Глубокие корни гор

                Рассказ   
                (по монгольским мотивам)
        Голодный коршун устало повис в вышине, тщетно высматривая  случайную добычу. Коршуна давно мучила жажда, и он воспаленным взором старался рассмотреть на земле любую живую тварь, чтобы в один миг расправиться с ней и утолить нестерпимое чувство.

       Сверху над птицей цепким существом повисло жаркое пустынное солнце, а снизу от беззвучной земли восходили нисколько не освежающие испарения. Земля, казалось, вымерла навсегда. Ни одного мелкого живого создания, решившегося добровольно открыть себя испепеляющей силе природы. На многие километры вокруг колыхалось бело-голубое марево, отрывающее горы от своих подножий, юрты – от потрескавшегося твердозема, а ноги утомленных верблюдов – от бурых солончаков. Изредка сюда неизвестно откуда прокрадывался слабый ветерок и, не колыхнув ни одной жалкой былинкой, таял в слившемся с небом однотонном пространстве. И снова в раскаленном зените, где не рождалось  даже чахлого облачка, медленной черепахой ползло июльское солнце. Над Гоби царила знойная тишина.

      Но вот из-за возвышенности, словно испуганный кем-то жук, вылез тупоносый  с оливковым отливом автобус. Приподнимая редкую пыль и сердито урча, он одолевал дорогу, не приспособленную для быстрой езды.
      Коршун с досадой сложил крылья и сел стороне от проезжающей машины.  Птица тут же спрятала разгоряченное тело в редкую тень чудом оказавшего здесь саксаула.
      … В автобусе тоже было жарко и душно, несмотря на легкий сквозняк, проникающий через открытые с двух сторон окна. Разомлевшие от пекла и тряски маленькие дети спали на коленях женщин. Мужчины смахивали со лба и шеи пот, с разрастающейся жаждой и грустью вспоминая горьковатый вкус столичного пива… Несмотря на короткую ночную передышку в соседнем аймаке, пассажиры утомились после тягостных пятисот километров.

      Не унывал среди всех, пожалуй, только один человек – юноша на заднем сиденье. Он напряженно и в то же время с упоением всматривался в бескрайнюю равнину, на которой то тут, то там пестрели отары овец и коз, гордыми статуями высились верблюды и изредка, выбивая из-под копыт камни, проносились гурты одичавших лошадей.

      Юноша ненасытно впитывал в себя знакомые с рождения запахи и движения пустынных мест. Прошедшей ночью, когда почти все его попутчики уже угомонились в гостинице, он вышел из помещения, миновал сельские постройки и там, где закончилась окраина поселка, сбросил пиджак на теплую землю, упал на него спиной и долго смотрел в усыпанное звездами небо. Такого чистого, четкого до самой крохотной светящейся точки воздушного купола в Улан-Баторе он не видел ни разу. Там был север страны. В столице скопилось много автомобильного  транспорта, дымило множество  труб промышленных предприятий и котельных. Здесь же, почти на расстоянии вытянутой руки, среди звезд и планет пересекали небосвод спутники. По наклонной линии прочертила небо метеоритная песчинка, оставив в конце своего пути пунктирный след сгоревшего вещества из совершенно иного мира…

      Сейчас же из окна автобуса юноша наслаждался тем, что охватывали его глаза в бескрайнем просторе. И, когда небо стали подпирать вершины гор, прозванных еще в незапамятные времена Тремя Красавицами, он, мысленно опережая свой путь, представил за этими горами малонаезженную дорогу и небольшой сомон, куда давно и  так нетерпеливо стремился…
     — Вот вы мои Гурван-Сайхан! Мои Три Красавицы!
               
