Я Так Жил продолжение

С тех пор как я убедился в том, что водворить моего доставучего старшего брата на место не под силу ни папе, ни Маме, я начал вырабатывать систему самозащиты. Из книг, газет, журналов и иных средств массовой информации я черпал вдохновение, чтобы в конце концов избавиться от обзывательской тирании и запираний в туалете. Последние, впрочем, продолжались до тех пор, пока я однажды умудрился все-таки выбить дверь с не очень прочно державшимся шпингалетом. Но даже тогда, когда физических сил еще не хватало, зловредная думающая машинка не собиралась дремать, и я (из-за туалетной двери) изводил старшенького завывающими возгласами типа «Сейчас перед вами выступит непревзойденный ОРАЗДУРДЫЙ АБДУЖАПАРОВИЧ ГАМСАХУРДИЯ из ГАГАУЗИИ!» или «Что вы скажете по этому поводу, доктор Влипердиус?» То есть в данном акцепте мой интеллект победил. Конечно, из-за нехилой разницы в возрасте он мог вполне конкретно въехать мне в рыло или куда-нибудь еще, но уже не получал от этого столько кайфа. Потому что знал: обосрать кого-нибудь словесно я уже умею гораздо круче его. А он хотел быть модно одетым секс-символом, поэтому злился, когда я лишал его завышенной самооценки.
А потом он вообще свалил в армию. И мне почти досталось все его барахло: проигрыватель с магнитофоном и громадная (по тем временам) куча кассет и винилов; фотки рокеров и порнуха; не подходящие мне по размеру, но жутко клевые шмотки и т.п.
Но мы отвлеклись от предков.
Когда моей Маме было нечего делать (а так бывало ОЧЕНЬ часто), Она обычно начинала кого-нибудь доставать. Так как папа чаще всего был хорошенько поддатый, а то и вовсе пьянючий в зюзю, с ним это почти никогда не прокатывало. Да и ума у Мамы вполне хватало, чтобы осознать величие фразы о некусании дающей руки, пусть у этой руки и тремор с недельного запоя. Если же вдруг у отца начинался ДРУГОЙ запойный период, он все свободное время посвящал обустройству квартиры своими, блин, руками, а по ночам, видимо, пытался отдыхать на Маме за все запойные недели. Мне потребовалось дожить до сорока одного года, прежде чем Мама наконец прояснила ситуацию, отчего да почему отец сначала пил, а потом развелся с ней. Дело оказалось пустяковым. Она делила себя с теми, с кем считала нужным (и с полусдохшей гордостью рассказала мне об этом), а папа пытался на это забить при помощи бухла. Потом ему это настоебло и он сам разделил себя с той, кто ему понравилась. И еще потом он развелся с Мамой. Видимо, в конечном итоге Она его таки достала.
А в ТЕ времена, повторяюсь, подоставать можно было меня.
- Так какого ж черта ты не ходишь на геометрию???
А я сижу и струнами зудю.
- Положи гитару, я сказала! Ты в математическом классе учишься, ты ОБЯЗАН ходить на геометрию!!!
А в математический класс меня запихали, даже не предупредив. И все потому, что у фазера имелась некая протекция по будущему устройству меня в универ – но только при условии, что я закончу школу, будучи обученным в специализированном математическом классе. Прикол в том, что даже иногда равномерно бухой папа знал, что склонности к математике у меня отродясь не наличествовало. Я любил язык и литературу, а также делал вид, что знаю английский, потому что это было круто.
- Ты ни хрена не поступишь в институт, если будешь прогуливать школу и дергать свои струны!
Бля, как я испугался. Прочитайте это с максимальным сарказмом.
- Ты думаешь, что станешь кем-нибудь НОРМАЛЬНЫМ, когда закончишь школу???
Не удивляйтесь. Под понятием «нормальный» подразумевалось «не хуже остального быдла», но с обязательным душевным надрывом: мол, достал ты уже и почему ты и откуда на Мою голову взялся?
- Я буду рок-музыкантом.
- ЧЕГО??? Ты не будешь волосатым козлом, которых арестовывают и которые что-то там орут! Они вообще нарк… - тут Она затыкается, понимая, что сморозила лишнее. То есть Она так думала, что я не знаю про траву, кислоту, кокс, герыч и трали-вали. А я знаю.
- Лучше бы на аккордеоне продолжал играть!
