Гостья в черном

Беленький, трепещущий душу нектар разлился в рюмку. В кухне, которая представляла из себя комнатку 2х2 метра, пребывал в одиночестве потрепанный человек средних лет. Руки его тряслись, словно после сорокачасовой рабочей смены. Взор никак не мог сфокусироваться на одной точке и прыгал из одной стороны в другую. Старинная советская тельняшка держалась на последних швах. Но это все лишь мелочи. Человеку было совершенно плевать на них – он пребывал с себе. Как и всегда.

Рука залила в горло огненную воду. На столе не было ни хлеба, ни любой другой закуски. Из-за этой мелочи удовольствие после рюмки принимало слишком яркий и обжигающий характер. Но мужчина был стойким, ведь он прекрасно знал, что еще всего лишь часок в таком темпе, и Морфей позовет его к себе в объятия, причем даже идти никуда не понадобится.

В коридоре раздался горгулий вопль, – давно пора было смазать дореволюционную дверь – и сразу после аккуратно заплыла женская фигура. Черная одежда соблазнительно обтягивала ее формы, но и в то же время вызывала опасение. Брюки, кофточка, помада, даже панамка – все было космически черным. Пустотно черным.

– Здравствуй, Сережа, – она словно в танце приблизилась к мужчине. – Почему ты не закрываешься? Неужели не боишься грабителей?

– У меня нечего грабить, – он попытался выговорить слова максимально отчетливо, но последние звуки все равно пропадали.

– А маньяки и другие напасти? – она села напротив, сильно наклонившись к собеседнику; тело ее будто бы продолжало танцевать, хотя сама она была почти недвижима. Глаза ее оказались молочно-белыми, что необратимо сразило Сергея.

– «И я возьму еще бутылку белой. / Она на цвет как у нее глаза», – шепотом вспомнил стихотворение восхищенный Сергей.

Женщина услышала – или может просто прочитала по лицу – но ее тоненькие губки слабо дернулись в довольной улыбке. Ей явно нравилась эта ситуация и она выдержала небольшую паузу, наслаждаясь моментом. Мужчина и гостья вызывающе смотрели друг другу в глаза: женщина уверенно, Сергей – с помехами.

– Пожалуйста, представьтесь, – хоть глаза и зацепили его, но бессмысленный разговор начинал уже раздражать – у него тут вообще-то весь план по минутам расписан.

– Как? Ты меня не знаешь?

– Впервые вижу.

– Я вот я тебя знаю очень давно, можно даже сказать, – с рождения, – она наклонилась еще ближе. «Это не женщина, это провокатор,» – напряженно подумал Сергей.

– Очень сомневаюсь, – он залил в себя следующую стопку; водка явно сопутствовала несвойственному для него гостеприимству.

– И почему же ты так в этом уверен? – она перешла на шепот, делая обстановку слишком интимной.

– Я родился далеко отсюда, да и лет мне побольше, чем кажется.

– Расскажи мне, умоляю, – она откинулась на спинку стула и направила взор вверх, предвкушая интересную историю.

– Не думаю, что тебе понравится.

– М-м-м, начинай.

Сергей опрокинул следующую стопку. Он не любил проваливаться в воспоминания, но женщина сильно влияла на него. Прошлое само нахлынуло, сметая остальные все мысли. Даже о ней. Но сначала – следующая стопка.

***

– При рождении отец нарек меня Сирисом, в честь одного из богов. Да, может показаться, что это какое-то варварство, но тогда это было даже честью.

– Так ты родился в какой-то языческой деревушке? – ее голос так манил, будто прекрасная песнь сирены.

– Отнюдь! Я был рожден в самом великом городе своего времени – Вавилоне. Мой отец был в нем зажиточным купцом, для которого торговля стала настоящей страстью. В такой семье я появился на свет. Примерно в 9 веке до н.э. по современному летоисчислению. Мне повезло быть старшим сыном: отец с ранних лет брал меня в свои караваны и посвящал в тонкости торгового дела. Об этой жизни я до сих пор вспоминаю, как о самой счастливой.

Сергей уставился в почти опустевшую бутылку, окунувшись в воспоминания. Ему было не важно, что подумает гостья. Но та ничего и не говорила, она уважительно слушала.

