Сексуальный недостаток

       Бог создал меня прехорошенькой, но по окончании процесса вместо благодарности,по всей видимости, я показала ему язык. Во избежание дальнейших недоразумений, творец сделал всё, чтобы я разговаривала, как можно меньше.  Но, как говорится, Бог предполагает….
       Как только я открыла рот, чтобы произнести первые слова, выяснилось, что девочка заикается. Меня водили к логопеду, к ворожее, и даже в церковь, где в срочном порядке покрестили. Но и это последнее средство  не помогло. Больше экспериментов решили не проводить и до шести лет со мной поочередно сидели три няни, с которыми я научилась делать фату из тюлевой занавески, лузгать семечки и тискать большого кролика, закручивая его уши от избытка чувств в трубочку.  Через месяц кролик, завидев меня,  прятался  под ванну, и сидел там весь день, спасая уши.
     Когда мне исполнилось шесть, меня  вынужденно отдали в детский сад. Там и начались  страдания. Мне не давали учить стихов, заставляли спать в тихий час, а по утрам я обреченно ковыряла ложкой подгоревшую манную кашу. Чтобы как-то выразить протест, я попросила маму будить меня на полчаса раньше. Эти полчаса уходили на то, чтобы постоять на четвереньках, демонстрируя всему миру попу в пижаме, после чего меня минут десять в прямом смысле тошнило над ванной. Оставшиеся пять минут были нужны всем, чтобы прийти в себя. После этого я встречалась с мамой скорбным взглядом, вздыхала и молча протягивала ей руку, давая понять об окончании первой части утренней церемонии. Вторая часть разыгрывалась в саду, когда поднимаясь по лестнице в группу, оборачиваясь на каждой ступеньке, я смотрела жалобными глазами кролика из-под ванной, вопрошая маму: «Ты придёшь?». Только сейчас я понимаю, сколько времени требовалось ей потом, чтобы отвлечься от мыслей обо мне мне и приступить к работе. Впрочем, я не давала ей скучать и в течение дня, так как регулярно сбегала из сада под различными предлогами: помыть полы, почистить картошку или купить хлеба.  Краснея перед воспитателями, мама всегда отдавала должное моей сообразительности по хозяйственной части. Поэтому, когда в конце августа в отделе районного образования ей предложили отдать меня в школу для умственно отсталых, она наотрез отказалась и первого сентября я пошла в первый класс обычной советской школы.
     Как писал Даниил Хармс, вспоминая свои школьные годы: «Я не подхожу классу физиологически». Вот физиологически я тоже не совсем  подходила. Но Александра Яковлевна-первая учительница,  была женщиной с непростой судьбой и суровой военной закалкой.  Когда, спустя полгода, на уроке чтения предлагалось дружно открыть учебники для чтения вслух, моё сердце сначала замирало, а потом начинало так бухать в каком-то дальнем углу, что стук его  молотком, отдавал в ушах.   Потом  с головокружительной быстротой и, что характерно, без единой ошибки, я подсчитывала сидящие впереди головы, определяя таким образом,  абзац текста, который достанется мне. Оставшееся время я с тоской созерцала идентифицированный абзац, прикидывая количество слов, начинающихся на согласные. На пятом слове ладони становились холодными и липкими, а в горле застревал немой крик отчаяния. За несколько человек до меня судорога намертво сводила гортань и для того, чтобы просто начать, мне требовались обычно минуты три, а чтобы прочитать абзац из нескольких строчек - ещё минут семь.
