Животные. изменение генетической психики

А.Н.ПАВЛОВ

ЖИВОТНЫЕ. ИЗМЕНЕНИЕ ГЕНЕТИЧЕСКОЙ ПСИХИКИ

БОТЯ

    Ботя был желанным существом в доме. К его появлению готовились загодя. Купили маленький и   тёплый домик, мисочки, корытце для туалета, мягкие игрушки.
Душевная теплота к нему появилась ещё раньше.  В общем, его появления ждали с нетерпением. По происхождению он был британцем, его любящие хозяева – русские, а имя дали от грузинского слова «батоно» (уважаемый, хозяин, господин). Почему? Их бабушка, хотя и была кубанской казачкой, но судьба её сложилась так, что в младших классах она училась в грузинской школе, мать и по совместительству свекровь, была хорошо знакома с Резо Габриадзе, имела друзей в Тбилиси. Короче говоря, в семье относились к грузинам с любовью и очень жалели, что нехорошие правители оторвали их от русских людей.  Можно считать, что котёнку было  суждено расти в интернациональной семье.
    И вот это маленькое чудо, наконец, привезли.
Радости было через край. Тёплый и пушистый комочек уютно лежал на руках. Было видно, что огромное количество его предков жило с людьми и их биополя автоматически сливались с биополем человека.

    Вспомнил нашу Соньку, которая, нежданно-негаданно, в таком же нежном возрасте вывалилась к нам с деревенского чердака. Она была полудикой и при попытке взять её в руки вся ощетинилась, уши сделала горизонтально в стороны, рот стал прямоугольным,  и мы услышали угрожающее шипение. Теперь она живёт с нами уже двенадцать лет, но какая-то первобытная осторожность в ней всё равно сидит. Незнакомых ей людей идущих к нам, а живём мы на пятом этаже, она каким-то образом чувствует. Когда те ещё только подходят к закрытому на кодовый замок подъезду, сразу начинает суетиться, прижимается к полу и быстро прячется. К некоторым гостям выходит, иногда даёт себя погладить, но на руки – ни, боже мой. Ко мне может сесть на коленки, когда я читаю в кресле. В общем полный контраст с Ботей, которого со временем стали ласкательно звать Ботоша.
    Ботя быстро освоил пространство комнаты. Любопытство его к миру росло, и он был допущен на остальную территорию квартиры. Когда я впервые познакомился с ним, он принял моё появление спокойно. Обнюхал и стал обследовать. В конце концов, залез мне на голову и пытался на ней улечься. Не получалось. Соскальзывал, снова залезал. И так несколько раз. Потом ему это надоело. Взобрался на кровать и стал очень забавно играть с маленьким мячиком, который я принёс ему в качестве подарка. Прыгал над ним на четырёх лапах, катал лапками, снова прыгал, катался около него, доставляя нам радость и вызывая временами смех.
     Он просто обаял меня. Потом притомился и заснул на полу около двери. Спустя недели две, разговаривая с дочкой по телефону, я спросил её про Ботю. И она рассказала удивительный случай, поразивший их всех.
    Как обычно он ел из своей мисочки. Какой-то кусочек вкусноты оказался под миской. Почувствовав это, Ботя стал пытаться достать его. Долго возился, но ничего не получалось. Тогда он принялся зубами оттаскивать миску в сторону. Долго мучился, но упорство победило, и миска была сдвинута в сторону. Кусочек любимой им еды лежал под миской. Он съел его.  Но самое удивительное было потом. Ботя снова принялся тащить зубами уже пустую миску. Причём, он не просто играл с ней, а двигал целенаправленно. Он оставил её в покое только тогда, когда миска встала на свое прежнее место. Ну и педант, наш Ботоша! В кого бы это?
    Этот необычный, вообще говоря, случай настолько заинтересовал всех, что за поведением Боти стали наблюдать с повышенным интересом. В скором времени было замечено, что когда ему очень хотелось попасть из комнаты на остальную часть квартиры, он стал подавать голос. Ничего необычного в этом не было. Но однажды, царапая своими коготочками прибитый к дверному косяку коврик, он поднялся выше и обнаружил там небольшую щель, через которую его мяуканье звучало громче. Он быстро это понял. И с тех пор, стал подавать голос только в эту щелочку.
    Откуда такая сообразительность? Думаю, это больше, чем инстинкт. Вспомнил, как по телевизору показывали попугаев, отвинчивающих шурупы в ящике, ворон, которые подбирают тонкую палочку, чтобы в кавернах старых деревьях вытащить  личинок и гусениц. И это дикие животные.

     А вот Ботя! Да! Его поведение показывает нам:
 – Человеки,  усмирите свою гордыню. Усмирите. На Земле живут и другие существа, и у них есть свой интеллект, своя психика и своя интуиция. Может быть лучше вашей.

КАЗИМИР И МУСЕНБЕКОВА
  В нашу дачную Берендеевку его привезли в полущенячьем возрасте. Cоседка говорила, что купила Кузю (так она назвала его) за недорого где-то у Метро. Это был некрупный кобель, длинноногий, гладкошерстный, гнедого оттенка в чёрную полоску. Какой-то непонятный полукровок. Морда – удлинённая с очень живыми немного раскосыми глазами. Уши торчком, большие как локаторы. Живости он был необыкновенной. Подвижный, как ртуть (рис.3.3). Требовал непрестанного внимания и игры. Для всех наших огородников был как чума. Бегал по грядкам, всё на них «перепахивал», иногда, заигрывая, выдергивал зубами цветы, молодые побеги. Все гоняли его. Кричали, ругали, замахивались хворостинами. Но догнать или ударить его было невозможно. Он был незлобивый, всё воспринимал как забаву. Отличался ужасным любопытством.
    Бегал по всей нашей деревне. Всех знал. Когда проходили мимо их дом, он непременно выскакивал и в радости прыгал. Упаси боже, было его погладить. От переполнявшего его счастья он хватал за руки зубами, крепкими как камень. Меры не чувствовал и делал болезненные прихваты, хотя никогда даже легонько не кусал. Пытался лизнуть в лицо. Весь от счастья сиял. Почему-то все считали его глупым. Казалось, никаких слов он не понимал.
     Если я шел на рыбалку, он обязательно увязывался следом. Сразу лез в воду, шлепал у берега лапами, прыгал, отряхивался, окатывая меня дождем воды. Вначале я пытался прогонять его. Он сердился, начинал, приседая на передние лапы и крутя хвостом, лаять. В общем, ни о какой рыбалке не могло быть и речи. Отвязаться от него было невозможно.
     Как-то с Вадимом Андреевичем, моим соседом, я пошел за молоком в деревню за рекой. Рая, у которой мы покупали молоко, простоквашу, творог, иногда сметану, была доброй женщиной. К ней всегда тянулись бездомные и покалеченные собаки и кошки. Когда я пришел к ней в дом впервые, в сенях  встретил меня огромный лохматый пес. Она не знала, откуда он появился. У него не было одного глаза. У Раи  он кормился. На меня он не залаял и не зарычал, отнесся спокойно и приветливо. Он привел в её дом ещё одну калеку – небольшую собачку с переломанной лапой. Рая и её кормила. В доме было несколько кошек. Она не интересовалась, откуда они появились, были ли у них какие-то хозяева. Но она всегда наливала им парного молочка, никогда не гнала их. У них были свои мисочки.
     И вот в такой дом пришли мы с нашим Кузей. Было немного странно, но к собакам-калекам он не приставал и вёл себя вполне прилично. Ко всякому же забору в деревне Кузя лез и с интересом смотрел в щели. В некоторых дворах были свои собаки. Они заливались истошным лаем. Кузя в ответ не лаял. Просто заглядывал во дворы. В конце деревни, около каких-то общественных построек на цепи сидела огромная овчарка. При нашем появлении она начала бешено лаять и рваться с цепи. Шерсть на ней встала дыбом. Было понятно, что, если, не дай бог, такая зверина с цепи сорвется, то всем нам мало не покажется. Но Кузя, видимо, этого не понимал. А может быть, он понимал всё лучше нас и был уверен, что такого не может произойти. Во всяком случае, он вбежал в этот двор, благо ворота были открыты, и с большим интересом начал приближаться к рвущейся с цепи звероподобной овчарке.
От такой наглости та прямо взорвалась и стала вставать на дыбы, вертеться, пытаясь освободиться и получить волю для расправы над нашим Кузей. На нас она уже не обращала внимания. А Кузя подходил все ближе и ближе. Попытки отозвать его были безуспешными. Он будто не слышал наших голосов.
– Кузя! Кузя! – кричали мы в рознь и хором. – Фу! Фу! Перестань, пошли домой! Смотри, разорвёт она тебя. Дурачок, как ты не понимаешь, пошли домой.
Все было впустую. И вдруг мой сосед, с которым мы пришли, сказал спокойным, укоризненным и каким-то торжественным  тоном:
– Казимир! Как тебе не стыдно. Как ты ведешь себя? Ты же в чужой деревне. Что подумают о тебе, Казимир?
И о чудо! Наш Кузя успокоился, присмирел, и мы двинулись восвояси. Отошли от злосчастной овчарки, и она успокоилась.
     По дороге вспомнили, что каждой твари имя даётся не людьми, а Богом и оно обязывает.  Кузя, Кузька – это кличка. С кличкой связано одно поведение, с именем – другое.
     Как-то Кузя, сопровождая своего хозяина, забежал в наш огород. А в то время «хозяйкой» в нём была кошка Вадима Андреевича. Это была её территория. Наши участки находились рядом, и между ними никакого забора не существовало. Вадим Андреевич любил величать свою любимицу Мусенбекова. В простонародье она звалась Муська, Мусенька,  Это было удивительно красивое, очень пластичное и крупное создание, к тому же очень ловкое и отважное. Она любила ходить по тоненьким жердочкам, соединяющим столбики нашей внешней ограды. Шла как по проволоке. Могла улечься на шею своего хозяина в форме воротника. Охотница была отменная. Крупных крыс давила как клопов. Сердцем была львицей. Раз я видел, как, пытаясь поймать ласточку, она по вертикальной дощатой стенке «пулей» поднялась метров на пять.
     На Кузино несчастье эта красавица оказалась в огороде. Увидев собаку да ещё на своей территории, Мусенбекова превратилась в огромный пушистый шар, промчалась по какой-то дуге, прыгнула на спину ничего не ожидавшего Казимира и вцепилась в холку. Тот ничего не понял, заорал от боли и неожиданности, бросился наутек. Но Мусенбекова крепко его ухватила и драла своими страшными лапами нещадно. Хозяин Кузи тоже опешил и только причитал:
– Вадим Андреевич! Что эта такое делается! Это же не кошка, а зверь какой-то! Это просто рысь.
     Он был недалек от истины. Сила у Мусенбековой была рысья. Драла она бедного Кузю наотмашь, пока не почувствовала свою победу. Тогда она бросила его, а наш Кузя опрометью кинулся с поля боя, потерпев полную «конфузию». Этим летом Кузя больше не приходил к нам.
     На следующий год мы появились в нашей деревеньке, когда Кузю уже привезли. Двигаясь по  дорожке к своей избе, я не мог миновать их дома. Кузя радостно выбежал ко мне, я ласково с ним поговорил и пошел своим путем. Конечно, он за мною увязался. Очень не хотелось, чтобы он появился у нас во дворе. Не доходя своей избы, я остановился. Следом за мною встал и он. Повертел головой и сделал свои глаза щелочками, чего-то ожидая. Я говорю:
– Кузя, дорогой, иди к себе. Домой, домой! Иди домой!
Он двинулся, было обратно, затем почему-то передумал и снова повернулся ко мне, щуря глаза. Видя его замешательство, я сказал:
– Казимир! Ведь Мусенбекова здесь. Забыл, как она тебя драла.
Это его окончательно остановило, но уходить ему не хотелось.
Тогда я обернулся назад в сторону избы Вадима Андреевича, которая находилась позади нашего дома и где проживала Муська, и с некоторой опаской в голосе заявил:
– Ка-зи-мир! Кажется, Мусенбекова уже идёт сюда.
И удивительное дело. Казимир, не раздумывая, круто развернулся и стремглав, не оборачиваясь, помчался назад к своему дому. Только его и видели.
     А некоторые считали Кузю  глупой собакой. Однако!

