Портрет в интерьере. 1 часть

ПОРТРЕТ В ИНТЕРЬЕРЕ
Рассказ

В  новогоднюю ночь  квартиру  Арнольда Арапова обокрали. Пока хозяин – ювелир по профессии и антиквар по призванию – наслаждался приятной компанией вдали от дома, а его кооперативное жилище оставалось без надзора, злоумышленники открыли входную дверь, отключили сигнализацию и проникли внутрь. Ворам хватило несколько минут, чтобы  под перезвон курантов  и звуки гимна, доносившиеся из соседних квартир, прибрать к рукам все самое ценное и прекрасное – коллекцию бронзы и живописи. Не побрезговали они и бытовой ерундой  – двумя блоками сигарет «Мальборо»,   банным халатом хозяина  и его домашними тапочками.
 
Вернувшийся под  утро ювелир не ожидал от наступившего года такой подлянки. Открыв дверь как обычно, он шагнул в прихожую и не сразу оценил масштаб катастрофы. Мозг  отказывался понимать, что случилось. Арнольд в немом ужасе  прошелся по комнатам.    Как слепой - ощупывая стены и беспомощно щурясь. Впервые ему показалось, что это галлюцинации, и опустевшее  пространство – обман зрения,  а стоит лишь коснуться предметов и пропавшее обретет материальную форму. Увы, как ни шарил по гладким поверхностям ограбленный ювелир, исчезнувшая коллекция  каминных часов,  бронзовых статуэток и живописи не появлялась, о ее былом существовании напомнили лишь следы, оставленные часами на пыльной поверхности мебели,  да светлые пятна от картин на стенах.
 
Горькие мысли захлестнули хозяина украденных раритетов. 
–  И халат с тапками зачем-то… – вяло удивился он, и кривая усмешка перекосила его немолодое холеное лицо.  –  Какая-то дикость…
Обойдя квартиру еще раз, он бессильно опустился на велюровый диван в гостиной.  Привычно вскинув голову, бросил взгляд на стену, где раньше висел  овальный портрет маслом – выхваченная лучом света из темноты прелестная женская головка в маленькой, низко надвинутой на лоб, шляпке. Приобретенный за ничтожную сумму портрет не имел авторства, и искусствоведы терялись в определении  его истинной ценности, что для Арнольда  не имело особого значения. Портрет ему  нравился больше, чем другая живопись из  коллекции. Это была вещь для души, и его гостиная с появлением портрета будто ожила.   
 Сейчас вместо милого  сердцу изображения   Арнольд  разглядывал гвоздь, торчащий из стены, да обрывок шелкового шнура на нем. Ощутимо, до мельчайших деталей, ювелир вспомнил, как  привязывал шнурок с изнанки портрета – единственной из всех имеющихся в доме картин без обрамления, просто холст на подрамнике. Он так и не успел заказать достойную раму, казалось: все не то. И вот теперь –  нет портрета. Один обрывок шнура…
               
