Герои спят вечным сном 17

Начало:
http://www.proza.ru/2017/01/26/680
Предыдущее:
http://www.proza.ru/2017/02/16/1531

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
ТУМАН

Изглажу беззакония твои, как туман, и грехи твои, как облако;
Книга пророка Исаии, глава 44, стих 22

«Благодарность отличает людей от овец», некогда обронил слово Темирбай тракторист, тоже «Повелитель», только железа. До чего безупречно подчинялась ему машина! Кажется, при ремонте сама подставляла больной бок.

Темирбай ушёл под Караганду с Акмола из-за высылки родителей. Мансур стал прицепщиком, другом, сыном обесчещенному человеку и близко наблюдал, как живая душа поднимается из-под развалин. Наверно, в танковых войсках Темирбай. А благодарность!!! Последние дни Мансур ничего, кроме неё, не чувствует.

Лето сорок первого родилось ясным, выросло полновесным. Ждали изобилия, однако сабантой и свадьбу оборвал металлический голос репродуктора. Заварушка с немцами озадачила Мансура, но внук чабанов и потомок воинов устыдился желания скрыться в степи, скрепил сердце у дверей военкомата.

Петьку Мансур выбрал по прибытии в запасной полк. Эшелоны, пересыльные команды. Площадь уральского города. Плотно сбитая толпа, и двое парней, очень непохожих и, каким-то образом, своих.

Толком не сговаривались, а когда при формировании взводов оказались в разных списках, Мансур воспротивился,

- Э! – дёрнул он за рукав ошалевшего от сутолоки новобранцев старшину. – Я, он - три солдат. Тот, было, отмахнулся, но упрямый степняк не отпускал взглядом.

- Рэзать, - одного не будет, - Уверенный, в понимании, сказал Мансур.
- Что вы хотели! – снизошёл до вопроса старшина.

- Он говорит, - объяснил Пётр, - если мы будем вдвоём, за троих воевать сможем, а поодиночке и половины не останется.
- Раз так, марш к разведчикам, вон туда, - ухватил суть идеи старшина, - и чтоб честно за троих!

Честь не сронили даже меж бандитов, видать, крепко приросла. Лишь за неё держался Мансур в чужом краю, да за сочувствие к людям, остающимся под врагом. Но - не та беда, если дом безопасен, невеста за тридевять гор и сила в руках. Однако хлебнули страха, смертных мук, унижения, пока ни обрели хутор Ясенев, самое светлое место на Земле.

За него не жаль умереть Мансуру! Всё тут живёт, всё привечается: дети-сироты, обездоленные гибелью близких старики, Сашка, бесноватый! Даже немцев кормят тем, что сами едят.

Манефа круглая, маленькая, говорит, будто камешки перекатывает. Домик у неё тоже маленький. Спит на печи, немецкой девушке предоставила полку-кровать, потому что занавешена, и переодеться можно. Петьке с Мансуром – выстланный кирпичом угол меж печью и стеной. Обычно там сушат что-нибудь: сыпать – не мимо; собрать – легко… Им же – удобство: толкнулся и в дверь.

Мансур не знает, чем угодить Манефе: потолок-стены выбелил; стол-лавки отскоблил! Нарядно стало, радостно!

А она-то – первая глядит: водицы им тёплой, одёжки все перештопала, чуть свет – блины, зелень, молоко парное к завтраку…
- Зачем одна живёшь? – спросил Мансур.

- Как одна! - Удивилась Манефа. – Шесть дочерей у меня; сына четыре живых и трое погибших; Тридцать девять внуков на войне, правнуки есть. Хатка - для почёта. Видел ты: дров не колю, воды не ношу, кровля целая. Работ с меня не спрашивают, - сама становлюсь по силам. Вот, гляди ка, пирогов вызвалась напечь. Гане пятидесятилетие завтра. Грех праздновать, а всё-таки соберутся кто отколь.

- Дай, тесто месить буду, попросил Мансур. – Трудно дело, бочка большой!

- Нет, голубчик, благодарствую на помощи! Тесто- живое, к рукам. Ты, хочешь, своё замеси. Пирогов-то много надо. Посмотрим, чьи лучше выйдут.

Мансур смутился, потому что никогда прежде не имел дела с хлебом, но решительно взял корчагу и начал священнодействие под руководством опытного пекаря.

