Мгновенья дивных встреч. Верховинка

Моему дядюшке Максиму,
прошедшему всю войну
 ПОСВЯЩАЕТСЯ.

 

ВЕРХОВИНКА

© Кожемяко Иван Иванович
18 февраля 2017 года

Москва
2017 г.

ВЕРХОВИНКА
 

***
Как только у калитки раздался стук, так у нас в станице не стучали, а в этот раз - как-то тихонько, словно даже стеснительно, я, пацанёнок семи-восьми лет, побежал открывать дверь.
И тут же утонул в неведомом для меня запахе, дивном, кружащем голову, и нарядная, очень красивая женщина, одета совсем не так, как ходила моя мать, обняла меня, прижала к сердцу и на неведомом мне языке запричитала:
– Ой, Иваночку, якый же ты уже дорослый!
Я ж тебе бачила тильки на фотографии, яку  прислав твий тато, батько твий, зовсим малэньким…
И я уже знал, что это и была та далёкая тетушка моя Василина, о которой так часто и много мне рассказывал отец.
А рассказывал часто лишь потому, что эта девушка из Закарпатья и стала судьбой моего дядюшки Максима, с которым отец был очень дружен в годы войны.
И когда я увидел возле калитки и дядюшку Максима, строгого, в военной форме, с орденами на груди, и, как я уже знал, с полковничьими погонами на плечах, я вырвался, через силу, из объятий тётушки Василины и побежал с криками в дом:
– Мама, мама, там – гости к нам…
Много лет прошло с той поры.
Не стало уже дядюшки Максима, и наша связь с тётушкой Василиной как-то изошла на нет, только и остались, на десятилетия,  поздравления с праздниками и днём рождения, но в своём сердце я на всю жизнь храню эту историю, которую мне за всю жизнь, во время редких отпусков, рассказывал мой отец. А сейчас уже некуда и написать…


***


Он сразу почувствовал чужой взгляд из-за густых кустов на буйной, но мелководной речке.
К слову, он знал за собой это свойство и был ему благодарен всю войну – только поэтому и жив остался, пройдя все её испытания – от первого до последнего дня.
Но сегодняшний взгляд, который он чувствовал на себе, угрозы его жизни не нёс, поэтому он даже не дотронулся до автомата, что привычно терзал ремнём его погон.
Это был взгляд любопытства. Его просто, без злобы и намерений уничтожить, изучали.
Он даже знал, что на него смотрит девушка, спрятавшись за кустами, куда вели свежие босые следы от маленьких ног, что не укрылось от его цепкого внимания.
«И кому же это я так понадобился? И что за местная Русалка там спряталась, за кустами, и так пристально меня изучает?».

 

Улыбнулся, но вдруг посуровел и подумал: «А что, у бандеровцев не может быть девушки, которая следит за мной?»
И он, сжав сапогами бока верного друга, который прошёл с ним всю войну – своего коня Ястреба, пустил того вскачь, не сдерживая его сил и буйного нрава.
И только когда под копытами гулко прозвучал настил мосточка перед военным городком, где базировался его батальон, он придержал Ястреба, но не мундштуком разрывая ему губы, как это делали другие, а лишь похлопав рукой по атласной шее и сказав: «Ну, всё, мой хороший. Хватит. Угомонись… Мы уже дома».
Конь тут же перешёл на шаг, и послушно поплёлся к воротам, где стоял часовой.
Светило яркое солнце. И разомлевший под его лучами пожилой солдат Звонарёв, который прошёл с ним всю войну, тут же подобрался и громче, чем даже надо было, поприветствовал: «Здравия желаю, товарищ майор».
Он, молча, поднял в ответ руку и въехал в городок.
Надо сказать, что он никогда даже не задумывался, что ему только исполнился двадцать один год, и считал себя старым и всё познавшим на войне командиром.
На опрятной, но не первого срока гимнастёрке, теснились шесть орденов, медалей он не носил, да четыре нашивки за ранения – три жёлтые и одна красная.
В сорок первом, в шестнадцать лет, после десятого класса, завершил трёхмесячные курсы, получил кубаря в петлицы, да так и прошёл всю войну.
Из строя выбывал только по ранениям, но кто-то истово молился за него, и он даже не верил, что остался жив, пройдя всё, что уготовила судьба пехотному командиру.
А сейчас, двадцатидвухлетний командир батальона, майор Максим Шевелёв, прибыл со своим батальоном на новую войну.
Без перерыва и передышки.
Вся его дивизия была переброшена на Западную Украину для борьбы с бандеровцами.
Получив лично от комдива задачу, он занялся изучением района, ответственность за который была возложена на его батальон.
Район тяжёлый – и горы, и лес, и реки, мелкие, но буйные, а самое главное – полное отсутствие контакта с местными жителями.
Люди просто боялись, так как не проходило и дня, чтобы в местах дислокации дивизии не находили убитых – как военных, так и мирных жителей.
Вчера он первым, неосмотрительно даже, оторвавшись от батальона, прискакал на окраину Берегового, где увидел страшную сцену, даже душу замутило – две молоденькие учительницы, приехавшие из России, были измордованы извергами, а затем – повешены на старой берёзе.
Никогда не кричал он на людей, а тут не выдержал, и так рявкнул на стоящих мужиков, заставив их снять девушек с берёзы, что две женщины, уже не дожидаясь его команды или окрика, сняли с головы платки и прикрыли искалеченные юные тела.
Именно здесь он впервые и увидел её, и даже заметил, не к ситуации, как хороша эта юная девочка, а вернее – девушка в самом расцвете красы юности.
Она была в каком-то сером пальто, с цветным шарфиком, так ей идущем.