Вот этого говорить не надо было. Поэтому я встал, оделся и пошел к Хомяку. А у него тоже были предки, поэтому мы пошли куда-нибудь. А там, куда мы пошли, был Гришка. И мы в очередной раз стали думать, как бы это нам стать такой крутой группой, чтобы все аж взбесились.
Затем произошла еще одна революция.
/
/
Глава 2
/
- Нам нужны НАСТОЯЩИЕ барабаны и СТРУНЫ для бас-гитары.
Формулировка задачи была уже сама по себе смешна: мы почему-то были уверены, что вполне можем заполучить настоящие барабаны (интересно, с каких таких шишей? ведь не водятся на земле люди, которые ходят и раздают барабаны всем желающим!), но также свято считали, что настоящий бас нам ни к чему: можно струны и на акустику прицепить. Такими замечательными идиотами в плане музыки мы были тогда.
****утее всего в этой теме то, что она свершилась.
Хомяковский фазер добыл, по-моему, последний в своей социалистическо-трудовой карьере ништяк. Ништяк был жирным, поэтому к хомяковским конечностям кое-чего прилипло. И вот однажды, явившись во время очередного прогула какой-нибудь алгебры в хомяковское обиталище, я обнаружил в нем мегасчастливого Хомяка, восседающего за грудой похоронного полуоркестрового комплекта барабанов.
Мало того.
Он умудрился найти (!), купить и поставить на акустику (!) басовые струны. Бедную балалайку было страшно обозревать. Гриф был буквально вмят в деку – настолько изувер Хомяк выкрутил регулировочный винт, добиваясь, чтоб эти зловредные изделия советского музпрома не цепляли лады; дырки в струнодержателе рассверлены каким-то совершенно дьявольским способом (они не были круглыми!); наконец, похожие на худых унылых змей басовые струны с плоской навивкой, которые каким-то совершенно необъяснимым образом держались на хлипких отечественных акустических колках.
Здесь можно посмеяться.
Но, дорогие мои любители «Звездных войн», как же НА ТОТ МОМЕНТ я был вперт! Я буквально глотал вечный кайф и нюхал его полной грудью. У нас появилось то, что музыкально-постхипповые адепты нашей расчудесной страны называли гордым иноязычным словом «продакшн».
Наверняка многие из вас не поверят (я, кстати, тоже сначала не верил), но скрученная в ревматическую дугу при помощи басовых струн акустика ЧЕГО-ТО ИГРАЛА. То есть она действительно каким-то необъяснимым образом басила. Правда, звук был плоским и быстро затухал, но нам было на это совершенно плевать: у нас была ПОЧТИ НАСТОЯЩАЯ бас-гитара! Это ж можно рухнуть! А если учесть, что Хомяк совершенно верно идентифицировал позиции своих двух барабанов и тарелки (бочка – внизу и, как правило, на сильную долю, рабочий – под руками, и на нем можно делать чего хочешь и когда хочешь, тарелка – там, где удобно по ней колошматить, т.е. почти везде, и используется по мере надобности, которая возникала часто), мы действительно стали самой настоящей комнатной рок-группой.
Мы даже записали несколько так называемых «композиций».
Я откровенно (и зачастую – ужасно) косил под Цоя; при помощи микрофона, притащенного, по-моему, Гришкой (он был на порядок лучше хомяковского агрегата с уроненным на башку утюгом), на пленке оказывался слышен даже бас (!!!); Хомяк благополучно усвоил, что если он желает ***чить по своим болванкам от души, то должен находиться как можно дальше от микрофона; гитара, на которой я играл, и мой голос были неожиданно слышны на переднем плане – в общем, кайф полный.
Но настала пора снова чего-нибудь решать.
Решение озвучил опять-таки, по-моему, Гришка.
Он сказал:
- Нам нужно электричество. Тогда мы станем точно группой.

-//-

Это было весной за год до того как.
Через какие-то непонятные перипетии служебно-взаимодейственного характера моему отцу выпало одно из редчайших счастий в еще цепляющемся за свое бытие Советском Союзе: съездить в капиталистическую Финляндию.
Почему я это так хорошо запомнил? Блин, вы, наверное, считаете, что обломившиеся нашей семейке типовой штампованный двухкассетник и плеер с интернационалистическим названием «Unisef» тут же внедрили меня в нирвану и подняли в глазах сверстников на почти недосягаемую высоту (добавьте к этому уже упоминавшийся видеомагнитофон Электроника ВМ-12)? А вот и нет.
