ШКАС

Июль в этом году не задался с самого начала. Уже первого числа неожиданно даже для синоптиков задули северные ветра, и к вечеру похолодало так, что распахнутые на весь июнь окна пришлось срочно закрывать, чтобы не простудить ребёнка.

Каменная кладка старого добротного дома ещё несколько дней отдавала тепло внутрь, потому, несмотря на зарядивший уже на второй день дождь, в квартире было довольно приятно. Санька же, чувствуя тепло дома, рвался поиграть в песочнице, но на улице сизые тучи изливали свою горечь дождём.

В конце концов, стены семейного очага больше не могли хранить тепло природы, и, поскольку включать в середине лета отопление никому не приходило в голову, нам, как и всем остальным, пришлось согреваться душевным теплом, да и то, храня его под ватным одеялом. Санька был счастлив. Ещё бы: оказаться шестилетнему ребёнку в постели между родителями – это дорого стоит. Это то же самое, что вернуться в детство…

Зато август… Август был великолепен. Уже последнее воскресение июля раскрасилось в Питере не только сигнальными флажками  кораблей, вставшими на якоря в день ВМФ в Неве, но и первыми лучами так соскучившегося по нам солнца.
 
С каждым днём становилось всё теплее, словно наше северное лето, очухавшись, наконец, решило вернуть всё украденное в июле. Санька ликовал, и когда мне неожиданно дали отпуск, а Маринка смогла взять две недели за свой счёт, и мы засобирались на дачу, счастью ребёнка не было предела.

Недолгий переезд в область, и вот мы втроём стоим на крыльце старого, но ещё добротного деревенского дома, где не так давно жили мои родители. Санька их застал, но уже не помнит – мы не были здесь три года. Причины понятны. Но в этот август меня вдруг потянуло сюда. На родину. И вот мы уже стоим в большой комнате.  То ли пыль, поднятая нашим появлением, то ли тени ещё недавнего прошлого стоят в лучах солнечного света перед моими глазами.

На второй день, после генеральной уборки, мы с Санькой рванули в лес. Август, пропитанный теплом и прошедшими дождями, был богат на грибы.
 
- Санька, ничего в руки не брать! – сразу же строго распорядился я. – Сначала позови меня.

Ребёнок приуныл было, но уже через пару минут, захваченный новыми интересами позабыл и о своём горе, и моём наказе.

- Пап! – радостно верещал он, вытаскивая за огромную  шляпу  из-под первой же осины огненный красноголовик.

Объясняя ребенку, что это за гриб, замечаю около ели красное пятно с белыми крапинками. Осторожно, чтобы чадо раньше времени не заметило эту «прелесть», отвлекая рассказом, подвожу его поближе.

- … а когда красноголовик полежит в корзинке, он станет синим, - говорю я, внимательно следя за взглядом сына.

Есть! Засёк! Санька метнулся было за мухомором, но проворно подставленная нога, заставила его растянуться по изумрудной подстилке леса. Нет, что ни говори, а безусловный рефлекс самый сильный. Ещё дед, бывший военный лётчик, прошедший всю войну от начала и до конца, обучал меня так же. Его опыту я доверял тогда, верю и сейчас, а потому и использовал этот приём – доброе дело от времени не стареет.

И вот сидим мы с сыном перед трухлявым пнём, и он, вытирая слёзы, запоминает, что красота бывает обманчива. Пусть запоминает. Это ему в жизни не раз пригодится.
Бродим дальше. Старое берестяное лукошко, которое я помню сызмальства, правда, тогда дед его таскал, а я только приносил в него грибы, по два, по три, по четыре, по скольку умещалась в моих ладошках, наполнилось  ещё на треть, но уже страдальчески потрескивает обветшалой ручкой. Санька же бегает как заводной, а я смотрю не столько за грибами, сколько за ним, чтобы в несмышлёные руки не попало что-нибудь опасное. Вдруг он уже тянет ко мне свои ладошки, на которых лежит что-то совершенно рыжее, непонятное, завернутое восьмёркой.

