Разговор про любовь и Дружба народов

1

В молодости мы с ним активно участвовали во всех студенческих мероприятиях. А потом  вся разъехались, кто куда, и я в том числе, и на несколько лет забыли друг о друге. И вот, я его встретил в «Одноклассниках». Он сообщил, что будет проездом в нашем городе и хотел бы встретиться, поговорить, поностальгировать. Так и договорились.

Встретились на нейтральной территории, возле метро Дружбы народов. Мы оба не олигархи, поэтому решили встретиться в дешёвой кафешке, пропустить по пятьдесят коньячку. Тут, как выйдешь из метро, сразу натыкаешься на множество МАФов, магазинчики, парикмахерские, кафешки. Кто не в курсе, МАФ это малые архитектурные формы, различные киоски, ларёчки, небольшие кафе и магазинчики, построенные из дешёвых материалов на скорую руку, как бы временно. После падения плановой экономики их расплодилось великое множество. Некоторые устроились в бойком месте у входа в метро, и обрели респектабельный вид, намекая, что нет ничего более постоянного, чем временное. Другие спрятались за респектабельными и остались скромными. Возле метро Дружбы Народов, там где Дом мебели, если обойти МАФы с яркими витринами, можно найти скромненькое кафе. Снаружи ничего примечательного, а внутри чистенькое и приятное. Вот в таком кафе мы и остановились.

Мы его в студенчестве звали коротко - Юдж. Он играл на гитаре, пел свои песни, активно участвовал в университетском Клубе интернациональной дружбы. Интернациональная дружба звучит сегодня как инородное тело в послемайданном Киеве, где господствует идея мононационального государства. Даже как два инородных тела – метро «Дружбы Народов» тоже называется не в духе времени. А в ье далёкие времена каждый уважающий себя институт, и даже школа, имел свой клуб интернациональной дружбы, а тем более наш Ашхабадский университет.

Заняли столик, заказали, как договорились, по пятьдесят закарпатского коньяка, какой-то салатик, чтобы не расстраивать официантку маленьким заказом, солёные орешки под коньяк, и апельсиновый сок. Закарпатский вполне приемлем по качеству и подъемный по цене для нас, не-олигархов.

Подали сок в высоких стаканах с трубочками, на конце которых красовались цветные бумажные сердечки, и  коньяк в огромных шарообразных фужерах. Наши пятьдесят смотрелись как-то несерьёзно в этих аквариумах. Но зато коньяк красиво перекатывается тягучими маслянистыми разводами по стеклянным стенкам. Я снял с трубочки бумажное сердечко и отпил сок. Сок не очень удачно гармонирует с коньяком, но хотелось пить.

Поболтали о том о сём, конечно, вспоминали общую ашхабадскую юность.  Много воды утекло с тех пор. Я вспоминал о военных сборах после четвёртого курса. Моя служба проходила прямо в городе. Женился друг Вова, который жил в каких-то пятнадцати минутах ходьбы от воинской части, и я побывал у него на свадьбе. А там его друзья, заядлые туристы, так увлекательно рассказывали про горы, что нестерпимо захотелось там побывать. Но особенно невыносимо стало, когда они договорились на следующие выходные идти в поход, в пещеры. А я? Я же тоже хочу! Плевать на службу! И в следующую пятницу поздно вечером я перелез через забор и сбежал. Сходил в поход, а когда в понедельник утром вернулся, меня уже искала, кажется вся советская армия. В общем, из сорока пяти дней службы я умудрился три дня побыть в самоволке и десять дней за решёткой «на губе». Но это отдельная история. А здесь про любовь.

Мимо проплыли два больших надувных сердца – парень и девушка с воздушными шарами в виде сердец зашли в кафе и заняли столик неподалёку. Юдж проводил их взглядом.
- Сегодня День влюблённых – заметил я.
- Да. - начал он рассказывать анекдот - Заходит мужик в магазин и говорит продавщице: «Дайте мне вон ту большую красивую попу». Продавщица: «Молодой человек, это не попа, а сердце». «Знаете, я много лет работаю кардиохирургом и хорошо знаю, как выглядит сердце. Дайте мне вон ту большую красивую попу».
Кажется, я скривил улыбку. Анекдот-то старый. Но всё равно улыбнуло.

- Кстати, о влюблённых. Обратился я к нему -  Я знаю, что девушки тебя всегда любили, и я тебе завидовал. Да и сейчас, спустя полвека, вижу на странице «Одноклассников» восторженные комментарии бывших однокашниц. Рассказал бы что-нибудь о своей юношеской любви. У каждого из нас была какая-нибудь история, но не каждый  может так красиво рассказать.

