Пушкинские Ихтиандры или Редиска наоборот

«Он как редиска: сверху красный, а внутри белый», - такую характеристику получил один из командиров Красной армии во время Гражданской войны. А интересно, можно ли определить декабристов с помощью обратного сравнения, т.е. - «сверху белые, а внутри красные»? И ведь действительно, они служили царю, которого в то время называли «белым», хотя в душе имели красный, т.е. революционный, цвет. И совсем не зря Пушкин о своём красном колпаке писал, как о символе революционных настроений: «Друзья! немного снисхожденья -- Оставьте красный мне колпак, Пока его за прегрешенья Не променял я на шишак (1) или «Но старый мой колпак изношен, Хоть и любил его поэт; Он поневоле мной заброшен: Не в моде нынче красный цвет (2).
Не в моде этот цвет и сегодня, поскольку революционеры в нынешней России не востребованы. Тем более после трёх революций и одной, самой разрушительной по своим последствиям, контреволюции 20-го века. А потому от возвеличивания декабристов в советское время ныне перешли к другой крайности – к их критике и необоснованному уничижению. И это притом, что демократические ценности, о которых мечтали декабристы (республика, парламент на 450 мест и т.д.) сегодня осуществлены. А то, что они когда-то пострадали за своё стремление к свободе и демократии, сегодня уже мало кого волнует. О преждевременности этого стремления хорошо сказала жена декабриста Мария Николаевна Волконская: «всё это было несвоевременно: нельзя поднимать знамени свободы, не имея за собой сочувствия ни войска, ни народа, который ничего ещё не понимает…» (3). Однако оговорюсь, что моё определение декабристов «сверху белые» весьма относительно, поскольку на шахматной доске из наброска «Царь увидел пред собою», как и на любой такой доске, присутствуют лишь белые и чёрные фигуры. А потому со всеми ними надо разбираться отдельно.
Царский же суд разделил декабристов на разряды: одних - на казнь, других - в Сибирь, третьих - рядовыми на воюющий Кавказ. Некоторые же остались в тюрьме. Соответственно и Пушкин в подтексте своего творчества вынужден был делить своих «друзей, братьев, товарищей» на разные группы. Ну, а мы, припомнив яркий образ Ихтиандра, героя беляевской повести «Человек-амфибия», попробуем более подробно разобраться с одной из групп, т.е. - «пушкинскими Ихтиандрами». А точнее - с его морскими витязями, которые «из вод выходят ясных» и которых можно отнести к сказочным амфибиям, вышедшим из моря.
И если ранее мы нащупали, что «земля» для Пушкина – это изгнание, а морские витязи со словами "Тяжек воздух нам земли" прибыли на остров Гвидона с Чёрного моря (об этом см. главу «Лукоморье…»), то и вполне возможно именно там поискать одно из мест их изгнания. Тем более что мы в целом и общем не забываем южное направление как из стихотворения «Памятник» (а это калмык!), так и из «Мёртвой царевны» («Пятигорский черкес»!).
Правда, все изгнания декабристов надо видеть в динамике развития, поскольку иногда их перемещали из Сибири на Кавказ. Так, например, знакомый Пушкину писатель Бестужев-Марлинский, не отбыв назначенные 20 лет каторги, уже в 1829-м году, т.е. в год пушкинского «путешествия в Арзрум», был сослан рядовым на Кавказ, где впоследствии и погиб в боях под Адлером. (Кстати, там же с 1837-го года воевал и другой перемещённый декабрист – Одоевский Александр Иванович, написавший отклик на пушкинское «Послание в Сибирь» и похороненный в поселке Лазаревском, относящемся ныне к «Большому Сочи»). Ну, и конечно, кони, которые в «Путешествии в Арзрум» сорвались с привязи, не зря показаны Пушкиным именно на Кавказе рядом с его воюющими друзьями-декабристами.
Однако внимательные читатели вправе упрекнуть меня, что при разборе пушкинской «тьмы прекрасных кораблей» я не затронул эпитет «прекрасные». Ну, что ж, восполню этот пробел и укажу на прямую перекличку «прекрасных кораблей» с теми тридцатью «прекрасными витязями» из «Руслана», которые «Из вод выходят ясных». Тем более что число «тридцать» возвращает нас к уже знакомым нам «трём десяткам кораблей» из «Конька».