Начать стОит с того, что намечавшаяся поездка от меня почему-то скрывалась. Но, во-первых, шило действительно вряд ли утаишь в мешке, а во-вторых, достаточно было уловить обрывок телефонного разговора Мамы во время похода, например, на кухню за куском хлеба с подсолнечным маслом и солью (совершенно не напрягаясь при этом: когда Она кому-то чем-то хвасталась, нужно было всего лишь не затыкать уши), чтобы сложить два и два. На дворе стоял апрель, настроение поднималось вместе со столбиком термометра, и я уже предвкушал себя обладателем привезенного ОТТУДА чего-то по меньшей мере сверхъестественного. Но дождался я сначала совсем другого.
Как уже известно, братец в то время отдавал гражданский долг отчизне, поэтому папа почему-то в связи с этим (а может, и не в связи – хрен его разберет) счел необходимым опустить до нуля планку своего контроля над бухаловом. Дома в стенном шкафу стояла регулярно пополняющаяся канистра со спиртом, пополнялась она, естественно, за счет производственного объединения «Сокол», которое, похоже, специально задалось целью споить как можно больше работников социалистического труда, а также представителей полуинтеллигенции, изображавших работу в оном объединении. Час икс приближался, Мама продолжала хвастаться, а папа проводил в горизонтальном положении все больше времени, поднимаясь лишь за тем, чтобы накатить очередной стопарь.
И вот – причем как-то очень внезапно – настал Вечер Дня Отъезда.
Тут обнаружилось следующее: через два часа отходил поезд на Москву, а в поезд этот должна была вписаться отцова тургруппа. Мама, занимавшаяся какой-то фигней, вдруг осознала, что вещи для отъезда не собраны, папа валяется мертвецки пьяный, а в доме из мощностей, которыми можно рулить, имеется лишь хиловатый подросток в лице меня. Возник вопрос, заданный еще Чернышевским: что, блин, типа, делать?
Наскоро побросав в изрядный социалистический чемодан всякое барахло, Мама попробовала разбудить папу. Замечу, что особых стараний Она при этом не проявила, потому что, проведя минуты две в спальне, где фазер уверенно коматозничал, Она марш-бросковым шагом подлетела ко мне и сказала:
- Надо что-то делать.
Вы можете врубиться, какую реакцию Она хотела у меня вызвать? Неужели Она всерьез считала, что все, что нужно для приведения алкоголического полутрупа в сознание и телепортация оного полутрупа на железнодорожный вокзал – это рабочие мощности того сАмого подростка??? А вот считала.
- Быстро подними его и отнеси в ванную. Включи холодный душ. Это поможет.
- Не сомневаюсь, - говорю, - только вот одна неувязочка: я в жизни не таскал сорокапятилетних мужиков.
- Ты тут не болтай, а иди и поднимай его. Ему через час надо на вокзале будет какие-то бумажки перед отъездом заполнить.
Бля, мне еще бумажек не хватало.
- Ты что, всерьез думаешь, что я смогу его поднять и дотащить до ванной?
- Иди, я сказала!
А сама зачем-то пошла в кухню.
Обреченно вздохнув, я нехотя поплелся в спальню родителей. Поверье, если бы не предвкушение ТОГО, чего я ожидал от этой самой поездки, у меня вообще ничего бы не получилось. А получилось следующее.
Потоптавшись около кровати, на которой в идеальной для похорон позе лежал папа, я снял с него одеяло. Потом попробовал приподнять его за ноги, но кроме ног у меня почему-то ничего не поднималось. Туловище продолжало уверенно лежать. Мало того, оно повернуло голову и устроилось на подушке несколько иначе, чем было до этого.
Опустив назад бесполезные ноги, я прошел в ванную, вытряхнул из стоящего на полке стаканчика зубные щетки и налил в этот стаканчик самой холодной воды, которая только могла течь из нашего крана. Выходя из ванной, я наткнулся на Маму.
- Не смей лить воду на кровать!!! – вы бы только видели, сколько бешенства было у Нее в глазах!
- А что мне делать, если я только ноги могу поднять, а остальное – нет? – довольно глупо спрашиваю я, опасливо пряча стаканчик за спину.