Он принялся перебирать в уме  знакомых, что были в курсе его планов на новогоднюю ночь, и  насчитал таких не так уж много. Однако навести воров мог кто угодно – завистников среди знакомых всегда хватало.  Что и говорить, про   антикварную коллекцию Арапова  многие знали, упоминая о ней с придыханием, да и сам он, хоть и редко,  а любил хвастануться перед длинноногими девицами из варьете и хорошенькими студентками, с которыми  заводил знакомство в ресторанах и  приглашал «на огонек». Девчонки наведывались парами или втроем и, озираясь на музейный интерьер, уважительно ахали. Тыкали пальчиками в изящные безделушки.
 – Боже, какая красота! Какой, вы говорите, это век?
 – Восемнадцатый. Англия. А вот это, – из ящичка старинного бюро Арнольд вытаскивал карманные часы с цепочкой, – начало восемнадцатого. Пастушеская сценка.  Франция…
Он нажимал ногтем на невидимую чужому  глазу кнопочку, и крышечка часов откидывалась. Под мелодичный перезвон открывался эмалевый циферблат с золотыми стрелками в драгоценных камнях.
– Прелесть! Чудо! – пищали   гостьи, разглядывая изображение эротической сценки на внутренней стороне крышечки.
 Арнольд ловил их горящие взгляды, купался в волнах девичьих восторгов и  разливался соловьем. Под финал демонстрации антикварных вещиц  садился к роялю и начинал виртуозно музицировать.  Девицы, вконец одурманенные шармом  импозантного дяденьки,  легко впадали в благоговейный трепет и, вкусив от лекции пищи духовной, безропотно устремлялись к щедро сервированному столу с алкоголем и закуской. После очередного бокала вина кокетничали напропалую, состязаясь между собой, кто  наиболее достоин  внимания хозяина. Арнольду такой театр  доставлял огромное удовольствие. Будучи лишен женского внимания в молодости, он  наслаждался им  в зрелости, резонно считая, что  заслужил по праву. В этом он был убежден, поскольку хорошо знал цену всякому предмету.

***
Со школьных лет Арнольд не обольщался насчет своей внешности. Грубой лепки лицо его с выдвинутой вперед челюстью и крупными, с трудом помещавшимися во рту зубами не привлекало  внимание ровесниц. Выпуклые близорукие глаза, которые он таращил, засмотревшись на понравившуюся юную особу, вызывали смех. Непослушные  темные кудри  шапкой высились над покатым лбом.   
– У Арика верблюжья  морда, – фыркали  девчонки.
Хороши были у Арнольда широкий разворот плеч  да высокий рост, но общую картину это не спасало. Ни начитанность его, ни  обходительность и хорошее воспитание не помогали  найти подход к женским сердцам. Симпатичные барышни  шарахались от его нелепой физиономии, несимпатичных он сам не замечал. Он пытался привлечь к себе внимание умными разговорами, но натыкался на непонимание и насмешливые ухмылки. «К чему идеальный слух, способности к музыке и горы прочитанных книг? –  с отчаянием  думал  Арик. –  Тебя отбраковывают, даже не заглянув во внутренний мир…»

Друзья-одноклассники, парни в большинстве своем простоватые, не имели привычек Арнольда – изнурять собеседниц  заумью. Накачивая тела мускулами и закаляя  дух в потасовках, они могли храбро отстоять свое и лихо отбить чужое. Шли напролом, не мудрствуя лукаво. Насмешливая поговорка «сила есть – ума не надо» понималась ими  буквально. Особам прекрасного пола такие нравились.
Юный Арик втайне завидовал  бойким парням, но подражать им не мог. С виду физически развитый и рослый, характером  был   слабоват. Воспитанный  в интеллигентной семье и приученный ценить в отношениях силу слова, а не кулака, с возрастом стал в этом сомневаться.

Окончив музыкальную школу с отличием, а общеобразовательную –  с  золотой медалью, он, вопреки уговорам родных, учиться дальше не пожелал: не видел в этом смысла. Проявив несвойственную твердость духа,  настоял на своем и оказался в армии, в погранвойсках на северных рубежах страны. Однако прослужить ему довелось вместо положенных  двух лет всего полгода. Его комиссовали после ампутации двух пальцев на ногах  – отморозил,  простояв  в  тридцатиградусный мороз ночь в карауле.

***
Ювелирным делом Арнольд занялся благодаря случаю. В начале трудового пути он зарабатывал настройкой музыкальных инструментов и одновременно подхалтуривал фортепианной игрой в дорогих ресторанах. Позже устроился аккомпаниатором в драмтеатр, где судьба свела его в знакомстве с «мастером на все руки» Жоржем Шулевичем, которого в театре  звали по-простому: дядя Жора.   Дядя Жора, бутафор по профессии,  в частном порядке реставрировал  уникальные вещи – старинные ювелирные украшения и антикварные часы. Это было его хобби, которое приобрело  категорию профессионального мастерства.
 
