Дорогие мои старики

Почему я так часто стала возвращаться к ним, почему ищу ответы на свои вопросы там, в далёкой юности, возле тех стариков. В том коротеньком времени, что я прожила рядом с ними.
Тогда, восемнадцатилетней девчонкой, завалив один из вступительных экзаменов, я вернулась домой вся в слезах и полном отчаянии, и по совету родителей, чтобы не сидеть без дела, выучилась на продавца. Попала в село, когда-то большое и сильное, а на тот момент почти доживающее свой век. Находилось оно в шести километрах от родительского дома, вдалеке от основной трассы – потому, наверно, и заброшенное. Небольшой деревянный магазинчик с двумя оконцами и печью стоял на берегу речной протоки.
С улыбкой вспоминаю, как назначили меня заведующей магазином, а в придачу достались обязанности уборщицы, истопника, экспедитора и – горстка стариков. Но каких. Помню их…

Вот тётка Полина, а для всех – Полинка. Она никогда не носила платьев – чёрная юбка, кофта и аккуратные хромовые, начищенные до блеска сапоги. И так – до самой своей кончины. Копна тёмных вьющихся волос, тронутых сединой. Гордый стан, легкая, несмотря на возраст, походка. Какая-то была в ней особенная грациозность, всегда хотелось оглянуться и посмотреть вслед. Тёмные глаза, острый взгляд, который видит всё твоё нутро насквозь, от которого ничего не скроешь. Вот так она себя по жизни и несла, это была женщина с такими человеческими принципами, такой высокой планкой, что у меня дух захватывает и до сих пор от удивления. Но, если ты выдерживал и соответствовал всем её представлениям о чести и достоинстве, по которым она сама легко жила, то всё – обогреет таким теплом и любовью, тронет таким доверием, которое тебе и не снилось. И не важно, старик ты или юнец. Редкостная женщина, настоящая. До сих пор до мелочей помню её уроки.

А вот дед Ёська. Словно старичок-лесовичок, маленький, сухонький, с выбеленной многими бединушками головой. Скуповатый, но с каким-то особенным чувством юмора, мудростью, шармом, мимо которого нельзя было пройти. Частенько любивший распить бутылочку винца со своим другом прямо на крыльце магазина. А затем, доставляя себе неимоверное удовольствие, заваливал меня всевозможными историями из жизни. И неизвестно, всегда ли в них звучала правда или успевал он додумывать на ходу. Но очень уж ему хотелось понравиться, очень уж был доволен, радуясь моему девчоночьему смеху, а начудившись, уходил, хитро сощурив глаз, просил: смотри же, Гале моей не рассказывай про вино.

Вот баба Люба… Мордовочка. Голубоглазая. Маленькая, быстрая. Губы чуть тронуты тёплой милой улыбкой, а из глаз – водопад любви, который невозможно не заметить и брызги которого обязательно попадут на того, кто рядом. Она никогда ни на кого и ни на что не жаловалась, всему находила объяснение – простое и мудрое, этому не научишься, это от Бога.

А это баба Настя – полная, аккуратная, всегда в веселеньком фартучке и беленьком платочке. Неулыбчивая и на первый взгляд будто бы всем недовольная, щёки при возмущении пыхтели «пых, пых, пых», как самовар, она и напоминала мне большой пузатый самовар. Но только тот, у которого всегда тепло и уютно – это как чай на кухне попить с близкими тебе людьми, отогреться и успокоиться душой.

Господи, разве можно всё рассказать о них, вспомнить каждого. Они приходили ко мне не только за покупками. Приходили, чтобы я разрешила споры по поводу увиденного фильма, делились радостью – успехами детей и внуков, спрашивали, что можно приготовить, когда ждали их в гости. Приносили свои обиды, которые и произносились-то только в стенах магазина. Рассказывали свои судьбы, разные: трудные, военные, с такими жизненными закавыками, от которых хотелось плакать даже мне, девчонке. Почти отрезанным от мира, им больше некуда было это нести, несли ко мне. Для них это было важно, чтобы кто-то выслушал, хотя многое из услышанного дошло до меня через годы, тогда я была слишком юна, чтобы до конца всё понять. Но запомнила, переосмысливая и сейчас.

И так каждый день, несмотря на погоду, летом на велосипеде, а зимой пешком, бывало и по сугробам приходилось добираться. Мама другой раз не пускала: куда пойдёшь? снега намело по колено или дождь за окном. И мне так хотелось послушать её и остаться в тёплом доме, но как подумаю, что они там будут ждать. И я подхватывалась и шла к ним.
Помню, когда уже работала бухгалтером в сельском совете, они, пешком добравшиеся до почты или магазина в центральной усадьбе, обязательно заглядывали ко мне. Стоя в дверях кабинета, стесняясь самих себя, расспрашивали, как дела, всё ли у меня хорошо.

Пишу – и ком в горле. Знаю, что почти всех их звали к себе дети, уговаривали переехать, жить там было просто невозможно. А в итоге – увозили либо силой, либо на старенькое кладбище…

Хорошие мои, они с таким отчаяньем держались за родную землю – эту деревушку в одну улицу, боялись покинуть свои избы, дорогие могилы и многое такое, о чём мы с вами даже не догадываемся. Кому пишу сейчас, зачем? Знаю, их уж нет. Нет и села, один бурьян и сгоревшее кладбище. Может быть, для того, чтобы сказать всем, а в первую очередь себе, понять это, что ушло поколение, вынесшее на своих плечах страшную войну и тяжелое послевоенье.
Поколение, у которого я училась любить свою землю, вот эту, малую. Со всеми её недостатками и достоинствами – от широкого поля до божьей коровки на подсолнухе, от могучей реки до росной лужицы в шляпке сыроежки, от булки пахучего свежего хлеба до крохотного чёрного сухарика.

Им ведь никто по-настоящему так и не сказал, какими они были, как много сделали на этой земле своими руками, сердцами, душами. Не заработав больших богатств, они находили радость не там, где сейчас её ищем мы. Всё, что у них было – это любовь к своей земле, детям, внукам.

Дорогие мои старики, и в моей судьбе вы были не зря, не просто так оказались рядом, верю в это. Вглядываюсь с тоской в сегодняшние лица. Мы не такие, другие. И, наверное, так и должно быть, всё движется вперёд, меняется. Только временами горько от мысли: порастеряли мы что-то важное, что было в тех стариках, до боли необходимое. То, что, может быть, и не имели права терять…