- Голову поднимать надо, а не ноги!
- А что проку от одной головы?
- Иди, я сказала! Быстро! И поднимай голову! А стакан отдай сейчас же!
Пришлось отдать.
Снова зайдя в спальню, я стал кумекать, как бы это половчее за что-нибудь ухватиться. Наиболее адекватным показалось просунуть руки в папины подмышки. Задача усложнялась тем, что подобраться к помянутым подмышкам можно было только сбоку: изголовье кровати упиралось в стену. С грехом пополам сдвинув тело к краю постели, я понял, что если продолжу в том же духе, то папа замечательно упадет на пол, а оттуда поднимать его станет еще сложнее. Пока я думал над сим вопросом, в спальню ввинтилась Мама и снова стала орать:
- Тащи его уже давай! Опоздает!
- Так я это… боюсь, что он упадет и долбанется головой об пол.
- Да хрен с ней, с головой! У него поезд через полтора часа, а ты мне про голову!
Действительно, на хрен она нужна, эта голова?
Дальнейшие события развивались следующим образом.
Я наконец сумел так-сяк ухватить папу подмышки, находясь типа у него за спиной. Когда я приложил некое усилие, имевшее целью приподнять хотя бы торс, на пол вдруг свалились ноги и папа стал гораздо тяжелее. Памятуя о том, что голова нам в принципе не важна, я каким-то образом умудрился доволочь все тело до ванной (черт, не припомню большей нагрузки на мой организм за всю прожитую к тому времени жизнь!) и буквально опрокинуть его в чугунное социалистическое сантехизделие. Голова при этом таки ударилась о металлический борт, и папа впервые подал признаки жизни. Он приоткрыл глаза и издал некий невнятный звук, а потом опять закрыл глаза и начал поудобнее устраиваться в ванне для дальнейшей спячки. Я чувствовал спиной сверлящий взгляд Мамы и собственную ответственность, поэтому открутил холодную воду до упора и прямой наводкой из крана-«гусака» атаковал папино лицо.
Реакция последовала не сразу. А где-то так секунд через тридцать.
Весьма любопытно было наблюдать этот реанимационный процесс. Когда до папиного сознания дошло, что на него льется толстая струя холодной воды, он начал пытаться ее избегать. Делалось это так: он медленно елозил в разные стороны, очевидно, пытаясь добиться как можно меньшего контакта с водой, но в советской мелкокалиберной ванне данные маневры были более чем затруднительны. Поэтому в конце концов он начал приподниматься, хватаясь за что попало. Одним из чего попало был я, точнее, моя рука, оказавшаяся в пределах его досягаемости. Каким-то чудом извилины папиного убитого алкоголем мозга идентифицировали меня как меня: на некоторое время он уставился мне в лицо неморгающим и каким-то потусторонним взглядом. Потом ему, наверное, это надоело, и он снова стал пытаться уворачиваться от зловредной струи воды, настигавшей его почти повсюду.
Тут внедрилась Мама и стала бешено орать. Блин, не хотел бы я оказаться на папином месте: в голове стопудовый НЕВРУБ НИ ВО ЧТО, сам в одних трусах (мокрых насквозь), в холодной ванне под холодной струей воды, бестолково топчущийся перед его носом я и разгрызающие мозг вопли Мамы.
- Где документы??? Где, зараза, все твои документы??? Быстро вылезай и собирайся! Тебе на вокзал! Ты скотина! Выключи воду! В чемодане твое барахло, но где документы? Вылезай и собирайся! На вокзал поедешь!
Мне каким-то макаром удалось просочиться долой из ванной. Уйдя комнату и закрыв за собой дверь, я облегченно вздохнул, надеясь, что благополучно отделался от вышеописанного процесса и связанной с ним ответственности. Но ни хрена. Чаша сия меня далеко еще не миновала.
Из-за закрытой двери неслись вопли, какое-то хрустение и бряканье, кто-то чем-то неравномерно стучал по чему-то, лилась вода, шлепали по полу очень неуверенные босые ноги. Я сидел и делал вид, что меня нет.
Внезапно дверь распахнулась. На пороге стояла Мама с лицом фурии-неврастенички. За Ее спиной было видно чуть-чуть папы, который, как это ни странно, был немного одет: одна рука в рукаве рубашки (причем второй рукав вывернут наизнанку), один носок и брюки до колен.