Он помолчал. Посмотрел на дно своего  широкого коньячного фужера. Там оставался ровно один глоток золотистой маслянистой жидкости. И произнёс:
- Тебе не стыдно?
- Да брось, я же не про интимные подробности прошу рассказать. Сегодня День Святого Валентина, а не день порнухи.
- Я спрашиваю, тебе не стыдно поднимать такую деликатную тему, когда в фужере пусто?
-  Понял. Стыдно. Я закажу ещё.

Я оглянулся, чтобы подозвать официантку, но Юдж… вот же предусмотрительный, а! …
- Подожди – остановил он меня. - У меня тут кое-что есть, – и достал плоскую бутылку коньяка из кармана пальто, которое лежало тут же, перекинутое через спинку свободного стула.

– Я знал, что не хватит. – угадал он мою мысль. – Когда искал это кафе, зашёл в магазин и купил. Так дешевле будет.

«Как школьник … под партой» - подумал я, когда он под столом наливал коньяк в фужеры.

Чокнулись едва коснувшись краями фужеров. Теперь разговор должен пойти веселее. Для затравки разговора я сам напомнил ему:
- Я помню, когда мы готовились к экзаменам  в библиотеке, ты там заигрывал с девушкой. Симпатичная такая. Книги выдавала. Продолжение было?
- Забудь. Никакого продолжения. Не было там ни любви, ни влюблённости. Случайность. Встретились один раз, и разбежались.
- А на курсе у тебя что было? Девчонки тогда про тебя шушукались.
- Так у девчонок и спросил бы. Они наверняка помнят лучше меня.
- А ты сам что, не помнишь? К тебе что, дедушка Алцьгеймер приходил?
- Бабушка Деменция! Не дождёшься! Память у меня хорошая. Но расплывчатая. Могу  что-то перепутать.
- Не переживай, у всех такая.
- Ладно. Так и быть. Слушай.

2
- Первая любовь была на первом… нет, на втором курсе. Или на первом? – начал Юдж - Она была самой красивой девочкой на курсе.
- Ну кто бы сомневался, у тебя всегда самые красивые – съехидничал я.
- Конечно, я влюблялся только в самых красивых. А может, красивая была потому что влюбился? Как ты думаешь? У меня есть её фотография того времени, я и сейчас думаю: красивая девочка.
- Я думаю, что ты хочешь уйти от рассказа. Продолжай. Что за привычка останавливаться на самом интересном.

И он продолжил:

Уже не помню в деталях, как и когда,  проскочила та самая искра, которая вызывает влюблённость. Думаю, это случилось на хлопке. Я ею откровенно любовался. Она и в аудитории в платье была красива, и на поле в бушлате.
Ты был на хлопке? Тогда ты знаешь – как выйдешь на поле, надо занять ряд и идти по нему до конца, обирая кусты до последнего комочка. Общипываешь коробочку за коробочкой, бросаешь невесомые комочки в фартук. Когда фартук наполняется, ссыпаешь его в специальный мешок – канар. Пока канар полупустой, его тащишь с собой. По мере утяжеления ставишь на землю в своём ряду, на куст прикрепляешь метку – горсть хлопка – чтобы потом возвращаться и досыпать в него новые порции хлопка.

Мы как бы случайно стремились занять соседние ряды. В начале поля все идут одной шеренгой, а поскольку скорость сбора у всех разная, к середине поля шеренга рассыпается, кто-то уходит далеко вперёд, зарабатывает рекорд и похвалу бригадира, а большинство движутся умеренно, попутно общаясь между собой. Мы собирали медленно, о чём-то болтали, и от большинства отставали. Иногда присаживались отдохнуть. Время от времени все отдыхали, но мы оказывались в стороне. Хлопковые кусты примерно по пояс высотой. Если в них сесть, то только головы слегка возвышаются, не разобрать, кто именно сидит, пока не подойдёшь близко. Это так романтично, сесть рядышком в кустах, обняться, приблизить губы к губам, и время от времени вытягивать шею, чтобы посмотреть, не приближается ли кто. Если кто-то оказывался недалеко, мы конечно отстранялись друг от друга, делали вид, что просто случайно оказались рядом. А если прилечь, то вовсе не видно. Но мы старались этого избегать, а то можно увлечься, не заметить крадущегося бригадира и нарваться на неприятности. А бригадир нас выискивал, подкрадывался и спугивал – мы же своей любовью снижали ему показатели.

