Кино для бесчувственных

 АМС – это тоже звучит гордо! Я – АМС – актёр массовых сцен в кино. Горжусь! Кино я люблю. Даже само слово «кино» нравится. Может быть, потому что оно греческого происхождения, как и моя фамилия. И не важно, что кино — лишь первая часть сложных слов, связанных с кинематографией, важно, что я люблю его. В старших классах школы я участвовала в драмкружке и мечтала стать артисткой, как и все девочки в нашем кружке. Мечта оставалась мечтой, как говорится, «по семейным обстоятельствам», но всё же оставалась, а к ней в придачу и надежда. Шли годы, изменились семейные обстоятельства, и я осуществила свою мечту! Ты только лишь АМС, скажут некоторые. Ну, для некоторых – только, а для меня в первую очередь - Актёр. А каких сцен – не важно, потому что целое кино – это все люди, которые его придумывают и создают, это невероятно большой творческий коллектив профессионалов-безумцев, верящих в своё дитя и желающих ему долгих лет жизни.
 Рассказывать о съёмках могу с удовольствием, особенно, если проект исторический: здесь всё особенное; мне интересно ощутить себя в прошлом, почувствовать интонацию былых времён через костюмы, грим, тексты, движения.
 Однажды зимой участвовала в съёмках кинокартины о блокаде. Массовку соответствующим образом одели, загримировали, попросили помнить, что была очень суровая зима, невероятно тяжёлое время для ленинградцев, предупредили, чтобы не было улыбок в кадре, оживлённых и бодрых движений и тому подобные наставления. Мы должны были изобразить на лицах боль, страх, кошмар тех холодных и голодных военных дней. И мы изображали, мы старались показать, какая война плохая ...
 Репетиция, первый дубль, второй, если надо, то третий и дальше, и вот слышим заветное: стоп, снято, готовимся к следующей сцене! Вздох массового облегчения и, пользуясь перерывом, мы идём к палатке, где нас ждёт горячий чай или кофе, сушки или печенья, где наперебой ведутся разговоры о нашей роли в отечественном кинематографе и лихорадочное фотографирование на память.
 Закончился световой день и съёмочный день закончился, оставив массу положительных эмоций для тех, кто любит сниматься в кино (АМС-нелюбителей я ещё не встречала), и мы уходим.
 Почему-то в этот раз, вернувшись домой, я не могла понять, что меня так напрягает, тревожит, почему я не могу расслабиться, ведь усталости как ни бывало после того, как я выпила чашку любимого кофе со сливками и съела вкуснющий кусок пирога. Ответа не было. Я взяла собаку и пошла с ней в парк. На улице февраль две тысячи семнадцатого года. Ноль градусов днём, немного ниже нуля ночью, снега почти нет, собаке не в чем поваляться. Гуляем.
 И вдруг я осознала, откуда дискомфорт в душе и почему, получив на съёмках массу положительных эмоций от самого процесса работы, у меня такое отрицательное настроение.
 Всё дело в памяти. Частенько на вопрос: «Зачем до сих пор упорно и настойчиво муссируется тема войны?» отвечают: чтобы знали и помнили. Однако чтобы понимать, насколько она страшна, нужно пытаться донести до людей, дать прочувствовать всю уродливость войны. Это делают, кроме всего, фильмы. Но вот парадокс - я всё прекрасно понимаю, но сделать ничего не могу: не могу в полной мере прочувствовать военную трагедию.
 Как же так? Ведь я старательно изображала голод, холод и страх за свою, а если бы надо было и за чью-то другую жизнь; я нарочно вспоминала что-то о войне, о блокаде Ленинграда, чтобы в кадре всё выглядело реалистично, чтобы зритель, видя моё лицо, почувствовал, каким ужасным было то время. Вот именно – старательно изображала, но у меня никак не получалось прочувствовать эти переживания, пропустить их сквозь сердце, мозг, душу, я не могла погрузиться в образ эвакуирующейся из блокадного города настолько, чтобы каждой моей клеточкой осознать, как это было страшно! Я куталась в шерстяные реквизиторские платки, переминалась с ноги на ногу, потирала руки, изображая как мне холодно, но знала, что через некоторое время войду в тёплое помещение и погреюсь у батареи; я должна была страдать от голода, но знала, что через пару часов привезут обед, а придя домой, я заварю кофе и отрежу кусок пирога; я неуклюже и медленно забиралась в кузов машины, увозящей меня в эвакуацию, но не могла представить, как по дороге в нашу полуторатонку попадает бомба, и машина с людьми разлетается в клочья; я не в состоянии осмыслить ситуацию, когда родители, провожая в эвакуацию своих детей, понимали, что, возможно, видят их в последний раз…
 Я не хочу быть бесчувственной. Я буду помнить.