Но можем ли мы, получив такую численную подсказку, слишком уж разделять витязей и корабли? Для ответа на этот вопрос заглянем в настольную книгу Пушкина, т.е. в Сборник Кирши Данилова, где в песне №19:
А плавает-поплавает червлен карабль
Как бы молода Василья Буславьевича,
А и молода Василья со ево дружиною хоробраю,
Тридцать удалых молодцов…
Т.е. мы видим, что сказочное число «тридцать» в фольклоре (и не только у Кирши, но и у Чулкова!) применяется не только к кораблям, но и к тем, кто на них плавает. Такое же разделение имеется и у Пушкина. И поэтому мы вправе догадаться, что когда он пишет в своём «Арионе» - «Нас было много на челне», то, исходя из фольклорных вариантов, под словом «много» может быть и сказочное число «тридцать». И если по сюжету стихотворения те, кто был на челне (кроме Ариона, конечно) утонули во время бури, то надо ли нам слишком грустить об этом? Ни в коем случае! Ведь так же, как и утопившаяся дочь мельника из «Русалки», пушкинские утопленники могут воскреснуть в новой для них подводной стихии. И они воскресли! Правда, уже в виде «витязей прекрасных».
Немедленно смотрим, а что же подвигло Пушкина на подобные чудеса, возможные, как правило, в сказках? Тем более что кроме «прекрасных кораблей» (и в целом сказочного источника от Ирвинга!) в пушкинском черновике наброска «Царь увидел пред собою» был ещё и вариант - «чудесных кораблей». Ищем-ищем чудо-богатырей... и, конечно, находим их в записи народной сказки, сделанной Пушкиным в Михайловском и использованной в «Царе Салтане». Вот она в отрывках, подработанных для современного правописания:
«Некоторый царь задумал жениться… подслушал он однажды разговор трёх сестёр. Старшая хвалилась, что государство одним зерном накормит, вторая, что одним куском сукна оденет, третья, что с первого года родит 33 сына. Царь женился на меньшой, и с первой ночи она понесла. Царь уехал воевать. Мачеха его, завидуя своей невестке, решилась её погубить. После 3 месяцев царица благополучно разрешилась 33 мальчиками – а 34-й уродился чудом – ножки по колено серебряные, ручки по локотки золотые; во лбу звезда горит, в заволоке месяц… Мачеха подменила приказ и написала повеление, чтобы заготовить две бочки, одну для 33 царевичей, а другую для царицы с чудесным сыном – и бросить их в море. Так и сделано. Долго плавали царица с царевичем в засмоленной бочке – наконец море выкинуло их на землю… Обручи лопнули, они вышли на остров… Едет мимо корабль – царевич остановил корабельщиков, осмотрел их пропуск и, узнав, что едут они к Султану Султановичу… обратился в муху и полетел вслед за ними. Мачеха хочет его поймать, он никак не даётся… Гости-корабельщики рассказывают царю о новом государстве и о чудесном отроке… что за чудо, - говорит мачеха. Вот это чудо: у моря-лукоморья стоит дуб, а на том дубу золотые цепи и по тем цепям ходит кот: вверх идёт – сказки сказывает, вниз идёт – песни поёт. Царевич полетел домой и с благословенья матери перенёс перед дворец чудный дуб... Что это за чудо, - говорит опять мачеха, - вот что чудо: из моря выходят 30 отроков, точь в точь ровны и голосом, и волосом, и лицом, и ростом. А выходят они из моря только на один час…Тужит царевна об остальных своих детях. Царевич… берётся их отыскать. Нацеди ты матушка своего молока, …замеси 30 лепёшечек. Он идёт к морю, море всколыхалося, и вышли 30 юношей и с ними старик…. На третий день вышли без старика – и царевич привёл всех братьев своих к своей матери…» (4).
Видя же в этой записи перенесённый на остров дуб с котом, мы, конечно же, радуемся, поскольку лишний раз убеждаемся в правильности нашей версии о нахождении пушкинского Лукоморья на острове Гвидона. И при этом отмечаем, что весьма бережливый Пушкин перенёс в Пролог к «Руслану» не только дуб, но и весь морской залив, названный им, как и в народной сказке, «лукоморьем». Но, может, он сделал так потому, что заметил много общего между островом Гвидона и первоначальным лукоморьем, т.е. тем, откуда морские витязи прибыли на остров Гвидона. Вот и давайте посмотрим внимательней на древнюю Фанагорию, в честь которой был назван суворовский полк и вокруг которой можно обнаружить весьма интересные вещи. Так, например:
1. В начале IV в. до н. э. Фанагория вошла в состав Боспорского царства. Поначалу столицей царства был избран Пантикапей (ныне Керчь) на западном берегу Таманского пролива, однако со временем Фанагория получила статус второй («азиатской») столицы царства, а к началу нашей эры стала наиболее значительным городом царства, как в политическом, так и в экономическом аспекте. Экономическое благополучие Фанагории было основано на торговле со скифами и местными меотскими племенами, а именно с синдами (5).