Бутафор Шулевич, при внешности едва ли ни карикатурной, был несколько раз женат и имел на иждивении  пятерых детей. Вокруг него всегда вились красивые женщины. Ходили слухи, что у дяди Жоры, которому перевалило далеко за шестьдесят, якобы есть молоденькие любовницы, а бывшие жены его  между собой прекрасно ладят и даже дружат. По большому счету это было правдой.
 
Знакомство с дядей Жорой произвело на Арнольда неизгладимое впечатление, мало того –   перевернуло всю дальнейшую жизнь. Конечно, это был мастер  не только прикладного искусства. То, как он общался с людьми, в особенности с женщинами, надо было видеть и слышать. А увидев – поучиться. Почтенный возраст развязывал ему язык, но мозг не отключал.

– С женщинами  такая  история, –  по-отечески наущал он Арнольда за работой,  – смотри на них, как на диковинные прекрасные существа. Каждая – уникальна, поверь. Но не разрешай бабью собой командовать. И спину перед ними  в поклонах не гни. Они этого не ценят. Вмиг охладевают. С умными разговорами не лезь, прибереги мозги для дела. Больше шути, но не чересчур,  знай меру. На подарки не скупись. Женщины терпеть не могут жадных.   Запомни: некрасивых женщин не бывает. Бывает мало водки! И вообще, на полном серьезе, вот что скажу. Главное в любви: не то, чтобы тебя любили, а чтобы любить самому. Это и есть самое приятное. Знаешь, сколько женщин по мне сохли? А я любил только одну, которая от меня ушла… Вот так-то!

Молодому Арнольду повезло оказаться в нужное время в нужном месте – когда  стареющему  знатоку «красивой жизни» дяде Жоре  понадобился смышленый и верный помощник. Арнольд  пришелся ему по всем параметрам:  любознательный, скромный и аккуратный до педантизма.  Копаясь в мудреных часовых внутренностях, он  дотошно изучал точные механизмы, как анатом – человеческий организм. Уловив причину поломки, радовался и получал истинное удовольствие, когда в его чувствительных пальцах снова оживало время и проснувшиеся от летаргического сна часики  начинали бодро и молодо тикать, а  каминные и настенные –  играть какую-нибудь волшебную мелодию или издавать нежный перезвон.
Копируя стиль работы учителя,  Арнольд потихоньку приобрел  навыки часовщика, ювелира, компанейского парня и женского угодника. Во всех этих деликатных делах вскоре успешно поднаторел.

К тому времени, когда Арнольд набил руку на ремеслах,  легендарный Жорж Шулевич начал серьезно сдавать позиции: зрение его стремительно падало,  руки ходили ходуном – мелкие детали ни зацепить, ни приладить.  Продолжая принимать заказы, он уже не мог их достойно отработать и передавал в умелые руки Арнольда, вычитая из денежного вознаграждения свои  проценты. Это была достойная оплата  тайн мастерства,  и ученик безропотно с ней соглашался.
После смерти учителя клиентура его  перетекла к преемнику автоматически. К Арнольду повадились приносить всевозможный ювелирный лом, среди всего прочего попадались вещицы  антикварные, редкие, но в таком  плачевном состоянии, что почти не подлежали реставрации и, казалось, грош им цена. Арнольд раскладывал на столе фрагменты, траченные временем и людьми, пристраивал к глазу лупу, брал в руки пинцет и придирчиво рассматривал их со всех сторон.  Вспоминал  наставления учителя, своевременно намотанные на ус.
– Обрати внимание на красоту изделия, –  любил философски бухтеть легендарный Жорж, –  даже если оно в безобразном состоянии. Антиквариат надо холить и лелеять, это не  современная грубая поделка. С часами сложнее, они ведь живые. Дунь, плюнь не вовремя и – труба часикам! Кирдык и капут! Так что,  дыши через раз. А лучше – и  вообще не дыши.

