ПРИМЕЧАНИЕ: О пионерском лагере "Солнечный" - его закрыли по одной из трёх версий: я слышал, что строят зону для зеков, позже я узнал, что будет водохранилище, а третья версия - это оборудование противоядерного бункера на случай ядерной войны. Насчёт зоны не знаю, а вот водохранилище("Раковское") есть; от него город и питается водой; и бункер существует (с 1985 года). А как жалко, что "Солнечного" больше нет, проход на ту территорию закрыт под предлогом водо-охранной зоны. Но вдумчивый читатель понимает какой "предлог" главнее! Вероятно, у каждого человека есть тот райский уголок, который остался там в далёком детстве, куда, спустя годы хотелось бы вернуться и пережить все невыразимо прекрасные мгновения первозданного детского Счастья! Для меня одним из таких немногих уголков был мой "Солнечный"! И, по злой иронии судьбы, никогда больше не будет. Его отняли у меня "хозяйственные нужды общества".
Со мной в КПУ учился Костя Ширнин (а не Ширшин и т.п). Ввести эпизод «О чём поёт ночная птица» после нашего с девушкой свидания у Вечного огня. Мне тогда было 16 лет. Внести дополнения по предложению Бориса Петухова: техничка баба Аня Федореева, математик Мария Радионовна Юркова, завуч Павловец Нина Николаевна др. "Наша школьная парадная лестница "знаменита" своими "падениями" - 15 ноября 1972 года упал Боря Петухов, а после через несколько лет упал и уже разбился насмерть Коля Сиделькин
Воспоминания
Что такое для меня семья? Это не праздный вопрос; я задал его однажды в далёком детстве, задаю сейчас и буду задавать дальше, сколько буду жить. Надеюсь приблизиться к желаемому ответу на этот вопрос своими Воспоминаниями. Для того и начал писать их сегодня 30 ноября 2014 года, страшного года (Спаси нас всех, Боже!!!), так как в этот год ушёл навсегда Васёк, мой родной любимый и единственный брат..
Светлой Памяти моего брата Шевелёва Василия Васильевича Посвящается
Наша Семья
Однако, начну с далёкого детства, а точнее, с того момента, как помню себя. Самые смутные воспоминания с яслей; мне было года два- по длинному коридору бежит ко мне лысая девочка Лариса Рева, протягивая ко мне руки.. «Любви все возрасты покорны!» (Потом с Ларисой мы ходили в детский сад). Следующее воспоминания более чёткое. Мне три года. Родители привели меня в Дом Быта фотографироваться. Фотограф усадил меня на спинку кресла и, чтобы привлечь моё внимание, пообещал, если буду смотреть в объектив, то вылетит птичка. Я помню, что очень ждал, смотрел, но птичка так и не вылетела! Наверное, это было моё первое разочарование в жизни и первая ложь взрослого. Но! Родители похвалили меня, и я смирился!
Следующее, что я помню, связано с моей бабушкой по линии мамы, с Марией Фёдоровной Кожевниковой. Подробно я расскажу о ней в отдельных главах. А когда мне было три года, и мы с мамой были в доме, где прошли мамино детство и юность, я впервые осознанно общался с моей бабушкой Марией! Помню- открывается входная дверь (я у окна, дверь в левом углу от меня), входит бабушка и говорит: «Смотри, что я тебе за гостинец принесла!» Я подбегаю к бабушке, забираюсь обеими руками и головой к ней в сумку и нахожу там пряники! Это были пряники особенные; запах и вкус! Таких сейчас нет!..
Ещё одно воспоминание, связанное с бабушкой Марией грустное: мы пришли с мамой к бабушке, когда она уже не вставала, болела, после инсульта, лежала парализованная. Помню, как мама кормила её из ложечки.. В 1967 году бабушка покинула этот мир.
Смутно помню себя в четыре года. Жили на Крестьянской 105 «а», кв.1 в доме бабушки Елены Георгиевны в девичестве Серяковой, которая ушла из жизни, когда мне не было и года. У неё болели лёгкие. Как мне рассказывали родители, вынесет она на крыльцо меня и держит на руках, качает, успокаивает, а я был плакса. Может быть, врождённая паховая грыжа мешала мне? Об этом скажу позже. Врачи посоветовали бабушке переехать в Супутинский Док (Каменушка). Там в то время проживала её старшая дочь Лидия с мужем Иваном Лебедевым и детьми, Людой, Юрием и Сергеем. Баба Лена в последние дни жила у них. Её берегли от тяжёлых новостей, не говорили и о её болезни. Наверное, бабушка сама всё понимала. Мы приехали к ней. Она сидела у окна. Поставили меня на пол, отпустили, и я вдруг сделал первый шаг по направлению к бабушке, потом ещё и ещё.
-- Пошё-о-ол! – баба Лена радостно протягивала ко мне руки, а я шёл свои первые в жизни шаги к ней!..
Через день-два бабушки не стало. О чём были её последние мысли?.. Может быть о своём внуке, который сделал при ней свои первые шаги. Думаю о ней, если бы она так рано не покинула нас, вся жизнь, возможно, сложилась бы иначе!
О Елене Георгиевне я напишу подробнее в отдельных главах «Портреты» и «О нашей родне». А сейчас я продолжу «беглый» экскурс по вехам моей памяти. Но! Сначала один момент, который не вошёл в мою осознанность в силу нежного возраста. Хотя, думаю, имеет судьбоносное значение для меня. Как написал выше, у меня была проблема со здоровьем в раннем детстве. От грыжи я был беспокойный и часто плакал, по ночам не давал спать никому. Вдобавок к этому (мне потом рассказала мама), когда мама была беременна мной, у неё «скакало» давление, она легла на сохранение, ей давали препараты, чтобы нормализовать давление. Мама, когда я стал взрослым, неоднократно делилась со мной своим переживанием – что из-за этих меря такой впечатлительный и ранимый.
Родители сбились с ног. Операцию по удалению грыжи делать было опасно (слишком маленькому ребёнку), по знахаркам стали возить. Первая целительница была из Супутинского Дока (Каменушка). Отец шофёр на «Зис» (кабина была деревянная!) повёз меня к ней. Мама держала меня на руках. Была зима. Когда приехали, знахарка велела меня распеленать, взяла на руки и опустила в холодный погреб. Мой Батя не вынес такого зрелища, забрал меня, и мы вернулись в город. Вторая бабушка была городская. Жила где-то в районе госпиталя (на Агеева). Она славилась своими способностями, лечила довольно успешно людей, приходили к ней военные лётчики. Она лечила их от импотенции. В благодарность за это, военные несли ей спирт. На старости лет у неё болели суставы. И она часто натирала всё тело спиртом. Когда меня принесли к ней, она тоже распеленала меня, но никуда не опустила, стала шептать заклинания и молитвы, и… грызть зубами больное место в области паха, «загрызать». После первого же сеанса я уснул богатырским сном и проспал так всю ночь. Ещё раза два было тоже самое «загрызание», молитвы и… грыжа исчезла! Много лет спустя, будучи студентом, я проходил плановую медкомиссию, меня спрашивали, было ли у меня сотрясение, переломы, грыжа. Я сказал, что была в далёком детстве, но бабушка «загрызла» её. Врачи искренне в недоумении переглянулись и сказали: «И как они это делают!?»
Очень потрясает судьба этой Великой Целительницы, которая сыграла огромную светлую симфонию в концерте моей жизни! Однажды, натерев тело спиртом, бабушка (к сожалению, я не знаю даже её имени!) сидела и держала ступни ног в тазике со спиртом. Вдруг погас свет. Не осознавая опасности открытого огня, добрая несчастная женщина чиркнула спичкой, встав во весь рост в тазике, потянулась открытым пламенем от спички по направлению к лампочке и… вспыхнула, как факел, сгорела заживо..
Первая дружба.
Когда мне было лет пять, я начал дружить. Во дворе от меня неподалёку жил мальчик примерно моего возраста, и мы часто гуляли вместе. Серёжа Науменко (так его тогда звали) был лишь на несколько месяцев старше меня. Помню, стою возле его дома, он зовёт в гости. Зашёл во двор (на два хозяина; первый – его бабушка Анна, вторая квартира – Серёжа с сестрой Тамарой, мамой Ниной и отцом (не помню имя). Потом я бывал у них часто). Во дворе побыл, вышел побродить кругом, забрёл к бабе Тане. У неё были коровы, поросята, куры. Интересно ведь! Я иногда просил у неё молока, в основном, она не отказывала. В тот раз никого не было дома. Я стоял перед её домом и мне вдруг захотелось по-маленькому. С присущей всем детям непосредственностью я спустил штанишки и сделал, что хотел больше всего. И только собрался одеться, вдруг почувствовал, как чья-то рука просовывается между моих ног и обвивает моего «воробышка». Ощущение было новым и совершенно бесподобным! Я потом понял, что это был пронырливый Серёжа, мой искушённый «в дружбе» товарищ. Было потрясение! Я попросил повторить. Умный Серёжа «уважительно выскользнул» (ушёл от ответственности), как это было потом не раз (в самых разных жизненных ситуациях!). Серёжа Науменко оставил в моей жизни важный след; сначала было желание подражать (внешне аристократичный, продуманный), потом наступило разочарование. Но! Почему я так долго задерживаюсь на одном человеке? – Причина в том , что Сергей Науменко в силу своих достоинств или по иронии судьбы оставил «следы» во всей моей жизни; это йога, занятия борьбой, первая дружба, первый пример для подражания, открытия в отношениях между мальчиками и девочками (и с этим меня познакомил Серёга), первые знаки, что тебе предпочитают другого, а ты погуляй, тобой пренебрегают, первое разочарование в друге от ощущения, что тебя предали, чувство одиночества..
Теперь по - порядку. У Сергея было интересно! Я ходил к нему в гости. Дядя его был милиционером. Приезжал на велосипеде. Позволял бить себе по прессу. Но! До определённой поры. С какого-то момента это перестало его забавлять. И он стал меня избегать, когда я подходил к нему со всей непосредственностью, сжимал кулачок и целился в его горообразный огромный, как мне казалось, живот. Он пару раз «рыкнул» на меня. И я понял, что эта «песня» ему надоела. У Серёги была бабушка Анна, к которой и приезжал сын милиционер. Она была рыбачка и взяла меня как-то раз на рыбалку, но об этом позже. А сейчас о первом опыте моего «Донжуанства». Через дорогу от нас, там же на Крестьянской жила семья Крошевских. Самой младшей девочке Алле было в ту пору три года. Нам с Сергеем по пять лет. Сергей на восемь месяцев старше меня. И по праву «старшего» он меня учил, в том числе и ухаживать за девочкой! Сделал он это весьма изысканно, как и всегда (человек он был такой от рождения; «изысканный», аристократичный, что меня привлекало в нём, а иногда сбивало с толку!); Сергей устроил со мной соревнование, кто добьётся её руки в буквальном смысле: т.е. кто откровеннее и быстрее поцелует ей руку. Я ринулся (по-моему, первый) и получил отказ. Обида мне показалась нестерпимой, я выбежал со двора. Тут мне на глаза попался камень с мою ладонь. Я схватил его, открыл калитку и с размаха бросил его в Аллу. Убежал. Бегал долго, прятался, т.к. мне кто-то сообщил, что я разбил девочке голову, и её старшая сестра Ирина ищет меня везде, если найдёт, сказала, убьёт. Я осознавал, что поступил дурно. До сих пор мне стыдно за тот поступок, хотя прошло сорок шесть лет. Шрам у Аллы остался до сих пор. Отношения у нас с ней не испортились, а осадок остался! Можно анализировать сколько угодно, поступок не стереть, но понять его (себя) не мешает; тогда я чувствовал себя комком нервов, каким-то сгустком обиды, взгляд, брошенный под ноги и попавший на глаза камень, по-моему, был окрик предостережения – цепь событий, которые привели к этому отрицательному выбросу, я, видимо, не знал как ещё справиться с внутренним ощущением никчемности, отверженности, обиды. Аллу жалко; маленькая, как воробышек. Это было впервые, когда я взял в руки камень. Но! Не в последний раз. Об этом позже напишу.
Далее, из памяти всплывает моё падение с крыши. С Серёжей гуляли, лазали по крышам, играли в снежки, т.к. была снежная зима, снега много, рыхлого, белого! Я стоял на краю крыши сарая высотой около двух метров (напротив дома бабы Тани Карпенко, которая держала большое подворье; коровы, поросята, птица). Неожиданно я сделал шаг назад спиной и упал плашмя на спину. Как провалился в дыру. Было не особенно больно, только страшно; сбилось дыхание. Я лежал неподвижно, приходя постепенно в себя. Никто ко мне не подошёл. И Серёга куда-то подевался. После падения я встал самостоятельно и отправился домой. Может быть, моё падение это наказание за брошенный в Аллу камень?..
В пять лет я впервые взял в руки гитару и попробовал извлечь из неё первые звуки! Это случилось в пятилетнем возрасте, когда я с родителями был в гостях у старшей сестры нашего отца у тёти Лиды Лебедевой. Жила она тогда в районе железнодорожного вокзала в простом одноэтажном доме на два хозяина. Помню его. Входишь в калитку – слева грядки и справа грядки. Проходишь прямо к дому. Спереди обычный дом; веранда с кладовкой, через дверь налево входишь в кухню, где кухонный стол у окна слева, а справа в углу печка. Мимо печки ближе к входящему (справа) проход в зал. Через зал к дальней стене; там ещё один вход за занавеской, где спряталась маленькая спальня. Возвращаемся в кухню, становимся у входа и прямо мимо печки идём через кухню, опять дверь, за ней спальня чуть по - больше первой. Везде чистота и порядок. Тётя Лида (я её часто называл баба Лида, а она обижалась!), а особенно, её муж дядя Ваня были очень аккуратными и чистоплотными, любили порядок, деньгами не сорили! Мы, раньше часто встречали разные праздники вместе, собирались всей роднёй, общались, шутили, гуляли, пели застольные песни! Именно на одной из таких Встреч я впервые услышал применительно к себе прозвище «Артист»! И мне это запало в душу! В одну из таких встреч я увидел у Сергея ( младшего сына тёти Лиды и дяди Вани) гитару. Позже, когда мы стали совсем взрослыми и вспоминали это, Сергей сказал, что гитара была его старшего брата Юрия Лебедева. Но! Не это важно, а то, что я впервые взял её в руки, вынес во двор, подобрал какую-то палку и стал водить по струнам. Я подумал, что у меня очень хорошо получается и решил продолжить свой концерт перед собравшейся в зале роднёй, которая меня перед тем очень радостно принимала с песней «Синий синий иней» в моём исполнении. Я вставал на табуретку и с упоением пел для них. А все мне потом хлопали, повторяли «Ну! Молодец! Ну! Артист!» Я так размечтался, когда выбирал палочку для струн во дворе, что не заметил двоюродного брата Сергея. Он подошёл ко мне и уговорил отдать гитару, когда увидел, как я для него «играю палкой»! Я сопротивлялся изо всех сил, ведь я искренне считал, что очередная буря оваций мне обеспечена, как только я появлюсь перед изголодавшейся по «Высокому Искусству» публикой.. Но! Инструмент пришлось отдать и смириться с незапланированным фиаско! Я, наверное, тогда что – то понял; наподобие – «Тяжела шапка Мономаха!»
..В наш двор, когда навещал свою бабушку, выходил погулять мальчик Алик Коровин. Мы все смотрели на него с восхищением! Ему в то время было лет девять- десять. Он занимался спортом держался с достоинством и в то же время был приветливым, добрым мальчиком, проводил с нами со всеми детьми двора игры; «Халихало стоп», Прятки и др. Взял как-то раз нас на соревнование по боксу, где, кстати проиграл, но мы не перестали его уважать, поняли, что спорт – дело нелёгкое. Я так влюбился в него, что, когда мама моя ходила беременная и спросила меня, как я хочу назвать своего братика, я попросил назвать его Алик. Это какое-то время рассматривалось, но потом (так, как имя было не русское, а скорее немецкое «Альберт») было отклонено.
8 ноября 1968 года случилось одно значимое для нашей семьи событие! Родился мой брат Василёк! Я помню, как в это время мы с отцом ходили в роддом в железнодорожную больницу на проспекте Блюхера. Сначала папа вёл меня за руку. Но постепенно я стал уставать, т. к. шли мы от ж.д. вокзала мимо столовой «Бычий Глаз» по правой стороне (по тротуару). Я подотстал. Помню, как мы подошли к переходу. Папа повернулся ко мне и, подождав меня, взял за руку. Так мы перешли проезжую часть, вошли на территорию больницы, где справа от входа в первом здании находился в то время роддом. Мы ждали, когда позовут маму. Мама подошла к окошку и показала нам новорожденного Василька. Он родился с тёмными волосами и голубыми глазами! Для меня было необычным, что у только что родившегося ребёнка уже есть волосы! Я был обрадован братику. И уже не думал, что некоторое время просил родить мне сестрёнку. Братик, рассуждал я, даже лучше! Мы станем друг за друга!
Примечание: Далее о чете Карцевых (Тому не называть, а написать «Т.», Сашу можно назвать, но не позиционировать их, как брата и сестру; о сестре у Саши Карцева упомянуть где-то отдельно). Наши «посиделки» с Томой.
От крыльца нашего дома (Крестьянская, 105-а кв.1) по левую сторону шла дорога к ряду домов ближайших соседей. О каждой семье (почти) я напишу в главе «Портреты». А сейчас по логике повествования расскажу о семье Карцевых. Старший был Александр. Парень 17 лет. Ещё не взрослый , но и не ребёнок. Хотя, какая-то изюминка давала ему тот универсализм в общении с нами детьми, благодаря которому мы (я, Сергей Науменко и другие дети) воспринимали его своим. Авторитет у него был несомненный и слово для нас было законом! Благо, что человеком Саша был хорошим, не использовал нашу доверчивость против нас, поощрял в добрых играх и начинаниях. Например, когда у нас с Сергеем возникла мысль посторить собственными силами самолёт, он не стал нас отговаривать, а подсказывал, что для этого надо; раму (каркас), мотор (моторчик от мотовелика взяли), колёса, цепь, материал для крыльев.. В общем, возились мы с Сергеем долго, чего-то не смогли достать, так что и до испытаний дело не дошло! Но! Важно, что в процессе поиска и ожиданий мы приобретали навыки творческого труда!
У Александра была сестра, лет на шесть его младше. Очень хорошая и добрая девочка. Они жили со своей мамой Анной. Если мне не изменяет память, тётя Аня хромала. Семья была скромной.
По соседству жили и другие дети взрослые и маленькие. Среди них выделялась девочка старше меня года на четыре. Темноволосая умная симпатичная Т. Мама наша иногда просила её посидеть со мной, когда я оставался один (родители работали, а Василёк мой младший брат ещё не родился). Т. Оставалась со мной, играла. Девочке по имени Т. Было 10 лет. Однажды она забралась на нашу печку и сказала мне, чтобы я сел рядом. Я охотно вскарабкался следом. Тогда она сказала загадочным тоном: «Хочешь, я тебе что-то покажу?!» Я махнул головой (как и все дети я любил секреты!). Она сняла с себя трусы и расставила ноги. Я имел возможность рассмотреть То, что обычно скрыто от глаз. Я осмелел и спросил, а можно ли мне это потрогать. Т. Вдруг смутилась и, промычав что-то невнятное, выбежала на улицу, оставив меня наедине с моей невоплощённой просьбой. С тех пор наши отношения с ней уже не были непосредственными. Чтобы я выдал её кому-то, такого не припомню. Ни слова никому не говорил! Даже маме, с которой делился всем или почти всем на свете! Только спустя много лет на кухне будучи уже зрелым мужчиной я рассказал маме об этом случае. Когда ни дома, ни двора уже не было. И жизнь разбросала нас. И вследствие давности лет, и вследствие жизненной мудрости те впечатления детства остались лишь волнующим воспоминанием, а всевдо - педагогическая составляющая потеряла свою актуальность и выветрилась! Тем временем моя сексуальность получила толчок и развивалась стремительно. Ранняя сексуальность не является аномалией. Наоборот, говорит о тонкой восприимчивой душевной организации, формируя чувственность. Вспомним А.С. Пушкина. Здесь налицо та же ранняя сексуальность; дворовые девушки, домработницы (почитайте Тыркову-Уильямс) не стеснялись «барчонка» и позволяли себе с ним вольности..
В моё развитие много дал детский садик при Масложиркомбинате, куда я ходил в детстве. Располагался он на улице Краснознамённой, 182 напротив стадиона «Патриот» (а сейчас там появилась и «Ледовая Арена»). Лучше не скажу, как процитирую себя из моей первой книге Воспоминаний «Светлой Памяти моего Бати».
«Садик выглядел Райским уголком и поначалу утопал в цветах и садах (было много цветов; георгин, гладиолусов, астр. Фруктовый сад был как из сказки; яблони, вишни, груши, Абрикосы…). Это позже стало цветов меньше, а сад вырубили. А пока я ходил туда воспитанником, я помню только эту неописуемую красоту!
Самое тёплое воспоминание о той поре у меня вызывает милая седоволосая женщина(тогда мне казалось почти бабушка—в 37-то лет!).
Анна Александровна.
Она появлялась в нашей группе и вызывала обожание всех! Она читала нам голосом Чудесной сказочницы «Про Газель». Увы! Не помню точное названия этой сказки. Как водится у людей, всё хорошее быстро заканчивается; Его стремятся заменить собой другие «сказочники»… Хотя Анна Александровна и была с нами недолго (она увольнялась, потом вернулась, когда я пошёл в школу), но я помню её всегда, а лица других стёрлись из памяти. Теперь о себе любимом! Сексуальность во мне проснулась рано- аж в пять лет! Я, видите ли, никогда не мог заснуть на сонном часе. Просто лежал и мучительно глядел в потолок. Однажды, поддавшись томлению, я стал себя исследовать. И увлёкся так, что разрядка меня потрясла! Я и сейчас помню, что я прошептал себе тогда: - Вот оно!!!...
Я лежал в своей Средней группе у входной двери слева от входа, с головой укрывшись одеялом, и каждая моя клеточка вибрировала от радостного возбуждения. Такого наслаждения я не испытывал до этого ни разу, но в тот «сонный час» сразу понял: «Вот Оно!», словно бы догадывался о Его существовании. Но скоро я почувствовал пустоту, которую надо было чем-то заполнять. И я заполнил её сначала размышлениями, мол, почему мне об этом ни разу не говорили, ведь это так(!) приятно?!...
И вскоре в детскую душу закрались сомнения; может быть, в этом есть что-то дурное?.. И пришло «ОНО»-чувство ВИНЫ. Так и получается в жизни—всегда платим за удовольствие… Хотя Это и моё удовольствие, но только спустя два десятка лет я
принял Его и перестал себе выставлять Счёт.
Интереснее всего то, что всегда находятся люди, спешащие «к раздаче Сладенького», а попросту говоря, желающие воспользоваться Неведением маленького Человека. Такие люди есть везде! Когда они наделены властью, они становятся Тиранами для своего народа; ведь Пастуху нужны овцы, а не тигры! Овцами можно управлять! Надо лишь изредка напоминать им, что они овцы. И лучше всего это делать при помощи Чувства Вины.
Я не был покладистым ребёнком. Однажды на прогулке в детском саду меня окликнула кто-то из воспитателей, мол, «туда не ходи, сюда ходи». Я не выразил особого внимания к её словам. И вслед себе услышал «пророчество» -- «Ох! И трудно тебе придётся!».
Что за парадокс эти «выплюнутые» в бессильной злобе фразы! Она сказала и облегчилась. А ребёнок несёт с собой всю жизнь эти слова, как проклятый! Это неприятное воспоминание со мной вот уже почти сорок лет!
И ещё из моего «сонного» детства. Первое- у нас в группе была одна девочка Елена Ш., которая собрала однажды нас мальчиков под горкой и показала, как она устроена. Одному из нас не хватило места и на самом интересном, когда мы начали изучать на ощупь всё так интересующее нас, «Кибальчиш» побежал и пожаловался воспитателю, что мы под горкой «глупостями занимаемся» (так нам предложили наши «заботливые» воспитатели эти проявления называть). Результатом стало построение перед всеми в группе в шеренгу, всеобщее поругание и последующий неприятный разговор с родителями (сначала воспитатели, потом дети; каждый со своими родителями имел такой разговор).
И ещё одно воспоминание. Уже в старшей группе я не спал. Лежал с головой под одеялом, занимаясь собственной физиологией. Как откуда не возьмись появилась…
Я не помню её лица, так как не смотрел на неё. Да вдобавок, после лежания под одеялом свет пялящихся на меня в упор оконных глазниц ослепляли меня. Стыд и страх( перед чем-то неведомым), ослепляющий свет, не позволили мне зафиксировать в памяти лицо моей «спасительницы», которая своим «Участием» прекратила мой «Блуд», чтобы «сохранить мою Душу!».
Другими словами, произошло следующее. За моим занятием незаметно наблюдала «воспитательница», потом подошла и сдёрнула с меня одеяло. И, когда я попытался одеть трусы, она сорвала их с меня и стояла, как маяк надо мной. Я сжался в комок, лежал на правом боку и испытывал унижение и стыд, не зная, что из всего этого выйдет (раз «за удовольствие надо платить», а какая это будет расплата, я не знал, то ко всему вышеизложенному примешивался страх перед неизвестностью). Поскольку, спросить свою маму о причине такого обращения со мной я не мог ввиду деликатности ситуации, то страдание моё было огромно и безвыходно! Всё это обрушилось на плечи шестилетнего ребёнка. Постояв ещё немного так надо мной, и, осознав, что «кина больше не будет» ( я лежал, свернувшись в клубок, поэтому, интересующий (видимо!) её орган был безнадёжно потерян для обзора), она с подчёркнутым презрением бросила мне трусы и ушла.»
Примечание: Далее, всё на улице Декабристов
Пришёл день, когда нашей семье надо было на время переехать в новое жилище на улицу Декабристов. Дедушка Афанасий Трофимович на это время пошёл к средней падчерице Зое Бровченко (родная сестра нашего отца была замужем за Василием Андреевичем Бровченко). Дедушка частенько гостил у них, любил их детей Ирину и Владимира. Поэтому выбор был очевиден. В то время мы жили в однокомнатной квартире в доме барачного типа в районе улицы Декабристов, отец часто уходил в рейсы, дедушка жил у т. Зои и её семьи.
Помню небольшой дворик перед нашим бараком, где под вечер собиралось много детей из окрестных домов поиграть в мяч, поводить хоровод и т.п. Среди нас были дети разного возраста. Мы, естественно, прислушивались к старшим; они и игр знали больше и научить могли многому. Один из мальчиков (на год старше меня), например, учил меня пятилетнего курить. Помнится, сделал я одну затяжку. А, когда пришёл домой, мама спросила меня напрямик, курил ли я? Я ответил также напрямик, но то, что первое пришло мне в голову. А пришла мне мысль отрицать очевидное. Короче говоря, я впервые солгал. Сказал, что не курил. Мой вид с выпученными глазами и опалёнными бровями и ресницами говорил правду вместо меня. Поэтому дальнейших объяснений не потребовалось. Мама просто ограничила на тот день количество часов на свежем воздухе, но ровно настолько, чтобы я осознал и свою ложь, и пагубность пристрастия к папиросам в столь юном возрасте. Этот мальчик пытался научить меня и отношениям, которые обычно происходят между взрослыми людьми. Но! В силу, наверное, своего шестилетнего возраста, и ограниченных познаний, с полом промахнулся. И наши неуклюжие касания синюшными «воробышками» кроме болезненной липкости и неприятного окружающего запаха (а дело происходило в дворовом туалете) ничем больше не запомнились.
Был у меня на Декабристов друг. Старше на три года. Саша Подгоран. Он учил меня основам выживания в городе, а позже и в «партизанской войне». Я расшифрую! Он подсказал мне, как можно раздобыть для него денег. Надо всего лишь было встать возле магазина и просить у прохожих с жалобным видом: «Дайте копеечку! На булочку не хватает!» И я встал, просил, а люди давали бедному голодающему ребёнку. Правда я не помню, сколько я тогда собрал. Да! И Сашка Подгоран быстро куда-то исчез. А вскоре за мной пришла моя мама. Взяла меня за руку и повела в магазин: «Игорь! Ты очень голодный? Я сейчас куплю тебе булочек, сколько ты захочешь!» Мама купила много, привела меня домой, усадила за стол и положила передо мной все булочки. «Когда съешь, тогда пойдёшь во двор и погуляешь!» Я начал было есть, но вскоре расхотел и стал просить прощения. Я говорил, что больше так не буду. И действительно, урок для меня был хороший! И денег у прохожих я больше никогда не просил!
Саша Подгоран был заводилой и знатоком игры «В войнушку». Однажды он пообещал нам, что возьмёт нас с собой на железную дорогу «пускать поезда под откос». Это прочно засело в наших детских головах. Причем, я не понимал значения этих слов, никогда этого не видел! Но! Зрелище, судя по загадочности произнесения, обещало быть захватывающим, да ещё можно и поучавствовать! Мы с другом, таким же шестилетним с нетерпением ждали обещанного дня. Но! Саша в решающий день вдруг куда-то подевался, и мы с ровесником, зная направление, решили пойти сами. Помню, перешли дорогу, шли по огромному полю в траве выше нас вдвое, подошли к дамбе, забрались на неё. А дальше что? Смотрим друг на друга. Потом товарищ-декабрист вспомнил, как видел в героическом кино процесс «пускания поездов под откос» и сказал, что нужно наложить на рельсы много больших камней. Поезд наедет на них и сойдёт с рельсов. А потом упадёт вниз с дамбы. Это и будет «под откос». Наверное, тогда у меня в голову стали закрадываться сомнения в правомерности наших действий и мысли о последствиях. Но! Отступать было некуда, позади дом родной (и так долго добирались, и родители не узнают и не помню, что ещё за доводы толкнули меня накладывать на рельсы камни). Мы положили с десяток валунов и залегли тут же за рельсами… А за поворотом уже раздавались гудки приближающегося локомотива. Мы лежали и ждали… И вдруг, когда поезд был так близко, что мы увидели дым, прибежал Сашка Подгоран (Откуда он взялся!?) и стал с остервенением разбрасывать валуны по обеим сторонам рельс, освобождая их. Мы недоумённо спрашивали, а как же «под откос», ты же обещал! Но! Это был уже другой Подгоран, не похожий на себя того «заговорщика-партизана». Я понял, что и мои опасения были не напрасны. Подгорана и моего «боевого товарища» уже сдуло с дамбы, когда я вернулся и стал ногой сбрасывать ещё оставшиеся камни величиной с ладонь. Увидев поезд, откинув, по-моему, последний камень, с дамбы скатился и я. Дальше было возвращение по полю домой, ожидание, что «за нами придут». Но! К счастью, всё обошлось! И нас никто не видел! И «партизаны сыты, и поезда целы»!
Примечание: Далее, собака покусала мальчика, монетку чуть с губой у Вадика не оторвал, за земляникой, Вася пошёл, глаз чуть не вытек, С Леной у т. Люды, Ожёг, дверь «сломалась», взрывпакеты, повешенная чёрная кошка, возвращение в родительский дом на Крестьянскую.
В тот период на Декабристов был один эпизод, который произвёл на всех нас, детей и взрослых удручающее впечатление, однако, объединившее нас в сочувствии к одному маленькому мальчику лет семи – восьми. Когда дети стояли в кругу и играли в мяч, соседка выпустила собаку погулять. Овчарка бегала вокруг детей, пока не бросилась на мальчика. Несколько дней он пролежал в постели, а мы ходили его проведывать. По-моему, потом всё обошлось и он поправился.
У мамы есть подруга Людмила, с которой они дружат с раннего детства. Приехала она с сыном к нам в гости на Декабристов. Вадик Савенков (сын) был на несколько месяцев старше меня. Не успели мы с ним как следует узнать друг друга и подружиться, как подрались. Дело было так; нам дали родители монетку в три копейки (на двоих), а Вадик взял их себе, не показывал, и , как я подумал, не желает делиться. Я стал разжимать ему пальцы, он перекладывал три копейки у себя за спиной, а потом вдруг сунул себе в рот, сжал зубы и стал , как боксёр уклоняться назад-влево-вправо, в то время, как я охотился за его ртом, пытаясь в него проникнуть пальцами; чуть щеку ему не порвал! Не знаю, чем бы это закончилось, если бы мама дала мне другую монетку!
Пребывая в своём детстве, дети словно бы живут в огромном мире, наполненном сказочными далями, приключениями, путешествиями. Если жизнь не добирает что-то, ребёнок придумывает Это и живёт с Этим в своей Сказке. Сказка должна быть у ребёнка, иначе это не детство. Моей сказкой были (и остаются!) путешествия. Сейчас, когда я лишён в силу своих возможностей (вот уже лет двадцать) путешествовать, чувствую себя неполноценно-счастливым! Тогда на Декабристов для меня настоящим путешествием стал поход «за земляникой», организованный большой (лет 12-ти!) девочкой из нашего двора. Она собрала группу детей, отпросила у их родителей (в том числе, и меня) и повела нас на сопку. А как она подала нам предстоящий поход! Тоном Великой Волшебницы, ведущей нас к разгадке Великой Тайны Природы! Мы пришли, бродили по склонам, рассматривая травинки, потом девочка принесла нам в пригоршнях маленькие ягодки земляники! И это было самым вкусным поеданием даров Природы, собранных (мы ведь тоже искали!) своими силами (а не купленных в магазине!). Усталые и довольные мы вернулись к вечеру домой! Я до сих пор помню её лицо, красивое с коричневыми волосами!
На Декабристов мой брат сделал первые шаги! Я хорошо помню этот день. Было утро, я проснулся от звука маминого голоса: «Вот! Стоим на ножках! Разворачивайся! Так!..» Мама отошла к боковой стенке и поманила Василька к себе. Он сделал первый робкий шажок, потом ещё и ещё! И пошёл к мамочке, протянув к ней руки! Мама с радостным смехом подхватила его на руки! Минутой позже мы уже «упражнялись» в коридоре! В бараке длинные коридоры!
Мы встретили тётю Люду и Вадика Савенкова. Мамы наши разговаривали на кухне, а мы с Вадиком пошли гулять. Воспоминания о недоразумении с монеткой, которую я тогда начал вынимать у Вадика изо рта, уже почти изгладились из нашей памяти. И, чтобы совсем стереть неприятный инцидент, мы придумали игру «посражаться на шпагах». Нашёл себе подходящую палочку только Вадик, а у меня не было. Я тут же посчитал это не справедливым. И самым доступным и понятным всем детям с детского сада на случай «если очень надо, а у тебя нет», то нужно попытаться отнять. Я попытался и, как в прошлый раз, перешёл в наступление. Но! Вадик, видимо лучше меня был осведомлён, как надо встречать противника и выставил вперёд палку, попав мне прямо под глаз и чуть не вытащив его из глазницы! Я помню, как я тогда испугался! Свет потемнел, стало темно, как ночью.. И больно, и страшно. Я вскрикнул и побежал за спасением к маме. Мама осмотрела меня и успокоила. Шрамик остался под глазом на всю жизнь. После того случая мы с Вадиком дальше друг от друга не стали. Всегда были в приятельских отношениях. Наши мамы подруги с раннего детства! Нам этого было достаточно, чтобы оставаться товарищами.
Сейчас я стараюсь соблюдать хронологию событий, которые происходили в моей жизни с максимально возможным соответствием в датах, именах и т.п. Позже, когда я буду писать следующие части и главы, я, возможно, отступлю от хронологического порядка изложения и отдам приоритет философскому осмыслению и важности этих событий для меня. Это естественно. А сейчас продолжаю в прежнем ключе! Там же рядом с нами (близ Декабристов, по-моему, это улица Ползунова, 10) проживали наши родственники. Племянница нашего отца Людмила с дочерью пятилетней (я чуть постарше) Леночкой Гореловой и вторым мужем Геннадием Гольденберг. Потом родилась Наташа Гольденберг. Меня привели родители познакомиться с племянницей. Хотя мы уже и встречались, но это было несколько лет назад, и я встречу ту не запомнил; только фотография напоминает о ней – встреча происходила тогда у нас на Крестьянской 105-а кв. 1. А теперь мы стали старше и память сохранила все основные детали той встречи на Ползунова. Лена пригласила меня в зал, где стояла большая кровать. И, пока родители были на веранде, смотрели подворье и огород, мы лежали с ней в кровати и шептались. Тогда я с удивлением узнал, что дети могут любить своих мам меньше, чем отцов. Лена мне сказала, что папу любит больше; он с её смешит, играет, гуляет! Мне это и теперь кажется неправильным; родителей ведь не выбирают, и любить их надо одинаково сильно! Изо всех сил!
Это ул. Ползунова, дом 10. Здесь жила наша с Васей двоюродная сестра Людмила (Лебедева) с дочерями Еленой Гореловой и Натальей Гольденберг, а также с мужем Геннадием Гольденберг.
В похожий по расположению и внешнему виду дом (как у Люды, моей двоюродной сестры), может быть там же на Ползунова мы всей семьёй как-то раз пошли в гости. Я, мама, папа и маленький Василёк. Он тогда только едва научился ходить, поэтому его возили в коляске (в той самой, в которой раньше возили меня! С тех пор, наверное и повелось, что многие вещи за мной донашивал младший брат!). Итак, пришли мы в гости. Я запомнил, что встретила нас женщина. Стали готовить стол, взрослые немного выпивали. Папа вышел на веранду (прихожую, где готовили что-то на плитке) с Васильком на плечах. Я следом. Мы стали играть в догонялки. Папа не видел за столом на полу разогретую электроплитку, с которой только что сняли кастрюлю. Я бегал за папой и братом по всей веранде, загнал их за стол и кинулся на приступ. Папа с Васильком на плечах увернулся и вышел из угла, а я не удержался и по инерции опустился коленом на плиту. Помню, было больно, я плакал и кричал, хозяйка суетилась, все вокруг меня собрались. Хозяйка сказала, что при таких ожогах надо прикладывать сырой картофель, нарезала ломтики и приложила по всей ноге. Мне очень жаль отца.. Он переживал так, что лица на нём не было. И сейчас, когда его восемь лет нет с нами, переживаю я; мне его жаль до слёз..
На фотографии наша тётя Зоя держит на руках Лену Горелову. Я сижу на кроватке. 1968 год.
Ещё один тревожный фрагмент приходит сейчас на память, когда я не мог правильно и, главное спокойно принять происходящее, только плакал. Боялся чего-то «большего», чего я не могу изменить, чего не могу понять. Короче, наш отец пришёл с работы поздно, выпивший, как это случается у шоферов. Стал стучать в дверь, мы проснулись. Мама испугалась, что будет скандал и не хотела открывать дверь. Отец стал ломать дверь, выбивая доску. Я плакал. Василёк совсем маленький был. Мама держала доску, чтобы она не отлетела, упиралась обеими руками. Папа потом перестал стучать и ломать дверь, и ушёл. Это был первый сознательный стресс для меня. Я не осуждаю отца. Я, тем более, сейчас, становясь старше, всегда пытаюсь принять сердцем Истину, видеть только Лучшее во всём. Не осуждать родителей! Видеть Бога во Всём! Только Принятие.. Иначе кромешный ад! Дальше в своём повествовании я буду много анализировать и осознавать попутно свою жизнь. А в этой части только в основном факты и события. Хочу добавить, что в отношении своего Восприятия жизни с самого раннего детства желаю лишь одного – Гармонии. Если будет Она, то будет равновесие и всё можно исправить!
Там на Декабристов я впервые увидел и услышал, как выглядят и «звучат» взрывпакеты. Мальчишки постарше (возможно, и вездесущий Подгаран) где-то раздобыли магний, добавили марганец, обернули бумагой, привязали к самодельной «бомбе» несколько рядов спичек, может и ещё что-нибудь (я до сих пор не знаю толком, как это делается!), подожгли и бросили на середину двора. Я помню, что раздался оглушительный хлопок.. С тех пор органически не перевариваю любые взрывы, большие и малые, любые!
Таким взрывом, на этот раз, (как впрочем, не раз бывало в последующем взрослении!) в переносном смысле, но не менее оглушительным была повешенная кем-то чёрная кошка. Её повесил какой-нибудь больной или «раненный» в психику человек. Причём, неважно какого он возраста! Если ребёнок, то у него, конечно есть шанс на возвращение себе человеческого облика, хотя это ему было очень сложно; такие жестокие проявления откладывают даже не след, а шрам на душе и самого насильника и убийцы животного. Меня потрясло увиденное, я сжался в комок; голова чуть не взорвалась от вопроса: «Кто это сделал?» Вспоминается и моя жестокость по отношению к гусеницам, которые убивают деревья, к мухам, которые разносят заразу. Я гусениц в детском саду собирал вместе с другими некоторыми детьми и жарил в консервных банках на импровизированных кострах из увядших прошлогодних листьев, давил их (не без брезгливости) ногой, мух ловил и отрывал им лапки и т.п. Потом у меня это внезапно закончилось. Я что-то решил для себя. Мне было гораздо важнее защитить насекомое или другое слабое и беззащитное существо, тем самым, даруя ему возможность жить. Я вдруг почувствовал, что это меняет меня, а может и жизнь к лучшему. Остаётся гадать, откуда во мне вдруг взялась та жестокость?! Ещё должен рассказать о морской свинке.
В моей группе были две девочки. Об одной я уже упоминал выше. Это Лариса Рева. А другая (по-моему, я тоже о ней говорил!) – Лена Шваюн. Девочки, как девочки. Интересные. Но! Один случай, связанный с ними просто из ряда вон! У нас в живом уголке была морская свинка. Часто дети просили воспитателя брать её на прогулку. Брали. Дети играли с ней. Однажды её не нашли, когда пора было в группу. Свинки не было. Искали после сонного часа. Нет нигде! Потом, кажется сами Лена и Лариса со слезами рассказали и показали место, где находится свинка. Откопали её в песочнице, куда положили её девочки, предварительно поместив животное в коробку. В эдакий гроб заживо. Непостижимо! Помню, как «воспитатели» разрешили нам с ними «поговорить», прибавив, мол, «только не убейте насмерть». Для всех детей это стало незабываемым уроком. Может быть девочки, задержавшись незаметно, не пойдя вместе с группой в сад, спрятавшись под горкой со свинкой, хотели её спрятать, чтобы потом забрать с собой или даже выпустить на свободу? Кто знает, что у детей в голове?! Поэтому они и положили её сначала в коробку, чтобы её не придавило песком. А потом решили прийти за ней, но случилось так, как они и не ожидали; свинка погибла! Я думаю, что это стало трагедией и для них. А «воспитатели» так грязно сказали, чтобы снять с себя часть вины за то, что не доглядели.
А теперь о возвращении на Крестьянскую.
Прошёл год. Такой насыщенный событиями, да уроками жизни, что до сих пор возвращаюсь туда на Декабристов, и не только в мыслях. Например, когда мне было уже за сорок я вернулся туда; ходил в два приёма – сначала дошёл до магазина, где я просил на «булочку», потом ещё через несколько лет я прошёл к тому месту, где было наше временное жилище (барачного типа), пока ремонтировали наш дом на Крестьянской. Я прошёл по тем местам, где барака уже нет и с трудом узнал двор, где мы играли. А в 2014 году, когда я начал это повествование, я рвался к сопке (не пройти, всё огорожено), видел железную дорогу издалека, где мог натворить «партизанской беды», но, к счастью, обошлось, фотографировал.
Странная штука жизнь! Триллионы раз сказана самому себе эта фраза людьми. И будут люди продолжать это твердить себе! А сия странность не прояснится и не изменится! И каждым человеком, ребёнком или взрослым, она будет переживаться снова и снова, сугубо индивидуально, уникально положенная на собственное восприятие, опыт, особенности характера..
Почти всегда, когда меня вели в детский сад (а ходил я туда до семи с половиной!), у меня было «заведено» - проходя мимо магазина (с торца МЖКовского дома огромного, как Титаник), я протягивал в его направлении руку и «взывал» (или «взвывал»?!): «КАРАКУУУМ!!!». Меня вели в магазин и покупали мне грамм сто – двести этих конфет. И я, удовлетворённый шёл дальше. Придя в детский сад, я прямо в вестибюле начинал всех угощать. А потом смотрел на свои пустые карманы недоумённый, на ладони. Где, естественно, уже не было конфет. И я вновь начинал пускать слёзу (в детстве я всегда «любил» это делать). Мама (и папа) знали эту особенность своего старшего сына. Родители всегда оставляли мне несколько конфет на тот момент, когда моя потребность «дарить» иссякнет, давали мне конфеты. И я тут же их съедал! Всё! Никаких обид!
Пришло время переезжать в родной дом на Крестьянскую. Следующие двенадцать лет моя жизнь будет тесно связана с ним, с моим отчим домом по улице Крестьянской 105 «а».
Примечание: Далее вот что – Квартира с другой стороны, осматриваю обстановку, соседи, упасть и подняться, живём с дедом как прежде, Василёк маленький домашняя баня, продолжаю ходить в детский сад, страхи в шкафу, наш Пушок даёт лапу, нулевой класс в 14 школе, подготовка к школе, в первый класс и т. д.
Вернулись! В квартиру! Не помню, что во мне был хотя бы вопрос – почему не в прежнюю бабушкину (бабушка Елена Георгиевна Серякова – мама нашего отца)? Немного позже меня спрашивала троюродная сестра Валентина Серякова, проживавшая в том же с нами доме в квартире номер 2, мол, ты помнишь, что раньше вы жили в первой квартире, что это квартира твоей бабушки? А я только пожимал плечами. Что – то смутно припоминая! Только став взрослым, я восстановил в памяти какие – то фрагменты, вспомнил нашу первую квартиру.
Новая квартира нам досталась, как я понял, потому, что нас детей стало двое. А новая квартира была чуть больше. Такое микроувеличение жилой площади! Так же, как в старой квартире, в новой было крыльцо, веранда, кухня, слева печка, обогревающая одной стороной спальню (слева), а другой (торцовой) зал (т. е. комнату). В кухне по правую сторону было окно, выходящее на огород, возле окна стоял стол (который и теперь стоит у меня на кухне, как память об отце, сберёгшем эту нашу семейную реликвию). Перед столом справа же стоял бак с питьевой водой. Воду мы брали из колодцев, а бывало ходили на колонку. Помню, меня занимал вопрос – почему вкус воды разный; из колодцев один, а из колонки другой? Пить из колодцев, утоляя жажду вода годилась, а вот чай из неё выходил солоноватый. Потом познал, что в колодце вода из подземного источника, а в колонке – очищенная, водопроводная. Жаль, что сейчас в городах не осталось колодцев! Да и колонки, слышал, собирались одно время закрывать. И чем только «отцы города» думают?!
Теперь опишу обстановку. Спальня. Слева окно, выходящее во двор. Прямо в левом углу книжная полка, чуть правее моя кровать. Далее у правой стены кровать, где спал наш дедушка Афанасий Трофимович Иовенко (он стал жить с Еленой Гергиевной, когда нашему отцу было шесть лет). Ну, и, если идти далее по кругу, то по правую руку входящего стена – обогреватель, примыкавшая к наружной стороной к печке, обогревающая её теплом нашу спальню. Зал или просто комната, как мы всегда её называли, самая большая в квартире по площади. Мы всегда там (позднее, когда брат чуть подрос) с братом играли, строили машины из кресел, смотрели телевизор. Комната вмещала диван, который стоял сразу по левой ближней стене, примыкавшей к печной стороне. Глубже влево большая кровать, где спали родители. Правее шкаф. Далее стена, за которой жили наши родственники Серяковы (Валя и её мама тётя Клава). В углу телевизор. И замыкает круговое описание комнаты два окна, выходящие на огород. Над кроватью родителей висел ковёр с оленями в лесной чаще, на который я часто засматривался, силясь что – то вспомнить. А вспоминал я – где я его мог видеть?! Потом, гораздо позднее, сопоставив фотографию в нашем семейном альбоме и ковёр, я понял, что ковёр этот помню с первой нашей квартиры, где я по сути родился.
На новом месте во дворе было больше пространства для игр, прогулок. Между крыльцом и рядом сараев – уютный дворик, где можно поиграть, по сараям полазить. Особенно зимой! Прыгнуть в мягкий сугроб, а снегу в далёком детстве наметало под самые крыши сараев! Хорошо!.. А летом! Какое чудо залезть на сарай и загорать, жмуриться и смотреть на облака, мечтать о путешествиях и дальних странах! Собирались дети из большого двора, приходил Сергей Науменко и другие. Мы очень любили, когда с нами играла соседская девочка Галя Исаева. Она жила у нас в доме в квартире номер три. Была старше нас на несколько лет, рассказывала интересные истории, учила считалкам, играла с нами в мячь, в «съедобное – не съедобное», в «классики», в прятки и др. А однажды Галя заинтриговала нас: «Хотите! Покажу Секрет?» Конечно, мы все хотели! Собрав нас, с загадочным видом Галина повела нас по тропинке мимо сараев к огороду, заросшему паслёном. Мы склонились над ней, когда она раздвинула стебли паслёна у забора и стала разгребать землю. Постепенно появилась лунка, прикрытая прозрачным стеклом. Галя подняла стекло (небольшое, сантиметров десять в диаметре). Под ним что – то лежало, обёрнутое фольгой. Мы, затаив дыхание следили за каждым её движением! Галя медленно стала разворачивать фольгу. Внутри оказалось фиолетовое стёклышко. Мы вопросительно уставились на Галю. Она поняла: «А это непростое стёклышко! Через него можно смотреть на солнце!» Мы были на седьмом небе от этого сокровища! Каждый хотел посмотреть в стёклышко! После этого мы часто делали «секреты». Это был не просто «секрет», это было проверкой дружбы! Умеешь сохранить тайну «секрета», о котором знают только твои друзья, значит ты – настоящий друг! Принято считать, что детство – глупая пора. Это не так! Вот в таких играх в детях уже можно увидеть ростки мудрости, которыми далеко не все взрослые обладают!
Как я говорил выше, наши ближайшие соседи из квартиры номер три Галя Исаева, её младшая сестра Ольга (родилась от Юрия Светика), самый младший в их семье – брат Юра. Их родители тётя Жанна и дядя Юра. А ещё я помню дедушку, отца дяди Юры. Он жил с ними до самой своей кончины. Помню его смутно; как – будто всё в сумрачном тумане. По – моему, он сильно выпивал.
Их младшая дочь Ольга училась во вспомогательной школе коррекционного развития. Ничем таким она не отличалась от остальных детей двора. Большой рот, красивые выразительные глаза, порывистая временами. Она красиво улыбалась. И чаще была застенчивой, чем активной. Думаю, своей старшей сестре (от первого брака с Исаевым) Галине она обязана многим; навыками общения со сверстниками, сдержанностью в характере и пр. Но! С другими детьми нашего двора Ольга дружила мало, в основном общалась со своей сестрой, да нянчилась потом со своим младшим братом. И только несколько позже, когда достигла подросткового возраста, у неё появились подружки из её школы.
Юра Светик младший был симпатичный и любознательный малыш с раннего детства, но он ещё не родился, когда мне было шесть лет, поэтому о нём позднее.
Тётя Жанна – очень хорошенькая в молодости девушка. У нас в семейном альбоме есть фотография, где она нянчит младенца Галечку. Так она там настоящая красавица! С возрастом характер её изменился, стал жёстче, настроение могло меняться; с утра улыбалась, к вечеру ходит хмурая. Но! К нам, к детям она всегда относилась по – доброму.
Дядя Юра – обычный работяга. По – моему, он одно время шоферил, как наш отец. Потом стал попивать, работал на разных работах. Но! Раз «встряхнул», удивил всех! Купил машину! И пускай это был лишь маленький, «горбатенький» «Запорожец» за две тысячи рублей, но в те времена любая машина была роскошь! И мы зауважали д. Юру с новой силой! Он ездил на ней в тайгу за шишками и на рыбалку.
В нашу прежнюю квартиру под номером один (где я жил от рождения), когда мы вернулись с Декабристов, въехала семья Стручаевых, а мы в их прежнюю квартиру (как я уже писал). Стручаевы – это баба Маша, дядя (дед) Миша, их дочь с мужем Александром. Бабушка Маша была приветливая женщина! Я запомнил её в платочке, полноватую, невысокого роста. Копия бабушки Маши – её дочь Света (?). Светловолосая, круглолицая! «Кровь с молоком!» - про таких говорят. Её муж Александр спокойный, тихий человек, с мужиками из нашего дома и с другими соседями не водился, был «себе на уме».
Дед Михаил Стручаев – с большими мозолистыми ладонями. Плотничал, столярничал. У него напротив бабы Тани Карпенко была времянка, где он работал, строгал и т.п. Возле времянки (точнее, за ней) был колодец, где мы иногда брали воду. Двор (я его назвал Большой Двор) был огорожен (вдоль Крестьянской) забором. Потом его один раз задела машина, второй, и т.д., пока его не решили убрать совсем, а так было уютно с забором!
Из соседей по дому нашему осталось рассказать о родственниках; семье Серяковых из второй квартиры. Угловая, в тени плюща и винограда, она словно бы пряталась от посторонних, скрывая какую – то тайну. И к тому же была огорожена невысоким забором.
Тётя Клава (в девичестве Кормишина) Серякова была замужем за Владимиром Трофимовичем Серяковым, родным племянником нашей бабушки Елены Геогргиевны. Роман Георгиевич Серяков (родной брат Елены Георгиевны и родной дядя Владимира Трофимовича) бывало, навещал сестру свою, приезжал из Гродеково (Пограничного). И, когда это происходило, собирали большой общий стол! Приходили все родственники (раньше были ближе друг к другу, больше роднились!). Приезжала из Супутинского Дока старшая сестра нашего отца Лидия с мужем и детьми, приходила средняя сестра Зоя с мужем (сёстры уже повыходили замуж, родили детей, жили отдельно), приходили Клавдия с Владимиром. Для Володи, не избалованного семейным теплом, приезд дяди Романа был всегда важным событием! Ведь он, практически стал ему вторым отцом! 24 года было Владимиру. Он работал обходчиком на железнодорожном вокзале. Ему однажды сообщили, что приехал его дядя Роман, чтобы он поторопился. К тому же, рабочий день подходил к концу. Владимир решил сократить путь и полез под вагонами. Поезд тронулся и случилась трагедия. Молодому парню (в то время уже отцу семейства; Валечке было четыре года) отрезало ноги.. Страшно.. Больно.. Когда Владимир очнулся после операции и понял, что прежним ему не быть, заплакал: «Зачем врачи оживили меня?..Я - то и здоровый почти никому не нужен был, а калека тем более..».
Когда его отец Трофим женился во второй раз (после смерти своей первой жены, матери Владимира), мачеха невзлюбила Володю. Начались с Трофимом частые скандалы. У мачехи были родные дети. И для неё они были важнее! Чтобы не нагнетать обстановку, когда дело стало совсем дрянь, Володя с отцом порешили так – поживёт у Романа Геогргиевича; не чужие ведь! Родной брат всё – таки! А Владимиру – родной дядя! Роман Георгиевич принял племянника, как сына!. Да и жена его стала для Володи, что мать! Так мне рассказывала много лет спустя Людмила Романовна (дочь Романа Георгиевича). Она мне много рассказывала - как Володя делился с ней сокровенным – говорил, что в их семье ему хорошо, по настоящему как в родном доме! А тётя Клава Кормишина (Царство ей Небесное!) не церемонилась с чувствительным душевным парнем, попрекала заодно со своей матерью Володю, наверное, за «мягкость» характера или за то, что недостаточно практичный или мало зарабатывает. Это мои предположения. Но! Все эти «кухонно – семейные» споры и ссоры похожи из века в век! И, Когда случилась беда, Володя потому и плакал, что боялся стать «обузой». Через непродолжительное время он скончался в свои 24 года..
Валентина, дочь его, помнит ласковые руки отца, плечи, куда он её садил, нежную отцовскую любовь. Она всё также красива! И очень похожа на своего отца!
В пору моего шестилетия, вспоминаю, к тёте Клаве приезжал в гости один добрый, улыбчивый мужчина, добивался её расположения, а может любви. Но она была непреклонна. Сергей (так звали его) всё приезжал на своём велосипеде. Я видел его несколько раз, любил к нему подойти. Он шутил со мной, улыбался! Я запомнил его приветливое округлое лицо, тёмные волосы. Потом его не стало. Он повесился (Прости, Боже!). Это случилось прямо на крыльце т. Клавы. Правда, что хоронили дядю Серёжу от порога тёти Клавы. Надо отдать ей должное. Возможно, что – то поменялось в её характере в те дни. Я помню (и расскажу); после тех трагических событий она стала добрее. Но! Какой ценой к нам приходит Просветление?.. Какой страшной бывает эта «Цена»!
Клавдия Кормишина и Владимир Сяряков
Далее – про кота (сказки), наш дед, Упасть и подняться и т. д.
Василёк мой младший брат весь день бывал в яслях, если его не брали с собой родители на работу. А я оставался с дедом. Афанасий Трофимович, было, отводил меня в сад, забирал, но, было, что я оставался с ним на весь день. Он любил детей. К нам с Василием он хорошо относился, шутил, рассказывал про «житьё – бытьё». Хотя иногда (как правило, в день пенсии) он уходил к средней падчерице своей Зое Евграфьевне Бровченко (по мужу). У неё тоже были дети, которых он также сильно любил; Володя и Ирина.
Афанасий Трофимович с Вовой Бровченко
Я время от времени отправлялся в гости к родственникам из второй квартиры к Серяковым. Их квартира – зеркальное отражение нашей, только со своей обстановкой. Кухня, справа спальня, прямо зал. Убранство – как в старинных домах! В зале большая кровать с парой подушек, занавешенных белоснежной тюлью. Вдоль стен буфет с посудой (много посуды!), тумбочка, шкаф бельевой. На стене неизменный портрет «Незнакомки». А ещё у тёти Клавы был кот сказочный! Когда я брал его в руки и прижимал к щеке, он начинал урчать. Я спрашивал: «Тётя Клава! А почему он так делает?» Она отвечала: «Это он так сказки рассказывает!» Я любил эти «сказки» слушать, всегда прижимаясь к нему! А он обязательно урчал, мурлыкал. И так мне было спокойно, хорошо на душе! Много лет спустя я написал песню, посвятив её всем соседям, самой улице Крестьянской!
***
Вырос на Крестьянской
Помню каждый двор
С песнею цыганской
Или с песней гор!
Разные здесь жили,
Русский и «кацо»
Праздники любили
Знали всех в лицо
Припев:
Улицу сегодня сразу не узнать,
Волею Господней, Божья Благодать!
Всё «светлей и шире», а начнёт цвести –
Ей подобной в мире не найти!
Страхи детства, где вы?
В старом шкафе том!
За стеною слева
«Тёти Клавин дом»
Прибегу за лаской,
Обниму кота!
Он расскажет сказку:
«Всё есть суета!»
Припев тот же…
И с утра до ночи
Улица полна!
Или, между прочим,
Детская страна!
.. Но! Уходит время
Наш разрушен дом!..
С возрастом – и в «стремя»?
Старое на слом?
(Ну! Уж нет!)
Припев тот же…
Тётя Клава оставила след в моей жизни. Я всегда помню эту женщину, с такой непростой судьбой. И буду помнить её добрым словом!
Мне всё ещё шесть лет. Что - то назревает… С незапамятных для себя времён я словно предчувствую приближение того, что может лишить равновесия. Тревога проникает всюду. Кажется , весь окружающий воздух пропитан ею. Кажется, все дети это барометры грядущих событий. Если взрослым важно не допустить грядущих перемен, надо лишь присмотреться к своим детям. «Устами младенца глаголет Истина». Я думаю, что не столько устами, но и слезами, часто беззвучными – какой-то необъяснимой внутренней душевной болью. Всмотритесь…
Несколько (может, до десяти) моментов в нашей семейной жизни я помню, когда происходили события, сотрясающие нашу семью. Всех пальцев на руках, пожалуй , хватит, чтобы вместить их все за время, пока мы жили одной семьёй. «Пока все дома» были! И за это я благодарю Бога! И, когда потрясения периодически приходили, начавшись однажды на Декабристов и растянувшись на десять лет (до моего шестнадцатилетия, когда наши родители развелись), я уже был готов, предупреждён «своей тревогой». «Предупреждён – значит вооружён!» Хотя, мне это было не нужно! Самым главным в минуты таких испытаний было дождаться мира между родителями. Это было единственным условием и гарантом моего счастья! Большего я не желал! Главное, чтобы мама была здорова и счастлива, папа радостный приходил с работы. Чтобы все были здоровы и жили всегда!
Меня и брата (когда мне было шесть лет, Василёк был совсем маленький и ходил в младшую группу яслей) старались оберегать от семейных «разборок» и ссор. Но! Я их чувствовал, а со временем и предчувствовал. По едва уловимым признакам; по бледности, или наоборот красноте лица, по напряжению мышц, по полувзгядам друг на друга, по отрывистым однозначным фразам и т. д. И, когда меня «оберегали», отправляя в комнату, закрывая за мной дверь – это только усиливало мою тревогу. Я рвался к родителям , чтобы встать между ними. Я защищал маму, по – справедливости считая, что мама – слабая, а папа – сильный. Я защищал слабого!
В один из таких дней родители о чём – то громко разговаривали на кухне, а я был отправлен в комнату. Потом они вышли друг за другом во двор. Я не стал дожидаться в комнате и через минуту решился выйти вслед за ними. Когда я завернул за угол нашего дома, то увидел маму. Она лежала на земле и кричала: «А-а!» Я подбежал, опустился рядом на колени, стал прижиматься своими губами к её. Говорил: «Мамочка, мамочка! Что с тобой?» Старался её успокоить. Мама плакала, закрыв глаза. Папа толкнул и ушёл. И никого не берусь судить, я пишу как было, может быть удастся описать свои чувства, но ни в коем случае я не возьмусь судить ни отца, ни маму за всё, что между ними было и косвенным образом, так или иначе отражалось на нас. Все мы от Бога и под Богом! У каждого своя Боль. И поступаем мы, исходя из собственных ощущений, некоей собственной Внутренней Правды. А подчас, вслепую, не осознавая, что делаем, потому что эта боль внутри нас становиться нестерпимой. Нам страшно и одиноко! И от Безысходности мы делаем отчаянные поступки, не осознавая возможных последствий.
Далее: Наша домашняя баня, Василёк, страхи в шкафу (дополнить в части о тёте Клаве), Пушок, нулевой класс, иду в первый класс
Интересно вспомнить, как мы мылись с братом! Мама нагревала нам ванну и мыла нас в ней по очереди. Я помню эту цинковую овальную ванну. Я садился в неё, ноги упирались в борт. Мама намыливала меня, потом неторопливо натирала меня мочалкой. Однажды она подняла Василька над собой, чистого, только что из ванны, когда я залез после него. Я смотрел и впитывал каждое мамино слово, каждый жест. Мне было интересно, как надо обращаться с маленькими детьми. Мама поцеловала Васильку ножку. Я смотрел. Мама хохочет, переворачивает братика вверх спиной и и целует ему спинку. Я спрашиваю: «Ты можешь его везде поцеловать? Не брезгуешь?» Мама ответила, смеясь: «Везде везде! Разве можно брезговать своего ребёнка?! Это наше сокровище!» - и поцеловала Василька в попку. Для меня это было чудо! Никогда бы на это не отважился (подумал я тогда)! Но! Мама может, потому что она мама!
С чего – то , вдруг (вдруг ли?) начались мои «страхи в шкафу». Когда приходилось коротать время одному, Они и приходили, размещались в шкафу и комфортно там себя чувствовали! Однажды я поделился ими с тётей Клавой. Она отнеслась серьёзно (виду не подала, как минимум!) к моим опасениям и посоветовала: «когда Они снова к тебе заявятся, наберись мужества, подойди и рывком открой двери шкафа. И ты поймёшь, что нечего бояться! Там, скорее всего, никого не будет! Ничего страшного не случиться! Поверь!
Так я и сделал! Когда они пришли, я открыл к ним дверь! Ничего там не было, только куртки и пальто!
С чего Они начались? Смутно помню; толи тогда, когда мне было шесть лет, то ли позже на два года. Когда я разговаривал с тётей Клавой об этом? Тогда в шесть лет? Или позже? С моим восьмилетием я связываю одно событие, потому и спрашиваю себя.
Однажды папа задержался на работе. Мама предположила, что он придёт выпивший и будет скандалить. Мы договорились, что как только он придёт, она спрячется в шкаф и пересидит в нём, пока папа не уляжется спать. Будет спрашивать, где мама, скажи – вышла на улицу, скоро вернётся. Но! Всё получилось не так. Папа вошёл в комнату, спросил, где мама и пристально посмотрел на меня. Я, не смея соврать (и до сих пор не умею), сказал, как научила мама, но с опаской посмотрел на отца и потом мельком на шкаф, тем самым – выдал маму; взрослые мгновенно понимают, где их ребёнок солгал. Отец подошёл и вытащил маму за руку из шкафа. Помню, скандал был! Была душевная боль, что я, не желая того, предал маму.
Где есть Добро, а где Зло? Что есть геройство, а что предательство? Кто я есть по – настоящему? Сколько самоистязаний по поводу и без повода, вопросов без ответов! Но! Это ещё впереди! Когда детские страхи стали не детскими? Что было раньше?!
Мою первую собаку звали Пушок. Это был пушистый, молчаливый, добрый пёсик светло – коричневой окраски. Он давал лапу. Ему говоришь: «Дай лапу, Пушок!» И он протягивал вам свою лапу! Забавно! Папа любил после работы здороваться с Пушком. Мама занималась, в основном, с Пушком этой дрессурой! Учила его не только здороваться, но и подавать голос, бегать за палочкой. Мама и сейчас любит позаниматься с любимой кошкой Айкой! А уж дети, т. е. мы с Васильком как любили повозиться с Пушком! Постепенно этот интерес перешёл дальше, на других наших питомцев! Когда Пушка не стало; попал под машину; мы сильно переживали. У нас несколько лет не было животных. А потом появилась Кутька. Я помню, как мы с мамой её подобрали щенком на Краснознамённой улице. Но! Это случится, когда я буду ходить в школу (в класс второй), поэтому, о Кутьке позже. А пока мне шесть или семь лет. Мама ведёт меня в 14 – ю школу в подготовительный класс. Какое – то время это продолжалось совместно с посещением детского сада; я изучал букварь. Подготовка к школе началась заблаговременно. Но! Я не помню, чтобы я ходил туда весь год! Но! Значит так надо было! Зачем перегружать ребёнка, раз в школе этому будут учить! Всему своё время! И вот это время наступило! Когда мне шёл восьмой год, в детском садике нам устроили проводы. Это было уже в подготовительной группе. Нас собрали в большой комнате. Были приглашены родители. Мы выслушали напутственные речи, получили в подарок портфели ранцы (кому что досталось). Всё прошло торжественно. Должен вспомнить деток, которые были со мной все эти годы.
Во – первых, Лера Норкина! Чудесная, незаурядная, талантливая девочка! Она собирала вокруг себя очень много детей, одевала на пальцы кукол и показывала кукольные спектакли, также учила нас делать свистульки из стручков акации. Потом, Лена Шваюн (она показывала другие, не менее интересные вещи!), Лариса Рева, девочка Марина (не помню её фамилию, но очень красивая!), Юра Шманько (с которым мы потом тесно дружили лет до 16 – ти), Саша Марченко, который по нашей злой шутке приклеился зимой языком к металлической трубе, и его отливали воспитатели тёплой водой из чайника, Лёша Степанов, Боря Редькин, Боря Капарушкин, Саша Иващенко. Может, и ещё кого – нибудь вспомню, позже допишу!
Лирическое Отступление.
Важно! Если по каким – то причинам я не смогу закончить эти воспоминания, то предлагаю достойным читателям мои рукописные дневники. В них всё, как было! Но! При благоприятном развитии событий я надеюсь закончить Воспоминания! Более того, я готовлю ещё ряд трудов; Мой поэтический сборник со всеми стихами с самого детства по сегодняшние дни, Очерки (по страницам моих дневников; тоже с самого начала их ведения!) – но в этом литературном варианте я буду делать иной раз хитрость; заменять имена, сокращать слишком интимные моменты, писать едва заметные намёки (проницательный читатель, конечно, в основном догадается, но лишь в той мере, когда не сможет болтать или клеветать на меня и других людей, кого это касается), ещё я хочу написать книгу о своём спортивном пути, о своих любимых мальчишках и девчонках, в которых я вкладывал душу, всего себя без остатка. С Богом!
Пришла пора, и я пошёл в школу. Перед этим у меня был серьёзный разговор с другом Сергеем Науменко. Он к тому времени уже закончил первый класс и собирался во второй той же четвёртой школы, куда собирался я. Он мог посоветовать и посоветовал: «Будут две учительницы, темноволосая и светловолосая. Просись к темноволосой!» Но! Распределили – то детей заранее! И мне достался жребий – к светловолосой! Её облик почти стёрся из моей памяти. Я не помню её лица. Но! Характер её помню; простая, спокойная, уравновешенная женщина. Мне было хорошо в её классе. Но! Вернусь к первой своей школьной линейке! 1 сентября 1970 года выдалась хорошая погода, солнечная, тёплая!
Было много людей, разного возраста дети с цветами, их родители, приглашённые гости, школьный персонал, директор (тогда был мужчина), завуч, и другие.
В детском возрасте сознание расширено, и пространство кажется огромным. С годами восприятие меняется. И там, где, казалось, мог поместиться целый город, всего лишь маленькая школьная площадка 20 на 30 метров. Но тем не менее, событие того 1 сентября запомнилось мне на всю жизнь. С этим светлым чувством я и переступил впервые порог школы, моей милой старушки (1902 года постройки, когда в ней было какое – то ремесленное училище). Я со временем с моим читателем загляну на каждый этаж, в каждый класс и любой уголок родной школы. А сегодня не дальше школьной столовой. Но сначала нас провели в правое крыло пристройку, где расположились классы начальной школы. Наш класс был на втором этаже прямо. Три ряда парт. Я сидел в среднем ряду за третьей (или второй) партой. Через день началось обучение; нас стали учить складывать палочки, пересчитывать их, писать косые и прямые линии, буквы запоминать и писать, потом складывать их в слоги и слова.
Открываю для себя школу. «Встряска». Кутька. Взрыв бутылки Зырянову… и т. д.
Звонок на перемену. Мы за дверь. И, ну, исследовать пространство! Сначала на пожарной лестнице повисеть. Потом несмело вниз по лестнице. Сначала до первого этажа; перемены маловато! Для дальнейших исследований будут другие перемены.. На первом этаже справа учебные классы (по – моему, два – один до коридора, второй сразу на выходе в коридор). Слева школьный музей. Музей хороший, наполнен фотографиями, старинными и фронтовыми вещами; каски наша прострелянная, фашистская со свастикой, пулемёт «Максим», автомат ППШ, гимнастёрка, фронтовые письма треугольничками. Дальше по коридору: слева раздевалка для средней школы (начальная школа переодевалась в своих классах), справа отдельные кабинеты – медпункт, хозяйственная комната, пионерская комната, класс английского языка, куда мне доведётся ходить с четвёртого класса к выдающейся женщине и Учителю с большой буквы Елене Яковлевне (фамилию я сейчас, к сожалению, не помню; позже допишу, если узнаю). Напротив трёх последних комнат расположилась школьная столовая. Нас кормили там обедами, а позже, когда я стал оставаться на группу продлённого дня, то и полдниками. Из достопамятного хочу вспомнить: хлеб стоил 1 коп. один кусочек, котлета 12 коп., чай 2 коп., сочень (корж с творогом) 17 коп. Всё очень настоящее, вкусное, полезное!
Постепенно, в мою школьную размеренную жизнь отдельными всполохами стали проникать посторонние. Ярким пятном стал новый ученик. Его подсадили в наш класс, т. к. Никитенко (его фамилия такая) не хотел (или не мог) учиться, постоянно оставался на второй год. Итак, к нам первоклассникам подсадили по возрасту третьеклассника (или старше). Мальчик был не спокойный, шумел, ругался на нашу учительницу матерными словами. Много лет спустя, бедный в прошлом ребёнок, совершил страшное двойное преступление и сгинул в тюрьме, Спаси Боже его несчастную душу!
Для меня и моих одноклассников, а больше, наверное, для родителей поведение этого мальчика было ненормальным, потрясающим.. Нам объяснили, что у мальчика проблемы со здоровьем. Меня это разволновало. Давно это было. И, может быть, я нафантазировал, что и со мной мама обращалась к врачу, когда я учился в 1 классе. Была такая Анна Романовна психиатр. Я спрашивал у мамы об этом, мама говорит, что в 1 классе она меня к психиатру не водила (может быть тогда к невропатологу, а я случайно прочитал имя отчество психиатра, запомнил, а несколько лет спустя к ней и пошёл по собственному желанию). Каким – то образом, эти события смешались, слились в один клубок. И видятся мне, берущими начало в первом классе. Смогу ли расплести клубок по записям, размышлениям, по другим каким - либо признакам? Наверное, для того ещё и начал эти воспоминания, что надеюсь распутать.
Хана туй, сой ной, Зырянов, Кутька первая, вторая, переход в четвёртый класс (Елена Яковлевна)
Когда мне шесть лет, неожиданно ярким событием для меня стало знакомство с одним седым, мудрым, светлым стариком по фамилии Зырянов. Он жил на нашей улице через два – три дома от Смотриков. Я гулял по Крестьянской, проходил мимо его дома, где Зырянов отдыхал на своей скамейке у ворот. Он позвал меня. Я подошёл, и дед, сказал: «Смотри внимательно!» И стал говорить загадочные слова, загибая пальцы на руках: «Хана, туй, сой, ной, хацы, яцы, ир, гуятор, ар, гуяр!» Пристально глядя мне в глаза, он спрашивал: «Понял?» Я с первого раза не понял. Он всё проделал сначала. Потом его внук Сергей Зырянов мне объяснил, что дедушка так считает на корейский лад. И я стал просить деда посчитать каждый раз, когда видел его на скамейке.
Каждый раз, когда приезжал внук Зырянова погостить к своим дедушке и бабушке (с ними жил и больной брат бабушки, которого звали Жора, Георгий), мы часто гуляли вместе. Потом я стал замечать, что он больше тянется к Сергею Науменко, а меня зовёт лишь иногда для разнообразия. Наверное, у Сергеев было что – то общее, а у меня этого не было. И возраста они были одного (старше меня на полгода) и интересы были общие, которых я не разделял; они любили повзрывать, а я, по улице Декабристов проживая, взрывы невзлюбил. Они любили посекретничать про девочек, а я секретов этих не понимал, поэтому не любил и т. д. Так вот, насчёт «повзрывать»; видимо, устав бродить в одиночестве в знойный летний день, я уговорил своих приятелей взять и меня в свою компанию. Дело было во дворе Зыряновых. Оба Сергея набили бутылку из под шампанского карбидом, залили водой и положили посредине двора на солнцепёке; в ожидании взрыва мы залезли на ворота и повисли с внешней стороны. Висели долго, руки затекли, устали. Мы время от времени высовывались, всматривались в бутылку, но ничего не происходило. Сергей Зырянов перелез через ворота, подошёл к бутылке, присел рядом на корточки. И произошёл взрыв. Я услышал хлопок, увидел, как Серёжа Зырянов вскочил на ноги (лица я его не запомнил, лишь понял, что случилось нежелательное), я бросил взгляд налево на Науменко, отцепился от ворот и побежал в сторону своего двора (Науменко бежал следом. Но! Потом, придя в себя, Сергей Науменко сообщил о случившемся своей старшей сестре Тамаре, которая с их бабушкой Аней вызвала Скорую Помощь. Я узнал, набегавшись от страха, что у Сергея посекло лоб, глаза не задело. После этого Сергея Зырянова я больше не видел; он перестал приезжать в Уссурийск. Через год продали старики Зыряновы свой дом и тоже уехали. Говорили, уехали во Владивосток к детям. Больного Жору тоже забрали с собой. У меня есть несколько воспоминаний, с ним связанных. Я расскажу о них в дальнейшем.
Остался осадок в душе, чувство вины за то, что убежал, что сообщил взрослым и вызвал Скорую не я. Хотя понимаю, что, если бы мог, то всё сделал бы правильно. Много таких клиньев, связанных с чувством вины забито с тех пор в моей душе, вызывая страдания; от чего – то освободился, а что – то болит до сих пор, лежит тяжёлым грузом на сердце.
Примечание: Кутька Первая, мамин прыжок, рассказать о Вове Войцеховском, провести «мутную парралель» с Науменко, Кутька Вторая. 4 –ый класс
Лет в пять – шесть, подъезжая с мамой на городском автобусе к рынку, я стал подпрыгивать и мне понравилось «раскачивать» автобус! Казалось, мне это удаётся; иллюзия ребёнка, а сколько восторга! Я ещё сказал маме: «Мама! А я автобус раскачиваю!» Мама сказала мне, что я молодец. Когда меня хвалили, я всегда лез из кожи, чтобы ещё лучше было, чтобы меня ещё похвалили. Сейчас я думаю об этом без самоиронии, потому что понимаю – похвала нужна для работы души ребёнка. Она также важна, как необходимость дышать!
В то время остановка автобуса была на углу Краснознамённой и Чичерина через дорогу от нынешнего Нового Гума. Мы вышли из автобуса. Я стал щуриться на солнце и показывать маме, что я при этом вижу. А видел я какие – то полупрозрачные цепочки, сплетённые из шариков, наподобие цепи ДНК. Они плыли где – то в небе, как мне казалось. Я моргал. Они на мгновение исчезали и снова появлялись в углу зрачка и снова начинали плыть. Я показал маме в то место «на небе», где я видел эти НЛО. Спросил: «Что это, мама?» Мама, вероятно ничего не увидела и только успокоила меня, мол, всё хорошо!
Хочу отойти от хронологии повествования и перенестись на два года вперёд. Мне лет восемь. Мы в гостях у моей тёти Лиды Лебедевой. Она жила в то время в районе ЖД вокзала (вблизи улицы Мельничной). Этот дом я описывал уже. В гостях мы оставались с мамой и Васильком. Папа сначала был с нами, потом куда – то ушёл, затем вернулся. Когда он постучал в дверь, его сёстра тётя Лида и тётя Зоя решили ему не открывать, т. к. он был настроен агрессивно, боялись, что он начнёт с нашей мамой ругаться. Напряжение витало в воздухе. Папа продолжал стучать. Я метался, потом потерял маму из виду. И вдруг услышал, что среди взрослых пошёл шёпот, тревогу увидел в их глазах. Мама выпрыгнула из окна, чтобы разрядить создавшуюся ситуацию, думая выгородить Лидию Евграфовну и Зою Евграфовну, которые говорили брату своему (нашему отцу), что наша мама уже ушла с детьми. Короче говоря, мама выпрыгнула во двор. И, хотя дом был одноэтажный, с обратной стороны он был какой – то необычной планировки; до земли было метра три. Мама прыгнула, не удержалась на ногах, потеряла равновесие, упала, ударившись головой паленицу дров. Я очень испугался за маму. Когда Валера Смотрик (друг детей тёти Лиды и тёти Зои) пошёл вызывать Скорую, я попросился с ним. Он согласился меня взять с собой. Мы пошли на вокзал, вызывать Скорую. Телефонный аппарат был на крыльце ЖД вокзала слева у входа. Когда мы шли с Валерой, я со страхом спросил у него: «А мама моя не умрёт?» Валера улыбнулся и сказал: «Всё будет нормально! Не бойся! Не умрёт!» Вот такое воспоминание. Без оценок и анализа. Только событие, и лица, принимавшие в нём своё участие.
Теперь вернусь на один год назад. Мы шли с мамой по Краснознамённой пешком в сторону нашего дома и увидели, как в одном из дворов, точнее, на огороде резвились щенки. Они вышли на тротуар и бегали у самой проезжей части. Такие забавные, милые. Мы стали их ловить и отправлять обратно за забор. Одного щенка (девочку) мы взяли с собой. Она стала жить у нас. Мама назвала её Кутька. Это была небольшая собачка, обыкновенная дворняжка с коричневыми боками, очень послушная и добрая! Через год она родила щенков, выкормила их, а сама попала под машину. Щенков мама раздала знакомым, а одного (на этот раз, мальчика) мы решили оставить себе. В память о Кутьке Первой, мы назвали и этого щенка Кутькой. Он был таким же, как его мать. Только окраска другая – спина и бока чёрные, на груди белое пятно, наподобие платка треугольником. Лапки на концах тоже были белые, как башмачки. Я очень привязался к Кутьке Второму! Мы играли, я целовал его в нос. Одна проблема возникала по весне, когда начинались огороды. Кутька прорывался при любой возможности на огороды. Соседям это не нравилось. И маме пришлось в тайне от меня отдать собаку одной своей Знакомой. Я тоже в тайне от мамы разыскал Кутьку за ЖД вокзалом (на улице Ломоносова); выпытывал со слезами у мамы точный адрес, мама назвала примерно (не помнила, наверное), а я нашёл Кутьку и привёл её домой. Не сказал маме сразу, когда она пришла с работы. Она увидела Кутьку на огороде перед окном, спросила меня с удивлением: «Это ведь Кутька?» Я кивнул. И всё рассказал. Мама не стала спорить и менять всё случившееся. Кутька продолжал у нас жить. А в ноябре, когда пошёл снег (я учился тогда в 4 – ом классе), он погиб под колёсами. Его голова была сплюснута, когда я нашёл его. По – моему, мне кто – то сказал, что на перекрёстке недалеко от школы лежит собака, похожая на Кутьку. Я без верхней одежды на перемене побежал на перекрёсток.. И какая была для меня трагедия, когда я увидел свою собаку с «белым галстуком», она лежала одинокая неподвижная. Кутька лежал долго; сначала на дороге, потом у столба (кто – то отнёс его на обочину). Я видел его из школьного окна, бегал на перемене к нему, припорошенному снегом, стоял над ним и плакал. Для меня эта потеря стала первым сильным разочарованием в самом себе. Я считал себя виноватым. Кутька, думал я, не могла забыть своих новых хозяев, к которым привязалась, и бегала на перекрёсток, туда, где мы проезжали.
Когда приходила зима и выпадало много снега, мы с Васильком брали санки и катались. Пока он был маленьким, я катал его; разгонялся, бывало по снежному насту, потом с криком «держись» (или даже без него; потому что мне сейчас кажется, для Василька то, что я ему подготовил впервые, было неприятным и неожиданным), резко отскакивал в сторону и дёргал на себя верёвку изо всех сил. Санки заносило. Они часто переворачивались. Василёк выпадал из них, но никогда не плакал, не жаловался маме. Ему было больно, но шишки и царапины он переносил по – мужски сдержанно! Когда подрос, то лет с шести стал меня катать, правда, на не очень большие расстояния; маленький, уставал. Но на мои хитрости и «договоры» соглашался; с детства был не жадный (всегда делился), поначалу сговорчивый, всегда приветливый и справедливый! А ещё он любил разбирать игрушки! Ему купят машинку, он играет – играет. А потом входишь в комнату, а машинка вся на запчасти разобрана; его спрашиваешь: «зачем поломал»? Василёк отвечает: «Мне надо знать, как внутри всё устроено!» - Шофёр в нём жил всегда!
Ещё помню из Васиного детства: Василёк, когда был маленький, ходил за мной, как хвостик, всё повторял, копировал. Я почему – то не очень это любил; мне иногда казалось, что он дразнит меня. И в какой – то момент мне это надоело, и я запретил ему это делать. Сейчас не запретил бы ни за что! Какая глупость с моей стороны была! Может быть мы в последующем стали бы друг к другу ближе и то, о чём я так мечтал, осуществилось бы! А мечтал я (когда стал хорошо бороться на секции классической борьбы), чтобы Василёк гордился мной и брал с меня пример, чтобы мы с ним стали самыми близкими друзьями.
А, когда мы с ним (сначала я пошёл, на другой день Василий!) стали заниматься борьбой, я много возился с ним (во всяком случае, старался использовать любую свободную минуту и его добровольное желание; не заставлял), обучал его приёмам, подлетая с моим 50 - ти киллограмовым телом над его 30 кг. во время их исполнения; помнится отработали когергу - всей секцией просматривали Васин (и мой !) бросок! Наверное, с этого момента стала моя тренерская "Жилка" формироваться; потом наш тренер Виктор Иванович Пешков стал доверять мне проведение отдельных тренировок. Но об этом в отдельной главе.
Я думал, вот что нас будет теперь объединять! Навеки! Так мы и будем неразлучны. Потом Васёк подрастёт, и лучшего спарринг партнёра, чем брат родной не надо! Я для него, он для меня!
Вспоминаю времена, когда моему брату пять лет, а мне десять. Мы отдыхаем с родителями на Уссури. Быстрая и опасная, коварная река! По ней тогда сплавляли лес и мы, дети плавали, цепляясь за брёвна, подвергая свою жизнь опасности (разумеется, в тайне от родителей!). Опасность исходила от брёвен естественно. Но течение, глубина тоже усугубляли эту опасность, дополняли её. Поднырнув под брёвна, можно не вынырнуть. Ситуация на Уссури могла поменяться каждое мгновение; сейчас вроде вода чистая, а через мгновение над ныряльщиком уже сомкнулись брёвна; ищешь выхода, стукаешься головой. Здесь главное не поддаваться панике!