2. Одно время Фанагория была местом изгнания византийского императора Юстиниана II, правившего в Константинополе в 685-695 и 705-711 гг.
3. Уже в конце 5-го века до н.э. в Фанагории началась чеканка своих монет из серебра.
4. По сведениям античных историков Плутарха и Аппиана, именно в Фанагории в 63 году до нашей эры вспыхнуло восстание против Митридата VI, которое началось с того, что гарнизон под командованием сына царя Артаферна занял акрополь (6). В этом же году на Боспоре произошло землетрясение, однако Митридат погиб не от него, а от взбунтовавшихся солдат, провозгласивших правителем его сына Фарнака. Война же с восточным населением Боспорского царства после смерти Митридата не кончилась, а при её описании впервые в античной хронике появилось название реки Кубань под словом «Гипанис».
5. «Многие античные авторы упоминают р. Гипанис (варианты и искажения: Гипаниз, Гипанос, Гипп… и т. д.), протекающую между Понтом и Меотийским озером (т. е. между Черным и Азовским морями). Этимология этого гидронима р. Кубани восходит к древнегреческому гипп, иппос — лошадь, и не случайно большинство комментаторов переводят это название как Конская река. …Интересно отметить, что в античные времена в низовьях Кубани существовал и одноименный город — Гипанис» (7).
6. Но нам тут особо любопытен эпизод, связанный с искусственным наводнением: «царь Фарнак отвел течение Гипаниса в сторону, и его воды, разлившись по низменным равнинам, затопили у дандарийцев все возделанные ими поля и распространили миазмы» (8).
7. По сообщению древнего историка Страбона Фанагория была расположена на острове между рекой (внимание!) Антикитом (ныне Кубань) и Меотидою (ныне - Азовское море). И современные учёные подтверждают, что ранее множество лиманов, разделяли Таманский полуостров на несколько островов, на одном из которых и располагалась Фанагория, однако наносы из дельты Кубани соединили эти острова, после чего и получился современный полуостров.
8. Большинство античных авторов и их комментаторов объясняют одно из древнейших названий р. Кубани — Антикитес (Антикитис, Антикит, Антикита, Антикитос…) из древнегреческого антикейт — осетр (Осетровая река, или Осетр-река). Такая интерпретация не противоречит географической реалии, поскольку не только во времена Боспорского царства, но и в средние века икра и балыки осетров, выловленных в низовьях Кубани, были известны далеко за пределами Азово-Черноморского бассейна и вывозились в Грецию, Италию и другие западноевропейские страны. (9).
Однако знал ли Пушкин вышеуказанные факты, когда в 1820-м году, пережидая  на
Таманском полуострове морскую бурю, он мог видеть в Фанагории лишь две роты Таманского гарнизонного полка? Да и на что, кроме полка, мог тогда обратить внимание Пушкин? Ответ таков: на осетров! Тем более что он попал-то на Тамань в самый разгар строительства первых водных сооружений на Кубани, поскольку «В 1819 г. черноморские казаки, желая опреснить воды Ахтанизовского и Курчанского лиманов, прорыли два искусственных канала. Лиманы были опреснены…» (10). Целью же перекрытия русла Кубани к Чёрному морю и были всё те же осетры!
И вот как это объясняют кубанские краеведы: «До начала XIX столетия, когда Кубань впадала в Черное море, проходя через Кизилташ, Бугаз был пресным водоемом и служил гирлом, пропускавшим речную воду в море. Отсюда и его название (бугаз – горло). В глубокой древности на месте всей группы южно-таманских лиманов (Бугазский, Кизилташский, Цокур, Витязевский) был залив Черного моря. Постепенно он мелел от речных наносов, песчаные косы отделили лиманы от моря, и выход в море сузился до Бугазского гирла. Зато относительная изоляция лиманов привлекла сюда рыбу. Осетр, судак, сазан, пузанок… Но в северном Ахтанизовском лимане, находившемся ближе к населенным казаками местам, рыбы было мало. Нет таких задач, которые оказались бы не под силу казакам! В 1822 году, после трехлетних трудов, русло южное – бугазское русло Кубани – повернули в Ахтанизовский лиман. Рыбы в нем больше не стало (не в Кубани было дело), а вот Бугазский лиман стал гораздо мельче и солонее. В 1918 году Бугазское гирло вообще исчезло – коса сомкнулась, и сейчас найти место, где бурлило гирло могучей Кубани, невозможно» (11).