     Очирбат родился в трудный год. Отец  тяжело заболел, потом недолго, но мучительно кашлял и умер, когда мальчику едва исполнилось два года. Мать, ставшая неожиданно вдовой, больше других переживала невосполнимую утрату семьи. Сильная и высокая женщина после смерти мужа  на глазах соседей сгорбилась, высохла, а через три зимы не стало и ее. Но добрые люди не дали мальчишке пропасть. Издревле на земле повелось: монголы не могут допустить  беспризорного детства. У любого ребенка должен быть хотя бы один родитель…

      Пятилетнего Очирбата взял к себе Дамбий, давний товарищ отца. Он жил бобылем в юрте, повидавшей немало дорог и мест. Поэтому с радостью принял шустрого мальчугана, отмыл с него грязь, а, когда подошло время, проводил до порога школы, что располагалась в аймачном центре. Все десять лет Очирбат своей учебой  приносил немалую радость одинокому Дамбию. Самому ему не выпала от жизни  доля получить твердое образование...

     В конце учебы Очирбат полюбил самую красивую в интернате девушку по имени Алтанцэцэг. Это имя, казалось, было ниспослано ей свыше и обозначало «Золотой Цветок». Так случилось, что случается  в жизни нередко, одновременно влюбился в нее и лучший друг Очирбата Дагва. Но девушка ответила любовью только Очирбату. Все трое были из одного сомона. С малых лет вместе играли и озорничали. В одно и то же время сели на лошадей и одной компанией участвовали в праздничных скачках. Втроем ездили на каникулы в свой сомон, да и в интернате жили своей обособленной стайкой. А вот пришла пора любви, и их жизнь круто повернулась, можно сказать, разъединила бывших друзей.

     После десятилетки Очирбат решил поступать в институт, ему давно хотелось стать ветеринарным врачом.
     — Правильно понимаешь жизнь! – одобрил приемного сына Дамбий, – пока жив, буду помогать, а ты старайся, хорошо учись.
     У девушки была большая семья, пятеро младших братьев и сестер. Поэтому ей пришлось остаться дома  и устроиться на работу простым скотоводом в  сельхозобъединении. Надо было поднимать младших. Все больше надеясь на взаимные чувства Алтанцэцэг, застрял в сомоне Дагва. Он не терял надежды на ответную девичью любовь и из-за этого пожертвовал учебой в столице.

      Когда Очирбат уезжал в Улан-Батор, Алтанцэцэг прижалась к его плечу и, еле сдерживая в себе подступившие слезы, сказала почти шепотом:
      — Я дождусь тебя все равно. Только вернись ко мне…  Помни, мое сердце слилось с твоим. Больше никому не дано держать его в своих руках…
      Юноша, убитый взглядом своей любимой, увидел в ее глазах море нерасплесканных слез. От этого расставание казалось ему последним днем жизни.

      И вот пролетели две долгие зимы, настало второе лето.  Он, как на яву, совсем скоро  посмотрит в ее шоколадные глаза, охваченные  большими дужками ресниц.  Очирбат еле унимал в себе сладкое ожидание предстоящей встречи. Сегодня вечером он увидит незабываемый взгляд, залитый ночным необъятным простором.

      … Пружинисто спрыгнув с почтовой машины, подбросившей его  до центральной усадьбы, Очирбат направился к знакомой, но за два года еще больше выгоревшей под солнцем юрте, по-прежнему стоявшей в крайнем ряду. Дверь юрты была распахнута. Хозяин сидел на прохладном войлочном полу, старательно выколачивая нагар из деревянной трубки. На тень в проеме двери повернул голову. Очирбату бросилось в глаза то, как Дамбий заметно сдал, но взгляд его был молод и щедро изливал тепло.

      Очирбат поставил у входа дорожную сумку.
      — Здравствуйте, дядя Дамбий! Сайнбайну!
      — Здравствуй, здравствуй, сынок! Сайн, сайнбайну! – поспешил навстречу гостю растерянный старик.
      — Ну, как живется, как работа идет? – спросил Очирбат, не отрывая свои ладони от рук хозяина.
      — Все хорошо, – засуетился радостный Дамбий, – и жизнь, и работа. Пока еще в хозяйстве не лишний рот. Лошади с моими уздечками  выигрывают на всех скачках.
      И прокуренными мозолистыми пальцами дотронулся до жесткого ежика волос на голове гостя.
      — Ну, и красавец, – сказал Дамбий, – вылитый отец. Агван был такой же.  Он всегда в хороших делах был у нас первым. Горько, что первым ему дала судьба  уйти в другой мир. Долгая Агвану память…