ДИНКА
    Красивая и породистая, она появилась неожиданно и неизвестно откуда. Глаза умные. Пришла, как домой. Уверенно и смело взбежала на крыльцо и запрыгнула на стол, который стоял в торце нашей открытой веранды. Улеглась, и стала осматривать близлежащие окрестности и дали.
А места наши действительно прекрасны. Пологий склон, спускающийся к долине невидимой отсюда реки Белой. Луга и небольшие колки, затем лес и далее довольно крутой теряющийся вправо и влево борт речной долины с дымкой вечернего тумана. Ещё севернее – сплошной мощный лес, похожий на тайгу. Этакая заброшенная новгородчина – в лесных проплешинах, заросших высокой травой и мелким кустарником, где когда-то были раскиданы небольшие деревни.
     Здесь жили люди, – играли на гармонях, пели песни, работали, любили, рожали детей.  Их простая жизнь являлась частью этих глухих мест. Она придавала им особый смысл и красоту. В лесах – прорва ягод и грибов. В реке – форель и хариус, которые ловятся и поныне. Чего-чего, а этого добра хватало всем. На берегах реки Белой когда-то обитали бобры и выдры, а осенью громадные клинья журавлей тревожили небо своим курлыканьем.
   Но вот куда-то пропали ягоды, поубавилось грибов. Не осталось и самих деревень. Заросли пахотные земли. Журавлиные стаи поредели, – не сравнить с прежними косяками, в которых птиц – не сосчитать, – разве что несколько особей. Теперь, пытаясь выстроить клин, они лишь намечают его.
Обезлюдили здешние места. Потомки бывших крестьян и колхозников переселились в города, пересели с телег на автомашины, вместо общения с природой погрузились в телевизионные мыльные оперы. Изменился и смысл их жизни. Разговоры всё больше о деньгах, деньгах и только о них.
    Динка, – так звали гостью, – этих тонкостей не знала. Быть может,  на нашей веранде она лучше воспринимала красоту мира. По крайней мере, здесь ей было хорошо. Как потом выяснилось, это была лайка чистых кровей, но забракованная из-за того, что панически боялась не только выстрелов, но и раскатов грома.
    Её подарили соседу, живущему неподалёку. Мы жили как на хуторе.  Всего  четыре дома, в которых хозяева, вроде нас, появлялись только летом. Не случайно нас и прозвали дачниками.
Каждое лето Динка прибегала к нам, и только с нашим отъездом возвращалась к своему хозяину. Он не обижался, но иногда ревновал. Как-то он пришёл к нам за водой (у нас работал насос от приспособленного под колодец родника, находящегося довольно далеко от домов), и она залаяла на него. Илькович, так звали мы соседа, оглянулся и с какой-то укоризной протяжно произнёс:
– Лай Динка, лай, чужой пришёл.
    Вообще-то Дина его любила. Раз мы пошли в дальний лес за черникой. Это было на горе, в большом лесу, похожем на тайгу, до которого часа два-три ходу. Динка увязалась за нами и кружила по лесу, как и положено лайке. Как позже выяснилось, Илькович пошёл по ягоды намного раньше, и был где-то неподалёку. Динка наткнулась на него, и от радости прыгнула ему на спину. Как он потом рассказывал, его чуть инфаркт не хватил.
    Динка отличалась каким-то особым умом. С ней можно было поговорить. Казалось, она хорошо понимала нас. Как-то моя жена Вера решила сходить по грибы. Динка упустила этот момент, – видимо, что-то её отвлекло, – она бегала по деревне и активно мышковала. Одна бегать в лес не решалась.
Заметив, что Веры нет, Динка села на покосе, неподалёку от двух больших берёз, между которыми были устроены качели, и где трава была сильно вытоптана. Села и, склонив голову набок, посмотрела на меня. Я и сказал ей:
– Ну, что, Динка, прозевала Веру? Она уж давно в лес ушла.
И показал направление. Динка посмотрела на меня и уверенно побежала туда, куда я махнул рукой. После ухода Веры прошло часа два или чуть больше. Как выяснилось, лайка отыскала её и сопровождала до самого дома.
    С Динкой в лесу было веселей и как-то спокойней. У нас ведь тут много медведей, лис, зайцев. Встречаются лоси, и даже матка оленя как-то подошла к самому дому. В общем, настоящая Берендеевка.
    Если, случалось, за ягодами ходили втроём или вчетвером, наша лайка всегда бегала от одного к другому, не позволяя слишком далеко расходиться, словно пасла нас, собирая в некий гурт.
   Однажды она ощенилась под сеновалом, где когда-то располагался скотный двор. Я оборудовал там мастерскую: установил верстак, разложил инструменты, пилы, топоры. Там же хранились лопаты, косы, грабли и прочий огородный инвентарь. Пол был засыпан стружками и опилками. Вдоль стены сложены длинные доски на поперечных брёвнах. Под ними-то Динка и вырыла яму – своего рода логово, где приютилось семь щенят.
    Щенята, как им и положено, вначале были слепые и только пищали, а потом стали выползать наружу. В основном они были чернявые, как их мамаша, с небольшими белыми отметинами. Мой сын почему-то окрестил их пенсами. Наверное, в этом был какой-то смысл – мелочь пузатая. Во всяком случае, это словечко выскочило и как-то сразу приклеилось ко всему выводку.
    Позже Вера сделала для них лежбище из старого тёплого пледа, и перенесла их туда. Щенки подрастали и требовали от мамки всё больше молока. Её соски были изранены их мелкими зубками. Когда Динке становилось невмочь, она убегала. Они неуклюже ковыляли за ней и орали благим матом. Тогда мы начали их подкармливать. За день варили два-три тазика жидкой овсяной каши.
    Было смешно смотреть, как они едят. У каждого проявлялся свой характер. К примеру, двое (брат и сестричка) были удивительно похожи на Динку. Кончики хвостов и грудки белые. Белыми были и кончики лапок. Они были всегда веселы и дружны: вместе боролись, возились, гонялись друг за другом, лаяли друг на друга, и даже спали в обнимку.
    Среди этой шустрой компании выделялся своей неуклюжестью довольно крупный пёсик. Он был весьма апатичен, – сидя засыпал, и, не замечая того, писал под себя. Засыпая, падал. Глаза у него, как у всех щенят, были синие, но какие-то безучастные и пустые. Пёс казался ленивым и сонным. Что из него вышло – ума не приложу. Другой был удивительно труслив. Все уже бегали по траве, стремясь на солнышко, на волю. Этот же боялся света. Бывало, вынесешь его на лужок со словами:
– Ну, побегай, видишь – все твои братишки и сестрёнки уже гуляют!
Но не тут-то было: прижмётся к земле – и домой, в своё гнездышко.
    Особенно бросалась в глаза маленькая собачонка. Видимо, последыш. Мы назвали её Крыска-Лариска. Она имела короткие лапки и длинное, как у таксы, тело. При всей своей беззащитности она отличалась боевым характером. Когда выносили тазик с кашей, все кидались к нему. Ей же, бедной,  пробиться к еде было трудновато. Но затем она всё-таки пролезала к каше, бойко расталкивая своих собратьев и сестёр, и ела, сколько хотела. Насытившись, она выползала перемазанная кашей. Её обступали и облизывали до блеска. Она не сопротивлялась. Похоже, ей это даже нравилось.
    Когда щенят раздавали (летом в нашем районном центре по четвергам была многолюдная ярмарка), её забрали последней. Все жившие на хуторе очень переживали за неё. Но, похоже, наша Крыска-Лариска попала в хорошие руки. Её забрала улыбчивая девочка, которой собачонка чем-то приглянулась. Надеюсь, что им взаимно повезло.
    С кормёжкой щенячьей оравы порой возникали мелкие проблемы. Как я уже упоминал, Динка пряталась, но, следуя материнскому инстинкту,  всё же выходила на их голодные крики. Но из-за боли её терпения хватало ненадолго. И она убегала на нашу веранду, которая была довольно высокой.
    Щенки семенили за ней и буквально штурмовали лестницу. Карабкались по ней, как могли. Возникала давка. Кто-то из них периодически срывался вниз и снова лез вверх к матери. Крик стоял невообразимый. Всё это напоминало штурм стен крепости турецкими янычарами, который нам показывали в детстве в кино.     Никто из них не достигал цели. Лестница была крутой. Иногда эти штурмы происходили ночью, и тогда Верочка не выдерживала, бросалась варить кашу, остужала её, и выносила очередной тазик. В общем, щенки доставляли нам уйму хлопот, но одновременно радовали нас и забавляли.
    Позже, когда их раздали, стало как-то грустно. При устройстве щенят к новым хозяевам Динка присутствовала, но особой озабоченности не проявляла. Возможно, она не понимала происходящего. Большинство щенков уносили на руках, а Крыску-Лариску девочка забрала вместе с коробкой. Один из щенков сам побежал за своим новым хозяином, который лишь сказал:
– Ну, что ж, ты, пошли!..
    Старый плед я сложил и убрал на сеновал. Казалось бы, щенячья эпопея закончилась, но осталась Динка. На следующее утро я обнаружил плед не на сеновале, а внизу на полу в мастерской. Я не понял почему, снова свернул его и повесил под крышу на тонкую поперечную балку, соединяющую два ската крыши сеновала. На следующий день плед вновь оказался на том же самом месте. Тогда я понял – Динка искала щенят. Плед сохранял их запах, и она стаскивала его. Он её травмировал, вызывал тоску, и она тихонько скулила. Иногда, мне казалось, даже плакала. Но щенят не было. И пришлось мне щенячий плед спрятать от Динки подальше.
    …Как-то я возвращался поездом из Окуловки в Санкт-Петербург. Рядом со мной за столиком сидела молодая женщина. Всю дорогу мы проговорили. Вспомнил я и эту историю, по поводу которой она заметила:
– У вас в доме ощенилась чужая собака? Так это же здорово и необычно. Значит, она вам полностью доверяла.

ГУСАК-ОПЕКУН
Жили у бабуси два весёлых гуся…

    Этим летом июль месяц я провёл на небольшой ферме под Санкт-Петербургом.  По ряду причин мне захотелось назвать её «РО-НА». Приветливые хозяева, где-то за 60 лет. Они организовали своего рода Кемпинг. Одноэтажные деревянные домики – этакие российские бунгало. Похоже, что их основой были не то  строительные балки, не то какие-то армейские автомашины.  Внутри предусмотрены все современные удобства, небольшая кухня и комнатка с телевизором. Только постельное бельё надо было привозить своё. Зато недорого.
    Каждый домик огорожен симпатичным плетнём и имел маленький дворик со столиком и скамьями. Домики расположены так, что соседей не ощущаешь. В основном это бабушки с внуками и внучками  детсадовского возраста.
   Перед домиками большое чисто выкошенное поле и значительных размеров пруд. Плетнёвая изгородь  оформляет искусственный пляж для детей. Бабушки  с малышами проводят на нём целые дни.  Дети играют в песочек, топают по тёплой водичке. Когда приезжают родители, появляются мячи. У многих комнатные собачки. Собачки бегают, лают. У всех хорошее настроение. Раздаётся весёлое детское щебетанье, визг и смех. Справа от пруда силами хозяина фермы на речке создан небольшой водопад. Изумительный почти сказочный мостик из стволов берёз перекинут через речушку. От него начинается настоящий большой лес. Огромные берёзы, почти корабельные сосны и ели. Лес чистый. По нему несколько километров тянется лесная дорога. Грибы,  необозримые заросли черничника. Сторожилы  летнего отдыха говорят – черники бывает столько, что её можно есть и собирать лёжа.
    Но, возможно, главное удовольствие для городских детей представляет животный мир  фермы.  РО и НА   (это начальные слоги имён хозяев фермы) держат кур несушек, кур-бройлеров, небольшое стадо коз, гусей, прекрасных статей бывшего циркового  мерина, осла с ослицей и маленьким пушистым осликом. Даже есть пара индюшек. Вся эта живность пасётся поблизости, относится к людям дружелюбно. Коня и осликов можно погладить, почесать за ухом, дать что-нибудь вкусненькое. Мерин в благодарность вытягивает переднюю ногу и слега приседает на второй.
   На следующий день после приезда я пошёл знакомиться с окрестностями и, естественно, начал с самой усадьбы и её живности.
    Направляясь к семейству ослов, я наткнулся на стадо гусей, мирно щепавших травку неподалёку от пруда. В какой-то миг я довольно близко подошёл к ним. Неожиданно большущий гусак вытянул в моём направлении шею и грозно раскрыл клюв. Позади  него находился маленький гусёнок. Он защищал его от посторонних. Я понял, что оказался нежелательным гостем, и ретировался.

    Миновало несколько дней. Вечером, прогуливаясь по усадьбе, я увидел спину РО, который сидел на ящике. Подошёл. Оказалось, он присматривает за своей хохлаткой, пасущейся с целым выводком маленьких цыплят. Разговорились, и он рассказал, что эта курица  где-то на краю сеновала построила гнездо и высидела 12 яиц. Цыплята ещё очень малы и за ними нужен пригляд. Выводок дружно кучковался около матери. Но нет-нет, да цыплята, увлёкшись выщипыванием травки, отходили от матери довольно далеко. Её это нисколько не волновало.
    Рядом с выводком топтался большой гусак.
    Присмотревшись, я понял, что он активно охранял и опекал цыплят. Сам траву не щипал а лишь внимательно наблюдал за малышами и периодически гуртовал их около курицы. Когда цыплята всё же разбегались по сторонам, он издавал грозный крик, и они просто опрометью бежали к матери. Курица же при этом вела себя совершенно безразлично.
    Оказалось, что свою пастушью миссию гусак выполняет уже несколько дней. И всё это началось после того, как по непонятным причинам его собственные гусята погибли один за другим.  Он добровольно, если здесь уместно так сказать, принял на себя отцовские обязанности.
    И я подумал – вот с кого надо брать пример.

