Меченосцы

                «Меч сверкнул подобно молнии».
                Генри Райдер Хаггард,
                «Прекрасная Маргарет».





Палубе оказались рады. Её украсили отрезами кумача, портретами известных людей и букетиками полевых цветов. Потом палубу отцепили от усталого паровоза и переставили с железной дороги на проходившие вблизи вокзала трамвайные пути. Дальше палубу катили посредством обшарпанной дизельной дрезины, всё дальше углубляясь в недра охваченного послевоенным строительным бумом большого города.

На поворотах палуба цеплялась краями за стены уцелевших лавчонок и оставляла на них длинные осыпающиеся извёсткой борозды. Духовой оркестр рьяно играл «Марсельезу», то и дело сбиваясь на «Семь-сорок» и блестя на солнце начищенной пожарной медью. Дети, городские психи и выходные трудящиеся спервоначалу столбенели при виде утыканной транспарантами штуковины, а после привычно строились в праздничные колонны и маршировали вслед за палубой, не к месту выкрикивая заздравные лозунги и распевая под сурдинку уличные песенки фривольного содержания.

Наконец приехали. Оказалось, что пока палуба авианосца совершала неспешное трансконтинентальное путешествие, ей успели подготовить место.

Посредством канатов и блоков прибывшая палуба была поднята над землёй и втащена снаружи на самую середину фасада только что выстроенного на главном бульваре многоквартирного дома. От фундамента до крыши дом  был покрыт разнообразными архитектурными украшениями,  и лишь в одном месте в лепном великолепии имелся пропуск, пустой участок с торчащими наружу кронштейнами. Вот сюда-то, в загодя приготовленное гнездо и был вставлен  присланный в подарок  трофей.

Сосредоточенные строители, негромко переговариваясь по-немецки, привинтили палубу  к кронштейнам здоровенными гайками и замаскировали эти гайки, чтобы они не портили общего впечатления, гипсовыми завитушками. Потом строители обнесли палубу балюстрадой и установили на специальных постаментах справа и слева от неё по большой терракотовой вазе.

Так палуба трофейного японского авианосца превратилась в парадный балкон нового комфортабельного дома, специально выстроенного в расчёте на готовое вот-вот наступить светлое будущее. Балкон стал главным украшением здания и предметом особой гордости вскоре вселившихся в квартиры жильцов.

Строго говоря, на балкон выходила дверь только одной квартиры и её же окна, так что только обитатели этой квартиры имели возможность проводить здесь своё время и пользоваться предоставленными наличием  дополнительной площади преимуществами. Однако завидовать даже в глубине души, а тем более вслух было не принято, и потому весь дом считал выдающийся балкон немного как бы своим, только отданным в пользование отдельным гражданам по причине особых заслуг этих граждан перед обществом и государством.

* * *

Горящие вполнакала фонари бросали на тротуар круги жёлтого мутного света. По тротуару шагал, позвякивая подковками коротких сапог, стройный  молодой человек с чёрным футляром от тромбона под мышкой. Когда одинокий путник попадал в свет очередного фонаря, случайный прохожий, которому довелось бы оказаться на его пути, имел бы возможность рассмотреть просторную рубаху зелёного шёлка, узкие кожаные брюки и низко надвинутую на брови шляпу со свисающим под подбородком ремешком. Лицо молодого человека с футляром от тромбона хранило замкнутое и сосредоточенное выражение. Впрочем, никаких случайных прохожих молодому человеку с футляром ни разу не повстречалось.

С одной стороны вдоль тротуара, по которому шагал молодой человек с футляром от тромбона, тянулись заложенные мешками с песком витрины магазинов, с другой стороны тротуар ограничивался чугунной оградой бульвара. Из-за ограды, где стояли невидимые во мраке парковые скамейки, временами доносился глубокий женский смех и коротко вспыхивали огоньки зажигалок. Почтенные, разросшиеся липы тихо шелестели листвой в тёплом ночном воздухе, а терпкий запах отцветающей сирени уже не мешался с выхлопными газами запертых на ночь у края тротуара автомобилей.

В светлое время суток здание, фасад которого выходил на бульвар, поражало воображение  приезжих помпезностью отделки, широтой архитектурного замысла и истинно сибаритским подходом к понятию о комфорте. Гирлянды каменных лавров в дисциплинированном ритме извивались по карнизам, между до половины утопленными в стенах колоннами оставалось достаточно места для барельефов на пастушеские сюжеты, маскаронов, цементных снопов пшеницы и любопытных  тритонов, заглядывающих через край карниза в уличный провал.

Прилепленные в изобилии мраморные яблоки, груши и виноградные гроздья вперемежку с фронтонами, арками и вазами будили представление о сочном венецианском гедонизме, словно привидевшимся в мистическом и угрюмом славянском сне.

Ночная тьма скрывала от молодого человека фасад с нависающим над тротуаром в вышине балконом, однако он знал это место достаточно хорошо, чтобы не утруждать себя поисками дороги.

Он прошёл через длинную, как туннель, арку и очутился во дворе. Несмотря на позднее время, в нависшей напротив громаде консерватории светилось одинокое окно, и над тёмным двором метались звуки рояля. Кто-то невидимый азартно и не очень уверенно играл тему из вступления к “Лоэнгрину”, чуть-чуть ошибаясь на высоких нотах и компенсируя недостаток мастерства безусловным желанием добиться высокого результата.