       Старик замолчал, сел на край аккуратно заправленной кровати, о чем-то задумался, положив натруженные руки на колени. Потом вдруг спохватился:
       — Прости меня, дорогой! Совсем от радости потерял разум. Раздевайся, садись к столу. Будем пить чай. Сегодня я принес свежий урюм, хурод, кумыс с новой фермы. Сердце чувствовало, что увижу тебя! Пробуй, дорогой сын. Там в большом городе такого добра не часто встретишь…
       — Вообще не увидишь. Особенно, если ты рядовой студе

       Очирбат торопливо вышел из юрты. Умелыми движениями рук бросил под знакомый ему с детства таганец несколько комков аргала и кусочки дробленого саксаула. Из пожелтевшей газеты свернул жгут в виде телячьего хвоста и чиркнул спичкой. У ног вскрутился сизый дымок. Пламя над топливом казалось бесцветным – сквозь него можно было читать книгу. Очирбат поставил на таганец чайник и вернулся в юрту. Гостю не терпелось спросить Дамбия о самом главном. И он, радостно улыбаясь, обратился к старику:
     — Как живет-поживает моя Алтанцэцэг?

     Старик мгновенно нахмурился, в его глазах под нависшими бровями мелькнуло страдание. Словно раскрывая глубокую  тайну, он глухо произнес:
     — Нет у тебя теперь никакой Алтанцэцэг.
               
     — Как нет? – чуть не закричал Очирбат от внезапно пронзившей его боли, – что с ней случилось? Говори, дядя! Не молчи! Я хочу знать правду…
     — А что рассказывать? Замужем она. Вот и вся история. Я думал, что это для тебя не новость.

      Очирбат дрожащими пальцами развязал и швырнул в сторону галстук. Задыхаясь, расстегнул ворот рубашки.
     — Я ничего, совсем ничего не знаю, – он зажал голову в ладонях. – Значит, она была не на учебе и вот почему перестала отвечать мне в последние месяцы!.. И раньше, когда писала, она обманывала меня… Ну, скажи, дядя, зачем я приехал сюда?.. Скажи: зачем?
      — Не знаю, кто из вас больше виноват. Но дело сделано… Она теперь не твоя девушка. Алтанцэцэг – чужая жена. Отнесись к этому, сынок, как настоящий мужчина.

       Дамбий тяжело подбирал слова, боясь, чтоб какой-нибудь неосторожный слог не вырвался из его почти обескровленных губ.
      — Ты хорошо помнишь, что Дагва любил Алтанцэцэг. Народ видел: он не мог без нее...  Ходил за ней по пятам. Но многие знали и о том, что девушка любит только тебя. И вот случилось такое…  Это было прошедшей зимой. Не помню точно, в первом или втором месяце. Поехал в город по каким-то делам старый Чимид, ее отец. Недолго он пробыл в Улан-Баторе, через неделю вернулся. Хмурый, как снежная туча. И сразу же к дочери:
      — Вот что, красавица: пора тебе выходить замуж. Годы подошли и жених есть – лучше не надо, на руках будет носить… Станешь женой Дагвы!
      — Почему Дагвы? – взмолилась девчонка. – Мы же с Очирбатом любим друг друга. Я выйду замуж за него, как только он окончит институт…
      — Дура ты, дочь! Этот Очирбат – лжец, дрянным оказался человечишкой, – сказал Чимид. – Он не стоит твоего одного пальца, хотя считает себя городским и ученым. Простой обманщик. Там по улицам с другими женщинами под руку ходит. Настоящий городской попугай.  А ты – худонская, из самой что ни наесть глуши. Ты совсем не нужна ему. Какая из вас пара?
      — Но он постоянно мне пишет о своей любви, – возразила Алтанцэцэг.
      — Ай! Не знаешь еще современных мужчин, – стоял на своем Чимид. – В их письмах ни одному слову не верь, бумага все стерпит. Не надо ему больше ничего писать. Подумай о себе. Годы уходят. Лучше Дагвы мужа не найти. Это мое последнее слово. Забудь  Очирбата, как и он тебя.
       … И вот через месяц они поженились. Ты, наверное, сам Очирбат, в этом виноват, признайся мне  честно. Дым не пойдет, если огонь не зажжется…

       Старик, не спеша, ковырял трубкой в кисете, набирая табак. Он старался не смотреть в глаза парня, догадываясь, что жесткая правда сказанного подрубила в нем былое чувство любви.
               