 
Её богатые волосы были в том беспорядке, который и придаёт им особую прелесть. Красоту необыкновенную. Стройные ножки стояли на камне, и было видно, как содрогаются её плечи от плача.
Но, даже сквозь поток слёз, она смотрела на молодого офицера, который и был-то старше её года на три, не больше, с каким-то восторгом и неподдельным интересом.
Но он только скользнул по ней своим взглядом, и тут же стал отдавать чёткие распоряжения своим офицерам, отойдя с ними, подоспевшими за ним через несколько минут, в
 
сторону, чтобы чужие уши не слышали этих указаний.
А уже через несколько минут – вновь вскочил на своего коня, и в сопровождении нескольких человек унёсся неведомо куда.

***

Минул ровно месяц с этого дня. И всё местное население почувствовало, что ситуация в районе кардинально изменилась. Бандиты уже не могли действовать столь открыто.
Жалили, и больно, но только ночами. Из-за угла.
Были потери и у него в батальоне, над ним не раз свистела пуля, пущенная из засады, но люди воспряли, вышли на поля, стали их готовить к новой посевной.
Фашистских же пособников батальон уничтожил несравненно больше, и всё глубже загонял их деморализованные боёвки в непролазные чащи.
И как же он радовался, когда нет-нет, да и удавалось распропагандировать заблудших, и они приходили из леса и сдавались добровольно.

***

Промелькнуло лето и злые ветры срывали последнюю листву с деревьев.
На совещании, которое проводил комдив с начальником политотдела дивизии, была поставлена задача достойно отметить годовщину Великого Октября, приняв все меры, чтобы враги не осквернили этот великий праздник.
Он и здесь отличился – никому не говоря ни слова, вывел две роты батальона на парад, и они торжественно промаршировали на площади Берегового, где собралось несколько сотен совершенно растерянных невиданным действом местных жителей.
И здесь он во второй раз увидел её.
Даже вздрогнул от неожиданности, как она переменилась за лето.
Пред ним была уже совершенно оформившаяся, красивая девушка – в сапожках, национальном костюме, который так выгодно подчёркивал все её несомненные достоинства – стройные, словно точёные, ножки, высокую грудь…
Он даже покраснел, что столь пристально её разглядывал.
Заметила и она его внимание, и тоже заалела тревожным девичьим румянцем, даже руки, маленькие, с длинными пальцами, сцепила на груди и непроизвольно облизала вмиг пересохшие губы.
Яркие, не целованные ещё никем…
Правда, только через долгое время откроется и ей тайна, которую он хранил.
В один из дней, не стучась, к нему в кабинет зашёл его верный старший товарищ, батька его названный, который за всю войну не раз его спасал, истекающего кровью, а затем ¬– выхаживал словно ребёнка, ординарец Тымченко.
Деликатно прокашлявшись, словно что-то ему мешало, сказал, не глядя даже в глаза молодому командиру:
«Тут, это, сынок, вчерась я видел, как какой-то малец-фотограф, девушек местных фотографировал, у речки. Ну, я и попросил у него эти две фотографии», – и он положил на стол, аккуратно завёрнутые в бумажку, две фотографии.
Когда Максим открыл их, кровь ударила в голову, у него даже уши запламенели.