Музыка придала молодому человеку сил, в которых он, вопреки самонадеянному облику, крайне нуждался. Войдя в подъезд и преодолевая один за другим гулкие лестничные марши, он всё ещё боролся с желанием остановиться, повернуть домой, лечь там в постель и с головой накрыться байковым одеялом. Возможно, если бы не рояль за окном пустой консерватории, молодой человек именно так бы и поступил, предоставив естественному ходу событий самому находить выход из нелепой истории, в которую его ввергли – в общем-то, он это сознавал –  гордыня и преувеличенное чувство собственности.

Однако на узкой и плохо освещённой лестнице подъезда сомнения были наконец отринуты,  эфирные шестерёнки судьбы пришли в движение, маятник её сначала нехотя, а потом всё размашистее и шибче закачался из стороны в сторону и холодящая загривок неизвестность разверзла перед героем свои бездонные недра.

Дверь квартиры казалась в жёлтом подъездном сумраке чёрной и такой высокой, словно вела в собор. В разное время в двери сменили пять или шесть замков, причём оставшиеся от прежних замков разнокалиберные отверстия заколачивали фанерой и замазывали половой краской разных оттенков.  В данный момент в наличии имелся лишь самый нижний замок с извилистой скважиной, а много выше его -- медная ручка. Ручка была недавно начищена зубным порошком: она блестела и пахла пионерским лагерем.

Прежде, чем отпереть, за дверью возились, шипели и роняли на коврик что-то мелко и дробно стучащее. Наконец дверь открылась и молодой человек, ни на секунду не помедлив и не обронив ни единого слова, шагнул в глубину заставленной шифоньером и холодильником прихожей. Проделал он это настолько стремительно, что едва не сбил с ног открывшую ему красивую мулатку с влажными полураскрытыми губами, вид которых явно был рассчитан на определённый эротический эффект. Мулатка куталась в стеклярусную скатерть с бахромой, под которой на ней ничего, похоже, надето не было, зато поверх скатерти помещалась целая коллекция малахитовых бус. Бусы несколько не в тему дополнялись парой бриллиантов в ушах и платиновым браслетом на точёном запястье.

Миновав мулатку с таким видом, будто перед ним находится неодушевлённый предмет, молодой человек многократно отразился в расставленных под разными углами зеркалах исцарапанного трюмо, зацепился за телефонный шнур, снял и ткнул слепо куда-то вбок шляпу – мулатка торопливо её подхватила – и оказался уже за пределами прихожей, в коридоре, пронизывающим насквозь всю квартиру. Здесь он наконец притормозил и позволил себе оглядеться.

Двери комнат стояли настежь, хрустальные люстры пылали, заливая ночь синеватыми потоками павильонного света, а кто-то невидимый в глубине помещений шагал из угла в угол, шаркал и скрипел половицей.

Бросив взгляд вдоль коридора, где за буфетом с гранёными стёклышками виднелась внутренность кухни, вошедший увидел там смирно сидящего подле стола небритого гражданина в неновой клетчатой рубашке. На почтительно сдвинутых коленях гражданина помещался объёмистый портфель, так же, как и рубашка, знавший лучшие времена. Из портфеля торчали макушки ржавых разводных ключей, какие-то проволочки и высовывалась железная арматурина из тех, что известны среди шофёров и грузчиков под названием “монтировка”.

Уловив, что его заметили, небритый гражданин с монтировкой сделал попытку приподняться и, видимо, раскланяться, однако портфель с железным хламом проявил при этом движении столь явное желание свалиться на пол, что небритый вынужден был тут же обхватить его руками и поспешно сесть на место. Портфель при этом разнообразно зазвенел, а выпавший из него подшипник отчётливо стукнул в доски кухонного пола.
 
-- Кто?!. Кто таков?!. – воскликнул новоприбывший, крепче прижимая к себе футляр от тромбона и горячечно скаля зубы. Это были первые слова, произнесённые им по приходе, и они весьма отличались от загодя составленной речи, которую он для памяти записал на обороте подвернувшегося под руку бланка прачечной, а после старательно выучил наизусть. Значительность момента оказалась скомкана, и это показалось молодому человеку с футляром от тромбона дурным предзнаменованием.

Кося глазом на перепуганного небритого и хищно приподнимая верхнюю губу, молодой человек собрался было добавить по его адресу несколько энергичных выражений и даже выставить незнакомца вон, однако мулатка уже проскользнула в коридор и прикрывала теперь колеблющимся станом неловкого обладателя портфеля с металлическими предметами:

-- Водитель он, водитель! Троллейбус вон на улице сломался, -- мулатка энергично выбросила вперёд длинную шоколадную руку, указывая пальцем с отполированным бордовым ногтем в глухую стену, за которой и правда находилась ночная улица, где во мраке среди прочего действительно вполне мог находиться сломавшийся троллейбус, -- так он воды попить зашёл!

-- Об эту пору?!

-- А чего такого? Видит человек – свет горит, вот и зашёл! Знал он, что ли?.. Чаю попьёт и пойдёт себе дальше чиниться. До ваших дел ему никакого интересу…

Перед гражданином с портфелем действительно стоял на столе стакан липтоновского чаю в серебряном подстаканнике и лежали горкой на блюде обсыпанные маком сдобные булочки.