Так в режиме кошки-мышки проходили дни. Вечерами почти не уединялись, времени оставалось мало – только поужинать и уже надо готовиться ко сну. Мальчики и девочки в отдельных бараках. Да и не готовы были отказать себе в удовольствии посидеть перед сном в компании, послушать истории, попеть под гитару.

- Представляю, попробовал бы ты прогулять песни под гитару. Там, наверное, твои песни были в центре внимания? Как там, песня поэта про любовь?
- А, да, была такая. Текст нашёл в журнале «Крокодил» и положил на музыку.

Был я влюблен и несчастен...
Еще неизвестный поэт,
Я говорил тебе: «Здрасте», —
А ты лишь кивала в ответ.

- Или, например, тоже ироническая:

Была весна
Цвели дрова
Запели лошади, заржали соловьи,
Верблюд из Африки приехал на коньках,
Привёз он лыжи на высоких каблуках

А иногда без слов пели. Представляешь, модная эстрадная песня Little Man, слов на английском никто не знает и человек пятнадцать хором напевают ла-ла-ла.. ла-ла-ла…
- Представляю. Романтика! Юдж, ты уходишь от темы. В День святого Валентина - только про любовь.

Надо сказать, ночь в пустыне не способствует любовным играм – на прохладу выползают поохотиться всевозможные пауки, скорпионы, змеи, часто шакалы выли прямо у бараков. Может быть по современным меркам глупо, но наши любовные игры были довольно невинными. Поцелуи, объятия, но не дальше. То ли время было целомудренное, то ли мы были глупыми. Или то и другое вместе.

Когда вернулись в Ашхабад, продолжали встречаться, гуляли по вечерним улицам после занятий, уединялись в Первом парке. Я не помню, чтобы мы строили какие-то планы. Скорее всего, нет. Как-то стал замечать, что тем для разговоров стало меньше, молчание стало затягиваться, поцелуи стали не такими горячими. Неожиданно для себя обнаружил, что поцелуи только в книжках всегда бывают жаркими, а оказывается, они разные - жаркие, прохладные, дежурные, а то и вовсе холодные. Не знаю, кто был инициатором, возможно, что я, но мы отдалились друг от друга. Думал ли я что это временно, или постоянно? Наверное, нет. А вскоре она полюбила другого и вышла за него замуж. Я ревновал и злился.
- На кого? На неё или на него?
- Не знаю. Может, на себя. Наверное, к тому времени ещё не разлюбил. На самом деле, злиться было не на кого. Она уже была свободна от меня, а он человек вполне достойный, во всех отношениях лучше меня.
- Скромничаешь. У тебя студенчество бурное и интересное, есть чему позавидовать.
- Разгильдяем был. После этого у меня довольно долго никого не было.

Он замолчал. Что-то вспоминал. Мы снова звякнули фужерами:
- Ну! За то, чтобы старуха Деменция со стариком Альгеймером нас тут не застукали.

Когда пригубили коньяк, я продолжил подталкивать:
- Ты в студенческом театре донжуанил.
- Во-первых, не в студенческом, а в Народном театре – поправил он меня - Это был театр не при университете, а городской, при Доме учителя. Занимались там не только студенты. Ты статус не принижай, это было приличное заведение. Нам режиссёр Курбан казался гением и диссидентом. Его постановка «Маленький шарманщик» нам казалась вершиной политической сатиры, думали, после спектакля за нами всеми придёт КГБ. Сейчас-то я понимаю, что там довольно безобидно высмеивалась бюрократия, а она везде и всегда одинакова, от строя не зависит.

- Ладно, не отвлекайся. Что во-вторых?
- В каких, во-вторых? Ах, да! А во-вторых, ты меня переоцениваешь. Влюбчивый был. Но донжуаном не был. Какой из меня донжуан, если часто предмет моей влюблённости даже не догадывался об этом. Или, как правильно - предметка не догадывалась? Ладно. Слушай дальше.

3
- Мне нравилась Ленка. Я оказывал ей знаки внимания, немножко ухаживал, но я тогда страдал комплексом неполноценности.
- Ты, неполноценности? – не поверил я.
- Да, представь себе. Ты думаешь, я всегда был нахальным? Робким и нерешительным был. Так-то.
- Ладно, рассказывай дальше… про нерешительность – сказал я, но он кажется не понял моего сарказма.

Он продолжил.

Мне казалось, что если попытаюсь быть с ней немного ближе, она во мне разочаруется, а для меня это страшная вещь, я этого жутко боялся. Я с ней обменивался предметами культуры – ну, например, она мне книгу «Королева Марго», а я ей пластинки с классической музыкой. Хотя у меня была своя «Королева Марго».   Мы в том театре были такие жутко культурные интеллигенты и очень ценили себя в таком качестве. Сыпали цитатами из классики к месту и не к месту, делились впечатлениями о звучании органа. Хотя «живой» орган мало кто из нас видел, в Ашхабаде его никогда не было.