***
Ювелирное дело Арнольда притягивало особо. В искусстве он разбирался с младых ногтей, умел мыслить оригинально,  плюс ко всему обладал врожденным вкусом. Почему бы  не использовать накопленный у Шулевича опыт для официального заработка? Святое дело! Диплом специального образования был приобретен им за ящик армянского коньяка директору профильного училища.
 
Но чтобы заняться ремеслом серьезно, требовались более внушительные вложения. Когда к нему перешла по наследству большая квартира родителей, он решился и, выкупив у вдовы Шулевича специальное оборудование, организовал мастерскую на дому. Игра стоила свеч. Богатая клиентура крутилась рядом, и упускать такую возможность было бы глупо. Правда, при работе с золотом следовало уважать уголовный кодекс. Подчиняясь букве закона, аккуратный Арнольд научился лавировать: скупать золотишко через знакомых  в  ювелирных магазинах. Все чин по чину: касса, чеки, бирки.  В основном это были обручальные кольца –  массивные «гайки» из золота, уродливые и примитивные, дань моде того времени. Для работы – самое то, ничего лишнего, только драгметалл.  Хочешь – твори из него своё и новое, хочешь – используй для ремонта чужого и старого. Арнольд  засучил рукава и за двадцать лет работы оброс  клиентами, как загородный дом плющом.

И все бы хорошо, да без дополнительных жертв не обошлось. От труда, мелкого и кропотливого, требующего напряжения зрения,  Арнольда   изводили головные боли, но  отказаться ему от прибыльного дела  – все равно, что  себя потерять.
Вознаграждение за специфический труд многократно превышало ставку аккомпаниатора в театре,  и Арнольд  из категории людей с ограниченным достатком перешел в категорию людей зажиточных. От результатов искусно  проделанной работы он снискал славу  редкого умельца. Самооценка его подскочила, как ртуть в градуснике малярийного больного. Имея доступ к антиквариату, Арнольд стал разбираться в нем не хуже искусствоведа. В итоге  увлекся коллекционированием.

Коллекция началась с каминных часов:   бронзовые фигурки грифонов на мраморном постаменте, между ними – золоченый кругляш циферблата. Англия, девятнадцатый век, стиль ампир. Часы принесли для ремонта в плохом состоянии:  часть механизма утрачена, грифоны без крыльев, мрамор в нашлепках грязи неизвестного происхождения,  противно в руки взять. Однако, разглядев на эмалевом циферблате полустертое имя мастера, Арнольд забыл про брезгливость: вещь-то уникальная! Отреставрировать - и будет цены немалой. Но виду не подал, а включил в себе актера. Всеми правдами и неправдами  убедил несведущего в искусстве хозяина: часики – дрянь, чинить их – швырнуть деньги на ветер! Часы эти он выкупил за бесценок, а  восстановить изделие умудрился до идеального состояния.   Когда  работа подошла к концу, почувствовал: жаль расставаться, столько сил потрачено! Продавать передумал, оставил себе. К ним захотелось прикупить еще что-нибудь в таком же стиле. И пошло-поехало: бронзовые фигурки животных, канделябры, зеркала  и – в самую последнюю очередь – живопись. В картинах Арнольд Арапов понимал меньше, чем в бронзе, но стены пустовали, их надо было декорировать. Не современным же искусством! 

***
К сорока пяти годам некрасивое лицо Арнольда Арапова приобрело  изыскано холеный вид. Прозрачные выпуклые глаза его отныне прятались за элегантной  оправой очков и  смотрели на мир сквозь  тонированные стекла. Благородная седина сверкала серебряными нитями в ухоженной волнистой шевелюре, а замена  родных некрасивых зубов на  белоснежные и ровные  имплантаты, превратила его – точь-в-точь! – в английского лорда в годах и регалиях. В его гардеробе отныне преобладала только дорогая одежда, и он научился носить ее с той легкой небрежностью, что делает  человека господином положения, уверенным в себе и в своем влиянии на окружающих. Про нынешнего Арнольда можно было сказать, что он и над собой поработал ювелирно.   