Мгновенно, точно внутри у него щёлкнул невидимый выключатель, позабыв об обладателе портфеля, молодой человек повернулся на каблуках и заспешил дальше. Ему пришлось дважды повернуть, обходя углы, миновать несколько помещений, обойти не заполненный водой бассейн с брошенным на дне сине-красным надувным матрацем и отодвинуть пыльную плюшевую портьеру прежде, чем он оказался в гостиной.

*

Огни люстры отражались в паркете, по которому расхаживал, ломая пальцы и бормоча под нос что-то сердитое, дородный господин в сюртучной паре и с косо повязанным галстуком в золотых геральдических лилиях. Господин был коротко стрижен, имел аккуратную бороду, а на безымянном пальце правой руки носил крупный перстень.

Войдя, молодой человек не имел возможности рассмотреть перстень как следует, однако он не однажды видел этот перстень во время прежних встреч с господином в сюртучной паре и даже прослушал от того краткую лекцию касательно помещённых на перстне символов. Впрочем, объяснения хозяина перстня молодой человек вскорости забыл.

Гостиная не поражала воображения великолепием убранства. Обстановка свидетельствовала скорее о невзыскательности вкуса, о склонности к эклектизму и о простой безалаберности, свойственной натурам азартным и увлекающемся. Пешаварские ковры соседствовали на стенах с полотном Ренуара – возможно, поддельным – и с охотничьими сценками в рамках кустарной работы. Над пианино помещалась кавалерийская шашка, а между двумя светильниками в форме сжимающих факелы рыцарских рукавиц висел горный ледоруб. Камин был фальшивым.

Посреди зала возвышался обеденный стол с неровно свисающей с края скатертью. Посуду со стола убрать не успели. Судя по числу тарелок и бокалов, здесь ужинало пять человек. Недопитая бутылка вина стояла рядом с эмалированной миской, на дне которой даже сквозь стенки угадывались остатки салата “оливье”. Тут же находилась пара канделябров, один из которых был отчего-то повален.

Из мебели в гостиной имелось несколько стульев, японская ширма с росписями, диван с гнутой спинкой и комод. На комоде лежал надкушенный бутерброд с  колбасой.

Ещё в гостиной имелась дверь на балкон. Обе её стеклянные створки стояли  распахнутыми прямо в ночную темень, позволяя выйти на обширное плоское пространство, повисшее над городом и ограниченное по краям декоративными вазами, а впереди – балюстрадой.

Едва молодой человек появился в гостиной, господин в сюртучной паре кинулся к нему с выражением замешательства на респектабельном бородатом лице:

-- Боже мой, Кирилл, неужели вы действительно задумали драться? Представьте, что придётся сообщить вашей бедной матушке, когда это чудовище искрошит вас на кусочки и возникнет надобность нанимать специальных людей, чтобы они собрали в мешок всё, что от вас останется? Он ведь настоящий убийца, а не какой-то там опереточный злодей. Одумайтесь, пока не поздно: я специально задержался у графа, чтобы вас остановить.

-- Мой противник ещё не явился, я полагаю?

-- Нет, но ждём с минуты на минуту. Вы прибыли первым.

-- Всё не так безнадёжно, дорогой доктор. Зло на то и существует, чтобы с ним бороться. И побеждать, разумеется.

Кирилл – с этого момента герой обретает имя – изо всех сил старался произвести впечатление уверенности и даже некоторой наглой самонадеянности, однако не сумел скрыть от собеседника обуревающей его душевной тревоги. Доктор ему не поверил, но воздержался от дальнейших уговоров по причине  явной бесполезности этого занятия. Пожав плечами с видом человека, который выполнил свой долг либерала и гуманиста, доктор приглашающе повёл рукой в сторону распахнутой балконной двери:

-- Пока есть время, ознакомьтесь с полем битвы.


Поле битвы Кирилл знал лучше кого бы то ни было из ныне живущих, однако не нашёл нужным распространяться на эту тему и, продолжая держать под мышкой принесённый с собой футляр, последовал приглашению.

*

Рассказывали, что когда-то очень давно, во времена большого общественного строительства и распределительной системы, в качестве балкона была приспособлена палуба вражеского авианосца, доставшегося стране среди прочих военных трофеев. Правда это или нет, можно было спорить сколь угодно долго, однако полустёршиеся полосы, круги и иероглифы, в разных местах покрывающие балконную поверхность, и в самом деле смахивали на аэродромную разметку.

Подобные ледяному водопаду потоки электрического света, изливаясь из окон и двери, освещали всё балконное пространство, соперничая в этом деле с начинающим светлеть краем небосклона. Мраморные нимфы с узкими ступнями свешивали над головой Кирилла края небрежных пеплосов и слепо кривили равнодушные губы. Огромные вазы, замыкающие балкон по краям, через верх полнились цементными виноградинами и неизвестными плодами величиной с футбольный мяч. Для пущей помпезности вазы вместе с содержимым были обсыпаны снаружи гранитной крошкой, почти нигде не облупившейся.