– Я быстро рос и не менее быстро учился. Когда мне стукнуло двадцать три, отца скосила болезнь. Это была трагедия для многих добрых людей. Хотя в моем детстве потери и переживались более стойко чем сейчас, мать рыдала самыми горькими слезами. У меня к тому времени уже тоже появилась своя семья, и дело впервые полностью перешло ко мне в руки. Если честно, я несколько лет ждал этого момента, потому что амбиции съедали меня изнутри. Я должен был стать более именитым и более великим, чем консервативный отец. Именно это послужило сигналом, что пора. Я собрал караван для путешествия через пол мира, в Нимруд.

– Значит детская травма? – она достала тонкую сигарету из кармашка и нагло закурила. – Жизнь под гнетом несгибаемого отца? Это и стало причиной того, что случилось дальше?

Сергей укоризненно посмотрел на гостью. Потянуло приторным ментоловым дымом.

– Не перебивай, женщина, – он попытался налить новую стопку, но бутылка оказалась пустой – отлично! весь план насмарку.

Мужчина резко встал за новой бутылкой. Ноги предательски подкосились, чуть не уронив хозяина на стол. От такого крутой карусели даже немного поплохело.

– Сиди ты, сейчас принесу, – женщина остановила череду забавных попыток. – Лучше продолжай. Ты утолил свои амбиции?

– Нет, караван разграбили разбойники, а меня взяли в плен. На несколько месяцев я стал игрушкой.

– Почему они не потребовали выкуп у твоей семьи? – женщина с треском открыла новую бутылку животворящей жидкости и сама наполнила стопку – теперь она взяла на себя обязательства бармена.

– Я никогда не был высокомерным и не был готов терпеть во время длительных путешествий кучу страданий только для того, чтобы доказать свое превосходство – я ехал в обычной мешковатой одежде и постоянно был среди солдат. Поэтому разбойники приняли меня за простого охранника.

– Так вот как скромность тебя впервые спасла, – женщина налила и себе.

– В первый и единственный раз она меня спасла, – нахмурившись поправил Сергей.

Видимо рюмка позитивно подействовала на женщину, потому что та встала и уселась на краешке стола намного ближе к Сергею. Улыбка ее уже не была ехидной, она начала испускать искренние лучи удовольствия.

– Я много месяцев скитался в плену, пока не надоел им. В один прекрасный день пьяный разбойник просто перерезал мне глотку – ему стало скучно.

– Прямо глотку? – наигранно спросила женщина. Она почти прикоснулась к лицу. – Покажи.

Сергей задрал голову вверх, оголяя шею. Через весь ее экватор проходил толстый резаный шрам. Женщина проехалась вдоль него длинными пустотно-черными ногтями.

– Бедненький, – округлила она глазки, – больно?

Мужчина совсем забыл про свою амброзию – женщина украла весь интерес. План и так уже был разрушен, так почему бы и не оторваться до конца, решил он.

– Я проснулся посреди пустыни в полном одиночестве, – невозмутимо продолжался рассказ. – Тогда я еще не понимал, почему не умер (да и сейчас не понимаю). Мысли бегали, словно ошпаренные. Но, к счастью, у меня было достаточно времени, чтобы подумать обо всем, пока пустынные пески все еще оставались на горизонте. Путешествие было трудным: я страдал от жары, страдал от жажды, страдал от усталости, но ничего из этого так и не убило меня. Я думал, что мне дан второй шанс, что я меченный богами, что я должен жить, даже что я сам Бог, – последние слова он произнес очень тихо, для мужчины это была больная тема. – Но пройдя сквозь непрекращающиеся муки, мне это надоело. Мысли меня лишь раздражали. А жизнь подпитывала лишь надежда. Надежда вернуться домой. Именно тогда я понял самое главное – я просто хочу увидеть свою семью.

Женщина налила стопку, на этот раз только себе. Личико ее перекосилось – не пошла, видимо.

– Тебя были рады видеть? – задыхаясь спросила она.