 
А Тымченко, сделав вид, что ничего не замечает, потоптался у двери секунду, и глухо проронил: «Так я пойду, сынок? Или какие распоряжения будут?».
Максим вскочил из-за стола, обнял Тымченко, и тихо сказал: «Спасибо, отец. Дорогой ты мне подарок сделал. Очень…».
«Ну, и ладно, вот и хорошо» – ответил Тымченко и вышел из кабинета.
Долго, затем, разглядывал, Максим эти фотографии, на которых юная девушка была столь ослепительна в своей красоте, что у него и кружилась голова…
 

Он вспоминал об этом,  когда секретарь райкома партии объявил, что торжественное собрание будет завершено концертом студентов университета, в зале, впервые за долгие годы, начались овации и даже здравицы прозвучали в честь Вождя, Советского Союза и армии.
Никто не заметил, в каком напряжении сидел молодой командир батальона на этом торжественном собрании.
Периодически к нему подходили офицеры, что-то шептали ему на ухо и, получив указания, тут же исчезали за дверью Дворца культуры.
Любой внимательный взгляд на сидящих в зале, свидетельствовал, что военных здесь практически не было.
Именно его батальон оседлал все ключевые дороги к населённым пунктам, мосты, железную дорогу, чтобы не позволить «лесовикам» сорвать праздник людям, а самое главное – чтобы не позволить им пролить праведную кровь.
Концерт начался с зажигательной «Молдавеняски».
Молодые девушки, и она среди них, красиво кружились в танце на сцене.
Но он, будучи в предельном напряжении по обеспечению безопасности праздника, даже и её видел мельком.
И несказанно удивился, когда в фойе зала начались танцы, и он, отдав очередное распоряжение начальнику штаба, услышал за своей спиной негромкий девичий голос:
«А почему Вы не танцуете? Вы мне позволите Вас пригласить на вальс?»
Он даже вздрогнул и быстро повернулся к девушке, приглашавшей его на танец.
Это была она.
Вся пунцовая от ожидания и волнения, она выглядела растерянной и донельзя взволнованной.
Правда, надо заметить, что говорила она исключительно на украинском языке, но он прекрасно понимал её, и это не было препятствием в их общении.
Только изредка переспрашивал – а что значит то, или иное слово.
«Благодарю Вас, милая девушка… Но я… всю войну ни разу не танцевал. Мой последний вальс прозвучал на выпускном, 21 июня 1941 года».
Тут же подобрался, стройный, лёгкий, в парадном мундире и с обилием наград, которые звенели от каждого шага, и с доброй улыбкой протянул ей две руки одновременно.


 