У подножия левой вазы, которая почему-то казалась дальше, чем правая, громоздилась неопрятная куча пляжных шезлонгов, прикрытая от дождей полосатым тентом с латинскими буквами по краю. В той же стороне, что и шезлонги, к поручням была примотана проволокой алюминиевая параболическая антенна, смутно похожая на радар противовоздушной обороны. Там, куда был устремлён незрячий взгляд устройства, за реденькими предутренними облаками висел над горизонтом швейцарский ретрансляционный спутник.

Пройдя немного по гулкому железу, Кирилл поискал глазами удобное место и обнаружил его на жестяном подоконнике. Он положил футляр на подоконник и через распахнутые оконные створки взглянул внутрь комнаты.

Прямо за подоконником стоял простой ученический стол, изрезанный инициалами, изображениями молний, сердец и даже отрывками стихов в псевдоромантическом сумеречном духе. Судя по всему, стол недавно подвергся уборке. Он не только не нёс на себе следов пыли, но и демонстрировал аккуратно выложенные в ряд красно-синие “командирское” карандаши, деревянные перьевые ручки, беличьи кисточки с обгрызенными черенками, истёртые по краям ластики и деревянный ободранный пенал с таблицей умножения на  крышке.

Кроме того, занимая своей подставкой добрую половину стола, здесь помещался  большой картонный глобус. Рядом с глобусом лежал тёмный, очень старый том “Ритуальной магии” с торчащей из него кожаной закладкой.

Над столом к обоям были приколоты кнопками рисунок клипера в окружении штормовых барашков и фотографический портрет хорошенькой гимназистки. Ещё перед взглядом Кирилла проплыли книжная полка, модель бомбардировщика без одного пропеллера и помятый пионерский горн над узкой кроватью. Кириллу захотелось плюнуть на поединок, перемахнуть через подоконник и навсегда остаться в этой комнате с глобусом, моделью и изрезанным ученическим столом. И хотя он точно знал, что это невозможно, понадобилась целая минута, чтобы справиться с искушением.

Вид комната имела прибранный, но несколько нежилой, и Кириллу подумалось, что надо бы как следует осмотреть всю квартиру. Коварство и фантазия ожидаемого им противника были общеизвестны. Тому ничего не стоило учинить среди пустых салонов, курительных комнат, будуаров и залов для игры в пелоту вероломную ловушку вроде спрятанного под половиком бризантного заряда или подвешенного над дверью бревна, ждущего случая свалиться на шейные позвонки нежелательного посетителя.
      
 Водитель-неудачник, который пил чай с булочками под покровительством красивой мулатки, показался поначалу Кириллу подозрительным субъектом. Однако троллейбусник не тянул ни на подосланного душителя, ни на карлика-шпиона, скрывающего под пёстрыми лохмотьями отравленный стилет.

Положив обе ладони на футляр от тромбона, Кирилл осторожно провёл кончиками пальцев по твёрдой коже, потом чуть помедлил и, щёлкнув замками, распахнул крышку футляра.


*

Разумеется, в футляре оказался не тромбон. Вытянувшись во всю длину футляра, на дорогом бархате лежал, тускло мерцая сталью, прямой обоюдоострый меч с чёрной рукоятью. Вдоль драгоценного лезвия вилась составленная из причудливых знаков надпись, а на рукояти имелся известный солярный символ, на который Кирилл старался не обращать внимания. Лезвие меча было отполировано столь идеально, что отражало окружающие предметы, искажая их облик в силу искривленности собственной поверхности. Вместе с мечом Кирилл получил кое-какие известия о его возможностях. В частности, было сообщено, что если на кромку клинка уронить невесомый батистовый платок, то платок этот, едва коснувшись кромки, тут же распадётся на две половинки. В общих чертах Кириллу была известна и предыдущая история оружия, а также причина, по которой на рукоятке появился солярный символ, до того отсутствовавший.

Дёрнув головой и отбросив со лба упавшую прядь, Кирилл коснулся рукояти и в тот же момент, как будто он только и ждал условленного сигнала, из прихожей донёсся звонок.
 
Рассыпчато стуча по пути бусами, мулатка пролетела на кухню, где и укрылась за буфетом,  не желая, судя по всему, видеть следующего визитёра. Водитель троллейбуса всё ещё пил свой чай, степенно прихлёбывая из стакана и не обращая на мулаткину беготню никакого внимания. Как  ни в чём не бывало, он принялся неинтересно рассказывать мулатке что-то из своей пролетарской биографии, раз за разом повторяя одни и те же малозначительные, но, очевидно, важные по ходу истории подробности. Свой портфель водитель троллейбуса продолжал держать на коленях, хотя пить чай в таком положении ему было неудобно.

Кирилл видел водителя через дверь комнаты, выходящую в длинный, как переулок, коридор.
 
Открывать пошёл доктор, невнятно ворча. Доктор долго возился с замком, так что звонили ещё раз, развязно и нетерпеливо, хотя не могло быть не слышно, что уже открывают.

Входная дверь заскрипела, и кто-то вошёл. Огромный дом беззвучно содрогнулся, как от  толчка близкого землетрясения. Так входят в покорённый город прежде, чем придать его огню и разграблению, так являются в кошмарных снах, такой бывает поступь ужаса. Люстры задрожали мелко и истерически, звеня подвесками и грозя сорваться с потолочных крючьев. Мулатка на кухне ойкнула и, кажется, упала в обморок. Где-то звякнул разбитый бокал. Пол качнулся, и стало казаться, что дом поплыл, словно каменный корабль, задевая крышей облака и подминая жестяные коробки дворовых гаражей.