- А ты чего сидишь? – Мама разъяренно бросила на пол какую-то папину шмотку. – Давай одевайся, повезешь его на вокзал!
Я, мягко выражаясь, охуел.
- Ты что, серьезно? – наконец-то получилось у меня что-нибудь сказать. – Ты в своем уме?
- Ты еще мне тут поговори!!! Быстро одевайся, ноги в руки! Вам как раз минут сорок хватит!
Какие такие сорок минут?
- Давай, давай, шевелись, чего сидишь как дубина?
Ну ладно, я оделся. Подхожу к Маме и спрашиваю:
- Как там в такси звонить? (это вам не двадцать первый век, и служба такси одна на весь город).
- Какое такси??? Ты что, сдурел совсем? На «тройке» поедете, они часто ходят!
У меня в голове началось какое-то помутнение. Итак, насколько я понял, мне предстоит: а) вытащить папу из квартиры, спустить его тело по лестнице, потому что в лифт заходить было стремно: вдруг застрянет; б) каким-то боком дошкандыбать до остановки автобуса (слава яйцам, всего метров двести, ха-ха); в) затащить его в автобус и постараться не попасть на глаза случайно затесавшимся в общественный транспорт ментам (вообще-то менты в автобусе в те времена были совсем не редкостью); г) найти НЕПОНЯТНО ГДЕ папину тургруппу и д) как-то объяснить, что за хренотень тут вообще происходит. Осознав все это, я сглотнул и посмотрел на Маму глазами побитой собаки.
Наверное, Маму не впечатляли побитые собаки, потому что она зыркнула на меня каким-то особенно страшным образом, зверски махнула головой (мол, хорош тормозить, собирайся, а то хуже будет) и стала впихивать папу в оставшиеся элементы одежды. Затем, судя по всему, загадочные документы были найдены, потому что накладной карман чемодана стал нехило оттопыриваться. Дверь квартиры распахнулась, и мы в нее вывалились.
Хорошо, хоть на улице стоял апрель и был уже вечер. Свежий воздух оказал свое благотворное влияние на организм папы и почти полпути до автобусной остановки он прошел своими ногами. Также он наполовину сам влез в подошедший наконец-то автобус и плюхнулся на ближайшее сиденье.
Потом я обнаружил, что в кармане у меня нет ни копейки. Что будет, если контролеру приспичит влезть именно в этот автобус, мне думать не хотелось. Поэтому, изо всех сил пытаясь казаться папиным придатком, я уткнул глаза в пол и не поднимал их до сАмой конечной остановки - вокзала.
Не знаю, почему, но именно по вечерам вокруг этого самого вокзала начинался дикий движняк. Люди с сумками, баулами, чемоданами, авоськами; ментовские патрули и отряды «народной дружины»; стайки визгливо балабонящих цыганок; подозрительные личности, курящие папиросы; подростки на велосипедах и пешком – в целом, такая неприятная куча мала. Пойди найди тут группу из десяти человек, которая мне действительно нужна!
Но мне наконец-то улыбнулась удача.
Когда мы с папой преодолели Эверест, состоящий из восьми ступенек, я через стеклянные двери вокзала увидел – о счастье! – торчащую над плюгавенькой компанией голову папиного зама и главного собутыльника дяди Вити. На пару секунд у меня возникло мистическое ощущение, что он ждал ИМЕННО ЭТОГО МОМЕНТА, чтобы уставиться на входную дверь, и тут – явление восемнадцатое! – нарисовываюсь я, с отрывающейся от папы одной рукой и отрывающейся от чемодана другой рукой.
Будьте счастливы, дядя Витя! Никогда не забуду, как этот милый человек с лихостью Супермена устаканил всю ситуацию: сразу нашел нужные бумажки, умудрился заставить папу расписаться (!) в положенных местах (еще раз (!)), успокаивающе похлопать меня по плечу, подмигнуть гиду с явным намеком «надо товарища побыстрее в вагон запихать», сунуть мне в карман рубль и сказать:
- Черт, ты герой просто. Мама заставила?
Я сделал глотательное движение и горестно кивнул.
- Ну давай, иди, а то поздно уже. Не боись, приведем его в чувство.
И я отправился домой.
В квартире, буквально на пороге, меня встретила Мама. Первым Ее вопросом было:
- Он в поезд сел?