К слову, она сразу заметила – какие красивые у него руки, с длинными пальцами, сильные и, вместе с тем, нежные.
«Только не ругайте меня, если я Вам наступлю на ноги…».
Но танцевал он легко, красиво, почти приподнимая её над полом и ощущая под своей правой рукой упругое девичье тело, которое чувствовало каждый его шаг, поворот, движение и отзывалось на них без промедления…
Уже через минуту танца он знал, что она только что поступила в университет, на педагогический факультет.
Но выросла не здесь, сюда они с родителями переехали сразу после войны, в связи с её учёбой.
А так – она «верховинка».
«А что это значит?» – спросил он у неё, наклонившись так близко к её уху, что ощутил на своём лице прикосновение её волос, ухоженных и красивых, пахнущих травами и какой-то невысказанной нежностью.
– А наш род, весь, жил в верховьях Карпатских гор, откуда и произошло это название…
Он на минуту даже замолчал, внимательно вглядываясь в её карие, с золотинкой, глаза:
– А я хорошо речку Верховинка знаю. Без карты и через сто лет найду, в Зборовском районе, Тернопольской области.
Тяжело она нам далась. Потери были большие в батальоне, и меня там в четвёртый раз ранило.
Фашисты, а с тылу – бандеровцы, держались там до последнего.
Она замолчала. Но всё же преодолела своё молчание и спросила:
– А Вы из каких мест?
– А я, милая девушка, донской казак. Есть на Дону такая старинная станица – Старочеркасская, вот там я и родился. И там у меня мама осталась. А отец, как и я, хотя уже в изрядных летах, всю войну прошёл. Слава Богу, живой остался…
Тут же спохватился и спросил:
– А как же Вас зовут, милая девушка? А то мы и не познакомились с Вами.
– Меня зовут Василиной. Имя распространённое у нас…
– А меня – Максим, Максим Шевелёв.
Она, прямо заалев всем лицом, тут же спросила, еле слышно:
– А … сколько Вам лет?
Он засмеялся:
– О, милая девушка… простите, Василина. Я старый уже – двадцать второй год пошёл. А так как год войны, вернее – день, нам засчитывали за три, то уже за тридцать…
Она заулыбалась:
– Так Вы, почти, мой ровесник. На три года только… старше… Тоже мне – старый…
И после этой минуты вся напряжённость в её отношении к нему исчезла, и они, с упоением, отдались танцу.
Заметив вошедшего в зал офицера, он тут же, попросив у неё прощения, быстрым шагом устремился к нему.
Тот, пригласив командира в коридор, доложил, что первая рота обложила банду бандеровцев, которые хотели проскользнуть в город.
Идёт бой. Фашистские недобитки понесли серьёзные потери, но стремятся вырваться из окружения в направлении железнодорожного переезда.
Командир батальона устремился к штабу, где на машинах, с работающими двигателями, сидела резервная группа.
Отдав распоряжение командиру резерва, куда следовать, он, в сопровождении одного ординарца, намётом понёсся к месту боя, отзвуки которого отчётливо доносились в вечернем настоянном воздухе, на своём Ястребе.
И когда два автомата – его и ординарца, ударили бандеровцам в тыл, те заметались.
А когда подоспел резерв, даже самые упёртые бандиты поняли, что им приходит конец, и, сбившись в беспорядочную кучу, стали поднимать руки вверх и бросать оружие.
Солдаты Шевелёва тщательно проверили каждого бандита на наличие оружия, и под прицелами автоматов выстроили в шеренгу перед командиром, который, не сходя с коня, коротко распорядился:
– Всех – в местную тюрьму. При первой же попытке бегства – расстреливать на месте.
Вояки, – презрительно бросил он этой неряшливой толпе, и довершил:
– Народ вас судить будет! На открытом суде…
И, похлопав запаренного Ястреба по шее, шагом поехал в направлении военного городка.
И не знал он, что именно в эти минуты, к юной Василине, которая возвращалась домой, подошло двое местных парней, которых она не знала, и угрюмо и зловеще предупредили:
– Смотри, краля, как бы мы тебя за танцы с москалём – на этих берёзах не повесили.
Ещё раз увидим, что ты с ним яшкаешься, пожалеешь…
А то и с ним рядом будешь висеть…
И тут же растаяли в ночи.
Она, справившись с волнением, бегом устремилась домой…
Максим очень хорошо рисовал, и я помню тот рисунок, который он вручил, назавтра, этой милой девушке.
Она же, стараясь его не огорчить, о встрече с местными бандитами ему не рассказала.
К несчастию, потому что и не знала, что её ждёт дальше.
Отец не спеша закурил и продолжил свой рассказ:
«Многое можно рассказать и ещё, дорогой сын, но это всё – как жизнь прожить, по-новой.

 