Кирилл почувствовал, как на лбу выступила холодная испарина, а руки начали подрагивать мелкой противной дрожью точно в такт дребезжанию люстровых подвесок. Теперь он стоял в самом центре балкона, куда успел переместиться после звонка и где, согласно его представлениям об этикете предстоящего поединка, надлежало встретить противника. Меч он сжимал в кулаке. За спиной Кирилла тянулась балюстрада с облупленными дубовыми поручнями, а перед его глазами располагалась раскрытая дверь, демонстрирующая внутренность пустой гостиной. Чтобы тоже оказаться на балконе и вступить в поединок, новоприбывшему предстояло пересечь гостиную.

Прежде, чем прийти в этот дом, Кирилл долго сочинял, что именно он скажет сопернику при встрече, и даже записал для памяти, и речь его казалась ему веской, умной и полной разящего наповал сарказма. Однако теперь из головы напрочь выскочили все слова до единого, оставив после себя звенящую на одной ноте пустоту. Стало понятно, что открыть схватку убедительным для соперника словесным вступлением не представляется возможным.

Он постарался как можно крепче сжать рукоять меча: говорят, что если как следует сжать оружие или зубы, это придаст уверенности в себе. Меч он получил в своё распоряжение всего на одни сутки под собственное честное слово. О том, как меч будет возвращён в случае, если он проиграет бой, Кирилл не имел ни малейшего представления.
 
Существовала легенда, согласно которой этот клинок был выкован в эпоху, когда люди ещё не отягощали себя бременем материальных забот и нравственных установок. Тогда же его сталь была заколдована посредством заговора, тайна которого ушла в небытие вместе с миром летающих драконов, говорящих цветов, домашних духов, злокозненных троллей и златоглавых монастырей, спящих в глубине тихих лесных озёр.

Недавно меч был обнаружен знакомыми Кирилла в подземном бункере под одним из правительственных зданий. Меч многие годы пролежал там в пыльной витрине между нижней челюстью немолодого мужчины со следами огня и расколотым золотым пенсне. Посредством прорытия подземного хода и отключения сигнализации с помощью трёх особым образом расположенных карманных зеркал меч был знакомыми Кирилла выкраден. Похитителям удалось обмануть бдительность старичка-завхоза, раз в неделю совершающего обход запущенного бункерного хозяйства. Старичок не обратил внимания на отсутствие под стеклом одного из экспонатов, а те, кто проявил бы к мечу особый интерес, давно умерли. Преимущественно насильственной смертью.   


*

Тяжёлая поступь приблизилась. Ещё миг – взлетела портьера – и противник Кирилла вступил в пределы гостиной.

Это оказался мужчина совершенно необъятных размеров. Всё время казалось, что макушкой он непременно заденет люстру, а само помещение ему мало,  как кукольный павильон. Одет мужчина был в солдатские штаны, в кирзовые сапоги с отогнутыми голенищами и в мохеровый турецкий полувер, нуждающийся в стирке и ремонте.
Гигант непринуждённо помахивал иззубренным и слегка поржавевшем двуручником. Посреди гостиной он остановился и, переводя дух, с хрустом воткнул меч в драгоценный паркет. Потом одним движением сорвал с себя полувер, явив взгляду соперника выглядывающую из-под полосатой майки могучую грудь, поросшую жёстким седеющим волосом. С мощной шеи свисал на цепи медальон чеканной бронзы.

Новый персонаж прибыл в квартиру не один. Следом за ним мелкими шагами двигалась  белокурая девушка с плещущей наружу паникой в затенённых ресницами зелёных глазах. Между белокурой красавицей и гимназисткой на фотографии в комнате с глобусом улавливалось некоторое сходство.

Руки девушки были связаны впереди узким брезентовым ремешком, за который здоровяк и тащил её за собой, время от времени дёргая за ремешок не столько ради дела, сколько ради чистого издевательства. Вся нижняя часть лица пленной красавицы была залеплена куском медицинского лейкопластыря, что придавало ей не только беспомощный, но и таинственный вид.

Едва Кирилл взглянул на девушку, как дрожь в руках исчезла, сознание стало ясным и холодным, а движения точными и расчётливыми. Его взгляд полыхнул бешеным пламенем, а клинок стремительно завертелся в руке, со свистом рассекая холодный воздух. Одновременно Кирилл предпринял попытку что-то всё-таки сказать прежде, чем ринуться в смертельную схватку.

-- Ты,.. -- начал он. Вслед за этим он собирался добавить “козёл”, но понял, что слова бессильны.

Здоровяк почти нежно толкнул девушку в грудь, так что та сделала шаг назад и упала на стоящий у стены диван. Потом он перехватил поудобнее своё иззубренное оружие и шагнул на балкон. Говорить он ничего не стал.


*

Держа мечи прямо перед собой и внимательно следя за движениями друг друга, соперники начали сближаться, закусив губы и подрагивая от напряжения мускулами щёк. Вдруг двуручник гиганта описал стремительную дугу и хряснулся о перила балюстрады, выбив из них несколько трухлявых щепок. В ответ блеснула стальная молния, отскочившая от бронзового медальона.