Ещё нам нравилось бегать по брёвнам; скользко, опасно, но как интересно! В тайне от родителей, как я говорил выше; взрослые вели разговоры, в которых детям всё было непонятно, поэтому они (т.е. и мы) старались найти себе занятие. Кроме экстремального купания нас занимала рыбалка. Я несколько раз за то лето ходил на озеро ловить карасей. Однажды я принёс одиннадцать карасей и щуку! Но, когда пришёл, узнал не менее удивительную новость - Василёк, наш маленький рыбачок, соорудил из шёлковой нити удочку, привязал крючок и поймал рыбу! Это была плотва или верхогляд, довольно большая (сантиметров 25!) рыба! Много людей из окрестных палаток подходили посмотреть на пятилетнего рыбака и его улов. Я как раз пришёл со своей рыбалки, когда увидел Василька. У него был торжественный вид, когда он, отделившись от группы людей, шёл к своей палатке и держал на вытянутой руке свою добычу. Какие это были мгновения! Ах! Если бы их можно было консервировать, а потом при необходимости лечить изболевшуюся с годами душу!
Примечание: Закарпатский танец. Третий класс, Войцеховский.
Мой первый танец! Это запомнилось на всю жизнь! Актовый зал Четвёртой школы был полон зрителей. Отчётный концерт начальных классов раньше происходил каждый год. И эта традиция прекрасна! Куда теперь всё делось?!
Итак, мама моя поставила мне «Закарпатский танец лесорубов». Она, хореограф по первому образованию, одела меня в шаровары, длинную народную рубаху, подпоясала кушаком, на голову кепку с цветком – выглядел молодцом! Я начал движения из – за кулис с первыми звуками музыки..
Поразительно! Ведь, спустя 43 года я помню это до сих пор; выход, движения по кругу. Потом кушак у меня развязался. Зал ещё молчал. Я сделал важный вид (как бы «бровью не повёл»!) и продолжил танец. Но! Когда кушак вновь оказался на моём пути, я в ритме танца приблизился к нему и отпихнул его за кулисы, чем вызвал «очистительный» смех благодарной публики. Было это в первом классе. А, когда я учился в третьем классе, в нашей школе работала врач Коломеец Любовь Ивановна. Она запомнилась мне с тех пор приветливо – строгой, справедливой. И наши провокации, наподобие «дайте таблетку, а лучше освободите от уроков» с ней не проходили! Но детям она нравилась! Всегда внимательная, уравновешенная она располагала к доверию! Говорили, она работала врачом в поликлинике или больнице, а, когда вышла на пенсию, пришла работать в школу. Я, бывал её частым гостем; витаминки попросить, температуру измерить, просто поздороваться. Она улыбалась в ответ, но всегда называла меня по фамилии. Однажды у меня появился повод по – серьёзнее. На левой (или правой) ладони в самой середине вскочил нарыв, потом перешёл в волдырь, пальцы натянуло так, что они опухли и увеличились раза в два! Любовь Ивановна усадила меня в кресло, обработала руку дезинфицирующим раствором и взяла в руки небольшие ножницы. Я испугался: «что, резать будете?!» «Испугался, Шевелёв?» Я продолжал робкую свою разведку: «А это не сильно больно?» Я не сводил взгляд с маленьких и острых ножниц в её руках. Она продолжала со мной разговаривать: «А даже, если и будет больно чуть – чуть, неужели не потерпишь?! Ты мужчина, или трус?!» Я подумал, что скорее всего я мужчина, об этом и сказал. И добавил: «Но мне немного страшно». Она ободрила меня: «Ну! Это нормально!» И она сделала мне маленький надрез на моём волдыре. Я даже ничего не почувствовал, смотрел, как стекает гной. А через несколько минут мне стало легче, пальцы уменьшились в размерах. Несколько дней я походил с пластырем, потом снял. А через две недели никаких следов не осталось! Вот такой урок мужества я получил в начальной школе. Таких бы настоящих врачей по – больше в нашей стране! Какая была бы жизнь!
Ещё одно, вроде бы с первого взгляда обычное воспоминание. В третьем классе у нашей одноклассницы Елены Шамрыло был день рождения. Она с разрешения своих родителей пригласила весь наш класс. В ту пору она проживала неподалёку от школы на улице Плеханова в частном доме (на том месте сейчас детский сад), а напротив их дома теперь огромный девятиэтажный дом, который я называю «Титаник»; в ту пору только – только был заложен его фундамент. И мы, дети после десерта сразу же бросились туда побегать. Кто – то предложил разделиться на две группы и, вооружившись палками, сразиться, как на шпагах. Почему я об этом пишу? Вообще – то, с годами любое приятное воспоминание становится на вес золота. Наверное, не хватает тех самых гормонов, которые отвечают за ощущение счастья. Вот и пригождается какое –нибудь приятное воспоминание, как палочка – выручалочка! Как ценный бриллиант в короне жизни! А, если такое воспоминание помогает найти ответы на вопросы, мучившие многие годы, то они уже не соломинка для утопающего, а настоящий спасательный круг! Мы дети! Мы ещё вместе! Это потом, став старше, мы отдалимся друг от друга, и будем отдаляться, пока не потеряемся в этой жизни! «Одних уж нет, а те далече». Тогда мы беззаботно, с восторгом отдавались своему детству, бились на воображаемых шпагах за наших девчонок – воображаемых дам наших сердец! Всё как в фильмах и книгах про мушкетёров! Я помню наших девочек. Это Елена Шамрыло, Ирина Масная, Галя Подобина, Лена Довбенко, Лена Кесарева, Валя Полыгалова, Надя Смольникова, Лена Козикова. Я помню наших мальчишек! Виля Митин, Сергей Стариков, Андрей Якухин, Игорь Вахромеев, Толик Поворозников, Сергей Стасюк, присоединившиеся к нам (приехавшие с родителями с Камчатки), Павел Байдин, Володя Рыпалов. А ещё Сергей Хлебус, с которым у меня связано много чего; это и занятия музыкой, коллекционирование концертов разных исполнителей, спорт, мы общаемся до сих пор.
5 – ый класс. Последний новогодний костюм.
Этим описание того периода не заканчивается. В том же третьем классе я подрался с нашим Вовой Войцеховским. Он плохо учился и как –то грубо мне ответил. Я посчитал это оскорблением, неуместным в связи с моим представлением о нём. Он был тихоней, замкнутым, неразговорчивым, мне было его жалко и я всегда разговаривал с ним приветливым голосом. Но он как – то грубо мне ответил, и я посчитал необходимым поучить его (ну, хорошим манерам, что ли!). Произошло обратное; он преподал урок мне. Я даже не ожидал, что он будет сопротивляться и не отступит, как это бывало. Он сопротивлялся активно, когда я навалился на него, осыпая ударами, пытаясь прижать его к полу. Весом он был потяжелее меня и, за счёт вращения вывернулся и быстро вскочил на ноги. А, вскочив, встал в стойку боксёра. Лицо его было как никогда серьёзным; таким я его раньше не видел; и мне было неохота продолжать. Я что – то там «пообещал» ему на будущее и пошёл за парту, благо прозвенел звонок на следующий урок.
Таких недооценок своих противников в моей жизни я помню несколько; о каждом в своё время. Только сейчас вспомню их по – имённо:
1. Войцеховский, 2. Науменко, 3. Двоенко, 4. Белокурый, 5. Белентьев (8 апреля 2015 года я встретил Двоенко возле супермаркета «Москва» в Уссурийске. Не подозревал, что это вызовет во мне такое мерзкое чувство, как будто я увидел гада, неизвестного науке, но знакомого мне. Это изрядно полысевший седой увалень, вёл рыжую собаку на поводке. Не узнал бы, если б не его всё то же глупое лицо, взгляд, с «заявкой на оригинальность»; смотрит как бы из засады с прищуром, с претензией, как будто я ему что – то должен, или он знает про меня что – то такое, чего я сам не знаю; в том и «претензия на оригинальность». Всё клокочет во мне, как 30 лет назад; так бы и дал в морду!) – Примечание: 8.04.2015 год от автора.
Примечание: Парадная лестница в детском садике, куда я возил брата, 4-ый класс (классная комната в кабинете ботаники), Дворкина Елена Яковлевна
Как я упустил парадную лестницу! Вспомнил только сейчас, когда собираюсь описать Васин детский садик. Примечательно, что у моего младшего брата в МЖКовском садике были те же воспитатели, что и у меня: это воспитательница от Бога Анна Александровна и нянечка Ирина. Группа у Васи была большая; сейчас на фотографии передо мной Василёк симпатичный маленький воробышек с краю в своём ряду. Слёзы наворачиваются.. Теперь его больше нет и, если бы не современные возможности для видеозаписи, которые я успел сделать при жизни Васи – его голос, небольшая картавость в букве «р», его иронический юмор и простота, и великодушие (он не помнил зла) и другие достоинства и недостатки, не отдаляющие, а наоборот, сближающие нас, остались бы где – то там, за размытой Памятью. Размывающее свойство времени затёрло бы мою память. И, возможно только перед самым концом своей жизни я увидел бы внутренним взором эти милые сердцу моменты, и очистительные сентиментальные (в силу возраста) слёзы всё сказали бы лучше всяких слов и всё объяснили бы мне. А кому – то ещё что – то доказывать и объяснять мне не захочется! «Жизнь кончена», как сказал умирающий Пушкин своему другу Далю. Сейчас я боюсь просматривать эти записи; ещё год не прошёл после смерти моего брата. Беда не приходит одна; болеет мама, я сижу на таблетках.. Пусть время пройдёт. Может оно действительно лечит? А пока я загляну в прошлое и увижу Парадную лестницу в детском своём Раю, куда я ходил в детский сад сначала сам, а потом водил своего брата. Вижу! В садике всё по-прежнему. И лестница, где нас деток назначали дежурить, тем самым прививая чувство ответственности. Ничего, казалось, нет важнее этого дежурства! Мы садились на скамейку и встречали родителей. Они говорили нам кого позвать, и мы неслись наверх целый пролёт, залетали, запыхавшиеся, в группы и звали во весь голос: «Марина! За тобой мама пришла!» Затем возвращались на свой пост!
(Примечание: 4-ый класс. Кабинет ботаники – наша классная комната. Дворкина Елена Яковлевна)
4 – ый класс тем важен для меня, что это начало средней школы!
Прощай начальная школа и группа продлённого дня. Здравствуй долгожданное по-взросление! Но за этой радостью крылся подвох, радости омрачение; палка ведь всегда «о двух концах»! Второй конец этой пресловутой «палки» - количество новых учителей, которое мне показалось слишком большим тогда. Для меня это значило возрастание домашних заданий и ответственности, к которой я не был готов. Я сломался почти; гибель Кутьки и созерцание её тела из окна нашей новой классной комнаты – кабинета ботаники на 2 – м этаже; окна выходили прямо на ту часть улицы, где погибла моя собака, и лежала больше недели, покрываясь изморозью и ноябрьским снегом. Надо было, не считаясь с самочувствием и глубокими переживаниями, быть открытым для новых знаний и тех, кто их давал. Необходимо было отвечать на вопросы, всячески проявлять активность, когда мне хотелось только плакать. Было ли в те дни что – то положительное, что компенсировало нравственные потери? Наверное, да; я помню только что это «балансирование», начавшись тогда, уже не заканчивалось и продолжалось до самого последнего класса. А в средней школе я закончил восемь классов. Положительное было то, что для меня вдруг открылись все просторы школы! Все двери! Можно было резвиться на переменах, заглядывать во все классы, заводить знакомства и получать новые ощущения от внезапно пришедшей взрослости и мечтать!
К четвёртому классу во мне уже вполне развился интерес к противоположному полу. Т. е., он был и раньше, но в этот год достиг того уровня, когда я настолько осмелел, что перешёл к решительным действиям, как только этот случай представился. Гулял я по Краснознамённой (может быть шёл из гостей; мой одноклассник жил на этой улице Охроменко Игорь) и забрёл на территорию детского сада, где было интересно погулять – расписанные домики, горки, качели! Но не это привлекло моё наибольшее внимание! Ко мне присоединилась девочка моих лет. Не помню, откуда она взялась и как её имя. Она, наверное пришла к маме, которая работала в этом детском саду. Мы разговаривали, не сводили друг с друга глаз! Я что – то объяснял ей, энергично жестикулировал. Она с улыбкой смотрела на меня; она была хорошей собеседницей, потому что внимательно слушала меня! Улыбка не сходила с её лица. Когда наступала пауза и реплики мои заканчивались, то возникало неловкое чувство пустоты, которое надо было чем – то заполнять. Я начинал волноваться. Но на помощь мне пришла она, предложила осмотреть домик. Я не решился бы сам предложить, но сразу согласился на её предложение. Мы вошли внутрь. Волнение усилилось. Мы оказались в замкнутом пространстве вдвоём. Девочка смотрела на меня и улыбалась. Это подействовало на меня ободряюще. Я осмелел и неожиданно для себя спросил: «Ты любишь меня?» Она ответила смехом. Тогда я предложил сесть на пол, мы сели. Я обнял её и предложил прилечь, мы легли. Я лёг на неё. Она не возражала. Я лежал на ней и спрашивал, как робот: «Ты любишь меня?!».. И вдруг мне стало так сладко – сладко.. там, в низу живота. Что – то новое произошло и нега разлилась по всему телу.. Но тут какой – то мальчуган заглянул в наше окно и пригрозил, что сейчас пойдёт и всё расскажет воспитателям. Он решительно пошёл в здание садика, и наше счастье так неожиданно закончилось. Мы выбрались из домика и разошлись. Больше мы не встретились. Откуда же ты взялся тогда, «кибальчиш»? Эх! Я даже имени у неё не спросил! Что уж говорить об адресе. Если бы знать тогда, что делать в таких ситуациях, как знакомиться, как завоёвывать девичьи сердца! Да что уж теперь! « Всё, что ни делается – всё к лучшему!»
Возможно, какой – нибудь праведник и осудит меня за моё «нахальство», но для меня эти чувства не являются тем, за что можно стыдиться самого себя. Это первые чувства, а потому самые яркие и невинные, рождённые в мальчишеском сердце, открытом всему на свете со всей искренностью чистой души! Бежать от этого – значит бежать от жизни.
Возвращаясь к школе, продолжаю – главная парадная лестница. Сколько тревожных и трагических событий с ней связано! Она не такая, как в детском садике, куда мы ходили с братом. Та светлая и праздничная, а эта запретная, опасная. Школьная лестница сначала была обыкновенной, со стандартными перилами, пока с неё не стали падать дети. Кто ломал руки, ноги, а кто – то получал сотрясения или погибал. Несколько случаев на моей памяти. Из младшего класса мальчик разбился насмерть, а из старшего (года на два) сломал руку и получил сотрясение головного мозга. Потом на перила набили бруски, но и тогда падения не прекратились (кто – то перегнулся через перила и не удержался – полетел вниз со второго этажа). Дети везде ведут себя одинаково и находят опасные занятия, не считаясь с предупреждениями, катаются, прыгают, после несчастного случая затихают ненадолго, потом всё начинается сначала. Напоминать нужно постоянно и учителям, и родителям, и детям об опасности. Ни одно звено в этой цепи не должно ослабевать.
По школьным этажам я ещё пройдусь, а пока в свой класс возвращаюсь. Наша классная комната была кабинетом ботаники, настоящим музеем реликтовых растений, диковинных цветов, экспонатов птиц, животных, пресмыкающихся, заспиртованных в банках. Мы, открыв рты, вертели головами во все стороны. Наша новая классная руководительница Кибасова Раиса Ивановна представила нам хранительницу всех этих сокровищ и нашу учительницу ботаники Ковальчук Марию Владимировну.
- Дети! – сказала она, - Вы всё рассмотрите на перемене! Это собиралось многие годы для вас! Растения мы изучаем на уроках ботаники, а животных – на зоологии. Всему своё время.
4 – ый класс значим для меня таким ярким явлением, как Дворкина Елена Яковлевна, что на мутном небосклоне моего невежества просто яркая вспышка, подарок судьбы!
В этот период у нас начался английский. Класс впервые поделили на две группы; одна пошла к Валентине Дмитриевне Ситак, другая к Елене Яковлевне Дворкиной. Рыпалов Владимир, который пришёл в наш класс за год до этого, более менее ярко "вырисовывается" в моей памяти именно в связи с английским языком. Он произносил звук Th, как "В". Поэтому у него получалось не The table или The desk, а "Вэ" table и т.д. Потом выяснилось, что у него в группе большинство детей так говорят. У Елены Яковлевны мы все говорили "стандартно" и тем были довольны! Уроки у Елены Яковлевны проходили интересно, наполнены были содержанием! Кроме правил, новых слов и чтения отрывков мы слушали рассказы учителя об Англии, делали доклады о стране, язык которой мы изучали. Не забуду, как Елена Яковлевна читала нам отрывки из приключенческого романа Генри Райдера Хаггарда "Копи царя Соломона". Вот, что пишет Википедия в 21 веке: "К Аллану Квотермейну, известному охотнику и путешественнику, обращается сэр Генри Куртис со своим другом капитаном Джоном Гудом. Куртис просит Квотермейна помочь ему в поисках своего пропавшего брата Джорджа. После недолгих уговоров Аллан принимает предложение и отправляется с ними в путь. После долгого пути и жестоких лишений путешественники попадают в затерянную Страну Кукуанов, где скрыты несметные сокровища библейского царя Соломона…". Я до сих пор вспоминаю эти чтения, как драгоценный дар моему детству! И ставлю это на равную ступень чтению чуть более раннему, но такого же светлого человека и Воспитателя с большой буквы Анны Александровны, которая будила наши спящие детские души рассказом про Газель!
Очень значимо для меня, что Елена Яковлевна однажды побеседовала со мной с глазу на глаз, сумела найти ко мне индивидуальный подход. Такая была история. С некоторых пор я стал прохладнее к английскому языку, хотя с самого начала подавал надежды; пришёл на первый урок, уже зная несколько слов и предложений, тянул руку, выпрыгивая из-за парты. А потом вдруг сник. И после очередного моего ответа невпопад, Елена Яковлевна попросила меня остаться после урока.
- Игорь, ты способный ученик. У тебя есть неплохое произношение. Чтобы не потерять это, надо участвовать в работе класса, готовиться к каждому уроку. Слова учить, как я говорила: пишешь новое слово в две строки. Первая строка пишем и смотрим на это слово, запоминаем зрительно, вторая строка - пишем её, закрывая по возможности уже написанное, подключая зрительную память, произнося по слогам то, что запомнил. Незнание, особенно в иностранном языке, если не заниматься регулярно, накапливается, как снежный ком. Важно готовиться к каждому занятию, даже, если тебя не спросят. И напоследок, скажу по секрету - у тебя есть сильная конкуренция - наша круглая отличница Ирина Масная. У неё по всем предметам пять! Ты можешь быть нисколько не хуже, ну, хотя бы в английском! Подумай!
Этими словами, сказанными "в нужное время, в нужном месте", а главное - хорошим Учителем и Человеком и от чистого сердца, Елена Яковлевна Дворкина заронила во мне семена, которые проросли потом благодарными всходами; Английский язык наравне с физкультурой является до сих пор моим любимым предметом. И с тех пор я занимался английским языком в основном только на пять! Что полюблю, то у меня "на пять"! Спустя годы, я однажды обложил себя учебниками и несколько лет изучал английский самостоятельно, писал на английском песни, делал переводы. Светлая память таким Учителям!
Примечание: Пятый класс. Последний новогодний костюм
В пятом классе я в последний раз на школьном новогоднем утреннике был в карнавальном костюме. Я просил у мамы костюм индейца. Хотел быть Чингачгуком Великим Змеем. Костюмы всегда подбирала и шила недостающие элементы мама. На мне тогда была кожаная безрукавка, под стать ей кожаные штаны; всё с бахромой! На голове у меня парик. Длины, правда не хватало. И мама достроила недостающее с помощью множества ниток. Выглядело правдоподобно. На моей груди кулон на цепочке. На лице театральный грим. И я был красив, как девочка! Василёк был в костюме гусара, который в своё время одевали на меня; так повелось в семьях, что младшие донашивают за старшими. И у нас было точно также! Это коснулось сначала детской коляски, в которой после меня возили и баюкали брата, потом пригодилась цинковая ванна, настала очередь детской машины, приводимой в движение педалями (как мы мечтали, чтобы наступила пора, когда изобретут машины, не требующие человеческой тяги. И теперь такие есть! Как, должно быть счастливы дети!). Дальше были вещи, из которых я вырос, мотоцикл, аппаратура и т. д.
В тот достопамятный новый год после отшумевших школьных утренников по инициативе мамы мы собрались вчетвером сфотографироваться на память! Папа поддержал эту идею, ведь такое больше может не повториться! Отправились в Дом быта напротив нынешнего городского музея. Сейчас там протестантская (?) церковь и магазины. Когда мне было три года меня там фотографировали («про птичку»). Перед зеркалом наряжались, причёсывались. И «вуа ля!» - «Остановись мгновение»! На этом фото наш батя такой красивый! Лицо благородное, волевое, взгляд ясный и спокойный. Василёк, мой маленький брат, как воробышек в костюмчике гусара. Сокровище моё непознанное! И батя, и братик сейчас смотрят на нас с небес…
Я на фото индеец; сколько нарисовано мной этих индейцев с тех пор! В тетрадях, блокнотах, на отдельных листах; для себя, в подарок друзьям. Я грезил индейцами в мечтах своих. С самого детства желал стать этнографом, ехать в их леса и прерии, изучать и жить среди них. Почему то не осуществилось! Когда меня спрашивали, кем я хочу стать, я говорил: «Другом и защитником индейцев!» Потом мне мама объяснила, что нет такой профессии, а есть профессия этнограф; это учёный, занимающийся изучением этносов (народов). Стать этнографом я решил не сразу, а после просмотра фильма про Чингачгука Великого Змея с участием Гойко Митича, а позже фильмы с Дином Ридом и Гойко просто взорвали мою душу! А до этого я хотел быть генералом, солдатом, вулканологом и т. п. Возвращаюсь к нашей фотографии. Я тогда был счастлив! Как может быть иначе, когда семья вместе!? Как молода и красива мама! Со своей причёской (тогда модной «шишкой») и розовыми клипсами в ушах! Красивые глаза!
Фотографии из семейного архива мне напоминают о скоротечности и ценности каждого мгновения в жизни. По фото можно вспомнить события и людей, восстановить утраченные звенья в памяти. Ценность эта с годами только возрастает!
Примечание: Кабри
Была у нас овчарка. Мама принесла щенка, который умещался на ладони. Перед этим нас с Васильком подготовили; будем ли ухаживать, гулять, заботиться? Мы дружно ответили: «Будем любить!» И Ура! У своей начальницы на заводе по фамилии Безручко мама купила нам за сорок рублей собаку. Щенок оказался здоровый, с хорошей родословной, от породистых родителей, Виолы овчарки светлого окраса и её сына (так бывает у собак) Сурема. Раз мать Виола, то в созвучие ей мы называли нашу собаку Кабриола. Но! Это чуть позже, мама придумала видоизменять имя, которое изначально нашёл я, в книге одного французского писателя. Там был разбойник по имени Кабри. Потом, видимо, это меня смутило, а мама исправила ситуацию, хорошо «обыграла» имя, превратив его в имя женского рода, что очень нас всех порадовало! Развивалась наша любимица быстро. Мы поставили её на учёт в клубе собаководства. Нам вручили медаль в честь этого и членский билет, которые до сих пор хранится у нас.
У моего покойного брата с детства ощущалась внутренняя связь с Кабри. Их любовь чувствовали все мы. Кабри выбрала его. Я даже ему завидовал. Она оберегала его, никогда не позволяла себе укусить его, резко огрызнуться и т.д. Через полгода Кабри выросла, её нельзя было узнать! Уши стояли! Это была крупная восточно – европейская овчарка (я читал где – то в её документах о её родословной, породе, где было указано: «окрас чепрачный»). Я, пятиклассник уже с трудом мог удерживать её, особенно, если она видела перед собой кошку. Так однажды и случилось: гуляем, Кабри выполняет все команды, старается; Сидеть, лежать, рядом, (апорт), барьер, ко мне и другие, как вдруг на пути оказывается кошка! Всё отброшено в сторону! Вперёд к цели! Я, с намотанным на руку поводком, не смог ни удержать, не отпустить её, если бы хотел. Безвольным придатком на брюхе я был протащен Кабри по асфальту метров десять. Рубашка порвана, колени и руки ободраны. Хромая, я довёл Кабри домой.
Бывало, сядет наша любимица перед экраном телевизора, наклонит свою голову набок, высунет язык, дышит, смотрит на нас и как будто улыбается – гулять зовёт! А мы только что собрались семьёй посмотреть телевизор. Не уйдёт, пока не добьётся своего! Какое – то время мы боремся, потом понимаем, что увильнуть не удастся и придётся бросать жребий, кому гулять с Кабри. В основном, жребий бросали между мной и мамой; Василёк маленький, поэтому на особом положении, папа снимал свою кандидатуру сразу и бесповоротно, так как только недавно пришёл с работы, устал! Вот мы и ходили с мамой по очереди.
В последнее время бывало, что Кабри приходилось запирать в сарае, где она в ожидании нашего прихода (с работы, со школы) проводила по половине дня, а с наступлением тепла и вовсе перебиралась на постоянное местожительство. А, когда пришла чёрная полоса в нашей семейной жизни, это отразилось и на Кабри – она сидела на цепи и целый день гавкала. Однажды, оборвав цепь, когда какой – то мальчик стал её дразнить, она перепрыгнула два или три забора, догнала его у пожарной лестницы на территории кочегарки, ухватила зубами, стащила с лестницы на землю и покусала. Говорили, что пострадавшему пришлось пройти курс уколов от столбняка. Но этим неприятности не закончились; приходили пограничники (сейчас на «погранзаставе», что на углу Крестьянской – Краснознамённой Дом молитвы) и объявили, что, если мы хотим сохранить собаке жизнь, то должны отдать её на границу, или они её застрелят. Вечером того же дня у меня с мамой был разговор. Я, помню, сильно расплакался. Не хотел понимать происходящее. Упирался. А, когда мама, огорчённая не меньше моего, тихо произнесла, что, скорее всего, мне придётся везти Кабри на границу, я совсем расстроился. Это была такая же потеря, как потеря Кутьки (по моей глупости). Я старался уговорить маму не отдавать нашу собаку, говорил, что буду чувствовать себя предателем. Мама убеждала меня, что Кабри всё таки на границе будет лучше, что и Сурем (её отец) там служит, что в городе ей будет плохо. Мама приводила все разумные доводы. Но я ничего с собой не мог поделать, всё существо во мне стонало. Мама пообещала мне, что мы будем проведывать Кабри, когда захотим, что, может быть, нам удастся со временем забрать её домой. Как я ни упирался, пришло время везти Кабри. Это случилось на День пограничника в мае, когда я заканчивал шестой класс. Отправлялись от МЖК на бортовой машине, где были поставлены скамейки. В кузов поместилось много незнакомых мне людей. И только я один был с собакой. Мы не ехали , а мучились по выбитой дороге несколько часов. Кабри дышала широко открытым ртом, высунув язык, то и дело сглатывая слюну; её укачивало и она хотела пить. Когда мы приехали в Пограничный на Центральный стадион, мы выбрались из машины. Настроение моё было подавленное, я чувствовал себя мерзким, мне казалось, что все осуждают меня, хотя никто мне ничего не говорил. Мне казалось, что все на меня смотрят с осуждением. Через какое то время, когда стадион наполнился людьми, по громкоговорителю стали объявлять гостей, мы в составе колонны вошли на стадион и прошествовали вдоль трибуны. Потом повернули влево и заняли место на футбольном поле. Громкоговоритель продолжал надрываться. Я с трудом понимал происходящее. Смотрел на Кабри и у меня болело сердце от тоски, от того, что я в шаге от неверного своего поступка, который мне никак не подвластен, но который круто может изменить всю мою жизнь. Я стал разговаривать с Кабри, шептал ей, чтобы она не покорялась чужим и злым людям. У меня начал созревать план и затеплилась надежда; вдруг пограничники поймут, что нас нельзя разлучать и откажутся от своей затеи. Вдруг я слышу, как громкоговоритель назвал меня, мол, Игорь Шевелёв из Уссурийска подготовил собаку Кабри для передачи её на границу. Я не знал, как мне себя вести теперь, чувствуя, что моя природа протестует, не принимает происходящее; ужасное чувство – как будто меня разделяют на части.. Пограничники стали приближаться, чтобы принять «дар из первых рук», но Кабри (кто меня сможет переубедить и заявит мне, что собаки не понимают, о чём им говорят люди?!) сделала такую «улыбку», что «доброволец» (извиняюсь) «обосрался» (а как вы хотели, вы думали, что всю грязную работу по «подготовке» ребёнка уже сделали до вас, и вам только осталось снисходительно принять «дар» с невинным выражением лица?! Да вы первые должны были отказаться от этого насилия над ребёнком. Научить меня правильно работать с собакой, научить всю нашу семью, как - то проявить великодушие!). Но! В одном им не откажешь – в эгоизме и изобретательности – они предложили мне самому, своими руками доставить собаку на заставу, в самую клетку. Я полез, как на эшафот в будку, поманил Кабри. Она послушно прыгнула вслед за мной. Борт закрыли и машина тронулась. Когда я вёл мою Кабри к вольеру, пограничник (сержант) давал мне инструкции, как я должен обмануть собаку, завести её в вольер и оставить одну. Я, не помню в который уже раз, завёл разговор – потом, когда Кабри послужит какое – то время, я могу забрать её домой? Он пожал плечами; никто обычно не забирает собак домой, одни живут здесь до старости, другие… (он мне что – то не договаривал). Потом, видимо спохватившись, прибавил – наверное, начальство в моей просьбе мне не откажет..
Дальше мы пошли с Кабри одни. Подойдя к вольеру, я отодвинул засов, открыл дверь, впустил туда Кабри; она ещё не понимала, что разлука наша так близко. Я закрыл за ней дверь, попрощался и быстро пошёл прочь… Кабри заметалась по вольеру. Её человеческий крик долго не смолкал над этой «заставой».
Бедная моя Кабри!.. Несчастная моя душа!.. Почему я так поступил? Почему не сделал что нибудь с собой в знак протеста? Может моя самонадеянность с Кутькой, которую я однажды вернул домой, а она погибла – она (самонадеянность) не позволила мне импровизировать в этот раз, и я шёл, как зомби, надеясь на какое – то чудо в самый последний момент?.. Я стоял за соседним бараком, вжавшись в стену, и плакал, как самый одинокий и порочный человек на Земле.. Но и это ещё не всё – пытка должна была продолжаться, т. к. машина обратно отправлялась не сразу, нужно было выдержать все формальности, по заведённому этикету; фуршет, обмен любезностями, маленький концерт.. Я бродил, брошенный всеми, по окрестностям, мимо казарм, за вольерами, забрёл на задний двор. И моим глазам представился кошмар; я попал на какое – то захоронение под открытым небом; всюду лежали кости и (мне показалось, собачьи) черепа. Потом кто – то, видимо, желая прекратить разом мои страдания и бесконечные вопросы насчёт «когда можно приехать за Кабри , чтобы забрать её; сказал мне, что собак обычно не отдают хозяевам, они доживают свой век здесь и на тех заставах, куда их перебрасывают для службы. Когда всё таки собрались ехать, в руках у некоторых моих попутчиков стали появляться щенки. И мне предлагали взять в подарок щенка. Я отказался, ещё раз повторив, что заберу свою собаку, когда придёт время (а может, я не повторил это, а хочу сейчас, чтобы так было, чтобы тогда так случилось!).
Я чувствовал, как вокруг меня в воздухе витает усмешка, предназначенная мне, мне казалось, что надо мной издеваются. Я гнал эти мысли, веря в то, что будет так, как я сказал. Я верил себе...
Как мне проанализировать это сейчас? Тогда это было невозможно. Сейчас через много лет я переживаю те же чувства, только могу рассуждать. Я делал всё возможное тогда; пытался разговаривать, вместе с мамой продумывать варианты, просил маму придумать что- нибудь и надеялся на чудо; т. е. прошёл все круги рая и ада. Что вышло, то вышло. Сердце моё тогда разрывалось от жалости к Кабри, от любви к маме, от страха, потеряв Кабри, потерять самоуважение и вместе с тем – свой рассудок, от неизвестности впереди, от надвигающегося опять (но ещё более сильного) чувства вины – самого отвратительного из всего, что всегда портило мне жизнь (это с годами пришла мудрость, а вместе с ней способность преодолевать это чувство вины, выходить из него более сильным)..
В рациональном плане по большому счёту – ну что такого произошло? Некоторые хозяева стреляют своих четвероногих друзей только за то, что они им отказываются повиноваться, или кусают их любимое чадо, когда оно выворачивает бедному псу нос или лапу. Бьют собаку, убивают или выгоняют на улицу вместо того, чтобы помочь; ведь собаки, как люди болеют, у них может вследствие этого портиться настроение, характер. Однако, человек скор на расправу. Конечно, так бывает не всегда и это – крайность нелепая для настоящего любящего Человека! А я, подумаешь, отдал на границу, не подарил ведь (я сразу обозначил свою позицию и несколько раз подчёркивал её, и перед родителями, и перед попутчиками, и перед пограничниками), а отдал на время; прослужит – заберу домой, не оставлю в старости.
Не обвиняю я ни себя (теперь), ни маму (всегда мама для меня самая лучшая на свете, это жизнь испытывает нас на прочность, а любовь к маме святая, и такой будет, несмотря на все превратности и испытания), я не обвиняю (теперь) и пограничников, и Безручко (мамину начальницу, без которой эта передача не состоялась бы), ни людей, с которыми я ехал, и среди которых не нашлось ни одного, кто смог бы тогда понять меня, подсказал бы, как победить и вернуться домой с Кабри. Все мы были и есть просто люди. И, наверное, каждый сделал всё, что от него зависело. У меня не было шанса ни одного. У мамы была главная задача – наименее травматично для моей психики решить данную ситуацию, она действовала в пределах своих возможностей, под воздействием Безручко (своей начальницы), общественного мнения в лице «покусанной половины» и иже с ними, нашей семейной обстановки (не стабильной на тот момент), где мы не могли справиться не только с собакой, которая стала заложницей наших семейных трудностей, но и с самими собой. И ситуация только усугублялась. В итоге я пришёл к мысли совершить побег из дома.
Примечание: Несостоявшийся побег из дома.
Когда приходят мысли изменить свою жизнь? Круто изменить!
Так, чтобы всё по-новому было, чтобы с чистым сердцем и ясной головой навстречу жизни! Скептик скажет – лет в 15 – 16. Бывает по-разному. Может и на старости лет человек уйдёт (хорошо, если в здравом уме) из дома, скажем – в монастырь, или в лесную келью!..
У меня это могло произойти в шестом классе. Захотелось мне глотнуть свежего воздуха. Но что – то не получилось, какое – то слабое место было в моём плане (или смелости не хватило!). Сначала я посоветовался с одноклассником (первое слабое место!), как я считал, с опытным в таких вопросах, товарищем Вилей Митиным. Он поддержал моё решение, сказал, что многие так делают, пообещал даже присоединиться (позднее), посоветовал насушить сухарей на первое время.
Я насушил. И, когда настал условленный день, я взял узелок и вышел во двор. Мама вышла за мной, отложив домашние дела. «Игорь! Надолго собрался?» Я что – то промямлил, не в силах соврать. Мол, да так, пойду, прогуляюсь. Мама попросила не опаздывать к ужину. И на этом закончился мой побег. Я развернулся и возвратился на прежние позиции, то есть, домой. Не смог осуществить свой план, перешагнуть через всё; через маму, а мама для меня это всё. Я измеряю своё восприятие по маме; если ей хорошо, значит и у меня всё хорошо, или вот-вот будет хорошо! И ещё, может быть сыграл свою роль тот неудавшийся побег из пионерлагеря «Солнечный», так прочно поселившись на одной из дальних полок моей дотошной памяти!
Примечания: описание моего первого побега из лагеря.
Случился он, когда я после первого класса приехал на свою первую лагерную смену. А через неделю уже заскучал так, что хотелось выть по-волчьи! Мне тогда уже исполнилось восемь. Я слонялся без дела, без присмотра. Обогнул сцену, перелез забор и пошёл себе на уме; думал что иду прямёхонько в родной город Уссурийск («машина ведь с этой стороны приехала» - рассуждал я, и было мне невдомёк, что машина, которая привезла нас, перед этим несколько раз повернула; но мне это было неведомо, т. к. везли детей в закрытой будке, да так, что за всю дорогу приходилось несколько раз останавливать машину и опорожнять желудок; рвало, и не только меня). Итак, я шёл в свой воображаемый Уссурийск, всё дальше углубляясь в тайгу. Я был одет в рубашку и шорты, на ногах сандалии. Я шёл до вечера. Весь вспотел, ободрался. Очень часто хотелось пить. Огромными усилиями стоило мне продвижение через густой лес. А это густые заросли кустарника и разнотравья; папоротники, болотные кочки в низинах и распадках, колючки аралиевых и элеутерококка. Приходилось карабкаться на сопки и спускаться в низины, идти по болотам и кочкам. Начинало смеркаться. Моё правое бедро обожгла пронзительная боль; я машинально ударил себя по ноге ладонью и размазал то, что меня укусило; это оказалась пчела (или оса). Помню, как я захохотал; такой была моя реакция на боль. Может быть, она встряхнула меня, когда я уже готов был упасть от бессилия, и я засмеялся. Но вряд ли от радости; болит, значит я живой; просто я был близок к обмороку. До сих пор вспоминаю этот свой смех.
Потом я вышел на какую – то просеку (или дорогу). Помню вдали свет фар и всё.. Очнулся я на следующий день в лесной сторожке. На кухне гремела посудой незнакомая женщина. Когда я пошевелился, она вошла и повела меня умываться. Я вымыл своё лицо, свои грязные ноги и руки. Она пригласила меня за стол: «Что, набегался?!» « Я хотел погулять и заблудился» - оправдывался я. «Сейчас позавтракаешь и мой муж отвезёт тебя в лагерь.. Какое счастье, что мы нашли тебя вчера! Ещё б десять минут и наступила бы ночь, могли и не заметить! Слава Богу! Всё обошлось!» «Да!» - согласился и я. Этим приключением закончилось моё пребывание в «Солнечном» в то лето. В этот же день меня забрали родители домой.
Примечание: Часть Вторая «СОЛНЕЧНЫЙ»
Может быть, пришло время рассказать подробнее о пионерлагере «Солнечный». Ещё его называли «Пищевик», т. к. учреждён он был нашим Уссурийским масложиркомбинатом. И каждый год в летние месяцы он наполнялся детьми. Я был в этом лагере каждый год. Иногда даже по два раза! С восьмилетнего возраста и до восьмого класса ездил туда. Дорога разбитая. Возили детей в закрытых будках. Окна открывать не разрешали. Так что, пытка была неимоверная! Направление машины брали в сторону Раковки. Не доезжая неё (после деревни Глуховка) транспорт поворачивал направо и ехал по грунтовой, ещё более разбитой, дороге мимо диких полей и сопок, поросших лесом. Опишу сам лагерь. В «Солнечном» было десять отрядов. В 10-м самые маленькие (после окончания первого класса). Этот корпус выглядел хмурым одноэтажным бараком и находился сразу направо от входных главных ворот. В этом же бараке на противоположной половине располагался 9-ый отряд. Далее, если идти последовательно по периметру лагеря, пекарня. Она как бы вдвинута ближе к лесу между двумя сооружениями; корпусом 10 и 9 отрядов и баней. Сразу за баней лесенка спускается к речке. К речке мы не пойдём, а вернёмся на хозяйственный двор, где есть свой периметр; ближе к лесенке сараи, а далее по окружности склад и столовая с обратной стороны. Чтобы выйти на лагерную территорию, мы должны пройти мимо кочегарки (с торца столовой примостилась!), топил её Швец Юрий Иванович; одиозная знаменитая историческая (в масштабах «Солнечного») личность! Идём к главному входу в столовую и останавливаемся на время там. Заглянем! Столовая просторная. Столы, столы, столы! Посредине в глубине зала отдельная коптёрка – она же хлеборезка. Хлеб вкусный! Никогда я не мог наесться им! И просил добавки. Иной раз бегал к пекарне и просил хлеба. Часто отказывали. Но не всегда! Давали по великим праздникам! Когда пекарь был на веселее, то давал не кусочек, а полбулки! И у нас, пришедших за хлебом, лагерников тоже наступал праздник – праздник Живота!
Надо вернуться к периметру! За столовой была ещё одна лестница, огромная и загадочная! Потому что, в первое время нам категорически (пока не откроют лагерную смену) туда запрещали даже заглядывать, не то, чтобы спускаться! Пойдём дальше. Жилой корпус, основательный настолько, что не в какое сравнение не идёт с детскими жилыми корпусами, потому что в нём проживает весь обслуживающий лагерный персонал; техники, рабочие, завхоз, руководители кружков, водитель. Основательный, где можно жить и зимой. Прошли его и поворачиваем налево, стоп. Смотрим налево – это корпус 7 и 8 отрядов. Чуть дальше по эту же сторону 5 – 6 отряды. По какому-то неведомому жребию то один, то другой корпус (попеременно) отводили детям детских домов. Свободный доставался детям 9-ти лет из города и района. О своём знакомстве с детьми детского дома я расскажу позднее. Это интересно и драматично отчасти!
4-ый и 3-ий отряды находились в предпоследнем корпусе по нашему пути. Там располагались пяти и шестиклассники. В последнем детском здании разместились 1-ый и 2-ой отряды для седьмого и восьмого класса. Каждая половина корпуса тоже делиться на две части; для девочек и для мальчиков. В каждом отряде своя кладовая! С отдельным входом. Туалет «со всеми удобствами!» был на улице. Да, мы, кстати, проходили через тропинку, ведущую туда. Поэтому вернёмся и встанем между корпусами 5-6 и 7-8 отрядов. Между ними тропинка. Пойдём по ней. Минуя корпуса, выходим к умывальникам, ниже и чуть правее сортир; типа «М» и «Ж». Кругом лес; в основном, дубы, берёзы, клёны, густой кустарник (лещина, элеутерококк, папоротники и др.).
Так вот, в то памятное лето мне, когда мне было девять, я и приехал в лагерь, за год до этого закончившийся моим (я писал об этом) побегом. На этот раз я был настроен серьёзно. И, чтобы подстраховаться и не поддаться искушению снова испытать судьбу, я решил использовать свои знакомства; увидел мальчишек, с кем был в детском садике (правда, они на год старше, но отношения у меня с ними были хорошие; я делился с ними конфетами, общался и потом, когда мы уже стали учиться в школе); я попросился записать меня с ними в один отряд. Мне сказали. Что рассмотрят мою просьбу, когда закончится распределение. Я стал ждать. А, когда всех детей распределили, моя просьба была удовлетворена. Вместе с Юрой Иващенко, Борей Редькиным, Борей Капарушкиным, Лёшей Степановым я попал в один отряд! Нас встретили воспитатели. Помню, как сейчас Александра Антоновича (он позже работал вместе с нашим папой в автоколонне 1408 и жил со мной в одном доме на Крестьянской, 74). У него были всегда длинные русые волосы и усы (как из группы «Песняры»). А вот рыжую воспитательницу я запомнил только визуально. Её ФИО моя память не сохранила. И я потом постараюсь объяснить эту избирательную особенность своей памяти. Вожатые занялись нами вплотную! Александр Антонович провёл мальчиков на их половину (рыжая с девочками проделала то же самое), показал с порога расположение кроватей и сразу мы вернулись в кладовку и разместили свои вещи. В кладовке пахло сыростью и свежими грибами! Запах специфический, какой только может быть в детском возрасте (я про особенности восприятия!) и в детском лагере; такого, как в «Солнечном» больше нигде не было. Запах этот помню до сих пор! Когда с кладовкой закончили, вернулись в жилой корпус и стали выбирать кровати. Мне досталось справа (стояли кровати в два ряда; один ряд у окна, второй ближе к середине) ближе к центру, приблизительно третья кровать от разделительной стенки (между мальчиками и девочками). После размещения мы пошли к умывальнику, умылись и стали строиться на обед.
После обеда отдых, туалет, сонный час. После «сна» ( т. к., практически никто и никогда не спал, я взял это слово в кавычки) нас собрали в беседке для знакомства, когда у нас появилась ещё одна возможность, что ли, присмотреться друг к другу, прислушаться кто как говорит! Это было интересно! Я не сводил глаз с одной девочки; она мне сразу понравилась (кого-то она мне напоминала). Понравилось её лицо, тихий голос; милые «знакомые» черты! Ведь не дежа-вю же это? Просто иной раз смотришь на человека и кажется, что уже где-то видел его, встречался. Позже я понял, она похожа на Галю Макаренко мою первую любовь (лицом, манерой держаться независимо). Звали эту девочку Яна Жарская.
А потом нам объявили, что вечером будет концерт, посвящённый открытию лагерной смены. Мне предложили участвовать, исполнить песню. Я ходил под впечатлением надвигающегося значительного события. Мотивация у меня была запредельная! Ведь смотреть на меня будет девочка, которая мне очень понравилась! Я ходил и напевал бессвязные звуки, потом они стали осмысленнее; получилось что-то вроде белого стиха под мелодию:
Наши шли под канонадами.
Они шли вперёд и вперёд.
Они шли не просто так!
Они шли на фашистов в бой!
Они шли не просто так!
Они шли на фашистов в бой!
Наши шли, очень долго шли
И достигли цели своей..
Вот фашистские полчища
Увидели наши вдали.
Вот фашистские полчища
Увидели наши вдали.
Завязалась кровавая битва.
Побеждали наши в бою..
Но вот нагрянула Сила,
И разбили наших в бою
Но вот нагрянула Сила,
И разбили наших в бою.
Наши шли под канонадами.
Они шли вперёд и вперёд.
Они шли не просто так!
Они шли на фашистов в бой!
Они шли не просто так!
Они шли на фашистов в бой!
Я выучил своё произведение, а вечером после ужина (часов в семь) весь лагерь собрался у «Эстрады». Дождавшись своей очереди, я вышел на середину сцены и запел. Для меня это было очень важно! Я впервые исполнял своё первое сочинение! Мой голос сначала дрожал от волнения, потом это прошло. Я пел дальше легко. Мне казалось, что Яна на меня смотрит откуда-то из середины зрительских рядов. Потом я узнал, что она не присутствовала; её забирали на выезд родители; папа директор сахзавода, мама – тоже начальник хлебозавода, поэтому у них была полная свобода действий! Ах! Лучше бы их уговорили остаться и посмотреть концерт! А в тот момент я был так счастлив и просто купался в аплодисментах, и всё искал глазами её!
Несколько дней спустя мы играли в почту. Это, когда пишешь письма какой-нибудь девочке и ждёшь от неё ответа; она может и не ответить, может писать другому мальчику. Но «Надежда умирает последней». И я бросился в омут с головой! Со стороны мальчиков и со стороны девочек были почтальоны, которые передавали письма на противоположную половину. В их обязанности входило – обговорить между собой (почтальонами) какой номер не занят. Тому давали «пару». Но, повторяю, что были исключения, когда кто-нибудь очень просил дать номер «возлюбленной». «Сдать или не сдать» - тоже было в компетенции почтальонов. Иногда за особенный взгляд или улыбку, или конфетку можно было выпросить «полюбившийся» номер! И после «нешуточной внутренней борьбы» тот или иной почтальон сдавался и говорил «по секрету» этот номер. Мне он достался не сразу: «Да подожди ты!»- был отрывистый ответ. Потом ещё попытка, и ещё! И, наконец, сдача – номер у меня! Когда я получил номер Яны, я написал ей, как сейчас помню: «Я люблю тебя! Любишь ли ты меня!» И ещё я помню, что написал я эту записку, если не под диктовку, то под, наводящим на это содержимое, воздействием более опытного мальчика. В том то и дело, что первая моя записка носила совсем нейтральный невинный характер, что-то вроде «Тебе нравится наш лагерь? Наш отряд?» Я даже получил ответ, который меня порадовал. Но потом ко мне приклеился, по-моему, тот же Юра Иващенко и стал учить меня смелости - «ковать железо, пока горячо» Я и осмелел, написал! Сейчас я вижу, как я глупо себя повёл! Во-первых, впустил в свои сердечные переживания чуждого мне человека Юру (он рассказал другим), потом надо мной подтрунивал весь отряд, так как содержимое моей записки «чудесным образом» стало всем известно. Вот она «проза жизни»! Почему «проза жизни»? Да потому, что «полоса белая» вдруг поменяла свой цвет на «чёрную». Ведь не даром существует поговорка «Жизнь, как матрац; полоса белая, полоса чёрная». Пришла значит пора! Так как, узнали содержимое моей записки к Яне, стали посмеиваться надо мной и, что хуже – досаждать Яне излишним приставанием; Юра Иващенко спросил у неё, что она обо мне думает. Яна ответила: «Передай ему (т.е. мне), что он нужен мне, как собаке пятая лапа!» Что мне и было передано заботливым товарищем слово в слово. После этого я сбежал к реке. От приставаний, чтобы просто побыть одному. Юра нашёл меня и там. Предложил план: «Давай скажем, что ты хотел топиться, а я тебя остановил, стало быть, спас?» Я вяло посмотрел на него, и, чтобы он поскорее отстал от меня, молча кивнул головой. Он побежал вперёд меня, и когда я дошёл до отряда, там уже знали – кто настоящий герой в этом «матраце».
Ну, а что было потом? Всего понемногу; немного сплетен, немного смешков из-за спины, немного горечи и тайных слёз. На что я надеялся? Что меня полюбит девочка из моего отряда, которая старше меня на два года и так похожа на мою первую любовь Галю Макаренко? Нет! И этого не случилось. Через две недели Яну забрали родители домой. Как-то стало сиротливо и одиноко после её отъезда. В сердце осталась пустота.
Насмешки продолжались. Меня называли «ночная ваза» или попросту «горшок». Потому что до одиннадцати лет я страдал энурезом. Меня надо было обязательно разбудить в туалет (а то и не раз за ночь), мне давали перед сном кусочек хлеба с солью (предполагалось, что это задержит воду в моём организме); со всеми этими нагрузками справлялся наш вожатый Александр Антонович (На следующий год тоже. Потом вожатый поменялся), однако, иногда не успевал. В следствии этого я большую часть ночи спал мокрым, как не «шифровали» потом мою беду, матрац и простыни сушились возле отряда и все могли догадываться «кто и что». Признаться, смеялись не все, а два-три человека из отряда. В основном дети молчали. Были даже (казалось, о моей беде узнал весь «Солнечный») из других отрядов те, которые меня жалели. Запомнились две взрослые девочки, которые гладили по голове и успокаивали в беседке. А потом я бродил по лагерю, глотая слёзы и проклиная свой «окаянный отросток». Так и прошла та смена. Потом наступали другие в иные годы. За это время я написал много стихов. Вдохновением моим на пять долгих лет стала безответная любовь к Яне Жарской, которую я отыскал позже; сначала на Сах. Посёлке, а после переезда её семьи в город, на улице Володарского. Мы даже встречались и разговаривали; об этом в своё время.
Сейчас продолжаю свои воспоминания о (не смотря ни на что!) чудесном месте нашего детства пионерском лагере «Солнечном».
На следующий год я приехал в «Пищевик» (это раннее название «Солнечного») с моим другом детства (я таким его считал до событий того лета) Сергеем Науменко. Как я писал уже, мы жили с ним в одном дворе, росли и часто проводили время вместе. Сейчас мне пришёл на ум один факт нашей биографии – я часто бывал у него в гостях, он же у меня никогда! И не потому, что я его не приглашал (наверняка приглашал; скрываться нам было не зачем), может быть, в его семье это было запрещено – ходить в гости. Или он считал меня за существо низшего порядка, чтобы осчастливить меня своим визитом? Остаётся только догадываться. Последующие события укрепили меня в моих сомнениях и предположениях на этот счёт. А происходило следующее. Моя мама предложила маме Серёги путёвку в «Солнечный» со мной в одну смену. Вероятно, чтобы нам вдвоём было комфортно, ведь столько времени дружим и не разу не ссорились! Это правда! Пришло время отъезда в пионерский лагерь. И мы туда поехали. Не стану описывать путь. Скажу только, что он был по-прежнему пыткой для нас детей (возили в закрытых будках), к тому же, меня по-прежнему укачивало и то и дело тошнило.
Добрались. Устроились. Вожатый прежний – наш уважаемый и обожаемый Александр Антонович, воспитатель - рыжеволосая, чем-то напоминающая Аллу Пугачёву студентка пед. института. Из знакомых был паренёк (старше меня года на полтора) Андрей Васин. Были дети и из моего детского сада. Короче говоря, смена обещала быть содержательной и не в тягость для моей обидчивой души! Как я ошибался!
Начиналось всё нормально. «Нормально» - слово нарицательное, обозначающее для меня моё обычное существование, ставшее, в некотором смысле, словом – паразитом. Но! Отсекающее навязчивых людей, вздумавших задать один из вечных (риторических) вопросов – «Как жизнь?»
Однажды, прогуливаясь по территории пионерлагеря, я стал свидетелем драки между детдомовцами. Ничего особенного, кроме хватаний за рубашку в тот раз не было, но вид одного мальчика был весьма воинственный. Фамилию его я узнал – Бирюков. Это был крепкий мальчик с большой головой. Кто-то из его круга мне в этот день рассказал о нём: «Это ещё цветочки! Один раз он схватил пацана, держал его руки своими и бил головой в лицо; разбил всё в кровь. Я ужаснулся тогда, всё живо себе представив; но как бить своей головой?! Это же больно голове! «Когда человек бьёт, то ему не больно, он не чувствует боли. По крайней мере, Бирюков!» - объяснил мне тот же товарищ. А вечером, когда наш отряд собрали вожатые в беседке и спросили какие у нас мысли о лагере, с кем подружились, о чём хотели расспросить, меня распирало спросить о детдомовцах, мол, почему они такие злые? Рыжая, как бы предвосхитив мой вопрос, стала представлять (современным языком, - «пиарить») детей детского дома, как несчастных сирот, брошенных родителями, обиженных и достойных самых высоких общечеловеческих ценностей. Я, не задумываясь, с надеждой на понимание, что меня поправят, если я не прав, сказал то, что лежало не поверхности: «А я вообще их за людей не считаю!» на что рыжая с ходу обозвала меня выродком и ублюдком (мне было тогда десять лет!). Я не смог этого переварить очень долго. Пусть сказал я ересь, но глупость эта была чем-то обоснована внутренне так или иначе (читатель теперь знает, чем!). И мне сказал это будущий педагог! Интересно, как далеко она зашла в своих педагогических трудах!
Примечание: «писающий (в родник) мальчик», Науменко и новый «покровитель» Васин, завистник, + ремень Васина.
Сергей Науменко – мой друг, как я считал, с самого раннего детства; одни из первых осознанных воспоминаний связаны с ним. Случались, конечно, недопонимания, но серьёзных конфликтов не было. Моя обидчивость была побеждаема его дипломатией; он умел терпеть, был выдержан и, казалось, что-то такое знал, чего я не знал; это меня интриговало. У него была старшая сестра Тамара и друзья старше него. Так что , было у кого набираться ума, в отличие от меня «одиночки»! это меня привлекало и заставляло быстро забывать обиды. Чем он меня обижал (при всех моих «странностях» я не был робкого десятка и при случае всегда мог постоять за себя)? Своими внезапными отлучками, например; оставлял меня внезапно во время игры в одиночестве, когда что-то шло не по его сценарию, объясняя это тем, что, мол, ненадолго, так надо. А, когда он вернётся, то что-то мне такое расскажет интересное, какой-то важный секрет. Слово «секрет» имело (и я об этом уже написал выше) на всех детей магическое влияние. Сергей это знал и умело пользовался. В «Солнечном» он оказался со мной в одном отряде. «Наконец-то», - думал я – «Не будет неожиданных исчезновений. И я ничего не упущу «важного», что, по крайней мере узнаю «что-то такое» не вторым! И «Секрет» нам будет «ниспослан» одновременно!» но после первых же дней пребывания в лагере я почувствовал его отчуждение; он опять «выскальзывал», водился с ребятами по-старше, а ко мне совсем не испытывал какой-либо привязанности; как будто мы приехали туда из разных городов совершенно незнакомыми друг другу. Тут и «не обидчивый» ребёнок зашёл бы в тупик! Я бродил в одиночестве, недоумевая. Пытался задавать ему наводящие вопросы, мол, почему всё так?! Ведь моя же мама достала ему путёвку! Должна же быть хоть какая-то благодарность! Это ведь моя мама! Ответом было с его стороны: «Ну и что?». Я больше не стал развивать эту тему, а просто потерял к Сергею всякий интерес, хотя внутренне готов был в любой момент его простить «за измену».
Однажды наш отряд отпустили в поход. Сопровождали нас, Александр Антонович (наш вожатый) и общепризнанный проводник (по совместительству кочегар лагеря) Юрий Иванович Швец. Мы шли в направлении зимовья гуськом друг за другом по узким тропинкам. У каждого за плечами был рюкзак с пайком и одеялом; шли с ночёвкой, а по ночам холодно. Инструктаж был проведён в самом начале пути; с тропинки не сворачивать, идти друг за другом, не обгоняя, не останавливаться без разрешения, не поднимать камни и другие предметы, обо всём неожиданном немедленно сообщать по «цыганской почте» (друг другу, пока известие не достигнет вожатого или старшего проводника). Отдыхать будем на привалах и на месте, когда туда придём (на зимовье). Вечером костёр, ужин, ночёвка, утром сухой завтрак и возвращение в лагерь. Когда был первый привал, пекло солнце. Остановились у родника. Кругом лес. На опушке жара. Под тенью деревьев Он – родник! В чаше радостно плескалась вода! Дети припадали к воде, пили студёную воду не могли напиться! Потом, вроде все утолили жажду и разбрелись по поляне собирать землянику с осторожностью под присмотром вожатого, проводника и избранных на месте старших. Ещё раз был проведён инструктаж – не трогать камни, обходить змей стороной, они никогда не нападают первыми, а только из самозащиты, если им угрожает опасность. Прошло около получаса, как прибежал к нам паренёк из нашего отряда и выпалил: «Александр Антонович! А Т… нассал в родник!» Наступила минута ожидания.. Все ждали решения вожатого. Он продолжал молчать. Потом сквозь зубы с огромным внутренним сопротивлением произнёс: «Бейте, только не убейте совсем! Будет знать!» Группа настроенных таким образом мальчишек (забыл сказать, что в это поход пошли только мальчики, девочки остались с рыжей) ринулась к роднику. Я не примкнул, медленно пошёл следом за ними. Видел обезумевшее от страха и смятения лицо «писавшего мальчика», видел группу окруживших его ребят, устроивших ему пятый угол, видел подошедшего Александра Антоновича, который увидел лицо «мальчика» тоже и вмиг прекратил «воспитательный» процесс. Видимо, выражение лица провинившегося, его вопли, произвели переворот в его настроении. Он лишь сказал: «Никогда не ссы в родник! Из него люди пьют!»
Это наказ я принял и на свой счёт. В жизни не ссал в родник, но, признаюсь, - грешен другим делом – под хорошим настроением в юном и молодом возрасте мочился в ванне, в речке, в море. А ещё «тушил» костёр таким образом. Сейчас, став взрослым, этого не делаю, давно. И родник, и огонь – святые символы жизни славянина и человека вообще. Когда приходит Со-знание, разве будешь таким образом «шутить»? И в свете этого открытия, достоин ли был тот мальчик такого наказания? Без должного «Со-знания»? Увы, иногда наказание предшествует знанию! Но! Опять о себе любимом – писять в родник, из которого пил, умирая от жажды – у меня никогда искушения не было («пусть отсохнет мой окаянный отросток», если это не так!).
Когда мы пришли на другой день в лагерь, я занялся собой; ходил за территорию лагеря каждый божий день! Поразительно! Меня никогда не искали! Может быть, меня считали за инопланетянина или «не в себе»? Но! Хорошо то, что меня не ограничивали в свободе передвижения. Мне было дано не напрямую, а косвенно через кого не помню, но от имени вожатых – если уходишь за территорию то так, чтобы не знали вожатые и начальник лагеря. И чтобы всегда приходил в столовую и не линейки. Я старался этого придерживаться и никогда не был за свои «самоволки» наказан. А ходил я за земляникой, на речку, на сопки (Особенно любил Острую сопку с её абрикосовой рощей; одно было плохо – её крутизна; приходилось минут 40 карабкаться до вершины под углом 35 -45 градусов!). Давно влекли меня голые камни, на которые я с интересом засматривался. Говорили, что если перейти их, то на следующей сопке вторые «голые камни». Уникальность первых – огромные валуны, облизанные временем и ветрами совершенно белые отшлифованные. Как истуканы с острова Пасхи. Вторые (по рассказам нашего знаменитого проводника и путешественника Швец Юрия Ивановича) – прямая противоположность; совершенно чёрные, покрытые мхом.
Начал я с походов в поля за земляникой. Оставаясь наедине с природой, я чувствовал себя увереннее, мне было хорошо и спокойно; никаких волнений! Вороны смешно разевали пасти и наклоняли набок головы, издавали карканье, похожее на хохот. Я отвечал им. Мы передразнивали друг друга. Это было забавно! Дятлы стучали по стволам деревьев, бегали бурундуки, попадались и змеи, выползая из своих убежищ погреться на солнышке. Я бродил по лугам, прыгал по кочкам, выбирался на возвышенности, обнаруживал всё новые оазисы счастья, полные земляники и грибов! Я разговаривал с птицами, змеями, деревьями, травами, читал им свои стихи, которые помнил все наизусть, пел любимые песни. Это дарило мне столько счастья, что с тех пор я знаю, чего хочу от жизни – Гармонии. Гармония – это Бог, равновесие, спокойствие, уверенность, ясность ума и порядок в делах! Жизнь с Богом наполняется Благодатью, без которой ни одно начинание, сколько бы оно ни было озарено изнутри самыми прекрасными порывами, не воплотиться в желаемый Образец! Ничего путного не получится! Именно таким впечатлениям от общения с Природой, а может быть и тем моим «врагам», которые меня подталкивали к такому «уединению», я получил раннее представление о Гармонии, к которой всей душой стремлюсь до сих пор!
После сказки, или праздника всегда наступают будни. И вот, в один из дней я повздорил с мальчишкой з моего отряда. Причины не помню. Наверное, из-за какого-то пустяка. А может, причиной была зависть; моя независимость, с которой я всегда держался и, которая мне казалась вполне естественной, его не устраивала. Стали происходить стычки. Дальше словесных дуэлей не заходило, т.к. мы были с ним одного возраста и силы (а я, хоть и «странный», но не робкого десятка). Он это чувствовал и сменил тактику; стал настраивать против меня других. Когда же самый сильный мальчик нашего отряда Андрей Васин перестал со мной разговаривать и полностью переключился на своих новых друзей из детского дома, мой недоброжелатель перешёл к решительным действиям. Меня всё это напрягало; не выходили из головы слова рыжей, что я «ублюдок». Я чувствовал, что буря близка. Но! Не ожидал её с той стороны, с которой она пришла чуть позднее. Сначала расскажу, что мы с Васиным были даже приятелями по школе. Хоть он и старше, но мы часто виделись перешучивались. И уже поэтому я считал его своим товарищем.
В те дни в отряде стали «шутить» нехорошо, над спящим переливая воду из стакана в стакан, приговаривая: «Пись! Пись! Пора в туалет!» спящий не просыпался, а писал в постель. Утром матрац и простыни выносили на просушку. И узнавали об все! Я помню, как боялся пропустить над собой такую экзекуцию, долго не засыпал, держался из последних сил (у меня был энурез до 11 лет). Чья была идея? Может моего явного недруга, может кого-то «тайного». Не обязательно Андрея Васина, хотя он мог многое силой своего авторитета; остановить эту постыдную игру одной бровью своей, т.к. был признанным авторитетом не только в отряде, но и во всём лагере «Солнечный». Много лет спустя его магическое влияние приняло иной характер, переросло в другой «авторитет в местах не столь отдалённых». А зона и тюрьма редко кого исправляет. И бедный парень пошёл вниз по наклонной. Но! Это было ещё так призрачно далеко, что не могло в существе молодом и отчаянном пробудить интуитивное прозрение и выработать правильную линию жизни! Андрей купался в лучах славы и признания. Однажды, вспомнив о наших школьных с ним приятельских отношениях, он поделился со мной радостной вестью, что у него есть красивый ремень и он разрешает посмотреть мне и подержать в руках. Я подошёл, посмотрел, но в руки не взял.
Что я запомнил? Его широкую сверкающую пряжку. Похож на солдатский, во всем другом ничего особенного. Я чувствовал какой-то подвох, поэтому был отстранённым и внимательным. Ждал разговора о детдомовцах, точнее о моём неосторожном высказывании. Поэтому, такую заинтересованность в моём мнении по части ремня Андрея Васина, который водил дружбу с детдомовцами, я воспринимал с внутренним напряжением и сомнением. Вскоре наступила развязка разыгрываемого спектакля (режиссёрами могли быть оба; мой недоброжелатель, по-совместительству – стукач и Андрей Васин. Может и ещё кто!). на следующий день после завтрака меня вызвали на «стрелку» и Андрей объявил, что исчез ремень, который ему очень дорог. И, если к обеду он не возвратиться к нему, то кому-то будет плохо. И, так как «стрелку» без меня не начинали, то я понял, кого он имеет ввиду. Я не чувствовал стыда за собой, так как и вины. Поэтому спокойно сказал: «ищи, где хочешь, а я не знаю про твой ремень ничего». Я и думать о нём забыл, когда меня ошарашили известием, что нашли ремень у меня под матрацем! Если я почему-то лукавлю сейчас, прописывая эти строки, пусть меня выстегают ремнём по одному месту последние грешники! Я воспою им хвалу, как ангелам небесным! Прости, Боже, отец наш небесный!
Когда ремень вернулся к владельцу, и я ходил в ожидании кары, я спрашивал у себя – как так, почему, за что? Почему я спрятал ремень, спрашиваю я сейчас, у себя под матрацем?! Неужели не было более удачного и безопасного места?! Например, в лесу?.. Я стоял с открытым ртом, как рыба, потерявшая все навыки обучения речи, если они у неё были, когда мне объявили приговор – после полдника никуда не уходить от столовой, пойдём на разговор. Я стал ждать.. полдника, на который шёл, как на плаху и после которого был перехвачен Андреем и его сподручными.. Когда я их увидел, моё сердце затрепетало. И не потому что вид у них был, как у палачей – отстранённый и неумолимый. Это были детдомовцы! Всё! Вот и расплата за мои слова! «Язык мой – враг мой!». Слабым утешением оказалось для меня то, что с нами напросился Сергей Науменко. Я думал, что хоть это поддержит меня. Я не понимал, как ремень очутился у меня под матрацем! Грешным делом, спустя много лет, я стал думать иногда – может со мной случилась амнезия, я носил его какое-то время, положил под матрац и забыл вовремя отдать?! Существует и второй вариант – со мной сыграли злую шутку, нужен был предлог и его создали. И этот вариант мне кажется ближе к истине. Я пошёл как кролик на убой, напряжённый, но «ремень» мне виделся «детским лепетом на лужайке» по сравнению с первым «обвинением» и, я готов был взять «ремень» на себя, хотя сначала я сильно перепугался. Мы спускались по Большой лестнице на футбольное поле. Я шёл спереди левее, правее шёл Васин, сзади Науменко, замыкали процессию двое детдомовцев с непроницаемыми лицами.
Вышли на футбольное поле и по кромке пошли в направлении огороженной площадки с качелями лодочками. Остановились в левом углу, как вошли. Я ждал с волнением, что в конце концов мне будет предъявлено в качестве обвинения; кража ремня или надо будет «ответить за свои слова». С некоторым облегчением я услышал, что первое. Васин Андрей задал мне вопрос, как ремень попал мне под матрац? Я ответил, что не знаю. Последовал удар с область моего солнечного сплетения. Дыхание оставалось не сбитым, но я с имитировал противоположное. Стоял и хватал ртом воздух. Андрей сказал мне приседать. Я стал делать приседания и глубоко дышать. Потом меня как бы отпустило. Мне было не так физически больно, как обидно. И обида эта имеет свойство нарастать и удерживаться в памяти дольше физического ущерба. Мне было больно, что Науменко не вмешался, чтобы защитить меня, что Андрей мой школьный знакомый стал моим «палачом», что пострадал я за то, чего не мог сделать, и, Бог знает, от чего ещё. Так закончился отдых в то лето.
Примечание: «забыл, какого цвета кровь?», первый поход на голые камни и за земляникой, Александр Антонович «отсасывает» яд, иголка у меня в животе, Овчинников и внук пекаря, моя расплата за новый словесный «понос».
Когда наступило следующее лето, я не стал долго раздумывать ехать или не ехать в лагерь. Мои одинокие походы на Природу, чудеса, раскрывающиеся моему, измученному внутренней борьбой эго, взору дают столько прекрасных воспоминаний и духовных сил, что никакие «ремни», «ночные вазы» (или, по-просту горшки), «рыжие» и т.д. не отвратят меня от моего рая, не лишат меня (молю тебя, Боже! Ибо, всё от Тебя!) надежды. И, когда пришло время, я начал собираться в путь. Был откровенный разговор с отцом. Я спросил: «Папа! Если ко мне начнут приставать и задираться, как я должен поступить?» Батя мой ответил: «Сынок! Во- первых, сам не лезь в драку, но, если лезут к тебе, предупреди рукоприкладство вопросом: «Ты что, забыл какого цвета кровь?». И дождись ответа. Наверняка, противник подумает, продолжать, или нет». На том я и утвердился. Но! Как же многогранна жизнь! Она предлагает такие изощрённые продолжения, что не подгадаешь!
Тем не менее смена началась. Александр Антонович снова был моим вожатым. Рыжей не было. А кто был? Я не запомнил. Опишу мальчишек, которые врезались в мою память на всю жизнь (после этих «Воспоминаний» точно на всю, и больше). Я запомнил, что был мальчик, который за год до пострадал за свой неблаговидный поступок в походе («писающий мальчик», пусть не подумает непосредственный читатель, что подтруниваю над этим мальчишкой; ничуть, а наоборот сочувствую ему, т. К. сам не без греха и сознаю это, сколько живу, мучаюсь и то моим словам оправдание). Продолжаю. В отряде я познакомился с остальными; Овчинников (черноволосый, какой-то несгибаемый и ненастоящий, даже опасный), с ним повсюду ходил маленький и хитрый мальчишка, внук нашего пекаря, который жил в доме на территории лагеря возле пекарни со своей женой (бабушкой русоволосого). Пока никого больше не вспомнил. Между этими тремя представителями Хома Сапиенс и разыграются основные события той смены. Сначала между мной и Овчинниковым всё складывалось нормально - разговаривали, присматривались друг к другу, шутили. Потом вдруг ссора. И я, вспомнил совет отца, как нужно отвечать, если ко мне лезут. Сказал: «Ты, что, забыл какого цвета кровь?!» Но! Я допустил ошибку, не рассчитал степень воздействия на меня, превысил допустимую оборону; мой эмоциональный приём не соответствовал его нападению. Наверное я был морально не готов вести полемику и просто ощетинился, как мог. Позже это мне припомнили; не сразу, а потом, когда я не ждал. А сначала всё даже хорошо стало, меня побаивались, доставали редко, в основном обходили стороной.
После недели пребывания в лагере я по своему обыкновению ушёл в самовольный поход, никто меня не задерживал (главное, к столовой и на линейки не опаздывать). Поход был в направлении Голых камней. На этот раз я решил во что бы то ни стало дойти! Шёл через лес, продирался через кустарники и ручьи. Набрёл на поляну, полную спелой земляники. Я был уставшим и голодным, когда увидел это чудо, усталость как рукой сняло. Я опустился на колени, горстями отправлял в рот спелую ягоду. Потом лёг на живот, полз по траве и губами срывал самые сладкие ягоды в моей жизни! Попадались словно бы надкусанные. Я знал, что и змеи, и птицы, и животные не прочь полакомиться лесной барыней! Когда решился и попробовал, то убедился, что надкусанные ягоды ещё слаще целой! Когда я покидал поляну, постарался запомнить её месторасположение, чтобы вернуться, но потом, когда пришёл приблизительно в то место с Овчинниковым, внуком пекаря и другими, то не смог найти желаннушку, как не старался; словно, кто-то опустил покрывало, водил вокруг да около и не открыл больше чуда! Не помню точно, может быть переключились тогда на грибы, в общем особых обид от моих попутчиков тогда не было. А тогда я продолжил свой путь к главной цели – к Голым камням, не зная, что на чудо – поляну я больше не вернусь.
Голые камни достойны пристального внимания, поэтому описание будет дотошным. Из тени леса, завершая подъём по крутому склону, выходишь на открытое пространство. Огромные камни ( отдельные экземпляры величиной с грузовик) лежат хаотично. Между ними тропинка, по которой я карабкался вверх на вершину это гигантской «залысины», на гладкой поверхности то там , то здесь попадались местные обитатели; змеи (амурские полозы и, занесённые в Красную Книгу, тигровые ужи), а также ящерицы выползали погреться и поохотиться. С краю, лесной чаще я услышал шорох, присмотрелся и увидел животное, похожее на волка, серо рыжего окраса, уши торчком. Он остановился, повернул в мою сторону голову, втянул ноздрями воздух и побежал дальше. Я подумал, что собака и не испугался. На самом верху «залысины» я нашёл вход в пещеру, но не рискнул в неё спуститься, слишком узким был проход, а камень, который я в неё бросил, отозвался далёким и гулким эхом, и это меня остановило. Вдобавок, вспомнился рассказ нашего лагерного проводника про пионера, который забрался в пещеру, а назад не вернулся. Может быть об этой пещере речь? А может, всё это страшилки, чтобы дети не выходили из под контроля своих вожатых. Но! Это в лагере, в коллективном походе. Я же был совершенно один, и слушал только собственный внутренний голос, который меня предостерёг. Отдохнув на самой вершине Голых камней, я пустился в обратный путь с решимостью обязательно сюда ещё раз вернуться! Грандиозное зрелище эти камни! Голливуд отдыхает! Когда я пришёл с голых камней, наш отряд оказался неполным; Александр Антонович с группой отправился в двухдневный поход. Я не переживал, наоборот, успокоился и занялся собой – ходил на репетицию к баянисту Ляпунову, пел под его аккомпанемент нашу отрядную песню «Мы так давно не отдыхали», в столовую с вожатой без всякого строя, так как , в отряде осталось несколько человек (в основном девочки). Когда на другой день раньше ожидаемого срока отряд вернулся, мы узнали причину столь быстрого возращения – мальчишку в походе укусил щитомордник в ногу. Вкрадчивым голосом очевидцы рассказывали, как Александр Антонович, перетянув рану жгутом выше укуса и, промыв рану, стал высасывать и выплёвывать яд из прокушенной ноги. Мальчик, которого укусила змея, был тот самый, кто за год до этого помочился в родник и пострадал от самосуда сверстников. Что же за напасть такая?! И на следующий год неприятность. Кто знает, которая из них оставила больший след в жизни несчастного? Мне, как и всем детям было жаль его; прошлого не вспоминали, жаль было его по-настоящему. Так, с перевязанной ногой вечером его увезла машина в городскую больницу. А дня через два я, вычищая иголкой (она была примотана к карандашу) грязь под ногтями, не удержал её и чудным образом вогнал себе в живот на сантиметр правее пупка. Вытаращив глаза, я не сразу вытянул её обратно, прошёлся по мальчиковой половине, показал на раскачивающийся в одну- другую сторону карандаш домочадцам. Они сочли это фокусом и махнули на меня рукой, мол, этого не может быть. Когда я стал медленно на их глазах вытягивать иголку из своего тела, пришла очередь вытаращить глаза им! Вытекла только одна маленькая капелька крови. Зато сейчас, спустя много лет на том месте у меня родимое пятно – напоминание о «выпрыгнувшей» из моих пальцев иголке.
Жизнь налаживалась. Мы разговаривали, играли вместе, появились какие-то совместные интересы с Овчинниковым Андреем и внуком пекаря. Однажды я рассказал им про найденную в лесу поляну земляники, повёл их, но поляну не нашёл. Пошатались и вернулись в лагерь. Внук пекаря запомнился мне тем, что показал мне фокус, что, если поводить в ухе травинкой, будет щикотно. Поводил, - действительно, было щикотно! Ещё этот деятель проявил себя позже, когда я по какому-то нелепому течению обстоятельств прослыл «наушником» и злословом; Овчинников поделился со мной своей досадой по-поводу того, что девочка, которую он выделил из всех нашего отряда, не обращает на него внимания. Мы с ним общались тогда на равных, мне казалось, что он уважал меня. И ошибся. Меня занесло и я позволил себе грубое высказывание в адрес «неблагодарной» (не помню, что в точности я тогда сказал; может быть что-то вроде «мокрощелка она, не бери в голову»), мы вошли в корпус, он ударил меня. Было горько и за свой острый язык, и за неоправдавшиеся ожидания насчёт своего положения, которое мне удалось занять с таким трудом, примешивалась горечь беспомощности от сознания его видимой правоты – он защищал честь девочки (которую, впрочем и сам готов был осмеять, мол, дура не замечает меня, а я опередил его). Я испытал целую гамму чувств, составлявших эту горечь. Беда не приходит одна. Став свидетелем опалы того, кто в начале смены готов был показать «какого цвета кровь», внук пекаря тоже пожелал получить свою «минуту славы» - не прямым текстом, одними намёками «подсказывал» мне, мол, хочешь выйти поговорить? Пошли? Я ему отвечал: «Сейчас голова болит!». Кто меня слышит, тот понимает –не моё это! Да, и «после драки кулаками не машут!». Я понимал, что пигмея – внука пекаря я одолею, если по правилам драться. Но кто мне даст драться по правилам? Во-первых, Овчинников будет у него в секундантах и не утерпит «подсобить», во-вторых, он – внук пекаря; и дедушка, и бабушка рядом, а я как всегда ни за кого не прятался, был сам за себя. Я ушёл в сторону. И только ещё больше замкнулся в себе. А потом на костре закрытия лагерной смены, помню, мне кто-то шепнул: «Не ходи, тебя ждёт засада!». Я и не пошёл, просидел в лагере. А на следующий день меня родители забрали домой.
Примечание: Момока, его урок самбо, 500 приседаний, второй побег.
А между тем, наступило лето 1976 года. И я отправился в свой «Солнечный». Из вожатых я запомнил только неувядаемого Александра Антоновича. Каждый год я отправлялся в лагерь с особым настроем. Я уже понимал сложности моего характера, но старался участвовать в его становлении и быть хозяином своей судьбы. Я делал усилия (подчас сверхусилия), но каждый раз что-то шло не так и мои попытки оборачивались неудовлетворённостью и самокопанием, легче которого только анабиоз – ничего не делать, лечь в позу свернувшегося в клубок щенка и забыться. Отчего так всегда получается, думал я – всё делаешь правильно, а тебе говорят «будь проще», начинаешь «быть проще», разговариваешь просто и свободно, тебя наказывают за «болтливый язык» и т. п.
С детства у меня была тяга к единоборствам. Я любил силовые упражнения и бороться. Предлагал своим сверстникам различные соревнования. Соревновательный дух во мне становился тем сильнее, чем раздражительней звучал во мне голос самобичевания. Говорил ли я выше, что для меня не было большей пытки, чем так называемый «голос совести», который выражался в основном Чувством Вины за всё, что я сделал на мой взгляд «не так». Я не знал куда мне от него скрыться! Удавалось кратковременно забыться в минуты таких единоборств; выталкивания, сваливания, прижимания лопатками к земле – как раз те составляющие, которые мне пригодятся в скором будущем, когда я начну заниматься своим основным видом спорта классической (греко-римской) борьбой. Кто-то составлял компанию, кто-то уклонялся. Один из «уклонистов» посоветовал вместо себя невысокого мальчика с большой головой и веснушками. Фамилия его Савалей, кличка Мамока.перед лагерной «линейкой» была игровая площадка, где по вечерам проходили «массовки» (современным языком – танцы). Мы вышли на траву и встали друг перед другом. По сигналу схватка началась. Я стал брать захват, но он опередил меня. Хватка у него оказалась медвежья. Небольшое разбалтывающее движение, смещение его в сторону, и я полетел по кругу и вверх ногами, исполнив «ножницы» в воздухе. Пришёлся на траву аккурат лопатками. Я проиграл. Мамока даже бровью не повёл; никаких эмоций! Потом мне сказали, что он несколько лет занимался самбо. На меня это подействовало так, что я призадумался – можно скакать по верхам и брать всего понемногу, а можно заниматься целеустремлённо одним делом и преуспеть в нём! С раннего детства я перепробовал много кружков; ходил единовременно в ансамбль и на танцевальный, на картинг, авиамодельный, туристический. После этого единоборства я записался на самбо. Из других кружков (кроме танцевального) ушёл.
После памятной схватки с Мамокой я несколько дней ходил под впечатлением произошедшего, уходил в лес, бродил там в раздумьях, рассматривал змей, лягушек, бабочек, собирал гнилушки, которые, если их высушить, начинали светиться. Мои гнилушки пришлись по душе девочкам из нашего отряда. И я отдал им все! Дарить так приятно!
А теперь про «500 приседаний» и мой побег из лагеря.
Не спал за всё своё детство на сонном часе ни разу! Сколько старался, не получалось уснуть. Что делать? Оставалось смотреть в потолок, шалить любым способом, бегать по кроватям, драться подушками, заглядывать на девичью половину. А ещё мы мазали зубной пастой спящих, и девочек (если удавалось договориться с «мамками»), и мальчиков (если не удавалось намазать девочек). За одну из таких проказ меня решил Александр Антонович наказать: «Я говорил, что придумаю, как нагрузить нарушителей дисциплины? Так вот, выходи и приседай сто раз!» Я в сердцах ответил: «Да хоть пятьсот!». «Что ж, пятьсот так пятьсот!». Я вышел на середину палаты и стал приседать. Не помню, как потом дополз до кровати, но пятьсот раз я присел. Три дня не вставал. Пищу мне приносили в постель. Я стал на несколько дней героем лагеря «Солнечный». Мне это нравилось! «Мужик сказал – мужик сделал!». А потом продолжились мои самоволки. В одну из таких прогулок я поддался искушению и пошёл в сторону Уссурийска. На этот раз (во второй свой «побег») я уже шёл правильно. Шёл по дороге, рассматривал махаонов, которых было множество; чёрные, тёмно-синие, размером с воробьёв! Как вдруг впереди услышал шум мотора. Я сразу свернул с дороги и побежал по полю. Когда отбежал несколько сот метров, то обернулся; увиденное меня повергло в ужас – за мной по полю, как прыгающий сайгак, скакал мужик («мужик скакал – мужик догнал!»). Да! Он догнал меня, сграбастал себе под мышку и отвёз в лагерь. Мужик попался хороший, ничего не сказал вожатым и, тем более, начальству; только попросил меня не убегать больше. Я пообещал и сдержал своё обещание; я больше никогда не убегал из лагеря.
Примечание: Неустрашимый.
Летом 1977 года я не ездил в «Солнечный», а в июле побывал в спортивном лагере «Неустрашимый». Весь учебный год я прозанимался в секции классической борьбы и с командой приехал в местечко близ деревни Дубовый ключ. На склоне сопки под тенью дубов расположился спортивный военизированный лагерь. Из «Спартака» в одну с нами смену отдыхали баскетболисты, спортивная гимнастика, а также, так называемые, трудновоспитуемые и «гражданские». Спортсмены жили своим распорядком, все остальные своим. У борцов каждое утро начиналось с пробежки до речки, где мы делали разминку, до-разминку в парах, кто хотел, тот догружал себя физическими упражнениями; бросанием камней через себя, приседаниями с партнёром на плечах, отжиманиями. Вечером была вторая тренировка; играли в футбол или что-то среднее между баскетболом и регби, после игры подтягивались на перекладине. Питались, ходили на танцы, сидели по палаткам, играли в карты, дрались; всё как обычно.
