Тринадцатое июня

                До царя далеко, как встарь.
                Командир нам - и Бог и царь.
                Его слово - закон для нас,
                А точнее приказ.
                (песня «Крейсера» Андрея Земскова)

        13 июня 1978 года наш флагманский крейсер, Адмирал Сенявин, вышел в море для выполнения артиллерийской стрельбы главным калибром. На борт корабля поднялось много гостей, в том числе и командующий тихоокеанским флотом контр-адмирал Варганов В.Ф.
    Ещё на борт поднялась приглашенная женщина - корреспондент местной газеты " Боевой листок " что по военно - морским понятиям совершенно недопустимо.
    Сыграли боевую тревогу, все разбежались, согласно боевому расписанию, к своему штатному месту, которое у каждого в его матросской книжке записано. А матрос со своею матросской книжкой неразлучен всю службу, в нагрудном  кармане его робы лежит.

        На этот момент я уже полтора года отслужил, и было у меня тогда в подчинении четверо матросов, которых в этот раз, на время стрельб, определили быть в аварийной группе на носовой части корабля, откуда и должны были производиться стрельбы. Они там с огнетушителями, с упорами, с чопами деревянными, и пожарными шлангами с кс. Я, естественно, в трюме стою, на своём боевом посту у своего кормового электропожарного насоса.

        Вышли в море, всё нормально, начали стрелять. Орудие у нас такое мощное, что, матросы с носа корабля рассказывали, в носовых кубриках  лампочки лопались. Я же на моём боевом посту сижу, слушаю в пол уха разговоры по громкоговорителю. По всему кораблю такие громкоговорители были, они обеспечивали общую для всех взаимосвязь. С чего-то по громкоговорителю появились какие-то команды, я начал прислушиваться, забеспокоился и вдруг слышу, как все их перекрывает оглушительный голос старпома В.Пискуна:
- Затопить первый зарядный погреб!
- Затопить первый снарядный погреб!
        И через секунду ещё оглушительнее:
- Это приказ!

        А старпома матросы уважали. Если старпом сказал надо, то всё! Никаких отговорок, значит НАДО! Его голос даже без микрофона на весь ют на построение экипажа корабля гремел, настоящий командный голос у него был.

       Я же в самом низу корабля нахожусь, ничего не вижу и начинаю соображать, что во время учений приказ звучал бы иначе. На учениях говорят: «Учебно затопить…», а тут другие слова и непривычно оглушающий тон приказа.
    Что-то случилось. И сразу вслед звонок мне из нашего ПЭЖа, поста энергетики живучести:
- Замерить кормовую осадку!
       В ответ говорю: «Есть!» и бегу замерять осадку в румпельное отделение. Это моя обязанность замерить осадку в начале и конце дня. А тут в середине дня!

       Начал замерять. У нас обычная осадка была 7800 миллиметров, а тут 6800. В чём дело понять не могу. Начал себя перепроверять, всё верно – 6800! Прибегаю к себе и докладываю по телефону:
- Корма поднялась на метр.
- Ты не врешь? – слышу в ответ.
Да что врать то? Сам себе не верил, перезамерил несколько раз. Поэтому смело докладываю:
- Нет. Всё верно 6800. Я перепроверял!

       Тут трубку на том конце положили, а я начал думать. Ещё в детстве, начитался книжек о морских приключениях, поэтому знал и понимал что такое крен (наклон корабля на борт), и что такое дифферент (.наклон на нос или на корму).Да и служба на корабле в качестве трюмного , обязывала это знать.

      А у нас тогда, отчего дифферент на нос? Значит точно, носовые погреба затопили, что-то там пошло не по плану, что-то случилось.
    А тут очередной мне приказ по телефону из пэжа:
- Запустить кормовой электропожарник!
- Есть! – отвечаю я и надеваю наушники с загубником, чтобы телефон прямо в рот направлен был, иначе ни я никого не услышу и меня тоже,    При запуске электропожарника вой стоит на полкормы крейсера.
 
   Запуск - проверяю манометры давления воды и градусники температуры подшипников и после плавно открываю клинкеты с рабочей водой в пожарную магистраль.
 
   Сам же продолжаю думать дальше о том, что на носу корабля происходит, если корма поднялась, а нос корабля опустился, вот и давление воды дали в пожарную магистраль. Значит очень серьёзное происшествие у нас.