     Но Александра Яковлевна времени своего не жалела. В классе стояла гробовая тишина, в которой я пыталась непослушным ртом выдавить из себя такие же непослушные звуки. Когда же текст задавали учить на дом, то,  в отличие от остальных, я пересказывала выученное у доски, и весь  класс имел возможность сосредоточиться на моей мимике. Реакция была самая разная. Кто-то отводил глаза, кто-то смотрел с сочувствием, но однажды кто-то попытался хихикнуть. В  тот же миг раздался хруст учительской указки, сломавшейся о парту хихикающего. Больше желающих посмеяться не случалось никогда. Будучи, талантливым педагогом, Александра Яковлевна одновременно давала три урока: литературы, преодоления и милосердия - кому какой. Но всё равно было тяжко. И, если бы поблизости была какая-нибдь кнопка, нажав которую можно было провалиться под пол, я бы, наверное, так и сделала, но кнопки не было. Александра Яковлевна  стояла  у последней парты, и в её глазах я читала такую поддержку, сбежать от которой тоже было совершенно невозможно. И я стояла. краснея, фыркая и  давясь собственными словами. К концу учебного года наступило некоторое облегчение, а пересказ стал для меня настоящим спасением, поскольку я обнаружила, что   любые невыговаривающиеся слова  с успехом заменяются  синонимами.  В книжном магазине был приобретен словарь, и скоро на одно сложное слово я знала два-три синонима, с которыми справлялась не хуже жонглёра в цирке.  Класс же, в свою очередь, сообразил, что во время моего ответа, можно минут десять заняться своими делами: кто-то украдкой «дорешивал» задачку, кто-то дописывал домашнее сочинение. Из интересующихся оставались обычно Александра Яковлевна, пара зевак, да отличник Санька, мечтавший за последней партой о путешествиях, подперев рукой пухлую щёку в рыжих конопушках.  От мечтаний Саньку могли оторвать только две вещи:  бутерброды с колбасой, которые заворачивала ему с собой мама, работавшая медсестрой в нашей же школе, и я, отвечающая у доски.   Видимо,  в некоторой степени, я напоминала ему сложный бутерброд.  Однажды, когда я закончила отвечать, Санька неожиданно попросил Александру Яковлевну спросить меня что-нибудь ещё. В тот же миг он сам  оказался у доски, а я с места и не без удовольствия наблюдала за растерявшимся отличником. Правда,  терялся он недолго, быстро собрался и всё, разумеется,  рассказал. На перемене в тот день Санька стоял в сторонке, дожёвывая очередной бутерброд, и как-то особенно подробно меня разглядывал. Увидев это, я показала ему язык. Когда Санька проглотил последний кусок, он подошёл ко мне, ощутимо похлопал по плечу и сказал: «А ты ничего… молодец!»  Я хотела было залепить ему затрещину, но присмотрелась и неожиданно нашла Саньку очень симпатичным…
        …Сейчас Санька под два метра. Он возглавляет какую-то умную компанию, имеет разительно похожего на себя сына с веснушками и такими же мечтательными голубыми глазами, но главное - он преодолел свой природный аппетит и стал заправским дайвером и горнолыжником. И, когда мне в середине рабочего дня с абсолютно незнакомого номера приходит телефонное сообщение: «Шалом тебе, Юля», я точно знаю, что это Санька приветствует меня с очередной горной вершины.
     Что касается заикания, оно никуда не делось. Муж, который очень страдал от моего заикания, заставил меня отправиться к врачу. Врач был специалистом широко профиля и, кроме заикания, лечил табачную зависимость и наркоманию. Связи я не увидела, но пошла. Уже на приеме, пока доктор записывал в тетрадь информацию о предыдущем пациенте, мы стали о чем-то разговаривать.  Когда он отложил ручку и поинтересовался, с чем же  я пришла, возникла неловкая пауза, после которой я честно призналась, что заикаюсь. «Да???, - искренне удивился он, и что, вам это очень мешает?» Мне, говорю, нет, но моему мужу мешает очень. Доктор посмотрел поверх очков и произнес гениальную фразу: «Деточка, так смените мужа и не морочьте мне голову». Через какое-то время я так и сделала.
       Сегодня мое заикание  превратилось лишь в небольшую составляющую моей сексуальной привлекательности.  Однако, памятуя Александру Яковлевну, я всегда оставляю в своей жизни только людей, которые ни при каких обстоятельствах, не отводят взгляд от моего лица.