Из Ч.П. запомнилось, что один мальчик (из «трудновоспитуемы» - по моему, из спецшколы) по фамилии Рубан отрубил своему товарищу два пальца, когда тот прислонился ладонью к дереву. Рубан бил кухонным ножом по коре дерева, потом сместился в сторону, где была рука несчастного и произошло непоправимое. Мальчика отвезли в травмпункт и, обработав раны, вечером без двух фаланг на пальцах привезли его обратно, а Рубана вернули в спецшколу. У нас, так называемых, обычных спортсменов тоже происходили недоразумения. Например, один из моих кумиров Саша Михеев вступился за маленького матершинника, которого вздумал отчитывать посторонний тренер (тренер баскетболистов Латышев) и довёл до слёз. Саша был ростом не выше 168 см., но очень крепкого сложения и жилистый (один раз он со штангистами в «Спартаке» устроил состязания по армрестлингу; никто у него не смог выиграть, хотя там были мастера по штанге весом более центнера, удерживавшие в вытянутой руке двухпудовую гирю). Когда происходила драка Саши и Латышева, подоспел второй Латышев (родной брат первого, тоже двухметрового роста и косая сажень в плечах) и до сих пор наблюдавший за другом со стороны Сергей Сенотрусов вмешался, преградив путь разъярённому Латышеву младшему. Дальше спектакль развивался стремительно; тычки и шлепки сменились оплеухами покрепче. Потом Александр вошёл в ближний «крест» и бросил огромного противника через грудь, а Сергей через бедро бросил своего. Что из этого вышло?! Хорошего мало – ребят отчислили из лагеря; они переступили закон. Всё же, Латышевы – взрослые и тренера, Наши ребята, хоть и за правое дело пострадали (заступились за ребёнка), всё же превысили свои полномочия. Мы гордились ими и восхищались между собой. Виктору Ивановичу Пешкову нашему тренеру пришлось много хлопотать и оправдываться; Александр и Сергей были лучшими его учениками, учились в педагогическом институте на физмате. Может быть с тех пор нас и стали гонять из зала в зал, когда сменился директор «Спартака» вместо покойного Воронина (друга Виктора Ивановича) стал Фёдоров (друг Латышевых). Везде решающим моментом являются личные взаимоотношения. Увы!
Ещё о «Неустрашимом». Удар Олегу. Драка Осадченко и Черкасова.
Время от времени нам просто было скучно. Делать было совершенно нечего. Тренироваться по жаре круглый день было невозможно. Поэтому в послеобеденное время мы слонялись по территории, валялись в палатках, предоставленные самим себе. От безделья возникали ссоры, драки, скука одним словом. В один из таких дней я от нечего делать заглянул в палатку к своим младшим товарищам. Они на два – три года были младше меня. Я не входил в их круг по возрасту. В круг старших я тоже не попадал. Было несколько человек таких, как Андрей Дейников, Саша Копачёв с моего 1963 года рождения. Их старшие принимали за своих по соответствующим причинам; первый был серьёзно накачан мускулами, а второй – хитростью (про Копачёва Виктор Иванович придумал шутку «самый хитрый из армян это наш Капачян»). Я был простой и наивный, поэтому бродил неприкаянным. Одно было, что выделяло меня – я пел и сочинял стихи. Некоторые ребята интересовались моим творчеством, подходили, предлагали свои куплеты. Саша Осадченко предложил матершинные; попели,
посмеялись. До сих пор помню про таралипупу, малюточку-сардиночку и т. п. Но, однако ж вернёмся к тому, что я однажды заглянул в палатку, где жили ребята по-младше. Среди них был Олег Гринченко с 1965 года рождения. Я что-то спросил у ребят, а Олег ответил за всех в каком-то недовольном тоне, как мне показалось с упрёком в мой адрес. Не помню подробностей, но помню, что сильно обиделся. Не долго раздумывая, я выбросил кулак вперёд и ударил Олега в лицо. Мне было неприятно, получилось спонтанно. Олег мне был симпатичен; всегда вежливый, хороший спортсмен. А тут, что-то пробежало между нами. Помимо личных угрызений совести, надо мной нависла опасность разборок со старшими. В момент инцидента рядом находился Вова Дейников младший брат накачанного Андрея, который водился со старшими. Я несколько дней ходил под сильным внутренним прессингом в ожидании вызова к старшим. Но! К чести Володи и Олега (и других) никаких последствий для меня не было. Спустя много лет, когда мы встретились с Олегом в Хабаровске, он даже не вспомнил этого инцидента. Ещё помню странную драку между Игорем Черкасовым и Сашей Осадчим. Это начиналось, как характерная схватка на песке. Начали бороться, но на повышенном эмоциональном уровне; эдакая замена драки. Осадчий предупредил, будет хоть один удар, - и он включит свою «артиллерию». Игорь был заведён до предела: «Включай, мне по барабану! И сам ты шланг!». Вторая часть фразы потом стала поговоркой в нашей борцовской жизни. Возможно, из-за неё, брошенной Осадчим в адрес Игоря, и началась эта ссора. Игорь был гибкий, тягучий, коронный бросок у него было бедро (парадокс при такой гибкости!), а в партере накат, причём катить в то время можно было неограниченное количество раз до чистой технической победы (12:0). Игорь подрасчитывал так, что получалось как раз шесть накатов и ровно круг; своеобразный «круг почёта». Когда в соревнованиях Игорь начинал катить, мы хором считали: «раз, два… шесть». И схватка заканчивалась победой Игоря. Осадчий может обозвал его «шлангом» за медлительность. А Игорь был обидчивый и случилась та дуэль. Я никогда такой схватки больше не видел! По всей видимости борцовская схватка, а по внутреннему наполнению настоящая драка. Много лет спустя, когда мы с моим младшим братом Василием вспоминали товарищей по борьбе и речь зашла об Игоре Черкасове, он мне сказал о нём, чего я и не знал – Игорь (сын полковника) сам лепил солдатиков. У него их набралась целая армия! Он устраивал им смотры, сражения. Васёк был однажды у Игоря в гостях. И Черкасов делился с ним своими успехами и мечтами. Василёк говорил мне ещё года полтора назад (Царство тебе Небесное, родной мой! Плохо без тебя), что мне бы хорошо с Игорем встретиться, что у нас с ним есть что-то общее. Вернёмся к драке. Никто не проиграл! Игорь бросал бедро, прогибы или мостил, когда бросал его Саша. Потом их разняли; они были в грязи и пыли, как кочегары!
Примечание: после 8 класса, Долгун, Шум, впервые на гитаре, я и Рыпалов, Волкова Елена, меня выгоняют из лагеря.
После восьмого класса в 1978 году я поехал в свой пионерский лагерь «Солнечный» в последний раз в качестве воспитанника. Это был первый отряд и безоговорочный авторитет среди всех отрядов лагеря принадлежал ему! Мы чувствовали на себе это почётное бремя и с некоторой гордостью несли его. Со мной в отряде был мой школьный товарищ Владимир Рыпалов. Я писал о нём, повторюсь – пришёл он к нам в школу в третьем классе, поселился на моей улице Крестьянской, в старших классах сидел со мной за одной партой. Естественно, у нас появились общие интересы; нравилась одна и та же девочка (Лена Шамрыло), учились на хорошо и отлично, ходили с седьмого класса в одну спортивную секцию – к Виктору Ивановичу Пешкову на классическую борьбу. В эту смену нам предстояло впервые взять в руки гитару и извлечь из неё первые мелодически осмысленные музыкальные звуки, что послужило началом увлечения всей нашей жизни. Мы попросили гитару у вожатого второго отряда
(его прозвище было Шум, он хорошо играл на гитаре и не заикался только когда пел, а во время речи заикался; тогда для меня это было загадочно и, я решил, что тем более должен и смогу играть на гитаре!). Возились мы несколько часов и к вечеру уже играли мелодию песни из кинофильма «Генералы песчаных карьеров», правда, на одной струне. Но и это уже был прорыв!
Вообще, у нас в отряде сложился хороший коллектив. Вокруг меня была группа ребят, Саша Федотов (которого я знал несколько лет; познакомились в этом же лагере в одну из смен), мой одноклассник Володя Рыпалов и несколько новых друзей, простых добрых ребят. Во втором отряде был свой коллектив, мальчишки младше нас немного. Заводила там был малый, но бывалый по фамилии Долгун (по-моему, Витя). К нему из города приезжал старший брат. Жили они в неблагополучном районе Сахпосёлка. Поэтому, испробовали многое не доступное нам «простым смертным». Долгун старший был на год старше нас (16-ти лет). И познакомиться с ним нам пришлось при следующих обстоятельствах.
Стало известно, что мальчишки из 2-го отряда наловили змей и держат их в носках. Такой способ применялся среди «охотников» уже несколько лет в «Солнечном»; пробыв дня три в душном вонючем носке, кое-как подкармливаемые головастиками, иные с вырванными своими «хозяевами» зубами, ужи и полозы становились «ручными», ползали еле-еле, но вызывали дикий восторг или ужас у визгливых девочек, что очень нравилось «охотникам», но очень не понравилось нам, ребятам из первого отряда (я тоже раньше ловил змей, но всегда отпускал). И вот, мы зашли в гости к соседям и отобрали всех змей, отнесли и выпустили в лесу. Больше всех взбунтовался младший Долгун, пригрозил, что скоро к нему приедет старший брат и со мною (я был организатор) разберётся. Через несколько дней он встречал своего брата и на радостях не забыл про меня! Всё рассказал в полных красках. Старший Долгун пришёл к отряду и стал меня зазывать на разговор. Моя дружина решила не оставлять меня и повсюду следовала за мной. Местом беседы выбрали пресловутое футбольное поле. Вышли в поле. Долгун встал напротив нас и принялся угрожать, не решаясь напасть; со мной был Вова Рыпалов, Виталя Попов (если я не ошибаюсь, так звали самого высокого моего товарища), кто-то ещё и я. Долгун дулся-дулся и… не решившись напасть, отступил, но обещал, как Карлсон, «… обязательно вернуться». Он вернулся очень скоро, и не один, а с таким же великовозрастным хулиганом, как и сам. Они разработали целую стратегию, чтобы выманить меня одного. До сих пор не вполне понимаю, как это у них получилось; может быть они запугали мою дружину (одно дело только Долгун, другое – с подкреплением!). Когда весь отряд ушёл в столовую, я задержался в отряде, меня не стали в тот раз ждать мои друзья (такого не было раньше!), когда я вышел на крыльцо, меня уже встречал гость! Это не был Долгун. Передо мной стоял высокий длинноволосый парень, молча позвал меня, и я покорно, как кролик за удавом, пошёл за ним в сторону туалетов. Он вошёл в туалет. Я следовал за ним в нескольких шагах, не вполне разумея, что делаю и чем это может быть чревато для меня (может быть, поговорим и всё?!). Внезапно он развернулся и нанёс мне удар в зубы; лопнула губа, обильно закапала кровь. Он сказал, что за этим меня и звал, что разобрался со мной по поручению друга, чтобы я не смел приближаться к младшему Долгуну; не дай бог, он пожалуется…
Это было не только физическим ударом для меня, это стало психологическим потрясением; всё, что удалось создать (чувство, что я наконец-то не один, что со мной друзья, которые разделяют мои взгляды, чувство справедливости от того, что мы встали на защиту природы и т. п.) рухнуло в одну минуту… Я обмяк, замкнулся и несколько дней не мог прийти в себя. Потом вроде бы боль притупилась, у меня появилась симпатия к девочке. Она была в третьем отряде. И звали её Елена Волкова. Но сначала мне судьба бросила испытания. Я должен был их преодолеть, ведь только потом «награды». Пошли мы ночью с Володей Рыпаловым мазать зубной пастой девочек третьего отряда. Я намазал спящую девочку; осторожно вывел полоски на щеках. А милое создание всё остальное доделала сама; размазала полоски по лицу. Девочки, которые впустили нас, рассмеялись и разбудили этим Лену. Она не сразу поняла, что произошло, потом только спросила: «Зачем вы это сделали?!» Мне стало не по себе и я извинился, не чувствуя уже себя героем. Ещё большее разочарование меня ожидало по возвращении в свой отряд. Подойдя к своей кровати и мечтая только об одном – броситься в неё и закрыться с головой, я был потрясён, когда увидел, что в ней кто-то спит. Подойдя ближе и наклонившись над «спящим», я увидел раскрытые глаза… начальницы лагеря и услышал её приговор: «завтра собирайся домой». Рыпалов, замеченный ею, составил мне кампанию. На следующий день на бортовой машине нас отправили в Уссурийск. Правда, я вернулся в лагерь на следующий день (Вова захотел остаться дома), до вечера прятался у шлюза. Днём вызвал Лену, мы с ней сидели, обнявшись на берегу реки. Я её поцеловал в щечку. А вечером мне разрешили вернуться в свой отряд. За меня поручились вожатые и мои товарищи. Прошла неделя и закончилась последняя моя смена в пионерском лагере «Солнечный». Благодатное это место! Заповедное! Через пять лет мы с друзьями, Юрием Шманько, Павлом Байдиным и Володей Рыпаловым приехали на двух мотоциклах «Спорте» и «Яве» по старой памяти в этот райский уголок. Но! Прятались, т. к. посторонним находиться на территории было запрещено (почему же это миновало однажды Долгуна старшего и его посыльного?!). нас встретил неувядающий Юрий Иванович Швец, наш знаменитый рассказчик и проводник (а по совместительству кочегар лагеря и учитель горнистов и барабанщиков). Он побыл с нами немного в зарослях у реки, посидел у костра. Попросил не хулиганить. А мы и обещали! И не хулиганили! Выпили, попели песни под гитару, а на следующее утро тронулись в обратный путь. Я с Вовой на моём «Спорте», а Юра на братской «Яве»
(старшего брата Юры зовут Александр) с Павлом. Мы переехали в верхнем течении реку вброд без проблем и выехали на дорогу, ведущую в Уссурийск. Через два часа мы были уже дома. Я попрощался мысленно с «Солнечным», где были, конечно, и горькие мгновения разочарований, но и влюблённости, и первые стихи, и мои походы в полном единении с Природой, повлиявшие на всю мою жизнь. Ни за что бы не променял Это на другое времяпровождение; ни на поезда, ни на корабли, ни на самолёты! Я не знал тогда, что свой «Солнечный» я больше не увижу – проезд туда запретят, говорили, что те земли ушли под воду и стали дном нового водохранилища.
Примечание: возвращение к по-годовому повествованию; , идём записываться на баскетбол, а приходим на борьбу, на следующий день привожу брата, школа с 7-го класса, Кордик (травма и Камень-Рыбалов, его любовь к Ирине и моя перестройка всей техники, борьба за выживание), дом мук (как колония для малолетних), возвращение в «нормальный мир», защищаю брата (ночное), КПУ, тех. Школа, вечерняя школа, ВРД, первые поездки, ПСХИ (пять лет института), возвращение в дом мук, возвращение в «нормальную среду», экспедиция леспроект, встреча с Иваном Авраамовичем и приход на работу в ПСХИ, возвращение в ВРД, учёба и поездки, тренировки, тренерская работа и «на разрыв», возвращение в 1998 г. В ПСХИ, работа в школе, безработица, год в театре, кружковая работа «хрен без соли», смерть бати, три года в театре ДОРА, несколько лет на бирже, Электросеть, смерть брата
Возвращаюсь в школу. А именно, в сентябрь 1977 года, когда я пошёл в седьмой класс. Собрались мы с приятелями поправить свою физическую форму, набраться сил в спортивной секции. Остановились на секции баскетбола. Пришли в «Спартак», изрядно наслушавшись о хороших тренерах этого дворца спорта, который был, к тому же, от наших домов неподалёку! Втроём – я, Вова Рыпалов и Паша Байдин пошли записываться. Для последнего это был последний шанс, думал я , вернуться в наш круг. Мы втроём с четвёртого класса сдружились; жили по соседству, учились в одном классе, интересы были общие, играли вместе, сначала везде гуляли вместе, ходили друг к другу в гости. Потом Павла словно подменили; он сделал себе рогатку и стал подчёркивать свою свободу, мол, делаю что хочу, при нас с Вовой выстрелил по воробьям (хорошо, что не попал), чем оттолкнул нас от себя. Мы дали ему выговор. Сказали, когда выбросишь рогатку и бросишь свой вульгарный тон, мы возобновим нашу с ним дружбу. Но он сразу практически нашёл себе новых друзей с того же района моложе себя на год и три года (Лошманов Саша, Савдеев Юра и др.). Хамским лицом он часто доводил меня до кипения. Хотелось врезать ему, поскольку, не хватало слов убеждения. Но он всё более отдалялся, и мне его даже стало жалко, потому что в глубине души он всё же хороший человек (он мне всегда напоминал моего любимого советского актёра Евгения Леонова; также, если шутил, то я от души смеялся). Так вот, совместный поход в спортивную секцию, должен был вернуть нас друзей в дружеские объятия (я мечтал об этом). Опишу, как мы пришли в «Спартак». В фойе сидели несколько ребят, и мы сели рядом, стали ждать «за кампанию». Прибыл тренер и, взяв ключи у вахтёра, повёл нас в раздевалку. Тренер оказался маленького роста (диковинно для баскетболиста, но каких только чудес не бывает, тому доказательство – знаменитый игрок НБА Маркус Уэбб, который приросте 168 см. перепрыгивал своих гигантских соперников). После раздевалки нас пригласили в зал. Это оказалось маленькое помещение на втором этаже, где лежали толстые старые просаленные маты. Совсем уж не до баскетбола. Мы не понимали уже, что мы здесь делаем. А, когда нас по парам стали приглашать в середину круга и устраивать с нами единоборство, мы распрощались со своей мечтой и поняли, наконец, что это классическая борьба. Да! В тот раз (как и в последующие девять) я проиграл Володе Рыпалову. Павлик бороться отказывался и больше на секцию не ходил. Мы с Володей закрепились и занимались с желанием. Не понимаю только, засчёт чего он у меня на первых порах выигрывал?! Потом по истечении десяти своих побед и, соответственно, десяти моих поражений, выигрывал только я. Постепенно он перестал со мной выходить и перешёл в более тяжёлую весовую категорию. Когда мы только записались к Виктору Ивановичу Пешкову, придя домой я с воодушевлением и гордостью рассказал родителям, деду Афанасию и младшему единственному брату Васильку о том, как я «стал борцом»! Брат пошёл со мной на следующую тренировку и на пять ближайших лет стал одним из лучших в своей возрастной категории на Дальнем Востоке (побеждал в Комсомольске, Хабаровске, Биробиджане, Арсеньеве, Владивостоке, Находке, Уссурийске и др.), если присуждали приз «за Волю к победе», Василёк получал его! Гибкий, изворотливый, настойчивый, бросковый, везучий! Всё у него было! Может быть физически он настолько качок, но компенсировал он эту нехватку скоростью, изобретательностью. Не было приёмов, которыми он не владел! Я помогал ему, совершенствуя свои тренерские навыки, которые мне пригодились в дальнейшем.
Очень скоро я своим «самокопательным» умом стал понимать, что мне не хватает физической силы и уверенности. Об удаче тоже я только мечтал. А как хотелось выигрывать! От этого зависело моё настроение. Я успешно боролся с комплексами, когда получалось выигрывать или, когда меня хвалили. А сразу после поражений я готов был провалиться; так мне было гадко. Но! Должен признать, что я быстро приходил в себя и возобновлял тренировки с ещё большим усердием. Из первых поражений на соревнованиях я могу выделить следующее – городские соревнования проходили в «Спартаке». Я вышел бороться с Михайловым. Мы были приятелями. Поэтому я не волновался, как обычно это делал всегда перед любыми поединками (иногда волнение захлёстывало меня и так сильно сковывало, что мешало в борьбе; очень неприятное ощущение прямо подавляло мою волю). Тем более стало потрясением для меня случившееся. Через полминуты я спал на ковре «крепким сном». Точнее, противник бросил меня через бедро и крепко сжал «объятия» захвата на моей сонной артерии, отчего я захрипел, потолок поплыл перед моими широко открытыми глазами, и я стал «отходить». Вовремя арбитр на ковре остановил схватку (по-моему, судил на ковре наш Виктор Иванович) и стал оказывать мне первую помощь; приподнял меня за ноги, тряс, потом похлопал по щекам и пристально посмотрел в глаза: «Игорь! Ты меня слышишь?... Всё хорошо! Я помогу тебе подняться». Он поднял меня и довёл до матов, где я пришёл в себя окончательно в окружении всей нашей команды. Я не бросил борьбу и через несколько месяцев выиграл Дальневосточные соревнования на приз Сергея Лазо. Об этом написали в газете «Коммунар» за 1977 год. Примечательно то, что в своей возрастной группе и мой брат (в тот год или на следующий) выиграл этот турнир, и у него такой же значок «с локомотивом» за победу (и диплом). Это наша семейная реликвия и братская гордость! А как наши родители болели! Ходили на все практически соревнования и так болели, что их голоса (получался хор, когда к нашим маме и папе присоединялись Коваленки, Свинчуки, Шестернины, Мухортовы и др. ) были отчётливо слышны в большом зале. После первой столь значимой победы я ощущал себя на крыльях! Как мне хочется вспомнить сейчас все схватки по пути к финалу! Но! Я помню лишь главную, финальную; все остальные память вытеснила. Итак, финал. Я помню огромное волнение. Зрительный зал, а турнир тогда проходил в большом концертном зале Дома Культуры им. «Чумака» на сцене. Зрители сидели на своих местах. Спортсмены готовились к схваткам за кулисами и выходили на ковёр, как актёры из-за кулис. Чем ближе был мой финал, тем больше становилось волнение. Рядом со мной в те минуты находился мой старший товарищ Павел Баранский. Он занимался борьбой уже несколько лет и был старше меня года на три. Поэтому я поделился с ним своими опасениями; только рот успел открыть, мол, боюсь, что проиграю, как Павел всё сказал за меня – что такое волнение это нормально, что в этом случае надо просто выходить на схватку и «показать, что ты умеешь бороться», а там будь, что будет. Это сняло излишнее напряжение. И я уже не смотрел на Колотушкина (такая фамилия была у моего соперника из Арсеньева) «выпученными» глазами. Я вышел спокойный, как гладиатор. Но, как только прозвучал свисток к началу, я вцепился в «крылатое» от рёберных мышц (предмет моей многолетней мечты заиметь такие же мышцы) туловище и сразу сделал бросок прогибом. Захват продолжал сжимать, противник мостил, но недолго; за тридцать пять секунд чистая победа на лопатки. Это было только начало, но победа эта – одна из самых «сладких» и приятных! Огромная благодарность Паше Баранскому («Огромна власть у слов, стоящих там, где нужно!») и моим родителям за то, что верили в меня. Я был в эйфории (какое приятное чувство! Спасибо Ему! Ему мы должны быть благодарны; когда оно случается, хотя бы раз в жизни – сколько бы не прошло времени, человек всегда будет стремиться повторить Его, испытать что-то подобное!). Но! Скоро наступили будни. И, если бы только они!
Однажды ко мне в гости домой пришёл мой новый одноклассник Саша Кордик. Мне казался он справедливым, умным, надёжным; таким и должен быть настоящий друг (так думал я). Я решил, что мы сможем стать друзьями. В какой-то момент мы так увлеклись, что вскочили ногами на диван и стали бороться. Даже не бороться! Это была с моей стороны имитация, как я мог, будучи к тому времени победителем Дальневосточного турнира, бороться с новичком?! Но дилетант, как оказалось, не захотел принимать шутку и оставался несгибаем, пока я обозначал взятие захвата. Потом вдруг ни с того, ни с сего он резко оттолкнул меня. Я упал плашмя на спину, а шея моя пришлась на спинку дивана (она была деревянная шириной чуть больше сантиметра). В это мгновение у меня мелькнула мысль – так прерывается жизнь. И в следующее мгновение я дико закричал. Крик мой был против моей воли (я не думал кричать, я больше вообще не думал, моим существом завладел дикий ужас, словно бы мир ушёл из под моих ног), я не знаю, сколько это продолжалось… когда кричать перестал, увидел Кордика, продолжавшего стоять надо мной; лыба продолжала читаться на его лице, но удовольствия в ней уже не было, он как-то растерянно спросил: «зачем ты так кричал?». Я не поднимался, продолжал лежать неподвижно какое-то время, ничего ему не отвечал. Потом стал медленно ощупывать себя, главным образом, шею. Убедившись, что явных изгибов и рубцов на ней нет, я поднялся. Слабость была во всем теле, глухая тупая ноющая боль где-то внутри шеи правее позвонков. В тот день я не мог уже видеть Сашу Кордика, и он ушёл, слегка чем-то смущённый.
После этого случая, что-то поменялось в моей борьбе, да и в жизни. В борьбе я стал меньше бросать прогибом; когда вставал на мост, частенько просто падал, как бревно, не в силах достаточно прогнуться, появился страх. Постепенно я перестроился на броски через спину, скручивания и т.п. и, хотя Кордик попытался вернуть мою дружбу (о нашей поездке в Камень – Рыбалов несколько позже), друзьями мы не стали. Более того, до сих пор в мне живут страх за мои позвонки и злость на «несгибаемого оловянного солдатика»; друзья бескомпромиссными не бывают, дружба – это компромисс.
Расскажу о нашей поездке в Камень-Рыбалов. Но сначала несколько опишу характер и особенности Александра, моего одноклассника. Он пришёл к нам в шестом классе. Держался независимо и особняком. Был приветлив, улыбался, но всегда, словно был себе на уме. У него чувствовался внутренний стержень, буквально пружина. Он своим видом как бы давал понять, я добрый, но кататься на себе никому не позволю. До известных событий и мне это внушало уважение. Он рос без матери. Про отца я тоже ничего не могу сказать (по-моему, мы в Камень-Рыбалов к его отцу и собирались). С ним жила его старшая сестра, которая потом устроилась в нашу школу работать Старшей пионервожатой. Они были похожи – оба с веснушками, русоволосые, симпатичные. Саша учился плохо, с двойки на тройку. Тем более выглядит необычным (о может, наоборот – показательным!) тот факт, что дружил он с единственной в нашем классе круглой отличницей Ириной Масной, своеобразной милой девочкой. Один маленький недостаток плохие зубы ничуть не портили её. А изящная фигура спортивной гимнастки и подавно сглаживала маленькую несправедливую оплошность природы. На Ирину обращали внимание все мальчики. Да что там мальчики! Наш физрук Владимир Илларионович с особым участием помогал ей в преодолении спортивных снарядов, заботливо подсаживал её, поддерживал, как никого. Мы мальчишки непременно это замечали, немного ревновали, но никогда и в мыслях наших не было «заклеймить позором», обвинить в пресловутой «Педо-заинтересованности» нашего уважаемого учителя; в отличие от сегодняшнего дня, когда от ожидания педофилов-маньяков у народа просто «башню сносит». Раньше и понятий таких не было. Всё воспринималось проще и ближе к природе.
Я в шестом классе танцевал с Ириной свой первый «медленный танец», она стала первой девочкой, с кем я танцевал! Это было на «чаепитии», которое с нами проводили студентки – практикантки. Включили радиолу, поставили пластинку. Я пригласил Ирину. Весь класс, казалось, не сводил с нас глаз. Мы были напряжены, держались прямо и на вытянутых руках. Но это было впервые. И поэтому запомнилось на всю жизнь! Потом у Ирины появился настоящий парень! Саша Кордик. Они дружили, более того, были влюблены друг в друга. Об этом мне рассказывал Саня, когда мы приехали к его отцу в деревню. Я помню, как мы шли с приятелем по заснеженной деревне. Проходя мимо довольно высокого, хотя и одноэтажного дома, я спросил: «чтобы ты сделал за разрешение жениться, если бы закон не запрещал делать этого детям?» Александр ответил, показывая на крышу дома: «я спрыгнул бы с этой крыши!» Я оценил его решимость, подумал тогда, что намерения у него серьёзные. Никаких других воспоминаний о пребывании с ним в Камень-Рыбалове моя память не сохранила. Отца его я не увидел. Кажется, переночевали мы с ним в доме его тёти и уехали в Уссурийск на следующий день. На следующий год Сашу выгнали из школы. Постараюсь вспомнить, как это было. Первое, что припоминаю – успеваемость его сильно хромала. Двойки по основным предметам. Наша отличница Ирина Масная, если мне не изменяет память так с ним и подружилась – через репетиторские занятия. До начала этих занятий Ирина не воспринимала Александра слишком серьёзно; обычный мальчик, как все. Но, когда они стали заниматься индивидуально, началось! Чувства и отношения изменились координально; известно, что противоположные заряды притягиваются, известно также, что «плохие» мальчики нравятся «хорошим» девочкам. Всё это про наших влюблённых! Что ещё добавлю по существу? Когда мы заканчивали седьмой класс, у Саши вышел какой-то конфликт, благополучное решение которого зависело от умения пойти на компромисс Саши Кордика. По-моему, этот конфликт был с одним из учителей (может Саша обозвал его). Каким-то образом в этом участвовал и мой школьный товарищ Владимир Рыпалов. Помню, что от его поведения тоже что-то зависело в судьбе Кордика, но Вова остался в стороне и Сашу отчислили из школы. Помню, что Володя чувствовал на себе осуждение нашего класса, ходил неприкаянным. И ещё помню, что в сущности он ни на что не влиял и вины на нём за поведение Кордика и отчисление нет. Как-то так сложилось. И седьмой класс мы заканчивали без Саши Кордика.
Теперь напишу о сложном периоде моей жизни, когда я сам лёг в психбольницу и пробыл там больше месяца. Я тогда учился в седьмом классе, шёл ноябрь. Настроение было под стать осени. Но время года тут не причём. Моё внутреннее напряжение копилось по крупицам; детские страхи, вопросы и обиды, подростковые комплексы, сложная обстановка в семье, школе, травма шеи. Теперь по-порядку – что за страхи? Я боялся смерти (и продолжаю бояться), страшнее всего потерять самых близких – маму, отца. Мы, дети и не можем умереть! А вот родители… Это страшно! Самый большой страх – смерть родителей. Вопросы какие мучили меня? Что беспокоило, и какие ответы я не получил? Мой онанизм – почему я им не могу заниматься? Почему это считается постыдным, ведь ничего приятнее по первым ощущениям нет!? Как мне принять себя, если общество (хоть и показушно) меня не принимает? Если я не найду примирения с самим собой в этом вопросе, меня разорвёт пополам! Дальше – почему я «не такой, как все»? Ещё вопрос – как мне переварить своё предательство, ведь в прошлом году я собственноручно сдал нашего члена семьи Кабри в руки пограничников, которые после службы могут усыпить (убить) мою собаку, когда она не сможет больше им служить? Как мне с этим жить?! Кто мне объяснит моё поведение? И я себя корю, обвиняю в предательстве, а мне никто ничего не объясняет! Процесс почти ежедневный и вот он меня начинает подавлять… Защиты нет, укрыться негде!.. Какие обиды терзали тогда меня? Любой косой взгляд меня настораживал, любая плохая оценка меня выбивала из колеи, поражения в спорте, которых я стеснялся, меня задевали до глубины души, у меня не было подружки, да что там подружки (!), у меня не было и настоящих друзей, мне всё казалось, что меня используют, готовы унизить в любую минуту; от того я болезненно реагировал на окрики, прозвища (которые, впрочем, так ко мне и не прилипли) и т.д. Подростковые комплексы – что здесь «моё»? Конечно, комплекс пресловутой «неполноценности», мне казалось, что мои мышцы далеки от желаемого (маленькие крылатые мышцы, разные грудные мышцы, а с недавних пор кривоватая шея), но самый главный комплекс – что я «занимаюсь непотребным делом», современным языком – мастурбирую, ведь никто, как я наивно полагал, этим не занимается, что это может привести к болезням и даже смерти и т.п. О травме шеи я уже говорил. Теперь об обстановке в семье. Не простое это занятие описывать «обстановку в семье», когда «столько воды утекло». Пытаться войти в реку «дважды» - проигрышное занятие, поэтому с определённой долей вероятности я буду невольно искажать картину моего детского восприятия, спустя много лет. Предупредил, преступим! Насколько я помню себя, характер мой отличался от сверстников какой-то повышенной тревожностью вспыльчивостью (а с другой стороны я помню себя наивным почемучкой). Эту напряжённость мои товарищи замечали и частенько советовали мне «быть проще» и «не принимать близко к сердцу» ту или иную проблему. Им казалось, наверное, что, если я буду проще и стану расслабленным, то всё в моей жизни благополучно изменится. Возможно они правы – я от них отличался, но когда они мне «дружески» советовали «быть проще», они думали не «из меня», а из своих собственных представлений обо мне, сравнивая себя со мной. И действовали, скорее всего, из своих собственных интересов. Так надо ли их мнение брать за истину? Интуитивно чувствую – нет. Поэтому у меня и нет настоящих друзей. Не один их совет не сработал, ни разу! И я полагался только на себя, стремился к постижению себя, мамы, отца, брата. Смотрел в них, как в Чистый родник моей души. Родник этот редко был безмятежен, подвергался волнениям, мутился, а потом снова вдруг улыбался. Ну, если перейти к прозе жизни, то родник нашей семьи состоял из нас всех – мама, папа, деда, брат и я. Были ещё собаки, кошки – тоже члены нашей семьи. Равновесие семьи зависело от каждого из нас. На родителей мы с братом смотрели, как на Основу этого семейного равновесия, с годами начиная понимать, что они прежде всего люди и подвержены своим страхам, страстям и эмоциям, что предъявлять к ним свои, подчас завышенные, требования и «ожидания» неправильно; можно впасть в самообман и упустить главное – воспринимать их не такими, какие они есть на самом деле – не Настоящими. Хотя жизнь устроена так, что наши детские и юношеские трагедии пустяками кажутся только спустя много лет, когда и детство, и юность уже давно позади, пока мы растём, всё кажется ближе, значительнее, даже мелочи! Ссоры, которые происходили между родителями, наносили нашему Семейному Роднику ту зыбь, которая не шторм, но и не штиль. А, когда голос был громкий, или слышался плач, это сразу передавалось нам. Василёк младше меня на пять лет, поэтому восприятие его детское, у меня же, почти подростковое. Я остро реагировал на родительские «собрания», стремился присутствовать на каждом из них. Меня отправляли в комнату. Я стоял под дверью и всё слышал. Стремился войти сразу, как только голоса становились громче обычного разговора, или мне слышалась угроза. Всегда особенно переживал за маму, она женщина и нуждалась в поддержке. Я чувствовал себя её защитником, а отсутствие взаимопонимания и приятия друг друга моими родителями – проявлением какой-то вселенской несправедливости. Я думал, что стоит мне встать между ними, они перестанут ссориться, всё образуется. Батя (так я его называл, ведь он так же называл деда Афанасия) ревновал маму, и часто на этом фоне состоялись их разговоры. Я ничуть не берусь осуждать отца; он жил, как умел. Не сомневаюсь, что жил он зачастую на пределе всех своих сил; как заложено природой, обстановкой, в которой пришлось развиваться, жить с голодом и холодом военной и послевоенной разрухи, но самое главное - детские трагедии. Отца, когда он был маленький, обварили из бака кипятком. Он чудом остался жив. Следы на лице, теле, руках (на руках на всю жизнь) говорили о страшных днях, которые пережил наш батя. Сёстры Лидия и Зоя несли бак с кипятком и маленький трёхгодовалый их брат Василий выбежал им навстречу. Они не успели увернуться и опрокинули бак на него. Потом, когда одна боль утихла (физическая), пришла другая (душевная) – его родной отец Василий Шевелёв дал ему в ладошку две конфетки и бросил семью, позже он возвращался, но, когда никого не было дома и только для того, чтобы забрать сапоги (хлебные карточки тоже куда-то подевались и семья месяц жила впроголодь). Как после таких испытаний остаться прежним и не сойти с ума?! На протяжении всей жизни отец помнил это и очень переживал. А у мамы были свои испытания – тоже пришлось жить в невыносимых условиях; родилась в Вознесенке Хорольского района, рано осталась без отца, босоногое детство, спала в обнимку с поросёночком, боялась волков (волки разорвали сельскую учительницу, да и Андронов Иван (мамин родной отец) неловко напугал маленькую дочь, когда пошёл за ней в высокой траве, потом, когда мама испугалась, что за ней волки идут, и побежала в огромных башмаках на босую ногу через траву в рост взрослого человека, Андронов бежал за ней, усиливая её страх, потом подхватил её сзади на руки, а мама только кричала: «А-А-А…! Волки!»... Потом семья осталась без кормильца (Иван Андронов пришёл с фронта контуженный и вскоре умер от кровоизлияния в мозг в свои 40 лет, когда работал на стоге сена) и переехала в Ворошилов (Уссурийск). Потом была школа. Училась, помогала своей маме, которая работала на трёх работах, чтобы поднять дочь и двоих сыновей (от первого мужа Семёна Червякова). Бабушка не могла помогать маме с учёбой, мама училась сама. Лет в 10 – 11 мама сшила пальто, ей помогала соседская женщина, но, когда случилась травма (мама сильно поранила руку, и её солдат отнёс на руках в солдатский лазарет), и мама вернулась на детскую площадку за своим пальто, его не оказалось! Наверное, это было в своём роде первое такое сильное разочарование; пальто шила своими руками, а кто-то воспользовался случившимся несчастьем. Та соседка по бараку успокаивала маму, дескать, ещё сошьём, но такого больше получилось. Я к чему это всё вспоминаю? У каждого ребёнка свои трагедии. Свои испытания ему подкладывает жизнь. Никто не вправе осуждать другого, что бы тот ни делал! Ты не его жизнь живёшь, а свою. И мы с братом не осуждали своих родителей (брат, Царство небесное!), я не осуждаю и теперь. А моя мнительная натура толкала меня вперёд. И что там ждало меня впереди я ещё не знал. Пришло, однако, серое утро, когда я решился на шаг, который изменил всю мою жизнь, по крайней мере, на ближайшие двадцать лет.
Хотя, предпосылки к нему у меня уже сформировались в силу обстоятельств, моих представлений о самом себе, уровне моего здоровья (невротичность и травма шеи) и т. п. Так можно ли считать это моё решение такой уж неожиданностью. Скорее, я выскользнул из чего-то более страшного. Может быть в моём шаге было и нечто демонстративное; мне хотелось сказать больше, чем у меня было слов, и я сделал этот «шаг вперёд». Спустя много лет, сидя с братом на кухне у него в квартире, мы говорили об этом. Тогда я спросил Василька – как я ещё мог обратить внимание на мои подростковые проблемы? Вася сказал, что мог бы уйти из дома. Я задумался, потом ответил, что попытка была, но побег не состоялся, потому что я не мог бросить маму (она тогда вышла следом за мной на крыльцо и попросила не опаздывать к ужину). Такой из меня «бегунок» (из лагеря домой – пожалуйста, из дома – (возможно, в «лагерь») нет!).
Своё пребывание в детском психиатрическом отделении опишу ниже, насколько помню.
Накануне того дня я ходил в диспансер к врачу (если не ошибаюсь, к Алле Романовне). Мы беседовали. Она показалась мне человеком, заслуживающим доверия; так она заботливо вникала в мои вопросы и комплексы, так она слушала, ласково подбадривала, что я даже решился поговорить с ней о моём онанизме. Она не выразила после моего откровенного рассказа (что я чувствую, когда этим занимаюсь, и от чего мне страшно, когда я этим позанимался) негодования (я подсознательно этого боялся) и возмущения, а напротив, успокоила, сказала, что «это явление случается у детей, подростков, что не надо его бояться, опасаться надо, чтобы оно не вытеснило всего остального, чтобы не заменило собой интерес к жизни. Я продолжал. Сказал, что мне бывает страшно. Она ответила, что это можно поправить таблетками, и лучше это сделать в стационарных условиях. Я спросил – как это понять? Алла Романовна спокойным голосом произнесла: «это наша больница на Суханова 15, у нас есть прекрасное детское отделение, где я за тобой понаблюдаю, полечу, приходи в любое время, спросишь меня». Я собрался на третий день после нашей беседы. Было серое утро. Потом распогодилось, когда я подходил к больнице (как в насмешку, ярко светило солнце), на душе была тревога. Я шёл со своим школьным серым «баулом», куда положил вещи первой необходимости – трусы, носки, зубную пасту и щётку и пр., и смотрел по сторонам, как будто видел всё в последний раз; дома одноэтажные, двухэтажные, где по ошибке думал я – «моя» больница; даже сунулся в один из этих домов, но сразу понял – не здесь, и побрёл дальше. Миновал гортеатр, подошёл к улице Суханова и повернул налево. Через пару сот метров ворота. За ними больница. Вот я и дошёл.. Никто меня не останавливал, как будто знали, что я приду. Пошёл правее и постучался в ворота детского отделения. Меня встретила у ворот нянечка и провела в больничный покой, где мне сказали переодеваться, если есть во что. Я одел своё (взял с собой из дома) – трико, рубашку. Меня порадовало, хоть не в пижаму!
И потекли мои дни «там». На долгие годы (наверное, и поныне) слово «там» стало обозначать любое место, выходящее за рамки моего понимания, а также место моего пребывания в психиатрическом отделении больницы.
Два раза в неделю меня посещала мама, приносила полюбившийся мной в те дни абрикосовый сок в полулитровой бутылке, фрукты, ободряла меня. На мой вопрос, когда меня отпустят домой, мама отвечала – когда скажет врач, надо немного потерпеть. Важно, что в первое посещение меня, пришли мои родители оба, и мама, и папа. Они были удивлены, особенно отец. Он даже (может быть мне показалось) был огорчён сильно и раздосадован, хотя держался изо всех сил. Я испытал угрызения совести, что доставил им столько хлопот. Дни тянулись, как бобина на старом магнитофоне с растянутым лентопротяжным механизмом; нудно и медленно. Очень скоро мне стало казаться, что я в колонии для несовершеннолетних (в тюрьме), те же порядки, условности, алюминиевая посуда, запах хлорки, ограничение в своде передвижения, иерархия взаимоотношений; всё то, что я слышал и читал о «местах не столь отдалённых». Это новое открытие помогало мне пережить сознание того, что я в психушке. От зоны (или тюрьмы) наше заведение отличалось тем, что в одном отделении помещались и мальчики, и девочки; спали на разных половинах, а в «актовом зале» собирались вместе, вместе ходили на прогулки, принимали пищу. Я с трудом входил в этот ритм. Однажды мне показалось, что один из «постояльцев», на вид мой ровесник, косо смотрит на меня, смеётся надо мной, бросает даже какие-то обидные реплики в мой адрес. Я собрал всю свою силу («дальневосточного чемпиона») и, подскочив к нему, неожиданно ударил его в челюсть, он сразу ответил, я не отставал от него и продолжал наносить удары один за другим. Нянечки угрожающе закричали в мою сторону, мол, не прекратишь – на вязки положим (это означает привязывание к кровати; в лучшем случае только привязывание, а в худшем – сопровождающееся четырьмя уколами в четыре разные точки тела, когда жар поднимается во всём теле, потом озноб до дрожи, потом начинает трясти, дальше «запой» проходит и начинается самое ужасное – ломка… Выкручивает всего наизнанку.). Я прекратил. На вязки меня не положили. Но один мальчик рассказал мне о них, когда я спросил, что это такое; его, в следствии буйного нрава, уже подвергали этому наказанию, а несколько позже я стал свидетелем его повторного наказания. Удручающее впечатление…
Тот, кого я побил, оказывается, ничего плохого ко мне не имел. И впоследствии мы стали приятелями. Я испытывал к нему уважение, что он не спасовал, а сразу ответил мне, и, хотя я налетел, как вихрь, не собираясь уступать (если бы не грозные «вязки», я продолжил бы вбивать в стенку своего оппонента), деревенский паренёк оказался стойким «оловянным солдатиком». Позже, после больницы я встретил его с какой-то женщиной (наверное, с мамой) и мы поздоровались, но, признаться, в объятия друг к другу тоже не стали бросаться; каждому, видимо, было нелегко вспоминать и хотелось забыть больницу, чтобы адаптироваться в «нормальной» жизни, так как воспоминания детских катастроф и потрясений в детском и подростковом возрасте этой адаптации мало способствуют; нужен жизненный опыт и внутренняя сила. Мы кивнули друг другу и каждый пошёл своей дорогой, чтобы больше никогда не встретиться. А теперь я вспоминаю, как сексуальность моя неуклюже прорвалась
однажды. Но сначала я расскажу о кружке, который, если не образовался вокруг меня, то я к нему примкнул. В него входили, долговязый парень по имени Марат (он всегда напевал одну и ту же песню: «Сокраменто край богатый, золото гребут лопатой»), знакомый уже «крепкий орешек» (я так буду называть пострадавшего дважды от вязок), Сергей Пименов (он присоединился к нам недели через две от начала моего пребывания «там»), потом время от времени к нам подходили разные ребята, среди них был Витя Кочетков (очень больной мальчик; кто-то из пристающих к нашему кругу периодически однажды решил «развлечь нас» - мол, смотрите и сделал неприличный жест от своих половых органов в направлении рта больного Вити и при этом добавил: «Хап», Витя открыл рот и сделал глотательное движение; несколько движений подряд с одной стороны и несколько ответов с другой. Я спрашивал «крепкого орешка» - почему он так делает, на что «Крепкий» сказал – больной, он ещё не то может, ему пацаны в рот пихали по-настоящему, и он брал… Мне стало противно; я всё это представил себе. И подумал – какой урод может так использовать больного человека? Какая несправедливость!). Но вернёмся к повествованию. Рядом всегда крутилась одна девочка лет десяти – одиннадцати, невысокая ростом, но живая и любопытная. И я стал на неё обращать внимание. Сейчас я спокойнее отношусь к любым проявлениям детской сексуальности, а тогда я сам себя испугался; думал, что последуют санкции со стороны мед. персонала. Но это не получило огласки; девочка всё решила сама – дала мне пощёчину. За что? Попробуем разобраться. Шустрая, с живым взглядом, в короткой юбочке всегда вертелась поблизости. И мне достаточно было протянуть руку, чтобы коснуться её. Я не смог сдержаться и однажды коснулся! Моё прикосновение к её промежности (я протянул правую руку и коснулся её «там») вызвало мгновенную реакцию с её стороны; она дала мне звонкую пощёчину, причём, отношение её ко мне ничуть не изменилось – она по-прежнему вертелась рядом и заглядывала мне в глаза, дразня моё подрастающее либидо. Поразительно! Мне было немного обидно за пощёчину, но я ещё дёшево отделался, поэтому проглотил «обиду» и намотал на ус – смотри, но руками не трогай (само сознание, где я нахожусь сняла мои зажимы; что мне сойдёт с рук моя смелость, или это была моя месть за унижение, которое я испытывал в этом месте, так ведь и девочка была в том же месте (значит девочка не причём); в общем чувство спутанное, сложное, и что толкнуло меня на такой выброс, точно сказать не могу).
Сейчас подробнее остановлюсь на отдельных личностях, которые меня окружали в те дни. «Крепкий орешек» рассказал мне свою историю. Он из деревни. Ходил на рыбалку. С ними была девушка, которую потом нашли изнасилованную и задушенную в рыбацких сетях. Он говорит, что не знает, как это случилось, не видел ничего, что его подставили. Я думаю, что правда по середине. Скорее всего, он соучастник той трагедии, возможно, не главный. В таких преступлениях (тем более, с участием несовершеннолетних) одним из способов увода от уголовного преследования, как такового, является помещение соучастника в психиатрическую больницу. Там не сладко (вспомним «вязки», применяемые к нему дважды), но не так страшно, как в зоне, которая ломает людей. Никто не пришёл оттуда лучше и чище.
Ещё один «кружковец» - Марат. Он воспитывался и жил у своей бабушки. Но, как только началось половое созревание, начались проблемы и отклонения в поведении, бабушка обратилась за помощью к специальным врачам, так как сама уже не справлялась. Марат стал всё чаще «отдыхать» в больнице. Бабушка его при этом очень любила, часто навещала. Он всё напевал (я писал выше) одну песню, вернее, две строчки. которые я помню до сих пор. Он был высокий, худощавый темноволосый горожанин, в отличие от «орешка» русоволосого, коренастого деревенского парня. Ощущение от Марата у меня сложилось такое – замкнутый и аутентичный с каким-то городским шармом; в других обстоятельствах он мог проявить себя как Дон Кихот, Дон Жуан, или тёзка его по французской революции Марат (что-то было в нашем Марате из психбольницы от революционера).
Сергей Пименов пришёл к нам, когда мне оставалось лежать недели две. Умный, интеллигентный старшеклассник, он говорил всегда медленно с толком подбирая слова. Собирался после десятого класса поступать в педагогический институт. Я часто обращался к нему за советом и получал моральную поддержку. После больницы мы не встретились с ним ни разу. Интересно, как сложилась его судьба?
Теперь опишу свои будни, стихи о Зиме, страхи перед «новой» жизнью, разочарование в «добром» враче и стихи, ему (ей) посвящённые.
Изо дня в день нас рано будили, чуть свет. Полчаса на умывание и туалет, потом ожидание, и около восьми часов завтрак. После завтрака приём лекарств. Персонал внимательно контролировал этот процесс. К столу выдачи лекарств вызывали по-фамильно. Ребёнок подходил и тут же принимал своё лекарство, запив водой; таблетки для каждого лежали в отдельном стаканчике. Для некоторых было обязательным условием после принятия лекарства открывать широко рот и показывать медицинской сестре, что во рту ничего нет. «Крепкий орешек» и Марат в тайне смеялись над этим ритуалом и обычно после экзекуции выгребали изо щёк, языка горсти таблеток и выбрасывали их в унитаз. Я спрашивал у них, разве это правильно не пить прописанные препараты? Они отвечали мне, что это для них единственный способ сохранить себя, иначе их превратят в овощей. «Что за овощи такие»? – думал я. Потом догадался о чём идёт речь, когда после вторых вязок увидел «орешка». Если вы смотрели знаменитый фильм с Джеком Николсоном в главной роли «Полёт над гнездом кукушки», то меня быстро поймёте; помните, каким предстал главный герой после лоботомии? Этот фильм такой правдивый! Конечно, он романтизирован (у нас в России куда убежать, когда и в «нормальной» жизни не глотнуть сводного воздуха; где сплошь и рядом лишь дураки и плохие дороги!), но учит добру и человеческому отношению друг к другу, особенно, если кто-то попадает в такую беду! И ещё он учит бороться за своё сознание, ценить собственную жизнь, принимать себя, как личность и любить себя таким, какой ты есть. Но вернёмся к будням. Тяжёлым пациентам лекарства давали различными другими способами; через капельницы, питьё, уколы и т. п. После приёма лекарств ежедневный распорядок продолжался «трудотерапией» - всем «желающим» работать предлагались на выбор функции «аппликатора», склейщика и сортировщика. «Аппликаторы» из листков бумаги складывали конверты, склейщики их проклеивали, сортировщики сортировали и раскладывали их в коробки. Отказываться от «трудотерапии» очень даже не рекомендовалось – ответственная за этот процесс нянечка всегда напоминала, кто отказывается, тот надолго задерживается в лечебном учреждении, того врач оставит надолго, так как к таким пациентам нет доверия и считается, что они не поддаются и лечению в необходимой степени. Несмотря на эти угрозы ни «Крепкий орешек», ни Марат никогда не были замечены за столами «трудотерапии». Я же работал, как раб всегда и, постоянно думая об освобождении; я словно бы отбывал срок за какие-то свои преступления, или в лучшем случае повинность за свои грехи. Я честно пил лекарства (всегда доверяясь врачам), занимался «трудотерапией», чтобы потом меня никто не смог упрекнуть в недобросовестности. Вот такая «обязательность»! Я и сейчас такой; душа – понятие постоянное. Будни продолжались обедом. Затем второй приём лекарств, туалет и сонный час на два часа. Я никогда в детстве и в юности днём не мог уснуть. Поэтому занимался перегонкой мыслей «из пустого в порожнее», онанизмом, сочинял стихи. Такое стихотворение, наблюдая падающие хлопья снега в зарешеченных окнах, я тогда сочинил. «Зима»
Зима
Медленно, таинственно падает на землю
Белыми пушинками серебристый снег
И к дарам Зимы я благосклонно внемлю,
Внемлю я Природы величавый бег..
***
Зима, Зима! Кругом бело,
Дороги снегом замело
И на деревьях снег лежит
И королеве надлежит
Промчаться по - небу верхом
И нежно дунуть ветерком!
И от такого дуновенья
Снежок с деревьев вниз летит
А люди смотрят с умиленьем
На это чудное творенье
Сама Природа так велит!
И над мостом, и над рекою
Идёт чудесный, нежный звон
Кружится снег, подобный рою.
Прекрасен всё же, я не скрою!
И сей неписанный закон-
Над нами пасмурное небо
Не видно солнечных лучей..
Наступит время и, наверно
Весна придёт! И это верно
Зима отступит перед ней!
1977 год Поздней Осенью пошёл первый снег! Давид
После сонного часа, как в пионерском лагере – время на туалет и личную гигиену, затем полдник – сок с пряником, или компот с булочкой; иногда нам дозволялось выбирать; демократичный ход, учитывая то, сколь многого мы были лишены! После полдника мы шли на прогулку, если была хорошая погода, потом просматривали телевизор; какие-нибудь мультики, сказки. Занимались настольными играми; кто-то играл в шашки, шахматы и др. Потом подходило время ужина. Ужинали кашей; перловкой (мы называли её «кирзухой»), гречкой, рисом. Естественно, с гарниром (подливка с тефтелем, печёнкой или рыбой). Пили чай с печеньем. Принимали лекарства. Незаметно подходил вечер и в девять часов все уже были в своих кроватях. Кровать – место, где я мог остаться наедине с собой, где я избавлялся от ощущения весьма противного мне; что за мной наблюдают, за каждым моим шагом следят, затем докладывают лечащему врачу, который, как невидимый и вездесущий бог, решает – какую мне задать будущность (в данном случае – терапию). Я оставался один на один с собой и мог, наконец, выдохнуть и расслабиться. Это один из дней моего месячного (или чуть больше) пребывания «там». Но день был похож на день, так что, не погрешу против истины, если скажу – дни были как близнецы. И покончим с этим. Одно лишь «открытие», поразившее меня и подтолкнувшее чуть позднее к написанию следующего стихотворения; о нём сейчас напишу. В один из дней, похожих один на другой, мне стало тревожно (иногда меня посещала эта тревога; я не знал, что там впереди, и мне становилось жутко и одиноко), и я вспомнил, что мой лечащий врач Алла Романовна «такой хороший человек, так доброжелательно относилась ко мне перед моей госпитализацией, и она ведь работает в одном из кабинетов нашего отделения, вдобавок, всегда говорила мне, что могу к ней обращаться за помощью!» Я постучал к ней в кабинет и вошёл. Стал говорить с ней о моих тревогах за моё будущее, пытался вдумчиво (как и всегда) рассказать о своих мыслях, описывать их. Я заметил вдруг нетерпение на лице «врача». Алла Романовна ледяным голосом произнесла, что сейчас не является моим лечащим врачом, что меня лечит другой врач, лечит правильно, а, когда решит, что лечение успешно завершено, то выпишет меня сразу домой. Я опешил, скорее всего от её тона, от мгновенного превращения из друга в «снежную королеву». Спустя пять или шесть лет у меня появилось стихотворение «Чужие догмы».
Чужие догмы
Я лаской не был избалован.
Вещами? Да, отчасти был.
И оттого кажусь взволнован,
Что ничего я не забыл.
Я помню детскую коляску,
Куда потом садился брат.
А в первом классе помню встряску.
С тех пор в моей душе разлад.
Как «луч надежды» психиатр!
Он стольких «держит на плаву»!
Но! С детских лет до Альма-матр
Я, как помешанный живу.
Скажи-ка, дядя, ведь недаром
Не стану петь хвалу тебе? –
«Москва, спалённая пожаром» -
Твоё участие в судьбе.
И, как собака на рояле;
Ей не сыграть собачий вальс;
Ты в детских душах был едва ли!
А, если был, то скольких спас?
Ты – гость, поэтому разуйся,
Когда ступаешь на порог.
Пришли к тебе с бедой, - не дуйся,
Будь человеком! Ты не бог!
А Дейл Карнеги подтверждает;
Что наша жизнь? Одна стезя!
Чужие догмы нас сжирают,
Границы, «можно» и «нельзя».
Как выбор мал! Ведь будто в долг мы
Приходим в мир. И что потом?! –
Живём, оправдываем догмы,
Себе проблемы создаём.
9 декабря 1996 год Давид
Примечание: Возвращение в «нормальную» среду.
Мама пришла за мной и в один из ноябрьских дней забрала меня домой, совсем. А я уж стал опасаться, что буду встречать свой день рождения в больнице. Когда очутился на улице, за дверями одноэтажного больничного строения, из груди моей вырвался вздох. Он был протяжный и совсем не вздох облегчения. Я тревожно спросил маму, - что мне теперь делать? Я опасался, что все в школе знают, где я и будут смеяться надо мной. Мама успокоила меня; она сказала классному руководителю Кибасовой Раисе Ивановне, что я лежал в больнице с почками; и никто впоследствии никаких вопросов не задавал. Мама улыбнулась, пригласив меня сделать то же самое, и произнесла: «будем жить!» И я понял, хоть вся борьба ещё только начинается, я не один – со мной моя мама! Моя опора и радуга моей жизни! А я – её опора. Сложности? Они были всегда, но, когда мама улыбается, мои сложности забываются, либо исчезают совсем. Мама – моё начало начал! Выше только Бог!
Настали будни, рутина. Постепенно я входил в привычный ритм; школа, домашние задания, я возобновил тренировки в секции классической борьбы; это ускорило мою адаптацию. Я был всё тот же Игорь Шевелёв, только стал суровее лицом, серьёзнее, реже улыбался (а какая у меня была улыбка! Все вокруг начинали улыбаться вместе со мной! Поэтому опущенные уголки моих губ у товарищей вызывали протест; они требовали – улыбайся!). Повлияла ли больница на меня? Я уже говорил – стал серьёзнее, меньше во мне осталось бесшабашности, безмятежности не осталось совсем. Учиться я хуже не стал, хотя на первых порах были проблемы с запоминанием и «перевариванием» материала, в те дни и месяцы я понял, - мне противно скакать «галопом по европам» - не поняв предыдущий материал, переходить к следующему. Это повторилось позднее и в институте. Я протестовал, ссорился с учителями, требовал объяснить мне непонятные места, прежде чем идти дальше; несколько раз вызывали родителей в школу с обычной формулировкой «ведёт себя вызывающе» (а приятели «пели прежнюю песню» - «будь проще, будь как все»). Как-то вместе с мамой, братом, батей и дедом, классической борьбой (очень согревала мысль, что я – Чемпион Дальневосточного турнира), со всем моим упорством – мы справились! Саднящее чувство от осознания того, где я был, притупилось. Я вновь стал собой. А там наступил подростковый возраст. Я прикрылся им, как щитом. Мне исполнилось 14 лет. Подростковый возраст. Кто из моих читателей его не проходил? У большинства из вас он за плечами. Что скажете вы о нём? Был такой фильм на экранах 80-х «Легко ли быть молодым?». Также не легко подростку. Не легко (как ни странно) и ребёнку, и даже младенцу; у всякого возраста свои сложности. Только в первый период жизни существенную часть проблем берут на себя взрослые, ребёнку остаётся послушание и напряжения всякого внутреннего свойства, далее в детском возрасте к внутренним «напряжениям» начинают примешиваться внешние вопросы; трудности из окружающего социума приходят всё чаще и всё злее вгрызаются в мозг, зачастую приходят с обидным постоянством и, словно выбирают наиболее неподходящее для этого время, заставая врасплох. В подростковом возрасте с человеком вырастают и его проблемы. То, что раньше прощалось по малолетству, всё злее наказывается и не поощряется. Внутренние комплексы, берущие начало из раннего детства и внешние несоответствия объединяются против маленького человека, нещадно бьют по лицу «ветром перемен», наказывают всё то же неразумное дитя, когда оно подсознательно хочет обратного; чтобы его обняли и ободрили. Вот откуда берутся «комплексы».
Весь свой четырнадцатилетний опыт жизни я охарактеризую, как противоборство «комплексу неполноценности». Ведь уже в 13 лет я побывал «там», узнал, как живут люди «за пределами разума». Да и ещё, ко времени «на вынос мозга» годика три можно прибавить смело; как только мне удавалось какими-то несусветными усилиями разрулить одни, как тут же на их место заступали другие «комплексы», ещё более вредоносные; вся моя жизнь; и не только моя; ведь кто-то из благородных читателей присоединиться к моему мнению; - от младенчества до глубокой старости – борьба. В каком-то сумраке прошёл мой «четырнадцатый» год. Но прежде, чем наступил «пятнадцатый» ещё одно воспоминание – из сумрака выступает школьное мероприятие, посвящённое очередной годовщине Октябрьской социалистической революции (получается, что было оно в начале ноября 1977 года ещё до моего «похода туда»). Мероприятие проходило в актовом зале. Каждый класс готовил несколько номеров и показывал их всей остальной школе. у нашего класса был вокальный номер и сценка; на одном из исполнителей была кожаная куртка («комиссар»). Эту куртку помню; чистая кожа, сшитая прямоугольными лоскутами; очень стильная! Она была предоставлена нашему классу одним из практикантов, которые проходили в нашей школе преддипломную практику. Парень дал куртку и сказал, что придёт за ней. Концерт закончился. Все разошлись по домам. Куртка одиноко лежала в углу. Мы с Володей Рыпаловым оставались последние, кто уходил из зала. Наши активные девочки уже ушли; староста класса Галя Подобина, Лена Шамрыло, Ира Масная, уходя спросили, куда мы денем куртку? Мы заверили их, что отнесём в учительскую, когда будем закрывать зал. Потом я переменил своё решение, сказал Вове, что заберу её домой; так она будет сохраннее – а придёт студент – я отдам куртку ему. Потом прошло две или три недели студент не приходил. Потом я «сбросился» в руки Аллы Романовны, потом ещё месяца полтора я «загорал там» (в этот период практикант был в школе, искал куртку, но Володя зачем-то промолчал, что куртка у меня, а парень больше не приходил). Так состоялось моё «присвоение» чужой вещи. Было ли это воровством? Скорее нет, чем да. Но несколько неприятных лет воспоминаний и угрызений совести эта курточка мне «подарила».
Потом было моё «перерождение», когда зарождалось моё новое восприятие себя. Я учился по-прежнему на хорошо и отлично. Но в восприятии себя я почувствовал перемены; я стал серьёзнее, обидчивее (но вместе с тем научился сдерживать внешние проявления своих чувств). Так в борьбе с собой и за себя, во внутренней борьбе (отдушинами было - сочинительство стихов, прослушивание любимых пластинок, заучивание полюбившихся песен на английском, французском, итальянском языках, санскрите, индейском наречии «Эль Кондор Паса», а также мои занятия спортом в секции борьбы) прошёл седьмой класс, затем лето (я ездил на одну смену в спортивный лагерь «Неустрашимый» - я писал об этом). Дальше наступила осень. И я пошёл в восьмой класс. В сентябре ещё тепло, как летом. Числа 15-го мы решили с Пашей Байдиным съездить за грибами в район нашего лагеря «Солнечный». По трассе в сторону Раковки сначала ехали рейсовым автобусом, вышли на одном из поворотов и углубились в чащу, предварительно попрятав вещи под кустами густорастущей дикой малины. К слову сказать, что среди моих вещей была та самая кожаная куртка, которая мне несправедливо упала «с неба на голову» (чуть не раздавила угрызениями совести!). у Павла тоже были вещи, которые он скинул с себя (как и я), чтобы переодеться в робу попроще. Когда мы вернулись с котомками грибов, наших вещей под кустами не оказалось, вероятно, другие «грибники» «загребли» их с собой, не поморщившись! Кроме куртки и у меня «ушли» батины брюки (я часто одевал вещи отца, часто без спроса «на время поносить», а батя мне и не запрещал) с подтяжками и ещё что-то, вместе с моим рюкзаком; всего убыток составил рублей 550 (это три инженерские зарплаты, или цветной телевизор), у Павла ушло по мелочи. Вернулись мы без денег автостопом под вечер в «робах», без вещей, но с грибами…
На мой пятнадцатый день рождения 17 декабря 1978 года родители сделали хороший подарок – бабинный магнитофон «Камета 212». Я был счастлив! Ещё ни у кого из моих приятелей не было такого магнитофона. Запомнилось – впервые на 15-ый день рождения мне было разрешено выпить немного шампанского. Приятное сначала, потом отдало горечью и слегка ударило в голову. Я отказался потом идти с друзьями гулять и остался дома с магнитофоном. Вова Рыпалов, Юра Шманько и Паша Байдин и Вова Просвирнин (периодически приятельские отношения в Просвирниным в тот момент у нас возобновились; вообще-то, мы с ним знакомы с детства; кажется, с класса пятого приятельствовали, бывали друг у друга в гостях) – мои гости ушли гулять. Родители с подоспевшими нашими родственниками сели праздновать мой день рождения. До нас с братом доносились тосты, потом гости захотели петь и танцевать. Мы сидели в спальне и читали инструкцию к «Комете». Мало, что понимали, перечитывали, пробовали тут же повторить действия с магнитофоном. Василёк участвовал во всех моих манипуляциях; он с детства был неравнодушен к любой технике. Я чувствовал, что моя жизнь скоро должна измениться. Ожидание какого-то неведомого и непременно счастливого будущего приятно возбуждало моё воображение.
В восьмом классе требования к ученикам не такие, как в седьмом (не говорю даже о шестом и глубже) – какие-то непонятные тесты в предверии экзаменов, «факультативы», «репетиторство» - новые слова и понятия. По геометрии, которую я, кстати, не любил у меня были опасения пробный экзамен не сдать. Я напрягался изо всех сил, штурмовал Марию Радионовну вопросами (мол, не понял предыдущую тему, как идти в новую тему, если не понял старой), но строгих правил учительница математики не торопилась вдаваться в мои проблемы и отвлекаться на меня в рамках своих уроков; предлагала остаться после уроков и позаниматься факультативно. Во второй четверти к нам пришёл другой математик Кияшко Виталий Родионович, улыбчивый, излучающий добродушие через «купеческую» улыбку, мужчина лет 35. Мы даже сходили к нему в гости группой из нашего класса. Он жил по правую сторону Краснознамённой (не доезжая цирка, где, кстати, проживала Лидия Григорьевна наша новая классная руководительница, которая заменила в восьмом классе Кибасову Раису Ивановну). Виталий Родионович оказался не таким уж радушным хозяином, каким выглядел в роли добродушного учителя; ожидания наши не оправдались; никакого чаепития и заверений, что его помощь на предстоящих экзаменах нам обеспечена; напротив – сдержанность и продуманность каждого произнесённого слова и явное желание побыстрее спровадить нас, всё с той же улыбкой. Мы поздравили его с днём учителя (как перед этим визитом нашего нового классного руководителя Лидию Григорьевну; визита я не помню, потому что сам не ходил, ходил наш актив) и ушли «не солоно хлебавши». В учительском штате нашего восьмого «а» был молодой практикант, который вёл с нами уроки по химии. Однажды на перемене (тогда уроки по химии велись «папами» - тоже новое для нас явление; «как в институте») он обратил на меня внимание (у меня в ту пору были модные длинные волосы, как у битлов) и произнёс восхищённо: «симпатичный, как девочка!» Если бы неподдельная улыбка и искренность восхищения, я посчитал бы его слова оскорблением. Внутренне я, хотя и не сразу, простил его, но внешне остался суровым и принципиальным (чтобы соученики не разуважали меня; как им объяснить после этого, что я «не такой»?!). Потом на одном из уроков произошло следующее; я помню, как в круглую и широкую спину практиканта прилетела бумажная пулька, выпущенная из ручной рогатки. В те дни у нас в школе пошло поветрие надевать на два пальца «модельную» резинку и использовать для стрельбы скрученные из бумаги «пульки»; при попадании в лицо они вызывали жгучую боль, если в глаз, то можно ослепнуть, если в любую другую часть тела, то ощущения тоже не из приятных, короче говоря, не игрушка, а оружие. Так вот, выстрел этот вызвал слёзы на глазах эмоционального парня. Когда он обернулся к классу, в его глазах стояли слёзы; он только спросил: «Кто это сделал?!». В нашу школу он больше не приходил. Жестокие подчас шутки рождаются в умах «изобретательных бурсаков». Перебираю в памяти давно ушедшие события и иногда мне начинает казаться, что я сам это сделал; вспоминая какой-то выстрел в воробья, беру на себя этот выстрел, якобы украденный ремень – тоже моих рук дело, теперь эта пулька; я тоже одевал рогатку на пальцы в те дни, так может быть я стрельнул в спину бедного учителя в отместку за его реплику, что я «… как девочка»? Надо искать ответы на эти важные для меня вопросы в ранних записях; на страницах моих дневников, записных книжек, отдельных листках, где очень может быть описано то или иное событие, опираясь на эти записи можно будет вызывать из «размытой» временем и болезнями памяти достоверность этих далёких событий. Одно скажу (и не раз ещё повторю) – стараюсь жить честно, а, если не удаётся – многократно переживаю неудачу, мучаюсь и кричу внутренней болью, такой разрушительной для меня и такой не явной, непонятной для окружающих. Вероятно, я не стрелял в бедного учителя, но я беру часть этой вины на себя за тех, кто стрелял; я ведь был там, мне не понравилось то, что произошло, но я поддался «закону стада – не выделяться» и промолчал.
ПЛАН ДАЛЬНЕЙШЕГО ПОВЕСТВОВАНИЯ – сексуальные опыты (У Володи с Элей, а у меня – с Надей), гастроли с ансамблем Мазуркина (с мордобоем), пинок офицеру, Соцкий, погоня, моё поступление в КПУ, дружба с Володей Старцевым, Виталей Адяном, мне ломают нос, потом нападают на нас у дома быта, 16 лет, вражда со Степаненко, первый секс и я стал мужчиной, КПУ, тех. Школа, вечерняя школа, ВРД, первые поездки, ПСХИ (пять лет института), возвращение в дом мук, знакомство с Владимиром Цыганом, возвращение в «нормальную среду», экспедиция леспроект, встреча с Иваном Авраамовичем и приход на работу в ПСХИ, возвращение в ВРД, учёба и новые поездки, тренировки, мои злоключения в Москве (три вокзала в 1991 году) тренерская работа «на разрыв», везу своих учеников с собой в Санкт Петербург, ухожу из ВРД, возвращение в 1998 г. В ПСХИ, брат (его обследования, наши встречи на уроке, дома), работа в школе, безработица, год в театре, кружковая работа и «хрен без соли», уход бати 1 января 2007 года, три года в театре ДОРА, несколько лет на бирже, Электросеть, уход брата 3 сентября 2014 года
Весной 1978 года в сквере напротив (и чуть влево через улицу Ленина) кинотеатра «Заря» за одноэтажным кафе «Ивушка» было уютно для времяпровождения горожан. Люди гуляли семьями и с друзьями. Был ясный погожий день. И мы с приятелями не стали исключением. Мы грелись под мартовским солнцем, рассматривали молодые пары, обсуждали красивых девушек. Вдруг в толпе мелькнула знакомая куртка, сшитая из натуральной кожи из прямоугольников, которая так недолго радовала меня, которая должна была вернуться к истинному хозяину, но после некоторых условностей; не должны были пострадать ни я, ни Володя Рыпалов, с кем мы подобрали её за кулисами, никто из моей семьи, в моём представлении это должно было случиться красиво и благородно; придёт хозяин по хорошему, я найду, что сказать ему (да, он просил девочек нашего классного актива передать куртку в учительскую, где намеревался забрать её при первой возможности, но то ли в учительской никого не было, то ли куртка была слишком хороша, чтобы я лишил себя возможности хоть раз надеть её, а может и то, и другое, но мы договорились с Вовой, что я «присмотрю» за курткой лично и отдам хозяину при первой возможности. Что я сказал дома точно не помню, но, скорее всего формальную правду: что куртку нам дал на выступление практикант, просил оставить её в учительской, но был вечер, и я решил забрать её с собой, для сохранности и, чтобы самому хоть раз примерить её; такой красоты у меня никогда не было. Я понимал, что это может выглядеть неприглядно, но ведь воровать её я и не думал, а только сохранить и примерить, тем более, что свидетели есть (Володя Рыпалов), он подтвердит, что я сохранил её. Потом я заболел, лежал дома с температурой (практикант приходил в это время в школу, искал куртку, ко мне не приходил, т. к. Володя промолчал (может и правильно сделал), и практикант больше не появился). Я потом надеялся передать куртку (но лично хозяину в руки! Уже с оговорками – если придёт и спросит по-хорошему. Почему-то со временем начинаешь бояться, появляются сомнения и условности. Вероятно, к вещи привыкаешь, даже, если она чужая; относишься к ней, как к собственности и уже всё труднее расстаться; нужны какие-то дополнительные условия, своеобразный ритуал, чтобы сохранить своё лицо и одновременно сделать всё с удовольствием. Потом ещё и обстоятельства (не встретились с практикантом, а где его искать в общежитии - не знаешь, родителям не всё договаривал, поэтому своевременного совета как правильно поступить не получил, ситуация закручивается с силой стальной пружины; начинаешь сомневаться, стоит ли давать «ей» слабину?! Я запутался, хотел, чтобы всё было красиво, но получилось не так, как бы мне хотелось. Куртку украли…
И вот я вижу такую перед собой, она на плечах взрослого парня, лет 20. Я показал на него Володе и Павлу. Они узнали её. Я обратился к проходящему милиционеру, рассказал, что у меня украдена куртка. Что минут пять назад я видел в этом сквере точно такую же. Мы прошли с ним по скверу, но куртки след простыл. Милиционер пожал плечами, сказал, что ничем не может помочь, что такие куртки могут быть не в единственном экземпляре. Жаль, я ведь хотел, чтобы всем было хорошо; может быть в ту минуту я больше всего хотел разыскать практиканта, чтобы вручить ему его «пропажу», но «поезд ушёл». Нужен ли был мне этот «опыт»? Однозначно «да». И не такой уж он был отрицательный. Кражей его назвать нельзя, замаскированное завладение было, но цель окончательного присвоения отсутствовала. Вероятно, здесь была и ошибка практиканта, не надо было доверять дорогую вещь (приблизительно 140 рублей) детям, такие дела доверяются взрослым, которые могут нести материальную ответственность, например, классному руководителю (в то время у нас было «безвластие» - Раиса Ивановна ушла от нас из «классных», другая не пришла ещё). И, что там говорить, очень хотелось хоть на время почувствовать себя обладателем монгольской куртки из натуральной кожи! Я вынес из этого опыта горькую правду – твои внутренние проблемы касаются только тебя самого, однажды с самого детства и на всю жизнь, «береги честь смолоду», родители «на бегу» - на работу, с работы, впопыхах и могут не распознать «скрытые мотивы» всех поступков своих детей, будь добр (и себе говорю, и вам, нынешняя молодёжь!) подумать об этом, ведь в 14 - 15 лет уже пора думать своей головой!
Собрали всю первую смену в актовом зале, когда выступал Герой Советского Якимович (И.О.?). Он рассказывал, как воевала его рота. О себе скромно и мало, в основном о своих товарищах, с которыми ходил в атаку. Но! Не смог уйти от прямого ответа, когда его спросили, за что присвоено звание Героя. Он рассказал все обстоятельства того боя. И опять он подчёркивал роль своих товарищей. Он был командиром, принимал решения и вёл за собой людей. Мы дети это поняли; что значит быть ответственным за солдат и за благополучный исход боя. Героя просто так не присваивали!
Потом разрешили задавать вопросы из зала. Мой друг Володя Рыпалов, весьма начитанный товарищ (его мама Галина Дмитриевна историк по образованию и очень добрый человек!) стал меня настраивать, чтобы я спросил. Я решился и поднял руку. Якимович повернулся ко мне. Я поднялся с кресла и спросил громко на весь зал: «почему Сталин приказал расстрелять ведущих командиров Красной Армии Блюхера, Тухачевского и др.?». Повисла зловещая тишина... Послышался упрёк справа. Я повернул голову, то было «шипение» Раисы Ивановны. Вот так я «опозорил школу». Герой повёл себя сдержанно – сказал спокойным и слегка грустным голосом: «Я этого не знаю». Володя мой «загадочно» улыбался (наверное, Он «что-то» знал!). А я уже начал мысленно готовиться к «расправе за свой позор». Но, как ни странно, экзекуции не последовало, ни после торжественного собрания, ни в какой другой день. Зато я в тот день ещё отличился, а точнее, перед самым собранием, когда полный зал «гудел» в ожидании Якимовича, я болезненно отреагировал на смех (или реплику), в общем, хорошего и доброго парня (просто я был не в настроении) по фамилии Вакуленко. Он учился на класс меньше, многие мальчишки из его класса были высокие, мускулистые и ходили на гандбол (ручной мяч) в «Спартак» к нашим с вами знакомым братьям Латышевым. Вакуленко был чуть ли не самым высоким и сильным парнем из своего класса. Я развернулся и сделал ему замечание за что, не помню (может, услышал мат с его стороны, а сам я не матерился; не люблю и не умею до сих пор), а он не отреагировал и в суматохе, видимо, повторил свой «косяк». Тогда я второй раз повернулся к нему и неожиданно даже для самого себя ударил его в челюсть. Он промолчал, промолчали и его друзья, со стороны своих одноклассников (особенно, моей оппозиции, о которой я расскажу позднее) я почувствовал холодок отчуждения. Мне самому вдруг стало так гадко на душе, что я посмотрел на Вакуленко с состраданием. Это был большой парень, но лицо у него было, как у маленького обиженного ребёнка. Я пожалел о своём поступке, хотя старался не подать вида. Зато потом всё это «безобразие» вылилось в мой вопрос Якимовичу; так дорого достаётся «популярность» в социуме!
В восьмом классе я был, что называется, начеку; любая провокация сверстников могла мгновенно вызвать мою агрессию. Излишне будет напоминать, что больница не сделала меня спокойнее, хотя и «очень старалась!». На уроке физкультуры у Владимира Илларионовича Зинкевича мы играли в баскетбол в тот день. В контактной борьбе за мяч меня грубовато атаковал Юра Иванников, обычно простой и не злобный парень. Но и «на старуху бывает проруха». Добрый и предсказуемый вдруг показался мне агрессивным. Что ещё усилило это моё ошибочное мнение? Юра учился плохо; с двойки на тройку «перекатывался». Я же, при том, что «опустился на дно сознания», учился на хорошо и отлично. И один Бог знает, чего мне это стоило. Так вот, получив по самолюбию от «двоечника», я должен был опуститься на его уровень, что в условиях моей ежеминутной борьбы за свой разум было, мягко говоря, унизительно. И я после игры «маханул» правым предплечьем Юрию по шее, имитируя бросок через бедро. Этого оказалось достаточно, чтобы поставить его на четвереньки. Что, в свою очередь, стало неприятной неожиданностью для него. Но у него хватило здравого смысла не «лезть на амбразуру». Зато наш Вилор Митин, самый сильный мальчик нашего класса (он одним ударом делал вмятину в почтовом ящике, прыгал со второго этажа на кучу угля, резал ножом свои пальцы, не морщась и многие другие вещи) посчитал это оскорбительным в своём присутствии. И, хотя избегал сцепляться со мной напрямую; я чуть позже расскажу историю, почему; но в тот день достал из своего сердца всю свою храбрость и дерзко обратился ко мне: «Игорь! Ты это зря сделал!». Он говорил это, приближаясь ко мне. Я сидел на скамейке (в раздевалке) и переодевался в школьную форму, решившись идти до конца «в своей правде», я с апломбом заявил ему примерно следующее: «А ты всегда прав? Кто ты сам-то?! Тоже мне, судья!». Вилор встал напротив меня: «Я могу тебя ударить!». «Можешь?! Так бей и увидишь, что будет!». Не помню, как родилась у меня эта фраза, но это не важно; она появилась спонтанно и из самой глубины («Огромна власть у слов, стоящих там, где нужно!»); я верил в то, о чём говорил. И, когда Виля хрястнул меня по зубам, огромная внутренняя энергия подняла меня со скамьи, и я пошёл на него, методично отсчитывая ему удар за ударом. он забился в угол. И только когда на шум из своей тренерской выскочил физрук: «Шевелёв, ты что делаешь?! Прекрати!» - и стал оттаскивать меня, Митин выбросил в мою сторону свою ногу, имитирую удар, который никакого урона мне не причинил. Свидетелями этого были все ребята нашего класса. А теперь немного «отмотаем» назад; я расскажу, с каких пор Вилор стал, если не остерегаться меня, то задумываться, прежде, чем сказать мне хоть одно слово. Это случилось в начале осени, когда мы восьмиклассники гуляли в школьном дворе на перемене. У Митина с Володей Рыпаловым случился конфликт (если не ошибаюсь, на почве отчисления Саши Кордика из школы, в чём, не помню точно подробностей (или не знаю их) принял косвенное участие Володя. И, поскольку, я считал его своим другом, несмотря ни на что, я встал между ним и Вилором («Владимиром Ильичём Лениным Организатором Революции» - так раньше давались имена), предложил Вилору, когда он вызвал Володю на поединок, себя вместо него. Вилор вдруг стал задумчивым и рассудительно обратился ко мне с речью, мол, ко мне у него нет претензий, что вопросы у него были к Володе, что со мной он драться не будет. Я резюмировал, что и с моим другом он драться не будет; я не позволю. Так и возникла между мною и Вилором граница, которую он попытался перейти лишь однажды, а об этом я уже написал. Виля Митин из многодетной семьи. Бывали времена, когда мы с ним сходились, приятельствовали. Я бывал в его доме, по виду - это флигель старинной постройки напротив мэрии. Сейчас рядом с этим особнячком сделали автостоянку. Виля знакомил меня со своими младшими братьями и сёстрами (он самый старший). В семье он был за отца, т. к. родной отец с ними не жил. Виля рассказывал мне, что раньше, когда их отец не пил, то работал в милиции. Потом всё изменилось; отец стал пить, поднимал руку на мать, один раз даже дошло до того, что пьяный накинул петлю своему сыну на шею и стал угрожать, что повесит. Я сочувствовал ему. Мне было жаль его и его домочадцев. К тому же, вскоре стала выпивать и его мама. И вся забота о младших ложилась на его плечи.
Теперь хочу вспомнить один редкий момент моей биографии. Почему редкий? Чтобы за меня вступался весь класс перед учителями?! Да такого второго случая я вообще не помню! Была общешкольная массовка (тогда уже мы пользовались другим словом – танцы), играл приглашённый ВИА (вокально-инструментальный ансамбль), а старшеклассники танцевали (младшие классы робко сидели по периметру на скамейках и стульях). Я выделывал ногами такие «кренделя» - полукруг сначала одной, а потом другой ногой, подняв руки над головой (подсмотрел движения у моего отца; он танцевать любил, когда немного выпьет). На другой день был классный час и одним из вопросов было обсуждение моих «неприличных» движений. Лидия Григорьевна после соответствующего вступления предложила высказаться классу; узнать его мнение и вынести свой вердикт. Всего ожидал, но, чтобы Лена Шамрыло, Ира Масная, Галя Подобина, а за ними и весь класс пожали плечами и громко сказали: «А что тут такого? Нормальный современный танец!» Мне было приятно. Ещё немного, и я готов был бы поверить в добропорядочность хоть даже и толпы! Жаль, что по жизни таких «всплесков» набирается немного! Может быть, это только в моей жизни? Одобрение и ободрение, не говоря уже о наградах, всегда как-то «скромно» шествуют мимо меня. Испытываю патологический голод в благодарности; ведь намного больше мой потенциал раскрылся бы, когда б не одни подзатыльники и «шипение» вслед»! Ах! Да! Я бы назвал свой танец «Солнечный твист». Пусть через столько моё воспоминание о несостоявшемся (спасибо моему классу ещё раз!) «запрету» увенчается лавровым венком победителя и согреет моё сердце; сейчас я испытываю всё тот же «голод», как много лет назад, но только тепла становится ещё меньше, а холода всё больше… Но хватит о грустном. Я хочу, чтобы мои благодарные потомки посмеялись сейчас вместе со мной. Расскажу, как мы развлекались с моим другом Володей Рыпаловым. В восьмом классе мы сидели с ним за одной партой. Он любил почудить; рассказать какой-нибудь анекдот так, что я смеялся, забывая, что нахожусь на уроке. Я материться не умел, а он это делал замечательно и со вкусом; смакуя смыслы произносимых слов (ещё в четвёртом классе он брал её в руки, делал рубящий жест прямо посредине её так, что образовывалась разделительная бороздка и говорил своё резюме; сравнил мою отцовскую папаху, которую я носил в школу с женским половым органом; прошу прощения у дам и всех щепетильных читателей – он называл её «****а папаха», что сильно подсократило время ношения модного в пору молодости моих родителей головного убора; я стал стесняться надевать его при Володе). Ещё затейник придумал игру в «укольчик» - когда я уставал от его шуток и просил остать от меня, он принимал заговорческий вид и просил: «Обещаю тебе, что сейчас уколю (иголкой от застёжки значка) в последний раз и отстану. Я знал, что не хочу потерять мою дружбу; он много меня смешил, да и поддерживал не раз, «разгребал» мои комплексы так, что мне становилось намного легче; отстраниться от самого себя и взглянуть на себя со стороны очень полезная «гельдштат терапия» для мнительного подростка. И я соглашался, говорил с обречённой самоотверженностью в голосе: «Ладно! Коли!». Было больно я вздрагивал, а иногда подскакивал, что вызывало недоумение или враждебную реакцию на мои «рывки» у учителей; я получал устные замечания. Но друга не выдавал. Зато как от души потом смеялся мой Володя! Сейчас это грузный и сентиментальный главный инженер в Кировском районе, с которым видимся раз в пять лет. Всё равно, приятно, что мы дружили, шутили, любили (одних и тех же девочек). Один раз чуть не погибли, но об этом ещё впереди.
