Превратиться в белых журавлей

Слегка подрагивая от нетерпения, лайнер стремительно взмывает в холодную синеву небес. Могучие крылья стальной птицы рвут в клочья слежавшиеся пласты дождевых туч. Промозглая серость, озверев в своей мести, изо всех сил пытается затянуть комковатой рванью тумана выход в бескрайнюю высь. Самолет вспарывает своей мощью швы грозовой холстины и прорывается в ослепительный простор. Он околдовывает холодным ультрамарином, прозрачной чистотой небес, радужной близостью светила. Сильная птица эта, в отличие от всех пернатых вселенной, не боится опалить свои крылья. Она ввинчивается в бесконечную синеву ревом моторов, стремясь овладеть пьянящей высотой.

Салон самолета расцвечен «Калинкой». Яркие гроздья вечно юной песни алеют музыкальной сочностью и восторгом. «Калинка» звенит, рикошетит от стен к багажным полкам, зависает искрящейся пеленой в воздухе и опускается на плечи поющих сверкающими блестками добра и красоты многоголосья. Поют артисты, поет сопровождение, перекрывая шум моторов. Так повелось с давних пор. Первая песня после отрыва лайнера от земли, это зажигательная, звонкая, родная "Калинка". «Калинка», как первая чарка на пиру, она необходима для гастрольного старта, для легкого перелета, для скорой встречи с родной землей, удаляющейся от самолета.

Я пытаюсь отгородиться мыслями от салонной жизни самолета, но от «Калинки» не спрячешься. Она проникает в каждую складку одежды, в каждый закоулок, витая у виска осенней липкой паутиной. На заоблачной высоте звучание святой песни не страдает от вклинившихся в хор попутчиков, придавая «Калинке» привкус истинно народного пения.

В следующую секунду резко, на полуслове обрывается песня. Пассажиры немеют от оглушительной тишины умолкнувших моторов, от навалившейся болтанки самолета, от сводящего с ума металлического скрежета, от беспорядочного падения багажа из открывшихся полок. Сердце лопнуло и дало течь, когда я увидел в иллюминаторе надвигающееся с невероятной быстротой взволнованное море. Криком поперхнулись люди, окольцованные ремнями безопасности с креслами и вдавленные в них штопорным  падением. Мощная пощечина моря разваливает стальную птицу на части, зло расшвыривая обломки по глубине.

Море выплюнуло меня, и я взлетел над ним. Вспененная шипящими волнами поверхность даже отдаленно не напоминала воспетый уют самого синего в мире, Черного моря. Я кружу над ним странной птицей, пытаясь высмотреть уцелевших. Вместе со мной над морем мечутся безразличные, крикливые чайки, не замечая и не пугаясь меня. Чуть позже, то тут, то там, над морем появляются белесые фонтанчики бесплотных существ. Подлетаю ближе и узнаю в странных фантомах своих соратников по хору. Вскипающая морская пена выплескивала на поверхностную рябь бесплотных пассажиров утонувшего самолета, вернее их мечущиеся души, не осознавшие страшную кончину свою.

Странную долю отвела нам судьба. Мы, души, покинувшие тела свои, метались неприкаянной стаей над морем, которое избавилось от нас. Но небеса отказывали нам в приеме, удлиняя скитания во времени. Какая же миссия была возложена на наши крылья, крепнувшие день ото дня? Этот вопрос  безответно терзал нас, но когда все души пассажиров рокового рейса соединились воедино, меня, главаря стаи, бывшего дирижера замечательного ансамбля, обожгла догадка. Следуя догадке, я направил свою многочисленную белую стаю в родной город.

В один из февральских вечеров, когда туманная сырость окутала улицы, мы оказались в знакомом закулисье, пропитанном премьерными запахами. Зрительный зал был заполнен преданными поклонниками знаменитого коллектива. На первых рядах партера сидели родственники погибших вокалистов, музыкантов, танцоров.

Когда на сцену вышел новый состав хора, мы, бестелесные души-солисты, встали плотной стеной рядом. Первые аккорды легендарных «Соловьев» растревожили горечь в сердцах наших близких. Обездоленность, боль утрат выплескивалась из выплаканных глаз прозрачными ручейками грусти и душевной опустошенностью. Родные люди, всматриваясь в лица новых исполнителей, мучительно искали  в себе силы смириться с уходом нашим, таким внезапным, таким трагичным, таким страшным, на самом взлете, на самом пике жизни.

Среди близких наших, пришедших на премьеру, цепкий взор мой выхватил бледное лицо единственно-любимой женщины и распахнутую синеву глаз внука. Жена моя, даже не пытаясь унять поток льющихся слез, вслушивалась в любимую «Смуглянку», искрящуюся радостью и ликованием. Я без устали дирижировал своим хором, и он звенел под сводами зала, сливаясь с мощью голосов живых исполнителей и наполняя их искрометное пение пронзительным трехмерным изяществом, нежностью и болью разлуки.

Музыкальное вступление к легендарным «Журавлям» вызвало легкое шатание в рядах наших. На последних музыкальных фразах, удивительная сила подняла нас в воздух, сбила в журавлиный клин, и увлекла через темноту зрительного зала в сырость февральского вечернего неба. Белое перо, выпав из крыла моего, опустилось на колени внука. Мое зернышко, моя хрупкая веточка, мой внучок, мое продолжение, зажав перо в ладошке, проводил нас грустным взглядом.

Укладывая внука спать, жена моя любимая, женщина моя единственная, спросила малыша, названного в мою честь:

- Скажи, Валера, а не показалось ли тебе, что на концерте выступало сразу два хора?-

Маленький ангел, дедушкино продолжение, хрупкая веточка на фамильном древе, пряча под подушку белое перышко, ответил не по-детски серьезно:

- Почему показалось? На сцене действительно выступало два хора!-

Слова внука долетели до меня сквозь снег и ветер, и я проникся великой благодарностью к суровому морю и строптивым небесам, давшим нам возможность перед уходом в вечность проститься с близкими и любимой профессий.

- « -

23 февраля 2017 года, в Кремлевском Дворце состоялось выступление нового состава ансамбля имени А. Александрова. Концерт был посвящен памяти шестидесяти четырем артистам хора, воспарившим журавлиным клином в сизую мглу небытия.