- Гляжу я на тебя, - сказала Манефа, - и в толк не возьму, как это выходит? Достойный ты человек, труженик, а говоришь плохо.

Мансур аж коленями дрогнул, кулак в тесте утопил.
- Как плохо! Я же - чужой язык!

- Ну и что? Всему люди учатся. Ходить, небось, тоже не с рождения смог. Знаешь ли, другому я бы смолчала, а тебе нельзя, потому что привык ты дело добросовестно делать. Всё, кроме этого!

- Я - не русский!
- Зато кругом русские. Поставь задачу, - перенять: ни одной сломанной речи не спускай себе; поверяй, так ли сложил; Книжки читай и приглядывайся, как устроено. А главное, - про увиденное рассказывай и добивайся, чтобы точно и слова на местах. Вот, например, кружка. Скажи о ней.

- Зелёный. На столе. Дно кверх.
Выдал описание Мансур.
- Правильно. А если так, смотри ка: «зелёная кружка стоит на столе кверху дном». Есть разница?

Мансур опустил руки, повторил и замер, вглядываясь в стену, будто за горизонт.
- Ага! Всё про неё надо! Значит, так! Кружка. Железный посуда.
- Железная, - поправила Манефа.

- Ну да, железная посуда, пить с неё. Снаружи покрашена зелёным, снутри – белым. Стоит на столе кверху дном, чтобы грязь туда не сыпал.
- Не сыпалась. Ага?
- Чтобы грязь туда не сыпалась.

- А ещё как про грязь можно?
Мансур пожал плечами.
- Петя, скажи.
- Кружка кверху дном, чтобы грязь туда не попала.

Построил фразу Пётр. Мансур повторил, машинально вытер пот со лба, забыв про тестяную ладонь.

Все засмеялись, Манефа подала паклицу и воды. «Понимает, что пить хочу! – изумился Мансур. – Бывают же люди на земле!»

Немку звали Рита. Она тоже старалась работать по дому: мела пол, мыла окна, затирала побелочные потёки, но при этом откровенно боялась Мансура и Петьку.

Они держались ровно, не пытаясь выяснить отношения. Мешало нечто огромное, непреодолимо странное, вроде морока или тумана. Даже буравец любопытства не мог проковырять дырочку в преграде.

Мужские руки востребованы, поэтому для Мансура с Петькой коротко время в избе, откуда Рита почти не выходит, опасаясь встречи с чудовищной собакой, о которой рассказал Антон. Этого мальчика она совсем не боится. Только Антон избегает пространных бесед и вообще девался куда-то.
Пётр же укрепил страх, желая обратного, явился в окровавленных и подранных штанах.

«Вот такая! – показал он жестом, - вот такие пятна и вот такая пасть!»
«Прыгнула!» – Тем же способом ужаснулась Рита.
«Поймать хотел, привязать и приручить» - Пётр продемонстрировал перегрызенный ремень.

«Следующий раз сзади нападёт. – Пообещала Рита. – Ты её боишься?»
«Нет. Она – животное, я – человек! Она в землю глядит с четырёх ног, я с двух – в небо». – Подвёл итог объяснениям Пётр, утроив несветимый ужас в душе девушки.

Как ни искусен умелец выдать желаемое за действительное, - живущих рядом с болью трудно обмануть. Чего другого, а хвастунов хирургическая сестра повидала довольно, и сравнение с госпитальными героями-трепачами добавило жути.

Пётр обмотался полотенцем, снял штаны, обработать укус. Кровоточащая рана не очень его впечатлила. Выражение лица казалось чуждым гневу, - только сосредоточенность на занятии.

Вывод сложился следующий: Русский не пытается выглядеть, но является тем, от чьих рук лучше держаться подальше. Действительно, не в труд ему овладеть громадным псом так же, как одним касанием положить двоих возле автобуса и её, на первом сиденье прижавшуюся, бросить на пол, будто платок.

После Рита поняла, - чтоб не убили в случайной перестрелке, но теперь не додумалась бы до того, что сделал этот бандит: взял кувшин, сунул его в штанину для натяжения, принялся штопать.

Вошла Манефа, всплеснула руками, вынула из сундука портки. - Ну ка, надень, а я эти слажу.
Петька не возразил, подчинился.

 - Да, штукарь, * - выставила оценку работе Манефа. – Иди уже, топором ворожи. Он сподручней будет. Где тебя так?