Немного забегу вперёд. Расскажу сейчас, чтобы потом не делать на этом акцента. Когда пришёл май 1978 года, мы всем классом принимали участие в демонстрации, шли в школьной колонне. Детям раздали флаги, транспаранты, кому-то достались фотопортреты или надувные шары. У нас с Володей был транспарант на двоих. Чтобы донести его до площади, где и проходило основное шествие, мы договорились нести его свёрнутым по очереди. Сначала всё шло без подвоха. Я нёс пятьдесят шагов, потом он. Вдруг Воха (он же Вовик) начал жульничать; стал отказываться взять агитационную вещь несмотря на то, что пришла его очередь. Я исчерпал все аргументы, но он не брал. И вообще перестал со мной разговаривать. Передавая «флаг», я увидел лишь его непроницаемое выражение лица; я даже подумал, что он шутит; приложил Т. ему на плечо, но Вовик, как шёл, так и продолжил идти, сбив транспарант на дорогу. Я сначала опешил; взглянул на брошенный символ, затем вслед удаляющемуся Владимиру. Он, похоже и не поморщился, пошёл себе дальше. Я было двинулся за ним, но потом что-то защемило в груди (или кто-то из одноклассниц «зашипел» угрозами в спину), и я вернулся, поднял транспарант и понёс его дальше. На площади его отдали другим, т.к. Володя отказался его нести (а может и я с ним не захотел больше иметь дело; сильно обиделся). Мне было горько, я всё делал честно и не ожидал такого подвоха. Более того, за это могли исключить из комсомола, что тогда означало волчий билет «на всю оставшуюся молодость». И кто мог «подставить» меня? Мой друг! Но пронесло. И обида скоро прошла. Мы продолжали общаться, как ни в чём не бывало.
Брат
Мой младший брат с детства рос незлопамятным, добрым, ласковым, очень редко плакал. Если ему больно от ушиба, он стерпит, потрёт ушибленное место и стерпит. Подбежит мама к нему: «Тебе больно, сынок?» «Нет! Уже совсем не болит!». И улыбается очаровательной открытой улыбкой, хотя кровь течёт из ранки. Конфеты, мандарины, самые вкусные куски мяса – всё всегда поделит поровну, сам не ест. Я любил его. Сейчас пошёл второй год, как его не стало. Я продолжаю думать о нём, тосковать. Нет слов, чтобы описать его «уход», чтобы осмыслить его Путь. Может быть, позднее. Я всегда старался защищать его; чувство ответственности за брата началось с садика – не раз водил его туда, забирал, расспрашивал не обижает ли кто. Василёк никогда не жаловался, ни на кого, всё стремился решать самостоятельно. Но, когда я узнавал от посторонних, что брата обижают, я был скор на расправу; один раз побил дурачка Валеру с нашей улицы, другой – Витю Кормишина. Оба раза в тайне от Василька. Я не хвалюсь, что сделал так, более того, мне стыдно, что я ударил больного, а в другой раз близкого человека (Витя Кормишин – племянник тёти Клавы, жены дяди Володи Серякова, двоюродного брата нашего отца). Для чего я делал эти «разборки полётов», может быть превышая пределы допустимого (достаточно было Вите намекнуть, а Валеру просто обходить стороной – и проблема исчерпала бы сама себя!)? Для того, чтобы в дальнейшем ни у кого не возникало желание обижать моего брата. Я понимал, что не смогу всегда быть рядом, полагал, что защищая его таким образом, создаю необходимый задел прочности для него; он будет чувствовать свою защищённость и сможет развиваться, не отвлекаясь по сторонам. Как я был наивен! А может быть, дело не только в этом, но и в другом – я просто боялся, что однажды ситуация может выйти из под моего контроля, и я не смогу защитить своего брата, может быть этот страх толкал меня на подобные крайности? Однажды я узнал, что один подросток стал «затирать» Василия, задевал его повсюду, оскорблял. По-моему, Игорь Калинин (он жил с нами на одной улице и лет с пяти-шести дружил с нашим Васильком) рассказал мне об этом. Я спросил, как мне найти обидчика, к вечеру у меня уже был его адрес. Оказалось, что этого паренька (на год-два младше меня) я знаю, мы даже приятельски беседовали с ним до этого пару раз. Но тут дело кровное. Задета наша семейная честь. И в таких вопросах я не знал ещё компромиссов. Я выследил его и напал во дворе его дома; выступил из темноты и нанёс несколько ударов, приговаривая, чтобы он больше пальцем не трогал моего брата, а то убью. Понятно, что это стало неприятным потрясением для паренька, но он больше не обижал моего брата. В таких «разборках» я брал грех на душу; теперь понимаю, что грех этот состоит в том, что защита дорогого человека сопряжена с собственными понятиями и ощущениями, с собственными ожиданиями и страхами, а потому не лишена элементарного эгоизма (или гордыни), как ни крути; поэтому, привкус горечи на губах, но только за свою гордыню и за то, что, спустя много лет, моя «защита» не сработала, и я не смог защитить родного брата от «жизни», псевдо-друзей и «самого себя».
Дед.
Наш дед Афанасий Трофимович Иовенко, по-моему, замечательная и яркая личность! О нём подробно я хочу написать в разделе «Портреты», где будут описания людей, оставивших свой след в моей жизни. Но сейчас я тоже о нём скажу, пусть сжато, главное, чтобы повествование было хронологически правильное. Итак, Афанасий Трофимович 1896 года рождения. Сошёлся с нашей бабушкой Еленой Георгиевной Ваулиной (в девичестве Серяковой), когда моему отцу было шесть лет. Провожал его в школу, дал путёвку в трудовую жизнь в 14 лет; сын его родного брата Анатолий Иовенко работал шофёром и Афанасий Трофимович направил своего приёмного сына Василия к Анатолию для обучения шоферскому делу. Наш батя не отходил от Анатолия ни на шаг, впитывал знания и понятия, которые пригодились ему потом и в армии, и в жизни.
Я запомнил деда с раннего возраста; он любил по началу выпить, потом, лет с 75 он выпивать перестал, но родственников не забывал, часто ходил в гости к своей старшей падчерице Лидии Евграфовне Лебедевой, а особенно, к младшей падчерице Зое Евграфовне Бровченко. Он слился с нашей роднёй, стал неотъемлемой частью! Любил детей, особенно, Володю Бровченко и Ирину Бровченко. Нас с Васильком любил, даже баловал (мне давал рубль с каждой почти пенсии), отводил и забирал частенько из детского сада. Наша мама ухаживала за ним, когда он болел, Афанасий Трофимович относился к маме с уважением, прислушивался к её мнению. Бывало навеселе матерится. Мама сделает ему замечание, Афанасий Трофимович перестаёт. Когда затопят родители печь, мы с Васильком любили погреться, тут же выходил Афанасий Трофимович, становился перед печкой, вытягивал к ней ладони, грелся. Скажу честно, мне не хотелось отодвигаться, уж больно люблю (с детства) тепло, но я не мог не уступить деду место, воспитан в уважении к старшим. Дед бывало разговориться, рассказывает о своей жизни, службе в 15 царском крепостном полку, о работе на железной дороге, любил одну песню. Там есть такие слова: «Прощайте братцы мотористы, прощай любимый мой гараж, тебя я больше не увижу, и не встречу больше вас». Искал слова в интернете, нигде нет.
Когда мне исполнилось 15 лет, помню, дедушка сильно заболел. Лицо опухло, передвигался с трудом, мама помогала, мыла его, делала необходимые процедуры. Однажды я проснулся среди ночи. Повернув голову влево, увидел на середине комнаты (в те дни, когда дедушка сильно заболел, мы с братом перешли в комнату к родителям), как взрослые сооружают настил. Я начал понимать, что случилось. Дедушка умер. Это было в мае, когда природа пробуждалась к новой жизни.
Света Малышко
В седьмом классе к нам пришла новенькая, добрая, миловидная. Сама не лезла на контакт, но, когда к ней подходили, всегда была открыта для общения. Звали её Света Малышко. Помню те немногие моменты личного общения с ней! Вот мы в классе перед началом урока. Я обращаюсь к ней с какой-то шуткой, она смеётся, потом также общались в переменах; я обращался к ней каждый раз с банальным вопросом «как дела?». Она отвечала неизменно «Нормально!» и всегда улыбалась. Как-то на лестнице у спортивного зала я стал заигрывать с ней; распалился (гормоны!) так, что ущипнул её за попку (кругленькая и очень красивая!). Так она резко повернулась ко мне (я поднимался по лестнице вслед за ней), и я понял, что она сейчас мне даст, как минимум, подзатыльник. Но она сдержалась, улыбнулась и даже не пригрозила мне. Ещё вспоминается, как я был у неё в гостях; жила она на первом этаже пятиэтажки, напротив которой сейчас «Примсоцбанк» по улице Плеханова. С нами был ещё один наш одноклассник Паша Байдин. Общение было дружеским, Света была с нами приветлива, наверняка мы пили чай (сейчас уже подробностей не помню). Когда Света вышла из комнаты ненадолго, и мы с Павлом остались одни, нам пришла в голову идея поцеловать Свету в щёчку хотя бы, когда будем собираться домой; идея рискованная (особенно, если вспомнить мои заигрывания со Светой на школьной лестнице), но «попытка не пытка» и вряд ли в 15 лет не возникает подобных мыслей и желаний у мальчиков к девочкам (и наоборот). Когда мы уходили, то поцеловали девушку. Договорились, что придём ещё в гости обязательно… Но не успели; этому сбыться было не суждено. Пришла весна, но я на несколько дней засел дома с температурой. И вдруг ко мне приходит Вова Рыпалов и сообщает страшную новость: «Света Малышко повесилась». Всё перевернулось в одно мгновение, мир куда-то стремительно падал, как в одном моём сне; в детстве и в юности мне часто снился сон, что я медленно и тяжело взбираюсь на крутую гору, вот я уже на краю пропасти, стою и смотрю вниз какое-то время, потом решаюсь и делаю шаг вперёд, и падаю вниз с огромной высоты, у меня захватывает дух я силюсь закричать от неимоверного страха разбиться и… всегда просыпаюсь перед ударом о землю. «Света повесилась». Это невозможно! В 15 лет! Где был Бог???... Кошмар… Я подумал тогда одну крамольную мысль: «это я должен был умереть, это меня колбасило так, что я «сбежал» в психушку; если вообще такое возможно – сбежать от самого себя. И как теперь жить? Ходить в школу, сидеть за партой, всё время видя перед собой милую и добрую девочку, не сделавшую за всю свою жизнь никому и капли зла! Я ходил в школу, вернее, дохаживал, так как с этого времени напрочь решил уйти из школы в училище, мучился в последние месяц-полтора (случилось это горе в апреле 1978 года). Я ходил и вспоминал, как примерно год назад сам чуть не лишился жизни; у нас в седьмом классе образовалось с Вилей Митиным что-то наподобие соревнования; мы поочерёдно резали пальцы на глазах друг друга, не морщась. Виля прыгал со второго этажа и сломал (в третий раз) ногу; он хотел, чтобы я повторил его «подвиг», но я разумно аргументировал, что это может привести к ампутации (неправильно сростётся и т.п.), Виля согласился; над ним «висел этот домоклов мечь», врачи ему сказали, если сломает ещё хотя бы раз одну и ту же ногу, то её могут отрезать. Возможно, чтобы реваншироваться перед ним за то, что я «съехал насчёт выпрыгивания», я предложил ему «примерить на свою шею верёвку» (какой дурак!). А дело было так, на перемене мы играли в школьном дворе, лазили по «ферме», болтались на перекладинах. На турнике висела скакалка, « кем-то заботливо завязанная» петлёй. Я стоял рядом, внезапно словно бы облако накатило на меня. Я обратился к Виле: «Хочешь примерить?» Он поморщился и махнул отрицательно головой. Мы были квиты. Я сумел заставить его «съехать». Потом зазвенел звонок. Вскоре никого на площадке не осталось. А я всё не уходил. Мешкал. Вдруг почувствовал себя гадким треплом: если «не примерю» сам, перестану себя уважать. И медленно надел на свою шею петлю. Высота, как я думал, позволяла мне доставать землю ногами, но глазомер меня подвёл; когда я отпустил руки и спрыгнул с перекладины на землю (с петлёй на шее), я почувствовал, что начинаю задыхаться. Потемнело в глазах, я страшно испугался, холодный ужас охватил меня, одновременно и кровь, и жар ударили в голову. Я с невероятным усилием оттолкнулся кончиками пальцев от земли, подпрыгнул и уцепился кончиками пальцев рук за перекладину, потом отпустив одну руку, я стал развязывать ей петлю, сначала расслабляя её, потом, растягивая её в разные стороны, силы покидали меня, в последний момент я сумел скинуть с головы скакалку. Доплёлся до класса и плюхнулся на своё место, не реагируя ни на замечания учителя, ни на происходящее вокруг (шёл урок своим чередом). Это воспоминание я, вероятно, вкладывал в ту крамольную мысль, когда Володя принёс свою весть. Восьмой класс заканчивался, как в ночи. Одно помню, как мы подписывали друг другу на память белые настольные салфетки. Я подписывал некоторым девочкам, помню, что Ирине Масной, Вале Полыгаловой. Ирина сохранила и потом показывала мне мои «художества» - интересно вспомнить было! Посмеялись!
В мае (я уже говорил об этом) перестало биться сердце нашего деда. Я плакал. Горе впивалось глубже, расшатывая мои нервы. Занятия борьбой и те результаты, которые я показывал время от времени, не позволяло мне сломаться. Я всё же мог себя уважать.
Сотский.
За день перед похоронами мы с одноклассниками ходили к Светлане. Она лежала в гробу посреди комнаты. Лицо было безмятежным, казалось, что Света улыбается. Рассказывали, что у неё на ладонях остались следы от удавки, что это она хотела скинуть с себя петлю, но скакалка не поддалась. Это случилось в среду, Света отвела младшую сестрёнку в детский садик и вернулась домой, в школу не пошла, залезла в шкаф, соорудила петлю из скакалки и… От её бабушки мы слышали фразы, что, мол, это всё из-за него. Я стал расспрашивать «о нём». Виля мне сказал, что бабушка говорит про Андрея Сотского. Он заканчивал десятый класс в нашей школе. Они со Светой встречались. Подробностей мы не знали; какую обиду он ей нанёс; и всё додумывали. На много месяцев он скрылся из виду. Мы не слышали о нём ничего. Иначе, если бы поймали, наверное, устроили бы самосуд; подростки максималисты; не стали бы разбираться. Потом выяснилось, что поступил он и учится в УВВАКУ – нашем Высшем Военном Автомобильно-командном училище.
Хоронили Свету на местном городском кладбище. Привезли нас туда автобусом; помню, что стояли неподвижно пока гроб опускали в могилу, потом нас позвали подойти и каждому бросить по горсти земли. Мы как в тумане подходили по очереди и бросали. Каждый по-своему прощался с ней; настоящих подруг у Светы было немного (в основном, Света делилась с Надей Смолиной, простой и доброй девочкой, которая жила в том доме, где 11-я столовая, дом считался домом для слепых; там селили людей с этой особенностью; мама Нади тоже была слепой, наверное, поэтому дочка у неё была простой и доброй, отзывчивой и справедливой; они со Светой дружили), я с тоской думал, что больше не смогу побывать у неё в гостях; я чувствовал в ней понимающего друга; мы смогли бы опровергнуть то утверждение, что не бывает настоящей дружбы между парнем и девушкой, у нас много было с ней общего – мы с 1963 года рождения, она была похожа на милую кошечку, а я – настоящий кот… Но Света ушла навсегда… Потом повезли нас в 11-ю столовую, что напротив школы (сейчас там автомобильными запчастями торгуют), рассадили по четыре человека за столами, чтобы покормить. Помню, что просидел истуканом, не притронувшись к еде (долгое время, вплоть до зрелого возраста не мог есть на поминках; словно комок в горле, меня тошнило от одного вида еды; но конфеты, которые нам раздавала Светина мама, я взял, и съел). Дома я смотрел на маму с папой и ждал от них «объяснений» - как такое вообще возможно – девочка ребёнок кончает свою жизнь? Они молчали и вздыхали, я понял, что должен взять себя в руки и осознание моего «запроса» возможно придёт позднее. Потом больше полугода я ни с кем об этом вообще не говорил, пока однажды вечером Сотский не попал мне навстречу. Вот, как это было.
Встреча у гастронома. Погоня.
Мы собрались несколько одноклассников во дворе Сергея Старикова, сидели возле его подъезда, разговаривали. Уже не учились вместе, а как «бывалые», вспоминали! Павел Байдин поступил в 16-ю «фазанку», Виля Митин, Сергей Стариков в строительное профтехучилище, я в культурно-просветительное (в «культяпку»). Разговаривали в основном они, а я молчал, мысли были одна мрачнее другой; из головы не уходила трагедия со Светой Малышко. Когда совсем стемнело, я встал и, попрощавшись отправился домой. Шёл по направлению к гастроному. Это было метрах в ста двадцати от нашей скамейки. Выйдя на освещённую часть перед гастрономом, я увидел перед собой две фигуры. Они шли мне навстречу, парень и девушка. Я узнал их; Андрей Сотский и его новая «пассия». По какой-то может быть злой иронии судьбы девушку тоже звали Света, она также училась в нашей школе, только старше классом. У меня помутилось в глазах. Я продолжал идти вперёд ему навстречу и чувствовал, как жар приливает к моей голове; чем дальше мы сближались, тем сильнее становилось напряжение. Когда мы сблизились до метра, я ударил его ногой в область паха. Из-за душевного волнения удар не был прицельным и точным, я лишь напугал его и вызвал панику у девушки. Она вскрикнула возмущенно, Сотский отступил шаг назад, быстро снял ремень и стал накручивать его себе на руку. Ремень широкий солдатский с массивной медной пряжкой с гравировкой серпа и молота. Намотав его на правую руку, он стал им «грозно» размахивать. Но я не собирался уходить, и начал движения по кругу то в одну сторону, то в другую, отыскивая бреши в его обороне. Искал возможность атаки. Сотский понял, что я не уйду, и понял, скорее всего, за «кого» я пришёл. Внезапно он развернулся и побежал от меня, не мало не смутившись, что на него смотрит девушка. Я бросился вдогонку.
Пробежали до Краснознамённой и по тротуару мимо четвёртой школы по Пушкинской до улицы Ленина. Он легкоатлет, вначале сумел оторваться от меня на два десятка метров, но я не дал ему увеличить дистанцию, бежал по следу и заметил, что Сотский начал уставать. Ужас был во всём его облике. Он бежал, вжимая голову в плечи, как будто страшась удара в затылок. Может быть я бы и убил его, если б в мою грудную клетку не стало закрадываться гнетущее сомнение; имею ли я право быть его единственным судьёй в последней инстанции? И, чем ближе становилась развязка, тем сильнее становилось сомнение. Кульминация наступила, когда мы добежали до водопроводной колонки (она раньше была через дорогу от ментовской общаги на Ленина), Сотский споткнулся и чуть не врезался головой в колонку, упал и продолжал лежать. Здесь на ярко освещённом месте перед общежитием я ударить его не осмелился. Был ли я удовлетворён его жалким положением? Скорее нет, чем да. Цель моя была добиться правды любой ценой; услышать его мольбы и оправдания, или вбить его в асфальт. Вместо этого я вдруг почувствовал колебания, стало закрадываться гадливое липкое ощущение, как будто я начинаю «съезжать» и, что мой искренний внутренний порыв, скорее всего, закончится ничем. Мне стало стыдно от мысли, что может быть я вдруг испугался последствий, а может ответственности; что беру на плечи ношу неподъёмную и что я, в конце концов хотел этим добиться – убить его? Сделать калекой?.. Но я ещё не поговорил с ним и не знаю, что произошло между им и Светой... Я стоял над ним, лежащим в пыли у колонки и не знал, что дальше делать; зачем я бежал за ним, если я даже не решился взять его за шиворот? Я лишь сказал ему: «Вставай». Тут мои терзания прервал мужской голос; из окна пятиэтажного дома, что напротив 14 школы, высунулся мужчина и позвал Сотского, который кивнул ему и сказал, что сейчас придёт (вероятно, его новая подруга позвонила его родителям, и те ждали его). Я решил не торопиться с «расправой», надо было выяснить подробности; повторяясь, скажу, что в изменившихся «намерениях» было что-то очень гадкое для меня. Я сказал ему: «Надо поговорить». И пообещал, что не трону его. Он встал, отряхнулся и мы пошли к нему во двор. Сели на скамейку у подъезда. Тут из-за двери опять выглянула мужская голова и спросила: «У тебя всё в порядке?» Сотский кивнул сдержанно. Сказал, что сейчас придёт домой. Голова, удовлетворённая ответом, скрылась в подъезде. Мы какое-то время молчали. Потом я задал свои вопросы: «Что у вас со Светой получилось? Почему она повесилась?» Сотский не стал долго рассказывать, всего несколько слов, мол, не знаю, что не так; у нас были нормальные взаимоотношения, не было ничего такого, из-за чего лишают себя жизни». Хотел ли я ещё, чтобы он оправдывался, плакал? Не знаю. Но у меня осталось чувство не удовлетворённого голода. Да, и удовлетворить этот внутренний голод я никак не мог. Я сделать больше ничего не мог. Я чувствовал тупик и собственное бессилие. Я сидел и думал не о том, как свершить возмездие, я думал, - не превысил ли я свои «полномочия» и о том (О! Прости меня, Отец Небесный! Прости меня, Света!), чтобы, как можно приличнее «оступить»… Сейчас (такова моя натура) я начну искать выход, который очень напоминает оправдания. - Если бы я был уверен, что рядом со мной сидит убийца и не сделал больше ничего, я мог себя назвать преступником и косвенным соучастником. Но я уже не был уверен в его преступлении, хотя и чувствовал, что он может лукавить; но как мне было узнать правду?! Вывернуть его наизнанку что ли?... Пусть ему будет Бог судья. Да простит меня Бог, если я не оправдал Его надежд, не довершил то, что должен был. Что я вынес из всего этого? Что я маленький человек, мне не дано вершить судьбы других людей. Мера ответственности «судьи» может быть сопоставима с деянием «преступника». И тогда уже нет оправдания «праведному судье», он сравнялся с преступником. Бывали времена, когда я остро ещё чувствовал все те пережитые события. Тогда мысли мои были свежее, чувства ярче, выражал я, что чувствовал от всей глубины пережитого. Сейчас остаются воспоминания, весьма отдалённые. Одна надежда – при редактировании этих строк я дополню их или выражусь яснее, основательнее, когда буду верстать книгу.
Примечание: лагерь труда и отдыха вблизи Пуциловки (первое знакомство с Потёмкиными, Батурин, «Утян», местный кореец на Савицкого «зов», местные, когда мы идём пешком, чтобы принять участие в турнире в Липовцах), приехали родители в Липовцы, а я уже не хочу в Суворовское, мы – Чемпионы края!, познакомился с девушкой старшего брата Ромы Нечипоренко
Летом 1978 года, а точнее, в июле наш класс отправился на уборку овощей. Село Пуциловка находится за Борисовкой по той же дороге. Недалеко, но ногами до города не дойдёшь. Поэтому побегов не было. Мы смирились и после размещения на следующий день были уже в поле, убирали морковь, которой вскоре нам предстояло снится; так её было много! На первых днях, когда мы адаптировались к новой обстановке, я остановлюсь подробнее. Не понравилось, что расположили нас не вместе (девочки – мальчики, пусть и в корпусе типа «сортир» - одна половина девчонкам, вторая мальчишкам), а по разным корпусам; по-моему, даже некоторые мальчишки были отдельно поселены. С нашей группой в бараке поселили мальчишек из 3-ей школы. Некоторых ребят из этой школы я знал – мальчик Саша (был со мной в одном отряде в пионерском лагере «Солнечный»), его тёзка Саша Савицкий, с которым вместе тренировались в одной секции борьбы (для меня удивительным был тот факт, что во время круговой тренировки, когда наш тренер Виктор Иванович Пешков ставил всех сильных ребят «сверху» на отработку переворотов в партере на Александре Савицком, то он не терпел, не стоял от моего рычага, а валился на спину, как сноп; при том, что весил в два раза больше меня и был атлетического сложения) и два брата Потёмкины, Вадик и Витя; которые ходили в вокально-инструментальный ансамбль в городке (близ 3-ей школы). Я видел их пару раз со стороны, потом присутствовал на репетиции; тогда во мне зародилась мечта «играть в ансамбле, как они», сойтись поближе за время, проведённое вместе в лагере труда и отдыха – не плохой шанс заручиться их поддержкой, но до дружбы было ещё далеко – мы присматривались друг к другу. В первый день очень сложно было; много новых обстоятельств и условностей; диковатая «особь» с фамилией Батурин и «сочувствующие» (среди них выделялся симпатичный паренёк по прозвищу Утян и несколько человек в массовке) создавали напряжение и «мутили воду». Когда пришло время сонного часа они устроили травлю Саши (кого я назвал первым); дёргали его за бельё, обзывали за не стандартное лицо (у него маленький скошенный подбородок и вытянутый нос), сдёргивали одеяло, пошло смеялись от удовольствия, видя, что он мучается, а дать отпор не может. Надо отдать должное, Саша мучился молча; не проронил ни слова; ни разу. Мы смотрели за «пытками» со своей половины и меня это начинало бесить; почему все молчат?! Не только наши «бойцы», среди которых был «самый сильный мальчик в классе» Виля Митин, но и свои из третьей школы? Неужели никто не сочувствовал Саше?! Я не выдержал и громко так, чтобы слышно было всем, произнёс: «Вам не кажется, что кто-то здесь много на себя берёт?» Возникла пауза. Потом несколько несущественных вопросов Батурина с той стороны. Мы огрызались. Я повторил, что мне не нравится происходящее. К согласию мы не пришли, но издевательства над Сашей прекратились. А ночью меня разбудили на «пойдём выйдем». Я думал, за меня вступятся наши, но моя «свита» молчала. А может её и никогда не было?!.. И я сказал, что на разговоры не пойду, мол, днём поговорим, а сейчас я буду спать. И надвинул подушку себе на голову, в которую стали закрадываться сомнения в надёжности нашего «коллектива», его сплочённости; я думал, что мы кулак, а получилось – отдельные пальцы, среди которых замаячил в воображении известный палец, один единственный, но так точно характеризующий эту разобщённость. На утро отношение моих товарищей одноклассников ко мне зрительно не изменилось, но меня продолжал точить «червяк». Неужели в нашем коллективе нет духа?! Неужели мы позволим и над собой издеваться; ходил с такими думами весь следующий день. А днём мы работали в поле с перерывом на обед (там же на поле); думы не покидали меня. После четырёх часов нас привезли в лагерь, а вечером показывали кино (я ни разу в кино не ходил), в следующий вечер танцы (как часы –день кино, день) танцы. После испытанного разочарования мне не хотелось никуда. Я бродил бесцельно по территории, выходил к речушке. Однажды возле речушки (приток Сейфуна) мне повстречались Батурин и его компания (там был Утян и другие). Батурин окликнул меня по имени (его тоже зовут Игорь). Я подошёл с виду невозмутимый, в груди колотилось сердце (я волновался; в случае чего, помощи ждать было неоткуда). Он пристально посмотрел мне в глаза, казалось, выбирая стратегию. Тряхнув головой, словно бы отгоняя нахлынувшие мысли, Батурин пригласил меня к костру. Я подошёл ближе и стал греть руки над пламенем. «Что один? На танцы пойдёшь?» Я ответил кратко: «Люблю одиночество. На танцы схожу в другой раз.» Возникла пауза. Потом Батурин задал, видимо, свой наболевший вопрос: «Что ты такой был дерзкий?» Я ответил: «Не люблю, когда обижают слабых». Батурин, словно в оправдание произнёс: «А у нас класс такой; свои законы, не вмешивайся.» Я стоял на своём: «Не обижай слабых». Ещё одна пауза последовала. Обоим стало ясно - каждый останется при своём мнении. Я ушёл в лагерь с ощущением, что наш разговор не закончен и при «удобном случае» может быть продолжен, причём самым неожиданным образом. Я тогда ещё не знал насколько неожиданным! К тому периоду я ещё не убегал ни разу! Дрался честно; либо выигрывал, либо проигрывал, но не убегал, верил в добро, не испытывал предательства или ударов в спину и верил – всё будет по справедливости. Разочаровался ли я позже? Посмотрим. Что - то ждало меня впереди! И первый шок всего через несколько дней в том же лагере «труда и отдыха, когда я сходил на танцы дня через два.
Восхищался игрой братьев Потёмкиных; Витя играл на бас гитаре, Вадим на саксофоне, Саша, над которым издевались в первый день смены, играл на барабанах, руководитель ансамбля Мазуркин Александр играл на ритм гитаре и клавишных (иногда на трубе). Я смотрел во все глаза и всё больше утверждался в своей мечте – попробовать свои силы в ВИА; я любил петь, начал изучать гитару (хотел научиться, но не знал аккордов; играл на одной струне «Генералы песчаных карьеров», которую выучил в «Солнечном» за месяц перед ЛТО). Наблюдая с восхищением, как на сцене твориться это священнодействие, я мечтал «играть также» - о! сколько наивности в этом мечтании, но разве оно не чудесно? Разве эти мечты не нужны подростку, как воздух?! – Жизненно необходимы! Иначе пустоту начнут заполнять иные «интересы». Искушений так много! Например, в те годы «процветала» конопля. Её росло очень много в городе (на огородах встречался и мак), на пустырях. А что говорить о деревнях, где в роли «контролёров» выступали лишь сами наркоманы; охраняли свои «деляны», были случаи расправы над такими же «охотниками» или над прохожими, случайно забредающими в поисках ягод и грибов. За спичечный коробок пластилина давали до трёхсот рублей. Можно было выменять редкие в те годы американские джинсы («Борман» и др.) за такой коробок. Итак, я был в другом спектре увлечений. Меня влекла музыка и то непонятное, но приятное чувство, которое только зарождается в юном сердце, полном ожиданий. Нега и гармония – единственные мои наркотики!...
Местный кореец на Савицкого «зов», местные, когда мы идём пешком, чтобы принять участие в турнире в Липовцах), приехали родители в Липовцы, а я уже не хочу в Суворовское, мы – Чемпионы края!, познакомился с девушкой старшего брата Ромы Нечипоренко
Пришёл тот злополучный вечер. Меня позвал мой товарищ по секции классической борьбы Александр Савицкий. Его, видимо, попросили сообщить мне «долгожданную» для меня новость – меня желают видеть местные на разговор «сглазу на глаз». И сообщить это поручили ему моему спортивному товарищу. А он и не сопротивлялся! Его попросили – он сообщил, просто передал «приглашение». Я вышел с освещённой площадки на крыльцо, ища глазами, кто бы это хотел меня видеть, Саша Савицкий указал мне направление, куда надо идти. Я пошёл в темноту. В сторону сарая. За сараем меня ударили в лицо. Сразу, без предупреждения. Я «умылся кровью» - то ли нос потёк, то ли губы полопались, сейчас подробностей не помню. Потом я услышал «ободряющий» голос, что больше ударов не будет, что это была «заслуженная экзекуция», но с меня хватит. Я открыл глаза, вытер кровь. Передо мной стоял невысокого роста кореец из местной деревни, «которого попросили со мной поговорить» его друзья (вероятно, наши соседи из 3-ей школы). Мне вдруг стало так жалко самого себя, что я заплакал; сначала беззвучно, потом у началась истерика, плечи мои тряслись, я начал быстро-быстро что-то говорить, мол, не хочу больше жить (в эту минуту Света Малышко стояла у меня перед глазами), и я сказал страшные слова, что одноклассница повесилась, а теперь и я жить не хочу. Кореец вдруг стал мягок, даже заботлив, подвёл меня к ручью и стал умывать мне лицо, приговаривая, что сожалеет о случившемся, что не мог отказать друзьям, но теперь сожалеет. Это был очень горький вечер. Один из самых горьких в моей жизни. Сначала я «потерял» свой класс, потом товарища по борьбе (в котором я мнил до сих пор скрытый резерв, не выставлял этот козырь, не бравировал, а просто верил, что он у меня есть, что Саша встанет за меня горой в случае чего; он и был у нас в секции самым огромным; человеком-горой; но размеры туловища оказались несоизмеримыми с размерами его храбрости; эдакий колос на глиняных ногах; а может не в храбрости дело, а в низости духа; он таким изощрённым образом отомстил мне за мои перевороты рычагом (один из приёмов борьбы в партере), которые он не мог вытерпеть на круговой тренировке; ему было обидно, и таким неожиданным образом нашла свой выход его обида за то «оскорбление», которое я невольно ему «нанёс»); как заразительна низость; спустя несколько месяцев на абитуре в культпросветучилище я поступил приблизительно так же. Но об этом ниже.
Каким-то образом, нам с одноклассником и моим товарищем Володей Рыпаловым удалось отпроситься на соревнования по борьбе, которые проходили во второй половине лета в посёлке Липовцы. Наш тренер Виктор Иванович Пешков в целях популяризации классической борьбы в крае уговорил крайспорткомитет провести Чемпионат Приморского края среди юношей в посёлке. Тем более, что он славился своими выходцами; когда Виктор Иванович жил там, он создал хорошую команду, которая «давала шороху» в Приморском крае, а по физической и функциональной подготовке ей не было равных на всём Дальнем Востоке. Из прославленных учеников я могу назвать такие фамилии, как Кибиц, Купера, Левенко, Давыдов, братья Михеевы, Крутоус, Дмитриенко и другие. Так мы засобирались с Володей, заранее договорившись с классной руководительницей; вопрос оставался открытым вплоть до начала соревнований; нас отпустили в четверг, в пятницу день приезда, размещение и взвешивание, а в субботу бороться. Собрались мы быстро; «что бедняку собраться! Лишь подпоясаться!» Сказали, что пойдём в деревню на остановку. Пошли, простояли порядочно и без толку (с нами «за компанию» напросился Паша Байдин; он начинал вместе с нами заниматься борьбой, но потом перешёл в разряд «зрителей» - долго и упорно тренироваться – был не его «конёк»). Пошли пешком. Перешли мост, подходили к алее тополей, что растут на отдельном участке трассы (по обе стороны дороги). Вдруг снизу слева послышались гикающие голоса. Мы присмотрелись и увидели вдали внизу в пойме реки столбы пыли. На двух телегах к трассе галопом неслись местные. Лихо взлетев на дорогу, осоловелые от наркоты (или алкоголя) молодые парни грубо окликнули нас. Я обернулся к своим товарищам, не зная, как поступить, но увидел только их спины. Володя, убегая, разок обернулся и махнул мне, чтобы я следовал за ними. Но я не знал, зачем я должен бежать?! Я ведь ничего дурного не сделал! Я даже не знаю этих ребят. В чём моя вина перед ними?! Ну, мне никто ничего объяснять не стал, меня просто отдубасили и уехали обратно в «пойму», растворившись в столбах пыли. Это стало ещё одним уроком для меня; никто не обещал мне «райскую жизнь», а в «земной жизни» очень часто бьют по физиономии просто так, лишь в силу каких-то очень глубоких личных переживаний, не объясняя причин такого скверного самочувствия! Что называется, «попал под горячую руку».
Помню, приехали в Липовцы на рейсовом автобусе в пятницу. Разместились в каком-то общежитии. Взвешивание было через два часа, поэтому ничего не ели, коротали время, как могли. После взвешивания пировали; выставили на общий стол все свои припасы, чем снадбили нас наши родители. Ели, смеялись, нисколько не заботясь о завтрашнем дне, когда Рома Нечипоренко вдруг ввёл к нам в комнату девушку лет шестнадцати, познакомил. Мы с интересом смотрели то на Рому, то на девушку! Роме было 12! Как такое возможно? Девушка была прекрасна! Чуть позже мы узнали, что Ромина «подружка» - девушка его старшего брата, которая учится в Уссурийске и приехала домой в Липовцы на выходные. Она оказалась гостеприимной; позвала нас в гости, напоила чаем. Потом мы смотрели её фотографии, и я выпросил у неё её фото. Оно у меня в альбоме; девушка давно стала бабушкой, а воспоминание о юной и очаровательной девушке, такой чистой, эрудированной и гостеприимной, но увы не моей (!) приятно до сих пор!
Вечером ещё одна неожиданность ждала меня; приехали мои родители на нашем «Урале» и сообщили мне, что, если я не передумал поступать в Суворовское училище, то надо срочно ехать в Уссурийск, чтобы завтра с утра (в субботу) быть в училище. Неожиданно для себя я расплакался! Родители смутились: «Ты такой большой! Перестань! Не хочешь в Суворовское – не едь.» Я действительно, вдруг передумал, хотя был согласен, что спартанское воспитание в училище помогут мне стать самостоятельным, укрепить силу воли и т.п. Представив, что эти соревнования для меня не состоятся, что товарищей своих придётся оставить, что жизнь моя круто изменится, что в семье я буду бывать редко, мне вдруг очень не захотелось всего этого лишиться. Я плакал громко. Стоял перед смущёнными родителями и глотал слёзы. Мне было стыдно, но я ничего с этим не мог поделать; хорошо, что товарищи мои этого не видели! Папа с мамой уехали в Уссурийск. На следующий день хорошо выспавшись и успокоившись, я вышел победителем из всех своих поединков (я решил, что ни за что не проиграю, иначе перестал бы себя уважать; не слишком ли было бы к избиению корейцем, затем местными, затем к слезам перед суворовским «будущим» добавить ещё и поражение в соревнованиях; это было бы чересчур, поэтому я выиграл и тем дал себе отсрочку, передышку в своих самоуничижительных тенденциях). И мой товарищ Володя Рыпалов в весе 65 кг. тоже стал Чемпионом Приморского края. В город мы приехали в приподнятом настроении! Я снова мог уважать себя, несмотря ни на что!
ПРИМЕЧАНИЯ: сексуальные опыты (У Володи с Элей, а у меня – с Надей)
В последнее перед «взрослой» жизнью (после школы – наступает «взрослая» жизнь, пусть даже по возрасту ты и школьник!) лето обострилось моё либидо. Я опрокинул все свои комплексы и страхи, всю свою подростковую мнительность и неуверенность, придумал для себя, что «всё это игра, необходимая для подготовки к взрослой жизни, получение необходимого опыта», благо, что объект был согласен, почти подходил мне по возрасту и менталитету (не очень маленькая и в меру глупая!) – у меня была Надя (года на два младше меня), а у моего напарника Вовика Рыпалова – Эля Коптева (Надина одногодка). Девочки жили в одном доме с Вовой по моей родной улице Крестьянской (только дом 76). Мы с другом напросились в гости, собственно, и напрашиваться долго не пришлось; Надя и Эля только этого и ждали. Собрались у Нади; Володя с Элей уединились в большой комнате, мы с Надеждой в спальне. Опишу, насколько мне позволит «моя юношеская стыдливая скромность» наши с Надей утехи (что там было у Володе с Элей, я не знаю); мы с Надей легли в постель на чистые белые простыни, раздевшись до трусов. Какое-то время я лежал затаившись, набираясь «содержания» - надо же было что-то делать?! Надя терпеливо ожидала , похохатывая. Потом, осмелев, я взгромоздился сверху, сделал пару движений фрикционных, полез к подружке в трусы, она не поддавалась, всё время «уводила» попу в сторону.. Через три минуты такой борьбы я её «обполюшил»; лужица пролилась кружком на простынь. Я смущённо вытирал мокрые трусы. Надя соскочила с постели, помчалась к подруге, вызвала её и долго шепталась с ней в прихожей, потом они прошли в спальню, а я метнулся в комнату к Володе, быстро одев трико. Девочки с интересом стали рассматривать мой «след», оживлённо разговаривая; их смех доносился к нам в комнату. Мы вышли с товарищем во двор и отправились по домам. Вот такое приключение; одно из первых переживаний. Поэтому так подробно описываю.
Примечания: Гастроли с ансамблем Мазуркина (с мордобоем)
Я, кажется, говорил выше, что после лагеря труда и отдыха стал ходить на репетиции в ансамбль Александра Степановича Мазуркина. Да, это началось в августе 1978 года. Мне было 15. Ранимый, впечатлительный, «устремлённый» в себя. С мечтой о самореализации. В чём я видел эту «реализацию»? В том, что у меня получалось лучше всего. Разве не правильно это? А получалось у меня петь, читать стихи; артистичность была у меня заложена и развивалась родителями; мама записывала и водила меня в кружки: ВИА, танцевальный, учила меня входить в «образ» - когда читаешь стихотворение, то надо словно бы окружать себя ореолом того действия, которое отображено в произведении (плюс то, что ты видишь; твоё собственное ощущение; это всегда таинство, никогда не повторяющееся; от того и привлекательное, неугасимое!). Я хотел вдобавок ко всему научиться играть на гитаре, чтобы аккомпанировать самому себе, не зависеть от сторонних сил. Это сыграло решающую роль в моём самоопределении (в выборе учебного заведения и направления «поисков» и подчас горьких экспериментов на многие годы). Я готовился к поступлению в Приморское Культурно-просветительное Училище на оркестровое отделение. Мама в конце 50-х годов закончила это училище танцевальное отделение (преподаватель Донской и др.), потом пришла на МЖК заведующей детским сектором. Я решил, что пройду по маминым стопам, но со своими особенностями (хотя очень люблю и, думаю, умею танцевать, благодаря маме!).
Мазуркин был преподавателем этого училища. Его манера держаться отталкивала; брезгливое выражение лица, всегда сосредоточенный недовольный вид, и вдруг слащавость (так резко гармонирующая с «фекальной пресыщенностью»- мол, понаехали тут). Контрастный человек. Когда я стал посещать репетиции в городке, он дал мне разучить песню, сказал, что пригласит на концерт. Пригласил. В городке перед клубом на летней площадке состоялся мой дебют. Я пел «едут, едут по Берлину наши казаки». Он говорил, что преподаёт в училище. Я строил планы; он поможет адаптироваться и во время учёбы будет подспорьем моё участие в его ансамбле. Я внутренне чувствовал, что это может повлиять на мою карьеру. Но, узнав получше Мазуркина, я быстро от этой идеи отказался. К тому же мне стало известно, что он ушёл из училища, стал играть на свадьбах, похоронах, на танцах. Наступила кульминация наших взаимоотношений осенью, когда я уже учился в КПУ (подробно об этом периоде чуть позднее). Мы поехали с анамблем в одну из воинских частей. После выступления вечером сели в гостиннице поужинать. Поразило то, что при взрослом (Мазуркин сидел за общим столом) достали вино. И не было сказано ни одного слова против. Я поддался искушению и напился в стельку. Неприятно, но факт. Мазуркин, как пеликан, с важным видом сидел на расстоянии протянутой руки и любезничал с девушками из танцевальной группы. Меня обрывал на каждом предложении, не давая закончить ни одной мысли. Я, хоть был и пьяный, но мне вдруг стало обидно; всё накопившееся неудовольствие против этого чванливого и неотёсанного человека, выспреннего (ложная значительность) с одной стороны и примитивного педанта с другой, ремесленника от музыки вызвало во мне агрессию. В какую-то минуту я вышел в туалет освежиться. Мазуркин опередил меня; встал с сигаретой в зубах в центре и стал говорить свои «поучающие замечания» братьям Потёмкиным. Я сделал два шага к нему и ударил его в лицо. Кто-то стал хватать меня за руки. Я обернулся. Витя Потёмкин пытался сдерживать меня. А Мазуркин, воспользовавшись возникшей паузой, ретировался в комнату. Я пообещал воздержаться от агрессии, вернулся за стол и ещё больше напился. Я понял, что каплей, переполнившей чашу моего терпения стала маниакальная настойчивость «учителя» в попытках принизить (или даже унизить) меня на глазах посторонних, среди которых были и девушки (это было нестерпимо для меня). Он и много лет спустя не изменил себе; оставаясь по сути своей талантливым, но «завистливым Сольери». А я, пьяный (так неприятно вспоминать этот момент), неудачно чихнул, и у меня потекло из носа прямо в мою тарелку. Я сконфузился и, прикрывая нос ладонью, пошёл спать. «Какой конфуз!» Зачем-то происходят такие «невелирующие» события; словно бы «правят» нашу гордыню, не дают возносится. Но, как обидно для подростка – от чего больше всего переживал, чего больше всего хотел избежать – опозориться перед девчонками, то и получил! А, может девчонкам было совсем не до меня? И тогда мои опасения лишь плоды моей мнительности. Всем вопросам нет ответа. Посему, пойдём дальше.
ПЛАН ДАЛЬНЕЙШЕГО ПОВЕСТВОВАНИЯ – после Жариково я получил свою ранее заработанную зарплату на МЖК и купил маме подарок, учёба в КПУ, соученики, учителя, дружба с Володей Старцевым, Виталей Адяном, мне ломают нос, потом нападают на нас у дома быта, 16 лет, покупаю гитару у Вити (возвращаю ему темброблок), вражда со Степаненко, первый секс и я стал мужчиной, КПУ, тех. Школа, вечерняя школа, ВРД, первые поездки, ПСХИ (пять лет института), возвращение в дом мук, знакомство с Владимиром Цыганом, возвращение в «нормальную среду», экспедиция леспроект, встреча с Иваном Авраамовичем и приход на работу в ПСХИ, возвращение в ВРД, учёба и новые поездки, тренировки, мои злоключения в Москве (три вокзала в 1991 году) тренерская работа «на разрыв», везу своих учеников с собой в Санкт Петербург, ухожу из ВРД, возвращение в 1998 г. В ПСХИ, брат (его обследования, наши встречи на уроке, дома), работа в школе, безработица, год в театре, кружковая работа и «хрен без соли», уход бати 1 января 2007 года, три года в театре ДОРА, несколько лет на бирже, Электросеть, уход брата 3 сентября 2014 года.
В то лето (1978), последнее перед «взрослой» жизнью случилось ещё одно происшествие, которое просится на эти страницы. Шёл август. Был знойный день. Я пришёл в кино. Был в то время у нас в Уссурийске махонький кинотеатр «Хроника». Я купил билет, а на оставшуюся мелочь семечки, перешёл на другую сторону улицы, встал на углу (сейчас в этом здании книжный магазин, а в то время была какая-то фабрика) и поглощал семечки, время от времени сбрасывая шелуху в урну. Подошёл офицер и прямо попросил угостить его семечками. Я почувствовал от него перегар, глаза его были красны, как после «бодуна». Моё отношение к пьянству отрицательное; с детства пресыщен; столько бед приносит оно в семьи, разделяя их, делая несчастными всех без исключения. Я внутренне напрягся и, сам не ожидая от себя такого – протянул ему кулёк. Пьяный офицер взял оттуда немного, поблагодарил и медленно пошёл своей дорогой. В душе у меня скреблись кошки. Тут из-за угла ко мне навстречу вышел мой старший товарищ из секции классической борьбы Валерий Новиков. Мы поздоровались. Он спросил: «Что такой хмурый?» Я поделился, что, мол, пьяный офицер подходил, «клянчил» семечки. Валера сказал пацанскую фразу, мол, «забей», дал бы ему пинка, да и дело с концом. Его слова, брошенные на моральную поддержку, я воспринял буквально; откуда только «отчаянность» такая взялась? Я круто развернулся и увидел «своего» офицера неподалёку; к несчастью, он шёл медленно и ушёл недалеко. Я направился за ним. Подойдя к нему со спины, я дал ему пинка. Он пошатнулся и рассыпал все семечки. Какой был у него взгляд! Какое недоумение! Столько было всего в этом взгляде! В нём была и боль обиды, и желание броситься на меня, и улыбка какая-то, словно бы ему не верилось в реальность происходящего. Я тогда что-то прошипел ему, мол, пошёл отсюда, пьяница. Как мне сейчас стыдно! Как я додумался до такого?! А он сдержал себя, развернулся и молча ушёл. Валера ничего не сказал мне, лишь несколько «дежурных» фраз; ему вдруг нужно было срочно спешить по делам. А я, слегка растерявшийся, побрёл в кино; не запомнил, какой фильм и смотрел; наверное, мне тогда уже было не до фильма – я человека оскорбил!..
Примечание: абитура в Жариково, поле конопли, Толик Бабич, работа на подворье у местного мальчика, вознаграждение вином, приезд родителей (узнаю, что меня ждёт моя первая зарплата и, что мы скоро поедем проведывать Кабри; по приезду в Уссурийск, я получаю на МЖК 102 рубля; сделать вставку о том, как я в июне работал на МЖК наклейщиком), мой подарок маме, мы едим в Пограничное (Кабри), дед Роман Георгиевич и его семья, учёба в КПУ, соученики, учителя, Володя Старцев (дружба и сломанный нос, нас «пресуют», менты), Виталий Адян – «последний из магикан», «Либ. Без» (Коля Симонович), беру на лето аппаратуру (Евгений Ефимович Апухтин), практика в Михайловке, бросаю училище и ухожу в рефы.
В нашем городе около шестидесяти лет тому назад образовалось училище. Сначала это были курсы культпросвет работников. Позже оно стало называться культурно-просветительным училищем; «народным» языком – «Культяпка». После восьмого класса я выбрал его, так как тянулся к творчеству, мама закончила это училище. Кстати, одно время в его здании (в первой половине 20 века) был родильный дом. Здание старинного вида. Так строили более ста лет назад. По архитектуре напоминает здание Пьянковых (здание городского театра).
Я занимался борьбой, стремился заниматься «искусством» - «культяпка» была мною призвана в помощь. Смутно помню, как прошли вступительные экзамены; запомнил сочинение и тест на чувство ритма и музыкальный слух (надо было, стоя спиной к роялю, пропеть ноты правильно и простучать ритм, который воспроизводил экзаменатор). Ещё, возможно, были алгебра (контрольная, где надо было решить несколько уравнений) и история (или литература?!). Экзамены я сдал успешно. Помню, перед одним из экзаменов мы сидим на корточках за учебным корпусом (через проезд здание недавно построенного дома культуры «Юность») с Вадимом Лепеевым; он курит, я слушаю; в свои пятнадцать лет он, мой ровесник, выглядел старше меня на несколько лет; высокий, белокурый, с пробивающимися усиками, с хитрым оценивающим взглядом! А у меня первая растительность появилась лишь в 23 года! Так что, я выглядел ребёнком в сравнении с ним. Слушал, а он «изрекал»! Впрочем, Вадим оказался добрым парнем. Он тоже поступал на оркестровое. Мы поступили. У нас была 133 группа. Которая разделилась потом на «духовиков» (где очутился я) и «народников»; к сожалению, эстрадного отделения тогда ещё не придумали; готовили «контингент» для деревни (как я позднее понял), а в деревне эстрада – «от лукавого». По сему я смирился со своей участью «духовика». Но сначала отправили нас на уборку картофеля в село Жариково.
В Жариково нас поселили на территории какой-то канторы; в административном бараке с красными агитационными плакатами – поселили девочек, нас мальчишек (после восьмого) в вагончик, ребят, отслуживших в армии, в трёхэтажном здании рабочего общежития с душем и туалетом; «лафа»! И потянулись наши будни. После завтрака в деревенской столовой нас везли на поле, где «эксплуатировали» до обеда (обедали мы в полевых условиях; у нас была солдатская кухня), далее мы продолжали работу до вечера, потом в лагерь, приводили себя в порядок, ужинали там же в деревенской столовой, потом свободное время, иногда кино, но в основном болтались без дела, предоставленные сами себе. Была одна гитара на всех; всегда нарасхват. Я старался изо всех сил научиться; приехал в Жариково с одной песней в репертуаре («Генералы песчаных карьеров» на первой струне). Когда кто-то из ребят играл аккордами и пел, я зарисовывал или запоминал аккорды, записывал слова, спрашивал, что означают буквенные обозначения над некоторыми словами. Хорошо объясняли два – три человека; в основном, Женя (высокий симпатичный парень после десятого класса; он выглядел старше своих лет, поэтому, наверное, жил с ребятами после армии), ещё один парень учил меня Юрий Сумеркин; цыганского вида, с длинными чёрными волосами после армии. Однажды, глядя на мои руки он «пророчески» произнёс: «Пройдёт время, и ты станешь крутым и уважаемым в своей среде парнем; не обязательно самым сильным, но уважать тебя будут все!» Я спросил: «В какой среде?» Он: «Может на танцах, куда ты будешь ходить». В основном он оказался прав (никто меня на Зелёнке не обидел, ни разу, сверстники и даже старшие уважали, лихо обходило меня стороной. Не считая одного мутного субъекта, который пытался посягнуть на моё внутреннее равновесие в моём гостеприимном «царстве», где я вырос и возмужал (на Зелёнке я с 15 лет) (Двоенко, по-моему, его фамилия. Да и то – подкрадываться ему пришлось несколько лет – действовать из «норы» (из-под тишка; сначала на городской площади, потом пришёл на Зелёнку с девушкой, зацепил меня по касательной, получил пинка и не остался, чтобы закончить разговор; правильно, наверное, что не остался; ретировался, правда, оглядывался злобно; но это всё, на что его хватило; я опишу всё подробнее, когда подойдёт пора. Зелёнка меня берегла. И в моём сердце к ней лишь благодарность! Но вернусь к «моим урокам». Я впитывал всё, что говорили и показывали мне Евгений и Юрий, а ещё наш «вундеркинд» Володя Старцев. Он окончил музыкальную школу по классу фортепьяно, прекрасно играл на гитаре, пел Круиз и много чего ещё! К концу лагерной абитуры я знал уже 15 песен!
Оттачивал их. Поэтому меня стало раздражать, когда Алексей Бухтияров перехватывал раньше меня гитару у наших «армейцев»; вид у него всегда был неизменно - «параллельно всё». Поэтому раздражение накапливалось. Однажды (жаркий воскресный день, делать было нечего) я сел с гитарой. Откуда ни возьмись появился Алексей и «упал на хвоста», мол, через сколько минут прийти за гитарой? Я напрягся: «Минут через сорок». «Давай через двадцать, а то скоро на ужин». Я поморщился, но делать было нечего, гитара не моя и, одна единственная. Лёша ушёл в наш вагончик, а я продолжил занятие. Через пару минут другие «гости» потревожили меня; пришли местные, сели оба рядом и стали слушать мою игру. «Нормально у тебя получается! Давно играешь?» «Месяц скоро будет». «За месяц научился?!» «Да!» Второй «снял» удивление с лица своего товарища: «это же музыкальное училище, чего ты хочешь?!»
Нашу беседу на свою беду прервал Бухтияров, подошёл и стал выпрашивать гитару. «Время вышло». Он, казалось, не обращал на местных никакого внимания, знай – гнул свою линию. Я гитару отдал. Местные промолчали, но сидели недовольные. А, когда Бухтияров подошёл к вагончику, чтобы подняться по лестнице, один из местных спросил: «что за фикус?». Не знаю, что меня толкнуло на такой постыдный проступок, но я решил выставить Бухтиярова в том свете, в котором я его видел – себе на уме, несговорчивый, надменный, «конкурентноспособный», я захотел «раскусить» его чужими «зубами». Ожидал ли я этого буквально? Не знаю. Но местные спросили, и я ответил, что лежало на поверхности (не думал я, что так будет «подленько у меня на душе», что «переваривать» свою вольную или невольную «подставу» я буду долгие годы); местные окликнули Бухтиярова. Он задержался на лестнице. Они подошли и стащили его вниз. Гитара осталась у входа. А парня ударили несколько раз. Он не отвечал. Всё было на моих глазах. Стало паршиво; я почувствовал себя провокатором, чужими руками сделавшим своё чёрное дело. Местные ушли. Я пошёл в вагончик. Алексей лежал на своём месте и смотрел в потолок. Я подумал про себя, что обязательно потом расскажу ему, что спровоцировал местных на мордобой, или во всяком случае не вступился за него, хотя мог отговорить местных; когда они спросили меня что он за человек, я сказал – так, говно, такой же студент, с дрянным характером, так я сказал или что-то в этом роде. Я думал над случившимся, тоже забравшись на своё ложе; к гитаре в тот день я больше не прикасался.
А вечером нас всех ждало настоящее потрясение…
Лежал я в своём углу на нижней полке и незаметно уснул. Проснулся от чувства тревоги. Открыв глаза, я осмотрелся и увидел двоих чужаков. Это был детина лет 25 и солдат. Оба под шафе (или обкуренные). Детина выстроил моих одногруппников в шеренгу и расхаживал взад-вперёд, потрясая ножом перед их лицами. Речь его была несуразная и замедленная; непонятно, что он говорил конкретно; похоже, что он старался запугать ребят, произвести на них впечатление, а с другой стороны – он, как будто сам не знал, что будет дальше, путался, то повышал голос, то говорил шёпотом, зловеще улыбался. Солдат же встал у входа на страже. Тут детину словно осенило; он стал подходить к каждому стоящему, заглядывал в глаза и, если ему взгляд не нравился, он бил парня в лицо и переходил к следующему, всё время помахивая ножом. Я продолжал лежать, на своём месте. В противоположном от меня углу лежал Лёша Бухтияров. Вдруг Лёша встал и вышел на середину комнаты, присоединившись к остальным. Детина подошёл к нему «Что! Храбрый? Да!.. У ну, иди сюда!» Он стал таскать за воротник и избивать Алексея. Я продолжал лежать, понимая, что трушу, что ребята и за меня получают; и, если бы я вышел, то сумел бы как-то отвлечь агрессоров на себя, и ребята меньше приняли бы той агрессии. Но я не вышел. Остался на месте, проклиная свой страх. Тут снаружи постучали. И в вагончик вошёл Женя. Детина переключился на него, солдат плотнее загородил выход. Женя понял всё сразу, какое-то время отшучивался, а когда «детка» стал одной рукой хватать его за лицо, а другой помахивать ножом, Женя оттолкнул его потом солдата, сорвал крючок, распахнул плечом дверь и бросился вниз по ступенькам; всё заняло несколько секунд. «Местных» как ветром сдуло. Женя спас нас. А наутро председатель сельсовета с начальником нашего лагеря пришли разбираться. Узнав все подробности, председатель просил не давать делу ход; обещал, что такое не повториться, рассказал, что «детина» - местный наркоман, недавно пришедший из тюрьмы (если узнают о его рецидиве, упрячут на много лет), а солдатик попал под его влияние, ему месяц до дембеля и он единственная опора стареющей матери; просил не калечить ему судьбу. Мы сдержали обещание, побороли свои страхи (а кто-то и боль, и синяки); больше всего досталось Косте Ширнину самому худенькому и безобидному пареньку (его избивали долго; взгляд не понравился) и Лёше Бухтиярову. Паша Данилов, Виталя Адян отделались легкими царапинами. Я остался незамеченным; не знаю, обрадовало ли меня это, или огорчило; смешанные чувства; товарищи мои не упрекнули меня ни разу; наверное, понимали, что выйти и подставить себя – это очень личное дело каждого; неизвестно, как они повели бы себя на моём месте. И уже поганое чувство охватывает меня сейчас – а вдруг Алексей Бухтияров нарочно обнаружил себя, встал с нар, когда «местные» построили ребят в шеренгу, присоединился к остальным, меня же тем самым закрыл от опасности? В любом случае, он принял опасность; тем самым отвёл её от других (и от меня; «два раза снаряд в одну воронку не падает» - вот меня и не заметили). У меня были мысли встать и присоединиться, но так было страшно там, и так хотелось остаться в уютной постели. Бог мне судья! Я утешаю себя мыслью, что спустя несколько лет признался хотя бы Лёше, что натравил местных на него тогда днём, когда он перехватил у меня гитару, признался и, вызвал его на драку, - «если он что-то против меня имеет». Он тогда с улыбкой отклонил мой вызов, сказал, что «не за что драться, а если будет повод – схлестнёмся». Вот так можно, не вступая в драку, побеждать. Хороший урок! Не вступать в мелкие стычки и выигрывать целые сражения! Жизнь – это Большое сражение, война. Важно правильно рассчитать свои силы, быть мудрым и осознанным. Осознанность – хорошее свойство, предохраняющее от озлобленности. Кто-нибудь, испытавший подобное, поймёт меня и, возможно, не осудит; жизнь не считается ни с нашими возможностями, ни с нашими потребностями и амбициями; «просто бьёт ключом по голове» и … потом снова бьёт, пока не утухнешь; только успевай «менять щёки». В одном случае поступил красиво, как герой, но не расслабляйся! Возможно за углом тебя ждут «двое с носилками, а один с топором», или с клофилином; если (ментально) гордый и независимый, тебя накормят клофилином и «опустят» и т. п. Я, конечно утрирую, но принцип «таких жизненных качелей», когда нельзя расслабиться, чтобы, например, отпраздновать – всегда присутствует; «ни одно, так другое». Может быть тогда у меня была «компенсация» за «пророчество» Юрия Сумеркина, мол, скоро будешь крутым – Жизнь мне отпустила пару пинков по самолюбию – «чтобы не зазнавался».
Из абитуриентов помню, поступил с нами Анатолий Бабич. Как его ни опекала потом наша куратор Надежда Григорьевна Рузанова, отчислили его за неуспеваемость, не прошло и полугода. А начиналось наше с ним знакомство в Жариково. Как-то раз он стал рассказывать мне о некоей траве, покурив которую, впадаешь в состояние, подобное опьянению. О наркотиках я к тому времени уже слышал (даже нанюхался бензина однажды, с Кордиком; если не написал об этом, после редактирования сделаю «вставку»), но не знал, что буквально хожу по ним; конопля росла повсюду вокруг лагеря; особенно много её было ниже, вдоль речки. Толя провёл меня туда, сорвал мочковатую верхушку тёмно-зелёной травы и стал тереть между ладонями. Изрядно измусолив «венчик», он выбросил его и показал мне свои позеленевшие ладони; стал катать пальцами по ладоням туда-сюда, собирая крупинки в более крупные шарики, пока не создался комок мягкого «пластилина»: «Вот это и есть марихуана. Её делят на «кропалики» и начиняют ими папиросы. Покурят и балдеют! Но я сейчас не буду.. И, вообще, уйдём скорее отсюда; за чужую деляну могут и подстрелить!» Мы вернулись в лагерь. По пути Толя рассказал мне, что иногда угоняют лошадей неспроста; гоняют их по полям, пока они не покроются пеной, как ватой; потом соскребают её с корпуса и морды лошади, сушат её до кристаллов и начиняют ими папиросы; курят, как наркотическое вещество.
Не знаю, правда ли это с лошадьми, но конопля у меня и сейчас перед глазами – никогда не видел такие заросли, как тогда в Жариково вдоль речки.
Слева направо: Виталий Адян, Алексей Бухтияров, Владимир Смольников (если я не ошибаюсь), Вадим Лепеев, Людмила Горбунова, Бабяк (имя не помню), забыл и эту девушку (!).
Слева направо (кого помню): стоят – Оля Гончар, черз одну наш куратор Надежда Григорьевна Рузанова, Валентина Бабяк, руководитель народного оркестра Колокольцев, двоих пропускаю Павел Данилов, Люда Горбунова, Лёша Бухтияров, Володя Смольников, девочку не помню, Елена Мотузник, девушку не помню по имени, Вика Онипко, двоих не помню, сидят – Вадим Лепеев, Валентин Кирилюк (наш староста), Виталий Адян, Евгений Белоусов.
Слева направо: Вика Онипко, Елена Мотузник, Света Шкурик, Ольга Гончар, Валентина Бабяк, Валентин Кирилюк.
Уже ближе к окончанию «жариковской эпопеи» один из деревенских мальчишек, любимец всей женской половины нашей «абитуры» уговорил меня и нескольких моих товарищей помочь ему и его матери в уборке картофеля и овощей с их подворья. За это он обещал щедрую благодарность «только не деньгами!» (это его слова; видимо, и в то время деньги на селе были «большой библиографической редкостью»). Мы собрались и пошли с ним; Лёша Бухтияров, Володя Смольников, Володя Старцев, Костя Ширнин и я. Через пару кварталов мы пришли к одноэтажному добротному дому на два хозяина. Вошли через калитку, где на крыльце нас встретила хозяйка (мама мальчика, белокурая и симпатичная женщина). Она объяснила нам что нужно делать. Мы прошли на огород и принялись за работу. Сначала убирали картошку. Такой крупной, как в Жариково, я раньше не видел; как средний арбуз величиной были отдельные экземпляры! Я восхитился размером! Но Володя Смольников попытался снизить градус моих эмоций: «У нас в Смоляниново такая же огромная картошка. Ничего особенного». «Снизить» не получилось (я живу только собственными эмоциями; разве у других людей иначе?!). Поэтому я убирал её в вёдра и восхищался! Семь –десять штук и ведро полное! Незаметно «подкрался» обед. Чтобы не отвлекаться, мы не пошли обедать в лагерь, а остались во дворе гостеприимной хозяйки. С её разрешения мы насобирали овощей, помыли и стали поглощать с удовольствием. «Сейчас рожки поспеют, чаем напою!» Поели, попили чаю. Сидим «перевариваем»! Шустрый мальчишка подбегает к нам и протягивает полулитровую бутылку, наполненную красным домашним деревенским вином: «типа, берите и пейте, пока мамка не видит (в деревне часто таким грубым для городского слуха словом называют самого дорогого человека в жизни; но, может быть, не тот смысл вкладывают в него деревенские жители?! Может, будучи ближе к естеству, человек деревни таким образом убирает ненужные условности, очищая Истину от шелухи условностей?! Бог знает, что за этим стоит!)». Мы украдкой распили вино с горлышка. До сих пор вкуснее этого вина я ничего не пил! Лёгкое головокружение и расслабление вызвали то состояние эйфории, от которого хочется летать! Мы шутили, «прикалывались» друг над другом. Жизнь казалась лёгкой и многообещающей! Потом мы вернулись на грядки. Быстро закончили с картошкой и перешли к овощам. С огурцами и помидорами мы «разобрались» ещё быстрее – собрали всё в считанные полтора часа и уложили в деревянные ящики. К четырём часам дня мы закончили. Было воскресенье. До ужина часа три. Хозяйка отблагодарила нас овощами. А по пути в лагерь нас догнал мальчик и передал в наши руки две бутылки; одну с вином, другую с брагой. Конечно, мы поверили в «неведение» его доброй матушки. Не знала! А может знала, да из-за «неведения» легче экономить! Нам 15-ти, 16-ти летним вчерашним школьникам было всё равно. Началась «взрослая» жизнь, где другие законы и другой уровень запретов, среди которых нам ещё предстояло научиться жить.
Наступил радостный день! Примерно, через неделю после нашей помощи на подворье у местного паренька (в субботу или воскресенье) ко мне приехали родители. У нас тогда был хороший мотоцикл с люлькой «Урал». Он был, по-моему, 32 лошадиных силы, коричневого цвета. Отец всегда свою технику содержал в полном порядке; мотоцикл сверкал на солнце! Я выбежал к родителям с радостными воплями и бросился их обнимать – целовать. Меня забрали на два часа. Мы обедали на полянке за деревней; картошечка, салат, компот. Потом фрукты. Абрикосы, яблоки я ел с удовольствием; хоть и в селе, но витаминов мне не доставало! Батя был возле мотоцикла, доливал бензин, когда мы с мамой начали важный разговор. Мама сказала, что по приезду (а это должно было произойти где-то через неделю) мне надо будет пойти на МЖК; я там работал на складе готовой продукции первый месяц лета (сделать дополнение) наклейщиком и получить свою первую зарплату. В эту минуту подошёл отец, и я сказал торжественно, что свою первую зарплату (102 рубля) я дарю маме! Мне надо было сказать этим маме – о своей любви, отцу – о том, как мама мне дорога и что я становлюсь мужчиной; ответственный и важный шаг. Не скрою, что суетливая мысль мелькала в моей голове, - а себе, мол, не хочется что-нибудь оставить, но я отогнал её; она мне показалась настолько мелочной, что мне стало стыдно. Мама мне в миллион раз даёт больше и всегда щедра, а мой «куриный» ум суетится и жадничает! Это не годится! –решил я. А, если я решил, меня долго приходится уговаривать. Родители это знали. Батя вначале что-то хотел сказать, но не стал, глядя на такую решимость, а мама, хотя и несколько смущённая, увидев огонь в моих глазах, не стала его остужать, а с полным самообладанием приняла мужское решение своего сына! Это был такого рода первый ответственный поступок в моей новой жизни. И он что-то значил для нас всех! Я почувствовал это и разволновался!... После четырёх часов дня родители уехали. Мы договорились, что перед учёбой мы поедем в Пограничное на заставу, где служит наша собака, проведаем Кабри. Я вернулся в город через неделю (в следующее воскресенье). Первое, что я сделал на следующий день – пошёл на МЖК и получил в кассе зарплату 102 рубля. Принёс домой и вечером отдал маме. Мама была рада! Она купила себе японские наручные часы. Я гордился своим поступком! Я показал папе, что из меня получится настоящий мужчина! Он, правда, никогда не сомневался в этом, но мне ведь нужно было самому себе это доказать; я щедрый, сильный, добрый, любящий, талантливый (и просто хороший человек!).
В ближайшие выходные мы отправились в Пограничный.
ПРИМЕЧАНИЕ: Посёлок Пограничный. Посещение Кабри. Останавливаемся у родственников.
Что говорит Википедия о Пограничном в 21 веке? Посмотрим.
«История Пограничного начинается в 1898 году, когда была заложена станция Гродеково на КВЖД и при ней основана станица Гродековская, названная так в честь Георгиевского кавалера, генерал-лейтенанта Николая Ивановича Гродекова, Приамурского генерал-губернатора.
Движение поездов через станцию началось в январе 1900 года, что дало толчок для развития посёлка. На 1 января 1903 года в станице Гродековской было 123 двора, мужчин — 419, женщин — 335, всего населения — 754 человека. На территории посёлка было две мельницы, церковь, шесть торговых и одно питейное заведения.
В 1914 году в станице проживало 1 613 человек, действовала макаронная фабрика Шильникова, лавка Общества потребителей служащих Уссурийской железной дороги, 10 китайских мануфактурных лавок. Несколько раз в год устраивались большие ярмарки.
Октябрьская революция прошла бескровно. 9 марта 1918 года общий сход жителей станицы принял Советскую власть, как более справедливую и отвечающую народным требованиям. Но мирный ход событий был прерван началом Гражданской войны. В районе создавались отряды Красной гвардии, партизанские отряды. Наиболее известным среди командиров партизанских отрядов был Гавриил Матвеевич Шевченко, которого называли в народе Дальневосточным Чапаем. За его голову японцы назначили награду — десять тысяч рублей золотом. В историю Гражданской войны вошёл Гродековский фронт, созданный для защиты от белоказаков. В память о событиях тех дней был установлен бюст Гавриила Матвеевича Шевченко в одноимённом сквере. С 1920 г. по июль 1921 г. Гродеково был столицей Уссурийского казачьего войска генерала Ю. А. Савицкого.
4 января 1926 года село Гродеково становится центром Гродековского района. 30-е годы проходили под знакомколлективизации и индустриализации. В результате чего в посёлке были раскулачены десятки хозяйств, половина корейского населения уехала за границу, а общее население посёлка уменьшилось в 2,5 раза. За эти же годы были построены хлебопекарня, больница, кирпичный завод, нефтебаза, электростанция, консервный завод, открылась почта.»
А что увидели мы с братом во второй половине 20 века? Деревенские дома. Курицы, утки, гуси, поросята, коровы на улицах близ своих дворов. Собаки чуть ли не в каждом дворе лают, несут службу! Мы остановились у наших родственников. Дед Роман Гергиевич Серяков родной брат нашей бабушки Елены Георгиевны Серяковой (по первому мужу Ваулиной; кстати, бабушка свою фамилию больше не меняла) был с будёновскими усами. В тот период он был почтенного возраста, болел и почти не вставал с постели. Принял нас приветливо. Мы сидели у изголовья разговаривали. Дед пытался шутить, курил трубку и смотрел внимательно, как его шутки воспринимаются. Пришла его дочь и накрыла стол. Мы пообедали. Дед Роман приподнялся на кровати и ел, свесив ноги на импровизированном столе, роль которого исполняла табуретка. На столе было всё домашнее: сметана, молоко, масло, яйца! Всё приготовлено своими руками! Я тогда впервые попробовал парное молоко. Оно было после дойки, тёплое. Мне почему-то сразу не понравилось (с тех пор я не пил теплое парное молоко). После обеда я вышел во двор и бродил один, как неприкаянный; из детей никого не было, кроме нас с братом. Я скучал во дворе. Васёк остался в доме с родителями и дедом. Часа в четыре мы поехали на заставу к Кабри. Не скрою, я был взволнован, чувствовал себя виноватым, что не сумел остоять Кабри и оставить её с нами; не давало покоя воспоминание трёхлетней давности, как я «отдавал» свою собаку на заставу. Как она встретит нас, как она отнесётся ко мне; как к предателю или простит? .. Мы подъехали к пограничной части со строны главных ворот. Нас встретил часовой, спросил о цели нашего приезда, потом позвонил своему офицеру. Офицер вышел к нам навстречу и проводил на игровую площадку, где солдаты проводят занятия с собаками. Через несколько минут новый хозяин нашей собаки вывел Кабри и оставил её с нами на пару часов.
К первому Кабри подбежала – это к Васильку. Она прыгала выше его головы, лизала ему лицо, повизгивала от восторга. Потом к отцу, облизала его и «облапила», после него к маме, сделав тоже самое. Ко мне Кабри подошла после всех, я не помню, как приветствовала она меня; вероятно, я был занят своими мыслями. Меня заботило – как мне относиться к себе? Как побороть то сложное чувство, что буквально разрывало меня пополам – я ведь тот, кто своими руками передал её в руки, хоть и «заботливые», но чужие; а сколько горечи пережила Кабри прежде, чем смирилась с новым домом и новыми хозяевами?! Я чувствовал себя предателем и то, что Кабри вообще ко мне подошла, лишь немного успокоило меня и помешало разрыдаться. Ах! Сколько ещё подобных «разрывов души» ожидало меня в жизни! И то, что я не сломался и не стал изгоем, возможно стало лишь, благодаря горькому опыту с «предательством» Кабри; она дала мне закалку и подготовила к испытаниям. Если бы я мог что-то изменить, если бы меня были способны «услышать» (ни в коем случае я никого не осуждаю; каждый участник нашей семейной драмы страдал и боролся всеми своими силами, как только был на это готов!), если бы мой мозг работал на продуктивные действия! Но он был в ступоре; всё, на что он был способен тогда (когда решалась судьба Кабри) – так это на слёзы. И я горько плакал; бежать из дома не решился, хотя и думал об этом; кто будет выравнивать ситуацию и становиться «буфером», «водоразделом» между родителями в их «семейных разговорах», кто будет защищать младшего брата? Я! Так куда мне было бежать?! И мог ли я убежать от самого себя? Кажется, я всегда это знал – что не мог! Я мог только лечь в больницу, чтобы на время «отдохнуть» и «перевести дух». Я и лёг (вскоре после моего «предательства» и других «капель» в мою «чашу»- это и травма шеи, и мой «преступный онанизм», и безответная любовь и повседневные обиды, и отсутствие настоящих друзей и, как следствие – одиночество и многое другое ); не знал я тогда, насколько глубоким будет этот «рубец», оставленный «целителем», насколько оправданным будет «вмешательство доброго дяди» (тёти) в мою духовную сферу; нет более кровавого (образно выражаясь) рубца на моей собственной биографии, чем рубец, оставленный психбольницей; всю последующую жизнь я занят лишь одним: «доказываю сам себе, что я не козёл!». Отсюда и «гордыня», и «высокомерие» - в действительности это защитная реакция и «просьба о любви».
ПРИМЕЧАНИЕ: учёба в КПУ, соученики (Коля Симонович, Женя Белобородов, девочки оркестрового отделения (как «серое облако»), учителя (Иван Николаевич Василенко, Рой Василий, Мартынов, Ли, Бондарь, Белов, Юрий Фёдорович Пономаренко, Колокольцев, Анатолий Андреевич Атанов и др.), мой неудавшийся духовой оркестр и «навязанный» народный, Володя Старцев (дружба и сломанный нос, нас «прессуют», менты), Виталий Адян – «последний из магикан», беру на лето после второго курса аппаратуру (Евгений Ефимович Апухтин), практика в Михайловке, в семье моей грядут перемены, бросаю училище и ухожу в рефы
Вставка: В июне 1978 года я работал на масложиркомбинате (МЖК) наклейщиком. Мама помогла мне устроиться, провела по территории, по цехам, чтобы я определился, где хочу и смогу работать. В итоге пришли на склад, заставленный ящиками мыла, майонеза, масла. Я должен был клеить на них этикетки. Работа однообразная, но не сложная, а, если подключать воображение, то и творческая. «Что тут творческого?» - спросите вы. Но я «развлекался» тем, что клеил красиво и симметрично, делал это аккуратно, от этого и получал удовольствие, а когда начинал уставать, подключал «спортивный интерес» (в то время я уже был разрядником по борьбе), тренировал себя на концентрацию и силу воли; стараясь за единицу времени наклеить как можно больше этикеток. Так в эстетическом или спортивном устремлении шли мои трудовые будни. За время работы я полюбил клей ПВА. Раньше я был знаком только с силиконовым клеем, которым пользовался в детском саду, в школе и который мне не нравился (так действовало на нервы его засыхание на ладонях и пальцах; когда соскабливал его, то зубы сводило!). А ПВА совсем другое дело – на вид, как сметана, снимается легко в виде плёнки. После клея руки, как у младенца!
С сегодняшнего дня я буду описывать годы своего обучения в КПУ и свою жизнь в 1978-80 гг.
Здание с интересной архитектурой построено в первой половине 20 века. Я слышал, что раньше в этом здании располагался городской родильный дом. Тесновато; места мало для родильного дома и тем более для учебного заведения. Ведь поступали туда по сути ещё детьми. Особенно мы, кто после восьмого класса. Хотелось порезвиться на переменах, побегать. На нас действовали эти стены, как смирительная рубашка на сумасшедших: ограничивала «спонтанные» движения. Да, вдобавок нравоучительные речи преподавателей, мол, вы – носители культуры, надо вести себя соответственно и т.п. Первые уроки прошли, как во сне. Из темноты памяти выплывают отдельные фрагменты уроков, физики, литературы, алгебры, английского, химии (вела химию учитель английского языка по имени Изабелла); уроки проходили формально; что-то там слушали, переписывали, решали контрольные, списывая решения из задачников, также списывали экзамены и зачёты. На некоторые уроки преподаватели (несколько человек, имена которых я называть не буду, т. к. люди они всё же хорошие) являлись выпившие. Не стали искличением и некоторые из нас. Я тоже приходил на уроки сольфеджио и теории музыки, музыкальной литературы, предварительно насосавшись портвейна, и спал уроки напролёт. Было такое!
Некоторые учителя, Учителя с большой буквы оставили добрый неизгладимый след в наших неокрепших и жаждущих счастья и самореализации душах!
Галина Дмитриевна Рыпалова заведующая заочным отделением и наша учительница истории. Она опекала нас, как орлица опекает своих орлят! С её сыном Владимиром мы учились в одном классе. Но она умела выдержать правильную линию поведения, не выделяя меня; и это было сделано ради меня! Товарищи меня уважали. Меня даже выбрали старостой группы. Я продержался недолго, отказался, сославшись на то, что староста должен проживать в общежитии вместе с основным составом группы, чтобы быть всегда в гуще событий. После меня выбрали Валентина Кирилюка, который потом стал старостой всего курса. Галина Дмитриевна справедливая, доброжелательная и тактичная женщина! Настоящий психолог и педагог! Запомнилась она с первых же дней нашего обучения в училище; после посвящения в студенты она собрала нас первокурсников в актовом зале Дома культуры «Юность» и провела лекцию по группам; сначала для девочек, потом отдельно для мальчиков. Что говорилось девочкам – то осталось «тайной за семью печатями». А нам было сказано следующее: «Не увлекайтесь девочками доступными, курящими, пьющими. Конечно, молодой человек устроен так, что ему легче общаться с такими девушками. Они легко внушаемы, более контактны, на первый взгляд с ними проще. Но! Жизнь показывает обратное: «Гуляем с теми, с кем легко гулять, а женимся на тех, с кем легче жить и растить детей!» Я помню об этом всю жизнь.
Чем запомнились другие учителя? Я уже упоминал англичанку-химичку Изабеллу (по отчеству, по-моему, Ивановну). Это высокая дородного телосложения женщина вела у нас эти два предмета. Характер цепкий, принципиальный. Ко мне относилась хорошо (в школе я учился по английскому только на отлично), в училище я продолжил эту «традицию». Особых требований она ко мне не предъявляла. Мне иногда казалось, что нужен я ей для поправки общей успеваемости (статистики); половина группы в школе изучали немецкий, поэтому ей приходилось много работать с «немцами» на факультативах дополнительно. Мне было проще. По итогам двух лет обучения в КПУ знаний в английском у меня не прибавилось, но и форму я не терял, упражнялся.
Не всем было так легко, как мне. Девочка училась с нами, которая сошла с ума (было подозрение, что на фоне взаимоотношений с Изабеллой, которая была куратором в её группе). Мы были с ней в приятельских отношениях (по-моему, она у меня даже была в гостях один раз), мы гуляли. Я спрашивал её, какое имя ей нравится. Она шутливо отвечала: «Шарлотка!» Таня (или Оля); так её звали, сидела на верхнем четвёртом этаже в своей комнате в общежитии и жгла волосы над электроплиткой. Потом ходила по этажу с устремлённым куда-то вдаль взглядом. Когда её спрашивали, куда она смотрит, она отвечала вопросом: «как мне дойти до ноты «Фа»? Потом девочку забрали в больницу. Это не единичный случай душевного заболевания. Были и другие.
В училище первый курс проходил, как в тумане (я уже писал, что и алкоголем «баловался», учился с ощущением, что немного не попал «в цель» - я мечтал о богеме, каком- то состоянии нирваны, творческого не проходящего экстаза. А приходилось буквально по крупицам собирать вдохновение, которое рассыпалось при первых столкновениях с реальностью. Будь то неосторожная реплика преподавателя, мол, перестань «насиловать слух, барабаня по клавишам», либо неясность будущего, для которого учимся в училище. «Культпросвет слишком много для деревни, но мало для искусства». Такое определение я вывел для себя и всё чаще задумывался над ним. Для деревни, куда, оказывается, готовили нас с нашим «образованием» я не видел применения. Но и для повышения творческого потенциала я уже себя в училище не видел. И это к концу первого курса. С нами (без музыкальной школы) не очень-то стремились заниматься; чего-то от нас ждали по началу, а потом перестали. Приходилось «из пальца высасывать свою мотивацию». Поэтому, как глоток воздуха была для меня встреча с моей первой Любовью – с Галей Макаренко, которая училась в нашем училище на библиотечном отделении и приехала туда на сессию; мы встретились с ней неожиданно в гардеробе и долго разговаривали. Галя отнеслась ко мне со всей добротой, я смущался, смотрел на неё с восхищением, говорил комплименты, о своих чувствах к ней, о том, что она моя первая Любовь и самая красивая Снегурочка на свете! (Я увидел её впервые в детстве на ёлке в клубе МЖК, где её мама была директором, а моя мама заведующей детским сектором. Результатом нашей встречи стала песня, которую я посвятил Гале в 1980 году. А позже на ноты мне помог её записать наш любимый Учитель Евгений Ефимович Апухтин!
Песенка про тебя Галине Макаренко
Как – то раз, гуляя в сквере,
Встретил девушку одну
Глупо вёл себя, тетеря!
Что случилось, не пойму
О! А! К нам пришла весна!
О! А! Девица красна!
Всё же можно так случиться –
Встречусь с нею где-нибудь!
Надо будет извиниться
И спросить: «Как вас зовут?»
О! Я – а! Кружиться земля!
О! А – а! Вы любовь моя?!
Что – то вроде нынче в моде
Я тебя везде найду
В нашем сквере ль, на заводе
Отыщу свою звезду
А! Ой! Что это со мной?!
А! Ой! Как хмельной!
Как – то раз гуляю в сквере,
Вижу, девушка одна!
Подошёл, глазам не верю!
…Что ты делаешь, Весна!?
1980 г. Давид
Последовавшая на втором курсе запись на ноты этой песни не единственная помощь, которую я получил от Евгения Ефимовича. Точнее, не первая! Сначала меня «накрыла» муза, когда я остался один на один с концертным роялем в актовом зале. Акустика, фантазии, что на меня смотрит весь зал; всё это способствовала моему вдохновению.
…Я брал аккорды и напевал первые, приходящие на ум, речевые звукосочетание. А, когда оставался довольным гармонией, задумывался на мгновения, покусывая ручку, потом записывал в блокнот строчки, останавливался, когда подбирал рифмы. Так шёл процесс сочинения! Увлекательный и непредсказуемый; он мог закончиться в любое мгновение, как только будет исчерпано Оно – Его Величество Вдохновение; как оно зарождается, великая загадка! Но! Ладонь божественная не уходила от моей головы, покрывала её! Когда я вдруг задумался больше, чем нужно для вдохновения, Ладонь напомнила о себе тем, что подошли ко мне две старшекурсницы и склонились надо мной, попросили повторить то, что я только что играл. Я смутился, стал оправываться, что пытаюсь сочинять музыку. Однако, сыграл и получил похвалу одной из них. Симпатичную девушку звали Ирина. Когда они ушли, Ирина своим красивым и мягким Образом продолжала стоять у меня перед глазами. Я видел её (в воображении!) и продолжил играть. В итоге родились стихи. А в совокупности с музыкой получилась песня. Если бы не Ладонь! Спаси – Бо!!!