ЛАРИСКА
     Как-то в полупустом вагоне метро моё внимание привлекла девочка, сидящая напротив и держащая на коленях клетку с белой крысой, видимо купленной в зоомагазине. Меня всегда удивляла любовь некоторых людей к этим животным. И я стал наблюдать за девочкой.  Она никого вокруг не замечала и была поглощена своим альбиносом. Крыса не проявляла никакого беспокойства. Между ними чувствовалась какая-то внутренняя привязанность. Девочка просовывала палец руки в клетку, крыса тянулась к ней, приподнималась на лапки, и тыкалась носом в протянутую руку. Девочка пальцем гладила её по мордочке. Обеим эти ласки доставляли удовольствие. Девочка улыбалась, и крыска, как мне казалось, – тоже млела от счастья общения.
     Приятно было смотреть, как два совершенно разных живых существа тянулись друг к другу. Ни у девочки, ни у крыски никакого страха, никакой опасливости. Девочка не боялась, что крыса может укусить её, и крыса знала, что её не обидят. Приязнь и ласковое отношение объединяло их. Вначале я думал, что к этому способны только дети. Но позже понял, что такое неразличение и приязнь свойственны и взрослым, иногда с виду даже грубоватым людям.
*
     Однажды я возвращался на электричке в город. В вагоне пассажиров было немного. Все сидели, кто-то смотрел в окно, кто-то дремал, а некоторые разговаривали с соседями. В основном говорили о дачных проблемах: грибах, ягодах, засолке огурцов, огородах, удобрениях и красотах деревенского быта и, конечно, о непролазных российских дорогах, погоде и вообще о деревенской жизни.
     В компании напротив меня вдруг начали говорить о мышах и крысах, которые есть почти везде и портят овощи в огородах и домах, о том, как эти грызуны создают проблемы в спокойной деревенской жизни. Кто-то рассказал о своих методах борьбы с ними, о том, что он вообще слышал по этому поводу. Другой – вспоминал смешные и просто курьёзные случаи, связанные с грызунами. Говорили и о мышковании собак, лисиц, волков, о том у кого какая кошка или кот, кто из них ловко управляется с мышами и крысами, а которые почему-то не ловят  их. В общем, тема оказалась неисчерпаемой. Но в целом это были негативные воспоминания.
     Мне особенно запомнился рассказ одного мужчины лет около сорока. Видно было, что в жизни он много повидал и к житейским проблемам уже относился философски и спокойно.
– Когда я служил в армии, – начал он свой рассказ, – мне пришлось заведовать армейским складом, и я часто ночевал в коптёрке. Зимой я включал на ночь электрический обогреватель, который, конечно, не обеспечивал теплом всё помещение, но около моей койки создавал довольно нагретую атмосферу и определённый комфорт. Обогреватель представлял собой кусок асбестово-цементной трубы, обёрнутый спиралью. Спираль, как в электрической плитке, раскалялась докрасна и не только обогревала мой уголок, но и «разгоняла» ночную темноту. Однажды, когда было особенно морозно на улице, я проснулся. Возникло ощущение, что мне что-то мешает. Сон мой совсем прошёл, когда я увидел, что вокруг обогревателя кружком лежали большие крысы. Они спали. Им было тепло и, видимо, довольно уютно. Они совершенно не боялись меня, и я не стал их пугать и гнать. Их кружок выглядел вполне мирным и каким-то домашним. Но больше всего я удивился, когда почувствовал, что две крысы устроились у меня на голове, в моей шевелюре, тогда довольно кудрявой. Наверное, им не хватило места у обогревателя. Вначале я  так опешил, что чуть не  запаниковал, но скоро успокоился. Они лежали тихо и мирно, не собирались никуда бежать или нападать на меня. Видимо, они воспринимали мою голову, как удобную для себя постель. При моих движениях они только ухватились ещё крепче за мои волосы.  И всё.
   На этом эпизоде слушатели ахнули, и раздалось несколько женских голосов:
– Господи, страсть-то какая!
– Я бы, наверное,  умерла от испуга!
Какая-то старушка начала креститься.
– Господи, помилуй! Господи, помилуй!– шептала одна.
Все слушатели были в каком-то шоке. Рассказчик почувствовал это и замолчал. А потом произнёс:
– А что? Что тут такого, им же было холодно.
Вот и всё. Хотя, думаю, этот старослужащий по жизни симпатии к крысам не испытывал. Наверное, как и другие, пытался избавиться от них: ставил крысоловки, подкидывал отраву и пробовал против них другие народные средства. Но вот тут пожалел их, как говорят, вошёл в их положение. Удивительное существо человек.
*
    Как-то, кажется в восьмидесятых годах, мне с приятелем посчастливилось побывать в Пинежском заповеднике. Это Архангельская губерния. Изумительной красоты места. Пригласили нас посетить ледяную пещеру. Удивительное природное образование. Там всегда холодно и на стенках, особенно у входа, образовались скопления крупных кристаллов льда. Эти были тонкие пластины, хорошо огранённые и прозрачные. Глубже на дне пещеры очень мелкое озерцо. Вода в нём неподвижна и совершенно прозрачна. Её слой невидим. Пока не ступишь в него, кажется, что никакой воды нет.
   А когда мы стали рассматривать кристаллы льда на стенках и присели около них, заметили, что пластинки начали быстро подтаивать, видимо, от нашего дыхания и теплоты тел. Мы поняли, что надо скорее уходить, чтобы эту природную красоту не разрушить. Это была действительно заповедная зона, в которой присутствие человека не просто нежелательно, но губительно для такого хрупкого оазиса мягкого холода. Мы постарались побыстрее покинуть этот волшебный мир. Он оказался не для человека.
     Вечером нас устроили на ночлег. Маленький заброшенный домик, на территории бывшей воинской части. Рядом несла свои воды река Пинега. От речной струи веяло холодом, силой и мощью. Чувствовалось, что воды в ней очень много, и глубина большая. Мы постояли на берегу, полюбовались рекой, осмотрели огромные глыбы белых ангидритовых пород, превращённых водой в ажурные, ноздреватые сооружения с вкраплениями в виде каменных цветков серого гипса. Поохали, что нельзя их взять с собой и подарить музею Горного института, отбили себе для памяти несколько кусков и пошли на ночёвку.
     Дом стоял на таких же ноздреватых ангидритах, без фундамента и подпола. Внутри всё было запущено. Несколько голых железных кроватей, дощатый стол. Света не было. Наши хозяева извинились. Но ни у них, ни у нас других вариантов не было. Стало темнеть, мы зажгли свечу и организовали незатейливый ужин с разговорами и горячим чаем, приготовленным на дровяной плите. И вот в самый разгар наших посиделок, в углу комнаты, где были навалены обрывки старых обоев, раздался довольно сильный шорох, заставивший нас посмотреть на его природу. Мы увидели большущую крысу, которая внимательно нас разглядывала из-под вороха бумаг. Все замерли и прекратили разговоры. Было такое впечатление, что пришла хозяйка,  и молча спрашивала, кто мы такие, что мы делаем в её доме и надолго ли мы здесь.
     Среди наших добрых хозяев был сотрудник заповедника, зоолог. Он посмотрел на крысу и как старой знакомой спокойно сказал ей:
– Лариска, как тебе не стыдно, ну зачем ты пришла. Видишь, у нас гости. Еду я тебе уже дал, мисочка твоя на месте. Нечего попрошайничать. Это нехорошо. Что наши гости о тебе подумают. Уходи, не позорь нас.
     И самое удивительное, что Лариска ушла, и мы её больше не видели. Я тогда понял, что Саша, так звали нашего хозяина, был настоящий зоолог. Не думаю, чтобы он любил крыс, но он уважительно относился ко всем живым тварям и понимал, что они для чего-то на Земле нужны, так же, как и мы. Они образуют свою экологическую нишу и живут так, как живут. Не нам их судить. Так устроен мир.

КАСАТКИ               
    Купите небольшую избу в какой-нибудь богом забытой деревеньке, и весной вы почувствуете всё очарование известного четверостишия:
– Травка зеленеет,
Солнышко блестит,
Ласточка с весною
В сени к нам летит.
Ласточки прилетят к вам, обязательно прилетят и поселятся в вашем доме, может быть и в сенях. Только не закрывайте их. Так поступают многие жители деревень. Ласточки почувствуют, что в доме люди. В брошенной избе они не селятся. Это касатки. Они не будут вас бояться. Только не гоняйте их по глупости, не пугайте.

     Наши касатки появились первой же весной и свили себе гнездо между полоской коры, свисавшей от верхнего бревна стропил сеновала, и самим бревном. Залетать и улетать им приходилось довольно сложно. Сеновал представлял собою сруб, смыкавшийся с  избой. Дверь в него была боковая. Они влетали прямо в дверь или верхнюю довольно широкую щель над нею с громадной скоростью на пикировании, и у внутренней стенки сеновала резко почти под прямым углом разворачивались к гнезду.
Такой пилотаж не смущал их. Большая сложность виража представлялась только нам, людям. А для них это было просто. Гоняясь за мошками и комарами, они набивали ими полный рот, чтобы принести корм птенцам. При этом им приходилось выделывать сложные пируэты. В общем, они выбрали это место и вывели птенцов. Для них началась активная жизнь, вся в заботах и переживаниях.
     Мы не уставали любоваться ими. Касатки летали над полем и деревьями, а потом как бы вдруг входили в пологое пике и с невероятной точностью попадали в открытую дверь, ведущую на сеновал. Причём всегда делали это по очереди. Одна вылетает, другая влетает. Смотреть на них можно было бесконечно. Нам даже казалось, что они красуются перед нами своей ловкостью и удалью. Как будто им доставляло удовольствие, что мы смотрим на них и восхищаемся. Между ними и нами возникала какая-то невидимая связь, какое-то понимание друг друга. Это было здорово.
     Птенцы подросли. Вначале они допархивали до жёрдочки внутри сеней. Рассаживались на ней и молча сидели, прижавшись друг к другу. Иногда мы тихонько подходили  к этому «насесту», и тогда могли разглядывать их. Хотелось погладить эти прекрасные создания, но мы не решались, боясь спугнуть это чудо. Потом они стали вылетать на волю. Даже садились на бельевую веревку, смешно и неуклюже раскачиваясь на ней.  Позже мы видели их уже на электрических проводах. Здесь собиралось довольно много таких молодых ласточек со своими родителями.
    Любопытно было наблюдать, как взрослые учили своих детей летать – ставили, как говорят, на крыло. Взрослые показывали им как надо всё делать. Дети смотрели. И потом повторяли урок. Вначале ласточки делали маленькие круги, почти тут же садясь обратно на провода. Потом круги увеличивались. И, наконец, они начали летать, как и взрослые. И вот их не стало. Они улетели до следующей весны. Гнездо опустело.
     Новой весной мы уже ждали их. И сколько было радости, когда пара касаток вновь заняла старое гнездо. Всё стало повторяться. И это было прекрасно. Мы ждали – они прилетали, и вновь наш дом  и небо вокруг него наполнялись движением и жизнью. К концу лета они улетали. Мы уже не так грустили как первый раз. Мы были уверены, что они вернутся. Так повторялось несколько лет. Они стали частью нашей деревенской жизни.
        Но вот через несколько лет у нас появились два молодых кота. Зимой, под новый год в городе нам кто-то подбросил их, как праздничный подарок.  Около почтового ящика на первом этаже я, проверяя почту, обнаружил закрытую чистую небольшую коробку и подумал, что она пригодится в доме, особенно в деревне. Принёс её в квартиру, открыл и ….О, Боже!... в ней оказалось два крохотных совершенно рыжих существа. Это были махонькие котята. Они крепко спали. Когда мы их вынули, оказалось, что они уже не слепые, могут бегать, резвиться и, самое главное, способны есть молочко и вообще принимать пищу из блюдечка.
    Это были очень красивые создания. Один был коренастым и светлого оттенка. Мы назвали его Васькой. Второй напоминал тигра. Тёмно-рыжий с плотными рыжими же полосками, длинноногий и статный красавец. Ему подошло имя Гришка.
     За зиму Васька и Гришка подросли, и мы взяли их в нашу Берендеевку. Вначале они просто ошалели от воздуха, зелени и полной свободы. Прыгали за бабочками, гонялись за кем-то в траве, пугались больших лягушек, шарахались от незнакомых звуков, обнюхивали весь дом, бродили в мастерской, дровянике, сеновале. В избу практически не заходили.
     Стали дичать и вести себя самостоятельно. Потом они начали проявлять интерес к нашим касаткам. Залезали на верхнее бревно внутреннего сруба сеновала и норовили лапами сбить ласточку, летевшую к гнезду на крутом повороте. Конечно, ласточки оставались неуязвимыми. Их ловкость и скорость намного превосходили агрессивную реакцию котов. Но всё же коты пугали их и вызывали беспокойство своим присутствием и подкарауливанием на бревне, тем более, что ласточкам приходилось очень близко пролетать около них. Я думаю, в основном касатки боялись не за себя, а за своих птенчиков. Конечно, мы котов гоняли, но это мало помогало. Они приходили на свои позиции вновь и вновь и караулили, караулили и ждали момента удачи для себя.
    И вот, когда такие игры касаткам надоели, они пошли в атаку. Как-то к вечеру наши Васька и Гришка вышли охотиться на лужайку напротив открытой двери на сеновал. Надо сказать, что это было прелюбопытнейшее зрелище. Они вытягивались на лапах в столбик и вертели головой, вслушиваясь в звуки у земли. Потом вдруг прыгали на всех четырёх лапах в невидимую цель. Мы всё это наблюдали с нашей высокой веранды, замирая вместе с котами. Но я ни разу не заметил, чтобы коты кого-то поймали. Они были ещё очень молодыми и неопытными охотниками. Но когда Васька и Гришка делали ловчую стойку, прижимаясь всем телом к траве, для них ничего не существовало кроме шорохов.
     Именно в такой момент одна из ласточек на низком пике стремительно вылетела из открытых в сеновал дверей, с колоссальной скоростью пронеслась над Гришкиным ухом, чуть задев его, и громко пискнула. Гришка от неожиданности и ужаса  в страхе прижался к земле, забыв про всякую охоту. Он ещё  не успел придти в себя, как вторая касатка проделала с ним такой же трюк. Коты в панике бросились бежать. Мы от души хохотали. Поделом вам разбойники! Не приставайте к нашим ласточкам!
      Не знаю, сколько это состязание в ловкости могло бы продолжаться, но на беду ласточек случилось несчастье. Лето было очень жарки и сухим. Оторвалась полоска коры, к которой было прилеплено гнездо. Вместе с птенцами оно упало на сено.
    Касатки раскричались истошным писком и бешено летали  под крышей сеновала. В сене орали птенцы. Мы услышали этот переполох и бросились выяснять, что произошло. Но было во многом уже поздно. Нашли мы только двух птенчиков и куски гнезда.  Пришлось взять детскую полиэтиленовую корзиночку и прикрепить её на гвозде под  верхним бревном крыши, где когда-то находился домик наших касаток. Немного наклонив корзиночку, положили туда остатки гнезда и выживших двух птенчиков. Ушли в сени наблюдать. Птенцы от голода и страха истошно кричали. Касатки немного успокоились и стали подлетать к  корзиночке, в которой сидели теперь только два их птенчика. Вначале ласточки очень боялись. Корзинка их пугала. Но птенцы неистово пищали, чувствуя приближение родителей. Сердечко матери не выдержало и она первая села на краешек нового и необычного для неё дома. Всё стало хорошо и мы, успокоившись, пошли в избу.