Так же как и невозможно сейчас найти в Чёрном и Азовском морях свободно плавающих осетров! А добили их не только браконьеры, но и разные гидростроители, начиная с неразумных казаков 1819-го года. (Хорошо хоть в советское время не стали поворачивать русла сибирских рек, а то и там были бы свои проблемы!). И если сегодня посмотреть на карту Тамани, то там мы сможем найти лишь слабые отголоски осетров. Т.е. - увидеть осетровый рыбоводный завод, расположенный в Темрюке.
Но каким образом осетры присутствуют в творчестве Пушкина, который в 1820-м году проехал «осетриный край» на Таманском полуострове и мог увидеть местных жителей, копающих каналы? Подумаем.
А пока спросим: если Пушкин автор довольно объёмного «Конька», то ведь и там должны быть следы его «морских витязей»? А они и есть! Не видите? Ну, тогда наводящий вопрос: а на кого может намекать слово «чешуя» из пушкинского «Салтана» («Тридцать три богатыря; В чешуе, как жар горя»)? Понятно, что Словарь языка Пушкина нам сообщает, что в данном случае речь идёт «о защитной одежде из металлических пластинок, щитков». Однако у В.И.Даля мы видим и другую «одежду»: «ЧЕШУЯ ж. чешуйка, мелкия пластинки или щиточки разного вида, лежащие взакрой. Рыбья чешуя, клёск. На ящерицах мелкая чешуйка. Крылышки мотыльков покрыты чешуйкой. Чешуйная одежда рыб. Чешуекрылыя насекомыя, мотыльки, бабочки, лучше говр. чешуйчатыя, чешуйники».
Так-так-так… Оказывается, не только рыбы, но и бабочки обладают чешуёй! А что это за сравнение парусов «прекрасных кораблей» с «бабочкиными крильцами», имеющееся в уже известном нам пушкинском наброске «Царь увидел пред собою»? А это - ЧЕШУЯ!! А точнее, намёк на чешую бабочек, от которой рукой подать и до чешуи пушкинских «морских витязей» в виде 33-х богатырей, и до чешуи такой большой и крупной («богатырской»!) рыбы как осётр. И вот тут мы выстраиваем вокруг осетров следующую цепочку:
1. Осетры (а их 19 видов!) при Пушкине водились в разных морях и реках, но поскольку в подзаголовке «Конька» написано «русская сказка», то и нас должны интересовать в первую очередь русские осетры! И поэтому методом исключения мы сразу же и отсекаем:
А) немецких осетров, которые водились в Балтийском море,
Б) персидских осетров с южной части Каспийского моря,
В) американских осетров, которых ловил пушкинский Джон Теннер: «удается ему застрелить дикую козу или поймать осетра» (12),
Г) а также сибирских осетров, поскольку тема Сибири («три десятка кораблей») уже была озвучена в подтексте весьма знаменательной по своему номеру четырнадцатой строфе третьей части «Конька».
Ну, а места обитания оставшихся русских осетров как раз и выведут нас на юг, т.е. к Чёрному, Азовскому и Каспийскому морям. Последние же два моря, несмотря на мощный вылов осетров на Каспии и хороший вылов в пушкинские времена в устье Дона на Азовском море, нас тоже не интересуют, поскольку к «дядьке Черномору» (да и к декабристам!) отношения не имеют. И остаётся лишь Чёрное море, где из двух мест обитания осетров: устье Днепра и устье Кубани, мы, конечно же, выберем последнее. Тем более что именно там и была античная Фанагория, давшая название известному полку, солдат которого Суворов называл «чудо-богатырями».
2. Осетры из-за их красного мяса называются «красной рыбой», хотя снаружи они такого цвета не имеют, что и возвращает нас к данному мной определению декабристов: «внутри красные».
3. Осетры плавают в третьей части «Конька», которая начинается со слов о своевольных конях, под маской которых Пушкин спрятал декабристов.