- За огородами. – Отвечал Петька. - Увидел псину, забрать хотел. Приманить – не получилось, совладать - тоже. Она сторонится: огрызнулась и в бега.

- Не ты первый так-то. Меня другое удивляет: почему собака поимщикам зла не помнит, а немцев - вусмерть!
- Умны, понимающие, потому и приручили их.

- Бродить * пойдёте ночушкой? - вспомнила Манефа. - А то цепку для подборы, * гляди ка, с кузни передали вам!
- Должны бы. Место приветное, снасть приличная. Шестеро сговорились. Давай цепь.

- Вона.- Манефа кивнула на лежащий у притолоки мешочек. – Только молчуком надо, чтоб зеваки не шумели.
- Без шума не обойтись. Я осматривал: первый проход даст немного. Основное - во время второго и третьего: станет достаточно мутной вода.

- Ты, голуба, мне главным делом для Расстегайчиков * принеси. Не глядя на полуночь сделай, будь друг!
Принёс, переоделся в сухое и снова вышел. Пусть Мансур спит до света. Рыбка сама собой, но сегодня его ночь, немцев сторожить.

Негласный договор сложился: следует на рассвете глядеть затворников, как бы чего не вышло, потому что их на пленных красноармейцев обменять надеются. И вообще – скоро-скоро перемена жизни.

Старик Сулимов определил Антона третьим в группу к Мансуру и Петьке. Экзамен сдали по стрельбе и приёмам рукопашного боя, по разной тактике-стратегии… Главное же – взаимопонимание и взаимозаменяемость у них на пять.

Петька - профессиональный охотник, стрелок. Мансур – волк степной: зверя знает, человека чует, опасность предвидит на шаг вперёд. Антон местный, в единоборствах спец. Следовательно, полный порядок. Ждут только задания подходящего и в любую минуту могут получить.

Петьке хочется и грустно при мысли о расставании с хутором, с ребятами… Не было у него братьев, не дожил до сынов. С этими же сроднился: мальчишки под руку бегут, девочки пособить стараются! Сколько их, и какие ладные! Несчастье до срока возрастило, а глядеть приятно.

Петька медленно переставляет ноги, движется вокруг странного сооружения. Тонок, неуловим и беспардонен туман, ползёт в клетки, вдавливая морок внутрь, делает неказистый сарай похожим на приспустившую перья сову. Немцам, должно быть, холодно в решете. Ничего, днём отогреются. Не дворец же строить, незваным!

«Ви-тирви-ри-уйри!» - Издали, из-под влажного одеяла пробивается рожок. Кто это? Пузанко или Зуев? Многие умеют, а Лида Кочеткова – лучше всех.

Мансур наверняка проснулся, ноги на холодный пол спустил. Довольно: последний кружочек и в люлю, только что там! Девчонка бежит от пасеки? Ну да, и поступи не слышно, будто плывёт по молоку. Пётр шагнул навстречу, преградил путь и, точно пронзённый током, поймал летящие враскрыл запястья.

- Аннушка, ты! – Выдохнул, будто не сам. – Зачем так шибко и так рано?
- Жеребёнка ищем. – Отвечала Анна, довольная, что может рассказать радость. – Знаешь, ночью у меня братец маленький родился. И Красуля убежала с вечера, а Тузик выследил. Подушку растеребил, за собой идти заставил, пёс эдакий!

Малыш у Красули - сразу на четыре ноги! Свободолюбивая, видишь ли! На ворке не хочет, а нам - поиски! Такой трогательный! Жмётся, ластится к матери, но уже конь! Пусти, побегу, домой надо.

- Постой, умница! Мне тоже надо!- Петька перехватил свернувшийся в горле ком. – Да, очень надо: или теперь, или никогда. Пошли куда-нибудь, чтоб без чужих.

- Ну, пойдём, только руки больно.
- Ого! Не сердись, ща приласкаю!

- Чего это, Петя! Странный ты какой!
-То и дело, что странный. Сам себе удивляюсь.

-Довольно. Пришли. – Анна остановилась на едва приметной тропе меж высокими кустами, близко глянула сквозь осыпавшиеся с ветвей росинки. – Говори, чего хотел, слушаю тебя.

И скажу. Знаешь, я хочу, чтоб ты меня с войны дождалась. А если война кончится, и тебе будет рано замуж, я бы тебя дождался. Вот чего сказать хотел.