Но две истории тебе расскажу.
В страшный осенний вечер, темно уже было, шёл дождь жуткий, на окраине села запылал дом.
Максиму это словно в сердце ударило – по расположению он сразу понял, что горит дом родителей Василины.
И вскочив на своего Ястреба, он помчался по тёмной улице намётом.
Ординарец, пожилой уже казак Тымченко, еле успевал за ним.
Когда они подскакали к дому, увидели, что двери дома были подпёрты толстым колом, а окна в доме были столь маленькие, что выбраться через них не мог даже ребёнок.
Максим ногой сбил кол в сторону, но, слава Богу, что у него был такой ангел-хранитель, как Тымченко. Он резко остановил Максима, даже оттолкнул его от двери и прохрипел:
– Сынок, подожди, они же – нелюди, непременно заминировали…
Так и оказалось – и на входной двери, и той, что вела уже непосредственно в дом, были замаскированы растяжки, с целой гирляндой гранат.
Но самое страшное, что заминированы были и тела связанных и зверски избитых родителей Василины и её самой.
Быстро освободив их от смертоносных сюрпризов, Максим, с Тымченко и подоспевшими уже к этому времени солдатами батальона, вынесли пострадавших из дома и начали его тушить.
Максим так и не выпустил из своих рук юную девушку, которая уже пришла в себя и только крепче прижималась своим телом к своему спасителю.
Так он на своем коне и привёз её в расположение батальона и с этой минуты они уже не расставались.
И ситуацию, вроде, была не та, но она, зайдя в его комнату, сразу забыла об опасности, пережитом, когда увидела на столе свои же фотогарфии, в красивых рамочках, которые тщательно и долго полировал верный Тымченко…
Взяв их в руки, она молча смотрела на Максима, и из её дивных глаз, словно горошины, струились крупные слёзы ...
По чести всё справили, сам комдив подписал им свидетельство о заключении брака, и на свадьбе доброе слово сказал в адрес своего самого молодого командира батальона, но самого заслуженного и боевого.
Из всей дивизии.
К слову, сразу же после этого происшествия Максим был назначен заместителем командира полка, а вскоре – и полк принял под своё начало.
Почитали его люди крепко.
Был жёсток, но справедлив, до щепетильности.
А вскоре мы с ним и расстались.
Высокая честь выпала Максиму – он был направлен на учёбу в академию, что я представляю совершенно правильным.
Такие командиры и должны были возглавлять нашу армию.
«Ну, а остальное ты уже знаешь и сам. Не раз встречался с дядюшкой Максимом».
И я вспомнил,  как проходя мимо вешалки, на которой висел его серый форменный плащ, больно ударился головой о что-то тяжёлое, что лежало в кармане.
Дядюшка засмеялся, подошёл к вешалке, вынул из кармана «ТТ», ловко выщелкнул из него обойму, проверил, не осталось ли патрона в стволе, и дал мне его в руки.
От гордости у меня и голова закружилась.
И как же я жалел, что этого не видят мои друзья.
На всю жизнь запомнил, что на рукояти пистолета была закреплена табличка жёлтого металла, на которой было выгравировано: «Старшему лейтенанту Шевелёву М. Ф. за мужество и героизм, проявленные на фронтах борьбы с германским фашизмом».
Именно так было написано, навек, на той табличке.
Это мы сегодня стесняемся даже в День Победы сказать, кого мы победили и в какой войне.
И назвать все вещи своими именами.

***
Дядюшка Максим и умер на боевом посту.
Он уже командовал дивизией, завершив академию Генерального штаба.
И у него просто разорвалось, как тогда говорили, сердце.
У меня хранится его самая интересная фотография – мальчишка, коротко остриженный,  с ремнями на два плеча, и с «кубиком» в петлице.
Младшим лейтенантом, после трёхмесячных курсов, начал он войну, а завершил её в далёком Закарпатье, подполковником, откуда и ушёл в академию имени Фрунзе.



И всю жизнь служил Отечеству нашему.
До последнего удара своего неугомонного сердца.
***
И надо же такому случиться,  минуло с этих благословенных времён шестьдесят лет.
И под вечер – в квартире раздался звонок, а я уже был одет и собирался уходить от внуков, которым привёз гостинцы.
На пороге стоял небольшого роста мужчина, старше меня по возрасту, но крепкий и целеустремлённый.
И когда он спросил: «Могу ли я видеть Ивана Ивановича?», я ответил, что я пред ним.
Внук заинтересованно выглядывал из своей комнаты.
«Я понимаю, что меня Вы не узнаёте, но я – Леонид, сын дядюшки Максима».
И тут же показал мне множество фотографий, на которых дядюшка Максим был в годы войны.
Молодой и красивый.
И я только жалел, что не было здесь той любимой мной фотографии младшего лейтенанта сорок первого года, которым он и встретил войну с фашистами и победно завершил её в мае сорок пятого года, а затем – до пятьдесят шестого года воевал с бандеровцами.
Они были лучшими, наши фронтовики. Они своими сердцами закрыли наше Отечество от вселенской беды и отстояли его.
Вечная Вам память и слава вечная, дорогие фронтовики.
Мы Вам обязаны всем.

***


***