4. Для связи осетров с конями Пушкин после издания «Конька» записывает анекдот со следующим началом: «Суворов наблюдал посты. Потёмкин однажды сказал ему смеясь: видно, граф, вы хотите въехать в рай верхом на осетре…» (13). Знаковым же тут является слово-сигнал «верхом», поскольку предполагает аналог верховой конской езды, т.к. Суворов кроме коней ни на верблюде, ни на боевом слоне (ни тем более – на осле!) никогда не ездил.
5. Осетров в «Коньке» до его правок связывала с тремя десятками кораблей такая общая единица исчисления как «десяток», поскольку в первых изданиях этой сказки не было стиха «Осетры тут приплывают», а были следующие стихи: «Ёрш, не тратя много слов, Кликнул десять осетров. Вот десяток приплывает И без крика поднимает Крепко ввязнувший в песок С перстнем красный сундучок».
6. Однако заметив, что «десяток» это маловато, в том же «Коньке» мы находим и соответствующую перекличку с целым полком! И действительно, если потянуть ниточку от осетров, то можно и придти к словам Ивана: «Вот тебе и сундучок. Да вели-ка скликать полк: Сундучишко мал хоть на вид, Да и дьявола задавит» (14). И вот тут-то мы и видим уравнение десяти осетров, поднявших тяжёлый сундучок, с целым полком, необходимым по мнению Ивана для поднятия одного и того же груза. Ну, а полк этот уже знаком нам под именем Фанагорийского!
Возвращаясь же к древней Фанагории, мы, конечно, не исключаем то, что многое из её истории Пушкин мог знать из книг. И поэтому с пониманием относимся к словам кубанского краеведа: "Однако уж кто-кто, а Пушкин в Тамани хорошо понимал, по какой земле ходил, какое исторически давнее и славное прошлое скрыто перед ним. О Тмутараканском княжестве он знал по "Истории" Карамзина, очередные тома которой незадолго до этого вышли в свет и содержали подробное описание самой южной окраины Руси. Неслучайно вскоре после пребывания на Тамани поэт задумал поэму "Мстислав" об известном тмутараканском князе, победившем предводителя касогов Редедю..." (15).
И хотя мы не знаем уровня исторических познаний Пушкина, но всё же задумываемся над следующими совпадениями в истории Фанагории и Петербурга:
1. «со временем Фанагория получила статус второй («азиатской») столицы царства, а к началу нашей эры стала наиболее значительным городом царства, как в политическом, так и в экономическом аспекте». И Петербург стал такой же второй новой столицей, имеющей большее, чем Москва, экономическое и политическое значение.
2. «Уже в конце 5-го века до н.э. в Фанагории началась чеканка своих монет из серебра». И в Петербурге был монетный двор (в «Салтане» же Гвидон, правда, делает не серебряные, а золотые монеты).
3. «Экономическое благополучие Фанагории было основано на торговле», что полностью можно сказать и о Петербурге как центре морской торговли («Все флаги в гости будут к нам»).
4. «в Фанагории в 63 году до нашей эры вспыхнуло восстание против Митридата VI, которое началось с того, что гарнизон под командованием сына царя Артаферна занял акрополь». И в Петербурге именно военные 14 декабря 1825г. подняли восстание против царя.
5. «царь Фарнак отвел течение Гипаниса в сторону, и его воды, разлившись по низменным равнинам, затопили у дандарийцев все возделанные ими поля и распространили миазмы». И Пушкин в «Медном всаднике» описывает наводнение, причины которого нужно устанавливать с учётом намёка на его искусственность. Тем более что у нас уже засветился царь-провокатор Дадон.
6. «Фанагория была расположена на острове между рекой (внимание!) Антикитом (ныне Кубань) и Меотидою (ныне - Азовское море)». И Петербург расположен на островах (в «Салтане» - один остров!) Невы, впадающей в Балтийское море. А в том же «Медном Всаднике» эта река сначала «рвалася к морю против бури», а затем «силой ветров от залива Переграждённая Нева Обратно шла, гневна, бурлива», ну, и в конце концов - «на город кинулась». Когда же у нас возникает одно из многочисленных названий реки Кубань «Антикит», то тут уж нам не грех и присмотреться к Киту Китовичу из «Конька» как к провокатору. Тем более что при выпуске проглоченных им кораблей он, видимо, привычно, «Начал море волновать». Так не делал ли он то же самое перед заглатыванием кораблей?