     Пришло время, и птенчики подросли. Они покинули своё новое гнездо и подолгу сидели на жёрдочке у лесенки в сеновал. Мы, как и раньше, могли их внимательно рассматривать, подходя вплотную. Они были очень крупными, особенно выделялся один птенец. Мы назвали его Толстая Ласточка. Он намного превосходил размерами своих родителей. Конечно, родители кормили птенцов, как говорят, на убой. Ведь вначале птенцов было пять. Этих двух и кормили как пятерых. Далее всё прошло, как и прежде. Потомство ставили на крыло и к концу лета они улетели.

     На следующий год мы не знали, поселятся ли у нас ласточки. К нашей радости они прилетели снова. И это была наша Толстая ласточка. Именно она поселилась в старой корзинке. Это было здорово. Значит, она помнила свой дом, также как мы помнили её. Всё стало повторяться. Но через два года это закончилось, несмотря на то, что не было уже наших котов. Они пропали где-то  в лесу.

     Новые поколения касаток уже не захотели у нас селиться, хотя кто-то прилетал и осматривал гнездо. Это была одна касатка. Она  звала подругу, показывала её возможную обитель, может быть, что-то и рассказывала ей. Но не убедила. И семья не состоялась.
     Несколько лет никого не было. Наконец, последним летом, когда мы очистили сеновал от сена, сняли стекло на окошке, совсем сменив «интерьер», ласточки появились вновь. Скорей всего это были уже другие касатки. Они свили своё, новое гнездо. Сеновал снова стал их домом. Все стало повторяться.


ОНИ СКАЗАЛИ «ПРИВЕТ»
Птичка божия…
А.Пушкин 

    В этот год ласточки снова свили у нас гнездо и высидели четырёх птенчиков. Вначале мне показалось, что их только двое. Каждый день выйду к сеновалу и посмотрю. Тихо, этак ненавязчиво. Вначале взрослые шарахались от меня. Постепенно поняли, что я не опасен. И стали даже при мне кормить малышей. Те тоже попервости сжимались в гнезде и затихали. Но и они свыклись с моими приходами.
    Двое птенцов, которые сразу на глазах были, росли как на дрожжах. Но мать-то знала, что их у неё четверо. Залетит сбоку и суёт мошек кому-то мне неведомому. И не зря. Выглянули ещё двое. Вначале только третий. Позже увидел, что и четвёртый головку вытягивает. Да такой маленький. Думал, что не выживет. Задавили его старшие совсем. Сидят прямо на нём. Не церемонятся.
    Вспомнил случаи у людей. Уставшая донельзя мамаша, во сне задавливала дитя своим телом. Даже выражение такое было: заспала ребёночка.
    Но ласточка-мать своё дело знала. Выкормили с отцом и этого «дохлятика».
   Вот и пёрышки появились. Вот и грудки белые стали. Уже на ласточек начали походить. Но, по-прежнему, двое так силищей и пышут, другая пара, прямо сказать, не богатыри.  Незаметно подкрался час икс. Заглянул. Двое крупных птенцов уже на краешке гнезда сидят. Крылышки чистят. Вытягивают их, как потягушки-нарастушки делают. Только что не зевают со сна. Слабеньким в гнезде просторно стало. Мамаша сидит на перекладинке, напротив. Хвостом к ним. Не отвлекает, но видно, спиной чувствует чадушек своих. На другой день один птенец перескочил уже на провод, что аккурат гнездо держит снизу. Но всё ещё рядом с гнездом. К вечеру и второй за ним перебрался. Прошел день. И вот все четверо на деревянной перекладинке. Но какая чёткая иерархия. Птенцы разделились на две пары. Головами в разные стороны, как чужие сидят. Полное неприятие. Вы там, а мы тут. Видимо, они очень разные, хотя из одного гнезда. Вот так. А мы думаем, что такое бывает только у людей.
    Ещё через два дня глянул, а гнездо пустое. Покинули его дети. Тесно там стало. На волюшку потянуло.
    На следующий день одна ласточка влетела на крыльцо, где я сидел на лавочке. Чирикнула чуть не в лицо мне и мимо в небо виражом над травой и цветами.

    Неожиданно четыре бывших птенчика сели прямо передо мной на перила крыльца. Смотрят и «заговорили»:
• Чвик. Чвик.
Я понял это как – привет, привет.
• Чвик, чвик. Чви..ик – это мы. Мы тебя знаем.
• Чвик, чивик – а ты нас узнаёшь?
• Чви..чви..чвик. Чивик, чивик – мы уже большие. Мы уже летать умеем. Смотри…

    Вспорхнули разом. Только их и видели. Потом на провода между столбами уселись. Снова  парами. Плечами крыльев прижимаются друг к другу. Одна пара от другой сидят отдельно, подальше. Видно надоело слабым угнетение в гнезде. Толстые и большие всегда сидели на них, так, что малых и не видно было.  Мать подлетает (думаю, к младшеньким), нет, нет да покормит. Наверное, чем-нибудь вкусненьким. Пара, которая из слабеньких, вечером появилась у гнезда. Одна птаха рядом на проводе прилепилась, другая прямо в гнёздышко уселась. Пищат, мать зовут. Теперь уж им недолго иждивенничать. На крыло встали. Скоро родители будут не нужны.

    Знают они меня. Это так здорово. Радостно на душе стало. Наверное, они нас различают, а мы…? Э…эх мы!
 Лёг спать. Вспомнил своих ласточек и поймал себя на том? что, засыпая, улыбаюсь.
    Через несколько дней увидел их на перекладине под крышей сеновала. Сидят как четвёрка мушкетёров плечом к плечу. Один за всех и все за одного.
    В скором времени они покинут нашу Берендеевку. А пока перед самым закатом занимают свои места на сеновале. Четверо. Пятая – матушка. Опекает ещё их. Утром пролетают мимо меня и обязательно пискнут – привет. Днём их уже не видно. Наверное, где-то кучкуются для предстоящего перелёта. Буду надеяться на встречу следующим летом.

 КРОВОПИЙЦЫ
Вдруг, откуда не возьмись,
Маленький комарик…
К. Чуковский
   
    Кровососущих насекомых в мире несметно. Где-то больше, где-то поменьше, но есть они везде. В наших лесах это комары, ближе к осени мошка. Бывают годы особенно на  них «богатые». Местный народ к ним привыкает как  приложению жизни. В период летней практики студентов на учебном полигона Даймище комаров всегда много. Помню, я «осваивал» с группой студентов ручное бурение. Создавали скважины для опытно-фильтрационных работ. Проходка и оборудование куста занимали несколько дней.
    Все мучились от нашествия комаров. Отмахивались, били кровососов на себе, расчёсывали покусанные места. Жгло как крапивой. Руки, шеи, лица были в волдырях. Все становились нервными, раздражительными. Спасала река, в воды которой можно было окунуться и снять зуд. Но один студент спокойно работал, оголившись до пояса, как будто никаких комаров не существовало.
    Удивительное дело. Оказалось он родом из Полесья, которое славится болотами и комарами. Стойкий природный иммунитет он унаследовал от своих предков и закрепил его в детстве.
    Организм большинства людей постепенно адаптируется к комарам. Ещё в Якутии я обратил на это внимание. Поначалу, комары воспринимаются как бич божий. Через неделю-другую  на них перестаёшь обращать внимание. Только слегка отмахиваешься. Помню, Неелов учил меня:
• Саша, старайся их не убивать, особенно когда комар напьётся твоей крови. Они на кровь ещё пуще кидаются. Ничего страшного. Просто ты свеженький. Скоро привыкнешь.

*
    Но  мне пришлось быть свидетелем довольно тяжёлых случаев комариных атак. Междуречье Мезени и Печоры. Ждём вертолёт. Сельский аэродром. Жара. Оводы. Тучами бросаются на нас. Один из сотрудников взял в экспедицию свою собаку – молодого эрдельтерьера. Городской пёс – никогда не видел ни комаров, ни мошки, ни оводов. От их жужжания и укусов он совершенно ошалел. Начал вертеться, пытался их ловить пастью. Клацал зубами. Ничего не помогало. Стал лаять. Жалко было на него смотреть. Хозяин чуть не плакал. Обезумев от боли и безысходности, пёс бросился в лес. Вскоре появился и наш вертолёт. Быстро загрузили вещи и оборудование. Можем лететь. Но… собаки нет. Такие истории здесь не предусмотрены. Время  – деньги. И не малые. Пилоты ругаются. Хозяин в истерике. Бегает, зовёт своего любимца. Заламывает руки, проклинает себя, что взял его в экспедицию. Ситуация накаляется. И…, о счастье, Эрли возвращается. Его тут же запихивают в вертолёт, и мы летим.
    Вертолёт пришёл за нами к концу дня, и мы были на месте только к вечеру. Правда, в этом районе летом всегда светло – почти полярный день. Но все устали, время для нас ночного сна. Вертолёт всегда спешит. Двигатель не глушится. Шасси чуть касаются болота. Быстро, быстро разгрузились, и вертолёт тут же ушёл. А усталость и комары остались. В такие условия студенты попали  впервые. Не знают, что делать. Ждут команды. Разделились. Одни перетаскивают груз в ближайший лесок. Другие помогают разбивать лагерь. На первых порах ограничились одной большой палаткой – будущей химической лабораторией. Расставили там раскладушки со спальными мешками. Сделали чай. Поужинали на скорую руку. В хлопотах даже хозяин забыл про своего пса. А Эрли совершенно сник. Сразу стал спасаться в палатке. Залез почему-то на мой мешок и нафурил там будте-нате. Я от такого озверел прямо. Рядом стояла раскладушка хозяина. Так нет, он выбрал именно мою. Чем я ему «насолил»? А может это был случайный выбор. Все смеялись и сочувствовали, а мне было не до смеха. Я на него заорал, стал грозить, что найду какую-нибудь палку и быстро отучу его от таких «фокусов». Тут на него и хозяин обратил внимание. Забегал по лагерю и истерично кричал:
• Дайте, дайте мне ружьё. Я застрелю его. Не могу смотреть, как он мучается. Эрли, несчастный ты пой пёсик. За что тебе такие муки? Это я, твой хозяин, виноват. Зачем я привёз тебя сюда? Это я обрёк тебя на такие испытания.
    Он почти плакал. Наконец, все угомонились. Наступил общий «отрубон». Утром при полном аврале лагерь бы доведён до нормы. Нам с Володей была выделена длинная большая палатка, рассчитанная на две койки, некоторое оборудование и большие упаковочные коробки. В одной из них мы сделали место для Эрли. Он сразу занял его, и мы накрыли коробку лёгким брезентом. Наконец, пёс спокойно заснул. Мы занимались своей работой. Полог палатки закрывался от комаров. Внутри перед сном скопления комаров опрыскивали дезодорантом.
    Проходит день, другой. Эрли носа не высовывает. Ни ест, ни пьёт. Приоткроем брезент. Он только жалобно посмотрит и снова закрывает глаза. К концу третьего дня медленно вылез из коробки. Естество взяло своё. Подошёл к выходу. Высунул морду наружу. А там по-прежнему жужжат тучи комаров. Он попятился и снова в свою коробку. Вселенская тоска была написана на его морде. Такой тусклый и безнадёжный взгляд. В конце концов, ему всё же пришлось из палатки выйти. Постепенно стресс прошёл. Больше Володя его в тайгу не брал.
     Спустя некоторое время стала к нам забегать небольшая собачонка от буровиков, работавших неподалёку. С нашей кухни ей обычно перепадало что-нибудь вкусненькое. Да и студенты подкармливали. Для неё комары будто не существовали. Местных кровей и другого воспитания. Резкий контраст со столичным здоровенным эрделем. Тому было здесь плохо, а собачонка буровиков, наверное, считала себя счастливой.   

БЕЗ ГОЛОВЫ
Головы уже нет
и руки давно откололись –
каменный истукан
на обочине у дороги
превратился в обычный камень…
Масаока Сики

   Адлер. Лето. Жаркий день. Двери настежь. К обоям прицепился богомол. Левая боевая лапка согнута в локте. Оса, зажатая им,  вертит брюшком и головой. Её жужжание как рёв реактивного истребителя. Отчаянная борьба. Вырваться не может. Богомол ухватил как раз за осиную талию. Такая неудача. Обидно. И жало и челюсти свободны, а поразить богомола не может. Тот будто изваяние. Спокоен, нисколько не нервничает. Крупнее осы раза в четыре. Пригляделся. Ба! Да у богомола головы нет. Вот те раз. Видно полосатая хищница успела её откусить, но попала в капкан клешни.
    Она и так и сяк изворачивается, тужится. Никакого толку. Если богомол погибнет, то ей конец. Я с интересом наблюдал.
    Уж решил, что здесь ничья со смертельным исходом для обеих сторон. Но вот оса как-то изловчилась и вонзила своё страшное жало в самый локоть богомоловой лапищи. Яд подействовал, и сустав,  как бы, нехотя вяло распрямился. Хищница улетела с победным рёвом своих моторов. Богомол остался на прежнем месте без головы. Я постоял, постоял. Ничего более не произошло. И я ушёл по своим делам. Дня два богомол был на прежнем месте. Потом куда-то исчез. Думаю, погиб от голода. Может быть, беспомощного, его доели осы. В тот год их у нас было в избытке.
*
    Как-то я спросил одного из детсадовских малышей:
– Зачем человеку голова?
Почти не задумываясь, он ответил:
– Чтобы есть.
Вспомнил одну историю:
• В геологической экспедиции на техсовете обсуждали довольно сложный вопрос, связанный с нефтепромысловой стратегией региона. Мнений оказалось слишком много. Спорам не было конца. Главный геолог, проводивший техсовет, решил подвести итог. Примиряющим тоном он сказал:
– Наверное, хватит дискутировать. Давно известно, сколько голов, столько и умов.
И неожиданно для себя услышал громкую реплику:
– Голов больше.
Отложили на завтра, решив, обдумать всё, о  чём говорилось. Никто не спорил. Молча согласились – голов всегда больше.


