Птенчики

Воспоминания бывают, как занозы и как нежный воздушный бисквит. А бывают несуразные, как выпавший молочный зуб, бережно хранимый в спичечном коробке. И что же делать с ними, с этими странными сокровищами, которые сглатывает память-обжора каждый миг? К чему помнить о желтых шапках близняшек, живших по соседству, или о синей подводке глаз случайной прохожей? Всеядная память непритязательна в выборе пищи и проворна с любым событием жизни.

Она собирала смерти. Необычное хобби. Ее коллекция была невелика: в ней хранились смерти небезразличных для нее существ. Дохлый птенчик, выпавший из гнезда, зацепил ее фактом своей смерти. И она, будучи старше этого бездыханного уродца на пять лет, безыскусно выразила свое детское сострадание, завернув его в листик клена и предав земле. Может, уже тогда она знала, что каждый – это маленький птенчик, который рано или поздно выпадет из гнезда.

Ее отец умирал полгода. Он был слаб и не выходил из дома. Ее мать смотрела за ним. Он говорил им обеим, что у него наверняка воспаление легких, и что он обязательно поправится и к весне станет выходить на воздух. У него не было болей, но болезнь, которую страшно называть по имени, коверкала его тело, уменьшая его вес и жизнь. Она высушивала его мышцы, при этом надувая ладони и стопы, как воздушные шары. Болезнь без устали трудилась и превращала ее отца в тщедушного птенчика. Под конец он был так слаб, что не мог бриться. И она брила своего больного старого отца и целовала его осунувшееся лицо и уже видела в нем маленького птенчика, падающего из гнезда. Смерть – это процесс. Процесс упований, падения и скорби. И сострадания, потому что мы все – птенчики.

Память подбирает каждый кусок жизни, переваривая своим луженым нутром тушки событий. События, вовлекая в себя людей, ведут их на убой. Вы слышите? Это – всеобщее чавканье: что-то кого-то ест, кто-то что-то ест. Непрекращающаяся пирушка. Диетологи и моралисты – в шоке: обжоры правят бал, а память складирует отчеты кулинарных оргий, в которых нет сострадания. Быть отзывчивой на каждое падение невыносимо больно. Поэтому она не расширяла рамки своей коллекции смертей. Да и сама она была в рамках своих упований и скорби, которые красили ее флером загадки и делали объектом созерцательного вожделения: ведь она была картиной. Картиной в его спальне. Он был гурманом.

Он был гурманом. Приверженность к деликатесам базировалась на детском любопытстве «А что там такое внутри?». В детстве шуршащие фантики конфет разжигали в нем интерес. Но пару раз чуть не сломав зубы о дешевые карамельки, он понял, что яркая обертка не гарантирует наслаждения. В поисках идеальной начинки он стал следопытом.

Изюминкой событий для него являлись женщины. Они были приемлемы в виде любого блюда. Поначалу он каждую обгладывал до косточек, пытаясь утолить свой интерес «А что же там внутри? Каков секрет?». Со временем обремененный изжогой, он стал избирателен и все чаще устраивал себе голодные дни. И именно голоду он был обязан за встречу с ней. Она жила в рамках картины, выставленной на продаже в витрине арт-галереи. Он купил картину с нею: то ли художник был довольно умел, то ли она действительно была чарующей загадкой… то ли все так и должно было быть.

Она не старалась понравиться. И поэтому нравилась ему все больше и больше. Изучив ее черты и настроения, он увидел, что у нее есть невинный секрет. Перекормленный чужими секретами и сердцевинами тайн, он не муссировал свое желание найти идеал. Впервые он наслаждался догадками и ожиданием чудес.

В своем созерцании он мог бы докатиться до комы, если бы она, не растревоженная его взглядами и немыми вопросами, не сбросила иго сострадания и скорби и не вытолкнула себя из гнезда прямо ему в руки.
– Моя любовь подобна сочной мякоти грейпфрута, – сказала она. И это был ее единственный секрет. Откуда им было знать, что только в падении птенчики учатся летать.