вечера возвращались домой. Было так приятно выходить из автобуса перед домом и чувствовать себя примерно так, как чувствуют себя дети, вернувшиеся после школы домой. А что чувствуют дети из того, чего не чувствуем мы? Ясно что - Счастье.

;
Глава 22: В Америке, среди своих
Был в нашей жизни такой момент, когда мы готовы были остаться в Америке навсегда. Ведь мы не были связаны никакими финансовыми обязательствами, и не были никому ничего должны, кроме, как говорится, взаимной любви. Многие хорошие люди, как русские, так и американцы, поощрали нас тогда остаться, предлагали помощь. Мы даже поехали однажды в Саус Бенд к юристу, работающему по таким вопросам. Юрист уверил нас, что проблем у нас не возникнет. Мы ему поверили. И проблем у нас не возникло, потому что на пути домой мы решили все же не делать этого. Если было бы немного посложнее, поневнятнее, мы может и решились бы на первый шаг. А за ним, может, последовал бы и второй, и третий. А тут надо было сделать лишь один простой шаг - подать заявления. И мы этого шага не сделали. Думаю, что для нас это было правильное решение.
Но я никак не хочу хоть как-то обидеть или покритиковать тех, кто остался в Америке. Ни в коем случае. Многие, мне кажется, сделали правильный выбор, и я его приветствую. Главное - оставаться человеком. Где кому легче. Да, мы чувствуем себя в Америке, как дома. Все удобное, все знакомое, все сделавшееся родным, со всем связаны воспоминания, ассоциации. Да, Америка, я не прочь бы был посидеть в одном из твоих вкусных и недорогих ресторанчиков, понаблюдать за американцами, этими большими детьми. Было бы хорошо искупаться в Мичигане, съездить на юпик, навестить старых друзей, посетить места, с которыми столько много связано. Прекрасная страна, давшая нам много счастливых дней.
Но все течет, все меняется, и в одну реку нельзя войти дважды. Та Америка, что мы знали, она тоже утекла, как утекли воды реки Св. Иосифа, где мы купались, гоняли на катере Дейва. Утекла река, ушли люди, продали катер. Остались лишь берега, а берега-то чужие. Хотя, интересно, когда проводил несколько лет назад лагерное собрание наших русскоязычных церквей на Западном побережье США, то вновь почувствовал себя почти дома. Но это от людей, от всех тех старых знакомых, которых встретили. Хорошо им, они вместе. А когда мы уезжали, на этот раз на Филиппины, один наш старый товарищ, пожилой пастор, так сказал: "Возвращайтесь поскорее. Ваше место здесь, в Америке, среди своих." Дай вам Бог всего самого доброго, друзья, вы - замечательные люди, нам вас не хватает. Держитесь вместе, поддерживайте друг друга. В Америке ли, в России ли, на Украине, еще где. Вместе легче. И нам тут тяжеловато приходится. Но Бог благ.
Вообще, хочу поблагодарить всех наших друзей еще раз - спасибо вам, что вы есть. Мы ездили по всему миру, самым разным странам и городам, и везде мы находили приют под крышей дома наших друзей, везде находили пищу, чистую постель, полотенце, добрый прием. Я, признаться, давно по-доброму завидую оседлости, желаю ее в глубине душе и себе. Но как-то до сих пор не слишком получалось. И не светит. Всю Америку исколесили. И по России, и по Европе поездили, и по Азии постранствовали немало лет. Странник-то мы не слишком опытные, вот и пришлось постранствовать подольше, чтобы чему-то научиться. Ведь хочется же сделаться опытным странником. Мир вам, друзья! Где бы вы ни жили, и как долго бы мы с вами ни виделись.
Вспомнил как к Широковым, например, ездили в Миннесоту - навестить, а заодно отправить от них (там была специальная почта), коробки с запчастями велосипедов на Украину. Скольких друзей там встретили! Да мало ли было таких поездок, таких встреч. Много русских в Америке. Русская Америка.
Вы в нашей памяти, в наших сердцах. Я стараюсь поменьше имен называть в книге, только по мере надобности. Но сколько имен, сколько лиц вспоминается, когда пишешь, когда думаешь. Все вы, друзья мои, были и друзьями Акима. Всех вас есть частица в нем. Вас, или ваших детей. По каким бы прекрасным землям ни пролегал бы путь нашей жизни, самое главное в нем это не места - а люди. Можете и мне передать привет, и другим своим друзьям. Всем, кто читает эту книгу.

;
Глава 23: Диван и другие приятные неожиданности
1999-ый год принес нам много доброго. Продолжалось мирное, хотя и занятое течение нашей Мичиганской жизни. Учились, работали, гуляли, ходили вечерами в бассейн, иногда в ресторанчики. Всегда и везде с детьми. Они нам никогда не были в тягость, без них мы просто и помыслить не могли как то развлечься, отдохнуть. Развлекалось и отдыхалось лучше всего вместе.
Мы ездили по стране, навещали друзей, чаще всего с Заокских времен. В том числе и американских заокских. Среди таковых надо особо отметить Мирну Грант. Это американская писательница, журналистка, с которой я познакомился еще в Заокском, будучи студентом. Она проводила у нас семинар по журналистике. Я ей помогал. Она была первым человеком, который сказал мне, что я непременно должен сделаться писателем. Я это и сам знал, но мне надо было это услышать от авторитетного человека. Мы много провели вместе времени в Заокском, ездили вместе в Тулу, в Ясную Поляну, в Москву. А потом я дважды навещал ее в знаменитом Уитоне - Уитонском университете, где она преподавала.
В Уитоне, кстати, жил наш другой хороший знакомый - Михаил Моргулис, известный писатель, поэт, общественный деятель. Моргулис тогда возглавлял - да кажется и до сих пор возглавляет - крупную международную организацию Христианский Мост. Работали какое-то время вместе, ездили друг к другу в гости, опубликовали несколько книжек на русском. Я был и редактор, и переводчик, и макетчик, и издатель. Интересный человек этот Михаил Моргулис, дай ему Бог здоровья.
Много мы ездили по местным маршрутам: в Саус Бенд, в Сент Джозев, в Найлс, в Бентон Харбор. Частенько ездили и в Чикаго. Это были особые поездки. Ходили мы там в замечательные музеи, гуляли по набережной, отдыхали в парках, залезали на вершину самого в ту пору высокого здания в мире - Сиерс Тауэр. Но куда бы мы ни забредали в Чикаго, что бы мы там ни делали, мы обязательно, в каждую поездку считали своим долгом посетить Диван. Так называли "русский" район Чикаго вдоль и вокруг Devon Street, где жили в основном русские и евреи.
О, что это был за колорит! Уже в России давно не было той России, что была представлена на Диване. Эммигранты еще семидесятых, восьмидесятых. Началось под предлогом еврейства, а где евреи, там и русские. Или наоборот. В общем, там старая гвардия, первая волна эмиграции - советские люди. И так они ими и остались, и жили по-советски. И хорошо жили. И лица у них были еще со времен Советского Союза - правильные, монументальные лица. Одевались так, как одевались бы в Советском Союзе, если б была возможность купить эти вещи. Мужчины предпочитали плащи, а кто был поинтеллегентнее добавлял к плащу берет. Женщины ходили в магазин с советскими авоськам и брезентовыми сумками. Все это было очень мило. По английски не многие из них говорили - не было особой нужды. Все вывески и объявления тоже были на русском. Мы чувствовали себя дома, в детстве.
Впрочем, ездили мы туда не за колоритом, а за русскими продуктами. Там было несколько гастрономов (так и назывались - гастроном) в которых продавались все русские продукты - или такие продукты, о которых русский, а точнее еще советский покупатель мог мечтать. Только мечтать. На Диване все эти мечты осуществлялись. Там были конфеты Белочка и Гвардейские, там была гречка и манка, там были соленые помидоры и огурцы, сметана и творог, тульские пряники и зефир, халва и семечки, селедка и копченая рыба. В общем, весь тот ассортимент, без которого не мила жизнь пост-советскому человеку, и о котором даже не подозревает американский обыватель.
Наведывались мы и в еврейские кошерные магазины. Это тоже были русские магазины, естественно. Были там и книжные магазины, в которых продавались русские книги и журналы. Был прокат видео - с русскими фильмами. Интернета тогда не было, а иногда так хотелось посмотреть что-то русское. А никак. А вот у товарищей с Дивана с этим проблем не было. Детям очень там нравилось. Они хоть и полюбили Америку, а по России тосковали, как и мы. По пути домой в машине пахло Россией. Пир шел горой.
В общем, что бы мы ни делали, куда бы мы ни ехали - дети всегда были с нами. Помню, в детстве песенка такая была популярная, детский хор ее пел: "Неразлучные друзья, неразлучные друзья есть на белом свете. Неразлучные друзья, неразлучные друзья - взрослые и дети." Это была песенка про нашу семью. Дай Бог всякому такое благословение. Ищите его.
А кто-то и к нам приезжал в гости. И из разных концов Америки, и из России гости приезжали. Из России приезжал Владимир (Иванович) Ткачук, и мы вместе гуляли, кушали, трудились даже. Приезжала Татьяна (Викторовна) Лебедева, и мы тоже открывали ей свой мир, дарили ей радость там, где сами научились ее находить. А мы неплохо это научились делать. Приезжал Никон Сенин, побыл с нами, поработал, повзрослел как-то. Он тоже работал с Джоном К. и сумел увидеть, по достоинству оценить и полюбить этого человека. Приезжала Настя Сенина. Много людей приезжало. Мы возили всех к Дейву, катали на лодке. Возили в International Aid перед отъездом домой, и возвращались все с полными чемоданами американского добра. Если вспомнить, что творилось в девяностых в России, то понимаешь, какое это было для людей благословение.

;
Глава 24: Библиотека и Y2K
1999-ый год год был, наверное, самым спокойным годом нашей жизни. Алена работала в библиотеке и наконец-то по-настоящему наслаждалась работой. Я тоже проводил все больше и больше времени в библиотеке - заканчивались занятия, наступало время комплексных экзаменов. Был у меня в библиотеке свой кабинетик, точнее закуток, вполне отовсюду укрытый. Там у меня был прекрасно организованный рабочий кабинет, в котором можно было и поработать, и отдохнуть.
Вообще я с детства люблю библиотеки, с их запахами, с их торжественной книжной тишиной. Как будто что-то обетовано мне было в библиотеке, как будто должен был я там что-то найти. И ведь правда нашел. Много чего нашел я для себя в библиотеках. А в Андрюсе - так особенно.
Я сразу же полюбил Андрюсовскую библиотеку, частенько по ней скучаю. Это большой мир, в которым ты сам ходишь, выбираешь для себя целые жизни, целые поколения знаний. От великого до смешного. Я обходил множество раз всю библиотеку. Много раз бродил, просматривал книги в таких разделах, которые не касались непосредственно моей области, богословия. Читал медицинские книги и журналы, просматривал книги по искусству, по архитектуре, был частым гостем и в секции художественной литературы.
В библиотеке я был дома, среди своих, своей братии - среди писателей и их книг. Я же всегда знал, что я - писатель. Это было существительное слово в моей жизни. А другие слова и дела были прилагательными. Мне только было досадно, что я теперь не пишу. Писать по-русски не было времени, а по-английски не доставляло еще удовольствия. Конечно, я писал курсовые работы и все такое, но ведь этого было мало. А писать на языке, на котором писать тебе еще не доставляет удовольствия из-за очевидных пробелов в знании - занятие скучное. Зато читал много. Это тоже надо. Помню, раз Джон Кентор спросил меня, сколько я читаю в среднем в день. Он чуть опять меня тогда не уволил - подумал, что преувеличиваю. А я правду ему говорил.
Дети тоже были частыми гостями в библиотеке. Там был раздел с детской литературой, были журналы, были компьютеры, наконец. В нижней части библиотеки была столовая, в которой можно было покушать - только вот еду надо было с собой приносить. Повсюду стояли комфортабельные кресла и столики. Было много тихих уютных уголков, где можно было посидеть. Чего ж еще? Так что мы всей семьей зависали в библиотеке, как зависают сегодня в сети или в торговых центрах. Алена работала, да и мы, вроде, были при деле. Частенько брали в библиотеке на верхнем этаже какое-нибудь интересное видео. Там была хорошая, со знанием и вкусом подобранная коллекция художественных и документальных фильмов. Так что мы приобщились тогда к лучшему кинематографу. И хотя у нас не было много времени на телевизор, все-таки мы смотрели некоторые фильмы. И это помогло нам избежать крайностей, помогло детям самим сделаться разборчивыми в выборе и просмотре передач.
Сейчас мы смотрим еще меньше, да и читаем меньше. Больше пишем. Или просто думаем. Ведь какая это роскошь - подумать о чем-то самому. Не из книги извлечь мысль, не из фильма. А из глубин своего разума, или сердца. Там много чего можно найти, если покапаться. Особенно с годами, когда на чердаке скапливается много ненужных, но интересных вещей, как у меня.
А еще у Алены был теперь свой автомобиль. Роджер раздобыл для нее старенький Форд Эскорт. И теперь она могла сама передвигаться. Были у нас еще и другие автомобили - как-то непонятно появлялись и неожиданно исчезали. Нам кто-нибудь подарит какую-то развалюшку, которую я отремонтирую, потом мы кому-нибудь ее подарим, когда покатаемся. Так и ходили эти машины из рук в руки – круговорот машин в природе. Денег на этом мы не делали. Около двадцати автомобилей прошло через нас за годы пребывания в Америке. Где-то у себя на фейсбуке, кажется, или в контакте я вспомнил и перечислил все свои авто, и даже фотографии каждой нашел. Сейчас уже и не помню все эти автомобили - от спортивных, до грузовиков.
Окончился тот год тоже весело, хотя и немного тревожно. К концу года стали упорно ползти слухи о глобальной катастрофе, которая должна быть вызвана знаменитым компьютерным чипом Y2K. Мы как-то этим страхам не поддавались, но с интересом наблюдали за Америкой. А американцы - молодцы, они ко всему серьезно подходят. Сказано грядет катастрофа - значит будем вовсю готовиться к катастрофе. В магазинах появились всякие наборы для выживания, народ закупал ящиками консервы и питьевую воду. Много стали покупать оружия.
В Андрюсе нам всем по мере приближения Нового года выдавали все новые предметы первой необходимости. Так у нас появились фонарики, аптечки, наборы консервов. А еще ближе к делу стали рассылать народ домой. И как только начались Рождественские каникулы, практически все холостые и незамужние студенты и студентки были выселены из общежития и отправлены домой. Переживать катастрофу.
А в женском общежитии Lamson Hall у нас работала Юля Заонегина. Она там быстро это дело разузнала, подсуетилась, и вот на всю новогоднюю ночь роскошный Lamson Hall оказался в распоряжении нашей русской коммюнити. Там мы и встречали знаменательный 2000-ый год. Хорошо встречали - доброй кампанией, вкусной едой, ярким фейерверком. И не страшен нам был Y2K. Жизнь была прекрасна и удивительна.

;
Глава 25: Матрешки и амиши
Работа с Джоном К. не всегда была грязная и тяжелая. У него, кроме строительства бассейнов, был еще один бизнес - он продавал матрешки и всякие другие русские поделки и сувениры. С этой целью он регулярно, пару раз в год, а то и чаще, летал в Москву, где на Измайловском рынке делал капитальные закупки. Каждый раз он посылал несколько коробок по почте, и еще набивал с собой несколько чемоданов. Ему отечественные народные умельцы должны бы матрешку сделать с его изображением, в полный рост. За вклад в их бизнес.
С этим добром он ездил по Америке, на всякие выставки-продажи сувениров и коллекционных вещей, а также на передвижные ярмарки. Позднее и мы с Аленой и детьми будем ездить с его матрешками по разным выставкам. У нас дело шло лучше - мы были по-настоящему русские, и внушали больше доверия, а также вызывали больше любопытства. Помню в один день мы тысячи на полторы-две продали матрешек, дед морозов, шкатулок.
А по воскресным дням мы часто отправлялись на огромный, самый большой в этой части США блошиный рынок. Там Джон на постоянной основе снимал место под палатку. И вот, часа в 4 утра мы грузимся в грузовик Джона (в тот самый, на котором мы ездили за окаменелостями), и отправляемся в путь. Ехать часа полтора. Но потом еще надо и раскинуть палатку-павильон, и красиво расставить матрешки. Это не такая простая работа - торговать на рынке. И уж, кажется, совсем не моя. Но тем не менее торговали, и интересно, весело было. Постоянно подходили люди, которые как-то интересовались Россией, читали что-то, смотрели по телевизору. Всем интересно было поговорить с настоящими русскими. Тогда у американцев еще не было предубеждений на этот счет. Да и теперь нет, разве что у политиков.
Когда я был с Аленой, я иногда оставлял свой торговый пост и отправлялся бродить по рынку. Как я уже упомянул, он был необъятных размеров. Купить на нем можно было все - от бумажный салфеток до пулемета Максим, вместе с тачанкой. Торговцы были интересные типы. Были простые, типа как в России на базарах, а были и профессионалы, ездящие со своим скрабом от рынка к рынку, от ярмарки к ярмарке. Таких было сразу видно, они напоминали мне профессиональных циркачей. Они раскидывали свои палатки в считанные минуты, и могли бы сделать это еще быстрее и с закрытыми глазами. У них были разбитные авто, фургончики, в которых они и жили. Среди таких было немало цыган, а кто цыганами не были, очень на них походили.
Но весь этот базар, вся территория принадлежала группе людей гораздо более колоритной, чем цыгане. Это были амиши. И вся земля кругом, на десятки миль, была землей амишей. Выглядели они все как родные братья и сестры, потому что на протяжении многих поколений оставались закрыты к приему новых людей. Да к ним особо никто и не рвался. Мужчины, как двое из ларца, одного лица, с одинаковыми квадратными бородами, казалось, дышали здоровьем и силой средневекового крестьянина. На щеках у них играл такой здоровый румянец, в плечах чувствовалась такая молодецкая удаль, что рядом с ними я чувствовал себя хилым горожанином. Все они были бородачи, носили шляпы, а поверх холщовых рубашек непременно были натянуты поддяжки. Наверное, у всего этого есть какой-то символизм, как у ортодоксальных евреев - пейсы и кафтаны. Женщины тоже по виду были такие, что коня на скаку остановят. Эдакие полнокровые, полнотелые датчанки, и все в одинаковых сарафанах и чепчиках. В общем, полнота жизни, избыток даже, приторность, как на натюрмортах датских художников. Говорят, правда, что есть у амишей и какие-то наследственные заболевания, из-за того, что они все давно друг другу приходятся родственниками, но я, честно говоря, не замечал.
Небольшая справка. Амиши - это религиозное движение, возникшее в конце 17-го века, среди немецких, датских и швейцарских анабаптистов. А в 18-ом и 19-ом веках многие из них, спасаясь от гонений, или просто в поисках лучшей жизни, перебрались в Америку. Там они организовали свои закрытые общины, и жизнь немецкого крестьянина 18-го века навсегда законсервировалась в образе американских амишей. Мне амишы были интересны. Я ходил в их музей, читал о них книжки. Кстати, сейчас в Америке очень популярны всякие бесконечные романы об амишах. Ностальгия по спокойствию, стабильности. Я сам покупал такие по просьбе одного из членов моей церкви в Канаде. Издаются огромными тиражами. Может, мне романы про амишей писать? Разбогатею...
Вообще, амиши решили, может и вполне справедливо, что все, что человеку нужно для жизни - оно уже давно изобретено, найдено, сформулировано и сделано. И не надо ничего нового - это все либо от лукавого, либо просто суета. Пусть мир сходит с ума. Они на это не купятся. Они - верный остаток, единственно правые из всех христиан, вообще из всех, живущих на земле. Ведь они уже триста лет ничего не меняют, даже подтяжки и форму бород. А уж, понятно, за триста-то лет враг много чего придумал, много новых гадостей и искушений. Я, в принципе, согласен.
Так вот, они как бы в стороне от мира, на обочине. Они не ездят на автомобилях - потому что когда амиши возникли, автомобилей не было. А если тогда их не было, а амишы были, значит машины, как более позднее изобретение - это ересь. Поэтому ездят они на лошадях, в закрытых каретах, очень, кстати, комфортабельных. Я б сам в такой ездил. Управляется эта карета тоже изнутри, так что дождь и снег не страшны. По виду карета эта максимально приближена к тем, на каких ездили пионеры этого движения. Но современным амишам пришлось пойти на некоторые уступки, даже компромисс с властями и полицией. Им пришлось оборудовать их кареты фарами, стоп сигналами и поворотниками.
Да, это серьезный компромис. Ведь электричество тоже появилось после возникновения амишей. И поэтому они его не принимают. Вы можете ехать десятки километров через тучные фермерские хозяйства амишей и не увидеть ни единого электрического столба, ни единого провода. Но все же их богословы, которые по сути и руководят общинами, пришли к выводу, что аккумуляторными батареями пользоваться можно - ведь ток в них постоянный, а не переменный, как в сети. А они любят постоянство. Поэтому нет у них в доме никаких электробриборов. А холодильники у них специальные - работают на керосине, как в 19-ом веке.
Хотя есть среди них и новаторы. Помню, ехал я по амишевской дороге с одним русскоязычным парнишкой в машине - хорошим таким парнишкой, умным, но хулиганом. И вот видим - едет машина, а в ней амиши. В традиционных одеждах. И за рулем - квадратное лицо и квадратная борода. Так мой хулиган не поленился высунуться из машины по пояс, чтобы прокричать на всю округу, грозя пальцем: "Грешники!" Я поддал газу.
Амиши любят постоянство, и потому у них менее драматично стоит вопрос отцов и детей. Ведь "в миру" в течении полураспада одного поколения мир так радикально меняется, что детям трудно понять родителей, а родителям - детей. Амиши в значительной степени избежали этого зла. Из поколения в поколение их жизнь не меняется. Дети знают, что когда вырастут, они станут, как их родители - крестьянами и плотниками. Других профессий они не признают. Лошади особо не изменились, пилы и рубанки тоже. И с детства они уже занимаются тем, чем будут потом заниматься всю жизнь. Детки ходят в школу - но в свою, амишевскую. Постороннему человеку можно только догадываться, какие науки они там проходят. Бывает, дети иногда уходят "в мир". И им дается для этого время и возможность. Они должны вернуться не позднее 23.00. Т.е., до двадцати трех лет надо принять решение - с миром ты, или с амишами. Обычно остаются с амишами. Процент уходящих в мир с концами невелик.
Парадоксально, но амиши, без техники и компьютеров, без всего, что принес с собой 20-ый век, преуспевают. Среднестатистический амиш гораздо богаче среднестатистического американца. Они выращивают экологически чистые продукты - все как в Европе в 18-ом веке. И на эти продукты огромный спрос, у них ничего не залеживается. Выращивай что хочешь - все сметут. А чтобы приобрести амишевскую мебель - настоящую, деревянную, без гвоздей и подвохов, все как в том же 18-ом веке - надо ждать ни один год. Да и карман надо иметь большой, чтобы покупать такую мебель. Но все раскупают, на годы вперед.
Так что с деньгами у амишей все в порядке. Да и тратить им их некуда - телевизоров и компьютеров у них нет и не надо, одежда вся своя, еда своя, дома свои. Деньги накапливаются хорошо. И вот тут богословы дали им некоторую поблажку. Ведь, хотя в ту пору, как возникли амиши, не было автомобилей - корабли-то уже были. Ведь приплыли их прадеды как-то в Америку. Значит, можно покупать лодки. И, честно сказать, таких крутых скоростных катеров, как у амишей, я нигде не видел. Живут они в степи, вдали от моря, но перед многими домами на трейлерах стоят длинные скоростные лодки с такими мощными двигателями, что от их рева, кажется, вода в Мичигане выходит из берегов. Иногда они устраивают там гонки, и тогда держись. Только вот буксировать эти лодки к Мичигану приходится на лошадях.

;
Глава 26: Зверюшки-добрюшки
Я немного отвлекся на событийную сторону нашей жизни, и она была богатой, настолько богатой, что я тут говорю лишь о каких-то особо запомнившихся эпизодах, которые могут быть интересны не только нам. Но у этой богатой событиями жизни - и не всегда из одного шоколада - есть еще и внутренняя духовная начинка. Ну, например, едем мы с детьми в машине. Значит, нам должно быть весело. Ну а сказано: Весел ли кто, пусть поет псалмы. Вот мы и пели. Ребята знали много христианских песенок, которым их научили и на субботней школе, и в летнем христианском лагере, и в школе. Вот они нас и учили этим песенкам. Они тогда еще не достигли того возраста, когда начинают стесняться и ломаться.
Аким, кстати, когда вырос - прекрасно пел, пел под гитару. Но стеснялся. Даже нас стеснялся. Как так получилось? Во-первых, возраст играет роль. Есть возраст, в котором ваши дети как-то дистанцируют себя от вас, хотя по прежнему, а может еще и больше, любят. Но это дистанцирование можно сократить. Но вот когда наши дети были в подростковом возрасте, они на какое-то время оставались без нас, родителей, рядом с ними. Такова динамика многих семей служителей - переводы с места на место, переезды, и т.д. Теперь мы видим, что совершили ошибку, расставшись тогда с детьми, пусть даже на короткое время. Этого я еще коснусь позднее. А тут просто хотел сказать - не разлучайтесь с детьми, хотя бы пока они не встанут на ноги. В какие бы хорошие руки вы их ни отдавали, им нужны именно ваши руки.
Еще я любил рассказывать детям всякие истории - из Библии, с моими комментариями, из истории, из нашей с Аленой жизни и приключений. А дети любили слушать. Тогда не было таких искушений, как айфоны, планшетки и прочие гаджеты (хорушую вешь не назовут гад-же-ты). Шучу, все это ценные вещи. Но вы, человеки, ценнее и нужнее вашим детям, чем гаджеты. Наверное, не было такого библейского сюжета, который бы дети не знали, который бы мы не обсуждали. Они всегда удивляли других людей знанием Библии. Даже участвовали в разных конкурсах и олимпиадах, с успехом.
А еще рассказывал я детям истории про зверюшек. Особенно про мауси (мышонок) и сквирли (бельчонок). В этом бесконечном зверином сериале появлялись еще и другие персонажи, такие как кот, собака, рыбки, попугаи, ежик и пр. Этих вечерних историй дети не могли наслушаться, и чуть не плакали, когда у меня уже язык переставал ворочаться. Ну, кто-то меня поймет.
В свою очередь дети тоже полюбили рассказывать истории. Особенно Аким. О, это был великий рассказчик! Как настоящий мастер слова он начинал свою историю по любви, а не по расчету, по звуку, а не по букве, то есть говорил о чем-то с любовью и с уважением, как само шло, не выдавливая, и не зная, в общем-то, и не гадая даже, куда выедет его история, чем она закончится? Да и может ли история закончиться? Она может только встать на паузу, на ночь, перенестись в сон, а потом опять продолжится. Или приостановиться, когда есть еще более интересные дела. Или перенестись, задумчиво, внутрь.
Аким мог долгое время сидеть, сидеть, думать и думать, улыбаться чему-то, хмуриться, снова улыбаться. Чем-то он потом делился, когда возвращался в этот мир. О чем-то мы так и не узнаем. А вообще я когда писал Римский Лабиринт, и когда выводил портрет главной героини, Анны - я во многом с Акима его писал. Анна "страдала" лобной эпилепсией, которая уносила ее иногда в далекие края, так что она какое-то время могла ничего не видеть и не слышать вокруг себя. Аким никакими заболеваниями не страдал, но вызвать его из мира его мыслей было порой нелегко. Впрочем, я старался и не перебивать его, когда он думал.
А иногда дети устраивали для нас кукольные или театрализованные представления. Мы их этому не учили, не просили об этом. Им просто нужны были зрители. И вот уже посреди нашего небольшого зала, ставились два стула, натягивалось между ними одеяло, делались другие необходимые приготовления, и начиналось представление. Над одеялом появлялись мауси и сквирли. В роли мауси (мышонка) выступал большой толстый плюшевый кот. Но Аким решил, что это мауси, и он до сих пор у нас - мауси. Мауси со сквирли о чем-то говорили, потом появлялись, то справа, где Аким, то слева, где Саша, другие животные, мягкие игрушки (которых у нас с гараж сейлов было много), и они тоже вступали как-то в действие, и с ними также надо было считаться. И действие развивалось на ходу, правдиво. Дети хорошо понимали характер своих мягких зверьков. Ежик был не просто ежик, и вел себя, соответственно, не как средне-статистический ежик, но был тот ежик с характером, ярко выраженным его обликом, и дополненный фантазией детей. Смотреть эти спектакли было очень интересно - иногда интереснее, чем профессиональный театр. Ведь на сцене театра все запланировано, все по сюжету. А тут - как в жизни - сплошные неожиданности. Разве что, в отличие от жизни, это были приятные неожиданности. Впрочем, если верить, что любящим Бога, призванным по Его изволенью - все содействует ко благу, то другое дело. Господи, дай такой веры!


;
Глава 27: Последний доктор
Можно еще бесконечно долго говорить о нашей жизни в Америке, вспоминать милых друзей, забавные анекдоты минувших дней. Но я не пишу дневник, а просто стараюсь понять, кто мы, почему мы такие, что нас формировало - особенно детей, особенно Акима, которому и посвящена эта книга. Я вспомнил тех людей, с которыми свел нас Бог, я вспомнил те обстоятельства, через которые Бог провел нас, тот опыт, который Он дал, те знания, которым научил.
Оглядываясь сейчас назад я, наверное, могу заметить какие-то изъяны в нашей жизни, могу увидеть то, чего не видел раньше. Но в целом я хочу заметить, что Бог дал нашим детям благословенное, счастливое детство. Они развивались, окармливались, как раньше говорили, духовно, умственно, физически. Они попали в среду, в которой Божьим цветочкам хорошо растется. Хорошо нам было в Америке.
И все же, как нас ни корми, мы все смотрели назад, в Россию, в лес, в Заокский. И 2000 весь был проникнут радостной перспективой скорого возвращения. К этому времени мы зажили уже неплохо. Три года тяжелых работ и разумной экономии позволили нам не только оставаться без долгов, что уже было большой редкостью среди студентов, но и отложить несколько тысяч долларов на Россию. К этому времени я был уже квалифицированный рабочий многих профессий и зарабатывал гораздо больше, чем раньше, в начале этого большого пути.
К 2000-му году я закончил с классными занятиями, весной сдал комплексные экзамены, и купил себе майку (она до сих пор у меня есть) с неслыханно дерзкой и малореалистичной надписью: I will graduate in 2000 - я выпущусь в 2000-ом году. Это было очень смелое заявление, потому что до конца года оставалось девять месяцев, а я еще и не начинал писать свою диссертацию. Еще даже и тему ни с кем не утверждал. Но я верил, что сделаю все и выпущусь. Я знал, как я могу работать - пахать. И я действительно очень много работал тогда над диссертацией, да и вообще - работал.
Весной 2000-го выпустилась с магистерской программы Алена. И тут же поступила на докторскую. И у нее началась такая интенсивная учеба, какой и у меня не было: она поспешно добирала горы кредитов необходимых для поступления на докторскую программу. Было ясно, конечно, что она не успеет ее закончить докторскую вместе со мной. Но мы надеялись, что она сможет приезжать позднее и потихоньку доучится. И что мы тогда так спешили? Все нам говорили - тяните время, успеете еще в Россию. Но у нас как будто земля под ногами горела - раз уж решили на Родину, значит надо на Родину, и надо поскорее. Вот и спешили.
К тому же много у меня к этому времени идей интересных накопилось, много энергии, много знания - и все это хотелось поскорее на кого-то выплеснуть. В Заокске меня ждали. В Заокске нас тогда, смело можно сказать, любили. Мы были с Заокском с первых дней - пионеры Заокска. И мы любили его как свой дом родной. И нас ждал наш коттедж, в котором мы жили до отъезда в Америку. И нас ждали родители и друзья. Ну как тут было не спешить?
И я поставил своего рода рекорд Андрюса - менее чем за 8 месяцев я написал и защитил свою докторскую. И очень даже неплохо, как выяснилось. Павел Мейендорф, ректор Православной духовной семинарии в Нью-Йорке, который был моим оппонентом, даже сказал, что моя диссертация непременно обязывает Православную церковь извиниться за ту ложь и несправедливость, которой характерезовались доселе ее отношения к Новгородско-Московскому движению. Я был очень вдохновлен, одухотворен. Я спешил в Россию надеясь, что мои исследования помогут моей семинарии, моей Церкви как-то лучше интегрироваться в российское общество. Ведь мы по-праву могли называть себя наследниками идей первых русских реформаторов - людей, появившихся на исторической сцене еще до немецкого реформатора Мартина Лютера. В общем, я был идеалист, мечтатель.
Но и Мичиганом мы теперь надышаться не могли - он стал для нас вторым домом. Чуть выдавался более-менее свободный часок, мы спешили съездить искупаться - ведь в России, мы знали, у нас не будет рядом моря. Жадно ели черешню и персики зная, что в России такого не будет. Все наши чувства по отношению к Мичигану были теперь обострены. Мы видели все его красоты, сознавали все его прелести теперь гораздо глубже чем те, кто всегда жил здесь. И в то же самое время мы хотели домой, в Россию, и в каждой нашей вечерней прогулке с Аленой - а мы ходили гулять каждый вечер - только об этом и говорили, только об этом и мечтали. Так что придя с вечерней прогулки я не ложился спать, как все нормальные люди, а с головой погружался в работу над диссертацией. И работал, иногда, ночи напролет.
Я заработал себе золотую медаль и бессоницу - кажется, на всю жизнь. Но в поставленные сроки уложился. Как говорится тютелька в тютельку. На моем докторском дипломе числится, что он был выдан 31-го декабря 2000-го года. Таким образом, я выпустился в последний день того памятного года, в последний день двадцатого века, в последний день второго тысячелетия от Рождества Христова. То есть я - последний доктор тысячелетия. Не знаю, есть ли еще такие доктора, чтоб в последний день того тысячелетия выпустились. Громкое какое звание. Как быть его достойным?

;
Глава 28: AWA
Последние два года учебы в Америке я помимо прочих дел работал в AWA - Adventist World Aviation - Всемирная Адвентистская Авиация. Несмотря на громкое название, это была маленькая миссионерская организация. Одна из тех, которые называют Independent Ministry или Supportive Ministry. Возглавлял ее Дон Старлин - высокий, красивый, скромный и во всех отношениях примечательный человек. Был он инженером-электриком, и у него была своя конторка - он, да его помощник, с которым они делали электропроводку в домах. Конторка эта размещалась в небольшом беленьком типичном американском домике. На первом этаже был склад электроприборов, а на втором размещалось наше миссионерское агенство.
Работать туда меня пригласил доктор Паная - тот индиец, о котором я уже говорил. Получал я там немного, больше символически, зато было приятно делать что-то доброе. А в том, что это было доброе дело - я не сомневался. Уже при первой встрече с Доном я понял, что он - Божий человек, и что то дело, которому он себя посвятил - Божие дело. Дон сам был раньше добровольцем-миссионером, и в душе им навсегда и остался, хотя жил теперь с женой оседлой жизнью в маленьком домике рядом с университетом Андрюса. Он был авиатор-любитель, летал на маленьких самолетах. А жена его была филиппинка, кстати. Он с ней и познакомился, кажется, когда был миссионером-добровольцем на Филиппинах. И вот, на Филиппинах Дон увидел, что по крайней мере на 7100 из 7500 островов архипелага нет ни врача, ни медсестры, ни лекарств. И случись что - а что-то постоянно случается - у людей нет возможности получить никакой медицинской помощи.
Дон решил, что здесь просто необходима служба авиационной поддержки. Вернувшись в Америку он открыл небольшой бизнес по электричеству, который мог поддержать его главное дело, его мечту. Дон был замечательным электриком, и мог иметь сколько угодно работы, хорошо оплачиваемой, но работал он по электричеству ровно столько, сколько было нужно, чтобы поддержать семью. "Излишки" денег и времени он целиком посвятил своему новому служению. Он заработал достаточно денег, чтобы купить первый самолет - за 90 тысяч долларов. Но самолета мало. Нужен пилот. Нужен и медработник. Нужно место. Нужны лекарства, бензин, запчасти, еда. Это же большое дело.
И началось. К делу подключился доктор Паная, который нашел первых спонсоров, который составил концепцию всего дела. Стали искать молодые семьи, которые хотели бы поехать на Филиппины, чтобы служить там Богу и людям. Непременным условием было, чтобы муж был пилот (и желательно медбрат), а жена - медсестра (и желательно пилот). Ясно, что таких семей не так много - нашлась только одна. Но Дон не сдался. Он стал выступать по церквам, писать на интернете. Откликнулось несколько молодых семей, которые решили оставить свои дома и поехать заниматься миссионерской работой, на Филиппины, буквально в джунгли. Удивительно, казалось бы, но такие люди всегда находятся.
Стали искать средства, чтобы обучить мужчин на летчиков, женщин - на медсестер. Проект сделался долгосрочным. Вот на этом этапе меня подключили. Я тогда делал там газету для спонсоров - я все-таки с газетами имел раньше дело. И на каждую семью мы составили бюджет: сколько денег нужно на приобретение для них самолета, сколько нужно на обучение, сколько на зарплату (или поддержку) миссионерской семьи, сколько на бензин, сколько на покупку лекарств, на аренду квартиры, на страховку самолета и т.д. В общем, получалась совсем не малая сумма. Мы писали письма в разные организации и к частным лицам, составляли графики бюджета, искали и приобретали самолеты, потом делали им капремонт. В Андрюсе есть небольшой аэропорт, в котором мы снимали ангар. Там у нас была устроена мастерская, в которой не то что самолет, но и, пожалуй, космический корабль можно было бы собрать.
В мастерской трудились наши будущие пилоты, которых было пять. Их жены в это время учились на медсестер. Мы им материально помогали. При аэропорте была пилотская школа - тоже от Андрюса. Я там одно время учился, тоже на пилота - не доучился, на радио-деле сдался. Вот между этой школой и мастерской и протекала их жизнь. Они доводили до ума те самолеты, на которых им предстояло в скором времени летать. Там и я немало проводил времени.
Мы работали в двух географических направлениях - Гаяна в Южной Америке и Филиппины. За Гаяну взялся Дэвид Гейтс. Да, да, тот самый, вы наверное слышали про него. Не мульти-миллиордер компьютерщик, а всемирно известный теперь миссионер. Кстати, о компьютерах и о Дэвиде. Я не знаю, что там про него сейчас говорят - всякое говорят, если человек что-то серьезное делает. Но вот, что я знаю - это человек необыкновенной веры и посвященности. В Гайане он всю страну на уши поставил. Например, из двух телевезионных каналов в стране он получил разрешение на пользование (полное) одним. И в стране появилось христианское телевидение - в каждом доме. Ему дали земли под больницу, под аэропорт. Ему сопутствовал невероятный успех. Но какой ценой - немногие знают.
Вот один пример. Своим успехом Дэвид был во многом обязан компьютеру - с него он ежедневно рассылал всем знакомым и друзьям отчеты о том, как он провел день, чем занимался, какие у него успехи, какие проблемы. Люди откликались, высылали деньги, молились. Я сам каждый день открывал его вебсайт и с интересом читал, чем он там занимается, смотрел новые фото. Мы вообще успели с ним подружиться за время работы в AWA. И вот однажды наступает тишина. Дэвида нет "в эфире" день, другой, неделю. Потом он прилетел - на своем маленьком самолетике, прямо с Гаяны. С двумя посадками для заправки. Оказывается, он продал свой компьютер, чтобы выручить деньги на бурение водяной скважины в одной из деревень. Их колодец постоянно пересыхал, люди сильно страдали от жажды, воды не было нигде за километры. Но уходить людям тоже было некуда. И вот Дэвид продает свой компьютер - единственная ценная вешь, которую он имел - и делает им скважину, ставит насос. Не всякий, согласитесь, решиться на такой шаг. Ну и много таких примеров могу привести из его жизни.
К чему я говорю обо всем этом? А к тому, что это соприкосновение с живым миссионерством оказало на меня тогда огромное влияние. Уже в те годы, в конце 90х, я начал мечтать, что стану когда-то миссионером и поеду в какую-нибудь дикую страну - возможно, на те же Филиппины. Я и представить себе тогда не мог, что по прошествии десяти с небольшим лет так все и будет. Будьте осторожны с тем, о чем вы мечтаете. Мечты имеют тенденцию сбываться. Я смотрел на фотографии, которые присылали наши ребята с Филиппин - фото маленьких деревенек, которые они посещали с медицинскими и миссионерскими целями. И думал - когда-то, может быть, и я смогу послужить там, где есть особая нужда.
Я все понимаю, нужда есть везде, и в России, конечно же. Но... меня только тот поймет, кто знает, как живут люди в третьем мире, кто знает, что такое настоящая, ежедневная нужда. Что значит полное отсутствие всего. Может, для того эти люди и существуют, чтобы мы могли добрые дела делать.
Мы составляли на каждую семью миссионеров ежемесячный бюджет расходов. Вместе с затратами на самолет (ремонт, топливо и страховка), на визы, на питание и личные расходы у нас получалось около 2000 долларов в месяц. Это не малые деньги. Но как мы их находили? Находилось несколько человек, которые обязались ежемесячно поддерживать эту семью какой-то суммой. Может 200 долларов, может 30, кто сколько мог дать. И когда набиралось достаточно поддерживающих, мы запускали семью в дело. Между прочим, все пять супружеских пар, которые мы вместе с самолетами в конце девяностых послали на Филиппины - все они до сих пор тут и трудятся.


;
Аким:
Грибной человек

Часть 3
Снова в России

;
Глава 1: Возвращение
В конце декабря 2000-го года мы вернулись в Заокский. Как ни хорошо нам было в Америке, дома оказалось лучше. Мы вернулись в свой коттедж, в котором жили до отъезда, и который четыре года ждал нас. Дом наш и прежде не славился отделкой и законченностью, а за это время обветшало и то, что было. Нам говорили, что к нашему приезду сделают ремонт. Ремонт действительно сделали - или начали делать - в одной комнате. Так что не успев приехать, мы кинулись ремонтировать свой дом.
Нам в помощь дали студентов-отработчиков: Витю Захарова, потом Сашу Токарева, а к весне - Феликса Понятовского. Все корифеи, в своем роде. Очень интересные, яркие люди. И какая у всех разная судьба.
Через неделю после приезда, задыхаясь без автомобиля, я поехал в Серпухов и купил первую попавшуюся машину - новую Девятку. Слава Богу за нее! Она прошла все на свете, вынесла на себе две стройки, и до сих пор служит родителям. Я бы и еще, пожалуй, такую купил. Да, с этой Девяткой у меня связано много воспоминаний.
Начался учебный год. Мне было о чем поговорить со студентами, как вы, наверное, себе представляете. Было весело. А вот детям было не до веселья. Они пошли в русскую школу - в Заокскую христианскую гимназию - и это было для них настоящим шоком. Во-первых, язык. Мы говорили с детьми по-русски, но заниматься с ними чтением и писанием времени не было. Аким уже в полтора года, к появлению Саши, знал все русские буквы. Я тогда сам напилил для него деревянных кубиков (не очень ровных), покрасил стороны в разные цвета, написал буквы, и Аким все это прекрасно тогда освоил. Но на этом его формальное русско-язычное образование остановилось. Сначала появилась Саша, потом мы поехали в Америку. У Саши и тех знаний не было.
И вот теперь, в середине учебного года, они появляются во втором и третьем классах русской школы. Бедные! Да и система школьная в Россия очень отличалась. Русская программа значительно опережала американскую, и была гораздо более загружена. На мой взгляд, неоправданно. У меня вооще большие сомнения относительно всех формальностей образования - большие сомнения.
А еще детей шокировало то, что в американской школе учителя были их друзьями, добрыми и веселыми, а в России роль учителя подразумевала прежде всего иерархию. В американской школе ребята в течении урока свободно передвигались по классу, самостоятельно трудились каждый над своим проектом. В России надо было неподвижно сидеть за партой. Сидеть и слушать, и ничего не понимать. Если бы не замечательная Юлия Александровна, учительница Акима, то даже не знаю, что бы сталось с ним.
В общем, тяжело. Нашли мы тогда среди студенток в Заокском репетиторов для детей: Таню Волкову, Алесю Цветкову. Это тоже помогло. Ведь дети наши не были лентяями, они просто свалились из другого мира. Особенно Аким. Саша уже успела быть во всем лучшей, быть круглой отличницей, бесспорным лидером, и ее явно не устраивало ее нынешнее отсталое положение. Другими словами, она была мотивирована догнать и перегнать, и вскоре она этого добилась.
С Акимом же дела обстояли иначе. Он полностью был лишен каких-либо амбиций. Он был философ-мыслитель, погруженный в себя и в свои мысли. Догонять он никого не собирался. Аким - это человек отношений, а не знания. Его никак не огорчали двойки - ведь учителя его все равно любили. А двойки - это ведь всего лишь чернильные пятна. Двойки ли, пятерки ли - они мало что значат. Он никогда не жаловался на своих школьных преподавателей - да и грех было жаловаться. Он любил, и его любили. Главная заповедь была исполнена. А заповеди "догони и обгони в учебе своих товарищей" в Библии нету.
Ой, тут, наверное, если кто читает мои истории детям, надо бы пропустить немного. Я сам всю жизнь был круглым отличником, медалистом. А вот Аким невольно научил меня, что все это - суета и томление духа. И я ему поверил. Я, конечно, виду не подавал долгое время, что в глубине души согласен с ним. Да, нахватал кучу дипломов, а теперь вдруг говорю, что это - суета. Имею ли я на это право? Право, не знаю. Я тут никого не учу, просто мысли вслух.