7. Если же к реке Кубань относится «гипп, иппос — лошадь, и не случайно большинство комментаторов переводят это название как Конская река», то, конечно, мы вспоминаем вольнолюбивых, но всё же пойманных, коней и в начале третьей части «Конька», и в «Путешествиии в Арзрум». Но в привязке к Черномории, где тоже воевали разжалованные в рядовые декабристы. Тем более что находящиеся на службе у Кита Китовича осетры-декабристы были созваны им «громким голосом», а не находились рядышком. Получив же от Кита приказ, они, как и положено военным людям, - «в порядке удалились». Появление же возле Кита двух «белых осетров» лишний раз подсказывает нам, что они на шахматной доске заняли бы место белых фигур, т.е. тех, кто находится в данный момент на царской службе. Однако условность и возможность перехода «белых» к «красным», т.е. к мятежникам, неплохо показана Пушкиным в «Капитанской дочке», когда казаки вдруг оказались на стороне Пугачёва, а захваченных солдат тут же в Белогорской крепости и подстригли для перехода в войско мятежников. И они не сопротивлялись!
Ну, а теперь вернёмся к пушкинской записи народной сказки и спросим: а почему же мачеха говорит о тридцати отроках, если их изначально было 33?! Куда пропали три царевича и кто виноват в этой пропаже? Может, тут напутала Арина Родионовна, со слов которой Пушкин и записывал сказки? Да, нет, у няни Пушкина память была отменная, а если уж кто и мог напутать, то кроме Великого Мистификатора и некому! Это он в конце своей записи заставил мачеху сообщить о сокращённом числе царевичей. Но почему?! Хотя я думаю, что тут фольклористы нам могут лишний раз напомнить, что числа 33 и 30 являются «сказочными», и поэтому замена одного другим значения не имеет. Однако это справедливо лишь при условии, что речь идёт о разных сказках. А вот в одной и той же народной сказке такого сближения никогда не было! Да, и вообще, такие шуточки в стиле Великого Мистификатора. Тем более что мы знаем, кого в августе 1826-го года он назвал в своём письме «братьями» и кому через несколько месяцев он написал «И братья меч вам отдадут».
И вот тут-то самым острым образом встаёт вопрос о датировке записи вышеуказанной народной сказки, поскольку нас не могут устроить следующие слова М.Цявловского: «Записи сказок сделаны в Михайловском, вероятно, в первой половине ноября 1824г., когда Пушкин писал брату, что вечером слушает сказки. А из письма Пушкина к Д.М.Княжевичу от начала декабря узнаём, что он слушает сказки няни» (16). Но можем ли мы доверять Цявловскому, путающего Дмитрия Максимовича Шварца, которому Пушкин действительно писал в декабре 1824-го года о сказках, с его тёзкой - Дмитрием Максимовичем Княжевичем, которому ни о каких сказках никто не писал? Не можем! Тем более что Цявловский пишет слово «вероятно» и непонятно почему думает, что Пушкин сразу «как услышит, так и пишет». Не надо! Ведь он не зря дважды написал: «слушаю сказки», а не «записываю их». Тем более что ранее в том же Михайловском Пушкин вскоре после прибытия туда уже записал данную сказку. Правда, в сокращённом виде. Да и главное-то в том, что память у молодого Пушкина, как и его брата Лёвушки, была отличная, из-за чего ранее услышанное он мог записать и в конце своей ссылки. Когда? А хотя бы в августе 1826-го года!
Ну, а теперь обоснуем это. В конце июля 1826г. Пушкин узнал о казни пятерых декабристов, а уже в августе этого же года написал в своём письме об осужденных декабристах, как о «друзьях, братьях, товарищах». И при этом добавил: «повешенные повешены», чем как бы зафиксировал убыль декабристов, которых после казни стало меньше. И именно тогда и могла возникнуть у него мысль вернуться к прежней краткой записи народной сказки, сделать её более полной, но с намеренной ошибкой, намекающей на казнь декабристов и на то, что из-за реальной смерти «братьев» их общее число стало меньшим. Ну, а мёртвым-то и кушать не надо, из-за чего царевич и попросил мать сделать не тридцать три лепёшки, а всего тридцать. Т.е. по одной на брата. Ну, а мать почему-то не поинтересовалась судьбой своих недостающих сыновей. Конечно, кто-нибудь может предположить тут численную или логическую ошибку, из-за которой и было пропущено описание пропажи трёх царевичей. Однако, зная о пушкинском методе намеренных ошибок, мы обе эти версии не примем! Тем более что в данной записи высвечиваются элементы той схемы, которая менее чем через год будет использована Пушкиным в его «Арионе», написанном в годовщину казни декабристов. И действительно, пушкинский герой Арион после гибели корабля и друзей остаётся живым, как и царевич, который был посажен в бочку вместе с матерью.