Мне захотелось заскрежетать зубами и заорать: «А у МЕНЯ ты не хочешь спросить, каким ***м я еще жив?» Но я просто заскрежетал зубами.
Видя, что отрицательный ответ на заданный Ею вопрос отсутствует, Мама преспокойно села на телефон. Я хотел что-нибудь съесть, но руки у меня просто ходили ходуном, а желудок скручивался в спираль, поэтому лег спать жутко голодным. Вдобавок меня тошнило.
Черт, как же было хреново на следующее утро!..

//-

Так я помаленьку жил и поживал. Некоторым может показаться, что с материальным положением у меня, хоть и учитывая многое из уже написанного, было вполне благополучно. Пожалуйста, мои маленькие радиослушатели, поймайте еще один облом. Одно дело – если брать благосостояние СЕМЬИ. Действительно, постороннему наблюдателю, видящему весьма недурную стереосистему, югославские обои, велюровую мягкую мебель, ковры (ох уж мне эти ковры, бля!!! ПЫЛЕСБОРНИКИ И БОЛЬШЕ НИЧЕГО!!!) на полах и стенах, цветной телевизор, собранный в какой-то дружественной соцстране, видеомагнитофон на этом телевизоре, двухкамерный холодильник в кухне и все такое прочее, было совершенно очевидно: тут не бедствуют. Какой разговор, пыль в глаза наша идейная вдохновительница, Вождь и Непогрешимый руководитель, Анх Уда Снеб (как говорили древние египтянцы), пускать умела. В этой связи стОит добавить угрожающего вида шкаф, стоявший – и стоящий по сей день – в спальне, где тогда обитали предки. Угрожающим в нем были в первую очередь размеры, а во вторую – невероятное даже по нынешним меркам количество женского одевательного барахла. На плечиках – блузки, жакеты, жилеты, пиджаки, куртки, плащи, пальто, шубы; на полках – груды брюк, юбок, кружавчато-тошнотворного белья и разнокалиберной чулочно-колготочной херотени, на антресолях (у чертова девайса были еще и антресоли) – ночнушки, халаты, стопки постельного белья и т.п. Для обуви, естественно, места не хватало, и она занимала половину прихожей. А в мегашкафу очень печально было наблюдать сиротливо притулившиеся где-то сбоку два папиных костюма, – два костюма у начальника цеха, почти главного инженера! – висящие на тех же плечиках прямо под пиджаками четыре рубашки неведомого происхождения и дохлым угрем высунувшийся из ниоткуда затрапезного вида брючный ремень. Галстуки в количестве пяти штук висели непосредственно под сминавшими их брюками – если повесить поверх, галстуки аксиоматически съезжали прямо на пол, – потому что больше им (галстукам) висеть было негде. Остальной папин прикид – пальто, куртка и какой-то плащик плюс всесезонная шляпа, а также маленькая кучка обуви – проживал где-то в не открытых географами уголках прихожей и на глаза мне попадался редко.
Помните шмотки, оставшиеся после ухода братца в армию? Смело могу сказать, что из одних его джинсов можно было выкроить половину моего личного гардероба. Из богатейшего полунаследства мне худо-бедно подходил тоненький синтетический свитерок с курицеподобным орлом и надписью «Montana», который был цвета здорового человеческого кала, а также вареные джинсы-«бананы», висящие на моей заднице и заношенные мной за время отсутствия исконного их обладателя до состояния естественной попиленности. Обувью на все случаи жизни служили повсеместно потрескавшиеся румынские кроссовки, которые стойко переносили свою потресканность и любые виды осадков - скорее всего, исключительно в силу своей румынскости. Предметом моей гордости являлся коттоновый пиджак, но, надевая его, я вечно трясся, словно находясь под недремлющим оком Мамы. Я твердо знал, что лучше мне было погибнуть самому, чем допустить причинение какой-либо травмы этому божественному текстильному изделию, стоившему сорок пять рублей.
Впрочем, дело не в одежде. Знаменитый комбинатор, в конце концов, тоже временами без носков ходил. И не в питании, которое на 70% состояло из картошки, приготовляемой мной самим либо приезжающей раз в две недели бабулей. Как у всякого глупого подростка, у меня была мечта, которая, как мне казалось, не осуществится никогда.
Мне хотелось иметь электрогитару.