;
Глава 2: Подснежники
Про одну учительницу вспомнинается особо. Это Юлия Александровна Кондрашева, на светлую голову которой и свалился Аким. И у них началась веселая жизнь! Вот что сама Юлия Александровна написала нам на днях:
"Открылась дверь, и в классе появилась улыбка, самая сияющая, самая широкая, самая жизнерадостная улыбка, которую вы только можете себе вообразить. Следом вошел Аким. И так было всегда: сначала возникала улыбка, а затем Аким. Он практически не говорил по-русски. А я практически не говорила по-английски. Так мы и «не разговаривали»: он на русском, а я на английском, хотя старались понять друг друга изо всех сил. Дети веселились, глядя на нас, все уроки. Материал я проговаривала 3 раза: сначала на чистейшем русском языке, потом на ломаном английском, в итоге переходила на язык жестов. И тут Аким хлопал себя по лбу и говорил свою коронную на тот момент фразу: «Аааааааааааааааа, понял!» Не знаю, точно ли он меня понимал, или по доброте душевной ему становилось меня жалко. Однажды мы рассуждали на тему «Кем я хочу стать, когда вырасту»: - Я еще не решил до конца, кем же мне все-таки стать, - задумчиво признался Аким,- пастором … или клоуном. Однажды на уроке я прочла детям стихотворение «Подснежник». Мы восхищались талантом автора, чудом весны, которое он описал. А я грустно сказала, что никогда не видела живых подснежников. Прошло несколько недель. Был хмурый мартовский день. Я возвращалась домой и вдруг замерла: около моей двери стоял крошечный букетик подснежников в маленькой вазочке. Аким набрал их, когда гостил у дедушки, и привез специально для меня. Так Аким подарил мне весну."

;
Глава 3: В Финляндию
Незадолго до отъезда из США мы направили в Заокский контейнер. В нем была в основном гуманитарка, которую мы собрали в последний год нашего пребывания в Мичигане. Макароны, бобы, мука, консервы, одежда, а также вещи из International Aid - зубная паста, мыло, шампунь, витамины и пр. Засунули мы в контейнер и некоторые наши вещи - инструменты, настольные лампы, картины, велосипеды.
И вот, контейнер этот доходит до финско-русской границы и застревает там. Дело в том, что один добрый дядечка, Боб, отдал Заокскому кучу использованных компьютеров. А за них, как оказалось, надо было платить большие деньги - за растаможку. Они этих денег не стоили. Пожалуй, весь контейнер этих денег не стоил. Надо было что-то делать. И мы договорились, чтобы финская АДРА взяла на время контейнеры к себе, чтобы нам не платить за простой на таможне. А тем временем я должен был отправиться в Финляндию и привести что удастся.
У дяди Пети Безмана был в ту пору желтый грузовой Мерседес, довольно вместительных размеров. И мы отправились в Финляндию, на выручку контейнера. Ехать с дядей Петей было одно удовольствие - он не просто был отменный, опытный водитель, но и еще умный собеседник. За многие часы проведенные вместе в дороге мы очень сблизились. Морозы стояли тогда до минус 33. И в Финляндии было не теплей, чем в России. Но нам было комфортно ехать.
Финская АДРА располагалась недалеко от Хельсинки. Мне понравилась Финляндия - такая аккуратная, чистая, спокойная. Мы провели несколько дней, сортируя вещи, перегружая их из контейнера в грузовик. Большую часть вещей пришлось оставить в Финляндии. Но самое ценное мы тогда все-таки забрали и благополучно перевезли в Заокский. Мы привезли все наши картины. Какие-то мы передали семинарии, какими-то завесили наш коттедж. Да так густо, что и ремонт, казалось, был не особо нужен.
Потом ездили еще раз, за велосипедами. Мы тогда не только наши велосипеды отправляли, но еще и несколько велосипедов от Дага. Не все же слать на Украину? Надо что-то и в Заокский привезти и раздать тем, кому надо.
И с этими велосипедами произошел у нас казус на финской границе. Финские пограничники думали, что они наконец-то поняли, куда уходят велосипеды, украденные на улицах Хельсинки и других городков страны - в Россию. Действительно, велосипеды все до одного были не новые. Они уже, наверное, предвкушали звон бокалов и медалей - за поимку двух воров-контрабандистов. И вот, мы, подозреваемые, разгружаем на морозе все эти велосипеды. А финны вокруг каждого бегают, номера записывают. Несколько часов нас продержали. И потом с явной неохотой отпустили. До недавнего времени, я заметил, все рабочие Заокской семинарии ездили на этих велосипедах. Может и до сих пор ездеют.
Но главным в этих и других поездках всегда было одно - возвращение домой, к жене, к детям. Не было бы разлук, не было бы и встреч. Поэт Александ Кочетков такие строки, среди прочих, написал про разлуку. Они мне очень понятны и близки. Сейчас как никогда.
Как больно, милая, как странно,
Сроднясь в земле, сплетясь ветвями,-
Как больно, милая, как странно
Раздваиваться под пилой.
Не зарастет на сердце рана,
Прольется чистыми слезами,
Не зарастет на сердце рана -
Прольется пламенной смолой...

Но если мне укрыться нечем
От жалости неисцелимой,
Но если мне укрыться нечем
От холода и темноты?
За расставаньем будет встреча,
Не забывай меня, любимый,
За расставаньем будет встреча,
Вернемся оба - я и ты.
Вернемся.

;
Глава 4: Ударим велопробегом
Летом 2001-го года наша семья отправилась в большое Украинское путешествие. Часть моего детства прошла на Украине, недалеко от Никополя. Вот и поехали познакомить деток с их украинскими родственниками, взглянуть на дорогие нам края. Что-то отзывается в душе на украинскую степь, как отзывается и на русский лес. Противоставлять их так же бессмысленно, как противоставлять русский и украинский народы.
А это противоставление мы в ту поездку впервые почувствовали - уже на границе, уже самим нелепым фактом границы и всем тем, что эта граница представляла. Не знаю как кому, а мне, знавшему времена без границы, введение этой самой границы отнюдь не показалось прогрессом. Длинные бессмысленные очереди, вымогательства, наезды. На нас, например, наехали, что типа загазованность у автомобиля большая. И это на нашей-то новой Ладе! Могли бы что-то еще выдумать, поумнее. Я потребовал повторного теста, сам стал следить за ними - и тут все результаты были отменные. А другие, видно, привыкли уже платить. Не видно уже было, как прежде, легковушек с полными прицепами персиков, винограда, перца, помидоров направляющихся в сторону России. Их так шманали на таможне, что смысла ехать торговать уже не было. Многим людям это вышло боком, в том числе нашим родственникам.
Мы приехали в Никополь, и попали в добрый плен наших родственников. Много ели, много говорили, еще больше слушали - украинцы сами любят поговорить. Дети были немного ошарашены таким гостеприимством. В Америке нам тоже оказывали гостепреимство, и тоже от души, но это так отличалось от Украины. Все тут было иным - природа, люди, дома, язык. Мы жили в большой светелке, в традиционном украинском глинобитном домике, в котором так хорошо, так прохладно летом, так славно дышится.
И я был очень рад украинскому опыту детей - одним корнем в их жизни становилось больше. Я рассказывал им о том, как когда-то, примерно в их возрасте я жил здесь, во что мы играли тогда с детьми, что интересного делали. Если уж мы не можем, как амиши, полностью решить проблему отцов и детей, надо хотя бы максимально ее сгладить. Научите детей вашим детским играм, и они продолжат играть в них и когда вырастут. Ну, или в какие-то усложненные варианты этих игр. В прятки, например, или войну. Будьте внимательны, каким играм учите детей. Хотя теперь никто и не учит - разве что компьютеры.
Из Никополя поехали в Евпаторию. Там у нас тоже были родственники, но уже по Алениной линии. Евпатория - замечательный детский курорт, здравница, в которой множество домов отдыха, лечебниц, профилакториев. В советские времена это была одна из самых главных детских здравниц страны. Мы расположились в просторной генеральской квартире наших родственников. Но в квартире мы находились мало - днем ходили на процедуры, на грязи, на массаж, на гидротерапию. Все эти процедуры, оставшиеся неизменными еще с советских времен, помогали людям гораздо лучше любых таблеток. И народ прекрасно понимал это - здравницы были своего рода местами поломничества многих россиян, да и украинцев, искавших восстановления или укрепления здоровья. Тогда и запала нам мечта открыть здравницу христианскую, в которой вообще не будет хамства, обмана, халтуры, равнодушия, выжимания денег. И эта здравница непременно должна быть на море! Прямо на берегу! Такое же теплое, приветливое море, как летнее море в Евпатории. Тогда это казалось мечтой. Просто фантазией. Но никогда не недооценивайте силу мечты. Особенно если этой мечтой проникается все семья, как случилось с нами.
Понежившись на море, подлечив "старые раны" мы отправились теперь в Киев, куда должен был приехать наш друг Даг Фаттик - тот самый велосипедных дел мастер, с которым мы отправляли партии велосипедов на Украину. Теперь он решил попробовать поставить дело на более широкую ногу и производить велосипеды на месте. Ведь это было бы намного дешевле, а следовательно и эффективно. Он хотел каждому активному члену церкви, каждому, кто хотел бы участвовать в распространении евангелия, дать велосипед. Особенный, отличительный, миссионерский велосипед.
С Дагом мы поехали из Киева в Харьков - на встречу с руководством Харьковского велосипедного завода (ХВЗ). Когда мы приехали на завод, Даг не мог поверить своим глазам. Завод по размерам был со средний американский городок. Огромные цеха, тяжелое машиностроение. Но производил этот завод жалкие слезы - и в плане качества, и в плане количества. Неэффективность труда была непревзойденная. Единственное, что Дагу понравилось - так это велосипедные рамы - они были сделаны из настоящего, не штампованного, не порошкового металла. Но были они очень толстыми и из каждой трубы можно было бы сделать три. Но не переплавлять же их заново. Словом, сделка не состоялась. ХВЗ продолжил производить свои тяжелые, как лошади велосипеды. А Даг решил продолжать производство велосипедов своими силами. И мы поехали назад в Киев, куда уже начинали съезжаться друзья Дага.
Чтобы привлечь к проекту средства Даг, сам опытный велогонщик, проложил на карте маршрут большого украинского велопробега и пригласил к участию в нем других велосипедистов. В каждом городке, в каком они будут останавливаться, их будут ждать - украинские братья покажут свое гостеприимство американским гостям. Будет борщ, будут песни и танцы, будет чистая постель. Таков был план. И, слава Богу, он осуществился. Да так славно, что потом еще несколько раз подобный велопробег повторяли.
А мы отправились назад в Заокский. Что во всем этом было для деток? Что запомнилось им? Что осталось? Я тут недавно натолкнулся на стих Давида Самойлова, называется "Выезд." Кажется, он поймал самую суть. Вот послушайте:
Помню - папа еще молодой,
Помню выезд, какие-то сборы.
И извозчик лихой, завитой,
Конь, пролетка, и кнут, и рессоры.

А в Москве - допотопный трамвай,
Где прицепом - старинная конка.
А над Екатерининским - грай.
Все впечаталось в память ребенка.

Помню - мама еще молода,
Улыбается нашим соседям.
И куда-то мы едем. Куда?
Ах, куда-то, зачем-то мы едем...

А Москва высока и светла.
Суматоха Охотного ряда.
А потом - купола, купола.
И мы едем, все едем куда-то.

Звонко цокает кованый конь
О булыжник в каком-то проезде.
Куполов угасает огонь,
Зажигаются свечи созвездий.

Папа молод. И мать молода,
Конь горяч, и пролетка крылата.
И мы едем незнамо куда -
Всё мы едем и едем куда-то.
1966


;
Глава 5: Новые Заокские будни
Лето 2001-го года мы частью провели в основном между Тулой и Заокским. Родители тогда строили дом в деревне под Тулой, и вдохновили нас на стройку. Но строить нам пока было нечего и негде, да и в коттедже нашем семинарском только закончили более-менее с ремонтом. Но нам тогда уже были созвучны слова из песни Визбора: "И лучше дома нет, чем собственный твой дом."
Осенью продолжили преподавание в Заокском. Много воспоминаний о студентах, о всяких мероприятиях и событиях в Заокском, о семинарах по истории и о КВНах. Помню "итальянский вечер" например, который наша семья устроила для студентов. В кафетерии мы заказали "на всех" макароны, лазанью, пиццу, оформили помещение в "итальянском" стиле, музыку и все такое. Я тогда оделся в белый костюм, который незадолго до этого купил на рынке в Алма-Ате, куда ездил преподавать. Нашли еще пару человек студентов, у которых были белые костюмы. Один из них - Коля Кочубейник. Коле роль телохранителя подошла, к его суровому виду. Я его тогда приметил как кандидата на роль великого инквизитора - я тогда уже работал над новой пьесой, постановкой которой мы занялись осенью. В общем, жили мы тогда со студентами единой "мафией", то есть семьей, в переводе с итальянского на христианский. Жили весело.
У нас в доме всегда толклись студенты. Прийти домой и не застать там пару-тройку студентов было практически невозможно. Кто-то пришел насчет реферата, кто-то помогал по ремонту, у кого-то были какие-то проблемы, или нужды, кто-то под каким-то предлогом покушать пришел - и слава Богу!
В общем, жизнь потекла так, как будто мы никуда и не уезжали. Дети, освоившись немного в школе, возобновили костерки в лесочке за домом. Насадили огород, цветник, поухаживали за лужайкой. Наше хорошее, праздничное настроение, вызванное возвращением домой, передавалось и детям. Они не унывали всвязи с трудностями в школе. Не просились назад в Америку. Они полюбили Россию. Мы ходили с ними в лес за малиной - там было одно чудесное местечко, малинник. Мы оттуда себе и в огород малины насадили, до сих пор растет. Ходили опять и за ягодами, и за грибами, и за травами.
Естественно, завели "хозяйство" - рыбок, хомячков, кота, опять рыжего - Макса. Купили и милейшего щеночка, помесь кавказца и овчарки. Добрейшее и веселейшее создание. Назвали его Фред Фридом, т.е. Свобода. Тут, как говорится, как вы яхту назовете... В общем, любил он свободу. Но нас любил больше, а потому далеко не убегал. Был совершенно бесстрашен, но не агрессивен. Пьяных только не любил. А наш сосед, Сашка, трезвым никогда не был. На этой почве у них случались частые конфликты. Но до большой крови не доходило. Зимой Фред, или просто - Фредик, служил ездовой собакой - его впрягали в санки и он мчал детей от семинарии к типографии, и обратно, и еще, и еще. Пока язык у него не становился втрое длинней. Летом ходили с ним в лес, ездили на реку.
Фред очень любил кататься в автомобиле. Вот, например, убежит он куда-то, и пойди попробуй его поймать. Он, вроде, и рядом, и тут, но в руки не дается. Подпускает поближе, улыбается приветливо, хвостом машет - да как сорвется с места, только и видали его. Домой идти не хочет - еще не всю деревню обежал, не всех собак облаял. Но стоило заехать за ним на автомобиле, на нашей Девятке, и открыть для него дверь, как он все бросал и заскакивал в машину. Надо к каждому подход знать. Фред Фридом, как истинный англичанин, высоко ценил свободу, но был джентельмен, и как таковой любил приятное обхождение и автомобильные прогулки. В общем, пришлось Фредю на цепь посадить. Но он и с цепи убегал, когда ему надо было.
Прожил он у нас долгую собачью жизнь. Последние годы, правда, мы были с ним в разлуке, и он впадал в депрессию - настоящую собачью депрессию, так мне понятную. Иногда неделями не выходил из будки. Зато когда мы приезжали, раз в год, два раза в год - Фредя расцветал. Он чувствовал нас, встречал еще прежде чем мы подъезжали к калитке. Так он нас любил, так ждал.
Но, конечно, кроме домашних радостей было у нас много и других дел, не имеющих прямого отношения к преподавательским обязанностям. Это было время огромных возможностей. И великого энтузиазма. Среди студентов были люди необычайно креативные и посвященные, такие как Дима Попов, Саша Минаков, Оксана Балаж. Это только начало того длинного списка людей, которые в те годы проводили огромную работу среди светской молодежи. Программы, которые они разработали и проводили - по профилактике и преодолению различного рода зависимостей пользовались неизменным успехом. На них ходили с удовольствием.
На программах звучала живая современная музыка, проводились конкурсы, люди знакомились, общались, смеялись, пели, учились вместе. Мы как могли старались поддержать наших креативных ребят. Своим временем, каким-то небольшим влиянием, финансами, молитвами. Казалось, вот-вот и произойдет какой-то серьезный перелом в обществе, среди молодежи - отчасти и благодаря этим программам. Но все оказалось гораздо сложнее. Большой поддержки программы эти не получили - ни в церкви, ни в обществе. Они и до сих пор проводятся - в отредактированном, обычно ужатом виде - но вывести их на уровень национальный не удалось. Время не пришло. Мы опять оказались не то еретиками, не то людьми, опередившими время. А шагать в ногу с веком скушно, да и опасно. Тут надо что-то еще. А что - надо серьезно подумать.


;
Глава 6: Люди Слова
Одним из самых знаменательных событий в нашей новой Заокской жизни стал студенческий театр. Еще до отъезда в Андрюс мы уже занимались театром. Теперь же мы решили поставить все на новый уровень. Благо, было желание и силы, а талантов нашлось столько, что мы и не ожидали. К осени 2001-го я написал сценарий пьесы, точнее кинофильма - Люди Слова - о судьбе некоторых новгородско-московских верующих, то есть тех людей, которым я когда-то посвятил свою книгу "Еретики или люди, опередившие время", а потом и докторскую диссертацию. Но в пьесе я подчеркнул именно человеческую драму.
Я и прежде пытался это делать - если помните, я упоминал, что еще до отъезда на учебу в Америку я написал пьесу "Песнь лука", содержание которой во многом перекликалось с "Людьми Слова". Но на этот раз задумка была куда более масштабной. Вместе с Ириной Кириченко мы решили сделать художественный фильм. Не знаю, насколько полно мы отдавали себе тогда отчет в выполнимости этой задачи, насколько представляли все сложности, с какими нам предстояло столкнуться. Наверное, если бы вполне это себе представляли, то никогда бы не решились на такой шаг. Но, святая простота, мы были так наивны. А потому - почти блаженны. И только благодаря этому хоть чего-то и смогли достигнуть. Хотя метили мы куда выше.
Вся семинария, весь Заокский на несколько месяцев был переведен на чрезвычайное театральное положение. Шились роскошные царские и боярские костюмы, кафтаны стрельцов, платья простолюдинов, монашеские рясы, одежды иностранных послов - и все с точностью, по книгам, по картинкам, по описаниям тех веков. Сколько бессонных ночей провели наши девочки швеи работая над этими костюмами! С какой любовью и аккуратностью они были сделаны! Холл мужского общежития административного корпуса декорировали под княжеские палаты - Александр Анатольевич Гладков облагородил стены искусной росписью, достойной и боярских, и княжеских палат. Готовили декорацию: оформление сцен, царский трон, картины, оружие, древние книги, и еще масса всего.
И вовсю шел набор исполнителей на главные и второстепенные роли. С каким невиданным ныне энтузиазмом студенты включились в работу! Ну, не получил человек главной, или значимой роли - так на стражника готов идти, или на "толпу". Могу вас уверить, что и роли стражников, и роль толпы исполнялись с таким проникновением, с каким не все подходят и к главным ролям.
В общем, никто никого не заставлял, а неделю за неделей, месяц за месяцем люди трудились далеко за полночь. Я приходил домой не раньше часу ночи. А исполнители главных ролей спали, наверное, еще меньше. Роль Данилки исполнял Олег Костюк. Роль девушки - Таня Харина (в спектакле) и (в фильме) Лена Шачнева (Ли). Царя играл Саня Созинов. Руслан Фазлеев играл Курицына, а Николай Федоров играл Кассиана. В роли итальянского посла блистал Влад Архипов, а в роли царицы Софии - несравненная Валерия Волох. Ну, а в роли грозного и вредного Геннадия Гонозова выступал мой бывший "телохранитель" Коля Кочубейник. А еще целая плеяда звезд снялась в эпизодах. Но, повторяю, для нас не было эпизодов. Над эпизодами работать приходилось не меньше, а может и больше, чем над ключевыми сценами.
Во время работы над спектаклем и фильмом (а это немного разные вещи) мы смеялись и плакали, и плакали и смеялись. С одной стороны, мы все как-то глубоко прониклись этой человеческой и исторической драмой - нет, не пьесой моей, не сценарием, а драмой реальных людей, которых, несмотря на столетия, мы смогли услышать, и понять, и полюбить. И теперь перед нами стояла задача поделиться этим знанием и этой любовью и с другими. И вот на этом техническом или творческом этапе нас поджидало немало веселых моментов. То царь заговорится не о том, "погонит", как сейчас говорят, то бояре рассмеются не вовремя, то царица наступит на свое длинное платье, то инквизитор Кочубейник улыбается не зловещей, как подобает злодею герою, а добродушной улыбкой.
В общем, часто даже нашему режиссеру - Ирине Кириченко - не надо было кричать по-станиславскому - не верю! Всем было весело. Поэтому и расходиться не хотелось. Мы нарушали все семинарские правила - включая время отбоя, громких разговоров и музыки за полночь, хождения из корпуса в корпус и т.д. Приношу за все это свои запоздалые извинения администрации. Впрочем, я и был тогда частью администрации - директор издательского отдела и директор магистерских программ. Вот под эгидой издательского отдела мы и делали фильм. И в этом-то кабинете на третьем этаже и была наша штабквартира.
Спонсором, как говорится, программы была наша семья, а также нескончаемые энтузиазм, энергия и жертвенность, что обнаружились у студентов - участников проекта. Мало кто оставался в стороне. Все принимали какое-то участие. Кто бутерброды нам делал, кто краски доставал, кто ткани подбрасывал, кто за камерой стоял, точнее носился. А делал это дорогой наш Андрюша Шевченко - талант из талантов. Он, кажется, мог быть успешным в любом направлении, какое бы он для себя ни избрал. Избери он кинематограф, он без сомнения снимал бы замечательные фильмы. Я был буквально ошеломлен его талантами и способностью схватывать все на лету. Другим талантливейшим (и очень скромным и обаятельным) оператором был Саша Чуриков. Он, кажется, до сих пор так и работает где-то кинооператором. Удивительно добрый, хороший, внутренне богатый и сложный человек. И оба, Андрей и Саша, были совершенно безотказными и готовыми работать 24/7. Иногда, особенно в стадии монтажа фильма, буквально так и приходилось работать - сутками не выходя надолго из издательского отдела на третьем этаже административного корпуса. Откуда открывался чудесный вид на семинарский дворик. Ну и, конечно, Саша Корсунский - серьезный, верный и посвященный. Его синий Москвичок-пирожок сделался главным средством передвижения нашей съемочной группы. Я и сам тоже тогда пытался что-то снимать, и кое-что вошло, как ни странно, в фильм. У нас было три камеры, и каждый эпизод мы снимали с трех углов.
Я боюсь тут вычленять, описывать какой-то один из множества удивительных ярких эпизодов, которыми изобиловала в ту пору наша жизнь. Чтобы не обидеть другие эпизоды. Действительно, как тут можно выбирать? Вот эпизод с хореографией, чуть не с балетом, в котором добро борется со злом, и музыка Ора, и мелькание цветных огней, и обтягивающие костюмы исполнителей, и отточенные, синхронизированные движения танца. Вот сцена со стихами. Вот великий московский пожар. Вот монолог царя, вот зарождающаяся любовь, вот смертельная схватка. И много другого, достойного воспоминания.
А как весело было снимать фильм в лесу? Иван Лобанов был купцом, на которого нападают разбойники. Какой купчина! А как он их - кнутом, кнутом! А о разбойниках, Диме Беспалько и Володе Гринченко - это особый разговор должен быть. Разбойники они, конечно, хорошие. И сцена трагическая. Но вот на них без смеха смотреть невозможно. Может, так и надо. А то - тяжелая очень сцена. Раздобыли мы лошадь и упряжку, проложили по Заокскому лесочку за типографией (которого уже больше нет) санный маршрут. Сделали логовище разбойников, выкопали землянку для Кассиана, бежавшего с купеческой женкой - Оксаной Павловой. Ох, и померзли мы в те дни! Но сцену сняли.
Вообще, работая над фильмом и спектаклем я пришел к твердому убеждению, что у нас в Заокске было не меньше талантов, чем во МГИКе. Многие могли бы стать выдающимися актерами, режиссерами, сценаристами. И когда один из студентов Заокска, Гриша Добрыгин, с которым нам вместе, к сожалению, пока не довелось поработать - когда он пошел в артисты, он хорошо так пошел. Кто куда пошел, кому куда надо. Всем желаем добра.
Что касается детей, Акима и Саши, то непосредственного отношения к спектаклю и фильму они не имели. Но и они почувствовали тогда это общее оживление, это сплочение вокруг какого-то одного, важного и интересного дела. И с желанием учились в театральной студии Ирины Кириченко. У нас дома постоянно собирались планерки, проходили репетиции, обсуждались художественные приемы, примерялись костюмы, раздавались шутки и смех. Детям это все естественным образом нравилось. Впоследствии, они и сами будут проявлять инициативу и откликаться на добрые инициативы других. И делать это весело и от души. А иначе лучше и не делать вообще.
В общем, то, что мы тогда сделали - может показаться сегодня примитивным, сырым, любительским. Наверное, таким оно все и является. Не было у нас профессиональных камер, микрофонов и операторов. Сами паяли оборудование, пульты. Носились с бесконечными мотками проводов, делали свои осветительные приборы. Даже описать невозможно. Не было профессиональных актеров и декораторов. Не было гримеров и пиротехников. Не было каскадеров. Не было денег. Но сделан фильм не без души! И не без юмора! И не без вдохновения! И не без пота. Все это в нем есть. А потому - посмотреть, по-моему, разок-другой стоит. Фильм этот есть на Ютюбе. А сегодня я еще раз хотел бы сказать "Огромное спасибо" всем тем, с кем мы тогда вместе так много работали. Спасибо, Ирина. Спасибо - все. Спасибо, Господи. Храни всех Господь!



;
Глава 7: 2002
В декабре 2001 состоялась премьера спектакля Люди Слова - в многофункциональном корпусе. Зал был полон, трудно было попасть. Люди приезжали издалека, заранее брали билеты. Помню, как люди плакали и смеялись во время спектакля. Я знаю, что в Церкви неоднозначно относятся к такого рода мероприятиям, или чаще - однозначно негативно. Но опыт наш показал, что может быть совсем иначе. Все было проникновенно, глубоко, чисто. Все трогало за самую душу. Знаю по крайней мере одного человека, который после спектакля пришел к Богу и в Церковь. А как мы все тогда сдружились? Грустно было, когда все закончилось.
Хотя, в общем, тогда еще ничего не закончилось. Театр продолжал существовать. Ставились еще новые пьесы. А летом 2002 года мы поехали на гастроли в Киев. Незабываемая поездка. Ехали, как цыганский табор. На границе нас украинцы шманали страшно. Потом Беркут останавливал, потом какие-то атаманские патрули, проверка загазованности, чего-то еще, и еще. Доехали, с боями.
Что еще было в 2002? Упрочилась наша дружба с сестрами Романовыми - Таней и Инной. Эта дружба продолжается до сих пор. И Таня, и Инна отличались любовью к заведенному порядку, заводным характером, и завидной внешностью. Вот эти завед, завод и завид к ним притягивали, и притянули и наших детей. В частности к Инне. Таня была уже "занята" - ее "удочерила" семья Зайцевых. Нам досталась "младшанькая", Инна, которая словно прилетела из книжки или кинофильма "Мэри Поппинс", что с Вишневой улицы.
Помните как там в книге, объявление они дали: "Требуется самая лучшая в мире няня за самую скромную плату, и причем немедленно." Так вот, нам даже объявления давать не надо было, да и оплаты не было. Просто были друзья. И дети могли чувствовать себя с Инной самими собою. К тому же с Инной им всегда было весело, и никогда не было скучно. Они сделались неразлучными друзьями.
Летом того же, 2002 года, после "гастролей" на Украине мы с Аленой опять отправились в Андрюс, на пару месяцев. Алена училась, я работал в основном грузчиком с Серегой П. Накачался тогда, как спортсмен. А еще научился работать на сверлильном и токарном станках. Мы жили у наших добрых друзей, у Дуэйна и Элоиз, в большом доме. А у Дуэйна на том этаже, на котором мы с Аленой жили, была мастерская, где он малыми партиями выпускал разработанные им самим медицинские приборы. Вот я и работал на станках, точил железо и (в основном) пластик. Часто вспоминал моего папу, который много лет провел за станком. Но мне-то было легко - станок был с автоматическим програмным управлением, и моей главной задачей было задавать програмку и вставлять болванки-заготовки. Все в жизни пришлось делать, все интересно.
Но все-таки я книжник, и в то лето много занимался в библиотеке, трудился над тем, что станет впоследствии книгой "Славянское христианство". Еще пару лет назад я работал тут над своей диссертацией. Теперь я работал над ее продолжением. Точнее ее первой, пропущенной мною раньше частью. Дело в том, что я в своей диссертации занимался религиозными движениями на Руси 15-го и начала 16-го веков. Теперь же я занялся исследованием корней этих движений, и пошел по времени хронологически назад, до самого времени Крещения Руси, и даже дальше. И расширил территорию поиска, включив в нее и Восточную Европу.
Но вернусь к детям, которых мы оставили в Заокском с Инной. Это был первый раз, когда мы оставляли их больше, чем на пару дней. Поэтому мы, конечно, беспокоились. Но с Инной детям было замечательно. Она стала для них другом номер один, куда важнее сверстников. И это важно. Хотя дети наши так и остались до сих пор детьми, в том смысле, в каком говорил об этом Христос, они все же избежали многих "детских болезней" или болезней возраста, психологических проблем, с которыми сталкиваются те дети, которые дружат исключительно с детьми своего возраста. Да, мы страшно обворовываем своих детей тем, как мы организуем их жизнь. К примеру, и это почти неизбежно, мы посылаем их в школы, в которых они годами вращаются с детьми такого же возраста. Это становится их привычкой и в отношении к друзьям во дворе, на улице, в церкви, вообще к выбору друзей, главным критерием которого становиться возраст. Это, конечно, хорошо для промывания детям мозгов на высшем уровне, но для детей это нехорошо. И надо стараться, чтобы у них были друзья старше и младше их.
Я, например, рос в поселке, почти деревне, где главным местом игр и встреч была большая поляна недалеко от моего дома. И там были и взрослые ребята, подростки, и малыши, и мы, ребята «переходного возраста». И это было здорово. Я думал, что так и должно быть, что не может быть иначе - пока не переехал в город. И был затиснут в строго-возрастную систему отношений. Это меня сильно обеднило.
Впрочем, сейчас это великое правило смеси возрастов может оказаться скорее разрушительным, т.к. грех вырос страшно. Наблюдайте внимательно, с кем дружат ваши дети. А если вам посчастливиться, найдите для них такого друга, как Таня и Инна. Это поможет им вырасти. И это поможет им, когда они уже вырастут. Аким, к примеру, всегда одинаково комфортабельно общался с людьми любых возрастов - и с детьми, и со стариками. И все его любили. И Гриша мой интуитивно тянется к детям, которые его значительно старше. Вот, к примеру, приезжал к нас сюда на лето в AIIAS учиться один мальчик, Андрюшей звать. Так какими они друзьями стали! Никаких сверстников не надо! Конечно, Гриша далеко не ко всем так тянеться, чаще наоборот. Но вот нашел себе друга!

;
Глава 8: 2002, Счастливый билет
То, что дети подражают родителям - известная аксиома. Вот, увлекся я в тот период театром - и дети тоже театром увлеклись. Занимались с удовольствием в детской студии, которую вела Ирина Кириченко. Аким играл всегда только позитивных героев - потому что и не играл вовсе (не умел), а находил это добро в себе. Обычно мне выпадало Иисуса как-то персонифицировать, и к этому все привыкли, во всех частях мира. Но у Акима этот Образ получался чище, ярче. А еще ему выпало играть Иова. Сначало в школьном театре, потом и в жизни.
Как я уже говорил летом 2002 нам с Аленой пришлось ехать в Америку - ей учиться, ну а мне - работать. Дети оставались с Инной. Это тогда она научила их играть "страшную музыку" - на черных клавишах пианино (сама она играть не умела). И еще шантажировала их зверским убийством хомяка в случае если они откажутся есть завтрак. Хомяку, ясное дело, ничего не грозило, но угрозы работали, и дети ели.
Возвращаясь летом 2002 года из Америки мы, можно сказать, вытянули счастливый билет. Мы летели Люфтганзой, и по каким-то причинам рейс был переполнен. Мы уступили свои места нуждающимся, получив взамен билеты на следующий рейс, номер в гостинице, прекрасный ужин, тоже за счет Люфтганзы, и по 800 долларов (всего 1600) за причиненные неудобства! Согласитесь, так можно летать. Этот бонус мы использовали таким образом, что добавив еще 400 долларов в следующем году полетели в Андрюс всей семьей - с детками.
На этот раз жили у Дейва с Мерти, на озере, в маленькой комнате на нижнем этаже. Каждый день купались, частенько катались на лодке. Дети ходили в Флег Кемп - в лагерь, о котором я уже писал - организованный Андрюсовской церковью. Там однажды интересное происшествие случилось. Отвез я Акима с Сашей в лагерь, а после обеда, часа в три, приезжаю забирать их. А мне говорят - "их сегодня не было". Как не было? Я их сам отвез, отвел. Не было. Я не на шутку испугался. Похитили детей!
А потом мне кто-то сказал, что видели Сашу с Акимом вроде и на кампусе, и возле церкви, и в лесу неподалеку. Я побежал в лес со всех ног. И точно - сидят в лесу, у парковки, Аким с Сашей. Сидят и ждут меня - на обычном месте. И если бы я с этой стороны (как обычно) подъехал, то я бы даже не узнал, что они не были в лагере! Они бы не сказали.
Почему они не пошли в лагерь? Причина была проста - в спешке я забыл проследить, чтобы Аким обул сандалики. Он любил везде босиком лазить. И мы утром выскочили из дому, запрыгнули в машину и поехали. Мы с Акимом одинаково рассеянные. Аким побоялся, что его, босоногого, в лагерь не примут. Ну а Саша из солидарности с ним тоже не пошла. Так они и скитались 7 часов то по кампусу, то по лесу, в кампании с Семеном Аратюняном – еще одним знакомым мальчиком! А меня расстраивать не хотели. Ну, и не хотели, чтобы я на них ругался.
Еще тем летом мы сделали важное и большое приобретение. Одна семья уехала из Заокска на ПМЖ в США, в Нью-Йорк. И у них остался недостроенный дом в Заокске. Очень он нам приглянулся, особенно место - прямо на пруду, на своего рода полуострове, с трех сторон окруженном водой. И вот парадокс - чтобы купить дом в России, в Заокском, мы поехали в Нью-Йорк. Взяли у друзей машину понадежнее, Кадилак, и поехали. Пока ехали, цена на дом взлетела в два раза! Но мы все равно купили. Купили, в общем, безо всяких бумаг! А когда приехали в Россию, то нам сказали во всех инстанциях, что лучше даже не пытаться оформить - все равно ничего не выйдет. И вот Алена девять месяцев практически каждый день по нескольку часов проводила в очередях. И оформила таки, чудом!
А я по вере, еще когда не было оформлено ничего, начал этот дом строить и до ума доводить. Были там одни стены и крыша. Были когда-то, говорят, и батареи, и двери, и еще что-то, но это местные жители уже успели растащить. Не буду о стройке. Нелегко далось. Иногда целыми ночами работал, а днем преподавал, в издательском отделе работал, магистерской программой занимался и т.д. Денег не хватило, и нам пришлось продать нашу любимую квартиру в Туле возле парка. Она мне до сих пор часто снится. Тяжелый был шаг. Были бы у меня теперь деньги - выкупил бы ее назад.
И все равно тяжело было строить, денег не хватало, приходилось импровизировать, искать варианты. Слава Богу студенты помогли строить. Женя Калиниченко, Юра Волобоев, Юра Бабидорич, Игорь Гвилдис, Игорь Тымко, Володя (Борисыч), и многие-многие другие замечательные ребята и девчата. Без вас я бы ничего не сделал.
Вообще, строительство нашего дома в Заокском - это чуть не последний всплеск энтузиазма, который я там наблюдал. Позднее все перешло на строго коммерческую основу. В общем, нам везло. Один счастливый билет за другим выпадал по жизни. Не на что сетовать. Опять таки, межи наши прошли по прекрасным местам!

;
Глава 9: 2003, В новом доме
Весной 2003 года у нас состоялось знаменательное событие - из насиженного семинарского коттеджа мы переехали в очень еще недостроенный, но зато наш собственный дом. Мы переехали так рано, потому что нас торопили - надо было новую семью заселять. Да и нам, если честно, нетерпелось. И вот, в мае, кажется, состоялся исторический переезд.
В нашем новом доме было много всего интересного. Был камин, который не работал, был колодец, в котором не было воды, был подвал, в котором вода была, была лестница без ступенек, двери без ручек, стены без обоев, и пр. Зато был прекрасный старый просторный сад возле прудика, место для костра, соловьи и лягушки. Все это делало переезд радостным и желанным. Казалось, что в этом доме мы и осядем надолго, если не навсегда.
В наш сад в скором времени переместились многие Заокские мероприятия. Дом находился в пяти минутах от семинарии, но войдя в его калитку человек как бы попадал в другой мир. Можно было плавать в пруду, кататься на лодке. Аким сколотил плот, остатки которого и поныне сидят на причале. Дети катались по всему пруду, играли в морской бой. Была у нас и надувная резиновая лодка.
Гости были всегда. Однажды Дима Хоменко принес свой пневматический пистолет, и народ стал стрелять по мишени. Но тут, на свою беду, пролетела ворона. Дима в нее стрельнул, стрельнул и попал. Попал ей в крыло. Мы потом эту бедную ворону поймали, перебинтовали, и стала она с нами жить. А Диму я заставил червяков вороне копать. Ну, он какое-то время копал, а потом эта задача на детей легла. Так у нас дома появилась еще и ворона. Крыло у нее отвалилось, но рана зажила. Она у нас жила временами в зале, временами в клетке на улице, и стала нам очень дорога. Иногда мы ее выпускали гулять в сад. Дети любили все живое, имели сострадание ко всему.
Детей мы и в интеллектуально-духовную жизнь тоже посвятили достаточно рано. Возрастной дискриминации у нас не было. Организовалось у нас дома общество под названием "Островок," душею которого стала Татьяна Лебедева. Мы встречались у нас дома, у камина, который заработал-таки. Делали еженедельные презентации, обсуждали литературу и искусство, богословие и политику, книги и музыку. Ставили домашние спектакли, на которые собиралось человек по сорок студентов. Особенно запомнился спектакль про Федота – удалого молодца, в котором блистал Миша Яковлев. Дети во всем тоже принимали участие.
В общем, наш дом мало походил на современные "евростандартные" дома. В нем все было недоделано, все грубовато. Но зато было много места, свободы и радости. Дом походил скорее на средневековый замок, и на ту пору являлся, наверное, самым большим в Заокском. Это сейчас, со строительством на "Поле чудес", с приходом новых коттеджных поселков он стал казаться маленьким и ветхим. А тогда - еще блистал.
У Акима и Саши теперь были свои собственные комнаты. Мы дали им их оформить так, как они желали. У Акима особых пожеланий не было, он вообще по-спартански жил. А Саша сама купила себе зеленые обои, зеленый коврик, сама оформила и убрала свою комнату. И потихонечку, всей семьей, работая с детьми, мы довели наш дом до какого-то жилого, уютного состояния. Тогда дети научились и плотничать, и красить, и клеить обои, и пилить доски, и много чего еще. Это правда, что совместный труд - он сплачивает. А вечерами, как обычно, разводили костер, пекли картошку, слушали соловьев, играли в прятки, рассказывали истории.
Да, недолго мы пожили в такой вот идиллии. Никуда нам не хотелось уже уезжать из этого дома, но жизнь не стоит на месте, и уезжать приходилось. На годы. Уже на целое десятилетие. Но не хочу о грустном. И все же грустно. Грустно, что в наше отсутствие сосед наш хотел осушить прудик, и почти преуспел. Теперь никому не придет в голову, кроме уток и бобров, в нем плавать. Грустно, что рядом завелась подпольная лесопилка, которая шумит, и шумит, и шумит, так что не только соловьев, но и лягушек не слыхать. Грустно, что вода почти ушла из колодца. Грустно, грустно, грустно.