      Очирбат долго молчал. Потом  медленно, слово за словом, стал связывать свою речь. Появившаяся хрипотца в голосе выдавала его крайнее возбуждение. Даже на крыльях узкого носа от волнения  выступили капельки пота.
        — Не виноват я, дядя, – сказал он почти неслышно, его голос шел, как со дна глубокого колодца. – Поверь мне. Только слушай меня внимательно

        Юноша перевел дыхание. Дамбий отложил  в сторону свои курительные причиндалы. Глаза старика снова спрятались под нахмуренными бровями.
        — Да, есть у нас на курсе одна очень красивая девушка. Я больше не видел такой красоты. Отец ее – большой художник, мать играет в театре. Признаюсь: ходил я в театр с ней. И держал ее под руку при чужих людях…
      — Вот, видишь: оказывается, прав был Чимид. Теперь и я вижу: сто раз прав…
      — Но что еще кроме этого знает глупый старик?..
      — Не горячись, сынок. Так нельзя, – возразил Дамбий, – старость надо уважать.
       — Хорошо. Тогда дослушай меня до конца.

       Дамбий взял с тумбочки спички, раскурил трубку, недоверчиво повернулся к Очирбату – ну, мол, давай, рассказывай свои сказки…
       — Эта девушка несколько лет назад попала в автомобильную катастрофу. Не стоит говорить о том, что  пережила наша Цэрэн. Главное в том, что после  аварии она перестала видеть. Потом дважды лечилась за границей, после операции зрение частично восстановилось. Врачи сказали, что ей нужно быть очень осторожной. Новое сотрясение  головы может обернуться полной слепотой…  Мы всем курсом любим Цэрэн, как сестру, и оказываем дружескую помощь. Почти всегда кто-то из нас находится рядом с ней. Один – в библиотеке, другой – в кино. Я однажды провожал Цэрэн из театра, в тот раз у ее матери  было юбилейное представление . Мы возвращались по вечернему проспекту Мира, и я рассказывал о нашей Гоби, о тебе, об Алтанцэцэг… И вот теперь все обернулось против меня. Видишь, дядя, как несправедливо распорядилась  судьба!.. Как могут обманываться глаза Чимида!..  Да и не сам он видел меня тем вечером. Нашлись добрые люди, наговорили старику кучу небылиц.  Ты тоже можешь не сразу  понять меня. Но разве я в чем-то виноват?.. Я всегда  любил и люблю одну девушку …

      Голос Очирбата перехватили спазмы. Он вскочил, выбежал прочь. Не останавливаясь, торопливым шагом устремился в сторону от юрт, по направлению, где поднимались теперь безразличные для него горы – Три Красавицы.

     …Очирбат не знал, сколько он прошел – полчаса, час или два. Он шел вне времени. Из-под легких кроссовок изредка отлетали в сторону  случайные  камушки-кругляши.  Остановился, когда мышцы сковала удушливая усталость. Он стоял у серого, обглаженного веками камня. С гор быстро натекали сумерки. Очирбат осмотрелся. В низине паслась отара овец. Рядом с ней, настороженно вскинув голову, стоял конь под седлом. Очирбат хотел, было, обойти отару, но знакомая фигура в дэли из темно-синей далембы только заставила ускорить его шаги вперед.

