Сказка про Лучшего друга

Сказки для взрослых детей

В моем старом доме много окон, и выходят они не только в поле, в смысле, степь, или, скажем, к лесу, нет, выходят они  в места самые разные, например, в Париж. Только это секрет.

Вот, мой обиженный жизнью кот Фома - я, помнится, обещал рассказать, чего это он так обижен, но уж не сейчас, как-нибудь в другой раз - так вот, мой обиженный жизнью кот Фома утверждает , что окон больше пятидесяти, но мне все же кажется, что он преувеличивает. Тем более, что они не очень-то заметны. Я лично считаю, что их в, основном, семь: три на первом этаже и четыре наверху.

К чему это я? А! Так вот, в один из вечеров Фома прервал шахматную партию, в которой я, надо сказать, по своему обыкновению, безнадежно проигрывал, прислушался к чему-то и направился к лестнице на второй этаж. наверх. “Я ладью съем!” - крикнул я вслед: “Попробуй…” - буркнул наглец и скрылся наверху. Вернулся почти сразу.

- Там этот, сизый прилетел, - сообщил он. Сизым он называл почтового голубя.

У Голубя этого - своя история. Он в детстве увидел мультик про героических почтовых голубей, сквозь бури и грозы доставлявших сверхважные сообщения всяким сверхважным людям, и, как сказал Фома, “сдвинулся”, ну, то есть решил посвятить свою жизнь почтово-голубиному делу. С тех пор, несмотря ни на какие Интернеты, электронные почты, эсэмэски и всевозможные мессенджеры, он доставляет письма. Надо сказать, у него, на удивление, немало работы. Есть ведь такие письма, что только почтовому голубю и можно доверить.

- И что он? - спросил я, все-таки лопая ладью, в надежде, что Фома достаточно отвлекся и не сообразит, что я задумал. Напрасно. Фома не пошел на обмен а жахнул конем, так, что мой несчастный король в очередной раз схватился за сердце. И только после этого ответил:
 
- Странно. Говорит, принес письмо от твоего Лучшего друга.

Я выскочил из-за стола так, что чуть не свалил его, а Фома с мявом шарахнулся из-под ног.

Почтовый голубь Сизый сидел за окном на верхнем этаже. Вторым, что справа, если это кому-то интересно. Я открыл окно и взял у него послание. Письмо было коротким: почтовый голубь однажды понял, что не в состоянии переть через леса и моря многостраничные эпистолярные шедевры и ограничил количество знаков. Вот, что было в послании:
“Привет. Помнишь меня? Я решил вернуться. Надеюсь, еще не поздно”. И подпись: “Твой Лучший Друг”.

Не знаю, сколько времени я сидел и смотрел на эти строчки. И улыбался. Подошел Фома, заглянул через плечо:
- Ты же говорил, что он умер? Погиб, вроде.
- Я тоже так думал.

Да, я тоже так думал. Что - думал! Я своими глазами видел, как тонул корабль, на котором я проводил моего Лучшего друга, -  белый парусник - его мы вместе построили. Корабль тонул, а я стоял на берегу и ничего не делал. И плакала девочка. “Наверное, так надо, - думал я тогда, - Это жизнь. А девочка вырастет и поймет”. Слава Богу, девочка поняла, и простила. И я жил дальше. Жил много и по-разному. А теперь - вот это.

- Решил воскреснуть, значит. Чо буишь делать? - когда Фома волновался, он зачем-то вульгарно коверкал слова.
- Не знаю…
- Ты сам-то хочешь, чтобы он вернулся?
- Видимо, иначе откуда бы взяться... - я кивнул на письмо.
- Резонно. Пойду, плесну себе чего-нибудь. На этаких-то радостях.
- Давай.
- Вот у меня только один вопрос, он что, не мог написать, когда?
- Вряд ли это от него зависит. Да и какие тут могут быть сроки?
- Ну да, ну да.

Он ушел. Я не стал писать ответ - он был не нужен. Наверху захлопали крылья: Сизому надоело ждать, и он отправился по своим делам. “Видимо, хочу,” - повторил я и пошел на кухню составить компанию коту.

С тех пор прошло уже немало времени, так много, что я уже несколько раз решал, уж не передумал ли мой Лучший друг. Но - прилетал Сизый и приносил коротенькие письма: “пересек такое-то море”, “с караваном движемся к такому-то предгорью”, “попал в плен, служу вешалкой у такой-то королевы”, “солнце встало не вовремя, придется, начать сначала” - много-много писем. Много. Но я жду, и все, кто живет в моем старом доме, ждут, даже Фома.

И, вы знаете, я точно понял, хочу, чтобы он вернулся, и вот почему: какая бы ни была погода, что бы ни происходило в мире внешнем, и мире внутреннем, я каждый вечер оставляю свет на крыльце и даже, что Фома считает по нынешним временам чистым безумием, - не закрываю входную дверь. Я жду.

- А как же окна? - резонно заметите вы. Ведь вполне вероятно, что одно из этих пятидесяти с лишним, ну, пусть не пятидесяти, но все-таки, хотя бы одно окно может же выйти на ту дорогу, по которой возвращается мой друг. Я улыбнусь вам в ответ. Нет ни одного дня с тех пор, что бы я не подошел к какому-то из них и не пытался его открыть. Я использую самые разные способы, я пробую самые разные инструменты: одних гитар у меня аж три штуки. Но сейчас не об этом. Случается, что мне вдруг покажется: где-то там, вдалеке за окном движется знакомый силуэт, и тогда я готов разбить стекло. Вдр-р-р-ребезги! Но это будет неправильно. Много шума и звона, возможно, кровь из случайных порезов, но, посудите сами, разве какой-нибудь из лучших друзей сможет возвратиться через разбитое окно? Так в помещение проникают только воры, а он меньше всего похож на представителей этой уважаемой профессии. Да и вдруг он испугается и повернет обратно? Такое же тоже возможно. Так что я пытаюсь и  жду, пытаюсь и жду. Смешно получилось. Как в той детской рекламе про подгузники. Тем не менее, это правда. Пытаюсь. Жду. И зажигаю свет на крыльце. Каждый вечер.