Только не смейся надо мной. Я увидел тебя в тумане и так испугался потерять, что, кажется, глупостей наделал или не глупостей, потому что приметил, как ты на работах со мной норовишь встать, да складно у нас получается… Может, тем-то и прожили бы? Чего искать, если вот оно счастье!

- Ничего ты не наделал, - успокоила Аня, - сказал, как есть, и всё. Только не знаю, что отвечают в таких случаях.

- Загляни в сердце-то! - Петька перехватил её ладони в две руки. - Неволи тебе нет. Можешь промолчать, потом ответить, у отца спросивши, у матери. Главное – ты знаешь, и я знаю. А времени у нас много.

- Ещё любовь какая-то бывает, Петенька? – Аня дрогнула плечами. - Обнимаются-целуются?

- Скажешь тоже! Эдак и кошки умеют. А вот веришь ты мне и подвоха не ждёшь! Ради такого, должно быть, человек приходит в мир, да не всякий удостаивается.

Анна перестала чувствовать чрезмерное пожатие. Хотелось больней, но пальцы норовили выполнить обещанное, - приласкать.

- Хорошо с тобой, милый. – Ресницы девушки дрогнули, зацепились за отросшие щетинки на щеке. - Завернулась бы в тебя, нырнула бы. Конечно дождусь. Право твоё слово: чего искать! Теперь бы до…

Пётр почувствовал, как за спиной разворачиваются крылья. Анна повернула голову и вросла в землю по уши. Лицом к лицу перед ней стоял вернувшийся с Гащилинской разведки Степан и глядел, будто не из здешнего мира.
- Вот, батенька, - выговорила Анна, - Петя просит дождаться его с войны.

Стёпка промямлил нечто вроде: «Благослови тебя, Господи, дочь… Дело хорошее, честное, только сил требует немалых…» Но говорил он не сам, потому что уже готовилось обрушиться горе на счастливых.

- Ну ка, не томи! – Анна прочла новость без слов и знаков, подрубленной веткой упала на плечо отцу.
- Макея сгубили. – Прошептал Степан. – До смерти замучали побоями, потом бросили, как падаль, под Коровник и хоронить не смей.

- Дедонька мой! Делать-то что! – Тем же шёпотом выстонала Анна.
- Сделано уж. Унёс его, положил в родительской могиле.

- Как мы теперь мамке? Молоко ведь пропадёт!
«Очень просто», - ответил Пётр крестным знамением по обоим и встал рядом, позывая идти в хутор.

Санька Буканина бежит неприметным путём, лишь ногой узнаваемым. Год не была, но сегодня, в рождение матери, первой надо поспеть, и туман не помеха.
«Из класса и замуж!» Казали пальцем подруги, истекая завистью. Ещё бы! Павел взял Саньку с тем, чтоб поехать учиться в лесной институт а потом вместе работать.

Муж Саньке нравится, житьё у Буканиных – нет. Там, видишь ли, давний разлад из-за самодура-отца. Семь братьев от разных матерей по смерти его дружны, тем и выросли, а баб некому сплотить. Пока хозяйничали сами – куда ни шло. Грянула война, и поплелось вразброд Буканинское семейство: кто главнее, встал вопрос.

Допрыгались: пропал Федоскин Егор, мальчик восьми лет, и отыскался мёртвым, надвое мотоциклами разодран. Мать, Наташа, не вытерпела, подплыла здоровьем.

Собрались мужья, поставили пред собой жён, стукнули по столу, назначив крайнюю невестку, в склоках не замеченную, старшей на хозяйстве, навроди Гани.

И был бы смех, да сыны поддержали Александру. У них, у Буканиных, скажи ка, ни одной девочки, двадцать ребят разновозрастных. Старшие и стали опорой.

Порядок вышел правильным, но Санька до того уморилась от трудов, что вырвавшись, не верила в собственную реальность. Дня три можно гостить: дома хозяева: Федос, Прохор, Михаил, а любимый Павел и в Ясеневом настигнет!

Хорошо, когда есть родная земля: идёшь, не задумываешься, куда стать. Однако, и здесь малые камушки водятся: попал под мизинец, хоть отруби.

Остановилась Санька у осины, трясёт его, да из-за трепета листьев не послышала, но почуяла обхватом на груди дрожкие в неуверенности, пальцы.