       Минут через двадцать прибегают ко мне на боевой пост мои два молодые матроса Сергей и Герасим, оба с Сахалина, уже две недели отслужили. Глаза  у них как тарелки. Машут мне руками, зовут: «Володя, Володя!» А электропожарник ревёт, я в наушниках их не слышу. Я им машу: «Давайте наверх! Выходим!» Мы вылезаем через люк, закрываем его, я снимаю наушники, и тут матросы начинают наперебой рассказывать про тот ужас, что наверху.
- Башня рванула главного калибра, сгорела, вся в дыму! Много матросов сгорело заживо, трупы чёрные, мы, аварийщики, их вытаскиваем из верхнего и нижнего перегрузочного отделения, ну откуда снаряды подают. Страх, что наверху делается! Вот у тебя немного отдышимся, дух переведём и назад.
- Погреба зарядный и снарядный под перегрузочным отделением затопили, Есть утонувшие.
- Адмирал Варганов, весь белый! Мы, очнулись после взрыва, и ужаснулись, увидев его с побелевшей головой. Прямо у нас на глазах поседел!
- Молодые матросы не выдерживают, в истерике бьются. Один молодой на палубу упал и кричал: «Не могу я это делать! Не могу!». Его увели.
     Я стою и молча смотрю на палубу впитывая полученную информацию , а они смотрят на меня.
 Надо что то ответить, какой ни какой, а всё таки командир.
- Давайте ребята назад на свой пост по боевому расписанию. Каждый делает свою работу, так смотришь и выживем.
        Поставив меня в известность о происшедшем, они опять убежали наверх.

        Тут чувствую, что корабль начал сбавлять ход и даже остановился. Опять звонок:
- Проверить ещё раз кормовую осадку!
Я проверил и вижу, что осадка стала меняться. Значит, дивизион котельной группы начал перекачку мазутного топлива с носовых цистерн в кормовые. Корабль, более-менее выправился, я доложил о новой кормовой осадке и продолжал оставаться на своём боевом посту.
    Хорошо что мои кормовые , креновые и баластные цистерны топить не пришлось , а то мне досталось бы побегать ( на тот момент в корме , похоже я один трюмный был ).

        А корабль уже разворачивается и пошёл назад, но не во Владивосток, а свою бухту «Стрелок». К вечеру пришвартовались к стенке. Только тогда я вылез наверх. Нас всех, кто освобождался от вахт, направляли в наш кинозал, где лежали накрытые простынями тела погибших моряков, для опознания. Возле многих лежали листки с именами. Среди них лежал мой земляк из Семипалатинска Бигбов Рашид. Мы с ним как-то на офицерском камбузе на одной вахте стояли.
       Сергей с Герасимом мне рассказали, что когда зарядный погреб начали заполнять водой, внутри его замешкалось несколько человек. Матрос из их аварийной группы очень оперативно нырнул в люк и вытащил сначала одного, затем другого. А в третий раз, наверное, за что-то зацепился или не успел к люку подплыть, погиб там. Вот так случилось, что он разменял свою жизнь на две жизни своих товарищей. Настоящий герой! Отважный матрос! Вот такие есть среди нас герои, которые сами погибают, но товарищей-моряков своих спасают! Вечная им слава!  Погибло 37 моряков.

       Конечно, потом случай этого взрыва был разобран перед нами подробно. Нас попросили достать из нагрудных карманов свои матросские книжки и вслух прочитать записанные там слова главкома ВМФ адмирала флота СССР Сергея Горшкова: «Нет аварийности оправданной и неизбежной. Аварийность и условия её возникновения создают люди своей безграмотностью и неорганизованностью».
      Цитату главкома наизусть мы знали, но случай с ЧП вбил её в мою голову так, что я до сих пор цитирую, если кто-то нарушает правила техники безопасности.
      Кровью погибших написана она. 

      Версий воспламенения башни было несколько. Официальной же версией расследования причин взрыва на крейсере «Адмирал Сенявин» стал вывод комиссии о том, что при подаче электросигнала на выполнение девятого залпа правое орудие башни № 1 не выстрелило. Ошибочно в заряженное орудие был послан очередной снаряд. В результате произошло воспламенение заряда в каморе орудия. Мощная струя газов воспламенила приготовленные к стрельбе заряды. В башне возник пожар, мгновенно перекинувшийся на верхнее перегрузочное отделение. Произошел сильный взрыв...Погибли  люди.
        Позже, уже на гражданке, я узнал, что в 1989 году в ВМС США произошла точно такая же ситуация с затяжным выстрелом. История о ней просочилась в СМИ, как её не старались замалчивать. Так что не только у нас осечки случаются, это может случиться у всех.