- Санька, стой! – кричу я, и ребёнок, набычившись первой слезой, уже готовый бросить свою находку, делает взмах руками…

- Стой! – ещё сильнее кричу я, и малыш теряется, не понимая выбросить это или подождать. Но запретный рефлекс  оказывается сильнее, и рыжая «восьмёрка» остаётся на детской ладони.

Осторожно, чтобы окончательно не перепугать сына, сажусь на колени так, чтобы мои глаза были напротив его, а таинственная вещица оказалась между нами. Левой ладонью медленно, старясь не вспугнуть ребёнка, прижимаюсь к его протянутой ладошке снизу, правая же в нетерпенье дрожит, готовая выхватить, зажать, защитить даже ценой пальцев от этого ржавого куска войны, затерявшегося на семьдесят лет среди ленинградских лесов.  Нет..., это не мина-«кукушка», не способная убить, а лишь изуродовать взрослого человека. Но что она способна сделать с ребёнком? И как она здесь осталась, ведь за столько десятков лет после войны лес этот выхожен мной и дедом, отцом, да всеми местными вдоль и поперёк. Но это может быть что угодно другое…

Я не вижу глаз Саньки, знаю только, что он сейчас испуганно смотрит на меня, интуитивно доверяясь отцу. Я вижу только этот страшный ржавый кусок военного металла и думаю только о нём. Память детства пытается мне что подсказать, но на ум  сейчас приходит только старинный комод в нашем доме, покрытый кружевной накидкой, на котором всегда стояли часы, фотографии деда и бабушки и… и восемь патронов от пулемёта ШКАС, стоявшего на дедовском «Иле». Кусок пулемётной ленты дед принёс с войны, и иногда, только при нём, разрешал мне брать его в руки. После смерти деда отец запрятал патроны так, что до смерти отца я их не мог найти. И лишь разбирая потом его вещи, наткнулся на дедов талисман...
Именно такие «восьмёрки», только чёрные, но при этом блестящие пугающим тёмным своим светом, а не насквозь ржавые, как эта, соединяли те патроны в ленту. Вот оно что такое…

Давным-давно, в войну, над этим лесом шёл воздушный бой. Выжимая все силы из моторов, в небе над нашими головами в смертельных виражах вертелись самолёты, пытаясь поразить друг друга пулемётной очередью. Пули искали цель, а ненужные больше гильзы и скобки пулемётных лент сыпались с высоты на землю, разлетаясь по всей округе.  И вот сейчас один из таких кусочков войны лежит на ладони моего сына. Безопасная память. Это самое главное, что безопасная.

- Пап! – Санька не может долго стоять неподвижно. – Пап?

В голосе его нет и тени опаски. Он уж понял по моим глазам, что бояться нечего, а потому пытается вернуть нас к такому интересному занятию.

- Нет, Санька, - уверенно говорю я. - На хорошую солянку нам и так хватит, чтобы даже животы заболели, да и лукошко сломаться может. Как грибы понесём? В подоле? – строго смотрю я на сына, и аккуратно беру из его ладошки звёнку пулемётной ленты, вновь привлекая к ней детское внимание. – Хочешь, я расскажу тебе дома историю этой штуки?

- Сказку? – радостно кричит Санька.

- Нет, быль. Но она такая же интересная.

- Про кого?

- Про богатырей, которые умели летать и победили в небе и на земле страшного чёрного дракона.
 
Санька забывает про грибы и с удивлением смотрит на меня, а я продолжаю:

- Одним из них был твой прадед. Идём скорее: дома я докажу тебе это.

Ещё бы: кроме куска пулемётной ленты от дедовского ШКАСа с такими же звёнками как эта, есть два ордена и шесть медалей. Думал, что рано пока рассказывать Саньке о войне и деде, но жизнь сама распоряжается, когда и чему настало время.