Разошлись. Кирилл принялся кружить вокруг гиганта, ловя прореху в обороне и прощупывая противника выпадами, однако снова и снова натыкался на иззубренное лезвие. На его стороне были проворство и выучка, но мощь им противостояла поистине богатырская.

Ему сильно не нравились глаза здоровяка. Мутные, неподвижные и абсолютно пустые, они казались мёртвыми и более всего походили на глаза акулы-людоеда. От взгляда в эти глаза делалось не по себе.

Крестя утренний воздух сверкающим металлом, оба противника перешли к решительному натиску. Клинки сталкивались, рассыпая в стороны снопы искр и отлетая с противным железным визгом. Соперники крутились, отскакивали, парировали удары, наступали и носились по ограниченному балконом пространству, подобно паре танцоров на освещённой сцене.

Загнав здоровяка в дальний угол, Кирилл попытался достать его там, чертя клинком частую сетку в ладони от словно заколдованного могучего торса. Гигант энергично отмахивался, задевая стену и выбивая из неё мраморную крошку. Пахло каменной пылью, нагретым железом и потом.
 
Изловчившись, гигант отбросил своим мечом клинок юноши и выскочил из ловушки. Поспешность его едва не погубила: не рассчитав, он запутался в брошенном тенте и с грохотом повалился в кучу шезлонгов. Ему непременно пришёл бы конец, однако фортуна оказалась на его стороне: Кирилл промахнулся и завяз мечом в мешанине реек и лежалой мешковины.

Его противник попытался добиться успеха посредством запрещённого приёма, ткнув соперника клинком снизу в живот. Иззубренное лезвие распороло зелёный шёлк и чиркнуло по коже смертельным холодком.

Снова звон стали о сталь. Чешуйчатые кольца дракона и сияющие доспехи юного воителя, вечная борьба абсолютного добра и абсолютного зла. Здоровяк, беря реванш, оттеснил Кирилла к постаменту огромной вазы. Его широкий, как лопата, меч поднялся прямо к хрустальным небесным сферам, на которых в картинных позах замерли, наблюдая за поединком и заключая пари, томные девы-апсары, и обрушился оттуда с неотвратимостью гильотинного ножа. Окажись судьба менее снисходительной к отважному змееборцу,  поединок тут бы и закончился ввиду полной победы противной стороны.

Однако вышло иначе: лезвие меча единым махом срубило край вазы, так что отрубленная часть  вместе с цементным виноградом и прочими плодами начала медленно сползать вниз, а после с грохотом обрушилась в сонное ущелье улицы.

Следующей атакой Кирилл оказался прижат к подоконнику комнаты с глобусом, с трудом отбиваясь от разъярённого соперника. Двуручник в щепу изрубил оконную раму и как картон, смял жестяное покрытие подоконника. Удары сыпались с частотой града, и Кирилл вдруг понял, что надолго его, пожалуй, не хватит. Пора было что-то предпринимать.

*

 В этот момент в проёме окна за спиной Кирилла, откуда потягивал между лопаток знобящий сквознячок, бесшумно выросли две фигуры со смазанными, словно стёртыми ластиком чертами лиц, явив собой подтверждение предположения о подготовленной в квартире засаде. Гигант действительно оказался коварен и предусмотрителен: не желая рисковать в поединке, он спрятал неподалёку пару сообщников, которые должны были подло умертвить увлечённого боем змееборца.

В руке одного из убийц был зажат штык-тесак от австрийской винтовки, его напарник предпочёл в качестве инструмента тонкий капроновый шнурок. Озабоченный лишь тем, чтобы успевать отражать град ударов, Кирилл не почувствовал надвигающейся сзади опасности. Казалось, ничто не в силах отвратить его ужасной участи.

Душегубы уже совсем было собрались исполнить своё чёрное дело, когда из далёкой кухни донеслось звяканье слесарных инструментов и короткий звон арбалетной тетивы. Две оперенные стрелы с коротким интервалом ударили в основания двух безлицых черепов. На миг замерев и выронив оружие, оба киллера так же беззвучно, как появились, повалились назад под стол со стоящим на нём глобусом, где и улеглись безо всяких признаков жизни.

Осознав, что впредь рассчитывать придётся исключительно на себя и никакая засада больше не поможет, здоровяк в ярости выбросил вперёд свой громадный меч, промахнулся и, буквально влетев в оконный проём,  всем весом всадил клинок в стоящий на столе глобус. Меч хрустнул и переломился пополам. Одновременно Кирилл скорее машинально, чем со знанием дела махнул своим сверкающим оружием и не встретил при этом ни малейшего сопротивления, однако голова гиганта вдруг отделилась от туловища и, упав, покатилась прочь по истёртым полосам и кругам авианосной разметки.

Обезглавленное тело целую вечность качалось на мощных ногах прежде, чем рухнуть во весь рост на белый иероглиф на полу и залить его тёмной венозной кровью. Стало очень тихо. Поединок закончился.

*

Сам не зная зачем, Кирилл потыкал в голову носком сапога. Было зябко, и ничего не хотелось. Потом он старательно вытер своё оружие носовым платком и спрятал в подобранный на полу футляр от тромбона.
 