ЗАКОН «ПАСТУХА»
Полупустынная равнина. Жарища. Большая отара овец стояла, сгрудившись плотной кучей. Голова каждой спрятана под брюхо «соседки».  Я не разглядел ни травинки. Что они ели, зачем там стояли? Непонятно. Пастухов я не заметил. Зато огромных овчарок с рваными ушами и короткими культями хвостов было много. Поджарые, голодные и злые.  При моём приближении они с хриплым лаем кинулись в мою сторону. Я остановился. Они окружили меня, лаяли, рычали, свирепо скалились и не давали шевельнуться. Я стоял молча. Не знал, что делать. Ведь достаточно одной из них броситься, и я был бы разорван сворой на куски. Наконец, появились пастухи и собак отогнали.
    Я пошёл дальше. Ничего не произошло, но ощущение было не из приятных, и я помню его до сих пор, хотя прошло больше пятидесяти лет. Почему? Мало ли всяких собак на нас в жизни лает. Но эти были по-настоящему опасны и страшны. Они охраняли отару, и никто не должен был к ней приближаться.
*
     В деревне Даймище (район пос. Сиверская Ленинградской области) я подсмотрел другую картину. Довольно крупное стадо коров и мелкого скота. Пастухов двое. Они лениво возлежали на ватниках у тлеющего костра.
     Стадо паслось как бы само по себе. Однако, как оказалось, пастухи зорко наблюдали за ним, видимо, зная каждую скотинку «в лицо». Коровы и особенно козы постепенно разбредались по полю. Некоторые уже подходили к самому лесу. Около пастухов сидела крупная восточно-европейская овчарка, и тоже внимательно наблюдала за стадом. В какой-то момент старший пастух сделал ей знак и дал команду. Овчарка мигом полетела и, почти стелясь, по траве сделала вокруг стада петлю. Ещё и ещё, постепенно затягивая её. Коровы и остальная домашняя мелочь стали скучиваться и довольно быстро. Тех, кто отставал, овчарка принуждала гуртоваться быстрее.
Она хватала коров за «мочалку» хвоста, и висла на нём. При такой экзекуции бурёнка бросалась к стаду вскачь. Сделав своё дело, овчарка вернулась к костру в общество ленивых, но умных пастухов. Прекрасная работа. Ни шума,  ни лая. Просто сделала несколько кругов, и стадо на какое-то время собралось  вместе.
     Я замечал, что некоторые собаки инстинктивно настроены на формирование кучности, знакомого ей сообщества. Если несколько человек пошли по ягоды в лес и разбрелись, собака, сопровождающая их, будет обегать всю компанию, как бы приглядывая за каждым. Её не устраивает, чтобы знакомые ей люди уж очень сильно расходились розно. У нас с Верой был случай, когда, препятствуя нашему удалению от всех, собака опрокинула, корзину, почти полную черники. Мы вынуждены были долго подбирать ягоду, и застряли на этом месте. Потом поняли, что так и было задумано – не уходи далеко.
*
    Как-то мне пришлось видеть как бездомные городские собаки разных мастей и пород в своём районе, собирают всех сирых и брошенных. Бежит по улице собачонка. Вид у неё деловой и целеустремлённый. Забегает в какой-то дворик. Оттуда уже выбегает вдвоём с такой же шавкой. После следующего дворика их уже трое, а то и четверо.  И так, дальше и дальше.
     К вечеру, думаю, у них происходит развод по «квартирам». Информация поставлена прекрасно. Есть, разумеется,  иерархия, но, думаю и забота друг о друге – чтоб не пропасть поодиночке.
     На Кольском полуострове в пос. Ревда я видел потрясающей силы картину. Ничейных собак там много. Отношение людей к ним не просто безразличное, но, порой, очень жестокое. Какую-то псину некто окатил кипятком. На спине вся шкура слезла. Пострадавшая не могла дотянуться языком до больного места. И вот вижу, лежит на животе, рядом несколько таких же несчастных собак, и они зализывают ей ошпаренную спину.
*
     Группа, стадо позволяют существовать и выжить. Ну, а если кто-то отстал или отбился? Наверное, нужен пастух. Если есть закон агрегативности, то должен быть и закон «пастуха». Иными словами, кто-то или что-то должно работать на полноту его исполнения. 

     Сегодня Вера рассказала мне прелюбопытнейший случай.  Окна нашей квартиры выходят на просторный современный двор в спальном районе. Много деревьев, кустарников, свободная детская площадка. Сейчас всё занесено снегом. Детвора с санками в сопровождении бабушек и мам, по воскресеньям гуляют с детьми и папы. Перед самыми окнами деревья. Зимой залетают синички, свиристели, недавно были снегири. Днём появилось несколько стай мелких птичек. Они как-то быстро пролетели через двор и скрылись за крышей соседнего дома. Стаи были плотными и двигались на близком расстоянии друг от друга.
     Когда они исчезли, вдруг появилась небольшая группа таких же пташек. В их поведении чувствовалась растерянность. Как будто они не знали куда лететь. И тут появилась одна птаха. Она вернулась за отставшими. Было впечатление, что её послали, не досчитавшись своих в стае. Эта птичка облетела вокруг «заблудших» и повела их за собой догонять остальных. Ну, чем не пастух.

КАК АУКНЕТСЯ…
В начале восьмидесятых годов я участвовал в лодочном геологическом маршруте по р. Пинеге. На одном из участков мы сделали рабочую остановку. Место было удивительным не только по красоте, но, как оказалось, и по эхолокационному колориту.  Метрах в ста от нас возвышалась почти отвесная скала, а прямо под ней располагалось небольшое озерцо, неглубокое и чистое. Ветра не было. Водная гладь походила на зеркало. Мы сразу обратили внимание, что наши голоса создают эхо. Стали покрикивать. Эхо отвечало чётко и громко. Скала и озеро как будто передразнивали нас, повторяя голоса. Мне приходилось слышать эхо и раньше, но такой чистоты и силы звучания ни до, ни после я не встречал. Эта перекличка природы с человеком напомнила мне одну давнишнюю историю. Вот она.
*
    В середине пятидесятых годов на черноморском побережье Кавказа появилась Станция Академии наук СССР. Она была создана как научная база для изучения подземных вод и инженерно-геологического строения этого региона. Первые несколько лет, Станция располагалась в г. Сочи, а позже за ней была закреплена и обустроена территория в Адлере, со специализированными лабораториями, небольшими домиками для сотрудников, гаражом, мастерскими и другими подсобными помещениями. Кажется, под каким-то другим названием она функционирует до сих пор.
     В Сочи же, Станция снимала помещение у частных владельцев, довольно милых и приветливых людей. Как-то из полевой экспедиции сотрудники привезли пса по имени Джек. Это был немолодой кобель, один из тех, кто пасет и охраняет отары в горах. Он походил на крупную среднеазиатскую овчарку с мощной шеей, рваными ушами и слегка уже прогнутой спиной. Было такое впечатление, что пастухам он стал не нужен, голодал и прибился к нашим ребятам, которые его подкармливали и не обижали. За летний сезон к нему все привыкли и привезли с собой. Нрава он был незлобивого.
    Хозяева дома приняли Джека хорошо, и как-то само собой он получил статус их собаки. Когда Станция начала готовиться к переезду, хозяевам подарили щенка овчарки. И тут, тоже как-то само по себе, Джек оказался снова не удел. Кому нужны старики. Встал вопрос, куда его девать. Все решили, что обязательно возьмём его с собой, и он будет наш общий. Но когда переехали, эти благие намерения были забыты. Стало очевидным, что всехних собак не бывает. Они могут быть ничьи, но не всех. И Джек определился у меня. Возможно, он сам меня выбрал, не знаю.
     Я организовал ему лежбище под довольно высоким крыльцом нашего «финского» домика у своей квартиры.
     Псом он был свободным. Бегал, где хотел, никому не мешал. Я кормил его кашами и приносил остатки еды и кости с мясом из столовой, расположенного рядом санатория. Джек  мне нравился и, наверное, он это чувствовал. Скоро он привязался ко мне. Ходил за мною как тень, хотя никогда не приставал, не лез с ласками. Вел себя как телохранитель, не отпуская из поля зрения. Если я чем-то был занят, лежал в сторонке, в нескольких метрах от меня. Когда я начинал двигаться, он сразу настораживался, потом садился, и когда я пересекал невидимую для меня, но контрольную для него, черту, он вскакивал и двигался за мною, не отпуская дальше намеченного им предельного расстояния. Его поведение было каким-то трепетным и не навязчивым.
     На пляже, когда я находился в море, он вел себя очень беспокойно. Если что-то было не по нём, начинал бегать вдоль берега и сильно нервничать. Я был молодой, многого не понимал и не оценил всей эмоциональной глубины его поведения и меру любви пса ко мне. Наверное, поэтому мне пришла совершенно пошлая идея  пошутить. Теперь-то я понимаю, что над подлинными чувствами шутить нельзя. Их надо уважать и беречь.
     Видя его беспокойство, я начал изображать, что тону. Бил по воде руками, погружался с головой в воду, звал Джека на помощь. Он метался вдоль уреза воды как угорелый. Надо сказать, что собаки с гор воды опасаются. Джек не был исключением. Большая вода являлась для него своеобразным генетическим табу. Он боялся этой воды, но боялся и за меня. А мне, было интересно, сможет ли он свой страх преодолеть. Я испытывал его. Теперь-то я понимаю, что в этом была какая-то подлость.
     И вот … Джек бросился в воду и поплыл ко мне. По-существу он «бросился на амбразуру». Это был его подвиг. Подвиг во имя меня, меня, который был этого не достоин. Конечно, я обнял его, но … рассмеялся. Думаю, в его глазах это выглядело предательством.
     После этого его отношение ко мне резко изменилось. Он обиделся, и я стал ему безразличен. 
     Через какое-то время мне пришлось уехать в экспедицию на Кубань. Не было меня несколько месяцев. Джек опять стал ничейной собакой и приспособился кормиться у студентов, палатки которых на летнее время стояли в нашем общественном саду, а также у столовой санатория.  Когда я вернулся он уже жил сам по себе. Студенты уехали. Никто не обращал на него внимания. Он почти «переселился» в соседний санаторий. Дежурил у тамошней столовой, провожал отдыхающих на море и обратно. Относились к нему как к санаторской собаке. Знали, как его зовут, не обижали. У него там появились подружки. Я стал ему не нужен, и  как-то начал даже его забывать.
     Но в санатории считали, что Джек – это моя собака. И вот однажды отыскал меня тамошний завхоз и заявил, что на Джека стали жаловаться отдыхающие. Осенью это были в основном старые и пожилые люди. Они его бояться, сказал он мне, и если я не приму мер, то он, этот завхоз, Джека застрелит. Тогда я сделал в саду, где летом стояли палатки студентов, большую будку, накрыл её шифером, протянул между деревьями проволоку и приделал к ней бегунок с длинным поводком. Сходил за Джеком, надел на него ошейник и посадил на этот поводок. Начались дожди, но Джек в свой домик не входил. Уныло ждал своего освобождения. Ведь он вырос вольным псом. На цепи никогда не сидел. Его можно было понять. Я сочувствовал ему, но ничего не мог сделать. Я боялся за его жизнь. Он не заслуживал смерти. Скоро ждать воли ему надоело. Он начал выть. Почти круглосуточно. Днём и особенно ночью. Вой был тяжелый, какой-то болезненный и рвал душу. Мои посещения он принимал радушно, но как только я уходил, он начинал выть сызнова. Мне было жаль его.
     И вдруг появился  опять санаторский завхоз. И снова были претензии:
– Джек воет, не дает отдыхающим спать, они жалуются начальству, начальство «пилит» завхоза.
И снова угроза застрелить собаку, если я ничего не смогу предпринять.  Я не знал, что мне делать. В конце концов, я освободил Джека от поводка. Он пулей полетел в санаторий, не зная, что его там ждет. С территории нашей Станции он пропал. Я не искал его. Да это было и бесполезно.
         И вот в один из дней, когда заметно похолодало, я дома занимался обработкой экспедиционных материалов и отчётом. Дело в том, что Станция еще не была полностью отстроена, и моё рабочее  место находилось у меня в комнате, а на кухне располагалась бухгалтерия. Вдруг ко мне заходит кто-то из сотрудников и говорит, что на крыльце развалился Джек, что он мешает людям ходить и мне следует как-то с ним распорядиться. Я вышел на крыльцо. Джек лежал на боку наискосок, вытянув лапы, и действительно своим громадным телом перекрывал вход в квартиру, а значит и в бухгалтерию. Я пытался его сдвинуть, но не смог. Он был очень тяжел. Почему-то, мне пришла в голову мысль, что его отравили. Я вспомнил, что в Сочи соседи наших бывших хозяев как-то пытались это сделать. Он раздражал их и вроде бы даже гонял кур. Но тогда он выжил.
     Поэтому я побежал в квартиру, взял в холодильнике бутылку молока и вернулся на крыльцо. Джека не было. Соскочив с крыльца, я увидел, что он стоит на подстилке своего бывшего лежбища. Ноги напружинены, шея изогнута и лбом он упирается в кирпичный стояк крыльца. Я сел рядом с ним, обхватил его за мощную шею и завалил на себя. В полуоткрытую пасть стал лить молоко. И вдруг он дернулся и перестал дышать. Его жизнь кончилась. Я перевернул тело и увидел на боку огромную дыру, возможно от картечи почти в упор. И понял – завхоз убил его.
*
    Оказалось, что уже два дня Джек ходил по территории Станции. Многие видели его. Но не знали, что он смертельно ранен. Поэтому никто ему не помог. Меня потрясло, что умирать он пришел к тем людям, которые хорошо к нему относились, среди которых он чувствовал себя в безопасности и мог надеяться на помощь. И как последнее пристанище он выбрал мой дом и своё место под крыльцом. Это был в его жизни, возможно единственный дом, свой дом. Все хотят умереть дома.
     Позже я подумал, что молоко, которое перед смертью текло по его губам и языку, в какой-то миг, могло создать у него иллюзию вкусного соска на теплом и мягком животе его матери, когда он ещё не видел её, но ощущал своей нежной мордочкой. Если бы так? Тогда конец его жизни замкнулся на её начало.
     Мы вывезли его в горы и там оставили на воле, среди, травы, кустов и деревьев. Эта была его малая родина.
     Не прошло и месяца как я узнаю, что завхоз нашего санатория погиб лютой смертью. Он с водителем поехал в горы за дровами. Погрузились. Двинулись к дому. И почему-то завхозу захотелось вести грузовик с дровами самому. У него права были, но за руль он не садился, рассказывали, лет двадцать. А тут, вот, приспичило. Дорога мокрая, под колесами раскисшая грязь, камни – такая горная грунтовка. На крутом спуске завхоз не справился с управлением, не вписался в поворот, и тяжело гружёная дровами машина сорвалась под откос горы. Водителя, который сидел на месте пассажира, выбросило из кабины, а машина полетела дальше. Она перевернулась, и завхоз был почти раздавлен. В первое мгновение им показалось, что всё обошлось. Завхоз даже вскочил на ноги и на крик водителя:
Как дела? – бодро прокричал, что он в порядке. Но тут же рухнул на траву. Оказалось, что у него сломаны почти все ребра. Они как кинжалы проткнули ему лёгкие, печень, кишечник и желудок. Он умер под вечер в больнице в мучениях и кошмарах.
     В санатории считали, что это был просто несчастный случай. Я в это не верю.

