Просто отпуск по Тереку

Этому путешествию предшествовала долгая  многолетняя переписка. Инициатором похода был Павел – младший из братьев, который последним из детей Макара Семеновича покинул совхоз на берегу Терека. Сейчас Павел жил в Минске, Гена в Одессе, Толик в Киеве, Валик в Астрахани, а я в Куйбышеве (теперь Самара).
У каждого были какие-то семейные обстоятельства, какие-то обстоятельства на работе. В конечном счете, договорились, что начнем сплав на надувном плоту от станицы Прохладной по речке Малка – притоку Терека. Посетим Моздок, где я пытался поступить в Авиаморское училище, Алпатово, где родился Павел, совхоз, крепко связанный с нашей юностью, и где похоронена наша бабушка, могилу которой мы собирались обустроить. Валентин отлил алюминиевую доску с её именем. Затем посетим Червленую, где Генка учился в школе, и завершим поход посещением совхоза в Аксае, куда мы приехали из Сибири.
Смастерили плот из досок, заготовленных Валиком в Астрахани, и ящиков, купленных в Прохладной. Плавучесть обеспечивали две громадные, полутораметровые автомобильные камеры, привезенные Павлом из Минска, и детские воздушные шарики, которыми мы набили несколько стандартных мешков.

 На следующий день к вечеру отправились в плавание. За пару дней с напряжением работая веслами, проскочили стремительную Малку и небольшой участок Терека, который никак  не мог успокоиться после борьбы с Кавказом «в глубокой теснине Дарьяла», и бросил нас на подмытое дерево, которое веткой смело всех с плота. Я удержался за плот, моментально выпрыгнул из воды на него и причалил к берегу. Ребята к берегу добрались вплавь.
Однако вскоре Терек успокоился, и мы отдались спокойному течению и неторопливой беседе.

Спокойное течение было быстрым, река широкая, левый берег порос деревьями оплетенными лианами; правый высокий то притягивает к себе реку, то ее отталкивает. Толик встал, раскинул руки и выразил свой восторг. 
Беседа на плоту, плывущему по спокойной реке, это беседа в особых условиях. От беседующих нельзя уйти в соседнюю комнату, никто никуда не спешит, все всё слышат – площадь плота шесть квадратных метров, и все абсолютно независимы. На любое заявление кто-нибудь да откликнется. На этот раз откликнулся  философ Павел:
- По Сартру искренними чувствами являются только страх, тоска и разочарование. Восторг по Сартру лицемерен.
- Павел, когда мы строили плот, ты проповедовал, что философией ХХ века является экзистенциализм, и по нему истина индивидуальна, так что каждый сам определяет, лицемерен ли его восторг.
- Паша хочет привести на Терек детей и повторить с ними плавание. Что в этой ситуации лицемерно? Лицемерно его желание привести сюда детей, поскольку река не вызывает восторга, или лицемерно утверждение Сартра, что восторг может быть только лицемерным, а на самом деле восторг и желание привести сюда детей искренни? Павел, где истина?
- Самым важным свидетелем истины является нетранслируемая индивидуальная субъективность сознания.
- Но тогда истины нет. Поскольку она купируется на уровне индивидуума, то истина одного не является истиной другого. Истина исчезает.
- Философия исчерпала себя.
Валентин, профессором, взирающий на нас, как на расшалившихся учеников, попытался пресечь кощунственную болтовню:
- Не скажи, она осмысливает настоящее и прогнозируют будущее.
- Этим занимаются экономисты и психологи. Эти опытные науки вышли из философии, как в свое время физика, химия, астрономия. В философии остался только вопрос первичности, а он, по сути, бездоказателен.
- У меня есть доказательство, – вмешался я, – носителем духа является человек, а для его существования нужна пища, пища материальна, значит, первична материя.
Так шутливо чешем языки о поэзии, о литературе, о моральном и эстетическом разнообразии в поведении человека.

- Толян, ты должен описать наше путешествие.
- А хорошо бы в стихах.
- Можно, конечно, и стихами, но большую точность и достоверность дает проза, которая позволяет свободно подбирать самое подходящее слово. А поэт ограничен в своем выборе ритмом стиха и рифмой.
- Зато стих точнее отражает настроение.
- Ни проза, ни стих не отражают содержания, Содержание отражено в подсознании, а как только мысль сформировала приказ руке, подсознание убилось сознанием, которое сковано обществом, т.е. общественным сознанием.
- Так..., договорились; ни стихов, ни прозы.
- А что… Я в детстве, когда знакомился с планетой, на которой живу, с интересом читал и Толстого, и Пушкина, и Чехова, а сейчас…
-  Деградировал.
-  Может быть…
Ниже Моздока на зеленом лугу у метрового обрыва глинистого берега сидит группа мужчин; на земле разостлана скатерть с угощениями. Мужчины ведут беседу. Увидев нас, приглашают к столу, обещают съездить за водкой, чтобы расположить к себе!!! Сегодня какой-то мусульманский праздник. Для них праздник и без водки праздник. Мы благодарим и проплываем мимо. Они интересуются, с какой целью мы плывем. Говорим, что отдыхаем и хотим подправить бабушкину могилку. Последнее вызывает у них  одобрение. Все местные жители, узнавая, что мы собираемся поухаживать за бабушкиной могилкой, каким-то образом выражали похвалу.
Естественно, мы не могли оставить это без внимания, но логика в нашем разговоре не прослеживалась. Мы ничего друг другу не доказывали.