;
Глава 10: Собака Вайа
В нашей семье "собака Вайа" - это образ речи, устойчивое выражение, поговорка. Например, вести себя как собака Вайа значит вести себя... Ну, вам станет ясно из истории, что значит вести себя как собака Вайа. Не то Аким, не то Саша ввели это выражение.
Не все студенты, приезжавшие в Андрюс, были такими бедными, как мы. Были и совсем наоборот. Вот, приехал один студент, парнишка, а ему родители не только всю учебу оплатили, не только автомобиль дорогой на Первое сентября подарили, не только покрыли наперед все его предвиденные и непредвиденные (которых было, кажется, немало) расходы, но еще купили и домик. Притом не такой домик, которые были натыканы вокруг Андрюса, домики, угол в которых обычно и снимали студенты. Ему купили усадебку, с редкого мастерства бревенчатым домом - коттеджем на двух уровнях. В доме все было шик и блеск, все эксклюзивная отделка. Запасная автономная система электроснабжения, прогулочные аллеи, гараж - в общем, великолепная усадьба.
Строил этот дом наш друг Роджер Пикел - тот самый, который с Дейвом ремонтировал и дарил студентам автомобили. Роджер был мастер на все руки. И без дела сидеть не мог. Да и идеалист большой. Поэтому он купил для себя огромный участок леса, гектаров в десять, а то и больше, проложил прекрасную асфальтированную дорогу прямо в сердце этого зеленого оазиса, и там построил настоящие "русские бревенчатые палаты". Мастерская работа, работа художника. Все деревянное: полы, потолки, стены, мебель - все в одном стиле. Как в Машеньке и медведе. А какая там сказочная лестница! Какие окна!
Но Роджеру пришлось продать этот дом и купить дом уже не в лесу, а по соседству с другими домами, и близко от дороги. Но и продав этот дом в лесу Роджер оставался привязан к нему. Он вызвался за небольшую плату содержать дом и все его рабочие системы в порядке, держать дорогу очищенной от снега, от листьев, и т.д. То есть, он как бы остался при доме. А хозяином дома сделался тот самый парнишка. Я его сам не видел, и ни хорошего, ни плохого говорить про него не буду. Знаком я был близко только с его собакой. Собакой Вайей. Ну и с тем беспорядком, который мы с Аленой у него дома убирали. Так вот, когда этот парнишка на каникулах не пошел, как другие, работать, а поехал отдыхать на острова, собаку он с собой не взял. Вы поймете почему. Так вот, собака осталась на Роджере. Роджер повесил ее на нас.
Вообще, когда он первый раз вез нас к этому дому по длинной прямой дороге-аллее, проходящей промеж вековых елей, когда показал нам дом, оказавшийся сказкой, когда рассказал, как ничтожно малы наши обязанности - подметать дорогу, убираться в доме, и раз в день выгуливать собаку, и за все это нам платили - мы с трудом могли поверить, какое счастье нам привалило. Это потому что мы еще не видели собаку.
Нет, не пугайтесь, это не была какая-то там собака Баскервилей. Это была на вид самая обыкновенная овчарка. Мы, кстати, от души полюбили ее с первого взгляда. Она нас тоже. Безо всякого предупреждения она кинулась целовать сначала детей, потом взрослых. Любила всех без разбора. Очень энергичная собака - спокойно сидеть она вообще не умела и не могла. Все вокруг было в ее шерсти. Включая нас. Шерсть была у нас даже во рту и в носу. Было ясно, что в ближайший месяц мы будем стойко пахнуть собакой.
Дети немного сначала обомлели, но потом освоились. По дому начались гонки века. Собака была счастлива. Дети визжали. Укрыться от собаки нельзя было ни на кровати, ни на столе, ни в шкафу. Так мы познакомились с собакой Вайей.
И потекли наши лесные будни. Вспоминаю с большой любовью, с ностальгией. Мы приезжали каждый вечер, после работы, часам к 6. Несколько дней вычищали дом от мусора. Удивительно, как можно так замусорить такой большой дом. Но тут парнишку винить не надо, он не один это сделал, ему помогали друзья и подруги. Наверное, часто помогали. Да и Вайа без дела не сидела. Не было в доме ни одной двери, ни одного ящика, которые она ни могла бы открыть. И все - все - в доме было в ее шерсти. Очень умная и любознательная собака. Разве что в компьютер не играла..
Ну вот. Наводили порядок и, самое главное, выгуливали собаку Вайу. Если вы думаете, что дома она вела себя активно, то вы даже не представляете, как она себя вела на улице. На улице, точнее в лесу, на нее обрушивались тысячи запахов, которых даже отголосков мы не замечаем. В ней сразу же взигрывали гены ее предков, поколения охотников, охранников, проводников, спасателей, кто знает чего еще. Ничем из этого она сама не являлась, но примеряла на себя все эти роли, быстро переключалась с одной на другую, и с таким же жаром и увлечением предавалась новой роли.
Выгуливать Вайу означало носиться за ней через лес, через кочки и кусты, и стараться изо всех сил не свернуть себе шеи и, самое главное, не выпустить из рук поводка. Если это делала Алена, она возвращалась вся поцарапанная. У Акима хватка была покрепче. А Сашка, когда попробовала однажды выгулядь Вайу, сразу же оказалась на животе, и таким образом пропахала пол леса. Больше она Вайу не выгуливала.
Я обычно подметал длинную дорогу: она была вся осыпана иголками с елей. Но и я с Вайей много раз гулял. И вот какое ее было самое любимое занятие. Она протаскивала меня через лес, вытаскивала на дорогу, и там преображалась в собаку-ангела. Она никуда не рвалась, не спешила, не крутилась на месте. Она садилась на краю обочины и замирала. Она ждала. Ждала, когда мимо нас будет проезжать какой-нибудь автомобиль. Дорога эта была не очень загруженная, машины проезжали не так часто. Вот, проезжает машина. Какие-то бабушка с дедушкой. Едут неспеша. Смотрят по сторонам дороги. Видят, собачка сидит. Тихая такая, послушная, хорошая. Ну и я стою мирно. Они улыбаются ей, машут руками. Она, кажется, их и не замечает. Но как только машина готова была поравняться с нами, Вайа срывалась с места, прыгала с громким лаем на дорогу, и старалась, кажется, прокусить колесо. Испуганные пассажиры автомобиля жали по тормозам, потом по газам, машина виляла по дороге, уносясь вдаль, пассажиры вертели головами назад, а торжествующая Вайа провожала их громким лаем. И снова превращалась в собаку-ангела. До следующего автомобиля. Удержать ее на поводке было очень сложно.
Вообще, чаще всего и охотнее всего собаку прогуливала Алена. Это давало ей достаточную физическую нагрузку на день - как будто ее и без того нехватало. А однажды, в мое отсутствие, случилось то самое страшное, о чем предупреждал нас Роджер: Вайа вырвала-таки из рук Алены поводок и убежала. Несколько часов Алена с ребятами носились за Вайей по лесу, пытались выловить у дороги, где она, как всегда, промышляла запугиванием проезжавших автомобилистов. Но все было напрасно.
Мокрые, измотанные, поцарапанные они вернулись в дом, и Алена уже хотела звонить Роджеру и сообщить ему пренеприятнейшее известие. Но тут вдруг Вайа сама заявилась. С совершенно счастливым, но как бы извиняющимся выражением морды лица. Мол, как вы тут, не слишком я вас того, угоняла? Да не берите в голову. Я же пошутила. Все хорошо. И все действительно было хорошо. Это были чудесные дни.

;
Глава 11: 2004, Ангелы прилетели
Этот год был, наверное, самым ровным годом нашей жизни. К Новому году в Заокский подтягивались наши друзья из Калифорнии, Флориды, Мичигана - чтобы помочь с Рождественскими программами в Заокском. Они до сих пор проходят, эти Заокские елки. И многие знают доктора Кешнера - одного из вдохновителей этих программ. В те времена эта традиция сложилась и вышла на определенный уровень. Приезжали иногда десятки добровольцев, привозили огромные мешки и чемоданы с подарками. Что-то еще докупали, и вот Новый год уже был радостным не только для тех, у кого и так все в жизни хорошо, но и для обделенных - сирот, больных, инвалидов.
Вот, например, воспоминания об одной поездке. Я в ту пору славился как лихой зимний водитель, и те наши гости, что были у нас не первый раз, охотно со мной ездили, адреналинились, а вечерами просили, чтобы я их детей и молодежь покатал. Я катал. Был у меня тогда Ниссан Blue Bird, один из лучших в ту пору автомобилей на Тульско-Московском участке трассы. Уж извините за хвастовство, но так оно и было. Купил очень недорого у Ивана Х., который тогда уезжал за кордон. Очень, очень благодарен ему. Другой его Ниссан купил православный батюшка из района. Ниссан мой был "перевертыш", т.е. немного помятый сверху, от аварии, но на ходовых качествах это не сказывалось никак. Да и видно не было не специалисту. И вот на нем я и выделывал всякие зимние фокусы.
Так вот, решили гости наши американские ехать в один из детских домов в Тульской области. Мы тогда над этим домом "шефство" взяли - Наталья Шеглова, добрая душа, координировала, а мы со студентами помогали. Многое там изменилось к лучшему. В тот раз, помню, приехали новые люди, которых я не знал, которые меня не знали. Ну, подъехал я к корпусу МакНилеса, четко развернулся на ледяной дороге с ручником, так чтоб им не надо было ходить, чтоб прямо руку протяни и открывай дверь, а у них уже мурашки по коже. Американцы, что поделать. Шушукаются. Не садятся. Хотят с кем-то еще ехать. Но все-таки поехали со мной - выбора не было. Потом расслабились.
Провели мы день в Ревякино, с детьми-сиротами, брошенными детьми, или из семей алкоголиков и наркоманов. Они, эти детки, на нас пачками вешаются, как украшения на новогоднюю елку. Только чтоб их потрогали, погладили. Так больно на них смотреть. Раздали подарки, поиграли в игры, попели песенки, рассказали детскую проповедь, про Иисуса, про Рождество. Как всегда. И уже темно было, когда мы поехали домой. А от этого детского дома до поселка километров семь будет. И потом еще по трассе километров семьдесят.
И вот едем мы от детского дома, по лесу, в сторону поселка Ревякино, едем и молча "перевариваем" виденное. Шел крупный частый снег, все вокруг было белым-бело, заметено. Белое Рождество. Впереди Женя Крестинский на микроавтобусе Фольксваген едет, за ним и я. И тут мне показалось что-то. Сам даже не понял, просто как-то сердце забилось. Я посигналил Жене, развернулся и поехал назад. И вот на обочине что-то чернеет. Человек лежит, снегом почти совсем засыпанный!
Выскочили мы из машины, и к нему. Холодный как лед, но вроде живой. Затащили его ко мне в машину, стали растирать, откачивать. И он начал приходить в себя. Пьяный-препьяный. А мы, естественно, между собой по английски говорим. Он смотрит на нас, ничего не понимает и вдруг заплакал и говорит: "Ангелы! Ангелы прилетели! Спасибо, Господи!" Я тут его уже по русски спрашиваю, где он живет, как его зовут хотя бы. А он только головой машет и повторяет - Ангелы прилетели.
В общем, так ничего от него не добившись, повезли его в поселок Ревякино - авось кто-то его опознает. А еще пять километров было ехать. В машине такой духан стоял, что мы все опъянели - с открытым окном в мороз ехали. Доехали до поселка, а вечер уже, никого на улицах нет. Стали в дома стучать, мужика водить от подъезда к подъезду. А он все про ангелов бормочет. Долго ли, коротко ли водили, но наткнулись на людей, которые его знали. Они нам показали, куда его вести. В общем, отвели его и сдали жене. А та хоть бы поблагодарила нас. Наоброт накричала: "На... вы мне его притащили! Пускай бы замерзал!" И по морде ему. Но, думаю, это она сгоряча. А он опять - про ангелов.
Что еще интересного было в том году? Лепили с ребятами снеговиков у себя во дворе, делали горки, котались на "собачьей упряжке" с Фредькой, гуляли по зимнему (весеннему, летнему, осеннему) лесу. Книжку я в ту пору написал, сборник художественных рассказов - "Станционный Смотритель: маленькие трагедии XXI века." Кто читал знает, что и Ревякинский детдом там отражен. Это была моя первая книжка изданная не церковным издательством. Она тогда появилась во многих книжных магазинах Москвы, было приятно. ;
Глава 12: 2004, Прейер-мобиль
Летом того же 2004-го года мы с Аленой, на этот раз без детей, снова отправились в Америку. Опять она училась, а я работал. Опять в основном грузчиком. Перевозили людей с места на место. Американцы часто переезжают. Сходятся-расходятся, работу получают-теряют, дома покупают-продают - и все это сопряжено с переездами. Много я перетаскал мебели, коробок, роялей - всего на свете.
Иногда по 20 часов сряду работали - загружали вещи, мебель в грузовик, перевозили на новое место, перекусывая по дороге, разгружали, ехали назад, еще загружали грузовик, снова отвозили и разгружали. Тяжелая, надо сказать, работа, не всякий выдерживал. Мне Господь силы давал, и радости тоже. Отличная работа, мне нравилось. Думаешь себе что-то, песни поешь, молишься, мышцы накачиваешь - а тебе за это еще деньги платят. И еще чаевые часто. И с людьми интересными общаешься. Ну, я писал уже об этом.
Жили опять у Дейва с Мерти. Ездили на той же старенькой машине, Плимут Каравелла, что Дейв восстановил для нас еще в 1998-ом. В наше отсутствие в Америке Плимут стоял у племянников Дейва, на авто-свалке. Мы приезжали, заводили машину аккомулятором Дейва, и ехали. Машина практически не ломалась. Хотя вид у нее с годами сделался вообще атаманский. Раз остановил меня что-то полицейский - то ли не пристегнут я был, то ли еще что - не помню. В общем, машина вызывала подозрения. И спрашивает меня, что это у меня за машина такая интересная - капот одного цвета (золотого), крылья красные, сама машина малиновая. Да и модель вроде давно устаревшая. А я ему говорю, что это не просто автомобиль, а прейермобиль (т.е. молитво-мобиль). И рассказал ему историю этого автомобиля. Я уже писал об этом.
Он с меня не только штраф не взял, а пригласил меня в полицейский участок, где сняли со мной на видео интервью, в котором я еще раз рассказал про прейермобиль, про Дейва, про Роджера, про Шейлу - и про то, как они многим людям помогли. И запустили этот фильм потом по местному телевидению. Так Господь прославился через наши аварии, немощи и беды. И вся полиция знала мой прейер-мобиль, и никогда уже больше не останавливала меня.
;
Глава 13: 2005, Галопом по Европам
Летом 2005-го года вместо того, чтобы, как обычно, ехать в Америку я отправился в Европу. Опять мне выпал "счастливый билет". Приезжал зимой в Заокский доктор Харольд Паркер из Австралии, бывший президент церкви тамошней. А в отставке он занимался турами по Европе - обучающего характера, по истории Церкви и истории Реформации. То, что мне было нужно как историку. Евгений Владимирович Зайцев, в ту пору ректор, представил меня ему в кафетерии, мы покушали вместе и разошлись. А через месяц мне приходит приглашение присоединиться к их группе. Бесплатно! Это было одно из тех предложений, которые отклонить невозможно! И я поехал. Аж на целых пять недель.
Не буду никого утомлять описанием этой поездки. Скажу только, что она коренным образом отличалась от само-туризма и от организованных шаблонных экскурсий. Мы в тот раз посетили ключевые исторические места в Германии, Чехии (и Словакии), Франции, Италии, Швейцарии, Англии, Ирландии, Шотландии. Монастыри и кафедральные соборы, музеи и выставочные залы, катакомбы и крепости, замки и средневековые города, места сражений и кладбища, дома известных исторических деятелей и темницы, известные семинарии и университеты, ну и просто красивейшие места. Полтора месяца бесконечной дороги, масса прочитанных книг и статей (которые Харольд предусмотрительно взял с собой), бесконечные документальные фильмы в автобусе во время переездов - все это, конечно, не сделало меня европейцем, но, по крайней мере, позволило прикоснуться к истории Европы уже не в теории, а осязаемо, физически. Я был в разных европейских странах и до, и после этой поездки. Но это совсем другое. В ту поездку я пытался заглянуть за внешнюю оболочку и уловить какой-то исторический пульс этих стран. Что-то удалось, что-то нет.
Что больше всего запомнилось, понравилось - трудно сказать. Какие-то маленькие местечки, вроде Сорренто на юге Италии, где все так медленно, и так веками неизменно, так просто и так красиво. Или Пинероло на севере Италии, где жили, да и сейчас живут, вальденцы, где тишина и покой - аж уши закладывает от тишины. Остров Ионы в Шотландии, на котором преподобный Колумба основал монастырь. Не хотелось оттуда уезжать. А чего стоила покрытая ледниками (ныне тающими) горная вершина Юнгфрау в Швейцарии. Я там совершил великое "снисхождение". На обратном пути я специально вышел на несколько станций раньше, там, где еще лежал снег, и остаток пути, несколько километров до гостиницы, шел пешком. Удивительная была прогулка - снег и теплынь. И альпийское разнотравье, и тишина, и никого-никого кругом. Только потом несколько дней я с трудом мог по лестнице спускаться, даже из автобуса выходить. Вверх - ничего, а вот вниз - икроножные и голеностопные мышцы очень болели.
Большие города тоже притягивали, но уже другим, каким-то болезненным притяжением. Сильное впечатление произвел Эдинбург - как-то заворожил, растревожил душу своей серостью, бесприютностью, фатальностью. Написал там несколько стихов, вот два из них, которые до сих пор сильно резонируют мои чувства с этим городом:

На скамейке в Эдинбурге

Скамейка в Эдинбурге,
И мысли до утра.
Что будет, то и будет,
Тому и быть пора...
Пока пищат сирены
И тикают часы,
Пока шальные пули
Троссируют в ночи,
Пока погасли свечи,
Но не окончен бал,
Умножь в несчастном веру,
Что он не зря страдал.

В Эдинбурге, у Собора Святой Троицы
В Эдинбурге живые и мертвые,
Как везде – тонкая грань.
Но небо ниже и сумрачней,
И вечер – промозглая рвань.

В центре города – кладбище,
При соборе Святой Троицы.
В сумерках, да и раньше,
Народ здесь гуляет и колется.

А в лабиринте грез и камня,
Дыша взволнованней и чаще,
Шотландцы – девочка и мальчик,
Друг в друге разжигают пламя страсти.

Германия напротив завораживала своей стабильностью и продуманностью, удобством и сытостью, аккуратностью, возведенной в высокое искусство. После этого я много раз бывал еще в Германии, и это ощущение сохранилось. Все-таки не хватает нам, русским, германской основательности. А им не хватает нашей широты. Я думаю, что эти два народа были созданы, чтобы дополнять друг друга, а не воевать. Но враг рода человеческого так все извратил.
В Праге воздух оказался русский, как будто не выезжал из России. Тоже написал там несколько стихотворений, вот только одно из них, просто зарисовка увиденного:
На старой Пражской площади

Вот девочка, с блокнотом, на бордюре,
С карандашем, с улыбкой до ушей,
Она напомнила, что жизнь еще живей,
Чем мы себе ее рисуем.

Садилось солнце. Гус блестел
Загара бронзовым отливом,
И думал, что не зря горел,
И что бессмертие – красиво.

А вот Лондон как-то не зацепил - слишком он сделался космополитским. От атмосферы Шерлока Холмса ничего не осталось. Зато в Цюрихе, Констанце и Женеве чувствовал себя прекрасно, будто в городе своего детства опять побывал. Никакой толкучки, кругом парки и скверики, трамвайчики.
Во время этого большого турне начал писать наброски к новой художественной книге - "Каменный цветок". О судьбе и творчестве художника (вымышленного) Макса Полянского. По приезде в Россию грубо дописал, получилась повесть. Потом на многие годы забросил, забыл даже про нее. И вот недавно совсем вспомнил и, как ни странно, даже отыскал. А повесть оказалась почти пророческой.

;
Глава 14: 2005-2006, Строители мостов
В конце того же 2005-го года мы снова отправились в Андрюс. Алена - учиться, а я - работать. Только на этот раз работал я не грузчиком (точнее, не только грузчиком), а преподавателем. Меня пригласили в Андрюс прочитать курс по истории Восточно-Европейской Реформации. Я готовился к ним всю осень 2005-го, а в декабре мы поехали. Всей семьей, с детьми. Мы тогда и не подозревали, что уезжаем из России надолго. Очень надолго. Этого не было ни в наших планах, ни в наших намерениях даже.
Поначалу мы разместились в доме доктора Муна - он с женой уезжал на зиму в творческую командировку, писать книгу. Дом его находился в двух-трех минутах (пешком) от дома Дейва и Мерти. Как-то все у нас там вокруг этого дома вращалось. Впервые в жизни я преподавал на английском - полный курс, для студентов магистерской и докторской программ. Многим тогда открылся совершенно новый мир - религиозный мир Восточной Европы. На основе этого курса и дозрела, и сложилась окончательно моя книга "Славянское христианство".
Наши друзья из Найлса настояли на том, чтобы мы отправили Акима и Сашу учиться в христианскую школу. Это было правильное решение. Дети учились в городке Найлсе, в двадцати минутах езды от Берриен Спрингса где мы жили. В школу их отвозила по утрам Алена, а я забирал детей после обеда. Благодарен Богу за тех посвященных, креативных и любящих учителей, которые учили там Акима и Сашу. Они не учили детей - они их пестовали, как цветочки. Постоянно что-то выдумывали, постоянно проводили какие-то мероприятия, спектакли, концерты, конкурсы. Аким с Сашей во всем этом с радостью участвовали.
Вот, например, просто один эпизод из многих. Проводили они там в школе конкурс на постройку самой прочной модели моста из тоненьких, почти как спички, палочек. Участвовала вся школа, взрослые и дети. Построить модель моста, может, и не сложно, но вот сделать ее сверх-прочной - это уже сверх-задача. Тут надо было на практике применять все полученные знания по математике и геометрии. Чем мне нравится Западное образование - так это своей практичностью. У нас, в России, конечно, бедных школьников в сто раз сильнее грузят математикой, формулами, уравнениями - спору нет. Но все это в большинстве случаев остаеться просто теоритическим знанием, которое улетучивается вскоре после сдачи экзаменов. В Америке же они, может, и не требуют такой высшей математики, но стараются сделать ее (как и все другие дисциплины) максимально прикладной. А это возможно только через игры, которые способны не на шутку увлечь.
Аким с Сашей увлеклись мостостроительством. Они читали книжки, искали информацию на интернете, чертили схемы, делали расчеты, и клеили, клеили, клеили свои мосты. И вот наступил долгожданный день, когда десятки мостов должны были пройти испытание на прочность. Их ставили между двумя столами, цепляли к ним весы, ведро, а в ведро потихоньку подсыпали песок. Один килограм, два, три, пять, десять... Пока мост не сломается. У кого-то мост разлетался на первом уже килограмме.
Когда дошла очередь до Акима и Саши, за которых мы, ясное дело, болели, мы с удивлением обнаружили, что их мосты выдерживают рекордную нагрузку! Уж не помню, сколько килограм они выдержали, но ведро было почти до верху наполнено песком, прежде чем их мостики переломились. Саша выиграла тогда – заняла первое место! Удивительно было смотреть, как эти тоненькие палочки, которые она склеила вместе, выносят такую нагрузку. И вдруг - бах, почти взрыв, и мостик буквально разлетелся на части. Такие уроки запоминаются навсегда.

;
Глава 15: 2006, Большая перемена
Алена в 2006-ом снова работала в библиотеке Андрюса, и занималась написанием своей диссертации. Я тоже из библиотеки не вылезал. Преподавал я только два раза в неделю, еще где-то раз в неделю работал на перевозках, грузчиком, и этого нам вполне хватало, чтобы не заботиться о хлебе насущном. Так что все усилия я бросил на книгу, хотел ее доделать к осени, ко времени возвращения в Россию.
Но неожиданно произошло - нечто странное, необъяснимое. Когда книга была почти готова, что-то случилось с файлом, и все значки моей книги превратились в вопросительные знаки. И что я ни делал, к кому не обращался - никто мне помочь не мог. И это была работа многих лет! По глупости ли, по лености ли, но я не делал копий, не сохранял ее нигде. И у меня остались только некоторые кусочки книги. Это было большое потрясение, испытание. Но сегодня, когда я оглядываюсь назад, я благодарю за это Бога, потому что в процессе повторого перенаписания книги я обнаружил такие вещи, без которых сегодня не мыслю своей книги, своего понимания Славянского христианства. Этого бы не произошло, если бы я подал в печать первый вариант книги. Но как же было больно и обидно - на самого себя.
В это самое время мне пришло приглашение от Канадского униона возглавить большую церковь в пригороде Торонто. Один из преподавателей Андрюса, который меня хорошо знал, сделался в ту пору секретарем конференции в Онтарио. Он и выслал нам это нежданное приглашение. Да, оно свалилось на нас как снег на голову.
Честно говоря, настоящего пасторского опыта у меня на ту пору не было. Да, в Заокске, наряду с преподаванием, я был пастором молодежной церкви, но ведь это совсем другое. Я так и не служил пастором в России – ни одного дня. И уже и до этого я задавался вопросом - а имею ли я вообще право преподавать в духовной семинарии не имея серьезного пасторского опыта? И внутренний ответ, который я получал на этот вопрос, бередил мне душу. И тут - приглашение.
Должен сказать, что вокруг Андрюса проживало большое количество выпускников семинарии, с магистерскими и докторскими степенями, которые годами искали работу или приглашение на служение в церковь. Часто люди так и оставались без служения - работали на кого-то или открывали свой собственный бизнес. И не потому, что не хотели служить - а потому что места не неходилось. Это в России в ту пору всех пристраивали, а на Западе - не так. Устроиться на пасторское служение, особенно в хороший приход, было чрезвычайно сложно. Я прекрасно понимал это и отдавал себе отчет, насколько лестное предложение я получил. Но все еще колебался.
В марте 2006-го доктор Мун и его супруга Сью вернулись из творческого отпуска, и мы сняли квартиру в Андрюсе – там же, где жили раньше, когда были еще студентами. Там и было принято решение - ехать в Канаду. Да, это решение означало большой поворот в нашей жизни.

;
Аким:
Грибной человек

Часть Четвертая
Made in Canada
;
Глава 1: 2006, Первые впечатления
В марте мы поехали в Канаду на интервью - то есть на собеседование с руководством церкви. Людей посмотреть, себя показать. Это была наша первая поездка в Канаду, и страна эта нам понравилась с первого взгляда. Для стороннего человека Канада мало чем отличается в Америке, но мы сразу же нашли массу отличий. Это как будто вам показывают две с виду одинаковые картинки и просят найти 10 отличий. Мы нашли гораздо больше - и прежде всего в людях.
Да, люди в Канаде оказались более спокойными, чем в Америке. То ли это заслуга социалистической канадской экономической ориентировки, то ли север оказывает влияние. Но таких задерганных людей как в Америке мы там не увидели. Жизнь казалась более размеренной. В эстетическом плане Канада также выгодно отличалась - здесь влияние Европы чувствовалось и в архитектуре, и в манере одеваться, и в повсеместных поисках гармонии с природой. Культура тоже оказалась на уровень выше - и на дорогах, и в общественных местах, и, как потом выяснилось, в церкви тоже.
Детям Канада тоже понравилась. Нас поместили в неплохом отеле, с бассейном, и дети на семейном совете (а так принимались, хотя и неформально, все большие решения) сразу же "проголосовали" за Канаду.
Во время нашего собеседования с руководством конференции выяснилось, однако, что церковь, в которую меня приглашают, находится на грани развала, отделения и полного роспуска. В чем конкретно были проблемы этой церкви мне не сообщили. "Мы не хотим подталкивать вас ни в какую сторону. Если вы примете эту церковь, то сами должны будуте разобраться - кто прав, кто виноват, и что делать" сказали нам. Это насторожило нас, естественно. Но мне понравился мудрый подход руководства и степень свободы, которой меня наделяли. Они не хотели склонять меня ни на чью сторону. Не толкали меня никуда. Удивительно мудрые люди! "Церковь надо спасти во что бы то ни стало," сказали мне на прощанье. И добавили: "Но учтите - у вас только один выстрел, одна пуля. Промахнетесь - и церкви уже не будет." Я, конечно, не считал и не чувствовал себя экспертом в спасении церквей, да и опыта большого у меня не было. Но меня заинтриговало это предложение. В первую очередь своей загадочностью и трудновыполнимостью. Я побаивался вступать на какой-то легкий, проторенный путь. А тут служение грозило быть прямо-таки боевым. Это успокаивало мою совесть - ведь чтобы покинуть, даже на время (навсегда я никогда и не думал) Заокский мне нужны были серьезные моральные основания. Мне надо было знать, что я не бегу с фронта в тыл, но, напротив, записываюсь на передовую. Так оно и оказалось в конечном счете. По крайней мере в первые несколько месяцев.
Вот эта наша церковь в Берри, которая нам досталась, сыграет чрезвычайно важную роль в духовном формировании детей. Об этом новом, теперь уже канадском этапе нашей жизни, я и хочу поговорить в этой части книги. И если раньше Акиму выпадала, так сказать, эпизодическая роль в книге, посвященной ему, то теперь он все больше и больше, по мере взросления, будет выходить на передний план. В жизни Акима, который в ту пору входил в подростковый возраст, будет всякое. Много разных приключений. Он отнюдь не был тихим "ангелочком". Такие были у нас приключения, что держись. Но в целом в этой церкви Аким вырастет и станет на ноги. В этой церкви он осознает себя не просто сыном служителя, но и служителем. В этой церкви Аким произнесет свои первые проповеди, в этой церкви он до дыр зачитает свою Библию (мало у кого я видел такую зачитанную Библию, как у Акима), в этой церкви Аким полюбит пророчества и встанет на ту узкую тропу, по которой и пройдет до самого конца.
В конференции мне дали адрес церкви, и хотя был будний день, и церковь наверняка была закрыта, мы с семьей поехали на нее посмотреть. Церковь располагалась в престижном районе, где жили весьма состоятельные люди. Здание церкви оказалось удивительно красивым – одним из самых красивых зданий в нашем городке - Берри. Оно как будто полностью было сделано из яркого, отражающего солнечные лучи тонированного стекла. Новое, только что законченное здание стояло на просторном участке, каких было тоже немного в Берри. Спереди церкви располагалась огромная парковка, а сзади и по сторонам - зеленые лужайки. В нескольких метрах от церкви начинался парк.
К нашему удивлению церковь оказалось открытой. И прежде, чем мы успели задуматься, зайти нам сейчас внутрь или нет, нам навстречу вышли симпатичные мужчина и женщина. Это были первый пресвитер церкви, Джо Цестарич, и его жена Санда. Так как мы ехали с собеседования, одеты мы были по-пасторски, и они сразу признали во мне своего нового пастора. Так началось знакомство, нет, дружба, которая продлится многие годы. Джо и Санда провели нас внутрь здания, и мы убедились, что внутри было ничуть не хуже, чем снаружи. Церковь оказалась просторной, чистой, все было сделано со вкусом и любовью. Церковь могла вместить до 400 человек. Мне показали пасторскую комнату, просторный вестибюль, комнату матери и ребенка. Потом мы спустились на нижний этаж, где находился огромный холл, современная кухня, и множество прекрасных классных комнат - для проведения субботней школы по возрастам. Все было безупречно отделано, все сверкало чистотой и новизной. Было странно думать, что эта церковь переживала серьезнейшие внутренние проблемы. Но именно так оно и было, как в скором времени мы могли убедиться.

;
Глава 2: 2006, Переезд
Итак, нам предстояло теперь переехать из Америки в Канаду. Так как Алена в ту пору много работала над своей диссертацией и нуждалась в том, чтобы находиться в непосредственной близости к библиотеке, а дети еще не закончили учебный год, было решено, что на первых порах я отправлюсь в Канаду один. Жилье нам подыскали достаточно быстро - одна пожилая семья сдавала верхний этаж своего дома, три небольшие комнаты и зал, за доступную цену. В качестве временного пристанища нам это вполне подходило. Надо было теперь позаботиться о какой-то мебели. В Америке цены, надо признать, были лучше чем в Канаде, и нам давали контейнер для перевозки, поэтому мы решили купить мебель в Мичигане.
А еще мне нужен был автомобиль. Мой прейер-мобиль уже почивал на автомобильном кладбище, и у нас в ту пору был темно-зеленый Понтиак – все из того же источника, от Дейва и Роджера. Но в Канаде мне дали понять, что для моей пасторской работы этот старенький автомобиль не подходит. Ведь мне надо будет и посещать людей (в том числе и не бедных), и подвозить кого-то, и представлять церковь на разных уровнях. Еще меня стращали канадской зимой и снегом. И пришлось нам приобретать «настоящий» автомобиль.
Конечно же, он тоже пришел от Дейва. У Дейва в гараже больше года сидел роскошный спортивный Крайслер - шестицилиндровый, двухдверный, ярко-красного цвета. Совсем еще новенький, он попал в аварию и был списан. Достался Дейву бесплатно. Старина Дейв с племянниками повозился-повозился, и восстановил его. И продал нам со скидкой, всего за 5 тысяч долларов, в рассрочку. А выглядел наш авто на все 30 тыяч. От такого предложения, да еще и от любимого нашего Дейва, мы отказаться не могли. И у нас появился автомобиль на последующие семь лет.
Интересно, что когда на своем новом Крайслере я подкатил к Сереге П., с которым работал на перевозках, он сказал: "Да, я читал об этом. Красный, спортивный, с кожаными сиденьями - такие модели покупают люди, проходящие через кризис среднего возраста." В принципе, он был прав. Хотя иногда мне казалось, что я уже прошел через него, а иногда - что еще не дошел. В общем, я подходил к сорокалетнему рубежу, и это не простой рубеж.
Вот на этом автомобиле один-два раза в неделю я стал совершать "перелеты" США-Канада и обратно. От Андрюса до Берри было 8-10 часов езды (в зависимости от очереди на границе), и я обычно выезжал из Берри в субботу, после вечернего богослужения, и под утро был в Андрюсе. По дороге слушал аудиокниги, в основном по истории. Много прослушал. А в среду, после проведенных лекций в университете Андрбса (я тогда преподавал там историю русского христианства)  возвращался в Канаду. Но С американскими номерами в Канаде не останавливают - т.к. оштрафовать все равно не могут - и я мог ехать чуть быстрее, чем все. Так началась моя пасторская жизнь в Канаде.
Кстати, как пастор я наделялся большими, просто огромными, невиданными в России полномочиями. Во-первых, я практически никому и ни в чем не отчитывался. Во-вторых, я мог самостоятельно принимать решения такого уровня, для принятия которых в России нужны были бы решения десяти вышестоящих церковных организаций и месяцы совещаний. В-третьих, будучи пастором, я был еще и официальным лицом, входил в городские советы, числился внештатным, но полномочным сотрудником полиции и пожарной службы, имел полные полномочия нотариуса, мог представлять людей в суде, имел право самостоятельно регистрировать браки, имел доступ к любым больницам в любое время дня и ночи и многое, многое другое. В общем, быть пастором на Западе в корне отличается от российского пасторства. При всей моей любви к России - Россия не знает настоящего пасторства. И не уважает. На Западе же пасторство поднято очень высоко. Есть у западного пасторства и негативные стороны, но о них поговорим позднее.
Итак, я пока знакомился с церковью и ее проблемами. О тех проблемах, которые привели церковь на грань развала и закрытия, я говорить не буду - по этическим причинам. Церковь в Берри была тогда под пристальным вниманием и полиции, и газетчиков, и телевидения. Мне предстояло: 1) примирить враждующие фракции; 2) восстановить доброе имя церкви в глазах общественности; 3) вывести церковь из страшных долгов. Любая из этих задач была больше меня, но с Божьей помощью как-то все начало выравниваться, восстанавливаться.
Помню, когда меня представляли церкви, в субботу во время богослужения, меня странно удивило, как сидят в ней люди. Слева от меня, если смотреть с кафедры, сидели все белые, а справа - все черные. За редким исключением. Это показалось мне нездоровым признаком, да так оно и было. Это была одна из границ, по которым прошел раскол.
Меня спасла моя детская наивность. Она не позволила мне искать и находить виноватых. Она твердила мне, что все эти люди - замечательные, добрые, искренние. Что они просто не поняли в чем-то друг друга. И знаете что? Люди мне поверили! Люди поверили, что моя наивность - это не наивность вовсе, а любовь. А может, так оно и было? В общем, все ожидали, что прибудет некий пастор-инквизитор, накажет кого надо, разгонит, выведет кого надо на чистую воду, а кого надо - наградит орденом. Но приехал пастор, который в них искренне влюбился, который то ли по простоте душевной, то ли еще почему не стал заниматься разборками, а занялся духовной работой. Поверил темнокожим, что им не дают свободы в церкви - и искренне передал это "белым". Поверил белым, что для того, чтобы выйти из кризиса, нужно иметь четкую программу действий, а не просто горлопанить - и искренне передал это "черным". Какое-то время я чувствовал себя почтальоном Печкиным, который отправлял телеграммы и бандероли от Матроскина к Шарику и обратно. И фиквамы были, и стулья летали. Все было. Но люди увидели, что их пастор не пристраивается к какой-то стороне, а искренне верит, что и те, и другие стараются помочь церкви. Сначало с подозрением, потом с надеждой, а потом и с уверенностью лидеры этого раскола поверили моей вере.
Да, я просто искренне верил, что мои братья и сестры - прекрасные люди. А то, правы они или нет - я не имел достаточно мудрости решить. И никакого суда от меня не дождались. А через какое-то время он уже и не нужен был - примирение пришло как-то само собой. Некоторые, особо активные лидеры раскола, ушли в другие церкви - но не потому что я их выгнал, а потому что они лишились почвы под ногами. Потом они в основном вернулись, нашли церковь в мире, и им это даже понравилось, так что они остались. Прекрасные люди. Просто обстоятельства иногда заводят нас не туда. Но я понял одно - люди смотрят на тебя, следят за тобой, пастор, и все, что тебе надо, вся мудрость твоя как пастора в том только и заключается, чтобы оставаться верным им и любящим человеком. Через какое-то время все остальное выветривается, уносится в прошлое, проходит, а верность и любовь - они остаются.
Дела пошли вообще замечательно, когда в июне того же 2006-го приехали Алена и детки. Они влюбили в себя церковь. У людей тогда были еще подспудные вопросы - вот, пастор наш кажется таким добрым, семейным, любящим человеком - а как там на деле его отношения с семьей? Сработала ли его "тактика" для его жены? Детей? Ведь это сразу видно. Мы сами можем не видеть наших проблем, но со стороны, особенно со стороны церкви, семейная жизнь пастора - как на ладони. Люди все видят. Каждый жест, каждый взгляд, каждое слово. Их не обманешь, ничего от них не утаишь. Вот это был момент истины. Какие у меня дети? Какой у меня сын? Что получилось из моей любви, из моей наивности, из моего доверия - у меня дома? Можно ли мне доверять? Можно смело сказать, что именно приезд моей семьи и расставил все точки над "и". А когда Алена и дети с головой окунулись в церковную жизнь, когда все увидели, что жена пастора не ищет какой-то власти, а любит всех и уважает, что дети открыты и искренни, то ледниковый период окончательно прошел. Церковь стала расцветать. Слава Тебе, Господи! Спасибо, жена. Спасибо, милые детки.
Честно говоря, примирение пришло гораздо раньше и гораздо легче, чем кто-то мог ожидать. Мне аж было неудобно - я недостоточно для этого попотел. Совсем даже не парился. А в книжках читал, что надо всякие методики, что надо то и се, и что должны пройти годы... Ничего уже не надо было. Ни о каком роспуске церкви речи не шло, долги стали быстро выплачиваться, в газетах замелькали статьи сто процентов позитивные, люди как-то сами собой сели вперемешку, и церковь стала походить на шахматную доску - черная клеточка - белая клеточка - черная - белая... И начались наши будни. Но серыми их не назовешь. Скорее цветными, как моя новая церковь.

;
Глава 3: 2006, Начало новой жизни
Итак, весной-летом 2006 года мы поселились на тихой мелко-буржуазной улочке небольшого канадского городка Берри. Берри находится всего в 90 километрах к северу от Торонто, а потому выполняет функцию престижного спального района Торонто и место счастливого ухода на пенсию. Городок Берри расположен на берегу живописного озера Симко - одного из тех индейских озер, которые воспел в своих книгах Фенимор Купер. Кстати, и с индейцами у меня будут приключения, но это позднее. Итак, Берри. Один из самых процветающих и быстро-растущих городов Канаде и даже мира. С одной стороны - близость Торонто, то есть денег и работы. С другой стороны - тихий городок, чудная природа, порядок, уют, и доступные цены. В общем, мы попали в рай обывателя - о котором в глубине сердца давно, наверное, мечтали. Рыба ищет где глубже, человек - где лучше - известная аксиома.
Опять-таки, мы не мечтали об этом гласно, и не предавались мечтам-размышлениям о сладкой жизни. Но мы ее, как все, желали. И вот, в отличие от "всех", мы ее получили. И, должен сказать, ничего нет плохого в хорошей тихой жизни в достатке.
Особенно если и на душе светло и хорошо. А именно так оно у нас и было. В июне 2006 приняла крещение Саша. Я крестил ее в нашем лагере Кэмп Френда, на чудесном озере. А Саша - она такая. Она формально ничего не делает - она вообще неформалка. Искренне все делает.
А в августе того же чудесного 2006-го года крестился и Аким - я крестил его в Заокске, когда мы приехали в отпуск в Россию. Стоит ли говорить, что это событие имело рещающую роль в его жизни? Этой, и той, которую Аким унаследовал?
Я был полностью тогда погружен в жизнь Церкви. Собирал, как говориться, рассеянное стадо. Посещал тех, кто годами не появлялся в церкви. Начинал безнадежные, казалось бы, библейские занятия с их детьми. И все. Дело пошло. Люди пришли. Церковь наполнилась, новые люди потянулись. Происходили буквально чудеса.
Вот как, например, в самом начале того лета пришли в церковь первые новые люди. Выхожу я из банка на одной из центральных улиц Берри, иду по улице к автомобилю. Смотрю, ссорются двое молодых. Девушка, необыкновенной красоты, и ее парень. Кричат друг на друга, вот-вот драться полезут. А парень у нее - черный. Я к ним: мол, ребята, чем вам помочь? А они посмотрели на меня, и говорят мне так серьезно: "Да, пастор, помогите нам!" Я им, кстати, не представлялся пастором. И воротничка пасторского я не носил. Как они поняли - не знаю. Я тогда просто пропахся пасторством. Поехал я с ними в церковь. Сидели, говорили. Длинная история, да и глубоко личная - не буду вдаваться в подробности, только основное. Дженни, так звали эту высокую, стройную, царственного вида девушку, была... легкого поведения. Когда-то, до того, как она встретилась с Сильвано (ее черный приятель). А встретились они не так давно. Это ее прошлое, да и настоящее, оставило на ней глубокий след, сильно ее исказило, даже внешне, но до конца не помрачило. У нее долгое время не было зуба, и не было денег вставить его. Ее кожа потемнела и была какого-то нездорового цвета. Глаза, светлые, были как будто подернуты дымкой страха и чего-то еще.
Сильвано был тоже весьма примечательной личностью. Он был убежденный наркоторговец и художник-татуировщик. Убежденным наркоторговцем он был потому, что торговал только марихуаной, все другие наркотики считал вредными. Их торговля, говорил он, крышуется полицией. Как бы там ни было, ребята мне достались еще те.
Так вот, стали мы с Дженни и Сильвано встречаться, проводить занятия по изучению Библии, говорить обо всем на свете. Стали они раскрываться. Вот мы говорим - как хорошо в Канаде. Хорошо. Но не все так просто. Я бы свое детство не обменял на то, что было у Дженни и Сильвано. Про ее семью вообще не буду. А Сильвано с детства с пистолетом бегал по трущобам Торонто. Романтика? Кошмар. Они оба страшно устали, оба любили друг друга, страшно ревновали, подозревали, обвиняли... Все это пришло с ними из прошлого. Но теперь они дошли до черты, и за чертой была или Церковь, или могила. Стала Церковь. Они успокоились, остепенились, стали ходить в Церковь. Все изменилось в их жизни.
А для нашей общины это тоже был знак. Что примирение возможно и необходимо, желанно. Это была чета миротворцев, своего рода, предвозвещение мира, между мужчинами и женщинами, белыми и черными.
Это только один из многих эпизодов того времени. А осенью того же года мы провели большую евангельскую программу. Для этого мы пригласили Билла Сантоса - нашего замечательного телепроповедника, в ту пору ведущего "Так говорит Библия" в Канаде. С тех пор мы подружились с ним. Он - португалец, и за ним стояла сильная португальская коммюнити Торонто и окружающих городков. Тогда я в очередной раз с горестью заметил, что как крепки коммюнити разных эммигрантов в Канаде, так слаба в целом наша русская коммюнити, диаспора. Но это - другой разговор.
Итак, мы дали великолепную рекламу на радио и на телевидение, сделали буклетики, объявили в газетах. И молились. В общем, сделали что смогли. И народ пришел. Хотя народ в Канаде очень-очень трудно куда-то привлечь. Работа-пиво-телевизор - вот три центра притяжения канадского обывателя. Четвертый - это спорт. Притяжение Церкви, в этом случае, должно быть внеземным, чтобы притягивать.