Танец со звёздами
Вышел месяц погулять на небосвод
И со звёздами завёл хоровод
Пляска только началась, дайте срок
До утра продолжится урок
Я летаю! Вот это да!
И, летая, собираю я небесные цветы!
Я ведь знаю, что звезда
Яркая большая, самая большая
Это ты!
В моём сердце места хватит для любви
Ты назад звезду – подружку не зови!
У тебя их, «Казанова», целый край!
Для меня ж любовь бесценна, так и знай!
Я летаю! Вот это да!
И, летая, собираю я небесные цветы!
Я ведь знаю, что звезда
Яркая большая, самая большая
Это ты!
В человеке любовь живёт!
Не огорчайся и улыбайся!
Настанет день, она придёт!
Не сомневайся и отправляйся!
В Полёт!!!
1981 год Давид
Тогда и возникла необходимость записывать свои песни на ноты. С этим я и подошёл к нашему учителю по интсрументоведению замечательному педагогу единственному в своём роде с консерваторским образованием к Евгению Ефимовичу Апухтину. Он приехал к нам из Санкт Петербурга, где он окончил консерваторию по классу валторны. Семья распалась. Он сильно пил сначала. Но в 39 лет он познакомился с нашим куратором учительницей сольфеджио и музыкальной литературы Надеждой Григорьевной Рузановой. С тех пор жизнь его стала меняться. Конечно, в основном его усилиями, но верная подруга была с ним рядом, поддерживала в трудные минуты. Евгений Ефимович как бы заново обрёл интерес к жизни, перестал выпивать, вёл в КПУ инструментоведение, фортепиано (прекрасно владел им!), вокально-инструментальный ансамбль. Подрабатывал в цирке аккомпаниатором (на фортепиано). Так вот, я обратился к нему с просьбой помочь мне записать на ноты сначала «Танец со звёздами». Не ожидал, что он возьмётся это сделать «от корки до корки» (я думал, он будет руко-водить, т.е. давать мне советы «как правильно записывать на ноты»). Я оставил ему наброски и пришёл через два часа. Партитура была готова! Евгений Ефимович наиграл мне, сделал несколько поправок, учитывая мои пожелания. Разъяснил мои ритмические и гармонические ошибки (хорошая для меня школа!). Я был горд! Моя песня; первая профессиональная партитура которой была выполнена образованнейшим музыкантом филигранным почерком (он писал очень красиво, аккуратно, и простым карандашом. Мне оставалось только также аккуратно обвести его исполнение шариковой ручкой и поставить его инициалы в качестве редактора и аранжировщика моей песни!). А через две недели я пришёл снова, принёс «Песенку про тебя» (я написал её раньше «Танца со звёздами», решив и её привести в «совершенный» (оформленный) вид; «лучше позже, чем никогда»! Евгений Ефимофич не отказал, посмотрел мои стихи, аккорды, послушал, как я её исполняю (послушал один раз! И сыграл её поразительно точно, насыщенно, объёмно на пианино!). Он спросил: «Всё верно?» Я был в восторге! После уроков партитура была готова; неизменно аккуратно, красивым и понятным почерком! «Кто ясно мыслит, тот ясно излагает.»
Я понимаю, что пишу сухим языком, педантично излагая факты своей биографии. Но, думаю – это поправимо. Главное сейчас это, но потом, если даст Отец Небесный сил, я облику своё повествование в ауру духовную, с присущим мне юмором и, не побоюсь этого слова (скажу его только в полголоса, чтобы не искушать судьбу!) – даром (литератора). Это должно произойти тогда, когда все основные «факты» будут изложены и мне лишь останется отредактировать написанное и наполнить его духовным содержанием в едином стиле!
Учился я посредственно, и это стало неприятным шокирующим «открытием» для меня («понимашь»)! Я ведь не привык учиться средненько! Со школьной скамьи только на хорошо и отлично. На этом серьёзно строились, моя жизненная позиция и мотивация (как аргумент «комплексам неполноценности»). А тут «Бац» - и всё рушится! Летит в пропасть! Да! Раньше всё было по-другому. Если в школе мне «досаждали» учителя, «нависая» надо мной, с доводами «не снижать планку» (они так меня стимулировали и, всё-таки, считались с моей психологией), то в училище (за редким исключением) никто мне не «досаждал»; и симулировали обучение, а не стимулировали; «одни делают вид, что учат, другие – что учатся». Я остро чувствовал фальшь; никому до меня (и моих «комплексов») по большому счёту не было дела. Эдакая свобода – «лети, куда хочешь»! Снизилась успеваемость по любимым предметам – по английскому, литературе, истории. А о предметах, которые и в школе мне давались на морально-волевых (математика, химия, физика и др.) я вообще говорить не хочу; съехала успеваемость и, я ходил по училищу (иногда и в винном перегаре) с ощущением дебила, мол, что я до сих пор здесь делаю?! О музыкальных предметах мы поговорим отдельно. А вот физкультура была моей отдушиной, где я чувствовал себя прежним, где у меня каждый раз вырастали крылья. Один недостаток – случалась она не так часто, как нам хотелось. Юрий Фёдорович Пономаренко наш преподаватель проводил занятия с нами в каком-то крохотном одноэтажном здании вблизи дома пионеров (там была котельная и маленький спортзал в полуподвальном помещении; по-моему, это здание принадлежало то ли военным, то ли жилищной конторе, от которого отказались, а передать «на баланс» не спешили. Вот Юрий Фёдорович и взялся там самостоятельно навести порядок (ему время от времени помогали студенты старшекурсники и из нашей группы - Юра Сумеркин, Валентин Кириллюк, Коля Симонович, Вадим Лепеев, Вова Старцев, Виталий Адян, Вова Смольников и ваш покорный слуга). Ремонт проводил Юрий Фёдорович без каких-либо гарантий; здание могли «взять на баланс» в самый неожиданный момент и отобрать по сути ставший уже нашим спортивный зал. Как правило, так и случилось, когда зал был отремонтирован и приведён в приличный вид. Сразу нашёлся хозяин! Естественно, это было не культпросвет училище! Помню баскетбол, легкую атлетику, а зимой – лыжи, прогулки в парке «Зелёный остров». С лыжами Юрий Фёдорович меня познакомил на первом курсе. Собрал ребят и стал агитировать для участия в краевых соревнованиях по зимнему многоборью, которое собирались проводить в лагере «Ружино». Я не очень хотел ехать; на лыжах стоял всего пару раз в далёком детстве, стрелять не люблю, подтягиваться и отжиматься сам Юрий Фёдорович умел лучше нас, а, если преподавателей не допустят, есть ребята после армии, можно было обойтись без меня. Но «судьба» распорядилась иначе – меня мудрый преподаватель решил записать в лыжную команду: «Ты борьбой занимаешься, не куришь, значит функционально готов; сможешь пробежать каких-то пять километров!». Ну, что ж, пять – так пять! Приехали, разместились в одноэтажном здании бараного типа, пообедали, отдохнули, а во второй половине дня пошли на тренировку, так сказать – «Лыжню обкатать». Я встал на лыжи практически в первый раз в жизни. Моё «прямохождение» в детстве нельзя считать за навыки! И «пошёл, пошёл-пошёл не глядя!».
«Исследуя» свой завтрашний маршрут, я забрёл в поля «бескрайние»! Разыскивая «лыжню», я заблудился ещё больше; взобрался на гору, посмотрел вниз и с ужасом подумал: «а вдруг завтра основная лыжня пройдёт здесь? Я ведь разобьюсь! Зачем я сюда приехал?» И, всё-таки я хотел себя испытать на всякий случай и осуществить спуск любыми возможными для себя средствами. Пока добрался до равнины, три раза упал, два раза «обнял» берёзу (больно ушиб колено), но насчёт «завтра» я был спокоен; хоть на пятой точке, а доеду!
На следующий день вышли на лыжню. Как всегда, бывает, нас поджидала «детская» неожиданность – пять километров организаторы решили превратить в десять (изначально для юношей планировали трассу пять, а для молодёжи десять километров, но «переиграли» и в последний момент объединили всех). Я уставил свои распахнутые в недоумении глаза на Юрия Фёдоровича. Он «скупо» по-мужски напутствовал меня: «Ничего! Справишься! Ты ведь борец! Главное, контролируй дыхание и держись лыжни!». Был мороз градусов 17. Когда разбежался, то не чувствовал холода. Что помню ещё из этой гонки? Старался держать ритм. Переставлял ноги, работал палками так, как подсмотрел накануне на тренировке у разрядников (среди соревнующихся были разрядники и кандидаты в мастера спорта), где был хотя бы малейший уклон, старался экономить силы; толкался и скользил. Самым неприятным открытием для меня стала необходимость уступать дорогу всем, кто «упирался» в меня сзади. «Лыжню!» - кричал очередной «разрядник», и я с каким – то подчёркнутым усердием отпрыгивал в сторону в рыхлый снег, откуда долго приходилось потом выбираться, и с каждым разом всё труднее. «Эх! Жаль, что лыжня только одна!». А, чтобы нарушить гоночную этику у меня и в мыслях такого не было! Вдобавок, мой товарищ и одногруппник Володя Старцев предупредил меня, что, если упорствовать и не уступать (что, кстати было свойственно моему характеру в тот период!), могут быть неприятности в виде лыжной палки в лыжу (бывало, что и между лопаток); вероятно, и это «добавляло мне прыти», и, чего греха таить уберегло мою нервную систему (и весь организм) от потрясений! Я преодалел десятикилометровую дистанцию за 47 минут. И даже принёс какие-то очки команде! Меня пушистого снеговика» на финише ждали с тёплым одеялом, потом отвели в теплушку и напоили горячим чаем. Блаженство! А потом мне объявили, что мой результат соответствует второму взрослому разряду (возможно, это было преувеличением, но таким приятным, что я до сих пор вспоминаю свой «марафон» с гордостью и удовлетворением)!
Марафон.
Посвящаю другу и однокурснику Владимиру Старцеву
Стук сердца, да дыханья жар
Работа мышц, и пот, и стон
Народу-у! Ой! А вдруг пожар?
А вдруг беда! Горит амбар!
Но! Это лыжный марафон
Спортсмен серьёзен, как боец
Секунды тянутся в часы
Не видит он, ни той красы,
Что вкруг его, ведь на весы
Поставлен мужества венец!
И, наконец звучит: "Пошёл!"
Мозг лихорадочно кричал
Двадцать шестого обошёл,
К отметке "Пять" вторым пришёл,
Но далеко ещё причал!
Ведь впереди ещё тыщь пять
Тяжёлых метров. Вот «Тягун»!-
Одно желанье- лечь и спать!
Но снова встряска; спуск опять
Дышать легко, в ногах чугун!
За спуском снежная равнина
Навстречу ветру поворот
В двухстах шагах бежит детина
Несокрушимая лавина
А как идёт он! Как идёт!
Ты темп взвинтил, спина уж рядом!
Соперник начал уставать!
Пусть льётся пот, пусть катит градом,
Ты должен силы все отдать!
..Один на финишной прямой!
А там друзья! Скорей домой!
1980 год (написана на втором курсе КПУ) Давид
«Лыжная эпопея» зимой сменилась «Летней» весной. В мае, в конце первого курса нас позвали во Владивосток, пожить два дня и, между делом поучаствовать в спартакиаде средних технических заведений и училищ в краевом центре. Остановились мы неподалёку от стадиона в спортивном зале какого-то общества (может быть, «Трудовые резервы» или того же «Динамо»). Запомнился мрачноватый зальчик с гимнастическим помостом и беговой дорожкой, оканчивающейся паралоновой ямой. Возле ямы стояли брусья и перекладина. У стены была лестница, которая вела на зрительский балкон. Мы разместились кто где пожелал. Я прилёг отдохнуть в гимнастической яме. Кто-то из ребят расположился на матах у шведской стенки, кому-то место нашлось на втором этаже в раздевалке, в тренерской расположились наши девушки. Через полчаса мы собрались вместе и накрыли возле «ямы» общий стол. Юрий Фёдорович доверил нас старшекурснику, а сам умчался на тренерский совет. «Чебурашка» (так в шутку мы звали старшекурсника между собой) - килограмм 160 весу и метр девяносто ростом, оказался общительным и юморным парнем; у него были длинные вьющиеся чёрные волосы, большая голова, круглое добродушное лицо, он носил очки, был с нами на одной волне. Мы выложили свои запасы на «общий стол» и принялись за еду, весело и беззаботно, ничуть не переживая за соревнования, отдаваясь всем веяниям юности! После обеда мы немного полежали, поиграли в карты. Потом разбрелись; кто в город поехал на экскурсию, кто пошёл на набережную. Чебурашка объявил встречу в пять часов у ворот стадиона и закрыл зал. Я пошёл на море. Спустился по лестнице к Набережной. Был жаркий день. Я купил мороженное и съел его под одним из многочисленных грибков… К пяти часам я пришёл к «Динамо». Чебурашка провёл всю собравшуюся группу на трибуну, где мы стали ждать руководителя Пономарёва Юрия Фёдоровича с мандатной комиссии. По дорожкам бегали настоящие спринтеры и стайеры (в то время я впервые понял смысл этих слов); в адидасовских майках и трусах. А главное, у них на ногах были настоящие фирменные кроссовки, в то время, как мы были в кедах. Это всё равно, как «Запорожец» и «Мерседес», если говорить автомобильным языком! Ребята все были, как на подбор – поджарые, мускулистые! И в мою голову стали закрадываться сомнения, туда ли я попал?! Юрий Фёдорович пришёл вскоре, рассказал нам кто и когда бежит, прыгает, метает. После инструктажа мы отправились в свою «гостиницу», попрыгали сальто в гимнастическую «яму», повесели на перекладине, погонялись друг за другом. Жаль, никто со мной бороться не захотел! Но с меня и сальто было достаточно; так накрутил! До тошноты! Потом ужинали, играли в карты с девчонками. И разбрелись по своим углам, когда Чебурашка напомнил, что завтра соревнования.
Проводилась легкоатлетическая спартакиада на стадионе «Динамо». Мне достались 1000 метров, а на следующий день кросс 5000 метров. Не помню такого легкого бега, как в начале тысяче-метровки! Никогда ещё так легко себя не чувствовал! Как только бег начался, у меня как будто выросли крылья! Я опередил всех метров на сто к первому повороту. Но! Случилась вот какая оказия – пробегая мимо крайней трибуны, я услышал чью-то реплику: «Во! Дурак! Куда это он так разогнался?!». Я сразу как-то сник, побежал притормаживая; может и правда надо поберечь силы? Тут меня настигла остальная группа, «съела» меня благополучно, и я прибежал к финишу последний. До сих пор верю, что, если бы не та реплика, я совершил бы подвиг, хотя в том забеге бежали разрядники, кмс-ы и члены сборной края. Эх! Знал бы – заткнул уши и одел тёмные зеркальные очки, как буферный заслон от «доброжелателей»! Отличался мой бег на 5000 метров. На следующее утро часов в десять я вышел на старт. Человек 18 было в забеге. Были и «поджарые» стайеры с лицами, как у сфинкса, невозмутимые. У меня же сердце выпрыгивало из груди… Начался бег, круг за кругом; пять тысяч метров (четыреста метров круг) – это двенадцать с половиной кругов. Первая половина дистанции была очень тяжёлой. Выручала моя «дыхалка», я отвлекался тем, что считал круги, загибая пальцы. Группа «продвинутых» стайеров сразу оторвалась от основной группы и ушла вперёд (потом они обогнали всех круга на три). Я бежал в середине основной группы. Задача «выжить» стала вполне решаемой во второй половине дистанции, когда организм вошёл «в ритм». Пока бежал, солнце поднялось выше (близился полдень). Пот застилал глаза, ноги наполнились тяжестью (потом меня просветили, что причина такой усталости – скопление молочной кислоты). Я превозмогал себя, каждый шаг давался всё труднее. Потом я разогнул все пальцы и уже не знал, какой круг я бегу. Я потерял счёт!... Одна мысль в голове: «Главное, чтобы не последним!» - в этом случае я смогу принести команде очки (последний не принесёт очков в том случае, если его результат будет не быстрее 20 минут; по всем расчётам у меня должно получиться, если приду не последним). Когда (по моему исчислению!) я вышел на финишную прямую и, оставалось пробежать меньше ста метров, я шёл впереди двух спортсменов (один был из Спасска, я запомнил, потому что его я и обогнал в конечном итоге), пересекая «финишную» черту, я выдохнул и остановился удовлетворённый, что обогнал «аж двоих!». И вдруг слышу, как судья на дорожке говорит мне: «Ещё круг». Это было, как удар грома! Я не верил в происходящее, я выдавил из себя: «Как (!), Ещё круг?!». И, кое-как переставляя ватные ноги, я попытался «изобразить» подобие бега, но чего мне это стоило! Пока я набирал хоть какой-то темп, меня на повороте обогнал парень в «адидасовских» (?) трусах – разрядник из Владивостока. Последние метры дистанции я пробежал «на морально-волевых». Я всё же не позволил обогнать себя последнему (из Спасска) и принёс очки нашей команде, преодолев двенадцать с половиной кругов (под палящим солнцем) за 19 минут 57 секунд. Юрий Фёдорович поблагодарил меня; уважительный и добрый наставник; он также заслуживает только самых добрых слов и огромного уважения! Как возвращались домой, не помню.
Были и недопонимания. После спартакиады у меня с Виталием Адяном возникла ссора на уроке, после которого я «вызвал его на дуэль», мол, «пойдём, выйдем!». Он сразу отказался: «Ты что?! Игорь, я ничего не хочу!» Мне даже стало стыдно. Мы больше с ним не ссорились. Более того, мы стали больше общаться. Он побывал у меня в гостях, и не один раз! Добрый Виталя по национальности удегеец, родом из Красного Яра. Этот народ является одним из первых, который с древних времён заселял наш край. Центром обитания туземцев удегейцев является Императорская (ныне Советская) гавань. Это колыбель удегейцев и других орочей. Позже, после вторжения «цивилизации» в их племенной уклад, они в поиске средств к существованию расселились вглубь Приморского (Амурского) края, удалившись от моря. Однако, нет лучших мореходов, охотников, следопытов, чем орочи и их потомки удегейцы!
Сейчас я хочу рассказать ещё об одном моём товарище и однокурснике Владимире Старцеве. Он родом из Екатеринбурга. Приехал в Приморье с мамой и поступил в наше училище с основательной музыкальной базой за плечами! В Екатеринбурге он окончил музыкальную школу по классу фортепиано. Сколько он знал в сравнении со мной! Конечно, он был для меня примером (и немного раздражителем!). Той же майской порой (после спартакиады) я пригласил Володю к нам домой, познакомил с мамой и с десятилетним братом. Это была суббота. Мы, свободные от занятий, прекрасно проводили время, играли на гитаре. Володя показывал мне новые аккорды, иногда мы выскакивали на кухню и перекусывали. Потом мама позвала нас обедать. Мы наелись на этот раз «до отвала» и снова сели играть на гитаре, а потом слушали пластинки на моей «Ригонде», крутили бобины на магнитофоне (мне его подарили родители на пятнадцатилетие «Комету 212»), слушали Аббу, Бони М, Смокки, Битлз, Пинк Флойд и других «динозавров»!
Часа в четыре решили сходить в магазин. Это было целое приключение! Когда мы подошли к мжковскому гастроному (на углу одноимённого «мжковского» дома – там, где мама покупала для меня Каракум, когда водила в детский сад), на крыльце нам перегородила дорогу группа «местных бандитов», шпана, отиравшая подъезды окрестных домов, кто-то из них уже отсидел, кто-то готовился. Главарю приглянулся мой серебряный браслет на правом запястье. Собственно, это была «неделька», только потолще. Он причмокнул языком, для «вежливости» попросил (одновременно пытаясь снять) «примерить». Я отшутился в тон его глупому желанию, мол, да мне и самому она «к лицу», и я намереваюсь её поносить ещё какое-то время; говоря это, я крутанул кисть на себя и вырвал руку из «дружеского» захвата алчущего добычи хулигана. Он опешил от такой неудачи и переглянулся с «подельниками», которые с интересом (как тигр собаку) разглядывали меня. Я кивнул головой Володе Старцеву, и мы вошли в магазин. Мы купили казинаки («для вытаскивания пломб из зубов» - шутка!) и направились к выходу, пережёвывая эту гадость, отклеивая её то и дело от нёба и многострадальных резцов! Я в тайне надеялся, что «экскорт» переключился на другие задачи и покинул место временной дислокации. Но я ошибался. На крыльце их не было, но они были неподалёку. Как только мы вышли, они двинулись к нам навстречу и перекрыли дорогу прямо посередине проезжей части, где мы намеревались переходить. «Главный» взял меня за руку. Я крутанул кисть и вырвался. Намереваясь уйти, я повернулся к нему спиной, но тот грубо схватил меня за плечо. Я развернулся и ударил его в лицо. Он ответил тем же. Удар оказался настолько сильный, что я на мгновение потерял ориентацию. Так мог ударить либо боксёр, либо обыкновенный бандит с кастетом в руке. Я подразумеваю второе, т.к. некоторое время сам занимался боксом и знал боксёров в городе. Кровь ручьём хлынула на землю. Я невольно схватился за переносицу и понял, что нос сломан. Меня шатало. «Вова, бежим!» - сказал я и побежал по дороге. Старцев вначале побежал за мной, но потом начал отставать. Я остановился и повернулся к товарищу. Его с идиотским смехом держал за пальто мой знакомый Женя (я думал, что он будет на нашей стороне и не даст случиться беспределу, но чуда не произошло); Вова пытался бежать, делал соответствующие шаги и махи руками, но все движения выглядели нелепо и не приносили никакого результата; это был бег на месте. Женя держал его за пальто и хохотал. Я тянул Володю в противоположную сторону, пытаясь вырвать его. Основная группа нападавших наблюдала со стороны. Не знаю, сколько могло это продолжаться, но тут посигналила машина «Жигули» второй модели. В салоне сидели мужчины; «Жигули» объехала нас и остановилось через несколько метров. Пассажиры и водитель обернулись в нашу сторону; они не стали выходить на проезжую часть, сидели и ждали. Паузу держать порой важнее, чем «сотрясать воздух». Пауза подействовала на шпану, они отстали и скрылись во дворах. А мы с Володей пришли ко мне домой; «Ничего себе! За хлебом сходил!»…
ДОБАВИТЬ: Часа через два после моего возвращения домой (Володя Старцев ушёл в общежитие) пришёл с работы мой отец. Он увидел мой разбитый нос и спросил, что случилось. Я рассказал ему всё. Он стал обуваться. Я спросил: "Ты куда?" Батя ответил: "Пойдём, покажешь, кто это сделал?" В этот момент в дверь постучали, пришёл мой товарищ Федченко Александр, с которым мы тренировались в одной секции. Он пожелал пойти с нами. Когда мы пришли на место, никого не было из шпаны. Улица жила своей жизнью; шли люди, проезжали автомобили. Только шпаны не было. "Нет никого!" - озвучил я свои мысли. "... Может быть, они во дворах?!" Но во дворах мы не стали выискивать. Не думаю, что это была нерешительность со стороны моего отца. "На месте преступления" поймать наглецов и наказать - это одно. Во дворах - другое. Теперь я понимаю, что, поддавшись первому импульсу, Батя рассчитывал поймать их приблизительно на том же месте. Тогда возмездия им невозможно было бы избежать. Но, повторюсь,во дворе они в своей среде. И идти на обострение - это значит подставить под удар меня и моего товарища, и самому поступить неосмотрительно; отец сам прошёл суровую школу детей войны. Он знал такие законы двора, о которых не знали мы, тем более не знают их сейчас. "Мой дом - моя крепость!" Вот, пожалуй один из тех законов, утраченный со временем. Пришлось оставить нашу затею и вернуться домой. Мы хотя бы попытались. К слову сказать, никого из той шпаны и больше ни разу не видел; исчезли, как-будто их и не было.
Примечание: с Виталей Адяном попадаем в заварушку - Степаненко. Грабёж - два мужика, менты. Чем же закончилась наша эпопея со Степаненко. Занятия у Ивана Николаевича Василенко. Несостоявшийся духовой оркестр и «свалившийся» прямо на голову народный. Окончание второго курса, учебная практика. Бросаю КПУ. Но связь поддерживаю (инструменты отдаю долго и «огнеупорно»), по-прежнему прихожу в общагу (до Марины Злобиной).
К началу второго курса я освоился со своей немного сдвинутой носовой перегородкой, которую то и дело ощупывал, изучая в зеркале; я переключился на другое - изучил всю структуру учебного заведения и не побывал разве что в кочегарке! Стал частенько оставаться в общежитии ночевать; с моим характером одиночки это кажется на первый взгляд даже удивительным. Но было любопытство! Как живут мои товарищи вдали от дома? И не только это. Та самостоятельность, взрослость, к которой я стремился была какой-то неполной, урезанной без того, что могла дать общага. А дать она могла не мало! Во-первых, отсутствие родительского контроля рождало опьяняющее чувство свободы; казалось, что это и есть Взрослость! Романтика! Ожидание чуда! А девушки? Разве это не загадка, которую хотелось бы разгадать?
Среди моих одногруппников были ребята в сравнении с которыми я выглядел просто ребёнком. Да я и был таким по сути! Ещё за год до этого я с искренним удивлением и возмущением заявлял своему «продвинутому» другу Володе Рыпалову, мол, как это можно трахать женщину? Но «ветер свободы» проветрил мои мозги! И я стал интересоваться самой возможностью адюльтера. Общага предоставляла их в большем количестве, чем иное, известное мне до сих пор пространство. Я не знал, что всё окажется значительно сложнее. И такая возможность мне представится только год спустя, когда я не буду уже в числе учащихся; буду рефом собираться в первую свою поездку.
Но! Я всего этого не знал и занимался удовлетворением своих «пробелов» путём расспросов и вопросов. А задавал я их каждый свой визит немало. Мои главные гуру – Коля Симонович и Володя Старцев. Коля видел в моём лице истинного неискушённого в любви ученика. Я искренне хотел знать Всё! Он рассказал мне (пардон, дамы!) о некоем таинственном и чувствительном местечке под названием клитор, стимулируя который, мужчина доставляет наивысшее наслаждение женщине. Я долго выяснял «его» местонахождение, напрягая свои собственные познания в анатомии. Потом Коля объяснял мне приёмы и необходимость предварительных ласк, наличие (при этом) смазки, которая «говорит о готовности женщины» - можно переходить к следующему важному шагу, собственно, к половому акту. Коля рассказывал мне и о позах, в которых он советует совокупляться (испытано им на собственном опыте!) и о том, как определить предпочтительную позу по строению фигуры; если женщина (девушка) при ходьбе слегка отставляет таз, с ней совокупляться предпочтительно сзади (называется «сиповка»), если держит корпус прямо – её влагалище расположено рядом с клитором – с ней наилучшей позой является стандартная поза сверху. Но! Самой интересной является расположение половых органов прямо по центру, когда влагалище и от клитора, и от ануса находится приблизительно на одинаковом расстоянии. Этот «вид» называется «королёк». С ней можно по любому; хоть сзади, хоть спереди, хоть снизу, хоть сверху; самые богатые фантазии присущи таким женщинам, самые неожиданные открытия ждут пытливого исследователя на «пути познания» такой Загадки!
А Володя Старцев рассказывал мне о «волшебном чувстве блаженства», которое достигается в наивысшей точке расслабления. Ради этого наслаждения и происходит «общение» мужчины и женщины. Спасибо, Вова! Спасибо и Коля! Первопроходцы и «сеятели» на ниве Любви!
Но! Настоящим откровением для меня всегда оставалась музыка! Я знал один лишь достойный критерий – музыка делится на Красивую и не красивую! Других разделений (на стили и направления) для меня тогда не существовало. Да, по большому счёту, нет их и сейчас!
Откровением для меня стала и «Лестница в небеса»! В «русском» варианте я впервые услышал её от одного из первокурсников, когда приходил ночевать к товарищам в общагу. Это случилось часов в 12 ночи. Невысокого роста длинноволосый паренёк (по имени Саша) взял в руки гитару и начал завораживающее арпеджио, потом запел:
«Отчего не пойму я забыть не могу
Твоих карих задумчивых глаз!
Даже дети в саду может нам на беду
Называли влюблёнными нас.
За этот взгляд что бы я только не дал!
Я для тебя на всё пойду!
Поставлю Лестницу волшебную я небо!
Зажгу Счастливую Звезду!...»
Потом гитара переходила из рук в руки. Всем хотелось запомнить этот «перебор». До четырёх утра общага словно бы сошла с ума. В числе «сумасшедших» был и «ваш покорный слуга»! С тех пор «русская Лестница» стала моим «пропуском» в мир музыки (позднее – брендом моего преподавательского стиля; ни один из моих последователей в гитаре не миновал «Лестницу» - в ней собраны все базовые умения, без которых трудно считать себя образованным гитаристом). Как сейчас помню ту бессонную ночь; нетерпеливое «сидение» в очереди – когда гитара освободится, и Саша сможет показать вожделенные аккорды. Но! Пока до меня дошла очередь, Саша устал и отправился спать. Меня «доучивали» сонные, Володя Старцев и Коля Симонович. А после того, как «сломались» и они, я продолжил «штурм» самостоятельно, угомонившись в четыре часа утра. Зато я стал обладателем бесценного достояния! «Лестница в небеса» в её русском варианте с тех пор со мной. И Любовь эта на всю оставшуюся жизнь! На следующий день я демонстрировал своим товарищам, чему научился. Володя сказал, что есть ещё английский оригинал «Лестницы в небеса» - «Послушай группу Led Zeppelin! Английская версия “Stairway to Heaven”. Ты будешь впечатлён!” Я спросил: «Красивая музыка?» Володя причмокнул языком и загадочно уставился в пустоту. Я загадал себе это своим желанием. И, спустя несколько лет услышал английский оригинал. Что-то было похожее, но очень отличалось по уровню сложности! Ещё через много лет я научился и английскому варианту! И даже совместил оба!
Из глубины времени проступают лица. Почти стёртые, но они принадлежат конкретным людям, с которыми связаны те или иные впечатления моей души, те или иные переживания и события. Поэтому, наверное, они продолжают жить своей жизнью и имеют на это право; кто-то живёт в реальности, а кто-то уже в другом измерении. Но Что эта Грань для Бога, для Его Вечности?! Одна условность! Раз были, значит Есть! И всегда будут!
Так из марева времени проступает лицо длинноволосого парня. Это родной брат моего однокашника Коли Симоновича. Он приезжал в Уссурийск, поступил в училище и учился несколько месяцев. Мы виделись в общежитии несколько раз. Мне он показался непростым, с вкрадчивым характером. И в то же время современным парнем. В свои 16 лет он выглядел старше, одевался модно, разговаривал со всеми на равных. О таких людях говорят – «раз имеет собственное мнение, значит самостоятельный! И, если не испортится (много искушений в жизни), сумеет реализоваться в обществе и встать на ноги!» Бросили они училище примерно в одно время. Коля проучился около двух лет. Сейчас я не знаю ничего о них, никто, кого я спрашивал, о них тоже ничего не знает. Неужели человек может так затеряться?! Наверное, может. Но! В этом случае я, возможно, не у тех спрашивал. Надо будет спросить у Володи Старцева. Да, и Валентин Кирилюк (наш староста) должен о них что-то знать.
Ещё одна личность интересна. Бедовая. Белобородов. Много мучился сам и мучал нашу Надежду Григорьевну. Напивался или накуривался коноплёй, прятался голым в шкафу. «Долго бился одиночества колокол», потом забрал документы или отчислили его. Чем запомнился ещё? Невзлюбил он нашего тихоню Белоусова, избивал его при всяком удобном случае. Белоусов боялся Белобородова панически. В прямом разговоре последний обещал мне больше не издеваться над бедным отличником, но я жил в городе им не мог отслеживать ежедневно то, что творилось в общаге. Мне кажется, что это болезнь делала Белобородова таким. По сути ведь добрый парень, но с затуманенными мозгами личность его резко менялась. Лечить такие болезни тогда не умели. Да и сейчас на бедных людях делают, скорее, бизнес, а не лечат. Вот так бьётся – бьётся «колокол» и пропадает, «тает божьей лампады Свет»!
До дна
Как жизни путь непостижимый
Меняет женщин и мужчин!
Когда-то юноша ранимый,
Сегодня пьёт, живёт один.
А женщин! Сколько их по свету,
Наивных девочек в душе!
Одни! Но верят в сказку эту,
Что «с милым рай и в шалаше!»
..А «Государство» не мешает,
«Китайской мудростью» полна
Сия машина! Лишь взирает,
Как русский Вася пьёт до дна.
12 октября 2008 г.
Уласевич Владимир. Старше на курс. Длинноволосый, хипообразного вида. Ходил в джинсах, курил, загадочно улыбался и, как будто бы много знал. Впрочем, запомнился он мне не только своим «протестным» видом. Он был миролюбивым и достаточно общительным студентом, немного фарцевал (сигареты «Мальборо», безделушки всякие, жвачка). Но! Странную песню всё время напевал: «И без конца свербило в ж … пе у него». Может быть, в этом и кроется разгадка его «оригинальности»? Впрочем, в шоу бизнес , а там ценятся люди с нетрадиционной ориентацией, Володя не пошёл. Он по-прежнему торгует. Уже на базаре – скупает и продаёт золотые украшения. Запомнил я его ещё и потому, что к нему приезжал младший брат (странное совпадение с Симоновичами), кажется поступил тоже на оркестровое отделение и, какое-то время проучившись, бросил училище. Он был такой же длинноволосый, как все мы в то время (царствования Битлз!). 16-ти летний хиппи был похож на младшего брата Коли Симоновича. Только брюнет. В то время, как Симонович младший был блондин. Зачем я так подробно описываю всё? Ещё не знаю. Неизвестно, что будет впереди! Вдруг самая мелкая деталь пригодится, и, раздвинув пласты памяти, оголит то, что важнее всего в жизни! Поживём – увидим!
Я всё ещё нахожусь в том периоде жизнеописания, а именно в начале осени 1980 года. Тогда я стал мужчиной. К этому и поведу свой рассказ.
«Пока все дома»! На улице Крестьянской, дом 105-«а» квартира 4 живёт по-прежнему наша семья. Нас стало меньше с уходом дедушки. В семье случаются тревожные «всполохи». Но мы ещё держимся вместе. Я пытаюсь выдувать из альт – саксафона, арендованного у Ивана Николаевича Василенко (моего преподавателя духовых инструментов) членораздельные звуки, складывая их в «Серенаду» Шуберта, чем, вероятно, сильно «удивляю» наших соседей. Но у меня к ним свой «счёт», выработанный подростковыми комплексами; мне казалось, что они придираются ко мне, обсуждают за глаза меня и нашу семью; в общем подростковая мнительность давала свои результаты, и я своеобразно отвечал им своей «саксафонной мстительностью».
В промежутках между занятиями (в училище и дома) я забегал во двор напротив, где мы с одноклассниками раньше проводили много времени. Ещё были свежи воспоминания о первых аккордах в беседке, пылающих щёках, когда туда на звуки гитары заглядывала Марина Супрунова (она нравилась мне, и я даже посвятил ей несколько стихотворений); я тогда готов был из кожи выпрыгнуть, чтобы она оценила меня! Потом мы с Рыпаловым, Байдиным, Шманько играли в «беседочный футбол» - увлекательная игра, в которой, не отрывая руки от скамейки, нужно было изловчиться и забить мяч под скамейку противника (естественно, не пропустив под свою). Эту игру мы опробовали однажды в «Солнечном», где с Володей были в первом отряде (подсмотрев её у детдомовцев). Приехали домой и в то же лето 1979 года буквально заразили ею всю округу!
Во двор тянуло. Ведь не о таком «взрослении» я мечтал! Не хотелось уже такой стремительности! Наоборот, тянуло обратно в детство. У Володи по-прежнему были чувство к Эле Коптевой, с которой я однажды бестактно «пошутил» - слишком прямолинейно озвучил ей своё предложение мин …та. Это случилось в игре, как-то между прочим. Я даже сам такого от себя не ожидал. Ничего личного, просто подростковый жаргон, выражающий избыток гармонов.Тем более, сделал я это открыто в присутствии Володи, у которого не ладились с Элей отношения. Она стала обращать внимание на другого мальчика (на Вову Степаненко); мне было немного обидно за друга. Может быть это сподвинуло меня на такое «предложение», за которое мне немножко стыдно теперь? Может быть я провоцировал её, мстя за «поруганную честь» друга? Всё стремительно менялось. Сегодня одно, завтра другое. И вот у меня уже появилась дама сердца – студентка пединститута Оля. Она квартировала в том же доме. В первом подъезде на третьем этаже проживала «Хозяйка» тоже Ольга (моя ровесница), которая любила мои песни под гитару, приходила в беседку послушать, была и у меня дома в гостях со своей подружкой. Я пел для них (и даже свою матершинную песню «Дайте, дайте…»). Мы подружились. И вот «Хозяйка» приняла к себе (а это квартира её родителей) квартиранток из пединститута. Это, как я уже писал, дама моего сердца Ольга и её подруга Маргарита. Мы стали встречаться у «хозяйки» на квартире. Дела сердечные увлекли меня. Я забыл про беседки. Володя Рыпалов решал свои сердечные дела (соперник оказался изобретательным, действовал через Элю; она охладела к моему другу и, когда Володя Степаненко почувствовал себя «на коне», то стал наглым и дерзким, постепенно сведя на нет все «завоевания» моего друга, подвинув его с Олимпа. Однако, он не переходил границ «видимой дозволенности» (действовал, как я сказал, через сердце девушки; мол, пусть она сама выбирает. Время показало – в чём-то он был прав; у них впоследствии образовалась семья, родились дети). Так вот, наступил период, когда мы (школьные друзья) решали свои сердечные проблемы в одиночку.
Но, как известно, «свято место пусто не бывает». И на место моего Рыпалова заступил Просвирнин (также мой знакомый с самого детства; чуть ли не с садика). Тоже Володя (я ему даже в последствии посвятил стихотворение «Друг Вовка»); «хозяйка» пригласила меня отметить с её «домочадками» их профессиональный праздник День Учителя. Было назначено время, и я пришёл, заполнив образовавшуюся временно пустоту моим приятелем с детства Вовкой Просвирниным. Выпили, поели. Была гитара. Много песен, флирта. Мы остались ночевать …
Но! До постели было, казалось, так далеко! Я и представить себе не мог, как это у меня будет! Ни с кем до сего дня у меня подобного не было. Поэтому я волновался, много ел, выпивал, говорил (в том числе и полной несуразицы; остро чувствуя её, я, тем не менее, ничего с собой не мог поделать, продолжал нести чушь, краснея, скрывая неловкость своими гитарными пассажами). Друг Вовка, выйдя в очередной раз в туалет, задержался там дольше обычного. Девушки сходили за ним. Вова сидел, обхватив унитаз двумя руками, весь пол вокруг был залит его рвотными массами. Девушки привели его в чувство, умыли. Смутно помню, остался ли он ночевать, отправился ли домой. Может быть он уснул на кухне (там ближе к ванной). Мне удалось лечь с моей подругой на большой кровати. Причём «хозяйка» и Рита спали с нами в одной постели! Мы легли парами «вольтом» друг к другу. Я чувствовал холодные пятки Риты (она мне тоже понравилась!) и тепло Ольгиного тела; жался к ней (пардон!), щупал её везде и так возбудился, что у меня сильно разболелся живот, точнее – низ живота. Ничего подобного я раньше не испытывал. Боль была такой сильной, что я застонал. Меня крутило от боли и подташнивало. Ольга меня жалела, успокаивала, объясняя, что это от «перестоя». Утром пройдёт. Я не мог отказаться от «возможностей», которые мне предоставляла такая близость. Признаюсь, я пользовался моментом, просил Олю положить ладонь на моё причинное место. Она отказывалась, говорила: «Ты так не успокоишься. Будет только больнее!». Но я брал её ладонь и сжимал её пальцами моего лучшего друга. Я готов был терпеть любую боль, лишь бы чувствовать её прикосновение; это не просто чувственность, это знак, что тебя принимают таким, какой ты есть! Во всей целостности! Со всеми достоинствами и недостатками; с «этим местом» у меня было связано столько комплексов! И вот меня принимают «целиком», не отвергают (как я себя отвергал; самый безжалостный палач – я сам!), жалеют! Позже я объяснюсь точнее; меня поминутно прерывают посетители по работе, приходиться писать в полоборота! ... Продолжаю на следующий день. Чтобы этот фрагмент завершить, осталось добавить только - я разоткровенничался с моей первой женщиной, сказал о своём "заветном" желании, мол, (и это правда!), что она - моя первая "взрослая" связь, что у меня "не было Этого ни разу, что я очень хочу её! Я пытался снова и снова взгромоздиться на неё (Рита и "хозяйка" Оля делали вид, что спят, но мне сдаётся, что они не пропустили из моих "откровений" ни одного слова!). Ольга пробовала успокоить меня, но я был неудержим. Только надвигающееся утро и Ольгино обещание уступить мне в скором времени погрузили меня измученного в глубокий сон. Я проспал до одиннадцати. После чего меня накормили и проводили "под белы рученьки". "Карлсон улетел, но обещал обязательно вернуться!"
«Возвращение» случилось недели через две. Потом снова и снова мы встречались каждую неделю раза два или три. Я напоминал ей про обещание, но она всё не могла решиться. Может быть, совесть будущего педагога вступала в противоречия с её женской сущностью?! Мы были рады друг другу, но время летело, а отношения не развивались. Полгода прошло, прежде чем это случилось. Я пришёл поздравить девушек с окончанием педагогического института (оставалась защита диплома и государственные экзамены) и пригласил свою Олю прогуляться за город (к нам на дачу). Ехали на автобусе до конечной, потом шли пешком мимо пионерского лагеря, Дубовой рощи, километра четыре по грунтовой дороге. Моя женщина очень устала, спрашивала то и дело: "Когда же мы придём!?" Измученные ожиданием и дорогой, минут через сорок мы были на месте.
Конец апреля, но было жарко, как летом. Мы подошли к нашему дачному домику, я достал ключ, открыл висячий замок. Ольга попросила принести банку воды. Мы попили, умылись с дороги на веранде. Я собрался выплеснуть оставшуюся воду на кусты крыжовника и смородины, но моя подруга посоветовала оставить воду: «Пригодиться!». Я оставил трёхлитровую банку на столе «в предбаннике» (на веранде). Вошли в комнату. Сели рядом на диван. Объятия, поцелуи, легли в кровать … Не хочу упустить ни одного момента. Что самое важное?! Запомнился запах Ольги! (Я искал подсознательно или сознательно этот запах потом много лет!). Возможно, так пахла пудра, крем. Но! Что-то ещё примешивалось к этим «ингредиентам», что-то индивидуальное, имеющее отношение только к моей первой женщине! Не удивительно, что за всю последовавшую жизнь я встречал подобный запах раза два, и то лишь отдалённо напоминавший мою Олю.
Она старше меня. Мне 16 на тот момент. Ей 21 год. Я доверился ей. Оля велела мне сходить на веранду и обмыть головку. Потом выходила туда сама. А я лежал голый и ждал в предвкушении таинства «посвящения» во взрослую жизнь. В те последние мгновения перед «взрослостью» я судорожно пытался вспомнить всё, чем сумел обогатить себя за всю свою предыдущую жизнь по мере взросления. Я призывал в союзники всё своё либидо, вспомнил всё, что говорили мне мои учителя (Сергей Науменко, Коля Симонович, Вова Старцев, Вова Рыпалов и немногие другие) … И вот входит Ольга (тоже голая!), маленькая, хорошо сложенная миловидная, прелестно пахнувшая, чудесная! «Юркнув» ко мне под одеяло, она прижалась своим белоснежным телом! Блаженство! … Сначала совсем не хотелось шевелиться, словно бы каждая клеточка стремилась запомнить это мгновение. Потом я почувствовал, как по телу в разных направлениях стали проноситься всполохи, сначала слабые, потом всё сильнее. Меня буквально перетряхнуло, когда Ольга провела пальцами по нижней части моего живота! Я чуть не задохнулся от удовольствия; несколько раз мой живот инстинктивно втянулся и выпрямился – было похоже на судороги, но я всё осознавал и, эти «судороги» были очень приятные! Я ничего подобного раньше не испытывал, поэтому поинтересовался у моей «учительницы» - что со мной? Оля, прижавшись ко мне плотнее, зашептала в ухо (ещё одно яркое переживание – «шептание в уши»!): «У каждого человека на теле есть специальные места, воздействия на них усиливают желание. Их называют эрогенными зонами!»). Я сладостно закрыл глаза и что-то замурлыкал, как мартовский кот. Игры наши принимали всё более определённый характер; меня влекло к заветному потаённому месту, которое обычно скрыто и недоступно «простому смертному», а, как известно, «запретный плод сладок». Сначала я проник туда пальцем, потом двумя, когда эрекция стала в высшую точку, я лёг на девушку и стал уже членом искать «место проникновения». Вероятно, я нашёл не ту дырочку, потому что моя верная подруга и учитель перехватила моего «Ваньку» и вставила куда надо. Я начал делать движения… Ольга сначала оставалась неподвижной. Но, когда «Ванёк» выскользнул оттуда, я понял, что это отнимает чересчур много сил, мешает сосредоточиться на приятном процессе. Я поначалу психанул, однако виду не показал. Замешательство длилось несколько секунд. Когда Ольга вставила Его снова, уже я (в свою очередь) зашептал ей в ухо то, что слышал из рассказов своих более продвинутых учителей Коли Симоновича и Вовы Рыпалова – «Подмахивай!» - зашептал я. Оля стала делать встречные движения бёдрами; сначала осторожные, потом всё более смелые и амплитудные; приноровившись друг к другу, мы стали двигаться поразительно гармонично, как две арфы в дуэте, во всём дополняя друг друга. Я перестал бояться, что «дружок» опять выскочит из уютной тёплой раковины, расслабился и целиком отдался приятности этого таинства! … В какой-то момент я задвигался быстрее и замер … Сперма обильно, как взрыв, ворвалась в лоно моей подруги, сопровождаясь моим сладострастным выдохом. Оля присоединилась своими стонами к моим. Потом минуту-другую мы лежали в той же позе неподвижно; я чувствовал, как мой член пульсирует и подрагивает во влагалище её… Райское наслаждение вскоре пришлось прервать; так не хотелось (опять!) шевелиться, но Ольга рассказала мне, что «от мальчиков забеременеть в лёгкую», поэтому надо хорошенько подмыться. Делать было нечего, пришлось вставать и идти за банкой с водой. Ольга подмылась над тазиком, потом то же сделал я (наверное, также из опасения забеременеть!). Через полчаса мы стали собираться в обратный путь. Шли по лесу, держась за руки. В воздухе пахло озоном и весной. Тревога скользкой тенью прокралась внутрь на одно мгновение и исчезла, оставив в душе лёгкий неприятный осадок; я стал мужчиной, а что дальше? …
с Виталей Адяном попадаем в заварушку - Степаненко.
Что жизнь напоминает матрац – «полоса белая, полоса чёрная», я уже начинал догадываться. И, вскоре за «белой» последовала она самая! Мы вышли с моим товарищем Виталием Адяном из моего дома, прошли через дворы; мимо ангара бабы Тани Карпенко, домов Науменко и т. Нади Смотрик, повернули направо и пошли по Крестьянской. Миновали первую пятиэтажку (дом 78). Только прошли дом Рыпаловых – Байдиных (76) и намеревались идти дальше к улице Ленина, как со двора нам вслед выдвинулась группа знакомых ребят, среди которых был и Олег Глушко. Мы с ним учились в одной школе (он на год младше). Парень он независимый; как-то раз косо посмотрел на меня, грубовато ответил. И вот, у меня сложилось мнение, что он меня не уважает. Я посчитал это слишком и, поскольку я не мог приказать ему «Уважай меня!», я решил включить испытанное средство (когда весь словарный запас исчерпан) – кулаки. Мы в день один раз минимум встречались на переменках в коридоре или раздевалке и вступали в кулачные бои. В основном, инициатором был я, бил первым; обычно сериями; град ударов сыпался на голову моего «неуважительного» соперника. Всё, вроде бы сломлен, повержен. Наступала пауза. В этот момент, когда я готов был внутренне отпраздновать победу, Олег выбрасывал свой удар; давал сдачи, я, обескураженный, снова собирался с «серией» и обрушивался на противника. Он (через паузу) отвечал снова. Так продолжалось практически ежедневно на протяжении двух или трёх недель. Я никогда не встречал такого упорства. Я не был побеждённым, но и победителем себя не чувствовал! Разве можно считать себя победителем, если твой противник не ломается, не просит пощады, не признаёт твоего первенства, не плачет перед тобой, не заискивает. Таким Олег Глушко был (и остаётся, надеюсь), как ветка сакуры под слоем снега; гнётся до земли, не ломается, коснувшись земной поверхности, сбрасывает с себя снежный балласт и в верх; только снежная пыль оседает вокруг. Мы подружились с Олегом. Позже я узнал, что он стал заниматься боксом у тренера Дома культуры им. Чумака у Александра Горбачёва. Два года после этого у нас с Олегом не было конфликтов. И вот приятели встретились! Вечерело. Мы с Виталей остановились и обернулись на голоса. Я увидел Олега. Он увидел меня. Раскрыв объятия, мы пошли навстречу друг другу. Мы оба улыбались. Я решил подшутить (а может быть, произвести впечатление на Адяна; я не думал, что Олег не примет моей шутки) – я обхватил Олега двумя руками и слегка приподнял. Коснувшись земли, «ветка сакуры» вдруг «попёрла» на меня, обхватив также и, вскоре, придавила меня к трубе железного «бордюра». Я не ожидал, что моя шутка будет воспринята так «воинственно», тем более, что мы уже не были «противниками», а скорее приятелями. Я в свою очередь упёрся двумя руками ему в нос, и только таким образом восстановил вертикаль своей «изломанной об бордюр» спины. Мне было больно и неудобно перед товарищем (Адяном) за «фиаско», на Олега я разозлился за его неприятие моего юмора. Мы стояли с Олегом друг перед другом, раздувая ноздри, по моему, до нас обоих постепенно доходила мысль о нашей обоюдной. Мы могли бы пожать друг другу руки, если бы не один знакомый персонаж – подошёл Вова Степененко (в ту пору его взаимоотношения с Элей Коптевой стремительно развивались и набрали небывалую до тех пор высоту! Он плевал на всех; Вову Рыпалова (своего бывшего соперника) вообще не замечал! Гармоны!). «Ба! Олег! Да у тебя кровь! Кто это тебя (и смотрит на меня косо!)?» У Олега из ноздри и впрямь текла кровь; я упирался ему в нос, чтобы освободить свою спину. «Это он?» - Степаненко показывал в мою сторону пальцем. «И ты ему ничего не хочешь возразить!?». Подстрекатель вошёл во вкус.
Видя, что Олег не проявляет желания возобновлять ссору со мной, Степаненко «потянул одеяло на себя», мол, что ты хочешь Мне тут сказать?! Вероятно, он понимал свою роль – «пятой лапы у собаки» и от злости не находил себе места. Внезапно мне стало скучно от его «словесного поноса». Я сказал ему: «Сейчас я уйду, но поскольку, это моя родная улица, мы, скорее всего, ещё увидимся!». Развернулся и пошёл, увлекая за собой своего оторопевшего товарища (Виталя Адян стоял метрах в пяти от меня). Мы прошли по Крестьянской мимо домов, 74 и 72, повернули налево и двинулись вдоль дома по Ленина (он же Крестьянская 72). Шли мимо живой изгороди из молодых тополей, кустарников минуты полторы, потом услышали голоса. Обернувшись, мы увидели, как за нами идёт Степаненко во главе всей группы, всего человек шесть. Нас окружили. Я запомнил, что среди нападавших кроме Степаненко был и Шахун, возможно и Олег Глушко (пришлось идти!), и ещё кто-то из их класса (все они, кроме Шахуна) занимались в секции бокса в Чумака. Степаненко нанёс мне удар. Я ответил серией; Степаненко отступал и пытался выставить предплечья для защиты. Несколько ударов достигли-таки цели. Он больше не ответил ни разу. Но кто-то сбоку стал меня «покусывать». Я повернул голову. Шахун находился ко мне ближе всех, отклонился слегка назад и ударил меня ногой (вот, что значит стая! «С волками жить – по волчьи выть». А я его никогда пальцем не трогал. Более того, он всегда первым здоровался со мной, выказывая уважение. Я воспринимал его, как младшего товарища!). Мне надо было контролировать всех; главная угроза исходила всё же от Степаненко. Периферическим зрением я увидел, что проезжая часть хорошо освещена, что Адян уже там (по-моему, я сам крикнул ему, чтобы он выскочил на дорогу под уличный фонарь). Я выскочил на дорогушку и встал рядом с Виталием. Мы выжидали. Страха не было. Стая прекратила «охоту». Продолжения не наступило. Степаненко увёл всех, пообещав «вернуться». И мы продолжили свой путь в общежитие КПУ. Какое-то время шли молча. Потом разговорились. Чувствовалось, что Виталий переживает за меня: «Как ты теперь будешь?!». «Ничего! Я там живу. Борзеть над собой никому не позволю!».
В следующий раз мы попали в заварушку уже втроём. К нам с Виталей в тот день присоединился Володя Старцев. Мы хорошо посидели у меня в гостях и вечером сытые и довольные шли пешком через весть город в «культяповскую» общягу (КПУ). Я отпросился у мамы ночевать к друзьям. Уже наступили холода (была поздняя осень). Мы с Виталием были в спортивных шапках и варешках, Володя был в ушанке и кожаных перчатках. Мы проходили мимо нового дома быта «Экспресс», что через дорогу напротив церкви, и оживлённо разговаривали о чём-то своём. От крыльца «Экспресса» отвалились две фигуры повыше нас и присоединились к нам, шли прислушиваясь и поддакивая. Нам бы дуракам остановиться, как вкопанным, но мы, как простофили, продолжали идти, отвечая на их глупые отвлекающие вопросы. Как только мы поравнялись с угловым зданием на пересечении улиц Тимирязева и Краснознамённой (это здание старого дома быта, где нас детей родители фотографировали; сначала меня малыша, а потом Василька, когда он родился и подрастал) – двое активизировались, перевоплотившись из любопытных и доверчивых попутчиков провинциалов в опасных и агрессивных хозяев «положения». Один стоял, озираясь по сторонам, второй ударил Володю в лицо и скомандовал: «Протяни руки и молчи!». Владимир всё это сделал. Детина (приблизительно, 27-ми лет от роду) стянул с него шапку, затем перчатки. На наши с Адяном варешки и «гандончики» не позарился. Затем последовала ещё одна команда: «Идите вперёд и не оборачивайтесь, если не хотите лишиться глаз!». Мы очнулись от состояния столбняка только, когда завернули за угол старого КБО. Володя сплюнул кровь и с досадой сказал: «Вот не хотел сегодня одевать зимнюю шапку и кожанные перчатки! Одел и на тебе! Материн подарок, только вчера получил посылку!».
Мы шли и обдумывали, что делать. Сошлись на том, что надо бежать и заявлять в милицию. Напротив общежития культпросветучилища, что на Калинина, находится целый комплекс милицейских (ныне полицейских) образований (правильнее, структур!). Мы побежали. Ворвались в дежурную часть и сразу к окошку. Говорили взахлёб, перебивая друг друга. Нас выслушали, вызвали «тарантас» (правда, ждать пришлось не менее получаса). Посадили нас в воронок и повезли по улицам, приказав всматриваться в лица прохожих, не увидим ли мы (после получасовой «оперативности»!) своих обидчиков. Но их и след простыл; ни на остановках, ни на автовокзале их не было. Внезапно «воронок» остановился. Нас выгнали грубо из машины: «Вы сами под алкоголем (15-16 летние мальчишки!)! Проваливайте поскорее, а то самих закроем за ложную информацию!». Мы, оторопевшие вышли снова посреди города и поплелись в общежитие. Добрались туда только после двенадцати часов ночи.
Вахтёрша впустила нас, падающих с ног от усталости. Она могла этого не делать, т.к. обычно в двенадцать ночи общежитие закрывалось; ночуй, где хочешь. Но бабушка увидела в окно измученных пацанов, и сжалилась над нами. «Мир не без добрых людей!» - пробормотал я, прежде чем броситься в постель. Как только голова моя коснулась подушки, я уснул тревожным сном. Мне снились бандиты и менты. Я всю ночь бегал по городу не понятно от кого. Хорошо, что на этот раз это был только сон!
Следующие за этим события – это «прятки и догонялки». Совсем не означает сие, что жизнь вращалась только вокруг моей вражды со Степаненко; изысканным образом в ней находили место для вкрапления и мои дела с Олей, и мои мучения в постижении саксофона, и мои «на разрыв аорты» песни под гитару. И, конечно мои занятия борьбой, в которой я прогрессировал; выиграл первенство Приморского края среди молодёжи и готовился к Дальневосточным турнирам. Но всему своё место. А сейчас я пройдусь кистью художника по «мольберту» того периода вкратце, а подробнее (чтобы больше к этому не возвращаться) остановлюсь на нашей войне; чем же она закончилась. Итак, я не прятался ни от кого, ходил свободно, когда мне надо, в наши дворы. Но! Только, чтобы встретиться с друзьями; часто не находил их – ни Вову Рыпалова, ни Юру Шманько. Первый замкнулся в себе, второй нашёл других товарищей, о Павле Байдине можно сказать то же самое; он часто проводил время с ребятами младше себя; я позднее понял, зачем ему это было надо.
Я полюбил ходить на танцы. Начало было положено ещё за год до этого, когда мне только исполнилось пятнадцать лет; мы с Байдиным пошли на танцы в парк Доса. Во второй раз я пришёл один, скромно стоял ближе к центру площадки, когда после неожиданного удара упал на четвереньки. И я даже догадывался по лукавым взглядам, кто бы это мог сделать (один из авторитетных «одиночек» - эдакий странный предводитель местной шпаны, который никогда не предъявлял претензий напрямую, действую по настроению; я как-то выше писал о «мутных», от которых не знаешь, чего ждать; они самые опасные, действуют спонтанно и могут нанести неожиданный удар в спину. К таким принадлежал и тот упырь! Но прямых доказательств у меня против него не было. Я просто продолжал ходить на танцы в Доса. И мне никто не угрожал, а однажды мы отметили возле водопроводной колонки, что была раньше немного наискосок от угла здания Дома офицеров, день рождения Лены (не помню её фамилию). Она была девушкой моего знакомого Сергея Вяткина, принесла полулитровую бутылку чистого спирта, мы разбавили её под колонкой и распили без закуски. Мои «собутыльники» вскоре разошлись по домам, а я вернулся на танцевальную площадку. Танцы были в самом разгаре. Но мне уже было не до них; внезапно стал действовать алкоголь, и вместо эйфории на меня накатила агрессия, и уже моя очередь наступила повести себя, как упырь. Я увидел перед собой солдатика в форме и фуражке и смотивировал себе; не люблю однообразие в армии, не хочу, чтобы мной управляли, как овцой безмозглой, и, тем более, чтобы надо мной молодым издевались дембеля, о чём я был наслышан. Из этого всего я сложил для себя формулу – не люблю армию; а воплощением этой «армии», где издеваются над новобранцами, я избрал бедного солдата. Я пошёл на него и с размаху ударил. Незамедлительно получил ответ и сполз по трубе на цементный пол. Удар наносил не солдатик (он даже не шелохнулся), а кто-то справа сбоку (и опять сзади!). Я сидел на полу, приходя в себя. Потом поднялся и завопил: «Кто меня ударил?!». Я ходил из угла в угол и повторял громко свой вопрос. Танцы закончились. Все потянулись к выходу, где меня встретил мой товарищ из нашей секции Сергей Вотинцев. Он взял меня под руку и предложил довести домой. Я шёл на ватных ногах и жаловался ему. Поравнялись с кинотеатром «Россия», и к нам подошёл высокий парень. Сергей его знал и поздоровался с ним предупредительно: «Здорово! Дима!». Тот кивнул и обратился ко мне: «Ты искал, кто тебя ударил? Так это я. Что хочешь сказать?». Я, в стельку пьяный, уже сам не мог стоять на ногах (так напиться в 16!), и продолжать какие-то разговоры сам тоже не мог, поэтому спасибо моему толмачу; я что-то промычал, а мой провожатый повёл меня дальше на мою родную Крестьянскую 105-а.
В следующий раз я расскажу, как мы сходили на «Зелёнку» с Байдиным, а потом вернусь к Степаненко.
Продолжаю. Доса не единственная танцевальная площадка Уссурийска того времени. Парк «Зелёный остров» также один из «древнейших» танцполов нашего города! Туда я и отправился на разведку однажды в том же 1979 году. Мне было 15 лет. Я пошёл на «разведку», простоял все танцы за оградой площадки, впитывая эту атмосферу, пожирая глазами непринуждённо танцующих людей. «Я тоже так могу!»- думал я, и представлял себя на их месте; «я скоро буду рядом с вами, мол, «дайти мне только точку опоры!». Я ходил и «облизывался» несколько дней подряд, а потом собрался с духом и оплатил-таки за вхолдной билет; как было волнительно и трогательно это ощущение! «Я среди вас! Я такой же, как вы –взрослый и мне вторит Его Величество Музыка! Мне открыта дверь во взрослый, полный загадок и открытий мир! Всё по силам, способностям, талантам! У меня всё впереди!». Когда я освоился (приблизительно через месяц ближе к осени на пороге своего 16 летия), я похвастался перед своими одноклассниками во дворе, что «покорил Зелёнку», предложил пойти со мной на танцы Вове, Юре и Павлу – могласился последний. Мы с Пашей Байдиным пришли на танцы, купили билеты, прошли и скромно сели в сторонке, наблюдая за раскованными молодыми людьми – местными аборигенами. Я рассказал Павлу, что иногда прямо на площадке происходят драки; кто-то нападает на кого-то, сводит счёты, и обычно никто не вмешивается; менты всегда в решающий момент куда-то исчезают и драка заканчивается без неприятностей для зачинщиков; надо только действовать слаженно и решительно. Рассказывая это, я (обнаглевший юнец!) выбирал свою жертву, чтобы доказать правоту своих слов и самоутвердиться. Я увидел Косого. Этот парень не был с нами прошедшим к тому времени летом в школьном лагере труда и отдыха, который я описывал выше, но он учился в одном классе с Батуриным и Утяном; значит был потенциальным врагом, чем и подписал себе «приговор». Я предложил Павлу свой план; минут за пять до конца танцев я подхожу к нему и бью в лицо, если потребуется помощь, то Павел подстраховывает меня, потом мы быстро идём к выходу и сливаемся с выходящей толпой. Выждали время. Пошли. Поравнявшись с Косым, я всё же прошёл дальше и не решился бить сразу (он стоял в окружении двух девушек, и я замешкался), но потом, обернулся влево и неожиданно вернулся к нему (шаг или два), ударил в лицо, Косой упал. Девушки завизжали в голос. Тут из-за моей спины выскочил Павел и ударил лежачего на боку Косого ногой в голову; может быть этот удар был уже лишним, но каждый «самоутверждался» по-своему; может Павел тоже этим что-то хотел мне доказать?! Девушки продолжали кричать и стали закрывать парня собой. Танцы в этот момент закончились, толпа хлынула к выходу, безучастная к чужому горю, а мы (начинающие бандиты!) слились с толпой, вышли через входную дверь и скрывались несколько дней (из доверенных источников мне стало известно, что нас приходили искать, потом перестали; те, кто нас знал – нас не сдал, а кто не знал, но видел – тот забыл через неделю, как мы выглядим. Поэтому мы на следующей неделе снова пришли с Павлом, чтобы найти новый объект охоты; что-то в этом было противное моей природе, но я следовал внутреннему зову; мой зверь требовал жертв; кто мы были тогда – люди или волки - шакалы? Проследим наш путь вместе, если вы ещё не против!
Далее: Вадик Потёмкин сказал мне, как чувствует себя и выглядит Косой, я признался, что неведомый Зорро – это я.
Возвращаюсь к Степаненко (несколько внезапных встреч, потом мой вызов и его отказ).
С тех пор я ходил по своей Крестьянской в ожидании неприятных сюрпризов, вроде удара в спину; не прятался, но и не демонстрировал «безудержную храбрость». Непостижимым образом дороги наши со Степаненко до поры до времени не пересекались. Чудо? Не знаю! Но! Может быть хорошо работали осведомители, докладывали, где я, с кем я. И было из-за чего Степаненко беспокоиться. Напрямую вызвать меня один на один у него не хватило желания. Я никогда его не видел одного, но всегда в сопровождении группы «сочувствующих единомышленников» - Глушко, Шахун, Репницин, и группа, чьи фамилии «не зафиксировала история», со временем (может быть мне это показалось?!) я стал часто слышать, что Байдин Павел со своей малолетней гвардией (Лошманов, Совдеев и др.) проводил время с ним в одной компании. Однажды я собрал небольшую группу, в которую входил Айвор Васильев (в последствии так страшно ушёл в мир иной) и ещё пара знакомых ребят. Мы сходили ко мне в гости и направлялись на танцы. Перешли Крестьянскую. И тут из-за дома нам навстречу на велосипеде выехал никто иной, как Олег Глушко. Мы не ссорились больше, но отношения были напряжённые; он был ближе к Степаненко. И не решился бы «на самодеятельность» - мириться без указания «сверху», поэтому встретились мы холодно, Олег быстро скрылся за поворотом; необходимо было решать – готовы мы встретиться с группой противников, или лучше отступить. Мы приняли второе (силы были не равны; я, двое моих сверстников, и семиклассник Айвор против неизвестности (сколько их? Если он там, то рядом кто-то есть ещё, затем Олег, которого мы встретили и шпана), короче, решили отступить. Но мы ушли, а не убежали. Прошли через двор рядом с четвёртой школой, где раньше был наш пришкольный участок, потом появились гаражи, хоккейная коробка», перешли улицу Пушкина и двинулись вдоль Краснознамённой на «Зелёнку», преследования не было.
В другой раз почти в том же составе мы походили через двор у школы и за хоккейной коробкой на скамейке я увидел троих из группы (Степаненко с ними не было). На этот раз меня разобрала злость; мне показалось, что слишком большое место стал занимать в моей жизни этот выскочка Степаненко. И хоть передо мной был не он сам, но были те, кто тогда преследовал нас с Адяном, те, кто помогал «блюсти хорошую мину при плохой игре» моему врагу. Я решил хотя бы «выпустить пар». Но! Один из моих товарищей опередил меня и… поздоровался с Олегом Глушко. Возникла неловкая пауза (я не успел «сделать стойку» или предупредить товарища, что это «враги» - от этого пришлось ломать себя, а в чём-то и дружбу; с этим товарищем мы несколько десятков лет с тех пор не разговаривали, и только в 2015 в бытность мою контролёром КПП в «Электросети», где он также работает, мы с ним стали разговаривать), так вот, я решил идти до конца и всю инициативу взял на себя: «Вы, храбрецы! По сути налетать несколько человек на одного – это храбрость?! Я сейчас один, они (я обернулся к Айвору и двоим товарищам) не будут вмешиваться. Вы получите, что заслужили. Я подошёл сначала к сидящим на скамейке, сначала к Олегу, потом по порядку к двум другим его одноклассникам и нанёс каждому удар в лицо. После первого удара в скулу Олега я отскочил от него и поднял руки в стойку, ожидая бурного ответа, но ответа не последовало; та же «безразличная» реакция была у двух других ребят. Это был один из тех примеров, когда победа хуже поражения; атакованные мной ребята продолжали спокойно сидеть. Мы в молчании ушли. Только Айвор не предал, не бросил меня! Он ходил со мной на мои разборки всегда, когда я в нём нуждался. Хотя немного уже оставалось ему жить (он погиб в огне пожара, когда загорелись склады на месте нынешней новой 25 школы, а подростки побежали по крыше, не зная, что перекрытия не выдержат; крыша обрушилась…).
Теперь вспоминаю, как мы с Просвирниным попали в капкан. На этот раз «прессанули» нас!
А было это так. Мы с товарищем были в гостях у наших знакомых, о которых я писал. На третьем этаже у «хозяйки» Ольги по Крестьянской 76 мы засиделись до вечера. Ничего не предвещало дурного. Вдруг, когда мы с Володей уже собирались уходить по домам, в дверь позвонили. Из кухни, где нас с Просвирниным усадили до выяснения ситуации, мы слышали разговор. Знакомый голос (Репницына Сергея) поинтересовался, не здесь ли Шевелёв (т. е. я) с другом? Моя Ольга решительно отрицала это, сказав, что мы приходили, но давно уже ушли. Репницын в ответ засмеялся и сразу ушёл. Ольга, Рита и «хозяйка» Ольга пришли к нам и поделились опасением, что они вряд ли поверили в наше отсутствие и советовали нам подождать по дольше. Мы пили чай, говорили на разные отвлечённые темы. И, когда все темы были исчерпаны, я стал чувствовать себя не в своей тарелке, мне было стыдно, что приходиться по-сути у себя дома прятаться от кого-то. Да! Репницын из этого дома, но я живу рядом через дорогу на Крестьянской 105-а. И Репницыну ничего не должен. Он покуривал. И я с ним не дружил, хотя и врагами мы не были до того дня; значит его перетянул на свою сторону мой «большой друг». И «заслал» его на разведку. Мы пересидели несколько часов. И, когда разговоры во дворе стихли, решили выйти в подъезд. Тишина. Попрощались с нашими подружками и стали спускаться по лестнице. Шли медленно, прислушиваясь к любому постороннему звуку. Впереди шёл Володя, я за ним. Перед дверью на улицу я решил поменяться с ним местами и первым шагнуть в неизвестность; знаками я объяснил ему свою затею. Он согласился. Мы сделали рокировку. Я шёпотом объяснил ему куда буду прорываться. Ему надо было бежать вслед за мной, но он сделал иначе. И вообще, у нас не было подобного опыта. За меня сыграл элемент неожиданности и умение быстро бежать, против Владимира сыграл сам факт, что нас ждали, и отсутствие у него навыков бега, мышления; можно было вернуться на лестничную площадку и занять позицию там, подняв шум, привлекая к себе внимание жильцов; девчонки тоже бы, скорее всего подключились. Но! Надо по порядку. Оказавшись перед дверью, за которой неизвестность, я доверился звериному чутью, чувствуя возможную опасность, я мобилизовал всю свою спортивную подготовку; ударом ноги я распахнул дверь и, не видя перед собой никого и ничего, просто побежал огромными скачками к освещённой улице Ленина, которая уже спасала меня. Я выбежал со двора на Крестьянскую и побежал к Ленина. Володя отстал … Я добежал до пятиэтажного общежития, остановился и стал ждать. Минут пятнадцать прошло. Вижу – выходит Володя и держится за волосы. Я подождал. Когда он подошёл ко мне, я спросил: что с головой. Просвирнин убрал руку. Я увидел, что часть головы у него лишена волос. «Что произошло?». Он рассказал, что выбежал вслед за мной и нарвался на группу пацанов, которые за ним побежали; вместо того, чтобы бежать в мою сторону, он перебежал через дорогу и упёрся в забор, где его и схватили. Много лет спустя мне рассказал Олег Глушко, что это он схватил Просвирнина за волосы, после чего тот рванулся в сторону, оставив в руке Олега изрядный клок своих волос. Примечательно, что несколько десятков лет спустя, когда у Володи родились дети и учились в той школе (№ 27), где я был преподавателем какое-то время, то у одного из его сыновей не было части волос именно на том месте, которое пострадало у его отца в юности. Поразительно! Попытаться проанализировать ситуацию? Если бы я пустил первым Володю может быть было бы лучше? Может быть ему удалось бы избежать своей участи? Как бы повёл себя я, будь я вторым? Я постараюсь ответить на эти вопросы в следующий раз (или позже). Хотя бы потому, что не выгораживаю себя, а наоборот, хочу преподать себе урок. А пока в маленькое утешение – известно, что «история не терпит сослагательного наклонения» («если бы, да кабы»).
До новых встреч!
Продолжаю на следующий день. Размышляю. Ситуация могла развиваться и так – предположив, что мы можем прорываться, кто-то, вроде Байдина или Репницына, зная мою «прыть», советует натянуть проволочку, когда услышат шорох на лестничной площадке, чтобы я мог принять эту «проволочку» на себя (поэтому, так мне и надо – идти первому, «взвалить», так сказать, на свои плечи это бремя ответственности). Продолжаю себе «льстить». Допустим, я, путаясь в мыслях какой принять план (ну не знал я, что там за дверью; полная неизвестность!), замешкался и выпустил Володю первым, прикрывая его тыл. Он, слабый бегун, падает (споткнуться мог хоть об эту пресловутую проволочку, хоть о ногу противника, хоть о бордюр), я, естественно, не пробегаю мимо, останавливаюсь, пытаясь ему помочь, получаю удар, потом ещё и ложусь рядом с Просвирниным. Нужна собранность всех сил; готовность и жажда прорываться и отбиваться, по возможности с наименьшими осложнениями для себя и своего товарища. Для этого надо за себя взять всю ответственность на себя. Тогда успех возможен. Вероятно, в таком ключе подбирают людей, отправляя их в горы, в разведку, в бой, в котором всё может произойти. Человек, который остановиться над споткнувшимься напарником и будет почёсывать затылок в ущерб всей операции, - простофиля. Споткнувшийся напарник должен сам же и встать, или не имеет права идти в разведку, на задание и тому подобное. В дальнейшем, когда я буду писать про попадание нас с Просвирниным в милицию, я ещё раз проанализирую себя, вернусь к нравственным вопросам – что есть предательство. Недолго уже об этом молчать. И это, и многое другое станет предметом моего анализа. Жизнь, которая меня питает и формирует, очень противоречива. Настаёт время собирать камни. Я не занимаюсь самобичеванием. Как сказал индийский мудрец Ошо: «Мечите бисер перед свиньями, то, что свято – киньте собакам. Ибо это то, что отдаётся!». Возможно, не все это высказывание воспримут, как аксиому, а кто-то вообще отринет, как великую ересь. Не скрою, в разные периоды жизни я сам отношусь к этим словам по разному; иной раз отбрасываю (особенно первую часть фразы), иной же – принимаю. И – О! Чудо! Мне становиться легче! Особенно от второй части фразы. Я ведь столько выстрадал в своём «болтливом детстве» (да и юности!); скажешь, а потом жалеешь. А слово не воробей … И нет хуже наказания, чем неудовлетворённость собой, особенно в подростковом и юношеском возрасте, когда как глоток воздуха нужна похвала, ободряющая улыбка, объятия. И, когда их мало, а то и вовсе нет, то впереди пропасть, бездна, безысходность, ужас, смерть. Мне иногда кажется, что я много раз переживал ад и смерть. Нет страшнее муки, чем жить с постоянным чувством вины. Это ли не ад? Родители, обратите внимание на своих детей! Если им не хватает чего-то, если они мечутся, то может быть они в эти минуты и переживают то чувство вины (что идеально маскируется под подростковые комплексы и поэтому недооцениваются родителями и педагогами), безысходности, может быть в эти мгновения они, маленькие воробышки, смотрят в бездну. Если вы их не понимаете, то хотя бы обнимите покрепче и скажите, как вы их сильно любите!
И так поверни я «наше приключение» с Просвирниным, и так. Всё плохо. Везде самобичующемуся подростку есть обо что споткнуться. Сейчас с позиции своего опыта я только и могу оценить более менее трезво; надо, раз пошёл «в разведку», быть готовым взять за себя ответственность на себя и действовать максимально собранно в предлагаемых обстоятельствах. Наверняка было минимум несколько вариантов развития событий с минимальным ущербом. О себе «любимом» я уже говорил. О Просвирнине ещё немного добавлю. Во первых (я уже об этом говорил), можно было не выходить из подъезда. Во всяком случае, сразу. Это бы, как минимум, позволило разделить группу «шакалов» на двое; часть погналась бы за мной. Вторая сунула бы носы в подъезд, где можно было бы держать оборону, привлечь внимание жильцов, вернуться к девчонкам, наконец. Другое развитие ситуации. Надо было изо всех сил бежать за мной. И на Лениной объединить силы (кричать на бегу, информируя меня о ситуации), другой вариант (несколько хуже, чем первый и второй, но тоже имеет право быть) – бежать в противоположном по Крестьянской направлении. Это тоже разделило бы группу нападавших; не все захотели бы бежать за ним в темноту, особенно, если бы он кричал на бегу: «Зарежу первого, кто приблизиться ко мне!». Или что-то подобное. Ну вот. Хватит себя «бичевать»! Придержу эти силы на следующие «сеансы», которых у нас с Просвирниным ещё «пруд пруди!». До завтра!
Добрый вечер, мой «дотошный» читатель, «въедливо» изучающий мою историю! Конечно, это шутка. Не обижайся, продолжай читать. Может быть найдёшь знакомые имена на этих страницах. Или узнаешь себя в каких-то ситуациях! Итак, продолжим.
Сегодня я думаю «разделаться» - таки со Степаненко и двинуться дальше «в дебри Амазонки». Точнее будет, если я назову эту реку иначе – Жизнь.
Моя жизнь текла своим руслом; первая половина дня была с осени до весны занята занятиями в «культяпке». Я штурмовал новую вершину саксофон. Упорно не принимал предложения нашей кураторши Надежды Григорьевны Рузановой ходить на народный оркестр, мол, неизвестно, будет ли на духовом отделении оркестр (действительно, время шло, все ребята и девчонки «грызли гранит народных инструментов» (в оркестре и на индивидуальных занятиях), а у меня всё ещё не было этой практики; мой преподаватель саксофона и кларнета Иван Николаевич Василенко сначала говорил твёрдо, мол, вот-вот начнётся оркестр духовых инструментов, и он меня сразу позовёт. Как-то раз он мне открыл, что человек, которого все ждали и, как я понял, от которого зависело «возрождение» духового оркестра в то время был Мазуркин Александр Степанович, с которым я имел честь так интересно и «предметно» общаться, о чём я написал выше. Так что, я особо не горел желанием его видеть, в тайне надеялся, что, если «упирается» Мазуркин, то пришлют другого. Время шло, ничего не менялось. Пришлось сходить несколько раз на народный оркестр, поприсутствовать, так сказать, для расширения своего кругозора! Я не мог поверить всерьёз, что больше полугода моих занятий саксофоном и кларнетом пойдут «коту под хвост» потому, что администрация не смогла организовать процесс обучения должным образом. Я ходил раза четыре, валял дурака на баллалайке в оркестре под руководством в общем хорошего педагога Колокольцева. Было столько народу, что моё «пиликанье» тонуло в общем Голосе, и я мало кому мешал. Всё бы ничего, но мне было скучно. Ах! Если бы только это! Знать бы тогда, что спустя приблизительно 20 лет я получу удар в запрещённое место в виде «двойки за оркестр». Оказывается, мои посещения не были такими уж «безобидными», Колокольцев посчитал себя обязанным оценить мои «способности». Вот был сюрприз, спустя 20 лет, когда я пришёл восстанавливаться в Училище культуры. Но об этом в своё время. А сейчас к нему «родимому»!
Так не могло больше продолжаться. Затеял всю эту возню Степаненко. И всегда выходил сухим из воды; страдали – Олег Глушко с товарищами, Володя Просвирнин, а главный «дуэлянт» был чист, как лист в новой тетради. Я решил в один из вечеров по возвращении с «Зелёнки» (пришёл один, без «группы поддержки» с определённой целью) напрямую подойти к Владимиру Степаненко и «вызвать его на мужской разговор один на один».
Вернулся я на Крестьянскую с танцев около одиннадцати вечера и пошёл через двор, где «зародилось» наше противостояние; он же двор моих одноклассников Рыпалова и Байдина, он же тот двор, где я играл ребёнком, а потом встретил свою первую женщину; этот двор заслуживает песни, как МЖКовский двор, которому я посвятил одноимённую песню («Двор»). Если я ещё что-нибудь напишу - будет песня о нём!
Итак, я настроился разобраться раз и навсегда. Миновал гаражи и вошёл во двор. Увидел на противоположной стороне группу людей и направился к ним. Я подошёл к Степаненко и позвал: «Пойдём поговорим один на один». Он встал и пошёл за мной молча. Мы вошли за живую изгородь (подрезанные деревца ильма образовывали подобие стен по периметру размером с комнату). Я встал у входа. Степаненко прошёл чуть дальше и развернулся ко мне лицом. Я смотрел на него, как разъярённый зверь, перед прыжком. Мои кулаки сжались. «Ну что, начнём! Я пришёл!». Степаненко вздрогнул, словно проснулся и произнёс: «Начинай! Только должен предупредить тебя – у меня нож и я за себя не ручаюсь!». Это был бесподобный ход с его стороны! Гениальный! – Сделать так, чтобы драка не состоялась; она просто рассыпалась! Я-то пришёл в надежде, что будет мужской разговор, мы сцепимся, потаскаем друг друга, решим свои вопросы. Но! Его «предупреждение»! – Это что-то с чем-то! Ничего подобного я ни в фильмах не видел, ни в сказках не читал! Кто «съехал» в нашем «споре»? Я, который «тормознул» и не полез на «амбразуру», или он, когда таким способом ушёл от кулачного поединка; мол, у меня нож и я за себя не ручаюсь?! … Прошло лет восемь и Байдин мне «растравил душу» напомнив мне об этом нашем со Степаненко разговоре, мол, Степаненко ему рассказывал, как «чмырил» меня, стукая в мою грудь своим пальцем, мол, он меня словами запугал (про нож), стал меня в грудь долбить, короче, я съехал. Он был напряжён, ко мне не подходил и всё время разговора стоял напротив меня за несколько шагов. Никаких грубых действий к себе я бы не позволил (иначе наша вражда не закончилась бы никогда, насколько я себя знаю!). А этот подлый стиль «плюнуть запоздалой желчью в спину» так свойственен неудовлетворённым собой душам! И Байдин Паша и Вова Степаненко «забавлялись» такими «байками», тешили своё уязвлённое самолюбие; Паша – в силу своих особенностей «хитрого лиса» (или хорька), Степаненко – в силу своих; его отношения с Элей Коптевой укрепились к тому времени достаточно. И ему, вероятно, было, что терять; в последствии они поженились, родили детей. А как сложилась их семейная жизнь? Не знаю. Никогда, сколько я ни встречал после этого Володю, я не видел на его лице счастливую улыбку; всегда тревога и «вопрос»! Поэтому я сочувствую ему; незаконченный разговор может жечь «калёным железом» - давности лет в этом «адовом пламени» не существует! Прости его, Отец Небесный! Аминь!
Однажды, придя вечером из училища, я узнал от отца, что днём приходил Степаненко с ребятами, хотел видеть меня, чтобы помириться; так и просил передать - вражды больше нет. Никакой мести потом не было. Я не беру во внимание "словесный понос" («после драки кулаками не машут»), возможно авторского сочинения Павла Байдина. И я ещё напишу, что могло создавать для такого вранья почву (это и его с Лошмановым визит ко мне на секцию, а перед этим украденный ковёр и т. п.).
Что бы я хотел ещё отметить или добавить по только что описанному периоду? Несколько лёгких штрихов, которые, возможно, обрастут мускулами при «финальном мастеринге», говоря языком электронной музыки. Вот они штрихи! Однажды мы шли с Володей от меня в общагу. Володя Старцев несколько раз посмотрел на меня (я был не в духе, и шёл, насупившись; причём, я не мог даже себе объяснить причину моего столь удручённого состояния!). Володя задал мне естественный и прямой вопрос (у гастронома напротив моей четвёртой школы, как только мы перешли улицу Пушкина): «Игорь! Вот скажи, ну почему у тебя плохое настроение?». Я посмотрел на него и вдруг изрёк: «Да потому что у тебя хорошее!». По-моему, в этом что-то есть! Ответ, конечно «сногсшибательный», но глубокий и ёмкий; есть над чем подумать. Я, конечно, задел этим ответом своего друга. Но! Сам ответ, если не гениальный, то мудрый не по годам! (Прости, Боже! Не хорошо себя хвалить! Я это понимаю и постараюсь в дальнейшем как-нибудь себя «принизить», чтобы справедливость не страдала; во имя Гармонии уравняю «чаши весов»!
В следующий «сеанс» я собираюсь рассказать о том, почему (или как) я расстался с Олей. Потом расскажу о своём уходе из КПУ (о том, как я «эксплуатировал» инструменты и долго их отдавал, о Лагере «Дубовая роща», где мы играли с Федотовым и Вотинцевым, о Доме учителя и Валентине Умовист, любезно приютившей нас, о шельмовских проделках того Воти и ещё о чём-нибудь. Потом прейду к своим дневникам. И пойду дальше, опираясь на «трость дневниковых записей». Я не буду чувствовать себя таким беспомощным, как в вышеизложенном «до дневниковом периоде», когда подчас слепота памяти, её «Размывающиеся временем свойства» оставляли меня в бессилии и сомнениях; приходилось долго сопоставлять или «морщить лоб», силясь что-то припомнить. Дальше мне в помощь мои дневники и блокноты, которым я верю близко к абсолюту, под которыми я подпишусь, хоть «на костре средневековой инквизиции». «Не верите – примите за сказку!» - как сказал бы мой Батя.