КТО ПОБЕДИТ 
Смело мы в бой пойдём…

    Вышел из избы и неожиданно для себя увидел двух петухов. Они изготовились к бою. Были так сосредоточены, что даже не замечали меня. Позиции у них оказались разными. Панельные доски, на которых свела их судьба, чуть наклонены. Белый петух немного выше. К тому же за ним свободное пространство.
    Оно давало преимущество в манёвре. Чёрный петух оказался прижатым к калитке и углу избы. Возможности для манёвра у него не было. Навряд ли бойцы это понимали. Но какое-то внутреннее чутьё, возможно, определило их дальнейшее поведение. 
    Через несколько секунд белый петух бросился на противника. И грянул бой. Чёрный петух в мгновение ока был повержен. Ему не повезло.
    И я подумал:
– Что их заставило драться, что не поделили. Завоёвывали пространство, бились за кур, которых поблизости и не было, кого-то защищали? Неприязнь белого к чёрному и наоборот? Генетическая агрессивность? Игра молодой крови и молодечество?
   
    Позже вспомнил историю, которую мне рассказали в этом же таёжном посёлке. Жил там молодой парень. Крепкий и  задиристый. Как говорят в народе, достал всех. И никакого сладу с ним не было.  Решили его проучить: собраться толпой и побить. Для верности заготовили довольно толстый берёзовый дрын. Подкараулили и налетели скопом. Для верности кто-то, изловчившись, ударил его дрыном по голове. 
    Когда мне это рассказали, я с беспокойством спросил:
– Так ведь вы убить его могли.
Ответ меня и порадовал и обескуражил.
– Да нет. Он отбежал и стал грозиться нам:
– Ну, погодите! Я вас поодиночке отловлю, и получите от меня как следует.
Я, естественно, удивился:
– Как отбежал? Вы же его по голове дубинкой огрели?
В ответ услышал:
– Ну да врезали. А он будто и не почувствовал. Крепкая башка оказалась.
    Подивился я: есть же такие парни на Руси матушке. Наверное, это хорошо.
    И вспомнил ещё одну историю.
Кольский полуостров. Вечеринка. Выпивка. Гитара. Песни. Всё ладно. И вдруг возникла драка. Мой приятель стал разнимать. Ему ударили гитарой по голове. Все оказались в милиции.  Приятель потом рассказывал мне:
– Когда составляли протокол, я в нём фигурировал как пострадавший. Было записано, что во время драки кандидата геолого-минералогических наук В.И. Г-ча  ударили гитарой по голове. При этом гитара сломалась.
   Приятель очень этой записью гордился. Ещё бы. Гитара сломалась, а его голова осталась целой.
*
    Отвага и решительность одних обычно останавливает агрессию других. Вера рассказывала мне,  как несколько ворон героически преследовали ястреба и победили его. Видимо, он был застигнут у гнёзд.
    Вороны организовали отпор и напали на незваного гостя. Ястреб в панике стал удирать Его преследовали. Одна ворона настигала его. Сверху наносила удар своим мощным клювом и сразу  делала вираж в сторону. Тут же удар повторяла другая ворона, летящая следом. Она уступала место следующей. К этому моменту возвращалась первая ворона. И всё повторялось сызнова. Ещё и ещё. От ястреба только перья летели. Он начал метаться и, в конце концов, забился в какой-то большой куст. Вороны с победным криком вернулись восвояси. Гнездовье их встретило ликующими кар-кар-кар.
    Как-то мне пришлось услышать оценку лётных качеств ворон. Она прозвучала из уст лётчика-истребителя и была очень высокой. Это и скорость и потрясающая манёвренность. Думаю, что можно добавить ещё и отвагу, организованность и взаимопонимание в бою. Они работали как звено истребителей.
    Подыскивая картинки к этому эпизоду, я наткнулся на фотографию волка и вороны. И снова ворона нападала, а волк в недоумении поджал хвост. Наземные  силы всегда пасуют перед воздушными. Мне показалось, что волк должен отступить.
 А если бы появилась стая ворон? Тогда он наверняка пустился бы наутёк.
   

ГОРНОСТАЙ
Королевскую мантию тихо опутали травы.
Ю. Шмидт.

    На сопках Якутии встречаются полосы громадных каменных глыб, похожих на потоки. Якуты называют их каменными реками (курумами).
Начинаются они у открытых вершин (гольцов) и через многие сотни метров теряются в таёжной зоне. Производят сказочное впечатление. Гигантское нагромождение обломков скал. Будто некий небесный Голиаф шутки ради cсыпал их в широкий распадок, принося из неведомой космической каменоломни. Ничто здесь не растёт. Вероятно потому, что они движутся. Под ними слышно журчание воды. Но она недоступна. Здесь можно умереть от жажды. Воду слышишь, но она как мираж в пустыне. По этим глыбам ни лошадь, ни олень не пройдут. Человек же движется относительно легко. Но, когда, другой раз, почувствуешь, как страшная каменюга качнулась под твоей ногой, делается страшновато. Почему-то мне всегда приходила мысль:
• Не дай бог, попадёт под неё нога – как в капкан. Тогда, всё. Никто тебе помочь не сможет. Будешь «прикован» к скале, будто Прометей. И сожрут тебя ночью медведи. Бр..р..р. Ужас.
    Правда, о таких случаях я не слышал. Наверное, похожая мысль приходила в голову не мне одному. И люди вели себя осмотрительно.
     Как-то остановился на такой каменной реке. Пришла в голову идея по маршруту. Решил записать, чтобы, как говорят, мысль не потерять при новых  впечатлениях. Выбрал место. Вынул из рюкзака небольшую фанерку и подложил под себя.  Этому научил меня Неелов – опытный геолог-полевик. Полезное дело. Ведь профессиональная болезнь у большинства геологов-съёмщиков – ишиас. От холодных камней. Он всегда носил с собой небольшую дощечку. Все, говорит, подсмеивались. Зато я здоров. Так делать стал и я. Уселся поудобней. Достал пикетажку, карандаш, стал обдумывать, как построить на бумаге  свои соображения. Тихо так сижу. Сергея с собакой отослал вверх по куруму, чтобы не мешали.
    И вдруг, из какой-то щели выбежал, прямо на меня, горностай.

    Никогда раньше их не видел. Представление имел только по живописным полотнам Эрмитажа, где изображены короли в горностаевых мантиях. Застыл. Дыхание затаил. Боюсь пошевелиться. Как бы, не спугнуть. Наверное, он человека тоже выдел впервые. Не боится. Разглядывает меня. Я его.  Но горностай осторожен. Опять в щель заскочил. Но видно любопытство сильнее страха. Снова показался. Посмотрит, посмотрит и юрк в щель. Я не шевелюсь. Любуюсь красотой зверька. Вот подарок-то – нежданный, негаданный. Наконец, мой гость убежал. Забыл я, что и записать-то хотел. Да бог с ними, записями. Может, и вспомню потом. А нет, так и ладно. Ведь мне чудо показали!
    Вечером в лагере якуты на мой рассказ помолчали. Потом как-то проникновенно сказали:
• Повезло тебе Саска. Оченно повезло. Горностай это к счастью.


РАЗОБРАЛИСЬ
     После зимы на перилах открытого крыльца нашей избы всегда много следов от посещения мелких птичек. К июлю, когда я нынче появился в нашей деревеньке, эти следы выглядели как белые засохшие лужицы с крохотными чёрными «червячками» в середине или у самого края. Я их не убирал. Ну, есть и есть. Природа!
     Июль выдался аномально жарким. Каждый день температура воздуха в тени поднималась далеко за тридцать. На небе ни облачка. Зной.  Духота. Встаю рано. После кофе с кусочком хлеба и сыром выхожу покосить по прохладе. С передыхами хватает на час-два. Потом обливаюсь водой из ведра и тащусь в избу прилечь. Кроссворды. Они почему-то приводят в норму мои давление и пульс. Подхожу  к одной из последних фотографий, где мы с Верочкой стоим, обнявшись у куста калины и цветущих флоксов.  Становится грустно и одиноко.  Ложусь читать. Через час-полтора выхожу опять покосить, а через неделю – сгребать сено и убирать. Я таскаю его к двум большим берёзам. Подкормить к зиме и на весну.  Цель простая – очистить от высоченной и уже подсыхающей на корню травы участок перед домом. При этом сохранить цветы, ещё не так давно посаженные Верочкой с любовью и вкусом. Вечером обильно поливаю их. Хочется сберечь её труд и красоту, которую она создала. Это немного греет душу. В нашей Берендеевке (из четырёх домов) я нынче  один. Совсем один. Поговорить не с кем. Телевизор и радиоприёмник сознательно не взял. Хотелось отрешиться от всего. Только автолавка по пятницам в соседней деревне. Да и то, что обсуждать? Что Веры не стало. И теперь я приехал без неё.
     Маюсь жарой ужасно. Где-то к середине месяца на небе появились редкие белые комочки. На следующий день высокая облачность уменьшила яркость солнца. Поднялся лёгкий ветерок. Температура упала. Стало полегче. Затем опять жара. Духотища.  Почти весь день в избе. На кроватях под простынёю – то на одной полежу, то на второй, то на третьей. Выхожу обливаться. Благо насос от каптированного родника в лесу пока ещё исправно работает, и свет не вырубают. И вот, когда уже совсем стало невмоготу, небо заволокло тяжёлыми тучами. Стало погромыхивать. Деревья и кусты закачало, начало гнуть и трепать.  От «гнилого угла» (так покойная баба Катя называла запад за своей избой) надвинулся дождь. И вот небо лопнуло. Разверзлись хляби небесные. С ветром, молнией и громом. Ливень крупный и сильный. Ударил наотмашь по иссохшей земле, крышам, брёвнам избы. Залил крыльцо. Поливало как из брандспойта. Природа вздохнула. Стало прохладно и обновлено. Дышать легче. Хорошо.
     Вышел из сеней, куда меня загнала гроза. Стою у перил. Вижу – к маленькому, отмокшему от дождя, пятнышку птичьего следа пристроилась довольно крупная муха.
Сидит и наслаждается вкусной для себя едой, ставшей доступной после дождя. Ну, ест и ест. И тут к её миске подлетела другая муха – помельче. Типа тех, которые в народе называют постельными. Мелкая, настырная, надоедливая и вёрткая. Посмотрела на крупную товарку, оценила её размеры. Но не убоялась. Стала пристраиваться к кормушке. Нос к носу. Большая муха резко дёрнулась навстречу и отогнала нахлебницу. Не тут-то было. Постельная муха отпрыгнул, но не улетела. Приняла боевую позу. Опустила голову, задрала брюшко почти вертикально, растопырила крылышки, сучит задними лапками – угрожает. И в такой позе начинает наступать. Снова была не допущена. Стала подходить сбоку, потом сзади, кругами. Большую муху это гневило. Она бросилась отгонять конкурентку. Но её успехи были временны. Нахалка не отступала. Топорщилась. Медленно подкрадывалась и норовила припасть к еде. Наконец, добилась своего. Большая муха перестала её отгонять. Наверное, сообразила, что еды хватит и на двоих. А может она устала бороться и ей всё это надоело. Ситуация успокоилась Консенсус был достигнут. Нахальство победило.
     Я постоял, постоял. Наконец, мирная картина мне  надоела, и я ушёл в избу готовить ужин.
     Поел молодой картошки в мундирах. С постным маслом, крупной солью, помидорами и огурцом. Вкуснотища! Потом пил чай и размышлял:
– Может, победило не нахальство. Хотя без него, конечно, не обошлось. А смелость и решительность. Ведь, если трусишь, нахальство не поможет.