       Молодец был наш старпом. Если бы он растерялся и не затопил бы погреба, то воспламенился бы наш арсенал, порох со снарядами. Вот тогда бы рвануло так, что корабль просто раскололся бы пополам, никто не успел бы выскочить. Все вместе с кораблём затонули бы. А так, по приказу его, были открыты кингстоны, и заборная вода мгновенно затопила погреба с арсеналом. Кингстоны это большие полутораметровые задвижки. Не каждый отважится дать команду «Затопить погреба!», ведь там люди находятся. Старпом наш отважился и этим спас корабль.
      
       Ребята аварийной группы показали себя настоящими матросами. Только настоящие матросы могли, видя весь этот ужас, ликвидировать последствия взрыва, и, не щадя себя, спасать корабль и людей. Ужастики, что сейчас нам показывают в кино – это детские сказки по сравнению с настоящим происходящим на твоих глазах. Я видел и знаю, о чём говорю.
      
       Тогда очень ясно понял я о чём писал Лев Толстой в Севастопольских рассказах «…увидите войну не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающими знамёнами и гарцующими генералами, а увидите войну в настоящем её выражении – в крови, в страданиях, в смерти…»
 
       На следующий день, 14 июня, мы начали работу по чистке корабля. А уже 15 июня, начали прибывать на корабль родственники погибших. Я запомнил молодую женщину, всю в чёрном одеянии, ходившую по кораблю, мне показалось, что она была старшей сестрой Бигбова Рашида, моего погибшего земляка из Семипалатинска.
       В этот же день мне вручили телеграмму о смерти отца. Навсегда врезалось в память, что умер отец мой 13 июня в день взрыва башни главного калибра на нашем корабле. Но домой меня не могли отпустить, не до того было. Лишь в сентябре дали мне отпуск по этой телеграмме, я поехал домой. Там постоял на могиле отца, повидался с мамой и бабушкой. Конечно, я им ни о чём не рассказывал.
 
       Тяжело нам было выходить на верхнюю палубу, там были родственники погибших наших товарищей, мы все ходили тише воды. Я забрал свою команду и мы всё это время находились на своём месте в кормовом электропожарнике, чистили, драили, занимались своими делами.

       Командира нашего, капитана второго ранга В.Плахова, сняли и прислали другого. А мы уважали и любили нашего командира. Настоящий командир был, никому никогда плохого слова не сказал, всегда с иголочки одет, мы все равнялись на него. И мы понимали, что когда рядом с ним стоит командующий флотом и вокруг большое количество корреспондентов, то он, конечно, испытывал огромное напряжение, и не всё зависело от него. Сработал человеческий фактор, как сейчас любят говорить. Но ни один человек из команды не сказал о нём плохого слова, все жалели о его уходе с корабля.
       Погибших похоронили, памятник установили, мы отдали им последние почести, и служба продолжилась.

       Пора было  сдавать боезапас с затопленных погребов. Для этого весь экипаж отправили на берег. А аварийная сапёрная команда, в которой был и я, начала выносить снаряды из погребов наверх, на ют. Мы обвязались крест-накрест верёвками, сшитыми из простыней и стали походить на артиллеристов царской армии. Эти верёвки должны были помочь нашим рукам удерживать выносимые снаряды. В таком виде мы спускались в погреб, там присаживались на корточки, каждому на руки двое матросов клали снаряд, весивший 58 килограммов. Потом эти же матросы помогают тебе встать со снарядом , и идёшь наверх.
       Идти далеко, по лестницам, вверх-вниз через весь корабль с носа на корму. А корабль длинный, 210 метров. И так много-много рейсов, один за другим, весь день.
   Снарядов и зарядов несколько тысяч. Снаряды складывали на юте, а там уже другая служба их погружала на машину и увозила на берег, на склады.
       Ох, и работы у нас тогда было, с ног валились от усталости. Но матросы все молодые люди – выдюжили, всё сделали как надо. Служба продолжалась.

       Навсегда я запомнил эту трагическую дату 13 июня 1978 года день взрыва нашей башни главного калибра.
   А потом мы все вспомнили, что у моряков существуют два поверья.
    Женщина на корабле - быть беде. И что нельзя выходить в море тринадцатого числа.