Однажды она пригласила на новогодний вечер на телефонной станции – она там работала. Теперь такой вечер называется корпоратив, но суть не изменилась. Публика там совсем другая. Никаких заумных бесед, всё просто, все танцуют и всем весело. У нас, студентов-интеллигентов половина танцует и веселится, а вторая половина стоит вдоль стенок и с умным видом наблюдает. Немного выпили, и Ленка разговорилась. Она была влюблена в парня, который лежал в больнице, она часами бегала по базарам, чтобы купить ему свежие фрукты. В любую свободную минуту - между работой, театром, уходом за больной мамой, да ещё и подготовкой к институту - ходила к нему в больницу. Она не смогла поступить в институт с первого раза и теперь готовилась поступать снова. И вот сегодня, на этом вечере он о ней забыл. Совсем. Она разревелась, уткнулась мне в плечо. Я понял, что Ленка безнадёжно влюблена, а я тут лишний.

- Вот видишь? А ты говоришь «донжуанил» - прервал свой рассказ Юдж. – Сейчас бы сказали: лузер. Хорошо, что тогда этого слова не знали. - Кстати, если мужчину называют Дон Жуан, то как называть женщину?
Я замялся. Разговор не располагал к пошлым фразам. Он прочитал мою мысль:
- Нет, ты не прав. Надо называть Дони Жуирка!

Посмеялись. Под столом налили ещё коньяка в фужеры. Кончились орешки для закуски, позвали официантку, чтобы заказать ещё порцию. Она на секунду задержала взгляд на наших не пустеющих фужерах, но ничего не сказала. Умница, понимает.

- Я её тоже помню – ответил я. - Меня всегда поражала её способность к перевоплощению. По жизни скромная, на фоне  университетских красавиц незаметная. А когда выходила на сцену, преображалась до неузнаваемости. Лицо такое... одухотворённое, что ли. Глаза, голос, всё менялось. Она становилась самой красивой из всех присутствующих. Отыграла свою роль, спустилась в зал – и снова незаметная скромница. Не зря Курбан дал ей главную роль в «Антигоне». Настоящая актриса!
- Да, не зря – куда-то в сторону произнёс Юдж.
- А почему ты её так называешь – Ленка. Несерьёзно как-то. Пренебрежительно. Сейчас она уже внуков нянчит.
- Нет, это не пренебрежительно. Так обращаются к друзьям. Она очень простая, без выпендрёжа. Естественная. С ней легко. Бывают такие лёгкие люди.
- Ты жалеешь? Она бы тебе подошла?
- Что значит «она бы подошла». Может, я ей не подошёл бы. Пары составляются на небесах. – он указал пальцем куда-то вверх – Там ей подобрали пару, и, насколько я знаю, она была счастлива.  Не всегда хорошие люди нам подходят. Нет, я ни о чём не жалею. Если по каждому хорошему человеку жалеть, засохнуть можно.

Юдж отвлёкся на секунду, чтобы пригубить, и продолжил:
- К тому же, вскоре она отошла на второй план, а на авансцену вышла девочка из того же Народного театра.
- Ух ты, какие слова пошли. «На авансцену». Сразу видно - театрал! – прервал я.

Он не обратил внимания и продолжил.
Я внезапно обнаружил, что рядом такая яркая красавица, радость для глаз. Немного кокетлива. Но это же так привлекает, как бы приглашает поиграть. Я и сам не прочь сыграть, сам могу быть кокетом. Я за ней ухаживал, провожал домой после репетиций. Она жила в районе, если помнишь, назывался «8 марта». Это район с такой же индивидуальной застройкой, как твоя Хитровка. Потом по ночным пустым улицам шёл домой на другой конец города, боясь нарваться на бандитов или бродячих собак. Место это было неспокойное. Однажды мы прощались недалеко от её дома, целовались, и в поле зрения попала такая картина. На другом конце улицы идёт мужчина с чемоданом, к нему молча подбегают две тени, раздаётся такой сочный «шмяк» - удар в лицо, человек падает, а тени хватают чемодан и убегают. И всё это действие без единого слова. Как-то целоваться сразу расхотелось, захотелось домой. 