ЛЮБОВЬ
Бог создал кошку, чтобы человек
имел возможность погладить тигра.
В. Гюго

    Наша Берендеевка. Конец весны. Тепло, солнечно. Кусты и деревья в молодой зелени. Яркая трава-мурава. До покоса ещё далеко. Тёплый и влажный  запах проснувшейся земли.  Воздух напоён свежестью и каким-то свойственным только в эту пору ароматом. Звон птичьих голосов. Первые бабочки. Прозрачная голубизна неба. Начало новой жизни. Ожидание чего-то хорошего.  На душе  светло.
    Открыли избу. С сеновала навстречу выскочила кошка. Бросилась к нам в ноги и стала истово тереться о них. Господи! Такого несчастного существа мне видеть ещё не приходилось. Тощая донельзя. Спина горбом. Позвоночник наружу.  Рёбра можно пересчитать. Откуда она? Где пережила зиму? Не знаю. Вера сразу дала  еды.
     Так и осталась у нас на лето. Пришла в себя. Отъелась. В избу почти не заходила. Обращались мы к ней незамысловато – Киска, и всё. Ближе к осени Вере показалось, что будут котята. Как-то к ночи услышали на чердаке лёгкую возню. Решила – Киска уже не одна.
     Утром поднялся на чердак. Проверил все углы и закутки. Ничего не нашёл. Позже стали замечать, Киска таскает на чердак мышей. Возня стала довольно шумной. Шло обучение.
    И вот, неожиданно для нас, с чердака скатилось на полку и затем шлёпнулось под ноги маленькое существо. Величиной с ладонь. Испуганное и «грозно» шипящее. Других котят не оказалось. Существо озиралось, засуетилось и побежало в «кошачью» дырку дверей к сеновалу. Смелости малышке было не занимать. Мамаша растерялась. Юркнула за чадом. Так и пошло. Котёнок бегал, где хотел.
    Залезал в дрова, бродил под крыльцом, карабкался по брёвнам избы, бегал по траве, залезал под доски в какие-то немыслимые щели. На мать не обращал никакого внимания. Киска вся в переживаниях. Бегала за ним в беспокойстве. На её морде выражалась полная растерянность. Казалось, вот она сядет и разведёт лапами в удивлении.
     Дело шло к холодам. Начали думать, что с нашими кошками делать. Двух взять в город не могли. Оставлять в избе – обрекать на гибель. Наконец, решили:
• Киску отвезём в Боровичи к тётушке, котёнка заберём с собой в Петербург.
Ночи становились всё холоднее. Кошки в тёплую избу не шли. Беспокоились в основном за малышку. Вера устроила им гнёздышко в чулане. Там же и миски определили. Спали мать и дочка (позже выяснилось, что это кошечка) в обнимку.
     Но наша озабоченность нарастала. По ночам стало подмораживать.  Да и  уезжать скоро. Наконец Киску отвезли. А вот малышку предстояло ещё поймать. Все обычные способы приманивания, уговаривания оказались безрезультатными. Мне было поручено изготовить большой сачок на длинной палке. Но это только ухудшило ситуацию. Малышка  вообще перестала нас подпускать. Тогда Вера придумала дождаться, когда котёнок поест и заснёт в чулане. Там были ночные сумерки и дверь закрывалась. Открыт был только кошачий лаз внизу. Технология сработала. Когда «дитя», по нашему мнению, заснуло, Вера зашла и тёплой кофтой накрыла спящее создание. Внесла в натопленную избу и передала на руки сестре, которая гостила у нас в это лето. Женя, боясь испугать котёнка, легла с ним в кровать, не раздеваясь и прижимая ласково к груди. Так и заснули вдвоём.
     Утром малышка уже резвилась на полу, цепляясь за полог, закрывающий вход в комнату, где прошла её спокойная ночь, и раскачивалась на нём.  Стали придумывать имя. Ничего путного в голову не лезло. И вдруг кого-то из нас осенило:
– Да это же Сонька, Сонечка. Если торжественно, то Софья.
Крестины состоялись. Имя к малютке будто приклеилось. Наконец, присмотрелись  к ней. Окраска наподобие русской голубой. Загордились – чувствуется порода. Носик розовый.  Мордаха спереди белая. Белая полоска разделяет ещё синие глазки. Грудка, живот и часть лап тоже белые. Белое будто разделяло тело пополам – верх и низ. Короткошерстная. Шерсть густая, плотная. Хвост не пушистый, но «массивный».  Одним словом котёнок хоть куда. Просто загляденье. Красавица, да и только.
     Подумали, что ночь в избе сблизила её с нами. Но ошиблись. Попытка Жени, взять Соньку на руки, завершилась полным конфузом и ранением. На протянутую руку это маленькое чудо-юдо бросилось в атаку и своими когтями-иголочками, нанесла длиннющую царапину на локтевой части руки, такую глубокую, что кровь закапала на пол. Пришлось заливать йодом и заклеивать бактерицидным пластырем.  При малейшем приближении рот у Соньки растягивался в какой-то прямоугольник. Она  грозно шипела и показывала тонкие и острые клыки. Шерсть вставала дыбом. Уши вытягивались в стороны. Пришлось оставить её в покое и предоставить самой себе. Конечно, из избы уже не выпускали.
     В город привезли её в просторной плетёной корзине, закрытой сверху сеткой с крупными ячейками. В квартире долго обследовала каждый уголок.
     Очень беспокоились, где и как она начнёт решать свои туалетные дела. Но всё сладилось прекрасно. Она оказалась потрясающей чистюлей. Сейчас в её «корытце» около унитаза просто стелем небольшой листок газеты. Второй листок кладём рядом на кафельный пол. Надо только вовремя и хорошо убирать. Все свои «дела» прикрывает чистыми листочком. Когда приходят гости, удивляются, что в доме кошка. Никаких запахов.
     Вскоре я заметил,   её глазки «затекают» и около носа образуются грязные комочки. Вера стала делать слабый  марганцовый раствор, и я кусочками марли протирал глаза. Она не сопротивлялась. Только вся напрягалась, когда мне приходилось лёгонько брать её за горло под мордаху.  Процедура не приносила каких-то ощутимых  результатов. Решили показать её врачам.
     Оказалось, она сильно простужена. Нам сказали:
– Ещё бы неделя – и воспаление лёгких.
Начались уколы. И тут мы нашу Соньку оценили с другой стороны.
Медсестра Вере:
– Держите крепче. Укол довольно болезненный.
На удивление Сонька лежала спокойно. Вера только слегка придерживала её и говорила ласковые слова. Укол. Наша больная даже не дёрнулась. И так  каждый день. Десять уколов. Сестра только удивлялась:
– Да! Ваша кошечка с характером. Таких я ещё не встречала. Обычно орут, вырываются. Особенно коты. А ваша терпелива и бесстрашна.
     Мы внутренне загордились. Приятно такое слышать. Хотя нашей заслуги в этом не было никакой.
      В клинике нам посоветовали стерилизовать её. Подумали, подумали и решились. Когда Соньке «стукнуло» девять месяцев, привезли её на операционный стол. Переживали. Но операцию она перенесла превосходно. Выше всяких похвал. Только пыталась сразу вставать и с мутными от наркоза глазами, шатаясь, куда-то двигалась.
     Скоро всё забылось. Сонька стала зеленоглазой и снова игривой, бойкой, радуя нас каждый день. У неё выработались чёткие ритуалы, соблюдать  которые она быстро нас приучила.

Подъём.
    Побудка в пять утра. Только Веру. Начинает ходить по ней, тычется носом в лицо, или цепляет когтями за одеяло, пытаясь сдёрнуть. Бежит на кухню к своим мискам. Вера кормит. Хотя миска с сухим кормом пустой никогда не бывает. Вообще Сонька не любит пустых мисок. Требует, чтобы в них был корм. Иногда не ест. Просто посмотрит. Убедится, что всё в порядке,  и, успокоившись, уходит. Когда мы завтракаем, обязательно при сём присутствует. Сядет на окно, смотрит на волю, спиной к нам, но с нами. Если появляются птички, начинает цокать зубами. Раз даже прыгнула на стекло, брякнулась на стол с «хорошими» последствиями для уборки.

Игра.
     Часам к двенадцати у неё возникает острое желание поиграть. Только с Верой. Она относится к ней как к подруге. Приглашение состоит в том, что Сонька запрыгивает на кровать, изгибается боком, растопыривает уши в стороны или прижимает за головой, шерсть вздыбливается и начинается танец-прыжки. Этаким скоком, скоком на четырёх лапах боком.
     Вера берёт в левую руку мой пояс от халата и начинает им легко помахивать, водить по кровати, делать круговые движения. Сонька убегает по коридору. Занимает исходную, выжидательную позиции. Ложится, прижимается к «земле» и … атака. Вера подкидывает конец пояса. Сонька подскакивает за ним над кроватью этакой свечкой. Иногда делает какой-то немыслимый кульбит с неповторимым поворотом. Старается поймать кушак. Ей это позволяется. Начинается катание по кровати. Перевороты через голову. При этом рот у Соньки до ушей или открыт от счастья. Она радуется и вся сияет. Потом соскакивает под стул. Замирает. И опять бросается в атаку. И так много раз. Наконец, все участники игры устают.  Сонька теряет к игре интерес. Мой кушак оставляют в покое.
     Игра обязательна. Каждый день и только с Верой. Мои попытки подменить её никогда успеха не имеют. Когда Сонька была молоденькой, непонимание или отказ поиграть вызывал у неё обиду. Казалось, она думала:
– Ах, так? Не хотите? Делаете вид, что не понимаете, заняты? Ну, я вам сейчас покажу.
     Прыжок на оконные занавески, раскачивание, раскачивание … И вот вся оконная красота уже на полу. Сонька сверху. А то и зароется в ткань с головой. Стали ругать. Начала проделывать  это без нас. Пробовали закрывать в комнату дверь. Мало помогало. Она разбегалась, прыгала на дверь. Раз, другой. Ударялась. Разбегалась снова и снова. Штурм. Ничего не выходило. Стала запрыгивать на ручку двери. Повисала на ней. И всё-таки открывала. Но никогда не мяукала, не просила, не «ныла».
     Наконец, мы сдались. Игры приносили всем радость. Сонька оказалась умнее нас.

 Ласки.
     Сонька не любит, когда её берут на руки. Вся напрягается, и, медленно и сильно извиваясь всем телом, освобождается. Видно, она только терпит и ей неприятно.
     Однако ласку любит. И в этом тоже существует ритуал. Место и время. Для ласок был выбран я. Когда я сажусь в мягкое глубокое кресло, она каким-то нутром узнаёт это. Обычно  после короткого «мяв», подбегает слева, царапает когтями обивку и запрыгивает на подлокотник мордой ко мне. Это означает, она хочет, чтобы я погладил её. При этом я всегда говорю:
– Сонечка! Девочка наша хорошая. Красавица. Умница!
     Это повторяется на все лады. Затем она поворачивается боком. Я вычёсываю её специально приобретённой расчёской. Подставляется другой бок. Если сидит спиной, всегда оборачивается и смотрит мне в лицо. При этом всё время надо говорить ласковые слова и хвалить её. Вначале я этого не понимал. Тогда она начинала меня не больно покусывать. Вначале я думал, как-то не так расчёсываю, делаю больно. Оказалось, дело в другом. Надо говорить, говорить и говорить с нею. Ласковые слова, тёплый тон:
– Королева ты наша, красавица, умница! Мы тебя любим! Курочка ты наша хорошая. Заинька
     И всё в таком духе. Наконец, она успокаивается и просто сидит на подлокотнике. Если я не ухожу, она медленно переходит ко мне на колени. Какое-то время сидит, потом укладывалась калачиком. Иногда вытягивает лапы и упиралась ими в подлокотник. Начинаю почесывать её за ушами, провожу пальцами по спине, оставляя полоски, треплю легонько по меховым подушечкам щёк, которыми кошки обычно трутся о нас. Она жмурится и «балдеет» от приятности. Обычно даю ей посидеть пять-десять минут. Потом медленно встаю и ухожу работать. Она соскакивает и возвращается в кресло на нагретое мной место.
     В течение дня на неё никто внимания обычно не обращает. Но она всегда старается быть неподалёку. У телевизора устраивается либо рядышком с Верой, или напротив – на стуле, чтобы видеть нас, и чутко дремлет.
     В таких случаях мне вспоминается  случай с  нашей знакомой в Африке. Муся работала врачом в одном из небольших тамошних государств. Как-то её пригласили в тюрьму осмотреть заключённого. Она оказала ему помощь и рекомендовала перевести на лёгкий режим. Через месяц или два в этой стране произошёл государственный переворот. Её пациент оказался у власти (не то премьером, не то президентом). Спустя год она уезжала в Россию (тогда ещё СССР). И уже подходя к самолёту, увидела, как подъехала правительственная машина. Из неё вышел бывший пациент. Просто постоял и всё. Так он поблагодарил за помощь и показал, что помнит её. Ведь не обязательно говорить какие-то слова. Иногда достаточно побыть рядом.
     Иногда днем я выпиваю чашку чая на кухне. Сонька тут как тут. Запрыгивает на табурет и  вытягивает  лапу в мою сторону, медленно поводя ею сверху вниз. Просит погладить. При этом она тихо, тихо говорит не то «мяв» не то мяу, смотрит на меня и как-то смешно морщит носик.

     Частенько Сонька расслабляется, вытянув лапы, на коврике у кровати. И тут, достаточно только обратить на неё внимание, произнести имя. Начинает подрагивать кончик хвоста. Она слышала, что говорят о ней. Если вдруг с нашей стороны услышит:
– Сонечка! Какая ты у нас красавица. Чистюля. Девочка наша золотая.  Любим мы тебя, – тут же начинает кататься на спине. Вправо, влево. Лапы в стороны. Улыбка до ушей. Будто впитывает наши слова и светится счастьем. Всем хорошо.  Такая сцена повторяется и в деревне, когда мы сидим на крыльце, любуемся закатом и отдыхаем от дневных трудов и забот. Сонька нежится на вечернем солнышке рядом с нами. Мы нужны друг другу.