;
Глава 4: 2006 Школа, полиция
Осенью Аким пошел в школу - East View. Школа была в пяти минутах пешего хода от дома. Мы жили между школой, колледжем и стадионом - но, несмотря на это, район был тишайший. Одноэтажный. East View была огромная школа, очень канадская, очень светская. В Берри, в отличие от большей части Канады, мало эммигрантов – в основном все коренные канадцы в поколениях. Церковь наша сильно отличалась от населения Берри по этническому составу. Так вот, школа Акишкина была типичнейшая канадская. И там Аким добавил к своей русской и американской идентичности еще и полную идентичность канадскую.
Мы немного опасались дурного влияния школы, и не без причин, но к Акиму плохое на долго не приставало. Саша ходила в другую школу, недалеко, так как East View была high school, то есть с 9-го класа. А Аким перед приездом выпустился в Америке из 8-го класса. Канадские школьные товарищи Акима любили и уважали - за то, что он был одинаково добр ко всем, одинаково дружелюбен. Появилось много друзей, не всегда хороших, с нашей точки зрения. Но не с точки зрения Акима. Для него - все были хорошие. Да, кто-то там выпивает, кто-то покуривает - но они все равно замечательные ребята.
Поймите, я не даю здесь советов по воспитанию. Я прекрасно знаю, что "дурные товарищества" делают. Но вот у нас какие-то чудеса происходили. Аким считал этих ребят замечательными, и они становились от этого и вправду лучше. Опять, это не призыв от меня - дружить со всеми. Не всем это дано. Да и на Акима с Сашей их друзья не всегда оказывали самое лучшее влияние. Всякое бывало.
Вот, был у Акима долгое время, пока мы не переехали, друг Эрик. Вообще, надо сказать, что Аким не отказывал в дружбе никому. Если кто-то хотел быть его другом - он им был. Аким был щедр на свое время, может быть слишком щедр. И вот Эрик явно нуждался в друге. Вообще, с Акимом настойчиво дружили именно те ребята, с кеми никто не хотел дружить. Вот! Точно так! И это парень был еще тот - оторви да брось. Сколько раз он подводил Акима непростительно. Но это с нашей точки зрения непростительно. Аким все всем прощал, легко. Может слишком легко. С Эриком у нас связаны такие неприятные вещи, как угон нашего мотоцикла из гаража, пропажа вещей, и много чего еще. И все же, повторяя сегодня за Акимом, скажу, что это неплохой парнишка. Хотя и редкостный дуралей и шалапай. Думаю, Аким с этим утверждением тоже согласится.
А вот еще один чудак-друг у Акима был, хорошо его помню - Дэвид. Он жил с бабушкой, только с бабушкой, и свободами пользовался неограниченными. Однажды, например, взял он бабушкину машину, и погнал кататься не по дороге, а по лесной дорожке для сноумобилей - снегоходов (вокруг Берри таких дорожек множество). И естественно, Аким с ним. И, само-собой, застряли. Роловину ночи откапывались. Так и не откопались. Ночевали у нас. Наутро машину обнаружила полиция. Вызывали эвакуатор. Счет, наверное, бабушке прислали.
Всякое бывало. Однажды ночью - звонок. Из полиции. Говорят мне, выйдите на улицу, заберите своих детей. Какую улицу? Каких детей? Наши маленькие детки-конфетки спят в своих кроватках. Это я так думаю. Смотрю - ан, нету их в кроватках. Выхожу. Перед домом стоит полицейская машина, но хоть огни не включены - и то хорошо. Из машины выходят Аким с Сашей. Я их принимаю с рук на руки.
«Что же они сделали?» - спрашиваю полицию. «И где вы их взяли?» А, говорят, тут у их друга, тоже несовершеннолетнего, день рождения праздновали неподалеку. Пиво пили. А им нельзя. А полиция там так - в дом сама войти не может. Они их ждали на улице. Но и на улице им бы ничего не грозило, если бы не бутылка пива в руке одного из парнишек. На этом полиция их и "взяла". И привезла домой. Но никаких штрафов, никаких записей. Просто Берри - это очень тихий городок, и полиция там занимается не столько преступлениями, сколько их профилактикой. Это было, по счастью, наше первое и последнее приключение с полицией. Хотя нет! Еще было.
Сижу в церкви. Аким приехал со мной. Зима. Перед церковью - огромная парковка, которая в течении недели обычно пустовала. Парковку нашу, тем не менее, регулярно чистили для нас (для этого мы наняли соответствующую службу). И теперь парковка была чистенькой, слегка припорошенной снегом. Аким попросил у меня ключи от машины, чтобы припарковаться, как он сказал, у главного входа. Я обычно всегда заезжал с заднего входа. Кроме нас в церкви никого нет. Я занимаюсь своими делами, звоню по телефону, разбираю бумаги. Вдруг - звонок. Полиция. Просят меня выйти на улицу.
Выхожу. На середине парковки сияет мой красно-алый автомобильчик, отражая яркие огни полицейского крузера. А это Аким упражнялся в фигурном катании на нашей просторной церковной стоянке. Уж он там и крутил, и вертел автомобиль, выписывал фигуры-кренделя. Весь в меня! Кто-то из соседей за забором не выдержал и позвонил в полицию.
Но, конечно, никакого нарушения закона не было. Женщина-полицейская просто тихонько поговорила со мной, что выполняет долг службы, реагирует на жалобу, и что мол сын у меня очень лихой наездник, и чтобы я держал от него ключи от машины подальше. Ведь так много подростков разбиваются! И уехала. Хорошая женщина, дай ей Господь всего доброго. Но на самом деле Аким не был лихим, или неосторожным наездником. Он просто прекрасно водил машину. И всегда делал мне справедливые замечания, когда я вел: "Папа, превышаешь. Папа, слишком близко. Папа, ты дергаешь. Папа, осторожнее..." И он был прав. Он во всем был осторожен. Очень осторожен. Хотя, в ту пору, говорят, у него всякое бывало. Но это действительно такой сложный, подростковый возраст. Тем не менее отношения наши никогда не портились, и отношения с Богом у Акима всегда были прочные.
После Акима остался дневник - его духовные размышления и откровенные чувства, в самые разные периоды времени. Я не могу без его согласия публиковать этот дневник. Но он мне показывает, что Дух Святой никогда не отходил от Акима.

;
Глава 5: 2006, Про спорт
Оказавшись в Канаде мы испытали на себе, как заряжена там спортивная атмосфера. Я к спорту отношусь с почтительным уважением и держусь от него на почтительной дистанции. Времени нет и твердой убежденности. Но в Канаде мы стали и бегать, и плавать, и ходить в тренажерный зал. Аким среди всех нас оказался лучшим спортсменом. Он регулярно бегал - любил бегать. А что он вытворял на роликовой доске! Как он это делал - ума не приложу. Может, он не достиг в катании на доске тех же результатов, каких достигли фанаты этого дела. Но гонял он здорово!
Зимой Аким с Сашей обнаружили еще одно замечательное преимущество жизни в Канаде - это занятие горнолыжным спортом. Недалеко от нас, на окраине города, располагался прекрасный горнолыжный курорт. Даже когда снега нигде не было - там был снег. Его производили громадные машины, которые буквально мели пургу. Подъемник отвозил желающих на вершину, а туристский комплекс и ресторан, в котором можно было погреться у открытого огня, располагались внизу. И оттуда, с этой вершины горы, в скором времени Аким и Саша научились съезжать, слетать. Мы купили им горные лыжи, шлемы, куртки, очки - все, что надо. И, конечно же, абонементы, которые стоили недешево. И зимними вечерами Аким с Сашей пропадали на горе, совершенствуя свои навыки. У меня сердце замирало глядя на то, как они стремительно слетали с горы, выписывая при этом разные фигуры и тормозя в самый последний момент, когда они казалось вот-вот врежутся в забор.
Освоив горные лыжи ребята кинулись осваивать сноуборд, снежную доску, катание на которой казалось мне еще более опасным. Но Бог миловал. А я непрестанно молился. Помню, уже у меня в церкви и вечернее молитвенное закончилось, и переговорил я со всеми, и обзвонил кого надо, и почитал посидел - все жду, чтоб попозже за ребятами ехать забирать их. Но во сколько бы я ни приехал забирать с горы Акима и Сашу - все им было слишком рано. Они бы катались еще и еще. Но приходилось слушаться папу (или маму), грузиться в машину и ехать домой.
А еще зимой мы и с церковью вместе прекрасно проводили время. У наших прихожан, Росса и Линды, был большой и красивый дом в лесу, два озера, кишащие рыбой, и десятки гектаров леса, в которых Росс был единственный хозяин и охотник. Охотился он на оленей, но это другая история. В их просторном и гостеприимном доме мы часто собирались. У Росса был мощный снегоход, другой привозил мой сиарший пресвитер Джо. И начиналось веселье. Кто-то ловил рыбу, кто-то гонял на снегоходах, кто-то катался на лыжах, кто-то на коньках. Как русский пастор я чувствовал себя на месте и дома.
И вот я думаю - какие замечательные у нас люди все-таки. Да, Россу и Линде еще придется нелегко в жизни, и дом потеряют, и семью. Тяжелая история, молюсь о них, как только вспоминаю. И за маму Линды - женщину с русско-украинскими корнями, по фамилии Козаченко - самую гостеприимную хозяйку, что я встречал. Сколько всяких вкусных блюд готовилось, когда она приглашала гостей. А приглашались гости часто. И ведь всех приглашали, и малознакомых. Церковь, если она здорова - удивительная штука. Она притягивает, а не затягивает. Люди верят в Бога, говорят о Боге, поклоняются Богу - и приглашают к этому других. Это - благовестие. Гостеприимный дом - его центр. Да, христианам свойственно желать всем людям веры, спасения, и благословения.
Акима с Сашей любила вся Церковь. С ними было легко и весело. Они во многом оказались взрослее большинства своих свестников - в первую очередь из-за имеющегося у нас к тому времени опыту странничества. Поэтому они прекрасно поддерживали и развивали практически любой разговор с людьми любого возраста, даже преклонного. Аким с Сашей всегда отличались уважительным, вежливым и искренним отношением к собеседникам. Им очень повезло - они попали в любящую церковь, и теперь снимали сливки этой любви. Расти на любви - что может быть лучше?

;
Глава 6: 2006, Кадеты
Одна из ярких страничек канадской жизни Акима и Саши связана с кадетами. Кадеты - это королевские канадские кадеты, то есть около-воинские детские клубы. В Канаде они очень популярны. Там дети и спортом занимаются, и учатся навыкам выживания, и дисциплине, и строевой подготовке. Первой начала ходить туда Саша, вслед за своей подругой из церкви. Потом и Аким увязался за ними. Раз в неделю я отвозил их в здание старого воинского гарнизона в Берри, и часа через два забирал их. Я приезжал обычно к тому моменту, когда они уже строились, маршировали и официально распускались домой.
Ребятам выдали красивую кадетскую форму. Это, кстати, была одна из главных заманилок. Ну и перспектива летнего лагеря. И новые друзья. Вместе этого было достаточно для мотивации. Особенно для Саши. Аким как-то более спокойно относился к кадетам. То берет забудет, то ботинки не так начистит, то еще что. Он не любил армейскую организованность. Ох, как узнаю себя. А вот Саше нравилось. Ей нравилась дисциплина и организованность, нравились ее новые друзья. Нравились перспективы, которые открывались. Например, те, кто оставался в кадетах достаточно долго, два-три года, мог становиться инструктором, иметь массу льгот, бесплатно совершать путешествия по стране, поступать в любое учебное заведение и получать стипендию.
Эти радужные перспективы манили. Я и не препятствовал, и не поощрял. Я видел, что дети действительно нуждаются в более строгой дисциплине, в организованности и порядке. Кадеты им это давали. О чем-то большем я не думал. Я никогда бы не мог себе представить, что у меня, зеленого пацифиста, дети выберут военную тропу. Это было исключено, и дети сами понимали, что им с кадетами не всегда будет по пути. Так оно и оказалось. Аким проходил полтора года, Саша – два с половиной. У них были всякие интересные выезды, лазания по горам, палатки по лесам, байдарки по горным рекам. Саша два раза ездила в летний лагерь, где их грузили по полной программе. Аким выдержал только один лагерь. Там их гоняли так, что и в советской армии такого я не видел. Жили они там в палатках - целый огромный военный городок, база. Ряды огромных палаток с двухэтажными кроватями-нарами. Утренние пробежки и зарядки, построения и каши, строевую подготовку и песни. В общем - армия настоящая.
Вот мой типичный вечер кадетский, опишу для себя, пока не забыл навсегда. Все уходит, забывается. Итак, еду за ребятками, выезжаю где-то минут пятнадцать девятого, чтобы не спеша к половине девятого подъехать. Это совсем недалеко. Весна. Или осень. Или, может быть, зима? Тут и там немножко снежка. Выезжаю со своей тихонькой улицы на другую, чуть более сквозную. Каждое деревце уже давно знакомо, каждая доска в заборе. Даже люди, идущие по пешеходным дорожком - обычно те же люди, что проходят тут в это время каждый день. Вот идет седой, аккуратно постриженный суховатый и прямой, как лом, дедок с палочкой. У него строгое и даже как будто возвышенное выражение лица. Красивый, похож на артиста на пенсии. Это - местный алкоголик. Он собирает пустые пивные банки и сдает их. Сейчас он идет на плазу в Тим Хортонс выпить кофе. Он всегда туда ходит в это время. Вот выходит из дома престарелых, на левой стороне от меня, толстая-претолстая медсестра. Ее рабочий день закончился. Она сейчас выкурит сигарету на крыльце, потом сядет в свой Форд Эскейп и поедет домой. Вот прокатили на ролликовых досках парочка ребят из Акимовой школы. Вот едет мне навстречу на зеленом микроавтобусе, машет приветливо рукой, мой сосед через дорогу. Де жа вю. Приятное, надо сказать.
Еду неспеша. Когда печка тепло прогрела салон, открываю окошко. Пахнет талым снегом. Я не случайно окошко открытым держу, даже зимой. Лучше печку посильней погонять. Мне нравятся запахи Берри. Они такие же предсказуемые и постоянные, как здешние люди. Сейчас будет небольшая плаза, куда устремленно марширует дедок с палочкой. Там пахнет сначала пиццей и хлебом, потом кофе перебивает все. Потом и он удаляется, уступая место снегу и тонкому запаху дорогой выхлопной трубы.
Переезжаю Duckworth, самую большую улицу в нашем районе. Оказываюсь по другую сторону моста, приближаюсь к центру города. Опять меняются запахи. Вот вдруг влажно стало, близко к озеру. И все запахи стали ярче. Булочные, кафе, а вот венгерский ресторан, за ним парк, и потом Кадетские казармы. Там, как всегда, будет трудно припарковаться, из-за родителей, съехавшихся разбирать детей. Но хотя бы одно местечко всегда найдется.
Еще рано. Слышу, различаю по командам, что только начинают строиться. Еще маршировать будут. Сижу в машине, наблюдаю за подъезжающими родителями. Очень хорошие машины. Лица холеные, свежие, то есть богатые, или крепкие, подтянутые лица. Многие из них служили или служат в армии, и это накладывает отпечаток. Выхожу из машины и, перепрыгивая в тонких ботинках через лужи, добираюсь до здания. Огромный ярко-освещенный холл полон подростков в униформах. Они прекрасно построены, прекрасно выглядят. Подтянутые, спортивные, хотя большинство все-таки с перевесом, а некоторые с сильным. Вообще, большие детки, особенно девочки. Многие больше иной взрослой женщины. Но в Канаде все-таки дети здоровее, чем в Америке или во многих других странах.
Но вот дается отбой, проходит церемония опущения флага, и дети - снова дети, а не солдаты. У них снова есть папы и мамы, которые их ждут у дверей. У них есть друзья, а не сержанты. Они едут домой, а не бредут в казарму. Это была веселая игра.
Потом мы ехали по вечернему городу домой и Аким и Саша сначала передергивали и передразнивали друг друга, и в чем-то обязательно винили друг друга. Это был такой период в их жизни, когда они не очень ладили. С одной стороны они были неразлучны, с другой - не переставали спорить друг с другом. Аким любил доставать Сашу. Саша нападала на него за что-то. Аким отвечал спокойно, подчеркнуто занудно, чтобы позлить Сашу, чтобы она еще сильнее распалилась. Было и такое. Но чаще все-таки царил мир.

;
Глава 7: 2007
Что мы любили делать в Берри в свободное время.
Вообще, понятие о свободном времени у пастора относительное. Если дела идут неплохо, то можно выстраивать свое расписание очень гибко. Если церковь здорова, если работают все отделы (а у нас именно так все и было), то пастору можно вздохнуть свободно. Не буду жаловаться, у меня было свободное время. Моя проблема лишь в том, что свое свободное время я обычно занимаю писательством. А это такая прорва - в нее сколько ни клади, все мало. А отношения с людьми в церкви были у нас такие, что большинство церковных мероприятий и встреч меня напрягали не многим больше, чем прогулка с семьей по лесу.
Дети, естественно, были с нами на всех церковных мероприятиях, кроме разве что Совета церкви. Церковь для нас была как бы расширенная семья. Мы проводили время с семьей, и обычно это включало в себя и расширенную семью. И что мы вместе делали? Все. Ездили в походы, и на байдарках, и играть в игры, и пикники, и концерты, и кухня для бедных, и праздники для детей, и вечера здоровья, и дни рождения членов церкви, и караоки, и боулинг, и занятия спортом, и этому списку конца не будет. Мы были очень активной церковью!
И все-таки, если говорить о собственно свободном времени как о времени с семьей, то вот как оно было. Ездили купаться на озеро, хотя нам с Аленой было холодновато. Озеро Симко - студеное, ключевое, и даже летом не слишком прогревается. Но Акиму с Сашей было как раз. Аким в Канаде вообще полюбил холод, холодную воду. Он спал ночью в одних трусах, без майки и одеяла, с открытой форточкой. И никогда не болел. Еще ходили в лес. Но это позднее, когда переедем на другое место - прямо к лесу, как мы любим.
Ездили иногда на концерты и на выставки в Торонто. Прекрасный город, с множеством парков, скверов, открытых общественных мест. Просторный, открытый, зеленый. Торонто от Берри в 90 км, минут 40-50 мы до него доезжали.
В Берри любили еще ходить в городскую библиотеку. Очень красивая, а главное - хорошо пахнет, книгами. В целом редкий для Канады запах. Брали там и книжки, и фильмы неплохие. Просто так иногда с Аленой выезжали в город, в маленький центр, гуляли возле озера, иногда где-нибудь кушали в ресторане.
Еще мы ездили гулять на набережную. Я уже говорил, что Берри построен на берегу озера, в каком-то смысле - вокруг озера. В самом центре города земля и море встречались у небольшого "речного вокзала" окруженного парком, вытянувшимся вдоль всего побережья. Мы оставляли машину на парковке и шли гулять по набережной. Аким с Сашей надевали роликовые коньки или катались на досках. Впереди нас ожидала детская площадка, и Аким с Сашей всегда там надолго задерживались и играли. Даже когда стали совсем уже подростками.
Во время одной из таких прогулок, однако, я сделал для себя открытие. Пройдя однажды дальше, чем обычно, далеко за детскую площадку, минуя новенькие фешенебельные прибрежные многоэтажки, минуя фонтан, зайдя на сторону озера противоположную пристани, мы наткнулись на огромную железную букву "B" прямо на земле. Она была такой большой, что ее было бы видно и с низко-летящего самолета. Удивившись этой находке мы прошли еще метров 50 и наткнулись еще на одну букву "А". Мы пошли дальше, и через каждые 50 шагов натыкались на еще и еще и еще одну букву. Пока не дошли до конца: BABYLON - ВАВИЛОН. Меня это поразило. Кому это надо? Когда шли назад, то задержались в середине слова и посмотрели на противоположный берег. Прямо напротив нас возвышался главный символ Берри, который есть на всех открытках города. Это громадный, железный, раскачивающийся на ветру Spirit Cathcer - ловушка духов. Старый шаманский амулет индейцев. Кому это надо? Ответы придут к нам позднее.


;
Глава 8: 2007, Кеннет
Через год где-то после нашего переезда в Канаду к нам приехал навестить нас наш старый друг по Андрюсу - Кеннет. Он съиграл особую роль в жизни всей нашей семьи, и в жизни Акима в особенности. И вообще он достоин, на мой взгляд, целой книги. Благодарю Бога за этого человека. Вот хотя бы несколько слов о нем.
Мы познакомились с Кеннетом и его женой Лилиан вскоре по приезду на учебу в Андрюс. Кеннет учился на докторской, был годом впереди меня. Лилиан училась на диетолога. С виду - примерная европейская семья. Такая же, как фарфоровые влюбленные, почти ангелочки, выполненные в норвежском стиле, которые стояли на их окошке, в их угловой квартире в Маплевуде. Я многому научился у Кеннета - всего и не перечислить. Вот самое первое, элементарное, мелочи вроде, известные всем. Но ведь принятие зависит не от знания.
Итак, говоря о "мелочах", Кеннет научил меня: Слушать музыку только в хороших наушниках. Не пить Кока Колу (и Пепси, и иже с ними). Не тратиться особо на одежду - лучше иметь меньше, универсальней, хорошего качества. Много читать, особенно по истории. И прочее. Не то чтоб я раньше был такой глупый, что не знал, что не стоит пить Кока Колу и пр. Все я знал. Но вот Кеннет это красиво делал, изящно. Да-да, можно изящно не пить Кока Колу. Как и изящно одеваться недорого. Как это? Очень просто. Надо быть выше этого. Кеннет - человек очень благородный, внутренне, внешне. Аристократ Духа, я бы сказал. И как у всех аристократов у него есть, конечно, свои задвигоны. Но он выше этих вещей. Им ничто вполне не обладало.
Один из самых простых и дельных советов, которые я получил от Кеннета (и передаю его по секрету друзьям) - это по поводу кресла. Я когда первый раз пришел к нему в гости, то поразился его удивительно удобному, явно дорогому креслу, которое стояло посреди комнаты и являлось главной и чуть не единственной мебелью в доме. Кеннет был не слишком богат, и я поинтересовался - почему вдруг такая дорогая вешь. Он мне сказал тогда, что удобное кресло, не офисное, не домашнее, не мягкий розвалень - просто необходимо каждому, кто всерьез занимается исследовательской работой и писательством. Он примерно так и сказал: если ты хочешь быть писателем, то обязательно приобрети такое кресло, в котором можно жить. Я последовал его совету и никогда об этом не пожалел. Если бы не мое кресло, то вряд ли бы я написал и половину того, что я написал за эти годы. Просто физически бы не выдержал.
Кеннет старше меня почти на десять лет, но душой, наверное, еще моложе меня. Он был не из потомственной адвентистской семьи, и в свое время хипповал с норвежскими и датскими хиппи. Потом обратился. Сделался ревностным адвентистом, потом выучился в Ньюболде, стал пастором. Я в то время начинал сильно либеральничать - Андрюс этому способствовал. Да я в общем и никогда не страдал повышенным консерватизмом. Но вот в Кеннете я увидел, что настоящий библейский консерватизм - это самое благородное и достойное, что есть в этом мире. До этого каких махровых консерваторов я только ни встречал? Лучше не говорить. Я уставал от них в течении пяти минут.
И вот появляется "консерв" Кеннет (а уж консервативнее его богослова я так и не встретил), который облазил множество музеев и выстовочных залов, является тонким знатоком искусства, ценителем разных направлений и жанров искусства, знает подноготную европейской и всемирной истории, чрезвычайно начитан в области физики и астрономии. И все это знание у него - не аппендикс, и не повод к надмению. Все это громадное знание, которое он впитал в себя за многие годы активного впитывания - все это было у него на службе Богу. Естественным образом. Он просто любил учиться.
Высшим пилотажем Кеннета были библейские уроки. Для меня раньше пророчества были как сухие математические формулы - выучил и забыл. У Кеннета на всякое пророчество были в голове толстенные книги лучших светских историков, археологов, ученых. Оказалось, что это - такая красота, о которой я и не подозревал. И у меня началась книжная лихорадка. От Кеннета мы с Акимом заразились любовью к обстоятельным богословским беседам. Я всегда любил рассуждать сам в себе о Боге. Или проповедовать о Боге. А вот как-то не принято у нас было рассуждать с друзьями о Боге. О церкви - да, народ рассуждает. О политике рассуждает, об экономике - короче о всем, кроме Бога. Я это почти везде примечаю. Плохо это. А никто не научит, как сладка беседа, именно беседа, рассуждение о Боге. Не споры богословские, не занятия с кем-то по изучению Библии. Просто - рассуждения о Боге. Кеннет не стремился нам навязать какие-то библейские уроки. Он просто не мог не рассуждать о Боге. Я молча рассуждал, а он и молча, и вслух.
Километрах в ста от Андрюса есть городок Грэнд Рапидс. Там сосредоточены главные христианские (и не только) издательства США. Baker, Zondervan, HarperCollins, Eerdmans, Kregel и другие. И все новинки - там, в фирменных магазинах. И использованные, редкие книги. И книги только что изданные, еще свеженькие, но с каким-то брачков - где-то страничка надрезана, где-то краска может поплыла. И вот мы с Кеннетом периодически совершали опустошительные набеги на ряд этих магазинов. Опустошительные для наших карманов, естественно. С утра уезжали, кушали там в Subway, и когда вечером возвращались домой заднее сидение автомобиля было плотно накрыто толщей книг. А в машине пахло как в книжном магазине. Это, кажется, была одна из причин, почему от него ушла жена. Она тоже любила покупать много дорогих вещей, но это были не книги, а одежда, обувь.
Я в первый раз в жизни встретил тогда настоящего пастора и просто человека, который по-настоящему знает Библию. Надо было видеть его Библию. Это он привил всей нашей семье особенную любовь к Книге. А также открыл нам много таких пластов в музыке, истории, кинематографе, философии, богословии о которых мы не подозревали. Энциклопедический человек, и очень веселый.
Мы с ним подолгу гуляли, часто брали его с нами, когда ехали куда-то. Он был страшно одинок тогда. Жена решила его покинуть. Ушла к другому. Не буду о деталях. Взяла и ушла. Кеннет оказался один. Точнее с нами. Мы "прибрали" его не из жалости, и даже не столько, чтобы помочь ему - не такой человек. Просто с ним было интересно и хорошо.
Особенно полюбил Кеннета Аким. А Кеннет любил пророчества. Все мои теперешние пророческие настроения и в целом понимание - это оттуда. В том числе моя оценка многих политических моментов. Но не буду об этом.
Итак, летом 2007-го к нам в Берри пожаловал Кеннет. Какое это было счастье! Мужская дружба с пришествием гомиков как-то стушевалась. Да и раньше уже давно все прекрасную даму на балкон выставляли, как единственную достойную привязанность. Нет уже дружбы Шерлоков Холмсов и докторов Уатсонов. А у меня в жизни была. Сейчас Кеннет в Дании, далековато. Но наши пути еще встретятся, верю.
Так вот, приехал Кеннет. И тут же влюбил в себя мою церковь. А я и не ревновал - может только немножко. И я прекрасно помню тот памятный субботний вечер, с которого началось знакомство церкви с Кеннетом. Мало тогда людей пришло - его не знали. А он, как астроном-любитель, показал нам свою подборку слайдов о Вселенной, с некоторыми цифрами и духовными размышлениями. Не знаю, как насчет всех, но Аким с тех пор всей душей полюбил звезды, полюбил астрономию, полюбил научные книги. Его как будто прорвало. Притом не сухо, по-научному, но с искренним восхищением перед Богом. С тех пор при всяком удобном случае Аким рассказывал мне про то, что он для себя открывал. Про планеты со многими лунами, про музыку звезд (колебание их частот), про уникальное устройство Солнечной системы, про странствующие планеты, про черные дыры, про устройство галактик и пр., и пр. Невероятно интересно! После Акима остался целый ряд книг по астрономии, по физике, по истории наук. А еще перед приездом на Филиппины Аким купил огромный астрономический бинокль. Теперь я уже смотрю на него на небо. Когда там покажется сияющее облачко? Скорее бы.
Но, самое главное, что Кеннет дал Акиму - это любовь к пророчествам. Аким сразу усек, что Кеннет прав. И сразу разглядел мир своими молодыми и чистыми глазами, и увидел в нем реальное (политическое, экономическое, философское, культурное, медицинское и т.д.) главенство Вавилона. Это изменило Акима в его отношениях с миром. Это был долгий и не всегда равномерный процесс внутреннего переустройства. У всех нас.

;
Глава 9: Еще о Церкви
Разные люди приходили в церковь. Был, к примеру, товарищ не совсем в своем уме, но достаточно смекалист, чтобы приходить в церковь всякий раз, когда там был потлак (совместный обед). Как он узнавал, когда у нас едят - для меня загадка. Но в такие дни он честно появлялся в 8 утра и отсиживал и урок субботней школы, и проповедь. С тем, конечно, чтобы в конце концов очень вкусно и сытно подкрепиться. Бобби хорошо кушал, много. А потом я его отвозил домой. Мы и ему были рады. Но, в основном, конечно, нормальные, "серьезные люди" шли. В основном - раннего среднего возраста. Мы сами тогда в этот возраст входили, и других за собой тянули.
Приходило много людей с поломанными судьбами. Как-то их притягивали здоровые семьи, а их у нас было много. Так что наша семейная жизнь для них была что-ли напоминанием о том, что нормальная семейная жизнь еще возможна. Когда я говорю "наша," я имею ввиду в целом церковь в Берри. Нас долгое время миновала такая беда, как развод. Нашу семью Бог тоже хранил и наградил любовью и терпением в достаточном, кажется, количестве. Опять же, и церковь русская, более консервативная, и советская школа. Я советские фильмы (точнее фильмы советских времен) показывал в церкви наряду с современным американскими христианскими фильмами. Как ни странно, русские советские производили порой большее духовное впечатление.
Пришел Роберт, инженер на Дженерал Моторс. Престижная работа, высший средний класс, красавец мужчина, чернокожий баскетбольного роста. Но за этой огромной и неуклюжей фигурой, за этим инженерным расчетливым умом оказалось удивительно мягкое сердце, кроткий дух. Я его очень полюбил, лелеял. И было кого. Он так горячо поверил в Бога, так горячо проникся слушанием проповеди, чтением Библии, что мне пришлось удерживать его, чтобы он не оставил свою престижную работу и не пошел учиться в семинарию чтобы сделаться пастором в церкви. И я его не удержал! Он пошел-таки в семинарию, отучился, и теперь пастор в одной из церквей Торонто.


;
Глава 10: Музыка
Аким рос, скажем так, не в слишком музыкальной семье. Нет, мы, конечно, любили и любим музыку, и слушали что-нибудь хорошее частенько. Но ни я, ни Алена талантами музыкальными не наделены, да и не обучены. Это нам большой минус. А вот детей мы рано "сдали" в музыку. Начали, как полагается, с пианино. Точнее с синтезатора. Пианино купили в Заокском. Это пианино до сих пор у нас в Заокске стоит скучает. Саша дольше задержалась с пианино, чуть больше освоила, чем Аким. А Аким через пару пианинных лет переключился на флейту. Почему флейту? Из-за учителя.
В Заокском Аким брал уроки у Владимира Всеволдовича. Ходил с большим интересом. И потом, в Канаде, продолжал заниматься самостоятельно. Играл в церковном ансамбле, и соло. Флейта ему очень шла - Аким был таким же утонченным, деликатным, как его серебряная флейта. Мне кажется, Аким сам был такой вот флейтой Божией, в которую Господь дул, а она звучала, говорила на своих языках. Мне так теперь нехватает этой музыки.
Была (и есть) у нас в Берри семья одна интересная, нашего возраста. Жили они далеко от церкви, где-то в часе езды. У них был выбор церквей и поближе, но они ездили к нам. Жена активно и охотно участвовала во всех многочисленных "женских" проектах нашей церкви - какой-нибудь ужин, спектакль, детский праздник и т.д. Очень общительная женщина. А муж, Алан, казался и был ее полной противоположностью - замкнут, тих, как будто немного стыдлив, боязлив. Из-за этой разницы им иногда было тяжело. Но спасало то, что Божии люди. Так вот, Алан был прекрасным гитаристом. И хорошим человеком. И он решил тоже как-то послужить церкви. Говорить он не мог и не любил, так что, к примеру, учитель субботней школы или что-то такое из него бы не получился.
И он решил давать бесплатные уроки игры на гитаре. В церкви, раз в неделю, в воскресенье утром. Мы объявили в церкви, все оживились, даже дети. Всем ведь хочется играть на гитара, правда? В субботу вечером народ уже закупал в Валмарте гитары, и в воскресенье утром человек 20 собрались, чтобы заниматься музыкой. В основном, конечно, маленькие черненькие детки с большими гитарами. Но пришли и некоторые взрослые. Все любят музыку.
Начались занятия. И народ понял две вещи. Первое, это то, что играть на гитаре - не просто. И второе, что если они к пятидесяти годам не научились на ней играть, то вряд ли и после научатся. В общем, Алан открыл им глаза. Не знаю, какой он был учитель. Кому-то он показался груб, кому-то - нетерпелив. Но через месяц у него осталось три ученика, еще через месяца два, а потом, в скором, времени - один. И догадайтесь, кто был этот единственный ученик? Верно. Аким. А почему? Ответить на этот вопрос значит понять Акима. Отвечаю - Аким остался с Аланом не только потому, что любил музыку и игру на гитаре, а потому что он не хотел обижать Алана. На каком-то этапе всем вовлеченным стало это понятно, но никто вслух этого до сих пор не озвучивал.
Аким умел уважать, ценить, беречь человека, принимать таким, какой есть. И он принял Алана, а Алан принял его, и занимался теперь с одним Акимом. Каждое воскресенье он приезжал в Берри только для того, чтобы заниматься с Акимом. На это у него фактически уходила вся первая половина дня. И это при том, что всю неделю он работал на тяжелой работе, возвращался домой поздно. Алан занимался вот так, с одним Акимом, целый год. И за этот год Аким замечательно освоил гитару. Все это не зря было. Может, Бог еще наградит Акима золотой гитарой. И Алана. Как-то наградит, по-особенному.
Аким всякое играл на гитаре - от классики до баллад и рока. Вообще его музыкальный интерес и спектр был очень широким. Он всегда, когда бегал, или ехал куда-то, или отдыхал - слушал музыку. Всегда был в наушниках. Совершенно точно, что за всю свою уже не малую жизнь я не слушал и малой части той музыки, с которой Аким был близко знаком. Он находил интересными и классными самые разные жанры, самую разную музыку. Он слушал много классики, слушал русские народные песни, бардов, некоторых советских исполнителей, много современной и не очень современной западной музыки. Он выбирал лучшее из лучшего, в каждом жанре.
Он играл и пел такие уже малознакомые современной молодежи песни как "Я люблю тебя, жизнь", "Подмосковные вечера", "Москва златоглавая" и другую классику, которую он усвоил от дедушки Олега. Знал что-то из Визбора, что-то из Окуджавы, что-то из репертуара Пугачевой даже. Аким знал больше песен и музыки, чем мы догадывались. Как-то к нам приехали русские друзья детства из Германии и мы решили попеть. Они хотели Цоя, Кино. И Аким нам прекрасно подъиграл на гитаре. Я совершенно этого не ожидал, никогда не слышал, чтобы Аким играл Кино.
 
;
Глава 11: И еще о Музыке
Но, конечно, по-настоящему Аким знал именно западную музыку - всю ее антологию, наверное. Попсу Аким не слушал. Слушал все остальное. Часто - Джонни Кеша. Аким его очень любил, играл многие его песни - практически все христианские. Я упомянул про Джонни Кеша только потому, что знаю его музыку. А так, честно признаться, я не знал ни одного из тех исполнителей, тех групп, которыми заслушивался Аким. А зря. Впрочем, они у меня все есть, на Акимовом компьютере. Когда-то послушаю еще, надеюсь. Вот у меня как-то не было особой веры в западную христианскую музыку. Но это потому, что я не был с ней близко знаком. А Аким прекрасно знал множество христианских групп и исполнителей. На некоторые концерты мы ходили вместе, но опять-таки названий и имен я как-то не запомнил. Аким умел фильтровать и выцеживать лучшее. У него вся музыка подобрана с тонким вкусом, какого бы жанра она ни была. Как-то я слышу из его наушников - рэп. Музыка такая, хулиганская, чернокожие громко и быстро что-то говорят в такт ритму. Говорю ему - Аким, ну что-ты всякую ерунду слушаешь? Это я не подумав так сказал. Он дал мне послушать. Конечно, очень непривычно для моего уха это было, но когда я прислушался - у меня мурашки по коже стали бегать от музыки и от слов.
America ain't Christian they just practice'n the ritual
That's why we should
Be missional
Hey, what you think I'm spit'n for?
United States is dyin'
And the East is looking pitiful

Америка уже не христианская, это только обряд
Поэтому мы должны
Быть миссионерами
Эй, что ты думаешь я делаю?
Соединенные Штаты умирают
И Восток выглядит жалко.

Some places if they catch you
They'll arrest you
They'll serve you
But they still need the word too
The Gospel should be heard too
We claim we ain't ashamed
But we still ain't hit the block up
We're in our Christian bubble
While our brotha's get'n locked up
Lord I wanna stock up
Pack a bag and walk up
In a country where sharin' my
Faith may get me shot up
Anywhere I go, whether my city or far abroad
I just wanna show' em Christ the risen holy God

Кратенько: мир сошел с ума, кругом. Миру нужно услышать Евангелие. Я хочу им показать Христа - воскресшего Господа.

Send me I'll go
Send me I'll go
Send me I'll go
Lemme go lemme go!
«Пошли меня. Я пойду.»
Это был Lecrae. Я потом много раз слушал разные его песни. А эта до сих пор осталась моим гимном. Она и звучит как гимн - не торжественный, а грозный, боевой. Призыв на духовную борьбу, великую войну. Призыв на миссионерство. Мы потом с Акимом часто ее включали очень громко в машине. Наверное, все вокруг нас думали, что мы слушаем жуткий рэп. Что мы - хулиганы. Первое впечатление может быть обманчивым. Вот такую музыку слушал Аким. Хорошая оказалась музыка. И она его тоже формировала. И даже этот рэп, из-за которого я чуть не "наехал" на Акима - это был призыв к миссионерству. Не скучный призыв с кафедры, а живой крик с улицы. А слушал бы Аким другую музыку - кто знает, стал бы он миссионером? Поехал бы на конец земли? Может и не поехал бы, целее, может, быть был бы. Но Христос говорит, что сберегший душу потеряет ее, а потерявший за Него - приобретет.



;
Глава 12: Кухня
Церковь в Берри была самой вкусной из всех, где я бывал. Восточно-европейская и южно-европейская кухня, то есть сербские и хорватские блюда доминоровали. Добротные, послевоенные европейские рецепты были у нас все еще в ходу благодаря старшему поколению европейских эмигрантов. Украинская кухня, представленная семейством Козаченко, не на много отставала, а в чем-то и обгоняла Югославию. И дело было вовсе не в соревновании - нет, в желании угодить, сделать получше, побольше, подобротнее. Ведь будут гости. Ведь кто-то может первый раз окажется в компании с верующими. Надо не упасть в грязь лицом. Надо всех хорошенько угостить! Таков был нехитрый добрый ход мысли. Потом уже шла африканская и филиппинская кухни. Индийская, в пакистанском варианте, и конечно же карибская. На последнем месте было собственно канадское меню - чипсы с соусом, в который их кунать.
А если это был какой-то особый, торжественный случай - то тут уж просто ломились столы, а оформлению могли позавидовать иные свадьбы. Этим занималась, с невероятным энтузиазмом, неисчерпаевой энергией, и всегда с выдумкой Санда, которая служила как секретарь церкви. Ей помогало стоявшее за ней семейство, потом югославы, потом португальцы, потом близкие друзья, которых было много, потом все остальное. Все кипело, все кружилось, все делалось профессионально. Такие великие события, впрочем, случались не часто - в основном, когда мы собирали деньги, чтобы как-то расчитаться с долгами. Люди покупали билеты на благотворительный ужин и по 50 и по 100 долларов. Мы быстро поправляли финансовые дела церкви, и церковь наполнялась новыми людьми.
В плане совместного вкушания еды, таким образом, мы были близки к ранне-христианской традиции. Это очень сплачивает.
;
Глава 13: Еще о Кеннете
И еще о Кеннете. Кеннет помог нам изменить динамику наших церковных социальных встреч - совместных обедов, прогулок на природе и т.д. Еще и до Кеннета я постоянно на таких мероприятиях говорил с людьми о Боге. В нашем общении я старался с любой темы перейти на Бога. Иначе и не мог. Но от меня это как бы ожидалось - пастор, все-таки. А тут приезжает не пастор (Кеннет к тому времени пастором не был и преподавал в одной небольшой школе), и из него так и льется про звезды, про законы физики, про малые частицы - и во всем ему видится мудрость Творца. Аким с ним рядом сидел. С Кеннетом все рядом хотели сидеть, но Аким-то у нас на привелегированном положении был - сын пастора! А я так боялся, так боялся, что Аким вырастет как типичный как это на западе говорят - PK – pastor’s kid. Не очень это хорошее явление. Но Аким тогда очень проникся тем, что говорил Кеннет.
От Кеннета мы научились соотносить происходящее в мире с пророчествами. Еще в Андрюсе. Мне прежде пророчества казались какой-то доктриной, которую надо было немного знать. И я немного знал. Скоро я понял, что я не знал толком пророчеств, а знал схемы какие-то. Ростислав Николаевич хорошо нас учил, но после него уже никто не занимался со мной пророчествами. А схемы потихоньку и забываться стали, да и схематичты они. Это - как ребенок: нарисовал картинку автомобиля, повесил на стене. А вырастает - то учится ездить на автомобиле, учится его устройству, учатся даже ремонтировать его. Так вот, разница между мной и Кеннетом была как между ребенком и автомехаником.
Например, в пророческих схемах есть какое-то эпохальное событие - скажем, взлет и падение Римской империи, или падение Константинополя, или Французская революция. Кеннет прочитывал об этом событии книги и статьи. Находил документальные фильмы. И событие становилось для него объемным. Он знал всех его героев, всех главных участников. Я это усвоил, до сих пор четко придерживаюсь. Но даже не это самое главное. Он знал Библию - великолепно знал.
Как я уже говорил, мы учились тогда соотносить происходящее в мире с пророчествами. Кеннет научил нас с Акимом смотреть на политическую, экономическую, культурную, в общем всякую область жизни глазами Библии и пророчеств. Мы учились замечать ньюансы, научились видеть закономерность за событиями, научились понимать логику происходящего. Я бы без Кеннета наверняка на Болотную побежал бы, и поддерживал бы какую-нибудь пятую колонну. Кеннет помог мне понять, что происходит в мире, к чему стремится Америка, на какие рычаги нажимает. От него я усвоил более чем подозрительное отношение ко всякого рода "избитым истинам", которые традиционно внушаются западному человеку. Выкинул пасты со фтором. Заинтересовался феноменом Китая. И претерпел множество других косвенных перемен.
Именно от Кеннета мы с Акимом научились смотреть критически на корпорации в целом, и в частности на корпорацию под названием "современная медицина." Это контроль над жизнью, над деньгами, над идеологией, над душами, если возможно. Кеннет рассказал мне про свою семью, про знакомых, про то, сколько людей подсажены докторами на всевозможные антидепрессанты и прочую дрянь. Десятки миллионов американцев и европейцев находятся в химической зависимости. Кеннет сам чуть не впал в такую зависимость, когда после ухода жены обратился к врачам, и те подсадили его на "колеса". Мне казалось, что похожую картину можно проследить и в других направлениях медицины - медицинская наука в целом безбожная, богоборческая, так как основана на дарвинизме, подчинена определенной вавилонской задаче, поскольку это мощнейшая коммерческая и идеологическая сила. Она работает в партнерстве с другими вавилонскими институтами власти. Кеннет мне этого, впрочем, не внушал.
Кеннет вообще был в целом здоров, и к докторам не обращался, поэтому опыт его был в целом ограничен психотерапевтами. Он какое-то время искал у них поддержки. Они сразу же посадили его на валиум и другие колеса. Еле он из этого вырвался. Обычно не вырываются - это пожизненный контроль и зависимость. Половина медицинского страхования сегодня выплачивается за услуги и за таблетки психиатров. Интересно, что Американская Психиатрическая организация - первая и по сей день крупнейшая и лидирующая в мире - была организована в 1844 году. Как и дарвинизм. Организована она была с тем, чтобы ее члены имели все права над теми, кого они считали нужным провозгласить психически нездоровым. Такого человека могли в "лечебных" целях пытать, морить голодом, систематически избивать, содержать в нечеловеческих условиях, даже вырезать органы, включая желудок. Психиатры тогда завладели полным контролем над деньгами, и телами, и судьбами миллионов людей. И не смогли представить ни одного документированного случая излечения. Но до сих пор так и остаются они монополией, до сих пор связывают людей своей неволей, только не в форме привычных для 19-го века камер, пыток и истязаний, а посредством химической зависимости. Она дешевле, но прочнее тюремных камер. От нее человек никуда не убежит.
Все мои сказочки про добрых Айболитов рассеялись. Да, были когда-то, да и есть еще настоящие доктора, которые не поклонились зверю. Я и когда в медучилище учился встречал таких, и слышал истории о настоящих врачах, и книги читал.Я помню, как преподаватель анатомии рассказывал нам о том, как его друг, молодой тогда еще доктор, решил поехать работать в колонии прокаженных. Поехал. Заразился. Умер там. "Какая нелепая смерть!" - помню, были заключительные, горькие слова нашего преподавателя.
Мало кто расслышал его тогда. Все мы были насмешниками и пересмешниками. И потом, помню, ребята подшучивали над этой фразой: "какая нелепая смерть". А мне было его очень жалко. Он говорил о своем близком друге, который умер такой вот, кажется, нелепой смертью. О Боге тогда не говорили, но даже преподаватели советской школы возмущались какой-то вселенской несправедливостью таких вещей - когда добро не слишком победоносно, и слишком уж слабо.
Да, настоящие врачи - они как миссионеры, и их ждет нелегкая судьба. Они где-то, на каком-то этапе должны будут расстаться с официальной медициной, сказать "нет" ее "истинам". И за это всякий будет наказан. Так что это становится почти невозможно. Медицинская профессия, как я тогда увидел, это в целом клуб, придя в который ты будешь хорошо жить, если будешь послушным мальчиком и выписывать спущенные сверху, но не от Бога, рецепты. И вот в этот клуб мы чуть не отправили Акима!
Во многом благодаря Кеннету Аким стал много читать. Перестал смотреть телевизор. Я тогда, в 2007, подарил Акиму свою проповедническую Библию. Я первый год пользовался New International переводом, хороший в общем - и подарил свою эту Библию Акиму, а себе взял New King James. И с тех пор она у меня. Так вот, Акимова Библия - она более затертая, чем моя, проповедническая. Можно много сказать о человеке по его Библии. По тому, какие тексты человек подчеркивал, какие страницы чаще всего открывал, какие книги больше любил, какие псалмы. Мне еще предстоит читать и читать мою старую Библию - Акимову Библию.
Аким стал тогда смотреть на вещи глубже. Его уже нельзя было смутить пропагандами. А если он и попадался когда на пропаганду, то потом сам же и преодолевал ее. Он пересмотрел все прповеди Дага Бачелор, слушал и многих других проповедников. Вокруг Акима собрался круг неформалов - или это он сам в него естественным образом вписался. Всякие были интересные и немного странные товарищи, увлекающиеся conspiracy theories - конспирологией. Я, кстати, сам немалому научился от них. Спорил с ними, но и учился, прислушивался. Дыма без огня не бывает. А Аким этим ребятам давал на все христианскую перспективу. И заражал любовью к Богу. А история этих ребят еще пишется, иногда прямо у меня на глазах.
;
Глава 14: Дети улицы
Вот, говорили мы о психиатрах в предыдущей главе, и вспомнилось мне, как однажды я встретил в Берри одного уличного товарища интересного. Уличный - это не то, что у него не было комнаты своей. Комната у него - Стефан, кстати, его звали - комната была, небольшая, но чистая и аккуратная. Он ее снимал, арендовал. Но его всегда можно было видеть на улицах. А на улицах мы время от времени проводили мероприятия - полевая кухня, бесплатная стрижка, и т.д. Так вот и натыкались на интересных товарищей.
А в Берри много, очень много таких уличных людей, как Стефан. Да и других, в более стесненных обстоятельствах. А некоторые не были даже в стесненных обстоятельствах - просто выбрали для себя такой образ жизни. В общем, на улицах Берри всегда были одни и те же люди. Что за люди? Разные. Было несколько волосатых молодых людей, отголоски движения хиппи. Они были всегда по-походному удобно одеты и часто мигрировали из города в город, приживались у друзей, реже родственников. Их много было в районе автовокзала. У них ничего не было, и вся их частная собственность умещалась в рюкзаках за плечами. Очень мобильная и независимая группа. Опытные путешественники, профессиональные гости.
Были местные уличные, которым просто делать нечего, податься некуда. Они тусуют возле центральной библиотеки. Ну и в самой библиотеке тоже часто сидят, на интернете, да и за книгами, журналами. Они, кстати, весьма эрудированы в целом. Было несколько "велосипедистов" - на их велосипедах на багажнике была закреплена торба с имуществом. Вдобавок к рюкзаку. Эти быстро и свободно перемещались по городу на велосипедах, но предпочитали тусоваться на набережной. Были еще более бомжеватые - "тележечники". Они ходили с магазинной тележкой, обычно из Волмарта, которая до краю была набита их пожитками. Эти летом и осенью спали на улице, в беседках по набережной, так как в приюты и ночлежки для бомжей их с телегами не пускали. А расстаться со своим скрабом они не хотели. Другие ночевали в приютах. На зиму тележечники куда-то девались. Кажется, ехали в Торонто. Там много теплотрасс, и вполне можно переночевать на улице. Нигде никто никого не гоняет.
Все уличные знали друг друга, и новичков тоже быстро узнавали и принимали. Они узнаваемы, и свои своих сразу видят. В основном - парни. Девушек-бомжей больше в больших городах, типа Торонто. А в Берри и других городках - это романтики, или сбежавшие из дома переростки. Я пришел к выводу, что по большому счету канадские бомжи - это просто определенный склад характера. Вот у нас в церкви был и есть пресвитер один, инженер, семейный человек - все как у людей. А его брат младший - профессиональный бомж. Я с ним много общался. Он как в Берри был, так в церковь приходил. Нормальный человек. Только выглядит странно - вся одежда в значках и нашивках. Стирать ее от этого было сложно. Очень начитан. Зная о моей любви к пророчествам подарил он мне книгу про пророков. Обычно поживет у брата недельку - и опять в скитания. Привычка.
Но вернусь к Стефану. Он был из другой категории, из оседлых. Правда, эта оседлость менялась где-то каждый год, так как он куда-нибудь постоянно переезжал, в соседний городок обычно. Потому что он был человек мягкий, и хулиганистые уличные (такие тоже есть) быстро об этом прознавали, и обижали его. В свои неполные 30 лет Стефан давно уже жил на пенсию. Одна пенсия была 600, другая 400, так что вместе он получал в месяц 1000 долларов, из которых 300 тратил на комнату, а остальные - на еду, сигареты и выпивку, пиво в основном. Откуда у Стефана пенсия? По состоянию здоровья. Скажу вам между нами, что он - здоров как бык. Поэтому имеется ввиду здоровье психическое. Впрочем, и в этой области он мне показался вполне адекватным, нормальным человеком. На самом деле, я знаю многих других, которые не получают пенсии по умалишенности, а заслуживают ее более, чем Стефан. И таких людей много среди нас.
Так вот, как же Стефан стал "инвалидом"? Был он рабочим, ехал однажды домой в автобусе, и услышал голос: "Давно Я с тобой не разговаривал, Стефан." Стефану показалось, что это говорит с ним Бог. Он испугался. Пошел на следующий день к врачу. Ему прописали сильные таблетки, несовместимые с работой. С тех пор он - инвалид. Я никаких выводов не делаю для себя или для вас из этой истории, только делюсь.
Я со Стефаном подружился, посещал его и после его очередного переезда в другой город, на север. Говорили с ним о Боге. Его подружка, мать-одиночка с маленькой девочкой на руках (на пособие которой она и жила), много-много курила, сигарету за сигаретой. Но очень внимательно слушала, проникалась. Однажды бросилась целовать мне руки - это когда я им календарик христианский подарил. Запутанные у людей жизни, искалеченные с раннего возраста судьбы. Многие, фактически все они - на учете у психиатров, на таблетках. Они, конечно, кроме этих таблеток и другим доганяются. Многие из этих уличных приторговывают наркотиками. Об этом знают, их не трогают. Их в суд не поташишь - у них справка.
У нас в церкви были ребята, которые тоже подторговывали наркотиками. Я об этом узнал уже когда их задержали. Ездил на суд, давал рекомендации. Если пастор участвует - суд обычно учитывает, смягчает приговор. Посадили их, конечно, но не надолго. Я ездил к ним в колонию. Хорошие, в общем, ребята. Легких денег просто захотелось. Другой паренек у меня в церкви (точнее его мама из церкви, а он не ходил тогда) был арестован за то, что угрожал пневматическим пистолетом наркодилеру. Утащил у него компьютер. Тоже мне потом приходилось разбираться, разводить. Зато этот паренек, Бобби, очень хороший оказался. Мы с ним Библию изучали, и он стал ходить в церковь, писал христианский рэп. Он был с Ямайки. Бобби тоже много бомжевал, хотя был из богатенькой семьи, и когда приходил домой - жил на целом этаже дома, в нескольких комнатах.
Аким этих людей тоже знал и относился к ним как к равным, нормально относился. А это редкость. Они, эти люди уличные, потому и на улице, что их только там и принимают. Канадская улица очень терпима - тут никто никого не осуждает, вопросов лишних не задает. Все признают свои проблемы. Это своего рода братство. Они даже и обращаются друг к другу - брат. А другие их всегда пытаются перевоспитывать, осуждать, гнуть. А у них на это уже выработолось стойкое отторжение. Поэтому они мало циркулировали в "нормальном" обществе - больше по необходимости, когда болели, или холодно, или деньги кончались. Но они, в принципе, сторонились не общества, а осуждения.