По мере того, как  Арнольд приобретал антиквариат и внешние черты знатного джентльмена,  стали появляться и женщины, которые хотели заманить его в сети брака. Как правило, это были  увядающие дамы в поисках второй молодости  или «разведенки» с детьми и амбициями. Подобный контингент Арнольда не устраивал. Чем старше он становился, тем больше ему нравились девушки молоденькие и хорошенькие, лет восемнадцати – двадцати, не старше. Девочки-куколки, свободные и беспечные.  Глубоко засевшая в мозгах ущербность юности желала реванша за бесплодно потраченные годы, появившиеся деньги давали свободу выбора. Правда, обременять себя узами брака Арнольд не спешил. Ни одной, оставшейся на ночь прелестнице, ему не хотелось сказать утром: останься.

 Квартиру его в течение нескольких лет убирала одна постоянная женщина – домработница Шура, похожая на гнома, маленькая шустрая женщина с детским лицом и растянутым в вечной улыбке ртом. Не сходящая с лица улыбка делала ее слегка  придурковатой, про нее думали:  не в себе. Однако дело свое – мыть, стирать, убирать и готовить – Шура исполняла  усердно,  претензий по оплате не предъявляла, лишних вопросов не задавала. Такая «чокнутая» с виду работница Арнольда вполне устраивала. То обстоятельство, что другие с трудом понимали, о чем говорила   Шура, и поэтому считали ее  не вполне полноценной,  тоже входило в его планы. Специфика его бизнеса требовала иметь в домашних помощниках если не идиотов, то людей с видимостью ограниченных умственных способностей – точно.
 
Шура была незамужней, воспитывала дочку, по слухам  –  рожденную от случайной связи.  Тащила воз жизни одна, без чьей-либо  помощи  – моральной и материальной. Шура не умела обижаться, ее можно было выключить, как электроприбор, и выставить за дверь без лишних извинений, если  пришла не вовремя. Арнольд жалел безотказную  Шуру, платил ей по меркам современной жизни прилично,  и она ему отвечала собачьей преданностью и рвением, только что руки не целовала. Странным образом она отдаленно напоминала Арнольду его самого в детстве, когда над ним подсмеивались и  держали за придурка.
– Как дочка? – иногда спрашивал ее Арнольд.
– Хорошая, – бубнила в вечной улыбке Шура, особенно бережно вытирая пыль с овального портрета.  – Женихи  осаждают.
– Большая уже? –   продолжал безучастно спрашивать Арнольд, а сам с удивлением отмечал, что  уборщица тоже выделяет портрет из всех картин. 
– Большая,  –  кивала в ответ Шура,  –   Красивая.
«Да уж, красивая…Представляю этих женихов…» –  усмехался про себя ювелир, но вслух сомнения не высказывал.  Кто в свое время позарился на Шуру и обрюхатил ее – ему было неизвестно и неинтересно. «Какой-нибудь загулявший пролетарий, пьяный до беспамятства», – делал он выводы на свой лад и тут же про Шуру забывал.

***
Сидя в ограбленной квартире, Арнольд уныло созерцал следы от картин на обоях  и все глубже погружался в омут оцепенения. И тут мысль о домработнице, как оса, залетевшая в комнату, взбудоражила его  и сбросила с дивана. Он рывком поднялся.
«Вдруг это Шура навела воров? – озадачился он. – А что? Туповатая баба ляпнула где-то, похвасталась…» Взглянув на часы на руке, вспомнил, что сказал ей не приходить ни первого января, ни второго.   Он и сам не собирался возвращаться раньше третьего числа, а рассчитывал провести время за городом в  хорошей компании.
Он бросился к телефону и набрал домашний  номер Шуры. Ему ответил  девичий голосок. «Дочка ее», – догадался Арнольд. 
– Будь добра,  – сказал нетерпеливо, –  дай трубку маме. 
– Мама спит,  – ответил девичий голос.
– Разбуди, скажи, к Арнольду Яновичу пусть придет. Срочно.
– Прямо сейчас? – удивились на другом конце провода. – Ведь праздник же.
–  Сейчас и немедленно, –  раздраженно рявкнул Арнольд и повесил трубку.
 