Приближалось лето 1980 года. Я настроился бросить училище и поискать что-то другое. «Культпросвет слишком много для деревни, но мало для Искусства». Я вывел сам для себя эту формулу, часто её повторял, мотивируя себя; всё это было нужно для поднятия самооценки и самоуважения. Что-то уже произошло во внешней среде или со мной, укрепив моё решение; назад пути не было. Факторы, повлиявшие на мой выбор – это в начале «угроза», что руководителем моим в оркестре будет Мазуркин Александр Степанович, с которым у меня были сложные взаимоотношения с подростковым неприятием этого человека – мягкого и «своего в доску» с одной стороны, скользкого и мстительного с другой. Второй момент – это безразличие (а где-то и высокомерие) некоторых преподавателей, которые не сумели разглядеть во мне «Золотой моей души жилу!». Я не в силах был смириться с тем, что мной пренебрегают в пользу других, может быть, наиболее мастеровитых и подготовленных (у некоторых ребят за плечами была музыкальная школа; им и «карты в руки», все двери нараспашку. Мне же приходилось всё начинать заново; «доказывать снова и снова, что я не козёл!». А это невыносимо!). И ещё: я ни в какую не желал ходить в народный оркестр и «пилить» струны на баллалайке, с трудом слыша себя в общем оркестре; я хотел свой индивидуальный голос, а всех прелестей игры в оркестре я тогда не знал и объяснять их мне никто не собирался! По этому всему я и сделал вывод, что «Культпросвет слишком много для деревни… «. Я, ну очень не хотел, отучившись, сходив в армию, потом ехать в деревню и петь свои серенады бурёнкам. Не понимал я тогда всех прелестей деревенской жизни, не знал принципов «анастасийских», не слушал 12 томов Карамзина «История государства российского», не читал Мельникова (Печорского) «В лесах» и «На горах» - этих монументальных книг о славном русском народе, к которому я имею счастье принадлежать! Многое из этого случится через 25 – 30 лет. Где мне было взять всё Это? … И научить меня этому некому было! Родители молодые, бабушки и дедушки рано умерли, родственники обособились и с годами отошли куда-то, оставив смутные воспоминания о прекрасных праздниках и застольях с русской и украинской песней непременно! А тогда я боялся деревни, боялся там «закиснуть» и пропасть. Я был городским и современным пацаном, мечтавшим объехать и покорить весь мир!
Подходило лето. Я рассказал моему куратору Надежде Григорьевне Рузановой, что после практики заберу документы. Она не проявляла своих эмоций, в основном была ровной и сдержанной женщиной. Вот и тогда после моего заявления она не проронила ни слова, просто пожала плечами и загадочно (интересная, своеобразная женщина!) улыбнулась; «наверное думает, что я шучу?!» - подумал я про себя и не стал развивать эту тему, чтобы не «давить на жалость» - просто развернулся и ушёл.
Где-то в мае я попросил комплект эстрадных инструментов у Евгения Ефимовича Апухтина; они всё равно, мол, лежат половина в нерабочем состоянии, а я их восстановлю, поиграю (и для практике тоже полезно!) и верну по первому вашему требованию. Евгений Ефимович сразу согласился. Дал мне орган «Матадор», пару усилителей «Электрон», Бас гитару «Урал», ритм гитару «Мьюзиму», ударную установку типа «Маршал». Я был экипирован и мог собирать свою группу. До начала практики было ещё какое-то время. Я сдал все зачёты (во всяком случае те, о которых я знал) и экзамены. И до практики занимался только аппаратурой. Мои одноклассники, что жили по соседству, все перебывали у меня дома; гремели на ударной установке, играли на электрогитарах, «шлёпали» по клавишам органа. Володя Рыпалов, Юра Шманько, Сергей Хлебус, были моими завсегдатаями. Ещё ко мне приходил Женя (который тогда в Жариково принял на себя «огонь» нападения наркомана и его «заблудшего друга» солдата на нас в вагончике). Он учил меня каким-то аккордам, а именно их буквенным обозначениям и расположению на грифе гитары, песням «Летний вечер тёплый самый», «О! Это чудное желание души моей!» и другим. До сих пор где-то в старых блокнотах сохранились написанные его рукой тексты, аккорды и пояснения к ним. Хороший, терпеливый, тактичный парень! Он показал мне пример, каким должен быть настоящий учитель. Он учился на оркестровом отделении (вместе с Юрой Сумеркиным), но на базе десяти классов, поэтому мы пересекались в училище редко. А после практики я его вообще не видел; во-первых я оставил училище и появлялся в общежитии редко, потом, возможно, Женя перевёлся на заочное (или его забрали в армию; раньше такое случалось). Но след он оставил добрый. Есть и фотография, где он длинноволосый сидит у меня дома в спальне с электрогитарой.
Я стал искать музыкантов. Во первых надо было восстановить часть неработающей аппаратуры, а знаний и средств у меня на это не было. Подвернулся товарищ – всё тот же Серёга Вотинцев. Он сказал, что сможет перепаять и собрать колонки, починить усилители, орган, найдёт, где можно купить микрофоны. Не мало! Я согласился принять его в свою группу и сделать его старшим по материальной части. Он говорил, что играл где-то на бас гитаре. Не имея слуха, он играл методом математического расчёта (а учился он в педагогическом институте на физико-математическом факультете). Такое я раньше не встречал, но оказывается, и такие музыканты бывают! Ещё об одном музыканте хочу рассказать. У меня был друг, с которым мы познакомились в пионерском лагере «Солнечный», когда нам было лет по десять. Это Саша Федотов. Он самородок! Чувство ритма развито; барабанил на чём угодно; на кастрюлях, чашках, кружках, по коленкам! И всё это сопровождал забавной пантомимой, настоящий комический артист! Я попросил его быть моим барабанщиком. Он, несмотря на проблемы со здоровьем, согласился. Танцевал он в ансамбле «Импульс», где потом познакомился со своей будущей первой женой Оксаной. Здоровье подводило в основном со слухом. Он переболел в детстве гриппом, который дал осложнения на уши. Позже появились слуховые аппараты, а в то время, конечно, Саше приходилось нелегко. Но! Он не унывал и компенсировал свой маленький недостаток (да простит меня мой друг!) врождённым внутренним слухом и чувством ритма, а самое главное – оптимизмом. Внешне уверенный в себе, он всегда остаётся (и по сей день) ранимым ребёнком! Мы оба под созвездием Стрельца родились (я всегда называю Стрельцов и Стрельчих своими «звёздными братьями и звёздными сёстрами». Мы понимаем друг друга до сих пор. Он вписался в мою группу наилучшим образом! Ах! Если бы не его слух. Надо же! У одного моего «музыканта» есть уши, отличные уши, но нет музыкального слуха абсолютно. У другого же уникальное чувство ритма, но со слухом проблема! Так бывает зачастую – Бог даёт в одном месте, но не даёт в другом! Может быть так надо? Ну, чтобы не возносились «дети Его земные, неокрепшие души, слишком высоко, не возгордились бы!». Итак, о подготовке мы поговорили. Аппаратуру (частично) я отдал Вотинцеву для восстановления и уехал в Михайловку практиковаться на месяц. В следующий раз я остановлюсь на практике, потом вернусь к своей группе, игре на танцах в лагере «Дубовая роща», репетициях в Доме учителя.
Михайловка находится возле Уссурийска. От рынка можно сейчас доехать за полчаса на автобусе. В те дни дорога занимала раза в три больше времени; не было таких автобусов, хорошей дороги, моста. Вместо моста мы ездили через железнодорожный переезд, который по закону подлости в утренние часы, в часы обеденные и вечером, когда люди возвращались в город, был закрыт; бывало, стояли по часу, ждали окончания «манёвров» - маневровый перегонял выгоны «из пустого в порожнее». Это сворачивало нервы, путало все планы. Прошли десятилетия, прежде чем городские власти решились построить мост над злосчастным переездом. Но! Возвращаемся в те «злосчастные» времена. Добравшись до Михайловки, я пришёл в клуб и предстал перед очами заведующей. Если мне не изменяет память, фамилия её Разумная. Она мне не запомнилась, т. к. видел я её дважды (от силы трижды!) – когда приехал на практику и, когда уезжал. Вся моя практика сводилась к поездкам с агитбригадой по окрестным деревням и полевым станам, воинским частям и пограничным заставам с концертными номерами; мы с артистами местной самодеятельности выступали с литературно-музыкальными композициями, агитационными номерами, пели песни (хореографическая группа танцевала несколько танцев). Со мной в бригаде были две знакомые девочки из моего училища. Я запомнил, как зовут одну из них – это Елена Жилина, к сожалению, вторую я по имени не помню, но девочка хорошая, скромная. У меня где-то сохранились две фотографии, на которых мы с девчонками держим в руках агитационные плакаты, за спинами у нас два баяниста и родная сестра двойняшка нашей заведующей Ирина Разумная. Один из баянистов Игорь Игошин был мужем то ли Ирины Разумной, то ли её сестры. Потом он трагически покончил со своей жизнью. Все агитбригады были похожи одна на другую, поэтому ничего особенного выделить не могу. Зато хорошо отложилось в памяти, как я принял участие в танцевальном вечере в клубе в Михайловке. Танцы долго не начинались. Выяснилось, что это по причине болезни ударника. Музыканты бросили клич – кто умеет играть на барабанах рок энд ролл «милости просим». Я отважился. Держал ритм, сколько смог. Меня хватило минуты на две. По началу всем кажется даже понравилось; были танцующие; я выбивал ритм, которому меня обучил в училище Евгений Ефимович Апухтин. Где-то ко второй минуте моя нога налилась «свинцовой» тяжестью и стала отставать от рук. На третьей минуте я стал сбиваться, поэтому дал сигнал музыкантам и пошёл на Codu. Кода – это «хвост», окончание произведения. «Ох! И трудная работа у ударника!». Сильно я не облажался, как-то смягчил свои огрехи песней; я сделал в Коде переходный «брейк», ударил по тарелке (Крэш), плавно пальцами приглушил удар, встал, взял гитару… А «рокеры» всё же решили сходить за своим товарищем – барабанщиком. Они выключили свои инструменты, оставив мне микрофон и гитару. Пока они ходили, я пел; «Летний вечер» и, конечно, «Лестницу в небеса» (русский вариант, который выучил однажды ночью в общаге культпросвета). На этот раз успех был! – медленный танец танцевало несколько влюблённых пар! Для меня это успех (под некрасивое исполнение не танцуют!). Я сам получил кайф! Но! «Главное вовремя уйти!». Поэтому я был рад «сдать полномочия» подоспевшей «банде»; они пришли в полном составе; ударник поразительным образом как-то быстро выздоровел; наверное, товарищи его хорошо уговаривали; надо было спасать танцы. Людей полный зал! Ну, какие тут болезни! В общем, вечер удался! А вскоре и моя практика подошла к концу. Завтра продолжим о том, как я по прибытии в город собираю свою джаз-банду и после нескольких репетиций (Саша Федотов – барабаны, Вотя – бас, я – орган, гитара - ритм, вокал, Саша Иванченко – соло гитара) у меня дома, мы отправляемся в лагерь под Уссурийском «Дубовая роща» играть вечерами на танцах.
Как мы туда попали? У мамы нашей есть подруга учительница Людмила Григорьевна Савенкова (в девичестве Чернова). Она узнала, что у меня есть полный комплект музыкальных инструментов, что летом я свободен, и предложила мне озвучивать массовые мероприятия (массовки – так в ту пору назывались танцы для детей). Я попросил неделю на сборы и бросился набирать состав. Вотинцев был согласен. Федотова Сашу я нашёл в часовой мастерской, что в то время располагалась в здании гастронома под названием «Девяностик». Я уговаривал его, он сначала отказывался, но потом дал согласие приезжать вечерами в пятницу, субботу и воскресенье. Сашу Иванченко предложил Вотинцев. Александр «Второй» приезжал в «Дубовую рощу» так же «набегами», в то время, как мы с Сергеем Вотинцевым жили там. Тётя Люда выделила нам небольшой домик, где мы с Серёгой разместились. Проживая с этим «спартанцем», я впервые увидел таинственные упражнения, поднимающие внутреннюю силу. Позже я узнал, что эти упражнения, похожие на карате, гораздо древнее – это было китайское ушу. В сочетании с йогой, с которой я познакомился в детстве (тогда мой друг Науменко Сергей демонстрировал мне стойку на голове) и рациональным дыханием, ушу было средством самосовершенствования. Я каждое утро наблюдал за зарядкой моего товарища и постепенно проникался желанием к нему присоединиться. Это произошло на второй неделе нашего пребывания в лагере; утром дыхание, асаны, перемещения, а вечером – пробежка перед сном. Спалось потом, как в бункере! Взрыв не смог бы разбудить меня! Один раз, правда, мы спали не в своём домике. Нас пригласили девчонки из первого отряда. И мы, как стемнело со своими одеялами перебрались к ним; благо, что это было напротив и сравнительно не далеко. Так, что не замеченные мы ушли к ним вечером, а вернулись под утро. Ничего экстраординарного между нами и девчонками не было. Пол ночи мы лежали на полу «вольтом» и рассказывали анекдоты. То ли девчонки не решились на близкое знакомство, то ли мы чего-то постеснялись. Едва забрезжил рассвет, мы собрали свои одеяла и осторожно, чтобы никого не разбудить, вышли на улицу. В тот день никаких «зарядок» у меня не было; я проспал до обеда. Серёга же не изменил себе.
Где-то через неделю репетиций в лагере назрела программа нашего первого выступления. Мы вышли на старшую пионерскую вожатую. Тётя Люда (так я называю её с детства) в свою очередь подошла к директору лагеря Валентине Умовист. А нам сказала, что прослушивание будет после обеда.
Нас послушали. Признаться, не полностью, и не слишком придирались. В общем, вступительный экзамен мы выдержали. Два часа до ужина пролетели незаметно. А после ужина мы таскали аппаратуру и готовились к первому «танцполу», где были уже по другую сторону; можно несколько обнаглеть (молодым людям это простительно!) и считать себя с этого дня вступившими в «касту музыкантов», «богемой». Мы чувствовали, как у нас за спиной вырастали крылья. Но! Реальность оказалась, как обычно, полярной тому, что рисовалось нашим юношеским воображением; когда начались танцы, начались и проблемы; то колонки издавали треск, то гитары не строили, то в ритм не попадали, то слова забыли, то не вовремя вступил. Короче говоря, лажа накатывала вероятностью, что нас забросают тухлыми яйцами. Но! Появился спаситель! Им оказался плаврук Евгений. Он был одарён не только внешне. Подошёл к нам, взял гитару и стал петь. Мы подыгрывали ему «Отель Калифорния», «Летний вечер», «Там, где клён шумит», «Мясоедовская», «Поспели вишни в саду у дяди Вани» и др. Вот так и выправилась ситуация. Вечер закончился хорошо. Было потом много вечеров подобных и бесподобных! Более того, к нам часто обращалась директор лагеря Умовист Валентина Васильевна. Мы никогда не отказывали ей, участвовали во всех мероприятиях. Подружились и к концу смены она предложила нам «крышу над головой». Наш «Виа» осенью мог переезжать с моей квартиры к ней в Дом Учителя (сейчас в этом здании располагается городской музей). Сегодня достаточно, а завтра я расскажу, как мы репетировали, формировали репертуар (в том числе, и из моих песен).
В Доме Учителя у нас была, говоря современным языком, репетиционная точка. Мы собирались там вечерами и «отрывались», если можно было так назвать то мучение, с которым смешивался процесс творчества. Я понимаю, что на этот случай есть поговорка «плохому танцору всегда … мешают». Но! Если без шуток. Какая была тогда аппаратура? 200 ватт для басовой колонки – это просто супер! У нас было 100. Вотинцев (наш «кулибин») время от времени что-то паял и перепаивал, орган «Матадор» он постепенно отстроил весь! Каждую клавишу. Молодец! Но, если на репетиции думать только о исправности, о звучании, а не об эстетической стороне исполнения, если качество звука мешает естетическому восприятию, а уровень мастерства колеблется посередине и никак не хочет идти вверх, то иногда накатывает отчаяние, руки опускаются. Я описал своё внутреннее состояние, когда не ладились репетиции, когда кто-то не приходил (так бывало частенько) и нагрузка повышалась (аппаратуру вытащить из комнатки в зал), и неудовлетворение от неполной «команды» не давало «вырасти крыльям». Мы «гоняли» один и тот же репертуар (как разбирать новую вещь, если что-то не устраивает). Я опробовал сольно свои авторские песни, которые написал недавно – «Караван баши», «Андрею и Наташе», «Печкин», «Соседи» и др. Когда в очередной раз кто-то не приходил (по болезни или по забывчивости), я брал «Мьюзиму» и играл любимые песни из «Машины» и «Воскресенья» - «Поворот», «Скворец», «Костёр», «Музыкант», «Я привык бродить один», «Кто виноват» и др. Нужна была какая-то встряска, прорыв. Вотинцев предложил идею подработать на свадьбах и взялся за организацию. Пару раз мы играли. Заработанные деньги Вотинцев взял «под свой контроль», сказал, что «они пойдут на покупку новых болгарских микрофонов», которые ожидаются через месяц (в конце сентября). В сентябре в Дом Учителя приходили только я, Саша Федотов и его тёзка Саша Иванченко. Мы ждали Вотинцева (с микрофонами), но он куда-то запропастился.
В те дни Дом Учителя выглядел так же, как и в дни своей «молодости», когда под его крышей была церковно-приходская школа. Планировка необычная, поэтому я опишу её подробнее. Вход через высокие двери. Сразу попадаешь в фойе. Оно же центральный зал, который по периметру был окружён классами; двери такие же высокие, как входные, пройдя которые, попадаешь в класс. Там, где раньше стояли школьные парты и занимались дети церковнослужителей, рабочих и крестьян, были пустые комнаты, или складские помещения. Я помню эти, беспорядочно заставленные мебелью помещения. А ведь среди гимназистов был в начале 20 века и мой дедушка Иовенко Афанасий Трофимович. Он закончил все четыре класса церковно-приходской школы! Не простые были времена в 80-е годы прошлого века для этого исторического здания; эпоха «застоя» затронула своим смрадным дыханием эти священные для памяти горожан стены. В непростых условиях того времени директор Дома Учителя Валентина Васильевна Умовист прилагала немало усилий, чтобы поддерживать здание по его назначению; оборудовала несколько классов под кружки и секции, в штате таких кружков была записана и наша вокально-инструментальная группа.
Кстати, «о птичках», болгарских микрофонов мы так и не дождались. Один из них я видел у Вотинцева в руках, но он не отдал мне его. Оба микрофона «затерялись» в «волнах памяти» или времени, а может взяты им (Вотей) в «уплату» за его труды по пайке и ремонту аппаратуры? Но! Я не помню, чтобы мы с ним так договаривались! Какие «счёты» могут быть в группе?! Всё поровну, всё остаётся в группе. Но! Вотинцев ушёл «в свободное плавание» и «приватизировал» оба микрофона. Была ещё одна история про два (других) микрофона. Но! Об этом в следующий раз.
А история такая. Я договорился купить микрофоны у одного парня (он жил на Пятом километре), собрал деньги. Ходил за ним месяц. Время шло, а микрофонов всё не было, одни обещания. Нашёл его дом и стал ждать. К вечеру он пришёл. На мой вопрос - стал оправдываться, «переводить на кого-то стрелки», мол, сейчас мы сходим и заберём. Я уже не хотел никаких микрофонов; для меня было принципиально – наказать его, чтобы он осознал – так нельзя поступать. Я сделал вид, что раз я столько ждал (месяц), то ещё могу подождать половину дня, сходить куда мне скажут, подумаешь! Мы доехали на автобусе до остановки Пологая, вышли и пошли вниз по Пологой. Внезапно я остановился. Он сделал то же самое следом за мной. Я развернулся и ударил его по лицу. Он не ответил, лишь буркнул чуть слышно какое-то оскорбление, которое я пропустил мимо ушей и объяснил, что никакие микрофоны я у него теперь не куплю, и не терплю, когда водят за нос и не выполняют обещаний. Мы расстались. И я больше его не видел. Таких душераздирающих моментов в моей жизни будет ещё много! Надежды разбиваются о пустые скалы человеческих «факторов». Люди, как люди! Идут себе дальше, как ни в чём не бывало! А ты стой и «обтекай»! А потом зазубри себе очередное «новое» правило и живи дальше. Ну, так и пойдём дальше!
Пришло время и мне «отхлёбывать» из своего «резервуара неполноценности». Училище-то я бросил, а кто аппаратуру будет возвращать? Примерно так формулировал свой вопрос мой бывший (и будущий – но это через 20 лет!) преподаватель и руководитель эстрадного ВИА культпросвет училища Евгений Ефимович Апухтин. Как мы встречались, если я с осени следующего года уже не появлялся на занятиях, а до Нового 1981 года вообще забрал документы? Я приходил в общагу весь следующий учебный год пока мои товарищи доучивались и получали образование. Там меня и встречал Апухтин – то в общежитии, то в «Консерватории» (где я любил музицировать на пианино). Вопрос у него всегда был такого направления – Мы как договаривались? Ты взял аппаратуру в аренду на лето с обязательством вернуть её по первому моему требованию? Где инструменты до сих пор?
Я в глубине души надеялся, что взятая аппаратура (она была в полуразобранном или нерабочем состоянии) обратно востребована не будет; орган был нерабочим (Вотинцев восстанавливал все клавиши), барабаны без мембран (мы сами всё покупали, натягивали), колонки и усилители хрипели и отказывались работать; всё было отремонтировано и перепаяно (я брал два усилителя, потом один у меня или сгорел, или пропал и, я вернул только один «Электрон». Евгений Ефимович, к слову, закрыл на это глаза!), было три гитары –бас, ритм и «лидер». Последняя – очень хорошая чехословацкая гитара «Мьюзима». Евгений Ефимович как-то мне сказал – можешь оставшееся оборудование не приносить (большую часть инструментов и аппаратуры я ему к тому времени сдал; остался второй усилитель, чешская гитара, пара микрофонных стоек и так ещё что-то «по мелочи»), самое главное – верни «Мьюзиму»! Скрипя сердцем, я принёс ему «чешку», да и всю остальную «рухлядь», кроме усилка, который был где-то «на стороне» (я бы отдал и его, только он был где-то у моих музыкантов или друзей). Так я расстался ещё с одной своей иллюзией – не рабочая, покрытая слоем пыли, аппаратура стала рабочей. И очень оказалась «востребованной». Может так оно и было! Осадок остался! Во всём этом было что-то нехорошее и с моей стороны, и со стороны училища. Как-то по-другому надо было со мной! К Евгению Ефимовичу у меня претензий нет. Он ведь дал мне шанс. Я из гордости не захотел им воспользоваться! Всё вернул кроме усилка, который потом я и сам утратил. Надеюсь, между нами нет обид. И труды (и «косяки») были по заслугам оценены моим будущим Учителем (через 20 лет Евгений Ефимович принял участие в моём обучении и подготовке к гос. экзаменам на Эстрадном отделении, но об этом позже). Дальше я расскажу о тех. Школе, куда я пошёл после второго курса КПУ, о Марине Злобиной, о первой поездке и чесотке (возможно, от Марины). И т.п.
В техническую школу мне помог определиться дядя Саша Потёмкин. Он – отец Вадима и Виктора Потёмкиных, о которых я уже писал (в разделе о школьной отработке, когда мы были в Алексее-Никольске вместе с третьей школой). Об этих двух братьях я тогда впервые и узнал. Они меня восхищали тем, что играли в настоящем вокально-инструментальном ансамбле! И хорошо играли! После ЛТО наше знакомство продолжилось; я стал ходить в их ансамбль, ездить с ними на гастроли. Мы подружились. Они познакомили меня со своим отцом, который разошёлся с их мамой и искал новую спутницу жизни. Вадим пошёл жить к отцу, а Витя ушёл со своей мамой. Но они общались (хотя и не каждый день), встречались у отца. В то время у наших с Васильком родителей шла чёрная полоса. Мама решала вопрос, как быть с браком, спрашивала у меня. Я сказал маме, что мне будет хорошо, если ей будет хорошо. Мама приняла решение. Оставался только вопрос времени. Я не понимал всей ответственности этого момента, который назревал уже давно, да и никто не понимал, и никто ничего уже не мог изменить. Мне было жаль отца, он боролся со своими «бесами». И никто не мог ему помочь. Развод был неизбежен.
На дне рождения близнецов Вадима и Вити, о котором я напишу позднее, я рассказал дяде Саше обо всём; что родители будут скоро разводиться, что мама сейчас одна и т. п. Дядя Саша выбрал время и приехал к маме знакомиться. Через две недели (примерно) после этого разговора Потёмкин перевёз мамины и наши с братом вещи к себе на Кирова 28. Захватил, что принадлежало и отцу тоже (телевизор цветной, радиолу, стол кухонный и др.).
В следующий раз я напишу о дне рождения Потёмкиных, который мы отметили в «Ивушке» (сейчас на том месте идиотское здание ресторана «Сорбонна»), о поступлении в техническую школу, о знакомстве с Мариной Злобиной и моей первой «мучительной» поездке.
Я был приглашён на день рождения близнецов на одной из репетиций. Пришёл к ним с поздравлениями. Что –то подарил (что – не помню уже). Их отец роста не высокого, но хоризматичный с проницательным взглядом внимательных глаз. Спустя много лет могу предположить, что такой взгляд мог быть у Распутина Григория Ефимовича, у Сталина. А из нынешних руководителей напоминает мне покойного дядю Сашу Владимир Владимирович Путин. Александр Иванович Потёмкин окончил учебное заведение с морским уклоном в Ленинграде, служил в разведке. И оставался «разведчиком» в жизни – всегда интриговал, мистифицировал, шутил с «двойным дном». Он и в тот день собрал нас пацанов на кухне за столом: «Поедем и отпразднуем где-нибудь в городе!». Мы сели все в его мотоцикл с люлькой «Юж Юпитер». Дядя Саша за руль, Витя сзади, Вадим в люльку. Я тоже (уместился на дне люльки), накрылся дермонтиновой накидкой с головой. Мы приехали в кафе «Ивушка», прошли в зал. За столами сидели только мужики, и пили пиво, молча … Пока они рассматривали нашу компанию лично у меня по телу бежали неприятные «мурашки».
Сели за стол. Дядя Саша заговорщицки улыбнулся и сделал успокаивающий жест ладонью, взял меню и долго его читал. Я сидел рядом с Вадимом напротив дяди Саши и Виктора. Результатом столь пристального изучения меню стал заказ четырёх кружек компота. Официант долго их несла. А в это время мы переглядывались друг с другом, ловили (или воображали) на себе «косые» взгляды мужиков, пришедших выпить пива и отдохнуть. Наконец нам принесли наш компот. Мы молча выпили его. И выслушав инструкции главного разведчика (а дядя Саша служил в разведроте), вышли по одному из зала; дядя Саша отдавал приказы («Первый, … Второй …» и т.д.), мы вставали и шли к выходу. Банальное, обычное дело, но в характере Александра Ивановича из любого дела сотворить фарс. Я воспринял это, как приключение, как начало своего приобщения к миру взрослых (близнецы, наверное, так же, только ведь они немного знали своего отца, а для меня он ещё был загадкой). С этого, собственно и началось моё (наше с мамой и братом) знакомство с Александром Ивановичем Потёмкиным. Потом, как я уже написал, дядя Саша перевёз мамины (и наши) вещи, прихватив и вещи нашего бати. Но об этом я узнал несколько позднее.
Там, на Кирова 28, месте нового проживания в течении нескольких последующих лет, вскоре состоялся семейный совет, где мне было предложено пойти учиться по техничечкой части, а именно в техническую школу с последующим трудоустройством в вагонно-рефрижераторное депо рефмехаником. Путешествовать я любил; именно так мне и удалось себя настроить, с учётом всех сложностей моего характера; любовь к путешествиям, к возможности увидеть всю страну, перевесила все мои сомнения и некоторую, мягко говоря, «аллергию» технической обязаловки (до того дня я причислял себя к гуманитариям!).
Техническая школа занимала четырёхэтажное здание в одном из переулков близ локомотиворемонтного завода (ЛРЗ). Это здание по-прежнему там. Но что там сейчас, не знаю. Первый этаж – учебные классы. На втором кабинеты преподавателей и актовый зал. На третьем и четвёртом - общежитие. Группы формировались по двадцать - тридцать человек и в основном по специальности «механик рефрижераторной секции». Отличие было в том, что одни группы обучались на немецкие секции («четвёрки» и «пятёрки» - по числу вагонов), другие на отечественные секции брянского производства; их так и называли «брянки». Я попал в группу, где куратором (классным руководителем) был преподаватель одного из предметов (по-моему, электрооборудование) Сергей Гусинский. Я и в кошмарном сне не мог себе представить, что спустя шесть лет попаду с Гусинским на одну секцию. Мы совершим с ним поездку через всю страну. Я буду, на грани нервного срыва, опасаясь за свою жизнь; несколько ночей спать с ножом под подушкой. Но это всё случиться так не скоро! И я вернусь к этому много позже. А пока опишу группу, где я был самый младший. Итак, кого я помню!
Встретились в учебном классе. Большинство ребят были и не ребята вовсе; мужчины, отслужившие лет десять назад в армии. Те, что сразу после армии, были мне ближе по возрасту (мне через несколько месяцев исполнялось восемнадцать), понятнее. Я приглядывался, заводил короткие разговоры, был прямолинеен, чем, думаю, заслужил репутацию парня искреннего и, в общем, доброго. Печёнкин, Андрей Трапезников, Вова, Полковник, Галушкин Валера. Вот те, с кем мне удалось наладить общение и в скором времени подружиться. Занятий было несколько, в основном вводные, подготовительные. Через неделю наш куратор Сергей Гусинский объявил, что нашу группу отправляют на картошку в Пуциловку. Убирать картошку входило в обязанности всех учебных заведений города. Не стала исключением и наша железнодорожная техническая школа.
В этом селе я бывал и раньше (проездом, когда нас школьников возили «на картошку» по окрестностям; в Алексее-Никольск и др.), по-моему, убирали мы и в Пуциловке, только жить нам там не приходилось; с местными нравами познакомиться мне довелось только сейчас, когда я приехал туда с техшколой. Село хорошее, ухоженное, поля обширные, пахло сеном и силосом. Картошка крупных сортов!
Жили мы в бараках. Койки стояли в несколько рядов, как в пионерском лагере. Первые дни было трудно; размещение, на другой день в полях до поздна. Обедали там же от полевой (солдатской) кухни. Вечером всё тело болело. Никуда не хотелось ходить; лежал на кровати после ужина и играл на своей гитаре. Гитара меня укрепляла духовно. Я чувствовал к себе уважение одногруппников. Было приятно их внимание. Особенно тех, кто близок был мне по возрасту (кого я уже называл). Однажды я решил нарушить свой обычный распорядок (поле, гитара, сон) и прогуляться по окрестностям. Я ушёл в выходной с утра. Гулял весь день по лугам, рассматривал растительность, птиц, пел все песни, которые люблю, во весь голос, испытывая от этого восхитительное чувство упоения и слияния с Природой! Когда пришёл в лагерь, меня позвали спеть. Я нехотя взял гитару, что-то не было желания (гармония и так переполняла меня; всё остальное было «от лукавого»). Заметив «мою лень», мне налили вина. Я выпил. Плечи расправились. Я спел «Генералы песчаных карьеров». Потом ещё и ещё! Меня уже не надо было упрашивать! Кто-то бросил клич «Пройтись, освежиться!». Вышли всей гурьбой и направились по направлению сельского клуба, где в этот вечер проходили танцы. Что там произошло стоит отдельного рассказа; потому, как контрастирует с первой «Фигурой – Гармонической»! До завтра!
Мне было немного не по себе. Танцы в деревне отличались от танцев в городе. Во-первых, помещение сельского клуба – это обычная изба. Правда, с высоким крыльцом и большой прихожей, проходя через которую, попадаешь в зал (две обычных комнаты по площади). Вдоль стен стояли скамейки. На небольшом возвышении стояла аппаратура; бабинный магнитофон «Комета 212». И диджей (тогда новое слово) включал записи. В центр зала иногда выходила местная молодёжь «размяться» под музыку. Танцами эти движения можно было назвать с большой натяжкой. В основном, молодёжь «трусилась» под музыку. Когда в зал вошли мы, городские (в основном, взрослые и после армии) мужики, «труситься» перестали, разошлись по углам. В воздухе повисло напряжение; все мы были «навеселе» (алкоголь, принятый нами в лагере, преодолел «экватор», т.е. середину пути). Кто-то время от времени удалялся на улицу, за клуб, за туалет и «догонялся». Вскоре среди нас появились очень «неустойчивые» ребята, что называется «клиент дозрел»! Я не пил после лагеря ни капли. Мне было достаточно. Я наблюдал все стадии опьянения у товарищей, сравнивал с собственными ощущениями и понимал – мне продолжать не хочется. Тем более, что назревала потасовка с местными; я чувствовал, что наше появление сильно напрягает местную молодёжь. И «в воздухе пахло грозой». Я вышел на крыльцо освежиться. Мне не хотелось возвращаться в душный зал, где никто уже не танцевал, а перепившиеся наши вели переговоры с диджеем, учили его какую ставить музыку, местные шептались в своём углу. Но! Внезапно всё пошло по другому сценарию. Когда я вышел на крыльцо «почесать своё …», я услышал знакомый голос. То мой товарищ из группы Володя что-то оживлённо кому-то доказывал. Я подошёл к нему и дружески обнял. «Кто тебя обидел, Вова?» Ответом мне был удар по челюсти. Пьяный он! Что с него взять?! Но! Тогда я не мог так думать! Мне ещё и 18 не было. На танцах в городе я был уважаем сверстниками за мою независимость и кое-какие «подвиги». И такого к себе отношения я вытерпеть не мог; не мешкая, ответил ему тем же, да так, что снёс его с ног одним ударом (пьяному оказалось в самый раз). Вова упал. Завопил. Тут выбежал его двухметровый друг по прозвищу «Полковник»: «Кто тебя? Он?!» - спросил и, не дождавшись ответа, бросил в меня ударом ноги 45 размера, рассёк мне бровь. Я упал, но поднялся через мгновение на ноги. Кровь капала из рассечённой брови. От обиды (не от боли) слёзы застилали глаза. Я сказал полковнику: «Не я это начал.» На что был его ответ: «Мне по барабану! Ты ударил моего друга!». Наверное, он в чём-то был прав. Только ввиду объёмов выпитого алкоголя не смог объективно рассчитать справедливость такого вмешательства. Я был готов к худшему, но вернулся в лагерь вслед за остальными. Ожидал, что меня старшие вызовут на разборку. Однако, напротив меня стали укладывать в постель. Сказали завтра будет разговор, а сейчас умываться и спать. Моя бровь расползлась, но уже не кровоточила. Я умылся, Валера Галушкин обработал шрам перекисью водорода и повторил (я продолжал возмущаться и эмоционально высказываться, мол, не я первый начал, я дал сдачи), Валера нашёл правильные слова (он был поле армии, как Вова, «полковник», и другие), успокоил меня. Я лёг и, измученный, скоро уснул сном младенца. А на следующий день мы опять пошли в клуб. Вот тогда-то и случилась реальная стычка с местными. Мой случай использовали «по назначению». Чтобы не быть изгоем среди своих, я промолчал. Хотя выдвинутой нами версии и так никто не поверил. Но! Об этом расскажу в следующий раз (не могу писать долго; мне нужны перерывы).
Когда мы подошли к клубу, нас там уже ждали местные. Они стояли группой перед крыльцом человек двадцать, перегораживая нам дорогу. Валера Галушкин оказался хорошим психологом и организатором. Он шепнул нам: «Не обращаем внимания, просто проходим мимо. Если будет нападение, становимся в круг и отбиваемся». Молча мы поднялись по крыльцу, прошли мимо местных. Вслед послышались ругательства и оскорбления. Почти все вошли в здание, как с противоположной стороны обнаружилось движение. Высокий рыжеволосый парень выскочил из толпы и, размахивая цепью двинулся за нами (я шёл в числе последних), как только мы все вошли, послышался удар о дверь. Год спустя я поступил в сельскохозяйственный институт и учился два года на лесфаке с этим рыжим парнем Игорем Житло (о нашем знакомстве я буду писать в своё время). Мы сидели в клубе; кто играл в бильярд, кто в теннис. Местные «тусовались» снаружи. Входить следом и заниматься чем-то в клубе они не хотели из-за нас; чем же мы им так насолили!? В результате всего конфликта состоялись переговоры нашего «совета старейшин» и директора клуба, который от лица местной молодёжи изложил претензии, суть которых сводилась к тому, что мы накануне себя очень «громко» вели, скандалили, не давали нормально отдыхать, дрались. Наши «предъявили» меня в доказательство того, что были нарушены со стороны местных границы дозволенного. Я вышел вперёд, чтобы не подвести товарищей, смотрел в упор на директора и молчал. Он некоторое время озадаченно рассматривал мою бровь, потом пошёл на совещание к местным. Вернулся со словами: «Так это вы между собой разбирайтесь, кто его так! Наши никого пальцем не трогали! Говорят, что эта драка – результат ваших междуусобиц!». Валера Галушкин посчитал продолжение переговоров бесполезным. Мы договорились с директором, что с нашей стороны никаких нарушений больше не будет. Он (директор) в свою очередь пообещал не сообщать нашему руководству об инциденте. Мы дружно вышли на улицу. Местные в этот момент отошли куда-то от клуба. Так, что мы спокойно вернулись в лагерь. Приключений больше не было. Через несколько дней мы вернулись в город. Началась учёба, которая продлилась около пяти месяцев, прежде, чем мы стали называться рефами. Дальше я остановлюсь на нескольких моментах учёбы (опишу, как с Вовой сходили на танцы), потом вечернюю школу, работу до поездки («играть ломом» от Абрама Зеликовича). А дальше закончится моё «свободное» плавание по «волнам моей памяти». Со времени первой поездки и по сегодняшние дни я буду идти рука об руку с моим верным другом (и объективным свидетелем моей жизни) дневником. Первые дневники – две общие зелёные тетради. По ним я стану сверять события и даты.
Пишу 24 мая 2016 года.
На занятия мы ходили, как на работу. Прогулы не допускались. За вольное отношение к учёбе следовало безоговорочное отчисление с курсов. Так же могли отчислить за попадание в милицию (в вытрезвитель). Поэтому всяких излишеств среди нас не наблюдалось. А, если что-то и случалось, то тщательно маскировалось под различными предлогами или справками. Однажды с пресловутым Вовой (не помню его фамилию), который «бузил» в Пуциловке, а в Уссурийске стал моим товарищем, мы договорились вместе сходить на танцы на Зелёнку. Я там освоился и уже года три был своим. Поэтому согласился быть «проводником». Договориться то договорились. Место встречи – возле танцплощадки. Я пришёл к назначенному времени и стал ждать Вову. Вижу – он! Только под шафэ! «Неожиданный поворот!»- подумал я. «И что мне теперь с ним делать?» В таком «приподнятом» настроении всегда тянет на приключения. Естественно, ему тоже «стало море по колено!». Только я на минуту отвлёкся, поворачиваюсь, а Вовы нет. Кинулся его искать. Вижу, напротив каруселей (лодочек) в окружении подростков наш Вова стоит. Стоит и держится за челюсть. Подхожу, спрашиваю: «Что, Вова, случилось?». Он отвечает сквозь стиснутые зубы: «Кто-то из толпы мне челюсть сломал!». Я спросил: «Кто-нибудь из них?» - и обвёл рукой вокруг. Вова отрицательно покачал головой. Я пошёл «в народ», спрашивая: «Кто ударил моего друга?». Через какое-то мгновение от толпы отделился коротышка и решительно двинулся на меня. Когда я его разглядел, у меня похолодело всё внутри. Это был крайне опасный и «непонятный» («мутный» – об этом понятии я буду писать подробнее) тип с лицом убийцы по прозвищу Винипух. На лице «застывшая» гримаса отвращения к жизни. Он держался особняком, был всегда себе на уме, старше меня лет на пять, мрачный парень, занимался то ли боксом, то ли карате. Если и говорил с кем, то только с «сильными мира сего» - с цыганами, с влиятельными ребятами, которых я всегда избегал. И Винипух мне был крайне неприятен. Откровенно говоря, я его боялся. Когда он, сжав кулак в молчании стал приближаться ко мне, я подумал: «Очень вероятно, что я следующий». Мне стало жаль свою челюсть, я вытянул беспомощно вперёд правую руку со словами: «Да, я так просто спросил! Я привёл его на танцы, показать Зелёнку, познакомить с ребятами. А тут такое случилось! Не надо! …». Пух понял, что «не надо» и быстро отошёл в сторону. Холодок прошёл по моим плечам и спине. Естественно, вечер был испорчен. Вова поддерживал свою челюсть, когда я провожал его на автобусную остановку, и грозился найти своего обидчика. Я объяснил ему, что это не простой парень, у него какие-то влиятельные друзья, скорее всего, бандиты. И всё могло быть гораздо хуже. Мои «утешения» слабо действовали на моего протрезвевшего и действительно страдающего однокашника. Я посадил его на автобус до Слободы, где он поселился (на третьем этаже нашей школы была общага) в общежитии. На следующий день Вова не пришёл на занятия. Пришёл на третий день с проволокой в челюсти; ему скрепили сломанную челюсть в травмпункте. Говорил он сквозь зубы. Отыскать бандита он больше не помышлял. Но и пьяным я его с тех пор не видел; подействовало! Курсы он закончил и работал в депо какое-то время.
В другой раз я расскажу о Гусинском, потом о вечерней школе, куда меня «завербовала» достойная женщина, о которой я до сих пор вспоминаю добром! Ещё через страницу я расскажу ка начальник депо Абрам Зеликович Боровик «пошутил» со мной!
Гусинский Сергей - куратор. Он преподавал, по-моему, Электрооборудование и взвалил на себя руководство нашим классом. Почему «взвалил»? Характер у него был не авторитарный, мягко говоря, он совсем не похож на учителя, казался одним из нас. Краснел по всякому удобному и не удобному поводу, говорил тихо, «не убедительно», попросту мямлил или «мычал себе что-то под нос». Но шёл на компромисс и тем заслужил наше уважение. «Компромисс» заключался в отношениях – у него можно было отпроситься «по уважительной причине» (он всегда прикрывал наши «ошибки» или неправильные поступки). Это редкая черта в наши дни. И я согласен был на такого учителя (на жизненном пути у меня ещё будут подобные «темпераменты» и «уникумы», например, Лев Лушников и другие. В ПСХИ их было не мало; через одного – все уникальные, своеобразные; об этом чуть позже!). Повторяю, согласен на такого учителя, но ехать с ним в поездку через всю страну вдвоём в замкнутом пространстве рефрижераторной секции Брянского производства, познав за почти три месяца все особенности этого странного человека - такого я не ожидал! Вот это будет сюрприз! До него ещё около восьми лет. И «бумага» подождёт!
Однажды к нам на занятия Гусинский привёл женщину средних лет. У неё были седые волосы и крупные черты лица. Красавицей (даже в отдалённой юности) она врядли была. Но! Какая красота души! Какая доброта! Какое терпение и такт! Она осталась светлым лучиком в моей памяти! И будет такой впредь! Она вошла и стала рассказывать о вечерней школе, куда можно было бы пойти любому желающему, чтобы закончить своё образование, получить аттестат. У меня как раз не было аттестата о среднем образовании. Я окончил полных восемь классов, два года «валял дурака» в культурно-просветительном училище, которое «закончил много позже», бросив его через два года, я имел справку о незаконченном среднем образовании, которая кроме «морального удовлетворения» мне ничего не давала. Я пришёл домой, посоветовался с мамой и решился пойти в вечернюю школу рабочей молодёжи №1.
Это здание (прямо на углу улицы Русской и проспекта Блюхера), спустя десятилетие было отдано «на волю» представителям одной из кавказских национальностей. Там они устроили «Hotel» и ресторан. Но «музыка играла не долго». И в настоящее время столь дорогой моему сердцу «долгострой» вновь стоит без признаков жизни (как несколько лет да кавказцев) с надписью «Закрыто на реконструкцию». Но я, кажется отвлёкся. Вернёмся в школу рабочей молодёжи. Система обучения в ней сессионная – рабочую молодёжь призывают на сессию (по-моему, дважды в год). Помню, как сидел в классе, переписывал задачи из тетради на листок с контрольной, подписывал и сдавал на проверку. Так было с математикой, и, в общих чертах, с физикой и химией. Для меня это было несколько странно, так как я привык за всё бороться. Мне было даже немного обидно (щелчок по самолюбию), что никто не присматривается к моим талантам. Особенно, в литературе и истории. Но как обидно с английским! Ещё в 4-ой школе меня выделяли за произношение, память, ставили только отлично! А в вечерней школе «всем было по барабану» моё произношение. Но! Я всё равно полюбил вечернюю школу! И принимал все «ляпы» потому, что собирался идти в армию, а потом работать в депо; нам будущим рефам не нужно углублённых знаний. Если обладаешь желанием, то никто не запретит самосовершенствоваться! «Сойдёт и так!» - думал я. Но, когда пришло время получать аттестат о среднем образовании (через несколько недель по совокупности учебных дней в виду «сессионного» обучения), и я посмотрел оценки; все без исключения были четвёрки! Даже по любимому английскому! И чего я напрягался?! Но! Повторюсь – я с любовью вспоминаю то время! Учительницу литературы и завуча (что приходила нас агитировать). По-моему, она разглядела мои способности. И относилась с пониманием и сочувствием к моим порывам и «вопросам», тактично корректируя мои усилия; мол, не рви себя, делай только то, что требуется программой, побереги свои силы до лучших времён (во всём её облике читалось уважение к ученикам; с уважением и я всегда думаю о ней!). А «лучшие времена» скоро наступят! Сначала я поработаю в депо «до стажёрской поездки», потом поеду в «дублёрскую» ненадолго. А вскоре отправлюсь в полноценную действующую поездку, заработаю за неё Одну тысячу рублей и куплю себе мотоцикл «Иж Планету Спорт». Но сначала я доучусь (там и там), поработаю после «собеседования» с Боровиком А. З. «ломом на рояле». Об этом в следующий раз.
«Ломом на рояле» …
Когда мы закончили курсы, нас собрали в Красном уголке для собеседования. Поговаривали, что «собеседовать» придёт сам начальник депо Боровик Абрам Зеликович. В небольшом и узком помещении были поставлены ряды стульев, где мы новобранцы железной дороги в торжественной ауре нового статуса ожидали Главного. Я не видел его до того дня. Но слышал много восторженных рассказов. И вот вошёл он. Невысокого роста со слегка вьющимися темными с проседью волосами. Взгляд гипнотизирующий, незаурядный. Настоящий Хозяин! Никто не смел отвлечься. Все смотрели на него, превратившись в Слух. Он был немногословен. Поздравил с успешным окончанием полугодовых курсов (а было начало декабря). Потом стал расспрашивать нас у кого какие профессии помимо полученной в технической школе. С места ребята стали говорить – кто-то шофёр, кто-то моторист на корабле, кто-то сварщик, строитель, крановщик и т.д. Когда очередь дошла до меня, я, уносясь в мечтах, с гордостью произнёс: «музыкант, играю на фортепиано, гитаре, барабанах, немного на саксафоне». Абрам Зеликович произнёс фразу, которую я многие годы потом не мог увязать с его мудростью; может быть, я чего-то не понимал; он сказал вначале: «задержись, потом подойдёшь ко мне». Я переждал всех выступающих (выступали преподаватели, начальники «резервов», отрядов). Когда все стали расходиться, я подошёл к Руководителю со своим вопросом «Куда мне?!». Абрам Зеликович сказал: «Пойдёшь в траншеи ломом на рояле играть». Это мне запомнилось, как будто случилось вчера. Я до сих пор не знаю, как к этому относиться! Мне действительно три недели до первой стажёрской поездки пришлось долбить ломом мёрзлую землю, выравнивая стенки траншей и ям. Вот такая «музыкальная практика». И расстраивало не то, что пришлось работать (я сознавал, куда я пришёл), обидно то, в какой форме это было сказано и кем. Впрочем, не смотря ни на что, я до сих пор добром вспоминаю этого человека, дай Бог ему здоровья! К нему я ещё вернусь на страницах книги. А сейчас я возвращаюсь к ленте повествования в её хронологической последовательности. До поездки три недели я, как уже рассказывал, занимался «земляными» работами. Потом меня позвали на учебную секцию для инструктажа, затем в отдел кадров оформляться. Я был прикомандирован четвёртым на секцию №1468. В то время бригада состояла из трёх человек; ВНРа (старшего реф.механика) и двух помощников. Я был стажёр – дублёр (если мне не изменяет память, начиная с нашего курса отошли от прежнего правила – перед первой полноценной поездкой сначала совершать дублёрскую, потом стажёрскую поездку. И объединили две подготовительные поездки в одну – дублёрско-стажёрскую). Дали несколько дней на сборы (наша секция «четвёрка» была на подходе к Уссурийску. И принимать её мы собирались прямо на ЖД вокзале). Эти три дня я посвятил сборам и встречам с друзьями. Во-первых, взял все песенники, гитару, пустые тетради для записей (я задумал вести дневник именно в тот период). Когда все вещи были собраны, и встречи с пацанами (для некоторого хвастовства, мол, вы ещё учитесь, а я лечу во взрослую жизнь на всех парах!) совершены, я решил сходить в общагу КПУ, посетить одну мою знакомую, с которой некоторое время дружил, потом потерял из виду, а накануне поездки встретил случайно в городе. И мы договорились, что я приду к ней в комнату (она училась в культурно-просветительном училище и жила на Калинина в общежитии). Я пришёл под вечер (в то время я уже жил один на Крестьянской 74 и меня никто не контролировал; во сколько прихожу, во сколько ухожу и т.д.) и, задержавшись в комнате своей знакомой допоздна, я решил остаться ночевать. Марина не возражала! До сих пор с содроганием вспоминаю её шершавые ноги, когда в 12-ом часу ночи нырнул к ней под одеяло. Я порядком (заканчивалась зима) продрог и прижался к ней, чтобы согреться. Мои ноги соприкоснулись с её. Поразило, какие они колючие!
Тогда чувственность (или похоть) затмили все опасения, вытеснили все возможные страхи. Обладание для молодого человека имеет особый смысл; в этом утверждение мужского начала, обретение уверенности, так необходимые в начале пути. Другой вопрос, что есть варианты, а смятенный ум их игнорирует, идёт порой на неоправданный риск, опрокидывая здравый смысл. И всё это ради нескольких минут мнимого счастья обладания женщиной. Мы никогда в полной мере не обладаем другим человеком. Мы можем научиться самообладанию, но никак не обладанию другими! «Мы остаёмся одинокими, несмотря ни на что, мы остаёмся одни, сколько бы нас ни сжимали в объятиях!» (Ги де Мопассан). Но довольно лирики! Я добился, чего хотел. Мы лежали под одеялом, а на соседней кровати делала вид, что спит, подруга Марины. Я то проваливался в сон, то просыпался от дискомфорта; то от того что ноги у Марины колючие, то от неудобства и тесноты; мне захотелось домой в свою постель. Я кое как вытерпел до утра. Встал, надел штаны (и всё остальное), попрощался и незамеченным прошёл мимо вахты. На улице было прохладно. На следующий день мы с напарниками принимали секцию. Загрузились рыбой на Украину. С первых же дней поездки меня одолела чесотка. Это был ад! Я не снимал нижнего белья полтора месяца. В тайне (я, по крайней мере так думал) мазался серной мазью дважды в день, рубашка и штаны всё время прилипали. Я мучился и вспоминал «колючие ноги». Это длилось месяца полтора. Вскоре неожиданно подошла моя стажёрская поездка к концу. Меня подсадили в секцию, что направлялась в сторону Приморья. Через неделю (или чуть больше) я был дома. По приезде я пошёл в баню. Надо же! Чесотка моя прошла! Я помылся. И мне не пришлось больше мазаться этой ненавистной серной мазью! Весной (через несколько месяцев) я отправился в стажёрскую поездку. Об этом периоде у меня более свежие воспоминания (это и не удивительно, поскольку от чесотки я света белого не видел; может меня тогда пожалели напарники и отправили пораньше домой?). Я допустил неточность, написав выше, что поездка была дублёрско-стажёрская. Конечно нет! Всё было по правилам! И я при редактировании исправлю погрешности. Стажёрская поездка тоже намечалась на Украину. Перед отъездом ко мне в гости пришёл мой одноклассник и в недалёком прошлом товарищ Павел Байдин. Он жил в доме напротив. Мы виделись каждый день. Но уже не было того, что раньше нас связывало; он не проявлял прежних дружеских чувств ко мне, уважения (у меня было несколько стычек, из которых я выходил победителем. Мне казалось, он у меня учился. Меня это устраивало. Но с некоторых пор он потерял ко мне должное, переключившись на молодёжь. Среди ребят на два или три года младше себя он чувствовал себя в своей тарелке. Но, узнав о моём скором отъезде, Паша вдруг «смягчился», пришёл в гости. Встреча получилась сентиментальная, поговорили по душам, он как прежде смотрел на меня восхищёнными широко открытыми глазами, шутил, мы смеялись. Это самые прекрасные в моём представлении об этом человеке его черты! Уходя, Паша вдруг достал ключ (сказал, что это от его квартиры) и показал мне. Мол, точно такой по виду, как у тебя! Может он и к твоей двери подходит. Я засомневался (никогда до этого с подобным не сталкивался). Паша спросил: «Хочешь, попробуем?» Я согласился. Он вставил ключ и … Чудо! Замок провернулся; туда и обратно. Потом он, между делом попросил: «Ты всё равно живёшь один. Можно иногда приходить к тебе посидеть, отдохнуть? Порядок гарантирую?» Я подумал немного и, решив про себя, что запрещать всё равно не имело бы смысла, понадеявшись на порядочность, разрешил. А после поездки (забегу немного вперёд) я узнал, что у меня из квартиры чудесным образом пропал ковёр; когда я уезжал, то свернул его в рулон (видимо, во время генеральной уборки) и оставил в прихожей. Состоялся разговор с мамой; предположения привели меня к рассказу о «чудесном совпадении» ключей. Мама сходила к Пашиным родителям и объяснила им ситуацию. Вероятно, ничего убедительного они не ответили и не смогли объяснить все эти совпадения, потому что мама разволновалась и пригрозила, что или возвращаете ковёр, или его стоимость. В противном случае, она пойдёт в милицию. Они отдали деньги.
Почему – то остался у меня осадок; либо тётя Нина (Пашина мама) не смогла смириться с тем, что Павел стал вором (или кто-то другой с его подачи, а он мог быть «не при делах» - и такое случается. В общем, чувствуется с их стороны обида. А у меня остался вопрос к Павлу – если не он, то кто? Добавлю, что спустя много лет, Павел со своим младшим братом избили своего соседа и взяли его куртку «поносить». За это их осудили на четыре года (сосед стал инвалидом). Они обжаловали решение суда, подали на пересуд. Пересуд состоялся; их срок вырос до семи лет. Теперь они сидят на маминой шее. (Павел иногда приезжает от своей «благоверной» из деревни, а Юрий, если я не ошибаюсь, постоянно проживает с матерью, и на её пенсию. Тётя Нина однажды повстречалась мне (то же ощущение, что она мне хочет что-то возразить) и поделилась, мол, когда был жив её муж, было сложно всё, но жить было можно. Сейчас, когда его не стало (а «стали» сыновья) начался сущий ад. Тётя Нина плакала. Мне искренне было жаль её. Я порывисто говорил слова утешения. Мне хотелось обнять и успокоить эту многострадальную маленькую женщин. Я продолжал только подбирать слова и сам чуть не плакал.
Весна была в полном разгаре, поспела ягода! Поездка приближалась. В нашей бригаде было три человека – я, ВНР (начальник секции) и механик Юрий. Он прекрасный рассказчик, играл на гитаре. Мы быстро нашли общий язык. К сожалению, всё хорошее быстро заканчивается; ему прислали замену, который привёз повестку в армию. Юра собрался и отбыл в ряды Вооружённых сил. Новенький оказался алкоголиком и не просыхал дни напролёт. Внр смотрел на него, воспитывал, а потом отправил его обратно. Мы поездку продолжили вдвоём. На Украину прибыли в самый разгар созревания ягод. На одной из станций начальник послал меня в магазин. Я пробирался через пути, лез под вагонами, уварачивался от вагонов, спускаемых с горки. Когда вернулся обратно, то увидел, как моя секция отходит. Внр высунувшись из двери помахал мне и что-то крикнул (мог и стоп кран рвануть!). Я догонял секцию три дня (отдыхал на станциях). На перекладных (с машинистом электровоза) доехал до Жмеринки, где наелся огромной черешни! Я никогда не видел таких громадных деревьев (в два обхвата) и такой гигантской ягоды! Я шёл по улицам, ветви свисали над тротуарами. Я просто набирал ягоду и отправлял её обеими руками в рот! Это было единственная витаминная подкормка за три дня! Хлеб я уже доел. Денег тоже не было! В Жмеринке я ждал до вечера (диспетчер пообещала мне, что подсадит к бригаде, что идёт по направлению к Полтаве, куда нас загрузили). Ребята были весёлые. Всю дорогу рассказывали анекдоты и справлялись по радиосвязи не обнаружилась ли моя секция. Наконец нам сообщили, что идёт она в направлении Хмельницкого. Мы её опередили. Я попрощался и поблагодарил моих спасителей! Грязный и голодный вышел на станции, пошёл умываться. Потом немного прогулялся по городу, выгреб последнюю мелочь и купил мороженное. Когда вернулся на станцию, дежурный сообщила мне на каком пути моя секция стоит. Я отправился к своему начальнику с вопросом в глазах, мол, почему стоп кран не дёрнул, ведь и скорость ещё была небольшая? Вразумительного ответа я всё же не дождался. Логика была железная – не положено! Что не положено, я не понял! Зачем стоп – краны существуют?! Дополню портрет этого наставника (ни имени, ни фамилии я его не запомнил. Может быть найду в записях, когда буду просматривать старые тетради). Я любил и люблю уединение. Не могу чувствовать себя в порядке, если не погружусь хотя бы на два часа в день в покой и одиночество. Тогда все внутренние процессы – мышление в первую очередь – приобретают равновесие и протекают упорядоченно. С чужим человеком 24 часа в сутки в замкнутом пространстве слишком тяжёлое испытание. Поэтому интуитивно я стал искать уединения в нашей поездке. Я сидел на кухне и выписывал понравившиеся цитаты из книг. «Пармская обитель» Стендаля и философская лирика Мориса Дрюона были моими любимыми настольными книгами в той поездке, откуда я не раз черпал силы. Чтение стимулирует мышление! Это правда! И почувствовал я это по-настоящему в неполные 18 лет на фоне мелькающего перед глазами назойливого и бестактного человека, глуповатого, но, как все начальники («набитые дураки»), уверовавший в свою безграничную непогрешимость. Конечно, (и «этого у него не отнять») у него были моменты лирических просветлений. Он бывал заботлив и приятен в общении, не жадничал, достаточно давал свободы. Но иногда бывал невыносим. Говорил какой-то бред. Один пример. Я пошёл в дизельное отделение почитать. Там было жарко. Чтобы было комфортно, я подошёл к окну и раскрыл его. Вдохнул ворвавшийся на полном ходу ветер всей грудью и вернулся к чтению. Тут появился Дядька Внр и закрыл окно. Опять стало нечем дышать. Пришлось вернуться в кубрик. И, чтобы не нанести своему рассудку травму, я вскоре написал стихотворение, где выразил всё, что я думаю об этом человеке. Я перечитывал его время от времени и мне становилось легче. В анализе после написания стихотворения я провёл такую мысль:
«Этот шут гороховый (ясно, о ком я говорю) сегодня пошутил «здорово». Сижу я значит в дизельном у окна и читаю. Подходит:
- Хорошо устроился! – говорит.
Я ответил ему что-то невнятное.
Он не уходит:
- А то закрыл бы окно. Камень залетит и в лоб!
- Ничего! Я же осторожен! Борис Петрович!
- Да что в лоб – ладно! Вот по дизелю может попасть!
Меня возмутило это! Всё, что во мне накипело, я выразил в своих стихах.»
Стихи
Рвануть и метнуть (Написано под Абдулино.) Навеяно ВНРом
Чувства меня терзают различные
Хочется выть, рвать и метать,
Изобретать слова неприличные;
Всё, что угодно, но не молчать!
Противоречит морали, гармонии
Этот ублюдок, что зло пошутил!
Этот варан, пращур «Гибонии»!
К нему моя ненависть, мстительный пыл!
Шутка его – ну, до глупости детская!
Смех идиотский! Как много б я дал,
Что б ВНР, эта шкура немецкая
От секции нашей напрочь отстал!
Пусть себе топчет, нахохлившись, ножками
Шпалы и щебень (далёк Уссурийск!)
Пусть самодур питается крошками,
Был бы я счастлив на радость и риск!
Когда мы стояли, тянуло прохладой,
Прислали замену, но не ему,
А Юре, которому в армию надо
И как было жалко!.. Но мне одному
Как дальше с работой, с поездкой? Не знаю!
Что делать? Смеяться? Себя обмануть?
.. Ну, что? Где подсказка? Я не понимаю!..
А может быть, вправду, - «Рвануть и Метнуть»?!
1982 г. Давид
Примечания: Дальше я расскажу о том, как мы посетили Полтаву, взяли груз и вернулись в Приморье. Моё решение не идти в армию, а поступать в институт созревает на обратном пути (домой). Я сделал выбор – ПСХИ лесохозяйственный факультет. Расскажу о подготовительных курсах, сдаче экзаменов. Коснусь моих похождений и хулиганствах на танцах в парке «Зелёный остров» (Приходько…, Мы стая волков…, Я начал драку, но остался один…), блатной и каратист (блатной «косит» под «креста из Михайловки», а я повёлся!), после моего поступления в институт мы попадаем в вытрезвитель (проболтался и страдал многие годы; на этой почве у меня сформировался комплекс, что я предатель; пришлось «перекопать» свою душу не один раз; как оказалось впоследствии, я зря так «убивался» относительно Просвирнина). Далее об учёбе на лесфаке, всех её прелестях и недостатках и т. д. обо всём том, что мне кажется важным.
Мы приехали в Полтаву. Помню простор, много частных домиков, центр современный; многоэтажки, старинные и современные постройки. Я несколько раз выходил в город; якобы в магазин, но на самом деле осмотреть город, людей (я так изголодался по новым лицам!). У меня были деньги и я хорошо погулял! Веселило меня то, что молодые ребята и девушки вокруг разговаривали, как я всерьёз полагал тогда, языком старушек и дедушек; у нас в Приморском крае проживает много украинцев (в моём роду это Бровченко), русские и украинцы для меня (и не только для меня одного) это один народ. И я полагал, что язык, где «Обувь» - это «Взутя», «Детский садик» - «Дитячий садок», «Столовая» - «Идальня» и т. д. – это русский язык, только древний, старорусский. И так говорят лишь старые люди. А тут я услышал такую речь от молодых! Для меня это выглядело забавно! Я искал беседку, откуда Пётр Первый руководил сражением под Полтавой; и одержал победу над шведами. Я расспрашивал прохожих. И так познакомился с девушками (одну из них звали Валя, как мою маму!). Я нашёл эту красивую беседку (а какой чудесный вид открывался оттуда!) по её подсказке. Потом в баре я угощал негритянского парня из Судана по имени Мюллер коктейлями, смешил его своим английским, где через два-три слова вставлял “Of couse!” Я видел его улыбку, мне было немного неприятно от такой реакции, но я быстро смахнул свою обиду с ресниц (по гештальт терапии) и мы выпили по очередному бокалу. Я был восторжен и счастлив, что общаюсь с негром! Никогда не думал, что встречу представителя Африки и буду с ним говорить! Мы хорошо по- доброму расстались. Я заметил, что Мюллер рад такой «халяве» и слегка смущён. Но держался он приветливо и достойно. Воспоминания у меня остались светлые о всех, кого я встречал в этом городе! Уезжая из Полтавы, я начал писать Оду полюбившемуся городу; за окном мелькали и исчезали вдали дома, люди, город, а я писал …
Прощание с Полтавой
(Мюллеру из Судана и девушкам, Тане, Эле и Валентине, которых я никогда не забуду, с которыми связаны мои лучшие воспоминания об Украине! Всем замечательным жителям Полтавы!)
Прощай, Полтава, может быть
Ещё приехать не придётся
Наверняка, тебя забыть
Не сможет тот, кто здесь пройдётся!
И я, обычный человек
(Ещё пишу стихотворенья!),
Теперь мечты мои, стремленья
К тебе, отныне и вовек!
Тебя я знал совсем немного
Лишь то, что Пётр здесь ходил,
Что отдыхал и правил строго,
Что шведа в битве победил!
И вот, когда я побывал
И посмотрел на поле боя,
Я понял – мир не так уж мал!
И надо чтить героев стоя!
И я стоять так предпочёл
Вот так! Как Пётр пред сраженьем!
Потом всего одним движеньем
Свои полки он в бой повёл
С тех пор минуло много лет
И благодарные потомки
Воздвигли всё, что видит свет
С восторгом! Да! Их чувства громки!
Я не устану восклицать
И восхищаться, как они
Им, людям этим созидать
И славить город в наши дни!
Я был знаком с такими, к счастью!
Когда не знал, куда идти,
Я подошёл и просто: «здрасти!
Как мне Беседку Ту найти?»
И согласились две девчонки
Татьянка, Эля мне помочь:
«Нам по пути!» - и смех их звонкий
Не прекращался в эту ночь!
А вот назавтра дождь пошёл,
Но я опять иду туда
Своих подружек не нашёл
И заглянул в кафе «Звезда»
Я счастлив был и окрылён
И так был рад, что негра встретил!
Он – Мюллер! Из Судана он!
И свой приезд я с ним отметил
Потом, когда я возвращался
(Поймёте, если испытали!),
Я был изряден и попался,
Когда б не встретил милой Вали!
Я очень рад! Спасибо вам!
Что грудь вздымается достойно!
Что не обижен ни на грамм!
За всё спасибо! Всё спокойно!
Тебе, Полтава, мой поклон!
Вовек твоя не сгинет Слава!
Прощай, Полтава! Прощай, Полтава!
1982 г. Давид
Я подошёл близко к одному из самых значимых периодов в своей сознательной (или, всё же ещё бессознательной) жизни. Прежде чем говорить о «пограничных», «протестантских», подростково – мутных переживаниях и «убеждениях», я хочу начать издалека. Так как не уверен, что «нахрапом» у меня получится разобраться в себе, спустя много лет. Вот письмо того времени к молодой женщине, с которой я познакомился в той поездке, даже играл для неё и пел. Я написал ей:
«Здравствуй, Люда! Ты не забыла меня? Помнишь тот день? Ты зря меня считаешь мальчиком. Я уже давно не такой. К тому же мне 18 лет! Но я не обиделся на тебя, потому что выглядеть моложе своих лет (ты мне дала 17) всегда приятно. Ну, ладно, хватит об этом. Поговорим о другом. Мне понравился ваш Магдагачи. Не скрою, мне даже ещё захотелось приехать туда. Только вот нет у меня там друзей, где можно остановиться. Но не беда, может быть проездом, я как–нибудь на несколько минут заскочу туда (если ты меня приглашаешь). В свою очередь, я приглашаю тебя.
Как я уже говорил, у меня своя квартира (не удивляйся, в наш век всё возможно), и мы прекрасно проведём время. Передавай большой и горячий привет тёте Тоне. И самое главное, напиши мне ответ!
До встречи!
Игорь».
Это начало моих дневниковых записей. Дальше пойдут короткие заметки о событиях и людях. Потом всё больше. Я буду обращаться к своим дневникам всё чаще. Мне интересно почитать, сопоставить (как я и предполагал тогда)! Ведь, когда я начинал свои дневники, то уже знал – для чего мне это нужно! Именно для Этого – взять их потом, спустя годы и сравнить кем я был и кем я стал; прежде всего как поменялись мировоззрение, мышление и т.д. Пока (по этому фрагменту) я не вижу разницы у себя 18-ти летнего тогда и 52-х летнего сейчас; абсолютно идентичный «слог», только чувства более светлые были, наивные и «без берегов».
Моя «походная тетрадь» датирована 1982 годом. Подписана «Для всех, кроме подлых кретинов». Пропитано юношеским максимализмом, не так ли?! Если бы не требовательность к себе, такие надписи можно было бы охарактеризовать однозначно – «идиот! Возомнил себя кем-то, кем не является в принципе!». Но я и далее, в выписках буду проводить здесь такой самоанализ полностью или фрагментами. И мы с читателем посмотрим, какой из меня идиот!
На внутренней обложке в начале тетради я написал: «Я обязан знать нотную грамоту и сольфеджио». К песне «Леди Фортуна» я приписал «Эпилог» - «В жизни часто приходится переубеждать себя. Когда это удаётся, я воспринимаю это, как победу над собой и судьбой. Фортуна, как известно, богиня победы (в сражениях). Но! И в душе происходят порой такие сражения, что хочется головой о стену биться, мягко говоря!».
Песня «Давайте поспорим».
Признаюсь, скажу без секретов
Я страшно люблю поспорить
Истины нет без ответов,
А она рождается в споре
Припев:
Давайте поспорим!
Начнём же скорей!
Про небо, про море
И про людей,
Про чайку, что плачет,
Про путь, что тернист …
Вам весело?! Значит
Вы – оптимист!
И, если вы даже не правы,
Поспорьте со мной, не беда!
Хотя бы ради забавы.
Вдвоём посмеёмся тогда!
Припев: тот же
У кого настроение «так»
Что же! Появится следом!
Только подам я вам знак,
Сразу же спорте с соседом!
Припев: тот же
Эпилог гласит: «Сначала родилась мелодия немного грустная и романтическая. Потом во мне что-то произошло… Стало светло на душе! Я подумал: «Спор зажигательный и темпераментный – ну, чем не метод развеять печальные мысли молодости?!».
Далее стих «Дядька ВНР» и пояснение к нему («Эпилог»). Я написал его в той поездке и наравне с «Рвануть и метнуть» перечитывал его, чтобы «выпустить пар». Действительно! Помогало!
Дядька ВНР (в начале я назвал его «Батька ВНР», но потом поменял; какой он мне Батька?).
С чем мне сравнить, на что похожи
Слащавые слова педанта,
Льстеца, глупца, владельца постной рожи,
Самодовольного ханжи, комедианта?!
Который только ждёт, ждёт, чтобы вставить слово,
А, как пойдут слова, его остановить
Никак нельзя! Признаюсь, мне не ново
С такими вот встречаться, к тому же рядом жить!
(дядя Саша Потёмкин; примечание автора)
Себя он, вероятно, прочит в Гулливеры,
Маяк науки! Мастер на слова!
И сам, не ведая, попал он в лицемеры.
Сейчас кончаю …
(чтобы запомнить и «отпустить» этого «руко-водителя», на этом месте я действительно так и поступил … буквально: примечание автора)
Разболелась голова.
Итак, сейчас в конце своей тирады
Я называю имя лицемера,
Плута, так ждущего себе во всём награды …
Поведал я про Дядьку ВНРа.
Эпилог
Меня возмущает эта личность, которая желает у себя на секции установить свою диктатуру, где он, якобы, полновластный хозяин. Меня возмущает его самодовольная физиономия, выражающая лишь кретинизм, где странно сочетаются глупость, болтливость (языком он мелет «дай, боже»!), цинизм, граничащий с детской обидчивостью и по истине детская наивность вместе с упрямой, тупой напористостью, лишь временами, когда нас двое, он вкрадчиво уступчив. Мой стих о нём.
В той незабвенной поездке я всерьёз зачитывался книгами, особенно «Пармская обитель», Автобиография и цитаты Андре Моруа, Биография и путешествия Миклухо-Маклая. Первая меня так потрясла, что я прочитал её (такого со мной никогда не было! Ни до, ни после!) за неделю (а это около 500 листов!), дочитал последнюю страницу и тут же вернулся к первой и прочитал ещё раз! Моё видение прочитанного (на сегодняшний день 27 июня 2016 года 34 года назад) сейчас перед вами.
«Эта чудесная книга, написанная Стендалем, будит в моей душе самые благородные чувства. Мне очень нравятся его герои. Графиня Пьетранера, чудесная и решительная женщина – настоящий эталон женственности. Фабрицио - прекрасный юноша, настолько восторженный, настолько чистый и откровенный, что нельзя не хотеть быть похожим на него, хоть в чём-то! Он достоин подражания и вместе с тем неподражаем. Мне жаль, что конец у этой замечательной книги грустный. Но это, конечно же дело Стендаля (Анри Бейля) … И ещё: по-моему, слишком резко автор делает переход от прежних восторженных и мальчишеских черт (до Ватерлоо) к более позднему времени. Фабрицио слишком быстро взрослеет. Выдержки из этой книги (которые не могли оставить меня равнодушным) я приведу здесь. Под ними я могу поставить и свою подпись в том смысле, что с каждым словом я согласен (и пропустил через своё сердце):
«Это младший сын, обиженный тем, что он не старший».
«Ум человеку спать не даёт, власть прогуляться не позволяет»
«Волнение кажется смешным, если начинаешь подчёркивать его или кичиться им»
«Добровольное самообольщение свойственно трусливым душам»
«Если ты не будешь лицемером, то непременно станешь хорошим человеком»
«С возрастом любовный пыл угасает, а сомнения веры растут»
«Всё просто в его глазах, потому что он на всё смотрит свысока»
«Молодые люди жаждут обладать всеми женщинами, а на другой день и не вспоминают о них»
«В рассвете молодости он созерцал все события своей жизни, как будто уже подошёл к последнему её пределу»
«Право, я на что-нибудь гожусь только в минуты душевного подъёма»
«Я вижу вашу любовь ко мне, но берегитесь: я не могу платить вам той же монетой»
«Он был ещё слишком молод, недостаточно умел владеть собой, ум не подсказывал ему искусных фраз, чтобы дать понять то, что ему хотелось выразить»
«Он принадлежал к породе мучеников собственного своего воображения – в Италии это обычный недостаток среди умных людей»
«Человеку с воображением опасность внушает романтические планы – смелые, но зачастую нелепые»
«Он, отличаясь пылкими страстями и самобытным восприятием жизни, становился холодным и заурядным, когда брался за перо, но часто человек всё может выразить в изысканной форме, а сердцу нечего сказать»
«Siamo a cavallo» (итальянская поговорка, означающая «Мы спасены»)»
«При дворах деспотов всякий ловкий интриган расправляется с Истиной так же, как в Париже расправляется с нею мода»
«Не странно ли, что я совсем не способен на то всепоглощающее и страстное волнение, которое зовут любовью»
«Я, конечно, люблю, но так же, как чувствую аппетит в шесть часов вечера»
«… Однако, если я когда-нибудь поддамся соблазну изведать несомненно жгучее наслаждение близости с той пленительной женщиной, что зовётся герцогиней Сансеверина, я поступлю так же глупо, как некий недальновидный француз, убивший курицу, которая несла для него золотые яйца»
«Prepotenze – наглые замашки»
«Я ничего не могу сделать против него, но не заставляйте меня вспоминать, что с вами я могу сделать всё»
«Сердце, пылающее страстью, любовью склонно преувеличивать самые лёгкие намёки и делать из них самые нелепые выводы»
«Природа отказала мне в способности любить и предаваться грусти. Я не могу подняться выше вульгарного наслаждения»
«Он не заблуждался относительно своей репутации, но губы его кривились дерзкой, самоуверенной усмешкой, показывавшей, что он умеет бороться с презрением»
«Не можете ли вы хоть раз в жизни поступить, как умный человек? Вообразите, что вы никогда не были со мной знакомы.
Прошу принять уверения в некотором презрении к Вам»
«Intelligenti pauca – умный человек понимает с полуслова» (лат.)
«Оживление – это интерес к тому, что тебя окружает»
«Ах, неопытность и застенчивость, как часто вы бываете похожи на самую подлую трусость»
В 1982 году я сочинил стихотворение по книге, которая пришлась по душе. Тем более, что Фабрицио, как мне (на тот момент) было восемнадцать лет!
«Пармская обитель»
Эпиграф:
Летело время, шли века
И поступь их была легка
Ложились вечной пеленой
Года на стены башни той
Жил был молодой сеньор
Ни в Штатах, нет, и ни у Конго
А в Парме. Это монсеньор
Прелат Фабрицио дель Донго
Любви ещё не испытал
И, как ни странно, в заточеньи
Он в первый раз её узнал
В волшебном, сказочном виденьи
Мой бедный узник счастлив был,
Что видит чьё-то состраданье
Дочь коменданта полюбил
И каждый день Одно желанье!
Но, между тем, Сансеверина
(А узник тётку уважал),
Любя его побольше сына,
Всё сделала, чтоб он бежал!
В тюрьме Фабрицио нашёл
Любовь взаимную; там Клелия!
И на побег бы не пошёл,
Но жизнь ведь «Тонкое изделие»!
И вот Свобода, о нелепость!
Как мог бежать он от Видения?
И возвратился парень в крепость,
К нему вернулось вдохновение
И вот опять, как сотни раз
Увидел он своё «Желание»,
Лицо и блеск чудесных глаз,
А в них Любовь и понимание!
TO THE HAPPY FEW
(Для немногих счастливцев)
Вот ещё выписки из любимой книги.
«Логика страсти неумолима, жажда узнать правду делает напрасной всякую сдержанность, а беспредельная преданность любимому существу избавляет от страха оскорбить его.»
«Во всех партиях, не стоящих у власти, нет единодушия.»
«Jine gua non» - непременное условие (лат.)
«In petto» - в душе (итал.)
Ферранте Пала –великий итальянский поэт 19 века.
«Она плакала при мне, значит ей было со мной немного легче».
«Что за дерзкое неуважение к самому себе! Почему сегодня у меня должно быть больше ума, чем в тот день, когда я решился на этот шаг?»
«Несмотря на узы кровного родства, можно назвать чужими даже своих близких (? – Д.), если они ничего не знают о самом о нас главном и встречаются с нами только раз в год».
«Сорокалетняя женщина может быть мила лишь тем мужчинам, которые любили её в дни молодости».
«Политика в литературном произведении – это, как выстрел из пистолета посреди концерта: нечто грубое, но властно требующее к себе внимания».
«Кто стоит высоко и у всех на виду, не должен позволять себе порывистых движений».
«Она забыла свои клятвы, она непостоянна. Что ж, все женщины таковы».
«Он отличался упрямством, свойственным малодушным людям.»
«Важно любой ценой одержать победу, а там уж женщина покорится».
Я робко приближаюсь к той фазе повествования, где мне будет сложно, как никогда, держаться некоей «Золотой середины», которая является единственной тропинкой в Истину. Во-первых, я бы не написал в нынешнее время Так свой «Самоанализ». Не судил о людях (самых близких и родных) так категорично и бескомпромиссно. И пишу это только для того, чтобы картина моего становления была наиболее полной, хотя, повторяю, и не приятной в крайности суждений. Что же, вот он мой «Самоанализ» в 18 лет:
«Самоанализ (мне 18).
Характеристику и, вообще то, что именно я думаю об этом человеке (о каком? Я не могу вспомнить сейчас. Об отце? Так я говорю о нём дальше. О ком же я «писал характеристику»?), я писал. Сейчас я напишу всё, что думаю о себе.
Я задал себе вопрос – а любил ли я кого-нибудь в своей жизни? Например, свою мать. Боюсь, и это страшнее всего, быть не откровенным с самим собой. Мать мне многое отдала. Она подарила мне свою возвышенную душу, настолько возвышенную, что, если бы не отец, её можно было бы назвать восторженной. Мой отец (буду суров) оставил неприятный, не то слово, тяжелейший отпечаток в моём характере и, также в поведении и образе жизни моей матери. Но эта героическая женщина через всё прошла с высоко поднятой головой. За всю совместную жизнь с отцом, мне думается, я даже уверен, она ни разу не дала повода, чтобы с ней так обращались. Несмотря ни на что (тем более, беру во внимание её тяжёлую юность, когда вокруг было только пьянство и разврат) она училась, она всю жизнь учится (КПУ, техникум, Дальрыбвтуз) и помогает мне. Благодаря ей, я на хорошо закончил восьмой класс. Она в меня вложила свою душу. Она редкая женщина. Ей сорок лет, но никто ей не даёт больше 36 – 37 лет. Мне есть за что любить её!
Я люблю себя, хотя в разговорах со своей совестью я ненавижу свой характер и даю себе самые презрительные прозвища; пожалуй, даже больше, чем нужно (хорошо, что я это признал уже тогда в 18 лет: прим-е здесь и далее Д.). Я принадлежу к породе тех людей, которым необходимо быть наверху. Сознание, что я ещё мало значу и мало знаю, очень унижает меня. я болезненно переживаю поражения. Я восхищаюсь человеком, если от него есть какая-нибудь польза мне. Но, сблизившись с ним, я начинаю замечать в нём слабые стороны. Вскоре я замечаю их всё больше и, в конце концов, они вытесняют в моём сердце всё то хорошее, что есть в этом человеке. Я начинаю презирать его и, если он всё же в чём-то выше меня, ненавидеть. Так я и живу (я очень благодарен отцу), подмечая в людях слабые стороны, свои же исправлять не умею. От того, наверное, и плохо схожусь с людьми.
Буду откровенен с самим собой до конца; я, наверное, никогда не полюблю по-настоящему. Я не создан для этого. Я обречён на духовное истощение и уже чувствую, как моя личность раздваивается. Я, наверное, и умру таким.
И ещё, создаётся впечатление … (здесь слова безнадёжно зачёркнуты и не поддаются расшифровке) … Ещё живое! В себе я ношу (от того ещё тяжелее) две половины. 1-я – душа с любовью и страстью, с чем-то возвышенным и необъятным.
2-я половина – низкая душонка человека циничного, человека педанта и эгоиста, страшного гордеца, с оттенком шизофрении, фанатика, сумасшедшего, с одним из 160-ти видов – навязчивая идея – если я что-то вдолблю себе в голову, это навсегда (сегодня с опытом я понимаю, как я был «скор» на выводы – жизнь оказалась намного сложнее; сплошные «оттенки», а я делил тогда весь мир и себя на «Чёрное» и «Белое». Ну, что ж! Значит пришло время «отделять зёрна от плевел», прошло время «разбрасывать камни», пришло время «собирать». Кроме родителей, которые, несомненно часть своего характера унаследовали от предков, но Большую (я верю) часть создали в себе сами, опираясь на собственные силы, ощущения и т.п.- кроме родителей у детей есть своя собственная ниша, куда они «пишут и складывают свою Судьбу». И Всё это приправлено Божьим Проведением (не всегда, Увы, Благостным!). Бедные, бедные люди! Прим-е: Д).
Вот и борются две половины. То одна одерживает верх, то другая, независимо от моей воли и совести:
… Оставьте
Все предрассудки о морали!
Во мне их Трое – это Повесть!
Возможно, вы о них слыхали.
То я, двойник мой, ну, и Совесть. (Д.)
К чему это я?
Так, всё же, кто я есть? 1-я половина, 2-я половина или сама совесть? Это непостижимо. Это выше меня!
Создаётся такое впечатление, что всё гораздо раньше было у меня решено; кем я буду, каким человеком. А я всего лишь выполняю слепо чью-то волю. Это невыносимо! Я не могу так жить! Хоть бы умереть! Но нет! Я не настолько трус, чтобы таким способом избавиться от неприятного соседства с двойником. Даже, когда я пишу, я чувствую, что он рядом, здесь. Остаётся только жить и терпеть., ждать и гадать. Возможно, я и стану когда-нибудь личностью. И, если ко мне придёт смерть, (а я желаю смерти неожиданной) я приму её, как избавительницу от всех жизненных горестей. Не первый раз повторю сейчас свой же выдуманный термин (тезис, наверное: прим-е Д.):
«Раньше жизнь казалась мне скучной, теперь она кажется просто изнурительной».
Я редко бываю доволен собой.
По-моему, я хочу чего-то химерического. Ищу какой-то идеал. Наверное, потому, сталкиваясь с различными людьми и не находя в них то, что ищу, я начинаю презирать. Но! Не их самих, а их слабости. Почему?! Потому, что им не понять меня, а мне не выразить то, что мне не даёт покоя и изнуряет. И, самое обидное, что они не пытаются понять меня. И я сам не понимаю себя до конца!
Я решил и не отступлюсь от своего, не смотря ни на какие препятствия и сомнения, возникающие в моей душе (а я их сам себе воздвигаю! И как это невыносимо!). надо разобраться в себе; искусство, значит искусство. Надо понять и уточнить для себя, что я могу ему дать?
Меня мучает необъяснимый страх, скорее, плод моего воображения (результат моего суеверия – что всё предопределено свыше и решено заранее), что за меня, в конце концов, судьбу решит кто-то другой, а не я. Но ведь это химера? Последнее слово всё равно за мной.
Навязчивая идея отравляет мне жизнь, а именно (её я внушил себе с детства), что я должен быть (во всём: Д.) идеальным. Но ведь «выше головы не прыгнешь». Нужно смириться (что очень нелегко для человека гордого и эгоистичного и, к тому же не постоянного). Непостоянство – вот мой главный недостаток. Но я упрям (как странно сочетаются во мне эти противоречивые черты (упрямство и непостоянство: Д.)! Я, я обязательно найду себя, именно в искусстве и постараюсь служить ему».