;
Глава 15: Животные
В Канаде у нас повторилось неповторимое - опять завелся бельчонок. В Андрюсе дети притащили серого американского бельчонка. Здесь же Кеннет, во время своей прогулки по лесу неподалеку от нас, нашел черного канадского бельчонка, на земле. Принес к нам. Ну, у нас уже опыт выращивания белок был хороший. Выкормили и этого. И какие все-таки разные характеры у животных бывают. Наш американский бельчонок был боязливый и робкий, хотя и энергичный. И больше всего на свете любил играть со мной. Канадский бельчонок был смел и отважен, задира и драчун. Энергии у него было еще больше, и в игрушечные бои он вступал даже со мной.
Оборвалась жизнь бельчонка трагически - он умер от перегрева. Я не сообразил, отправил его в клетке погулять на веранду, на солнышко, а дело было летом, жарко. Туда-сюда, а нет сквирки. Это было большое горе. Я похоронил Сквирку в том самом лесочке, где Кеннет нашел его. А на следующий день прихожу - а могилка раскопана, сквирки нет. Наверное, собака учуяла, не знаю.
Не так давно у меня разговор был с одним из студентов. Он уже защитил свою докторскую и зашел ко мне попращаться. А мы с ним за эти годы сблизились, много работ написал он тут со мной. Хотя в состав комитета его диссертации я и не входил. Но помогал ему, поскольку вижу его как очень интересного и глубокого богослова. Он мне Кеннета напоминает. Так вот, часа два мы прощались, говорили о планах, я спрашивал, что он хочет исследовать, о чем написать. Он говорит - о зверях. О статусе зверей в Библии, и об их участи. Мы разговорились. Вспомнили говорящего змея, и ослицу, поговорили о всей твари по паре, которая, по словам апостола. совокупно страдает и мучается. Вспомнили про льва с ягненком, и т.д. И вот, вопросом озадачились - будет ли воскресение животных? И сошлись на предварительном согласии, что будет. Только, как и в случае с людьми, не всех. Точнее, люди, как сказано, все воскреснут - одни на спасение, другие на осуждение. У животных, думаю, будет одно воскресение - воскресение жизни. Некоторые животные не воскреснут. Ведь есть на самом деле животные с мерзким характером, откровенно злые, маниакальные. А есть такие, что жизнь отдавали за своих хозяев. И есть такие, каких очень любили. Как нашего Сквирку, например. На новой земле нужны будут белки? Естественно. Бог может воскресить белку? Да о чем речь? Надеюсь, даже верю. Ведь я виноват перед моей Сквиркой. Перед многими я виноват. Вся надежда - на Бога. Чаю воскресения мертвых.
Были у нас хомяк еще и кролик. Достались как подарок от одних людей из церкви. Тем в свою очередь их тоже подарили. Мы дальше передаривать не стали. Стало жить веселей. Хомяк с нами вместе обедал, за одним столом сидели. Кролик был стеснительный. Сквирка бесстыжа. Рыб у Акима было много - он начитался про рыб, про аквариум, и сделал все по науке. Мы купили большой аквариум, красивых рыбок - Аким сам выбирал, с учетом совместимости. Он водоросли специальные подбирал, еду особую - в общем, подошел к делу серьезно. И у него там целый подводный мир образовался. Он наблюдал за рыбками, читал о них, рассказывал мне об их необычном в чем-то поведении, о том, как они устроены, чем отличаются от других, где живут в природе. Они у него там плодились и размножались.
А наши переезды - они и аквариум не пощадили, и рыбок. Аким их отдал другу, когда уезжал на Филиппины. Знаю, что по воскресении, в скором уже времени, животные будут очень любить Акима. У него с ними всегда были особенные отношения. Такой нежной любви к живому я не видел ни в одном из знакомых мне людей. Он так любил зверюшек, так возился с ними, так жалел их, когда с ними что-то случалось. Это было в Акиме с избытком, он был своего рода чемпион любви. Бегал за бабочками не с сеткой, а с фотоаппаратом.Тараканов не убивал, а относил на улицу, обеспечивая им прогулку на свежем воздухе. Наверное, опять к нам домой.
Я думаю, что Бог хотел бы, чтобы все люди так вот относились к животным. И помимо всего прочего - человек, таким образом, вырабатывает характер для вечности. Что толку человеку прожить 100 лет и не научиться любить зверей, например? Аким научился. Значит, животные будут любить его особенно.
Я так думаю, что по воскресении у людей будет возможность еще поправить свой характер. Но коренным образом его уже не изменишь. Почему? Самые драгоценные вещи, которые вложены в нас - это те, которые мы обрели на земле. Ведь на новой земле не будет уже страдания, поэтому не сможет развиться в людях и сострадание. Оно должно прийти из этой жизни, исполненной страдания. Характер - это все, что мы заберем на небо. И награды бывают тоже разные.;
Глава 16: Джо
Не все у нас в жизни было победоносным. Приходилось иногда с болью наблюдать, тщетно стараясь помочь, какую-то духовную ошибку, трагедию. Далеко не на все хватало ума, времени и сил. Со мной в Берри всякое случалось, и курьезные, и даже очень досадные вещи.
Например, однажды готовились мы к очередной евангельской программе. Я ее проводил, а Джо, наш старший пресвитер, замечательнейший человек, фактически бесплатно работавший день деньской на пастора и на церковь - Джо, он помогал мне во всем. И вот, в день открытия, приехали мы в церковь с Джо пораньше. Поставили микрофоны, проверили, настроили проектор, все такое. Остается два часа до встречи. Да, мы все делали по-европейски, заблаговременно. Потому что Джо был хорват, европеец, и делал все добротно.
Так вот, остается пару часов. А у меня спина болит, а еще весь вечер надо на ногах. Джо говорит - давай, я тебе сейчас массаж сделаю. Лег я на пол в церкви, прямо перед передними рядами. Джо сверху сел на меня и так хорошо спину руками прошел, что полегчало.
И тут в церковь заходят какие-то молодые люди - узнать о вечерней программе. И вот, они уже в фойе, потом зашли внутрь. Тут Джо встает из-за первого ряда и отряхивается, поправляет одежду, костюм. А потом встаю я, и тоже начинаю поправлять одежду. Что подумали эти люди я смог прочитать в их глазах - неправильно они подумали. И они ушли, и больше я их не видел. Очень досадное, конфузное происшествие.
И еще пару слов о Джо и его жене Санде. На таких людях церковь и держится. У них был свой небольшой бизнес, но бизнес этот был у них, чтобы поддержать себя и церковь. И 90 процентов времени они проводили именно с церковью. Без этих людей и подобных им я бы в Берри ничего не смог сделать. Они называли друг друга - Мацо. Мацо - это по хорватски котеночек. Поэтому мы своего котенка впоследствии тоже назвали Мацо. В честь наших друзей.
Вообще, у нас в Берри, как в сущности и везде, было много друзей. Мы были в гостях и приглашали к себе, или посещали наверное каждую семью из нашей церкви в Берри, да и больше. И Аким всех близко знал, еще лучше нас. Я иногда забуду чье-то имя, кого-то из детей (и немудрено, у нас тогда народу далеко за 200 перевалило, плюс много детей), или молодежи - спрашиваю Акима. Мне тяжело было всех запомнить, со всеми пообщаться, а у Акима еще столько же было друзей из мира. В подростковом возрасте хочется иметь много друзей. И когда мы вместе с Акимом куда-нибудь ходили - в магазин, хотя бы, в супермаркет, в молл - его везде узнавали, все с ним здоровались, говорили о чем-то. Все уважали Акима.
С Джо у Акимом были особенные отношения. Джо - он прочно стоит на земле. У него деловой практичный ум. Но в то же время в глубине души он - мечтатель. Аким же, наоборот, мечтателем был наяву. Деловой практичный ум у Акима тоже имелся, но где-то в глубине его необъятной души, откуда Аким вылавливал его, когда нужно. Но деловым прагматичным характером Аким не обладал. И вот вдвоем Аким и Джо - так они прекрасно дополняли друг друга. Был бы Аким чуть постарше, а Джо чуть помоложе - они бы стали лучшими друзьями, как Обломов и Штольц.
Но они и так были друзьями. Джо заражал, вдохновлял Акима на какое-то время деловитостью и собранностью. Аким в свою очередь делал Джо тоньше и задумчивее. Аким не был типичным подростком, который сходил бы с ума от техники, от снегохода Джо, его БМВ, его мотоцикла, квадроцикла... Акиму это было, конечно, интересно, но совсем не в той степени. И уж точно на честолюбивые мечты о богатстве, которые и делают человека практичным и собранным, Акима было вывести очень нелегко. Аким бывал в домах многих миллионеров, и чего только не видел. Но вот зависть в его глазах никогда не загоралась. У меня загоралась, а у него - нет. Если кто и соблюл заповедь "Не пожелай", так это Аким. Впрочем, все мы грешники, нуждающиеся в благодати Божией.
И все же мы не должны стесняться называть друг друга святыми. Ведь апостолы не боялись обращаться к верующим людям как к возлюбленным Божиим, призванным святым, и как ко всем святым во Христе Иисусе, находящимся в Филиппах, или в России, не важно где. Аким однажды в детстве, еще в Заокском, рассказал мне кое-что. У них на уроке зашел спор - кто такой святой. Учительница, Юлия Александровна, сказала - святой - это тот, у кого дела не расходятся со словами. Тогда Аким в простоте душевной (был тогда он классе в четвертом) поднял руку и сказал: "Мой папа - святой." После того, как Аким мне это сказал - я стал более серьезно задумываться, действительно ли мои дела не расходятся с моими словами. Те слова Акима были и остаются для меня самой главной, хоть и незаслуженной мною незримой духовной медалью. И я помню и сознаю, что высшие в духовном звании дают медали низшим, не наоборот. Аким действительно высший меня в духовном звании.


;
Глава 17: Куба не далека
В начале 2008-го года мы с семьей отправились в памятную поездку на Кубу. Зимы в Канаде, особенно в Берри, который входит в "снежный пояс", мало отличаются от русских зим. Естественно, хотелось иногда немножко солнышка. И мы решили всей семьей отправиться отдохнуть на недельку на Кубу. Это было сравнительно недорого - за 500 долларов продавался билет в обе стороны и весь инклюзив - номер и беспрерывное обильное питание. И море. Разве можно было устоять перед таким предложением? Живя в Мичигане мы избаловались морем и теплом, и солнцем, а вот в Канаде с этим было туго. Даже летом не всякий дерзал искупаться в ключевой воде озера Симко. Поэтому мы и решили поехать купаться посреди белой канадской зимы. И детей порадовать.
Мы жили недалеко от Торонто. Чудесный был снежный, белый день. Ребята расположились на заднем сиденье - уже в шортах и майках под курткой. А на улице минус двадцать. По скрипящему снежку, одними из первых приминаем его в то утро на нашей тихой улочке, начинаем наш путь в Торонто. Мы весело ездили. Тогда уже были и наушники, и плейеры, но как-то не были они у ребят на первом месте. У Акима всегда были какие-то мысли, которыми ему необходимо было поделиться с другими. Мы в дороге обычно говорили и про Библию, и про научные технологии, и про науку, и про историю, и про литературу. Но в тот раз все были слишком оживлены и веселы, чтобы говорить о чем-то серьезном. Шутили, смеялись, пели песни, по пути позавтракали, и быстро приехали в аэропорт.
В Торонто очень удобный аэропорт - заехал, поставил машину, поднялся на лифте до поезда без машиниста - и ты в аэропорту. Просторно, чисто, удобно. И везде на тележках написано Viva Cuba. Это реклама того самого тура, по которому мы летели. Лететь было часа четыре всего.
Как только дверь самолета открылась и в кабину ворвался теплый, влажный, ароматный кубинский воздух, я почувствовал, что больше я без такого воздуха не смогу. Когда же мы сели в автобус и поехали к морю, и теплое море было уже видно за окошком, то какой радостью мы тогда преисполнились. Ведь у нас в сумках лежали куртки, на которых только-только стаял снег. А тут - теплое море!
Я первые три дня ничего кроме моря не замечал. Теперь я понимаю, что вода была холодная, но тогда она казалась мне как парное молоко. Я просто не мог из него вылезти, не мог ослабить его объятья. Так и сидел недалеко от бережка, качался на волнах, или плавал, нырял туда-сюда. Дети тоже не отставали. Взяли водный велосипед, ныряли глубже меня. Тогда я понял, что в своем физическом развитии наши с детьми характеристики сравнялись, и теперь наши с Аленой идут вниз, а их - вверх. И в этом как-то не было горечи и досады. Все как надо.
И вот, качаясь на кубинских волнах, мы с Акимом очень прониклись морем. А потом уже и страной. Нам очень понравилась Куба. У меня вообще особые отношения с Кубой. В детстве еще собирал отряд, чтобы ехать помогать кубинской революции. Сделали тогда поджигные пистолеты, прятали в дупле дерева, в лесочке. Но нас "сдали". А вообще очень жалею, что не знал лично товарища Че. Хороший он Че-ловек.
Мне показалось, будто я вернулся в детство. Кругом ходят пионеры в красных галстуках, улыбаются тебе, честь отдают. Пенсионеры сидят в играют шахматы и на гитарах. Русские автомобили вперемешку с любимыми мною американскими автомобилями 1940-ых и 50-ых. Все с "плавниками", все в хроме, все такие еще не деловитые, не практичные, не незаметные, а видные, маститые, и хоть старые - в хорошей форме, ярких цветов. И везде музыка, живая, бесплатная, любительская. И много ярких цветов, и много красивых людей. Да, кубинцы - очень красивые люди. Точнее, часто встречаются среди них красивые. Такое причудливое смешание красок и кровей. Где еще увидишь смуглянку-негритянку с голубыми глазами, например? Великая редкость, а на Кубе - пожалуйста.
Гостиница была еще советских времен - огромный бетонный корпус санаторского типа, с просторными номерами. Номера, конечно, не были отделаны под евроремонт, но с другой стороны у нас не было времени их разглядывать. И так хватало дел. Ездили в Гавану, например. Удивительный город! Если бы над моим родным городом Тула воссияло тропическое солнце, и если бы где-то на окраине Тулы появились внезапно испанский форт и несколько дворцов, то это и была бы Гавана. Советский город. И люди в нем советские, только незакрепощенные. Кубинский коммунизм - он очень чувственный. Кастро, как известно, даже Соломона превзошел в своих любовных утехах по официальным и неофициальным данным. И его облик строителя коммунизма от этого мало пострадал, по крайней мере на Кубе.
Вообще, кубинцы живут хоть небогато, но намного лучше, что в целом Латинская Америка. Бесплатная хорошая медицина, советская школа, бесплатное солидное образование - тоже советская школа. И чего Советский Союз бросил Кубу? Ну да, там и до своих-то не доходили руки, всю страну развалили, распродали. Но там, с республиками ясно - им начали головы морочить, заводить против России, поэтому они думают, что сами от России отделились. И в этом находят утешение последовавшим за этим неприятностям, начиная от экономических, и заканчивая политическими. Но кубинцам мозги никто против Советского Союза не промывал. Наоборот - на нас надеялись. Многие кубинцы говорят по русски, многие учились в России. Что они считают? Они обиделись. Они считают, что Россия их бросила, забыла о Кубе. Такие в Советские времена мосты навели - фактически одна страна. Мой близкий родственник, украинец, служил на Кубе. И вот - даже прости-прощай не сказали. Как будто ничего не было.
А в центре Гаваны стоит монумент - маленький человечек сражается с огромным красным драконом, прямо как из книги Откровения. Сами кубинцы понимают этого дракона как США. Одни кубинцы бегут туда, в страну дракона, на надувных матрасах. Другие боятся дракона. Большинству сегодня все равно. Людям разрешили вести свой бизнес, разрешили частную собственность. Да, в кубинских магазинах я не видел современных телевизоров с большими плоскими экранами - там до сих пор продают пузатые телевизоры. Не видел автосалонов роскошных иномарок. Но нового корейца всегда можно купить. В общем, понравилась нам Куба.
Мы потом с Аленой еще два раза прилетали. На следующий, 2009-ый год, когда Алена была беременна Гришей. И в 2010-ом, уже с Гришей в колясочке. Наверное, в результате этих перелетов Гриша выработал любовь к самолетам и полетам. Когда мы куда-нибудь в очередной раз летим - он буквально дни считает до самолета. И на борту времени не теряет - играет в игры, работает над раскрасками или просто крепко спит. Все эти добрые качества мы с Аленой не впитали с молоком матери, а потому нас перелеты радуют гораздо менее.
В 2010-ом мы приехали на Кубу вместе с нашими друзьями из Германии, Толиком и Леной, которые приехали к нам в гости Канаду, а потом мы вместе решили полететь на Кубу. Толик - он инженер, начальник отдела на заводе. А еще он моделист-конструктор, конструирует и строит радиоуправляемые самолеты, или как их сейчас называют - дроны. Только у него эти дроны очень шустрые, быстрые получаются. Мы с ними провели замечательную неделю на Кубе. Много мы говорили с Толиком о Боге, правда, Толик?

;
Глава 18: Труд
В Заокском, в сарайчике близ нашего дома, я нашел массу интересных, красиво оформленных стендов времен "застоя" (или, как еще говорят - "времен застолья"). Стенды эти мастерски нарисованы масляной краской на фанере - "дело рук искусного художника". Художник, как я выяснил, спился. Стенды я сохранил. На одном из них, выполненных, видимо, для местной партийной ячейки, значится такая надпись: "Труд создал человека. Человек обязан труду." И подпись - Ф. Энгельс. И рисунок, что-то там с обезьянами связано, и с головой - не то Маркса, не то Энгельса. В принципе, если убрать этих мартышек, с самим слоганом можно и согласиться - ведь Бог трудился над человеком, создавая его. Не просто даже Словом, как с остальным творением, а руками создал Адама из земли. И Дух вдохнул.
Да и человеку завещал Бог трудиться - до греха в радости, после - в поте. Вот наша семья и испытала много радостей труда, и много пота с нас сошло - я уже немного касался этого. И Аким тоже много трудился - на самых разных работах. Ну, например.
Как только мы переехали в Канаду (Акиму было тогда 14 лет), то вместе с домом, который арендовали, мы получили еще и работу - разносить газеты. До нас этим занимались хозяева дома, которые и передали нам свой скромный бизнес. Два раза в неделю к дому подкатывал грузовой автобусик, и возле гаража у нас появлялась целая гора газет Barrie Examiner - для всего района. У нас были списки подписчиков газеты, и Аким с Сашей по этим спискам, адресам газеты разносили. Кажется, простая работа, но когда нам с Аленой приходилось порой замещать наших ребят, то мы, тогда еще молодые и сильные, к концу пробега буквально с ног валились.
Аким и Саша нагружались газетами по-полной - в сумки, в руки, в рюкзаки - и в течении нескольких часов обходили весь район рассовывая газеты в ящики или просто оставляя их на крыльце. Платили за это копейки, но зато у ребят были свои честно заработанные деньги. Цену деньгам они узнали рано.
Когда они чуть подросли, то к газетам прибавились и другие работы - более серьезные. Например, Аким проработал несколько месяцев в ресторане МакДональдс, в самом центре Берри, у набережной. Я забирал его с работы часов после десяти вечера. Интересно, что работая в Макдональдсе Аким сделался вегетарианцем. Над ним все смеялись, потому что одним из главных привлекательных моментов работы там была возможность лопать бракованные гамбургеры (кто-то отказался, не так сделали, котлета развалилась - или что-то в этом роде). Но вот Аким умел быть принципиальным. Зато частенько, когда я за ним заезжал вечером, просил меня купить ему мороженое. Мороженое бесплатно не давали. Но его можно было купить за половину цены.
Во время учебы в колледже Аким устроился работать в телемаркетинг - то есть работал по телефону, обзванивал десятки, а то и сотни людей в день (в вечер) предлагая ту или иную банковскую или страховую услугу. Есть такие фирмы, которые этим занимаются. Работа, знаете ли, собачья - людям не нравится телемаркетинг, как можно легко догадаться. И часто на бедных ребяток и девчат просто срывались, кричали, оскорбляли. Но с Акимом такого почти никогда не случалось - у него такой скромный, застенчивый голос, такой извинительный и уважительный тон, что надо быть полным отморозком, чтобы поднять на него голос. Аким особо не блистал результатами продаж, но в общем дело шло нормально. Только вот не любил он это дело, потому что не верил сам, что все эти страховки и услуги, которые он продавал людям, так хороши, как надо было их по инструкции представлять.
Поработав какое-то время в телемаркетинге и кое-чему там научившись Аким, пошел учиться на... продавца ножей. Был там у нас один харизматический дяденька, который собаку на этом съел - продавал классные, дорогие наборы американских ножей и ножниц. Вот и Аким решил себя попробовать. Только ничего из этого у него не вышло. Конечно, он продал пару ножей нашим друзьям, мы тоже купили у него один набор - такой классный, до сих пор пользуемся, и всегда об Акиме вспоминаем, о тех днях. Впрочем, мы и так об Акиме всегда, каждую минуту думаем.
Нет, Аким - не продавец. Он, как и я, не умеет никому ничего навязываться, напирать. Это - не его, и он это понял. И пошел подрабатывать на стройку. Таскал кирпичи, заливал бетон, убирал мусор, ломал и строил. Это у него хорошо пошло. Так хорошо, что приглядел его один интересный дядечка, Кен (Кеннет - везет нам на Кеннетов), и взял к себе на постоянную работу в мастерскую по ремонту автомобилей. У него Аким очень многому научился.
Что это был за человек? Практически полный инвалид. Он попал в одну страшную аварию, потом в другую, в третью. От Кена мало чего осталось. У него плохо работали ноги, руки тоже с трудом слушались. Куча железок в теле, в голове. Позвоночник был сломан в нескольких местах, шея не поворачивалась. Такие люди обычно лежат неподвижно. Но не он. Это был чуть ли не самый активный человек в Берри. Кен работал с утра и до вечера - преодолевая боль и сопротивление собственного тела. Еще не было и шести утра, а он уже с трудом залазил в свой грузовичок, чистил снег, ездил за материалами для стройки, за запчастями для автомобилей, в банк, в тысячу других мест. Потом работал в мастерской: он умел делать все, и все делал очень хорошо.
Аким проработал с Кеном долго, до самого отъезда на Филиппины. Научился у него сварке, электрике, механике, строительству, сантехнике - всему на свете. Но самое главное - научился у него оптимизму, дисциплине, умению преодолеть себя, свои слабости, ограниченности. Слава Богу за таких людей, редких людей, как Кен.
Пока Аким учился в колледже, он подрабатывал еще и массажистом. У негу удивительные руки - сильные и нежные. Массаж - это было его дело. Правда, он очень уставал. Это тяжелая работа - только те, кто занимался этим могут понять. Я работал год - знаю. Особенно если делаешь это с душой. А Аким иначе не мог.
Вот, я наверняка упустил что-то, какие-то еще работы. Много всего было. Иной и долгую жизнь проживет - а так не потрудится. А Аким и строил, и кормил, и лечил, и продавал... Зачтется ему все это. Как это в книге Откровения, 14 гл: "Напиши: отныне блаженны умирающие в Господе. И дела их идут за ними." Вот я и пишу. А Аким не просто в Господе умер. Он за Господа умер. И потому особо блажен. Я так верю. Это дает мне утешение. А как не верить? Тогда что вообще? Нет, не напрасно все это было. Мы еще потрудимся с тобой, Аким. Нам еще осваивать далекие планеты, новые миры. Еще мы потрудимся для Господа.


;
Глава 19: Колебания
В своем документальном повествовании я подхожу к такому рубежу, где все становится сложно. И опять-таки это связано с Россией. Если бы писал роман - придумал бы по-другому. Но пишу как все было, деваться некуда.
Итак, по прошествии где-то двух лет нашего пребывания в Канаде церковный небосклон моей общины в Берри настолько прояснился, что мне оставалось лишь заниматься несложной текучкой. Да и ту по большей части я возложил на своих помощников, на прекрасно действующую структуру церковной организации. Да, нельзя недооценивать силу и возможности здоровой церковной организации. Те, кто выступает против нее наверное имели в целом горький опыт. Такой опыт был и у меня. Но у меня был и хороший опыт.
Когда стало легче - стало тяжелей. Чем я мог теперь оправдывать в своих же глазах пребывание вдали от России? Пока я решал критические задачи в церкви, то чувствовал свою миссию, непростую миссию миротворца. А дальше - мне казалось, я превращаюсь в наемника. Мне казалось, что так всякий может. Действительно, я знал многих выпускников Андрюса, которые до сих пор так и крутились вокруг Андрюса, работая на стройках, которые, на мой взгляд, лучше меня справились бы с пасторством такой милой и отзывчивой церкви. Мне стало казаться, что я приехал на курорт, и что отдых мой затянулся. А много людей без работы сидят.
В это самое время над церковью в России, как мне казалось, особенно над моим любимым Заокским сгущались тучи. Как-то все начало быстро меняться. Я каждый год приезжал в отпуск и видел ряд примет, которые меня тревожили. Но судить я не мог ни тогда, ни сейчас не сужу - кто я такой, чтобы судить? Но мне было очень горько и обидно. Ведь я когда-то строил Заокский, своими руками месил раствор, таскал балки, потом был в числе самых первых студентов, первых преподавателей. Искал и находил спонсоров для студентов, сам поддерживал разные проекты - и магазин, и соевый цех, и швейный, и "фазенду", и студию, да и кругом. Все родное. Всю жизнь связал с Заокским. И вот - все совсем не так, как мы, пионеры и строители, замышляли. Жизнь, конечно, вносит свои коррективы, но мне казалось, что это уже не коррективы, а больше. Но я даже не то что вслух, а про себя не мог об этом рассуждать, не имел права - ведь я уже не был частью Заокского. Почему же я себя ею чувствовал? Во мне все более и более зрело решение - вернуться на Родину, вернуться в Заокский, делить с ним радости и горести. Совесть меня стала грызть. И с тех пор я загрустил.
В Берри по-прежнему стояла безоблачная погода. Но я помрачнел. Мне стало тяжело, потому что я думал о том, что мое место не здесь. И особенно тяжело было оттого, что мне надо будет когда-то в скором времени распрощаться с Берри, распрощаться с дивными людьми, которые надеются на меня, которые думают, что я проживу в Берри до пенсии. Может, так и надо было? Иногда я так думаю.

;
Глава 20: Что дальше?
Пока мы были в отпуске в России, вот что происходило в Канаде: видимо, почувствовав мои колебания, меня повели на повышение. В мое отсутствие, в отпуске, чтобы не смущать меня (и порадовать- сюрприз), и без моего даже ведома меня перевели в качестве Старшего пастора в одну из самых больших церквей в Канаде, в Торонто - Emmanuel Church. Уже объявили в церкви в Берри и в Торонто. Моя церковь в Берри была в шоке. Церковь только встала на ноги - и меня переводят. Впрочем, я тоже был уверен, что в Берри все теперь будет нормально, кто бы там ни пасторил. Мне не страшно было за церковь, хотя расставаться с друзьями - всегда больно. Меня беспокоило другое - Россия.
Сложился такой вот треугольник: Берри, Торонто, Россия. Мы выбрали - Россия. Конечно, я понимаю, что я подвел свое канадское руководство, хотя я этого меньше всего желал. Я очень уважаю руководство конференции Онтарио, и есть за что. Я там нашел прекрасные отношения, замечательную поддержку, понимание во всем. Со всеми у нас складывались прекрасные отношения. Но наше решение уехать в Россию вызвало естественное непонимание. В конференции лежало несколько заявлений от пасторов из разных мест - принять их на работу в Онтарио. А я в Россию уезжать собрался.
В общем, согласились тогда на компромисный вариант - я еще какое-то время остаюсь в Канаде, в своей старой церкви в Берри, чтобы я мог подумать - стоит ли мне теперь уже возвращаться в Россию. И мы согласились.
Помню, как один из очень высоких руководителей Канадской церкви повел нас в прекрасный "рыбный" ресторан, и там, за очень вкусной рыбкой, мы задушевно беседовали с ним не как с начальником, руководителем, а как с другом. Он от души советовал нам оставаться. Делился своими опытами - он сам приехал из другой страны, где церковь, к сожалению, погрязла в склоках и умирает. Ему там было не место. С ним там даже не все руководство здоровалось. В Канаде же ему открылась возможность действенного служения, результаты были видны, отношения в церкви - да мы это и сами видели - были как нигде, пожалуй, в мире. Советовал нам ради утешения приобрести новый автомобиль - большой внедорожник Шевроле, новую модель, и переехать в дом побольше. Средства нам позволяли. И пуститься с головой в работу.
В тяжелой мы тогда ситуации оказались. С одной стороны нам казалось, что долг наш, не формальный, не юридический, а долг сердца - зовет нас в Заокский. Да и дети остались там, пошли в школу. С другой стороны - нас там, в Заокском, не ждали. А тут, в Канаде, мы были нужны - еще как. Я до сих пор сомневаюсь, правильно ли я поступил, что не послушался тогда руководства и не переехал в Торонто. Я не послушался не потому, что был непослушный, а потому, что не хотел браться за такую большую церковь, если думал когда-то в скором времени уехать в Россию. Но что мы знаем? Кто знает свое будущее?


;
Глава 21: Между Канадой и Россией
Итак, осенью 2008 года, пока в Канаде кипели страсти по поводу того, куда же мы все-таки поедем, Аким с Сашей пошли в нашу Заокскую христианскую школу. Как мы могли оставить детей в Заокском одних - не знаю. До сих пор себя за это корю. Но в конечном счете все обернулось, кажется, для их пользы. Но не без больших, серьезных переживаний.
Заокский 2008 уже не был Заокским 1988, или 1998 - где царил светлый, радостный дух ненасытного служения - вот главное, чего мы не учли. Всегда были и есть и будут в Заокски люди Божии, на том и стоим. Но перемена произошла где-то по пути. И к ней мы не были готовы, а дети и подавно. Я всегда думал (и думаю) о Заокском в розовых тонах. Но там есть и другие краски. Мы чего-то не рассчитали. Не рассчитали свои силы, и силы своих детей. Акиму было 17, а Саше 16. Самый сложный возраст. Аким тогда пошел в последний, 11-ый класс. Решил пораньше закончить школу, так как в Канаде - 12 классов. Да и настраивались уже на Россию. Саша пошла в 10-ый. Мне надо было им тогда служить, в первую очередь им, а меня рядом не было. Слава Богу, были другие люди, добрые Божии люди.
Сначала с ребятами осталась Люба Ш., которая любила их как родных. Но великим авторитетом для Акима с Сашей она не сделалась. Ведь Люба - такой же большой и добрый ребенок, как Аким и Саша. Она могла быть им сестрой, даже и старшей, но не мамой и папой. Но в целом ребята жили и учились нормально - как все. Но для них это "как все" было не шагом вверх, а вниз. Учиться вначале было нелегко, особенно в 11-ом классе для Акима - надо было и к выпускным экзаменам готовиться. И это на фоне того, что опять несколько лет они проучились в Америке и Канаде, по совсем другой программе. Да и с русским у них было туго. Но они догнали. Аким все-таки нормально сдал госэкзамены и получил аттестат.
Но вообще Акима тогда увлекла свобода. Он пользовался большой популярностью. У него появилась подружка. Потом другая, третья. Это было на него не похоже. В Канаде он все время с Эмили дружил - и все. И хорошо на нее влиял. В Заокском Акима приглашали на все полу-подпольные вечера и мероприятия. На некоторых из мероприятий появлялся алкоголь, сигареты. Акима считали крутым, а крутость она как исчисляется в таком возрасте? Не по самым лучшим меркам, даже (или особенно) в околоцерковной среде. Где-то тут Аким переступил черту. В Канаде если и выпивал он когда пива, то с нецерковными друзьями, и все равно о Боге им говорил. Баночка пива была своего рода пропуском в их мир. Об этом можно, конечно, спорить, но факт тот, что ребята эти, которые не из церкви, они слушали внимательно беседы Акима о Боге, уважали. А в Заокском ребятки были из церкви, околоцерковные, и на разговоры о Библии их не тянуло. У них иммунитет крепкий. А Аким оказался слабым и повелся. Заокский, наш любимый Заокский, где детки выросли, где в лес ходили, костры жгли - Заокский представил перед ними плоды искушения, перед которыми Аким не мог устоять. А нас рядом не было. Какая ошибка. Но не буду заниматься самобичеванием. И Акима не виню.
Я поступлю неверно, если буду судить и осуждать Акима. Камень осуждения может бросить только не имеющий греха. Да и что кидать в собственного сына? Да и Бог вот так не осуждает и не судит. Бог любит, и многомилостив, и помогает исправиться. Если Бог любит нас хотя бы так, как я люблю своего сына, то всем должно быть ясно, что Бог не отворачивается от нас из-за того, что Иов называл "юношескими грехами", которых он просил Бога не припоминать ему. И Бог не мстил Иову за них. Бог - Он Мученик ради нас. И Иову-мученику открылось нечто о Боге, что не открывалось даже Иову-праведнику. Хотя ему и долго пришлось ждать ответа.
Бог так и не ответил Иову на его вопрос - почему это случилось, почему погибли его дети? Почему он всего лишился. Но Бог ответил Иову. Утешайте себя словами этими, кому тяжело, как и я утешаю себя.
Потом мы сдали дом другим нашим друзьям, Диме и Ларисе Т., с условием, чтобы они присматривали за ребятами. Но разве можно кем-то заменить родителей? И все же я благодарен им и многим, многим Заокчанам, которые в ту пору оказали трогательную заботу и поддержку нашим детям. Особенно хотелось бы поблагодарить Татьяну Павловну, которая была и папой и мамой, и бабушкой и дедушкой Акиму и Саше. Ее участие, как и участие многих других, уберегло Акима и Сашу, крепко привязало их к церкви, к хорошим людям, к Богу.
Кстати, о хороших людях, о бабушках и дедушках, которые в Туле. К ним Аким с Сашей ездили обычно на выходные. Отъедались и отсыпались. Бабушкам с дедушкой тогда тоже нелегко приходилось. И в плане здоровье, и по финансам. И нам там в Канаде нелегко было без детей. Пошла у нас сложная жизненная полоса. За год несколько раз летали в Россию. Сердце надвое разрывалось. Некого винить, сами в ситуацию вошли. Наверное, все это мой патриотизм и романтизм.

;
Глава 22: Еще об искушениях
Я вот, говоря о становлении Акима в Канаде, несколькими главками раньше, немного вперед забежал - в его годы в колледже. А вообще в школе он был довольно беспечен. Музыку много слушал, сам играл, игры компьютерные любил. Age of Empires особенно. Да, и Кеннет, и церковь, и даже родители - все это оказало на него доброе влияние, но не сразу. Между этим семенем, благодарно впрочем принятым, и по настоящими добрыми плодами лежал Заокский год, с сентября 2008 по июнь 2009. И в этот год Аким вкусил от запретных плодов. Но доброе семя не упало между терниями. Поэтому тернии и преодолеваются, и через тернии летят к звездам.
Еще раз, вина целиком на нас, на родителях. Но в целом, когда оглядываюсь на все это, понимаю, что по большому счету и этот опыт, в целом негативный, укрепил Акима. Он потом сам с раскаянием смотрел на многие вещи, которые произошли за тот год. Именно после этого он всерьез обратился к Богу, стал читать Библию, молиться. Когда он потом вернулся в Канаду, он уже не притрагивался к сигаретам. И как-то потерял как-будто интерес к девушкам. То есть не то чтобы потерял интерес - тем более, что канадские девушки интерес к нему не теряли - но перестал проводить с ними время. Фактически с тех пор, с возвращения в Канаду, у него не было девушки. В ту пору все его друзья только этим и жили - девушками, а он, как монах, ударился в учебу, в спорт, в участие в жизни церкви.
Аким вообще всех считал замечательными людьми, друзьями - даже тех, кто крали деньги, или уводили его девушку (как было в Заокском). Никакой ревности, никакой обиды, никакого горького слова. Это, право, редко. Но на самом деле у Акима в Заокском были в основном замечательные друзья. А еще в России, в Туле, у Акима окрепла дружба с соседским мальчиком Сашей. Саша очень полюбил Акима, очень уважал его, считал необыкновенным.
Я мало знаю о том, каким был для Акима тот русский, Заокский год. Тяжелым он был. Но он Акима не сломал, не опустил, а наоборот поднял и укрепил. Сдав, неожиданно даже для себя, сложные госэкзамены, Аким поверил в свои силы, пошел учиться на физиотерапевта. Пройдя быстрым шагом через вечеринки он понял, что они глупы и скучны, и в Канаде - столице молодежных вечеринок - к этому вопросу уже не возвращался. Поигравшись в юношескую любовь он понял, что это совсем не то, совсем не настоящее. Покрутившись с крутыми околоцерковными ребятами Аким понял, как им скучно, грустно и одиноко. От того, что они не увлечены Богом. И Аким вернулся к главному увлечению своей жизни - увлечению Богом.