Шура показалась на пороге через полчаса. Проживала она недалеко, всего в двух кварталах, много времени на дорогу не надобилось. Войдя в квартиру и оглядев пустые пространства, Шура повалилась на пол как подкошенная.
– Это не я!   – закричала она дурным голосом и стала  биться об паркет  затылком, – не я это сделала! Я не могла…я никогда…я не …
Арнольд, не ожидая такой болезненной реакции, ошарашено наблюдал за женщиной и не знал, как в таких случаях поступают.
– Шура, успокойся, –  попытался он схватить ее за руки и остановить дикую сцену, –  тебя никто не обвиняет.  Прекрати же, тебе говорят!
Вспомнив, как прерывают истерику, он сбегал на кухню, принес графин с водой и плеснул из него на извивающуюся женщину.  Воспользовавшись  заминкой в конвульсиях, поставил ее на ноги. С силой подвел  к дивану.
– Сядь, –  приказал он ей,  – и расскажи, что знаешь.
– Ничего не знаю… –  Шура  тупо смотрела на хозяина. Из глаз ее ручьем текли слезы.
– Совсем?
– Совсем. Отпусти меня домой. Я домой хочу. И все.
До Арнольда дошло, в чем причина  ее поведения. Он сам ее научил так отвечать на вопросы, когда нанимал на работу.
– Запомни,   – строго наказывал  ей тогда,  проводя  инструктаж, – если  тебя спрашивать будут, мол, чем твой хозяин занимается, где работает, кто к нему ходит и прочее, отвечай так:  я ничего не знаю. Я пол мою, суп варю, пыль вытираю. И все. Повтори.
 – Ничего не знаю, –  послушно повторила за хозяином  глупо улыбающаяся домработница. – И все…
– Молодец, – похвалил  ее Арнольд и протянул конфетку, как собачке, сделавшей трюк правильно. – Все ясно?
– Все ясно, –  эхом откликнулась Шура.
Теперь, вспоминая тот инструктаж, он понимал, что  из нее не выбьешь ничего путного, кроме  катания по полу и нечленораздельных криков. Она тут ни при чем, это точно. Кормящую руку не откусывают.
– Иди домой, Шура, –  устало сказал он женщине. – Вызову, когда будешь нужна.
   
***
Следователь Варенцов, худой как жердь, с тусклым и невыразительным лицом, в беседах с потерпевшим ювелиром задавал ему не в первый раз одни и те же вопросы, в которых менялась формулировка, но не менялась суть.
– Как вы думаете, Арнольд Янович, кто мог беспрепятственно проникнуть в вашу квартиру?  Дверь открыли ключами, а не взламывали. И сигнализацию отключили. И следов не оставили.
Конечно, в одной из версий предполагалось подозревать хозяина, и он пытался это доказать. А Арнольд, прекрасно понимая это, терпеливо  повторял, что среди его знакомых  профессиональных воров нет, и никогда не было. Кого он мог подозревать? Никого или кого угодно. Друзей, у которых был в новогоднюю ночь. Девчонок, которых когда-либо приглашал на кофе с коньяком.  Службу охраны, которая держала квартиру на сигнализации. Знакомых коллекционеров. Соседей по дому – сверху, снизу, сбоку. Всех, всех, всех. Нервы Арнольда натянулись как кожа на барабан, и ему казалось, что  паранойя с дурдомом ему обеспечены.
Его душила жалость к себе. Он вкладывал свой труд, талант и немалые дополнительные средства в  предметы, которые под его руками становились прекрасными.  Конечно, без подобного рода образцов искусства, можно прожить всю жизнь. Многие, даже  большинство населения, так и живут, и ничего – не загибаются. Но для него  эта золоченая бронза была почти что родной, поскольку в ней  была заложена  часть его души.