- Из библейских религий ислам, пожалуй, самый стойкий.
- Может быть, в соблюдении обрядов и некоторых бытовых правил поведения.
- Самый стойкий иудаизм.
- Иудаизм вне критики и вне обсуждений. Покусившись на право рассуждать о нем – прослывешь антисемитом.
- И среди мусульман есть пьянь, а уж выпить с друзьями,  я знаю, мало, кто откажется. В данном случае праздник специальный мусульманский, поэтому и неудобно нарушать заповеди пророка, а так почитай Омара Хайяма.
- Хайям не пример, он поэт, он отщипнулся от народа, он воспевает крайности, а без крайностей Эдька прав: есть и те, и другие.
- Пусть так, но я-то хотел про другое. Я про то, что мы всех местных без какого-либо сомнения с нашей стороны зачисляем в мусульмане, и с этой позиции оцениваем их поведение, а у нас самих верующие только старушки, экстравагантные женщины и несчастные в каком-либо горе.
- А местные всех нас, без какого-либо сомнения со своей стороны, зачисляют в христиан. Так что баш, на баш.
- Я бы сказал, что не в христиан, а в безбожников. Сидели-то на берегу мужчины.
- Причем тут это. И мы ни одного православного праздника не пропускаем, как повод для нашего застолья, но, как у нас принято, с женами и выпивкой.
После водозаборной плотины Терско-Кумского канала в реке появилось страшная для нас опасность. Местные жители для ловли осетров на фарватере забивают металлические колья (ломы), к которым привязаны проволочные переметы с крючками из пятимиллиметровой проволоки, размером в ладонь. Нам рассказали жуткую историю, как во время осмотра снасти на глазах у отца за крючок зацепился сын. Отец, пытаясь его спасти, попал на другой крюк. Так и погибли. Рыбнадзор периодически снимает снасти, оставляя голые ломы. После того, как во время купания я на ходу задел боком за такой лом, я перестал бултыхаться с плота.
Раньше мы не слышали об осетрах в Тереке, а сейчас я увидел верхнюю часть хвоста громадной рыбины, которая по мелководью стремилась вверх по такой мутной воде, что самой рыбины не было видно, ее тело только угадывалось под волной.

Главный смысл нашего путешествия – это все-таки посещение совхоза, поэтому эти записи как бы подводят итог моего кавказского периода жизни и повторяют, вернее, напоминают некоторые эпизоды из этого периода.
Кроме того, эти записи раскрывают мои оценки того прошлого в то самое прошлое время – 20 лет тому назад. В скобках мои теперешние замечания, т.е. через двадцать лет и более, после похода. 20 лет – это оказывается такой короткий срок.

16.08.80.
Последняя ночевка перед совхозом, а последняя ночевка в совхозе была у меня более 20 лет тому назад (в 57-м), поэтому все ново, и сам я изменился. Оценка окружающего стала иной. Старшие приписывают себе более зрелую оценку на правах возрастного старшинства. Молодость знает только то, что видит, а старость может сравнивать то, что видит, с тем, что видела. А, может быть, старость снижает остроту зрения?
Первым из «наших мест» открылся угол Терека, где мы ныряли. Там было очень глубоко и было очень быстрое течение. А дальше следующий угол, где вода поспокойнее, и где мы загорали и купались в компании с девчатами. И сейчас мы увидели девочек, которые купались… в платьях.
В совхозной усадьбе садик – парк вокруг клуба исчез, арыки засыпались, трава вытоптана. Разумеется, от монумента Сталину остался только пьедестал. Большинство бараков, которыми была сплошь застроена центральная усадьба совхоза, убрали и на их месте построили кирпичные домики на две семьи. Все наши знакомые живут в таких домиках. У каждой семьи сад с виноградником, вино при встречах с нами приносилось из погреба в трех литровых банках.
А в те далекие времена (еще за 30 лет до этого похода – т.е. в пятидесятые годы) такой «дурью», как виноград, не баловались. Жили в бараках, на выделенных в поле участках сажали кукурузу; надо было кормиться и детей учить – это была основная цель. Малюсенькие палисадники и одно – два фруктовых дерева были только у руководства. Считалось, что к  лучшему мы будем идти вместе, руководство на шаг впереди, рабочие чуть сзади.