Говорят: «ремесло за плечами не виснет». Во «все на одного» не только мальчики играли. Девка, если толковая, возьмёт шустростью прежде силы. Тут не вдруг надо дёргаться, но следует миг угадать. Санька угадала: позволила заднему опешить от доступности, скроила рожу сладострастную, а когда напротив плечом к плечу выросли две фигуры в немецкой форме, подняла руки, будто зовёт, и под нужным углом опустила куда следует раскрытые ладони.

Заднему досталась пятка в пах и с разворота правильный удар по шее. Дальше работа ног так, чтобы не только головы поднять, но шевельнуться не смели.
Куда их? Хоть бы кто-нибудь! Ага! Стёпа, Анечка и ещё чей-то парень.

- Вы что! Зверинец развели!- Набросилась на брата Санька. – Скоро под «Красным» углом * изгиляться начнут!
Степан хотел задать правомерный вопрос: «Кто тут изгиляется», но своевременно сообразил, что ударов у Саньки на всех довольно, и передёрнул ремень автомата.

- Встать, сукины дети! – безответно рявкнул Степан.
- Одно из двух, - откоментировала обездвиженность Аня, - либо не встать, либо не дети.
- Есть третье, но это вряд ли. – Завершил перебор вариантов Стёпка. Где оно содержится?

- Там. – Кивнул Петька на сарай. – Сами не дойдут. Волочить придётся.
Сволокли, посчитали по головам и! О, ужас! Одного не хватает. Муравейником всполошился хутор. Захлопали двери, помчались в поисках следа мальчишки… А и было-то делов!

Виновника «торжества» нашли в Акулиных «апартаментах» на чердаке, куда редко заглядывают. Затравленный волчонок сидел, согнувшись в три погибели под нагромождением сундуков в надежде, что уж в этот пыльный угол никто не сунется.

Степан выцарапал «улитку», поставил на мост, и обнаружилось, - не до конца выцарапано. Похожий на щипаного воробья малый имеет за пазухой нечто, с коим не собирается расставаться: умрёт, но не отдаст!

 - Rainer Maria Rilke, * - Торжественно поднял белую на синем надпись и возгласил Антон, когда содержимое пазухи всё-таки извлекли. - «Истории о Господе Боге» Зря старались, милорд! Наш человек! Якобсена * ему до кучи.

Хочешь смейся, хочешь – нет! Вокруг смеялись и галдели: «Окошки-то не занавешены! Вот и углядел в ближнем стеллажи, вот и позарился!»
- Откуда здесь! – Удивилась Акуля. – Я немецкий не читаю.

- Спрашивай теперь. – Сказал Степан. – На Кладезь, должно, сгонял! Видишь, Деменков Экслибрис * – рябина за окном. Мартын в своё время по разгромленным усадьбам много нерусских книг собрал. Поэтому и учим языки. А спроси ка ты, знает ли, что книжка запрещённая? И ещё спроси: как он, такой идейный, в гитлерюгенды попал!

Немца отвели в «головную» горницу, дали горячий подовик * и холодный взвар. Книгу с закладкой на две трети положили рядом. «Не первый раз приходит», - отметил Антон и не стал спрашивать про запрет книг, а гитлерюгенд - подавно. Всяко, должно быть, попадают. Петька, и тот к Солодуну угодил.

Дитер (таковым оказалось имя), не вполне понял, почему с ним так обошлись: даже мокрое и сухое полотенце дали, когда побрезговал грязной рукой взять пирог.
- В наказание, - объяснил светящийся начищенным пятаком Антон, - будешь жить наверху и читать хоть круглые сутки.

- Это неправильно, - возразил Дитер. – Я должен вернуться.
- Не надо было воровать! – Скорчил прокурора Антон. – Трое других другое натворили, - с ними иначе. Ты заперт за воровство и можешь сказать: сидел на хлебе и воде!

- Что с нами будет?
- Не знаю. Не убьют, конечно, если сами не нарвётесь, а остальное – синяя муть вроде тумана: откажутся менять вас, это очевидно.

- Почему?
- Я не Эммембергер и не Траутштадт, чтобы ответить. Три попытки переговоров сорваны их усердием. Таких засад наставили! Ангел с крыльями влипнет.

- ты участвовал в переговорах! – выпучил глаза Дитер.
- Бегал около диким козлом! – засмеялся Антон. – У «jagdkommando» * правило: драпать от любого шума, вот и морочили.