Вообще-то, она в каком-то смысле была антипод Ленки. У неё всё было как-то сложно закручено. Соперница. Не только со мной – во всём. Очень хотела получить первую роль, но Курбан предпочёл Ленку, а ей дал вторую. Она не только на сцене, по жизни постоянно играла какую-нибудь роль. И со мной играла. То тянулась ко мне всей душой и телом, то при очередной встрече без всяких причин демонстративно не замечала, не разговаривала, отвечала односложно – «да», «нет». Я не понимал в чём дело, переживал, копался в своих словах и действиях – вдруг обидел чем-то.  Потом, через некоторое время так же необъяснимо теплела. Я конечно был рад, но хотелось бы знать причину метаморфоз. Я спрашивал:
– Объясни, что с тобой было?
- Хорошо. Я скажу. Серёжа, сосед по институтской скамье, открыл мне простую, но мудрую истину.
- Какую?
Она загадочно посмотрела мне в глаза:
- Ты действительно хочешь это знать?
Знать-то я, конечно, хочу, но вопрос настораживает. Значит, есть какая-то тайна? Зачем?
-  Он сказал: знаешь, нам так классно читают математику!

Блин, такие Серёжи с мудрыми мыслями... я всё меньше её идеализировал. Вскоре на новогодней вечеринке в Доме учителя она весь вечер провела с парнем, о котором я помню только то, что его звали Гена, и что хотелось набить ему морду. Больше о нём ничего не помню. Я улучил момент и у неё спросил:
- Так значит, это всё?
- Да! – и это было сказано с насмешкой в глазах и такой интонацией, как будто она говорила «Ха! Разве ты ещё не догадался, дурачок?»
Вот теперь я, дурачок, догадался. Я ей нафиг не нужен. Ну и ладно. Ну и пусть. Тогда и она мне не нужна. Только так подумал, сразу полегчало, в один миг расхотелось бить Гене морду. В общем, как в песне: "Если к другому уходит невеста, то неизвестно кому повезло". Она что-то ещё говорила о приятельских отношениях, мол, будем друзьями, но я не слышал. Мне уже было не интересно. Ясно, что мы с ней не пара. Мы потом регулярно виделись на репетициях, но уже были чужими. Остались друзьями-приятелями, всё такое, но чужими. Говорят, она потом пыталась откатить назад, вернуть меня себе.

- Как это «говорят». А сам, что, не видел?
– Нет. Сам я потом ничего не видел.
- Интригуешь. У вас там в студенческом  театре было столько девушек, и красивых и умных. Кто-то из них?
- Не в студенческом, а в Народном театре. – снова поправил он.
- Хорошо. Извини, забыл. Так как же? – не дал я ему уйти от темы.

Юдж замолчал. Мы допили то, что оставалось в фужерах.  Когда он разливал под столом остатки коньяка, проходившая мимо официантка понимающе улыбнулась. Официантка молодчина, нас не выдала. Очевидно, она не владелица, а работница. И мы её не выдали, не стали разливать демонстративно, чтобы не провоцировать других посетителей. Чокнулись, легонько звякнув краями фужеров.

4
Он слегка задумался и продолжил:
- Нет. Я тогда не только в Народном театре занимался. В Университете был КИД – клуб интернациональной дружбы.
- Да, я знаю что такое КИД…

Тут как рах сквозь стены кафе донеслись приглушённые звуки митинга вдалеке. В ритмичных лозунгах-кричалках угадывалось «Москаляку на гиляку».
- «на гиляку» это что? – спросил Юдж.
- Гиляка это ветка, сук дерева. Вешать призывают.
- Да, мы тут с нашими воспоминаниями явно не вписываемся.
- Не обращай внимания. Это не наша война. По крайней мере, пока. Продолжай.

- КИД устраивал всевозможные мероприятия, которые мне были интересны. Ребята интересные.  Батыр, с необузданной энергией хватался за любое дело, суетился, что-то всё время организовывал. Этакий Фигаро. Олег Салахов… или Алик? Его звали и так и так, но чаще Олег. Физик и потрясающий гитарист.
- А он твоими песнями восхищался.
- Ну, мои были интересными, потому что необычны, не традиционны для наших широт. Я тогда увлекался английским и американским фолком. Стихи Роберта Бёрнса, «Лирика вагантов» были настольными книжками. «Алые паруса», которые Курбан  ставил тогда, дали толчок целой серии песен в таком стиле. Жаль, что "Алые паруса" так и не вышли. Песни бы остались. А так - спектакль не сыгран, песни забылись. Все они были хотя и приятные на слух, но простые до примитивности.
- Да ладно, не скромничай… Помню, на какой-то вечеринке даже гитарист ансамбля «Гюнеш» слушал, с восторгом.
- Что-то припоминаю. Кажется, на том самом корпоративе на телефонной станции. Всё равно, я наигрывал любительски, а Олег играл по настоящему, почти профессионально, всё что угодно, от классики до джаза. Я и близко так не умел. Когда я что-то своё играл, он тут же, без подготовки подхватывал вторую партию.
 