Но при этом в «Арионе» также возникает проблема с количеством погибших, поскольку, написав вначале «Нас было много на челне», Пушкин в конце говорит: «Погиб и кормщик и пловец!», что сразу же вызывает вопрос: а остальные-то, кроме этих двух погибших, где? Когда же в своём «Онегине» Пушкин пишет: «Но те, которым в дружной встрече Я строфы первые читал... Иных уж нет, а те далече, Как Сади некогда сказал» (17), то мы понимаем, что в этой «дружной встрече» ранее присутствовали те друзья Пушкина, часть из которых («иные») погибла, а другая была отправлена властями «далече», в т.ч. и в Сибирь.
Но я не зря выделил «тех друзей», под которыми Пушкин подразумевал декабристов, поскольку до их восстания определения «друзья», «братья» и «товарищи» он по отдельности использовал для своих сокурсников-лицеистов. И при этом для обозначения их числа употреблял число «тридцать», в чём легко убедиться, заглянув в черновик стихотворения «19 октября» от 1825-го года: «Послушайте, послушайте, друзья: Чтоб 30 мест нас ожидали снова!», где слова «30 мест» повторены дважды. Но почему «30 мест»? Да потому, что такова была «штатная численность» учащихся Царскосельского лицея. Правда, нынешние исследователи уточняют, что из-за одной незаполненной вакансии в Лицее фактически училось 29 человек. Но нам важнее исчисление самого Пушкина! И мы замечаем, что в том же стихотворении «19 октября» Пушкин называет Кюхельбекера «братом родным», упоминает о «братской перекличке» в Лицее и пишет о лицеистах как о товарищах и друзьях.
Однако после восстания декабристов Пушкин именно на них и перенёс определение «друзья, братья, товарищи», превратив при этом в «тридцать витязей прекрасных» не сосланных в Сибирь декабристов. Их в свою очередь мы и отличаем от сибирских каторжников, которые под тем же числом были превращены автором «Конька» в проглоченные Китом корабли. Однако в том же 1833-м году Пушкин пишет в своей «Истории Пугачёва» о «тридцати рядовых при одном офицере» (18). Мы, конечно, задумываемся о числе «тридцать», но с учётом того, что речь у нас идёт о декабристах-офицерах, пока не обращаем внимания на данный отряд из рядовых. Но вот когда Пушкин в той же «Истории Пугачёва» пишет об отборных тридцати лошадях, которых Пугачёв приготовил для побега в случае поражения («Для того держал он на лучшем корму тридцать лошадей, выбранных им на скачке» - ИП 45.4), то, конечно же, мы вспоминаем вольнолюбивых коней из «Конька» и «Путешествия в Арзрум».
Найдя же в 1825-м году перекличку между лицейскими пушкинскими друзьями и будущими декабристами (а лицеисты Кюхельбекер и Иван Пущин, ставшие декабристами, и могли подтолкнуть Пушкина к такому переходу!), мы вправе обратить внимание и на то, что в том же году пушкинский герой Андрей Шенье задумывается таким образом: «Мне ль было управлять мятежными конями И круто напрягать бессильные бразды» (19). Т.е. можем предположить, что тема «мятежных коней» возникла у Пушкина в преддверии восстания декабристов. Тем более что за стихотворение «Андрей Шенье» Пушкину позднее пришлось пострадать, т.к. некоторые восприняли его как декабристское. Но, как известно, Пушкин доказал, что оно было написано им хоть и близко по времени к восстанию декабристов, но всё же до него.
Но почему Пушкин, подразумевая в «Онегине» и в «Арионе» погибших «иных», не выделил их словом «пять»? Ответ таков: он не мог взять реальное число из пяти повешенных декабристов, т.к. это было бы наглядно для цензоров, и поэтому в своей записи народной сказки вынужден был делать намёк о пятерых казнённых через игру со сказочными числами 30 и 33, ставя на их понижение. Такую же осторожность он проявил и в стихотворении «Сват Иван», когда пять поминаемых лиц разделил на «трёх Матрён» и двух мужчин, чьи имена (Пётр и Лука) по-своему намекают на казнённых декабристов. В черновике же «Полтавы» Пушкин кроме виселицы с пятью повешенными нарисовал и виселицу с ТРЕМЯ, хотя казнены в поэме были два человека. Да и то не повешением, а отсечением головы.