;
Глава 23: Оро Медонте
Я приехал к детям в Россию на Новый 2009 год. Алена приезжала три раза, и в начале апреля осталась в России с детьми, помогать им. Мы всеми силами пытались исправить те ошибки, которые наделали, оставив детей одних в Заокском. И вот в июне 2009 Аким сдал госэкзамены и выпустился.
Когда Алена уехала в Россию, я рассчитался с хозяевами домика, который мы все эти годы снимали, и пошел жить буквально по людям. Жил у Санды и Джо. Жил у Френка и Анн, в их деревенском домике. Жил у Здравко и Нады. Жил у Мэри и Маркуса. Очень благодарен всем этим людям за их гостеприимность. Они бы меня держали и держали, но я не хотел быть никому обузой - переходил из дома в дом. Денег тогда всвязи с поездками в Россию и дополнительными расходами у нас оставалось совсем мало.
В мае я прилетел к Акиму на выпускной. Прожил в Заокском неделю. Счастливая неделя! Вся семья вместе, дома, в Заокском! А какие одуванчики цвели, а как соловьи пели! А как сладко засиживаться было до ночи у костра на берегу нашего прудика. Я был опять у себя дома, после многих лет скитаний, после последних нескольких месяцев на чемоданах, по чужим квартирам. Но все это надо пройти, и за все благодарю сегодня Бога.
К тому времени стало ясно, что в России нас никто уже не ждет, и все двери закрыты. Но тогда же я понял и то, что в глубине души я хочу вернуться в Россию не из чувства долга, и даже не из желания (или не только из этого желания) послужить Церкви и людям, а просто потому, что мне здесь хорошо. Как у Визбора, в песенке, которую я тогда слушал каждый день, много раз в день:
О, мой пресветлый отчий край!
О голоса его и звоны!
В какую высь ни залетай -
Все над тобой его иконы.
И происходит торжество
В его лесах, в его колосьях
Мне вечно слышится его
Многоголосье.
Как тяжело мне было возвращаться теперь назад, в Канаду. Но я ехал, чтобы приготовить небольшой домик к возвращению Алены с Акимом. Я снял недорогой домик - надо было его почистить, расставить мебель. Этот домик радикально отличался от того, что мы снимали прежде. Это был маленький домик, в нем не было и половины тех удобств, что были у нас раньше. К тому же он был за городом. Но он нам понравился, потому что это был фермерский домик, при котором была лошадь, коровы, куры. И за всем этим хозяйством следил суматошный хозяин дома - Алистер.
Пару слов о нем. Большего беспорядка чем в его доме я нигде и никогда не видел (он жил во второй половине домика). Замечательный он человек, творческий. Жена ушла от него. Он работал в каком-то магазине управляющим (уж не знаю, как он мог это делать), присматривал за своей не такой уж малой фермой (помощников у него не было), и еще учился на фельдшера скорой помощи. В доме не было газа, и он отапливался дровами - это была еще одна обязанность Алистера - протапливать дом. Мы, как жильцы, квартиранты, к этому не имели отношения. Но мы сначала с тревогой, потом с удивлением, потом со смехом, а в конечном счете с восхищением наблюдали за тем, как он нас "отапливает". Дело в том, что дрова, которые он заготовил с лета, быстро закончились. А новые как-то ниоткуда не брались. И Алистер каждое утро выходил на двор, смотрел по сторонам, и ему приходила какая-то идея - где достать дрова. То дерево спилит, то мебель старую сожжет, то из сарая какие-то доски вытащит и напилит.
К нам тогда приехали в гости наши немцы, Толик с Леной, и вот мы наблюдаем. Выходит утром Алистер, с бензопилой. Смотрит по сторонам, чешет в затылке. Пилить больше нечего. Или это нам кажется, что нечего. Алистеру приходит идея - забор загона, в котором содержится скот, слишком, пожалуй, высок. И вот он укорачивает столбики - спиливает у них верхушки, на дрова. Наши немцы, которые привыкли к тому, что все расчитано на годы вперед, в истерике. И нам весело. Хороший он человек.
А однажды у него из загона (может оттого, что столбики все ниже становились) ушли куда-то племенные быки. Их было у него два, и они были не его, как оказалось. Просто кто-то заплатил ему, чтобы они у него перезимовали. Надо сказать, что еда этим быкам доставлялась примерно по тому же принципу, по которому добывались для нас дрова. Т.е. из неоткуда. В основном быки, эдакие матерые, хоть на корриду выпускай, питались буквально подножным кормом. А когда они съели все в загоне, даже колючки, они решили уйти. И пока Алистера дома не было (а он появлялся только к ночи) они устроили побег. Алистер бросился их искать, два-три дня искал, найти не мог. А потом полиция ему позвонила - быки ушли чуть не за 50 километров на север, притом оказались каким-то образом по другую сторону хайвея. В общем, весело мы жили.
А главное - Аким был снова с нами. Он теперь учился в колледже, помогал мне в церкви в работе с молодежью, мы вместе ездили на озера, ходили в походы, занимались спортом. Тогда Аким активно принялся за здоровый образ жизни - и нас втянул. У него снова появилось много друзей, самых разных. Его все очень любили, так и тянуло к нему. Такое у него удивительное свойство.

;
Глава 24: Новые происшествия
Пока мы жили в Оро с нами приключилось много происшествий. Одна замечательная семья, Мартинсы, подарили нам автомобиль. Он попал у них в аварию, прекрасный Бьюик, и им страховка выплатила, а машину они нам отдали. Где-то за тысячу долларов мы этот Бьюик с Акимом починили, и у нас появилась самая комфортабельная машина, которая у нас когда-либо была. Мой красный Крайслер, конечно, красоты был модельной, но по удобству - не то. И шумный, и резкий, спортивный, места мало. Алена ездила на мощном Понтиаке, Гран При, и я частенько у нее его забирал, когда на большие расстояния ездил. Более комфортный, хотя и не такой красивый. Но Бьюик - лучше всего. Это американский Мерседес. Мощный, тихо внутри, надежный, комфортный. Лучшего автомобиля у меня ни до, ни после пока еще не было, а было у меня в общей сложности 26, кажется, автомобилей.
И вот поехали мы как-то с Акимом на этом Бьюике в колледж. Аким за рулем, а я рядом, в качестве пассажира. Оро находился в сельской местности, ехали сельскими дорогами. И вот подъехали к городу, к светофору. Горит красный. Стоим. Загорается зеленый, и Аким поехал. И вот, выезжаем мы неспеша на середину перекрестка, а слева на полной скорости летит автомобиль. Прямо на красный свет летит. И со всего ходу - бах в нас. Нам повезло, спас нас Бог буквально долей секунды. Если бы наша машина еще сантиметров на пять или на десять вперед проехала, то от удара ее бы не развернуло, а перевернуло, а еще вероятнее - просто от резкого удара нам бы сломало шеи. Это такой классический случай, обычный сценарий. Так мой преподаватель, доктор Хазел погиб. Но нас ударило в мотор, машину развернуло, она отлетела в сторону, и мы только как следует стукнулись головами о крышу и о стекло. Аким за рулем. Бледный-бледный. Задрожал. Он всегда-всегда очень осторожно ездил. Аким очень осторожный.
Девчонка, которая в нас врезалась, тоже дрожала. Она была где-то одного возраста с Акимом. Дочка пастора, кстати, не помню какой деноминации. Задумалась, музыку заслушалась, пролетела на красный. А для нее чуть жизнь там не закончилась. Скорость была высокая.
Подоспела полиция, эвакуатор. Турок, который на эвакуаторе был, просто от зависти умирал от нашей аварии. Акиму он прочил теперь блестящее по-турецким критериям будущее. Когда случаются такие аварии, боковые, говорил он, это значит можно страховку получать бесконечно. Гарантия. То есть можно бесплатно будет отучиться в университете, получить новый автомобиль, и объездить не раз весь мир. Он даже показал нам новенький на вид Ягуар, который стоял у них на стоянке, и который стоил всего 11 тысяч - он был списан и восстановлен после аварии. Акиму очень понравился автомобиль, и он хотел его купить. Он поехал в больницу, чтобы засвидетельствовать травму. Он и вправду стукнулся тогда хорошо, да и по шеям мы получили будь здоров. Еще бы чуть-чуть и сломали бы себе шеи.
Турок говорил, а он был эксперт, что в таких делах теперь ничего медицина не может зафиксировать объективно. Достаточно человеку сказать, что у него болит теперь голова, а голова у Акима болела, то этого достаточно. Ссадины есть. Факт аварии есть, свидетели тоже. Мы не виноваты. Надо теперь только говорить, что болит голова, и деньги сами к тебе поплывут со всех сторон. И будут плыть, пока будет хоть иногда болеть голова. И объективных критерией кроме головной боли - нет.
В Канаде много людей, которые этим или подобным диагнозом живут всю жизнь, и живут хорошо. Мы таких знаем. Турок выдал бы теперь за Акима всех своих дочерей - ведь Акиму обеспечено безоблачное будущее полного достатка. Надо быть совсем тормозом, чтобы этим не воспользоваться. Аким на тормоза не походил.
Но совсем не знал, не понимал турок Акима. Привез я Акима в больницу, посидел он там минут пятнадцать в очереди, и говорит: "Папа, у меня голова почти уже не болит. Я не хочу к врачу." И мы поехали домой. На новенькой без пробега Тойоте которую бесплатно предоставили нам турки, представляющие страховую компанию - на целый месяц. Пока нам не компенсируют, точнее не начнут компенсировать потери. Они крутились вокруг Акима как будто он был падишах, или на него свалилось огромное богатство. Так это и было в их глазах. Так это и могло быть.
Но для Акима соврать даже немножко было бы преступлением. Даже преувеличить - тоже преступление. Не лги. Вот и все. Господи, припомни Акиму искренность его, и твердость его, и правоту его. Он мог бы сейчас жить на всем готовеньком, ездить на Ягуаре, отучиться бесплатно в колледже, иметь престижную высокооплачиваемую работу, кучу льгот и привелегий. Дай ему что-то лучшее, милостивый Господь. Аким тогда не хотел ни этой девочке причинить стресс, ни страховой компании расходы, никому беспокойства. Он работал тогда несколько часов в неделю на стройке у Кеннета (помните этого дядечку-инвалида?), и ему этого хватало на мелкие карманные расходы. А о завтрашнем дне Аким по заповеди Спасителя не беспокоился.
;
Глава 25: Аким-Саша, или Саша-Аким
Когда 17 февраля страшного 2015-го года я позвонил Саше и сказал, что Акима больше нет, она завыла на другом конце провода. Они кричала так, что, кажется, и без телефона я услышал бы ее крик из-за моря. Этого просто не могло произойти! Этого не должно было произойти! Это было настолько безумно, настолько неправдоподобно, нелепо и страшно, что принять это было невозможно. Как это так – Акима нет? Как это - нет? Что это за бред? Как такое может быть? Но слов не было. Был только крик души, оглушительный, он до сих пор у меня в ушах. Каждый день.
Да, до недавнего времени Аким и Саша были неразлучны. Их отделял всего лишь год с небольшим, но эту короткую дистанцию Саша, родившаяся второй, быстро преодолела. Но и вперед особо не торопилась. Так и жили они – Аким и Саша. И редко когда мы обращались к детям: «Аким», или «Саша». Обычно это была формула: «Саша-Аким», или «Аким-Саша», в зависимости от того, кого взгляд замечал первым, или кого дело касалось чуть больше. Аким-Саша, давайте кушать. Саша-Аким, ну-ка уберитесь у себя в комнате. Аким-Саша, давайте быстрее в машину! Саша-Аким, вылезайте из воды, замерзнете!
У Саши-Акима всегда было много друзей. Но самым близким другом Акима всегда была Саша, и самым близким другом Саши всегда оставался Аким. Вот они вместе, маленькие, ковыляют по лесу, собирают малину, меряют лужи. Вот они вместе садятся в школьный автобус и едут в детский садик, потом в школу. Вместе приходят из школы. Вместе идут в церковь, в магазин, в гости. Вместе едем куда-нибудь на выставку, вместе идем кататься на лыжах, на велосипедах, вместе едем купаться на Мичиган. Вместе, всегда и всюду вместе.
И в то же самое время Аким и Саша - такие разные дети. Даже по масти. Аким родился светловолосым, и потом немного потемнел, и только летом его волосы, выгорая на солнце, возвращались в изначальное состояние. На Филиппинах, надо сказать, всегда лето, так что Аким ушел из этого мира таким же блондином, каким в него пришел. А вот Саша родилась жгучей брюнеткой, но потом посветлела, порусела. Характеры у детей тоже оказались очень разными, но и они со временем менялись. Саша росла спокойной, почти непробиваемой. Например, едва усевшись в машину она засыпала богатырским сном. И эта завидная привычка у нее сохранилась до сих пор, что временами раздражает ее попутчиков. Аким был совсем другим. Он зорко следил за дорогой и за соблюдением мною правил дорожного движения. Он напоминал мне, что я превышаю скорость, что поворачиваю в неположенном месте, что забыл включить свет. Другими словами он выполнял роль добровольного инструктора по вождению. Он за все на свете переживал, во все глубоко, не по детски вникал.
Пока они были детьми, они прекрасно ладили друг с другом, часто с легкостью уступали друг другу, к нашему немалому удивлению. Выполняли просьбы друг друга. Вообще, они редко вредничали. Когда я сейчас думаю об этом, я понимаю, что Аким с Сашей вели себя друг с другом примерно так, как мы, их папа и мама, вели себя друг с другом. Они во всем невольно копировали наше поведение и вели себя так, как будто они были муж и жена, которые прожили вместе уже немало лет. Даже ходили они часто как мы – держась за ручки. И если в их поведении и были капризы и заскоки, то их легко было узнать – это были наши с Аленой капризы и наши заскоки.
Когда они вошли в нелегкий подростковый возраст, то динамика их отношений несколько изменилась. Теперь Аким казался более спокойным, чем Саша. И часто он любил «доставать» ее, и делал это мастерски. Он с невозмутимым и учительным видом указывал ей на какие-то ее недоделки: незаправленную постель, недособранный в школу рюкзак, невыученные уроки и т.д. В этом он не был оригинален, а в целом повторял за мной. И ему в общем никакого дела не было до ее разобранной кровати, несобранного портфеля и невыученных уроков. Он просто любил с важным и невозмутимым учительствующим видом, пробивающимся басовитым голосом поучать ее, чтобы вывести ее из терпения. И ему это, как правило, удавалось. Тогда Саша кричала на него: «А-а-а-а-а-а-а-а!!! Аким!» При этом она трясла в воздухе руками в знак того, что ее вот-вот схватит уже судорога. «Если бы ты знал, как ты меня раздрадаешь! У-у-у-у-у-у!!» Вообще-то он знал. И тихонько улыбался.
Но и эта модель поведения в общем не была их оригинальной выдумкой. Аким срисовал ее с меня. Я ведь гораздо более нервный и эмоционально подвижный, чем Алена. И несколько лет моей жизни были потрачены, увы, на то, чтобы вывести ее на мой уровень – то есть вывести из себя. И если поначалу мне это удавалось с трудом, то позднее я овладел этим искусством сполна. Аким научился гораздо быстрее меня – но от меня, безусловно. Ох, какие же мы глупые. Это я про себя, не про Акима.
Но и в подростковом возрасте они были все также Саша-Аким, все также неразлучны. Они крутились примерно в одной и той компании, и только когда Аким пошел в high school, в девятый класс, а Саша осталась в той же самой школе, только тогда круг их знакомств стал несколько отличаться друг от друга. Но все равно не слишком, и все равно эти два круга, благодаря Акиму и Саше, в скором времени пересекутся, если не сольются.


;
Глава 26: Гриша и Гриша
Во все стороны от нашего домика в Оро простирались поля и леса. Мы снова были в деревне, хотя служили той же церкви в Берри. Почему мы подались за город? Тихо там было. И на ту пору мы искали какого-то уединения, какой-то большей духовной собранности. Наш фермерский домик в Оро был в этом отношении очень хорош. Мы ходили с Аленой, часто и с Акимом (он обычно катил на доске), далеко уходили гулять по пустой дороге. Каждый день. Нам нужно было теперь побыть вместе, побыть одним.
Алена в ту пору работала социальным работником - с инвалидами, хронически больными, умирающими - обслуживала людей на дому, меняла постели, дайперсы, готовила пищу.
Вспомнил как однажды, на девятом месяце беременности она поднимала одного тяжеленного товарища, который упал дома с инвалидной коляски. Он почти полностью был парализован, по сложению как бегемотик, и Алена тоже с бегемотным животом. И ведь подняла, усадила назад в кресло. Как она там не родила на месте - не знаю. Много чего было.
Я многое в ту пору переосмысливал. Первая влюбленность в Западный мир прошла. Стали открываться другие его стороны. Хотелось в Россию. Тем более, что там осталась Саша. А Саша решила оставаться в Заокске и доучиваться в школе. Попробовала она поучиться в Тульской гимназии, но уж очень далеко и неудобно было добираться. Вернулась в Заокскую школу, которую и закончила благополучно.
28 августа того памятного 2009-го года родился Гриша. Он родился в больнице в Берри, рядом с колледжем, в который в то же самое время поступил учиться Аким. Стало нам еще веселее!
Осень была чудная, русская, золотая. Теперь мы ходили гулять вместе с Гришей, который дремал в колясочке. Пустынная обычно дорога шла между лесочков и полей, и лишь изредка попадались - где-то в глубине, вдали от дороги - домики фермеров. Мы спускались по дороге к лесному озеру, такому тихому и задумчивому в это время года, потом шли назад. Все было в золоте, в багрянице. Так тихо, так мирно. И все наши мысли были о России - потому что все напоминало нам здесь о ней. Это мало кто поймет. Как будто мы не из двадцатого века перевалили в двадцать первый, как все, а из серебряного девятнадцатого. Ходили и слушали старые русские песни. И душа улетала в Россию.
За несколько месяцев до рождения Гришы я, как будто нечаянно, заинтересовался судьбой и личностью Григория Ефимовича Распутина. Попалась мне как-то на глаза одна книжка на английском, которая была у меня уже многие годы. Вот я и взял ее в руки, и пролистал. Книжка по истории России. И вот попалась мне статья про Распутина. А что я про него знал? Да так, ничего, как все - что пьяница он был и бабник, и что Россию сгубил, как многие говорили. Но вот читаю, что Распутин давал царю такие мудрые советы, которые могли бы не погубить, а наоборот - спасти Россию. И я задумался - тут что-то не так. Или автор этой статьи врет, или чего-то я не понимаю. И начал я собирать материал, исследовать. Ну, и кто знает меня, тот знает, во что это вылилось. В мою книгу о Распутине, да и не только в книгу. Очень многое в жизни изменилось.
Так вот, Гриша получил свое имя в честь Григория Ефимовича. То есть к тому времени я уже кое-что понял насчет того, что за человек был Григорий Ефимович, Гришка, Гриша. И полюбил его. Кто судит о Григории Ефимовиче по советским агиткам или по дикому фильму "Агония", или по "мемуарам" убийц Распутина - тому трудно меня понять. Жаль, что моей книги теперь уже не достать - тираж ЭКСМО давно распродан.
В церкви дела шли, слава Богу, замечательно, постоянно приходили новые люди, часто были крещения, и вообще скучно не было. То пьесу какую-то поставим, то мюзикл, то концерт, то семинар... В городе нас хорошо знали, мы работали с муниципалитетом, с больницами, проводили программы помощи бездомным, давали концерты, да мало ли чего... И мало кто знал, только наши близкие друзья, под строгим секретом, что мы все-таки решили - мы возвращаемся в Россию. Куда? Зачем? Кому мы нужны? Мы сами не знали. Но это было и не важно. Мы возвращались на Родину.


;
Глава 27: Отъезд
1 мая 2010 мы вернулись в Россию. В аэропорт в Торонто мы поехали прямо из церкви, после богослужения. Мне тяжело, до многих слез, было расставаться с моими друзьями из Берри. Когда Джо попросил поднять руки всех, кого я крестил, то поднялись десятки рук. Мне стало немного страшно - а что будет с ними, а кто и как будет питать всех этих людей духовно? Но я верил и верю, что Господь усматривает все в Церкви.
И вот, с мокрыми глазами, и не без тревоги в сердце уезжали мы из Берри. Но когда-то должны же мы вернуться на Родину? Мы ехали к Сашиным выпускным. Она справилась, хотя это был и тяжелый год в ее жизни. Но теперь мы были вместе. Аким тоже поехал с нами, но в августе ему пришлось вернуться. Он остался учиться в Канаде, в Georgian College, на физиотерапевта. Мы, конечно, не хотели оставлять его одного, но это был уже другой Аким. Он сильно изменился, сильно вырос за тот год. Глупости остались позади. Впереди был колледж, учеба, церковь. И на этот раз мы не ошиблись, не пожалели, что оставляли его на какое-то время одного. Аким тогда и нам и себе доказал, что он делает или не делает что-то не потому, что папа и мама смотрят, но потому что Бог за ним смотрит. У Акима складывались новые отношения с Богом. Когда мы приехали в Канаду через полгода, то мы нашли Акима даже в лучшей духовной и физической форме, нежели та, в которой мы оставляли его.
Он повзрослел. Сам уже водил автомобиль. Это был тот самый красный Крайслер, на котором он гонял когда-то по церковной стоянке. Теперь Аким был взрослым. Работал и учился. По субботам в церкви был, участвовал в оркестре (играл на флейте), в хоре. Когда мы уехали, то вечерние субботние богослужения в церкви прекратились. И Аким с некоторыми своими друзьями ходил в гости к пятидесятникам. Была и есть в Берри такая с виду ничем не примечательная церковь, прямо у хайвея. В субботу вечером там собиралась молодежь, и они прославляли Бога. И Акиму очень понравилось у них. Живостью, искренностью. Там не было фанатизма, громкой музыки, истерик. Слово Божие, искренние молодые люди, печеньки с соком. Хорошо ему там было, он вырос там духовно. Нет, он не стал "пятидесятником", не говорил на языках ангельских, не отказался ни от каких фундаментальных верований. Он питался там духовно.
Да, Аким был "нарушителем" церковных границ. Он был адвентистом, хранил субботу, верил (и хорошо знал) пророчествам, служил своей Церкви чем мог. Но вот, к примеру, была у нас семья Мартинсов - те, что Бьюик нам отдали. Они были из методистов, но мы их приняли в церковь, так как они уверовали в пророчества, соблюдали субботу, верили в Бога Творца и в неделю творения. Всего этого в методистской церкви не было. Но они туда это понесли. То есть в субботу они были у нас, а в воскресенье - у методистов. Верн (глава семьи) был пресвитером в той церкви, вся семья была очень музыкальна - трое детей, семейный оркестр. Они там играли во время богослужения, а после Верн проводил семинары по образу и подобию тех, что проводил я в своей церкви.
Мне так доставалось от некоторых моих церковных товарищей за семью Мартинсев. Кто-то был возмущен их "двуличием". Если бы ни мой авторитет, то им бы пришлось очень туго. Я их откровенно прикрывал, а люди мне доверяли. Ну а правда, почему нет? Они были у нас настоящими миссионерами. К нам частенько приходили на субботу люди из методистской церкви. С нашим отъездом, правда, эта ниточка оборвалась. Их поставили перед выбором. Выбор они сделать не смогли - ни туда, ни сюда. И кто от этого выиграл? Впрочем, они и теперь ходят в нашу церковь, правда служение свое ведут сами по себе. Назвали его Genesis 2, то есть Бытие 2, в честь памятования Творения и Субботы. Семья достаточно состоятельная, и они много средств посвящяют на служение. И слава Богу.


;
Глава 28: Полгода
Что мы нашли за эти полгода, с мая по ноябрь 2010, во время нашего пребывания в России? Не много. Все как-то были заняты Генеральной Конференцией. Все уехали, что-то обсуждали, кого-то где-то меняли или не меняли. Мы тихонько сидели, ни с кем не заговаривая о себе. Всем сказали правду - что находимся в отпуске за свой счет. Президент конференции Онтарио был достаточно мудр, когда внушил мне не увольняться пока, но взять отпуск - любого размера. Он верил и надеялся, что мы вернемся.
Было мне, впрочем, одно приглашение на служение, на работу. Юра Волобоев, мой студент, пригласил меня пастором в уральскую конференцию. Интересно, что как раз в то время я работал над книгой о самом удивительном человеке с Урала - Григории Ефимовиче Распутине. Может и надо мне тогда было ехать? Не знаю. Как-то жизнь с Заокским была связана, с Подмосковьем. Родина.
Наверное нужен мне был этот перерыв. Один из моих самых любимых преподавателей в Андрюсе, и теперь много лет уже как мой добрый друг, прослужив лет пять в церкви получил нервный срыв, и потом около двух лет находился в таком вот бессрочном отпуске. Еле выкарабкался. И, кажется, до сих пор до конца не восстановился. Чудесный человек. Моя ситуация была иной, но все равно - мне нужно было это время. Чтобы как-то перегруппироваться, духовно сосредоточиться. Не знаю, получилось ли.
Вообще, пасторская жизнь - очень непростая. Это только постороннему взгляду может показаться, что быть пастором - легко и просто. Прошли годы, а я наверное каждый день перебираю в памяти тех людей, которым служил, связанные с ними истории, ситуации, проблемы, горе, радости. Конечно, никому не просто. Но понять пастора может только пастор.
Я, конечно, трудился в этот свой "отпуск". Копался в огороде, делал ремонт в доме, писал книги, перевел на русский свой "Римский лабиринт", проводил семинары, встречался с людьми, проповедовал по субботам то тут, то там, куда пригласят - и все же чувствовал себя бездельником. Тогда я часто задавался вопросом - правильно ли я поступил, что уехал, увез семью из Канады, из Берри?
Хорошие это были полгода, но тяжелые. Многое изменилось. Новые люди. Нас уже не знали, не помнили в Заокском. Мы в свое время участвовали во всем - не было, наверное, ни одной сферы деятельности, к которой мы не были бы причастны. Помогали, чем могли. Находили и время, и средства. А теперь стали как бы чужими. Вот, например, такая мелочь, одна из ряда. Пошел в наш магазин, купил там кое-каких продуктов, пробили мне чек, все как полагается. И тут я понимаю, что забыл дома деньги. Говорю продавцам - сейчас дойду до дома и пришлю дочку с деньгами. Взял было пакет - тяжелый такой - и хотел идти. А мне говорят, вежливо: "Пакет оставьте, пожалуйста. Возьмете, когда расчитаетесь."
Это, конечно, мелочь. Но она открыла мне глаза, окатила, как холодный душ. Я мог восприниматься потенциально как вор и мошенник. Очень нужны такие опыты - для смирения. И стало ясно, в одну реку нельзя войти дважды. Старая река утекла. В новой были свои новые правила. Новые рыбы.
И все же было здорово. Практически каждое утро я отправлялся в лес. Брал с собой Библию, читал где-нибудь на пенечке, потом ходил, дышал, молился, думал. Потом снова присяду где-то, на поваленное дерево, на траву, почитаю немного. И опять хожу. Это же счастье! Вот, иду-бреду однажды так по лесу, смотрю, друг мой хороший, старый, Игорь - бежит по лесу, в галстуке (как всегда), с портфелем. Очень неожиданно. Куда, спрашиваю, бежишь? На лекции, на магистерскую программу, говорит. Учится, летняя сессия. И побежал. А я неспеша побрел по лесу дальше. Нет, учиться я тоже люблю. Но теперь хотелось другой учебы, не в классной комнате.
Мне в ту пору попался стих русског поэта начала 18-го века Антиоха Кантемира. Интересный человек. В двадцать с небольшим был послом России в Англии. Умер, кажется, 33 лет от роду. Стих называется "О жизни спокойной". Он мне очень врезался в память и в сердце, потому что точно отражал мое состояние в ту пору. Вот характерный отрывочек:
Пусть клянет кто несчастья, а я им доволен,
 И когда меня забыли, так остался волен.
 Ах! дражайшая воля, с чем тебя сравняти?
 Жизнь, так покойну, можно ль несчастием звати?
 Если осталась хотя мала часть наследства,
 Живу там, отдаленный, дни текут без бедства...
Все так. Только вот деньги все таяли и таяли, и "бедство", т.е. бедность, приближалась. Спустя полгода стало ясно, что скоро нам не на что будет жить. Что делать? Пойти работать куда-то? Ведь и за детей надо платить (а за Акима в колледже - немало), и за дом, и за еду, и за бензин. Но у меня свой путь, путь служителя. Больше меня ничего не интересовало. Числился я по-прежнему пастором в конференции в Онтарио. Вот туда, пожив полгодика в своем доме, мы и вернулись - 16 октября 2010 года.
Да, в октябре мы связались с Онтарио и спросили, нужны ли мы им еще. Президент обрадовался и быстренько нашел нам сразу две церкви – Норт Бей и Саус Ривер.

;
Глава 29: Норт Бей
Итак, мы вернулись, и были посланы на север от Берри, по тому же шоссе, что связывает Берри с Торонто. Мы поехали в городок North Bay, северный залив. Одна моя церковь была в этом городе, а другая в городке поменьше - South River, южная река.
Норт Бей - удивительно красивый, чистый, спокойный городок. Он мне очень напоминал Берри, да и все канадские города похожи друг на друга. Там нет каких-то серьезных исторических достопримечательностей. Все, в основном, новое. Одна и та же архитектура, те же гостиницы, магазины и рестораны. Норт Бей как и Берри на озере располагался, была там и набережная, и спортивный комплекс, в который мы стали регулярно ходить, и горнолыжный курорт. Жизнь, казалось, все расставила на свои места, вернулась к исходному знаменателю. Только в Норт Бее было еще тише, чем в Берри. Церковь тут была маленькая, но добрая, искренняя. Нас так славно приняли.
Я приехал на грузовике с мебелью поздно вечером. Нанимать кого-то не хотел, сам я и грузчик, и водитель грузовика - сколько лет этим занимался в Мичигане, пока учился в семинарии. Приезжаю – и вои меня встречают, незнакомые люди, члены моей новой церкви. Так и познакомились. Они были нам очень рады. И мы им тоже. Мы были такими усталыми, нам так хотелось теперь просто жить.
И вот мы попадаем в сказочное место. Идеальное для восстановления нервных клеток. Канадский север - он великолепен. Какой воздух, какие кругом просторы! Сибирь, или Урал - да и только. Опять сел я за руль своего Крайслера. После трехцилиндрового Матиза, на котором мы ездили в России (и до сих пор катаемся), он казался Феррари. Дороги прямые, ровные. Восемьдесят километров между Саус Ривы в Норт Бей пролетаешь незаметно, пулей по пустой новой дороге. Чуть больше получаса. А какая красота! Дорога залита бетоном из крошки местного гранита, а потому вечером вся сверкает, миллионами искр в фарах. Бриллиантовая дорога. Почти каждый день я по ней курсировал.
Мы очень удачно сняли дом - в зажиточном тихом районе прямо возле парка. Везет нам по жизни с парками. Да еще так удачно сняли, что буквально напротив нас жила чудесная русская семья, во главе с Верой Даниловной. С ними мы мигом подружились. И вообще в Норт Бее, к нашему удивлению, у нас появилось больше русских друзей, чем в Берри. Это был хороший признак. Подружились, например, с Сергеем и Викой, и их сыном Петей, чуть старше Акима. Русские обычно удачно выбирают места проживания. Норт Бей был тишайшим городом.
Аким оставался в Берри. Мы часто к нему ездили, да и он часто приезжал. Теперь машины у него не было, но он ездил к нам на автобусе. Очень удобно. Аким очень увлечен был учебой, учился не за страх, а за совесть. Всегда приезжал с кучей толстенных учебников, всегда что-то читал, конспектировал. Мы водили его в бассейн, в ресторан, на озера. И потом он снова уезжал к себе в Берри. Где жил, кстати, в том же самом домике, в котором мы жили с самого нашего переезда в Канаду. Домик этот находился рядом с колледжем, и Акиму было удобно. Он допоздна засиживался в библиотеке, и потом ему не надо было прогревать и чистить машину, а всего лишь пробежаться пятьсот метров до дома, может чуть больше.
Саша в скором времени к нам присоединилась. Она осталась было в России, пошла в Педуниверситет, на факультет английского, но проучилась там только один семестр. Как-то не очень она хотела становиться учительницей английского языка. Зато мы были очень рады ее приезду. Теперь мы снова были вместе. Саша пока пошла работать - на заправку. Сделалась так сказать королевой бензоколонки. Заправляла автомобили, протирала стекла, проверяла уровень масла. Зарабатывала себе деньги на колледж.
;
Глава 30: Южная река (Саус Ривер)
Если Норт Бей был все-таки городом, по любым стандартам, то второй городок, Саус Ривер (Южная река) в котором я служил, был точно деревней. Маленькие одноэтажные домики, в основном небогатые, но основательные - готовые к любым морозам. Несколько прямых улочек, магазин продуктов, школа, заправка, контора электрической кампании, тренажерный зал - вот почти и все достопримечательности этого городка, окруженного со всех сторон дремучими лесами и топкими болотами. Большинство мужчин в моей церкви были лесорубами. Работали они по преимуществу зимой - мошкары нет, бензопилы не перегреваются, а самое главное грузовики могут проехать в лес по замерзшему грунту. Летом они занимались благоустройством своих домов и нашей маленькой, но уютной церквушки, которая располагалась на вершине холма с таинственным названием "бункер".
Не знаю, почему так ее назвали, но название недавнее, так как весь городок новый, а холм этот - на его окраине. Есть у меня одно подозрение. В начале шестидесятых холм этот купила богатая адвентистская семья - семья докторов, вышедших на пенсию. Они построили себе дом, построили церковь, и пригласили других адвентистов селиться на этой земле. Тогда земля еще стоила копейки. И вот, приехало туда немало народу - в основном из Торонто. Приехали люди, уставшие от городской жизни, а также пришедшие к выводу, что пора выходить из городов. В общем, говоря прямым языком, люди ехали туда, чтобы пережить грядущие гонения.
Я разговаривал со сторожилами бункер-холма, которые были в числе первых его обитателей. Очень примечательные люди. У них есть все, чтобы пережить практически любые бедствия. Есть холодильник, работающий на керосине (к нему большой запас керосина), есть генераторы, солнечные батареи, подвалы, битком забитые консервированными продуктами. Есть своя скважина, огород, есть оружие, есть даже импровизированное бомбоубежище. Настоящий бункер. Но люди там не просто прятались. Нет, они печатали книги (своя мини-типография), множили кассеты, проводили семинары, встречи. Это они, жители этого холма, основали и построили церковь в Норт Бее - большую церковь. Дела шли в гору.
Но вот что случилось... Сначала тот самый богатенький доктор, что все это дело начал, как бы это сказать - загулял, что ли. Появилась у него молодая подружка. Это внесло немалое смущение, так как он пользовался большим авторитетом. Это был моральный удар, от которого было трудно оправиться. Потом у людей стали подрастать дети, и народ начал возвращаться в город - чтобы дать им образование. За ними потянулись другие - в поисках заработков. Остались немногие, самые стойкие. Очень прямолинейные, трудолюбивые и на сегодняшний день уже немолодые люди. Кто-то сказал бы - немного фанатичные. Я скажу иначе - чистые люди.
Да, они немножко рано вышли из городов. Но это не значит, что они совершили ошибку. То, что они сделали 50 лет назад - сегодня стало в 50 раз актуальнее. Да, они не заработали всех денег Торонто. Но они живут нормально, кушают все со своего огорода, здоровы, сами распоряжаются своим временем. Они помогают друг другу во всем. Они сохранили в себе что-то, чего больше нигде не найдешь - северную крепкую чистоту.
Вот, приходит в субботу семья - одна из первых переехавшая в деревню. Муж с женой, двое взрослых сыновей, еще не женатые. Живут они на ферме, где нет даже электричества, где все отапливается дровами. Вы думаете, от них пахнет коровой, навозом? Нет, от них пахнет 19-ым веком. Безукоризненно чистые белые рубашки, острые стрелочки брюк, немного старомодные, лучше сказать - никогда не уходящие из моды - добротные пиджаки. Аккуратные прически. Вот, один молодой человек садится за фортепьяно. Другой достал скрипку. Начинают играть. Тонкие пальцы, тонкие чувства, напрочь утраченные в городе. Чистые, интеллегентные лица - как будто только спрыгнули со страниц литературы серебряного века. Ну где таким найти невест? Они даже говорят на другом как будто языке - не знаю, понимает ли их современная молодежь.
Или взять Блера, пресвитера, на котором вся церковь держится. Он построил в лесу дом престарелых - прекрасное место. Вместе с женой, без всяких работников, его обслуживает. Все топит дровами. Сами готовят пищу старичкам. Еще успевает подрабатывать на лесе - пилит деревья, отвозит на своем тягаче, обрабатывет древесину, высаживает новые деревья, берет подряды на строительство сельских дорог, мостов. При этом великолепно знает Библию, наизусть знает Откровение, отзывчивый, добрейший человек. Это, своего рода, староверы, старообрядцы. Заволжские старцы из Канады.
Аким любил приезжать со мной в Саус Ривер. Ему нравилось это тихое место, нравилась чистая прозрачная природа севера. Здесь было все как когда-то у нас в Заокском - когда с маленькими Акимом и Сашей мы ходили далеко в лес, слушали птиц, собирали грибы и ягоды. Все это оставило свой глубокий след и всплывало добрыми воспоминаниями, ассоциациями и здесь, на севере Канады. Только вот мошек там было очень много - черных мошек. Особенно поздней весной. Вот, подъезжаю я к церкви, прямо к крыльцу, и на счет три даю всем команду. Алена с детьми выскакивают из машины и бегом в церковь. А я паркуюсь рядом, набираю в легкие побольше воздуха - и тоже побежал, в надежде, что не искусают, пока добегу.

;
Глава 31: Унесенные южной рекой
А еще одной из достопримечательностей городка - и уж, конечно, самым интересным его местом - был благотворительный магазинчик, который наша церковь содержала прямо на въезде в Саус Ривер, напротив спортивного центра. Это был секонд хенд, магазин подержанных вещей, которые стекались в него со всех окрестных городков. Это был единственный секонд хенд на 100 километров в окружности. И он буквально ломился от товаров! Я делал в нем новые и новые полки, старался оптимизировать пространство. Пожарники, которые сунулись было к нам со своими нормами безопасности, только махнули рукой, увидав радикальную невозможность что-то исправить. И даже штрафа нам не выписали.
И вот в этот магазин ежедневно стекались самые примечательные личности из Саус Ривер и окрестных городков. Кто там написал эту дивную повесть, "В дурном обществе"? Короленко? Некоторые типажи как будто оттуда вышли. Наркоманы, алкоголики, всякие униженные и оскорбленные, и уж если не труждающиеся, то точно обремененные. Для таких у нас было бесплатное обслуживание - они могли раз в месяц взять по паре обуви на каждого члена семьи, несколько маек, кофточек, игрушек, джинс. К зиме мы меняли ассортимент, перетаскивали летние вещи в подвал и выносили оттуда зимние вещи. Не давали людям замерзнуть. Были у нас и книжки (бесплатно), и кассеты, и диски, и посуда, и аудиотехника, и все на свете. Все, что только притаскивали нам люди. Вот, привозят полный грузовик барахла - надо его рассортировать, почистить, развесить. Что-то выкинуть, что-то оставить. Аким с Сашей помогали этим заниматься. Пробыв там целый день они насквозь пропитывались характерным запахом секонд хенда.
Многие думают, что в Канаде - все богатые. Вовсе нет. Очень много людей обделенных. И не просто потому, что пьют или на таблетках. Мало ли как сложилась жизнь? Мать одиночка. Парень маленько больной, на пособии. Работы на севере, в глухомани нет - конечно, если ты не дровосек. А куда еще деваться? Больные родители под боком, муж бросил, дети мал мала меньше. Много таких. Хорошие люди, тоже тяжело им. Так что этот магазин, на котором красовалось название нашей церкви, был наверное самым популярным местом в городе. А куда еще пойти? Для души?
Всякие интересные люди в церковь приходили. В татуировках, в ковбойских сапогах, с пятью сережками в носу, перегаром пахнет... Кто-то приживался, кто-то нет, но все что-то получали. Конечно, такая маленькая и такая ультра-консервативная церковь как наша в Саус Ривер просто стонала порой от таких маргиналов. Некоторые требовали закрыть магазин, этот "гадюшник". Но мы не закрывали. Всему должно быть место под солнцем.
И вот, возвращаюсь я однажды вечером домой, и тут звонок. Звонит секретарь конференции. Говорит: ребята, вам тут приглашение пришло. Куда? В теплые края, на Филиппины. Ищут они специалиста в систематическом и историческом богословии, да еще и со стажем пасторским. Один из моих друзей, с которым я учился в Андрюсе, по имени Дэвид, он преподавал в АЯСе, но пошел на повышение и вспомнил меня - как виночерпий вспомнил Иосифа. И отрекомендовал меня администрации. Они сделали запрос в конференцию Онтарио. Неужели будет как у Лермонтова: "с милого севера в сторону южную"?
Да, север к тому времени стал нам мил. Своей строгостью, чистотой, аскетичностью. Только мы все в доме расставили по своим местам. Только вновь обзавелись мебелью. Купили годичный пасс в бассейн и тренажерный зал. Познакомились с церковью. Начал посещать людей. Создали вебстраничку. Я вышел на местное телевидение, и уже снял пару дискуссионных программ. Жизнь только начинала входить в какой-то ритм. Но прежде, чем мы положили трубку, прежде чем дали какой-то ответ, мы уже знали, что нас скоро куда-то унесет. Я любил пасторство, но в глубине души истосковался по преподаванию. С преподаванием в Заокском у меня были связаны лучшие годы моей жизни. Проболтавшись полгода без особого дела в Заокском во время моего затянувшегося отпуска - я это особенно остро почувствовал.
И вот теперь, как бы в компенсацию за мучительные полгода в России, нам приходит приглашение преподавать в одном из пяти главных Адвентистских университетов, которые содержались не унионами и не дивизионами, но напрямую Генеральной Конференцией. Это было более чем лестное предложение. Ведущая семинария Азии, должность профессора. Алене тоже предложили преподавать - ведь к тому времени и у нее была уже докторская степень. В детстве я выростал на советских еще журналах "Вокруг света", на передачах "Клуб путешественников" и всегда мечтал о юге, о море, о пальмах, о тропических островах. Мечтал об этом и работая в миссионерской авиации. И вот, похоже, домечтался.
Южная река подхватила нас своим мощным течением и неудержимо понесла на юг. Ох уж эта южная река! Второй раз войти в нее, как и в любую реку, невозможно. Да и пошел бы я в нее во второй раз? Зная, что случится там с Акимом? Но кто из нас знает свой завтрашний день? И мы отдались этой южной реке, и она понесла нас, и до сих пор еще несет. Куда-то она нас вынесет? К каким таким берегам? "Куда ж нам плыть?" задался вопросом Пушкин, да так и осекся, остался без ответа. И до сих пор - нет ответа. Южная река...

;
Глава 32: Лица
Конечно, мы не сразу после того звонка отправились на Филиппины. Чтобы получить такого уровня работу, служение - надо было много чего пройти. Собеседования, отборы, подготовительные семинары. Оказалось, что кроме нас на это место еще много претендентов. Но почему-то мы твердо знали - не надеялись, не верили, а именно знали - что поедем туда мы. Да, помню ту странную тайную грусть, с которой мы прожили эти несколько месяцев. Было грустно оттого, что мы знали, что все это скоро пройдет, и что наступит другая жизнь - не русская, не американская, не канадская, а какая-то совсем другая.
А пока жизнь текла своим неторопливым северным ходом. Я тогда был еще способен на экстримы. Однажды зимой с другом Сергеем в тридцатиградусный мороз мы прошли на лыжах километров мятнадцать по замерзшему озеру. Аким вытворял чудеса виртуозного катания с горы. Мы купили ему новые горные лыжи и зимний пасс на горнолыжный курорт. Это было его любимым занятием.
Везде, где мы жили, у нас появлялись интересные друзья. И не только в церкви, но и за ее формальными пределами. Так, в Норт Бее я близко сошелся с Крисом - большим любителем пророчеств. С ним мы провели немало времени в интересных беседах. Крис работал водителем такси, с удовольствием возил меня повсюду бесплатно - в обмен на мои лекции по пророчествам. Хоть кому-то они были нужны! Крис похож был на старого морского капитана (волка), и это сходство еще более дополнялось бородой и трубкой, которую он курил.
Крис вкладывал все свои силы и средства в создание интернет-ресурса по пророчествам. Только этим он и жил. В 6 утра он приезжал в Тим Хортонс (такой канадский ресторанчик кофейный) недалеко от моего дома, и там начинал свой день с кофе и с ежедневного обзора мировых событий в свете пророчеств. Я иногда присоединялся к нему, несмотря на ранний час, и мы спорили, обсуждали, приходили к общему пониманию. Крис - он чрезвычайно мягкий и добрый человек несмотря на пиратский вид. Потом он ездил по вызовам - обычно возил одних и тех же людей. Детей в школу, старушку за продуктами, и т.д. Вечером - подвыпившую молодежь с вечеринки. И со всеми он говорил о пророчествах. А в перерывах он доставал компьютер и работал над своей интернет страничкой. Я ему старался помогать.
Крис был одинок. В прошлом он был художник-стеклодув. Жена ушла от него, когда у него, как это часто бывает у художников, кончились деньги. Ведь со своим служением он "тормозил" и не зашибал столько денег, как другие шустрые таксисты. В результате Крис переселился в "мобильный домик" - то есть такой маленький вагончик, стоящий среди других таких же маленьких вагончиков. В Канаде в таких часто живут или наркоманы, или молодые семьи, или неудачники. Вот и апостол Крис жил в таком. И до сих пор живет. Смиренный, добрый, умный Крис. Был бы адвентистом - да вот трубка по формату не подходит.
А еще я подружился с Рэнди - местным любителем-телеведущим, примерно ровесником мне. Это благодаря ему я попал на телевидение и проводил толк-шоу. Рэнди был единственным сыном местной аристократической семьи, и как все аристократы работать не то что не любил или не умел - скорее не стремился. Но и бездельником он отнюдь не был. Он служил. Служил Богу, и других начальников у него не было и нет. Каждую неделю он проводил популярнейшие в городе телевизионные программы. В каждой из которых, о чем бы ни шла речь, он обязательно переводил стрелки на веру в Бога. Удивительный человек! Настоящий апологет христианства в XXI веке. Он написал пару книг о креационизме (науке, доказывающей что мир сотворен), а потому был особенно мне близок. Аким к тому времени очень продвинулся в своих научных познаниях и выступал у себя в колледже в защиту креационизма. Я так хотел, чтобы Рэнди с Акимом сделали ряд телепрограмм... Но не успели.
Среди недели Рэнди легко было найти всем желающим. Его знал весь город. Он сделал своим "рабочим кабинетом" угловой столик в ресторане Вендис (типа МакДональдса) возле торгового центра. Он жил через дорогу. Там, в этом маленьком ресторанчике, его можно было застать практически всегда. Он приходил часов в десять утра, приносил с собой компьютер, книжки, тетрадки, покупал кофе с пончиком, и погружался в работу. Почему он там сидел? Я был у него дома - просторный дом, более чем достаточно места. Никто не отвлекает. Но этот Божий человек делал себя доступным для всех. Никто ему не платил. Семья его, некогда зажиточная, к новому веку потихоньку богатства свои утратила, но на кофе с пончиком хватало. К нему подходили люди, подсаживались за его столик, узнавали его, приветствовали - и говорили с ним. И он всегда говорил с ними о Боге. Он был по-настоящему своим человеком для всех. Чрезвычайно интеллигентный, начитанный, тонкий - он не брезговал бомжами, глупыми еще подростками, пьяницами, скептиками. И сидел он там до вечера. Но адвентистам эта модель, кажется, не подходит - кофе вредно для здоровья.
Но вот еще одно лицо, еще один Божий человек. Это Джим - мой возлюбленный пресвитер. Джим - инжинер-дорожник, работает на правительство, получает хорошие деньги. И все их тратит на помощь каким-то людям. Всегда находится кому помочь. То кто-то болеет, то кто-то машину разбил. То у кого-то семья разрушилась. То кто-то спивается, или на наркотики сел. И всюду - Джим. Он мог бы жить во дворце, ездить на Мерседесе. А жил он в отапливаемом дровами маленьком домишке за городом, и ездил на старых автомобилях, которые стоили копейки, и которые ему часто приходилось менять. Все раздавал.
Такого доброго и одновременно суматошного человека я никогда не знал. Он похож на белку в колесе, только колесо это не на одном месте крутится, а катается кругом. Такое восторженное и сострадательное сердце у Джима, что я бы занес его в книгу рекордов Гиннеса. Только вот замерить это сложно - особенно тем, кто не знает Джима близко. А я знал. Мы очень много времени проводили вместе. Только вот каждый раз ему надо было поехать кого-то навестить, кому-то продуктов купить, кому-то машину починить и т.д.
В отличие от холостых, то есть одиноких, разведенных Криса и Рэнди - Джим счастливо женат. Жена у него, Кэти, под стать ему. Двое девочек у них, Мария и Ханна. Недавно Джим вернулся из миссионерской поездки в Уругвай, кажется, или в Гондурас. Там они построили на свои деньги церковь. Через год они взяли несколько месяцев отпуска и поехали в Монголию - строить школу. Вот так, милостивые господа. Я не знаю, кому на Руси, или в Канаде, или где угодно еще жить хорошо. Но вот этим троим моим друзьям - им не страшно будет предстать перед Господом. За полы их одежды можно смело хвататься, когда Господь придет - они полетят туда, куда надо. Не о каждом я так уверен, увы, увы.
Есть и другие лица, лица Бога, которые я углядел в моих друзьях в Норт Бее и в Саус Риве. Но разве обо всех расскажешь? А это - самые выразительные. И к тому же - самое для меня главное теперь - они очень любили Акима. Чувствовали в нем своего. Чудак чудака и рыбак рыбака... Как Джим с Кети любили его! Как Крис его уважал! Воздастся вам, друзья мои, доброй мерой вам воздастся за все.