– Ну, они были немного удивлены. Оказалось, что у себя дома я уже как год был мертв. Все знали о караване, и никто не ждал моего возвращения. Сейчас я думаю, что моя история похожа на странствия Одиссея, – улыбнулся он.

– Так они были рады?

– Сначала, конечно же! Но как только я все им рассказал… – Сергей поник и замолк; казалось, тысячелетняя обида свалилась на его плечи.

– Ну, что было дальше? – женщина переплыла в другой конец комнаты, к закрытому окну; ей будто тяжело было находиться на одном месте.

– Во врем пути я много о себе думал, но то, что люди воспримут меня не как чудо, а как предзнаменование конца, я не предполагал. Ночью меня вытащили из дома и вывели за город.  Там мне вынесли приговор и самое интересное – казнили. Меня закидывали камнями, жгли факелами, кололи копьями и топтали лошадьми. Успокоились они спустя несколько часов мучений. Как ты уже могла догадаться, проснулся я на следующее утро.

– Бедняжка, – она громко вдохнула в себя приторный дым, оголяя в этот раз свою шею. – Забитый, всеми отвергнутый… Продолжай.

– Возвращаться мне было нельзя, – опьянение стремительно спадало, но Сергей не спешил нагонять упущенное – с каждым проведенным вместе мигом женщина все больше его манила, будто что-то недостижимое и необузданное, – поэтому я повернулся спиной к дому и направился вперед. С этого момента дом больше никогда не будет мной посещен. Меня ждали новые годы мук и страданий. Теперь, когда у меня не было ни стимула, ни точной цели, я блуждал долгие годы. Я видел множество людей, множество умнейших людей, которые открывали мне глаза на мир. Это было мое паломничество.

– Далеко ты ушел от дома? – она выбросила окурок и села совсем рядом с Сергеем.

«Как манит стерва», – подумал он, но в то же время осознал, что она также вызывает необъяснимый трепет и страх. Странное чувство.

– Мир стал моим домом и я был ближе к нему, чем большинство из когда-либо живущих. Но я немного посмотрел на внешнее разнообразие кожи и языков. Вокруг меня в какой-то момент даже стали собираться люди, считая, что я смогу их чему-нибудь научить. К этому моменты я уже немного практиковал некую медитацию, которая при первом же упоминании покорила мое сердце. Однажды я даже медитировал 49 дней под очень красивым деревом, нареченное после деревом Бодхи. В это время я впервые нашел последователей. Они слушали меня, а я хотел говорить.

– Это было восхитительно, – Сергей так усладился своими воспоминаниями, что улыбка сама расползлась по его лицу. – Они по-настоящему любили меня и слушали. Но у этой любви была вторая сторона медали: недопустимый идол. Ученики так меня возлюбили, что истинное учение меркло в их глазах. Как мне не было больно, я должен был их покинуть. Собрав всех в круг, я провозгласил: «Мне пора на тот свет. Завтра смерть придет ко мне, так что говорите, если есть вопросы». Все промолчали.

– И вот так бессмертный Сирис вновь стал скитальцем, – очень пафосно и наигранно декламировала женщина, хлопнув очередную рюмку.

– Но это уже не было испытанием, мой путь стал просто дорогой. В основном я медитировал и пребывал в безлюдных местах: лесах, горах. Из-за этого путь мой был намного дольше. Поколения сменялись, и я понял, что мои покойные ученики создали целую религию, вознеся меня в божественный сан, и обозвали ее по моему вымышленному имени – Буддизмом. Так забавно, – Сергей умиленно улыбнулся.

– Тебе это совсем не польстило? – она достала свой не очень новый смартфон и начала в нем что-то тыкать.

– Мне плевать. Но я понял, что в этом, быть может, и заключается моя цель – помочь людям найти правильный путь. Показать им, насколько пошлы их приземленные иллюзии. Ученики вдохновили меня, и я пошел искать новое сердце цивилизации, каким когда-то был Вавилон, мой дом.

Женщина положила смартфон динамиком вверх. Очень тихо из него начала возрастать нежная симфония. Сергей ее знал – Шопен, симфония №5.

– Вот так-то ты и попал в Рим, – женщина встала сзади Сергея и начала несильно мять его плечи.