По требованию Варенцова он составил список украденных предметов. Перечисляя,  в скобках указывал: отреставрировано мною,  восстановлению не подлежало, получено в обмен, подарено тем-то. Он выводил на бумаге  важные для себя слова и понимал, что  для следователя они – пустой звук. Про него в любом случае начнут злословить. Наверняка так и скажут: мол,  дождался-таки, хапуга, коллекционер-миллионер проклятый, отняли награбленное, так ему и надо.
«Верну во сто крат больше,  – убеждал сам себя Арнольд, – буду крутиться день и ночь. Ослепну, одурею, но верну». 

***
Шли дни, а предметы из украденной коллекции ювелира Арапова не всплывали нигде: ни в скупках, ни в магазинах антиквариата, ни на блошиных рынках. За границу не вывезти. «Получается, кто-то заказал именно мою коллекцию,  всю,  целиком, – пришел к логическому заключению  потерпевший ювелир. – Она перешла к заказчику и там осела».
Во время очередного посещения следователя его повторно озадачили:
– Попытайтесь все-таки вспомнить, кому вы могли, так сказать, перейти дорогу? Насолить, что ли… Из чьих рук увести ценности? Или женщину…
Ювелир пожал плечами:
– Трудно сказать.
А сам  задумался. Женщин он ни у кого не уводил, они к нему приходили и уходили по собственному почину, а «дорогу переходить» и специально кому-то «солить» было не в его характере. Вполне возможно, он был даже чересчур обходителен со всеми и уступчив. Острых тем избегал, в конфликты не влезал. Дамам сыпал комплименты, даже если они не были достойны их. С простыми мужиками старался быть прост,  будь то слесарь-сантехник, дворник или телефонный мастер. Умел терпеливо выслушать чужое мнение и корректно высказать свое.  Не качал права перед гаишниками. Впрочем,  дорожных  правил он никогда и не  нарушал.

Отсутствие результатов в поисках украденного тихо бесило его, но  он не позволял себе проявлять недовольство. Все варилось внутри, пока не вскипело, чтобы вылиться в желание самому допросить  знакомых и друзей на предмет отношения к преступлению. К некоторым он  без звонка наведывался в гости и сходу начинал разговор про новогоднюю ночь. Других  зазывал к себе и первым делом приглашал в обедневшую гостиную, разводил руками и демонстрировал сиротливые пространства на мебели и  стенах. Мол, смотрите, как вам? А сам следил за реакцией. Знакомые  сочувственно качали головами, возмущались «куда смотрят правоохранительные органы?», вспоминали прежний интерьер и сожалели о происшедшем. Каждый считал своим долгом пересказать похожие истории, случившиеся с другими людьми в разных городах страны и даже заграницей, потом  переходили на сюжеты из детективов и криминальной хроники.  И, казалось бы, все,  тема исчерпана. Можно расслабиться и обсудить что-нибудь новенькое, отойти от болезненных подробностей, не травить вместе с хозяином его душу. Но нет.  Арнольд, снова и снова возвращался к уже  надоевшему всем предмету его волнений и жадно впивался взглядом в  лица гостей. Будто искал подтверждения невиновности в их глазах. Или виновности.
Девчонки, приглашенные им «на огонек с бокалом вина», также оказывались под градом  расспросов и не засиживались долго. Убегали обиженные.
–  У нашего Арнольдика мозги поплыли, –   делились они впечатлением  друг перед другом, выскочив из его квартиры пулей, –  совсем сбрендил из-за своих часов. Видела, как он смотрел? Он нас подозревает!
В конце концов, он прекратил со многими общение, а те, кто остался, хоть и жалели, но не особо рвались с ним сближаться.
– Он очень переживает, – говорили о нем, – не узнать прежнего. Комок нервов.
****
продолжение http://www.proza.ru/cgi-bin/login/page.pl