- Мне нужно вернуться. – Повторил Дитер. – Ночью следует быть там.
- Зачем! – Возмутился настойчивости Антон. – Если такой же (с тобой в связке), можно и его переселить, будто бы «раскололи» тебя. Ни то смотри, дочитать не сумеешь. Там, - Антон указал на экслибрис, - есть про Африку и стихи «Орфей». Занятно.

- Я – один, но следует вернуться, потому что… - Дитер безнадёжно махнул рукой.
- Ну, не тяни, выкладывай!

- Ночами некто гадит через крышу на спящих, мясную тухлятину льёт. Приходится дежурить, чтобы вовремя отскочить. Сегодня моя очередь.

Вот это вот новости! – Ажник присвистнул Антон, вызвав неодобрительный взгляд Гани, перебиравшей посуду. Кто ж до такого додумался?

Пленным выдали сенники и подстилки. Поверх налить мертвечины, правильный получится парфюм! Мухи по жаре заживо сожрут. Теперь ещё лежачие! Суродовала их Лександра: точно ведь, не встанут к вечеру, особенно первым набросившийся. При транспортировке Степан, нежность растерявши, так тряхнул, что кости в один угол ссыпались.

Павел настиг Саньку на крыльце (половик вытряхивала), не заботясь о посторонних взглядах, сграбастал и приник лицом.
- Всё тебе скажу! – Высвободив губы, шепнула Санька.

- Потом уже, - отмахнулся Павел. Очень уж не хотелось в лучшую минуту выслушивать подробности у осины.

- Теперь, чтоб знал. – Ей не терпелось сообщить, и пришлось слушать. - Будет у нас, - выдохнула Санька, - под паводок детишка малая, - сын?

- Ого! – Чуть не завопил огорошенный человек, отодвинул радость свою на расстояние вытянутых рук, вгляделся в жену, будто в зеркало. – Точно знаешь?
- Ну, может, дочь! Обязательно будет, без сомнений, и люблю тебя, больше жизни люблю!

Последнее прошелестело ветром средь листвы, блеснув ярче молнии, упав звонче грома. Павел поднял Саньку, перенёс через порог туда, где надтреснутым язычком портил воздух телефонный зуммер. С ранья, небось, надрывается, перегрелся бедняга от поздравлений.

- Слушаю вас, Ясенев. - Ответила в трубку Ганя. – Да, я. Доброе утро. Что ты говоришь! Как же! Когда! Был при этом кто? Сделаем, обязательно.

Своё такое самое. Сват мой в Гащилиной. Ну вот. Ты, умница, меня послушай: Больно очень, только дело не бережное. Совершить надо сегодня, пока ребят не угнали. Честью следует проводить. Теперь же пошлю внучонка в церковь, часам к трём вынос. Потом к нам. Помянуть готово здесь, вы только обрядите. Так-то, милая: коротко живём.

«Расписалась тёща, - уронил душу в пятки Павел. – Отдала праздничный стол в угоду войны. Теперь самая малость – узнать, кто покойник.

Немота упала на гудевший утренними заботами дом. Беззвучно заплакала Санька. Откуда-то из потаённой щели высунулся ни с чем несмешиваемый дух погребальных свеч. На дворе заквохтал запутавшийся в ногах степана кочет. Антон увлёк в светёлку Дитера.

- Что случилось? – спросил он, едва закрылась дверь.
- Моего деда убили с бесчестием. Умерла мать разодранного самокатчиками ребёнка. Думали – выберется! Только, нет.

1. Штуковать – сшивать ткань так, чтобы шов был незаметен.
2. Бродить – ловить рыбу бреднем.
3. Подбора – верхний (нижний) край сетевой снасти.
4. Расстегай - печёный пирожок с отверстием сверху, из несдобного дрожжевого теста с различными начинками.
5. «Красный угол» - место для иконостаса.
6. Райнер Мария Рильке – Австрийский поэт, искусствовед.
7. Йенс Петер Якобсен - один из любимых авторов Рильке.
8. Экслибрис - книжный знак, удостоверяющий владельца книги.
9. Гитлерюгенд – Нацистская молодёжная организация (с 14 до 18 лет(.
10. Подовик – пирог, печёный в русской печи без формы и противня.
11. Djagdkomando (ягдкоманда) – охотники за партизанами.
 
Продолжение:
http://www.proza.ru/2017/02/18/52