Лоскутки продолжение

_ _ _ _

6.7.03
     Наш дом в Геленджике назывался "Скворечник", а нашу квартиру в Тикси прозвали "Пансион небесных ласточек", потому что в ней всегда собирались полярные лётчики. Это название папа не выдумал. Так назывался пансион благородных девиц при одном монастыре в оперетте "Мадмуазель Нитуш". Есть такой французский фильм по мотивам этой оперетты, с Фернанделем в роли Селестена-Флоридора. И с этим фильмом связана такая история.
     Когда папа учился в Свердловке, наша семья жила в Москве. Жили мы в одной комнате, 14 метров, в таком составе: бабушка Софья Борисовна, папина мама; её сёстры, тётя Соня и тётя Бася; старшая папина сестра с сыном Аликом; наша бабця; папа, мама и нас четверо - Олег, Таня, Юра и я. На ночь расставляли раскладушки, днём их убирали. На кроватях спали по двое, дети по трое; кто-то спал на сундуке. И всё это в те времена, послевоенные, было в порядке вещей, и никто не удивлялся, что люди так тесно живут: многие жили теснее.
     Квартира была коммунальная. Все соседи готовили еду в кухне на примусах: у каждой семьи свой примус. Взрослые ходили мыться в городскую баню, а детей купали в комнате.
     И вот однажды, купая меня, полуторагодовалую, в этой тесноте, бабця перепутала кастрюли. Вместо приготовленной кастрюли с тёплой водой она взяла точно такую же кастрюлю с крутым кипятком и окатила меня. Ожог был ужасный: тридцать пять процентов тела - сплошной ожог.
     Мама, услыхав мой визг, бросилась ко мне. В руках у неё была бутылка с подсолнечным маслом, и она совершенно машинально вылила это масло на меня. Впоследствии оказалось, что так и следовало сделать.
     Папа, как я уже сказала, учился тогда в Свердловке; среди его друзей в то время был Сергей Степанович Шаумян, сын знаменитого революционера Степана Шаумяна, одного из двадцати шести бакинских комиссаров. Ему-то папа и позвонил (в нашей коммуналке был телефон). Сергей Степанович позвонил ещё кому-то, и через несколько минут около нашего дома уже стояла машина.
     Шофёр, увидев маленькую девочку со страшным ожогом, буквально рванул с места и летел, не обращая внимания на светофоры. Меня привезли в кремлёвскую больницу. Я лежала в палате для умирающих детей, рядом со мной бессменно дежурила мама. И она всё это время совсем не спала.
     Папа приходил когда только мог и тоже сидел над моей кроваткой. На руке у него были большие часы. Они тикали. И говорят, тиканье часов - это первый звук, который через две недели дошёл до моего сознания. Я открыла глаза и сказала: "Тиси" (часы). И все обрадовались. Это означало, что я оживаю и буду жить. И эти часы долго хранились в нашей семье; я их помню.
    А папа уговорил маму (его поддержал врач) уйти домой, отдохнуть.
     Когда они вышли из больницы, был вечер. Но мама сказала, что она не сможет ни есть, ни спать. И тогда папа повёл её в кино на "Мадемуазель Нитуш". Это может кому-нибудь показаться странным, но оказалось - папа правильно угадал, что нужно сделать. Фильм отвлёк маму от страшных мыслей, и она смогла и есть, и спать после этого фильма.
     Эту историю я вспомнила в 1965 году, когда в краснодарской больнице умирал-выживал мой маленький племянник Димка, нескольких месяцев отроду. Его мама, моя сестра Таня, носила его на руках день и ночь. Его нельзя было положить в постельку: при двустороннем воспалении лёгких, он сразу начинал задыхаться. Усталая до последней степени, Таня привязывала его к себе полотенцем, чтобы не уронить.Только когда малышу полегчало, она разрешила нашей маме сменить её.
     Я в это время училась в Пятигорске. Я приехала на каникулы в Геленджик, и мы с мамой тут же отправились в Краснодар.
     Вот маму пропустили в больницу, а Таня вышла оттуда. Глаза у неё были совсем сумасшедшие. Тогда, вспомнив наше семейное предание, я повела её на представление гастролировавшего в Краснодаре цирка. Тане было всё равно, куда идти. Но представление понемногу захватило её, и она проспала потом всю ночь как убитая.
     И ещё раз пришлось мне вспомнить "Мадемуазель Нитуш". Когда погиб мой муж, Кирилл, Олег и Таня прилетели ко мне в Ленинград. Они взяли на себя все хлопоты по похоронам, а потом повезли меня в Геленджик через Москву. В Москве мы, разумеется, остановились в Даевом переулке, у тёти Брони. Алик, двоюродный брат, увидел, что я как бы тронулась в уме от всего пережитого. И он затащил нас в кино на "Двенадцать стульев", совершенно новый тогда фильм. И это средство, опять же, помогло.
     С тех пор я считаю, что нет ничего более правильного, чем отвлечь человека от его горя - вместо того, чтобы это горе "разделять". Ведь что бы ни случилось, а жизнь продолжает идти. Нельзя позволить человеку застыть в своём горе, уткнувшись в него, как носом в стенку. Я не раз проверяла действие своего правила, когда приходилось сталкиваться с чьей-то бедой. Пока ещё осечки не было.
     Если сидишь и плачешь вместе с человеком, толку ему от тебя мало; а если попробуешь и сумеешь его отвлечь, он как будто бы переступает какую-то черту, отделяющую один этап его жизни от другого, - и дело идёт дальше.