Этим заканчивается мой «Самоанализ», но далеко не заканчивается моё дневниковое писательство! Важно для меня всё, что я писал тогда в 18 лет. Это давало мне силы идти дальше. И, если терпение ваше позволяет, пойдёмте со мной! Вот басня Лафонтена. Я частенько вспоминал её, когда сталкивался с подлостью «сильных мира сего».
Садовник и сеньор (Лафонтен. Перевод с французского Т. Щепкиной-Куперник).
Один любитель садовод
В деревне жил – скорее, как крестьянин,
Чем горожанин: Имел он славный сад и огород,
А рядом маленькое поле.
Живую изгородь он посадил кругом,
А в огороде том редиска, лук, салат росли на воле.
Чтоб подарить Марго букет в честь именин,
Он посадил цветов – рос у него жасмин…
Но вдруг пришла нежданная досада:
Проворный заяц на беду повадился гулять в его саду.
«С проклятым зайцем нету слада! –
Стал жаловаться он владельцу этих мест- сеньору важному. – Он дочиста всё съест!
Никак не справлюсь с негодяем!
Всё нипочём ему: и камни, и силки …
Не заяц, а колдун!» - «Колдун? Вот пустяки!
Да будь он хоть сам чёрт – а мы его поймаем!»
«Когда?» - «Да завтра же! Откладывать к чему?»
И с самого утра явились все к нему:
«Сперва позавтракать, а там и за работу! Каков – то вкус твоих цыплят?»
…………………………………………………………………..........
Покончив с завтраком, охотники шумят,
Торопятся начать охоту. Рога и трубы, шум и звон..
Хозяин прямо оглушён. Промчались; огород в великом беспорядке: разрыт и вытоптан –
Прощайте, гряды, грядки,
Прощай, капуста и порей, прощай из овощей похлёбка
Хозяин молвит робко: «Забава барская, а мне-то каково?»
Никто не слушает его: собаки, егеря и слуги
За час один таких тут натворили бед,
Что не наделали б в сто лет
Все зайцы той округи!
………………………………………………………………………..
Вы, мелкие князьки! Деритесь меж собою:
Расчёт на королей верх глупости людской!
К своей войне вы их не привлекайте
И, главное, в свои владенья не пускайте.
Продолжаю в том же духе (набираясь ума у классиков мысли!):
Слова, слова
«Ветер в голове никогда не бывает попутным»
«Больше ничего не попишешь!» (запись на саркофаге древнеегипетского анонима).
«Мало иметь вес в обществе. Надо, чтобы на тебя действовала выталкивающая сила.» (из утерянных рукописей Архимеда).
«Автор колеса анонимен, зато как много нам известно изобретателей тормозов».
«Комедию репетировали до тех пор, пока она не превратилась в трагедию».
«Некоторые вопросы, сколько ни ставь, всё равно оказываются в подвешенном состоянии».
«Если и отдаёт всего себя людям, то для того лишь, чтобы его носили на руках». (журнал «Крокодил». Юрий Рыбников г. Полтава).
Далее, важно (я так подумал!) привести следующие стихи. У них интересная история! Я их написал в поездке, глядя в окно близ села Уруша. Чем интересна их судьба? Я выдал их при поступлении (это чуть позже) в Сельхозинститут за стихи Сергея Есенина; написал сочинение и включил их туда, как малоизвестные стихи (да простит он меня!) великого русского поэта; прошла проделка! Я получил четыре!
Уже ль ты век свой отслужила?
Уже ль ты век свой отслужила,
Берёза, символ чистоты?!
По чьей вине чело склонила,
Скажи, о чём мечтала ты?
Скажи, о чём затосковала?..
О том, что жизнь так коротка,
О том, что вдруг тебя сломала
Неблагодарная рука?
… Бедняжка, ты умрёшь одна,
Когда последний сок уйдёт.
День сменит ночь, взойдёт луна,
Но без тебя она взойдёт.
Вот так и люди исчезают,
Не успевая до-любить,
До часа Звёздного дожить …
Но! Не одни они страдают!
Так будем же, пока мы живы
Людьми, чьи подвиги не лживы
Ведь мать Природа не двуглава …
«Старайся», если ты – старатель
И строй дома, коль Созидатель.
Но рушить не имеешь права!
24 апреля 1982 год Давид (Д.)
Эпилог (примечания к этому стихотворению):
«За нашу поездку я многое увидел и узнал. Много памятников, например, Петровский завод, где отбывали каторгу декабристы. Но больше всего меня тронула природа нашей страны! Такая богатая! Моё стихотворение о любви к природе. Но! В придачу, оно несёт в себе призыв (какой, не стоит объяснять; видно и так). Прообразом «берёзки» послужило сломанное деревце. Его вид меня тронул. Тем более, что природа только пробуждается, только начинает жить в полную силу.»
Далее о просмотре фильма «Смерть среди айсбергов».
Вчера (26 апреля 1982 года) я посмотрел фильм (к-р «Космос» в посёлке Магдагачи) «Смерть среди айсбергов». Этот фильм рассказывает о взаимоотношениях человека и морских существ (в данном случае, млекопитающих, так называемых китов – убийц).
Нолан, ирландец по происхождению, решил поймать такого кита и сдать в аквариум, чтобы отдать долги. Несмотря на уговоры молодой учёной, он выходит в море. Через некоторое время судно Нолана натыкается на стадо таких китов. Нолан стреляет из гарпуна и, задев плавник кита самца, попадает в спину беременной самки. Когда её вытаскивали на палубу, она смертельно ранила себя винтом. К тому же, на глазах у команды у неё получился выкидыш. Это страшно поразило Нолана. И когда озверевший самец начал сотрясать судно мощными ударами, Нолан приказал своему боцману (старому другу) обрубить канат, на котором была подвешена самка. Боцман сделал это, но спуститься не успел. Кит – убийца, выпрыгнув из воды, утащил моряка в море. На этом злоключения Нолана не кончаются. По приезду в порт он начал подвергаться воздействию со стороны бригадира рыбаков, который хотел, чтобы Нолан убил самца. Вот его слова:
«Тебе нужно убить его. Он ждёт тебя!»
Нолан не решался. Он осознал, что был неправ. К тому же, у него самого погибла беременная жена по пути в род. дом в автомобильной катастрофе. Он понимал, что должен чувствовать бедный кит. Кстати, у этих китов поразительное сходство мозга с человеком. Зародыш кита также похож на человеческий.
Так вот, вскоре кит второй раз дал о себе знать: он в прыжке над водой перервал шланги с горючим, которое вскоре воспламенилось от брошенной лампы. Ущерб был огромным. Взорвались все хранилища с горючим. Теперь от рыбаков не было отбоя. Нолан решил идти в море, но один, отправив своих товарищей (парня и девушку) домой в город. Но не тут-то было; на другую ночь кит сломал подпорки у их дома, который возвышался прямо над водой. В результате чего Энни чуть не сорвалась в море. Нолан с товарищем (П.) начал её вытаскивать, а кит, тем временем находящийся по близости, опять же в прыжке оторвал ей ногу. Это было ужасно. И Нолан в истерике крикнул: «Ты хочешь этого, мститель-подонок? Я иду! Я найду тебя! Я убью тебя!»
На другое утро он отправился на поиски кита. Что было потом, я писать не буду. Скажу только, что погиб ли ещё три человека. Оставшиеся, Нолан и молодая учёная, продолжали следовать за китом, который уводил их всё дальше в Лабрадор к айсбергам. Описывать смерть Нолана я не буду. Могу лишь сказать (она была ужасна), Нолан получил по заслугам. Он, правда, достоин жалости, сочувствия, сострадания, но всё это в некоторой степени. Я понимаю так, человек должен оставаться человеком всегда. Животное, оно и есть животное. Ничего, кроме мести он –кит противопоставить человеку не мог. А месть его соразмерна была с отчаянием, охватившим его при виде гибели супруги и детёныша. В данном случае был прав кит. По вине Нолана погибло столько людей и осталась калекой девушка. Стало быть, и справедливость на стороне кита, если смотреть с нейтральной точки зрения, не поддаваясь чувствам (чувствам противоречивым), судить здраво. Ещё раз говорю- человек должен быть человеком тем более, если он хозяин и выше умом млекопитающего животного. Вот моя точка зрения.
Идём дальше! На чём теперь в моей «Зелёной тетради» остановится мой взгляд?!Два четверостишья Бориса Ларина.
Нервная сороконожка
Она сегодня взвинчена немножко,
И ей ни в чём перечить не моги.
В чём дело? Говорят, сороконожка
С постели поднялась не с той ноги.
Жук бюрократ
Вошедшей бабочке кивнул он слабо
И сонно молвил: «У меня дела!
Зайдите завтра!» И она зашла бы,
Да однодневкой бабочка была.
Далее про «дурака с богатым внутренним миром».
Зачем я Так углубляюсь? Да важно это для меня! Взрослел я на этом, развивался! Понимаете ли? Я не соревнуюсь ни с кем. Я пишу свои воспоминания! Ну как? Не надоел я вам ещё?. Нет? … Странно! Ну, тогда за мной! (Продолжение следует).
«… Мимоходом.
- Дурак? Зато с богатым внутренним миром. Набитый дурак.
- Иные истины сначала согласовываются, а уже потом рождаются в споре.
- Далеко не всякое падение можно объяснить законом всемирного тяготения.
(Из неопубликованных записных книг Ньютона).
- Для того, чтобы читать нравоучения, не обязательно быть грамотным.
(Шутка древнекритских начальников).
- Мысли приходят и уходят, главное, чтобы голова оставалась на месте.
(Новозеландская банальность).
- Директор фирмы служащему:
«С меня хватит! Вы уволены!
Уволен? А я думал, что рабов продают!».
И последнее, что я считаю необходимым выписать сюда из моего первого (по сути!) дневника.
Мои наброски о дядьке ВНРе. Да! Опять двадцать пять!
Мои наброски.
Я ненавижу этого человека!!!
Сегодня утром он настойчиво будил меня. – Иди, вари! Я уже печку растопил.
Не знаю, как получилось, но (у этого человека нет человеческого) я ему начал грубить.
- Вот это кадр. – сказал он. – Скорей довезти тебя и сдать.
- Меня нельзя сдать, я не игрушка.
Я его сильно разгневал. Но ведь это только из-за моей ненависти к нему. А он достоин ненависти. Я уже давал ему характеристику в своих эпилогах, могу лишь добавить: он не мужчина и даже не женщина, а нечто среднее. Чем он ответит на мою неосторожную грубость (с ним надо было быть поласковей, преподносить своё чувство в иной форме и, с оттенком цинизма), чем? Он пошёл сейчас на вокзал, якобы за покупками. Но я думаю, что давать телеграмму в депо, чтобы меня заменили. Он способен на такую низость. И даже на большую. Если мои опасения оправдаются, я пропал! Пропало всё! И этот гад поплатится за то, что так бесцеремонно вклинился в мою жизнь и пытается испортить мне её. Скажу словами графа Моска (правда, несколько изменёнными): «О! Вы довели меня до отчаяния и хотите, чтобы я слушался вас! Нет, знайте, в наш век ещё недостаточно получить власть, нужен большой ум и сильный характер, чтобы преуспеть в роли деспота.» Хотя ему не понадобиться много ума, чтобы вышвырнуть меня отсюда. И, если такое случится, я непременно сделаю с ним что-то. И, наверное, убью его! ...»
Прокомментирую вышеизложенное. Он (ВНР) не настучал на меня. Поездку я завершил благополучно. Более того, заработал первые хорошие деньги! Одну тысячу рублей! И все их потратил на покупку мотоцикла «Иж-планета Спорт». Это была моя гордость. Стала ступенькой в развитии моих способностей. И не только моих! Впоследствии мой Спорт перешёл к младшему брату. Он переделал его в спортивный мотоцикл, выигрывал на нём заезды. Не скажу, что я был на сто процентов согласен с лишением себя мотоцикла; более того, я несколько раз в личных беседах говорил Васильку, что не дарил ему мотоцикл, а дал ему возможность на нём ездить. Я хочу, чтобы мой Спорт и оставался у меня, а я буду давать его брату, когда это будет мне удобно. Васёк меня всегда выслушивал, но положение дел не менялось; вероятно, там были задействованы его друзья, его наставники (или старшие товарищи – мотогонщики; Васёк рассказывал, что городской авторитет и гонщик Тата с сахарухи брал мой Спорт у него и выигрывал на нём гонки). Вероятно, попав под влияние таких авторитетов, Васёк не смог вернуть мотоцикл. Ничего не рассказывая мне, он потом просто твердил, что у него больше нет мотоцикла; возможно, авторитеты его забрали, а рассказать об этом мне – это означало бы втянуть в неприятные разборки меня. А этого брат никогда бы не позволил себе. Так всё и останется теперь за тенью неведения, за завесой тайны. Василёк покинул нас в сентябре 2014 года. Я всё принял, всё простил. Давно, ещё при жизни Василька. Мы с ним разговаривали об этом. Он делился со мной; - время, когда они с Костей Бариновым, затянув мотоцикл на пятый этаж в мою двушку (я был в отъезде), чтобы модернизировать его, было одно из самых счастливых в его жизни. И даже исчезновение моих прав, после чего я действительно стал «отлучён» от своего мотоцикла не являлись уже такой обидой. Мы поговорили с братом. Он сказал, что не видел мои права. Я поверил ему. Даже, если это и не так, я верю ему; слишком он запутался в жизни. Разговор наш был в 2012 (или 2013) году. У брата была очень тяжёлая полоса в жизни. Он боролся с зависимостью. В разговоре он был открыт, глаза не уводил. Скорее всего, его друзья оказали ему эту «услугу». Утащили мои права и не сказали ему. А может быть, я их потерял. Я вернусь ещё к этому периоду (сейчас я отвлёкся), когда подойду к
двухтысячным годам. В общем, эпопея с мотоциклом была яркая. Я чуть не разбился насмерть (и не один раз!). Так, может быть, лучше, что Спорт перешёл к Васильку. Мы же братья! У нас всё общее! Что нам делить?!
Далее период: танцы, поступление в институт, Драки, переделка в ментовке, первый курс как во сне и т.д.
По возвращении из поездки я запланировал, судя по надписям на обложке «Зелёной тетради»:
«1. Съездить в институт.
2. Сходить в клуб собаководства, мол, я собаку отдавал на границу. Она сейчас служит на 16-ой заставе. Как мне можно её увидеть или, хотя бы, узнать о ней?
3. Получить деньги за февраль и в сберкассе (4119).
4. Получить деньги за поездку.
5. Сессия (аттестат).
6. Сходить к Юрке (Шманько: Д.) (книга, машина. Прим-е: быть твёрдым) (стоит моя подпись).
В августе – турне (Хабаровск – Львов) я и Вася за «Явой» (через Владимир). Бесплатный билет!
Судя по записям и, зная результат, опишу, что получилось в действительности. Добавлю воспоминания, которые удастся восстановить по другим записям, если такие найдутся, или по памяти.
Итак, я приехал из поездки весной. И мне предстояло в оставшееся до поступления в институт время (я принял за поездку твёрдое решение поступать, хотя до поездки и не думал об этом, хотел идти в армию. Но! Книги и цитаты, люди и города, которые мне попадали на пути отрезвили меня, пробудив жажду знаний!); два – три месяца оставалось до подготовительных курсов и следующих за ними вступительных экзаменов. За эти месяцы мне надо было сдать сессию в вечерней школе и получить аттестат о среднем образовании. Помимо этого, много чего ещё! Например, нагуляться вдоволь, натанцеваться, накуролесить, набеситься и т. п.
Но! Вернусь к «Зелёной тетради». В институт я сходил, узнал, какие документы надо подготовить для поступления. Потом побывал в вечерней школе рабочей молодёжи, узнал сроки сессии. В клуб служебного собаководства я не попал; не помню, по какой причине. Тоска и чувство вины за Кабри постепенно притупилась. И я научился с этим жить. Все деньги, которые должен был получить, я получил. Набралось больше одной тысячи рублей! Я присмотрел мотоцикл на улице Ленинградской (поблизости от дома Галины Михайловны Хусаиновой, новой подруги нашего Бати; я ещё не знал её в то время, я лишь примерно через год с ней познакомился лично, стал бывать у неё в гостях) сверкающий «Иж-планета Sport 350»! Помню, как я с гордостью отсчитал наличными ровно одну тысячу рублей, выкатил мотоцикл на невысокое крыльцо, затем на тротуар и покатил руками по улице в сторону Крестьянской. Именно туда в родительский отчий дом. Хотя отец к тому времени уже переехал на другую квартиру по адресу Некрасова, 78 кв. 25 , гараж оставался в собственности отца (значит и моей; у меня были ключи). Я катил мотоцикл туда. Помню, что по пути вблизи молочного магазина мне встретился мой младший товарищ по секции классической борьбы Володя Дейников. Мы поздаровались. Володя всегда был приветлив, улыбался. Мы шутили с ним, смеялись. Он попросил меня обещать ему, что я дам ему мотоцикл прокатиться. Я охотно обещал ему это. Прикатил свой «Спорт» на Крестьянскую, распахнул ворота гаража, вытащил все инструменты от батиного «Урала», который он к тому времени продал, и стал проверять все узлы и крепления, читать инструкции и технический паспорт своего нового друга. В нашей квартире в ту пору проживала семья Храпко (они переехали в нашу квартиру на Крестьянскую, 105 –а, кв. 4, а Батя в их квартиру на Некрасова). Глава семьи не очень приветливо несколько раз смотрел на меня, когда выходил на крыльцо и взгляды наши пересекались; было совершенно ясно, что он не приветствует моё присутствие там, хотя в открытое противостояние он пока не шёл; это случиться несколько дней позже – он сказал мне уходить «по-любому», я не собирался сдаваться, огрызался и упорно продолжал приходить в наш гараж, но, когда соседский мальчишка Юра Светик повадился лазать через проделанное им отверстие в крыше гаража и «хозяйничать» там, я решился забрать мотоцикл и забыть туда дорогу; мальчик Юра был неуправляем; из неблагополучной семьи (о ней я написал два года до этого песню «Соседи»); Он мог натворить бед. Поэтому я вскоре забрал своего «Спорта» на Кирова, где мама и брат жили (с дядей Сашей Потёмкиным). Я к тому времени жил самостоятельно; когда мне в 1981 году 17 декабря исполнилось 18 лет, дядя Саша Потёмкин в торжественной обстановке (от имени мамы) вручил мне ключи от двухкомнатной квартиры на Крестьянской 74 кв. 15. Там до меня жил парторг Масложиркомбината Бабенко. Потом парторгом стала наша мама. И ей перешла эта квартира. Я заехал в неё и, мы стали там жить с Майклом, чудесным щенком, которого я решил взять с собой. Итак, у меня была своя квартира, свой мотоцикл, четвероногий друг. В перспективе – институт. Я поездил по стране. Жизнь мне казалась прекрасной и обещала таковой оставаться ещё много лет!
Примечание: сейчас путаются некоторые даты и факты; например, в 18 лет у меня были права, потом на год меня их лишили (описать мои первые «шаги» на мотоцикле), потом я их восстановил и, спустя два года они опять куда-то пропали; восстановил я их только через 30 лет!). - Но сначала была двухнедельная сессия в школе рабочей молодёжи. Я получил аттестат и подал документы в институт. Стал ходить на подготовительные курсы. Всё это перемежалось с «приключениями» на Зелёнке, попадание в ментовку с Просвирниным после отмечания моего поступления в институт и т. д.
Разложить всё это «по полочкам», добавить или уточнить.
Я прошёл выпускную сессию в школе рабочей молодёжи. Она продлилась две недели. Потом сдал экзамены и получил аттестат о среднем образовании, проучившись в вечерней школе всего две сессии по две недели. Когда я заглянул в аттестат (мне кажется, я уже писал об этом!), меня неприятно поразило «единообразие» оценок; все четвёрки! По всем предметам, включая любимый английский, четвёрки! Я посчитал это каким-то фарсом, чем-то искусственным. «Такое однообразие, - подумал я, - можно встретить, пожалуй, только в армии!» Правда, здесь в роли солдат мои оценки. Пришлось с этим смириться. Никто моих способностей у меня не отнимет. Я «отряхнулся» и пошёл дальше. А дальше надо было идти в институт, узнавать сроки экзаменов, а также сроки подготовительных курсов. Мне о них скажут позже – когда я буду подавать документы в приёмную комиссию.
Всё остававшееся от подготовительных к институту «манипуляций» время я посвящал моему новому другу мотоциклу! Я сразу поставил себе цель запустить двигатель, хотелось испытать его мощь поскорее! Сначала я возился в нашем старом гараже на Крестьянской. Но, когда новый хозяин стал проявлять недовольство, а соседский мальчик Юра лазать в гараж через проделанное им отверстие в крыше, я подумал: «Зачем ссать против ветра?» и перетянул мотоцикл на Кирова 28, где жила мама с Александром Ивановичем Потёмкиным (вторым мужем). Он милостиво разрешил (правда, не сразу состоялся «разрешительный» разговор; несколько дней мы «играли в молчанки», мотоцикл стоял под окнами (под открытым небом). Дядя Саша молчал, Вадим (его сын) тоже. Оба ходили мимо, «жутко о чём-то соображая». Мама дипломатично поглядывала на мужа, который ждал первого шага от меня). Васёк мой тринадцатилетний брат в тот период в основном жил с отцом и появлялся у дяди Саши изредка, только когда не мог быть с батей в дальних рейсах (в основном, из-за необходимости посещать школу). Но однажды в начале лета всё изменилось. Василёк пришёл к маме, и мы встретились тепло! Он заинтересовался мотоциклом, всё реже посещая секцию классической борьбы, куда я привёл его за собой, мечтая когда-нибудь увидеть и его, и себя знаменитыми Чемпионами, он несколько лет уже занимался мотокроссом, ходил «на фирму». Сначала это было в автоколонне 1273, потом в Сельхозинституте, позже на ЛРЗ и, наконец, он стал учиться индивидуально у сильного и авторитетного гонщика (летом мотокросс, зимой ледовый спидвей) Геннадия Бондаренко по прозвищу Геча. Я ещё коснусь его личности (поищу сведения и фото в интернете, и т. п.). А сейчас опишу, как мы попытались «вдохнуть жизнь» в мой мотоцикл!
Из-за «горючего» желания поскорей услышать работу двигателя мотоцикла, недостатка навыков для этого и «партизанской субординации» дяди Саши и Вадима (его сына) Потёмкиных, я «накосячил» - бензин залил, а масло залить забыл. Васёк, подключившись не сначала, знал только первую половину моей подготовки (тем не менее, в 13 лет он знал больше меня о мотоциклах, хотя спросить про масло забыл и он).
Обычно при покупке мотоцикла продавец заливает масло и бензин, заводит и демонстрирует работу двигателя; это в порядке вещей. И мы не заостряли на этом своё внимание, думая, что это излишне. Я, когда покупал, не требовал «масла» от продавцов; да и что было требовать с молодой девушки (именно с девушки, которая мне оформляла покупку)?! Все эти нюансы сложились в случай. Вася взялся мне помогать (Потёмкины всё ещё держали «мхатовскую паузу»!). Привязав один конец верёвки к передней вилке моего «Спорта», второй мы привязали к задней вилке «Восхода». Василёк сел на последний, а я на «Спорта». Перед тем, как тронуться, Вася обратил внимание, что у меня на голове нет шлема и попросил меня его надеть. Я ещё упирался, не хотел, мол, что тут фраериться; по тротуару пытаться завести мотоцикл, ехать всего несколько метров, ещё и шлем одевать! Но Вася не трогался, пока я не надел шлем (с капой) на голову. И вот мы поехали. Сначала на нейтралке всё шло гладко. Но только я включил скорость, мотоцикл мой дёрнулся, верёвка натянулась сильнее и лопнула. Оторванным концом заклинило моё колесо, намотавшись на него мгновенно. Руль рвануло в сторону. По инерции я продолжил движение, в то время, как мой «Спорт» упал, как подкошенный. Я ударился головой об асфальт тротуара. Если бы не шлем, наверное, случилось бы непоправимое. Удар был такой силы, что шлем лопнул; вмятина показала мне, что было бы с моим черепом. Так Василёк спас мне жизнь!
Результатом такого испытания стало то, что был пробит сальник. Вадим Потёмкин смягчился после обращения к нему Василька (у них был хороший дружеский тон общения; у меня же было с ним сложнее) и перебрал мне весь двигатель, поправил сальник (по-моему, заменив его в конце концов). И мы с братом вскоре неслись по улицам города. Васёк объяснял мне знаки, особенности перестроения. Всё шло замечательно, пока мы не поехали по прекрасной асфальтированной дороге и на перекрёстке в районе улицы Дзержинского попали в аварию. Теперь подробнее, как это было.
Мы с братом ездили по городу. Васёк сидел сзади, обхватив меня руками и объяснял особенности движения в общем потоке, дорожные знаки. И вот мы оказались на улице Ленинградской, где я покупал мотоцикл (сейчас в этом одноэтажном здании аптека). Проехав мимо магазина ещё немного, мы свернули на хорошо асфальтированную, достаточно широкую улицу, я прибавил газку, и мы помчались с ветерком! Василёк сказал мне, что надо сбросить газ. Я не послушал. Мы приближались к перекрёстку с улицей Дзержинского, которая была главной (в основном все улицы параллельно Некрасова в Уссурийске – главные, хотя есть и исключения. Но! Там стоял знак «Уступи дорогу», который был скрыт ветвями деревьев; брат, а тем более, я его не заметили. Я шёл километров шестьдесят в час, собираясь проехать перекрёсток. Вдруг вижу справа перпендикулярно мне наперерез движется бортовой «Зил 130» с постоянной скоростью и не думает меня пропускать. Я уже выехал на перекрёсток. Чувствую – столкновения не избежать. Вспомнил всё! И уроки отца (он учил меня на «Урале»), и рассказы брата. И его жизнь, и моя были сейчас на волоске; я стал наклонять мотоцикл влево в сторону от грузовика (как бы по касательной), чтобы смягчить удар. Частично смягчить удалось. Удар случился. Я сделал кувырок через руль и улетел в кювет. Приподнялся на локтях и стал ругать водителя, мол, ты куда прёшь?! Матёрый детина средних лет вылез из кабины с диким видом. Василёк сидел на дороге. Он сначала протянул правую руку утешающим жестом по направлению к водителю грузовика, а потом сказал мне: «Игорь, ты не прав!» Я подошёл к нему и помог подняться, затем поднял мотоцикл, и мы отошли к обочине. Что – то ворча себе под нос, водитель грузовика уехал. Мне показалось, что он был не трезв, т. к. ни одной членораздельной фразы я от него не услышал, лицо красное и запах спиртного. И уехал он быстро. Мы же остались. Когда Василёк задрал порванную штанину и увидел через дырку на голени свою кость, губы его побелели, лицо побледнело, он стал оседать на тротуар. Я перепугался и стал звать на помощь. У ближайшей калитки я увидел женщину, у которой дома оказался телефон. Она вызвала скорую помощь. Скорая приехала минут через тридцать – сорок. Брата посадили в машину и повезли в травмпункт на Крестьянской, 73 (в этом здании в начале 20 века жил и работал над книгой «Сквозь тайгу» знаменитый исследователь Амурского края Владимир Клавдиевич Арсеньев). Я поехал следом. Что же мне было делать? Я беспокоился за брата. Оказывается, по правилам нельзя покидать место происшествия, а надо было ждать (хоть сутки!) и дождаться милицию. А так я – почти преступление совершил! – «Покинул место происшествия!» А, если бы жизнь шла на минуты, надо было срочно везти брата к врачу, и тогда это нарушение?! Чушь полная! Но тучи только сгущались, гроза готовилась разразиться чуть позже. Я ждал у стен травматологии, пока Васе зашивали ногу. Дырка в ноге произошла, как выяснилось, от удара бампером машины в левую голень брата (вероятно, одним из болтов на бампере грузовика; Васе зажало ногу между бампером грузовика и бардачком мотоцикла: поэтому братишка остался на дороге, в то время, как я, сделав кувырок через руль, оказался в кювете).
Вскоре Вася вышел на крыльцо. Я обрадовался: «Ну, наконец-то! Садись, поехали!» Васёк с грустным видом остановил меня: «Надо подождать. Меня спрашивали адрес. Я всё назвал. Надо дождаться милицию… Так у них заведено, из травмпункта звонят в милицию. Приедет инспектор, опросит нас. Надо ждать». Я сник. Чего-чего, а встречи с инспектором мне как раз только и не хватало! Но! Это мой брат, мальчишка. И за него я готов и не такое пройти. Мы остались. Вскоре приехал инспектор по фамилии Балалайкин и … отобрал у меня права. Лишение последовало месяцев на восемь. Прошло быстро. Права я восстановил. И продолжил свои приключения! А что происходило за эти восемь месяцев лишения, я сейчас опишу.
17 декабря 1981 года мне исполнилось 18 лет. На тот момент мои одноклассники уже учились в институтах, «фазанках» (так мы называли профтехучилища). Я шёл «своим путём», поступив в институт (ПСХИ) на год позже. До поступления в институт, точнее, в мае, когда я приехал из поездки с намерением поступать в институт, я решил однажды вечером сходить в ресторан. Оделся по-приличнее и пошёл с пятью рублями в «Уссурийск». За эти деньги официант мне принёс графин (300 мг.) водки, жаренный картофель с грибами, компот (до сих пор люблю побаловать себя чем-то вкусненьким!). Я сел в середине зала, пил и слушал ансамбль. Тем более, что в группе музыкантов у меня был знакомый парень Виктор. Мы были знакомы ещё по культурно-простветительному училищу, учились с ним на одном отделении. По-моему, фамилия у него была Кочетков. Так вот и проводил я тот вечер, наслаждаясь роком и обстановкой. Мне казалось, что я уже такой взрослый! Однако, на всякий случай я тогда взял с собой паспорт (до 23 лет я не брился; у меня просто до этого возраста никакой растительности на лице не было. И приходя на какой-нибудь фильм «до 16 не допускаются», мне частенько приходилось доказывать, что мне уже больше, предъявляя паспорт. Прекрасный был вечер! Никто не спросил у меня паспорт на входе. В зале тоже никто не подошёл с проверкой. Вдобавок, симпатичная девушка посматривала на меня (оборачиваясь назад, с некоторой ностальгией и сожалением о своём последующем поведении вспоминаю её взгляд, так как не избалован по жизни таким вниманием). Она согласилась со мной потанцевать. В танго мы прижимались друг к другу. Я что-то шептал ей на ухо. Она мне отвечала. Она успела рассказать, что с подругами отмечает окончание института и получение дипломов. Я же ей рассказывал, что собираюсь подавать документы в институт. Она была невысокого роста, с короткой стрижкой, милая шатенка. (И так напоминала мне мою Олю!) Мы договорились, что я провожу её вечером до общежития. Я естественно размечтался; что мне удастся пригласить её к себе домой. Я был уверен в успехе, ведь я тогда уже жил один на Крестьянской, 74 в своей двухкомнатной квартире.
Шли мы по ночному городу под ручку, как будто были хорошими друзьями уже много лет. Проходили по тёмным и освещённым улицам, прижимались друг к другу. Я читал ей свои стихи «Спартак»… И вдруг она стала меня «отшивать». Я спросил с удивлением о причине такой перемены. Она настойчиво продолжала выдёргивать свою руку, шепнув, перекошенным ртом, мол, вон идёт мой преподаватель, а она стесняется. Навстречу действительно шёл молодой высокий парень. Но он прошёл мимо, не обмолвившись ни словом. Завернув за гидромелиоративный техникум, мы вошли в тень высоких раскидистых деревьев. «Ну, всё! Ты выполнил своё предназначение! Можешь быть свободен!» - сказала мне она … Я потерял ориентацию! Это было так обидно услышать, что я чуть не расплакался от бессилия! Никто из женщин до того момента (и после, если не считать эпизода с зэчкой на Фанзаводе, о котором я буду писать чуть позже) меня так не обижал. Если бы я не сделал того, что сделал в следующий момент, мой мозг просто взорвался бы!
Я пытался как-то справиться с гадким ощущением, как будто бы меня опозорили и продолжают это делать вместо того, чтобы извиниться. Комок в горле, немота и расширенные от удивления глаза. И вдруг моя открытая ладонь сама бросилась навстречу её «источнику информации», чтобы прекратить этот «словесный понос». Мне стало противно за свой поступок. Она села на пятую точку и обозвала меня дураком. Я стоял над ней и смотрел со смешанным чувством презрения к ней и к себе, сумевшему поднять руку на женщину. Не помню, чтобы у меня было что-то подобное до этого и после этого случая. Но! Я услышал лошадиный топот сзади, сжал кулаки, поднял руки в боксёрскую стойку и развернулся вправо, намереваясь защищаться кто бы это не был. Из далека стала вырисовываться фигура крупной молодой женщины. Когда она приблизилась огромная, полная, пыхтящая, как паровоз, я признал в ней одну из компании моей «благоверной», которая с ней и другими однокурсницами отмечала в тот вечер окончание института. Я не собирался сдаваться, стоял и ждал худшего продолжения. Я думал «баба дизель» сметёт меня с тротуара (она минимум в два раза была больше меня). Но поступила она разумно, внезапно охладив свой пыл, спросила меня почему я так сделал. Мне стало совсем не по себе. Я понимал, что поступил как варвар, но уж больно плохо было мне от её «обхождения». Не знаю, вернуть всё назад – не сделал бы я точно так же?! Скорее всего сделал бы. И так же испытывал бы угрызение совести, мучился бы, досадовал бы на тщедушную посредственность и ограниченность женщины, случайно попавшейся на моём пути. Не моё – значит не моё! Но! Кто же знает, что «моё», а что нет?
На «Зелёнке» меня ждали новые «приключения». Наступило лето, последнее лето моей вольной жизни. Дальше начнётся Альма матер.
Перечень воспоминаний, как я тогда думал, важных для мужского становления – это серия (пардон, дамы!) драк в черте парка «Зелёный остров (или вблизи него).
Начну с «Приходько». Я воспользовался кавычками, так как всё же не на все сто процентов уверен, что мой противник 35 лет назад был именно он Александр Приходько, странноватый с боксёрской челюстью и уркаганской внешностью с шевелюрой густых чёрных волос. Спустя много лет мы встретились с Александром на водительских курсах. Я увидел странного смуглого чуть выше среднего роста мужчину с той же «уркаганской» внешностью, сопоставил все свои внутренние ощущения и после прямого вопроса ему, мол, это был ты (?), я пришёл к заключению, что это он, хотя Саша и отпирался. Разговор наш происходил на «Зелёнке» напротив танцплощадки, где несколько десятилетий назад случилась наша «разборка». Он отказывался, говорил, что стычка со мной у него была, но раньше возле 14 школы, где он цеплялся ко мне, «набивая мне стрелку», а я не остался, исчез, и разговор с ним не состоялся (я действительно помню смутно подобный случай –какой-то дурак пытался меня разозлить, цеплялся, нарывался на драку, но я тогда был один и в случае чего, подстраховать меня на чужой территории (я ведь из 4-ой школы) было некому и я ушёл из хоккейной коробки домой, как только дурак ослабил своё шизоидное внимание ко мне. Но теперь всё же вернусь на пять лет позже. Мне не 12, как тогда (а ему не 14). Мне 17 – 18. Он пришёл в тот вечер на мою территорию. Танцы шли в полном разгаре. Со мной был мой товарищ Володя Просвирнин. Мы присели в перерыве между песнями на скамейку. И тут к нам подсел какой-то цыган –не цыган, урка – не урка. Вобщем, сразу начал приставать, мол, кто такие, откуда? … «Меня все знают! Я никого не знаю». Я понял, что он не вполне адекватен. В то время часто встречались обкуренные коноплёй. И я подумал, что передо мной именно такой, залётный деревенский наркоман (лицо шизоида из «школьной коробки» к тому времени стёрлось («домогательство» я тогда оставил без ответа , не сбежал, а организованно отступил пять лет назад; теперь же всё было по другому; он пришёл, можно сказать, ко мне домой и стал угрожать; отступать во второй раз не входило в мои планы; я возмужал и крепко стоял на ногах!). Интересный план тогда подсказало мне сердце. Когда «залётный» пустился во все тяжкие – стал угрожать, мол, я похороню вас здесь с твоим другом – я вошёл в образ «креста», стал умолять его не трогать меня, пощадить, я ведь ничего ему плохого не сделал. Пока я это говорил (Володя танцевал, а мы разговаривали с «цыганом» на скамейке), в голове моей роились планы и копилось негодование; я говорил, как чмо, и наблюдал внутренним взором за своим состоянием; негодование росло, боевой дух тоже и мне это нравилось. Он расправил плечи, «распушил хвост» - «Ты хороший парень! Тебя я не трону, а вот приятеля твоего похороню!». Я устал слушать этот бред. И молча встал, и направился к своему знакомому ещё по детскому саду одногрупнику Коле Яковлеву. Он был «авторитетом неприкасаемым» на «Зелени», знал всех, обо всём судил, хотя лично не во что не влезал. Мне нужно было только один вопрос ему задать. Я подошёл и спросил, знает ли он того «кренделя»? Коля отрицательно покачал головой. Это стало последней каплей, переполнившей моё терпение. Я направился обратно («Приходько» стоял в это время вблизи Вовы Просвирнина в гуще танцующих медленный танец пар). Не дойдя, как мне показалось, на расстояние вытянутой руки, к своему обидчику, я хлёстким движением выбросил правый кулак по направлению к левой челюсти «гостя». К моему удивлению я сам чуть не потерял равновесие. Большого труда мне стоило удержаться на ногах! Я промахнулся! Удар, способный свалить с ног представителя какой угодно весовой категории, просвистел мимо его челюсти, со свистом разрезав воздух. Я выпрямился. Увидел его удивлённые глаза. Не собираясь отказываться от своей затеи, я пошёл за ним (он пятился задом к «нашей» скамейке, пока не ткнулся в неё; сел и затих). Заиграла весёлая музыка. Я стал приближаться к нему, пританцовывая. Приблизившись наверняка, я ударил его с левой в правую часть лица; ударил молниеносно, неожиданно (слишком, т. к. и сам не успел сформировать кулак). Резкая боль пронзила мою левую кисть. Но я сразу не отреагировал, сказал: «Это ты сейчас отсюда будешь бежать! А ну пошёл вон!». Он стал бормотать, что сейчас уйдёт. Я повторил своё требование. В это время и танцы закончились. Толпа потянулась к выходу. Я нашёл глазами Просвирнина и пошёл к нему, потеряв интерес к «Бармалею». Он вскоре исчез. Уже за пределами танцплощадки ко мне подошёл один знакомый (отслуживший в армии) и сказал, что всё время был неподалёку, наблюдал за развитием нашей «беседы», а когда тот «крендель» вышел с площадки – то дал ему пинка для скорости (не знаю, насколько это была правда, но лучше бы он предотвратил второй удар, а пришёл со своим «пинком» чуть пораньше, моя рука раздулась и сильно болела. Он посоветовал мне обратиться в травмпункт. Но я этого не сделал, мучаюсь всю жизнь (от этого и злость к Приходько через столько лет! Память у меня на лица хорошая! Не может быть, чтобы я ошибся!). Какой вывод я делаю сейчас? Вероятно, над юродивыми простирается рука Божья! Она им даёт возможность «юродствовать» и оберегает от неприятностей. Я понял это (если можно так сказать), только спустя много лет. Видишь юродивого – лучше обойди его стороной, порадуйся Силе Божьей, Благодати, которая простирается и над всеми нами, порадуйся Защите «дуракам» и смирись со своими невзгодами – где-то недостаёт, а где-то компенсируется обязательно.
Я пишу сейчас, преодолевая неудобства от воплей нашей кошки Айки (такой кошки нет больше нигде!). Поэтому могу не сказать что-то важное; дополню и поправлю позже. А сейчас спать!
Ещё был случай. В тот же сезон. Танцы закончились. Настроение было никудышным! Мы возвращались с Просвирниным по главной алее, что ведёт к Вечному огню. С нами поравнялись двое, что не понравились мне ещё на танцплощадке. Мне показались подозрительными эти двое; никогда раньше их не видел, а держались они раскованно, даже дерзко. На лицах застыло брезгливое выражение лица; явно не нашего поля ягода! Я решил, раз они оказались в пределах моего биополя, расспросить их кто они и откуда. Естественно, в тон их брезгливым минам! Тот, что был повыше ростом, сказал, что они из Михайловки. А я взял и поверил! Вдруг разозлился. Меня зацепило то, что они из деревни, а держатся так презрительно. Я решил не отступаться и продолжил расспросы, всё более распаляясь. Мы тем временем повернули на Краснознамённую и прошли Дом быта (не тот, что сейчас; в то время Дом быта КБО находился, где нынче размещается корейская церковь (или до недавнего времени размещалась). Я вдруг предложил своему противнику и раздражителю остановиться и пошёл на него с кулаками, махнул несколько раз перед его лицом, загоняя «в угол», выбирая момент для атаки. И совсем забыл про второго; «тёмная лошадка» всё время отмалчивалась. Роста он был ниже среднего. И я не придал ему значения. А зря! Слева ко мне метнулась его маленькая фигура. И я больше ничего не помню …
Очнулся, поднялся. Первым делом ощупал лицо и обнаружил, что моя правая бровь превратилась в две, а по середине зияла дыра, из которой сочилась кровь. Запыхавшийся (не настолько, чтобы это было правдой), «прибежал» Вовик Просвирнин. Я спросил, где он был и что со мной случилось. Он стал рассказывать, что кто-то подскочил и, ударив меня сзади-сбоку ногой в лицо, убежал. Пока он пытался привести меня в чувство, напавший убежал слишком далеко, он (Вова) попробовал его догнать, но не смог и вернулся ко мне. Вот такая история. Я отряхнулся и стал искать водопроводную колонку, чтобы умыться. Нашли через квартал. Умыв лицо, я не унял кровь; она продолжала струиться тонкой струйкой по щеке. Вероятно, вид у меня был отчаянный и решительный; мне захотелось «продолжения банкета» - не знаю, что я хотел этим достичь, но я объявил своему «Санчо», что мы направляем свои стопы на городскую площадь. Подсознательно мне конечно хотелось справедливости. Я не знал путей её достижения. Но чувствовал необходимость хоть как-то её достигнуть и интуитивно двинулся к центру города, где многие меня знали. Короче говоря, пошёл в люди!
Когда мы пришли на площадь, прямо напротив шахматного клуба (рядом с Октябрьской улицей) увидели наших новых знакомых. Они сидели рядышком на металлических перилах (в те годы такие перила устанавливали в городе повсеместно). Я подошёл к длинному, который «плёл» мне, что он из Михайловки, и стал его проверять «на вшивость», мол, мы с тобой один на один разговаривали, так или нет?! Он, как школьник у доски, отвечал односложно: «Да!». Я продолжил, дескать мы хотели подраться по-честному; я вот так сделал?! В этот момент я махнул перед его лицом рукой, но, видимо, движение моё было неожиданным и внутреннее состояние моего собеседника таким напряжённым, что он отшатнулся так, как, если бы это был настоящий удар, едва не свалившись с перил. Было заметно, как он смутился. Удивительно, но для меня этого оказалось достаточно; увидеть страх противника, пусть даже таким «мультяшным» способом. Его «оруженосца», который всё это время «отмалчивался» рядом и не вмешался на этот раз за своего хозяина, я игнорировал. Я понимал, что моя бровь – его рук дело, но он молчал. И его «осторожность» была таким же «страхом» для меня, как и «пугливая рефлексорность» его хозяина. Конечно, я трезво оценил наши силы против них. Просвирнин был хорош только, как «звонарь, или шухер», но никак не боец. И пришёл я на площадь, скорее всего интуитивно сознавая, что здесь я смогу получить поддержку и найти достойного напарника. Но тот был не мой день. Никто не заинтересовался моей рассечённой бровью, более или менее серьёзных моих друзей в тот вечер на площади не было. Я правильно оценил наши силы. И мне было достаточно «молчаливой осторожности» моих врагов. Добавлю, что и у меня присутствовала определённая доля осторожности; я не дурак, напирающий грудью на «Маз» с криком: «Не трамвай! Объедет!». В то время в начале 80-х стали выходить из «подполья» отдельные представители японского каратэ; они ещё продолжали тайно заниматься в подвалах под руководством «откинувшихся» сенцеев, время от времени выходя «в люди», чтобы опробовать те или иные приёмы. Вероятно, «Маленький Мук» был одним из них, поэтому ни в его, ни в мои интересы не входило требовать от Мира, чтобы Он «прогнулся под него»! Я сыграл свою роль (выжидая подходящий момент в форме подключения кого-то из моих немногочисленных, спортивных друзей), а он свою - «опробовал и ушёл в ночь (как ниндзя). В общем, ограничился я расшатыванием их нервов. Они всё снесли молча. А мы с Володей и не жадничали; что есть, то есть. Походили мы перед кинотеатром «Россия» и, когда увидели, что наши «знакомые» вскоре засобирались восвояси и исчезли, я тоже решил идти домой. Просвирнин отправился к себе, а я – к себе на Крестьянскую, 74.
Завтра я вспомню что-нибудь ещё вроде этого. Например, как «менты» прихватили нас после танцев. Менты, иначе и не назовёшь эту гадкую породу провокаторов в рядах доблестной милиции, которая, как известно, «нас бережёт»! А сейчас «Спокойной ночи!»
Возвращались домой с «Зелёнки». Танцы закончились. Мы пришли на остановку, что раньше была напротив нынешнего Нового Гума (в то время там был тоже «Новый Гум», но одноэтажный). Остановка на Краснознамённой. Ждём автобуса недолго. Но только мы собрались садиться (я был с товарищами, Юрием Шманько и Сергеем (не могу вспомнить его фамилию; вероятно, вспомню потом), нас задержали. Четверо матёрых тридцатилетних мужиков придрались к 17 – 18 летним парням! Как мне потом рассказывал Сергей (я пропустил начало и включился в драку, только когда Сергея вынудили вернуться на остановку), его окликнул один из провокаторов, мол, узнаёшь меня?! Пришлось вернуться (а я так даже и не успел войти в автобус). Они разделили нас таким образом, что мы не видели друг друга и не могли воссоединиться, чтобы сообща действовать. Против меня оказался горилообразный неуклюжий мужичина и стал «гонять воздух» перед лицом. Я отмахивался, как мог, но всё больше, чтобы выиграть время, жутко соображая, что бы это всё значило?! Продолжая не видеть друг друга, я принимаю решение для начала перебежать на противоположную сторону улицы, что не замедлил сделать, как только смог увеличить дистанцию с нападавшим. Я перебежал, обернулся. Тот бросился меня преследовать. Я продолжил бежать по тротуару. У Первой поликлиники я остановился (сейчас она напротив Новой 25 школы, вместо которой раньше были одноэтажные дома, среди которых находился дом «Натахи», той, что я посвятил песню, но почему-то однажды в досаде разбил камнем окно на веранде; надеюсь, что тогда никто не пострадал). Итак, я остановился, заметив припаркованный на обочине Уазик. Я кинулся к милиции, собираясь найти у них защиту от нападавших хулиганов, но выскочивший из «воронка» милиционер (в форме), стал меня избивать, буквально вколачивая меня в стену поликлиники. Я только и смог произнести: «Кого вы бьёте!?На нас напали неизвестные взрослые, мы только защищались!» Мент проговорился: «Это наши!»
Вот так! Я в тот же вечер нашёл ребят. Сергей мне рассказал, что боксировал (он занимался боксом у тренера из «Чумака» Горбачёва) против двоих, они так и не смогли к нему подступиться. Потом они присоединились к «шимпанзе», избивавшем Юрия. И били его возле забора уже втроём. Потом неожиданно отстали. Вероятно, кто-то им помешал. После того случая мы ещё больше стали ненавидеть «ментов – оборотней», провокаторов! С таким беспределом нам ещё не раз пришлось сталкиваться («Тяжела жизнь подростка в Советском Союзе от 16 до 60!» - Эту поговорку я несу с собой по жизни с тех самых пор, когда впервые услышал её в первые годы обучения в Культурно – просветительном училище. Она ёмко ложится на мою непростую жизнь. И не только на мою! Поговорки, типа этой, помогают справляться с внешними и внутренними трудностями, с несправедливостью бесcтыжих «ментов», с произволом бюрократов и врачей – оборотней и т.п. Из «той же оперы» поговорка «Нам солнца не надо – нам партия светит! Нам хлеба не надо – работу давай!» В 80-е за такие поговорки ещё можно было угодить в тюрьму. Но! «Запретный плод» стимулировал к риску. И никто не может остановить народное самовыражение; ни костёр религиозных фанатиков в средние века, ни менты (и друга власть) в наши дни!
Завтра (мне с трудом пишется; буквально выдавливаю из себя по капле «воспоминания» - вероятно, необходим комфорт и вдохновение, которые сейчас редкие гости в моём Доме!), итак, завтра я напишу, как поступил в институт, отметил с Просвирниным этот праздник, попал в вытрезвитель, «предателем» стал, узнал ещё одну сторону подлой «ментовской» манеры вести «разъяснительную» работу с молодёжью.
Пришло время «Альма-матер». Начну с того, что я исправно посещал подготовительные курсы, слушал внимательно преподавателей об особенностях сдачи экзаменов, о требованиях к студентам, записывал каждое слово, серьёзно подошёл к предстоящей смене своего статуса. Ведение конспектов приучало меня к мысли, что это «многообразие особенностей» всех, кто читал нам лекции и проводил практические занятия только прелюдия. В будущем я не ошибся; многие, если не каждый преподаватель в ПСХИ обладал своими отличительными чертами, чудачествами, стилем и тому подобное! Были те, кто мямлил себе что-то под нос и краснел, если его переспрашивали. Таких было немного (и я не стану называть их отдельно, по крайней мере сейчас. Ведь я только вступил на порог Высшей школы!), в основном лекторы были среднего или хорошего уровня. Преподаватели в основном люди узкой направленности; зная свой предмет, они этим и ограничивались, предпочитая вести урок от звонка до звонка. Не дольше. Были преподаватели (Настоящие Учителя!), что называется от Бога! Так вот, я знакомился с ними на курсах, отделяя Учителей от «сорняков». Вторые нервничали, когда их просили объяснить не понятое место в их изложении. Они вертелись, как «уж на сковородке», отсылая к конспектам, учебникам, поясняя, что регламент (время) лекции (или практического занятия) не позволяет долго останавливаться и индивидуально объяснять предмет. Такой подход к преподаванию, конечно, мог отбить всю охоту к получению знаний.
Итак, курсы закончились приблизительно к началу августа 1982 года. В середине августа начинались вступительные экзамены. Разумеется, вся моя жизнь не ограничивалась только тем, о чём я сейчас пишу; я также посещал свою любимую «Зелёнку», ища «приключений на свою пятую точку», начиная с годами прозревать, что невозможно быть в одном лице «рыщущим волком» (мстя неизвестно кому за свои подростковые противоречия и «нестыковки» по-жизни) и романтическим парнем с гитарой, чья душа стремилась к Высокому и Светлом. В ту пору я переделал девиз нашего отряда (в одной из смен пионерского лагеря «Солнечный») на «Держащий в руках гитару, плохого совершить не может!». Все эти процессы стимулировались сознанием того, что скоро я стану студентом. Обо всём я напишу в своё время; «Зелёнку» сравню с Доса, с Чумака, с МЖК. Они остались в моём сердце, наверное, теперь до самого конца. Одно скажу сразу, вернее, признаюсь в любви к «Зелёнке» и в не меньшей степени к МЖК; они родные моему сердцу! И моё неуважение только к тем людям, кто разрушил этот рай, где происходило моё взросление, где рождались стихи и песни, вдохновенные мечты и ожидания. С утра курсы, вечером танцы, ночью выполнение заданий на следующий день; напряжённый график! Но основная нагрузка, как мне казалось, наступит позже, когда я буду готовиться к вступительным экзаменам. Если бы я знал, что это «цветочки», что настоящий ад у меня будет на первом курсе. Готовился я, практически не выходя из дома две недели, садясь за учебники в девять утра после завтрака и откидываясь на постель в двенадцать ночи, запихивая в рот какие-то куски холодной пищи уже лёжа с закрытыми глазами. Перерыв был полчаса на обед. Я читал конспекты и учебники (по вопросам). То, что не «ложилось» в голову (в виду «перенасыщенности»), я выписывал на клочки бумаги в виде шпаргалок (никогда ими не пользовался, но всегда их писал; это помогает зрительной памяти, даёт ощущение спокойствия. Ведь «истина где-то рядом» - только руку протяни). Однажды пришёл мой школьный товарищ (и сосед из дома напротив) Володя Рыпалов (он поступил в ПСХИ на год раньше меня, со своим годом, в то время, как я учился на курсах в тех. Школе и в вечерней школе, «потеряв» год). Он увидел, как я фанатично готовлюсь к экзаменам и, мягко говоря, сильно удивился. Он значительно снизил моё «внутричерепное давление» своим «анархическим» спокойствием. Признаться, мне всегда нравилась в нём эта черта, мол, делай, что можешь, а там будь, что будет!
И вот подошли экзамены. Помню сдавал математику, биологию, химию, писал сочинение. Лучше всего запомнились предметы в начале и в конце. Математику сдавали в большой лекционной аудитории на четвёртом этаже. Что отложилось у меня в процессе сумасшедшей подготовки, то и стало моим багажом на экзаменах. На математике мне удалось решить почти всё, кроме последнего примера (что-то там с интегралами). Так мне написал весь пример и передал незаметно записку Лёха Петунин. Он хорошо разбирался в математике и, к счастью, сидел у меня за спиной!
О том, как я писал сочинение, я расскажу завтра. Сейчас валюсь от усталости; мне мои собаки с работы устроили «вынос мозга» - Тарзан раза четыре рвал цепь (и ошейник), Бим присоединился к нему, тоже разорвав цепь (ну и денёк сегодня - 150 лет Уссурийску!). Они сцепились и стали рвать друг друга в клочья. Я и не подозревал, что такая силища в их челюстях! Я, как Голиаф, разрывающий пасть льву, стал растягивать им пасти, толкал туда свои пальцы, за что поплатился; Бим прокусил мою руку (не знаю, делать укол или так пройдёт?). Я кувыркался с ними в грязи, орал на них, бил по мордам. Бесполезно! Потом вспомнил, что собак надо растаскивать за хвосты (ах, если бы их тащить с кем-то вдвоём; один в одну сторону за хвост, другой в другую!). Я стал тащить Тарзана. Вместе с ним тащил, вцепившегося мёртвой хваткой Бима (это полуслепой старый пёс. Откуда в нём столько силы!). У него наверняка что-то в генах от бойцовых собак! Потом я поднял сорокакилограмового Тарзана на воздух за хвост и гриву и понёс в сторожку, отбивая ногой Бима. Вместо того, чтобы писать прошлое, я пишу настоящее. Точнее, заканчиваю писать раньше, чем планировал и иду спать.
Моё «завтра» наступило только через два дня. Сегодня я поведаю тебе, мой воображаемый читатель, как я писал сочинение. Тему задали нашему варианту творчество Сергея Есенина. Я настроился на свои ощущения; как я чувствую этого Большого Поэта. Вступление, основные даты его биографии, свои мысли и … свои стихи, которые (взял грех на душу!) я представил, как ранние и малоизвестные стихи Есенина.
***
Уже ль ты век свой отслужила,
Берёза, символ чистоты?!
По чьей вине чело склонила?
Скажи, о чём мечтала ты?!
Скажи, о чём затосковала?
О том, что жизнь так коротка,
О том, что вдруг тебя сломала
Неблагодарная рука?…
Бедняжка, ты умрёшь одна,
Когда последний сок уйдёт!
День сменит ночь, взойдёт луна,
Но без тебя она взойдёт!
Вот так и люди умирают,
Не успевая до-любить,
До часа Звёздного дожить,
Но не одни они страдают!
Так будем же, пока мы живы,
Людьми, чьи подвиги не лживы!
«Старайся», если ты – старатель,
Иль строй дома, раз «созидатель».
Но рушить не имеешь права!
За своё сочинение я получил четвёрку и прошёл в число счастливчиков, будучи зачисленным в основной поток первого курса лесохозяйственного факультета. И мои первые сомнения (правильно ли я сделал выбор между ПСХИ и Хабаровским институтом физкультуры), поразившие меня однажды в самое сердце (не могу отойти от поэтического пафоса!) наконец, оставили меня! Мест было 100. Зачислили 115. Пятнадцать человек вольнослушателями. Потом я понял, что это значит; после первого же месяца обучения начали «отваливаться» ступени нашей «ракеты». Кто-то по состоянию здоровья, кто-то из-за неуспеваемости и т. п. А на их место зачисляли вольнослушателей, которые автоматически становились студентами. Причём, забегу вперёд, наш курс закончил пять лет обучения наиболее полным (по сравнению с другими факультетами и выпусками разных годов; нам об этом торжественно объявили, мол, из ста человек окончили институт и получили диплом восемьдесят семь!). Но я действительно, как на машине времени сильно «забежал» вперёд! Вернёмся ко времени повествования. Что же я сделал после такого успеха (практически с полноценным восьмилетним образованием; КПУ два года, как в тумане и две недели сессий в вечерней школе не заменят два года ежедневных занятий в девятом – десятом классе средней школы) – пригласил товарища ранее упомянутого Владимира Просвирнина составить мне компанию. Мы где-то раздобыли вина, положили в матерчатую «авоську» рядом с закусками и выдвинулись в город, ища с кем бы из девушек познакомиться и вместе посидеть в каком-нибудь уютном местечке, благо погода была тёплая. Стояла августовская ночь. Небо было покрыто бесчисленным сонмом звёзд! Мы проходили мимо кафе «Сказка», когда за спиной услышали визг тормозов. Из милицейского «Уазика» раздался грубый окрик и требование остановиться. Но мы сделали иначе – вдруг побежали! Почему? Неужели так испугались?! Может насмотрелись боевиков (но тогда их не было!)? Да просто всё! К тому времени о «доблестной» милиции мы были не только наслышаны, но и «накушены» ею! Прошу прощения за такую аллегорию! Ничего хорошего для себя мы от неё не ждали, думали оторвёмся. Но вечер был испорчен; Просвирнин «загремел» в буквальном смысле у ближайшего, попавшегося ему на пути дерева, со всего маху «саданув» по нему авоськой; вино стекло на тротуар. Я было оторвался, но когда услышал характерный звук, обернулся – Вова с заломленными за спину руками шествовал к машине. Я покорно поплёлся в том же направлении и мне нашлось место рядом с моим товарищем. Ах! Если бы знать, что моё «геройство» не будет оценено так скоро в Божественной канцелярии, а напротив, доставит мне столько хлопот, наверное, я бы хорошенько подумал возвращаться ли «под топор палача»?! Усевшись рядом, я переглянулся с бедалагой. Вид у него был удручённый, мол, опять сплоховал! Вдруг меня разразил приступ сарказма и иронии. Голова работала ясно, как у академика! Я сказал милиционеру фразу, которая первая попросилась ко мне на язык: «Мы вас милиционеров так уважаем, любим! «Наша милиция нас бережёт!» … В этот момент сотрудник в форме «милиционера Союза Советских социалистических республик (армянской национальности; как удивительно! Ведь столько хороших людей, знакомством с которыми я горжусь, мне повстречались на пути! А тот так выпадает из их числа!), итак, сотрудник развернулся и придавил меня своим пистолетом к сидению, злобно шепя: «Молчи! А то пристрелю!». Я, оставаясь внешне спокойным, произнёс: «Да, зачем? Зачем сидение портить? Продырявите, потом зашивать!». Он убрал пистолет. Воронок тронулся с места и привёз на улицу Калинина в дежурное отделение. Там нас принимали недолго, определили визуально, что у нас опьянение и переправили в другое заведение (одноэтажное в проулке) медвытрезвитель, где с нами стал беседовать молодой сотрудник в штатском. Он-то и показал, «как надо работать с молодёжью», чтобы получить всё, что требуется «для отчётности». Но об этом в следующий раз, потому как устал, а тема слишком важная! «Давайте делать паузы в словах!» (Булат Шалвович, спасибо!).
Холёный и круглолицый сотрудник сидел напротив и молчал с чувством собственной значимости. Потом начал допрос с моего «подельника».
- Имя, фамилия, где проживаешь?
Тот выпалил не задумываясь, мол, «такой-то» Фёдор, проживаю «там-то».
В мои планы не входила, какая бы ни была, мистификация, я не чувствовал за собой никакой вины. Я совершеннолетний, чуть выпивший – ну и что?! А то, что убегал и не остановился по требованию милиционера, - испугался, но потом ведь вернулся! Внутренне я чувствовал несправедливость такого задержания и, понимая его нелепость, ждал, что нас отпустят, что это какое-то недоразумение. О том, что о задержании моём узнают в институте, куда я с такими усилиями поступил, мне и подумать было страшно! Поэтому у меня случилась спонтанная реакция, я при этом не мог контролировать себя; я повернулся к нему и, мягко сказать, с удивлением, переспросил, осознавая, что «сдаю» - но язык (уже у меня!) бежал впереди мыслей. Я сказал: «Вова! Ты чего?!»
(Мой товарищ, вероятно, решил «прорываться в одиночку», ни о чём со мной не договорившись, просто сам по себе, какие тут ещё «мои усилия» поступления в ПСХИ и анализ дальнейшего развития ситуации?!).
Сотрудник приказал «несговорчивому собеседнику» снять с себя верхнюю одежду и перебираться в комнату напротив (как я потом имел «удовольствие» лично убедиться это был изолятор с дощатыми нарами, как в тюрьме). Как только Володя с высоко поднятой головой, ворча себе что-то под нос, скрылся за дверью, сотрудник обратил на меня свои «ласковые очи». Он «по секрету» шепнул мне буквально следующее: «Ты назови мне имя, фамилию, адрес своего друга и, естественно, свои данные, а я всё зафиксирую – это надо для порядка и отчётности – и отпущу тебя на все четыре стороны! Ты же мне веришь?!» Я очень хотел ему верить и очень боялся, что мой институт, не начавшись, сегодня и закончится, что сегодняшнее «празднование» сдачи экзаменов и поступления в высшее учебное заведение для меня может превратиться в последний день в его стенах, чьи двери для меня закроются навеки! Я сдался и стал называть – сказал фамилию, имя. Адрес я не помнил точно – так и сказал, что номер дома не помню, а улица Пролетарская, учится в 16-ой «фазанке». Потом всё основательно рассказал о себе. И, проглотив горькую слюну, стал понуро ждать, когда «дежурный по человеческим душам» отпустит «Каина» на волю. Но! Он сделал так «круто», так «по-своему», что во мне не только что-то оборвалось, мне на голову словно бы скала обрушилась! Он набрал (якобы) номер телефона, с кем-то переговорил, «типа» - мол, тут сидит задержанный, он помог «следствию», можно я его отпущу? … Что?! Нельзя? … Ах! Жалко парня! И снова посмотрел на меня … без сожаления! Холодным взглядом удава, с чувством полного превосходства над кроликом! – Не разрешили, раздевайся и ты.
Я снял всю одежду до трусов и понуро втащился внутрь изолятора, где на одной из лавок на боку лежал Вова Просвирнин. Я лёг на соседнюю и признался ему в своём поступке. Много лет нависало надо мной ощущение предательства, совокупившись с другими комплексами, привычками и предрассудками, стало платформой для моего вторичного обращения к «Целителям душ» психиатрам. И во второй раз я сам к ним пошёл, дал им возможность стянуть на моей шее так «объятия транквилизаторов», что в купе с их «душевным подходом» чуть не «проявило мой лик на холодном камне» памятника. Но это случится чуть позже, через пять лет «Альма матер», первый курс которого был адом, второй раем, третий был проникнут настороженной ответственностью и являлся Золотой Серединой, на четвёртом наступила кульминация (на военке меня начинало психологически подламывать, «плющить», потом добавился диплом, который надо было писать самому; всё это давалось с огромным трудом на морально – волевых), пятый – как мы говорили тогда «Пять лет мучений, пятнадцать минут позора! И диплом в кармане!» Да, пятый курс пролетел незаметно и сводился только к ситуативным посещениям своего дипломного руководителя (мой – Лобов) и к защите диплома. Но! Я немного забежал вперёд! Все пять лет я опишу подробно, год за годом! Итак, «Каин» вступал в стены «Альма матер робкой поступью». Мои сомнения рассеялись, когда началась «начиточная неделя». Мы ходили на лекции. Я всё ждал, что меня вызовут и отчислят. Дни шли за днями, меня никто не трогал. Я стал немного успокаиваться, только временами «набегали тучи и гроза …», и «кошки …, кошки на душе». Какая гадость, это «чувство Вины!». Что бы я ни отдал (своего), лишь бы загасить этот огонь, сжигающий изнутри!
Первый курс шёл мрачной поступью. Память сохранила только два – три светлых момента, о которых я расскажу скоро. А сумерки первого курса заслуживают особого отношения не столько потому, что не всякое «учение есть свет», сколько из-за необходимости дать себе оценку, нескольким преподавателям, кого я не могу назвать учителями. Они невольные палачи мои, встреченные мною на пути, и уже прощённые. Панычева преподавала у меня одну из разновидностей химии (неорганическую или органическую, уже не помню), на уроках не давала исчерпывающих ответов на мои вопросы, всегда отсылая к лекциям или учебникам. Я мучился. Она видела это. Но! Откуда ей было знать о моём «восьмиклассной» подготовке (а дальше один «голый» энтузиазм), да и не интересно ей было вникать. Я был для неё только одним из многих. Она просто отбывала свою трудовую повинность, не углубляясь в детали. На дополнительном занятии однажды, куда я частенько вынужден был ходить, сдавая долги, «коллоквиумы» и т. п., я в бешенстве ринулся к выходу (помню, что этому предшествовало часовое ожидание своей очереди «к ней на приём», а когда очередь наконец подошла, Панычева отказалась меня принимать, сославшись на то, что у неё на меня не остаётся времени, мол, приходи в другой раз!); я в полуобморочном состоянии ринулся к двери, по пути опрокидывая стулья. Вылетев пулей за дверь, я хлопнул ею и выматерился, что обычно мне не свойственно. К «славной» когорте таких «учителей» не могу не причислить Белокурову (математика), которая учила меня два года (высшая математика в ПСХИ была на первом и втором курсе). Она воспринимала меня, как недоразумение. И по всей видимости, терпела меня. Ставила тройки, после дополнительных отработок, исправляя двойки. Я для неё был двоечником. Где ей было знать, что занимался я математикой едва ли не больше всех других предметов. Мои мозги буквально лезли из ушей! Что я не мог понять, я зубрил, благо зрительная память у меня была тогда очень хорошая. Чуть забегу вперёд – на втором курсе, когда я сдавал заключительный по «вышке» экзамен и сдал его, это её шокировало! Скорее всего, она решила, что я как-то избежал её контроля и списал. Поэтому она задала мне дополнительный вопрос. Чудо в том, что я подготовил из дополнительных вопросов только один! Догадливый читатель конечно догадался какой! Да! Именно его! Тот, который мне и задала Белокурова! Билет я ответил нап пятёрку. И уже праздновал успех, когда математичка задала мне вывести формулу «косинус игрек». Но! «Не говори гоп, пока не перепрыгнешь»! От ощущения чуда я пропустил в решении маленькую деталь – забыл минус поставить (или наоборот поставил его в ответе, а его там не должно было быть, не помню, да простит меня «читатель – математик»!). Как облегчённо выдохнула Белокурова! «Ну, вот видишь! Ошибка! Ставлю только четыре!». Два года я был у неё последним учеником, обитая на задворках, а тут четыре. И пусть в дипломе у меня стоит три по математике, я сделал Это! Я доказал себе, что главное верить в себя, заниматься, не оюращая внимания на оскорбительное отношение к себе. Всё получиться! Конечно, хотя бы немного удачи никогда не помешает! Но тут как сложится!
Ещё черчение. Учителя я не запомнил. Поэтому и негатива какого-то нет! Просто предмет я этот не люблю! Мне чертил наиболее трудные задания однокурсник отличник и сосед по родной улице Крестьянской Евгений Забубенин. Были и ещё предметы, которые вихрем пронеслись в моём сознании, не пригодились, в общем, лишь оставили пустоту и недоумение. Каждый раз, когда мы сдавали экзамен по такому предмету и знали, что его больше не будет, мы шутили ,по-моему, с подачи Александра Мищенко нашего старшего товарища однокурсника, который первым произнёс эту фразу: «Вот теперь у нас высшее образование по марксизму-ленинизму!». И так далее. Кстати, о марксизме-ленинизме. Преподавал его нам замечательный педагог Евгений Кислицын (ныне покойный, как и наш любимы декан Иван Авраамович Павленко, его жена Майя Фёдоровна и другие любимые нами Учителя). Он вёл и философию. Знал и любил я этот предмет, занимался с удовольствием, как и английским. А что я любил, то у меня было только на пятёрки! Так вот, пришёл я на экзамены по философии. Собрались мы в классе, ожидая учителя. Ребята и девчата волновались, переспрашивали в том числе и у меня трудные места этой замысловатой науки. Я как «ходячая энциклопедия», на всё давал ответ без запинки. А, когда пришло время сдавать экзамен, все получили пятёрки, а я четвёрку. Единственный за все пять лет обучения, подобный недоразумению, момент нашёл живой отклик в сердцах всех без исключения моих товарищей (Андрей Великов, Саша Мищенко, Женя Забубенин, Марина Чеботарёва, Ира Гневышева, Игорь Антипанов и других) – они обратились к преподавателю со словами, что не справедливую оценку получил Игорь Шевелёв. Он знает предмет лучше всех! На что Евгений Кислицын ответил, что через полгода (или год) будет заключительный экзамен по Марксизму – Ленинизму, пусть докажет. Я доказал. И сдал его на пятёрку! И всё же, если бы не два – три момента ярких и выделяющихся на общем чёрном фоне первого курса, всё было бы мрачно, как в Аиде – царстве известно кого! Об одном таком лучике я рассказал (как доказал свою состоятельность в предмете, имеющим отношение к философии), второй «луч света в тёмном царстве» - это тот заряд, который я получил от одного из старшекурсников, когда в день вступительных экзаменов я сидел в актовом зале и в одиночестве музицировал, ожидая своей очереди, подошёл парень и сказал фразу, которую я с гордостью пронёс через все испытания и помню до сих пор! (Она помогала мне не раз выстоять, не сдаться!). Он сказал: «Какие хорошие и талантливые ребята поступают на лесфак! Даже обидно, что у меня уже пятый курс!» Спасибо тебе, брат! «Огромна власть у слов, стоящих там, где нужно!».
Так, начавшись на абитуре, моя творческая жизнь на лесохозяйственном факультете продолжилась! Продолжалась пять лет! Продолжается и сейчас с добрыми воспоминаниями о гастролях, концертах, конкурсах в вузе и далеко за его пределами (мы стали лауреатами Второго Всероссийского конкурса народного творчества с «Казачьей» песней А. Розенбаума среди вузов). Если бы не было со мной всех светлых ребят, о ком я говорил и о ком ещё пойдёт речь в дальнейшем, не было бы того очарования этих, без преувеличения, лучших лет моей жизни, «Как молоды мы были! …»
Всё было в первый раз! Сколько свежести, первозданной прелести в этих ощущениях! Да будет благословенен твой Лесфак во веки веков! Мой любимый «Альма матер», а ныне сельскохозяйственная академия!
А теперь я расскажу по порядку о становлении своём в качестве студента. Начну с абитуры! Собрали нас и отправили «за тридевять земель» в Вострецово.
Село Вострецово, насколько я правильно запомнил, находится в 140 километрах от посёлка Восток 2. Больше крупных поселений вблизи нет. Деревеньки, которые можно по пальцам пересчитать. Наш лагерь находился в нескольких километрах от Вострецово в полях, так сказать. И поля, и леса вокруг первозданные, экология чистейшая! Мы жили в нескольких корпусах. Всё напоминало пионерский лагерь. Столовая в отдельном здании (всё одноэтажное!), медицинский пункт (там же и проживала наша докторша) и помещение для нашего руководителя объединялись под одной крышей. Это (административное) здание стояло справа от въездных ворот. С него и надо было начать по порядку. Поэтому вернусь и начну с него! Итак, административное здание находилось с левой стороны от входа. Напротив него, справа от ворот находился наш корпус. Проходим дальше (по правому ряду), минуя ещё один такой же одноэтажный корпус барачного типа и упираемся в аналогичное строение, расположенное перпендикулярно, уходящее своим торцом в направлении полей. В этом бараке поселились наши девушки. Поворачиваем налево и идём вдоль девчачьего корпуса, пока не натыкаемся на столовую. За ней тоже поля (и леса!), а также в той стороне находится наш центр Вострецово. С той стороны идёт трасса и расположены все ближайшие деревни (с противоположной стороны «жизни» и сколько-нибудь проходимых дорог нет!).
На обустройство хватило полдня. К вечеру мы уже ходили уверенно, исследуя окрестности, посетили речушку в тени леса, искупались и по траве (выше человеческого роста) вернулись в лагерь к ужину.
Абитура очень важна с точки зрения «коммуникации»; необходимая адаптация (себя к изменившимся обстоятельствам) проходила в знакомствах (с кем ещё не успел познакомиться), разговорах о «своих намерениях», интересах, мы узнавали друг друга. В общем, всё происходило доброжелательно и с искренним интересом друг к другу.
Я потом ещё дополнительно (глядя на фотографии) перечислю всех ребят и девчат, с кем меня судьба забросила в леса и поля. А сейчас расскажу о наиболее ярких встречах.
Там я познакомился с Андреем Великовым, с кем будет связана моя судьба не только «пять лет института», но и долгие годы после. Вся жизнь с 1982 года по нынешнее время (и, скорее всего, до конца моих дней уже!) неразрывно связана с памятью об этом необыкновенном, необычайно талантливом и в то же время странном человеке! Он подошёл первый, когда я сидел во дворе нашего ЛТО и играл на гитаре. Сел напротив, на корточки, прямо у моих ног и стал пристально вглядываться в меня, вслушиваться в слова моих песен. На его губах была удовлетворённая улыбка; мы словно бы два метеора на Млечном пути встретились; мы не могли не встретиться! Я сразу почувствовал – «Это мой человек! Кто со мной на одной волне!». Я допел свою песню с приятным удивлением от того, что нашёл единомышленника. Потом Андрей попросил гитару и стал петь какую-то стройотрядовскую песню. Мне понравилось его естественное, «без выпендрёжа» исполнение. Чувствовался уровень, глубокие познания в музыке. Я спросил откуда он чем занимается? Андрей сказал, что из Хабаровска, окончил музыкальную школу по классу скрипки. Я сразу высказал ему свою мечту – сделать номер со скрипкой и гитарой, мол, это так сочитается! Однако, Андрей не обнаружил особого энтузиазма на этот счёт, сказал, что с момента окончания музыкальной школы не брал в руки скрипку, а всё больше пианино, но чаще всего гитара (пианино у него был дополнительный в музыкалке инструмент; так что, «как – то так!»). Но я решил не «наседать», а вернуться к этому разговору позже. Планы на дальнейшее совместное творчество мы стали с ним строить уже тогда.
Вторая «судьбоносная» встреча Сергей Криводуб.
Улыбчивый, немногословный, с проницательным и твёрдым взглядом. Настоящий мужик! В то же время внимательный и уважительный, из деревни справедливый и вменяемый (известны из деревни и другие – зависимые от двух главных зол – наркотиков и алкоголя; к таким Серёга не относился, а напротив был трезвенником). Мы гуляли по территории нашего лагеря, разговаривали о жизни в городе, о спортивных секциях. Сергей интересовался всем, рассказывал о своей семье. Я запомнил его сдержанные высказывания о сложностях взаимоотношений со старшим братом. Именно сдержанные. Он не жаловался, просто в нескольких предложениях обрисовал ситуацию, что не хватает общения, понимания каких-то его подростковых проблем. Остальное я угадал сам. Его принципиальность основывалась на справедливости; чувство справедливости в Серёге очень развито и подкрепляется, насколько я его знаю, всей его биографией. Забегая вперёд, скажу – Сергей Криводуб стал офицером спец. Служб, отличным спортсменом, семьянином. Но это начнёт движение к осуществлению только через несколько лет, а пока мы с ним прогуливались по территории и беседовали о жизни, спорте. Я рассказал ему о своём увлечении классической борьбой и предложил записаться в нашу секцию. Чтобы продемонстрировать возможности любимого единоборства , я показал ему несколько вводных элементов – захваты и освобождение от них, стойки и передвижения с сохранением необходимой всегда устойчивости, переводы рывком за руку. И на десерт вертушку. Я предложил Сергею схватить меня за шею и в этот момент отклонился назад – в сторону, захватил блокировкой своей руки его руку сверху и сделал вращение корпусом под некоторым углом к песочнице, где мы упражнялись. Сергей полетел через голову. Получилось больновато, но он не издал ни одного звука, ни одной жалобы или агрессии. Я внутренне упрекнул себя за демонстративность, но Сергей выдержал это и никогда мне не высказывал своё неудовольствие. Может быть его «ответом» было другое; несмотря на мои уговоры идти к нам на борьбу, он записался на дзюдо. И к третьему курсу имел коричневый пояс, что приравнивается (по меркам борьбы) к званию «Кандидат в мастера спорта». Я добился аналогичного результата в тот же год. Только мне потребовалось для этого восемь лет, а Сергей это сделал за три! Удивительный парень! Я ещё не раз вернусь к нему, а пока продолжу перебирать «судьбоносные встречи» и памятные моменты «Вострецово».
Следующий персонаж Игорь Житло. Высокий, рыжий. Оказалось, мы с ним пересекались! Когда после курсов рефрижераторщиков в технической школе депо направило нашу группу в Пуциловку, мы конфликтовали с местными; он был среди них, и оставил на двери сельского клуба след от велосипедной цепи; я писал об этом выше. Игорь яркая запоминающаяся личность, мажор, как сказали бы о нём в 90 – х, сын директора колхоза (из Михайловского района). Он обратил на себя внимание своим чувством юмора, непосредственностью и какой – то детскостью; он мог обидеться, как маленький надуть губы. Когда мы с ним сдружились, он стал прислушиваться к моим словам, спрашивать совета, что мне импонировало.
В аудитории на подготовительных курсах (перед колхозом) он обращал внимание всех присутствующих (есть такая категория, что не могут без этого), отпуская шутки. Например, заигрывая с девушкой по имени Ольга, он заметил, что и она не избегает его, что у него есть шансы. Девушка добрая, терпеливая. Он и сказанул реплику, ввергнувшую в гомерический хохот всю мужскую половину аудитории (благо, что преподаватель задерживался): «Отдайся, Ольга! Озолочу! Только не говори «нет»! Оторву свой окаянный отросток и выброшу собакам! Не отталкивай же меня, красавица!» Произнёс он это с «окающим» акцентом. Было смешно и не обидно за девушку, так как её щёки порозовели, она смеялась от души!
В Вострецово мы продолжили с Игорем дружбу, он был общительным и всегда мог поддержать общение. В компании с ним не было скучно. Творческими талантами он не выделялся на первый взгляд, но любил и умел слушать гитару, на втором курсе (опять же, забегая вперёд) я приходил к нему в гости несколько раз (он жил у своей бабушки в пятиэтажке на ул. Локомотивной, где располагался магазин «Юбилейный»), и он показывал мне свою фонотеку. Я обязан ему тем, что он познакомил меня с музыкой группы «Мэнфредмэнс», которую я люблю до сих пор.
Позже я продолжу рассказывать о других ребятах и девчатах из нашей «абитуры», наверное, не раз вернусь и к Игорю Житло, тем более, что будет размолвка с ним насчёт его бестактного поступка по отношению к одному из наших ребят якутской национальности, сироты. Это чуть не стоило дружбы, которая, впрочем, всё же сошла на нет, но это будет через два года.
Что случилось у Игоря Житло с одним из наших якутских однокурсников? Банально Игорь запутался. Каламбурить любил очень, подтрунивал над молчаливыми и самыми безобидными из товарищей. Увлёкся этим процессом. Как у меня это отложилось? Паренёк из Якутии (по-моему, по фамилии Михайлов) всё время вместо «помаленьку» говорил «помахоньку». Это вызывало у Игоря смех, однажды переросший в насмешки. Не помню, дошло ли с его стороны до рукоприкладства, но помню, как я выговаривал ему, что он поступил не по доброте, обидел сироту. Игорь сначала спорил со мной на повышенных тонах, мол, ничего особенного ну, поговорили по-мужски! Я сказал на это, что ты на родной территории, у тебя есть и папа, и мама, а он приехал издалека, дома его никто не ждёт. И как ему важно найти здесь «точку опоры», закрепиться. А ты выбиваешь у него почву из-под ног своими насмешками и тычками из-под тишка. Игорь Житло очень обиделся на меня, и мы с ним несколько дней не разговаривали. Отношения постепенно стали портиться (если не считать нескольких позитивных всплесков таких, как его приглашение меня в гости на курсе втором, когда он познакомил меня с творчеством Мэнфредменс и дал бобину с их концертом переписать) и к концу второго курса угасли совсем.
Сейчас несколько моих недалеко идущих контактов (и один более или менее далеко с нашей медицинской сестрой!).
Я помню как мы беседовали о жизни, сидя на лавочке с Леной Ганжой (ныне покойной, Царство Небесное!). Девушка поступила на лесфак и проучилась все пять лет с нами бок о бок, умная, красивая (что, наверное, несправедливо признано редким сочетанием у девушек; и я мог бы с этим поспорить!), обаятельная. Мы сидели и грелись на солнце. Лена спросила меня откуда я. Когда узнала, что я из Уссурийска, сказала комплимент о нашем зелёном городе, сказала, что собирается жить в общежитии. Я поделился своими планами на дальнейшее, мол, будем с Андреем Великовым создавать вокально – инструментальный ансамбль на факультете. Это произвело на Лену приятное впечатление.
Ещё мне запомнилась Ольга. С ней Игорь Житло (я говорил выше) импровизировал в остроумии в перерывах на подготовительных курсах. Как то раз на картошке мы с Ольгой разыгрались – смеялись, гонялись друг за другом. Она меня в шутку толкнула. Я комично упал. И лежал несколько секунд, как арлекин, вытянув вверх руки и ноги. Внезапно,царившее вокруг нас веселье стихло, возникла пауза (я продолжал лежать, зажмурившись от солнца) … И вдруг удар … Прямо между ног. Я вскочил. Глаза мои вращались, но не столько от боли, сколько от негодования. Когда я увидел перед собой нашего «старшого» (преподаватели менялись; то Бруховецкий приезжал, то Цуранов). Цуранов стоял передо мной с массивной связкой сетчатых мешков для картошки. Я готов был броситься на него и вбить в землю (я совершенно забыл, как мне важно учиться в институте!), я сделал бы это, если бы не мудро и вовремя, и негромко (!) сказанные слова: «Игорь! Не надо!». Саша Мищенко наш более взрослый, отслуживший в армии, товарищ, остудил мне голову. Я понял, кто передо мной. Этот не вполне вменяемый сутулый старик Цуранов заслуживал, может быть, моего презрения. Но он ведь старик! А я молодой. Обидно, что перед девушкой. Но! Позор на его седую голову, что так "понял" игру. Ну, да Бог ему судья!
Однажды несколько ребят копали за столовой яму для отходов и вырыли крысиное гнездо. Маленькие «лысые» слепые крысята бросились врассыпную, стремились вскарабкаться по отлогому краю ямы, спрятаться в неровностях почвы. Тут объявился Цуранов, выхватил у кого-то лопату и со словами: «Вот, что надо делать! Так надо!» стал перерубать крысят пополам одного за другим. Никто не успел даже рот открыть: ребята, девчата стояли в недоумении и смотрели, как то, что от крысят осталось, дёргалось в агонии… Прошу прощения за такие «зверские» подробности. Какие зверства – такие и подробности. Не может быть нравственным человек, допускающий насилие над природой. Или это не человек, а что-то инопланетное с «другой» нравственностью. Или это больной человек, несчастный, одинокий, заблудившийся в жизни. Но! Тогда какой кошмар! Такие люди излучают боль, всем, кто рядом от этого больно.
Цуранова сменил (в очередной раз) преподаватель Бруховецкий. Он почти не отличался от нас студентов. Молодой, застенчивый, любил футбол. В свободное время гонял мяч с нами на поле. Он устроил встречу с командой села Вострецово. Приехали мы туда всей абитурой. Ребята (и я среди них!) переоделись и высыпали на поле разминаться. Против нас выставили футбольную команду старших юношей местной ДЮСШ. Я играл в полузащите. Запомнилось, как бегал Бруховецкий в нападении. Мищенко Саша (после службы в армии надёжный защитник) стоял в защите. Запомнился Игорь Житло. Носился, как «ошпаренный» тоже в полузащите. Мы выиграли! Со счётом 6:5! Мы отпраздновали победу! Вечером посидели с гитарой у костра. Бруховецкий, оказалось, неплохо играет на гитаре и поёт! В какой-то из вечеров мы отправились на танцы в ближайшую деревню. Только зря съездили! Приехали в клуб. Двери закрыты. Развернулись и обратно!