- Давай, за талантливых людей – мы звякнули фужерами и пригубили коньяк. Юдж продолжил:
Батыр тогда занимался подготовкой фестиваля политической песни по какому-то поводу. Политикой тогда не интересовался, было не очень интересно. Главное, такие фестивали давали возможность проявить себя в чём-то ещё, кроме учёбы. Я тогда целыми днями пропадал в КИДе. Организационные встречи, репетиции в актовом зале. С Таней Комиссаренко подбирали, чем заполнить паузы между выступлениями. Готовили песню Боба Дилана «На крыльях ветра» с Олегом и … дай вспомнить… кажется, Галой Аманниязовой. Точно Галой? Знаешь, я уже не уверен, что её так звали. Может быть ошибаюсь.
- Не переживай. – успокоил я - Она наверняка тебя тоже не помнит, если с тех пор больше не пересекались.
- Нет, не пересекались.

Официантка подошла, чтобы убрать со стола пустую посуду и бумажные сердечки.
- Должен тебе сказать, – отвлёкся он от рассказа - что память штука ненадёжная. Картинка акварелью. Видишь её яркую, светлую. Но акварель неустойчива – капнет капелька воды, и часть картинки смажется, капнет другая – ещё часть смажется. Каждое значимое событие в жизни оставляет свои капли на картинке. Через годы смотришь на картинку, всё кажется цельным и непротиворечивым, а покопаешься, поговоришь с теми, кто помнит это же время, этих же людей, и выясняется, что происходило всё не так, не там, и имена вроде бы те же, но оказывается, принадлежат совсем другим людям. Так что, если найдёшь какие-то несовпадения, поправь. А лучше, наоборот, если найдёшь совпадения, то считай, что они чисто случайны. Да... А что ты хочешь – акварель – глубокомысленно завершил он.

- Знаю. Про акварель ты у меня в «Одноклассниках» прочитал.
- Да? Ну ладно. Тогда за акварель! – оживился он, и мы снова пригубили.
- Не отвлекайся на пустяки. Рассказывай.

5
На одной из репетиций я её и увидел. Она с гитарой пела какую-то песню. КИДовский долговязый фотограф Аташка суетился, бегал по залу, чтобы найти лучший ракурс. У него всегда была располагающая улыбка. Подошёл, говорит «Ты не представляешь, какой это будет снимок!». Я говорю «Не получится, против света, на сцене фонари». «Именно! Посмотри, я снял вот отсюда, видишь, тут фонарь просвечивает сквозь волосы. Это будет потрясающее фото, с аурой». Да, у неё действительно были шикарные рыжие волосы. Она напоминала и Джоан Баэз, и Мелани Сафку и Жанну Бичевскую в одном лице. Вот бы она согласилась спеть «Что они сделали с песней». «Look what they’ve done to my song, ma» - тихонько напел он. - Она бы смогла не хуже Мелани. Надо сказать, Аташка оказался настоящим профессионалом. Фото действительно получилось шикарное, его потом в университетской газете поместили. Только испортили. Разве можно в газетной фотографии передать красоту? Позже я узнал, что они оба учились на факультете филологии, и он в неё был безответно влюблён. Видимо, это и давало ему вдохновение.
- А почему у тебя в «Одноклассниках» нет этой фотографии?
- Хм.. Был у меня один экземпляр. На одной из квартир, которую я как-то снимал, нижний угол фотки отгрызли мыши. Но основное изображение не испортили. То, что осталось, я увеличил на ксероксе. Увеличенная картинка получилась очень контрастной и похожей на гравюру. Я даже собирался перенести на дерево и выжечь. Руки не дошли.
- Не знал, что ты ещё и художник.
- Я совсем не художник. Просто, у меня был приборчик для выжигания, а чтобы обвести готовые линии не надо быть художником. Хотя, нарды у меня хорошие получились. Выжег орнамент из книги «Тысяча и одна ночь», расцветил и покрыл лаком. При очередном переезде с квартиры на квартиру потерялась фотография, а при следующем и увеличенная копия. Не зря говорят, один переезд равен двум пожарам. Нарды, кстати, тоже потерялись. Не судьба.
- Давай, за судьбу!