– Так я и попал в Рим, – больше воспоминания не вызывали улыбки; даже симфония не успокаивала душу. – Теперь я попробовал активно призывать людей, это, возможно, и стало моей ошибкой. Хотя, честности ради, хочу сказать, что многие шли за мной.

Музыка перешла в энергичный момент. Женщина подняла Сергея с места. От столь резких изменений тот очень удивился, но виду решил не подавать. Она одной рукой слилась с мужчиной ладошками, а вторую мягко положила ему на плечо. Необычная пара слилась с танцем, кружась в маленькой кухоньке. Или она стала большим залом? Разницы не имело.

– Что тебе помешало?

– Меня распяли на кресте и оставили умирать.

– Больно?

– Неприятно.

– И тебя это остановило?

– Конечно же. Я понял, что людям не нужна моя истина, – последнее слово он произнес с иронией.

– А чья же им нужна? – женщина опустилась на его шею.

– Хоть они через много лет и признали мою жертву, но сделали это только ради своих корыстных целей, – дыхание его было не ровным, но не столько от танца, сколько от этой женщины; каждое слово он говорил на выдохе, раскручиваясь в потоке эмоций. – Они убивали друг друга, с полной уверенностью говоря, что это была моя воля.

– Почему ты не вернулся и не рассказал им все, раз они так стали тебя восхвалять?

– Я первый раз в жизни по-настоящему разочаровался в людях.

– И что же ты сделал? – она немного отстранилась от кавалера и посмотрела ему прямо в душу.

– Я ушел вновь. Тогда мне показалось, что люди еще просто не готовы. Детская наивность поддерживала мою жизнь. Поэтому я отправился в горы, где замуровал себя в пещере, чтобы впасть в медитацию. Не знаю, сколько прошло времени, но, когда я решил возвратиться, сменилось уже очень много поколений.

– Я вся в предвкушении.

– Мне стыдно вспоминать эти годы, – он совсем ее отпустил и, потупив взгляд, свалился обратно, – но тогда я лишился своей смиренности. Просто, когда Европа вновь предстала пред моим взором, я осознал, как люди дискредитировали мои мысли. Они их вывернули наизнанку ради того, чтобы управлять и властвовать. Я был так зол! Люди упали в моих глазах до уровня грязи. Я понял, что, если нет смысла в моей жизни, то в их и подавно. В сердце родилась неутолимая жажда мести.

– Хм, – женщина села напротив, опять начав извиваться словно кобра. Хотя делала она это настолько плавно, что взгляда нельзя было оторвать.

– Их «мессия» решил устроить небольшое наказание для них. Путь мой лежал к первым ученикам, которые замыслились как праведная армия. Но судьба кинула меня совсем к другому народу, к язычникам. И тогда я понял, что это даже лучше. Они были жестоки и безжалостны – то, что мне и требовалось. Спустя много лет упорного труда и грязной политики (я был ослеплен гневом, поэтому двигался сквозь все преграды) они отдали мне право правления. Тогда я нарек себя громким именем – Бич божий. И вложил всю свою ярость в удар.

– Аттила, – тихо прошептала она.

– Мой гнев не ведал пощады. Я убивал всех и всеми возможными способами. Не щадились ни дети, ни женщины. Я даже нанес удар их знаниям, разрушив Александрийскую библиотеку, потому что считал их недостойными для любой мысли. Но это был лишь праведный гнев – он быстро иссяк. Злость и обида ушли, забрав с собой даже самый маленький интерес к людям. И тогда я вновь ушел в горы. Позднее до меня долетели слухи, что гунны оказались разбиты. Но мне уже было плевать. Я нашел место, куда никогда не должен был попасть человек и впал в самую длинную в моей жизни медитацию.

– Почему же ты не остался в ней, раз среди людей упокоение найти оказалось невозможно?

– Пробыв в ней около тысячи лет, я очнулся. Тогда-то ко мне снизошла одна из самых больных истин в жизни. Я понял, что в медитации нет смысла, если ты никогда не умрешь. Эта практика духовного возвышения. Но она должна иметь свой конец. Я достиг потолка и должен был умереть. А этого не происходило.