;
Глава 33: Мичиган - это маленькая жизнь
В июле 2011-го мне предстояло сообщить своим церквам в Норт Бее и Саус Ривер пренеприятнейшее известие - что мы уезжаем. К тому времени выбор АЯСа окончательно пал на нас, и нам оставалось только одно - пройти "курс молодого бойца", то есть специальный курс для миссионеров, направляющихся на служение в страны третьего мира. И вот в июле мы с Аленой и Гришей отправились в место, ставшее для нас уже родным, в место, где прошли чуть ли не лучшие годы нашей жизни - в университет Андрюса, в наш дорогой Мичиган.
Как здорово было вернуться - хотя бы на три недели - в то место, с которым так много связано. Вот дом, в котором мы прожили четыре года. Вот булочная, в которой я работал. Теперь я мог позволить себе купить те хлеб и пироженые, которые когда-то пек, но не мог даже попробовать. Вкусные оказались! Вот старые друзья. Вот преподаватели, секретари, рабочие - а ныне тоже друзья. Всех мы знаем, все нас знают - как будто домой вернулись. В Андрюсе как-то мало что меняется, в отличие от Заокского.
Июль в Мичигане! Что может быть прекраснее! Когда вода в озере такая теплая, когда голубика такая сладкая, а черешня на юпиках (собери-сам) такая спелая. Съездили к Мерти, вдове Дейва, помянули его, Божьего человека. Купались в его речке, на том самом месте где он просто замертво упал в воду, и все, уплыл в лучший мир. Каждый день к кому-то из друзей ездили, и всех объездить не могли. В субботу подышали воздухом в Pioneer Memorial church, в нашей церкви, куда мы ходили в те годы. Послушали Дуайта Нельсона. Еще раз вспомнил я слова незабвенного Аугсбургера, которые он сказал мне там незадолго до смерти: о том, чтобы я не возгордился. Много чего вспомнилось.
Нас разместили в шикарном, еще никем ранее не обитаемом, только что построенном гостиничном корпусе на кампусе университета. Каждый день, кроме субботы и воскресения, мы ходили на организованные для нас и для других миссионеров занятия. Проводили их люди бывалые, прожившие десятилетия в дали от дома, в разных странах, в разных условиях. Вот уж воистину странники. Все прошли - огонь, и воду, и медные трубы. Мы в сравнении с ними были, несмотря на весь наш опыт странничества, как новобранцы - щеглы, или чайники, или как кого еще называли в армии. А это были офицеры, пропахшие порохом. Они переболели всякими маляриями, денге и т.д. Были на волосок от смерти, а кто-то потерял самых близких людей. Мы тогда еще не вполне представляли себе жизнь миссионеров.
У этих людей свое богословие, свое понимание жизни. Да, они христиане, адвентисты. Но они жили десятилетиями - среди буддистов, среди мусульман, среди индусов, среди язычников - и они понимали что-то о жизни и о Боге, чего мы не понимали. Да, видели бы нас там члены моей церкви, скажем из Саус Ривер.
Вот, например, один эпизод на "курсах молодого-бойца-миссионера," который поверг бы в шок мою церковь. Сидим мы все на полу, на коврике, босиком, сложив ноги как йоги, клубится дым ароматных курений, звучит дзынь-дзынь буддистская музыка, кушаем рис с овощами. А на большой картине у алтаря изображен Иисус Христос в шароварах сидящий в аналогичной позе с учениками и пьющий чай. А на голове Его тюрбан. Что бы сказала мне старушка Джен? Что бы подумал дедушка Стив? Ох, лучше не задавать этих вопросов. Мне даже страшно подумать - а что подумаете вы?
Как говорить о семейных вопросах с мусульманином? Как сидеть за одним столом с индусом? Как не оскорбить японца? Как перевести слово "предатель" папуасу? Как понять человека, у которого с тобой нет, кажется, ничего общего? Все это и многое другое старательно доносили до нас наши видавшие виду учителя, пасторы. Они знали, не по наслышке, что колдовство шаманов - это не сказки. Они знали, что есть люди, которые могут прыгать по верхушкам пальм, и которых не берут пули - даже с метрового выстрела. Они видели оборотней. Они привыкли не оставлять после себя никаких вещей, предметов - даже волос. И т.д.
Все это звучит смешно и дико для многих моих друзей, которые прожили жизнь скажем в европейской части России или в других цивилизованных местах. Я спорить и доказывать не буду. Что-то из этого усваивалось нами на месте, что-то доходило после. Мы видели много такого, чего и не хотели бы видеть, и узнали то, чего можно было бы и не знать - чтобы лучше спать. Поэтому не буду и говорить об этом.
По прошествии трех недель рано утром, затемно мы сели в машину и поехали назад в Канаду. Десятки раз я ездил этой дорогой. Много мыслей передумал за эти тысячи и тысячи километров. И на этот раз мне тоже было о чем подумать. Думалось о том, что нас ждет в будущем. Думалось-думалось, и ничего не надумалось. И поставили мы тогда песни Анны Герман. Почему-то запомнилось: полдень, пожелтелые поля, фермерские домики вдалеке, стайки птиц, и музыка, и слова:
...может блики солнца вставить
в звоны сельских колоколен,
чтоб летел их медный голос
по-белу свету чист и волен.
Так и доехади до нашего дома в Норт Бее.





;
Глава 34: Такая русская Америка
В сентябре 2011, совсем незадолго уже до отъезда на Филиппины, меня пригласили провести лагерное собрание в США, на западном побережье. Там много наших русских и украинцев, и они каждый год устраивают лагерные собрания. Вот мы и поехали с Аленой и Гришей на такое собрание.
Интересно, что накануне поездки мне приснился сон - что мы опаздываем на электричку в Заокском. Точнее, электричка еще стояла на платформе, но мы почему-то забежали на другую платформу, и пока сообразили что к чему - электричка взяла и уехала. Всвязи с этим сном мы решили выехать в аэропорт пораньше. Проскочили триста пятьдесят километров на одном дыхании, проехали уже Торонто, выехали на трассу к аэропорту. Оставалось проехать километров пятнадцать, а в запасе у нас была еще пара часов. И тут - пробка. Непонятно откуда. Просто все встало. Мы поначалу совершенно не переживали, но вот прошел час, а мы проехали метров пятьсот.
В общем, кое-как доехали до аэропорта. Алена понеслась к регистрации. Это было 1-го сентября 2011 года. А я пока парковал машину и тащил чемоданы. Прибегаю я на регистрацию, чуть живой, а Алена мне говорит: все в порядке, успели. Фух! А то сон такой... Поковырялась в сумке, накапала мне корвалола. Протягиваем им паспорта, а они говорят: извините, только что рейс закрылся! Вот так. Они нас другим рейсом отправили, правда, так что добрались как-то. Но сон-то...
В Спокене встретил нас Володя Нестерук. Повозил нас там везде, показал, чем церковь живет. Молодцы они, и коммюнити центр у них, и телевидение свое, и ребят много талантливых. Мы останавливались в доме у Пилипчуков, оказавших нам радушный прием.
От них мы поехали на лагерное, которое проходило близ некоего Мыльного озера (Soap lake). Сколько часов ехали - степь да степь кругом. Бесконечная плоская равнина, поля пшеницы без начала и конца. И тут и там зарождаются, разгуливают по полю маленькие торнадики, которые собирают и носят туда-сюда пыль. Все хороши, когда маленькие - даже торнадо.
Хорошо там было на лагерном. Штат Вашингтон, а как будто в России побывали. У нас-то и в Заокском столько знакомых и старых друзей вряд ли теперь найдется, сколько там мы встретили. Люди потому там и живут, наши люди, потому и нахваливают Америку, что не в Америке они живут вовсе, а в России и в Украине, восстановленных ими на американской нейтральной вроде как земле. Может я и не прав... Но действительно, что дает нам почувствовать себя дома? Родственники, друзья, знакомые. Так там с этим делом все в порядке. Украинская мова повсюду слышна, музыка родная и знакомая, запах борща, галушки, знакомые все лица. Нас кормили особо - сестра Нейкурс, у которой талант готовить, была к нам приставлена. Ох, как она нас кормила. Я опять туда хочу. Да... Как сказал один мой приятель: "все там будем". Но вот, видимо, не все. Кому что, какая судьба.
Когда уже уезжали, подошел ко мне один старый пастор, бывший когда-то в России большим руководителем. Мы с ним еще с 80-ых знакомы, работали вместе. Он и сейчас там служит русско-украинскому коммюнити - а как еще? Вся жизнь. Только, конечно, иначе все. Так вот, подходит он и говорит: "Ты, брат Олег, смотри - долго там не задерживайся, на Филиппинах этих. Дикари там, я читал. Твое место здесь, дома, в Америке. Ты - пастор. Английский у тебя лучше, чем у американцев. Все свои здесь люди, все тебя любят. Смотри, мы тебя ждем." И так он это искренне сказал. Есть много мудрости у пожилых людей, особенно если они всю жизнь служителями были. Прав он, наверное. Вот, апостолу Павлу тоже говорили - не ходи ты в Иерусалим, худо тебе там будет. Говорили, как читаем, под водительством Духа Святого. А он пошел. Вот и я тоже нарвался. На дикарей. Даже хуже. Направо пойдешь, налево пойдешь, прямо пойдешь...
Но не все дороги, кажется, еще пройдены. Вот Гриша недавно задал мне вопрос, когда мы возвращались домой. "Папа, а почему дороги никогда не заканчиваются?" Такой вопрос мог задать только человечек, хорошо знакомый с дорогами. Гриша в свои 6 лет побывал уже в шести разных странах мира, на разных континентах. Еще в животе у мамы он неоднократно перелетал океан. Ему знакомы такие потери, которые не дай Господи никому. "А почему дорога никогда не заканчивается?" Не знаю, Гриша, признался я. Может и заканчивается где-то, думаю про себя. Плохая дорога должна ведь закончиться. Хорошая - никогда. Вот для Акима - закончилась дорога? Нет, только началась.

;
Аким,
Грибной человек

Часть Пятая
Филиппины
;
Глава 1: Приехали
28 октября 2011 года мы переехали на Филиппины. Мы - это я, Алена, Саша и конечно Гриша. Аким остался доучиваться в Канаде. Прилетели в аэропорт, в Манилу. Как оказалось, на протяжении многих лет этот аэропорт заслуженно держал пальму первенства - худший аэропорт мира. Мы тогда этого не знали, но по низким потолкам, доминирующим 100 оттенкам серого, подозрительным запахам, жаре и бестолковому устройству догадаться было не трудно. Для тех, кто собирается приехать сегодня - да не пугают вас мои строки. С тех правительство вложило туда несколько миллиардов песо, и, кажется, что-то из этого дошло до аэропорта. Мы заметили изменения к лучшему.
Нас встретили на новеньком микроавтобусе, с кондиционером, и вот уже мы выезжаем из худшего аэропорта в мире и едем по городу, который казался продолжением этого аэропорта. Серые обшарпанные здания, кое как прикрытые огромными цветными постерами, рекламирующими виски, сигареты, спрей от пота, женские прокладки, квартиры в новых микрорайонах. Дороги были забиты странного вида микроавтобусами (джипнии) без стекол, с одной задней дверью, туго набитые людьми. Эти движущиеся объекты, раскрашенные в разные цвета, жутко ревели и испускали клубы черного дыма, который, кажется, перманентно закоптил лица пассажиров. Впрочем, люди показались мне жизнерадостными и даже веселыми и довольными.
В каждую щель дорожного движения просачивались бесконечные потоки мотоциклистов, так что на дороге места свободного просто не оставалось. Громадные автобусы, без окон и без дверей, плыли в клубах черного дыма как пароходы, и также громко как пароходы гудели, прокладывая себе дорогу в этом волнующемся море людей. Пешеходный дорожек, как оказалось, на Филиппинах не существует, а потому пешеходы тоже являлись частью этого "железного потока", придавая ему характерный вид броуновского движения.
С обоих сторон дорогу окаймляли дома и домишки, выйдя из которых человек сразу становился участником этого движения. Четыре-пять стульев, поставленных вместе возле дымящегося чана с едой означали ресторан. Играли по краям дороги маленькие дети, хозяйки готовили еду на дымных печках из пары кирпичей, сновали с тележками продавцы всего что можно и нельзя продать, подростки бегали от машины к машине предлагая водителям какие-то шнуры, перелетали через дорогу жилистые куры. Худые облезлые кошки, как хулиганы из рабочих кварталов шестидесятых, воровато дежурили на углах. Мужчины неторопливо писали (ударение на первом слоге) где только можно и на все, на что только можно было написать (ударение на втором слоге). Медленно колыхаясь проплывали кибитки, влекомые рогатыми волами. Все куда-то двигалось, текло, суетилось. И только собаки - целыми стаями - спокойно дремали тут и там, великодушно позволяя обходить и объезжать себя.
Странно, но вопреки всему увиденному у нас в целом создалось благоприятное впечатление о Филиппинах. Люди не были озлоблены - а это важно. Как-то они умели принимать свою судьбу. Даже дежурившие у редких в этих краях светофоров нищие-калеки, со всякими невыразимыми человеческими недостатками, казались не такими уж и несчастными - хотя жалость вызывали, что и являлось их профессиональным долгом. Что ж, мы знали куда едем - догадывались, по крайней мере.
AIIAS (АЯС), который и являлся целью нашего путешествия, располагался всего в 45 километрах от аэропорта. Такое расстояние в Канаде я привык преодолевать минут за двадцать. Здесь же нам понадобилось около двух часов. Ну что ж, везде свои недостатки. Зато когда мы въехали в АЯС, мы как будто вступили в другой мир. Толкучка, крики торговцев, лай собак, рев джипней, суета откровенно перенаселенного пространства моментально прекратились, остались за высоким забором. Мы как будто въехали в засекреченный сад, провалились через дыру ворот шумной, задымленной Вселенной, и оказались в далеком параллельном мире. Аккуратно стриженные газоны, цветущие клумбы, широкие пешеходные дорожки, красивые здания, утопающие в зелени садов. Тут и там порхали разноцветные птички. Случайные, немногочисленные люди на улице. Белые люди. Мы всего два часа были на Филиппинах, а уже успели соскучиться по европейски выглядящим людям. Неужели мы националисты?
Позднее, когда Аким приехал к нам - и сразу же окунулся в жизнь "за забором", в миссионерское служение, в учебу в огромном и ужасном AUP (Adventist University of Philippines), в работу на Табласе, наконец, он говорил нам: "Папа, мама, вы не на Филиппинах живете. Вы тут все еще в Америке." И правда, Филиппины начинались за забором. Мы этот забор так и не смогли преодолеть - и теперь вряд ли уже осилим. Мы только совершаем из-за него набеги на этот странный, страшный, грязный, языческий по сути мир. Забор этот преодолевается знанием местного языка, житьем в тесных комнатах со многими соседями, обедом в уличных "едальнях", передвижением на джипнеях без окон и без дверей, и великим терпением и любовью. Мы этого в себе не нашли - да и некогда, честно говоря, было искать - работа моя со студентами, живущими по мою сторону забора. А вот Аким смог преодолеть "забор". Выучил язык, катался на джипнеях, кушал в "едальнях", сумел понять, почувствовать самый дух филиппинского народа. Из всех нас он единственный по-настоящему был миссионер.
Мы, конечно, вылезаем из-за забора - может даже чаще, чем хотелось бы. Регулярно езжу по командировкам, и у меня в течении двух недель не бывает ни горячей воды, ни кондиционера, ни интернета, ни других элементарных удобств. А вокруг меня люди, говорящие на непонятном мне языке, смеющиеся от непонятных мне шуток, поющие непонятные мне песни. И поэтому я никогда не смогу так понимать и так относиться к ним, как Аким. Иногда мне становится просто тошно. Но я вспоминаю Акима, его любовь, его терпение, его заботу об этих людях - и мне уже не так жарко, и вонь уже не такая противная, и громкая непонятная речь не так гнетет. И я думаю: Господи, как Ты мог послать Своего Сына в этот гадюшный мир? Зная, что Его убьют? Откуда такая любовь? Не вмещаю...

;
Глава 2: Книги
Через несколько месяцев после нашего переезда из Канады на Филиппины, в России были изданы три мои новые книги. "Римский лабиринт" и "Григорий Распутин" вышли в московском издательстве ЭКСМО, а "Славянское христианство" вышло в "Источнике жизни". Естественно, работа над этими книгами заняла многие годы. Над "Славянским христианством" я работал с 1992-го года, потратил десятки тысяч рублей на литературу, поездки, исследования.
Над "Римским лабиринтом" я работал с 2005-го года. Как зародилась идея? Мы тогда были в Андрюсе, я преподавал курс истории Церкви, а Алена училась на докторской. Мы жили в доме доктора Муна, который на зиму уехал работать над своей новой книжкой - я писал об этом. Наш друг Кеннет тоже был тогда в Андрюсе, и мы часто вместе проводили вечера, гуляли по тихим улочкам, говорили об истории, об искусстве, о богословии. И у меня появилась идея - написать книгу на стыке этих трех дисциплин. Чтобы сделать богословие доступным для тех, для кого оно иначе недоступно. Кеннету эта идея понравилась, и мы стали ее горячо обсуждать.
Так начался многолетний марафон - череда нескончаемых источников, поездки по библиотекам, поиск и заказ книг, поездки в Европу, лазание по катакомбам, бесконечная работа вечерами и ночами. Шесть лет - и ни дня, наверное, без работы над "Лабиринтом". Ни деньгам, ни часам тут счету нет и быть не может.
Зато "Григорий Распутин" был написан мною на одном дыхании - то есть за два года. Так быстро - потому что полгода сидения в Заокском я мог серьезно посвятить работе над книгой. И все же "Распутин" не менее значимая книга, чем другие, на которые ушло гораздо более времени. Эта книга во многом определила духовное формирование Акима и переформирование меня самого. Не буду здесь говорить об этом. Кто читал эту книгу, тот поймет.
Мой «Римский лабиринт» был прочитан Акимом еще до публикации. Я доверял его суждению. Несколько раз я переделывал какие-то сюжеты в "Лабиринте", потому что Аким считал, что они "cheesy" - то есть, говоря языком Станиславского - "не верю". Я ему очень благодарен за его помощь и честность.
В "Славянском христианстве" участие Акима было более ограничено, так как книга эта не художественная, и читать ее не так легко. К тому же "Лабиринт" я изначально писал на английском, и потому Акиму читать было легко. По-русски он читал медленнее, и некоторых сложных слов не понимал. И все-таки мы много обсуждали "Славянское христианство", то есть те идеи, которые представлены в книге. Это помогло Акиму по-новому осознать себя русским человеком, заставило задуматься над тем, в чем предназначение России. Особенность Акима в том, что он всегда выводил частные вопросы на более высокий уровень - на уровень Бога.
Ведь, согласно пониманию Акима, ничего не может быть случайным, и у всего есть цель, предназначение. Это он усвоил из изучения медицины, особенно анатомии и физиологии - двух предметов, которые он особенно любил. Всякий орган тела существует для определенной миссии - он не случаен, он был сотворен таким образом. Да, орган может быть больным, может не вполне выполнять свои функции - но все же печень - это не почки, а костный мозг - не головной. Так же, по логике Акима, должно быть и со странами - ведь это Бог распределил, расселил народы по лицу земли, это Он разделил их так, чтобы они не являлись Вавилоном. Мир пытается униформировать народы, воссоздать Вавилон. Но Бог противится Вавилону. А значит, у стран есть свое предназначение в истории. И уж, конечно, у России - самой большой стране в мире - должно же быть какое-то предназначение? Неужели об этом ничего нет в Библии?!
Примерно так рассуждал Аким. Это, конечно, сумма суммарум многих наших дискуссий. Но я был действительно озадачен. Я смотрел на книги о пророчествах, написанные американцами и европейцами, и находил в них часто верное изображение пророчеств, касающихся Америки и Европы. Они задумывались о тех вопросах, которые касались судеб их стран - и честь им и хвала за это. Но мы каким-то образом пришли к пониманию, что Бог только и заинтересован как судьбой Америки и Европы. Другие страны - мелочь, не считаются. Я заметил, что иногда именно дети помогают нам увидеть какие-то элементарные вещи - они умеют так просто, очевидно и искренне поставить вопрос, что вся наша взрослая ученость разлетается впрах. Главное, оказывается, это правильно поставить вопрос. Вот Аким его и поставил. А меня он поставил этим вопросом в тупик.
Глава 3: Таблас
Про остров Таблас мы впервые услышали еще за несколько месяцев до приезда на Филиппины. В АЯСе тогда учились Павел Зубков, Антон Петрищев и Феликс Понятовский - естественно, с семьями. Всех их мы хорошо знали еще по Заокскому, когда я там преподавал. Так вот, они и открыли для себя и для меня Таблас. Они проводили там какую-то евангельскую программу, а потом помогали строить церковь. И передали эстафету нам. Так что еще до приезда на Филиппины мы стали откладывать средства на это дело.
Через несколько недель после приезда в АЯС я с Павлом отправился на Таблас. Я писал как-то об этой поездке, о впечатлениях - не в этой книге, правда, но все равно не хочу повторяться. Скажу только, что Таблас влюбляет в себя. Это совсем другой мир. Тут нет трущоб, как в Маниле, нет грязи, нет вопиющей нищеты - признака близости больших городов. Едем ночью. Заросшие джунглями сопки, фосфорирующие зеленью в свете фар рисовые поля, уютные спящие домики вдоль беспрестанно петляющей дороги, яркие краски тропических цветов, выхваченные фарами - как на картинах Гогена, воздух, полный каких-то щемящих ароматов и, наконец, спящее в лунном свете море, появляющееся справа от дороги, дышущее покоем и теплотой. И светящиеся огоньки рыбацких лодок вдали. И практически отсутствие машин на дорогах - лишь иногда встретится случайный мотоциклист.
Все это, безусловно, подкупало. Днем познакомился с местными жителями. Они показались мне радушными и приветливыми. Посмотрел на строющуяся церковь, деньги на которую собрали наши ребята. Меня, честно признаться, удивило - после Канады - как много можно сделать тут за сравнительно небольшие средства. Покатались по острову, купались в море. Вода тут казалась совсем другой, чем близ Манилы - совершенно чистой, прозрачной и очень-очень теплой.
Я вообще-то еще мальчишкой мечтал о тропических островах (о чем, наверное, многие мечтали), о дальних странах, кораблях, путешествиях и приключениях. С удивлением (иногда переходящим в недоумение) думаю о том, что мои детские мечты сбывались у меня на глазах, будто они были не мечтой вовсе, а интуитивной развернутой программой действий. Когда в детстве, в подмосковье, за тысячи километров до ближайшего моря, я ходил в кружок аквалангистов, мои шансы поплавать с аквалангом были примерно такими же, как полет в космос. И вот на тебе...
Когда возвращались с Табласа, плыли на корабле, я думал о том, что Таблас мог бы быть идеальным местом для какого-нибудь эксклюзивного санатория. Чистый воздух, ровный климат, солнечная погода, обилие диковинных фруктов, песочек, море и вечное лето. Одной из любимых песен детства была песня в исполнении Аллы Пугачевой "Лето" - "Я так хочу, чтобы лето не кончалось, чтоб оно все время мчалось за мною вслед..." Вот оно и не кончается здесь. Никогда. Время как будто остановилось посреди жаркого июльского лета. Годовая температура здесь настолько ровная, что разница между "зимой" и "летом" почти неразличима. Это на многое накладывает свой отпечаток, в том числе на психику. Никто никуда и никогда здесь не спешит.
Есть такой старый добрый анекдот. Папуас лежит под пальмой и ничего не делает. Идёт рациональный бизнесмен и говорит папуасу: «Мол чего ты тут лежишь, бездельничаешь! Смотри над тобой бананы растут, слазай собери, сходи продай охапку бананов на рынке. Потом на эти деньги купишь телегу, больше бананов на рынок сможешь возить, продашь, далее купишь себе грузовую машину ит.д.. Потом разовьёшься, наймёшь себе работников, которые будут собирать за тебя бананы, возить и продавать их на рынке. Как дело пойдёт, будет постоянная прибыль. Вот тогда и будешь себе лежать под пальмой и ничего не делать. А папуас отвечает: "А зачем? Я и так лежу и ничего не делаю". Вот это - местный менталитет. Бытие, так сказать, определяет сознание.
Но наше сознание определено совсем другим климатом. Не потому ли северные народы богаты, а южные - в целом нищие? Мы-то и тут, на самом деле, хорошо запахиваем - без дела не сидим. Хоть и лето. А если честно, то после четырех лет лета начинает очень хотеться окунуться в зиму. Хотя бы в осень. В чудесную русскую золотую осень.


;
Глава 4: Стюарт, или скажи мне, кто твой друг
Аким приехал к нам в январе 2012-го. Еще в августе он закончил колледж, начал работать в Торонто. Но нам его нехватало, а ему - нас. И он приехал на Филиппины. Приехал он со своим другом - Стюартом, который вообще-то заслуживает отдельного рассказа. Но скажу только несколько слов - поскольку Аким был его другом и своего рода духовным наставником.
Стюарт одного возраста с Акимом, и главной определяющей линией его жизни - очень главной, всепоглощающей - была и остается конспирология, или теория заговора. И если это вызывает у кого-то усмешки, то не у меня. Потому что время показало многое, а что-то еще покажет, из того, во что Стюарт верил. Адвентисты называли это когда-то "великой борьбой", или попыткой Вавилона установить Новый Мировой порядок. Но потом как-то стушевались, забыли как-будто, чему учили. А вот Стюарт, хоть и в Бога особо тогда не верил, и адвентистом не был - он знал про Вавилон, и про США, и про Новый Мировой порядок - все. Ну, то есть все, что может молодой человек лет двадцати накопить в своей голове читая книги, сидя за интернетом, смотря фильмы Алекса Джонсона и общаясь с себе подобными молодыми людьми, которых в Канаде не много, но и не мало.
При всем этом, при всей подозрительности к правительствам мира, Стюарт на личном уровне был наивным, ранимым и доверчивым человеком, что сразу заметили филиппинцы. Стюарт приехал на пять дней раньше Акима, и это была роковая ошибка. Аким и сам-то был не от мира сего, как с луны свалился, но Стюарт, похоже, прилетел с какой-то еще более отдаленной от земли планеты. Филиппинцы его "развели" по крупному. Стюарт тогда унаследовал неплохие денежки от бабушки, и приехал на Филиппины, чтобы начинать новую жизнь - в преддверии мирового катаклизма, который, как он верил (и я опять не улыбаюсь, но согласен с ним), надвигается на землю. Конечно же, Стюарту надо было сразу ехать сюда к нам, как мы и говорили ему, но он решил немного осмотреться в Маниле. Это дорого ему обошлось. У него украли компьютер, несколько телефонов, кредитки, паспорт, пять тысяч долларов наличными. Но это было только начало. Собственность, которую он успел приобрести, оказалась разводом, и он остался без денег, без документов (тоже украли) и с обезьянкой на руках, которую ему втридорога продали.
В общем, Стюарт - это чистейший, добрейший и наивнейший человек. Поэтому он и потянулся за Акимом, таким же чистым, добрым, но несколько более практичным (в силу опыта странствий и веры в Бога) человеком. Он хотел приобрести землю на Филиппинах, а у нас в ту пору земли еще не было - мы еще не успели приобрести то, что стало сегодня Акимовой бухтой. Но первый его опыт оказался горьким. Остатки денег, которые он получил из Канады, он потратил на то, чтобы пристроить обезьянку. Это ему обошлось, кажется, еще дороже, чем покупка этого экзотического животного. Добрый, милый человек. После ухода Акима его друзья особо дороги нам.
Мы немало времени провели в беседах со Стюартом. Говорили о том, почему в зубную пасту добавляют фтор, почему распыляют в атмосфере соли аллюминия, что делают с человеком генетически модифицированная пища, о генетических эксперементах, о банке Ватикана, об обманах медицины, о милитаризации полиции, о компьютерных программах-шпионах, об отслеживании неблагонадежных, о ХАРПе, об оранжевых революциях, арабской весне... Такие как Стюарт с особым благоговением относятся к России и к русским. Я говорил про пророчества, ему было, кажется, интересно.
Я тогда понял - одного ему нехватает в его картинке мира. Бога ему нехватало. И, наверное, он сам это чувствовал, потому и привязался к Акиму. Ведь у Акима все выходило на Бога. О чем бы ни зашла речь. К тому же мы во многом разделяли взгляды Стюарта на положение дел в мире. Но не буду сейчас об этом. В общем, Стюарт уехал - мы купили ему билет - а Аким остался. Но мне кажется, что наши пути со Стюартом еще пересекутся. А то, что Стюарт пришел к Богу - а он пришел к Нему после смерти Акима - то это благодаря влиянию Акима. Да, так пришло спасение в дом Стюарта, и жизнь вечная.

;
Глава 5: Приезд Акима - глазами филиппинцев
Но вернемся к приезду Акима. Кто приехал в эту страну? Какой человек? Вместо того, чтобы говорить об этом самому, предоставлю слово его лучшему другу Джомару. Джомар был действительно, по признанию Акима, его лучшим другом - из всех его многочисленных друзей. Джомар - удивительный человек. Полиглот, в совершенстве владеющий пятью языками (и еще русский неплохо выучил), музыкант, певец, преподаватель языков. Да еще, как видно из его письма про Акима, замечательный писатель. Вот таких людей неодолимо притягивал к себе Аким. Перевожу письмо Джомара:
"Друг любит во всякое время и, как брат, явится во время несчастья" Книга Притчей 17:17
Яркое полуденное солнце искрилось, рассыпалось миллионом цветных искр, путалось в длинных густых волосах блондина с голубовато-зелеными глазами спокойно и уверенно шествующего по кампусу университета. Глаза этого таинственного иностранца светились откуда-то из глубины, а тихая улыбка, никогда не сходящая с его губ, оставалась главным впечатлением дня для всех, оказавшихся на его пути. Я тоже оказался на его пути, и уже навсегда.
Я слышал о нем прежде еще, чем увидел его. Но я не помнил его имени. Он теперь открыл его мне сам, медленно повторив его несколько раз. Так он меня и запомнил - парень, который никак не мог усвоить его имени; и так я узнал его - парня со странным в наших краях именем. Аким, Акиим, Хаким, или Акхим - я все никак не мог уловить. Кто он? Откуда? Из какой такой волшебной страны? Где на белом свете рождаются такие люди? Россия! Вот оно что! Так вот она какая - Россия, страна Акимов! И хотя он уверял меня, что вообще-то он приехал из Канады, и что вырос он в Америке, конечно же, он был русский! Но как причудливо, как красиво смешались в нем все эти культуры, в какую новую, притягательную палитру они вылились! Я не мог отвести от него глаз. Теперь у меня была мечта. Я обречен был стать его другом.
Нам всегда было о чем поговорить. Когда он узнал, что я полиглот, выучил разные языки, он стал учить меня русскому, познакомил меня с русскоязычной коммюнити в АЯСе. В ответ я учил его филипино, тагалогу и испанскому. Бадминтонная площадка сделалась нашей классной комнатой, где проходили занятия. Там же я познакомил его с другими своими друзьями, которых он немедленно влюбил в себя. Чем? Не только своей красотой, но еще и кротостью и дружелюбием.
Дети третьей культуры, которых он воплощал - они настоящие хамелеоны. Они моментально улавливают тончайшие вещи, неуловимые другими, быстро приспосабливаются к любому окружению, невольно завоевывают множество друзей. Они все понимают, хотя сами остаются в целом непонятыми. Я и сам такой. Но это ничего, я уже привык к тому, что как я ни пытаюсь объяснить людям что-то о себе, они все равно не понимают. А те, кто делают вид, что понимают - так те вообще ничего не понимают, и это раздражает. А он меня сразу понял - и понял так глубоко, как никто другой. И мое уважение к нему не имело предела. Поэтому со мной он мог быть самим собой. Он был очень уязвим. Он мог быть вспыльчив, раздражителен, подавлен, разочарован, исполнен сомнениями, сожалениями о чем-то в своем прошлом. Он был очень чувствителен, до слез, был глубоко созерцателен, и умел никого не обижать, не обременять собою - даже когда ему бывало тяжело. Он умел любить, а потому не омрачал жизнь других, но старался напротив осветить, согреть, ободрить.
Он навсегда научил меня видеть свет в конце любого тоннеля. В прошлом он не раз сбивался с дороги. Над ним потешались, его оскорбляли, искушали, даже били, но он всегда вставал на ноги и продолжал свой путь, и находил свой путь, и обещал самому себе делать все возможное, чтобы на этом пути оставаться. Бог творил чудеса в его жизни, и Филиппины простирались перед ним чистой страницей. И он посвятил всего себя служению: он вел за собой, он проповедовал, учил, делился всем, что у него было. Он сделался активным и посвященным руководителем молодежи в АЯСе, организовал и вел субботнюю школу для молодежи, влился в хор АЯСа, сделался настоящим певцом Божиим.
Я - свидетель его посвященности. Он является моим вдохновением. Я был знаком с ним на протяжении всего двух лет, но как он сам говорил, я узнал его так, будто всегда был его другом - потому что я заглянул в его сердце.
Блондин с голубовато-зелеными глазами... Его лицо излучало мир и пролило свет в наши сердца. Его имя всегда будет со мной. Аким. ;
Глава 5: Об учебе в АУП и волосах Самсона
В марте 2012-го года Аким поступал в АУП (Adventist University of Philippines). Решил продолжать учиться на медицинском факультете, осваивать новую специальность, чтобы не терять времени на Филиппинах. Но на этом пути нас ожидали неожиданные препятствия. То, что произошло - замечательно характеризует как Акима, так и окружающую действительность.
Итак, приехали мы с ним в АУП подавать документы. Везде какие-то нереально длинные очереди, неразбериха, жуткая жара. Постояли мы в одной очереди, направили нас в другую, потом в третью. Иногда мимо нас мягко, женственно повиливая бедрами проплывали ребятки (!) с накрашенными губами, подведенными глазками, выжженными до яркой рыжести волосами - студенты. И тут и там слышен был их кокетливый смех, немного хрипловатый. Черные штанишки ушитые в обтяжечку, маникюр, нарочитая женственность. Я к тому времени уже знал, что Филиппины - страна трансвеститов, но встретить их в христианском учебном заведении - этого я не ожидал. В голове зазвонил колокольчик, замигала красная лампочка. Я выключил эту сигнализацию. Что ж, терпимость, терпимость, и еще раз терпимость, думал я. Похвально для учебного заведения проявлять такую терпимость. Наверное...
Наконец, попали в нужную очередь. Отстояли. Но прежде чем Аким успел рот раскрыть или протянуть им свои документы, голубовато выглядищие голубки (ударение на последнем слоге), сидящие за регистрацией, сказали Акиму, что он должен сначала идти постричься, а потом уже подавать документы. Я подумал, что это веселая шутка, и посмеялся - ведь мои волосы были гораздо длиннее его. Но шутка затягивалась, и я понял, что это все серьезно. Я потребовал вызвать какого-нибудь взрослого человека, начальничка. Ждать пришлось долго, но мы дождались. Пришел какой-то... тип средних лет, постриженный как армейские новобранцы. Оказался большой начальник. В руке у него была какая-то коротенькая ниточка. Он приложил ее к макушке Акима - она доставала где-то до верхушки уха - явно расчитано на малоголовые народности. "Отсюда," говорит, "все надо сбривать."
Так. У меня буквально кулаки зачесались. Тем более что "голубые" ребятки цветными щетками с блестяшками нарочито по-женски расчесывали свои длинные жженые лохмотья волос. Но они, оказалось, учились на другой программе, и это была проблема их руководителя. Оказывается, волосы меряют при поступлении, а потом уже руководители программ следят. А за всеми, как известно, не уследишь.
Возвел я очи вверх - смотрю, там картина Иисуса Христа. Ну и волосы у Иисуса, естественно, не филиппинские - свободно спадают на плечи. Я говорю этому начальнику - а как же быть с Иисусом Христом? Если бы Он к вам пришел - что бы вы сделали? А он - о, святая или какая там еще простота - так и говорит мне: "Иисус бы к нам не пришел." "Да," говорю, "это вы правду сказали - Иисус бы сюда не пришел." И мы с Акимом поехали домой. Действительно, зачем идти туда, куда не пошел бы Иисус - или куда Его не пустили бы?
Но через несколько дней Аким все же поехал снова. И снова ему дали от ворот поворот. Тогда он попросил своего друга, у которого были ножницы, постричь его по этой глупой нитке. Тот никогда никого в жизни не стриг, да и ножницы были тупые, но Аким настоял. И он обрезал "под котелок" прекрасные волосы Акима. Скрипя зубами они его приняли. Но с тех пор в уставе этого странного университета появился добавочный пункт: волосы должны быть не только коротко (как говорила эта святая традиция ранее) пострижены, но и neetly - аккуратно.
В общем, приняли Акима в конце концов. Был я этому рад? Было это то смирение, которого хочет от нас Господь? Я что-то сказал Акиму тогда про смирение и что-то еще, но, кажется, не искренне.
Буквально через неделю после этого меня имели неосторожность пригласить проповедовать в субботу в церковь АУП. Я согласился. Огромная церковь, студенты, преподаватели, начальнички - все как надо. Немножко я окунулся в атмосферу и понял, что какие-то вещи там настоящие, а какие-то слеплены из страха и раболепия. Тогда еще не закрыли музыкальную программу, и музыка была прекрасная. Вот и мой черед, черед проповедника. И я сказал свою проповедь.
Конечно же, это была проповедь о волосах Самсона. За которыми так охотились филистимляне - и добились таки своего. Я заметил в этой проповеди - как меняется с течением времени мода. Вот, в Библии, похоже, была "мода" на довольно длинные волосы - так что Господь запрещал назореям, Своим избранникам, вообще стричься. Я прошелся по культурно-историческому фону Библии, заметил, что князья и патриархи должны были носить длинные волосы. Люди свободные, но бедные, тоже носили длинные волосы, но покороче. А вот рабов стригли коротко - чтобы было видно, что они рабы. Таким образом они не могли убежать, и не могли выдавать себя за свободных - даже если и жирели, и облачались в дорогие одежды. Проповедую, а сам слежу за реакцией. Мне уже ясно было, что я проповедую здесь в последний раз. Студенты светятся от удовольствия, но боятся это показать. И не напрасно. Головы наставников беспокойно крутятся по сторонам, внимательны взгляд все видит, цепкая память все запоминает, маленькие пальчики что-то записывают в блокнотики. Как мадемуазель Ку-Ку, если кто помнит, из фильма "Безымянная звезда." Только хуже.
Я тогда еще упомянул, что языческие жрецы в ту пору делали страшное в глазах Бога Живого и Божьего народа дело - брили головы налысо, в честь преданности богу солнца - такому же круглому, лысому и сияющему, как их жирные затылки. Тут я заметил, как затылки самого высокого начальства начали усиленно потеть - просияли. Самое высокое или крутое начальство в те годы (на Филиппинах все идет с запозданием лет на пять-семь) брилось наголо. Не важно, церковное или светское. Это означало, что у них есть дорогой автомобиль, просторный дом и большая власть. Ну, или что они этого всеми силами добиваются и скоре всего добьются.
Нет, я не намерен был устраивать бунт, настраивать студентов против начальства. Это не мое. Я немножко вступился тогда за права студентов. Я не настаивал на длинных или коротких волосах - я просто заметил, что не на это смотрит Бог, не на изменчивую и порой глупую, как сегодня, моду. Бог смотрит в сердце.
Я не ошибся - это была моя первая и последняя проповедь в АУП. Я не оправдал высокого доверия. Зато студенты потом втихоря долго благодарили, приезжали на мои проповеди в АЯС. Нет, вы не поймите меня неправильно - я не осуждаю короткие прически, и даже бритых не осуждаю. "Ты можешь ходить как запущенный сад, а можешь все наголо сбрить." И в армии я служил. И, будучи уже служителем Церкви, стригся, бывало, "под гладиатора" - когда спортом еще занимался. Я только против того, чтобы лысые делали всех лысыми,а лохматые делали всех лохматыми. А еще я склоняюсь к тому, что хотя многие библейские установления и обычаи могут быть и не принципиальны для вечного спасения, но они не были даны в бреду, они имеют свой глубокий смысл. И если я ошибаюсь - что вполне естественно для человека - я предпочитаю ошибаться в библейскую сторону, а не в противоположную ей. И никого не заставлять ошибаться вместе со мной.