Защемило на сердце.
    Сызмалу Сонька очень осторожна. Сторонится всего незнакомого. Когда, кто-то подходит к двери в квартиру, мы узнаваём об этом ещё до звонка. Она приседает на всех лапах и суетно, прижимаясь к полу, бежит к двери ванной комнаты. Когтями в панике отцарапывает дверь  и – на коврик. Если слышит, что гостей многовато, залезает под ванну и сидит там, притаившись, пока не уходит последний  гость.  Недавно, в доме меняли отопительную систему. Дверь в квартире не закрывалась с утра до самой  ночи. Работала бригада монтажников. Одни пилили трубы «болгаркой, другие снимали старую арматуру. Вытаскивали, приносили новое оборудование. Дрелили стены, ставили подвески и так дальше и тому подобное. Работа специализированная. Люди постоянно менялись, внося в квартиру разную ауру, звуки, настроения, голоса, инструменты. Для Соньки это был огромный стресс. Почти сутки она просидела в своём «подполье». Ни питья, ни воды, ни туалета. Ни о каких играх и ласках не могло быть и речи. Но вот около часа ночи «чинщики» ушли. Только закрылась дверь, Сонька тут как тут. Вся квартира была обследована заново. Она даже  заглядывала в щель между стенкой и изголовьем кровати, будто кто там мог спрятаться. Обнюхивала и осматривала все уголки, побывала за столом компьютера, осмотрела книги и кресло. Успокоилась, только убедившись, что её дом не изменился.
     Летом происходит то же самое. Приезжает зять рыбачить на форель, она прячется. Дома не показывается, в избу не заходит. С Петровичем в доме появляется много незнакомых вещей, запахов. Они настораживают её и беспокоят. Мы это понимаем. Знаем, как только Петрович соберётся к отъезду, выйдет из дома, помашет рукой и пойдёт по тропке к машине, Сонька появится мгновенно. Любопытно, что когда он просто на много часов уходит рыбачить, такого не происходит. Она появляется только и только тогда, когда он уезжает совсем.
     Приезжают сын и внук, чтобы помочь нам уехать в город. Сонька прячется снова. Хотя их, также как и зятя, она знает хорошо. Перетаскиваем вещи в машину, оставляемую в соседней деревне. Её нет. Звать бесполезно. Сборы и суета людей волнуют и пугают её. Уходим. Вера остаётся на крыльце ждать Соньку.  В доме всё успокаивается.  Сонька появляется. Вера помещает её в «перетаску». Мы встречаем их, садимся в машину и спокойно едем на зимнюю квартиру. Она спит. Никаких проблем.

     В конце этого лета, за нами приехал сын с приятелем. Припарковались почти у дома. Побыли неделю. Помогли по хозяйству, ходили в лес, на реку, отдохнули. Оба курят, вечерами любили посидеть на нашем большом открытом крыльце. Выпивали понемногу, курили, разговаривали о своих делах. Естественно Сонька в это время дом покинула.  Дни стояли ненастные и  холодные. Почти каждый день дожди.
     Оставляли для Соньки еду.  Ночью, когда все спали, я выходил в сени и звал её. Безрезультатно.  Однажды открыл дверь, смотрю, стоит у порога. В избе натоплено. Зову зайти. Порог в избах высокий. И тут я совершенно поразился.  Сонька вытянула шею прямо через порог. Мне показалось, что шея стала длинной как у жирафа. Как-то странно повернула голову и заглянула в сторону кровати, на которой спал Миша, приятель сына. Увидела спящего, и тут же шею «убрала», не переходя порога. Тогда я взял её на руки.
Живот был мокрый от травы, шёрстка влажная. Прижал к себе и внёс в избу. Прошёл в нашу комнату, опустил на кровать, закрыв при этом дверь в кухню, где спал Миша. Она тут же юркнула в соседнюю комнатушку, под кровать сына и исчезла. Утром я не нашёл её.

     Канун отъезда. Начали собираться. Снимали шланги, насос, прятали всякий скарб, поскольку за зиму нас всегда навещают воры, и весной не знаем, что найдём. В общем, хлопоты большие, долгие. Предотъездовская суета. Наконец всё, что можно попрятали.  Загрузили старенькую «Ниву». Утром отошли к машине. Дом успокоился. Никого чужого. Вера осталась на крыльце одна ждать Соньку. Её нет и нет. Отъехали за деревню, чтобы нас было не видно. Ждём. Сонька не приходит. Час, два, пошёл третий. Надо ехать. Соньки нет. Что делать. Решили двигаться. Предупредили соседа, попросили подкармливать.
    На душе муторно.  Стали успокаивать себя:
– Наверное, судьба у Соньки такая. Здесь появилась на свет, здесь и пропасть, видно суждено.
     Из города названиваем соседу:
– Как там? Появилась?
– Видел, еду ставлю. Миска всегда пустая. Но кто съедает, не знаю.
     Прошло две недели. Появилась возможность поехать. Надеялись, с нашим приездом Сонька почувствует привычный уклад жизни и придёт. На всё про всё у нас были только сутки. Переночевали. Соньки нет и нет. Переживаем. Э..эх! Приехали в пустую. Видно суждено ей пропасть тут.
     Где-то около полудня Вера, в который уж раз, вышла в сени. И вдруг Сонька спрыгивает с чердака, подходит к ней, как ни в чём не бывало, и начинает ласкаться о ноги. Вера подхватила её на руки. И, о боже! Сонька прижалась к ней как ребёнок .


ИЛЬКОВИЧ И БЫЧОК
    На нашем Северо-Западе  есть очень красивые, я бы сказал, даже какие-то сочные названия:
• За'псковье, За'величье, За'лужье, За'мостье, …
По смыслу они просты и понятны – за рекой Псковой, за рекой Великой, за лугами, за мостом (наверное)… В деревушку За'лужье, что у дороги Любытино-Малая Вишера, мне с Ильковичем пришлось как-то заехать. За последними домами щипал травку маленький бычок. Милое, как все дети, создание. Доверчивый и любопытный. Подошёл и  с интересом уставился на нас.
Возможно, ожидал вкусненького. Под рукой ничего такого не было. Мы просто рассматривали это неуклюжее и симпатичное создание. Не понимая, кто такие и зачем, телок растопырил свои мосластые ножки и уставился на нас, моргая белёсыми ресницами. Нос у него был белый, немножко розоватый.   
     Илькович, глядя на бычка, весь обмяк от охватившего его счастья. Этот мужик, с затвердевшими от физического труда большими ладонями, грубыми чертами лица, выпивоха на глазах таял как снег под весенним солнцем. И неожиданно для меня стал целовать его в мокрый нос.
     Телок ничего не понимал, но не делал попыток освободиться. Их биополя, видимо, сливались. Это был счастливый миг жизни для того и другого.    Когда отошли, Илькович, сказал мне:
– Александр Николаевич! Вы даже не представляете, как я люблю телят. Мальчишкой, на Украине, несколько лет пас их. Они остались во мне как часть босоного детства. Наверное, кроме них у меня никого тогда по-настоящему и не было.
    Время раскрутилось для него назад и ему стало хорошо.


МУТОРНО НА ДУШЕ
    Иногда в жизни бывают муторные периоды. Говорят – чёрная полоса. На душе  пустота, безразличие ко всему. В один из таких дней я шёл в Хосту и свернул с асфальта на крутой склон, решив сократить путь. Случайно оказался на чьём-то садовом участке. И вдруг увидел огромного пса. Он с неприязнью посмотрел на меня, глухо заворчал, нехотя вылез из будки и в перевалку, медленно двинулся ко мне. Не лаял. Просто громко зарычал, и встала на дыбы. Его морда оказалась на уровне моей головы. Я был в таком ступорном состоянии, что не закричал, не замахал руками, не побежал. Просто встал, и вяло загородился рукой. Думаю, это и спасло меня. Я только почувствовал, как огромная пасть захватила мою руку ниже локтя и слегка сдавила. Я не сопротивлялся. Наверное, огромному псу такая безразличная реакция не понравилась. Он что-то промычал, отпустил руку, повернулся и затрусил к своей будке. Мне показалось, что от досады он плюнул в сторону. Может быть у него на душе тоже было муторно.


ЗАКЛЮЧЕНИЕ
    Конец петербургской  осени. Деревья уже голые.  Ночные заморозки. С сыном пришли к Верочке. Место – колумбарий при крематории. Тишина. Народа почти нет. Только у свежих захоронений печально толпятся по нескольку человек. Погост ухожен. Торжественно чисто. Наш участок только «заселяется». Вдоль дорожек, ограничивающих площади новых и будущих захоронений, высажены молодые деревца. Сейчас они выглядят как тонкие высокие прутики. Но мы знаем, что это клёны. Ещё недавно их жёлтые и красные листья создавали живой фон в этом мертвящем душу месте. Но зима закончится. Появятся и распустятся почки, зазеленеет трава. И вечный покой, ушедших от нас любимых и родных людей, приобретёт новый смысл – вечности бытия.
    На могилу дочка с внуком привезла из Адлера гальку с нашего пляжа и обломки мелких раковин, выброшенных морем после сильного шторма. В основном это ропаны. Сделали из них на могиле коврик. Посадили в уголочке тую. Создали маленький кусочек черноморского пляжа. Того, на котором Верочка выгуливала своих детсадовских ребятишек. Там я нашёл её. Там же мы купались и загорали, приезжая в Адлер.
    Обновляя каждую неделю цветы, обнаруживал, что часть гальки и раковин разбросана. Это делали вороны. Любопытные и сильные птицы. Таскают выборочно – что нравится. Наш «пляж» их привлекает. Похожу кругом, соберу. Восстанавливаю кусочек нашего южного берега. 
    Также было и в этот раз. Постояли у надгробного камня. Тоска сжала сердце. Перекрестился. Собрались уходить. И вдруг видим:
• На соседней «делянке» крупная ворона уцепилась клювом за кончик тонкого прутика, – верхушку сбросившего листья клёна. Она висела и раскачивалась. Голая макушка сгибалась под её тяжестью и упруго выпрямлялась. Ворона раскачивалась. Но, видимо, висеть на клюве было для неё тяжеловато. Она отпускала лозинку. Подлетала к своим качелям снова и уже цеплялась лапами, перевернувшись спиной вниз. Раскачивание продолжалось. Потом опять соскок и новый «выход на арену». Появились другие вороны. Расселись на земле и с интересом смотрели на свою товарку. Никто не пытался её отогнать и захватить качели. Они просто присутствовали. Видимо, им это было интересно. А наша акробатка повторяла свой трюк с неизменным успехом. Было такое впечатление, что ей не только нравилось качаться, но и «зрительный зал» вдохновлял её как артистку на сцене. Выступление вороны закончилось тем, что верхушка обломилась. Артистка улетела. Зрители тоже покинули свои места. И тут мы обратили внимание, что вершинки всех молодых посадок сломаны. Вот тебе и качели. Хотелось только надеяться, что весной молодые деревца оживут и снова зазеленеют.
    Покачав головами, мы двинулись к автобусу.
 
    Спустя некоторое время, я по делам позвонил жене не так давно умершего приятеля и в конце рассказал эту поразившую меня историю с вороной. Она нисколько не удивилась и тут же вспомнила свои наблюдения:
– Ты ведь помнишь, что наша квартира на 9-ом этаже и в большой комнате балкон. С него видны крыши соседних домов.
С Аликом мы часто выходили на него подышать свежим воздухом. У нас ведь рядом большущий зелёный массив Смоленского кладбища. Тогда на крышах было довольно много антенн, напоминавших прутья. Так я тебе скажу, что вороны на них регулярно раскачивались. Именно так, как ты описал. Цеплялись клювами, а чаще всего лапами, зависая спиной вниз И не просто висели, а именно раскачивались. Мы были уверены, что от этого они получали огромное наслаждение.

    Позже, размышляя над этими историями, я вспомнил своё раннее отрочество. Бродя по лесу, найдёшь, бывало, тонкую берёзку, залезешь на неё, уцепишься за вершинку руками, отпустишь ноги и «парашутишь». Берёзка мягко и легко сгибается и опускает тебя на землю. Каким-то образом, на глаз, выбираешь подходящее деревцо: чтобы и не сломалось и в тоже время могло, согнувшись, опустить тебя до земли. Да ведь и вороны этак-то. На толстой палке не виснут. Выходит, мы с ними в родстве. Они ломают прутик-качели. А что с  нашей берёзкой? Она не распрямляется полностью. Остаётся согбенной.  Обрекаем  её на уродство жизни. Зачем? Да, разве дети об этом думают. Им хочется качнуться. Вот и всё. А почему им хочется? А почему хочется воронам? А почему маленьких детей, чтобы успокоить, качают на руках, в колыбелях, кроватках, колясках? А почему строят для детей качели?  Почему есть качели на аттракционах? Почему качаться любят и взрослые? Молодые прытко. В преклонном возрасте  тихо и плавно. Иногда чуть-чуть. Да и глаза при этом, другой раз, закроют. В скверах есть скамейки-качалки. Нужно это нам. Успокаивает.

    Качание – некий цикл. Вверх-вниз, снова вверх и снова вниз. В природе всё так. Циклы разные по амплитуде и частоте, но процедурно они одинаковы. Биение сердца, пульсация крови и ритмы всей нашей биомеханики. Наверное, в этом разгадка качелей.
    Так что, в поведении ворон ничего странного нет. Одинаковы мы все. Вот в чём дело.