      Когда Очирбат подошел почти вплотную, женщина испуганно повернулась. Да, это была Алтанцэцэг. Встреча для обоих оказалась неожиданной.
      — Здравствуй, моя любовь! – с болью выжимая слова, произнес Очирбат.
      Девушка ничего не ответила. Она посмотрела на него усталым, беспомощным взглядом. В вырезе темных глаз сквозило  чувство, перемешанное с обидой и скорбной печалью. Но тут она встрепенулась, будто случайно разбуженная птица:
      — Уходи отсюда, обманщик! Немедленно уходи! Или я позову людей…

      Теперь девушка с презрением смотрела прямо в его глаза.
       — Золото мое! Я знаю все! Тебя ввел в заблуждение отец. Он сделал это по своему непониманию и темноте… Мне на многое открыл глаза дядя Дамбий. Вспомни, как ты говорила: «Я буду ждать тебя, только вернись». Вот я! Вернулся. Весь пред тобой. Я люблю только тебя одну, мой Золотой Цветок!
       Очирбат осторожно коснулся девичьей руки, почти вплотную приблизился к лицу Алтанцэцэг. Она отшатнулась, но вдруг ее голова склонилась и припала к плечу юноши. Девушка на миг замерла, точно так, как в их далекий прощальный день.
      — Уходи, уходи, уходи! – с мольбой в голосе разрыдалась Алтанцэцэг. – Теперь мы чужие…

      Тело девушки содрогалось от накопившейся обиды и нечаянной радости. Очирбат гладил пряди ее волос, выбившихся из-под оранжевой косынки.
      — Поверь, Алтанцэцэг, произошло жестокое недоразумение… Я тебе сейчас все расскажу.
      Они стояли под высокой скалой, и Очирбат целовал ее лицо, сладкое от молодости и загара. Он понимал, что роковой круг, в котором они вдвоем оказались против своей воли, внезапно разомкнулся.
               
      С этого раза Очирбат каждый вечер приезжал к красавице  Алтанцэцэг на коне Дамбия. Возвращался домой, когда полночь расползалась по всем закоулкам скал, закрывая собой и до того еле приметные горные тропки.

     Каждый раз после  встречи с Очирбатом Алтанцэцэг ехала  в свою юрту, приютившуюся у подножия горы. Очирбат по врожденному наитию и, благодаря сообразительности дядиной лошади, легко находил в темноте дорогу к своему дому. Иногда останавливал коня в середине обратного пути. На щебенистом склоне  расстилал куртку и, распластавшись на ней, вслушивался в таинственный голос земли. В ночной прохладе оживало все, что могло двигаться, но пряталось днем в норах, между камней, в расщелинах выступающих из земли скал. Земные звуки не умолкали ни на секунду. Вот, разрезая воздух, пронесся посвист крыльев  горных куропаток, напуганных невидимым хищником. На фоне бледного от звезд неба мелькнул  земляной заяц – тушканчик, прыжок – как у настоящего маленького кенгуру. Заскоблило  в  середине сердца  от смертельного мышиного писка – это корсак жестоко расправился с зазевавшейся жертвой…

       Очирбат наугад ощупывал остывшую вокруг себя каменистую землю. Пальцами одной руки наткнулся на гибкую былинку пустынного ковылька, другой рукой ущипнул стебелек астрагала. Где-то еще тут должны быть тычинки степного лука да отростки ежовника – почти в одной щепоти умещается  вся флора, на которой держатся в Гоби отары овец и копят свой жир могучие  верблюды... К юрте Дамбия Очирбат подъезжал почти с самым рассветом. А потом спал  до самого обеда. Дядя догадывался о ночных поездках  гостя – куда и к кому, но старался этого не выказать своим видом, тем более не пытался проявить излишнее  любопытство. Он понимал, что и любовь, как согнутый гвоздь, иногда нуждается в выправлении.

     … Однажды, когда они сидели на нагретых за день, но уже остывающих камнях, Алтанцэцэг сказала:
     — Дагва догадывается, что я встречаюсь с тобой. Он знает о твоем появлении и предупредил: будет плохо, если увидит нас где-нибудь наедине. Не надо больше приезжать ко мне. Пусть за нас решит небо. Со временем все будет так, как предсказано судьбой.

     Очирбат посмотрел на девушку. Серп месяца, успевший срезать вершину обнаженной горы, выхватывал из темноты опечаленное лицо Алтанцэцэг.
    — Не бойся, я скоро уеду. За это время надо расставить все точки на «и»…
     Очирбат не успел закончить начатую фразу, как откуда-то сбоку послышался близкий лошадиный топот и храп, и, словно из самой земли, перед влюбленными вырос Дагва.