;
Глава 6: О новых приключениях Акима в АУП
Естественно, со стрижкой волос и поступлением Акима в АУП приключения его там не закончились, а только начинались. Не буду много о них распространяться - чтобы не спугнуть потенциальных абитуриентов, если такие (сомневаюсь) имеются среди моих читателей. Но вот незабвенное. Дали Акиму там - вернее продали, в обязательном порядке - некую униформу. Черные брюки и белую рубашку, из толстого 100 процентно синтетического материала. Кому такая форма одежды и такой материал мог прийти в голову на Филиппинах - ума не приложу. Солнце печет. Жара жуткая. Уходит Аким из дома в 6 утра, возвращается в 6 вечера. И весь день в этой жуткой синтетике... Но нет, он ее не носил. Он заходил в университетские ворота в униформе - без нее не пускали, а потом переодевался в тоненькие джинсы и белую, но хлопковую рубашку.
Учителя его поначалу "пилили", но потом в общем полюбили его, и смотрели на его "странности" сквозь пальцы. Зато начальнички, которые время от времени показывались, этого простить ему не могли и гоняли Акима за его джинсы. А джинсы у него были серые, скромные, не какие-то протертые, с дырками - нормальные брючные штаны. Нас он в известность об этих ситуациях не ставил. Но вот как я узнал.
Прихожу домой, а перед воротами гаража лежат сушатся на солнышке какие-то странные черные штаны. А вокруг них асфальт тоже черный. Это Аким покрасил из баллончика свои джинсы. Аким, говорю ему, давай, поехали, мы тебе сейчас купим черные брюки хлопковые, найдем. Но для него дело было принципа - он пошел на следующий день в этих покрашенных, блестящих как автомобиль джинсах. Мы ему тут же купили брюки, и потом он их носил. Но начальничкам он демонстративно показывался в крашенных джинсах. Учеба или джинсы? - как бы говорил он своим видом. А как насчет - и учеба, и джинсы?
Нет, Аким не был бунтарем. Он на самом деле смиреннейший человек. Его попросишь о чем-то - и он последнюю рубашку отдаст. И не в гордости тут дело. Просто это был его способ как-то оставаться собой, не превращаться в системный винтик.
Вообще, Акиму и нравилось, и не нравилось там учиться. Нравилось, потому что он вообще очень любил учиться. Особенно медицине. Он учился больше, чем требовалось - потому что ему было интересно, нужно. Но казарменный дух ему претил. К тому же, много времени тратилось впустую. Конечно, для тех, кто учился там ради "корочки" это было неважно. Лишь бы получить диплом международного образца и уехать куда-нибудь в Канаду. Но Аким приехал из Канады. И приехал не за "корочкой". Он вообще терпеть не мог всякие документы, системы, бюрократию и условности.
Возвращаясь вечером из АУП Аким обычно отправлялся в спортзал играть в бадминтон. Свой первый урок он получил от меня - я тогда играл. Но очень скоро он превзошел своего учителя, и играл уже с серьезными ребятами. На самом деле серьезными являются тут китайцы, корейцы и особенно индонезийцы. Они играют почти профессионально. К тому же они сухие, легенькие, как воланчик, сами летают по корту. И постепенно Аким достиг таких успехов, что выходил победителем из самых суровых схваток. Играть с ним было за честь лучшим игрокам АЯСа.
Еще он много бегал - вечерами или утром, когда не жарко. С легкостью, даже не запотев, пробегал 14 километров и более. На мини-марафоне в АЯСе он пришел вторым. Первым пришел профессиональный можно сказать бегун, африканец пастор Мойо, который принимал участие во многих международных марафонах. Он в общем-то и не считается, и не считал себя победителем, потому что для него это не было соревнованием, а разминкой.
Но самым главным занятием Акима на Филиппинах в те годы было - помимо учебы - пение в молодежном церковном хоре. В этот хор его пригласили его друзья - Алеф и Джомар. Замечательный коллектив, талантливые, посвященные ребята. Они ездили с гастролями, выступали в разных церквах. Аким постоянно практиковался - и на репетициях, и дома, в гараже. Он всегда любил музыку, но теперь это стало его служением.

;
Глава 7: Письмо Акима
Однажды Аким написал начальству АУП письмо. Но прежде чем посылать его он дал его почитать мне. Вот оно, это письмо. Перевожу его на русский.
"Уважаемое руководство АУП.
Во-первых, я хочу сказать, что мне очень нравится учиться в АУП, что люди тут дружелюбны, классы вполне хороши, и информация, которая преподается, в целом практична. Кампус тоже неплохой, но вообще-то нуждается в существенном улучшении, и работа такого немолодого и большого заведения должна быть налажена куда лучше. В рекламных проспектах университета говорится, что он "мирового класса", по "лучшим мировым стадартам", но как студент приехавший из-за рубежа я вижу, что это далеко не так. То есть совсем не так.
Нетрудно заметить, что в АУП очень странные правила, которые как бы созданы для того, чтобы подавлять творчество, ущемлять самооценку студентов, и изменять их отношение к самим себе далеко не в лучшую сторону. Я согласен, что правила должны быть, и правила призваны делать кампус безопасным и приятным местом. И большинство правил АУП к этому и призваны. Но есть и такие, которые делают университет, который мог бы быть лучшим на Филиппиных - не самым лучшим.
Здесь, в АУП, вы (люди из "верхнего эшалона" власти) пытаетесь сделать университет внешне красивым за счет того, что все студенты должны выглядеть одинаковыми, будто их только что наштамповали и достали из упаковки. Именно так я это вижу. И чего вы этим достигаете? Да, вы нарядили всех нас в униформу, но никто из студентов терпеть ее не может, и все только и мечтают скинуть ее. К тому же она очень неудобная, нездоровая, и в ней жарко, а в отличие от вас (я имею ввиду руководящих чиновников), у нас, студентов, ни в классах, ни в общежитии кондиционеров нет. Хотя за них с нас берут деньги. Давно уже доказано, что жара препятствует нормальной учебе, усвоению материала. Я согласен с тем, что студенты должны достойно представлять учебное заведение, в котором они учатся. Но они должны делать это своими талантами, своими идеями, своим творчеством и трудом. Почему бы, к примеру, не позволить студентам самим разработать для себя юниформу? Конечно же, должны быть какие-то установочные параметры, но если вы позволите студентам принять участие в этом процессе, то они по-другому будут относиться к своей форме. Бог дал каждому человеку творческие способности, и непозволительно подавлять их.
И это относится не только к форме одежды, но и к естественной красоте человека. Волосы есть неотъемлимая часть нас самих. Это Бог дал нам волосы, сосчитал их, вырастил. Как можете вы, такие же люди, как и мы, принимать за нас решения относительно волос? Это является прямым нарушением прав человека. Да, в армии это может быть оправдано, так как волосы могут быть помехой во время учений и в бою. Но в университете, где атмосфера должна быть атмосферой творчества, в особенности в Адвентистском университете, почему людям должны навязываться внешние, чьи-то иные стандарты? За все мое время пребывания здесь в университете я еще ни разу ни от одного студента не слушал ни одного доброго высказывания относительно этой формы и стрижки.
Но, это конечно, не главное. Главное - это то, как здесь относятся к людям. Мне хотелось бы сказать, что каждый из учителей и сотрудников достойно здесь трудится, но это не будет правдой. Многие относятся к студентам так, будто они первокласники, или заключенные. Правила, которые навязывают студентам, в открытую нарушаются самими преподавателями, что создает систему двойных стандартов. Организация АУП страдает болезненной иерархичностью. У студентов нет практически никаких прав, к их голосу никто не прислушивается, да и не может, так как нет никакого механизма взаимодействия со студентами, кроме командных мер. Еще прежде чем я пришел учиться в АУП почти все, что я слышал об этом университете носило негативный характер. Все, кто тут когда-то учился и учится не советовали мне идти сюда. Но я думал, что все равно Адвентистское учебное заведение не может быть таким, не может допустить такого отношения к людям. Но теперь я убедился в обратном. Если бы я сам не был адвентистом, не вырос в этой церкви, но пришел бы со стороны, то подумал бы, что адвентисты - это сектанты, ставящие своей целью промывать людям мозги, делать всех одинаковыми. Но я сам христианин, адвентист, и я так понимаю, что мы должны жить по тем правилам, которые диктует Библия - жить скромно, в единстве духа и истины. К сожалению, на практике я убедился, что в АУП этого нет. Никто не имеет право заставлять человека идти в церковь под страхом исключения. Это работает против человека, и это противоположно всему тому, о чем мы читаем в Библии.
Различия, индивидуальность и старание преуспеть подавляются. Но как быть с 1 Коринфянам 9:24, где апостол призывает стремиться, бежать, соревноваться даже? Мы рождены для этого, и хотя соперничество и нехорошая вешь, но соревнованием мы можем прославлять Бога в своем усердии служить, учиться, работать. Это и создает здоровую атмосферу в любом коллективе. Спорт, к примеру, может быть негативным, но может быть и позитивным опытом. Все зависит - как поставить дело. Запретить - легче всего, но это ничего по сути не решает. Как можно игнорировать этот важный аспект человеческой природы - стремление быть лучшим, стремление отличиться? Ведь и апостол Павел стремился во всем быть образцом для других, стремился угодить Богу, как никто другой. Запрещая, подавляя что-то вы просто обрекаете человека на нездоровое развитие.
Всегда есть место переменам, и всегда есть к чему стремиться - к лечшему, к более высоким целям. Нам всем необходимо меняться, потому что никто из нас не совершен. Я упомянул в этом письме лишь некоторые вещи, которые кажутся мне особо вопиющими. И хотя это письмо может быть ничего и не изменит, я хочу, чтобы вы могли увидеть АУП глазами студента, который учился и в других университетах. Мне бы хотелось, чтобы студентам было позволено самим думать. Мне хотелось бы видеть их активно задействованными в жизни университета - и не только в роли бесплатной рабсилы. Мне бы хотелось видеть студентов более счастливыми, хотелось бы, чтобы они с радостью здесь находились и учились, и участвовали в богослужениях - не потому что надо, а потому что они сами этого хотят. Бог создал всех людей равными. Тяжело, неприятно видеть, что студенты молчат, потому что они запуганы! Они боятся сказать правду, потому что они боятся администрации АУП. В свою очередь я хочу оставить за собой право выражать свое мнение, использовать свой здравый смысл. Это все, что я скажу.
Аким Жиганков
Что же случилось с этим письмом? Я взялся его редактировать, исправлять, срезать так сказать острые углы. Стал это дело затягивать. Для меня было очевидно, что после этого письма Акима исключат - под тем или иным предлогом. Я знал, что он во всем прав. Знал я еще и большее. Но... боялся. Прости меня, сынок, я так никогда и не отправил это твое письмо - хоть и обещал. Ты так заботился, переживал о людях, о своих товарищах. О себе не думал, не боялся. Не находится таким как ты места под солнцем. К другому ты призван. Мне тоже здесь тяжело, на этой грешной земле. Мне бы в Небо. Здесь я был, а Там я не был. Я приду.

;
Глава 8: На Таблас
Идея медицинского центра нового образца принадлежала Акиму - он был нашим медиком, и со своими взглядами на болезнь и здоровье он никак не вписывался в русло официальной медицины. Медицина, с его точки зрения, должна быть основана на природных методах исцеления. Лечить надо не болезнь, а человека. Аким не верил в таблетки. Не верил в докторов, которые наживаются на страданиях людей.
Я был с ним совершенно согласен. И мы решили создать такую модель медицинского центра, в которой человек лечился бы не таблетками, и не за деньги, но получал исцеление естественным путем и по большей части бесплатно. Мы разработали с Акимом философию такого медицинского центра, расписали процедуры, методики лечения, диету, упражнения...
Когда Аким в первый раз приехал на Таблас у нас там еще ничего не было. Не было даже клочка земли. Но мы принялись за активные поиски. В течении почти двух лет мы исследовали весь остров, увидели много удивительных мест. Но все это было не то. То пляж каменистый, то очень далеко, то мало места, то неоправданно дорого. И вот мы нашли местечко под названием Бокао, что в переводе означает – место где растут деревья. Это будет одно из последних слов которое Аким произнесет в бреду прежде чем Господь принял его дух. «Бокао, лодка, инструменты, привести, щебенка, дорога, документы, Бокао...». Я, наверное, не смогу написать о тех днях в больнице. Тяжело. Только очень кратко.
Когда мы нашли это место, Бокао, мы как будто узнали его. Там было все, что нам было нужно. Защищенная от ветров бухта, коралловый риф, прекрасный песочный пляж, лесок, холмы, гора. И полная тишина, покой. К этому месту, которое находилось всего в двух километрах от ближайшего городка Алканторы, не было дороги, потому оно оставалось в целом нетронутым. Мы впервые приплыли туда на лодке. Когда мы там высадились, то почувствовали себя Робинзонами. Правда, были там уже и Пятницы – местные жители, небольшая деревушка невдалеке от нашего участка. Они нас встретили приветливо, свежим соком кокосовых орехов.
Насчет филиппинцев.. Еще напишу, наверное, что это за народ. Странный народ. Как и всякий народ, есть в нем хорошее и плохое. Но вот один характерный пример, который способен многое рассказать. Вот, я писал эти строчки на корабле, возвращаясь из Акимовой бухты. Это большой корабль, с сотнями пассажиров. Мы на верхней палубе, из экономии на дешевых местах, «на нарах», и вокруг множество филиппинцев. Десятки человек персонала корабля, которые непонятно чем занимаются. Тут везде так. В любом магазине – куча продавцов стоят, пританцовывают, улыбаются. А толку от них мало – не всегда они даже знают, что они продают, где что найти. Спросишь – глазами моргают очумело и говорят: yes, sir.
Так вот, где-то полчаса назад вдруг включилась по громкоговорителю корабля молитва. Обычно ее включают перед отплытием и по прибытию. Это католический корабль, так сказать, называется «Игнатий Лайола». Так звали основателя ордена иезуитов. Мы на этом корабле много раз уже плавали, даже концерт давали однажды, когда возили с собой на Таблас группу русских музыкантов. Так вот, включилась эта молитва. И непонятно почему, и что-то там заело, и она по кругу стала ходить, и снова, и снова, и снова повторять одно и то же. И что? Никто не может остановить? Может, в рубке, откуда транслируют, никто этого не заметил? Но вот ходят, сидят, стоят их работники в розовых майках, и никому в голову не прийдет что-то сделать, кому-то сообщить. Минут через двадцать все закончилось. Филиппинка рядом со мной облегченно перекрестилась и легла спать.
Это мелочь. Но такими мелочами наполнено тут все. В общем, вы можете догадаться, что мое первое и в целом позитивное отношение к местному народу сменилось теперь удивлением и почти полным непониманием. У меня вообще много возникает вопросов относительно филиппинской логики. Чем больше тут живу, тем больше вопросов, тем меньше ответов. Несколько раз нас обманывали – в открытую, нагло. Видимо, это не считается большим грехом, но скорее ловкостью, доблестью.
Но назад к делам в Акимовой бухте. В январе 2014 начались долгие переговоры, оформление бумаг. Исследовали окрестные горы, искали как проложить в будущем дорогу. Договаривались с людьми о том, чтобы разрешили пустить дорогу по их участкам. Много было работы. Наконец, 22 апреля 2014 года мы оформили сделку и приобрели эту землю, на которой растут деревья – Акимову бухту.
В 2014 многое чего произошло у нас. В мае наша семья повезла большую группу студентов и преподавателей из АЯСа в Россию. Аким играл в этой памятной поездке важную роль. Он был гидом, всем помогал, обо всех заботился. Документы у кого украдут - он едет искать и разбираться. На поезд кто опоздает - опять Аким приходит на выручку. Без него нам пришлось бы туго.
Аким страстно любил Россию - хотя был он по сути гражданином мира, и любил разные страны. В нем - столько любви. А Россию Аким понимал больше, чем большинство экспертов и политиков. Сердцем понимал. И умом. В последние годы мы много говорили с Акимом о той стране, в которой ему выпало родиться. Помню наш последний разговор, когда я подвозил его на машине в порт Батангас, в его последнюю трагическую поездку на остров Таблас.
А: "Папа, я тут недавно прочитал, что в Советском Союзе все промышленные и экономические показатели были выше, чем сейчас. Хотя, конечно, уровень жизни людей в целом был ниже. Мне кажется, они поспешили с развалом Советского Союза. Ведь советская экономика на несколько порядков опережала Китай. Если бы люди тогда были немного спокойнее, терпеливее, то, наверное, сегодня наша страна была бы самой сильной в мире."
У Акима была особая манера говорить - неспешно, будто взвешивая каждое слово. По крайней мере так он говорил по-русски, чеканя каждое слово. По-английски он говорил немного быстрее, по-мичигански, очень гортанно, глубоко. Слова сливались в предложения, предложения выстраивались в логически выстроенные абзацы. И по-русски, и по-английски он говорил как по-писанному. Хотя писал он по-русски с ошибками, как ребенок.
Я: "Вот именно поэтому его и развалили."
А: "Да, я читал о том, что западные спецслужбы напрямую причастны к этому. Они даже не скрывают этого. И то, что республики стали отделяться одна за одной - это тоже был их план..."
И далее мы говорили о русской культуре, о жизни в России до революции 1917-го года, о жизни в Советском Союзе, о музыке, о кинематографе, об экономике, о политике, о Перестройке, о заговоре против России. Да. Пусть кому-то это претит - я пишу здесь о том, кто такой Аким. И эта его любовь к России передавалась другим - по крайней мере тем, кто не был зациклен на ненависти к России. И передалась эта любовь и той группе из тридцати человек, которая приехала тогда с нами в Россию. В Москву, В Питер, в Тулу, Ясную Поляну... Да, несмотря на то, что Аким прожил большую часть своей короткой жизни за рубежом, он был таким русским-русским. Самым русским человеком, которого я когда-то знал. И Аким в ту поездку это понял, осознал.
Да, тридцать человек группа - это не шутки. У меня после той поездки случился обширный инфаркт. Потом, в скором времени - другой, чуть не стоивший мне жизни. Но книга не обо мне. Да и что говорить о болезнях? Я, вообще, всегда был очень и очень здоров - до сих пор не понимаю, что со мной тогда случилось. На какое-то время я был совершенно выведен из строя. И это в то время, когда мы занялись проектом санатория на Табласе. И на чьи плечи пала вся тяжесть? На Акимовы.
Итак, летом 2014-го Аким приостановил свою учебу в АЮП и отправился на Таблас строить свой санаторий. К тому времени он прекрасно освоил Тагалох и даже научился местному диалекту. Трудно найти сегодня на Табласе, особенно в наших краях, в Алкантаре, в Лооке, да и по всему побережью тех, кто не знал бы Акима, или об Акиме. Аким растопил лед. Его полюбили.

;
Глава 9: Февраль. Достать чернил и плакать
На самом деле и чернил не хочется доставать, и писать не хочется об этом страшном феврале. Откладывал, тянул, как можно дольше. Пишу через силу. Может, если поделюсь, то станет легче? Но я и сам не знаю, хочу ли я, чтоб стало легче.
На тот февраль у нас были большие планы. Надо было закупить сантехнику для новых домиков, надо было купить и привезти на Таблас грузовой мотороллер, надо было встретить наших первых гостей – Стаса с его семьей. В то же самое время у меня и Алены шли занятия, защищался мой студент-докторант, проходила молитвенная неделя, в которой я принимал участие, и много всего еще. Суета сует.
В первых числах февраля Аким позвонил нам и сказал, что немного приболел. Ничего особенного – небольшая слабость, невысокая температура. Он вообще-то у нас никогда не болел, но вот в ноябре он переболел какой-то инфекцией, возможно денге, там, на Табласе, и мы решили, что будет лучше, если он приедет на несколько деньков отдохнуть домой и переболеть дома, если уж заболеет. В общем, Аким взял билет на корабль и приехал в Батангас. Оттуда он обычно добирался на автобусе, но в этот раз автобуса почему-то не было, и поздно вечером я поехал его встречать.
Аким выглядел нормально, только немного бледно. На этот раз он даже не хотел вести машину – обычно он забирал у меня руль при первой возможности. Он просто сел впереди, откинул спинку сиденья насколько возможно, и полусидел-полулежал всю дорогу. Мы почти не разговаривали, что было редкостью. Видно было, что Аким устал, что ему тяжело говорить. Он кратко рассказал мне, как там у них дела, и потом погрузился в полудрему.
Спустя полтора часа мы были уже дома, и Аким сразу же завалился спать. Аким жил в «гараже» - в помещении, которое вообще-то предназначалось для машины, и отличалось от других комнат нашего дома только тем, что в нем не было окон, но были ворота, которые мы никогда не закрывали. Акиму там нравилось – много света, много воздуха. А чтобы не залетали мухи и комары, мы натянули на ворота мелкую сеточку.
Весь следующий день он отсыпался. Но легче ему не стало. Слабость усиливалась, температура не спадала. Так что на следующий день мы решили идти в больницу, чтобы сдать анализы. Неподалеку от АЯСа есть небольшая больница, в которую мы и направились. Видя состояние Акима, а возможно и желая подзаработать, доктор настоял на том, чтобы Аким лег в больницу. Аким не возражал, мы тоже. Больница была всего в пяти минутах от нас, и мы могли в любое время приехать, в любое время забрать Акима домой. В любом случае, мы не подозревали ничего серьезного. Худшее, что могло быть, как нам казалось, это денге или малярия. Но было похоже, что все не так плохо. На всякий случай, однако, ему прописали антибиотики. Аким никогда практически не принимал антибиотики и всячески старался избегать всяких медикаментов. Он хранил свое тело в завидной чистоте и в завидном порядке. Но тут как-то мы все поддались этому медицинскому психозу-гипнозу, и согласились на антибиотики.
На следующий день, однако, Акиму стало хуже. Ночью он почти не спал. Медбрат, который за ним ухаживал, сказал нам, что было бы лучше, если бы мы оставались с Акимом ночью. И с тех пор кто-то из нас всегда был возле него.
Анализы ничего толком не показали, но у врача было подозрение на денге. Потом у него было подозрение на пневмонию – Акиму стало тяжело дышать. Ему увеличили дозу антибиотиков, назначили новые препараты. Но лучше от этого не становилось. Температура тоже не спадала, но возрастала. Сбить ее удавалось только на короткое время, и то до 38, и с каждым разом все сложнее. Что мы только ни делали. Кормили Акима чесноком, поили его чаем с аспирином и малиновым вареньем, заставляли его пропотевать, делали ингаляции, делали водные процедуры, обертывания. Ничего не помогало. Температура держалась высокая, Акима трясло. Потом отпускало, и ему становилось жарко
Промучившись с этой больницей три дня мы взятли Акима домой. Дома ему было гораздо комфортнее, и дома мы могли спокойно делать все процедуры. Аким очень хотел домой. Он устал от этой больницы, устал от голых, замызганных стен. Даже душа горячего там не было. Вот мы и мы забрали Акима домой. Хотел я разместить его в своей комнате, но Аким настоял на том, чтобы оставаться в гараже. Там была его кровать, его книжки, его гитара, его маленький мир. Только вот не мог он теперь ни книжки читать, ни на гитаре играть, ни даже музыку слушать. Плохо ему было. И непонятно было, в чем причина.
И все же дома Акиму немного полегчало, потому что мы дали ему пачку активированного угля. Температура спала, и Аким немного взбодрился. Покушал. Днем мы удобно устроились с ним на диване и решили посмотреть какой-нибудь из наших любимых фильмов. У нас их немного. Аким колебался немного между Шерлоком Холмсом и Звездными войнами, но выбрал в конце концов Звездные войны. Мы сидели с ним вдвоем и смотрели. Я заглядывал в лицо Акима, видел, как оно оживилось, и мне было радостно, и меня охватывала необыкновенная нежность, любовь к нему, какой раньше я никогда не испытывал. Я готов был расплакаться. Но о чем плакать? Все будет хорошо. Даже если у него пневмания, как доктор сказал, ну и что ж тут такого? Всякое бывает. Но почему-то неудержимо хотелось плакать. Это был последний фильм, который мы посмотрели с Акимом. Звездные войны. Война между добром и злом. Война, участником которой он сам стал – на стороне добра. А эта сторона, в конечном счете, победит. Скоро победит. Скоро конец придет темным силам. Скоро, очень скоро. Так скоро, что больше и ждать нечего.

;
Глава 10: Снова в больнице
На следующий день Акиму стало хуже. Он часто и тяжело дышал, ему нехватало кислорода. И мы решили опять ехать в больницу, но только не в ту, что рядом с нами, а в большую областную больницу, где было хорошее оборудование и, как нам казалось, более квалифицированные доктора. Не буду называть по имени эту больницу, слишком противно и больно.
Какое-то время, часа четыре, Акима продержали в общей приемной палате. Мы сидели с ним в зашторенном уголочке, держали его руку. Ему вставили в нос трубочки с кислородом и дышать ему стало немного легче. К обеду нас перевели в отдельную палату, назначили кучу новых тестов, прописали более сильные антибиотики.
Теперь, оглядываясь назад, я вижу ошибку за ошибкой в наших действиях. Как мы повелись на докторов этих. Ведь мы пошли во всем против наших убеждений. Ни я, бывший фельдшер, ни Аким, физиотерапевт, не верили в докторов, не верили в антибиотики, не верили во все эти методы лечения, в которые мы с головой кинулись. Какое-то затмение нашло, какая-то паника. Да и все вокруг нас, не хочу никого судить-винить, конечно, но все вокруг нас, все наши друзья с АЯСа шумели вокруг нас как пчелы, подзуживали во всем положиться на Господа и... докторов. Я не совсем понимал тогда, и мало понимаю теперь, как это сделать – положиться на Господа и докторов. Да, мы полагались на Господа – никогда в жизни мы еще так не молились, никогда. Но вот с докторами мы дали промашку. Не надо было на них полагаться. И не буду я уже на них полагаться, и ноги моей у них не будет. Это я про себя говорю, никому не советую – каждый решай сам. Я решил. Но поздно. И какой ценой. Не нужны Акиму были никакие антибиотики. Не было у него инфекции – он был отравлен. Антибиотики только усиливали действие яда.
Но... Разве есть что-то, чего нельзя разрушить, отнять? Может быть. Что мне часто приходит в голову? Какие-то обрывки... Вот мы идем с Акимом по тульскому парку, он маленький, я держу его за ручку, он спотыкается. Я говорю: «Акимка, смотри как Господь все чудно сотворил! Смотри какие деревья, какие на них листочки, какие веточки – все разные». Смотрит, щупает ручками листочек, говорить еще не может. Спустя много лет едем с ним в машине по Монреалю, впереди – Феррари, сзади в зеркале – Порш. А Аким говорит: «Папа, смотри, елки точно как в России». Едем по Берри, нашему родному (т.к. Гриша там родился) городу. Аким спрашивает, ни с того ни с сего: «Па? А как ты думаешь, Иисус скоро придет?»
Если Христос не воскрес – то все тщетно, все напрасно. И правы те, кто говорят, что жизнь не имеет смысла. Давайте есть, пить и веселиться, потому что завтра умрем. А мне чего со всего этого? Что мне надо от этой жизни? Только одно - чтобы увидеть воскресение. Чтобы снова увидеть и обнять Акима. Попросить у него прощения, и уже больше не расставаться никогда.
Не могу писать о тех днях, хотя они всегда со мною. Вскоре мы выяснили, что Аким был отравлен, но было уже поздно... Нашлись мерзавцы, которые ненавидели Акима, которые ненавидели то дело, которое он делал. Но места этим мерзавцам - в аду, а не на страницах этой книги. Скоро, очень скоро они все получат. А я мстить не буду - Бог за меня отомстит. И все тогда скажут - Аминь. Слава Богу!
Аким уходил... Но не могу о тех днях. Разве что... Дня за четыре до своего ухода Акиму, когда он чуть задремал, явился Иисус Христос. Они долго беседовали. Вот, я историк, а как-то не знал, не помнил, не подумал, что Иисус Христос всегда являлся тем людям, которые умирали смертью мученика. История ранней Церкви об этом ярко свидетельствует. Какая великая честь! С моим сыном разговаривал, один на один, Иисус Христос - мой Царь, Властелин Вселенной, Вечный Бог. Выше чести уже не бывает. Выше звания мученика - ничего нет, ни на этой планете, ни в бесконечной Вселенной! И это - наш сын.
В те дни многим нашим друзьям снились странные и похожие сны. Вот, прямо из церкви, с платформы, с алтаря уносит Акима сильный ветер - ветер, который гасит свет. И когда свет загорается - Аким снова там, но уже какой-то иной, светящийся, возвышенный. "Аким, разве ты не умер?" спрашивает его пожилой пастор, которому этот сон приснился. "Нет," говорит Аким. "Но теперь я могу молиться о вас." Или другой сон, в котором Аким ушел в великолепный сад, и там вместе с такими же как он, удивительно красивыми молодыми людьми, пел такие песни, которых никто на земле не слышал. Или... Но что сейчас об этом говорить? Что говорить о снах, когда у Бога есть особая, ни с чем не сравнимая благодать для тех, кто умер за Него - для мучеников за Христа и за святую веру. Не видел того глаз, не слышало ухо, и в голову то не приходило никому из человеков.



 
Глава 11: Забегая вперед
Эта глава написано на Табласе. Сегодня я забегаю вперед. Я – на Табласе, в Акимовой бухте, сижу рядом с домиком, который построил Аким, в котором он жил здесь. Сижу, смотрю на море, на то самое море, на которое смотрел Аким, сидя на своем стуле. Все здесь о нем, все здесь его. Мы живем в домике, который построил Аким. У нас есть уже и другие, более просторные и удобные домики, мы все равно останавливаемся в этом маленьком домике.
Вот, налево от меня – горная тропинка, по которой Аким так часто спускался, с веселой улыбкой. Он оставлял свой мотоцикл на горе, и нам слышно было, когда он приезжал – у него такой громкий мотоцикл. И через пять минут он был тут. Я не могу понять, представить, что он никогда больше не спустится по этой тропинке.
Вот, пробежал мальчик, сын нашего работника Роберта. Тот самый мальчик, которого Аким вытащил с того света. Мальчик был уже без сознания, умирал, и Аким отвез его в больницу, заботился о нем, заплатил большие деньги за лечение, покупал лекарства. И вот, мальчик бегает по пляжу, собирает ракушки. А Аким тут уже не пройдет, не искупается, не улыбнется. Вот и все, о чем я могу теперь думать. Остальное - детали, фон.
Поехали сегодня в ближайший городок, Алькантеру. Там у нас сломалась, в очередной раз, наша старенькая машина. Толкали-толкали, но не завели. Тогда я взял у Святослава Акишкин мотоцикл, и мы с Аленой на нем доехали. Этот старенький мотоцикл для меня дороже любого Мерседеса. Ехал, чувствовал себя Акимом. Он не раз подвозил нас на этом маленьком мотоцикле.
Красиво здесь, невероятно красиво. Вот уже несколько дней на море полный штиль. Смотришь на море - оно играет всеми цветами, светится, как будто снизу подсветка. Вот, стайка летучих рыб выпрыгнула из воды, прямо рядом с берегом, пролетела метров десять-пятнадцать, и опять в воду. А вот стайка маленьких птичек пролетела – отличается от рыбок только тем, что чуть повыше пролетели. А вот синие птички, сладкая парочка, я их уже "в лицо" знаю. Птицы цвета ультрамарин. Они охотятся на маленьких рыбок и на крабиков.
В эти дни прилив приходит раннним утром. К тому времени, когда мы встаем – семь утра – вода достигает высшей отметки. Первым делом, проснувшись, точнее не до конца еще проснувшись, мы идем в воду. Она еше не такая теплая, какой будет днем, но все равно очень приятная, ласковая. Аким тоже любил купаться по утрам, правда он плавал далеко, до рифа, а мы - так, у берега поплескаемся полчасика. Тишина удивительная, только птички поют. Море не шелохнется.
Выпиваем свежие буки – сок кокосового ореха. Идем завтракать. У Жени и Ани такой уютный беленький домик, прямо на берегу. Похож на украинский, наверное потому что Женя с Аней украинцы. На завтрак - овсянка, чай с домашним хлебом и ореховым маслом. Володя тоже проснулся к завтраку. Пришли Святослав с Алисой. Они живут на ферме, в домике, который построили Аким со Светиком. Мы сегодня туда заходили. Очень просто там, дом сделан из блоковых кирпичей и бамбука, одна комнатка и туалет с душем. А под потолком – типа второго этажа, кровать. В этом домике собирался жить Аким, чтобы экономить на жилье. Теперь в нем живет Светик (Святослав). Два складных стула, стол из куска дерева, пара кружек, ящерицы, пауки. Жесткий матрас, простыня. Горячей воды нет, нет пока денег на обогреватель.
Вернулись в бухту. К обеду пришли Володя и Оля Волох, с детьми – Ариной и Родионом. Они живут в Алькантаре, рядышком с нами. Володя приготовил курицу по-грузински. Так что у нас была большая русская кампания к обеду. Долго все купались, пока не начался, уже после обеда отлив. Алена с подводной камерой плавала на риф, снимала рыбок. Гриша играл в воде в мячик с Ариной и Родионом. Сегодня у нас полу-выходной.
Вот, Святослав залез на пальму и сорвал нам еще буко. Попили, хорошо. Нигде нет таких вкусных буко, такого сока как здесь, в Акимовой бухте. Это серьезно. Видимо, потому что прямо у моря, воздух морской, почва богатая. Очень ароматные и сладкие буки.
Пока писал, зашло солнце, стало темно. Взошла желтая как сыр луна. Сидим на улице, кто в гамаке, кто на лежаках, кто на песке. Пьем чай. В море вдали зажглись огоньки – это рыбаки вышли в море. Аким тоже с ними ходил. Море все сверкает. Это планктон светится, где хоть малейшая рябь на воде. Хотел сфотографировать, но фотоаппарат у нас сейчас на телефоне, не берет. Телефон Акима.
Тепло и тихо. Цикады стрекочат. Прилетели две большие птицы – они прилетают каждый день – и шуршат в густых листьях манговых деревьев. Они любители сладкого манго. На землю туго падают спелые плоды. А утром придут деревенские мальчишки собирать чуть поклеванные сладкие манго. Манго всем хватает. Деревья просто огромные.
Кричит, как куранты, гикон - ящерица такая. Один-два.. семь раз. И точно, семь часов. Скоро опять будет прилив. Пойдем купаться. И вода вокруг нас будет светиться тысячами искр... Сижу, думаю. Когда придет Иисус – мы не знаем, но одно точно. Он придет тогда, когда исполнится число мучеников, убитых на службе Богу (Откр 6: 9). Аким буквально ускорил Второе пришествие – своей смертью. У нас, его родителей, нет пути назад. Все отдаем в руки Божии. Больше некуда идти.

;
Глава 12: Грибной человек уходит в Сад свой
Все возвращается на круги своя, вот и мои мемуары покружили-покружили над землей, над жизнью нашей семьи, и возвращаются на то место, с которого все началось, возвращаются в мой родной город, в Тулу. Это и для Акима родной город. И сюда привезли мы его тело. Здесь похоронили. Кладбище находится по той самой дороге, по которой я ездил в Узловую, в типографию. Все на круги своя.
Я назвал первую главу – а потом и всю книгу - Грибной человек. Назвал так первую главу потому, что Аким родился на утро после нашего похода в лес за грибами. Но название главы придумал не я. Помню, я был еще мальчиком, когда в одном из кинотеатров Тулы, в «Салюте», показывали фильм под названием Грибной человек. Я, конечно, его не смотрел, потому что мне не было еще шестнадцати, а фильм предназначался взрослым. Но несколько раз проезжал я мимо кинотеатра на троллейбусе и думал - о чем может быть этот фильм? Что за странное название? Так и не узнал тогда. Но название запомнил.
И когда я писал первую главу, несколько месяцев назад, оно пришло мне в голову. И я начал разыскивать этот фильм на интернете - увы, безуспешно. Но все-таки я решил сохранить название. И вот теперь, буквально сегодня, когда я дописываю последние строчки этих мемуаров, этот фильм совершенно "случайно" попался мне. Я его не искал, не думал даже о нем - он сам вдруг оказался в списке предложенных мне ютюбом фильмов. И, конечно, я посмотрел его сегодня.
Да, именно так все и должно было со мной произойти... Именно сегодня я должен был его увидеть. Как это все странно, право. Напишу кратко, что я увидел. И как я понял этот фильм - в преломлении к судьбе Акима.
Действие фильма происходит в середине 19-го века в Мексике. Богатая, знатная семья, в которую попадает маленький мальчик из джунглей . Глава этой семьи страстно любит грибы. Но вот как среди множества грибов определить - какие съедобные, а какие ядовитые? Для этого он нанимает людей из деревни, которым платит небольшие деньги. Если человек съест грибы и не отравится - значит грибы можно подавать на стол. Если же человек умирал, то, увы, грибы есть было нельзя. Много людей таким образом отправились на тот свет, будучи отравлены.
Когда же, по прошествии многих лет, маленький мальчик вырос и сделался мужчиной, в которого влюбилась дочь хозяина, то хозяин решил сделать его "грибным человеком" - чтобы сжить его со свету. И вот, его накормили грибами и приковали цепью к столбу. Молодой человек знал, что грибы эти ядовитые - они назывались "сатанинскими грибами". Улучив момент, он вызвал рвоту и таким образом спас себе жизнь.
Но вот его хозяин, посадивший его а цепь, и впрямь подумал, что грибы съедобные. В тот вечер у него было много гостей, таких же пустых, безбожных и безжалостных людей, как он. Местная элита. Собралась и его семья - на званный обед, на грибы. О, это был настоящий пир. Гости упивались, объедались, оркестр гремел музыкой, танцы были в разгаре. Когда вдруг внезапно на всех напал приступ безумия - так действовали грибы. Затем безумие сменилось болью, рвотой, судорогами и, наконец, смертью. Сатанинские грибы сделали свое дело. В живых остался только тот, которого травили - грибной человек.
Да, в жизни все бывает сложнее, чем в кино. Отравители Акима где-то сейчас жрут, пьют, веселятся, и, наверное, их даже не мучает совесть. А Аким, грибной человек, прикован был ими к кровати, страдал и умер. Все, кажется, наоборот, чем в фильме. Но это только так кажется. На самом деле - Аким единственный, кто из всего этого поганого сброда уцелел, выжил. Он - жив. Они - мертвы, хоть и ходят пока еще, и жуют, и пьют. Все те, кто сделал это, и кто помогал им, и кто знал, и кому было наплевать - гореть им в огне. Они уже проглотили отраву, и она сожжет их изнутри. И им, и друзьям их, и родным их, и семьям их - всей этой безжалостной языческой своре предстоит обезуметь и гореть в огне, в страшных муках. Конец им приходит, и таким как они. Всей этой преступной и беззаботной сваре приходит конец. И я его увижу - с небес ли, с земли, но обязательно увижу. Очень скоро увижу.
Во все время пребывания Акима в больнице, за все время его страдания - мы не сомневались в его выздоровлении. У него был невероятно сильный организм - он практически никогда не болел. Но даже не в этом дело - мы молились и верили. В те дни каждый раз перед тем как открыть Библию я молился, чтобы Господь показал нам волю Свою, чтобы указал, что будет дальше. И каждый раз Библия открывалась на таких историях, таких текстах, что нам совершенно ясно было, что с Акимом все будет хорошо. То это была история воскресения дочери Иаира, то чудо исцеления, то обетование надежды... Последний раз, за несколько часов до того, как Аким ушел, я с молитвой открыл свою старую Библию где откроется, и это была 1-ая книга Царств 19-ая глава. Мои глаза упали на текст 11 и далее:
"И послал Саул слуг в дом к Давиду, чтобы стеречь его и убить его до утра. И сказала Давиду Мелхола, жена его: если ты не спасешь души твоей в эту ночь, то завтра будешь убит. И спустила Мелхола Давида из окна, и он пошел, и убежал и спасся. Мелхола же взяла статую и положила на постель, а в изголовье ее положила козью кожу, и покрыла одеждою. И послал Саул слуг, чтобы взять Давида; но Мелхола сказала: он болен.
И послал Саул слуг, чтобы осмотреть Давида, говоря: принесите его ко мне на постели, чтоб убить его. И пришли слуги, и вот, на постели статуя, а в изголовье ее козья кожа."
Я тогда со слезами на глазах поблагодарил Бога, потому что в Божием человеке Давиде я увидел Божиего человека Акима, убегающего от болезни, от страшного царя смерти. А на рассвете, в пять тридцать утра, Акима не стало с нами. Вечером он молился, одними губами. Так молился... Никого я не видел еще так молящимся - и я так молиться не умею. Он спал, тяжело спал всю ночь, а в пять тридцать открыл глаза и посмотрел на меня. Я взял его за руку. Аким сделал несколько глубоких вздохов - он давно уже не мог дышать глубоко - удивленно и растерянно, будто извиняясь, посмотрел на маму, на меня - и с каким-то облегчением испустил дух.
Алена рыдала теперь у меня на руках, оглашая больницу криками невыразимого горя. А я через силу взял свою Библию и сказал Богу в сердцах: "И что? Это что, все были Твои шутки? Что это за игра такая у Тебя? Где мой сын? Что Ты с ним сделал? Что Ты теперь мне скажешь? Что мне сказать его матери?" И я открыл Библию в последний раз - где откроется. И вот, она открылась на Песне Песней царя Соломона, шестой главе, и я начал читать с начала главы:
"Куда пошел возлюбленный твой, прекраснейшая из женщин? куда обратился возлюбленный твой? мы поищем его с тобою".
Я понял, что Бог говорит к нам. И я стал читать Алене вслух:
"Куда пошел возлюбленный твой, прекраснейшая из женщин? куда обратился возлюбленный твой? мы поищем его с тобою. Мой возлюбленный пошел в сад свой, в цветники ароматные, чтобы пасти в садах и собирать лилии."
Для мучеников у Бога есть особая, несказанная награда. Но не будем умствовать лукаво над тем, над чем мы плачем - горькими и благодарными слезами одновременно. Награда эта слишком свята, чиста и велика, и награда эта - не мне, а Акиму. Поэтому - что я могу еще сказать?
Слезы наши в тот момент не остановились, но преобразились. История Давида, бежавшего от Саула - история, которая поддерживала меня в ту страшную ночь - обрела свой новый, новозаветний смысл: "вот, на постели статуя, а в изголовье ее козья кожа"... А Давид убежал. А Аким "убежал и спасся". Осталась статую, осталось изможденное борьбой тело. А Аким - убежал. С зарею.
Сейчас, когда я писал эти строки, я вдруг подумал о том, о чем не мог думать в то утро, когда вставало солнце, когда Аким уходил в сад свой. Я вдруг вспомнил, что в библейские времена у всех растений было и символическое значение. Библия полна глубоких символов. И вот сейчас в интернете я набрал в поиске слова "лилия, символ, значение". И что же? У всех древних народов лилия являлась символом смерти и жизни: "самый древний символ смерти и жизни". Это "символ трансформации сквозь жизнь, смерть и возрождение. Лилии приносят на похороны как символ жизни после смерти." "Лилию связывают со смертью и загробным миром. Лилия могла даже ассоциировать с древом жизни и крестом." "Символ возрождения духовного после смерти тленного." Это универсальный символ "жизни и смерти, смерти и возрождения."
Вот, зашли мы в палату, после того, как из нее ушли безуспешные реаниматоры. А Аким... улыбается. Улыбается нам своей чудной, ни с чем ни сравнимой Акимовой улыбкой. Мы потом долго молили Господа - чтобы он оживил Акима прямо сейчас - и вера наша была, думаю, сравнима с верой ранних христиан, которые видели немало чудес воскрешения из мертвых, воскрешения уснувших во Христе. Но никогда они не видели - это я уже потом понял - воскрешения мучеников. Потому, наверное, что нагарада мучеников такова, что возвращаться им в этот мрачный мир не очень хочется.
И вот грибной человек, герой этого фильма, так странно переплетенного с нашей жизнью, в конце фильма уходит в тот чудный сад, исполненный разноцветными цветами, откуда он когда-то и пришел в мир людей. Там есть великолепный водопад, мягкая трава, ароматные цветы, смешные разноцветные птицы, и добрые, честные люди. Такие как бабушка этого мальчика, которая разговаривала с Богом. Такие, как Аким.
Собирается на Небе великая группа мучеников числом в 144 множества, согласно книге Откровения. И когда она соберется вся, когда убит будет последний мученик, тогда и свершится великая Тайна Божия. Этим чистым людям, мученикам, нет места в гадюшнике, среди диких зверей, называющих себя людьми. Зачем только живут на земле мерзавцы? Как носит земля убийц? Наверное, только затем, чтобы быть на глазах у праведников брошенными в огонь вечный. И через это прославится Бог. Смерти придет конец вместе с теми, кто несет смерть.
А Аким... Он пошел в сад свой. Он, как Давид, убежал от сатанинского Саула и его слуг. Да, осталась статуя, осталось подобие тела. А Аким "убежал и спасся". Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа? Мы, может, и слабые люди, нас можно теснить, бить, убивать. Апостол Павел пишет про нас, про таких, как Аким: "Ибо я думаю, что нам, последним посланникам, Бог судил быть как бы приговоренными к смерти, потому что мы сделались позорищем для мира, для Ангелов и человеков. Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы в славе, а мы в бесчестии. Даже доныне терпим голод и жажду, и наготу и побои, и скитаемся, и трудимся, работая своими руками." Это про Акима.
Враг рода человеческого хочет сломать нас, как ломал он мученика Иова. Хочет вытравить из нас верность Богу, любовь к людям. А мы будем любить и верить еще сильнее! Еще отчаяннее и сильнее! Сим победишь!
Здесь можно было бы и поставить точку, и написать – “конец”. Но на самом деле – это только начало. Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых. Поэтому новые главы к живой книге об Акиме, миссионере, медике и мученике, добавляются каждый день. Живые главы, не записанные в книгах – разве что в небесных. Акимушка, грибной человечек. Божий человек, Аким. Я люблю тебя.