Из развлечений – работа! Когда не было работы (в выходные) на озеро купаться, ребята и девчата (кто рыбак) удили рыбу. Помню, Лена Ганжа любила порыбачить. Тихими звёздными вечерами, когда оставались силы после работы мы с Андреем Великовым любили играть на гитаре, петь звёздам. Собирались к костру всей дружной компанией! Даже один раз затеяли игру в индейцев! Нарядились, накрасились, как дети! Играли все. Девушки выполняли роль наших жён, которых стремилось у нас отбить вражеское племя. По сценарию они нападали, брали в плен девушек. Мы вызывали их на бой. Устраивали поединки на символических ножах, состязались и в фехтовании на шестах. После игры сели за стол. Стол был накрыт не особо богато (каждый что-то принёс; заначка из дома, купленное в деревне и т. п.), но девочки сделали салаты, было мясо (я во второй раз и в последний тогда видел конину; в первый раз нам положили тёмно-красное мясо в суп на обед, не предупредив, что это за мясо; я съел и тогда мне сказали, что это конина. Внутренне это известие вызвало во мне бурю эмоций, я не ем животных, которых люблю т боготворю). В основном я налегал на салаты и фрукты. В чайниках был чистый спирт. Мы наливали по чуть – чуть и выпивали, передавая (кружек не хватало) тару по кругу! За это можно было вылететь из института, ещё не приступив к обучению. Поэтому, мы «шифровались», как могли. Но! Как мы не шифровались, Сергей Бруховецкий пришёл нас проверить. Вежливо постучал, вошёл, поинтересовался по какому случаю праздник и когда собираемся спать? Покосился на чайник, но руками не трогал, спросил: «Что это?». Кто – то бесшабашно предложил: «Хотите чайку?». Сергей отказался, по его губам едва заметно скользнула улыбка. «Никуда со двора! Ещё тридцать минут и спать!». Мы заверили его, что всё так и будет. Через полчаса мы пьяные и счастливые разошлись «по домам».
Вспоминаю Бруховецкого добром! Настоящий, понимающий, уважаемый педагог! Не надо быть «семи пядей во лбу», правильным и принципиальным; достаточно быть простым, человечным, понятным, порядочным, по сути своим! Этого не хватает многим и многим. Или что-то мешает проявлению этих качеств. Или люди настолько изменились! Я ещё вернусь к теме «Учителя». Именно с большой буквы!
Теперь расскажу о своих «похождениях».
К нам пришли в гости две девушки из ближайшего хутора. Мы сидели в одной компании, музицировали, немного выпили (видимо, я «Слишком немного»). Потом пошли провожать до ближайшей остановки. Шли полем, сильно рассредоточившись. Когда я оказался рядом с одной из наших гостий (Мищенко шёл неподалёку, слегка в стороне), на меня словно бы что-то нашло; мне вдруг показалось недостаточным внимание со стороны прекрасного пола, стало обидно. Я решил доказать свою мужскую состоятельность (ну, что я не тюфяк, а мужик), почему-то выбрав грубую форму эдакого городского мачо (вероятно, в тот момент мне пришли на ум рассказы таких казанов, как Капачёв Саша. О нём ещё впереди). Я предложил напрямик сделать мне минет (прошу прощения за прямоту изложения). Я с трудом держался на ногах, которые заплетались, как и мой язык. Но я ещё раз упрямо повторил своё предложение, не задумываясь о последствиях, что, если бы мне вздумалось сделать хотя бы попытку это осуществить без её согласия, силой, это бы квалифицировалось уже не просто пьяный бред, а гораздо серьёзнее. Но девушка, скорее всего правильно оценив ситуацию, в каком опьянении я нахожусь, сказала: «Мы с тобой почти незнакомы! Ты хочешь, чтобы меня стошнило?!». Я разыграл ещё большую обиду, мол, мной пренебрегают? «Ты мной брезгуешь?!». Не знаю, как далеко бы это могло зайти! Ведь моё опьянение с каждым мгновением нарастало, усугубляясь усталостью. К тому же, глупость своего поступка, которую я почувствовал, поднимала агрессию; с ней я уже не мог справляться самостоятельно; сам сделал капкан, и сам в него угодил. Пришёл на помощь Саша Мищенко и разрядил ситуацию. «Игорь! Не надо так! Ты пьян, надо проспаться. Потом на свежую голову всё пройдёт. Они же наши гостьи! Мы их провожаем! Никто тебя не думал обижать!». И в таком духе! Я развернулся и пошёл в лагерь. Я хотел только одного – спать!
Сейчас мне стыдно за своё поведение. Другой вопрос, понимаю ли я себя; опьянение, обида, недостаток девичьего внимания (ростом, что ли не вышел?!), обидно, конечно, что творческие и душевные затраты не оправдывались – то ли девушки попались не те, то ли рядом находились сильные конкуренты, и я не входил в круг «избранных»?! Спать! Засыпаю: - «Хорошо, что не было начальника! ... Пересменка … Завтра приедет на новый срок Цуранов. Что б ему! А сегодня спать!» …
До конца трудового студенческого (ну, почти студенческого!) лагеря оставалось чуть больше недели, когда у меня сильно разболелись зубы. Болеть начали с самого утра. Хотя и не надо идти на работу (было воскресенье), но и «в покое» зубы не давали этого самого покоя; тупо ныли и отдавали в голову. Сразу после завтрака я подошёл в медпункт и стал ждать медицинскую сестру. Она пришла вскоре, осмотрела мой рот и предложила какие-то болеутоляющие таблетки (типа баралгин). Я выпил одну, остальные положил в карман «на потом». Я встал в проходе, но уходить почему-то не хотелось; я поймал себя на мысли, что хочу задержаться подольше, мучительно стал подбирать слова, складывать их в фразы, что-то говорить, расспрашивать. Девушка (на несколько лет старше меня), видя мои усилия, сжалилась, не стала прогонять, предложила присесть у стола, стала поддерживать разговор. Мало – по малу, разговор стал «клеиться». Я воспрянул духом. За время (до вечера) нашего знакомства, которое пронеслось, как одно мгновение, мы узнали друг о друге многое. О себе она рассказала, что окончила медицинское училище и устроилась работать в железнодорожной больнице, что в Вострецово её направили на практику. О себе же я рассказал чуть ли не всю свою жизнь; что играю на гитаре, люблю заниматься спортом, природу, походы, о чём мечтал в детстве, что сбылось – что не сбылось. Незаметно стемнело. «Тебя там не потеряют?» - спросила Светлана, явно заинтересованная, не желающая расставаться, но с какой-то напряжённостью. Я спросил её о причине этой тревоги. «Ну, во-первых, ваш «профессор» уже здесь, приехал сразу после завтрака, он может сделать обход, а тебя нет на месте. Во-вторых, твои товарищи могут переполошиться и поднять тревогу, мол, не видели тебя с самого утра». Я понял её. Доводы мне показались убедительными. Мы договорились, что я пойду в свой корпус, а как только прозвучит отбой и случится проверка, я к ней вернусь «за таблеткой». Я с трудом дождался отбоя, «отмахнулся», что иду на свидание (мало ли с кем!), просил не закрываться изнутри и ушёл. Побродив немного за воротами, я незаметно пробрался к дверям медицинского пункта, который был одновременно и домом для медработников. Света ждала меня. Мы сразу легли в постель. Желание было сильным, обоюдным! Объятия, поцелуи! Но нега длилась недолго. Расслабиться не пришлось! … Стены были из тонкого материала (возможно из фанеры), слышался любой шорох оттуда (значит и «отсюда – туда»). А за «стеной» жил ни кто иной, как Цуранов, который в тот день вернулся из Уссурийска на смену Сергею Владимировичу Бруховецкому. Как только кто-то из нас решался повернуться, даже просто пошевелиться, как в тот же миг за стеной раздавался скрип кровати и всё опять затихало. Какое-то «перетягивание канатов» - кто кого! Это сильно напрягало, мешало сосредоточиться на «любви». Света лежала на боку лицом ко мне. Мы едва слышно шептались, но, в основном объяснялись жестами. Я хотел её, а она меня. И мы решили рискнуть. Она повернулась ко мне спиной, и я стал пытаться войти в неё сзади. Сквозь плотно сомкнутые половые губы у меня ничего не получалось. Я чувствовал, что она не готова, обычного увлажнения влагалища не было. Сухо и плотно … Я «стучался в закрытую дверь». В третьем часу ночи, когда за стеной уже не слышно было скрипов и сопения, а слышался ровный храп, я встал весь измученный, с нарастающей болью в паху и в низу живота. Я был раздосадован! Но старался сдерживаться. Только шепнул ей: «У меня там сильно болит! Помоги мне!» Конечно, я хотел этим сказать, чтобы Светлана «помассировала» там! Она поняла мой намёк и сказала: «Ты знаешь, что делать! У тебя получиться!» Немного пошловато, но ещё оставалась надежда на «будущие встречи» и я не стал обижаться, вышел под звёздное небо (такое небо бывает только осенью!). Вздохнул полной грудью! Я так устал дышать через раз! Постояв несколько мгновений, я отправился через двор за свой корпус и сделал «всё возможное», чтобы оргазм всё-таки произошёл; «лучше поздно, чем никогда». Это не сняло боль, лишь подарило несколько призрачных мгновений удовлетворения и «завершило наш романтический сеанс». Я постучал в запертую изнутри дверь корпуса (с удивлением, т. к. просил не запирать дверь). Андрюха Великов, открыв мне, объяснил, что закрыли от Цуранова, он приходил проверять два раза, подходил к каждой кровати, наклонялся и светил фонариком в лицо, спрашивая фамилию, искал и меня. Ему говорили – то зубы чистить я ушёл, то в туалет. Потом двери решили закрыть на крючок и, когда Цуранов пришёл в третий раз, все притворились спящими и никто не встал открыть ему дверь, тем самым наши ребята спасали меня! Андрей спросил: «А где ты был на самом деле?!» Я, не в силах напрягаться и выдумывать, падая от усталости, сказал прямо: «С медсестрой на свидании!». Андрей открыл рот от удивления! Я не стал ему его «закрывать», плюхнулся в кровать и уснул «без задних ног»! Ох! Уж эта «любовь»! Так всё болит! Но! Так всё интересно! Надо же! С медсестрой! Мгновенно пришла мысль, остался и всё почти получилось. Если бы не Цуранов! Что б ему! Всё! Спать!...
Абитура закончилась. Надвигалась начиточная неделя (или две?). Вперёд! К вершинам «Альма-матер»!
Я уже упоминал о том, как проходили годы (курс за курсом) учёбы в институте. Теперь ещё раз в общих чертах. А потом яркие моменты, на которых захочется остановиться, как фотограф, пересматривающий любимый фотоальбом «Остановись мгновение».
Итак, первый курс – как в ночи, в ночном кошмаре; химия Панычевой и Высшая математика Белокуровой отравили мне год моей молодой жизни. Невозможность нормально питаться (в столовой всегда «километровые» очереди) и необходимость много «отрабатывать» сильно били по желудку и психике. С первого же курса начались наши творческие поиски и «прорывы», которые существенно сгладили все шероховатости нашей учёбы, помогая утвердиться на факультете и доказать свою полезность.
Второй курс – прямая противоположность первому. Многое удавалось! Наше трио «Дельта» наконец-то сформировалось и заявило о себе на Втором Всероссийском фестивале народного творчества среди молодёжи и студентов. Руководители факультета (и института) поняли и оценили нас! Стали приглашать на торжества и концерты, как в стенах института, так и за его пределами.
Третий курс - «Золотая середина», когда отошли далёкие от профессии дисциплины и на их место начали приходить предметы, которые имеют прямое отношение к профессиональной деятельности будущего инженера Лесного хозяйства. Чем-то в отдельные моменты третий курс мне напоминал первый. Например, из-за страха перед отчислением. Однажды перед нашим курсом выступали старшекурсники. И один из них сказал, что третий курс – экватор, преодолев который, уже меньше боишься отчисления, что на четвёртом курсе начинается преддипломная работа, на первый план выступают другие «ценности». Они толкают своей инерцией наш «паровоз»; такой Вечный двигатель создаёт ауру защищённости, отводит от нас всевозможные враждебные силы. Я хорошо запомнил эти слова тогда! Четвёртый курс - это ещё и преддипломная практика, и написание диплома. Да и статус старшекурсника сам работает на тебя! И, наконец, пятый курс. Доведение дипломного проекта до нужной кондиции в «тандеме» с дипломным руководителем, подготовка к государственным экзаменам, сдача госсов, защита и вручение (нам) дипломов, выпуск! Свободный полёт!
Теперь остановлюсь чуть подробнее на ярких мгновениях тех лучших лет моей жизни. Лучших, потому что мы пели! Были молоды, полны веры в себя, и «собственных тараканов». Но! Брал верх оптимизм. «Тараканы» в таких «единоборствах» проигрывали и «нервно курили в сторонке»!
На первом курсе после собрания музыканты остались. Нас пригласили спуститься на третий этаж в боковое крыло в аудиторию (по-моему) №308. Там за закрытой дверью «таинственного Папы Карло» хранилась, накопленная годами вся музыкальная аппаратура лесфака. Мы вытащили всё на свет Божий, протёрли от пыли, настроили гитары, подключили усилители, колонки, расставили барабаны. Всем этим руководил рыжий старшекурсник по имени Сергей. Это был ответственный для него момент; он избавлялся от груза ответственности, который предстояло дальше нести нам. Аппаратура – это материальная ответственность; любая поломка – рассматривается, как проблема, обсуждается на комсомольском собрании и в профсоюзном комитете. Но где нам это было знать?! Зачем нам об этом было думать?! Ведь в наши руки переходит настоящая, хоть и изрядно потрёпанная, музыкальная аппаратура! С этого дня мы могли считать себя полноценным вокально-инструментальным ансамблем! Нас распирало от важности момента. А что больше половины инструментов годились разве что для музея – это было не так важно. Мы – уже группа! Вокально – инструментальный ансамбль всего лесохозяйственного факультета! Всё это нам передал рыжий Сергей и ушёл. Мы остались наедине с аппаратурой и нашими амбициями. Начинались «творческие муки»! С горем пополам с помощью старшекурсника Вадима Силаева нам со временем удалось подключить «глючную» часть аппаратуры и начать полноценно репетировать. Мы сформировали репертуар и стали над ним работать. К репетиционному процессу время от времени подключался Вадим Силаев. Это нас стимулировало и добавляло уверенности; он владел неплохой техникой игры на гитаре, импровизацией. Однажды он позвал нас к себе в гости (жил неподалёку, на том же проспекте Блюхера, где располагался наш главный учебный корпус). Он показал нам синтезатор своего старшего брата (тоже музыканта), продемонстрировал новые интересные гитарные рифы. Сейчас я понимаю, что за основу своих импровизаций Вадим брал джазовые пентатоники, до которых я добрался только лет двадцать спустя. Мы попросили его не бросать нас, приходить на репетиции, на будущие концерты (такого соло гитариста в то время надо было ещё поискать в Уссурийске!). Вадим не стал «пудрить нам мозги» и не обещал этого, что характеризует его, как порядочного нравственного человека! Ведь он старшекурсник. Четвёртый курс. Диплом, Государственные экзамены, трудоустройство, возможно, не в Уссурийске. Поэтому нам пришлось проглотить слюни и уменьшить свои запросы!
Тем временем подошёл первый (с нашим участием) концерт всех факультетов. Это было приурочено к празднованию Великой Октябрьской социалистической революции. Все пять лет, что мы там учились, такие конкурсы проводились регулярно. В начале года (в ноябре) это был смотр художественной самодеятельности. А в конце года отчётный концерт. Каждый факультет отчитывался за проделанную работу. Участие в самодеятельности считалось важным неотъемлемым звеном в подготовке будущего молодого специалиста и руководителя. После 1987 года и до середины 90-х всё «стояло на голове»; словно паутина опутала всю систему высшего образования. Самодеятельностью в вузах заниматься перестало быть престижным. Так что, в определённом смысле мы должны были «прозвучать дружным аккордом; рано или поздно»! Но! Началось всё не так, как хотелось! «Первый блин – комом!» - это про нас.
Мы подготовили две песни моего сочинения («Двор» и «Ты в тот вечер была, как чужая»). Подошла наша очередь, и мы вышли на сцену, стали настраиваться. Зал был полон. Чувствовалось нетерпение от ожидания. Мы тоже нервничали. Помню наш состав: кроме меня это были, Андрей Великов – ионика «Юность» и вокал, Алексей Киприянов – бас гитара, Олег Игнатьев – барабаны, Александр Симоненко – вокал.
Напряжённо повисла тишина. И вот я объявляю: «Эту песню сочинил я!» И начался кошмар … Гитары не строили, микрофоны хрипели, фонила басовая колонка … Затем вялые аплодисменты… Подошла очередь петь вторую песню. И меня, как заклинило: «Эту песню сочинил тоже я». Зал взорвался хохотом. И опять лажа! Мы выступили хуже всех. После того фиаско мы не ходили на репетиции пол года. А перед отчётным концертом (где-то за один месяц до него) объявили, что больше не хотим быть вокально – инструментальным ансамблем, а только акустическим, т. е. только простые гитары и мы! Виа переродился в трио, только сначала, всё же это был квартет (приходил Лёша Киприянов, но перед Отчётным концертом он по личному решению покинул нашу группу). После всех потрясений наше объединение чуть не распалось. Если бы это случилось, лесфак сильно потерял бы (это моё нахальное убеждение! И я никому своего мнения не стал бы навязывать!).
Слава Богу, и после второго невыразительного выступления (мы заняли пятое место из восьми факультетов) мы не распались, а стали тщательней подходить к творческому процессу, больше репетировать. И, вдобавок, несколько моментов дали нам дополнительные силы и творческий ветер, который, к счастью, оказался попутным! Сначала Саша Симоненко привёз свою «навороченную» магнитолу “Sony”, которая имела ряд функций, дублирующих домашнюю студию (Возможность записи с несколькими эффектами). Мы сделали несколько первых своих «студийных» записей. Послушали. Результат нам понравился! Касета до сих пор хранится у меня в семейном нашем архиве! Андрей Великов привёз скрипку (он окончил музыкальную школу в Хабаровске по классу скрипки). У меня снова «потекли слюнки»! Возникло несколько идей о том, как бы сделать номер «Гитара и скрипка». К сожалению, в один из «неудачных репетиционных» дней Андрей заупрямился (не сказав ни слова, в ближайшие выходные отвёз свою скрипку домой в Хабаровск) и моя мечта осталась лишь мечтой. Но! «Огромна власть у слов, стоящих там, где нужно!» Эти обнадёживающие знаки судьбы подвинули нас идти дальше! Андрей Великов и Александр Симоненко тоже стали сочинять песни, музыку. Материала было так много, что нам не надо было его искать на стороне. Однако, мы исполняли не только песни собственного сочинения; нам очень подходило творчество Александра Розенбаума. Мы перепели его весь «хитовый» репертуар!
Приближался второй курс, на котором наше творчество развернулось во всю ширину! Нас стали узнавать и часто приглашать на выступления и конкурсы, в агитбригады по сёлам, выступить на городских площадках во время праздников, выборов, на пограничных заставах и пр. А в конце второго курса нас выдвинули от всего института на Второй Всероссийский фестиваль народного творчества среди молодёжи и студентов, который проходил в Доса на главной сцене при переполненном зале с участием Приморского и местного телевидения! Даже балконы были заняты!
Я пригласил Людмилу Анатольевну Кондратович с сыночком Серёжей. Мы тогда были хорошими друзьями (после смерти Серёжи; он утонул спустя три года в 11 лет на Солдатском озере; Людмила Анатольевна сильно изменилась, мы с тех пор мало общаемся, жаль!). Мы с ней ходили в литературное общество «Лотос», на романтические прогулки, читали друг другу стихи, ходили друг к другу в гости. Людмила старше меня лет на 18. Но выглядела она тогда молодо, когда была счастлива. Посвятила мне одно из своих стихотворений! Я дорожу этим воспоминанием! Позже (не один раз) я пытался приблизиться к ней, рассказал ей, что узнал о смерти Серёжи (от Игоря Дирина) почти год спустя после трагедии, поэтому пришёл к ней так поздно. А ей, естественно, было не до меня. И потом я предпринимал попытки сближения, но безрезультатно.
Продолжение следует.
Людмила Анатольевна Кондратович, когда мы с ней познакомились, была потрясающе притягательна! В свои 37 лет она ни на секунду не давала повода прочувствовать нашу разницу в возрасте, что несомненно увеличило бы дистанцию между нами! Но! У меня даже мысль не возникала дистанцироваться; это магия какая-то! С остальными взрослыми женщинами было как раз наоборот! Она была передо мной восторженной пылкой девушкой восемнадцати лет, с ней было легко и приятно общаться! В вопросах «ремесла» (поэзии, и моей поэзии в частности) она находила удивительное сочетание доброжелательности, принципиальности, такта и очень сдержанного «учительства». Всё же, она педагог по образованию! Но, повторяю, как же тактично и тонко она могла преподносить свои «мастер – классы». Вот и пример! Я дал ей свою тетрадь со стихами. Она их читала у себя дома какое-то время. Когда я пришёл к ней за тетрадью, она отдала мне её со словами: «Самое главное – пиши! Поэзия к тебе обязательно придёт! А пока главное достоинство твоих произведений – это искренность. Свежесть юности! Постарайся, когда к тебе придёт мастерство, сохранять их в себе!»
Вот это напутствие! Разумеется, слова были не в точности такими, но смысл таков!
Я как-то вошёл в их семью. Удивительно, что муж Людмилы Анатольевны отнёсся к этому спокойно и доброжелательно принимал меня! Это при очевидных искрах, проскакивающих между нами (рискну предположить влюблённость или увлечённость Людмилы Анатольевны мной, да простит она меня за нескромность!). Николай Кондратович тоже поэт. Он не единожды входил в поэтические сборники города и края. Вдобавок, он таёжник, всегда в пути! То за грибами, то за орехами, то неизвестно ещё зачем! Когда я приходил «на огонёк», часто его не было дома, и мы с Людмилой Анатольевной и с её детьми пили чай, пели, читали стихи. Серёжа – сын Людмилы Анатольевны учился в музыкальной школе по классу домбры (они хотели на гитару, но такого инструмента в школе тогда не было). У нас произошёл разговор! Мы договорились, что через год – другой он начнёт посещать мои уроки игры на гитаре! Не случилось …
Оксана запомнилась мне с шестого класса – с густыми русыми волосами, заплетёнными в толстую тугую косу. Настоящая русская красавица!
Она увлечённо занималась английским и её увлечение со временем переросло в профессию. Она работала переводчиком, гувернанткой (на Кипре), репетитором (в России). И её дочь Екатерина позже унаследовала любовь своей мамы к английскому языку. Они были в Сочи в 2014 году, работали волонтёрами на Олимпиаде.
Хочу продолжить свой рассказ об этой большой интеллигентной семье и рассказать о родителях Людмилы Анатольевны. Её отец Михайлов Анатолий Александрович воевал, был учителем, писал книги. В его повести «Посмотри в завтра» описана жизнь школы в 60-е – 70-е годы 20 века. «Читателю, взявшему в руки эту небольшую по объёму книгу, возможно будет интересно узнать, что повесть автобиографична: она… о тех, кто шёл в солдаты в 41-м и в гуманисты в 45-м. Так распорядилось время, что в конце 40-х – начале 50-х в школы города Уссурийска пришли десятки демобилизованных рядовых и офицеров – танкистов, стрелков-радистов, связистов, санитарок, недоучившихся студентов технических вузов страны, вчерашних выпускников школ, прошедших дорогами Великой Отечественной … Все они стали студентами – заочниками Уссурийского педагогического института, преимущественно физико – математического факультета. Через десятилетие к их боевым орденам и медалям прибавились трудовые, многие стали отличниками просвещения, заслуженными учителями РСФСР. Среди них – автор повести, блестящий выпускник 15 средней школы города Винницы 1939 года… В 1940 году студент – второкурсник Днепропетровского железнодорожного института ушёл добровольцем в ряды РККА. 22 июня 1941 года Анатолий Михайлов, командир танка, заместитель политрука роты встретил на границе под Львовом, отступал с боями до Харькова, воевал под Сталинградом, вплоть до 1944 года. Воевал в составе войск Юго-Западного фронта. Награждён орденами Красной звезды, Отечественной войны Второй степени, десятью медалями …».
Жена Анатолия Владимировича Михайлова (уточнить полное имя и написать о ней подробнее) тоже учитель с многолетним стажем. Она преподавала русский язык и литературу (как и Людмила Анатольевна впоследствии). Кроме преподавательской деятельности она написала сказки, стихи, песни для детей. Как-то раз мне довелось побывать в их тёплом семейном кругу. По-моему, это было празднование Нового года. Был накрыт большой стол; шампанское, конфеты, торт помню … Было много музыки, стихов, я спел несколько своих любимых романсов. Многие годы после этого мы были близки; встречались, дружили … Пока не случилось первое страшное горе – утонул маленький Серёжа, потом от сердечного приступа умер старший брат Людмилы Анатольевны Сергей старший. Ему было сорок два года. Потом умер Михайлов (отец Людмилы Анатольевны). Мама Людмилы заболела. Людмила Анатольевна и её муж Николай стали ухаживать за больной матерью. Однажды Людмила рассказывала мне, что к её маме приходил молодой человек и давал ей на подпись какие – то бумаги. И мама всё подписала! «Сейчас и не знаем, что ожидать! Может быть придут и выгонят на улицу, скажут маме, что квартиру Вы продали, вот ваша подпись!» А мама не знала, что подписывала! Но Слава Богу, такого не случилось! Я больше не слышал этого разговора во всяком случае! Только вот, и Людмилу Анатольевну я стал видеть очень и очень редко (последняя попытка сближения и возвращения к нашей дружбе у меня была в дни Сочинской Олимпиады в 2014 году, когда я к ним заходил помочь в настройках интернет телевидения, чтобы они были в курсе Олимпиады, ведь и дочь, и внучка волонтёры – а вдруг они на экране промелькнут! Но не получилось. Ушла в историю Олимпиада, угасла очередная надежда!).
В октябре 2016 года я узнаю от Елены Филатовой (Жилиной) (нашей с Людмилой Анатольевной знакомой), что в 2015 году Михайловой не стало. Закончилась жизнь образованной и благородной женщины. Память о ней не окончится, пока продолжаются жизни людей, знавших её!
Я ещё постараюсь вернуться к этой семье, когда подойду к описанию «не спокойных противоречивых 90-х». Там будет свадьба Оксаны Кондратович и Руслана (который со слов Людмилы Анатольевны «перетерпел всех женихов», дождался, когда все кандидаты устанут ходить, а он останется с ней наедине – тогда он и сделал ей повторное предложение и получил согласие!). А пока вернусь «на Землю».
Я почувствовал себя студентом только к концу первого курса. Учась в институте, я продолжал заниматься спортом, ходил к своему тренеру по классической (ныне греко-римской) борьбе. Но так, как Виктор Иванович Пешков периодически куда-то исчезал, иногда «всплывая» на новом месте (позднее это вошло в «привычку» - залы стали меняться, как в порядке вещей; на моей памяти это происходило раз пять), я устал его искать, ждать часами, потом уходить «не солоно хлебавши». Моё решение зрело постепенно, оформилось в таком виде – я сосредоточился на самоподготовке, занимался функциональной тренировкой – бегал кроссы (десять километров за тренировку; до пяти тренировок в неделю). Кроссы были по улицам города, а когда удавалось пройти в спортивный зал «Спартак» (Александру Михееву давали ключи, как старшему из нас), то бег происходил по балкону; 100 кругом (100 метров один круг). «Ты что, на Чемпионат мира готовишься?!» - шутили Михеев с Сенотрусовым. Я «отшучивался» - «Нет! У меня такая программа!». Потом Виктор Иванович «нырнул» в очередной раз и, мы на полгода потеряли его из виду. Тем временем был в разгаре первый курс. Меня стал приглашать на тренировки по вольной борьбе заведующий кафедрой физкультуры ПСХИ Мазуркин Владимир Степанович. За это он обещал освобождать от «обязаловки», т. е. от стандартных занятий. Надо было только ходить на зачёты и будущие экзамены. Ну, и бороться за честь факультета на первенстве института, которые случались дважды в год. Меня это устраивало, и я согласился.
В каком-то смысле моя душа разрывалась; я не мог предать своего тренера и в душе всегда оставался «классиком», разрываясь «на два лагеря», ходил (особенно перед соревнованиями в институте) и к Мазуркину, и к Виктору Ивановичу (или к замещавшему его) в «Спартак». Было заметно желание Владимира Степановича заполучить меня в свою команду. Поэтому, чтобы сохранить независимость, я сразу объяснил ему, что за факультет буду выступать, но профиль «классика» на «вольника» не сменю. Он понял, и больше мы к этому не возвращались.
Перед своим дебютом весной в качестве «вольника» я ходил на тренировки к Мазуркину в течении месяца. За это время я познакомился со своими потенциальными противниками, среди которых выделялся Баймухамедов. По росту ниже меня, но кряжистый, очень сильный и стремительный в борьбе дагестанец. Ноги и грудь его была покрыта густыми чёрными волосами. Он легко в спарингах разбирался со всеми (даже на два веса выше себя!). В том числе и с будущим моим основным соперником якутом Петровым. Но! На соревнованиях я его так и не увидел. Будучи пятикурсником, Баймухамедов в начале апреля ушёл «на диплом». Мы с Петровым остались «одни». Конечно, были и другие сильные противники (двум из них на одном из соревнований я умудрился проиграть – это Яковенко и (?) – вспомнить! Одна поправка – это было, когда я боролся не в своём весе, а в более тяжёлой весовой категории в 69 кг.). Это Давлетгореев (КМС по вольной борьбе), братья Амбросёнок, якут Кычкин. Мне удавалось у всех из них выиграть. Это случилось позднее, и к этим поединкам я может быть ещё вернусь. А пока у меня остался один соперник Петров. И я у него так и не выиграл! Ни разу! Первые мои соревнования прошли в конце первого курса. Мы не встретились, так как Петров выступал в более лёгкой весовой категории 57 кг. Я в 62 стал Чемпионом, а мой будущий соперник Петров стал Чемпионом в своём весе. Дальше он перешёл в мой вес. Думаю, это было его принципиальное решение. Он так много не весил, просто хотел для себя трудностей. И, хотя в те пять раз, что мы с ним встречались (за три года нашего противостояния; когда я был на первом курсе, он на третьем) я ни разу у него не выиграл, каждая наша встреча не была лёгкой прогулкой для него; я - классик доставлял ему настоящему вольнику (кандидату в мастера спорта) много хлопот; мои проигрыши были по баллам с небольшим перевесом в его пользу. Каждая наша схватка это была интрига, которая развивалась по совершенно необычному сценарию; я всегда искал к нему «заветный ключик», что дало толчок развитию меня, как борца, заставляло мыслить на ковре. А это главное для спортсмена – мыслить. Надеюсь, польза была взаимной. В этой «взаимной учёбе» прелесть подобных «дерби».
Кроме борьбы в тот период у меня были и другие занятия. Интересы мои распространялись на сочинительство стихов и песен, музыку (я коллекционировал записи Великих групп таких, как Пинк Флойд, Битлз, Назарет, Скорпионс, Джила, Отаван, Бакара, Абба, Бони М. и др. Из отечественных исполнителей мне нравился Владимир Кузьмин, Александр Барыкин, Вечеслав Малежек, Алла Пугачёва, Виктор Салтыков и т. д.), я любил свою собаку, и мы с Майклом каждый день гуляли. Красивый пёс Майкл был помесью овчарки и лайки Эльбы, от которой я и взял его у своего отчима дяди Саши Потёмкина. Мы стали жить вдвоём с моим четвероногим другом на пятом этаже по Крестьянской 74, что наполнило мою одинокую квартиру, которую мне подарила мама на моё 18-тилетие. Мы гуляли с Майклом повсюду; во дворах, в окрестностях парка «Зелёный остров», на футбольном поле стадиона «Мелиоратор» (тогда был «Спартак»).
Однажды во дворе пятиэтажного дома, что напротив школы №4 на Майкла кинулся взрослый огромный пёс (немецкая овчарка). Я, не раздумывал, а схватил пса за шею. Так мы и стояли «в обнимку», пока не подбежала хозяйка пса. Прикрепляя ему поводок, она стала объяснять почему он у неё такой агрессивный – когда он был щенком, его сильно покусали взрослые собаки. Теперь он мстит молодняку. Ничего себе, оправдание! Я не стал с ней вступать в полемику, а только больше стал любить своего друга! Ещё был случай у нашего подъезда – на Майкла восьмимесячного устремился огромный дог из дома напротив. Его хозяин Михаил не держал Лорда, и тот, увидев цель, помчался на Майкла. Я не стал дожидаться «контакта» и ударил Лорда ногой в морду. Он опешил и остановился с немым вопросом в глазах «За что?!». Может он и не собирался нападать, а хотел только обнюхать? Но у меня ещё не остыл предыдущий «опыт», и я больше не мог рисковать. Мне искренне жаль бедного пса! Его «немой вопрос» до сих пор у меня перед глазами. А какой он умница – не стал мстить мне, просто посмотрел на меня и остался стоять, ждать своего нерасторопного хозяина, пока тот не подошёл. Сколько же парень вылил на меня недовольства! Я не стал огрызаться и спорить с Мишей; мне было немного паршиво за свой удар. Собака – это инстинктивное продолжение своего хозяина и действует по наитию собственной природы. Так что, жаль Лорда! Миша недосмотрел.
Третий эпизод случился на стадионе «Мелиоратор», куда я в очередной раз привёл Майкла погулять. Я водил его туда много раз. И всегда, когда там выгуливали немецкого кобеля по кличке Фрам, у Майкла назревали проблемы; Фрам ходил кругами, рычал, показывал своё недружелюбие и превосходство. Майкл терпел, отходил в сторону, рылся в траве, старался «сгладить» ситуацию. Но! Фрам, напротив, старался её «заострить», преследовал его. И однажды Майкл ответил. Да так, что от Фрама полетели клочья и визг огласил футбольное поле и его окрестности! Майкл задал ему хорошей трёпки! Хозяева, а их было двое – парень и девушка, ругались на меня, как будто я причина всех их неприятностей, обзывались на нас последними словами (без матов, но крепко!)… А я гордился своим псом!
Были и «чёрные полоски» в нашей с Майклом жизни. Однажды после прогулки по тому футбольному полю, мы с Майклом вернулись домой на пятый этаж. И я обнаружил, что ключей то у меня нет! Я не знал, что предпринять?! Я был в отчаянии. Весь день пробыл в институте, пришёл голодный, и мы сразу пошли гулять. Стало быть, ужин и отдых откладывались на неопределённое время. Пришлось вернуться на поле. Уже смеркалось, и я ползком сантиметр за сантиметром принялся ощупывать всю площадку, проклиная всё на свете, ругаясь последними словами на Майкла. Бедный мой Майкл! С такой не простой судьбой. Он делил со мной все мои невзгоды и «сумасшествия», радости и беды! … Я нашёл ключи. Но осадок от моего «словесного поноса», от которого досталось моему дорогому псу, остался до сих пор. Столько лет прошло с тех пор! Потом погиб Майкл, а осадок всё не отпускает!
Первый и второй курс. Параллельная жизнь.
В этот отрезок моей жизни произошло (кроме учёбы) ещё много такого, что отпечаталось крепко в памяти и вносит до сих пор свои поправки в мои отношения с миром. А сколько требуется сил; воли, душевных, физических, нервно-психических, чтобы переварить весь бред внешнего мира, претензии «переваренного и высранного» прошлого, отразить все его атаки, сохранить концентрацию и самоуважение! Они (правильные люди) живут «по законам», которые придумывают, а потом интерпретируют, как им вздумается, карая доверчивых телков, вроде меня. Ни один законник не сделал счастливым ни одного человека! Не говоря уже о государстве! Потому что закон у каждого свой, свой Внутренний закон!
С 18 – 19 лет столько всего «бродит» в голове! Это кульминация детского самокопания.
Однажды я решил один сходить в «Грот бар». Он и сейчас размещается там же, за гостиницей «Уссурийск», только закрыт. Мне захотелось посидеть, выпить пива. Почему один? Не оказалось рядом никого, сколько-нибудь соответствующего моему настрою. А я человек импульсивный. Школьный друг Вовка Рыпалов стал отдаляться, погрузившись в свой сапромат. Так, как я поступил в институт на год позже, он ушёл дальше и учился на третьем курсе. Пересекались мы редко. Когда встречались, то играли наши любимые песни на гитарах. Иногда просто молчали. Молчать нам нравилось! Вот поэтому Володя был не компаньон – мне нужен был собеседник, с которым было бы интересно и комфортно в той кабацкой обстановке.
В тот вечер я пришёл в Грот бар сосредоточенный; необходимо ведь было ещё умудриться, проникнуть в заветные его «недра»! Очередь была огромная; от входной двери она терялась где-то там внизу («в недрах»). Столиков на всех не хватало, поэтому рвались к барной стойке попить пива и смотреть краем глаза за движениями сидящей публики; только освобождалось место, его занимали тут же. Нужен был особый настрой, концентрация и спортивная воля к победе, чтобы достичь желаемого. Я сумел! Достоялся! Прошёл и занял хорошее место. Шла игровая программа, выступали танцевальные пары, пели вокалисты, в паузах играл музыкальный центр.
От стола к столу сновали два официанта, явно не справляясь с заказами. Чтобы сократить время «голодного» ожидания, я оставил на пару минут своё место и сходил к барной стойке за кружкой пива и порцией жаренной картошки. Когда я вернулся, место уже было занято. Я увидел своего знакомого по секции классической борьбы Александра Копачёва. Он принадлежал к касте «мажоров», как теперь в 21 веке называют «неприкасаемую» молодёжь; они общаются с крутыми взрослыми и, кажутся неуязвимыми небожителями. К таким принадлежал и Копачёв. Жил он в неспокойной части Уссурийска на Сахарухе (район Сахарного завода). С ним за стол уселись два незнакомых мне взрослых парня. Я подошёл к одному из этих двоих, сидевших на моём стуле и негромко, но твёрдо произнёс: «Это моё место!». Они перед моим приходом вели весёлую беседу, смеялись. Когда я предложил освободить моё место, то улыбка с их лиц долго не сходила; они просто не поверили своим ушам, смотрели на меня, как на видение, будто им всё это кажется, что ещё мгновение, и мираж рассеется. Но я не растворялся, продолжал стоять «над душой». Тогда встал Копачёв со своего места, обошёл стол кругом и слегка наклонил ко мне голову: «Ты остынь! Это со мной!... А может ты хочешь выйти… со мной поговорить? Хочешь? Пойдём выйдем!». Я ответил, не раздумывая и твёрдо, как будто принимал его вызов, только смысл произнесённых слов был обратным: «Я никуда с тобой выходить не буду! Не для этого я сюда пришёл. К тому же ты мой товарищ с борьбы, и делить мне с тобой нечего!... Место бы надо вернуть!». Копачёв пронзил меня красноречивым взглядом (глаза у него были выразительные, серо-голубые, ресницы длинные), но, похоже, что развивать ссору у него не было желания. Они ещё какое-то время сидели (я вернулся к барной стойке, забрать свой заказ, немного подождал там) разговаривали, потом встали и вышли покурить. Я сел на своё место. Никто больше мне не мешал. Почти весь вечер я отдыхал спокойно. Однако, в этот вечер мне довелось ещё раз пересечься с Копачёвым. Поэтому дам ему краткую характеристику, чтобы не возвращаться к этому в дальнейшем.
Родился он в 1963 году (как я), но был старше меня, так как день рождения у него где-то весной, а у меня в декабре. У нас с ним было что-то общее; оба «коты» - так и держали себя независимо, таинственно – мягко. Оба целеустремлённые, в чём-то внешне даже похожие. Одна моя знакомая, знавшая и Александра, как-то раз сказала мне, что, мол, смотрит на меня и видит Копачу (такое у него было прозвище). Интересно то, что он даже, наверное, мне чем-то нравился, а я, подозреваю, - ему (так ответ на поверхности – тем, что мы, как в зеркале, отражение друг друга). Отсюда и моё неосознанное подражание ему. И, Бог свидетель, никакого насилия над собой – это происходило самопроизвольно. Так вот, в этот вечер, уже под занавес Саша вернулся с другими «друзьями». Я увидел его не сразу; он разместился в соседнем зале. А ко мне подошёл мой хороший знакомый по «танцам» на «Зелёнке» Валерий. Он рассказал, что у них есть подружки, с которыми можно хорошо провести время. А я проговорился, что живу один в двухкомнатной квартире и сегодня можно привести девчонок. Валера ответил, что всё решит и договориться, вышел и вернулся через несколько минут. «Девчонки согласны! Только надо взять двоих парней. Один Копачёв, второй – знакомый боксёр . Я согласился и стал собираться домой. На выходе меня ждали все, кроме Валеры, у которого внезапно поменялись планы, и он ушёл домой, а я повёл остальных к себе. Не скрою, что осадок после размолвки с Копачёвым у меня остался. Неприятно было его присутствие, но держался он миролюбиво. Я готов был его простить, списать его «выпендрёжь» на пиар перед его (первыми) двумя аристократическими товарищами. И ещё, я чувствовал некоторые обязательства за его «подключения» в моих стычках и драках; он всегда возникал вовремя, как «чёрт из табакерки» в самые критические моменты, когда меня могли «затоптать» (или он мне это потом так преподносил?! Но, тем не менее, его приятельская манера, мол, не надо больше драки импонировала мне; все расходились, а я уходил с поля боя последним, всегда победителем и с его «поддержкой» – всё это мне создавало какой-то пиар в среде моих сверстников). За это я решил потерпеть его присутствие и довесок в виде «коротышки» и двух «добавленных девушек». Мне нужна была лишь одна «пассия». Она была симпатичная. И решил потерпеть остальных. Если бы я знал, что меня ожидает, я бежал бы от них, как от чумы!
ПРИМЕЧАНИЕ: (Когда окончу этот эпизод, далее о Ксюше Гамаевой (о практике в Каменушке) и её матери, о «постирушках», о поездке со Змеем во Владивосток к Наде и Васе на свадьбу, знакомство с Ларисой Липковой, о стройотряде в Гражданке, котёнке, о моих гонках на Спорте и КПЗ, о провокаторе Просвирнине.)
В начале двенадцатого ночи добрались-таки ко мне. Никакого стола – сразу по парам и в постель. Я занял со своей пассией спальню, предоставив моим гостям распоряжаться комнатой и всеми «услугами» (санузел у меня был раздельный).
Одну из новых знакомых звали Елена (как, кстати, и мою пассию), другую Наталья. Они были сёстрами. Не помню, как распределились они между собой. Может быть, менялись партнёрами, как это уже водилось тогда среди молодёжи; эдакая модель шведской семейки. Среди ночи дверь в мою спальню широко распахнулась, и кто-то вошёл. Я лежал с краю кровати, поэтому этот «кто-то» встал надо мной «в чём мать родила» и с моей гитарой наперевес. Приглядевшись, я различил в свете луны в голой мужской фигуре мужчину. Всё это «великолепие» венчала курчавая голова Копачёва. Перед его приходом у меня с моей Еленой ничего ещё не было, прелюдия затянулась. Она разыгрывала из себя неопытную девушку, однако в её облике была вульгарность, усиливающаяся запахом водки. Так что, в её «спектакль» я не поверил. Но! Вошёл Копачёв и стал нести какую-то чушь, вроде того, чтобы поменяться партнёрами. Я сказал, что, мол, «лошадей на переправе не меняют» и буду хранить верность одной лишь своей «избраннице». Копачёв топтался у моей кровати, пытался даже что-то сыграть на гитаре, но она, храня мне верность, никак не хотела у него строить. Постоял ещё немного, произнёс пару бессвязных фраз и вернулся «восвояси». А мы продолжили нашу сцену. Я пытался «разнообразить» позы, пристраивался то так, то эдак, чтобы преодолеть своё отвращение и, наконец, получить необходимое возбуждение. Елена продолжала ломать комедию. Но, потом она, видимо устала и «сдалась», легла на левый бок (ко мне спиной), и я «вошёл» в неё сзади… Потом мы лежали молча. И вдруг я произнёс фразу, которую и сам не понял, а именно: «Возьми его…» - чем именно «возьми»? Рукой, губами? Хотел ли я более утончённого секса с ней, сомневаюсь; просто я действовал машинально, как будто по заранее проложенному кем-то сценарию. Произнёс «на всякий случай», для разнообразия, думал, что поступаю круто и оригинально. А она сразу завопила (на публику): «Я не минетчица!». Но публика была занята своими «играми», а может уже спала (приближалось утро), так что никто не пришёл. Я скоро потерял к пассии весь интерес, отвернулся от неё на правый бок и уснул богатырским сном.
«А по утру они проснулись!»
Утро наступило часов в одиннадцать. Страшно болела голова. К этому добавилось чувство стыда за то, что я такой «не принципиальный» - Копачёв накануне в Грот баре вызывал меня биться, а я «съехал», однако же посчитал возможным пригласить его к себе в гости. Что-то в этом было плебейское. Во всяком случае, мне это так виделось. Но, когда моим глазам предстала утренняя картина того беспорядка, когда я услышал их разговор (говорили они, как будто меня не было в квартире, как бы, не замечая меня!), мне стало в десять раз хуже! Они делились мнением о распорядке в некотором лечебном заведении, в котором моя «пассия» лечилась перед встречей со мной от одной из «срамных болезней». Они смеялись. Я невольно слушал. И мне казалось, что смеются они надомной. Копачёв, не стесняясь никого, протянул мне скомканные, перепачканные менструальными (и иными) выделениями простыни и спросил: «Куда это?» Я ответил глухим голосом: «В ванную». С каждой секундой во мне росло негодование, а страх от, возможно не долечившейся «пассии», подхватить венерическую болезнь это негодование превратило в гнев. Я вдруг напрягся, как стальной прут и произнёс: «если ты меня заразила, найду и убью». «Пассия» вдруг замямлила что-то в своё оправдание. «Я –что?! Я ничего! ... Я вылечилась!». Со стороны Копачёва послышался нервный смех, остальные промолчали. Вскоре они убрались из моей квартиры.
Примерно неделю я жил в сильной тревоге. Каждый раз, заходя в туалет помочиться, я ждал «сюрприза». Но ничего не происходило. Я надавливал на «головку» и впивался глазами, ожидая выделений. Но их, Слава Богу, не было! Обошлось!
В институте среди преподавателей женщин у меня были любимые и не любимые. А в одну из них я был всерьёз влюблён, посвящал ей стихи, волновался в её присутствии, ходил на занятия с удовольствием и ожиданием встречи! Лгут те, кто считает, что более старшее поколение не может вызывать такие сильные чувства в младших (или они ничего не знают о чувствах!). «Чурбана» бесчувственного, возможно они и не посещают, но меня, как творческого, изнемогающего от Внутреннего Огня молодого человека – напротив, одухотворяли! Необходим в жизни Стимул! Женщина – идеал, что может более стимулировать?!
Светлана Васильевна Гамаева чем-то напоминала мне своим обликом, характером, улыбкой героиню из фильма «Кавказская пленница» Нину, которую сыграла Наталья Варлей. Очень красивая, внутренне искренний и чистый непосредственный ребёнок, внешне гордая, воздержанная, аристократичная, как королева!
Она была куратором второй группы (я учился в третьей. Нас курировала Ольга Васильевна Жук, добрая и отзывчивая, настоящий друг каждому из нас!). Однако, мне это не мешало проявлять к ней знаки внимания.
Наше первое общение произошло после первого курса в Каменушке на практике по ботанике.
Проходила она в нашем Учебно-опытном лесхозе в посёлке Каменушка. Задача, которая ставилась перед нами – сбор гербария. Надо было собрать 100 видов растений, оформить их и определить.
Рассказать об устройстве лагеря, о конфликте с пятикурсниками (Криводуб), о «молодецких забавах», в том числе, о боксёрском поединке Житло и Осипова, о моих кроссах, о моём приезде туда на «Спорте», о Ксюше Гамаевой, о постирушках и о нашем вояже пешком для поездки на "Приморские струны", и т. д.
Во время полевых работ мы оказались рядом. Я засыпал её вопросами. Как она относится к мужчинам, к влюблённости? Что такое любовь? Вероятно, я смутил её, потому что как-то вдруг Светлана Васильевна прекратила мне отвечать, улыбнувшись, махнула на меня рукой: «Да что с тобой, Шевелёв, сейчас говорить?! Был бы ты старше. Лет на восемь! Мы бы могли поговорить. Сейчас нет смысла!» Но! Мне уже было достаточно и того результата (или эффекта?), который получился; я смог вывести её на откровенные эмоции, которые мне дали полное представление о её содержании; её румянец, заливший щёчки при нашем разговоре, очень красивая улыбка (она появлялась то и дело на её лице, а я ловил её жадно!). Всё это заставило меня поверить, что ей было, хотя бы немного приятно разговаривать со мной. А причиной её отказа продолжить нашу беседу в тайне я считал лишь добавившиеся «свободные уши» моих «везде сующих свой нос» товарищей, которые так и льнули к нашему рядку! Конечно! Особенно в этих условиях, мы должны были думать о «субординации». Студенты (хоть и не каждый) подобны болтливым сорокам, разнесут – не отмоешься!
Я дважды посвящал ей стихи, в начале и в конце 1984 года. Писал и подкладывал на её стол (кафедра ботаники). Они попадали к ней! Это, спустя много лет, подтвердил её сын Антон Мамонтов, мой ученик по классу гитары; сначала очень уважительный, потом по мере взросления и получения популярности, своих понятий о жизни, побывав в шоу бизнесе – как-то огрубел и отошёл от меня. Об этом я напишу много позднее).
С вашего позволения, дорогой читатель Будущего, я приведу здесь оба стихотворения. Первое было написано и подарено Светлане Васильевне в феврале 1984 года «Ваши глаза». Второе я сочинил в декабре того же 1984 года «Играет флейта».
Ваши глаза. Светлане Васильевне Гамаевой
О Ваших глазах, пусть живёт в них весна,
Светлана, позвольте мне так Вас назвать,
Я строки пишу. Уже светит луна.
О! Счастье какое их Вам посвящать!
Ваш голос приятно ласкает мой слух.
А Образ Ваш Свет излучает, Светлана,
Я Бога молю, чтобы Он не потух
От грубости чьей-то или обмана.
Не может быть так! Вам желают добра
Друзья мои, те, кто к Вам взор обращают!
Они верят Вам и Вас уважают!
Для них Вы, как будто, и мать, и сестра!
А ваши глаза сохраню в сердце вечно,
Пока буду жив – буду помнить о них!
Какая Вы женщина! Как человечна!
Пускай же Вас радует этот мой стих!
(начато на философии, окончено дома на Крестьянской, 74)
23 февраля 1984 год
Второе стихотворение.
Поэту. Посвящается С. В. Гамаевой (Мамонтовой)
Играет флейта ниоткуда.
Блаженный чувствует её
По-своему! Он поэт, покуда
В мир обратил лицо своё.
Он видит жизнь и на бумагу,
Кладя искусно рифмы строк,
В одних вонзает слова шпагу,
Другим поёт! Шумит поток
Страстей людских. Его биенье,
Как Ниагарский водопад!
Да! Он один ему сравненье,
Да, может быть, поэт, чей взгляд
Вмещает и огонь, и лёд,
Что есть, и что давно забыто.
Как Кормчий смотрит он вперёд
Самозабвенно и открыто!
Ничто не может ускользнуть
От глаз его в небытиё ..
Блаженный сын избрал свой путь,
В Мир обратив лицо своё!
(написано на таксации)
12 декабря 1984 год
Примечания: Рассказать об устройстве лагеря, о конфликте с пятикурсниками (Криводуб), о «молодецких забавах», в том числе, о боксёрском поединке Житло и Осипова, о моих кроссах, о моём приезде туда на «Спорте», о Ксюше Гамаевой, о постирушках и о нашем вояже пешком для поездки на "Приморские струны", и т. д.
Вставка (об устройстве лагеря):
Когда едешь из города в Каменушку – сопки, поля, лес по холмам и в отдалении. Перед въездом в село по правую сторону – лесопилка. И вот начинаются дома сельчан, ухоженные, в основном, с надворными постройками – сараи, времянки, у кого-то и баньки есть, поленницы дров, заготовленные загодя. Всё говорит о зажиточности селян (впрочем, меня всегда настораживала какая -то безысходная тоскливая тишина; чем здесь заниматься?! «Я бы с ума сошёл, если бы жил здесь!» - так думал молодой человек, деятельный, до единой клетки городской. Много лет потребуется, чтобы произошли во мне те перемены, которые толкают кого-то в монашескую келью, кого-то на лоно природы!).
Кое-где были дома, диссонирующие с зажиточными домиками-картинками. Это запущенные дома, поросшие сорняками огороды. «Жизнь – есть жизнь». Кто-то трудится, кто-то болеет. Здесь и старость, и физическая немощь. Но здесь же и духовные болезни, и нравственные болезни, и распад личности; разве алкоголизм не одна из самых опасных и тяжело излечимых болезней? А дома, как и люди! Как люди, так и дома!
Теперь, что из себя представляет студенческий лагерь? Территория небольшая с несколькими строениями барачного типа. Минуя контору, путник по кедровой аллее попадает к двум помещениям (то, что справа позже сгорит до тла). Это общежития. Проходишь мимо них, упираешься в столовую, за которой тропинка к горной речке Каменушке с прозрачной и холодной водой. Мы сюда ещё придём, а сейчас вернёмся в лагерь той же тропинкой и увидим по правую сторону тоже барачное строение. Это наш учебный корпус, где студенты собираются для лабораторных работ, разбирают гербарии, определяют растения, пишут отчёты. Также там проходят культурно – массовые мероприятия. Называется сей «храм» - «Комарик». Почему такое название?! Кто побывал студентом лесфака и проживал в Каменушке, то не станет задавать такой вопрос, ибо не раз был искусан с ног до головы одноимёнными природными тварями!
Может быть, я кое-что забыл описать. Например, то, что между двумя общежитиями в ту пору ещё стояло строение, где мы принимали душ; вода в тёплые дни нагревалась от солнца. Днём было прекрасно и тепло. А к вечеру холодало, особенно, если практика выпадала на осень.
Я мылся во второй половине дня после своих тренировок.
Ночью или под утро душ принимал только один из нас – Михаил Осипов. Не обыкновенный человек! Своеобразный. Мистически своеобразный! С философским собственным взглядом на всё, что происходило в мире!
И ещё дополнение к его портрету! Миша до института серьёзно увлекался боксом. Имел Первый взрослый разряд. Так вот, Михаил обливался практически ледяной водой (возможно, я перепутал время, когда происходила эта практика по ботанике; не весной, а осенью, в начале второго курса. Но! Вероятно, это не так уж и принципиально. Главное, что я запомнил основные моменты и могу, Слава Богу, дать им надлежащую оценку, наподобие той, что пресловутой ледяной водой, с которой Миша был на «ты» - я способен был лишь промыть глаза, в то время, как всё моё тело сотрясал озноб!). Миша Осипов входил под ледяной душ голым и мылся минут двадцать, фыркая от удовольствия, а от его тела шёл пар. Это я помню.
Долго я не мог понять, в чём здесь «кайф». Только сейчас, когда мне минуло 50, и я стал регулярно мыть ноги холодной водой перед сном, я понял, в чём «он»!
После окончания второго курса ПСХИ как-то поменялось наше отношение к учёбе; позади уже были все общеобразовательные дисциплины, а впереди на третьем курсе нас ждали профильные, так сказать, прикладные к нашей будущей профессии, предметы (таксация, наиболее трудный из них. В среде студентов лесфака ходила поговорка на манер мехфака (только у них сапрамат!) – «Сдал таксацию – можешь жениться!».
Наступала «Золотая середина», преодолев которую, мы можем считать себя старшекурсниками, а это своего рода «защитная грамота», «индульгенция», «иммунитет» от «неотвратимой угрозы отчисления». Но сначала нас ожидал стройотряд в Гражданке. Это посёлок, где было ещё и поселение для осуждённых за преступления лёгкие или средней тяжести. Короче говоря, «химия». Мы были сами по себе и никогда не пересекались с зоной. Мы работали на строительстве столовой, бетонировали пол. Вот, как это было.
Я продолжал тренировать свою «функционалку». В частности, пробежками. Когда я прибежал в лагерь после одного из таких тренировочных кроссов и отправился в душ, по дороге мне встретился Александр Симоненко и рассказал, что произошло в моё отсутствие.
Ребята «от нечего делать» решили устроить поединки. Нашлись две пары боксёрских перчаток. Начертили круг на песке (между вторым общежитием и «Комариком»). Выходили пары, надевали перчатки и бились «на выбывание». То есть, проигравший выбывал. Участвовал даже мой творческий соратник Андрей Великов. Говорят, бился неплохо, с самим рыжим гигантом Игорем Житло! Но, всё таки проиграл; слишком разные габариты! Так вот, в финал вышли Михаил Осипов и Игорь Житло. Это была принципиальная схватка. Техника против амбиций. Победила первая! Михаил несколько раз посылал Игоря в нокдауны. И, в конце концов, так его измучил, что Игорь обессилил и не знал, куда спрятать голову от точных и потрясающих его ударов; назревал глубокий нокаут. Игорь сбросил перчатки и неуверенной походкой отправился в умывальник смыть кровь. Он был сбит с толку и раздражён. Так рухнул ещё один «авторитет» на нашем курсе. Я понимал, что творилось в его душе. Зачем было связываться с боксёром?! Это всё равно, что приходить «со своим уставом в чужой монастырь»! Прийти со своими амбициями на чужую территорию, где мастер уже не ты, а твой противник. Мудрый поступил бы иначе, придумал бы свод правил, где ограничил бы сильные стороны боксёра минимумом преимуществ и, скажем, привнёс в схватку элементы борьбы сумо (ведь габариты у Игоря дай боже всякому!). Первый раунд бокс, второй – сумо, третий – бой только ногами; можно бить в торс (нельзя в голову и ниже пояса). Тут, у кого крепче пресс, нервы, длиннее ноги!
Вот моё видение. Здесь у Игоря шансы выросли бы в несколько раз. Я понимаю, во мне сейчас говорит тренер. А Игорю тренер был не нужен. Он решил сделать по-своему, что и получилось!
Среди нас был ещё один хороший боец. Невысокого роста, коренастый, как столетний дуб. Вдобавок, умный и хитрый. Характер, как озвучили бы в «17 мгновений весны» - «нордический, твёрдый, связей, порочащих его, не имел». Это Сергей Криводуб. Я писал о нём в главе о нашей абитуре в Вострецово. Он не участвовал в боксёрских поединках. По-моему, он вообще уходил на речку рыбачить. А однажды вечером, спустя несколько дней, этот «скромняга» неожиданно «раскрылся» - устроил побоище какому-то зарвавшемуся старшекурснику. Это произошло на веранде первого общежития, когда, отработав день, наши возвращались в свои комнаты.
Проходя через веранду, Сергей был грубо остановлен подвыпившим пятикурсником. Ну, да! У него был знаменательный день! Он стал выпускником ПСХИ, получил диплом, приехал в свою Каменушку, отпраздновать это событие! Он ведь много оставил здесь, в Каменушке! С ней столько связано успехов, воспоминаний. Вот он и приехал утвердиться в своём не последнем мнении о себе! Объект самоутверждения, правда, был выбран не вполне подходящий! Сергей уже занимался дзюдо и подавал большие надежды. Вдобавок, он не терпел никакого главенства над собой. Поэтому, на пьяный приказ остановиться и подойти «сюда», ответом стал молниеносный удар в челюсть, отчего незадачливый пятикурсник, «начертив» своими пятками абстрактную фигуру в воздухе, перелетел ограждение веранды и оказался на земле (после головокружительного сальто). Взревев от негодования и боли, источая всевозможные проклятия и угрозы, он поднялся и бросился на Сергея вторично … И второй молниеносный удар в челюсть потряс старшекурсника. Он повторил свой «цирковой номер» с точностью 100%!
«Ну, гады! Ждите нас скоро!». Несчастный парень, прихрамывая, стал удаляться. А за ним, подбирая на ходу пачку сигарет, устремился его товарищ, «верный оруженосец Санчо Панса»! Вся ночь и весь следующий день прошли в тревожном ожидании. Мы собрали совет, решали, что будем делать. Приблизительно помню – наши старшие товарищи, отслужившие в армии по два года, Саша Мищенко, Сергей Моргунов, Игорь Антипанов (и др.), предложили: если старшекурсники начнут с переговоров, будет шанс решить конфликт миром; будем стараться разговаривать, если же бросятся в драку – будем драться. Держаться надо вместе. Сначала отойдём организованно к речному мосту и займём там оборону (надо выставить часовых). Там легче держать бой; может опасность «искупаться в холодной воде» остановит нападающих (перед нашей организованной обороной)! План был принят и тут же выставлен караул.
Ждали двое суток. Никто так и не приехал. Через неделю до нас «докатилось», что обиженный старшекурсник и его однокурсники благополучно выпустились. А с этим парнем такое бывало и раньше, как выпьет. Его не поддержали, а наоборот отчитали и «проработали».
Примечания: после изложения предыдущих примечаний добавить о третьем курсе «подлость Просвирнина и его нукера», работа на фанзаводе (зэчка), моё глотание лампочки и пр.
Я уже рассказывал, что у меня был в то время мотоцикл – предмет моей юношеской гордости! Я сам заработал на него деньги (ездил в реф. поездку и получил за неё 1000 рублей). Я купил «Иж – планету Спорт» и познал счастье скорости, ветра в лицо, романтику дорог! Правда начиналась эта «романтика» не так уж и романтично; я долго настраивал мотоцикл, завёл я его только после «насильственных» действий, т. е. завести получилось противоестественно (я не знал, что кроме топлива, надо заливать и масло; масло не залил и запустил двигатель, который немного поработал и «встал» - выбило сальник, но узнал я это только, когда сын моего отчима Вадим Потёмкин согласился перебрать двигатель). Потом мы с младшим моим братом пытались завести (Вадим ещё не брался за обещанное и присматривался, обдумывал свою стратегию). С Васей мы стали буксировать «Спорт» (я рассказывал об этом); Васёк впереди на «Восходе», а я сзади на «Спорте». Разгонялись по тротуару. Канат не выдержал и лопнул, обмотавшись вокруг моего переднего колеса, он его заклинил, и я полетел через руль на асфальт тротуара. Тогда я сильно ударился правой стороной головы так, что проломился шлем. Теперь это место временами пронизывают спазмы. Если бы Василёк не уговорил меня тогда одеть шлем, то был бы я инвалидом (если бы вообще остался жив). Так и началась моя «мотоциклетная» эпопея; достаточно туговато. Зато, когда я немного освоился и укротил моего «мустанга», разогнав его до 135 км. в час, я почувствовал себя настоящим гонщиком, байкером, дорожным волком! 130 км. в час для моего «Спорта» в тот год было обычным делом. А на следующий год это стало опасно. Почему то, дойдя до 130 км. в час, мой «зверь» начинал ходить подо мной в буквальном смысле «ходуном». Это грозило потерей управления, и я мгновенно сбрасывал скорость. Неприятный холодок каждый раз пробегал по моей спине. Я чувствовал, что трушу. Но! Слава Богу, понимал, что не могу упорствовать в этом вопросе, пытаясь «продавить» волевым усилием этот страх; упорствовать, не осознав причины сей перемены в моём механическом друге, означало близкую гибель. Я решил остановиться на «допустимой» скорости «до 130 км. в час», хотя скорость я люблю по-прежнему! Но! Теперь вернёмся назад, когда моя «байкерская» эпопея только начиналась.
Я приехал на “Sport – 350”, недавно перекрашенном из стандартного оранжевого в белый цвет на практику в Каменушку, не скрою, похвастаться перед однокурсниками, в основном, перед нашими девочками. Но была ещё цель «максимум» - показать себя даме моего сердца – Светлане Васильевне! При ней была её малолетняя дочь Ксения. Чёрные, как смола волосы были заплетены в две тугие косы. Она была так любознательна, что заглядывала в бензобак, в бардачок, осматривала колёса, трогала спицы. Забавная и милая! Видя её старания, я встал как бы на один уровень с ней, чтобы в тон ей отвечать, быть с ней на одной волне; так только и можно понять человека! Я испытал к ней благодарность за её неподдельное внимание к моей персоне, растворился в блаженстве, снова почувствовал себя ребёнком. Она засыпала меня всевозможными вопросами, а я с радостью отвечал! Светлана Васильевна смотрела на нас, приоткрыв рот от удивления; откуда в тебе столько терпения?! А я отвечал: «Нет проблем!»
Нескольких встреч с Ксюшей хватило нам для полного узнавания характеров друг друга; ребёнка не проведёшь! Между нами завязалась дружба; мы играли в «Морской бой», рисовали (было много свободного времени; воскресенье). Я нарисовал и подарил ей индейца, а она мне лошадей; никогда мне не удавалось так хорошо нарисовать этих благородных животных! А восьмилетняя девочка так их нарисовала, что у меня отпали все вопросы по поводу того, кем она будет, когда вырастет. «Однозначно, она будет художницей», - подумал я. Время показало другое (загляну в будущее). Ксюша стала работать журналистом на радио, а потом её «качнуло» в сторону медицины; она какое-то время работала сестрой в психоневрологическом диспансере по ул. Некрасова, 50.
Жизнь «потрепала» её; первый муж, с которым она работала в Находке на радио, умер; может быть это послужило причиной таких «виражей» .
А сейчас (в описываемый мною момент времени) она чудная малышка, ребёнок-индиго, талантливая во всём, к чему прикасается!
Видя такие наши отношения, Светлана Васильевна хорошо улыбалась и у меня вырастали крылья! Я хотел горы свернуть ради них! А относительно Светланы Васильевны даже «размечтался»! Она это чувствовала, но никогда не переступала грань. Через несколько дней мать уже доверила мне Ксюшу покатать на мотоцикле по деревне. Ксюша восседала гордо, выпрямив спинку, обхватывая меня сзади руками. На виражах она сдавливала мои бока и старалась «содействовать повороту», поворачивая меня заранее туда, куда нам надо было ехать. Это выглядело забавно! Я спросил её, зачем она это делает? Она призналась, что боится упасть. Я понял, что это ей помогает удержать равновесие. Я ей посоветовал расслабиться и просто держаться за меня. Мы приехали обратно, и я вернул это сокровище её маме! Ксюша пошла с ней обедать в столовую, восторженно делясь впечатлениями! В другой раз я посадил её спереди; практически на бензобак и дал подержаться за руль.
И так незаметно подошла к концу наша практика по ботанике. Мы расстались до начала учебного года.
Когда стали учиться, то со Светланой Васильевной мы виделись практически ежедневно. Иногда её посещала на работе Ксюша, просто приходила к ней на кафедру. Так я продолжал видеть её до одиннадцатилетнего возраста. Потом защита диплома, выпуск, расставание. Были встречи и позже, но о них я расскажу, когда настанет тот период жизнеописания. А расскажу я и о том, как в начале 2000 – х повстречал 30-ти летнюю женщину, очаровательную брюнетку, ту самую Ксюшу Гамаеву (уже, конечно, с другой фамилией, мужа), которая так гениально рисовала в восьмилетнем возрасте лошадей!
Как всё изменяется, так и чувства изменяются! «В жизни всякое бывает! Налетают тучи гроза! Тучи уплывают, бури утихают и опять синеют небеса!». Так любил говорить мой отец, когда хотел сказать так много, а слов было так мало! … Так и моя влюблённость к Светлане Васильевне постепенно прошла. Прошла она все стадии; от симпатии, мимо любви к охлаждению. Может быть, в том-то и дело, что «мимо» любви?
Однажды ко мне подошёл мой однокурсник Мищенко Александр. Он пользовался заслуженным авторитетом среди товарищей за свою порядочность, справедливость, принципиальность, уравновешенность и ещё за что-то такое, что не поддаётся описанию; надо пообщаться с человеком и почувствовать его ауру! Саша был в те годы именно таким! Про таких говорят, что «я бы пошёл с ним в разведку, в горы, в бой». Я, вероятно привлёк его внимание своим озабоченным или просто унылым видом. И он спросил: «Ты влюблён, что ли?!». Он знал кто моя дама сердца. «Цыганская почта работает». Среди студентов, как среди цыган – всё разлетается мгновенно. Я имею ввиду любые известия, и плохие, и хорошие. Это, наверное, неплохо. Но с возрастом это из «неплохо» превращается в «плохо» - предательство той же «пиз…лявой» природы; китайский несомненно Великий народ грешит таким «недугом» - могут улыбаться тебе в лицо, заискивать, а потом заявить на тебя в полицию, или дать информацию бандитам, и ты не сможешь унести свои сбережения, а то и жизнь. Так что «цыганская почта» хороша в «своё время» и только в «своём месте».
Александр, используя все преимущества - своего авторитета, времени, места сказал «своё веское слово»: «Она старше тебя на десять лет! Сейчас ей больше тридцати. Тебе только двадцать, ну чуть – чуть больше! Через двадцать лет ей уже пятьдесят! … Что ты будешь с ней делать?!
Дальше он сказал фразу, которая не вязалась с его обликом в моём представлении о нём. Но! Я «переварил» это, потому что так воспитан – если я человека уважаю и, тем более, он старше меня – я к нему обязательно прислушаюсь и прощу ему некоторую «небрежность» или неосторожность в формулировках. Потому что то, как он выразил свою мысль не так важно, хотя и обидно для пылкого влюблённого юноши. То, что он сказал, он сказал, опираясь на опыт и знание жизни. Это отрезвило меня, как ушат холодной воды! Отрезвило и вернуло «на землю». Спустя много лет я осознал его правоту; когда я встречаю в городе предмет своей пылкой влюблённости и здороваюсь с ней, она отвечает мне снисходительно, вполоборота и спешит куда-то по своим делам, унося с собой мои былые чувства, вопрос «почему?» и свои морщинки. Жестоко? Да! Это правда! Жизнь вообще не «пуховая перина»!
Форма выражения мысли Александром Мищенко тогда была лишь формальностью и остаётся на его совести, уровне образованности, здоровья (всё это влияет на выражение наших мыслей). Приблизительно он тогда сказал следующее: «Посмотри на неё реально! Она обычный человек со своими слабостями и недостатками, вдобавок, не первой юности, даже не молоденькая, а уже взрослая женщина. Если на тебя снова «накатит», представь её, пардон, в уборной со всеми прелестями запахов и звуков! И всё должно, как рукой снять».
Прошли годы и десятилетия, прежде чем я это постиг; обидно до слёз, но всё правда!
Но вернёмся к практике по ботанике. Однажды, когда день обещал быть очень тёплым (было ясное утро), я задумал небольшую стирку. Постирать я решил на речке. Во второй половине дня по узкой тропинке, что начиналась сразу за столовой я с узелком в руке вышел на берег и разложил бельё на тёплых камнях, белых, сверкающих на солнце. На реке были люди. Двое уже постирали, искупались и пошли мимо меня в лагерь. А третий задержался; тоже наш студент, такой же для меня «призрачный», как и только что прошедшие мимо двое. Да! Среди моих однокурсников были такие – непостижимые что ли для меня; какие-то другие, отличные от моего круга, другие, как инопланетяне. Они держались своей группой, особняком от всех, были сплошь тихони, но прилежно учились, что компенсировало их необщительность. Впрочем, это моё (и только!) мнение; я городской, жил дома, в общежитии бывал не часто и могу в них ошибаться. Скажем так, я пишу лишь «со своей колокольни». Впрочем, «со своей колокольни» пишутся все Воспоминания, иначе это уже будут не Воспоминания, а нечто другое; мало ли литературных форм.
И вот, третий задержался. Он стоял на середине реки и стирал носки. Закончив с ними, он их выбросил на берег (рядом со мной), как будто бы меня там не было (казалось, он меня действительно не замечал; всё время что-то мурлыкал себе под нос, типа напевал). Я сидел на корточках у воды и намыливал вещи, одну за другой, намереваясь позже прополоскать. Время от времени я посматривал на однокурсника. Меня начинало раздражать его присутствие; мне хотелось побыть одному. И вскоре наскучившая уже «мизансцена» поменялась. Из-за пригорка, что на противоположном берегу вышла деревенская девчушка лет девяти и стала играть камнями; перебирала их, что-то отбрасывала, а что-то отправляла себе в сумочку (болталась у неё на плече). Вот она приблизилась к реке и пошла по косе, разглядывая дно, вертя головой во все стороны. Мой студент, собравшийся было уходить, вдруг решил постирать плавки, снял и начал стирать. Девочка шла в его направлении. Хотя вокруг него растекалась мыльная пена, течение быстро её относило вниз. Я невольно присмотрелся и увидел, что у озабоченного отрока эрекция. Его «оболтус» раскачивался из стороны в сторону, готовый выпрыгнуть из воды. Девочка продолжала идти вперёд, сканируя глазами дно впереди студента. Мне стало неловко. Я почувствовал себя лишним. Потом пристыдил себя за малодушие и решил остаться до «победного». Конечно, можно было прикрикнуть на него, заставить его одеться, уйти. Но не нанесло бы это действительную травму ребёнку? Я решил вмешаться, если дело примет явный оборот; а так, вроде ничего и не происходит; озабоченный «скрыт» водой, ребёнок просто гуляет; никто не ограничивает его свободу и ничего ему не навязывает. Я решил подождать. Студент, казалось, меня не замечал. Да и девочку, кажется, он тоже не видел, продолжал всё так же напевать себе что-т о под нос, как зомби, поглощённый какой-то идеей «фикс», всё стирал и стирал свои плавки. «Когда же ты постираешь? Скоро до дыр протрёшь?!» - думал я. Наблюдал я и за девочкой. Не скрою, как психологу (по характеру) мне всегда интересна внутренняя жизнь и реагирование всех участников события. Когда мыло в очередной раз рассеялось, и парень, бросив обмылок в кусты, вдруг надел плавки, девочка, которая до этих пор шла в направлении студента ( она подошла уже практически вплотную) вдруг развернулась на сто восемьдесят градусов и побежала в обратную сторону; типичная реакция ребёнка, удовлетворённого в своём любопытстве.
Студент после этого ещё минуты три плавал, потом вышел на берег и пошёл мимо меня, даже не взглянув в мою сторону. Я сейчас вспомнил фразу, которую часто слышал от своего отца; он любил её; когда наш разговор шёл в ключе, мол, о «вкусах не спорят», батя мой говорил: «У каждого свой вкус! – сказал индус …».
Наверняка, у этого события есть какое-то объяснение, а у всех действующих лиц оправдание, так или иначе! Я не берусь судить своего «мутного» товарища. Девочку, тем более. И тот, и другая были поглощены своими ощущениями, вся гамма оттенков которых (от любопытства до болезненной страсти) –это Тайна, которую даже Фрейд со своим психоанализом не сумел разгадать! И мы, несмотря на нечеловеческие усилия и изнуряющую внутреннюю борьбу, зачастую оказываемся побеждёнными этой «гаммой».
Я не Зигмунд Фрейд. Поэтому только факты.
Закончилась практика по ботанике. Впереди новые рубежи и практики, и стройотряд в Гражданке. Об этом дальше и пойдёт речь.
Примечание: поездка со Змеем на свадьбу к Наде и Васе во Владивосток (подробно, знакомство с Липковой, её приезд ко мне в Уссурийск с Кирой, мой секс с Липковой, а Змея с Кирой), и о моём попадании в КПЗ (о прощании с Майклом («камыши»). После 2 курса стройотряд в Гражданке. Конфликт с Романенко, котёнок, гибель котёнка, поездка к Липковой. (Написать во «Вставке» ниже)
ВСТАВКА:
(ПРИМЕЧАНИЕ: ВНИМАНИЕ!!! ОПИСЫВАЕМЫЙ ЭПИЗОД РАСПОЛОЖИТЬ В ПРАВИЛЬНОЙ ХРОНОЛОГИИ, ОПРЕДЕЛИТЬСЯ, ПОСЛЕ КАКОГО КУРСА БЫЛА ПРАКТИКА ПО ЛЕСОВОДСТВУ. А В ОПИСЫВАЕМЫЙ ПЕРИОД (ПОСЛЕ ВТОРОГО КУРСА БЫЛА ГРАЖДАНКА, А ПЕРЕД НЕЙ МОЙ ВОЯЖ СО ЗМЕЕМ ВО ВЛАДИВОСТОК, СО ВСЕМИ ВЫТЕКАЮЩИМИ, МАЙКЛА УЖЕ НЕ БЫЛО, ЗНАЧИТ УЖЕ БЫЛО КПЗ; ПО-МОЕМУ, КПЗ БЫЛО В НАЧАЛЕ ЛЕТА, КОГДА НАС ОТПУСТИЛИ ОТДОХНУТЬ ПЕРЕД ГРАЖДАНКОЙ; МОЯ ЖИЗНЬ БЫЛА ТАК НАСЫЩЕНА СОБЫТИЯМИ, ЧТО НЕ ГРЕХ ЗАПУТАТЬСЯ; С ТОЙ ПОРЫ, КОГДА Я ПОЙДУ «РУКА ОБ РУКУ» СО СВОИМИ ДНЕВНИКАМИ, ЭТОЙ ПУТАНИЦЫ БУДЕТ МЕНЬШЕ).
«Приморские струны -84»
Ещё с абитуры я подружился с Андреем Великовым, а в первые дни учёбы и с его соседом по комнате Александром Симоненко. Нас сблизила гитара, песни, музыка! И мы не расставались, несмотря ни на какие разногласия, все пять лет. Только «гражданка» разлучила нас. Но это впереди, а пока муза с нами! Мы были полны ожидания прекрасного, вдохновением! Мы пели песни моего сочинения, а также наших любимых авторов, Розенбаума, Макаревича, Окуджавы, Митяева, русские и украинские народные песни, бардовские песни. Но! Что восхищает, вдохновение толкнуло моих товарищей на сочинение собственных песен. И Саша, и Андрей вслед за мной стали писать стихи и музыку! Мы репетировали, пели в трио. Всегда гитары были с нами; и в походах, и на учебных практиках.
Не помню точно, на какую из практик пришёлся фестиваль авторской песни «Приморские струны – 84»; на вторую практику по ботанике или на лесоводство. Перед глазами преподаватели Гуков и Железников. Наверное, всё-таки лесоводство.
Мы тогда отпросились в четверг, чтобы успеть в пятницу на прослушивание. Фестиваль в 1984 году проводился в бухте «Лазурный берег» (в просторечье «Шамора»). Нас, правда, сразу не отпустили; кого-то надо было дождаться. Только к вечеру всё разрешилось и нам дали добро.
Так как вечером уехать было не на чем (последний рейсовый автобус уходил около 20 – 00 и мотоцикла в тот раз со мной не было, что также говорит в пользу практики по лесоводству), то и выдвинулись мы пешком в десятом часу вечера, с гитарами за спиной (у меня и Андрея). Шли быстро по грунтовой дороге. Пыли не было, так как накануне прошёл небольшой дождик. Дышалось легко. Устроили даже что-то вроде соревнования по спортивной ходьбе; шли наперегонки. Мне помогала моя спортивная закалка, Андрею – врождённое упрямство, а Саше – его преимущество в длине ног, и в лёгкости (за его спиной не было гитары). Мы упирались долго. Победителя я не запомнил. Потом мы пошли рядом. В пятом часу утра мы, отмахав 35 километров, уже подходили к Уссурийску. И только у самого города нас подобрала проезжающая машина с будкой; довезли прямо до моего дома на Крестьянскую 74.
Так вот, мы переночевали, если четыре часа сна можно назвать «ночёвкой», а в девять с небольшим утра садились на Владивостокскую электричку. Доехали до Океанской, пересели на автобус и только к обеду добрались до места.
Участников было много! Зрителей огромное количество; весь берег, куда хватало глаз, был занят палатками участников и гостей фестиваля! Наверное, среди них были и просто отдыхающие, далёкие от бардовской песни. Но! Мы то были молоды, полны надежд, амбиций, юношеского оптимизма! Нам казалось, что все эти люди приехали на фестиваль, ради песен! И наших песен тоже!
Прослушивание проводили несколько комиссий. Мы попали к самому известному в Приморском крае знатоку бардовской песни, одному из руководителей и организаторов фестиваля Сергею Рыбалко. Он за два года до этого «перекрыл кислород» моему творческому порыву фразой, о которой я скажу ниже. Вынужден вернуться в 1982 год. Тогда я приехал на «Приморские струны – 82» с такими же надеждами, со своими песнями (фестиваль – то авторский!) по рекомендации моего тогдашнего приятеля Сергея Пыхалова. Он рассказал мне, что на Шаморе каждый год проходит фестиваль авторской песни, куда собираются авторы-исполнители со всего Советского Союза. Доступ свободен. Надо только пройти прослушивание. Я воодушевился, выбрал свои лучшие песни и отправился. Как же я был огорчён, когда после всех прослушиваний не увидел своей фамилии в числе допущенных к конкурсному концерту. Я бросился к Рыбалко. Он долго отнекивался, «убегал» от меня. Но я всё же добился его «вердикта». На мой горький вопрос «Почему?». Он ответил: «По причине эстрадности». Увидев, наверное, мои чувства на лице, он «пожалел» меня, подарил «надежду», прибавив: «Так много участников! Если кто-то откажется, я вызову тебя на его место!». Этим он только хуже сделал, приковал меня к сцене на все долгие десять часов, пока шёл концерт. Я стоял, мёрз (с моря дул холодный предосенний ветер) с гитарой возле сцены, замирая каждый раз, когда называли очередного исполнителя; вдруг вызовут меня … Этого не случилось. Зато под утро на сцену вышел сам Рыбалко и спел свою песню «вне конкурса». Ничего глупее я не слышал от бардов за всю жизнь! Я запомнил слова: «Ты свинья и я свинья! Свиньи мы с тобой!». На следующий 1983 год я «Приморские струны» пропустил.
Естественно, что прослушивание в 1984 году у Сергея Рыбалко мне далось нелегко. Пели мы мои песни: «Песнь моя», «Мимо годы», «Фестивальная». По итогам комиссии прошла вторая песня. Там в припеве мы делали с ребятами трёхголосье, что и «тронуло» сердце членов жюри! Нас поставили в конкурсный концерт под порядковым номером пять. Было больше ста участников на конкурсе. А прослушивавшихся в несколько раз больше! Поэтому, успех очевиден! За все более двадцати лет моих поездок на «Приморские струны» (да и на такие крупные фестивали, как «Тин – Кан», «Арсеньевский» это был наилучший результат!
Грамоту нам не дали, но дали совет: «В следующий раз выбирать другие фестивали, более близкие по теме наших песен». Расшифрую – «выбирайте фестивали с политическим уклоном». Именно такими были мои песни: патриотическими, наполненными любовью к Родине и ненавистью к войне. Но! Мы спели хорошо! Трёхголосье было замечательное! Нам аплодировали не меньше тысячи человек, кричали «Браво»! Мы «получили свою минуту славы»! А каких людей мы тогда встретили! Какие песни мы тогда услышали, переписали, а позже исполняли! Да так, что у кого-то из первых рядов мы видели слёзы на глазах! Тогда я впервые услышал о катарсисе; состояние, когда человек плачет от наивысшего блаженства и восторга!
Аркадий Куни лауреат тех «Струн» со своей песней «Каяки». После его победного выступления мы, восторженные подбежали к нему и попросили продиктовать нам свою песню (мы договорились с Андреем Великовым, что он будет записывать первую и третью строчки каждого куплета, а я вторую и четвёртую; так нам и удалось с первого раза записать всю песню Аркадия!). Ещё нам очень понравился Артур Лысиков из Южно-Сахалинска (как и Аркадий Куни)! Огромного роста с окладистой бородой он спел свою песню «Богатырская» и тоже стал Лауреатом в своей номинации! Не помню уже, как нам удалось выучить его песню! Скорее всего, тогда выучили, когда стали посещать время от времени туристический клуб «Экспромт», руководителем которого была Светлана Пляка, знаток и любитель авторских песен. Тогда мы услышали много хороших песен («А за углом кофейня», «Франция» и др.). Спасибо Светлане за тот дух творчества, которым она делилась с нами, приподнимая нас над обыденностью, добавляя уверенности в неокрепшие студенческие души!
Примечание:
К эпизоду о Гражданке: Не помню тогда Майкла. Наверное, на время практики я отвёл его к дяде Саше Потёмкину на Кирова, 28. А может быть описываемый период это уже третий курс (то есть после третьего курса август – сентябрь), тогда Майкла уже не было в живых, стройотряд в Гражданке тоже я не описал и т.д. Значит я вернусь и всё восстановлю. А при вёрстке всё расположу по – возможности, в хронологическом порядке.
ПРИМЕЧАНИЕ: ВЕРНУТЬСЯ ЧУТЬ ВЫШЕ И ОПИСАТЬ ВО ВСТАВКЕ, ЧТО ПРОПУСТИЛ, ПОТОМ ПРОДОЛЖИТЬ О ТРЕТЬЕМ КУРСЕ, ПРОСВИРНИНЕ И Т. Д.
Реальность и иллюзии моей жизни
© Copyright: Рик-Давид-Аллен, 2017
Свидетельство о публикации №217021801407
Свидетельство о публикации №217021801407
Рецензии