Защёлкнув замки, победитель прошёл сквозь гостиную мимо дивана, на котором прямо, как на уроке, сидела, держа руки на плотно сомкнутых коленях, белокурая красавица с до половины заклеенным пластырем лицом. Не останавливаясь, молодой человек потянул за кончик брезентового ремешка, которым были обкручены её запястья, и ремешок тут же соскользнул, так что стало понятно, что на самом деле он не был завязан, а просто лежал сверху для виду. Не обращая далее на девушку никакого внимания и не озаботившись отлепить от неё наверняка мешавший ей пластырь, Кирилл направился в прихожую.

Торопливо подхватившись и ломая пальцы, девушка последовала за ним, попутно стряхивая слёзы с ресниц. Отлеплять пластырь самостоятельно она тоже не собиралась.

Квартира казалась совершенно пустой. Двери по-прежнему стояли нараспашку, и люстры слепо тлели в свете наступающего дня. Было слышно, как на кухне вода капает из крана в эмалированную раковину.

Входная дверь оказалась не запертой. В безлюдном по причине раннего времени дворе не было заметно никакого движения. Спали и консерваторские окна. Ветер трепал, будто флаги, многочисленное бельё, развешенное на верёвках по всей внутренней, не парадной стене огромного здания. В отличие от фасада, внутренняя стена была сложена из простого кирпича и не имела украшений.

Миновав арку, триумфатор не пожелал двигаться по тротуару и, подойдя к ограде бульвара, легко через неё перепрыгнул. Оказавшись на другой стороне, он непринуждённо продолжил путь,  не сочтя необходимым помочь спутнице перебраться следом за собой. Более того, он даже не оглянулся. Однако девушка словно бы даже и не заметила ограды, как не замечала пластырь на лице, и тоже необыкновенно ловко перемахнула через чугунные щиты и медальоны.
 
Аварийного троллейбуса нигде не было видно, а доктор спал на боку на одной из скамеек, запахнув сюртук и аккуратно поставив на асфальт снятые штиблеты. Штиблеты доктора соседствовали с изломанными окурками, программками варьете, использованными презервативами и обёртками от шоколадных конфет. За неимением одеяла доктор накрылся сверху мятой обложкой журнала “Плейбой”. Обложку доктор, очевидно, подобрал неподалёку.

Сопровождаемый белокурой красавицей с заклеенными губами, победитель шагал по бульвару, звеня подковками коротких сапог и прижимая к груди футляр со своим магическим оружием. Прядь волос то и дело падала ему на глаза и он отбрасывал её привычным нетерпеливым движением. Шляпу он забыл в квартире.

*

Обезглавленное тело горой громоздилось возле балюстрады, разбросав могучие руки и залив тёмной кровью иероглиф на железном полу. Утренний ветерок шевелил ёжик на отсеченной голове, а шальной воробей уже постукивал клювом по тикающим на безжизненном запястье часам. Более ничего не происходило.

Вдруг утерявший бдительность воробей пырснул прочь, с перепугу мимолётом врезавшись в стену. И было, от чего ужаснуться: откинутая в сторону рука обезглавленного гиганта пришла в движение. Скребя короткими ногтями металлическое покрытие, рука начала сперва медленно, а потом всё быстрее и явственнее шарить вокруг, что-то важное разыскивая на балконном полу. Так ищут пальцы женщины в бреду, кружку или треуголку.

Поверженный силач искал голову. Наконец он нащупал её и медленно, с перерывами, во время которых тело выгибалось и скрипело внутри торса громадным скелетом, подтянул к себе. Передохнув некоторое время, безголовый титан с трудом приподнялся -- кости заскрипели ещё пуще – и взял голову в ободранные ладони.

Подержав её перед собой, подобно наполненной вином чаше или боевому шлему, безголовое тело торжественно водрузило голову на прежнее место. Голова, только что казавшаяся абсолютно мёртвой, немедленно оскалила  зубы и с отвращением выплюнула белый комок жевательной резинки.

Однако это было ещё не всё. Потрогав шею и, морщась, покрутив головой вправо и влево, оживший атлет вцепился заскорузлыми пальцами в свои глазницы. Было похоже, что он собрался вырвать глаза под гнётом собственных преступлений, однако оказалось иначе. Отогнув веки и шипя от собственной неуклюжести, гигант поочерёдно отлепил от зрачков пару мутных контактных линз, которые и придавали до сих пор его взгляду жуткую мертвенную пустоту.
 
Собственные глаза побеждённого оказались серыми, задумчивыми и усталыми.

Забросив ненужные линзы за балюстраду, он прислонился спиной к основанию разбитой в поединке вазы и снова замер, глядя в пространство прямо перед собой. Похоже, он никуда не торопился.

Следом зашевелились и оба валявшихся под глобусом киллера. Одинаковыми жестами они выдернули торчащие из затылков стрелы и стащили с голов неровно обрезанные женские чулки. Без чулок киллеры оказались стильно стрижеными ребятами упитанного и жизнерадостного вида. Можно было с уверенностью сказать, что неудача смутила их не особенно.

-- Эк они нас обставили!..
 
-- Всё дядька тот, на кухне. Водитель, с понтом! Вот и доверяй людям…

-- Да это ж сам Гамберг был, гуру ихний! Ну матёрый лисище, ну матёрый! Даже наш эскулап, на что продуманный мужик, и тот проморгал! А с Эстрелкой они заранее сговорились. Один грим, прикинь, в какие деньги влетел! В тыщу небось, а то в полторы!..