– Может смерть не хотела к тебе так рано приходить? Может ты еще что-то должен был сделать? – она подошла к Сергею и вновь подняла его с места. – Пошли на улицу, сегодня такая чудесная ночь.

– Ничего я не должен был сделать, – он сильно не сопротивлялся; женщина схватила его за руку и потащила из квартиры. – Это были времена великого разочарования. Не в силах больше жить, но так и не властный умереть, я скитался по пустыни депрессии, пока вернулся к людям вновь. Тогда наконец пришло осознание, что люди никогда и ничему не научатся. Мое изуродованное учение стало самой властной структурой управления. Люди стали подобно свиньям, причем и управляемые, и управляющие.

– Злости больше не было, – продолжал он, ¬– но были слезы боли и полное сердце презрения. Я не мог понять, почему же они просто не способны оценить духовную жизнь. И тогда до меня дошла великая истина: может я не прав? Жить столько веков, но быть глупее любого ребенка. Это даже смешно. Поэтому я решил оценить их жизнь, но теперь на своих условиях. Знания о том, как забирать власть пригодились мне вновь. Я отвоевал себе средненький замок и стал там властвовать, ни в чем себе не отказывая. Жизнь моя превратилась в мечту многих королей. Меня все боялись. Да, люди вновь стали жить страхом ко мне. А я лишь подогревал их страх. В какой-то момент я уж не мог отказать себе в удовольствии мучить их хрупкие тельца. Мои челюсти разгрызали их судьбы словно орешки – незабываемое впечатление. На меня даже никто нападать не смел. Определенную долю юмора доставляло манипулировать на их религиозной почве. Каждый раз, когда я видел на груди человека крестик с аккуратно выдолбленной своей измученной фигуркой, меня брал истеричный смех. На это годы мое имя было – Влад Цепеш.

Они словно голубки выпорхнули из обвисшего и полуразвалившегося подъезда. Звездное небо отдавало той манящей и недостижимой привлекательностью. Мягкий воздух так обнимал легкие, будто пытался обнять их изнутри.

– Смотри, – крикнула женщина, смотря на небесные светочи, – может смысл всего этого где-то там?

– Знаешь, я почти полностью отрезвел и хотел бы знать, кто ты, – Сергей сел на лавочку.

– Ты еще, Сереж, не рассказал свою историю. Сначала ты, потом – я, – она села на поведавшее жизнь измученное колено, растаяв на мужском теле.

– Так прошло лет сто, больше я просто не выдержал. Предаваться грехопадению тоже наскучило.

– Эх, а мне бы не наскучило, – вздохнула она.

Сергей лишь хмыкнул. Он уставился к небу, к чему-то такому, до чего он так и не смог достать.

– Так ты опять ушел?

– А что еще делать бессмертному человеку? Только вечно уходить.

– Но куда ты ушел в этот раз? Что двигало тобой теперь?

– Ни-че-го, – выходную Сергей. – Апатия, депрессия ¬– пустота, в общем. Я разочаровался во всем-всем-всем. Вселенная лишила меня возможности иметь какой-либо смысл, оставалось только смириться. Людей я больше не презирал. Я скитался по случайным местам, оседая где придется (последнее время, к примеру, хожу по этой пустынной северной стране). Лишь пару десятков лет назад я понял, что послужило причиной смерти сверлящего презрения. Меня посетила занимательная мысль: они умнее. Живя в вечном страхе не проснуться, люди за свой век умудряются понять больше, чем я за полторы тысячи лет скитаний. Я словно самовлюбленный подросток пытался навязать им свою точку зрения, уверенный, что она истинно правильная. Когда они отказались, злость подчинила мой пыл. Потом я плакал. Потом депрессия завела меня в болото цинизма и вседозволенности. И лишь затем я все это осознал. Обычному человеку для этого пути потребовалось бы не больше сорока лет.

– Ты себя принижаешь.

– Нет-нет-нет. Я понял: вечно живой – вечно недоросль. Все упирается в конец, которого злой рок меня лишил.

Женщина повернула его голову к своей. В его глазах блестели слезы. Он тихо прошептал:

– Я хочу умереть.

Она встала на ноги и опустилась до его уровня в такую позу, в какой говорят с маленькими детьми.