Мы опять пригубили коньяк. И он продолжил:
- Хотелось как-то привлечь её внимание.  Девушке нельзя прямо говорить то, что думаешь. Это я усвоил ещё в седьмом классе, когда неудачно предложил однокласснице «Давай с тобой дружить».
- А ты не перепутал? Это не ты, а я усвоил в седьмом классе, и написал про это на своей странице. А ты прочитал и мне теперь втираешь. Хоть бы автора постеснялся.
- Ладно, зануда. Пусть будет так. Хотя я тоже что-то такое усвоил.
Так вот, когда она сошла со сцены, я ей сказал: «У тебя гитара не настроена. Давай настрою». Была гитара расстроена, или нет, какая разница, главное обратить на себя внимание. Было приятно, что я вот сейчас занимаюсь её инструментом, а она на меня смотрит. Может, запомнит. Но настройка это несколько минут, этого мало.  И я предложил ей спеть эту песню. Она согласилась, хотя не слышала её раньше. Я обещал записать слова и аккорды и принести завтра.

Это было начало января. Я принёс слова и аккорды и ждал в фойе университета. Я боялся её не узнать. Ну что, ты хочешь, мы же виделись только один раз, а память на людей у меня слабая. Помню то ли оранжевое, то ли светло-коричневое пальто, светлые рыжие волосы. Много девушек проходили мимо, в том числе рыжие, и в светло-коричневых пальто, и казалось, что каждая из них это она. Надеялся узнать по глазам, на каждую смотрел в упор. Ответный взгляд, как правило, говорил «Ну чего уставился?», или вообще ни о чём не говорил, так, пустое место. Могло случиться так, что тогда, в зале, мне только показалось, что заинтересовал её, а на самом деле она уже забыла и прошла мимо, не заметила.

До начала занятий оставалось немного, и я побрёл на выход. Мой факультет был в другом корпусе университета, и надо было перейти по улице. И уже в дверной толчее встретились взглядами. Ха! Я боялся не узнать по глазам, а на самом деле мгновенно узнал, даже сквозь затенённые очки. Нет, там, в зале я не ошибся. Посмотрел в глаза и понял – что называется «щёлкнуло». Я сразу увидел, какие это чудные глаза, глубокие, умные. Скромные, но не робкие. Не равнодушные. Интересно, что цвет глаз не запомнил. Это до меня дошло, когда кто-то из знакомых спросил, какого цвета у неё глаза. Не вспомнил!

Короче, отдал ей эту песню, она обещала разучить. Пошёл дальше довольный. Но было от чего-то не комфортно внутри. Не сразу понял, что дискомфорт от того, что теперь встречу её только через несколько дней в воскресенье, на репетиции. Это казалось очень долго.
 
Она пришла в КИД среди недели. У меня было яблоко, принесённое из дома. Я протянул ей яблоко и, небрежно так, спросил: "Яблоко хочешь?". "Конечно яблоко хочу" – так же небрежно ответила она. Я ликовал. Что-то в этом яблоке было от Адама и Евы.

Проводил домой. Она была приезжая, и снимала в частном секторе жильё. Хм.. Домой… дом это громко сказано. Это был неказистый домишко, в непрезентабельном районе на Тепловозке. Это был район почти трущобный. Люди строили свои дома после землетрясения 1948 года очень быстро, о правильной планировке, градостроительных нормах и архитектурных стандартах никто не думал - надо было срочно построить хоть какую-то крышу над головой. Так и образовался этот район. После землетрясения, разрушившего весь город, таких районов в городе было много, но они постепенно расселялись в новые благоустроенные дома. А Тепловозка расселялась позднее других. Не знаю, существует ли она сейчас. Тепловозкой это место называлось потому, что находилось рядом с железной дорогой и какими-то железнодорожными сооружениями. Видимо, там жили железнодорожники. А может просто потому что тепловозы гудели. Если с вокзала перейти железнодорожные линии по пешеходному мосту, надо было свернуть вправо и пройти минут десять. В одном из таких домов хозяева переехали в новый микрорайон и сдавали в аренду бедным приезжим студенткам, которым не досталось университетского общежития.
В доме жили также Лида, тоже студентка-филологиня, и  Валя, старшая по возрасту и властная по характеру. Атаманша. При  доме рос виноград, из которого опытная Валя сделала большую бутыль вина.

Но их не было дома.

Дело было перед Новым годом… или вскоре после Нового года… Акварельная память смазывает такие незначительные детали. В комнате стояла ёлочка и сверкала гирлянда. Мы пили вино на брудершафт из одной кружки. Это очень удобно – брудершафт один, а поцелуя два, по очереди.  Демис Руссос пел «Good bye my love, good bye», мы танцевали и понимали, что love вовсе не good bye, а совсем наоборот. Тонкая талия волновала воображение, голова кружилась от смутных ожиданий. Вдруг она побледнела, ноги подкосились, она обмякла и стала падать.