     — Так вот вы где! – не покидая седла, закричал сразу он. – Люди правду говорят, что моя жена нашла себе любовника. А ну, бесстыжая, иди сюда! Хватит надо мной смеяться!.. Я кому говорю?
     — Не трогай женщину! – поднялся Очирбат. – Если хочешь узнать какую-то правду, то я к твоим услугам, Дагва. Помнишь: мы с тобой раньше находили общий язык… Были даже друзьями…

      Дагва, на ходу освобождая ноги от стремян, резко соскочил с лошади:
      — Тебе разве не известно, что Алтанцэцэг – моя жена? А если известно, то о чем еще нам базарить? Я не ворую чужих женщин… Тем более по ночам.
       — Но ты ведь понимаешь, что она любит только меня… Я тоже не хочу, чтоб кто-то крал у меня любовь…
       — Ты слышала, как он заговорил? – обратился Дагва в ярости к жене. – А ну, скажи ему, что это не так!..

        Алтанцэцэг рывком прислонилась к Очирбату и решительно ответила:
        — Нет, Дагва… Ты знаешь: я никогда не любила тебя. И прошу, чтоб ты сейчас ушел. Иначе я ни за что не появлюсь в твоей юрте. А, впрочем, это теперь все равно. Я не могу больше быть твоей женой.

       Послышалось, как  Дагва скрипнул зубами, а под каблуками его сапог хрустнула каменистая россыпь. Он круто повернулся, опрометью вскочил на коня и точно так же, как появился, быстро развеялся в темноте.
               
       На следующее утро Очирбат уезжал в Улан-Батор. Он сидел в пятиместном «газике» рядом с водителем – молодым парнем из соседнего сомона. Дамбий суетливо топтался вокруг машины и, улыбаясь, непрестанно твердил:
      — Не забывай нас, Очирбат. Пиши помаленьку.
      — Что ты, дядя! Мы с председателем  вчера договорились, что свою  практику буду проводить здесь. Ты из меня человека делал не для того, чтоб я из дому сбежал.
      Дамбий, польщенный словами Очирбата, согласно кивал головой, снова улыбался, но  настойчиво повторял:
      — Все-таки не забывай нас! И, главное, пиши чаще… И о той девушке с плохим зрением пиши… Я с радостью буду рассказывать всем нашим…

      Когда выехали на накатанную дорогу, водитель запел старинную песню. У парня оказался красивый мелодичный голос. В песне шла речь о любви, которая бывает только раз в жизни. Километров через двадцать они заметили, что вдали от дороги в сторону аймачного центра, опустив голову, шел человек. На нем не было головного убора. Зато на плече висела слабо набитая коричневая сумка. В путнике Очирбат сразу узнал Дагву.

     Водитель притормозил машину, посигналил. Но человек продолжал идти своим   путем, даже не повернув головы в сторону остановившейся попутки.
     — Чудак! – водитель чиркнул зажигалкой и закурил сигарету. – Не хочешь ехать — иди пешком. И обратился к Очирбату:
     — Ты не знаешь, кто это? Должен быть из твоего сомона.
     — Кто его знает… – уклончиво ответил Очирбат, – наша земля большая… Много дорог, еще больше людей.
      — Это точно, – заключил шофер и нажал до отказа педаль акселератора.

      Машина, рассекая встречный поток воздуха, торопливо понеслась по каменистому накату. За ней, сторонясь людей и дороги, уходил навсегда из сомона Дагва, муж красавицы Алтанцэцэг.


               
Примечания к тексту:
1. Аймак – основная административно-территориальная единица в Монголии (равнозначна области).
2. Сомон – составная часть аймака, также ее административный центр.
3. Худон – отдаленное поселение, глухая местность.
4. Урюм – кушанье из многослойных пенок молока, полученное при его многократном кипячении.
5. Хурод – твердый (в виде брусочков) кисломолочный продукт.
6. Дэли – верхняя монгольская национальная одежда.
7. Далемба – плотная хлопчатобумажная ткань, широко используемая для верхней одежды  в быту.

    Даланзадгад - Новокузнецк. 1990 г.