– Сереж, – голос ее был очень нежен, словно мать шептала любимую песенку. – Ты – самый значимый человек в истории человечества. Ты изменил абсолютно каждую жизнь на этой планете. Нет никого, кто бы не знал твоего имени. И все ты мог наблюдать лично. Ты видел прогресс человечества, ты мог наблюдать за развитием памяти о себе, на мог тончайшим образом проанализировать человеческую сущность. Любой, кто напишет твою историю – напишет вторую Библию, вторую Одиссею. Разве не это живое воплощение человеческой мечты?

Она немного отошла, чтобы тихо закурить. Звезды пленили ее взор.

– Я не великий. Я лишь ребенок, который за полторы тысячи лет так и не разобрался в этом мире.

– Ох, я просто никогда не пойму вас, людей, – прошептала она. – Сереж, что бы ты сделал, если бы смерть наконец пришла?

– Не знаю. Бросился бы в ноги. Требовал бы объяснить, почему забыла про меня. И самое главное – просил бы приласкать и никогда больше не отпускать.

– А если она не забыла про тебя? Если это все была такая… хм… игра, эксперимент.
– Игра?! Эксперимент?! – его глаза раскрылись истиной озарения. – Ты же не хочешь сказать…

Он сделал несколько глубоких вдохов, пока смог продолжить:

– Это ты?! Это тебя я столько ждал?

Она не обращала на него внимания:

– Ты не ответил на вопрос.

В сердце у Сергея так застучало, как не уже не стучало многие столетия. Тяжелые соленые капли дождем бились из глаз. Он подполз к ее ногам.

– Я бы простил, я бы понял, я бы все сделал – лишь бы она взял меня в свои объятия на всегда.

– Встань, Величайший из людей. Ты позоришь свой род, – впервые за вечер она перестала соблазнительно колыхаться; ее тело уподобилось деревянному пруту, или даже – косе.

– Я никакой не Величайший, – он обхватил ее ногу. – Я просто хочу умереть.

– Ты должен себе признаться, не зря ведь пройден такой путь, – она выкинула окурок и опустилась на его уровень.

Носы их соприкоснулись. Дыхание участилось. Сердце забило на предельной мощности. И они слились в поцелуе. Губы их прижались, не в силах отпустить друг друга, а языки танцевали в надежде никогда не устать. Возможно, такие моменты и есть редкостные минуты жизни в слишком продолжительной медитации.

Она встала в свой рост. Глаза мужчины горели надеждой, прекрасной мечтой. Блаженная улыбка не знала предела.

– Рано, Сереж, – она откинула его от своей ноги, мягко коснулась головы и пошагала в темноту.

Надежда, мечта, успокоение – все в одну секунду разбилось, прорывая землю под собой. Сердце должно было лопнуть от боли, но этот предательский аппарат не переставал биться. Никогда и никто еще не чувствовал такой боли. Это была боль жизни – самая страшная боль.

– Вернись, сука! – заорал он.

– Я хочу умереть!

– Вернись!

– Умоляю!

– За что!

– Почему я!?

– ТВАРЬ!

– ВЕРНИСЬ!

Но женщины уже не было. Сергей повалился на землю, прямо в кратер, образовавшейся от разрыва его мечты. Он плакал как ребенок, как потерявший близкого страдалец, как умирающий больной – он плакал не слезами, а самой чистой и искренней болью.

– Сука, – тихо шептал он в землю. – Умоляю…

***

Ребенок проснулся от громких воплей. Его детское любопытство не могло позволить не узнать источник звука. Он выглянул в окно. Там, развалившись у подъезда, плакал мужчина.

– Сынок, а ну уйди от окна, – раздался сзади женский голос.

– Мама, а что случилось с дядей Сережей? Почему он плачет?

«Сумасшедший псих, – подумала она, – нельзя было его выпускать из наркологички. Утром же буду жаловаться, чтобы его забрали вновь и больше никогда не выпускали».

– Все мы иногда плачем, сынок, – тихо сказала мама. – У всех у нас бывают трудные моменты. Наверное, дядю Сережу просто что-то сильно расстроило.