_ _ _ _

     Квартира в Даевом переулке - это ещё одно место, которое я чувствовала своим родным домом. Та жила тётя Броня. Бабушки - папина мама с сёстрами - жили сначала в Пушкино, а потом перебрались в Москву - сперва в Светлановский переулок, потом на Станиславского. Хотя мы живали у них, но "домом" это для меня не было. Там я была в гостях, а в Даевом - дома.
     У тёти Брони была там одна комната, а две другие занимали две наши соседки, которые были нам как родные...
     Особенно счастливо мне помнится запах свежего летнего утра после дождя, когда в комнате распахивали настежь окно с широким мраморным подоконником. Мы жили на пятом этаже, взрослые всегда боялись, что мы выпадем из окна, и сгоняли нас с подоконника. А пахло так прекрасно! Июнь, во дворе на деревьях свежая листва, внизу на земле дождевая вода в лужах. Этот особый московский запах... Дело было в пятидесятых годах, и Москва была совсем другая.
     Мы жили там, когда ехали с Севера или на Север, или когда приезжали в Москву по каким-то делам. Мы играли с соседскими детьми в нашем огромном дворе. Посреди этого двора был палисадник. С одной стороны двор замыкал ряд сараев с голубятнями. Перелезешь по крышам через сараи - и ты на Садовом кольце. И ещё одна интересная улица рядом - Сретенка. Там был овощной магазин с удивительной витриной. В этой витрине красовались свежие овощи и зелень, и они никогда не вяли, потому что по стеклу витрины с внутренней стороны всегда струилась вода, поливая эту зелень и эти овощи. Струилась, как живая, в каком-нибудь ручье...
     Да, я упомянула голубятни. Голубей держали мальчики старше нас по возрасту. Голуби тогда были в моде.
     Мальчики забирались на сараи, открывали голубятни, выпускали своих голубей. Птицы взлетали высоко-высоко, а мальчики стояли на сараях и махали в воздухе длинными палками с привязанными к ним белыми тряпками. Голуби летали группами, то рассыпались веером, то вдруг начинали кувыркаться; это было зрелище!..
     У нас и наших ровесников голубей не было. Мы играли во дворе. Играли, например, "в помещика". На земле чертился круг, его делили по числу игроков, и каждый выбирал себе землю. Стоя на своей земле, каждый втыкал ножичек в "чужую землю". Как ножик упадёт, в этом направлении проводилась черта - новая граница; а старая стиралась. Ножичек должен был воткнуться так, чтобы между землёй и черенком было не меньше трёх пальцев. Иначе "не считается". Игра продолжалась, пока кто-то не захватывал всю землю внутри круга.
     Ещё любимой игрой была игра в прятки; её знают все. Заранее договаривались, можно ли прятаться только в своём дворе или и в соседском тоже. Соседский двор соединялся с нашим огромной аркой, под которой было такое гулкое эхо...
    Любили мы ещё кататься на лифте. У нас в пятиэтажном доме лифта не было, но некоторые ребята из нашей компании жили в соседнем доме с лифтом. Они брали с собой тех, с кем на этот момент "дружили", чтобы покататься.
     А у тёти Брони, у нашей тёти Брони, была совершенно сногсшибательная диковинка - телевизор "КВН". Экран у него маленький, с ладошку; но к нему прилагалась линза - большая такая стеклянная штука на ножках, наполненная, по-моему, водой ( а может быть, какой-то другой бесцветной жидкостью). Она стояла перед экраном и увеличивала изображение.
     Когда включали телевизор, зрители собирались со всего двора. Взрослые сидели на диване и на стульях, а дети - прямо на полу. Домашнее кино - подумать только!..
     В то время в Москве детям можно было бегать босиком, только в метро босых детей не пускали. А метро - это ещё одно московское чудо. И, во-первых, там была движущаяся лестница, "лестница-чудесница", как называли тогда эскалатор...
     Между прочим, в нашей московской квартире была ещё и ванна. Там вода подогревалась газом. Была такая решётка, с ней соединялись две металлические палочки с набалдашниками. Нужно спичкой поджечь фитилёк, а потом отводить палочку, и вся решётка вспыхивает голубым огнём. Ну, а потом двигаешь этими палочками, и вода то холоднее, то горячее. Очень интересно!
    На кухне же газовая плита появилась не сразу. Сначала там, как и везде, готовили на керогазах, и у каждого жильца был свой керогаз или примус.
     Как я уже говорила, жильцов, кроме нас, было двое: Валентина Александровна, художница и пианистка, и Людмила Семёновна Барышева, старуха необыкновенной красоты, с прекрасной фигурой и осанкой и с голубоватыми седыми волосами, напоминавшими причёски восемнадцатого века. Когда соседки приезжали в наш геленджикский "Скворечник", бабця называла их "маркизами" - "маркизой старшей" и "маркизой младшей". Людмиле Семёновне очень шло называться "маркизой". Они с бабцей были ровесницами, и судьбы их до некоторой степени схожи: обе воспитывали сыновей в одиночку и обе потеряли своих сыновей в войну. Сын Людмилы Семёновны погиб в Чехословакии; над его могилой шефствовали чехословацкие школьники, и они переписывались с Людмилой Семёновной. А она сберегала для нас марки с конвертов. У нас была уйма чехословацких марок!..
     Вообще, в Москве было много такого, чего не было больше нигде. Когда мы ехали через Москву на Юг или на Север, мы многое там покупали и увозили с собой: обувь; ну, всякие там товары - сахар, масло и так далее. И сахар, и масло можно было в Москве уже в те годы покупать, сколько кому надо, никаких "полкило на человека"! И конфеты тоже.
     Это же была Москва! Там было ситро и мороженое разных сортов, вплоть до эскимо в шоколаде на палочке...

           (продолжение следует)