Но вернёмся к «Царю Салтану» и отметим, что игру со сказочными числами 30 и 33, но, правда, в обратном направлении, Пушкин продолжил и там, поскольку от ранее указанных в «Руслане» тридцати «витязей прекрасных» он перешёл к 33 богатырям. Но если все эти «витязи-богатыри» являются воинами, то, что же означает такое действие в среде военных людей? А это, говоря военным языком, - ПОПОЛНЕНИЕ! Однако откуда оно взялось, если никаких новых декабристов после 1825-го года не было, да и заведомо появиться не могло?
А вот тут-то мы круто поворачиваемся к пьесе Пушкина «Суворов и станционный смотритель» (далее – «Суворов»), изданной под именем подставного автора П.П.Ершова, и спрашиваем: а разве новобранец Яков – это не пополнение суворовского полка? А разве не о возможности пополнения «суворовского полка» в современном его виде говорит запись Пушкина о внуке Суворова от 4 сентября 1831-го года: «Сколько в Суворовском полку осталось?» спросил государь у Суворова. – 300 человек, ваше величество». – Нет;:301: ты в нём полковник (20)? Но, как я уже говорил ранее (21), внука Суворова, которого зовут так же, как и Пушкина, можно считать прототипом прикрытия самого Пушкина, а Яков из пьесы о Суворове – это маска молодого Петра Ершова, ставшего подставным автором Пушкина.
Однако, стоп! Очень уж тут мне хочется стать… предсказателем! Каким? Ну, конечно, не таким, как Павел Глоба, а научным. А точнее таким, как Дмитрий Иванович Менделеев, который в своей Периодической таблице заранее предсказал появление ещё неизвестных химических элементов, после чего многие химики удивлялись, когда для своего только что открытого элемента находили в таблице уже приготовленную ячейку (причём с указанием атомного веса и отдельных свойств!). А вот и моё предсказание: поскольку с момента написания Пролога «У лукоморья дуб зелёный» (1827г.) и до написания Пушкиным «Царя Салтана» (1831г.) никаких реальных декабристов не прибавилось, а число морских витязей в этих произведениях увеличилось, то в качестве новых пушкинских «друзей, братьев, товарищей» можно предположить …его подставных авторов!
Но вот кто эти три человека, которые стали для Пушкина близки, как лицеисты и декабристы, я пока сказать не могу. Хотя и укажу, что среди них обязательно должен быть подставной «молодой воробей», о котором Пушкин ещё в 1830-м году написал в черновике «Домика в Коломне». И при этом указанный «воробей» отнюдь не Ершов, который появился у Пушкина лишь в 1833-м году и был изображён им позднее в пьесе «Суворов» под именем молодого новобранца Якова. Но кто?!
Примечания:
1. С1 99.28.
2. C3 57.9.
3. М.Н.Волконская, «Записки»», сборник «России верные сыны», М., «Молодая гвардия», 1988, с.541.
4. XVII, 362-363.
5. См. Википедия.
6. Аппиан, Глава 108.
7. Г. А. Галкин, В. И. Коровин, «Родословная» реки Кубани», интернет.
8. Там же.
9. «Река антов, или Осетр-река?», страница №1 в статье Г. А. Галкина и В. И. Коровина «Родословная» реки Кубани», интернет.
10. Гриневецкий С. Р. «Черноморская энциклопедия», М., Международные отношения, 2006, с. 320.
11. «Тамань – полуостров сокровищ», фотоальбом; автор текста И. Харитонов, Краснодар, "Платонов", 2013, с. 109–110.
12. Ж2 121.16.
13. Ж2 156.13.
14. Стихи 2235-8.
15. Веленгурин Н. Ф. «Дорога к лукоморью», Краснодар, 1976, с.32-34.
16. XVII,369.
17. ЕО VIII 51.3.
18. ИП 28.33.
19. С2 265.894.
20. Ж2 201.31.
21. См. главу «Три Александра».


Рецензии
10 осетров, - на мой взгляд, - сопоставимы с 10 конюхами седыми, что повели Ивановых коней в конюшни. Остальные соображения и возражения оставляю при себе.
С почтением,

Елена Шувалова   18.02.2017 14:46     Заявить о нарушении