-- А Верёвкин-то где?

-- Вон под вазой отдыхает…
         
Помогая друг другу, союзники здоровяка перелезли через подоконник, едва не уронив при этом глобус, из которого продолжал торчать обломок двуручного меча. Один из несостоявшихся убийц оказался одетым в комбинезон пятнистой маскировочной расцветки, другой выбрал для ответственного задания выходной китель китайского крестьянина.
 
   Тот, что был в камуфляже, присел на корточки и участливо обратился к побеждённому силачу:

-- Федь, ну как сам? Шибко тебя?..

-- От души, блин!.. Меч, глянь, изломал казённый и Дашку назад уволок. Меч-то чёрт с ним, хотя и казённый, а девку жалко! Он же её, Ланселот психованный, плёткой стегает. Привяжет к кровати голую и давай стегать. Тыщу же раз жаловалась! И лицо себе она тоже из-за него залепила: он ей губы сигаретами пьяный прижигал, куражился…

Гигант тоскливо посмотрел вдаль, туда, где над крышами медленно поднимался сияющий полукруг солнца.

-- Да ла-а-адно тебе,.. – ответил камуфляжный. Растянутое, как резина, «а» казалось в его устах чуть-чуть нарочитым. – Вдруг она жить без этого не может! Может, без плётки существование пресно? Поди ты этих девок разбери…

Крыть было нечем, и Верёвкин лишь досадливо поскрёб затылок. Наступившую паузу прервала стукнувшая вверху оконная рама. Все трое подняли головы и посмотрели в сторону звука.

Среди барельефов, гирлянд, фронтонов и кариатид открылось окно одного из верхних, вздымающихся над балконом этажей и после недолгого промедления оттуда вывалилась, раскручиваясь на лету,  верёвочная лестница с толстыми деревянными перекладинами. Качаясь и постукивая перекладинами по стене,  лестница повисла над балконом, несколько не доставая до настила. Стало ясно, что ожидаются какие-то события.

И события не замедлили произойти. Вслед за верёвочной лестницей из окна показался чей-то зад, обтянутый долго и разнообразно бывшими в употреблении джинсами, а потом и сам хозяин зада начал осторожно спускаться вниз, нащупывая неверные ступеньки и стараясь не раскачивать свободно висящую конструкцию.

Кроме джинсов новый персонаж носил залатанный на локтях свитер с оттянутым воротом, имел светлую неубедительную бородку и на правом плече держал громоздкую видеокамеру с торчащими проводами и приставными деталями.

Когда человек с видеокамерой находился на равном расстоянии между окном и балконом, камуфляжный соратник огромного Верёвкина – чувствовалось, что камуфляжный вообще отличается словоохотливостью – решил обратиться к слезающему с вопросом. Обладатель видеокамеры и камуфляжный сидели в школе за одной партой, и потому обращение было сформулировано с обезоруживающей простотой:

-- Э-э, ты!.. Камерамен хренов!.. Вышло чего, али даром плёнку тратил?

И на этот раз камуфляжный не забыл про растянутое «а», что придало вопросу дополнительный колорит.

 Приостановив неуверенное движение, обладатель дорогой аппаратуры и старых штанов отпустил перекладину, так что стало непонятно, каким образом он, собственно, там держится, и, радостно улыбаясь, показал сложенное из большого и указательного пальцев колечко. Колечком этим с некоторых пор стало модно заменять поднятый кверху большой палец:

-- В лучшем виде! Особливо Верёвкин без головы -- это ж чистая цукер-бубочка! Переснимем в костюмах эпохи, и можно монтировать. Кирилла я уговорю на повтор.

-- Ага! – подал голос пострадавший здоровяк. – И так сойдёт! Обойдётесь!

Спор был, однако, тут же и прерван. Снизу, с бульвара,  донёсся пронзительный вскрик автомобильного клаксона. Все заглянули через перила вниз и увидели на дне уличной пропасти, где громоздились обломки разбитой вазы, большой автомобиль.
 
У входа в кафетерий стоял, нахально заехав на тротуар, потрёпанный «лендровер» с выведенной на дверце русскими буквами надписью: «Алоха!». За рулём «лендровера» сидела, раздражённо барабаня пальцами по баранке, давешняя красивая мулатка. Мулатка успела сменить стеклярусную скатерть на кожаную куртку в молниях и заклёпках, а также повязать волосы алым турецким платком. Время от времени мулатка бросала взгляд на часы и снова давила на клаксон.
 
На балконе появление автомобиля стало поводом для поспешных сборов.

-- Блин, что там на сегодня? – поинтересовался, особенно ни к кому не обращаясь, парень в китайском френче.

Благополучно ничего не уронивший человек с видеокамерой порылся в заднем кармане и меланхолично зачитал из помятого тетрадного листка:

-- Пожар на нефтебазе, штурм крепости и конная атака.

-- А танки?

-- Танки завтра. Дадут «тигр» из музея, только топливо своё.

Верёвкин снова поморщился и потрогал шею:

-- Доктора растолкать не забудьте, на скамейке дрыхнет. А то прошлый раз возвращаться пришлось, битый час потеряли…
 
Придерживая пострадавшего Верёвкина и продолжая обсуждать планы на наступающий день, компания направилась к выходу из квартиры.

                1995