Обморок. 

Я её подхватил, уложил на раскладушку. Отхаживал. Махал перед лицом руками. Обеспечивал доступ воздуха, расстёгивал воротник блузки. Пуговку за пуговкой, пуговка за пуговкой. Навереное, одна из них была с секретом, отключила мне мозг. Руки, губы что-то сами делали, без участия мозга, поэтому не помню, как я её вывел из обморока. Когда обморок кончился, мы были уже влюблены. Нет, это слабо сказано. Мы уже любили друг друга.

Надо сказать, что я вовсе не ожидал быстрой победы, скорее наоборот. Мне хотелось отношений настоящих, глубоких, как в книжках. А быстрая победа настораживала. Не хотелось бы полюбить девушку – ну, как бы это сказать… говоря современным языком - с пониженной социальной ответственностью.

Вскоре пришли девочки. С ними был Аширчик, увлечение одной из них. Парень из знатной семьи, то ли писателей, то ли артистов, за ним все студентки на курсе увивались. А тут девочки – приезжие бедные провинциалки. Не пара, конечно, но это не мешало весело отметить Новый год. Или Старый новый год – не помню, и не важно. Кружка была одна, её пускали по кругу. Кружка мира, как трубка мира у индейцев. У кружки была пустотелая ручка, а внутри кружки, в том месте, где она крепилась, было отверстие, уходящее в ручку. В  этом отверстии вино издавало булькающие звуки - «джюлькало», а нам было безумно весело, то ли потому что «джюлькало», то ли потому что просто были счастливы.

Я зачастил в этот дом. Каждый вечер после занятий я спешил к ней. Говорили обо всём. Запретных тем не было. Я задавал дурацкие вопросы – ну у нас, мужиков это всегда больной вопрос – а кто у тебя был до меня? Она и не пыталась уйти от ответа, рассказала. Уходил домой поздно, потому что не могли расстаться. Это была зима. Январь. Хотя снега не было, но было холодно. Она меня провожала в своём пальтишке «на рыбьем меху», которое почти не грело. Мы возле дома, обнявшись, грели друг друга. А у меня мелькала дурацкая мысль – интересно, она чувствует моё желание? Кругом лабиринты мазанок, темнота, на улице ни души. И ветер завывает. 
- Скажи, а он тебе признавался в любви?
- Конечно.
- Тогда я не буду – немного помолчал, и добавил – хотя и люблю.
- Ну вот и признался – засмеялась она.

И в этот момент, как в кино по команде режиссёра, налетел, заревел сильный ветер, небо засверкало вспышками – нет, не молний – короткими замыканиями проводов, снопами искр, полетели прошлогодние листья, сломанные ветки, какие-то обломки. Стало жутко холодно.

Она ушла к себе, а я пошёл  домой. Шёл через Третий парк. Деревья в парке гудели, трещали, стонали, небо стелилось у самой земли и рвалось о верхушки деревьев, и уже рваным улетало дальше. На проводах между столбами и на железных крышах одноэтажных домов ветер, как на циклопическом органе, в какой-то загадочной ревущей гармонии играл неведомую токкату и фугу.

А мне было весело.
Я понял, что всё, что было раньше, была не жизнь, а подготовка к жизни. Репетиция.
Жизнь только начиналась.

---
Тут у нас кончился коньяк, пришла официантка со счётом, и прекратила дозволенные речи.
Я спросил:
- Юдж, а ты не против, если я напишу всё, что ты рассказал?
- Напиши, если хочешь. Но если жена прочитает, она обязательно скажет, что я всё исказил, и на самом деле всё было не так.
- Ты хочешь сказать, Деменция с Альцгеймером нас всё-таки выследили?
- Нееет. Этого они от нас никогда не дождутся. Но всё равно она скажет, что наврал.
- Ну это же нормально. Ты объясни, что память это картинка акварелью. На твою картинку капали и расплывались одни капли, на её картинку – другие. А моя картинка и вовсе как под дождём побывала.
- А если кто-то себя узнает? Неудобно будет. Может быть, люди уже министерствами руководят, а тут Аширчик, Аташка.
- Как они себя узнают, если ты всё напутал и имена забыл. Все выдуманы и совпадения случайны.
- Ладно. Если что, вали всё на них.
- На кого?
- На Деменцию с Альцгеймером, дурачина!

Мы расстались у метро «Дружбы народов». Недалеко патриоты проводили митинг и призывали бить москалей. Но это уже совсем другая история.